Кеннет и Ребекка вошли в Сомерсет-Хаус и увидели длинную вереницу людей. Кеннет присвистнул.

– Ты была права, – сказал он Ребекке, – жаждущих успеха здесь предостаточно.

– Было бы намного хуже, если бы мы приехали первыми, – ответила Ребекка, стараясь держаться поближе к Кеннету.

– Да и сейчас ничего хорошего. Здесь собралось примерно шестьдесят – семьдесят человек. Из них только три женщины.

Прибывали все новые художники, и становилось все теснее. Люди громко разговаривали и, жестикулируя, обменивались мнениями.

Зная страх Ребекки перед толпой, Кеннет отвел ее в сторону и зорко следил, чтобы ее не толкнули.

Служитель, державший в руках список художников, представивших свои работы на выставку, выкрикнул первое «нет», и человек, получивший отказ, с побелевшим лицом выскочил на улицу.

– Вот дьявол! – воскликнул Кеннет.

– Я искренне жалею, что ввязалась во все это, – прошептала Ребекка, хватая Кеннета за руку.

Он взял ее руку в свою. Рука была холодной.

– Правду сказать, я не сомневаюсь, что твои картины будут приняты, но разделяю твое волнение.

– Я чувствую, твое состояние не лучшего моего, – прошептала в ответ Ребекка.

– Гораздо хуже. У меня почти нет надежды.

– Может, моя техника и лучше твоей, но зато твои картины гораздо сильнее по накалу чувств.

– Твои работы не менее содержательны. Они лишены мелодраматизма.

Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

– Мы ведем себя как последние идиоты, не так ли? – сказала Ребекка.

Сейчас они как никогда были близки друг другу. Общее волнение, как и общее горе, сплачивает. Кеннет ни минуты не сомневался, что картины Ребекки будут приняты хотя бы даже потому, что она дочь известного художника. О его полотнах нечего было сказать.

– Нам надо прекратить эти разговоры, а то мы доведем себя до сумасшествия. – Кеннет задумался. – Давай поговорим о Грей-Гасте. Твой кот в прекрасном состоянии, хотя ему уже десять лет, а то и все двенадцать.

Ребекка в ответ улыбнулась.

– Да, он молодец, хотя сомневаюсь, что он был так счастлив, пока я не подобрала его. А у меня он всего лишь два года.

Они продолжали вести ничего не значащий разговор, а очередь между тем потихоньку продвигалась. От Кеннета не укрылось, что каждые три человека из четырех получали отказ, и он чувствовал, как все больше волновалась Ребекка.

Очередь значительно продвинулась, и сейчас впереди них был всего лишь один человек.

– Фредерик Маршалл, – назвал он себя охрипшим голосом.

Служитель начал просматривать списки, беззвучно шевеля губами.

– Маршалл. Нет, – сказал он наконец, глядя на несчастного поверх пенсне.

Маршалл с силой ударил кулаком одной руки по ладони другой.

– Черт бы побрал эту академию! Что эти старые дуралеи понимают в настоящей живописи! – С искаженным от гнева лицом Маршалл выбежал на улицу, яростно хлопнув дверью.

Настала очередь Ребекки. Кеннет, подбадривая ее, положил ей руку на плечо.

– Ребекка Э. Ситон, – едва слышно прошептала она.

Служитель неодобрительно посмотрел на нее, и его палец заскользил по списку.

– Ситон. «Корсар» – да. «Преображение» – да.

Лицо Ребекки вспыхнуло радостью, как вспыхивает свеча от поднесенного к ней огня. Она посмотрела на Кеннета. Глаза ее сияли.

Он хотел поцеловать ее, но не решился и лишь только сказал:

– Чудесно. Поздравляю.

– Твоя очередь, – напомнила Ребекка, и по ее глазам он видел, как вся она трепещет от волнения за него.

– Кимболл, – назвал себя Кеннет, шагнув вперед.

Служитель принялся медленно листать страницы.

– Кимболл. Нет.

Сердце Кеннета упало. Сколько он раньше ни убеждал себя, что его картины не примут, услышать отказ было мучительно. Опечаленная Ребекка сжала его руку.

– Одну минуту, – услышали они голос служителя. – Кажется, я ошибся. Я спутал вас с Кимбро. Вы назвали себя Кимболл?

Кеннет молча кивнул.

Служитель снова уткнулся в список.

– «Наварра. Восьмое ноября тысяча восемьсот одиннадцатого года» – да. «Испанская Pieta» – да.

В порыве безумной радости Кеннет подхватил Ребекку на руки и закружил по залу. Ребекка, смеясь, отбивалась.

Человек, стоявший за ними, с укором посмотрел в их сторону и назвал свое имя. Кеннет наконец выпустил Ребекку. Их взгляды встретились, и между ними словно проскочила искра.

Кеннет постарался взять себя в руки. Почему он каждый раз забывает, что теряет самообладание, обнимая Ребекку? Хватит с него и одного случая, за который пришлось платить такой ценой. Бог знает, чем могло бы все кончиться, будь они не на людях.

