Кошки-мышки

Паттерсон Джеймс

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОХОТА НА ЧУДОВИЩЕ

 

 

Глава 20

В Нью-Йорке, на вокзале Пенн Стейшн как раз начинался час пик, когда туда прибыл Сонеджи. Он поспел вовремя, точно по расписанию, ко второму акту своего шоу. О Господи, он тысячу раз мысленно переживал этот чудесный момент!

Легионы жалких уставших людишек направлялись к своим домам. Там каждый из них сразу же ткнется головой в подушку (эти простофили не слишком занимали Гэри), отключится буквально на мгновение, затем поднимется и вновь пошлепает на вокзал к поездам. Боже мой! И после этого они смеют называть его сумасшедшим!

Сейчас Гэри пребывал в состоянии эйфории. Да, именно этой минуты он ждал – сколько? – вот уже более двадцати лет. Именно этой!

Ему обязательно требовалось попасть в Нью-Йорк между пятью и пятью тридцатью. И вот он здесь. Итак, встречайте: перед вами неповторимый Гэри Сонеджи! Он представлял себе, нет, он даже видел себя возникающим из глубоких темных тоннелей Пенн Стейшн. Правда, он сумел предвидеть и то, какая ярость охватит его разум, когда он поднимется наверх. Он знал это еще до того, как услышал музыку, несущуюся из репродукторов. На этот раз его слух осмелился раздражать оркестр Джона Филипа Соуза: этакие дешевенькие, почти цирковые марши, смешивающиеся в безумный коктейль с металлическим голосом диктора, объявляющего прибытие и отправление поездов.

– Вы можете начать посадку через ворота А на путь 8. Поезд отправляется до Бэй-Хед-Джанкшн, – раздался механический голос, обращающийся к пассажирам.

Все садимся на поезд до Бей-Хед-Джанкшн! Все вместе, вы, жалкие идиоты, поганые дешевые роботы!

Внимание Сонеджи привлек туповатого вида носильщик с таким отсутствующим взглядом, словно жизнь покинула этого мужчину лет тридцать назад.

– Никто не справиться с очень злым человеком, – бросил Сонеджи проходящему мимо носильщику. – Ты меня понял? Ты слышал, что я тебе сказал?

– Да пошел ты… – отозвался тот. Сонеджи хохотнул. Ему удалось выдавить хоть какой-то ответ из этой угрюмой подавленной скотины. А такие были повсюду. В последнее время миллионы подобных тварей окружали его.

Он уставился на носильщика и решил наказать его – оставить в живых.

Сегодня не твой день для того, чтобы умирать. Твое имя пока что останется в Книге Жизни. Гуляй себе дальше.

Гэри охватила ярость. Но он заранее знал, что это произойдет. Перед глазами все побагровело. Кровь, разом ударившаяся в мозг, отдавалась в висках тяжелыми ударами. Вот это уже плохо. И совсем не способствует разумному поведению и мышлению. Кровь? Неужели эти ищейки, идущие по кровавому следу, успели что-то вычислить?

Вокзал был переполнен толкающимися, пихающимися и рычащими себе что-то под нос ньюйоркцами в их наихудшем виде. Эти проклятые пассажиры всегда были на удивление агрессивными и всегда раздражали Сонеджи.

Неужели никто из них не понимает этого? Ну разумеется, кое до кого, может быть, и доходит. И что же они могут сделать, чтобы улучшить положение? Да ничего! Наоборот, они становятся все более агрессивными и несносными.

Правда, ни один из них даже не приблизился к его состоянию, к тому гневу, который в нем кипел. Потому что ненависть Гэри была чистой. Можно сказать, рафинированной. Он сам представлял собой гнев. Ведь он мог совершать такое, о чем они и мечтать не смели. Их гнев и ярость казались какими-то неубедительными, размытыми, взрывающимися разве что в их собственных пустых головах. Только он один отчетливо видел гнев и быстро реагировал в соответствии с этим.

А как приятно находиться внутри Пенн Стейшн, создавая очередную сцену своего собственного спектакля! Настроение у Гэри снова стало повышаться. Он воспрял духом. Сейчас он все видел ясно, очень ясно, в трехмерном пространстве. Закусочные, дотки со всевозможными пончиками и крендельками… И, разумеется, ощущал вездесущий рокот поездов внизу. Именно так он все и представлял себе до этого дня.

Он прекрасно знал, что совершится в следующий момент и чем все закончится.

Гэри Сонеджи прижимал к ноге нож с шестидюймовым лезвием. Оружие было достойно зависти любого коллекционера. Рукоятка, инкрустированная настоящим перламутром и коварный змеевидный клинок – настоящий малайский крисс. «Дорогой нож для дорогого клиента», – сказал когда-то Гэри слащавого вида продавец. «Заверните», – коротко бросил Сонеджи, и с тех пор так и держал оружие упакованным. Он намеревался использовать его только в крайнем, особом случае, как, например, сейчас. Или как когда-то давным-давно, когда Гэри убил этим ножом сотрудника ФБР Роджера Грэхэма.

Он миновал магазин «Гудзон Ньюс», где с блестящих журналов в мир, а также и конкретно на него – Гэри – пялились всевозможные известные лица, пытаясь заинтересовать собой проходящих мимо. Сонеджи не переставали толкать локтями бывшие попутчики-пассажиры. Господи, да прекратится это когда-нибудь?

Ух, ты! Наконец-то на глаза ему попался подходящий экземпляр, просто мечта, всплывшая из детства. Вот он, этот тип! Сомнений даже быть не может. Гэри узнал и лицо, и походку, короче, все до мелочей. Это был тот самый знакомый мужчина в деловом сером в полоску костюме, который, как две капли воды, походил на родного отца Сонеджи.

– Кажется, ты уже давно добивался этого! – неожиданно зарычал Гэри на мистера Серого-в-полоску. – Ты давненько напрашивался!

Он выкинул вперед руку с ножом и почувствовал, как лезвие вошло в плоть. Все произошло именно так, как и ожидал этого убийца.

Бизнесмен успел увидеть, как нож скользнул рядом с сердцем и вонзился ему в грудь. Испуганный, удивленный взгляд на мгновение остановился на лице, и через секунду мужчина тяжело упал на бетон вокзала. Он был мертв: глаза закатились, а открытый рот замер в беззвучном крике.

Сонеджи прекрасно понимал, что ему необходимо делать дальше. Он развернулся влево и полоснул ножом следующую жертву – какого-то молоденького бездельника в цветастой рубашке с короткими рукавами. Впрочем, такие подробности не имели никакого значения, хотя некоторые из них иногда надолго заседали у Гэри в голове. Третьей жертвой стал негр, торгующий газетами «Стрит Ньюс». Ну, троих, пожалуй, и хватит.

Тем, что имело значение, была сама кровь. Сонеджи с удовольствием наблюдал, как драгоценная жизненная влага разливалась по грязному, заплеванному и изгаженному вокзальному полу. Она брызгала на одежду других пассажиров, разливалась лужами под мертвыми телами. Кровь является неопровержимой уликой. Ее будут изучать и полицейские, и фэбээровцы. Пусть Алекс Кросс попытается разгадать загадку крови.

Гэри Сонеджи бросил нож. Повсюду на вокзале уже раздавались крики. Началось всеобщее смятение. Постепенно паника на Пенн Стейшн достигла своего апогея, и теперь, казалось, шум мог разбудить и мертвых.

Гэри взглянул на лабиринт бестолковых указателей. Правда, буквы на них оказались достаточно понятными и аккуратными: «Выход на 31-ю улицу», «Проверка посылок и бандеролей», «Справочное бюро», «Выход к станции метро».

Сонеджи хорошо знал, как ему следует убраться с вокзала. Все это было продумано давным-давно, и решение принято задолго до сегодняшнего дня.

Он поспешно бросился назад к тоннелям, и никто даже не попытался остановить его. Теперь он снова стал Злым Мальчиком. Может быть, его мачеха была права, называя его так. И не только в этом. Теперь его наказанием станет путешествие по нью-йоркскому метро.

Бр-р-р! Какой кошмар!

 

Глава 21

Ровно в семь часов вечера на меня вдруг снизошло сильнейшее и весьма странное чувство, напоминавшее внезапное прозрение. Я ощущал себя так, словно выбрался из собственного тела и наблюдаю за собой со стороны.. Я направлялся домой и как раз проезжал мимо школы Соджорнер Трут. Увидев машину Кристины Джонсон, я резко затормозил.

Затем я спокойно выбрался из своего автомобиля, решив дождаться Кристину. Целая гамма чувств одолевала меня. Сейчас я был раним как никогда. К тому же ждать ее в такое время было даже нелепо. Вряд ли Кристина задержалась в школе допоздна.

Однако в четверть восьмого миссис Джонсон вышла, наконец-то, из дверей своего владения. Лишь только я заметил ее, как тут же понял, что у меня, как у школьника, перехватило дыхание. Но, может быть, как раз мальчишкой-подростком я и должен был себя почувствовать? Может быть, в этом нет ничего страшного, а, напротив, все идет, как надо? Мне, по крайней мере, было очень хорошо.

Кристина выглядела так свежо и привлекательно, словно рабочий день только начался. На этот раз на ней было желто-голубое платье, удачно подчеркивающее ее талию, на ногах – голубые туфли на каблуках и с ремешками на пятках. Туалет дополняла такая же голубая сумочка, небрежно перекинутая через плечо. В моей голове тут же зазвучала мелодия песни «Ожидая, когда можно будет выдохнуть». Итак, все в порядке.

Я ожидаю.

Кристина заметила меня, и взгляд ее стал обеспокоенным. Она заторопилась и ускорила шаг, как будто ей срочно нужно было попасть в какое-то место. В любое место, но только не оставаться здесь.

Она скрестила руки на груди, и я тут же подумал про себя, что это весьма дурной знак. Если верить языку жестов, это могло означать, что миссис Джонсон чего-то боялась и пыталась себя защитить. Одно мне стало понятно сразу же: Кристина не желает меня видеть.

Я прекрасно понимал, что мне не следовало являться сюда, не надо было тормозить у школы. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне было жизненно необходимо узнать, что же все-таки произошло, когда мы расставались. Только это, более ничего. Простое и честное объяснение. И пусть даже при этом мне будет очень больно.

Я набрал в грудь воздуха и двинулся навстречу ей.

– Привет, – начал я. – Не хочешь немного прогуляться? Смотри, какой сегодня чудесный вечер выдался! – я с трудом подбирал слова, хотя всегда считалось, что лучше меня болтуна не найдешь во всей округе.

– А ты решил взять короткую передышку во время рабочего дня, длящегося у тебя, как я помню, двадцать четыре часа? – Кристина попыталась улыбнуться.

Я ответил на ее улыбку, одновременно ощущая легкое недомогание во всем теле, и отрицательно помотал головой:

– Нет, я сейчас не на работе.

– Понятно. Ну что ж, можно и прогуляться. А вечер и вправду замечательный, ты это верно заметил.

Мы свернули с F-стрит и вошли в Гарфилд-Парк, который особенно очарователен в начале лета. Мы долго шли молча и наконец остановились у бейсбольного поля, кишевшего детьми. Игра была в полном разгаре.

Сейчас мы находились недалеко от фривея Эйзенхауэра, и шум проезжавших где-то поблизости автомобилей показался мне даже успокаивающим. Цвели тополя, благоухала жимолость. Родители с маленькими ребятишками развлекались в парке, кто как может. В общем, у всех было превосходное настроение.

Я живу по соседству с этим парком вот уже тридцать лет, и в дневное время он всегда кажется мне безмятежным местом. Мы с Марией частенько наведывались сюда, когда она была беременна Дженни, а Деймон только-только научился ходить. Многое из прошлого начинало потихоньку стираться в моей памяти. Может, оно и к лучшему, хотя все это одновременно очень грустно.

Первой тишину нарушила Кристина, которая до сих пор смотрела только себе под ноги:

– Прости, Алекс, – тихо произнесла она и впервые за долгое время подняла на меня свои милые глаза. – Прости за вчерашний вечер. За тот неприятный эпизод возле моей машины. Мне кажется, я просто запаниковала. Если уж быть честной до конца, то я и сама до сих пор не могу понять, что же произошло.

– Давай будем честными друг перед другом, – поддержал я ее мысль. – Почему бы и нет?

Я видел, что ей трудно говорить, но мне было необходимо знать все о ее чувствах. Мне не хватило тех кратких объяснений возле ресторана.

– Я хочу попытаться рассказать о том, что со мной случилось, – продолжала Кристина. Она сжала ладони в кулаки и нервно постукивала ногой по земле. И снова я вспомнил язык жестов. Какие плохие знаки!

– Возможно, тут во всем моя вина, – вставил я. – Ведь это именно я настаивал на том, чтобы мы поужинали вместе. И надоедал до тех пор, пока…

Кристина протянула руку и накрыла ею мою ладонь:

– Пожалуйста, дай мне закончить. – Полуулыбка вновь возникла на ее губах. – Я хочу, чтобы все было выяснено между нами раз и навсегда. Кстати, я сама собиралась тебе позвонить. И сегодня же вечером, после работы, я бы так и поступила.

– Мне кажется, ты немного нервничаешь. Как, впрочем, и я сама, – продолжала она. – Боже мой, да я чуть ли не с ума схожу. Я прекрасно понимаю, что обидела тебя в лучших чувствах, а я ведь не хотела этого. Только не это. Тебя нельзя обижать.

