Через неделю я в сопровождении пигмеев возвратилась домой, в лагерь. Я покинула пигмейскую деревню с сожалением.

В моем новом доме у меня были обязанности, которых я не имела в лесу. Войдя в курс дел в лагере, я приняла на себя заведование небольшой гостиницей.

В течение первых четырех месяцев гостиницу на Эпулу посетило немного людей. В основном это были торговцы или коммивояжеры. Среди них имелось несколько ученых, которые проводили значительную часть времени в лесу. Это меня вполне устраивало. Я могла спокойно акклиматизироваться, привыкнуть к тому, что здесь нет обычных для среднего пояса времен года и смены температуры, а также научиться жить в мире, где почти совершенно отсутствуют европейцы. Большую часть этого времени я потратила на изучение языка кингвана. Днем моим учителем был Агеронга, вечером — Пат. Агеронга умел читать и писать на кингвана, научившись этому в миссионерской школе. Он мог даже немного считать. К концу первой недели пребывания в Конго я поняла, что объясняться с помощью переводчика чрезвычайно неудобно, и стала изучать кингвана. Это открыло мне новый мир. Исчезли препятствия в общении между мной и местными жителями. Зная этот язык, я могла ходить там, где мне нравилось, делать то, что мне хотелось, и разговаривать почти с каждым, кто встречался на моем пути, будь то в городе или в джунглях. Я словно сбросила оковы: отдавала распоряжения на кингвана повару Андре-первому и относительно сада — Андре-второму, проверяла свои знания языка, беседуя с Абазингой, который присматривал за животными, и с Полем-плотником. Затем я вновь пошла в пигмейскую деревню, чтобы поговорить с Фейзи, Херафу и другими ее жителями спокойно, без переводчика. Все эти дела целиком захватили меня, и некоторое время я жила лишь ими. Но освоившись, я занялась исследованиями: мне предстояло ознакомиться с местными деревнями, расположенными вдоль главной дороги, и маленькими городишками Мамбасой и Дар-эс-Саламом. Кроме того, манили тропинки, ведущие в лес: каждая из них сулила приключение. Всякий раз, проходя днем через джунгли, я думала о том, насколько обманчива их тишина. Мягкий свет, проникающий сквозь кроны деревьев, создавал иллюзию спокойствия. Было слышно, как жужжат, собирая мед, пчелы и высоко на деревьях перекликаются птицы. Казалось, всюду царит мир. На верхушках деревьев почти всегда можно было видеть обезьян. Они начинали пронзительно кричать и оживленно болтать при моем появлении и выглядели такими счастливыми, гоняясь друг за другом и совершая головокружительные полеты в воздухе, что трудно было допустить мысль о возможности превращения места их развлечений в арену кровавой борьбы и смерти.

Ночью картина менялась. Находясь дома в относительной безопасности, я слышала резкое фырканье леопарда, крики генетт. Опасны ночью тропические леса Конго. На низко свисающих ветвях лежит питон, поджидая антилопу болоки, идущую напиться воды или полизать соли. Наполовину погрузившись в болотную грязь, крокодил подкарауливает дикую рыжую свинью. Бесшумно пролетает через лес сова, высматривая место ночлега тех птиц, которые не видят в темноте. В этом царстве силы, быстроты и яда человек большей частью играет незначительную роль. Изредка крупные хищники нападают и на него, и человек со своими маленькими зубами и слабыми руками платится жизнью. Но обычно даже наиболее свирепые хищники джунглей, почуяв запах человека, сердито ворчат и удаляются прочь.