Взяв Ребекку за руку, Кеннет повел ее на улицу.

– Мы победили, Рыжик, мы победили! Ребекка, пританцовывая, сбегала вниз по лестнице.

– Даже если наши картины повесят под самым потолком, мы всегда сможем утверждать, что они выставлялись в Королевской академии искусств.

Кеннет улыбнулся ее ребячеству. Сегодня они чувствовали себя солдатами, которые, сражаясь бок о бок, победили.

Накануне открытия в выставочном зале царил хаос. Здесь толпились не только художники, которые пришли, чтобы подправить картины, но и посторонние, использовавшие свое влияние, чтобы стать первыми посетителями. Ребекка, боявшаяся толпы, не отходила от Кеннета. С ним она чувствовала себя увереннее.

Кеннет оглядел огромный зал.

– Ты говорила мне, что картины будут развешаны по всем стенам от пола до потолка, но действительность превзошла все мои ожидания. Я просто потрясен.

– Я тоже. Я не пропускаю ни одной выставки, но впервые мне приходится искать здесь свои картины.

– Нам надо обойти все шаг за шагом. Начнем с этого угла.

– Очень хочется надеяться, что их повесили где-нибудь рядом с основной линией. – Заметив удивленный взгляд Кеннета, Ребекка пояснила: – Эта линия проходит посередине каждой стены, и картины, висящие на ней, наиболее выгодны для обозрения. Обычно эти места предназначаются для членов академии, но иногда туда помещают и картины скромных художников.

Ребекка взяла Кеннета под руку, и они пошли вдоль стен, обходя художников, стоявших на лестницах и правивших свои картины. Наши дебютанты тоже на всякий случай захватили с собой необходимые принадлежности, но решили ничего не менять в своих произведениях, конечно, если не увидят там нечто из ряда вон.

– Смотри! – Ребекка дернула Кеннета за рукав. – Папины картины «Ватерлоо». Они смотрятся великолепно!

Четыре картины сэра Энтони висели рядом, затмевая собой все остальные. Перед ними уже собралась толпа восхищенных зрителей.

– Сэру Энтони удалось достичь своей цели, – сказал Кеннет. – Его картины будут переходить из поколения в поколение, и люди никогда не забудут Ватерлоо.

Ребекка указала на картину, изображавшую эту кровавую битву.

– Чуть левее от центра ты можешь видеть себя и свой полк.

– Действительно. Этот сержант со шрамом на щеке очень похож на меня.

– После выставки ты станешь знаменитостью, – заметила с улыбкой Ребекка.

Кеннет поморщился.

– Надеюсь, меня минует чаша сия. Сходство едва уловимое, и не всякий сумеет догадаться. Что же касается «Корсара», то, прости меня, лучше бы ему висеть под самым потолком.

– Всякое может быть, – ответила Ребекка. – Вот если бы в комиссии были женщины, они наверняка бы повесили его пониже.

Смеясь и обмениваясь впечатлениями, они продолжали обходить зал. А посмотреть было на что. Хороших картин было много. По опыту Ребекка знала, что сразу всего не увидишь и что надо прийти сюда еще не раз, чтобы по достоинству оценить все это великолепие.

Они обошли уже две стены и едва успели отскочить от свалившейся на их головы палитры, которую выпустил из рук молодой человек, стоявший на лестнице.

– Смотри! – воскликнул Кеннет. – Смотри вот сюда!

Ребекка взглянула и увидела, что все их картины висели над разделяющей стену линией и были прекрасно видны.

– Господи, – прошептала Ребекка, не веря своим глазам. – Теперь тебе карьера обеспечена, Кеннет. За сколько бы ты хотел продать свои картины?

– Я как-то об этом не думал. Все мысли были заняты выставкой.

– Теперь можешь подумать. Одна из целей выставки – помочь художникам пристроить свои произведения.

– А за сколько бы ты продала свои детища?

– Мои картины не для продажи. А ты знаешь, я, пожалуй, начну принимать заказы на портреты.

Около них остановилась элегантная молодая пара,

– Обрати внимание на эти испанские сюжеты, – сказал мужчина своей спутнице. – Какой реализм! Какая мощь!

Леди передернула плечами.

– На мой вкус, это режет глаз. Искусство должно воспевать прекрасное, а не выставлять напоказ страшные стороны жизни. – Она указала на картины Ребекки. – Вот эти полотна действительно великолепны. Посмотри, какой восторг на лице девушки! Она приносит себя в жертву, чтобы спасти свой народ, и делает это с радостью. Необыкновенно впечатляет. – Леди посмотрела на «Корсара». – У этого пирата дерзкое лицо, но очень выразительное. – Молодая особа задумчиво провела кончиком языка по полным губам. – Хотелось бы мне знать, кто служил моделью.