Я заметил, что Кристину начинает лихорадить. Когда она заговорила снова, голос ее дрожал:

– Алекс, мой муж погиб в результате насилия, с которым тебе приходится сталкиваться каждый день. Ты умеешь принимать мир таким, каков он есть. А для меня это трудновато. Я не из таких людей, и мне было бы просто невозможно вынести еще одну потерю. Я не выдержу этого. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне кажется, я объясняюсь чересчур запутанно.

Теперь я понемногу начал соображать, в чем дело. Мужа Кристины убили в прошлом декабре. Она и раньше рассказывала мне, что у них были некоторые проблемы во взаимоотношениях, но, тем не менее, она любила его. Ей пришлось самой увидеть, как стреляют в мужа, он скончался прямо у нее на глазах. В тот момент она бросилась ко мне, и я держал ее в своих объятиях. Я был в том же доме, поскольку участвовал в расследовании одного сложного дела об убийстве.

Мне снова захотелось обнять ее, как тогда, но сейчас я понимал, что такая реакция была бы не к месту. Кристина съежилась, словно замерзла. Я знал, что она переживает в данную минуту.

– Пожалуйста, выслушай меня, Кристина. Я не собираюсь умирать. Ну, разве что только тогда, когда подберусь к девяноста годам. Я слишком упрямый и настойчивый. Раз сказал, значит, так оно и будет. Выходит, мы можем быть вместе даже больше, чем прожили до сих пор. Впереди еще сорок с хвостиком лет. Ну, конечно, это слишком много для того, чтобы избегать друг друга.

Кристина покачала головой, не отводя взгляда. Наконец, она улыбнулась:

– Мне действительно нравится, как работает твоя не совсем нормальная голова. В одну секунду ты – детектив Кросс, а уже через несколько мгновений – милый ребенок с открытой душой и добрейшим сердцем, – она закрыла лицо ладонями. – Господи, я уже не соображаю, что говорю.

Внезапно, как будто все внутри меня подсказало, что надо делать. Я медленно, очень медленно протянул руки к Кристине, и она очутилась в моих объятиях. Я почувствовал, будто сейчас растаю, и мне это понравилось. Мне было даже приятно, что ноги мои подкашивались и немного дрожали.

Впервые мы с Кристиной поцеловались. Ее губы оказались мягкими и сладкими. Она прижалась ко мне и не стала высвобождаться, чего я поначалу так боялся. Я провел кончиками пальцев по одной ее щеке, потом по другой. Кожа была удивительно гладкой, и у меня даже неожиданно закололо в пальцах. Мною внезапно овладело такое чувство, будто я долгое время был лишен возможности дышать, и только теперь смог набрать полную грудь воздуха. Да, я снова мог вздохнуть. Я чувствовал себя живым.

Кристина закрыла глаза и долгое время не открывала их. Когда же она, наконец, снова взглянула на меня, то прошептала:

– Именно так я все себе и представляла. Не менее пятисот раз.

В этот самый момент случилось самое худшее, чего я мог ожидать: мой пейджер начал противно пищать.

 

Глава 22

В шесть часов утра сирены нью-йоркских полицейских машин и карет скорой помощи завывали в переполненном транспортом районе Пенн Стейшн в радиусе примерно пяти кварталов вокруг вокзала. Детектив Маннинг Голдман припарковал свой синий «Форд Таурус» перед зданием почты на Восьмой авеню и помчался на место преступления, туда, где были совершены убийства.

Пешеходы на деловой улице останавливались и оглядывались на бегущего Голдмана. Они вертели головами во все стороны, пытаясь понять, что произошло и как это связано с мчащимся во весь опор полицейским.

У Голдмана были длинные рыжевато-серые волосы, а подбородок украшала пегая бородка. В мочке одного уха сияла золотая серьга. Он скорее напоминал ушедшего на покой рок – или джаз-музыканта, чем детектива по расследованию убийств.

Напарником Голдмана был начинающий детектив Кармин Гроуз. Крепкого телосложения, с черными волнистыми волосами, он смахивал на молодого Сильвестра Сталлоне – сравнение, которое он ненавидел. Голдман редко беседовал с напарником, так как считал, что тот еще не достиг возраста, в котором могут высказать что-нибудь дельное.

Тем не менее, Гроуз послушно следовал за пятидесятивосьмилетним Голдманом – старейшим манхэттенским детективом, работавшим на улицах города, возможно, умнейшим, но и сварливейшим выродком, какого только приходилось встречать Кармину на своем жизненном пути.

Не будучи силен в политике, Голдман, тем не менее, всегда придерживался крайне консервативных взглядов на арест, права преступников и смертную казнь. Он был уверен, что любой имеющий хотя бы какие-то мозги и проработавший хоть час на месте убийства должен безоговорочно разделять его мнение. Что же касалось прав женщин или однополых браков, тут Голдман выступал таким же либералом, как и его тридцатилетний сын-адвокат. Хотя, разумеется, эти мнения он предпочитал не афишировать. Меньше всего ему хотелось, чтобы пострадала его репутация «несносного ублюдка». Случись такое, Голдману только бы и оставалось, что общаться с сопляками, вроде «Ловкача» Гроуза.

Голдман находился в прекрасной форме, так как, в отличие от Гроуза, не злоупотреблял посещениями забегаловок «фаст-фуд», бесконечными колами и сладким чаем. Он бежал, преодолевая встречный поток пассажиров, в панике покидающих вокзал. Убийства, о которых знал Голдман, частенько происходили в залах ожидания вокзала.

Детектив подумал о том, что убийца неспроста выбрал именно час пик. Или преступник был психом, или преследовал какую-то свою цель, раз не испугался такого количества народа.

«Что же привело этого ненормального в час пик на Пенн Стейшн?» – размышлял на бегу Маннинг. У него уже зародилась одна неприятная теория, но он решил пока оставить ее при себе.

– Маннинг, вы считаете, что убийца еще где-то внутри? – послышался за спиной детектива голос Гроуза.

У Кармина была отвратительная привычка обращаться ко всем по имени, будто они его приятели по бойскаутскому лагерю.

Голдман проигнорировал его вопрос. Он не считал, что убийца околачивается на Пенн Стейшн. Эта тварь уже давно разгуливает по городу. Вот это-то и беспокоило детектива больше всего. От одной этой мысли ему становилось дурно, хотя за последние два года работы можно было уже и привыкнуть.

Два продавца с товаром на тележках словно нарочно отрезали полиции доступ к месту преступления. На одном из лотков красовалась надпись «Кожаные плащи Монтего», а на другом: «Из России с любовью». Голдман мысленно послал их на Ямайку и в Россию, сопроводив пожелание отборной руганью.

– Полиция Нью-Йорка! Убирайте к черту свои колымаги! – заорал он на продавцов.

Протолкавшись через толпу зевак, других полицейских и персонала вокзала, он очутился перед телом черного в поношенной одежде, с заплетенными по последней моде косичками. По полу вокруг трупа были разбросаны заляпанные кровью номера «Стрит Ньюс», поэтому Голдман без труда определил и род занятий жертвы, и причину ее пребывания на вокзале.

Подойдя вплотную, детектив увидел, что жертве было около тридцати лет, но столько крови на месте убийства Голдман не наблюдал ни разу. Труп почти плавал в огромной ярко-красной луже.

Маннинг подошел к мужчине в синем костюме с красно-голубым жетоном «Амтрек» на груди.

– Детектив по расследованию убийств Голдман, – представился он ему, блеснув полицейским значком. – Пути 10 и 11, – указал Маннинг пальцем на стрелки. – Откуда прибыл поезд непосредственно перед убийством?

Вокзальный служащий вынул из нагрудного карман толстый буклет и пролистал его:

– Последний поезд на десятом… «Метролайнер»… Из Вашингтона. Остановки следующие: Филли, Уилмингтон, Балтимор.

Именно этой информации Голдман ждал и боялся: он уже знал о побоище, устроенном на вокзале в Вашингтоне. Нетрудно было догадаться, что убийце удалось скрыться и что у него имеется определенный план.

Детектив был уверен, что убийца на Юнион Стейшн и здесь, на Пенн – одно и то же лицо. И теперь маньяк разгуливает по Нью-Йорку.

– У вас уже есть какие-нибудь соображения, Маннинг? – раздался сзади опостылевший голос Гроуза. Не оглядываясь, Голдман ответил напарнику:

– Да. Я только не пойму: раз есть затычки для ушей и для прочих мест, почему до сих пор не выпустили затычку для пасти?

После этого Маннинг отправился на поиски телефонной будки. Ему требовалось срочно позвонить в Вашингтон. Он был уверен, что Гэри Сонеджи прибыл в Нью-Йорк. Может быть, он задумал какое-то увеселительное турне с убийствами по городам страны. В эти дни было возможно буквально все.

 

Глава 23

На пейджере высветились тревожные новости от полиции Нью-Йорка. На переполненном пассажирами вокзале совершено несколько убийств. Пришлось задержаться на работе далеко за полночь.

Возможно, Гэри Сонеджи находился в Нью-Йорке. Если, конечно, он уже не на пути к следующему городу, где запланировал совершить очередную серию убийств. Что за планы у этого чудовища? Куда он направляется? В Бостон? В Чикаго? Или в Филадельфию?

Когда я добрался до дома, свет в окнах уже не горел. В холодильнике я обнаружил пирог с меренгой и лимоном и тут же прикончил его. На дверце холодильника была прикреплена заметка об Оцеоле Маккарти, которую вырезала откуда-то Бабуля Нана. Оцеола более пятидесяти лет работала прачкой в небольшом городке в штате Миссисипи. Ей удалось накопить 150 тысяч долларов, и она пожертвовала эти деньги Университету своего родного штата. Президент Клинтон прислал ей специальное приглашение приехать в Вашингтон, где торжественно вручил благородной прачке Президентскую медаль Гражданина.

Пирог оказался отличным, но мне требовалось еще подкрепление. Пришлось идти к моему милому шаману.

– Ты еще не спишь, старушка? – прошептал я у дверей спальни Бабули. Она всегда держала ее чуть приоткрытой на тот случай, если детям захочется поболтать с ней или поспать всем вместе в одной кровати.

«У меня – как в лучших магазинах. Я работаю круглосуточно», – обычно шутит Нана. И так было всегда, насколько я помню.

– Это зависит от того, что тебе надо, – раздался из темноты голос Бабули. – Ах, это ты, Алекс! – закашлялась она спросонья.

– А кто еще это может быть? Признавайся! Кого ты ожидала увидеть среди ночи у дверей своей спальни?

– Да кого угодно. Может быть, это мой секрет. Во-первых, это мог оказаться вор-взломщик. Ты же знаешь, в каком криминогенном районе мы живем. Или, допустим, один из моих поклонников…

Вот так всегда. Подобные шутливые перепалки происходят между нами почти ежедневно.

– А может, у тебя появился обожатель, о котором ты хочешь мне рассказать и поделиться своими планами на будущее? – улыбнулся я.

– Нет-нет, что ты, – закудахтала Нана. – Но у меня есть подозрение, что у тебя-то как раз имеется подружка, о которой нам стоило бы побеседовать. Не волнуйся, я буду вести себя благопристойно. Только вскипяти чайник, я хочу чаю. Кстати, в холодильнике есть пирог… По крайней мере, он там был. А ты знаешь, Алекс, у меня действительно есть почитатели среди достойнейших джентльменов!

– Я, пожалуй, пойду поставлю чайник. Что же касается пирога, то он уже отправился в специализированный рай для пирогов и прочих вкусных вещей.

Прошло несколько минут, прежде чем Нана появилась на кухне. Она вырядилась в свой любимый невероятного покроя халат с голубыми полосками и огромными белыми пуговицами спереди. Она выглядела так, будто собиралась начать свой день прямо в половине первого ночи.

– Я могу сказать тебе, Алекс, всего три слова: женись на ней.

Я закатил глаза к потолку:

– Это совсем не так просто, как ты подумала, старушка.

Она налила себе в чашку дымящегося горячего чая.

– Да нет, любимый внучек, все как раз удивительно просто. В последнее время я стала замечать и легкость твоей походки, и приятный задорный блеск в глазах. Ты пропал, мистер. Просто ты, наверное, единственный, кто этого еще не понял. Ну, а теперь рассказывай. Ведь это очень серьезно.

Я вздохнул:

– По-моему, ты все еще витаешь в облаках или никак не можешь окончательно проснуться. Ну, что ж. Задавай свои глупые вопросы.

– Хорошо. Вот если бы я стала брать с тебя, скажем, долларов по девяносто за свои ночные консультации, может быть, тогда ты быстрее согласился бы воспользоваться моим почти фантастическим советом?

Мы оба рассмеялись над ее незлобивой, но весьма уместной шуткой.

– Кристина не хочет со мной встречаться.

– Ай-яй-яй, – покачала головой Бабуля.

– Вот именно, что «ай-яй-яй». Она совершенно не мыслит себя замужем за детективом по расследованию убийств.

Нана улыбнулась:

– Чем больше я узнаю о Кристине Джонсон, тем сильнее она мне нравится. Умная дама. Прекрасная голова на милых плечах.

– Так ты позволишь мне вставить хоть слово? Нана нахмурилась и посмотрела на меня уже серьезней:

– Ты всегда можешь сказать то, что хочешь. Правда, иногда не в тот момент, когда именно тебе этого больше всего хочется. Ты любишь эту женщину?

– С первого раза, как только я увидел ее, я почувствовал что-то необыкновенное. Голова стала прислушиваться к зову сердца. Понимаю, что это звучит странновато, почти безумно.