Не таковы одни из самых маленьких обитателей Конго — движущиеся муравьи. Толкаемые неумолимым и всепоглощающим голодом, подгоняемые миллионами своих прожорливых отпрысков, муравьи отправляются на поиски пищи, непреодолимые, подобно сползающему с гор леднику, бесчувственные и ужасные. Непохожие на большинство животных и насекомых, они, по-видимому, не отдают особого предпочтения ни дню, ни ночи. Я видела, как они двигались извилистыми колоннами, шириной от семи с половиной до тридцати сантиметров, причем почти никакие преграды не останавливали их. Дикие звери бегут от них как от самых страшных врагов. Насекомые поспешно спасаются, не успевшие сделать этого мгновенно съедаются муравьями. Сильный огонь уничтожает их первые ряды, заставляя колонну менять свой путь. Водный поток останавливает их. Ничто другое не оказывает никакого действия на неумолимое движение муравьев.

Обычные муравьи питаются растительной пищей и живут колониями на месте. Некоторые из них усвоили одно из худших качеств человека — обзавелись рабами и живут за счет труда своих жертв. Движущиеся муравьи вынуждены разыскивать пищу и начинают свой день с поисков. Они не останавливаются долго на одном месте, так как быстро съедают все живое, что не смогло убежать или улететь.

Не имея постоянного жилища, они выращивают свое потомство внутри роя на временных стоянках. Их «дома» состоят из огромной массы живых муравьев, прицепившихся к корню или низко свисающей ветви дерева. Внутри этой массы находятся личинки, которые вскармливаются муравьями-рабочими и выращиваются в тепле, излучаемом этим непрерывно колышущимся роем. Обычно утром, как только рассветет, этот огромный рой приходит в движение, муравьи строятся в колонну, покидая ту часть леса, где они кормились прошлый день.

К полудню колонна растягивается на несколько сот метров, причем одни муравьи движутся вперед, другие, которые нашли пищу, — назад, поэтому создается двустороннее движение, напоминающее в миниатюре бульвар после полудня. Эти муравьи — не вегетарианцы. Я видела, как они пересекали наши грядки с овощами. Эта процессия длилась около четырех часов. Когда прошел последний муравей, оказалось, что ни одно растение не повреждено.

Но зато после таких муравьев на огороде не остается ни одного насекомого-вредителя. Все улетают, если имеют крылья, в противном случае муравьи тотчас разрезают их на части своими острыми, как ножницы, челюстями и относят голодным личинкам.

Я чувствую к муравьям необъяснимое отвращение. Когда они попадались на моем пути, я предпочитала уйти подальше. Пат не удивил меня рассказом о том, что ацтеки Центральной Америки на пути подобных муравьев оставляли живых людей, приносимых в жертву. Когда насекомые уходили, веревки держали лишь одни скелеты.

Кое-что о привычках таких муравьев рассказал мне Фейзи. Он с глубоким восхищением относился к существам, выполняющим свою работу хорошо и умело.

Он сказал, что, когда они движутся в лесу по мху и устланной ковром из листьев земле, крупные животные тотчас же убегают. Маленькие, такие, как мыши и землеройки, обычно также стараются укрыться, но, если ищут при этом спасения в пустых колодах или в груде древесных обломков, движущиеся колонны неизбежно находят их там и пожирают.

Основная пища движущихся муравьев — маленькие насекомые: другие разновидности муравьев, пауки, жуки, гусеницы и т. п. Фейзи рассказал, что, когда по траве и кустарнику пробегают муравьи-разведчики, которые следуют впереди основной массы муравьев, другие насекомые в страхе поднимаются на верхние концы прутиков и травинок, пытаясь спастись. Но если они не могут летать, их судьба предрешена. От колонн муравьев, движущихся внизу, отделяются партии, которые взбираются на каждый прутик и веточку. Они неумолимо движутся вверх по ветвям, преследуя свои жертвы. Если парализованная страхом жертва прекращает борьбу, ее тут же окружают и съедают там, где она остановилась. Если она пятится и падает с ветки, то попадает в самую гущу муравьев и ее ожидает такая же участь.

