Сэр Энтони Ситон придирчиво осмотрел накрытый к завтраку стол.

– И это называется едой, – сказал он. – Наш французишка-повар заслуживает того, чтобы его немедленно выставили.

– Он уже уволен, отец, – сказала Ребекка Ситон, не поднимая глаз от альбома, лежавшего рядом с ее прибором. – Ты еще вчера его выгнал.

Отец нахмурился.

– И правильно сделал. Этого наглеца надо было уволить давно. Однако почему до сих пор не нашли ему замену?

– Для этого требуется время, особенно если принять во внимание, что все агентства по найму немедленно захлопывают двери, стоит мне приблизиться к ним. Мы так часто меняем слуг, что с нами никто не хочет иметь дела. Нам еще повезло, что судомойка умеет немного готовить.

– Ты так считаешь? По-моему, ты вообще не замечаешь, что ешь. – Сэр Энтони бросил на дочь сердитый взгляд. – Почему бы тебе самой не заняться хозяйством?

Зная, что настроение отца не улучшится, пока он не выпьет утреннюю чашку чаю, Ребекка отложила карандаш и стала наливать отцу чай. Она положила сахар, добавила немного молока и протянула отцу дымящийся напиток.

– Если я буду заниматься хозяйством, то не смогу помогать тебе в мастерской.

– И то верно. – Отец сделал глоток горячего чая. – Жаль, что сбежал этот сукин сын Морли. Он мало что смыслил в домашнем хозяйстве, но это лучше, чем ничего.

– Ты беседовал с молодым человеком, которого мистер Морли порекомендовал на свое место? – спросила Ребекка, уже заранее зная ответ. Лицо отца недовольно сморщилось.

– Безмозглый щенок. Мне он совершенно не подходит.

Ребекка тяжело вздохнула. Объявления о найме нового секретаря уже были разосланы в газеты. Поскольку у отца не хватало терпения беседовать с каждым из них, ей самой скоро придется столкнуться с полчищем претендентов. Оставалось только надеяться, что найдется подходящий человек, и чем скорее, тем лучше.

– Два агентства обещали мне прислать сегодня хороших поваров. Бог даст, один из них нам подойдет.

Отец положил на тарелку два кусочка ветчины.

– Хотелось бы надеяться, что это не будет очередной артист не от мира сего, меньше всего заботящийся о своем прямом деле.

– Постараюсь не брать такого, – сухо ответила дочь. – Достаточно с нас одного темпераментного художника.

На лице отца внезапно появилась улыбка, которая обезоруживала даже его врагов.

– Правильно – это я. – Он заглянул в альбом дочери. – Над чем ты сейчас работаешь?

Ребекка протянула альбом отцу.

– Я пытаюсь нарисовать Даму с озера. Как ты находишь эту композицию?

Отец внимательно изучил рисунок.

– Интересно задумано: наполовину нимфа, наполовину воительница. Мне нравится, как она держит меч и ее волосы относит течением.

Это была высокая оценка, данная сэром Энтони Ситоном рисунку своей дочери, который обычно бывал очень резким, когда дело касалось искусства. Ребекка встала из-за стола, надеясь в душе, что ее отцу удастся найти подходящего секретаря, и это дало бы ей возможность поскорее приступить к новой картине.

Ребекка намеревалась сделать только несколько набросков своей будущей картины «Дама с озера», но так увлеклась, что не заметила, как наступил полдень, а ведь ей предстояло дать еще несколько объявлений в газеты по поводу секретаря. Однако время ушло, и она безнадежно опоздала. Пропади все пропадом! Настроение было испорчено, и, что хуже всего, работа над картиной не клеилась.

Ребекка поднялась и потянулась, разминая затекшие руки и спину, затем пересекла комнату с наклонным потолком и подошла к окну, не выпуская из рук альбома. Ее мастерская занимала половину мансарды и была для нее святая святых. Никто не мог зайти сюда без ее разрешения, даже отец.