Нана покачала головой, одновременно умудряясь прихлебывать горячий чай:

– Алекс, как бы ты ни был умен, ты иногда все выворачиваешь наизнанку. Ты вовсе не безумен. Но я поняла это так, что тебе впервые стало хорошо с тех пор, как погибла Мария. Давай вместе посмотрим на те неопровержимые доказательства, которые мы имеем. Мы снова наблюдаем твою легкую пружинистую походку, видим искрящиеся и улыбающиеся глаза. Ты даже со мной в последнее время стал вести себя довольно сносно. А теперь сложи все это вместе. Итак, твое сердце снова заработало!

– Она боится, что я могу погибнуть на своей работе. Ведь ее мужа застрелили, помнишь?

Нана неторопливо поднялась со стула, шаркая тапками, обогнула кухонный стол и вплотную подошла ко мне. Она показалась мне совсем крошечной, даже меньше чем всегда, и я заволновался. Я не мыслил себе жизни без нее.

– Я люблю тебя, Алекс, – произнесла Бабуля. – Как бы ты ни поступил, я все равно буду любить тебя. Женись на ней. Ну, или по крайней мере, просто живите вместе, – тут она рассмеялась. – Даже ушам своим не верю, как я смогла ляпнуть эти последние слова.

Она нежно поцеловала меня и направилась к своей спальне.

– У меня тоже есть поклонники, – раздался ее голос из коридора.

– Выходи замуж за одного из них, – отозвался я.

– Но я не влюблена, господин пожиратель пирогов с меренгой и лимоном. А ты влюблен.

 

Глава 24

Ранним утром, а именно в 6:35, мы с Сэмпсоном сели на «Метролайнер» до нью-йоркской Пени Стейшн. По времени получалось почти то же самое, как если бы мы отправились в аэропорт, потратили время на парковку и формальности с вылетом. К тому же, мне хотелось поразмыслить и составить себе определенное мнение о поездах.

Теория о том, что убийцей с вокзала Пени Стейшн являлся Сонеджи, была выдвинута нью-йоркской полицией. Мне следовало подробней разузнать об убийствах в Нью-Йорке, хотя по почерку они весьма напоминали преступления на Юнион-Стейшн.

Пользуясь удобствами железнодорожной поездки, я мог спокойно порассуждать о Сонеджи. Оставалось непонятным: почему Гэри совершает преступления, больше напоминающие акты отчаяния. Просто какое-то самоубийство.

Я беседовал с Сонеджи десятки раз после того, как арестовал его несколько лет назад. Это было дело Данн-Голдберга. Тогда мне и в голову не приходило, что у него имеются суицидальные наклонности. Слишком уж он был эгоистичен, даже эгоцентричен.

Может, просто кто-то копирует его почерк? В любом случае, чем быни были продиктованы его действия, это в голове не укладывалось. Что изменилось? Совершил ли эти преступления Сонеджи? Может быть, это его очередной фокус? Или очень хитро расставленная ловушка? Каким образом, черт возьми, моя кровь оказалась на снайперской винтовке на Юнион Стейшн?

Что это за западня? И по какой причине? Ясно, что Сонеджи одержим своими преступлениями и без причины, действовать не будет.

Зачем ему убивать на вокзалах совершенно посторонних людей? И почему именно на вокзалах?

– Ого! Шоколадка, у тебя уже голова дымится. Ты в курсе? – Сэмпсон сначала взглянул на меня, а потом обратился к симпатичным попутчикам, сидящим напротив: – Такие маленькие белые колечки дыма. Здесь и здесь. Вам видно?

Он наклонился ко мне и принялся похлопывать меня свернутой газетой по голове, словно пытаясь сбить несуществующее пламя.

Сэмпсон умудряется даже с невозмутимым холодным видом разыграть настоящий фарс. Перемена атмосферы в вагоне не заставила себя ждать. Мы оба расхохотались, и даже наши попутчики оторвались от своих газет, ноутбуков, чашечек с кофе и добродушно заулыбались.

– Фу! Ну, пожар, кажется, потушен, – вздохнул Сэмпсон и захихикал: – Да, приятель, но голова у тебя все равно осталась горячей. Даже страшно прикасаться. Наверняка внутри нее кипели какие-то мудрые мысли. Я угадал?

– Не совсем. Я думал о Кристине, – скромно произнес я.

– Лгунишка. Если бы ты думал о Кристине Джонсон, то пожар возник бы совершенно в другом месте. Кстати, как у вас идут дела? Если, конечно, я имею право задавать подобные вопросы.

– Она великолепна, она лучше всех, Джон. Она неповторима. Она умна и одновременно так забавна. Хи-хи, ха-ха.

– К тому же она почти так же привлекательна, как Уитни Хьюстон, и беспредельно сексуальна. Но это не ответ. Мне интересно узнать, что происходит между вами? Ты скрываешь от меня свою любовь? Моя персональная шпионка, мисс Дженни, доложила, что на днях у вас состоялось свидание. Так ведь произошло величайшее событие, а ты мне ничего не сказал?

– Мы ходили обедать в «Кинкейд». Прекрасно провели время. Отличная еда, приятная компания. Ну, Разве что остается одна ма-а-аленькая проблемка: Кристина боится, что меня убьют на работе и поэтому не хочет со мной связываться. Она до сих пор оплакивает своего мужа.

Сэмпсон понимающе кивнул, а затем сдвинул свои темные очки на нос, чтобы посмотреть на меня при дневном свете:

– Интересно. Все еще оплакивает, говоришь? Это только доказывает, что она достойная женщина. Между прочим, раз уж ты начал запретную тему, могу кое-что сообщить тебе по большому секрету. Если тебя действительно когда-нибудь пришьют, то твоя семья будет носить по тебе траур целую вечность. Я лично понесу факел горести во время похоронной церемонии. Вот так-то. Хотя, наверное, ты все это и сам знаешь. Итак, двое влюбленных, соединенных звездами, все же собираются на следующее свидание?

Сэмпсон любит иногда разговаривать со мной так, будто мы с ним – две подружки из романа Терри Макмиллан. Частенько это бывает как нельзя к месту, что, в общем-то, среди мужчин – явление редкое. Особенно если учесть, какие крутые парни мы с Джоном. Теперь он разошелся вовсю.

– Мне кажется, вам вдвоем просто здорово. Да не один я так считаю. Об этом говорит уже весь город. И твои дети, и Нана, и тетушки.

– Неужели?

Я поднялся со своего места и устроился в другом кресле, через проход. Рядом никого не оказалось, и я спокойно развернул свои записи о Гэри Сонеджи и принялся заново перечитывать их.

– Я думал, что до тебя мои намеки никогда не дойдут, – громко объявил Сэмпсон и пересел, оказавшись напротив меня и развалившись своим огромным телом сразу на двух креслах.

Как всегда, работать с Сэмпсоном было на удивление приятно. Кристина была не права, посчитав, что я обиделся. Сэмпсон и я собирались жить вечно. Нам даже никогда не понадобятся услуги Министерства здравоохранения или пилюли, поддерживающие организм в полном порядке.

– Мы схватим эту задницу Сонеджи сразу же, – уверенно заявил Джон. – Кристина полюбит тебя так же сильно, как ее уже полюбил ты. Все будет просто замечательно, Шоколадка. По-другому и быть не может.

Не знаю, почему, но я пока что не слишком верил в это.

– Я знаю, что ты сейчас проворачиваешь в голове какие-то мрачные мысли, – заметил Сэмпсон, даже не глядя в мою сторону. – Но скоро ты сам все увидишь. На этот раз нас всех ждет самый настоящий счастливый конец.

 

Глава 25

Мы с Сэмпсоном прибыли в Нью-Йорк около девяти часов утра. Я живо вспомнил песню Стиви Уандера о человеке, который впервые приезжает в Нью-Йорк и сходит с автобуса. Он чувствует одновременно и надежду на будущее, и страх перед огромным городом. Он ожидает очень многого. Наверное, большинство людей чувствуют себя так же. Это какая-то универсальная реакция.

Пока мы поднимались по крутым каменным ступеням от подземных путей на Пенн Стейшн, у меня появилось какое-то предчувствие относительно нашего дела. И если я окажусь прав, значит, Сонеджи действительно совершил убийства и здесь, и в Вашингтоне.

– По-моему, я кое-что откопал относительно Гэри, – сообщил я Джону, когда мы приближались к ярким лампам, сияющим на самом верху лестницы. Он повернулся ко мне, но не замедлил шага.

– Я даже не буду гадать, Алекс, потому что моему мозгу далеко до твоего, – заявил он, а потом пробормотал: – И слава Богу за это, Спасителю нашему. Я согласен быть твоим Братом-Болваном.

– Ты хочешь, чтобы я оставил свое предположение при себе? – удивился я. Со стороны главного терминала доносилась музыка. По-моему, в репродукторах звучали «Времена года» Вивальди.

– В общем, в настоящее время я стараюсь приложить все усилия для того, чтобы мысли о Сонеджи и его яростном шоу не вывели меня из равновесия и не вогнали в депрессию. Так расскажи мне поскорее, что пришло тебе на ум.

– Когда Сонеджи находился в Лортонской тюрьме, и мы с ним частенько беседовали, он поведал мне о том, как мачеха запирала его одного в подвале, еще совсем маленького. Он был просто одержим рассказами об этом.

Джон склонил голову набок:

– Ну, получше узнав характер Гэри, я все-таки не могу полностью обвинять в черствости эту несчастную женщину.

– Она держала его там по несколько часов подряд, иногда целые сутки, если его отец в это время уезжал из дома по делам. Она выключала в подвале свет, но Гэри научился припрятывать свечи. И вот он зажигал их и начинал читать о похитителях людей, насильниках, серийных убийцах и прочем отребье.

– И что же дальше, доктор Фрейд? Эти убийцы стали для него образцами для подражания с самого детства?

– Что-то вроде того. Гэри поделился со мной мыслью о том, что, читая обо всех этих зверствах, он мечтал заняться тем же, как только выберется наружу. Его идея фикс заключалась в том, что, выбравшись из темного подвала, он сразу же обретет свободу и власть. Сидя в своем подземелье, он только и думал о том, что совершит, едва выберется оттуда. Кстати, тебе не кажется, что и здесь, и на Юнион Стейшн тоже какая-то подвальная атмосфера?

Сэмпсон продемонстрировал свои великолепные белые зубы. От этого создавалось впечатление, что он относится к вам куда лучше, чем на самом деле:

– Все эти подземные тоннели сродни подвалу из детства Сонеджи, верно? И вот когда он выбирается наружу, то распоясывается и начинает мстить всему миру.

– Я думаю, это неотъемлемая часть того, что происходит сейчас, – согласился я. – Но с Гэри не так все просто. Это лишь одна из черт. Это всего лишь начало.

Наконец мы выбрались на главный уровень Пенн Стейшн. Возможно, этим же путем вышел в город и Сонеджи, прибывший сюда накануне. Все больше и больше я склонялся к мысли о том, что полиция Нью-Йорка полностью права. Сонеджи и есть тот таинственный вокзальный убийца.

Я обратил внимание на толпу отъезжающих, сгрудившихся возле табло с расписанием отправляющихся поездов. Мне казалось, что Сонеджи стоял на том же месте, где сейчас находился я, и вживался в окружающую обстановку – освободившийся из мрака подвала для того, чтобы снова стать Злым Мальчиком! Все еще жаждущий совершать преступления века и удачно воплощать в жизнь свои безумные фантазии.

– Доктор Кросс, я полагаю?

Я услышал громко произнесенное свое имя, как только мы с Сэмпсоном вступили в зал ожидания вокзала. Мне улыбался странно одетый, бородатый мужчина с золотой серьгой в ухе, протягивая ладонь для Рукопожатия.

– Детектив Маннинг Голдман. Очень хорошо, что вы приехали. Гэри Сонеджи был здесь вчера, – в его тоне чувствовалась железная уверенность.

 

Глава 26

Мы с Сэмпсоном поздоровались с детективом и его молодым напарником, который, как казалось, во всем разделял мнение Голдмана. На Маннинге была голубая спортивная рубашка, три верхних пуговицы которой он расстегнул. В вырезе виднелась полосатая майка и густейшая серебристо-рыжая поросль, доходящая до самого подбородка. Напарник Голдмана облачился с ног до головы во все черное. И если говорить о странных парах, то Оскар и Феликс были мне как-то ближе.

Свое повествование Маннинг начал с того, что нам уже было известно о произошедшем на Пенн Стейшн. Нью-йоркский детектив весь излучал энергию и трещал, как пулемет. Свои слова он подкреплял оживленной жестикуляцией, и, казалось, ни на минуту не сомневался в своих способностях и правильности поступков. То, что он вызвал нас принять участие в расследовании, только доказывало это. Наше появление его ничуть не смущало.

– Нам известно, что убийца поднялся по лестнице от платформы номер десять, точно так же, как только что сделали вы. Мы уже побеседовали с тремя пассажирами, которые, возможно, видели убийцу в поезде «Метролайнер», прибывшем из Вашингтона, – объяснял Голдман. Его смуглый темноволосый напарник хранил мертвое молчание. – Тем не менее, мы не располагаем достоверным описанием внешности преступника. Каждый из троих опрошенных выдвигает на этот счет свою версию, что для меня совершенно непонятно. Может быть, вы хоть как-то проясните ситуацию?

