Я не ошибся, ожидая от этой Америки чего-то свежего. Я беседовал с людьми, которые проектировали новые, экологически чистые строительные сооружения, протестовали против сверхзвуковых пассажирских реактивных самолетов, создавали математические модели стимулирования мировой экономики. Разговаривал с правительственными чиновниками и университетскими профессорами. Приобретал новых друзей. Учился у тех, кого интервьюировал, и передавал свои знания радиослушателям.

Программы стали разнообразнее, касались все более сложных вопросов. Некоторые из них содержали критику как советских, так и американских путей решения проблем окружающей среды. И вновь мои передачи подверглись нападкам со стороны чиновников на «Свободе» за то, что слишком «элитарны», что не концентрируются на том, что хочет услышать «простой советский человек с улицы».

Материала, собранного в Америке, мне хватило бы на добрых полгода. То, что я делал в то время, было относительно новым для радио «Свобода». Журналист выходил в жизнь, чтобы собирать новости, брать живые интервью, вместо того чтобы пересказывать западную прессу или повторять дешевую и банальную пропаганду. Я был разъездным корреспондентом, мог покрывать свои деловые расходы и траты на путешествия, поэтому был практически не ограничен в выборе тем и мест. Я взял билет из Сан-Франциско до Сиднея, с остановками на Фиджи и в Новой Зеландии. Как обычно, я записал несколько передач заранее, чтобы не волноваться в пути о возможных перерывах. Надо сказать, что, несмотря на частые поездки, за восемь лет работы на «Свободе» я ни разу не пропустил ни одной передачи, а их шло по две в неделю, а иногда и больше.

Я остановился на Фиджийских островах, о которых раньше только читал. Мечты, которые я лелеял в турецком заключении, сбывались. Я оставил позади прилизанные улицы Мюнхена, немецкую чопорность и необщительность.

Я остановился на короткое время на острове Вити Леву, в столице Фиджи Суве. Но вскоре мне повезло, и я присоединился к группе американцев, снимавших фильм на острове Ватулеле, расположенном всего в нескольких километрах паромом от Вити Леву. Этот остров был недоступен тогда иностранцам без приглашения вождя племени, Рату Джорджа. Майкл, глава съемочной группы, бывший офицер американского ВМФ, по профессии антрополог, лично знал Рату Джорджа со времен 2-ой мировой войны, и нас приняли как почетных гостей. Нам нужно было приготовить подарки для вождя и его супруги. На острове был сухой закон, но сам вождь не брезговал хорошим виски. Его жене я привез отрез сукна, купленный на базаре в Суве у торговца-индийца, а самому вождю — большую бутылку шотландского виски.

Нас поселили в фиджийской избушке («буре»), за нами ухаживала дочка вождя, готовившая прекрасные фиджийские блюда, которые мы ели прямо руками, как и положено по местным обычаям. Практически каждый вечер нас приглашали на церемонию питья напитка, называемого «кава». Мы пили огромные количества этого слабого наркотического напитка, который также является сильным мочегонным средством. Приготовлялся он из корней перечного дерева, доставляемого с соседнего острова. Корни перемалывались в ступе и разбавлялись водой. Получался грязноватый на вид напиток, который всегда следовало допивать до конца, чтобы не обидеть вождя. Напиток слегка расслаблял и вызывал состояние благодушия. Я подумал тогда, как было бы здорово, если бы в России водку заменили кавой! К тому же, как мне доверительно сообщил Майкл, кава обладала еще и антимикробными свойствами и американские морпехи во время войны использовали ее для лечения гонореи.

Каждая церемония распития кавы была связана с ритуалами, в соответствии с которыми гости рассаживались на причитающиеся им по рангу места. Все иностранцы автоматически получали ранг старейшин и рассаживались около вождя (позднее я узнал, что некоторые старейшины вовсе не считали это справедливым, особенно когда иностранный гость был молодым), самый уважаемый гость — напротив веревки, привязанной к краю чана с кавой.

Днем я отправлялся на подводную охоту с молодыми фиджийцами. Я был вооружен подводным копьем, купленным в Суве, и ластами. Однако туземцы были под водой намного более подвижны. Они стреляли по рыбе из пращей, оснащенных короткими металлическими стрелами. Думаю, что если бы туземцы не уступили мне несколько рыб и лангуст, мне могло бы ничего не достаться.

На острове, как мне объяснили со временем местные жители, было два племени, одно из которых было побеждено другим много лет назад. До сих пор между победителями и побежденными было заметно неравенство. Победители жили на самых плодородных землях острова, и вождь был именно из их племени. Трудно было представить себе, что предки этих приветливых людей, регулярно ходивших в методистскую церковь на острове, были когда-то, пожалуй, самыми коварными и жестокими людоедами Полинезии.

