Этот вызов усилил мое беспокойство. Я проклинал себя за неосмотрительность, включая анекдоты. Какой растяпа! Не растопило ли теплое солнце Черного моря мои сибирские мозги? В наилучшем случае беседа в КГБ была тем, через что должен пройти каждый вновь прибывший. В наихудшем — это первый из серии допросов, во время которых КГБ собирается раскопать мою историю.
Я вспомнил, что читал о спецпсихушках. Если меня арестуют, такой судьбы не избежать. Оставался только один шанс вырваться. Последний.
Я продолжал создавать видимость нормальной жизни. Ежедневно плавал, занимался в спортзале и больше не пытался дружить с турецким консулом. Изучал в библиотеке карты. Стал сверхосторожным. К книжным полкам с картами приближался, только проверив, что никто меня не видит, а изучая карты, накрывал их другими книгами. Жадно вслушивался в истории о побегах или о попытках бежать, которые эпизодически всплывали в разговорах с товарищами по работе или с пловцами нашей команды. В них было мало утешительного.
Ни одного успешного побега! Люди, в основном, говорили о тех, кто недавно сбежал в ходе загранпоездок, подобно Голубу или Нурееву. Последние новости о Голубе не радовали: по словам советских газет, терзаемый раскаянием и ностальгией, он, в конце концов, «приполз» обратно в советское посольство в Брюсселе, после того как «иностранные спецслужбы выжали и выбросили его».
Однако история Нуреева все еще интриговала людей. И что их больше всего интересовало, — разбогател ли Нуреев после побега за границу.
Несмотря на всю пропаганду, для многих грузин заграница представлялась землей богатых, с неограниченными возможностями. Это была их мечта.
Вскоре после допроса в КГБ товарищи по команде пригласили меня на пикник в горах, прямо над Батуми. Даже весной там все еще лежал снег. Мы проходили по живописным горным селениям. Я охотно учился грузинским приветствиям и другим обиходным фразам и применял их везде, где только мог, вызывая бурное веселье у грузин, не привыкших к интересу со стороны русских к их трудному языку.
Напряжение от событий последнего года и особенно нескольких последних недель сказалось на мне. Я довольно сильно опьянел от чачи — виноградной водки. Помню, как пытался кататься с горы на одной лыже, упал, почти выбив колено, и вызвал дружеские насмешки грузин, полагавших, что как сибиряк я должен быть превосходным лыжником.
В отличие от дружелюбных отношений в команде и на заводе контакты с местными парнями были далеко не мирными. Однажды я пошел на танцы в одном из санаториев за городом. Не зная местных обычаев и бурного темперамента аборигенов, пригласил привлекательную русскую девушку на танец. Вдруг появился молодой грузин, бесцеремонно оттолкнул меня и начал задавать девушке непристойные вопросы. Я сильно ударил его, тот упал. И тотчас на меня надвинулись по меньшей мере трое молодых грузин, один из которых размахивал самодельным пистолетом. Сообразив, что не только рискую жизнью, но и могу попасть в ближайшее отделение милиции, и тогда планы побега окажутся под угрозой, я постыдно сбежал.
Грузины считали русских девушек-работниц ниже себя, поскольку были довольно зажиточными по сравнению с большинством русских. Дети гор и одеты были более стильно. Чтобы стать на один уровень с местными, я приобрел пару остроносых туфель, привезенных из-за рубежа, возможно, из Турции, и костюм с чрезвычайно зауженными брюками. Такие брюки-дудочки в то время носили молодые стиляги, неизменно провоцируя бурную реакцию ханжей в России, иногда До такой степени, что особо рьяные дружинники могли подойти и распороть их ножницами. Здесь же это, напротив, ценилось.
Наша спортивная команда отправилась на соревнования в Сухуми, столицу Абхазии — живописный город с канатной дорогой, которая вела высоко в горы, чтобы кататься на лыжах. Сухуми славился впечатляющим зоопарком и приматологической станцией. Подобно Батуми, он был цветущим курортным городом. Ничто не предвещало того разрушительного запустения, которому подвергнется это мирное побережье тридцать лет спустя во время войны между Грузией и Абхазией.
На соревнованиях мой результат оказался ниже моего наилучшего времени и даже ниже того, что ожидала Тейя. Сказались, видно, приготовления к марафонскому проплыву, а не к спринту. Тренерша была недовольна.