– Если это был действительно Сонеджи, то он – непревзойденный мастер по части грима и переодевания. Ему доставляет удовольствие дурачить окружающих, а в особенности – полицейских. Кстати, известно ли, где он сел на поезд? – поинтересовался я.

Голдман сверился с записями в своем блокноте в черной кожаной обложке:

– Этот поезд останавливался в Балтиморе, Филадельфии, Уилмингтоне, на Принстон-Джанкшн, пока не прибыл сюда. Мы предполагаем, что преступник сел на поезд именно в Вашингтоне.

Я посмотрел на Сэмпсона, потом вновь на нью-йоркских детективов:

– Сонеджи когда-то проживал с женой и маленькой дочерью в Уилмингтоне. А родился и вырос он в пригороде Принстона.

– Этой информацией мы не располагали, – признался Голдман. Я обратил внимание, что, разговаривая, Маннинг обращается исключительно ко мне, словно Сэмпсона и Гроуза вообще не существовало. Это было несколько странновато и производило неприятное впечатление.

– Достань мне расписание вчерашнего «Метролайнера». Того самого, что прибыл в 5:10. Хочу еще раз проверить все остановки по пути следования, – почти гавкнул Маннинг на Гроуза. Молодой детектив тут же бросился исполнять приказ.

– Мы слышали, что у вас тут три жертвы, – заговорил наконец Сэмпсон. Я знал, что последние несколько минут Джон составлял о Голдмане свое мнение, и по тону, каким он обратился к детективу, можно было смело сказать, что Сэмпсон внес Маннинга в разряд «задница номер один».

– Об этом говорится на первых страницах всех газет, – процедил сквозь зубы Голдман. Он продолжал держаться нагло и грубо.

– Причина, по которой я поинтересовался… – начал Сэмпсон, из последних сил сохраняя хладнокровие.

Голдман оборвал его совсем уж хамским жестом, махнув своей лапой чуть ли не перед лицом Джона:

– Лучше я покажу вам место преступления, – детектив по-прежнему обращался исключительно ко мне. – Может быть, это натолкнет вас еще на какие-нибудь соображения относительно Сонеджи.

– Детектив Сэмпсон, кажется, обратился к вам с вопросом, – напомнил я.

– Считаю его вопрос бессмысленным. У меня нет времени на пустопорожние беседы. Давайте пошевеливаться. Сонеджи на свободе в моем городе.

– Вы имеете представление о ножах? Вам часто приходилось видеть жертвы резни? – вновь подал голос Сэмпсон, и я понял, что терпение его исчерпано. Черной горой он навис над Маннингом. А если быть точнее, то мы сделали это вдвоем.

– Да. Приходилось, и неоднократно, – ответил детектив. – И мне известно, к чему вы клоните. Для Сонеджи совершенно нехарактерно то, что во всех трех случаях он воспользовался именно ножом. Что же касается орудия убийства, оно представляет собой змеевидное лезвие исключительной заточки. Он полосовал свои жертвы, словно опытный хирург из Нью-йоркского медицинского Центра. Ах, да! Сонеджи нанес на кончик лезвия цианид. Он убивает почти мгновенно. Я только-только хотел рассказать об этом.

Сэмпсон от неожиданности отпрянул. Использование яда для нас обоих явилось потрясающей новостью. Мы с Джоном прекрасно понимали, что нам следует выслушать все, что сможет рассказать нам Голдман. Сейчас не время было переходить на личности или выяснять отношения.

– Были ли раньше известны случаи использования Сонеджи ножей или ядов? – спросил Голдман, с упорством идиота по-прежнему беседуя лишь со мной.

Я уже начал догадываться, что он просто решил использовать меня, выкачав всю полезную информацию. Меня это ничуть не возмутило: делиться информацией в нашей профессии считалось самым обычным делом.

– Нож? Однажды он зарезал агента ФБР. Насчет яда ничего сказать не могу. Хотя меня не удивило бы и это. С детства Сонеджи стрелял из всевозможных пистолетов и винтовок. Ему нравится убивать, детектив Голдман. К тому же он быстро обучается: мог приноровиться и к ножам, и к ядам.

– Поверьте мне, так оно и случилось. Он пробыл здесь всего пару минут, а в результате – три покойника, – и детектив прищелкнул пальцами.

– Много ли крови было на месте убийств? – я задал вопрос, который не давал мне покоя всю дорогу от Вашингтона.

– Здесь было просто море крови. Он наносил очень глубокие раны, а в двух случаях перерезал горло. А что такое?

– Возможно, именно с кровью и есть какая-то связь, – пояснил я. – Стреляя в Вашингтоне, Сонеджи тоже устроил буквально какое-то кровавое месиво, использовав разрывные пули. И все это преследовало определенную цель. Мало того: на своем оружии он оставил следы моей крови, – открылся я Голдману.

«Возможно, Гэри известно, что я уже в Нью-Йорке, – мысленно произнес я. – Вот только теперь неизвестно, кто из нас кого выслеживает».

 

Глава 27

В течение следующего часа Голдман водил нас по вокзалу, показывая места убийств. Контуры тел еще оставались на полу, а отгороженные участки приманивали толпы зевак в и без того переполненный терминал.

Когда мы закончили обследование вокзала, нью-йоркские детективы вывели нас на улицу, где, по их предположению, Сонеджи взял такси и отправился в город.

Я изучал Голдмана и его стиль работы. Маннинг показался мне достаточно хорошим полицейским. Особенно мне понравилась его походка: он задирал нос чуть выше, чем все остальные простые смертные. Это придавало ему надменный вид, несмотря на весьма бранную манеру одеваться.

– Я бы скорее предположил, что он скрылся на метро, – высказался я, когда мы очутились на шумной Восьмой авеню. Над нашими головами висел огромный транспарант, оповещающий горожан о том, что «Кисс» будут выступать в Мэдисон Сквер Гарден. Какая жалость! Я пропускаю такой концерт!

Голдман широко улыбнулся:

– Я подумал о том же. Мнения свидетелей расходятся и по этому поводу. Сейчас меня интересует ваше. Лично я считаю, что Сонеджи воспользовался метро.

– Поезда имеют для него особое значение. Они как бы часть определенного ритуала. Он с детства мечтал об игрушечной железной дороге, но его желание так и не исполнилось.

– Quod erat demonstrandum, – произнес Голдман и ухмыльнулся. – Вот теперь он и убивает людей на вокзалах. Теперь мне все понятно. Удивительно, как он вообще не взорвал весь поезд к чертовой матери.

Даже Сэмпсон рассмеялся, услышав, как Голдман все это подал.

Закончив осмотр вокзала и прилегающих улиц, мы отправились в Главное полицейское управление. К четырем часам я уже знал, какие меры принимает полиция Нью-Йорка, руководствуясь информацией Голдмана.

Что до меня, то я уже почти не сомневался, что убийцей на Пенн Стейшн является именно Сонеджи. Дозвонившись до Бостона, Филли и Балтимора, я тактично предложил местной полиции обращать особое внимание на пассажирские терминалы их вокзалов. Тот же совет получили от меня Кайл Крейг и ФБР.

– А теперь мы собираемся назад в Вашингтон, – обратился я к Голдману и Гроузу. – Спасибо, что пригласили нас поучаствовать. Это нам здорово поможет.

– Если будет что-то новенькое, я обязательно свяжусь с вами. И вы сделайте то же самое, ладно? – Маннинг протянул мне руку, и мы попрощались. – Я абсолютно уверен в том, что мы еще услышим о Сонеджи.

Мне оставалось лишь согласно кивнуть: я тоже в этом не сомневался.

 

Глава 28

Мысленно Гэри Сонеджи пребывал сейчас в 1966 году, в компании Чарльза Джозефа Уитмана, лежа рядом с ним на крыше высотного здания Техасского университета.

И все это помещалось в его невероятном уме!

Много-много раз он так же лежал вместе с Уитманом и после 1966 года, когда этот маньяк-убийца стал для Гэри чем-то вроде образца для подражания. С годами личности других преступников захватывали его воображение, но Чарли Уитман занимал среди них все-таки первое место. То был настоящий американец, каких теперь осталось немного.

Вот, давайте посмотрим. Сонеджи мысленно листал в голове картотеку своих любимчиков: Джеймс Герберти – устроил пальбу без предупреждения в ресторане «Макдональдс» в Калифорнии. Перестрелял двадцать одного посетителя, да причем с такой скоростью, что те не успели выпустить из рук свои жирные гамбургеры. Несколько лет назад Сонеджи проделал то же самое в подражание своему кумиру. Вот тогда-то он и встретился с Кроссом впервые.

Следующий, о ком он вспомнил, был почтальон Патрик Шерилл. Тот стер с лица земли четырнадцать своих коллег в Оклахоме и, скорее всего, являлся родоначальником той паранойи, с которой американцы стали относиться к почтальонам. Из более поздних любимцев Гэри стоило упомянуть и о Мартине Брайанте, отбывавшем срок в исправительной колонии в Тасмании. Заслуживал внимания и Томас Уотт Гамильтон. Его имя, связанное с массовым расстрелом в одной из школ Шотландии, надолго осталось в памяти многих людей по всему миру.

Гэри Сонеджи отчаянно хотелось того же: будоражить умы людей по всему свету и занимать достойное место в сайтах Интернета. И он добьется своего. Он уже давно продумал, как это осуществить.

Но Чарльз Уитман по-прежнему вызывал у Гэри сентиментальные чувства и оставался его любимчиком. Уитман был первым, и стал для Гэри Злым Мальчиком из Техаса.

Господи, сколько же раз Гэри лежал рядом с ним на крыше университета, под слепящим августовским солнцем! Рядом со Злым Мальчиком Чарли.

И все это помещалось в его невероятном уме!

Двадцатипятилетний Уитман был студентом архитектурного факультета Техасского университета, когда устроил свою знаменитую мясорубку. Он затащил на обзорную площадку башни целый арсенал. Башня из известняка возвышалась над студенческим городком футов на триста, и Чарли наверняка ощущал себя Богом.

Прежде чем занять позицию на крыше, он расправился со своими женой и матерью. В тот день по сравнению с Уитманом сам Чарли Старкуетер казался жалким щенком. То же самое можно сказать и о Дике Хикоке и Перри Смите, двух отбросах-панках, которых Труман Капоте обессмертил в своей книге «Хладнокровие». Перед Уитманом они действительно смотрелись как отбросы.

Сонеджи никогда не забывал отрывок из статьи в «Тайм», описывающей историю техасского побоища. Гэри мог слово в слово повторить его и сейчас: «Как многие массовые убийцы, Уитман с детства считался образцовым мальчиком. Таких, как он, матери, живущие по соседству, всегда ставят в пример своим непутевым чадам. Чарли даже работал в алтаре Римской Католической Церкви и был разносчиком газет».

Вот это да, черт побери!

Еще один специалист менять личину, однако. Никто и не ведал, о чем Чарли думает, и что, в конце концов, сотворит.

Он удобно расположился прямо под цифрой «VI» циферблата часов башни. В 11:48 утра Чарльз Уитман открыл огонь. Рядом с ним, на окружающем верхушку башни шестифутовом бордюре были аккуратно разложены: мачете, большой охотничий нож, шестимиллиметровая винтовка «Ремингтон», «Ремингтон» 35-го калибра, пистолет «Люгер», а также револьвер «Смит-Вессон» калибра 357.

Полиция штата при поддержке местных служителей закона выпустила тысячи пуль по башне, буквально превратив в пыль циферблат часов. Тем не менее, им потребовалось более полутора часов, чтобы расправиться с Чарли Уитманом. Весь мир был поражен наглостью, бесстрашием и уникальностью такого поступка. Весь мир, мать его, обратил на него внимание!

Вдруг кто-то постучался в дверь гостиничного номера, где Сонеджи предавался воспоминаниям. Этот звук вернул его к действительности. Гэри тут же вспомнил, где находится.

А пребывал он в данный момент в Нью-Йорке, в гостинице «Плаза», в номере 419, о котором он не раз читал еще в детстве. Сколько раз Гэри мечтал о том, как, прибыв поездом в Нью-Йорк, остановится именно в «Плаза». Что ж, его мечта исполнилась, и он здесь.

– Кто там? – крикнул он с кровати, доставая из-под матраса полуавтоматический пистолет и прицеливаясь в дверной глазок.

– Горничная, – донесся женский голос с испанским акцентом. – Может, вы желаете, чтобы я разобрала постель?

– Нет, мне вполне удобно, – отозвался Сонеджи и подумал: «И это действительно так, сеньорита. Мне нужно подготовиться к тому, чтобы выставить нью-йоркскую полицию кучей тупиц, каковой она и является на самом деле. Забудьте о белье и не предлагайте мне сладостей. Уже слишком поздно что-либо менять».

Однако Гэри тут же передумал:

– Эй! Несите-ка мне сюда мятных конфет в шоколадной глазури. Я их просто обожаю. Мне сейчас вдруг очень захотелось сладенького.

Гэри Сонеджи приподнялся на кровати и не переставал улыбаться, пока горничная отпирала дверь и входила в номер. Сначала Гэри хотелось сотворить с этой тупой служанкой что-нибудь этакое, но потом решил, что это не самая умная мысль. Он желал провести хотя бы одну спокойную ночь в «Плаза». Ведь он столько лет об этом мечтал! Игра стоила свеч.

Больше всего Гэри нравилось ощущение того, что никто и не подозревает, чем все закончится.

А уж чем завершится его нынешняя затея, тем более никто не догадается.

