Весной 1962 года я отправился в город Батуми на Черном море, вблизи турецкой границы, чтобы сбежать из страны, где родился. Ехал из Новосибирска, через пол-России, почти четыре тысячи километров, зайцем, так как не на что было купить билет. Когда я вышел из поезда на вокзале Батуми, в кармане лежали паспорт и военный билет с отметкой о том, что я недавно демобилизован из Советской Армии. Причина демобилизации была указана специальным шифром, который означал: «шизофрения, с посттравматической гипертонией».

Как демобилизованному военнослужащему мне разрешалось, по крайней мере, теоретически, поселиться в любом месте Советского Союза — единственная льгота за годы жестокого обращения и лишений, от которых страдали многие военнослужащие. Призванные из сельской местности люди могли поселиться в городах, если хотели и отваживались. Для многих это открывало возможность избавления от оков безотрадной сельской жизни.

Однако Батуми был не простым советским городом. Оазис курортов и санаториев, экзотических растений, теплого зимнего солнца, прекрасных пляжей и беззаботной жизни, расположенный на морском побережье, он был местом, где простые русские люди из Сибири, Новгорода или Смоленска могли насладиться ежегодным двухнедельным отпуском, устремляясь с необъятных просторов империи в субтропики, населенные в то время вполне дружелюбным народом.

Вскоре я обнаружил, что существуют, по крайней мере, три мира, в которых человек мог существовать в беззаботном Батуми. Для тех, кто приехал погреться на солнышке, обычно по профсоюзным путевкам, — мир туристов или отдыхающих. Затем — город местных жителей, которые чаще всего работали в индустрии туризма и ее инфраструктуре. И, наконец, город бюрократов, управлявших жизнью простых граждан в манере турецких пашей. За этими явными мирами был также четвертый мир — тайный город КГБ, спекулянтов, преступников и беглецов вроде меня, которые невидимо и осторожно двигались среди праздничных толп, остерегаясь скрытых ловушек и опасностей, которых никто другой не замечал и не хотел замечать.

Первой задачей стало найти место, где бы я мог остановиться. Для тех, кто населял город теней, скрывающийся за комфортным и предсказуемым миром отдыхающих и местных, Батуми был столь же гостеприимен, как Полярный круг.

Конечно, я мог притвориться «дикарем», приехавшим сюда по своей инициативе. Тогда предстояло платить заоблачную цену за койку, сдаваемую местными, а также в течение трех дней зарегистрироваться в милиции. Этого требовал закон, и на этом настаивали хозяин или хозяйка, которым грозили крупные неприятности за нарушение правил. Такой путь был не для меня, поскольку я почти не имел денег, а мои документы могли немедленно насторожить милицию. Особенно это касалось увольнительных документов, по которым мне могли задать «неудобные» вопросы.

Естественно, имея кучу денег и местные связи, вы можете купить желаемую прописку (почти единственный путь для чужаков, если они не являлись официальными лицами, прибывшими в Батуми по службе с разрешения КГБ и властей и получавшими прописку автоматически). Взятки были значительными, по слухам, сотни тысяч рублей — суммы, фантастические для рядовых советских граждан.

Милиционеры в форме или в штатском, КГБ и пограничники регулярно проверяли пляжи и вокзал. К счастью, мать моего томского друга, студента железнодорожного техникума, жила в Батуми — одна из тех улыбок фортуны, которая позволила мне осуществить идею приезда сюда. Этот прибрежный курорт, удобно расположенный вблизи турецкой границы, должен был послужить стартовой площадкой для путешествия, которое я планировал.

Выходя из поезда, я нес в руке потрепанный фанерный чемодан кирпичного цвета — все, что сопровождало меня в путешествии из Сибири. Внутри лежали: поношенный зеленый тренировочный костюм с пузырями на коленях, повседневный костюм, купленный в рассрочку, также из зеленого материала, но более светлого оттенка, пара рубашек и несколько трусов и носков, нуждающихся в стирке. Все мое имущество. Между этими скудными пожитками была засунута пачка рукописей: стихи, эссе по философии Гегеля и несколько частей из автобиографии, озаглавленной «Человек в поисках свободы». Этот допотопный чемодан, собранный в спешке, сопровождал меня в путешествии, которое, как я надеялся, будет последним в пределах отечества.