Ребекка села у окна. Дом стоял на углу, и ей были хорошо видны обе улицы. На Хилл-стрит стояли соседские слуги и отчаянно флиртовали. Служанка с дерзкими глазами заманивала в свои сети смазливого юношу-лакея.

Ребекка раскрыла альбом и быстрыми штрихами нанесла на лист высокую шею девушки и ее дразнящие глаза. Со временем она намеревалась сделать серию портретов влюбленных. Может быть, таким образом она и сама сумеет разобраться в этом загадочном и заманчивом чувстве.

Снова выглянув в окно, она увидела уличного торговца фруктами, выкатывавшего свою видавшую виды тележку на Уэвертон-стрит. Этот оборванный старик был постоянным обитателем здешних мест. Отец не раз приглашал его позировать для своих крупномасштабных полотен. Тележечнику очень льстило, что таким образом он прославится в веках.

Ребекка собралась покинуть свое место у окна, как вдруг заметила человека, сворачивающего с Уэвертон-стрит. Он привлек ее внимание своей походкой: решительной, уверенной и несколько надменной. И хотя он был одет как джентльмен, своим крепким телосложением он больше походил на простолюдина. Такое странное сочетание показалось художнице очень интересным.

На углу Хилл-стрит человек остановился. У Ребекки захватило дух, когда он повернулся и она увидела его лицо. Незнакомец не был красивым, скорее наоборот. Черты его лица были резкими, почти грубыми; вдоль одной щеки до самых темных волос тянулся тонкий рубец, и все же во всем его облике чувствовалось врожденное благородство. Ну вылитый пират с Мейфера. Ребекка не могла отвести от него глаз.

Постояв некоторое время на месте, человек зашагал дальше. Карандаш Ребекки так и замелькал по бумаге. Человек уже скрылся из виду, а она все рисовала. Ей удалось запечатлеть на рисунке черты его лица, но вот его выражение, в котором было что-то загадочное, осталось неуловимым.

Ребекка выглянула из окна, собираясь окликнуть его и попросить задержаться на минутку, но его уже нигде не было. Тяжело вздохнув, она пожалела, что не догадалась выскочить на улицу и догнать его. Какое удивительное выражение лица! Может быть, она когда-нибудь вспомнит его. Ей так хотелось на это надеяться.

Кеннет остановился на противоположной стороне от дома Ситона. Судя по дому, портреты известного художника неплохо оплачивались. Особняк на Мейфере, где жила по большей части высшая знать, стоил ему целого состояния.

Интересно, как выглядит дом изнутри? Несмотря на то что лорд Боуден считал его шпионом, Кеннет как боевой офицер славился умением хорошо ездить верхом, точно определять местоположение противника и наносить его на карту. Но ему еще никогда не приходилось проникать в тыл противника таким необычным путем, как сейчас.

Решительно сжав губы, Кеннет пересек улицу. Дело было ему не по душе, но ради спасения Бет и Саттертона он был готов пойти на обман и предательство. Оставалось только надеяться, что с Божьей помощью все скоро выяснится. Виноват Ситон или нет, лишь бы поскорее все кончилось.

Кеннет долго стучал в дверь и начал уже беспокоиться, что Ситона нет в городе, как дверь наконец открылась и на пороге появилась молоденькая служанка.

– Слушаю, сэр? – сказала она, стараясь отдышаться, как будто пробежала большое расстояние.

– Я капитан Уилдинг, – сказал Кеннет звучным голосом. – Мне необходимо видеть сэра Энтони.

Его внушительный вид вызвал у девушки доверие, и она присела в реверансе.

– Прошу вас, сэр.

Служанка провела Кеннета наверх, в мастерскую, расположенную в глубине дома.

– Сэр Энтони, к вам капитан Уилдинг! – провозгласила девушка и немедленно исчезла.

Кеннет шагнул в мастерскую, и ему ударила в нос едкая смесь льняного масла и скипидара. Несмотря на уютные кресла и диваны, комната была все же мастерской художника. Через высокие стрельчатые окна струился мягкий свет. Две другие стены были завешаны самыми разными полотнами.