Ни Алекс Кросс, ни единая живая душа во всей Вселенной.

 

Глава 29

Я поклялся, что в этот раз не позволю Сонеджи превзойти меня. Я не допущу, чтобы он снова завладел моей душой.

Мне удалось добраться из Нью-Йорка до дома как раз к позднему обеду. Вместе с Деймоном и Дженни мы навели внизу порядок и вместе уселись за стол. Музыкальный фон создавала тихая мелодия Кита Джаретта. Все выглядело очень мило и казалось, что так должно быть всегда.

– У меня такое впечатление, папочка, – болтала Дженни, помогая расставлять посуду, которую мы с Марией собирали долгие годы, – что ты специально вернулся из Нью-Йорка прямо к обеду. Это так здорово! Я просто поражена!

Она вся светилась от удовольствия, постоянно хихикала, шлепала меня от радости по руке, пока мы сервировали стол. Сегодня я был «хорошим папочкой», и Дженни по мере сил пыталась убедить меня в этом.

Я с достоинством поклонился:

– Спасибо, дорогая дочь. Кстати, насчет Нью-Йорка: как ты полагаешь, насколько далеко он находится?

– В милях или в километрах? – встрял в разговор Деймон, который в это время скручивал салфетки веером, как это принято в дорогих ресторанах. Деймон всегда способен быстро и по теме поддержать беседу.

– Меня устроит любая цифра, – кивнул я.

– Приблизительно двести сорок восемь миль в один конец, – выпалила Дженни. – Что скажешь?

Я, состроив смешную рожицу, как мог, выпучил глаза, а потом закатил их к потолку:

– Ну, теперь уже я просто поражен. Отлично, Дженни. – Я и сам запросто могу вовремя вставить нужное слово.

Дженни присела в шутливом реверансе:

– О расстоянии до Нью-Йорка я с утра расспрашивала Нану, – призналась дочь. – Так годится?

– Это было умно! – высказал свое мнение Деймон. – Настоящее исследование.

– Умно, умно, – согласился я, и мы дружно расхохотались над изворотливостью и сообразительностью Дженни.

– А туда и обратно наберется четыреста девяносто шесть миль, – подытожил Деймон:

– Да вы оба у меня… умники! – игриво и громко воскликнул я. – По нахальству и находчивости вам просто нет равных!

– Что здесь творится? Или я пропустила что-то важное? – наконец, подала голос Нана с кухни, откуда вылетали соблазнительные запахи ее стряпни. Насколько я изучил характер Бабули, она терпеть не может быть не в курсе происходящего. Особенно когда речь идет о нашем доме.

– Эта парочка поражает меня своим интеллектом и эрудицией! – крикнул я в ответ.

– Если ты свяжешься с этими школярами, Алекс, проиграешь последнюю рубашку, – предупредила Нана. – Их жажда знаний не имеет границ. Скоро оба превратятся в настоящих энциклопедистов.

– Эн-ци-клоп… – Начала Дженни, но, дойдя до «клопа», тут же принялась хохотать.

– Кекуок! – весело выкрикнула она и исполнила несколько па старинного зажигательного танца, популярного еще во времена рабовладения. Когда-то, сидя за роялем, я научил ее этому. Мелодию кекуока можно считать прародительницей современного джаза. Этакий демократический сплав музыки Западной Африки, классических мелодий и европейских маршей.

Во времена рабовладения тот, кто лучше исполнял кекуок, получал в награду нечто вроде пирога или кекса, откуда и пошло само название.

Все это Дженни, конечно же, знала, и, кроме того, могла разнообразить старинный танец современными фигурами. Не говоря уже о том, что ей с легкостью давалась и знаменитая «слоновья походка» Джеймса Брауна и «лунный шаг» Майкла Джексона.

После обеда мы дружно вымыли посуду, а потом спустились в подвал, где занялись боксом. Такие уроки у нас проводились один раз в две недели. Будучи умниками, мои детишки все равно оставались еще и крутыми маленькими зверьками. Эту парочку в школе никто не осмеливался и пальцем тронуть. «Мозги и приличный хук слева, – хвастается иногда Дженни, – против этого не устоит никто».

Закончив наше побоище, мы снова возвратились в гостиную. Кошка Рози тут же заняла свое место на коленях у Дженни. Мы смотрели по телевизору бейсбольный матч, когда Гэри Сонеджи опять занял мои мысли.

Из всех убийц, с которыми мне приходилось схватываться, он был самым страшным. Ясное мышление и одержимость удивительным образом сочетались у Сонеджи с «моральной изношенностью» – такой термин я почерпнул, еще будучи студентом института Джона Хопкинса. Мощное воображение подогревалось у Сонеджи неумеренной злостью, что заставляло его действовать целенаправленно и в соответствии со своими фантазиями.

Несколько месяцев назад он позвонил мне и сообщил, что оставил нам маленький подарок – кошечку. Гэри знал о том, что мы приютили и полюбили нашу Рози. Он предупредил, что при каждом взгляде на нее я невольно буду думать: «Гэри в доме. Гэри здесь».

Тогда мне показалось, что, случайно заметив у нашего дома бездомного котенка, Сонеджи просто выдумал эту историю про свой подарок. Гэри любил врать, особенно если его ложь причиняла людям боль. Однако вчера, после всех его новых похождений, я невольно косо взглянул в сторону Рози, что меня жутко испугало.

Гэри в доме. Гэри здесь.

Я чуть было не вышвырнул кошку из дома в тот же момент, но потом решил все же подождать до утра и уже тогда подумать, как с ней поступить. Черт бы тебя подрал, Сонеджи! Какого дьявола тебе от меня надо? И что тебе нужно от моей семьи?

Что он мог проделать с Рози перед тем, как оставить ее у нашего порога?

 

Глава 30

Я чувствовал себя предателем по отношению к детям и маленькой Рози. Я сам себе казался недочеловеком, когда на следующее утро преодолевал тридцать шесть миль до Куантико. Возможно, я обманывал доверие детей, делая что-то очень нехорошее, но другого выхода у меня не было.

В начале путешествия я засадил Рози в подобие тюрьмы: проволочный контейнер для перевозки домашних животных. Бедное существо так орало, мяукало и царапало решетку, что я не выдержал и выпустил кошку.

– Только веди себя прилично, – предупредил я ее, а потом добавил: – Но если тебе приспичило – хоть оборись.

Мой поступок относительно Рози лежал на мне тяжелым грузом вины. Она заставила меня чувствовать себя несчастным, чему, скорее всего, научилась у Дженни и Деймона. Правда, она и не предполагала, что на меня можно обидеться еще и не так, но, кто знает… У кошек такая развитая интуиция.

Я боялся, что нашу прекрасную рыжевато-бурую абиссинку придется усыпить сегодняшним же утром. И не представлял себе, как смогу объяснить свои действия детям.

– Только не надо царапать сиденья. И не вздумай запрыгнуть мне на голову, – продолжал внушать я Рози, только уже более ласковым, примирительным тоном.

Она мяукнула еще несколько раз, и наша дальнейшая поездка до штаб-квартиры ФБР в Куантико складывалась вполне сносно. Я заранее договорился с Четом Эллиоттом, работающим в научной лаборатории. Он ожидал меня и Рози. Кошка удобно устроилась на одной руке, а в другой я тащил ее клетку.

Теперь приближался самый неприятный момент. А тут еще Рози, приподнявшись на задних лапах, прижалась мордочкой к моему подбородку. Я заглянул в ее красивые зеленые глаза, и это было невыносимо.

Чет уже облачился в защитную одежду: белый плащ, пластиковые перчатки и даже натянул огромные защитные очки с тонированными стеклами. Он смахивал на персонаж из фантастического триллера. Чет уставился сначала на меня, затем на Рози и, наконец, выдавил:

– Что за жуткая наука!

– И что теперь должно произойти? – поинтересовался я. Увидев Чета в таком одеянии, я почувствовал, как мое сердце рухнуло куда-то вниз. Он слишком серьезно отреагировал на мою просьбу.

– Ты пока пройди в административный корпус. С тобой хочет встретиться Кайл Крейг. У него есть что-то важное, хотя у Кайла все всегда важное и не может подождать ни секунды. Сейчас он помешался на деле мистера Смита. Да и кто не сходит с ума по этому поводу? Этот Смит – подонок из подонков, Алекс.

– А что будет с Рози?

– Для начала – рентген. Но надеюсь, что твой Рыжик не таскает внутри себя бомбу, заложенную Сонеджи. Если никакой взрывчатки в ней нет, наступит очередь токсикологической экспертизы. Проверка на наличие ядов и наркотических веществ в тканях. Ты пока отправляйся к дядюшке Кайлу. Рыжику со мной будет неплохо. Я буду предельно аккуратен: в моей семье все – закоренелые любители кошек. Да я и сам «кошатник», неужели не видно? Я умею обращаться с животными.

Сказав это, Эллиотт тряхнул головой, и защитные очки упали ему на грудь. Рози тут же принялась тереться о его руки, и я понял, что кошке ничего не грозит. По крайней мере, в настоящий момент.

Волноваться, возможно, придется позже, и от этой мысли на глаза заранее наворачивались слезы.

 

Глава 31

Я направился выяснять, что от меня понадобилось Кайлу, хотя уже догадывался, о чем пойдет речь. Опасаться приходилось лишь конфронтации. Мы с Кайлом иногда устраивали настоящий поединок характеров и упрямства. Разумеется, Крейг хотел побеседовать со мной о деле мистера Смита. Это был жестокий убийца, расправившийся уже более чем с десятком человек и в Америке, и в Европе. Кайл говорил, что более леденящих душу сцен смерти ему видеть не доводилось, а Крейг никогда не был склонен к преувеличениям.

Кабинет Кайла находился на последнем этаже академического корпуса, но сейчас он трудился в кризисном отделе в подвале административного. Из того, что я уже знал от Кайла, он дневал и ночевал в тактическом зале, где располагались информационная доска, масса компьютеров, телефонов и суетилась масса сотрудников. Никто из персонала в утро моего визита не выглядел счастливым.

На информационной доске, как на спортивном табло красовалась яркая надпись: Мистер Смит – 19, Хорошие Парни – 0.

– По-моему, ты опять купаешься в лучах славы, – приветствовал я Крейга. – Падать тебе некуда, значит, остается лишь подниматься.

Кайл сидел за большим ореховым столом и, как мне показалось, изучал перечень вещественных доказательств, приколотый к доске.

Я уже имел представление об этом деле, даже большее, чем мне хотелось бы. «Смит» открыл свой «счет» убийством в Кембридже, штат Массачусетс. Затем он переместился в Европу, где до настоящего времени продолжал свое кровавое занятие. Последней жертвой пал лондонский полицейский – отличный инспектор, только что назначенный для расследования дела мистера Смита.

Убийца действовал настолько непредсказуемо, безумно и нестандартно, что средства массовой информации наградили его кличкой «Чужой», будто он и в самом деле явился из космоса. Как бы то ни было, «Смит» действительно был нелюдем. Ни одному человеку не под силу были столь чудовищные преступления. Этим рабочая теория его поимки и ограничивалась.

– Я уже думал, что ты никогда сюда не доберешься, – заявил Кайл, увидев меня.

Защищаясь, я поднял обе руки:

– Ничем не могу помочь. Ничего не выйдет. Кайл. Во-первых, я уже по уши в деле Сонеджи. А во-вторых, я вообще могу остаться без семьи из-за своей проклятой работы.

Кайл кивнул:

– Хорошо, хорошо. Я понимаю. Мне видится более обширная картина. В какой-то мере я разделяю твои чувства и даже симпатизирую тебе. Но раз уж ты здесь и располагаешь временем, мне бы хотелось с тобой побеседовать. Поверь мне, Алекс, подобного ты не видел. Познакомься же с делом хотя бы из чувства любопытства.

– Вот уж любопытства-то я и не испытываю. К тому же у меня очень мало времени. Привет.

– На нас свалилась омерзительная проблема, Алекс. Можешь ничего не отвечать, но хотя бы выслушай. Говорить буду только я, – почти умоляющим тоном попросил Кайл.

Я немного смягчился:

– Ну, хорошо. Я послушаю. Но не более того. И не думай впутывать меня в это дело. Кайл почтительно поклонился:

– Просто слушай. Внимай, но побереги мозги, они тебе еще пригодятся. Мои уже чуток отъехали.

После этого предисловия Кайл поведал мне об агенте Томасе Пирсе, который занимался расследованием дела «Чужого». Первое, что меня заинтриговало, так это тот факт, что несколько лет назад мистер Смит жестоко расправился с невестой Пирса.

– Томас – самый скрупулезный следователь и умнейший человек из всех, встреченных мною ранее, – продолжал Крейг. – По вполне очевидным причинам поначалу мы и близко не подпускали его к расследованию. Он начал работать самостоятельно и сразу же добился прогресса там, где мы бились без всякого успеха. В конце концов Пирс пригрозил, что если его официально не допустят к расследованию, он вообще уйдет из ФБР. Он даже предупредил, что в случае отказа будет заниматься этим делом в одиночку.

– И ты его назначил?

– Он очень настойчив. Пирс дошел до самого директора Бюро. У Томаса творческий и логичный подход к делу. Он может анализировать факты, как никто другой. И понятно, с каким фанатизмом он относится к самому мистеру Смиту. Пирс работает по восемнадцать, а то и по двадцать часов в сутки.

– Однако и сам Пирс пока оказался бессилен, – мой указующий перст остановился на информационной доске.

