— Это он? — шепотом спрашивает Джейми, наклоняясь ко мне. Наши парты сдвинуты вместе, и мы сидим лицом к лицу. Предполагается, что мы работаем над переводом газетной статьи с испанского на английский.

На самом деле Джейми напропалую флиртует с Энтони, а я рассматриваю выцветшие фотографии, умело спрятанные между страницами испанского словаря.

— Кажется, да, — шепчу я в ответ.

— Что значит — кажется? — шипит Джейми. Я не знаю, почему мы перешептываемся, ведь во время самостоятельной работы в паре нам разрешается говорить вслух.

— Извини, — поправляюсь я, осознав свою ошибку. Мой отец ушел, когда мне было пять лет. Я должна помнить, как он выглядел. — Да, это он. Я просто задумалась. До сих пор не могу поверить в то, что мать прятала все это от меня.

— Матери все такие, — шепотом сообщает Джейми и приступает к переводу заголовка статьи.

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В МЕХИКО

— El terremoto… — нараспев читает Джейми по-испански, записывая фразу в тетрадь, при этом она так потешно акцентирует произношение, что я не выдерживаю и хихикаю. Я знаю, что она пытается меня развеселить.

Я слышу, как сидящая сзади Эмбер Валентайн пытается произнести слово «hambre», то есть «голодный». Отчаявшись добиться результата, она решает посмешить своего соседа и сообщает: «Tengo hamburger».

Эта глупая шутка вызывает у ее соседа приступ истерического хохота, который можно объяснить только тем, что Эмбер Валентайн выглядит именно так, как должна выглядеть девушка с роскошным именем Эмбер Валентайн.

— Покажи еще одну, — требует Джейми, закончив предложение. Я пододвигаю к ней словарь.

Она листает страницы, а я смотрю сбоку на перевернутые вверх ногами фотографии и думаю о том, что мой отец выглядит в точности так, как я его себе представляла.

У него добрые глаза и широкая белозубая улыбка. Несомненно, цветом волос я пошла в него, однако кожа у отца прозрачная и веснушчатая, а у меня более густого сливочного оттенка, как у матери. Намазавшись солнцезащитным кремом в 90 единиц, я могу добиться легчайшего оттенка загара, тогда как, судя по фотографиям, для моего отца возможны лишь два состояния — либо смертельная бледность, либо солнечный ожог.

Мне кажется, что я слышу беспечный, раскатистый хохот, доносящийся со старых фотографий. В одежде отец, похоже, предпочитал вылинявшие джинсы и рубашки навыпуск, и в этом наряде он выглядит большим и сильным, готовым расправиться с любыми чудовищами — как реальными, так и воображаемыми.

Джейми долго разглядывает фотографию, на которой мой отец учит меня, совсем еще маленькую, плавать. На этом снимке он смотрит на юную и растрепанную меня с такой смесью восторга, любопытства и обожания, что мне хочется плакать.

Джейми косится на меня и переворачивает страницу.

— Это твоя бабушка? — тихо спрашивает она.

— Где? — я наклоняюсь к ней. Джейми разворачивает ко мне словарь и показывает на фотографию, где я изображена на руках у отца.

Там, на заднем плане, прямо за спиной у отца, я вижу то, на что не обратила внимания раньше.

Кого-то, кого я не знаю, но узнаю.

Кого-то, кого я пока не встречала, но встречу.

С бешено колотящимся сердцем я хватаю словарь и рывком пододвигаю его к себе. Наклоняюсь над ним все ниже и ниже, жалея о том, что у меня нет чудесной маленькой лупы, вроде тех, которыми пользуются торговцы бриллиантами.

И тут, посреди урока испанского, под взглядом Джейми, которая смотрит на меня так, словно стыдится нашего знакомства, в голове у меня что-то щелкает.

Я продолжаю смотреть на фотографию, потому что хочу скрыть свои мысли от Джейми. Я не хочу, чтобы она спрашивала, в чем дело. Сейчас я все равно не смогу сочинить никакой правдоподобной отговорки.