Кеннету захотелось поближе рассмотреть картины, но, решив, что сначала дело, а уж потом удовольствие, он посмотрел в дальней конец мастерской, где на бархатном диване лежала полуобнаженная женщина. При виде Кеннета ее скучающее лицо оживилось.

Взгляд Кеннета лишь мельком скользнул по расположившейся на диване натурщице и сосредоточился на намеченной жертве. Безупречно одетый в утренний наряд джентльмена, сэр Энтони Ситон стоял перед мольбертом в центре мастерской, держа в одной руке палитру, а в другой – длинную кисть. Фигурой и цветом волос он напоминал своего старшего брата, однако был более стройным и подвижным.

Не обращая ни малейшего внимания на непрошеного гостя, Ситон продолжал наносить на холст аккуратные мазки. Кеннет кашлянул.

– Какой черт вас принес и что вам понадобилось в моей студии? – недовольно спросил сэр Энтони, не отрывая глаз от холста.

– Меня зовут Кеннет Уилдинг. Один из ваших друзей сказал мне, что вам срочно нужен секретарь.

Во взгляде художника, остановившемся наконец на неожиданном госте, мелькнуло удивление.

– Какой наглец позволил себе такое? Фрейзер? Тернер? Хэмптон?

– Этот джентльмен просил не называть его имени.

– Скорее всего, это Фрейзер. – Сэр Энтони оценивающе посмотрел на Кеннета. – Ваше образование, мистер Уилдинг?

– Мне кажется, он выглядит очень опытным, – захихикала натурщица, завороженно глядя на обтянутые лосинами мускулистые бедра Кеннета.

– Это не будет входить в его обязанности, Лавиния, – сухо заметил художник. – Мой секретарь должен быть умен и деятелен, ко всему прочему он должен владеть пером.

Решив пока умолчать о титуле, а во всем остальном быть по возможности честным, Кеннет ответил:

– Еще две недели назад я был капитаном Стрелковой бригады. Там я приобрел немалый опыт. Это касается и умения подчинять себе людей. Кроме того, я служил адъютантом при генерале и научился неплохо составлять приказы.

– Вы начинаете интересовать меня, капитан Уилдинг. – Сэр Энтони положил палитру и кисть на маленький столик, стоявший по его левую руку. – Лавиния, пойди выпей чаю, а я пока потолкую с человеком.

Натурщица поднялась и неохотно накинула на себя шелковый халат. Медленным шагом она проплыла мимо Кеннета, коснувшись его ног полами своего халата. Открытый вырез не скрывал ее пышной груди. Она одарила Кеннета многообещающей улыбкой и вышла из мастерской.

Когда дверь за ней закрылась, Ситон пристально посмотрел на своего гостя.

– Почему армейский офицер захотел вдруг стать секретарем? – недоверчиво спросил он.

– Мне нужна работа, – кратко ответил Кеннет. – Сейчас, когда война окончена, многие офицеры остались не у дел.

Лицо сэра Энтони подобрело.

– Считаю позорным такое отношение нации к своим солдатам, спасшим цивилизацию от корсиканского чудовища. – Явно колеблясь, он окинул недоверчивым взглядом крепкую фигуру своего гостя. – Однако я не могу нанять секретаря, который совсем не разбирается в искусстве.

Кеннет уже привык, что его принимают за человека, которому под силу только укладывать кирпичи.

– Меня всегда интересовало искусство, и когда я был на континенте, мне посчастливилось познакомиться с работами великих мастеров. Я видел фрески в церквях Голландии и Бельгии. В парижском Лувре мне посчастливилось увидеть величайшие произведения мирового искусства, собранные там за время войны, которые потом были возвращены на их родину.

– Все эти знания весьма поверхностны, – заметил художник. – Даже если постоянно смотреть на море, плавать не научишься. Что ж, посмотрим, как вы разбираетесь в искусстве. Следуйте за мной.