Я уже начал было забывать предсказание Марии о моей судьбе, когда произошел еще один загадочный случай. Во время прогулки по городскому парку в Сухуми ко мне подошла цыганка и предложила погадать. Она проговорила: «Одна из твоих дорог ведет в казенный дом. Другая дорога — за кордон. Ты станешь богатым и знаменитым, если выберешь вторую».
Этот последний случай поверг меня в состояние лихорадочного ожидания. Все казалось возможным. Возвращаясь в Батуми поздно вечером, я мог наблюдать с теплохода длинную береговую линию, усеянную прожекторами, которые своими лучами хлестали море. Однако прожектора не пугали меня. Я был в состоянии, близком к эйфории, подобным тому, что испытывает спортсмен перед ответственными соревнованиями. Что-то внутри говорило, что успех не только возможен, но неизбежен.
К этому времени я собрал приличное количество информации о границе. Она находилась примерно в 18 километрах, если по прямой, и в добрых 30, если плыть вдоль берега по кривой, с большими отступами от береговой линии, когда это требовалось, чтобы избежать близости прожекторов или сторожевых катеров. Я все еще мало знал о препятствиях, которые могу встретить, если выберу не заплыв, а переход сухопутной границы. Из разговоров и советской пропаганды следовало, что граница неприступна. Запретная зона начиналась в предместьях Батуми. Однажды я попал в нее, гуляя за городом. Почти тотчас же меня остановил патруль. От ареста спасло только то, что я работал на местном заводе. Показав заводской пропуск, сказал, что заблудился по пути к другу, который работает вместе со мной и живет в этом районе. Меня отпустили, предупредив, чтобы больше никогда не выходил за пределы города. Все склонялось к морскому варианту.
В то время я эпизодически переписывался с сестрой Катей, жившей в Новосибирске. Она беспокоилась за меня, хотя не думаю, что подозревала о моих сумасшедших планах. Для родственников все должно было остаться тайной, чтобы никто из них не отвечал за мой побег.
Я купил себе компас и ласты. Отрезок моря, который мне предстояло переплыть, был равен Ла-Маншу, но с мощными пограничными препятствиями, кроме естественных, природных — прожектора, самолеты, катера, подводные лодки… Меня могло унести холодными прибрежными течениями в море, я мог потерять ориентацию…
Тяжелые, грубые ласты советского производства нуждались в шлифовке и подгонке по размеру ноги. Я усовершенствовал их с помощью напильника и шлифовальной бумаги и испытал на море. Ласты работали хорошо, значительно увеличивали скорость, хотя было ясно, что они увеличат и нагрузку на мышцы ног, а это увеличит опасность судорог. В открытом море судороги — настоящий убийца. Единственное средство от них — длинная игла, чтобы уколоть мышцу, послав мощный импульс мозгу. Это должно снять судорогу — по крайней мере, в теории. Я никогда не пробовал такую технику и надеялся, что обойдусь без нее и теперь.
Однажды мы с Тейей пошли на танцы в Дом офицеров. Там я познакомился с Галей, мать которой была знакомой Марии. Галя показалась мне самой красивой девушкой из тех, кого я знал в Батуми: густые черные волосы, яркие карие глаза, с губ не сходит какая-то понимающая улыбка. Милая, живая, при этом хорошо танцевала. А когда узнала, что я интересуюсь литературой и религией, повела в библиотеку и, таинственно улыбаясь, показала Библию, спрятанную за книгами на одной из полок. До этого мне никогда не доводилось открывать Библию, хотя я видел ее в руках деда. Галя сказала, что я могу приходить в библиотеку в любое время. Все, что для этого нужно, — сказать, что я друг Гали, и библиотекарь разрешит мне читать любые книги!
В последний год меня постоянно тянуло к духовной литературе. В университетской библиотеке Томска удалось прикоснуться к Дхаммападе — буддийскому тексту, который произвел на меня глубокое впечатление. Там же прочел книги Толстого, написанные незадолго до его кончины, такие как «Путь жизни», где он рассматривал «основные вопросы». Так, почти ощупью, шли духовные искания.
Галя знала в Доме офицеров многих. Однажды танцуя со мной, она взмахом руки приветствовала каких-то мужчин в штатском.
На следующий день Мария сказала мне, что ей звонила Галина мама — Наташа и просила срочно передать, что хочет встретиться со мной в кинотеатре, где она работает. Наташа, с которой мы были уже знакомы, кажется, одобряла мою дружбу с ее дочерью. Но на встречу я шел все-таки в тревоге. И она оправдалась.