Помогая себе жестами, маленький Фейзи рассказал мне на языке кингвана о борьбе насекомых в тропических лесах. Когда он кончил, мне стала ясна общая картина. От этих муравьев спасаются только пауки и то не всегда. Быстрые и ловкие пауки спешат к концу веточки и повисают на тонкой нити, как они это делают в домах на потолке. Паутина слишком тонка и непрочна, чтобы по ней мог спуститься муравей, и пауки висят на ней, спасаясь от муравьев, находящихся на веточке и движущихся внизу. Паук дожидается, пока муравьи не уйдут, оставив в живых тех немногих, кто смог перехитрить их. Численность движущихся муравьев резко возрастает, если воздух имеет повышенную влажность. Когда идут дожди и земля становится сырой и болотистой, муравьи быстро размножаются. Каждые тридцать два-тридцать четыре дня одна средней величины колонна выводит около миллиона личинок. Если бы ничто не мешало этому ужасному росту, муравьи скоро сделали бы невозможным существование в джунглях других видов насекомых.

Ученые, вырастив колонии муравьев в лабораториях и занявшись их изучением, раскрыли механизм, регулирующий их численность. Исследователи обнаружили, что при падении влажности примерно до семидесяти процентов активность движущихся муравьев понижается. При шестидесяти процентах влажности наиболее слабые индивидуумы среди них становятся вялыми, при сорока пяти-пятидесяти процентах муравьи умирают. В джунглях муравьи избегают тех мест, куда проникают солнечные лучи. Когда наступает засуха, они гибнут в огромных количествах. Прожив на Эпулу несколько месяцев, я достаточно наслышалась о движущихся муравьях и старалась не сталкиваться с ними, желая, чтобы они делали то же самое.

Но однажды ночью в начале апреля я отступила от своего правила. Была одна из тех ночей, когда луна, словно играя в прятки, то скрывалась за кучевыми облаками, оставляя джунгли в мягкой тени, то выплывала из-за них, заливая все серебристым сиянием. Было уже за полночь, но я еще строчила свое еженедельное послание домой родителям, в далекий Нью-Йорк. Света штормового фонаря едва хватало, чтобы видеть написанное. Мои глаза устали, и я задремала. «Мадемуазель» — так звали мою собаку породы басени — лежала возле кровати, свернувшись калачиком на коврике из рафии, а детеныш шимпанзе, которого Пат подарил мне неделю назад, дремал в своей клетке (это я заметила, оторвавшись на миг от работы перед тем, как уснула). Я не знаю, что разбудило меня. Вероятно, это сделала забеспокоившаяся собака, либо шимпанзе, который тоже нервничал в клетке. Затем я услышала шорох в сухих листьях на крыше. На пол упал скорпион, который поспешно убежал за дверь. Что-то соскочило на кровать, подползло к краю ее и мягко шлепнулось на пол. Это была сороконожка. При свете штормового фонаря я видела других насекомых, падавших с крыши и спешащих к выходу. По полке, где я хранила свои краски и холст, пробежала мышь. «Мадемуазель» скулила, а маленький шимпанзе стучал зубами от страха. Я не могла понять, что так напугало собаку, которая всегда чувствовала себя в полной безопасности возле меня. Она знала, что является любимицей хозяйки, и это давало ей чувство превосходства над всеми другими животными, а также уверенность в том, что она всегда останется в положении, подобающем королеве. В эту ночь «Мадемуазель» уже не походила на королеву. Она была жалким испуганным существом, колебавшимся между желанием бежать прочь со всей скоростью, на которую она способна, или остаться возле меня, чего требовала от нее выучка.

— Что тебя так беспокоит? — спросила я ее, спуская ноги с кровати.

За «Мадемуазель» ответил Абазинга, в обязанности которого входил уход за животными. Стуча в дверь кухни, он кричал:

— Мадами, если вам дорога жизнь, уходите из дома!

Я схватила платье, надела домашние туфли и бросилась к двери. Абазинга, обычно безупречный джентльмен, стремительно влетел в спальню. По его расширенным глазам и побелевшему лицу я поняла, что случилось что-то ужасное.

— Пат? Что-нибудь случилось с Патом? — закричала я.