Майкл, сумевший заснять на видеопленку специально для него инсценированные и уже исчезающие из памяти племени военные ритуалы и пляски, по вечерам повествовал нам холодящие кровь рассказы о жестокости фиджийских дикарей, поведение которых могли наблюдать первые миссионеры. Нередко туземцы не только заставляли своих жертв самим готовить костер, на котором их потом зажаривали, но и, отрубая у них одну за другой руки и ноги, поглощали их на глазах у живых еще жертв.

Ныряя на Фиджи, я впервые увидел морских змей. Говорят, что они произошли от наземных австралийских змей. Некоторые породы этих змей чрезвычайно ядовиты. Две змеи, которых я увидел под водой, были более двух метров длиной. Они спокойно проплыли мимо меня. Когда я рассказал об этом нашему кинооператору, а он был заядлым любителем-герпетологом, он прыгнул в воду и попытался найти их, но их и след простыл.

По приглашению Рату Джорджа и для нашего развлечения, к нам на остров приехали жители соседнего острова Бенга (фиджийцы произносят его Мбенга), славящегося своими специалистами по огнехождению. Фиджийцы входили в состояние транса. Насколько я мог судить, температура углей и камней, по которым они ходили, была довольно высокой, а проложенная огненная тропа была длиной метров шесть. Их ноги никто не обливал водой, как только они заканчивали проход, как это делалось в Калифорнии.

Мне запомнились фиджийские дети, не отступавшие от нас ни на шаг и всегда готовые забраться на пальму, чтобы сбить для нас кокосовые орехи. Я попробовал сам забраться на пальму с ремнем, как это делали они, и понял, что лазать на гладкую пальму было намного труднее, чем на кедр.

Можно было подивиться жизнерадостности и энергии островитян. Почти каждый вечер они устраивали танцы. С их лиц редко сходила улыбка и, увидев обычную задумчивую европейскую мину, они всегда интересовались, не произошел ли какой-то несчастный случай. Это было заразительно и, покинув Ватулеле, я долго еще не мог стереть со своего лица улыбку.

Заготовленные заранее радиопередачи подходили к концу, и я с сожалением покинул остров Ватулеле и его гостеприимных обитателей.

После Фиджи я остановился в Новой Зеландии, чтобы просто посмотреть на нее, но так случилось, что прожил там два с половиной года, благо с австралийским паспортом и моей журналистской аккредитацией преград для моего проживания не было. Пребывание в Новой Зеландии оказалось для меня плодотворным и счастливым временем. У меня накопилось достаточно материала не только для радиопередач, но и для книг.

Я арендовал ферму у врача, который уезжал на несколько лет работать в Китай и хотел, чтобы кто-то присматривал за его хозяйством и многочисленными картинами из его коллекции. На ферме росло самое большое на новозеландском Северном острове дерево каури, текли маленькие ручьи. Неподалеку были прекрасные пляжи. Владелец фермы был одним из первых коллекционеров работ совсем еще не известного тогда художника Колина Макмахона, ставшего позднее, пожалуй, самым известным художником Новой Зеландии. Комнаты в доме были завешаны его картинами и триптихами гигантских размеров, написанными исключительно на религиозные темы.

Я занялся огородом, купил двух коз, которые давали молоко. Шутя, я называл потом эту ферму, носившую экзотическое название «Кахикатея буш фарм» (на языке маори кахикатея означает «белая сосна»), моей «Ясной поляной». И действительно, это был, пожалуй, самый спокойный и творческий период моей жизни. В перерывах между рабочими периодами, когда я записывал очередные передачи для «Свободы» или работал над книгами, я ездил по Новой Зеландии, ловил лангуст на полуострове Корромандель, наслаждался горячими гейзерами около Роторуа, ловил форель на удочку в кристально чистом озере Уэйкоремоана, катался на лыжах в горах около Куинстауна. Это была благодатная страна, где вообще не было змей и ядовитых животных, и где в большинстве мест не надо было даже опасаться акул. Это была страна бескрылых птиц, не боявшихся людей (гигантская моа была выбита первыми полинезийцами, а киви стала национальным символом Новой Зеландии, хотя и ее численность сокращается). Это страна быстро меняющихся климатических условий и ландшафтов, от «вечного лета» севера до ледников над Крайстчерчем и фьордов Южного острова.

Здесь, в Новой Зеландии, я начал новую серию передач под названием «Внутренний мир человека». В ней рассматривались духовные и психологические подходы к личностному росту и самосознанию. Приходилось много читать, изучая различные пути совершенствования духа: христианский, буддистский, индийский, китайский. Я вспоминал о своих встречах с видными учителями из Индии — Махариши, Джидду Кришнамурти, Венкатешанандой, Диравамсой. Читал много и о христианской эзотерике, открыв неизвестных мне православных святых и особенно «Добротолюбие» и «Откровенные рассказы странника» с их описанием «умного делания» (медитации). Свои «открытия» передавал слушателям. Насколько это было возможно, пытался давать и практические уроки в эфире: мантры для медитаций, непосредственное обучение различным психотехникам.