Наташа была взволнована. Она завела меня в почти пустой зал кинотеатра. Мы сели в последнем ряду.
— Что ты такое натворил? — спросила она, — какие глупости ты наделал после приезда в Батуми?
— Что вы имеете в виду?
— Почему тобой интересуется КГБ?
Как выяснилось, во время танцев в Доме офицеров меня заметил некий кагэбэшник. Оказывается, Наташа в прошлом работала на эту службу, но ее выгнали, так как не умела держать язык за зубами. Теперь ее вызвали и спросили, как ее дочь познакомилась со мной. Когда Наташа объяснила, что у нас есть общая знакомая, и что я только недавно встретил Галю, сотрудник КГБ предупредил: «Скажи дочери, пусть оставит этого парня. Знакомство с ним к хорошему не приведет». Наташа была уверена, что я совершил какую-нибудь оплошность — например, рассказал антисоветский анекдот в присутствии стукача. Она уговаривала меня держаться спокойно и не делать глупостей: «Они в КГБ, на самом деле, неплохие ребята. Когда узнают, что ты не сделал ничего серьезного, то просто предупредят тебя и отпустят…».
Я поблагодарил Наташу за совет. Теперь я точно знал, что нахожусь под наблюдением. И предположил, что у меня, видимо, не больше двух недель, чтобы подготовиться к уходу, — пока КГБ проверяет мое прошлое.
Зона отчуждения вокруг меня стала расширяться. Звонить Гале было опасно. Но я все еще встречался с ней. Она ничего не знала, и ее не должны были бы связывать с моим побегом.
Передо мной стояли две важные задачи, которые следовало решить, прежде чем сделать окончательный шаг. Нужно было придумать способ, как с минимальным риском избежать света прожекторов. Другая задача — найти место, где можно войти в море незамеченным.
В один из вечеров, перед закатом солнца я пошел к морю, прихватив с собой купальные принадлежности и ласты. Хотелось проверить возможность ухода от прожекторов в реальной обстановке. Моим полигоном стал один из городских пляжей, о котором было известно, что пограничники проверяют его после заката. Как член местной команды пловцов, я имел на случай задержания разумное объяснение того, почему оказался здесь в воде поздно вечером. Официально плавать после заката не запрещалось, но поздним купальщикам пограничники все же предлагали выйти из воды, или высвечивали их прожектором. Если отдыхающие медлили, их забирал и допрашивал патруль.
Покидая общежитие, я убедился, что за мной никто не следит. Оставил одежду на пляже в неприметном месте и вошел в воду. Немного поплавал, проверяя ласты «в боевых условиях».
Вскоре включился прожектор, в запретной зоне рядом с пляжем. Я издали видел один из таких прожекторов — около полутора метров в диаметре, на платформе, где стояли пограничники. Луч мог иметь радиус действия в море длиной три — четыре километра. Позже мне сказали, что наблюдательные вышки пограничников, кроме того, оснащены мощными биноклями»
Пока я плавал, прожектор включился. В луче яркого света, который скользил вдоль берега, был виден патруль, движущийся в сторону пляжа. Как только свет достиг меня, я нырнул. Сердце колотилось — что если меня заметили? Я был под надзором КГБ, и любое задержание или допрос с большой вероятностью могли привести к немедленному аресту.
Я оставался под водой, пока луч прожектора проходил надо мной, высвечивая воду. Как только вода снова стала темной, вынырнул, тяжело дыша. Однако луч через пару минут вновь оказался на мне. Он двигался рывками, непредсказуемо. Пришлось нырять снова, еще не полностью восстановив дыхание. Вскоре я понял, что если мне придется пройти несколько таких мощных прожекторов на пути в Турцию, у меня просто не хватит сил, чтобы и плыть, и нырять. Надо было подыскать лучшее решение.
В следующий раз, когда луч двигался надо мной, я расслабленно лег на воду с полупогруженной головой, вызывая в сознании образ медузы с ее прозрачным телом, свободно висящим под поверхностью воды и невидимым для человеческого глаза.
Трюк удался! Луч прошел надо мной без остановки. Я потратил лишь малую часть энергии, которая могла бы уйти на ныряние. К счастью, в ту ночь на море была рябь. Это означало, что любой объект на поверхности воды становился менее заметным. Так решилась проблема с прожекторами. Кроме того, стало ясно, что нужно тщательно выбрать погоду для побега, — в этот день для маскировки должны быть небольшие, чтобы не слишком замедлить мое движение, но все же волны.
