54

Я вышел из дома Рамоны Диллавоу, который теперь стал местом преступления — местом совершения жестокого убийства, сопряженного с пытками. Пока я находился в доме, отбиваясь от вопросов Виза и переглядываясь со своей сестрой, прибыли представители прессы. Они собирались кучками возле дома, возились со своими фотоаппаратами и телекамерами и забрасывали вопросами всех, кто, по их мнению, мог обладать какой-то информацией. Сложно упрекать их в том, что они толпятся здесь: распорядительнице особняка-борделя навечно заткнули рот в ту самую неделю, когда должно было начаться судебное разбирательство относительно секс-клуба.

Пэтти, выскользнувшая наружу раньше меня, быстро пошла по тротуару мимо орды репортеров к своему автомобилю. Я ускорил шаг и окликнул ее. Она никак не отреагировала. Я пошел еще быстрее. Она ведь не перейдет на бег: это выглядело бы слишком странно, особенно на виду у репортеров. В конце концов я ее догнал. Схватил ее за руку и подтолкнул к дорожке, ведущей к другому дому — за полквартала от места преступления.

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, взгляд ее был пристальным. Она слегка приоткрыла рот, из которого при дыхании вырывался парок, похожий на дым.

— Стало быть, женщина с маленькой черной книжкой уже вне игры, — сказала она. В голосе чувствовалось обвинение в мой адрес.

— Да, ты права. Ты хочешь мне что-то сказать, Пэтти?

Она слегка прищурилась и сжала челюсти.

— Когда я увидела тебя вчера вечером, ты пребывал в полном смятении, — проговорила она. — Пьяный и расстроенный. Плакал в комнате дочери. А ведь ты отнюдь не плакса, Билли.

— А что ты там вчера делала? — спросил я. — Зачем ты пришла ко мне домой вчера вечером? Что — просто случайно оказалась рядом и зашла?

Она кивнула — не в знак согласия, а просто давая понять, что услышала мои слова и задумалась над ними.

— Тебе следовало бы радоваться, что я побывала у тебя, — сказала она.

— Почему?

— Потому что я — твое алиби, — ответила она. — Я могу подтвердить, что ты вчера вечером был дома. И что ты не убивал Рамону Диллавоу.

Я отступил на шаг:

— Что?

— Люди будут думать именно так, — нахмурилась она. — Не будь наивным, Билли. Все в курсе твоей возни по поводу маленькой черной книжки, и вдруг женщину, у которой хранилась книжка, обнаруживают мертвой. Я видела, как смотрел на тебя Визневски. Он думает, что убийца — ты.

Меня бросило в жар.

— Значит, ты — мое алиби? — переспросил я.

Она кивнула:

— Именно так.

— Мне кажется, это улица с двусторонним движением, — огрызнулся я.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — пояснил я, — что я, в свою очередь, твое алиби.

Ее глаза вспыхнули, а тело — напряглось. Она бросила взгляд направо — на скопление телекамер, фотоаппаратов и микрофонов.

— Именно поэтому ты зашла в мой дом? — поинтересовался я. — Чтобы я мог тебя выгородить? Чтобы я совершенно честно расставил все по своим местам: «Пэтти была со мной бо́льшую часть вечера, укладывала меня спать, устраняла бардак, который я устроил, пела мне колыбельные и держала меня за руку»?

Пэтти наклонила голову, словно пыталась получше меня рассмотреть.

— Ты устал, — вздохнула она. — Перенапрягся. Говоришь то, во что сам не веришь.

— Ну а теперь скажу то, во что верю, — разозлился я. — Недавно я следил за Рамоной Диллавоу. Обычная слежка в надежде на то, что, может быть, удастся обнаружить что-нибудь интересное. Угадай, Патрисия, что я обнаружил в ресторане «Тайсонс» на Раш-стрит? Я увидел, что Рамона Диллавоу ужинает там в компании с тобой.

Пэтти на несколько секунд стала абсолютно неподвижной — как будто окаменела. Лишь облачка пара при дыхании вырывались изо рта. Щеки у нее побледнели — стали такого же цвета, как сахарная вата.

— Я пыталась уговорить ее отдать маленькую черную книжку, — призналась она. — Хотела помочь тебе. Разве это преступление?

— Нет, — ответил я. — Это не преступление.

— Кто-нибудь еще видел меня с ней? — спросила она.

— Только я.

— Ты фотографировал?

Я отрицательно покачал головой.

Пэтти бросилась ко мне и схватила меня за руки.

— Скажи правду — ты сделал какие-нибудь снимки смартфоном? Ты даже не знал бы, как им пользоваться, если бы не я, — горько усмехнулась она.

— О господи, нет. — Я оттолкнул ее. — Но, может, мне следовало бы сделать пару снимков.

— А может, и не следовало. — Она взяла себя в руки и начала говорить уже тише. — Может, пора уже начать разбираться, кто на твоей стороне, а кто — нет.

Для выразительности она ткнула указательным пальцем мне в грудь.

— А ты на моей стороне, да?

Она снова посмотрела на меня. Глаза наполнились слезами, но выражение лица оставалось невозмутимым.

— Ты — мой брат-близнец, — пробормотала она. — Ты — мой близкий родственник. Мы всегда держались друг за друга. Мы не рассказывали никому свои секреты. Не так ли, братик?

Я покачал головой.

— Это уже выходит за пределы родственных связей.

— Ничто не выходит за пределы родственных связей. Ничто.

— Ты убила ее, Пэтти?

Теперь уже она отступила на шаг — всего лишь на маленький шаг, как будто для того, чтобы лучше видеть меня.

— Вчера вечером я прихожу к тебе домой и обнаруживаю, что ты — в состоянии полного замешательства, а на полу валяется пустая бутылка от виски «Мэйкерс Марк» — в общем, все выглядело так, как будто ты недавно прошел через что-то ужасное, — и ты спрашиваешь меня, убила ли ее я?

Я кивнул.

— Именно об этом я и спрашиваю, — подтвердил я.

— Неправильный вопрос, — возразила она.

— Да? А какой вопрос правильный?

Пэтти снова посмотрела направо — в сторону места преступления и толпы репортеров.

— Правильный вопрос, — нравоучительным тоном сказала она, — следующий: сдала бы ты меня полиции, если бы это сделал я?

Я начал было что-то говорить в ответ, но услышал, как кто-то произнес мою фамилию. Мы оба повернулись и увидели Ким Бинс — репортера. Она бежала к нам с диктофоном в руке.

Пэтти придвинулась поближе ко мне.

— Так вот знай, мой маленький братик, — прошептала она, — что я никогда-никогда не сдала бы тебя полиции.

Повернувшись на каблуках вокруг своей оси, она оказалась ко мне спиной и пошла дальше вдоль по улице.

 

55

— Здравствуйте, Билли Харни.