— Меня послал хозяин, Мадами, — отвечал Абазинга. — Здесь муравьи. Мы должны уйти.

Некоторое время я ничего не могла понять… Муравьи находятся здесь? Затем меня осенило: откуда-то приближается колонна маленьких слепых насекомых. Я вспомнила рассказы Фейзи. В мгновение ока я поняла причину поспешного бегства насекомых и ужас «Мадемуазели». Я свистнула собаке и бросилась к двери, Абазинга молча подталкивал меня. По пути я схватила пару тяжелых башмаков и несколько тюбиков акварели, которыми рисовала.

— Оставьте все, — настаивал Абазинга, — не тратьте время.

В стороне при свете ярко, но неровно горящих факелов и мерцающих фонарей я увидела Пата, руководившего выводом животных из-за частокола. Вокруг возбужденно бегали слуги, уводящие наших антилоп, свиней и бабуинов в более безопасное место. Подошел веселый от возбуждения Пат.

— Первым их обнаружил один пигмей, — сказал он. — Сейчас они движутся через огород.

Слуги спешно собрали все съестные припасы и унесли их подальше от гостиницы. Кое-кто наблюдал за движением муравьев, которые с каждой минутой подходили все ближе. Желание увидеть муравьев пересилило мою ненависть к ним, поэтому я присоединилась к людям, стоящим на страже за гаражом. Лавина муравьев переливалась через ограду, заросшую сорняками. Основная колонна была сантиметров тридцать шириной. От нее веерообразно по всем направлениям отделялись и двигались небольшие отряды муравьев. Сначала казалось, что в их движении не было никакого порядка. Но некоторое время спустя я заметила, что головная часть колонны неумолимо двигалась по линии, проходящей западнее гостиницы и упирающейся прямо в мой дом. Я более не могла видеть этой безобразной ползущей и кишащей процессии.

— Почему не развели костра, чтобы заставить их свернуть? — спросила я Пата.

— Мы не успели бы этого сделать, — отвечал он. — Кроме того, мы могли изменить направление их движения так, что они, возможно, повернули бы к госпиталю. Это было бы хуже всего.

Тем не менее я с ненавистью думала, что муравьи находятся у меня в доме. Пат наблюдал за тем, чтобы колонна не свернула со своего пути, и раз или два слуги били по краю ползущей массы палками, к которым были привязаны горящие тряпки, пропитанные керосином.

— Боюсь, как бы они не расползлись во всех направлениях, — объяснил Пат. — Предпочитаю держать их компактной массой.

Я никогда не думала, что муравьи так быстро передвигаются. Мне встречались и другие виды муравьев, которые бесцельно двигались вокруг и не собирались вместе в таком количестве. Но это были движущиеся муравьи, и двигались они быстрее, чем я могла себе представить. Я заметила какой-то кустик или сорняк перед колонной муравьев, затем что-то отвлекло меня. Минутой позже передний край безобразной массы находился уже на расстоянии одного, а возможно, и полутора метров за этим замеченным мною кустиком. В то время как я пыталась определить скорость движения насекомых, уже кишащих возле стены моего дома, раздался дикий крик шимпанзе, от которого у меня замерло сердце. Тут я вспомнила, что в доме в запертой клетке остался бедный шимпанзе.

Мне пришли на память рассказы Фейзи. Он говорил, что нет спасения от муравьев тому, кто не может быстро бегать или летать. Сначала я хотела послать за обезьянкой одного из слуг, но тут же во мне заговорила совесть: «Ведь ты сама оставила животное запертым в клетке. Трусами являются не местные обитатели, а ты». Без раздумья, забыв о том, что в лесу Итури есть еще миллион шимпанзе, я бросилась к коттеджу.

— Назад, глупая! — завопил Пат. — Оставь его там.