Наряду с программами я начал работу над книгой, которой дал название «Трансцендентальная обезьяна». Это был синтез научных теорий об эволюции и исследований в области религиозного сознания.

Почти закончив эту книгу, я решил поехать опять в США, чтобы изучить непосредственно некоторые процветавшие гам культы, как например, культ Раджниша, который я описывал в «Обезьяне». К этому времени врач — хозяин фермы вернулся и решил продать свое хозяйство.

Местом моего обитания стал Сан-Франциско, откуда я время от времени выезжал в другие части Соединенных Штатов для интервью и реализации своих проектов. Все эти годы связь с Риммой не обрывалась — я посылал ей длинные магнитофонные записи, в основном юмористические, со всевозможными имитациями и шутками. Родным же в Советском Союзе почти не писал, слишком далеко разнесла нас жизнь.

Мои друзья в Сан-Франциско покуривали марихуану и принимали психоделические вещества. Я был резко против этого, чувствовал, что любые наркотики опасны и вредны для духовного развития. К этому времени я рассматривал себя уже как специалиста в области, медитации, во время которой испытывал вспышки блаженных и всеохватывающих ощущений. Это было интересное время. Я прошел все обычные калифорнийские эксцессы — хождение по раскалённым углям, психодрама, разные виды медитации. Были и интересные встречи, как например, с видным психофармакологом Сашей Шульгиным, жившим по соседству со мной, в Беркли. Шульгин — «крестный отец» ставшего популярным психотропного вещества экстази. Я не разделял его энтузиазма в отношении химических веществ и их воздействия на мозг. Но разговоры с ним о «революции сознания» были интересными. Меня особенно заинтересовали его размышления о возможности использования вытяжек из психотропных растений, таких как некоторые виды грибов, для борьбы с наркоманиями и алкоголизмом. Саша рассказал как он впервые принял мескалин в 1960 году, что и дало ему стимул перейти от чисто лабораторных исследований к личному опыту. Он оставил у меня коробку с экстази (это вещество было тогда еще легальным), она несколько лет валялась на полке в кухне.

Из моих калифорнийских знакомых интересным показался мне доктор Ричард Алперт (гуру «нью эйдж», получивший всемирную известность как «Баба Рам Дас», написавший бестселлер, «Будь здесь сейчас»). Он был другом и коллегой Тимоти Лири, с которым он преподавал в Гарварде. В отличие от Лири, который так до конца и остался нонконформистом (он был готов умереть в прямом эфире на Интернете, а свои останки хотел забросить в космос), Алперт создал благотворительный фонд, который помогал заключенным и людям, находящимся при смерти и, даже перенеся инсульт, продолжал свою просветительную деятельность.

Посетив коммуну Раджниша в Орегоне незадолго до ее развала, я увидел современный культ в его истинном свете. За сусальными речами «Бхагвана» стояла эксплуатация учеников, паранойя в отношении «нормального мира», полное отсутствие морали. Я наблюдал по утрам как тысячи ополоумевших поклонников Раджниша, с песнопениями и грохотом цимбал ожидали его триумфального проезда по деревне на одном из его 90 Роллс-Ройсов. У одного из приближенных Раджниша, собиравшегося покинуть секту, я узнал, что Раждниш был отдан своими родителями бабушке и дедушке, после того как гадалка предсказала им несчастье от него (что-то очень похожее на мотивы Эдипова мифа). Все его детство было серией потерь и разочарований, которые он теперь пытался возместить славой и богатством. На деле, он был несчастным и больным человеком, хотя несомненно, с очень живым умом и воображением. Какое-то время я был достаточно впечатлен его обширной эрудицией, читая его книги. Но ко времени моего приезда Раджниш, как я узнал от его приближенных, был по-настоящему болен, судя по всему, синдромом хронической усталости, принимал большие дозы валиума от болей и находился практически на грани умопомешательства. Коммуна охранялась вооруженными людьми. При въезде мою машину обнюхали ищейки — якобы для того, чтобы проверить на присутствие наркотиков. И это несмотря на то, что внутри коммуны можно было спокойно купить и марихуану, и экстази.

Собрав нужные мне материалы для книги и передач, я уехал оттуда, опасаясь возможного столкновения коммунаров с властями. Вскоре, сам Раджниш сбежал из коммуны, бросив своих учеников на произвол судьбы. Американские власти проявили в данном случае достаточно дипломатичности и терпения (в отличии, например, от эпизода с Уэйко, когда было сожжено, в результате ошибок и агрессивности ФБР, 80 сектантов) и все закончилось без эксцессов. Особое впечатление на меня произвела способность учеников закрывать глаза на реальность, когда речь шла о «высоких идеалах». В этом они напомнили мне правоверных коммунистов.