— Здравствуйте, Ким Бинс, — сказал я, глядя, как Пэтти идет по улице, унося ноги от женщины-репортера, которая только что подошла ко мне. Я развернулся к Ким — красивой женщине, которая когда-то работала телерепортером, а теперь готовила материалы для интернет-газеты «Чикаго-П-П». Ее пышные курчавые волосы были слегка «укрощены» шерстяной повязкой, закрывавшей лоб и уши. Длинное черное шерстяное пальто в такую холодную погоду было застегнуто до самого подбородка.

— Итак, — завела она разговор, — Рамона Диллавоу убита. Какие-нибудь комментарии на этот счет? — Она выставила вперед диктофон.

— Только самые общие сведения, — попытался отделаться я.

— Ой, не надо так говорить. Скажите что-нибудь такое, что бы я смогла записать. Событие огромной важности. На этой неделе — судебное разбирательство десятилетия, а одного из ключевых свидетелей только что убили. Говорят, что ее пытали.

Я посмотрел на Ким.

— Только самые общие сведения, — повторил я. — Выключите свою дурацкую штуку.

— С вами не очень-то интересно.

Однако она подчинилась, выключила записывающее устройство и запихнула его себе в карман.

— Мне очень понравились ваши фотографии всех крупных игроков, заходящих один за другим в особняк-бордель и выходящих из него, — забросил удочку я. — Где вы их взяли?

Снимки продолжали появляться в рубрике, которую вела Ким. Член совета района из западной части Чикаго. Выборный окружной администратор, отвечающий за состояние улиц и канализацию. Высокопоставленный управленец одной из крупных технических компаний Чикаго. «Позорное шествие» — так называла это в своих статьях Ким. На всех фотографиях запечатленные люди неизменно подходили к особняку с таким видом, как будто сильно стеснялись и хотели остаться незамеченными: голова опущена, взгляд — настороженный. Особняк, по-видимому, приносил баснословный доход, пока не появился я и не испортил им «вечеринку».

Интенсивность публикаций постепенно снижалась: поначалу Ким выкладывала что-то новенькое ежедневно, а теперь — раз в неделю. Каждую неделю в день, когда на сайте должна была появиться очередная фотография, люди во всем Чикаго — да и во всей стране — с нетерпением заходили на страничку «Чикаго-П-П», чтобы узнать, кто еще из «очень важных людей» поднимался, случалось, вверх по ступенькам печально известного особняка-борделя.

Ким изобразила жеманную улыбку:

— Вообще-то вроде я начала задавать вопросы. Вам ведь известно, что я обязана держать источник информации в тайне.

— Пресловутая Первая поправка, — с пониманием отметил я.

— Да. Но кое-что я вам все же скажу, — смилостивилась она. — От фотографии, которая появится на этой неделе, у вас глаза станут круглыми.

Возможно. Лично мне было наплевать, но, в принципе, подобные фотографии явно приковывали к себе внимание всего Чикаго. Ким мастерски держала в напряжении своих читателей, растягивая историю насколько возможно, чтобы достичь максимального эффекта — а заодно и прославиться.

— Итак, Билли, как, по-вашему, отразится смерть Рамоны на данном уголовном деле?

Я пожал плечами.

— Она в любом случае не собиралась давать показания. Она не сообщила нам абсолютно ничего — ни одного слова. Тут же обратилась за помощью к адвокатам и держала рот на замке. Еще одна пресловутая поправка — Пятая.

Ким нахмурилась — такое впечатление, что она мне не верила. Видимо, по ее мнению, я что-то утаивал.

— Я слышала другое, — сообщила она. — Прокуроры пообещали ей иммунитет, если она даст показания. Вы ведь знаете прыткую женщину-следователя, которой прокурор штата поручила заниматься данным делом? Ту самую, которую они притащили сюда из штата Висконсин после того, как она разоблачила сенатора. Эми Лентини.

Что-то внутри меня зашевелилось.

— Ну и что она?

— Я слышала, что она обещала Рамоне полностью снять с нее обвинения, если она отдаст маленькую черную книжку. Полный иммунитет.

Я посмотрел на Ким ничего не выражающим взглядом. По крайней мере, я надеялся, что мой взгляд ничего не выражал. Однако в действительности то, что она только что сказала, было для меня новостью. Я об этом слышал впервые.

— Говорят, что вся эта возня — уголовное дело — зациклилась на маленькой черной книжке, — продолжала Ким. — Якобы женщина-прокурор — Лентини — побеседовала отдельно с каждым из арестованных, даже с мэром, и поклялась, что снимет обвинения, если они расскажут о маленькой черной книжке.

Я покачал головой, но это не означало, что я не доверяю ее словам. Просто они показались мне бессмысленными.

А затем вдруг меня осенило. Ведь после того, как я арестовал посетителей особняка-борделя, все, что хотела знать Эми Лентини, — местонахождение маленькой черной книжки.

— Даже… с мэром? — переспросил я. — Она предложила мэру иммунитет?

Ким кивнула.

— Мои источники говорят, что прокурор Лентини вела переговоры с мэром: если он обеспечит ей доступ к черной книжке и согласится уйти в отставку, они снимут обвинения.

Я провел ладонью по губам, но промолчал.

— Вы об этом не знали, — сделала вывод Ким. — Вы — главный свидетель по данному делу, и вам ничего не было известно.

Нет, не знал, и меня это больно укололо.

Я мог понять, почему Эми считала маленькую черную книжку очень важной уликой, но мне было невдомек, почему это более важно, чем привлечение к уголовной ответственности людей, пойманных в борделе. Ведь она и без того поймала довольно крупную рыбу. Разве мэр и архиепископ — недостаточно большие трофеи?

Кто, черт возьми, мог быть выше их?

Я пошел прочь — хотелось сосредоточиться и поразмыслить над вновь открывшимися обстоятельствами. Я и сам не понимал, что меня раздражало больше: то, что Эми ничего мне не сказала, или то, что я так сильно из-за этого распереживался.

Ким семенила по тротуару рядом со мной.

— Получается, теперь вы у меня в долгу, — начала ныть она. — Так что не отмалчивайтесь. В нашем городе это самая шумная история за несколько лет. Кое-кто жаждет крови мэра. Я слышала, что конгрессмен Тедеско дожидается, пока мэра признают виновным, и сразу же выставит свою кандидатуру на освободившееся кресло. Вот это будет предвыборная гонка, правда? Конгрессмен Тедеско против Максималистки Маргарет.

Я остановился и воззрился на Ким.

— Что вы имеете в виду? Максималистка Маргарет? Кандидат на пост мэра?

— Ого, да вы вообще не в курсе. — Ким ухмыльнулась, довольная собой. — Я слышала, что ее политические механизмы уже приходят в движение. Она собирается добиться признания мэра виновным и затем попытаться занять его место. Она подождет до суда, а затем выставит свою кандидатуру. Она ведь как-никак слывет борцом с преступностью и позиционирует себя как сильного человека, который сможет навести порядок в городе. Такой у нее имидж.

Выглядело вполне правдоподобно. Но вот только мне самому почему-то это в голову не пришло. Впрочем, я, хотя и прожил в Чикаго всю жизнь, смотрел на местную политическую возню как бы издалека, со стороны. Не интересовался, не участвовал и не собирался участвовать.