Ситон подошел к двустворчатой двери и распахнул ее. Кеннет шагнул в комнату и застыл на пороге. Прямо перед ним висело огромное полотно самой известной картины сэра Энтони.

– Вы знаете эту картину, капитан Уилдинг?

У Кеннета пересохло во рту.

– Каждый в Британии видел хотя бы репродукцию вашей картины «Гораций на мосту», но черно-белые копии не отражают и малой доли того, что я вижу. Это потрясающе!

Кеннет с благоговением стал рассматривать картину. Всю левую ее часть занимала фигура Горация.

За ним виднелся мост через Тибр. В конце моста были изображены двое римлян, строящих заграждения, чтобы не пропустить врага. Широким фронтом на мост наступали вражеские войска; казалось, лишь один Гораций сдерживает их натиск.

– Расскажите мне о картине, – приказал сэр Энтони.

Вопрос был поставлен не совсем точно, поэтому Кеннет решил проявить как можно больше осторожности.

– Технически она выполнена великолепно. Ваша манера письма напоминает полотна Жака Луи Давида.

Ситон фыркнул.

– Ничего похожего. Мой стиль гораздо выше. Давид – просто зазнавшийся французский ремесленник, да к тому же бунтовщик.

«От скромности Ситон не умрет», – подумал Кеннет и продолжил:

– Вся сила картины в композиции. Гораций держит меч под определенным углом, эта деталь поражает своей точностью, а картина выигрывает.

Ситон одобрительно кивнул.

– Мне приходилось видеть другое толкование этой темы. Там Гораций был изображен закаленным бойцом. На вашем же полотне он выглядит мальчиком, что придает особую остроту восприятия картины. Он никогда не участвовал в сражении и потому немного боится. По глазам видно, что ему жаль расставаться с жизнью, которую он еще не познал, однако каждый изгиб его тела, каждый его мускул говорит о том, что он будет стоять до конца, чего бы ему это ни стоило.

– Чудесно, капитан. – Сэр Энтони перевел взгляд с картины на Кеннета. – Каков скрытый смысл этой картины?

Экзамен был нетрудным.

– Гораций здесь является воплощением Британии, в одиночку противостоящей Франции. Обыкновенный художник просто бы придал ему черты Наполеона, однако вы поступили очень тонко, дав лишь слабый намек на Бонапарта, но в мыслях каждого, смотрящего на картину, невольно будет возникать образ француза.

– Мне сказали, что никогда еще репродукции картин на историческую тему не распродавались так хорошо, как моей. – Сэр Энтони задумчиво посмотрел на свою работу. – Картины на исторические темы являются вершиной искусства. Они воспитывают, поднимают дух нации, зовут на подвиг. Мне бы хотелось писать только такие полотна, но, увы, тогда бы мне пришлось умереть голодной смертью. – Ситон повернулся на каблуках и направился обратно в мастерскую. – Каждый англичанин среднего достатка считает своим долгом иметь у себя дома свой портрет или какой-нибудь пейзаж. Просто позор.

Ситон прошел в дальний конец мастерской и сдернул покрывало с одной из картин. Она была уже почти завершена и являла собой семейный портрет: мужчина с орлиным носом, его белокурая жена и между ними маленький мальчик, одна рука которого держит материнскую, а вторая вцепилась в шерсть спаниеля.

– Что вы думаете об этом, капитал Уилдинг? Я, художник милостью Божией, каких еще не рождала Англия, вынужден торговать своим талантом, создавая портреты герцогов и герцогинь, чтобы прокормить себя и свою дочь.

Несмотря на гневные слова, по всему было видно, что портрет Ситону нравится и он ждет похвалы.

– Вы обманщик, сэр Энтони, – рискнул сказать Кеннет.

У Ситона отвисла челюсть.

– Как вы смеете, сэр! – закричал он. Кеннет невозмутимо указал на портрет.