Солдатская форма без знаков различия служила пропуском через препоны долгого путешествия из Сибири к Черному морю. Форма позволяла пользоваться специфической щедростью, которую демобилизованный солдат получал от билетных контролеров и других неприятных официальных лиц, способных сделать вашу жизнь очень некомфортной. Но все они держались в рамках негласной конвенции, допускавшей определенную степень терпимости к солдату, который ухитрился пережить превратности военной службы. До тех пор, пока он не возвратится к роли обычного советского гражданина, подчиненного бесчисленным законам и ограничениям. Я мог быть высаженным из поезда или даже арестованным, если бы не форма и объяснения, что еду на юг к родственникам.

Выйдя из поезда, я ощутил запахи субтропического города, с его цветущими рододендронами, слегка подгорелыми шашлыками, дымящимися в маленьких заведениях вдоль дороги, и слабым дуновением морского бриза, который казался странно знакомым — как будто напоминал какую-то прошлую жизнь.

Чемодан терзал острыми фанерными краями ногу, но я не чувствовал дискомфорта. Я шел прямо к пляжу, влекомый толпой купальщиков и запахом моря. Это был галечный пляж, усеянный округлившимися телами отдыхающих представителей рабочего класса в плохо скроенных или импровизированных купальных костюмах. Указатель приглашал воспользоваться кабинками для переодевания.

Я не мог ждать. Вошел в море прямо в форме и почувствовал, как теплая вода закружилась вокруг тела, обнимая его, надувая одежду воздухом. Ветерок с моря ласкал лицо. Подошла женщина и в типично советской манере, со смесью участия и «извините, что вмешиваюсь в ваше дело», напомнила, чтобы я присматривал за своим чемоданом. Я прошел к раздевалке, снял форму и облачился в гражданский костюм.

Получасом позже я уже стучался в дверь дома на улице Приморская. Женщина лет сорока открыла дверь, испытующе глядя на меня. Вид моего чемодана, казалось, ее несколько обеспокоил. «Мы не сдаем», — быстро сказала она. Я представился и передал привет от ее сына. Лицо ее посветлело. «Входите, пожалуйста», — произнесла она, приглашая войти в свою маленькую квартиру у нижнего края лестницы, — «и зовите меня просто Мария». Представляясь, я называл ее по имени-отчеству.

Когда мы входили в ее крошечное жилье на первом этаже, парочка грузинских детей наблюдала за нами с нескрываемым любопытством. Я объяснил Марии, что приехал в Батуми в отпуск после срочной службы в армии. Сказал, что попытаюсь найти здесь работу и сделать прописку. Не могу ли я остановиться у нее на пару недель? Она ответила, что мои шансы найти работу и оформить прописку практически равны нулю. Грузины не хотят, чтобы русские приезжали и селились здесь. К тому же, поскольку город пограничный, есть масса ограничений. Она произнесла это без всякой задней мысли, ничего не подозревая. Конечно, я могу пожить у нее какое-то время, отдохнуть и рассказать больше о ее сыне.

Следующую пару недель я провел, бродя вдоль прибрежных санаториев в поисках работы в качестве инструктора по физкультуре — то, что я делал в прошлом, и что могло бы предоставить мне временную «крышу», необходимую для подготовки к побегу.

Во время поисков, разъезжая на автобусах, я влюбился в побережье. Было много санаториев и домов отдыха вдоль чудесного берега моря к северу от Батуми. Наиболее красивые и желанные места принадлежали избранным — партийным и военным начальникам и КГБ. Я бывал в Сибири в подобных заведениях. Но здесь, на берегу Черного моря, они выглядели даже более величественно и обособленно.

Обычно меня встречал предупредительный администратор, смотрел на спортивные мандаты и затем с вежливыми извинениями посылал куда подальше. Я не был грузином, и не был прислан к нему каким-нибудь чиновником из Батуми или Тбилиси. Я был, при всех своих наилучших намерениях, персоной нон грата. Малейшее подозрение и обо мне могли сообщить в милицию.