— Вы уверены, что занимались этим уголовным делом, Билли? — удивилась Ким. — Похоже, я знаю о нем гораздо больше, чем вы.

Да, она явно владела большим количеством информации, чем я. Эми была ближайшим соратником Маргарет Олсон, ее правой рукой, но я ни разу не слышал от нее ни одного высказывания ни о политических амбициях Маргарет, ни о компромиссных сделках с обвиняемыми. «Возможно, меня это и не должно было касаться. — Я мысленно попытался себя убедить. — Эми не упоминала ни о чем таком, потому что мне знать и не следовало».

Но мне все равно было неприятно. Каждый раз, когда казалось, что я полностью раскусил Эми, я тут же узнавал о ней что-то новое.

И если она так старательно скрывала от меня важную информацию, то что еще она утаила?

 

56

Я вошел в кабинет Эми в заранее оговоренное время, то есть в десять часов, чтобы заняться подготовкой к грандиозному судебному разбирательству. Моя голова все еще гудела от попойки, которую я устроил для себя прошлым вечером. А еще — от того, что мне только что сообщила Ким Бинс. Ну и, конечно, от разговора с моей сестрой Пэтти неподалеку от места преступления. Да уж, моей голове было от чего гудеть.

Около своего кабинета Эми поздоровалась со мной довольно холодно: «Доброе утро, детектив, очень любезно с вашей стороны, что пришли», — но когда она закрыла за собой дверь и мы оказались наедине, положила ладошки мне на грудь.

— Привет, — прошептала она.

Я буквально отшатнулся, чем очень удивил ее. Когда мы поцеловались прошлым вечером, это явно было нечто большее, чем обычный поцелуй, и вызвало у меня ощущения, которых я не испытывал годами. Ее охватили такие же чувства. Во всяком случае, мне так показалось. Она впилась в меня взглядом, ожидая объяснений.

— Мне необходимо вам кое-что сказать, — пробормотал я.

Она посмотрела на меня с недоумением. Кстати, выглядела она великолепно: светло-серый костюм, волосы искусно зачесаны назад. Эми была умной — очень умной — и красивой женщиной. Такая комбинация была для меня убийственной.

— Вы предлагали Рамоне Диллавоу иммунитет в обмен на маленькую черную книжку?

Эми моргнула — всего лишь разок, — а во всем остальном лицо осталось невозмутимым.

— Да, — ответила она.

— А другим обвиняемым? Архиепископу? Мэру? Знаменитостям и бизнесменам? Вы обещали снять обвинения, если они помогут найти маленькую черную книжку?

— Да, обещала, — не стала отрицать она.

— А мне об этом вы не сообщили?

Она покачала головой.

— Я — прокурор. Вы — свидетель. Как прокурор я не обязана держать вас в курсе своих действий, относящихся к стратегии правоохранительной деятельности. — Не отрывая от меня взгляда, она наклонила голову. — К тому же это было до того, как… как я начала…

— Начала что? — Я поймал себя на том, что хочу побыстрее услышать, что она скажет.

— …доверять вам, — договорила она. — До того, как стала к вам неравнодушна.

Мне очень захотелось пойти у нее на поводу, поверить ее словам, ослабить бдительность и пустить ее в свою душу. Но я ничего не ответил. Я заметил на ее лице обиженное выражение из-за того, что я промолчал, однако сначала мне нужно было получить от нее более подробные ответы на мои вопросы.

— Вам известно, что я подозревала вас в воровстве маленькой черной книжки, — заговорила она. — Я от вас не скрывала. Мне нужна была черная книжка. И я не видела разницы, каким способом ее раздобыть.

— И вы по-прежнему так думаете? — поинтересовался я.

— Как именно?

— Как и раньше, считаете, что я взял маленькую черную книжку?

Она пару секунд помолчала, а затем ответила:

— Нет, я так уже не думаю.

— Но она вам все еще нужна. Вы все еще хотите ее заполучить.

Она подняла брови.

— Вообще-то нет. То есть я-то хочу, но решаю в данном случае не я.

— Что это означает?

Она завела прядь волос за ухо.

— Дело в том, что мне сказали, будто это теперь не так уж важно. Мне поручено пока отставить этот вопрос и сфокусироваться на победе в судебном разбирательстве относительно секс-клуба.

— А с чего вдруг? — наседал я. — Почему произошли такие перемены?

— Почему? Да потому, что вся страна следит за тем, что происходит в рамках уголовного дела — дела о секс-клубе. Это очень громкое дело. И проиграть его нам никак нельзя. Почему же еще?

— Может быть, вы хотите выиграть процесс, чтобы ваша начальница Маргарет Олсон могла занять место мэра после того, как добьется признания его виновным?

Эми поморщилась:

— Просто смешно. Маргарет не собирается выставлять свою кандидатуру.

— Не собирается?

— Нет. И мне, кстати, не нравится, что вы расспрашиваете меня о мотивах. Я занимаюсь расследованием этого дела, потому что считаю это необходимым.

Она на пару секунд задумалась, а затем спросила:

— Кто вам сказал, что Маргарет хочет занять кресло мэра?

Я покачал головой:

— На этот вопрос я ответить не могу.

— Ну неважно, кто бы ни сказал, он ошибается. Маргарет Олсон не будет выставлять свою кандидатуру на пост мэра. Хотите, повторю еще раз? Маргарет Олсон не будет выставлять свою кандидатуру на пост мэра!

Я не знал, что и думать. Эми подтвердила одну из новостей, которые сообщила Ким Бинс, и опровергла вторую. Мне хотелось верить Эми. Хотелось больше, чем чего-либо другого, — впервые за долгое время.

— Когда дело о секс-клубе завершится, я опять займусь поисками маленькой черной книжки, — пообещала она. — А вот на ближайшее время планирую выиграть это судебное разбирательство. И поскольку Рамона Диллавоу мертва, вы играете в данном деле еще более важную роль, чем раньше.

Я кивнул. Уж что-что, а это точно правда.

Она снова приблизилась ко мне и снова положила руки на грудь.

— Вы знаете, после того, что произошло между нами вчера вечером, я никак не ожидала, что сегодня утром моя встреча с вами начнется с расспросов. Я ожидала чего-то вроде этого.

Она потянулась вперед и легонько меня поцеловала. Я почувствовал, как во мне все растаяло.

Она приблизилась настолько, что ее губы оказались рядом с моими, я мог их ощущать, и мы продолжили разговор.

— Итак, — сказала она уже более спокойным тоном, — у нас все еще хорошие отношения?

Мое сердце заколотилось как бешеное. Я притянул ее к себе и поцеловал, но уже отнюдь не легонько.

Эми Лентини — хорошо ли, плохо ли — зачаровала меня.

