В том же году я поехал в Томск под предлогом повидать брата. Жизнь в Колпашево душила меня. Дом стал тесен. Я хотел вырваться из него любой ценой. И мне открылись новые горизонты, путь для бегства. Вместо того, чтобы провести еще три года в родном городе до окончания школы, я сумел поступить в техникум и получить диплом.

Мать была против моего ухода, тогда как все остальные — сестра, брат, дядя, живший в Томске поддерживали меня. Мать считала, что я должен окончить среднюю школу и поступить в университет. Мой отъезд повлек за собой серию событий, которые, в конечном счете, привели к тому, что я покинул не только Колпашево, но и страну, полностью порвав с прошлым.

Остаться дома означало бы примириться с матерью, признать ее власть и опеку, стать тенью моего старшего брата и маленьким винтиком системы, для которого простое выживание было бы уже сверхзадачей. Но и отъезд был не без проблем. В моих снах долго присутствовал настойчивый мотив, будто я никак не могу хорошо сложить свои вещи, не хватает чемоданов, и есть постоянное ощущение, что я плохо подготовился к отъезду. Мне предстояло впервые собирать чемодан самому, без чьей-либо помощи и поддержки. Как бы все сложилось по-другому для меня и для всей моей жизни, если бы я мог покинуть дом с материнского благословения, с вещами, уложенными с любовью и заботой!

В техникуме я был равнодушен к учебе. Техника мало интересовала меня, хотя, как всегда, я получал хорошие отметки. Большую часть времени проводил в чтении книг по психологии, медицине, истории и философии. Продолжал также экспериментировать с гипнозом. Так как мне всегда не хватало субьектов-добровольцев, раздобыл себе удостоверение, которое подтверждало, что я провожу некоторые эксперименты по поручению мединститута. Поразительно, с каким уважением полуграмотное население таежного города относилось к любому официальному документу.

В то время мне давали стипендию около пятнадцати рублей в месяц, которых едва хватало на еду. Прирабатывал по мелочам, даже игрой в карты. Однажды меня поймали. Мы играли на очень маленькие ставки, но руководство техникума превратило нас в настоящих преступников. Ребят подвергли перекрестным допросам, заставляли доносить друг на друга и, наконец, выгнали из общежития.

Мать посылала продукты и небольшие деньги — часть пенсии как вдовы погибшего. Они были нужны, так как мы в те годы постоянно жили впроголодь.

После инцидента с картами негативное мое отношение к начальству усилилось. Я чувствовал, что люди у власти — это преимущественно бесчувственные хамы, высшее счастье для которых — попирать достоинство тех, кто от них зависит. Они используют страх, чтобы утвердить подчинение и покорность. Их правила искусственны, произвольны, их мораль надувательская, у них нет сострадания или понимания молодых людей как растущих личностей, нуждающихся в том, чтобы экспериментировать в жизни, наращивая свой опыт, пусть даже пробуя запрещенное.

Оглядываясь назад, я вижу, что моя студенческая жизнь была тяжелой. Студенты воровали еду иногда даже прямо с плиты. Бывало, и я делал то же самое — голод не тетка, он учил вас вещам, которым никогда не учили в школе.

И опять моим единственным спасением от этой безотрадной реальности было чтение. Я нашел путь в библиотеку мединститута, в которой было много дореволюционных книг, как русских, так и переводов зарубежных авторов. Прочел почти всего Фрейда и множество книг по истории и социологии. Они, конечно, были безнадежно устаревшими, но, в сравнении с унылой и скудной диетой советской литературы, становились для меня глотком свежего воздуха. Я буквально трясся от возбуждения, когда нес такие редкие книги домой. Моими друзьями теперь стали студенты университета и мединститута, а не техникума, где я продолжал официально числиться. Я даже чувствовал себя членом некоего секретного невидимого братства, осажденного со всех сторон посредственностью.

Наступило самое лучшее, трудное, лихорадочное время поисков и открытий. Я искал ответы на главные вопросы жизни. Почему бывают войны? Являются ли люди на самом деле равными? Существует ли свобода воли? Где была бы Россия, не случись революции? Какова психология движения масс?

Эти поиски возбуждали. Мое близкое окружение интеллектуально становилось для меня все менее значимым. Мне нужны были собственные ответы на вековечные вопросы.