Кайл снова кивнул:

– Мы наконец-то начали приближаться к разгадке, Алекс. И я отчаянно нуждаюсь в твоей помощи. Я хочу, чтобы ты встретился с Томасом Пирсом. Ты просто обязан с ним познакомиться.

– Я предупреждал, что мое дело – лишь выслушать тебя, – напомнил я. – Но я не обязан ни с кем встречаться.

Через четыре часа Кайл, наконец, выпустил меня из своих когтей. Да, он был прав: тут было от чего свихнуться. И от мистера Смита, и от Пирса тоже. Однако я не собирался впутываться в это дело. Я просто не мог.

Вскоре я уже был в лаборатории, где находилась Рози. Чет Эллиотт готов был принять меня сразу. Он еще не расстался со своей устрашающей униформой. По его медленной, вялой походке я понял, что дела обстоят не блестяще. Мне не хотелось даже выслушивать его.

Однако он тут же удивил меня, улыбнувшись во всю ширь:

– Ничего плохого, Алекс. Мы ничего у нее не обнаружили. Сонеджи просто пудрил тебе мозги. Все анализы показали абсолютную норму. Никаких инородных веществ в ней нет. Серологическая лаборатория взяла кровь на анализ, который будет готов через пару дней, но и тут, я уверен, они ничего не найдут. Если хочешь, можешь на это время оставить Рыжика у нас. Это замечательная кошка.

– Знаю, – улыбнулся я и облегченно вздохнул. – А можно мне на нее посмотреть?

– Разумеется. Тем более, она все утро приглашала тебя зайти. Уж не знаю, почему, но она от тебя без ума.

– Она признала во мне замечательного кота. Мы отправились навестить Рози, которую поместили в небольшую клетку. Она выглядела насмерть перепуганной. Уж раз я сам привез ее сюда, так мог бы самостоятельно ей и заниматься.

– Я не виноват, так уж получилось, – попытался оправдаться я перед животным. – Это все тот псих Гэри Сонеджи. И не смотри на меня так.

Как только я взял Рози на руки, она тут же прижалась мордочкой к моей щеке.

– Храбрая милая девочка, – ласково прошептал я. – Теперь я тебе должен, но за мной не заржавеет.

Она замурлыкала и лизнула меня в щеку своим розовым шершавым язычком. Милая киска Рози!

 

Глава 32

Лондон, Англия

Мистер Смит был одет более чем неброско: типичный уличный бродяга в засаленной поношенной черной куртке с капюшоном. Убийца торопливо шел по Риджент-стрит в направлении Пикадилли.

«Иду повеселиться, иду поразвлекаться», – цинично напевал он про себя. Его сарказм своей тяжестью напоминал густой грязный воздух Лондона.

День клонился к вечеру, и никто в толпе не обращал на Смита никакого внимания. Да и кому какое дело в одной из самых цивилизованных столиц Европы до обыкновенного оборванца. Сам же мистер Смит давно подметил это и обратил себе на пользу.

Так он и шел себе с джутовым мешком за спиной, пока не достиг Пикадилли, где толпа была еще гуще.

Его внимательный взгляд фиксировал рычащий транспортный поток, что было совсем обычным явлением на пересечении пяти главных улиц Лондона. Уж слишком здесь много неоновых реклам: тут тебе и «Тауэр Рекорде», и «Макдональдс», и «Трокадеро»… И на мостовой, и на тротуаре толклись бесчисленные туристы с рюкзаками за плечами и фотоаппаратами в руках.

Здесь присутствовало лишь одно внеземное создание – он сам.

Единственное существо, считавшее себя чуждым всем остальным.

Внезапно, среди бурлящей толпы в самом центре Лондона мистер Смит испытал потрясающее чувство полного одиночества.

Он поставил тяжеленный длинный мешок прямо под знаменитой статуей Эроса на Пикадилли, но и этим не привлек ничьего внимания.

Оставив свой груз на месте, он побрел в сторону Хей-маркета.

Отойдя на несколько кварталов, он, как и всегда в подобных случаях, позвонил в полицию. Его сообщение было коротким, четким и по существу. Ну, вот теперь настал их черед действовать.

– Инспектор Дрю Кэбот находится на Пикадилли. Он упакован в серый джутовый мешок. Вернее, то, что от него осталось. Идите и гляньте. Привет!

 

Глава 33

Сотрудница Интерпола Сондра Гринберг заметила Томаса Пирса, когда тот приближался к месту преступления на Пикадилли. Даже в такой толпе этот мужчина умудрялся выделяться.

Он был высок, длинные светлые волосы всегда стягивал в конский хвост, а глаза его неизменно закрывали темные очки. Мало того, что Пирс не походил на фэбээровца – он ничем не напоминал ни одного из агентов, с которыми приходилось сталкиваться Гринберг.

– Что здесь за базар? – поинтересовался он, подходя ближе. – Еженедельное убийство мистера Смита. Ничего особенного, – без привычного сарказма Пирс обходился редко.

Сондра оглядела плотную толпу зевак, в которой уже мелькали репортеры, и покачала головой. К Пикадилли уже устремлялись фургончики телекомпаний.

– Какие действия предприняты местными гениями? – осведомился Пирс. – Я имею в виду полицию.

– Прочесывают округу. Очевидно, Смит побывал здесь.

– А полисмены заняты опросом лиц, видевших зелененького уродца с окровавленными клыками?

– Именно, Томас. Не желаешь ли взглянуть? Пирс очаровательно улыбнулся, и вообще перестал быть похожим на американца из ФБР.

– Что ты сказала? На что там полюбоваться? Гринберг безнадежно тряхнула темными кудряшками. Ростом почти с Пирса, она была наделена каким-то особенным обаянием. Сондра всегда пыталась быть с Пирсом помягче, и ей это без труда удавалось.

– Мне кажется, я постепенно выдыхаюсь, – призналась она. – С чего бы это?

Они прошли к месту преступления, находившемуся прямо под сверкающей алюминиевой статуей Эроса – к одному из наиболее приметных лондонских ориентиров. К тому же Эрос служил символом газеты «Ивнинг Стандард». Хотя многие считали памятник олицетворением любви, задумывался он как воплощение христианской благотворительности.

Небрежно взмахнув удостоверением ФБР, Пирс подошел к мешку, который мистер Смит использовал для транспортировки останков старшего инспектора Кэбота.

– Такое впечатление, что он пребывает в глухом средневековье, – заметила Сондра и склонилась над мешком рядом с Пирсом. Вдвоем они производили впечатление не только команды, но и супружеской пары.

– Тебя тоже вызвал сюда, в Лондон, Смит своим звуковым посланием? – спросил Пирс. Гринберг кивнула:

– Твое мнение о теле? Это недавнее убийство? Ты посмотри, насколько аккуратно и тщательно Смит разместил в мешке части тела. Обычно так укладывают вещи в чемодане.

Томас нахмурился:

– Урод, грязная скотина!

– Почему именно на Пикадилли, в самом центре, да еще и под Эросом?

– Он оставляет нам очевидные намеки. Мы просто не научились их правильно трактовать, – мрачно произнес Пирс, продолжая хмуриться.

– Ты абсолютно прав, Томас. Мы не говорим по-марсиански.

 

Глава 34

Итак, путешествие по местам преступлений продолжалось.

На следующее утро нас с Сэмпсоном встречал город Уилмингтон, штат Делавар, родина Дюпонов, которую мы посетили во время первой охоты на Сонеджи несколько лет назад. Всю дорогу я беспощадно давил на газ своего старенького «порше», так что поездка заняла всего два часа.

Еще раньше я получил новости, которые меня порадовали. Одна из наиболее нудных задач перестала быть тайной. Я навел справки в банке крови госпиталя Св. Антония. Из их запасника исчезла пинта моей донорской крови. Кто-то не поленился вломиться туда и украсть ее. Гэри Сонеджи? А кто же еще! Он продолжал демонстрировать, что я не смогу чувствовать себя в безопасности.

«Сонеджи» был просто псевдоним, использованный Гэри для того, чтобы похитить двух детей в Вашингтоне. Эта странная фамилия настолько занимала газетные полосы, что прижилась и у нас, и в ФБР. Настоящая фамилия Гэри – Мэрфи. Он проживал в Уилмингтоне со своей женой Мередит, которую называл Мисси. У них была дочь Рони.

Фамилию «Сонеджи» он придумал для себя еще в детстве, размышляя в темноте подвала о будущих преступлениях. Гэри мотивировал это тем, что, будучи школьником, он подвергся сексуальному насилию со стороны учителя Мартина Сонеджи. Лично я подозревал, что подобное могло иметь место, но с кем-то из близких родственников. Например, с дедом по отцовской линии.

Мы появились возле дома на Центральной авеню в начале одиннадцатого утра. Симпатичная улица была пустынна, если не считать катающегося на роликах мальчика. Он тренировался на лужайке перед своим домом. Разумеется, это место должно было держаться под контролем местной полиции, но никаких признаков этого нам обнаружить не удалось.

– Послушай-ка, – заявил Джон, – эта прилизанная улочка просто убивает меня. Так и кажется, что из какого-нибудь дома вот-вот выскочит Джимми Стюарт.

– Я бы предпочел, чтобы вместо него выскочил Сонеджи, – буркнул я.

Машины, припаркованные вдоль Центральной авеню, исключительно американские, смотрелись здесь как-то не к месту: «шевроле», «олдсмобили», «форды» и несколько «доджей» – пикапов.

С утра Мередит Мэрфи на телефонные звонки не отвечала, что, в общем-то, было и неудивительно.

– Мне жаль миссис Мэрфи, а особенно девочку, – признался я, когда мы подрулили прямо к входной двери. – Мисси и понятия не имела, что собой представляет ее муж.

Сэмпсон кивнул:

– Я помню. Они показались мне удивительно милыми. Даже чересчур милыми и доверчивыми. Гэри-обманщик дурачил их, как хотел.

В окнах дома горел свет. Сбоку стоял припаркованный «шевроле». Улица продолжала оставаться такой же мирной и спокойной, какой я запомнил ее в последнее свое посещение. Правда, тогда спокойствие продлилось недолго.

Мы направились к двери, и я машинально положил ладонь на рукоять «Глока». Я не мог отделаться от мысли, что Сонеджи ожидает нас, подстроив очередную ловушку.

А городишко и улица как будто застыли в 50-х годах. Дом содержался в порядке и выглядел так, словно его недавно покрасили. Гэри и здесь все тщательно продумал. Одна из его многочисленных личин – идеальное мирное гнездышко, за фальшивым фасадом которого может скрываться все, что угодно.

– Как ты думаешь, что сейчас поделывает Сонеджи? – спросил Джон, когда мы остановились у порога. – Ведь он сам изменился с тех пор. Ты не считаешь? Он уже не тот требовательный режиссер, каким был раньше. Теперь Гэри ведет себя более импульсивно и нервно.

Похоже, Сэмпсон был прав.

– Изменился, но не сильно. По-прежнему ставит спектакли и играет в них главные роли. Но сейчас он бесится, как никогда раньше. Похоже, ему даже наплевать, что его поймают. И тем не менее, раз ему удается ускользнуть, значит, он по-прежнему беспокоится о деталях.

– А почему же ему удается ускользать, доктор Фрейд?

– Для того чтобы выяснить это, мы сюда и приехали. И по той же самой причине завтра же нам придется навестить Лортонскую тюрьму. То, что сейчас происходит, невероятно даже для Сонеджи.

Я нажал кнопку звонка. Сэмпсон и я ожидали появления на пороге Мисси Мэрфи. Нас не волновало, что мы мало похожи на жителей провинциального городка. Мы с Джоном и в Вашингтоне производим должное впечатление. Оба во всем черном, в темных очках – исполнители блюзов, да и только.

– Гм… Никакого шевеления, – пробормотал я.

– Но свет-то внутри горит вовсю, – напомнил Сэмпсон. – Кто-то же должен находиться дома. Может быть, им не нравятся Люди в Черном.

– Миссис Мэрфи! – громко позвал я на тот случай, если она действительно не решалась открыть дверь. – Миссис Мэрфи, откройте. Это Алекс Кросс из Вашингтона. Мы все равно не уйдем, не переговорив с вами.

– В мотеле «Бэйтс» никто не открывает, – сплюнул Джон.

Он решил обойти дом вокруг, и я последовал за ним. И лужайка, и кусты были совсем недавно подстрижены. Все вокруг выглядело аккуратно и безобидно.

Я подошел к задней двери, которая, насколько я помнил, вела на кухню. «Не прячется ли он внутри?» – мелькнула мысль. От Сонеджи можно ожидать всего. Причем чем извращенней поступок, тем больше он тешит его эго.

Перед моим мысленным взором вспыхивали сцены последнего визита сюда. Неприятные воспоминания. У Рони был день рождения, и мать устроила ей настоящий праздник. Девочке исполнялось семь лет. Гэри Сонеджи находился в доме, но ему удалось уйти в тот Раз. Просто Гудини какой-то. Умен, подонок!

Сонеджи может и сейчас прятаться где-то поблизости. Почему меня не покидает тревожное чувство, будто я добровольно направляюсь в ловушку?

Я остановился у заднего крыльца, не зная, что делать дальше. Наконец, я позвонил. Что-то странное и неприятное чувствовалось в атмосфере. Неужели Сонеджи здесь, в Уилмингтоне? Зачем? И для чего ему понадобилось убивать людей на вокзалах?

– Алекс! – раздался крик Джона. – Алекс, сюда! Скорее, Алекс!