– Вы называете это ерундой, а написали его с любовью. Превосходны и композиция, и краски, но самое главное – вам удалось передать нежность, которая существует в отношениях между членами семьи; чувствуется, что мужчина готов на все ради жены и сына. Нельзя писать портрет с такой нежностью и силой воображения, если вы в действительности ненавидите это занятие. Я думаю, в душе вам нравится писать портреты, но вы не можете признаться в этом самому себе, и, кроме того, ваши друзья художники убедили вас, что только исторические темы – достойный предмет изображения.

Сэр Энтони выглядел так, как будто его огрели дубинкой по голове. Постепенно на его застывшем лице стала появляться слабая улыбка.

– Вы правильно подметили, заключил он. – Боюсь, что об этом не догадывается даже моя дочь. Вы прошли испытание, капитан. Ставлю вам хорошую оценку.

Кеннет чувствовал, что не ударил в грязь лицом, и его замечания были толковыми, но, увлекшись разговором об искусстве, который всегда доставлял ему удовольствие, он мог зайти слишком далеко и раскрыть себя.

– Простите, если оскорбил вас, сэр Энтони. Мне не следовало этого делать.

– Не разыгрывайте из себя скромника, капитан. Вам это не идет.

Будучи хорошим портретистом, сэр Энтони обладал прекрасным чутьем, и с ним следовало быть очень осторожным.

– Я отнюдь не скромник, – ответил Кеннет, – просто не в моей привычке быть грубым.

– В этом доме только мне разрешается быть грубым, – ответил Ситон. – Он снова завесил портрет. – Мне не нравится, когда в доме беспорядок – это мешает работе. Так как мне никогда не удается найти хорошего дворецкого или управляющего, мой секретарь, помимо своих обязанностей, должен выполнять и эту работу. Кроме того, вам придется объезжать мою лошадь, когда я сам буду очень занят. По всем перечисленным причинам вы должны поселиться в моем доме. Ваше жалованье будет составлять две сотни фунтов в год. Когда вы сможете приступить к работе?

Кеннет был несказанно рад, что так легко отделался.

– Как только заберу вещи из отеля, где я остановился, – ответил он.

– Пошлите за ними лакея. – Сэр Энтони дернул за шнур, на котором висел колокольчик. – Моя дочь Ребекка расскажет вам о ваших обязанностях. По всем вопросам обращайтесь к ней, а не ко мне. Правда, она тоже не любит, когда ее отвлекают от работы, поэтому постарайтесь как можно скорее вникнуть в свои обязанности. Один час каждое утро мы будем с вами заниматься делами и я буду диктовать вам письма. После этого я требую, чтобы меня не беспокоили до следующего утра. Вам это ясно?

– Куда уж больше, – ответил Кеннет, не в силах удержаться от иронии.

– Сегодня я в настроении выносить ваше остроумие, но не советую делать это впредь.

– Я думаю, у меня пропадет желание острить, когда я с головой окунусь в работу, – стараясь быть вежливым, ответил Кеннет.

– Вы совсем не похожи на моих прежних секретарей, капитан, – с улыбкой заметил сэр Энтони. – Думаю, мы подружимся, хотя не обещаю вам легких отношений.

Дверь открылась, и в мастерскую вихрем влетела маленького роста женщина. Одетая довольно небрежно, с копной темно-рыжих волос, наспех заколотых на затылке, с пятнами сажи на высоких скулах, она держалась с неподражаемой уверенностью. По всему было видно, что она в доме хозяйка.

– Ты звонил мне, отец? – спросила она.

– Да, моя дорогая. Познакомься с моим новым секретарем капитаном Уилдингом.

Ребекка Ситон повернулась к Кеннету и пристально осмотрела его с головы до ног. Ее пронизывающий взгляд так и сверлил его. Не красавица в привычном понимании этого слова, «старая дева, потерявшая девственность», с карими глазами, светившимися умом и энергией, она была личностью, которую не скоро забудешь.

От нее можно было ждать чего угодно, и скорее всего серьезных неприятностей.