В это же время я активно начал заниматься боксом, а затем плаванием. Меня всегда тянуло к воде, я любил играть и плавать в нашей широкой Оби, еще когда был ребенком. Детьми мы обычно пробирались на паром, который шел через реку, и прятались там среди ворохов груза. А когда паром достигал середины реки, спрыгивали с кормы в воду и плыли к берегу, к величайшему раздражению капитана. Но моя тяга к воде была, полагаю, более глубокой. Это было больше, чем детское веселье. Будто бы я чувствовал, что вода и умение плавать могут стать решающими для выживания и будущей судьбы. Холодными сибирскими зимами я мечтал попасть в теплые края России:

Спустя некоторое время меня включили в городскую команду по плаванию. Это дало возможность путешествовать, пропускать занятия, лучше питаться. Я повидал другие города, включая Москву, где проводил много времени в библиотеке Ленина. Увы, часто книги, которые хотелось заказать, были в спецхране и выдавались только тем, кто имел на это особое разрешение. В итоге я получил для себя большую свободу, даже привилегии, стал «ценным членом коллектива», как спортсмен мог поддерживать престиж техникума и города своими выступлениями.

После второго курса техникума я приехал домой на каникулы — независимый мужчина, который выходил из дома, когда хотел, и одевался, как хотел. Мать, казалось, приняла мое возмужание. Помню, что даже пытался гипнотизировать ее, чтобы помочь избавиться от мучительных ревматических болей. Много лет спустя я вспоминал, что когда уезжал из Колпашево после каникул, она преодолела свою обычную холодность и хотела обнять и поцеловать меня по русскому обычаю. Видел ее движение ко мне, но не обернулся. В то время я еще не понимал, что это было наше последнее свидание.

Где-то внутри меня жил раздраженный маленький мальчик, который уходил от своей матери, вызывающе дерзкий, почти мстительный. Позже я воспроизводил весь этот сценарий много раз с различными женщинами.

Моя единственная, по-настоящему тесная связь была с сестрой. Когда я учился в техникуме, она купила мне пару пижонских туфель на платформе, выглядевших для сибирских краев довольно вызывающе, особенно на фоне остальной, скромной одежды. У меня эти туфли сохранялись и после того, как их толстые подошвы износились, и я заменил их крепкими кожаными подметками.

К окончанию техникума в Томске я входил в состав городской команды пловцов, тренируясь с одним из лучших местных тренеров, Генрихом Булакиным, в довольно современно оснащенном бассейне. Я помню, как жена Генриха Софа советовала мне есть мед, когда я приболел. Их забота об учениках выходила за пределы обычных тренерских обязанностей. Я никогда не предполагал в те годы, что их дружба окажется мне такой полезной в самые трудные часы, которые еще предстояли.

Тренировки в местной команде давали возможность свободно ездить на сборы и в спортивные лагеря. Голодание студенческих лет сменилось относительным изобилием, которым власти обеспечивали перспективных спортсменов. Я мог получать талоны на питание в спецстоловых, включая местный Дом офицеров.

Сверх того, была возможность пропускать лекции, на которые я не хотел ходить, и общественные мероприятия, такие, как политические собрания и обязательная работа в колхозе во время каникул. Почти всегда у меня находилась уважительная причина: предстоящие сборы или спортлагерь, или поездка на соревнования.

Мои бунтарские настроения укреплялись в атмосфере относительной дозволенности. Это были годы правления Хрущева, общеизвестной оттепели. Во время спортивных поездок мне встречались весьма неординарные люди, некоторые из них даже бывали за границей. Я с жадностью слушал иностранные радиостанции, такие, как Би-Би-Си и «Голос Америки» (радио «Свобода», на котором мне довелось работать позже, глушилось слишком сильно в наших местах, где было столько военных и закрытых предприятий). Через друзей удалось получить доступ к запрещенной литературе. Надо помнить, что Томск был интеллектуальным центром, университетским городом, возможно, с наибольшим процентом студентов по отношению городскому населению во всем СССР; здесь велись известные во всем мире научные исследования, главным образом по металлам.

Мой брат знал сторожа, работавшего в библиотеке местного мединститута, где находилось большое собрание книг в специальном хранилище, куда имели доступ только некоторые преподаватели, занимавшиеся научными исследованиями (обычно в целях написания критических статей о дореволюционных или западных авторах и теориях). Благодаря связям я мог брать книги из спецхрана на ночь, чтобы их отсутствие не было замечено.