 

57

После двухчасовой подготовки к судебному разбирательству я вышел из Дейли-центра и пошел по Дейли-плаза. Я чувствовал себя изможденным. В животе урчало — желудок требовал обеда. Погода была холодной и сумрачной, и одетые с ног до головы пешеходы шли опустив головы. Среди служебных автомобилей, припаркованных на Дейли-плаза, я заметил ярко-красный, как пожарная машина, «Корветт».

Заметить его было совсем не трудно. Все равно как огненный шар на фоне темного неба.

Замечательная тачка. Нечто такое, чего я никогда не смогу себе позволить. Тот, кто хочет заработать много денег, не идет в полицейские.

Дверца машины со стороны водителя открылась, и перед моим взором предстал не кто иной, как моя напарница — детектив Кэтрин Фентон.

Мне, правда, потребовалось несколько секунд, чтобы ее идентифицировать. Гибкая, атлетически сложенная; стильное пальто, суженное в талии; длинные ноги; сапоги высотой до колен с широкими каблуками. В этих пределах все оставалось таким же, как раньше. Это была все та же Кейт. А вот от шеи и выше она стала совсем другой. Она была коротко подстрижена, почти без челки, а кончики волос сильно завиты у щек. Цвет волос тоже изменился: красноватый оттенок стал более темным и насыщенным. Он теперь был больше похож на цвет крови.

И «Корветт».

Она заметила выражение моего лица.

— Нравится? — спросила она, но не так, как будто она вежливо напрашивается на комплимент. Нет, в ее голосе прозвучал вызов — что-то вроде: «Да пошел ты к черту, если не нравлюсь».

Кроме того, я не был уверен, что конкретно она имеет в виду — свою новую тачку или новую внешность. Возможно, и то и другое. Вероятно, ее интересовало мое мнение о Кейт в версии 2.0.

— Ну конечно, — не стал отрицать я. — Ты получила наследство? Или что-то еще?

Она продолжала идти по направлению ко мне своим характерным уверенным шагом. Ее каблуки громко цокали по тротуару, а губы расплылись в соблазняющей улыбке. Со своей новой обалденной внешностью она, по моему мнению, явно перегнула палку. Дело в том, что улучшать тело было уже некуда, как ни старайся, — оно и так идеально. А со своими чертами лица и высокими скулами она излучала сексуальность в любой момент дня и ночи. Но это, как я всегда думал, происходило потому, что она не прилагала никаких усилий. Теперь же она попыталась некие усилия приложить. Она, можно сказать, повесила у себя на груди объявление по этому поводу.

Она заперла дверцу своего нового автомобиля при помощи пульта дистанционного управления.

— Насколько я знаю, — огрызнулась она, — мне не требуется твое разрешение на покупку машины.

Она остановилась и посмотрела на меня вызывающим взглядом: что, и такой я тебе не нравлюсь?

— Итак, Рамоны Диллавоу больше нет, — констатировала она. — Кто, по-твоему, приложил к этому руку?

Кого мы подозреваем в убийстве Рамоны Диллавоу? До этой минуты моего мнения никто не спрашивал, да и уголовное дело — не мое. Хотя мне не хотелось ломать голову, но в глубине души я понимал, что свою сестру из личного списка подозреваемых еще не вычеркнул.

Однако для меня было вполне очевидно, что убийство Диллавоу имело отношение к маленькой черной книжке, и я не исключал, что Кейт могла забрать книжку с места преступления.

Это означало, что она тоже находилась в моем черном списке.

— Понятия не имею, — сказал я. — А ты?

— Мне-то откуда знать? — В ее голосе снова зазвучали враждебность и вызов. Она кивнула в сторону Дейли-центра. — Как прошел сеанс подготовки? Я — следующая.

В этом был смысл. Она тоже являлась свидетельницей по делу о секс-клубе. Однако я даже не знал, что ее сюда вызвали, и сей факт лишь подчеркивал отчужденность, возникшую между мною и Кейт. Мы все еще каждый день работали в паре, но наше общение теперь ограничивалось исключительно работой. Больше никаких разговоров в машине о том о сем, никакого обмена сокровенными мыслями или секретами. Не так давно я знал о Кейт все. Я был в курсе, чем она ужинала прошлым вечером, знал ее планы на уик-энд, все мысли и суждения, появлявшиеся в ее голове. Теперь мне не было известно даже то, что она, оказывается, встречается с прокурором по одному из наших дел.

— Твоя подружка Эми сегодня в хорошем настроении? — спросила Кейт.

Я закатил глаза.

— Хм, по крайней мере, ты больше не отрицаешь, что она — твоя подружка, — сказала Кейт с таким видом, будто одержала маленькую победу, которой была совсем не рада.

Мне не пришло в голову, чем бы попытаться погасить этот огонь, а потому я решил никак на него не реагировать и попросту промолчал.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты не трахался с ней в ее кабинете, — паясничала Кейт. — Мне ведь придется там сидеть. — Я опять ничего не ответил, потому что она не нуждалась в моих ответах. — Немножко опасного секса в офисе, по ту сторону двери стоят какие-то люди, ты заставил ее наклониться над письменным столом…

— Кейт, ради бога, перестань!

Она продолжала таращиться на меня.

— Я просто проверяю. Мне ведь известно, что Билли любит иногда почудить по части секса.

Она напомнила о нашем недавнем прошлом, нашей мимолетной интимной связи с ледяным спокойствием. Однако за показным равнодушием таилась серьезная обида: «Эми и в самом деле нравится тебе больше, чем я?»

Я ничего не мог с этим поделать прямо сейчас, стоя посреди Дейли-плаза на холоде и на сильном ветру. Совсем неподходящее место для того, чтобы поговорить по душам. Здесь хорошо разве что ругаться.

Мне пора было идти, возвращаться в полицейский участок, но она со мной еще не закончила.

— Она по-прежнему достает тебя по поводу маленькой черной книжки? — поинтересовалась она. — Возможно, мне следует быть готовой к очередным расспросам?

— Нет, — успокоил ее я, втайне радуясь смене темы. — Просто факты, относящиеся к нашему делу. Они пока что отложили вопрос о черной книжке.

Кейт стала молча смотреть на меня, пытаясь что-то прочесть по выражению моего лица. Из наших ртов вырывалось что-то похожее на серый туман. Ветер то и дело набрасывался на меня, пытаясь проникнуть под пальто.

— Ее больше не интересует маленькая черная книжка? — в конце концов отреагировала Кейт. В ее словах чувствовалось неприкрытое удивление, хотя она и попыталась задать вопрос как бы между прочим. — Я думала, книжка — единственное в жизни, что мотивирует нашу мисс Эми. А теперь она ее не интересует?

Я пожал плечами. Говорить от имени Эми — не моя работа.

— Ну что же, Билли, поздравляю: ты отвлек ее внимание от этого предмета. Ты, должно быть, трахал ее очень хорошо.

— Кейт, хватит.

Она наклонила голову и подняла брови.

— Не говори, что она изображала из себя недотрогу. Невинная девочка из Висконсина с наивными глазками? Которая не хочет спешить, желает подождать подходящего момента, потому что это имеет для нее большое значение? Которая вертит тобой как хочет, обращается с тобой как с каким-то щенком…

— Я с этим закончил, — отрезал я, уходя. — Я не играю в эту игру.