Когда я вышел на берег, проведя около часа в воде, то увидел молодую пару, сидящую недалеко от моей одежды. «Мы думали, кто-то или утонул, или уплыл», — сказали они со смехом. Меня воодушевила их беззаботность. С этого вечера я начал вести себя, исходя из предпосылки, что за мной следят днем и ночью. Лучше быть осторожным сверх меры, чем недостаточно. Несколько раз мне на глаза попадался сидящий на скамейке плавательного бассейна человек, который читал газету и наблюдал за нашими тренировками. А с некоторых пор я заметил, что Тейя стала менее открытой и дружелюбной ко мне, хотя мои результаты постоянно улучшались, а большинство тренировок на выносливость я проводил вне бассейна — в открытом море, в свободное время. Она больше не приглашала меня на обед в Дом офицеров.
Из-за режима двойной тренировки все тело болело так, что перед сном приходилось втирать болеутоляющие массажные средства, и комендант общежития ругал меня за грязные простыни. «Вы по-настоящему даже не работаете, а ваши простыни грязнее, чем у заводских трудяг», — возмущался он. Его резкость тоже показалась мне подозрительной, ведь раньше он общался со мной любезно, почти с уважением.
Я знал, что люди его положения обычно использовались КГБ как осведомители. В мою комнату подселили молодого грузина. Новый парень сообщил, что только что окончил военную службу на пограничной заставе. Он постоянно рассказывал мне истории о границе. Согласно его воспоминаниям, любой, кто когда-либо пытался перебежать за кордон, терпел неудачу. Этот словоохотливый сосед готов был ответить на любые мои вопросы о границе.
Почему КГБ просто не арестовал меня? Как показали дальнейшие события, там рассматривали мой случай достаточно серьезно и начали собирать обширное досье. Они искали потенциальных сообщников и были уверены, что я не смогу ускользнуть незамеченным.
Начались последние приготовления к побегу. И тут возникла мысль запаковать мои рукописи в конверт и отдать их иностранным туристам, с которыми можно было встретиться в гостинице «Интурист» в Сухуми. К счастью, я передумал — затея показалась мне слишком рискованной. Все мои рукописи, письма и фотографии я сжег прямо в комнате, когда моего соседа по комнате не было дома.
Хорошая физическая форма придавала мне уверенность в том, что можно проплыть 25 — 30 километров ночью, используя ласты и найденный мною способ скрываться от прожекторов. И плыть надо именно ночью, так как днем море патрулировали катера и вертолеты и, дальше от берега, самолеты, и не было шанса ускользнуть незамеченным. Конечно, могли помешать и непредсказуемые факторы — такие как погода, течения, потеря ориентации. Но ничто уже не могло остановить меня.
Приближалось мое двадцатилетие. Однажды ночью я пошел в кино с Галей. Это был фильм об Австралии, рассказ о странствующем учителе, который работал и путешествовал по пустынным местам континента.
Мной овладело что-то похожее на тоску по большому бескрайнему миру, который ждал меня. Я видел себя посещающим Канны во время кинофестиваля и в реальной жизни встречающим звезд, которых раньше мог видеть только на экране — среди них Бриджитт Бардо и София Лорен. Потом предстояло открыть экзотические места, подобные Тробрианским островам с их благородными обитателями, и Вену с ее оперой и воспоминаниями о Зигмунде Фрейде…
Галя не разделяла моего энтузиазма по поводу фильма и новых горизонтах, которые он открывал. Для нее это было кино, имеющее такое же отношение к ее жизни, как фильмы о Тарзане и Джейн. Она твердо знала, что никогда не увидит Бриджитт Бардо или Тробрианские острова, и это ее ничуть не беспокоило. Больше всего Галю волновала работа и ее будущая женская судьба. Девушка часто говорила мне, что хочет выйти замуж, иметь детей и вести спокойную и обеспеченную жизнь.
В то время, как я был почти готов к побегу, произошел несчастный случай. Я ехал в общежитие из города на автобусе. Было много пассажиров, задняя дверь не закрывалась, и никто не мог протиснуться к выходу. Пробравшись сквозь толпу, я по привычке попытался выпрыгнуть из автобуса, подъезжавшего к общежитию, прежде чем он затормозит. Однако либо автобус в этот раз двигался быстрее, либо приземление прошло неудачно, но я упал на спину и ударился головой о тротуар. Дело кончилось отделением «скорой помощи» и диагнозом — легкое сотрясение мозга.