Помню охватившее меня возбуждение, когда я впервые взял книгу из спецхрана. Она была в кожаном переплете с тиснеными золотом буквами. Опубликованный в 1915 году в Санкт-Петербурге фолиант являлся русским переводом книги «Элементарные формы религиозной жизни» французского социолога Эмиля Дюркхейма, где он исследовал религиозные и тотемные верования австралийских аборигенов. Возвращаясь домой в трамвае с моим сокровищем, я почти дрожал от переполнявших меня чувств. Тайком просмотрел несколько страниц — они были для меня глотком свежего воздуха — настолько велико было отличие от сухого стиля советских учебников.

Со временем я прочел множество книг из спецхрана. Из-за бессонных ночей (книги читались в один присест и возвращались на место утром) стал похож на мрачного призрака и снизил спортивные результаты. Зато познакомился с социологической литературой, опубликованной в России до революции, даже с некоторыми стенограммами судебных процессов времен Сталина над врагами народа, такими как Рыков, Бухарин, Зиновьев, Каменев… Эти материалы о показательных судах были когда-то доступны, но затем стали считаться вредными, так как, в истинно оруэлловской манере, коммунистическая история должна была постоянно исправляться и переписываться. Воистину Россия — страна с непредсказуемым прошлым.

Я окончил техникум в 1960 году одним из лучших в группе. Это давало возможность выбирать место работы самому, а не быть посланным по распределению в какой-нибудь гиблый угол страны. Хотелось остаться, по меньшей мере, в Томске — городе студентов, с прекрасными библиотеками и интеллектуально активными друзьями. Вначале я нашел работу на местной фабрике в отделе контроля качества. Работа довольно легкая, хотя, в некотором роде, ответственная. Нужно было стать чем-то средним между тщательным, но формальным контролером и либеральным, но не опрометчивым сотрудником.

Большинство деталей, выпускаемых фабрикой, не соответствовало нормам. Решающий вопрос — сколько и насколько. Будут ли приспособление или инструмент, теоретически забракованные, все же работать? В этом было свое искусство, и какое-то время мне это почти нравилось.

Но сердце лежало к другому. В часы простоев мы играли в морской бой и изощрялись в философских дискуссиях. Я помню, как наш начальник, скромный, трудолюбивый человек, далеко не глупый, сказал мне: «Тебе нужно стать хорошим контролером». А я ответил: «Но я хочу быть хорошим человеком». «Хороший человек — не профессия. Ты не можешь стать хорошим человеком, пока не станешь хорошим специалистом», — возразил он. Его слова запали мне в память. Но умение быть хорошим контролером грозило направить меня в русло системы, в которой винтики не просто использовались, а использовались глупо и на износ. На примере своего номенклатурного дяди Николая я видел уже, что в «самом равном в мире обществе» существовали совсем не равные отношения. Когда он задавил кого-то в пьяном виде на машине, его отправили на короткое время в специальную тюрьму, для таких, как он. Другой человек мог бы потерять и свободу, и работу, и здоровье за гораздо меньшее преступление.

Я нашел себе новое место — инструктора по физкультуре в санатории для рабочих фабрики, постепенно прокладывая себе путь к какой-нибудь более или менее свободной профессии, которая оставляла бы больше времени для исследований, чтения и учебы.

За время работы в профилактории я встречал много местной элиты. Рядом располагался другой санаторий, для партийных бонз, так называемое «Орлиное гнездо». Там был закрытый магазин с дефицитными товарами, недоступными остальным. Мне иногда позволяли покупать что-нибудь из этой роскоши за то, что я давал бесплатно велосипеды со своего склада детям этой элиты и пускал их на танцы в нашем санатории, где они могли «забагрить» себе девиц.

Они казались мне людьми другой породы — более свободными, раскованными, уверенными в себе, хотя некоторые из них были ужасно испорченными, с целым набором психологических проблем. Я откровенно завидовал тому, что у них больше времени и денег на развлечения, летние дачи и большие дома, куда они могли приглашать своих подружек, которые тоже, казалось, были красивее и свободнее, чем девушки нашего круга.

В санатории много читал и начал серьезно писать. Встречался с корреспондентом местной газеты, который меня поддержал. Скоро вышла моя вторая статья (первую напечатали, когда я еще приезжал домой в отпуск из техникума). Это были весьма топорные заметки о рабочих и их трудовых доблестях. Но они укрепляли веру в мои писательские способности.

В дальнейшем я писал интенсивней — эти ранние опусы представляли собой наивные философские заметки и размышления о жизни. Я знал, что их еще нельзя публиковать, но наслаждался самим процессом изложения мыслей на бумаге.