— Нет, — громко возразила она. — Ты играешь в ее игру. И даже не знаешь об этом.

 

58

Лейтенант Майк Голдбергер разрезал яичницу на части ножом и вилкой с таким видом, как будто он — генерал, реализующий стратегию «разделяй и властвуй». Он суетился — что было для него необычным, — и суета эта проявлялась, в частности, в той манере, в которой он кромсал яичницу. Мы когда-то частенько ходили с ним перед работой завтракать в «Митчеллс». Правда, в последний раз это было очень давно, но в начале недели Гоулди вдруг решил возродить нашу традицию — возможно, потому что совсем скоро должно было состояться судебное заседание, посвященное секс-клубу.

— Какие последние новости относительно Рамоны Диллавоу? — поинтересовался я. — И относительно Джо Вашингтона? Есть какие-то зацепки по убийствам?

— Кто бы их ни совершил, он действовал толково, — нахмурился Гоулди. — Никаких улик на месте преступления. Сработано чисто. Почти профессионально.

Он перешел к своей сосиске и стал разрезать ее так энергично, как будто от этого зависела его жизнь.

Я взял со стола свою чашку кофе, но тут же поставил обратно.

— Черт побери, Гоулди, ты заставляешь меня нервничать. Мне ведь придется давать показания.

— Вот это-то меня и беспокоит, — признался Гоулди, а такое он говорил весьма редко. Когда Гоулди волновался, он не показывал этого — наоборот, всячески старался казаться абсолютно невозмутимым. — Если дело примет невыгодный оборот и судья решит, что у тебя не было достаточных оснований врываться в особняк, то, мой мальчик Билли, виноватым станешь ты. Ты — и никто другой.

— Ты полагаешь, что я не догадываюсь?

— Если догадываешься, то почему же ты не нервничаешь, парень? — Гоулди помахал рукой перед моим носом. — Сидишь с таким видом, как будто тебе абсолютно на все наплевать. Ты всегда себя так ведешь. Ты и раньше так себя вел. Когда ты был ребенком, твои братья делились с тобой и друг с другом всеми мыслями, которые только приходили им в голову. А Пэтти? Пэтти вечно о чем-то переживала, боялась, что ее будут ругать. Ты же всегда хохмил, но никогда не выказывал своих эмоций — как будто все, что происходило, ты знал заранее. Ты вел себя всегда так, будто тебе уже все известно.

Это была всего лишь моя обычная манера поведения. Мне следовало бы стать игроком в покер.

— Вообще-то я нервничаю, — признался я. — Но Эми полагает, что нам есть чем крыть. Лично я бы сказал, что руководствовался исключительно своей интуицией, когда я устраивал облаву в особняке. Но она придала моим показаниям такой вид, как будто я составил себе целый список достаточных оснований, прежде чем вломился туда. Она толковая, Гоулди. Она замечательный адвокат.

Гоулди вытер рот матерчатой салфеткой и покосился на меня.

— Ну ты на меня и посмотрел! — Я откинулся на спинку стула. — Говори, что там у тебя за мысли.

— Почему бы тебе попросту не признаться, что ты влюблен? — спросил Гоулди.

Я уже открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

— Вообще-то это замечательно, — продолжал Гоулди. — Прекрасно. Великолепно. Настало время прийти в себя после утраты Валерии. Никто так не рад за тебя, парень, как я.

Я наклонился к нему:

— Чувствую, что следующую фразу ты начнешь со слова «но».

Гоулди вздохнул, отхлебнул кофе и поставил чашку обратно на стол.

— Но, — сказал он, — неужели это обязательно должна быть Эми Лентини? Я не хочу никого обижать, но она — настоящая акула. Она сжует тебя и выплюнет.

— Не хочешь никого обижать? А что же тогда это было — комплимент?

— Эй, послушай. — Он поднял руки, как будто хотел сдаться. — Она умопомрачительно шикарная дама. По шкале от одного до десяти она соответствует отметке «сто». Тут никаких сомнений. Желаю хорошо провести с ней время. Однако, Билли, эта женщина не переживает о твоих кровных интересах.

— Неужели?

Гоулди на несколько секунд задумался, наклонился вперед.

— Она в конце концов найдет маленькую черную книжку. Ты сказал, что она отложила вопрос до того момента, когда закончится судебное разбирательство. Однако судебное разбирательство состоится уже на этой неделе. И когда оно завершится, она снова займется черной книжкой. Я прав?

— Да, — согласился я.

— И она думает, что ее взял ты. Я опять прав?

— Она говорит, что так не думает.

— Она говорит, что так не думает. Она говорит, что так не думает. — Гоулди покачал головой. — А ты, конечно же, веришь, потому что она никогда от тебя ничего не скрывала.

Справедливый упрек. Но я и в самом деле верил ей. Я был не способен отделить свой мозг от своего сердца.

— Ты думаешь, что маленькая черная книжка — у меня, — предположил я. — Ты думаешь, что ее забрал я. Это — единственная причина, почему ты так встревожен.

Гоулди вдруг переключил свое внимание на кофе: опустошил чашку и снова налил доверху из чайничка цвета меди, который официантка оставила на столе.

— Я никогда не спрашивал тебя об этом, — напомнил он. — Ни единого раза.

— Так возьми и спроси.

Он покачал головой.

— Не имеет значения. Забрал ты ее или не забрал, ты — лучший полицейский из всех, кого я знаю. Ты делаешь честь полиции тем, что работаешь здесь. Да и вообще ты офигенно классный парень.

Его лицо покраснело, а по выражению глаз было видно, что он говорит искренне. У Гоулди никогда не было собственных детей. Его жена умерла от рака в возрасте двадцати девяти лет, и они не успели обзавестись детьми до ее болезни. Гоулди был лучшим другом моего отца и, можно сказать, дядей для меня и моих братьев с сестрой. Но он оставался полицейским: всегда старался быть невозмутимым и не выказывать своих чувств. Поэтому пришлось признать, что сегодняшняя его откровенность меня обезоружила.

— Звучит так, как будто ты составляешь мой некролог, — хмыкнул я.

Он позволил себе на секунду улыбнуться.

— Если ты и в самом деле ее взял, у тебя были на то свои причины, и я их знать не хочу. Понятно? Вот на этом давай и остановимся.

— Спроси у меня, — сказал я. — Спроси, взял ли я ее.

— Да заткнись ты уже. Я не собираюсь спрашивать. — Он положил руку на стол. — Сделай мне одно одолжение, хорошо? Не позволяй никому другому спрашивать тебя об этом. Ни Пэтти, ни Кейт, ни, конечно же, Эми.

Не съев ни крошки, а только яростно искромсав еду, Гоулди посмотрел на счет и бросил на стол несколько купюр. Я попытался добавить десять баксов, но он жестом остановил меня, как будто я оскорбил его до глубины души.