Вечерами возвращался домой к Марии и отдыхал. Однако через какое-то время стал ощущать беспокойство и тревогу. Как-то к Марии зашла соседка. Услышав за дверью комнаты шум, который я произвел, она спросила: «Это кошка?» «Нет, — ответила Мария, смутившись, — у меня гость из Сибири, друг моего сына. Он остановился у меня на несколько дней». Я понимал, что ситуация очень скоро станет неблагоприятной. Марии могла грозить опасность. Ведь, как я узнал во время странствий по городу, чтобы получить прописку, надо иметь работу. А чтобы получить работу, надо иметь прописку. Этот заколдованный круг, действовавший во всех закрытых городах страны, включая Москву, был сработан на совесть и прочно.

Чтобы выйти из тупика, следовало сделать то, о чем я как-то забыл под наплывом впечатлений от нового города. А именно: надлежащим образом использовать мой главный козырь — квалификационный билет пловца.

Однажды в уютном кафе я взял шашлык и, хотя редко пил спиртное, пиво местного производства. Шашлык показался мне вкуснее, чем все, что я пробовал в других местах России. Пиво тоже отличалось необыкновенным вкусом. Но цена, которую пришлось заплатить, почти разорила меня.

Нужно было что-то делать и делать быстро. У меня оставалось совсем немного денег из тех, с которыми я уехал из Сибири, продав пальто, подаренное тренером по плаванию после моего побега из психлечебницы.

Подкрепившийся и приободренный едой, но гонимый страхом, что же буду делать, когда деньги кончатся, я пошел прямо в республиканский спорткомитет. Я и раньше знал, а теперь еще раз убедился в том, что ты — никто, пока у тебя нет подходящей двери, в которую нужно постучаться, и рекомендаций, дающих право на вход в эту дверь.

Чиновник в приемной спорткомитета просмотрел мой квалификационный билет и, посовещавшись с кем-то по телефону, пригласил в кабинет. «Тебе повезло, парень, — сказал он, — нам нужны пловцы на спине для предстоящего всесоюзного чемпионата в Москве. Твои результаты впечатляют. Я только что говорил с тренером, и она хочет, чтобы ты пришел к ней в бассейн».

Тренером оказалась молодая грузинка лет двадцати пяти. Она представилась: «Тейя». Вела себя дружелюбно, но тут же попросила прыгнуть в бассейн и «продемонстрировать свой стиль». Я почти год не тренировался (не считая короткого периода после побега из лечебницы) и честно признался Тейе, что не в форме, но могу быстро ее набрать за несколько недель и показать результат, близкий к моему наилучшему. Потом прыгнул в бассейн и сделал несколько кругов, в то время как Тейя хронометрировала и наблюдала. Время оказалось хуже моего высшего результата, но все же явно лучшим, чем результаты местных пловцов. Тейя была довольна. Она велела мне прийти на следующий день в спорткомитет и принести все мои бумаги. Они попытаются добыть мне прописку!

Чего я не знал в то время, так это то, что отец Тейи был военным высокого ранга в Грузии. Отныне мою дорогу облегчали не только спортивные заслуги, но и то, что я имел дело с кем-то, кто имел связи, блат.

Я пришел в спорткомитет с бумагами. Чиновник, который уже переговорил с Тейей, встретил меня с улыбкой: «Я слышал, ты хороший пловец на спине. Нам такие нужны. Но надо сначала найти тебе работу». С этими словами он взял мои документы, включая диплом об окончании техникума, и вышел, чтобы сделать несколько звонков. Вернулся примерно через час с довольным видом.

«Ты будешь работать инженером на местном заводе, который делает…», — он сверился с бумагами, — «… сельхозмашины». Затем взял другую бумагу и прочел, опять не скрывая довольства собой: «Будешь получать 126 рублей в месяц. Тебе дадут место в заводском общежитии. Можешь идти сегодня на завод и устраиваться. Спросишь главного инженера. Я с ним переговорю». И крепко пожал руку: «С тобой все в порядке». Тейя, нетерпеливо ожидавшая меня в приемной, коротко переговорила с чиновником и сказала: «Можешь начинать тренировки в понедельник».

За день до этого я был безработным, без прописки в пограничном городе. А уже на следующий день у меня имелись прилично оплачиваемая работа, место в общежитии и место в команде пловцов - прекрасная «крыша», о которой можно только мечтать. Я с благодарностью думал о бесконечных часах тренировок в заполненных паром, плохо проветриваемых и в избытке хлорированных бассейнах Сибири.