Нет худа без добра — это происшествие позволило мне провести несколько дней без тренировок и завершить приготовления к побегу.
На следующий день я пошел в магазин и купил себе новый костюм, потратив деньги, которые все равно не мог взять с собой. Это было хорошим отвлекающим маневром, поскольку показывало, что я веду нормальный образ жизни. Вечером, как большинство молодых людей, пошел бродить по городу. Парадоксально, но я начал привыкать к беззаботной атмосфере Батуми, его улицам, запруженным народом даже в рабочее время. Все это так отличалось от серых, скучных, угрюмых российских городов, к которым я привык. Здесь были летние кафе и бульвары, которые пахли фруктами и цветами, а не заводской копотью и грязью.
Следующим вечером, тщательно проверив, что за мной никто не идет, я отправился искать место в пределах города, где можно было бы войти в море не замеченным. И набрел на заброшенный полигон недалеко от моего завода, южнее городского пляжа, тянувшегося в направлении Турции.
Опустевший полигон был окружен старым забором, по обе стороны которого местные жители заготавливали траву для скота, проделав в заборе дыры. Развалившиеся, обсаженные высокими тополями и поросшие камышом старые оросительные каналы крест-накрест пересекали полигон, позволяя незаметно пробраться к берегу, вдоль которого тянулась небольшая лесополоса. Она также могла послужить защитой от прожекторов.
Все было готово для финального броска. Единственное, что останавливало, так это тихая погода. Представьте себе: начало июня, прекрасное, спокойное, искрящееся голубизной море. День ото дня вода становится теплее, и купальщики не торопятся покидать ее вечером. Между тем, меня все более охватывало отчаяние. Через несколько дней наша команда должна была ехать в Москву. Если я не совершу побег завтра-послезавтра, все мои планы рухнут.
В разгар нарастающей паники я увидел, как легкий бриз покрывает рябью поверхность моря. Волны были менее полуметра высотой. Казалось, в самом воздухе витает что-то возбужденное и настоятельное. «Это мой последний шанс», — подумал я. Меня могли арестовать в любой момент.
Как раз тут позвонила Галя и сказала, что хочет видеть меня немедленно по делу, которое не стоит обсуждать по телефону. Ей, сразу подумал я, звонили из КГБ…
Следующий день прошел в лихорадочных приготовлениях. Я проверил и тщательно спрятал среди вещей всё, что должен был взять с собой. И сделал это так, чтобы во время обыска количество прямых улик было минимальным. В мой арсенал входили: длинная, на шнуре игла на случай судороги, ласты, водонепроницаемый пакет, куда в последний момент надлежало уложить наиболее важные документы, такие как свидетельство о рождении, паспорт, военный билет, мои спортивные удостоверения, диплом и, наконец, не менее важный документ под названием «Справка о болезни». По иронии судьбы в ней говорилось, что я не способен передвигаться (не говоря уж о плавании) самостоятельно, без сопровождающего лица.
В эту последнюю ночь в общежитии, готовясь ко сну, я думал о своей сестре — самом близком для меня человеке. У нее, как и у Гали, были свои проблемы, она должна была обеспечивать свою жизнь и жизнь своих детей. Ее шокировало мое уклонение от воинской службы, но, в конце концов, сестра приняла это.
Я думал о матери и брате. Их будут допрашивать. Они далеки от меня, ничего не знают о тех годах, которые я провел вне дома, мои идеи чужды им. Их не должны наказать.
Помимо прожекторов и возможной судороги, меня очень беспокоили сильные течения в районе, где мне предстояло плыть. Я ознакомился с картами течений, но знал, что придется полагаться в основном на инстинкты и на фортуну. Ласты должны были придать мне больше скорости и силы для борьбы с течениями. Я знал из своего сибирского опыта плавания в быстротечной, особенно ранним летом, реки Оби, что иногда следует идти с течением, даже если оно не вело напрямую к цели, чем пытаться бороться с ним. Я не знал тогда, что именно быстрые течения погубили, унесли в море или даже назад, вдаль от границы, многих пловцов, рискнувших на предприятие, подобное моему.
Когда я заснул, мечты устремились к будущему. Я снова видел себя на Каннском кинофестивале, и Бриджит Бардо улыбалась мне. Чувствовал себя свободным и ничего не боялся. Странствовал по всему миру и встречал людей, которые не только читали Библию и Дхаммападу, но и совершали таинственные и чудесные ритуалы просветления в поисках собственного бога.