Я опрометью бросился на его зов через лужайку, чувствуя, как запульсировала кровь в жилах на шее. Сэмпсон стоял на четвереньках, согнувшись возле собачьей конуры, которая тоже была аккуратно покрашена, а крыша даже выложена черепицей, чтобы будка напоминала настоящий домик. Что, черт возьми, Джон нашел там, внутри этой конуры?

Подбежав поближе, я заметил черное облако мух.

И только потом до моего слуха донеслось их отвратительное жужжание.

 

Глава 35

– О Господи, Алекс, ты посмотри, что этот псих наделал! Ты только погляди, что он с ней сотворил!

Мне хотелось отвести взгляд в сторону, но надо было смотреть. Я нагнулся пониже. Сейчас мы оба отчаянно махали руками, отгоняя прочь слепней и прочих насекомых. Повсюду – ив конуре, и по лужайке – ползали белые жирные личинки. Я смял носовой платок в комок и прикрыл им нос и рот, хотя это почти не помогло, и зловоние легко просачивалось через ткань. У меня заслезились глаза.

– Что же с ним такое происходит? – удивлялся Сэмпсон. – Откуда в его башке появляются такие уродливые идеи?

В конуре в лежачей позе находилось тело ретривера, вернее, часть тела. Деревянные стены будки были сплошь заляпаны кровью. Голова у собаки отсутствовала.

Ее место занимала идеально пристроенная голова Мередит Мэрфи. Хотя по сравнению с туловищем животного она выглядела непропорционально, вся эта безумная операция была проделана безупречно. Более гротескное зрелище трудно себе представить. Мне сразу вспомнились уродливые детские игрушки с приставными заменяющимися головами зверей и птиц. Открытые глаза Мередит Мэрфи уставились прямо на меня.

Я встречался с ней всего один раз четыре года назад. Теперь меня мучила мысль: что же Мисси сделала такого, чтобы настолько взбесить Сонеджи? Во время наших бесед он редко касался темы своей семьи. Кроме презрительных кличек, которыми Гэри награждал жену, более ничего не припоминалось: «Жалкое ничтожество», «Безголовая домохозяйка», «Белобрысая корова»…

– Что же творится в голове у этого больного сукиного сына? Ты хоть что-нибудь понимаешь? – сквозь прижатый ко рту платок, голос Сэмпсона прозвучал глухо.

Мне казалось, что я представлял себе приступы психопатической ярости Сонеджи, так как сам был свидетелем нескольких подобных припадков. Но то, что происходило с ним в последние дни, не укладывалось ни в какие рамки. Уж слишком возросли частота, патологическая уродливость и извращенность его действий.

У меня возникло мрачное предчувствие, что Сонеджи перестал контролировать свою ярость. Она не угасала даже после очередного убийства. Никакое преступление теперь не приносило ему прежнего удовлетворения.

– О Господи! – я резко выпрямился. – Джон, а что с девочкой?! Его дочь, Рони. Что он сделал с ней?

Мы обшарили поросший кустами и деревьями участок, включая даже рощицу чахлых вечнозеленых растений. Однако нам ничего не удалось обнаружить: ни Рони, ни других тел или их частей, короче, вообще никаких новых страшных сюрпризов.

После этого мы продолжили поиски в гараже, заглянули под заднее крыльцо и тщательно проверили все три мусорных контейнера. Ничего. Где же Рони Мэрфи? Неужели он взял ее с собой? Мог ли Сонеджи похитить собственную дочь?

Мы с Сэмпсоном вернулись к дому. Разбив окно на кухне, я забрался внутрь, опасаясь самого худшего – увидеть еще один труп.

– Не торопись. Помедленней, – нашептывал сзади Сэмпсон. Он знал, каким я становлюсь, если речь заходит о детях. Заодно Джон, как и я, тоже не мог отделаться от мысли о расставленной нам ловушке. Уж для этого-то трудно было найти более подходящего места.

– Рони, – негромко позвал я. – Рони, ты здесь? Ты меня слышишь?

Я хорошо помнил ее лицо со времени своего последнего визита, и если понадобилось бы, смог бы его нарисовать.

Гэри когда-то говорил мне, что Рони – это единственное светлое пятнышко в его жизни. Единственное, что имеет для него значение в этом мире. Тогда я ему поверил. Возможно, я подспудно переносил свое отношение к детям и на него. Или же я был одурачен Сонеджи, потому что очень уж хотел поверить в то, что у него остались хоть какие-то добрые чувства.

– Рони! Это полиция. Ты можешь выходить, милая. Рони Мэрфи, ты здесь?

– Рони! – громким голосом подхватил Сэмпсон. Мы обыскали весь первый этаж, заглядывая в каждую комнату, в каждый шкаф, без конца повторяя имя девочки. Я начал молиться, вернее, произносить то, что вполне сошло бы за молитву. Гэри – только не свою собственную девочку. Не надо убивать ее, чтобы лишний раз что-то доказать нам. Мы и так знаем, какой ты, плохой и злой. Мы разобрались в твоем послании. Мы уже поняли тебя.

Прыгая через две ступеньки, я взлетел на второй этаж. Джон тенью следовал за мной. Хотя его лицо редко выражает испытываемые им эмоции, сейчас он переживал не меньше моего.

Это слышалось и в его голосе, и в его поверхностном прерывистом дыхании:

– Рони! Ты здесь, наверху? Ты прячешься? Кто-то до нас уже посетил спальню, перевернув и переломав в ней все, что только возможно.

– Ты помнишь ее? – спросил я Джона, когда обыск второго этажа был закончен.

– Прекрасно помню, – почти прошептал он. – Милая маленькая девочка.

– О нет, не-е-ет!

Опрометью я рванулся на первый этаж, пролетел кухню и распахнул потайную дверь, располагавшуюся в проеме между холодильником и кухонной плитой.

Мы вдвоем скатились в подвал, где находился еще и погреб, о котором знал только сам Сонеджи.

Я уже не мог справляться с бешеным биением своего сердца. Мне не хотелось находиться здесь, чтобы наткнуться на плоды «творчества» безумца Сонеджи.

Подвал его дома.

Символичное место – памятник всем детским кошмарам Гэри.

Подвал.

Кровь.

Поезда.

Погреб в доме Мэрфи был маленьким и аккуратным. Я огляделся. Детская железная дорога исчезла! Когда мы впервые попали сюда, эта роскошная и очень дорогая игрушка находилась здесь.

Никаких следов девочки мы не обнаружили, да и вообще казалось, что здесь давно никого не было. Мы открывали ящики верстаков, проверили стиральную машину и сушилку.

Рядом с баком водонагревателя и ванной для белья находилась маленькая дверца. Но ни в ванной, ни на куче грязного белья не обнаружилось ни капельки крови. Может быть, эта маленькая дверца ведет наружу, и девочка убежала, услышав, как отец зашел в дом?

Это шкаф! Я резко рванул ручку на себя. Скрученная веревками и с кляпом из тряпки во рту, Рони Мэрфи, живая, находилась там. Ее огромные голубые глаза переполнял страх.

Он не тронул ее. Сонеджи убил ее детство, как когда-то было убито его собственное. Несколько лет назад он проделал то же самое с девочкой по имени Мэгги Роуз.

– Милая моя, – шептал я, развязывая Рони и вынимая изо рта кляп. – Теперь все будет хорошо. Все хорошо, Рони. Теперь с тобой все в порядке.

Я не стал говорить ей то, что произнес про себя:

«Твой папуля достаточно любил тебя для того, чтобы не убить. Зато теперь он будет убивать всех подряд».

– Все хорошо, деточка, все хорошо, – лгал я бедняжке. – Теперь все хорошо. Разумеется, так оно и есть.

 

Глава 36

Когда-то, давным-давно, Бабуля Нана научила меня играть на рояле.

В те дни старый инструмент стоял в комнате, словно постоянное приглашение создавать в доме музыку. Как-то днем Бабуля услышала, как я пытаюсь воспроизвести некое подобие буги-вуги. Мне было одиннадцать лет, но я помню это так отчетливо, словно все происходило вчера. Нана неслышно впорхнула в комнату и уселась рядом со мной на скамеечку. Точно так же поступаю и я сейчас, занимаясь с детьми музыкой.

– Я думаю, что с этим джазом ты немножко поторопился, Алекс. Давай я покажу тебе нечто более подходящее. То, с чего ты можешь начать свою музыкальную карьеру.

Она предложила самое простое: всевозможные гаммы, упражнения для пальцев, и я повторял их каждый день, пока не пришло время, когда я смог по-настоящему оценить и играть Моцарта, Бетховена, Генделя и Гайдна. И все это благодаря стараниям Бабули Наны. Она занималась со мной с одиннадцати до восемнадцати лет, до той поры, пока я не поступил в колледж Джорджтауна, а затем и в институт Хопкинса. К тому времени я мог исполнить любой джаз, а заодно определился и с тем, что мне нравится и почему.

Когда я вернулся поздно вечером из Делавара, я обнаружил Нану сидящей за роялем на веранде. Вот уже много лет я не слышал, как она играет.

Я вошел совершенно бесшумно и несколько минут стоял в дверях, наблюдая за ней. Нана исполняла Моцарта с чувством, которое выдавало ее глубокую любовь к музыке. Как-то раз она сказала мне: «Очень грустно, что никто не знает, где похоронен великий Вольфганг».

Когда замер последний звук, я прошептал:

– Браво. Это было великолепно. Нана повернулась ко мне:

– Глупая старуха, – проворчала она, смахивая с ресниц набежавшие слезы.

– Совсем не глупая, – заявил я, присаживаясь рядом и обнимая ее. – Старая – не спорю. Старая и капризная. Но не глупая.

– Я неожиданно вспомнила третью часть 21-го концерта Моцарта, и то, как я когда-то исполняла ее, – она вздохнула. – Вот и всплакнула. Мне было так хорошо и легко.

– Извини за вторжение, – сказал я, не отпуская ее из своих объятий.

– Я люблю тебя, Алекс, – шепнула Бабуля. – А ты еще не разучился играть «Луну» Дебюсси?

Она устроилась поудобней рядом со мной, и я взял первый аккорд…

 

Глава 37

Работа, сопровождаемая вздохами и стонами, продолжилась на следующее утро.

Первым делом я получил по факсу от Кайла Крейга данные о работе его агента Томаса Пирса. Это было описание убийств, совершенных мистером Смитом в разных городах: Атланте, Сент-Луисе, Сиэтле, Сан-Франциско, Лондоне, Гамбурге, Франкфурте и Риме. Пирс помог схватить убийцу в Форте-Лодердейл, но тот не имел отношения к преступлениям мистера Смита.

Далее следовали статьи под следующими заголовками:

«ТОМАС ПИРС ВСЕГДА ДЕРЖИТ МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ГОЛОВЕ»

«СПЕЦИАЛИСТ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ ПРИБЫЛ В СЕНТ-ЛУИС»

«ТОМАС ПИРС ПРОНИКАЕТ В МОЗГ УБИЙЦ» «СЕРИЙНЫЕ УБИЙЦЫ ГЕНИАЛЬНЫ ЛИШЬ ИНОГДА. АГЕНТ ТОМАС ПИРС – ВСЕГДА» «ТОМАС ПИРС РАССЛЕДУЕТ УБИЙСТВА СВОИМ УМОМ, ПРИЧЕМ САМЫЕ ЖУТКИЕ»

Если бы я не знал Кайла, то посчитал бы, что он пытается вызвать во мне чувство глубокой зависти к успехам Пирса. Но я не завидовал, да и времени на это у меня просто не было.

Перед полуднем я выехал в Лортонскую тюрьму – мое самое нелюбимое место во Вселенной.

В федеральной тюрьме усиленного режима время течет крайне медленно. Как будто вас погрузили под воду и удерживают невидимые руки. Этот процесс тянется дни, годы, а то и десятилетия.

В корпусе максимальной безопасности заключенные находятся в камерах по двадцать два – двадцать три часа в сутки. Тоска неописуемая и невообразимая для тех, кто ни разу не попадал за решетку. Это просто нельзя вообразить. Гэри Сонеджи рассказывал мне о своем состоянии, когда я навещал его в Лортоне несколько лет назад. Сравнение с погружением в воду принадлежит ему.

Он даже поблагодарил меня за то, что я предоставил ему такую возможность, обогатившую его жизненный опыт. При этом он добавил, что если ему выпадет шанс отплатить, он обязательно им воспользуется. Чувство того, что мое время подошло, овладевало мной все больше и больше. Теперь оставалось только догадываться, насколько мучительной окажется расплата.

Это просто нельзя было вообразить.

Я тоже чувствовал себя, словно в аквариуме, меряя шагами маленькую комнату рядом с кабинетом начальника тюрьмы на пятом этаже.

Меня ждала встреча с убийцей-рецидивистом Джамалом Отри. Он заявил, что располагает важной информацией о Сонеджи. В Лортоне Отри был известен под кличкой «Верняк» – трехсотфунтовый хищник, убивший в Балтиморе двух проституток-тинэйджеров.

«Верняка» доставили ко мне в наручниках два вооруженных охранника с дубинками и препроводили в маленький кабинет.

– Ты Алекс Кросс? – недоверчиво смерил меня взглядом Отри. – Ничего себе! В этом что-то есть.

Когда он говорил, то криво улыбался и характерно для среднего Юга гнусавил. Его нижняя челюсть настолько отвисала вниз, что напоминала слюнявчик. К тому лее у Отри были маленькие, неправильно расположенные поросячьи глазки, бегающий взгляд которых казался неуловимым. Он продолжал улыбаться, словно его ждало досрочное освобождение или он крупно выиграл в какой-нибудь тюремной лотерее.