Заплатив по счету, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Просто помни: кто-то убивает людей ради того, чтобы найти маленькую черную книжку, — предупредил он. — Поэтому, если она у тебя, друг мой, то будь очень осторожен.

 

59

Расставшись с Гоулди, я пошел к своему автомобилю, чтобы отправиться на работу. При этом я почти машинально зашел в мобильный Интернет на своем смартфоне и просмотрел новости — так делают в наше время почти все.

Я пролистал заголовки и остановился как вкопанный. Ким Бинс опубликовала новую фотографию в рамках еженедельного скандального разоблачения клиентов, посещавших особняк-бордель. Она обещала мне — как же она тогда выразилась? — что от следующей фотографии глаза у меня «станут круглыми».

Она оказалась права.

Во многих отношениях в этой фотографии не было ничего особенного. У большинства запечатленных на подобных снимках людей было схожее положение тела: голова опущена, как будто они не хотели бросаться в глаза, боялись, что их заметят. Таких разоблаченных накопилось не один десяток: власть имущие и прочие известные люди, причем как очень знаменитые, так и не очень.

На новом снимке был запечатлен один из членов городского совета Чикаго — по моим подсчетам, уже четвертый. Да, четыре члена городского совета попали в кадр, поднимаясь по ступенькам особняка-борделя, и теперь публично разоблачены Ким Бинс. Мне не были знакомы ни лицо, ни фамилия этого мужчины. В городском совете состоит пятьдесят человек, и я не знал их всех. В сопроводительной статье говорилось, что он представляет северо-западную часть Чикаго.

За опубликованием фотографии последует обычная шумиха, традиционные возражения. «Фотография ничего не доказывает… Идти по улице в районе Голд-Коуст — вовсе не преступление… Я толком не помню, что происходило в тот вечер — возможно, я ходил по магазинам». Один из «героев», которого недавно назначили в комитет по вопросам образования города Чикаго, заявил, что он прогуливался с собакой — которая, разумеется, была не на поводке — и фотограф специально сделал так, чтобы она в кадр не попала. Еще один из «застуканных» — актер из числа не самых знаменитых, который в детстве был телезвездой, а вот во взрослом возрасте не добился на телевидении оглушительного успеха, — заявил, что его поместили на фотографию при помощи фотошопа — «приделали» его голову к телу другого человека.

Запечатленный на только что опубликованном фото человек тоже, видимо, будет давать опровержение — аргументированные или не очень, — ничего сверхъестественного.

Однако в этой конкретной фотографии имелось кое-что необычное — нечто такое, что дало основание Ким выделить снимок среди прочих.

На фотографии была запечатлена женщина.

Патрисия Брэдфорд — член совета района, которая, судя по статье Ким, являлась разведенной матерью троих детей, работающей в городском совете четвертый срок.

В общем, женщина. А почему бы и нет? Почему секс-клуб, в котором люди видят укромное место, позволяющее им реализовывать сексуальные фантазии, должен быть предназначен только для мужчин?

 

60

Я начал было прятать смартфон в карман, но мысли о районе Голд-Коуст и шопинге напомнили мне один анекдот. Давно я не радовал старика Стюарта анекдотами, а ведь бедняга в доме престарелых, по словам его дочери Грейс, каждое утро заходил на нашу совместную страницу в «Фейсбуке» и проверял, нет ли чего-нибудь новенького от меня.

Я нажал на смартфоне на иконку «запись», которую мне соответствующим образом настроила Пэтти, и стал рассказывать в микрофон.

— Один мужчина заходит в магазин и говорит продавщице: «Я ищу перчатки для своей жены, но не знаю ее размера». Продавщица — очень симпатичная женщина — предлагает: «Послушайте, давайте я примерю». Она надевает на руку перчатку и говорит: «Вот эта мне как раз. Ваша жена примерно моей комплекции?» Мужчина отвечает: «Да, она примерно вашей комплекции, вы мне очень помогли, спасибо!» Продавщица спрашивает: «Что-нибудь еще?» Мужчина не растерялся: «Да. Мне только что пришло в голову, что ей нужны еще лифчик и трусики».

Я снова нажал на иконку, и только что сделанная мною запись была тут же отправлена в «Фейсбук». Не самый смешной анекдот из тех, которые я когда-либо рассказывал, но Стюарту такой юмор нравится.

Я еще держал в руке смартфон, когда он вдруг зазвонил. От неожиданности я едва не выронил его.

На дисплее появилось имя звонившего: «Стюарт».

Ого, очень странно. Не потому, что я только что он нем думал, а потому, что Стюарт вдруг решил мне позвонить. Мы никогда не говорили с ним по телефону. Иногда он помещал какой-нибудь свой комментарий на нашей странице, но вообще общение с ним ограничивалось моими визитами в дом престарелых. Однако заведение находилось к северу от Чикаго, в городе Эванстон, а я в последнее время в тех краях бывал редко.

Как бы там ни было, я ответил на звонок.

— Стюарт? — Я старался говорить радостным голосом.

— Билли?

Голос оказался женский. Его дочь?

— Это Грейс, — послышалось из смартфона.

Ну да, его дочь Грейс — та самая, чья дочь находилась тогда в отделении интенсивной терапии.

— Привет, Грейс, — сказал я, чувствуя, как в груди похолодело от неприятного предчувствия.

— Билли, у меня плохие новости. Мой отец умер.

— О-о, Грейс. О-о, мне так жаль!..

— Послушайте, я прошу прощения, что не сразу позвонила — не смогла найти ваш номер. В моем списке контактов вас нет. Но я в конце концов выяснила, что у папы в телефоне записан ваш номер. Просто так сложилось, что он никогда не пользовался телефоном, а мы и вовсе забыли о его существовании…

— Ничего страшного, Грейс.

— Похороны запланированы на завтра, — сообщила она. — Он умер четыре дня назад, а я звоню только сейчас. Я думаю… Ну, учитывая, при каких обстоятельствах вы с ним встретились и через что прошли, думаю, он понял бы, если бы вы не пришли на его похороны — для вас это слишком тяжело. Но мне захотелось, чтобы решение приняли вы сами.

Завтра. Катастрофически неподходящий день. Завтра мы с Эми собирались детально обсудить, что следует говорить на судебном заседании, когда мне станут задавать вопросы, а затем, возможно, устроят перекрестный допрос. Но это не имело большого значения.

— Конечно, я приду, — пообещал я.

 

61

Похоронное бюро в деревне Уиннетка ничем не отличалось от других подобных заведений: тишина, чистота, аккуратность. Люди, работающие здесь, оказались вежливыми и обходительными. Стены бюро были выкрашены в неяркие оттенки пурпурного и розового цвета. И цветы — точно в таких же красках.

Когда я вошел, мне сразу же бросилась в глаза стоящая на подставке большая фотография Стюарта. На ней Стюарт был запечатлен совсем не таким, каким я его помнил: черно-белый снимок, по-видимому, сделан в день его свадьбы, то есть в начале пятидесятых годов. Я заметил лишь отдельные черты того Стюарта, которого я знал: глаза, кривая улыбка… Но при этом у него была густая шевелюра и крепкие, как у атлета, плечи.