Отправившись на завод, расположенный на городской окраине, без проблем прошел через проходную, показав бумажку, которую дали в спорткомитете. Мой новый руководитель, главный инженер и начальник производства, оказался русским. Этот костистый пожилой человек, по имени Иван Петрович, с несколько затравленным выражением лица, был вынужден молиться одновременно двум богам — производственному плану и указаниям партии.

Ивану Петровичу вовсе не улыбалась перспектива иметь в нагрузку работника-спортсмена, которого, вероятнее всего, не будет видно на заводе добрую половину года. Но у него не оставалось выбора; он должен был подчиниться указанию спорткомитета, которое пришло к нему через партком. Спорт являлся приоритетным видом деятельности, так как отражал волю государства представить СССР на международном уровне как в высшей степени жизнеспособное общество. Цифры спортивных достижений на региональных и республиканских соревнованиях постоянно использовались в государственных пропагандистских материалах. Советский «непрофессиональный» спорт превратился в гигантскую машину, порождавшую олимпийских и мировых чемпионов, победы которых позволяли руководству страны купаться в отраженном свете их славы. Как русский, в этом южном городе я имел только один шанс на выживание — показав лучшее время заплыва на спине на 100 и 200 метров.

Иван Петрович отвел меня в цех, чтобы познакомить с обязанностями. По идее он должен был найти мне такую должность, которая допускала бы частые отлучки, что немаловажно для работающего спортсмена. Так я стал тем, кого называли «толкач», иными словами человеком, который пытается устранить узкие места в поставках и в процессе производства, лично контактируя с теми, чья некомпетентность эти узкие места и создала. Иногда меня откомандировывали на другие заводы и базы снабжения, чтобы добыть недостающие материалы и детали. Если делать все, как следует, то эта деятельность требовала способностей детектива и знания многих технических аспектов производства в сочетании с хваткой бульдога и коммуникабельностью дипломата.

Уже через несколько дней мне по-настоящему понравилась моя работа. Она давала личную свободу и доступ к руководству завода, которое делало мне поблажки для достижения производственных целей. Часто приходилось принимать мгновенные решения о приемлемых допусках, не угрожающих конечному продукту, о непредусмотренных конструкторами изменениях в оборудовании, склонять рабочих и мастеров к принятию нестандартных, а то и полулегальных мер.

Понятно, что основная личная задача, которая передо мной стояла, — использовать свободное время для тренировок к предстоящим соревнованиям, тайно готовясь к побегу. Это было отличное прикрытие! Под этим прикрытием можно было изучить и возможности пересечения границы по суше и по воде. Я решил планировать заплыв. А тем временем вести нормальную жизнь, насколько это возможно.

Тренировки начались в следующий же понедельник.

Мне нравилось плавать в теплом бассейне с умеренно хлорированной водой. С приближением лета мы все чаще делали заплывы в открытом море, что было даже более приятно. Меня готовили к соревнованиям в плавании на спине на 100 и 200 метров, в действительности же я тренировался в плавании на выносливость. Это привело к некоему конфликту с тренером, когда она заметила, что я начал плавать на длинные дистанции со свинцовыми браслетами на руках и ногах. Пришлось объяснить Тейе, что из-за недостатка времени пытаюсь совместить общую подготовку с подготовкой к спринту в единой программе. А чтобы окончательно успокоить ее, применил тренинг по интервальному плаванию, который был тогда в моде у пловцов (быстрые заплывы на 25 или 50 метров с короткими периодами отдыха между ними). Я говорил Тейе, что о комбинации тренинга интервалами с тренировками на выносливость и укрепление силы якобы опубликована статья в американском спортивном журнале, где сообщается, что это ведет к улучшению результатов в скорости.

Я прекратил пользоваться гостеприимством Марии, хотя все еще время от времени заходил к ней. Однажды в один такой приход она пыталась предсказать мне судьбу на кофейной гуще и сказала, что у меня два пути: один ведет назад и теряется в темноте, а второй означает путь в «незнакомые земли». Я пристально смотрел на Марию, когда она занималась предсказанием. Пыталась ли эта добрая женщина сказать, что угадала истинную цель моего приезда в Батуми?