Половина правды заключается в том, что женщина на заднем плане фотографии, скорее всего, действительно моя бабушка. Она смотрит на меня-младенца с такой любовью и нежностью, что сердце разрывается.

Но не столько взгляд, сколько внешность выдает ее с головой. Волосы у нее того же цвета, что у меня и моего отца, да и многие другие черты этой женщины в точности повторились в моем отце и мозаикой рассыпались во мне.

— Осталось двадцать минут, — объявляет классу миссис Гарсия, прерывая мои размышления.

Джейми цедит под нос что-то непечатное, хватает со стола наши листы и начинает лихорадочно переводить.

— Помочь? — спрашиваю я.

— Нет, продолжай сходить с ума, — отвечает она, не поднимая головы.

— Спасибо.

— На здоровье.

Через двадцать минут Джейми сдает нашу контрольную, которая на следующей неделе вернется к нам с красной отметкой «Б с плюсом» сверху, и мы молча собираем вещи. Я осторожно укладываю словарь в рюкзак, стараясь не рассыпать фотографии.

— Чем займемся в обед? — спрашивает Джейми, перекидывая сумку через плечо. И тут я вдруг вспоминаю, чем собираюсь заняться. Выпрямляюсь и смотрю на подругу.

— Люк пригласил меня пообедать с ним сегодня.

— А, вот как, — говорит Джейми, не скрывая разочарования. Мне кажется, будто в глазах ее промелькнуло какое-то странное выражение. Раздражение? Досада? Ревность? — Ладно, понятно. Схожу с Энтони.

— Извини, Джей, — Энтони поспешно выбегает из аудитории, и я уже не знаю, с кем Джейми проведет этот несчастный час.

Как только мы выходим из класса, Джейми вырывает у меня свою руку, говорит, что ей срочно нужно в туалет и, помахав мне, убегает, прежде чем и успеваю сказать хоть слово. Исчезает — и все тут.

По дороге к тому месту, где мы договорились встретиться с Люком, я думаю о фотографиях. Вернее, об одной фотографии. Еще точнее, об одном человеке.

Вторая половина правды заключается в том, что у меня есть бабушка, которая (предположительно) меня любит и, возможно, хочет печь для меня печенье и расчесывать мне волосы. Ладно, пусть только печенье.

Это инь правды. Но есть и ян. И этот ян — та часть, которую я упорно пытаюсь выбросить из головы, шагая сквозь безликую толпу школьников, — состоит в том, что, хотя я только что впервые увидела лицо бабушки, я помню ее в будущем.

Женщина на фотографии — это пожилая женщина на похоронах, та самая, с изящным платочком, чудесной брошкой в виде жука и совершенно мертвым лицом.

Я заворачиваю за угол, и мысль, которую я всеми силами пытаюсь отогнать, решительно проталкивается в первый ряд.

На ходу мы с Люком встречаемся взглядами — он стоит, небрежно прислонившись к стене, рюкзак брошен у ног. Увидев меня, он отрывается от стены и подхватывает рюкзак с пола.

Мы неумолимо сближаемся, и, когда всего несколько шагов отделяют нас друг от друга, на меня всей тяжестью обрушивается вторая половина правды.

Я смотрю на Люка, но вижу тьму.

Моя мама рыдает.

Моя бабушка убита горем.

Я не могу заставить себя посмотреть вниз.

Через десять шагов я улыбаюсь в ответ на улыбку Люка. Кажется, он рад видеть меня. Я стараюсь заглушить свои чувства и напоминаю себе, что тоже рада ему.

За два шага до того, как Люк неловко, но нежно обнимет меня сбоку, я разрешаю себе додумать все до конца.

Этому может быть только одно объяснение.

Это похороны моего отца.

Мой отец должен умереть.

Вот.

Все.

Люк небрежно берет меня за руку, и это здорово, несмотря на то, что фактически мы с ним познакомились только сегодня утром. И мы неторопливо идем в толпе таких же парочек навстречу пронзительному ветру, разгуливающему по ученической парковке.

— Хороший день? — спрашивает Люк по дороге.

— Хороший, — отвечаю я, потому что твердо решила во что бы то ни стало сделать его таким.