За те несколько недель пребывания в отделении интенсивной терапии я довольно много узнал о нем. Он женился на своей подружке по колледжу, которую звали Энн-Мари. Они прожили в браке сорок шесть лет и нажили четверых детей и тринадцать внучат. В то время я, пожалуй, даже мог бы перечислить их всех по именам. Теперь же, три года спустя, я уже не помнил имен, и это почему-то вызывало у меня чувство вины.

Народу собралось много, и я был рад, что столько людей пришло почтить память Стюарта. В подобных ситуациях я всегда задавал себе вопросы, на которые невозможно ответить, — как, например, имеет ли значение, сколько народу собралось на похороны; знает ли Стюарт, что мы все сейчас здесь, чтобы почтить его память; смотрит ли на нас с небес, или же он не более чем труп, лежащий в гробу.

Стюарт как-то раз сказал мне, когда у нас вдруг зашел разговор об этом (неприятная тема, но на тот момент неизбежная), что похороны нужны не мертвым, а живым, потому что они дают им возможность дать выход своему горю.

Но мне хотелось убедить себя в том, что я делаю это сейчас для него. Я не хотел находиться здесь, но все же пришел — пришел ради него. Я был у него в долгу: ведь Стюарт тогда в отделении интенсивной терапии в некотором смысле спас мне жизнь.

Я разыскал Грейс — его дочь, которая три года назад потеряла свою дочь — девочка умерла в реанимации. Лицо женщины было сильно заплаканным, и ее движения свидетельствовали о том, что она измождена. Но она мне ласково улыбнулась, и мы обнялись. Она представила меня своим родственникам, с одним из которых я раньше уже встречался.

— Это тот полицейский-детектив, о котором я часто рассказывала, — сообщила она. Они, видимо, и в самом деле обо мне уже слышали, потому что стали благодарить меня за анекдоты. Они напомнили мне — каждый из них — о том, что Стюарт, проснувшись утром, первым делом включал свой ноутбук и проверял, не разместил ли я в «Фейсбуке» новые видеозаписи.

— Вы очень сильно поддержали его, когда умерла Аннабель, — сказал мне один из его сыновей, отведя меня в сторонку и заговорив о погибшей внучке Стюарта. — Он считал, что, если бы не вы, он не смог бы этого пережить.

Я пошел в комнату для посетителей и стал ждать своей очереди, чтобы подойти к открытому гробу. Лежащий в нем мертвый Стюарт был более-менее похож на того Стюарта, которого я знал. Лицо, правда, казалось восковым и неестественным, но визажист все же неплохо сделал свою работу. Я прикоснулся к гробу и произнес молитву, сам толком не понимая, какая от этого может быть польза. Затем я опустился на стул и сидел молча. Я здесь больше никого не знал, да и задерживаться долго не собирался. Я вообще-то уже кое-куда опаздывал, но пока еще не был морально готов встать и уйти.

Мне припомнились слова, сказанные сыном Стюарта. На самом деле я не чувствовал, что чем-то помог Стюарту в отделении интенсивной терапии. По-моему, все было как раз наоборот: это он помогал мне. Он дал мне возможность излить свое горе: подставил плечо и позволил поплакаться в жилетку. Я рассказывал ему какие-то дурацкие анекдоты, чтобы не терзаться непрерывно в течение двадцати трех мучительных дней (если быть более точным, то в течение 561 часа). Он помог мне не мучить себя ежеминутно вопросом, что если, как говорится, на все есть воля Божья, то неужели эта воля заключается в том, чтобы моя трехлетняя дочь — моя милая девочка — умерла.

Стюарт был настырным, сварливым человеком, который не стеснялся в выражениях. Он требовал от врачей, чтобы сообщали все без утайки. «Перестаньте нянчиться со мной, — бывало, говаривал он, — расскажите, как есть на самом деле». Он не раз повторял, что в жизни человека наступает определенный момент, когда ему надоедает слушать всякую ерунду. Ему нужна только правда, только то, что происходит на самом деле. «Реши для себя, что для тебя в жизни важно, — наставлял он, — и сконцентрируйся на этом. Все остальное — ерунда».

Я уже задумывался, а не достиг ли и я в своей жизни того самого момента, хотя я и был намного моложе Стюарта. Мне ведь тоже надоела ложь! Хватало и того, что я в своей профессиональной деятельности гонялся за нехорошими людьми — а иногда и дрянными полицейскими. С лихими людьми я вполне мог справиться. Кто-то ведь должен отделять нас от них, и я делал это не хуже любого другого полицейского.

Но вот теперь у меня на линии прицеливания находились близкие люди. Хуже того, я тоже находился на их линии прицеливания. Мы с Пэтти едва ли не обвинили друг друга в убийстве Рамоны Диллавоу. С Кейт практически перестали разговаривать из-за взаимных намеков-обвинений в воровстве маленькой черной книжки. Эми поначалу хотела снести мне голову, а теперь при каждом прикосновении друг к другу у нас возникает ощущение, будто начался фейерверк.

Я уже не знал, кому могу доверять. Не понимал, как себя вести. Не ведал, как любить. Я поступал как-то не так даже по отношению к Стюарту — моему другу Стюарту, к которому не испытывал других чувств, кроме глубочайшей благодарности и крепкой привязанности. Да, я поддерживал с ним связь, но делал это дистанционно. Я ведь давно перестал навещать его в доме престрелых, не водил его куда-нибудь пообедать, выпить пива или просто подышать свежим воздухом. Нет, я просто отправлял видеозаписи своих спонтанных выступлений в баре и пересказанных анекдотов. Это, конечно, его развлекало и подбадривало, да, но я делал это на расстоянии, через Интернет. Я был комиком — человеком, который поднимет вам настроение, стоя на сцене, держа в руке микрофон, разговаривая со слушателями, сидящими в темном помещении бара, или же размещая видеозаписи своих выступлений в «Фейсбуке». Я чувствовал, что делаю что-то хорошее, но в этом не было ничего личного, милого, душевного.

Я все делал дистанционно. Потому что сближение причиняло слишком много боли…

Я встал и, чувствуя слабость в коленях, повернулся, чтобы направиться к выходу.

И тут я увидел Эми Лентини: она сидела в трех рядах от меня и была одета в черное.

Я подошел к ней.

— Я пришла на случай, если вам понадобится поддержка, — сказала она.

Она вложила свою руку в мою. Я взял ее вторую руку, крепко сжал и посмотрел прямо ей в глаза. Из моего рта, сжимающегося от волнения, невольно вырвались слова — жесткие и шершавые, как наждачная бумага. Я произнес их шепотом — возможно, из-за того, что мы находились на похоронах, но скорее всего, из-за того, что я придавал им необычайно большое значение и опасался ответа, который мог услышать.

— Я могу вам доверять? — прошептал я. — Я имею в виду, доверять в полной мере?