Ребекка чуть не подавилась от смеха и потянула за собой Кеннета.

– Вот мы уже и услышали оценки наших работ, – сказала она. – А тебе, дорогой «корсар», не избежать известности.

– Мне придется немедленно уехать из Лондона.

Ребекка снова весело рассмеялась.

– Смейся, смейся, – сказал ей Кеннет, – хотел бы я посмотреть на тебя, когда выставлю свою «Лилит». Мужчины не дадут тебе прохода.

– Глупости. – Ребекка кокетливо захлопала ресницами. – Никто никогда не поверит, что такая серая мышка, как я, послужила моделью для твоей демонической женщины.

– Ты явно недооцениваешь свои возможности, Рыжик, – сказал Кеннет, глядя поверх ее головы. – Добрый день, лорд Фрейзер.

– Добрый день, – ответил лорд Фрейзер, подходя к ним. – Сэр Энтони сказал мне, что ваши с Ребеккой работы приняты на выставку.

– Да, – ответила Ребекка. – Вот эти четыре. Нам повезло, что полотна разместили в таком замечательном месте.

– Не сомневаюсь, что здесь не обошлось без Энтони.

Взгляд Фрейзера упал на картину Ребекки «Преображение», и лорд застыл на месте.

Он долго молча рассматривал картину, затем перешел к трем другим.

Дольше других его взгляд задержался на картине Кеннета «Испанская Pieta».

– Довольно интересно, хотя лично я предпочитаю иные сюжеты. Жаль, что вы мало учились, Кимболл. Если вы и дальше будете писать, советую вам перейти на исторические сюжеты. Вы никогда не станете серьезным художником, пока не изучите античность и не ознакомитесь с «Руководством по художественному стилю» Рейнолдса.

Ребекка ничуть не удивилась, что Фрейзер оставил без внимания ее картины, так как хорошо знала его отношение к женщинам-художницам.

– Вы что-нибудь представили на выставку в этом году? – из вежливости спросил Кеннет.

– Да. Но ее пока не повесили. Я написал портрет спартанского царя Леонида, обороняющего Фермопилы. Я считаю, что победа греков над персами оказала огромное влияние на развитие западной цивилизации.

– Согласен. Сюжет благородный. Я видел картину, подобную той, что вы описали, но мне кажется, это не ваша. Не могли же вашу картину повесить чуть ли не под самый потолок.

Фрейзер посмотрел в направлении, указанном Кеннетом, и лицо его вытянулось.

– Это моя картина, – ответил он едва слышно.

Ребекке стало жаль Фрейзера. Вид у него был такой, будто его вот-вот хватит удар.

– Ее, наверное, повесили туда по ошибке, – вмешалась она. – Помните, несколько лет назад такая же ошибка вышла и с картиной моего отца?

Ребекка незаметно подтолкнула Кеннета, призывая его прийти к ней на помощь.

– Как жаль, что такие ошибки случаются с картинами известных художников, – сказал Кеннет, правильно истолковав намек Ребекки. – Вы выбрали чрезвычайно сложную композицию, лорд Фрейзер. Наверное, вы долго трудились над вашей картиной.

Фрейзер стал понемногу успокаиваться.

– Более двух лет, – ответил он. – Это одна из лучших моих картин.

– Вы должны немедленно потребовать, чтобы ее переместили в другое, достойное вас место, – с сочувствием сказала Ребекка.

– Да. Я сейчас же этим займусь. Надо же совершить такую непростительную глупость.

Не попрощавшись, Фрейзер ушел.

– Это действительно была ошибка? – спросил Кеннет.

– Как младший член академии, он имеет право на то, чтобы его картины висели «на линии», однако его коллеги не прощают ему высокомерия, и, сдается мне, кто-то из них решил свести с ним старые счеты.

– А может, его коллегам просто не понравилась его картина? – съехидничал Кеннет.

– Не будь таким злым. С точки зрения техники она выполнена великолепно.

– На нее один раз посмотришь и больше не захочешь, – сказал Кеннет, скользя взглядом по многочисленным полотнам, на которых были изображены обнаженные, прикрытые лишь фиговыми листочками фигуры. – К тому же в ней отсутствует логика. – Все солдаты, которых мне довелось видеть, предпочитали сражаться одетыми.

– Говори тише, – смеясь, попросила Ребекка. – Это классическая манера изображения, а не современный реализм.

– Даже два столетия назад солдаты прикрывали наиболее уязвимые места, – не сдавался Кеннет.

Улыбнувшись, Ребекка взяла Кеннета под руку, и они продолжили свой путь по залу. Случайно оглянувшись, она увидела, что Фрейзер стоял всего в нескольких шагах от них. Кто-то остановил его, и он не успел далеко отойти. Его спина была напряженной. Не исключено, что он прекрасно слышал все замечания Кеннета.

Ребекка вздохнула. Оставалось только надеяться, что он ничего не понял. Все художники, а особенно посредственности, – люди необыкновенно ранимые.