Допросы продолжались, как мне казалось, бесконечно, хотя прошло всего несколько месяцев. Я бы потерял счет времени, не будь у меня турецкого календаря, который я вырвал из выданного мне для чтения популярного журнала, чтобы отмечать в нем дни. Уставая от рутины допросов и раздумий в моей маленькой клетушке, я становился все более раздражительным и подавленным. Ночью терял сон и временами чувствовал, что турки сознательно пытаются привести меня в состояние полного нервного истощения.

Однако бывали и маленькие развлечения, вроде того, что мне удалось загипнотизировать Кемаля. Этот офицер время от времени подменял полковника Адольф-оглу. Они, видимо, играли в традиционную игру «хороший — плохой». Кемаль всегда предлагал мне сигарету и иногда ракию. Он получил образование во Франции, говорил по-немецки. Казалось, этот офицер искренне интересовался мной и, то ли согласно своей роли, то ли в силу врожденного дружелюбия, рассматривал все происходящее как скверную шутку. «Тебе просто надо пройти через эту игру, которую некоторые из моих коллег принимают слишком всерьез», — как бы намекал он мне своим поведением. Однажды Кемаль пришел, страдая от сильной зубной боли. Я предложил с помощью гипноза избавить его от нее. Он согласился. Зубную боль мы у него сняли успешно. Как ни смешно, но потом я понял, что даже такая мелочь грозила обернуться против меня, поскольку у людей менее образованных, чем Кемаль, возбуждала подозрения, что я использую навыки, полученные в разведшколе.

Несколько дней спустя полковник Адольф-оглу пришел на допрос в особенно дурном расположении духа. Должно быть, у него были осложнения с начальством или какие-то другие неприятности. Я полагаю, что ему, как и мне, тоже надоела вся эта затянувшаяся история с моими допросами. Расстраивало, что нет результатов, которых он ожидал, несмотря на то, что испытал на мне все приемы, описанные и не описанные в инструкции. В этот день Адольф-оглу буквально дымился от ярости.

Он пытался вновь загнать меня в угол, выкапывая каверзные вопросы из ставшего уже объемным дела. В какой-то момент полковник начал стучать кулаками по столу, брызгая на меня слюной, поливая бранью на турецком языке, который я к тому времени начал понимать. И снова среди проклятий и ругательств был «джасус». Показалось, что он готов напасть на меня. Я поднял руки, пытаясь защититься. Полковник, видимо, решил, что я хочу напасть на него. Он вызвал охранников из коридора, которые сильно меня поколотили.

Стало ясно, что дело дошло до опасного предела. Нужно было что-то срочно предпринять, чтобы спасти свою шкуру и обрести какую-то надежду на освобождение. Так же, как и в психбольницах России, в этой стране разбитых зеркал я искал тактику, которая опиралась бы на понимание психологии моих мучителей.

Я пришел на следующую встречу с полковником спокойным и полным самообладания. И честно сказал ему, что очень устал от всей этой игры и хочу облегчить ситуацию, как для него, так и для себя. И хотя я не шпион, но готов признаться, что являюсь шпионом, чтобы довести дело до завершения, любого завершения. Мы вместе с ним, используя его знания в технике разведки, создадим правдоподобный сценарий о годах моего обучения в некоей разведшколе. В результате он получит повышение, а я — столь необходимый мне отдых. Я видел, что переводчик-осетин, с которым я иногда тайком обменивался анекдотами и который явно испытывал ко мне симпатию, был на грани слез, когда переводил мое «признание». Он воспринимал все это очень серьезно и предполагал, что я обрекаю себя на верную гибель.

Полковник Адольф-оглу немедленно успокоился и начал смотреть на меня вопрошающе, постукивая пальцами по столу. Я надеялся, что моя игра сработает. Это и в самом деле была большая игра, рассчитанная на то, чтобы заставить его поверить, будто я достиг своего предела, и любые дальнейшие допросы бесполезны. Но он мог ведь принять мое «признание» за чистую монету. Или же за очередную уловку хорошо тренированного разведчика, а это могло привести к опасным последствиям, таким как более изощренные допросы, а то и пытки.

Наконец, он взял мое досье и вышел из комнаты.

Меня оставили в покое на несколько дней. Я терзался сомнениями. Сам факт, что меня не трогают, показывал: моя тактика как-то работает. И по мере того как проходили дни, укреплялась надежда, что дела движутся к лучшему.

И, действительно, мне стали давать свежие фрукты, а охрана стала как будто снисходительней.

Примерно через неделю допросы возобновились. Однако после моего так называемого «признания» произошло заметное изменение в их тоне.

Разговоры стали поверхностными, как будто нужно было заполнить какие-то мелкие пробелы в моей истории. Меня больше не терзали. Все, что я говорил, принималось.

Большинство допросов теперь проводил Кемаль, который чаще всего был учтивым и дружелюбным. Хотя к тому времени я уже мог кое-как изъясняться по-турецки, все же должен был говорить через переводчика, чтобы записи были официальными.

И наконец случилось то, что турки очевидно восприняли как самое большое доказательство моей невиновности. Кемаль принес ко мне в камеру пластиковый мешок, из которого он высыпал на стол куски резины. «Узнаешь?» — спросил он. Да, по цвету я узнал их. Турки, как видно, искали в них встроенные передатчики или еще что-то в этом роде.

Однажды утром после завтрака в камеру пришел охранник и оставил на кровати пакет с одеждой. Когда я развернул его, то подпрыгнул от радости. Внутри был цивильный костюм, рубашка, пара трусов, носки и галстук! Я все еще помню этот галстук со слегка выступающими красноватыми ромбами, дешевый, простой, но который я не променял бы тогда на модель от Пьера Кардена. Он пах новизной, свободой, большими городами, витринами магазинов и ресторанами. Кошмар Эрзурума подходил к концу.

На следующее утро меня попросили надеть цивильную одежду. Когда я переодевался, вошел Кемаль. Он посмотрел на меня с нескрываемым удовлетворением: «Тебя везут в Стамбул».

«Меня освобождают?»

На лицо Кемаля набежала тень.

«Нет, это не совсем так. Тебя переводят туда для дальнейших допросов в управлении разведки. Допрашивать будут старшие офицеры, которые прочли все наши рапорты. Они не очень довольны результатами».

Мое сердце упало.

«Сколько, по вашему мнению, это будет продолжаться?»

«Черт их знает, — мрачно произнес Кемаль, — мне, вообще-то, не положено говорить об этом». Он сделал паузу: «Будь готов ко всему и не заходи в своих надеждах слишком далеко».