Она впилась взглядом в мои глаза. Она не знала, какие мысли витают у меня в голове, но в данных обстоятельствах, памятуя, как я познакомился со Стюартом, и всю мою предысторию, вполне могла обо всем догадаться. Она, похоже, почувствовала, что для меня чрезвычайно важно то, о чем я спрашиваю, и что ничего более серьезного давно не было в моей жизни.

— Вы можете доверять мне, Билли, — едва слышно ответила она. — Клянусь вам, что можете.

 

62

Я ехал на своем автомобиле следом за Эми. Завтра должны начаться предварительные слушания в деле об особняке-борделе, фигурантами которого стали мэр и архиепископ третьего по величине города страны, а также добрый десяток других важных особ. Вся страна будет наблюдать за этим судебным разбирательством. Все глаза будут прикованы к прокурору, к Эми и ко мне — ключевому свидетелю, когда адвокаты из всех уголков Соединенных Штатов (самые высокооплачиваемые практикующие адвокаты) будут по очереди пытаться рассечь на куски мои показания, как лейтенант Майк Голдбергер разрезал яичницу на своей тарелке за завтраком.

Весь сегодняшний день адвокаты будут точить ножи, устраивая тренировочные перекрестные допросы с коллегами и пытаясь спрогнозировать, какие трещины можно найти в плотине моих показаний. Они будут выискивать способы убедить судью, что у меня не было оснований устраивать облаву в борделе, что произведенные мною аресты нарушили Четвертую поправку и что их клиентов следует отпустить на свободу в связи с нарушением юридических формальностей при аресте.

Мы с Эми тоже собирались провести своего рода генеральную репетицию.

Однако, направившись из Уиннетки по магистрали Лейк-Шор-драйв, она не поехала сразу по кратчайшему маршруту до центра города — туда, где находился ее кабинет. Она свернула раньше — в районе Ирвинг-Парк, и мне пришлось ехать следом за ней по каким-то боковым улицам в районе Ригливилль, пока она не остановилась.

Она вышла из машины, повесила сумочку на плечо и подошла к не очень высокому многоквартирному дому. Я тоже вышел из автомобиля и отправился за ней. Она набрала на кодовом замке комбинацию цифр, и входная дверь, заверещав, открылась.

Я молча следовал за Эми. Мы прошли через вестибюль к лифту, поднялись на шестой этаж и, миновав коридор, оказались около ее квартиры. Она отперла дверь, и мы зашли внутрь. Едва я закрыл за собой дверь, Эми повернулась ко мне и прижалась своими губами к моим.

Мы медленно раздевались, наслаждаясь процессом. Я помогал ей снимать блузку, и мои руки ласково гладили ее плечи. Опустившись на колени, чтобы стащить с нее брючки, я стал водить ладонью по изгибу ее ноги. От нее пахло чем-то свежим. Я не мог точно определить, что это за запах, но он был ярким, чистым, новым.

Мы прошли вместе в спальню — она впереди, я сзади — и рухнули на кровать. Мы продолжали делать все очень медленно, наслаждаясь каждым моментом, каждым прикосновением к коже, каждым тихим стоном. Ее рука скользнула к моим интимным местам — от ее прикосновений я стал возбуждаться сильнее, и вот уже пришло время ускорить наши действия. Но я не хотел ничего ускорять, не хотел торопиться. Я наслаждался каждой секундой, желая хорошенько запомнить прекрасные моменты. Я мечтал, чтобы время остановилось и то, что сейчас происходит, стало единственным в моей жизни… Ни лжи, ни подозрений, ни боли. Только это.

Когда я вошел в нее, она тихонько охнула, глядя мне прямо в глаза. Затем откинула голову назад и стала дышать быстрее. Я почувствовал внутри себя так много тепла, так много энергии, что мне показалось, я сейчас взорвусь. Мы двигались абсолютно синхронно, наши тела вздымались и опускались вместе. Я чувствовал и кое-что еще — что-то такое, что можно назвать не иначе, как душевным спокойствием.

Я почувствовал себя в полной безопасности, причем, насколько помню, впервые в жизни.

Когда это произошло, когда больше не было сил сдерживаться, я подавил в себе невольное желание ускорить темп. Я позволил, чтобы все происходило как бы само по себе, я позволил этому медленно высвобождаться из меня. Я слышал как бы со стороны, как вскрикивал я сам и как повизгивала Эми. Возникло ощущение, что мы сидим на «американских горках» и крепко держимся за поручни, а вагончик стремительно летит вниз.

— О господи, — прошептала она, когда мы закончили.

В тот день мы еще нескоро приступили к подготовке к судебному заседанию. Эми сказала, что мы уже и так готовы отразить самые изощренные выпады против нас, и она, возможно, была права. Вместо того чтобы заняться мозговым штурмом, мы заказали китайскую еду и, сидя на диване, с удовольствием поглощали курицу «гунбао» и лапшу. Мы болтали не о судебных разбирательствах, а о музыке, литературе и путешествиях. Я узнал, что она когда-то была концертирующей скрипачкой. Она целый год училась за границей — во Флоренции, а ее младший брат прошел отбор для участия в Олимпийских играх как конькобежец. А еще она не умеет плавать и считает, что в ее возрасте уже стыдно учиться.

Это был лучший день за очень длительный период.

Мы снова легли в постель. Теперь я чувствовал себя более самоуверенным, действовал по привычной схеме, и наше физическое слияние получилось уже совсем другим — стремительным и по-животному агрессивным. У меня появилось отчетливое ощущение, что каждая интимная встреча с Эми Лентини будет не похожей на другие, уникальной — как уникальна каждая снежинка.

Мы решили, что ночь лучше провести порознь. На следующий день нужно было с утра пораньше подготовиться к судебному заседанию. Потому мы договорились встретиться за час до начала заседания возле здания суда — на перекрестке 26-й улицы и Калифорния-стрит.

Я ехал в машине домой, что-то напевая себе под нос и чувствуя, что конечности стали резиновыми, а тело — невесомым. В моих ощущениях что-то изменилось. Мне стало казаться, что, совершив поступок, который окружающие так или иначе мне пророчили, я «повернул за угол».

Приехав домой, я достал из почтового ящика корреспонденцию и только потом увидел, что в щель между дверью и косяком вставлен конверт размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов. Никаких надписей на нем не было.

Я положил почту на стол и открыл конверт. Внутри оказалась одна-единственная глянцевая фотография. Я без труда узнал особняк и ступеньки, ведущие к его входу. Похоже, это была очередная из скандальных фотографий, которые периодически публиковала в интернет-издании Ким Бинс. Запечатленный на снимке человек вел себя очень осторожно: низко опустил голову и высоко поднял воротник пальто. Видимо, не хотел, чтобы его заметили и узнали.

Но от фотоаппарата скрыться не удалось. Фотограф сумел снять крупным планом лицо этого человека.

Отрицать бесполезно. На снимке отчетливо видно, что человеком, который поднимается по ступенькам особняка-борделя, является не кто иной, как Эми Лентини.