Толчком открыв дверь, я бросилась к клетке с шимпанзе. Он скулил от ужаса и тряс бамбуковые прутья своей тюрьмы. Я рванула щеколды. Они не были закрыты на замок, но местный плотник-африканец скош струировал их так хитроумно, что даже ловкие пальцы обезьяны не могли их открыть. Проклиная плотника, я дергала щеколду, пытаясь открыть клетку. У меня не хватало силы сдвинуть клетку с места, к тому же она, вероятно, не прошла бы в дверь. Наконец мне удалось открыть один из запоров. В это время стал гаснуть фонарь: по-видимому, кончился керосин или сгорел фитиль. Но у меня совершенно не было времени, чтобы подрезать фитиль или наполнить резервуар фонаря горючим. Шимпанзе с грохотом тряс прутья клетки. Это так ни к чему и не привело, и он, жалобно скуля, опустился в угол клетки. Мне бы следовало найти какой-нибудь инструмент и разломать клетку, но, как женщина, поддающаяся влиянию лишь одних чувств, я оставалась возле клетки, пытаясь открыть запор вручную. Но вот я почувствовала первый муравьиный укус. Он был неожиданным: словно меня задела случайная стрела. За ним последовал другой. Укусы жгли, точно пчелиные жала. В течение следующих одной или двух благословенных минут их больше не было. Затем меня снова укусил муравей, на этот раз выше левой коленки. Я закричала от боли. Ужас придал мне новые силы, и я одним рывком распахнула дверцу клетки. Схватив шимпанзе за ошейник, я выбежала с ним на веранду, где нам уже не грозила опасность.

Когда я ринулась в дом, Пат, у которого болела нога, сразу же последовал за мной. В этот момент он как раз поднимался по ступенькам на крыльцо, остальные же люди, оцепеневшие от ужаса, оставались в безопасном дворике гостиницы. Позади, в доме, слышался грозный шум миллионов муравьев, неумолимым потоком двигавшихся через комнаты. В действительности это был слабый шелест, создаваемый миллионами крохотных лапок муравьев и их смыкающимися челюстями. Я направилась к гостинице и передала шимпанзе Абазинге. Потом зашла за дом, где меня вырвало. Подошел повар Андре и помог мне добраться до гостиницы. По пути он успокаивал меня и просил не тревожиться о коттедже.

— Это хорошо, — говорил он. — Они уничтожат всех вредителей.

— Может быть, и так, Андре, — отвечала я, — но я все же предпочла бы опрыскать все десятипроцентным раствором ДДТ.

— Даже крысы и мыши покидают свои норы, чтобы укрыться от муравьев, — объяснял он. — Муравьи обследуют каждую груду мусора, каждый кусочек земли и не пропустят ни одного насекомого или их яиц.

Прибежал Ибрагим, старший слуга, работавший при гостинице.

— Бвана сердится, — сообщил он. — Кто-то вывел генетту из-за частокола и привязал к дереву на пути муравьев.

Один глаз Ибрагима был поврежден на охоте, и он не мог им управлять. Глаз совершал странные движения и напоминал маленький белый ставень на черном здании.

— Она кричала, словно котенок, Мадами, но ей уже ничем нельзя было помочь.

Я подумала о сверлящей боли в ногах от укусов маленьких режущих челюстей, вышла наружу и снова почувствовала слабость.

Почти два часа муравьи двигались через лагерь, вокруг и внутри моего домика и далее в лес. Обратного движения туда, откуда они пришли, не было заметно. Это означает, объяснил Пат, что они не только разыскивали пищу, но и перемещались на новое место.

— Где-то в середине этой отвратительной массы ползущих насекомых, — рассказывал Пат, — находится королева муравьев, раз в двадцать крупнее любого из них. Она так беспомощна, что сама не может двигаться, и рабочие муравьи должны тащить ее. Она — не что иное, как необычайно производительный яйцекладущий механизм. Никто из муравьев ее видеть не может. Все они слепы и, передвигаясь, определяют направление лишь при помощи усиков-щупальцев. Молодая матка имеет глаза, а также крылья. Самцы тоже имеют глаза. Они следуют за маткой, когда она вылетает из гнезда. Матка совершает свой брачный полет в сопровождении нескольких самцов, один из которых оплодотворяет ее. Затем она возвращается в рой и начинает откладывать миллионы яиц. Из них появляются новые слепые муравьи, среди которых лишь несколько самцов имеют глаза.