Нелегальное пересечение границы было преступлением, которое, если повезет, наказывалось многими годами тюрьмы, а иногда и расстрелом. Оно имело ранг высшего предательства. Государственная пропаганда рисовала картину неприступности границ, охраняемых отважными пограничниками, у которых все по последнему слову техники, чуткие служебные собаки, мощные прожектора, сетки, мины, вертолеты. Каждый, кто попытается пересечь границу — это или лунатик, или предатель, или, что наиболее вероятно, иностранный шпион. Жители побережья и особенно всевидящие и неусыпно бодрствующие юные пионеры были начеку, готовые поймать каждого, кто выглядел или вел себя подозрительно. Любого, кого обнаруживали вблизи границы без убедительной причины пребывания там, немедленно задерживали и передавали в руки властей. Сообщивший о нарушителе получал благодарность и другие, более весомые награды, вроде денежной премии или продвижения по службе.

На охрану границ тратились астрономические суммы. Контингент пограничников численностью около четверти миллиона был размещен по всей длине границы СССР на суше и на море. Батуми охранялся особенно тщательно — ведь отсюда рукой подать до Турции, потенциально враждебной страны и союзника США. Мягкий в течение почти всего года климат делал попытку побега по суше или по морю чрезвычайно привлекательной. В действительности же бросить вызов этой системе физических и психологических угроз (включая многочисленные пропагандистские фильмы и книги, с которыми вырастал каждый советский человек) не было простой задачей. Над всем этим я постоянно размышлял, уделяя практически все свое время тренировкам, а в перерывах между спортивными сборами и соревнованиями работая на заводе.

Мне нравилось бродить по заводу, слушая анекдоты, некоторые из них носили явно антисоветский характер. Как все, я иногда пересказывал их другим. Типичный анекдот, ходивший тогда, такой. При встрече Никсона и Хрущева они поспорили, чья страна лучше. Никсон сказал, что Америка, потому что русские много пьют. Хрущев ответил, что американцы тоже пьют много. Они договорились: когда Хрущев приедет в Вашингтон, он может застрелить любого, кого увидит пьяным. То же самое может сделать и Никсон в Москве. Однажды ночью Никсон оказался в Москве и застрелил десятки пьяных на улицах. Хрущев, движимый чувством ревности, также вышел ночью на улицы Вашингтона, увидел беспорядочную толпу пьяных людей и застрелил их всех. На следующий день газета «Вашингтон Пост» вышла с заголовком: «Вооруженный лысый гангстер расстрелял весь состав советского посольства в Вашингтоне».

В 1962 году газеты были полны статей о побеге некоего Голуба, советского химика, который попросил политического убежища в Бельгии. Обычно такие истории у нас не афишировались. Но в относительно либеральное время правления Хрущева отдел дезинформации в КГБ, должно быть, чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы выпустить эту информацию в свет и использовать ее для дальнейшего внедрения в сознание советских людей идеи о порочном Западе и безнадежности попыток разрыва граждан с СССР. Я жадно следил за этой историей, покупая каждый день «Правду» и «Известия» в киоске, расположенном прямо у входа на завод. Однажды, пропустив пару дней, я перебирал газеты в поисках желанной статьи. Продавщица, женщина средних лет, посмотрела как-то странно на меня и сказала: «Вот газета, которую вы ищете». Она вручила мне экземпляр «Правды» с продолжением истории Голуба.

Конечно, она могла заметить, что я и раньше выбирал газеты с этой историей. Ведь многие люди интересовались ею тогда. И все же поведение женщины обеспокоило меня. Не наблюдают ли за мной? Не является ли она информатором КГБ?

Вскоре произошел другой инцидент. Мои тренировки по гимнастике проходили в городском спортклубе. Там же занимался спортом и турецкий консул, он часто пользовался боксерской грушей и иногда я начинал работать с ней сразу после того, как заканчивал он. Однажды мы перекинулись несколькими словами — консул немного знал по-русски. Естественно, как и большинство молодых русских, меня тянуло ко всему иностранному.

Как-то, на набережной — самом популярном месте вечерних прогулок в Батуми (ее, как и многие главные улицы в советских городах, в народе называли «Бродвей»), я увидел консула. Он поприветствовал меня. Все это заняло секунду.

Вскоре после этого меня вызвали в городской отдел КГБ в Батуми. В голове лихорадочно проносились мысли: какой опрометчивый шаг я мог совершить? Вспомнил, как однажды мимоходом спросил прохожего, где находится турецкое консульство. А продавщица в киоске и история Голуба?

Принял меня майор Эмниешвили из Батумского управления КГБ. Вначале он спросил, как мне нравится город. Услышав утвердительный ответ, снисходительно произнес: «Да, большинству русских здесь нравится». После еще нескольких вежливых вопросов мы как-то перешли к моим любимым писателям. Я назвал Флобера, Золя, Толстого, Камю, стараясь выбирать авторов не слишком рискованных и в тоже время показать свою эрудицию. «А как насчет Горького?» — въедливо поинтересовался майор. Я парировал: «Мне больше всего нравятся его автобиографические книги; в них человек, возвышается над обстоятельствами, странствуя и набираясь опыта, имеет мужество противостоять неведомому».

«Ты неглупый парень, — благосклонно посмотрел на меня майор, но его улыбка была фальшивой, — ты мне нравишься, но мне тебя жаль… Он на мгновение погрузился в свои мысли. — А не Горький ли сказал, что людей следует не жалеть, а уважать?». Мне разговор совсем не понравился.

Майор Эмниешвили демонстрировал себя как обходительный, образованный человек, представитель нового поколения офицеров КГБ, пытающийся сочетать в себе заносчивость политического набоба с либерализмом интеллектуала. Служа хранителем закона, он сам был как бы выше закона, так и морали, какими их понимали простые смертные вроде меня.

Майор задал мне еще несколько вопросов. «Какими иностранными языками ты владеешь?» — «Немного немецким, да и то не очень». «Понимаешь ли ты турецкий?» — «Нет». «Ты когда-либо работал на военных заводах или предприятиях?» — «Нет».

Насколько хорошо он знал мою историю? Как тщательно они уже проверили ее? Знали ли, почему и как я демобилизовался? И какова истинная причина вызова? Было ли это просто стандартной проверкой, которую они проводят со всеми, кто прибывает в пограничный город?

Раннее семейное фото. На переднем плане бабушка Василиса, дед Василий, мать Марина с братом Володей справа, во втором ряду — две сестры матери и брат Михаил

Мать и отец

Мне 3 года

Я ушел из дома в 14 лет и поступил в техникум в Томске

Привычный пейзаж на улице Красноармейской

И сегодня здесь мало что изменилось

Моя мама, Марина Васильевна, за работой

Я в возрасте 5 лет

Мой отец Патрушев Егор Григорьевич

Список погибших, в котором числилось имя отца

Во время учебы в Томске

«Свидетельство о болезни». Страница 1

Карта Черного моря. (Взята из старого атласа СССР, авторские права не известны)

«Свидетельство о болезни». Страница 2

Карта Черного моря. (Взята из старого атласа СССР, авторские права не известны)

Перед заплывом из Батуми я купил себе компас и ласты. Снимок сделан одним из членов команды пловцов в Батуми, ничего не подозревавшем о моих планах

«Четыре мушкетера» в лагере для перемещенных лиц в Стамбуле: Драгне, я, Владимир и Тодор

В лагере для перемещенных лиц в Левенте (пригород Стамбула), где я старался восстановить спортивную форму, потерянную в турецком заключении

Дни иммиграции в Стамбуле. Энн (коллега Иды), Владимир, Ида и я

Фамилия автора в розыскных списках КГБ, напечатанных в «Посеве»

Лодка доставляла желающих нырять за крестом в залив Золотой Рог

Махариши Махеш Йоги, научивший меня медитации в 1966 г

С дочерью Риммой в Мельбурне, Австралия, 1967 г.

На любительских соревнованиях по лыжному слалому в Австрии

На «Свободе» автор вел спортивные программы во время двух Олимпиад — летней в Мюнхене и зимней, в Саппоро

Удостоверение корреспондента «Свободы»

На Кипре после окончания мюнхенской олимпиады

На ферме в Новой Зеландии. Шутя, я называю эту ферму своей «Ясной поляной»

В 80-е годы местом обитания автора стал Сан-Франциско

С продюсером радио Эй-би-си в Австралии Джули Коуплэнд

В 1983 г. исполнилась моя давнишняя мечта — посещение Каннов