Все это произвело на меня сильное впечатление.

Раньше я читала и слышала о том, что насекомые с их колоссальной способностью к размножению могут заполнить весь земной шар. После прошедшей ночи я не сомневалась более в том, что если равновесие, установленное в природе, будет нарушено, то именно так и произойдет.

Когда пробежали последние отставшие муравьи, мы пошли посмотреть на несчастную генетту. От животного размером раза в два больше обычной кошки остался лишь один скелет, причем каждая кость была чисто обглодана. Веревка, которая держала животное в плену, пока движущиеся муравьи ползли по нему, удушая и убивая его бесчисленными порезами при помощи своих тонких челюстей, была изжевана в нескольких местах: обезумевшая жертва пыталась освободиться от нее. Генетта вообще — неприятное животное, наша же была особенно дурного нрава. Она десятки раз царапала Абазингу. Тем не менее, взглянув на эти жалкие остатки, я заплакала, как ребенок. Стоя возле убитого животного при свете мрачных вспышек факелов, я проклинала Конго и его безжалостные обычаи. Это был зеленый ад, полный скрытого зла, непреодолимого в своей грубой бессердечности. Ничто не могло заставить меня вернуться в коттедж в ту ночь. Я сгорала от любопытства, однако боялась даже появиться возле своего дома. Спать я пошла в гостиницу, где прежде всего сняла с себя всю одежду и обследовала каждый дюйм тела, чтобы проверить, не осталось ли на мне муравьев. Затем я осмотрела платье, испытывая при этом такое же ощущение, какое, очевидно, испытывает узник концентрационного лагеря, вылавливающий вшей. Я не обнаружила ни одного муравья. Каждый муравей, не имея глаз, неизменно находит правильный путь благодаря инстинкту, который не признает барьеров.

Следующее утро было ясным и солнечным. Ужас ночи испарился подобно туману, стоявшему над Эпулу перед восходом солнца. С веранды гостиницы я не заметила ничего, что говорило бы о миллионах муравьев, которые прошли здесь всего лишь несколько часов назад. Немного позже я обратила внимание на то, что маленькие птицы, которые обычно летали вокруг и охотились за насекомыми, исчезли. Было ясно почему: на широкой полосе травы, которая тянулась до леса, муравьи не оставили птицам никакой пищи. Но об этом можно было только догадываться. Внешний вид лагеря Патнем совсем не изменился. Это показалось мне совершенно неправдоподобным. То же самое можно было сказать и о моем доме. Когда я в конце концов набралась храбрости и вошла туда, то я не увидела там ничего похожего на следы погрома, как ожидала. В течение двух часов я ходила по всему дому. Однако, кроме пустой чашки на печке и танцевальной маски пигмеев, я не обнаружила ничего, что носило бы на себе следы нашествия муравьев. Чашка, которая была наполнена накануне вечером пальмовым маслом, была совершенно сухой внутри, точно ее вытерли тряпкой. Верхняя половина маски, изображающая морду леопарда, исчезла. Муравьи съели ее, так как она была сделана из шкуры леопарда. Ничто больше не напоминало о сотнях тысяч маленьких существ, которые осмотрели каждый сантиметр пола, стен, крыши, заглянули во все чашки и щели. Я вытрясла постель, собрала свои платья, скатерть и отдала все это выстирать Амбуко, жене Ибрагима. Я могла снова пользоваться этими вещами лишь после того, как они долго висели на веревке под лучами горячего экваториального солнца.

Прошли годы после набега муравьев на мой дом. Но до сих пор я часто просыпаюсь, обливаясь потом во время ужасных сновидений, когда мне кажется: муравьи кишащей колонной ползут по моему телу.