Я объявил охранникам о своем желании побеседовать с заключенным наедине. Хотя Джамал и был в наручниках, конвоиры покинули кабинет с явной неохотой. Мне ничуть не был страшен этот громила. Я ведь не беззащитная девочка-тинэйджер.

– Может быть, я не оценил твоего юмора? – наконец обратился я к Отри. – Что ты все время скалишься?

– Ничего, проехали. Ты ведь во все врубаешься, доктор Кросс. Я просто чуток к тебе пригляделся. А юмор будет, это я гарантирую. Только не все сразу.

Пожав плечами, я продолжил разговор:

– Ты просил о встрече со мной, Отри, значит, тебе есть что рассказать. Да и ты чего-то ожидаешь от нашего свидания. Я явился сюда не для того, чтобы выслушивать твои дурацкие шутки и развлекать тебя. Хочешь назад в камеру – разворачивайся и уматывай.

Продолжая улыбаться, Джамал присел на один из стульев.

– Мы оба хотим кое-что друг от друга поиметь, – теперь он пытался перехватить мой взгляд. Улыбка испарилась, а глаза приобрели жесткое выражение.

– Ну, ладно, выкладывай, что у тебя есть важного. Тогда посмотрим, что я смогу сделать для тебя взамен. Можешь не сомневаться, я постараюсь, – убедительно кивнул я.

– Сонеджи называл тебя крутой задницей. Мол, слишком ты умный для копа. Ну-у, сейчас увидим, – протянул он.

Я проигнорировал грязный жаргон, так и сыплющийся из его огромной пасти. У меня не выходили из головы две убитые Джамалом шестнадцатилетние девушки. Наверняка он так же гнусно улыбался и им.

– А ты часто с ним болтал? Может быть, Сонеджи – твой дружок?

Отри отрицательно помотал головой, а его свинячьи глазки не двигались. Он словно впился в меня взглядом:

– Э, нет, парень. Он говорил со мной только тогда, когда ему что-то было от меня нужно. А так он всегда молча сидел в камере и пялился куда-то в пустоту, в небо. Как будто на Марс или еще куда. Да и дружков-то у него здесь не было. Ни одного.

Отри доверительно наклонился вперед: сразу стало понятно, что ему есть что сказать, и эта информация стоила многого. Он понизил голос так, словно в кабинете, кроме нас двоих, присутствовал еще кто-то.

«Чуть ли не сам Гэри Сонеджи», – невольно подумал я.

 

Глава 38

– Слушай меня. У Сонеджи не было ни единого приятеля здесь. Да он в этом и не нуждался. У него в башке неполадки наблюдались. Ты меня понял? А ко мне обращался только в крайнем случае.

– И какие же услуги ты оказывал Сонеджи? – тут же осведомился я.

– Несложные. Доставал ему курево, порнокартинки, да и так, по мелочам. Он мне платил за то, чтобы я убирал подальше неугодных ему людей. У Сонеджи всегда капуста водилась.

Я не раз задумывался над этим. Кто снабжал Гэри деньгами, пока тот находился в Лортоне? Уж во всяком случае, не жена. По крайней мере, я так считал. У него еще оставался дед в Нью-Джерси. Может быть, он? Насколько мне было известно, у Гэри имелся всего один приятель, да и то это было давно, еще в школьные годы.

Джамал Отри продолжал разглагольствовать:

– Можешь проверить у кого угодно, парень. Защиту я Сонеджи предоставлял первоклассную – лучшую здесь не купишь. Да и против меня кто попрет?

– Я не слишком улавливаю твою мысль, – перебил я Отри. – Если можно, расскажи поподробнее. Мне важно знать все до мелочей.

– Здесь можно защитить какого-то одного человека в течение какого-то времени. Но не навсегда. Вот в чем дело. Тут был один уголовник, звали его Шариф Томас. Ненормальный такой черномазый ублюдок из Нью-Йорка. С ним посадили и двух его дружков – Обормота и Кукушку. Эта парочка та еще, с ними тоже лучше не связываться. Шариф уже откинулся, но когда он еще был тут, то вел себя так, будто ему сам черт не брат. Хочешь немного прищучить Шарифа, тогда лучше сразу пришей его. А для надежности – пришей дважды.

Рассказ Отри становился интересным. Он не обманул моих надежд. Да, ему было чем поделиться:

– А какая связь была между Сонеджи и Шарифом? – попробовал я сразу выйти на нужную линию.

– Сонеджи пытался загасить Шарифа. Хорошую сумму выкладывал. Но Шариф – парень смекалистый. Да и повезло ему тогда…

– А зачем Сонеджи потребовалось убивать Шарифа?

Отри буквально пронзил меня своим ледяным взглядом:

– Ты не забыл о нашей сделке? Я получу за это хоть что-нибудь?

– Я внимательно тебя слушаю, Джамал. Я приехал сюда специально для этого. Так что же произошло между Шарифом Томасом и Сонеджи?

– Сонеджи нужно было убрать Шарифа за то, что тот его опустил. И не один раз. Томас пытался доказать Гэри, что он – Шариф – настоящий мужик здесь, а Гэри – получеловек, нечто вроде дырки для пользования. Пожалуй, у этого типа крыша поехала еще круче, чем у Сонеджи.

Я только покачал головой и весь подался вперед, стараясь запомнить каждое слово Отри. Слушая Джамала, я смутно догадывался, что все же в его рассказе что-то не стыкуется.

– Но как это могло произойти? Ведь Гэри был изолирован от остальных заключенных. Он находился в отсеке максимальной безопасности. Как, черт побери, Томас вообще мог попасть туда?

– Ох, ты, Боже мой! Нашел трудности, тоже мне! Здесь дела делаются не хуже, чем на воле. Тебе просто про тюрягу много лапши понавешали. Тут все решается быстро. И так было всегда.

Я внимательно посмотрел на Отри:

– Итак, получается, что ты брал деньги, чтобы оберегать Сонеджи, а Томас все равно к нему пробирался и насиловал? Так получается? Или ты что-то недоговариваешь?

Я чувствовал, что Джамал наслаждается своим положением. Видимо, самое «вкусное» он приберегал напоследок. А, может, ему просто нравилось иметь хоть на какое-то время некоторое превосходство надо мной.

– Ты угадал. Я сказал еще не все. Шариф заразил Сонеджи СПИДом. Да-да, приятель. Это точно, чтоб мне провалиться. И Сонеджи сейчас подыхает. Твоему старому дружку Гэри жить осталось очень недолго. Так вот Бог наказал его.

Когда я это услышал, мне показалось, будто кто-то отправил меня в нокдаун. Однако я и бровью не повел, чтобы не дать еще одного преимущества над собой. Наконец я понял, почему Сонеджи стал вести себя так бесстрашно и отчаянно. Итак, он болен. Неизлечимо болен. У него СПИД. Он умирает, и ему теперь терять нечего.

Но правду ли говорит Отри? Насколько ему можно доверять? От этого зависело теперь очень многое.

Я отрицательно помотал головой:

– Не верю, Джамал. Да и какие у тебя могут быть доказательства?

Он надулся, что, впрочем, тоже могло быть частью его игры:

– Не хочешь – не верь. Но тебе все равно придется это сделать. Гэри переслал мне сюда записку два дня назад. И там сообщил, что у него СПИД.

Итак, круг замкнулся. Отри знал с самого начала, что я у него в руках. Теперь я должен был узнать окончание той шутки, которую Отри пообещал мне в самом начале нашей встречи. Однако я решил еще немного подыграть ему и спросил:

– Но зачем Сонеджи понадобилось именно тебе объявлять, что он умирает?

– Сонеджи был уверен, что ты явишься сюда задавать вопросы. Он неплохо знает тебя, парень. Даже лучше, чем ты его. Так вот, Гэри велел мне рассказать об этом лично тебе. Он написал мне, что умирает. Но на самом деле записка предназначалась для тебя. Вот что он хотел передать.

Джамал Отри снова криво улыбнулся:

– Ну, что скажешь теперь, доктор Кросс? Ты получил то, за чем приезжал?

Да, я получил сполна. Итак, Сонеджи умирает. И теперь он хочет, чтобы я последовал за ним в ад. Он бушует и неистовствует потому, что ему нечего больше терять, и теперь он не боится больше никого на этом свете.

 

Глава 39

Как только я добрался домой из Лортонской тюрьмы, я сразу же позвонил Кристине Джонсон. Мне было необходимо встретиться с ней и хотелось немного отвлечься от работы. Застыв от напряжения возле телефона, я пригласил ее пообедать со мной в ресторан «У Джорджии Браун» на Макферсон-сквер. Я ожидал ответа, затаив дыхание. Кристина приятно удивила меня: она сразу же согласилась.

Все еще во власти переживаний (и, надо заметить, это состояние даже доставляло мне удовольствие), я отправился к Кристине домой с огромной красной розой. Она мило улыбнулась и, приняв цветок, так бережно, словно это была Бог знает какая драгоценность, поставила его в вазу.

Кристина потрясающе смотрелась в серой мини-юбке и блузке с глубоким V-образным вырезом соответствующего цвета. По дороге в ресторан мы обменялись новостями сегодняшнего дня, и, должен сказать, ее день сложился куда приятней.

Мы оба были голодны и сразу же набросились на горячие бисквиты с прослойкой из персикового масла. Мое настроение определенно улучшалось. Кристина заказала королевские креветки, а я остановил свой выбор на красном рисе с большими кусками жареной утки, креветками и колбасками.

– Вот уже долгое время никто не дарил мне роз, – призналась Кристина. – Мне очень приятно, что ты позаботился об этом.

– Ты тоже была со мной сегодня очень добра, – тут же нашелся я, и мы приступили к еде.

Кристина склонила голову и принялась рассматривать меня под необычным углом, будто увидела что-то новое. Я давно заметил, что она имеет привычку делать это.

– И в чем же выразилась эта доброта? – поинтересовалась она.

– Ну, хотя бы в том, что ты не говоришь мне, будто я – не самый приятный человек, с которым тебе приходится ужинать сегодня вечером. Ведь тебя пугает моя профессия, верно? К тому же, ты не настаиваешь, чтобы я немедленно бросил свою работу и занялся чем-нибудь более спокойным.

Кристина отпила глоток вина и улыбнулась. Сейчас она показалась мне совершенно земной и почти домашней:

– Ты чересчур честный, Алекс. И к тому же умеешь ловко использовать свое чувство юмора. Между прочим, я еще не помню случая, чтобы ты упустил возможность продемонстрировать его. Что же касается работы, то я успела заметить, что ты каждый раз выкладываешься даже больше, чем на сто процентов.

– Всю эту ночь я старался забыться и витал где-то далеко от дел. Дети боятся, как бы у меня не наступило сумеречное состояние разума.

Она засмеялась и закатила глаза к потолку:

– Немедленно перестань. Уж кто-кто, но только ты не из той породы людей, которые способны замыкаться в себе. А здесь мне очень нравится. Дома я бы ограничилась чашкой сладких хлопьев.

– Хлопья лучше запивать молоком. А если еще при этом устроиться поудобней на кровати перед телевизором или с интересной книжкой… Ничего плохого тут я не вижу.

– Да, примерно так я и думала провести остаток дня. Я даже выбрала роман и успела одолеть пару глав. Но теперь я даже рада, что ты позвонил и вытащил меня из моего сумеречного состояния. Ты, наверное, действительно считаешь меня ненормальной, – снова улыбнулась Кристина. – Как там поется в известной песенке: «Пышка мисс Клоди, я схожу с ума»? Кажется, так.

– Из-за того, что встречаешься со мной? – я рассмеялся. – Конечно, ты сумасшедшая.

– Да нет же, – она тоже не смогла сдержать веселого хохота. – Совсем по другому поводу. Я ведь сначала сказала, что нам не следует продолжать отношения, а теперь вот сижу здесь, в «Джорджии Браун», забыв напрочь и о недочитанной книге, и о хлопьях с молоком.

Я заглянул ей в глаза, и мне захотелось еще долго-долго сидеть рядом с Кристиной. Ну, хотя бы до того момента, когда сама Джорджия Браун попросит нас освободить помещение ее ресторана.

– Так что же изменилось? – я удивленно приподнял брови. – Что произошло?

– Просто я перестала бояться, – внезапно призналась Кристина. – Ну, почти перестала. Может, еще чуточку страха осталось, но и это я преодолею.

– Не сомневаюсь. Мы оба постараемся. Я ведь тоже был как на иголках.

– Правда? Как хорошо, что ты откровенен со мной. Я вообще представить себе не могла, что ты можешь нервничать по какому-либо поводу.

Около полуночи я отвез Кристину домой. Когда мы ехали по шоссе Джона Хансена, я только и мечтал о том, как бы дотронуться до ее волос, погладить по нежной щеке, еще кое о чем. Да, я безусловно мечтал кое о чем еще.

Когда я провожал ее к двери, то почувствовал, что мне снова не хватает воздуха. Я касался ладонью ее локтя, а она сжимала в руке связку ключей.

Меня пьянил аромат ее духов. Кристина поведала мне, что они называются «Страсть Гардении», и запах пришелся мне по вкусу. Мы шли, не торопясь, легко шурша подошвами по асфальту.

Внезапно Кристина обернулась и обняла меня. Ее движение было исключительно грациозным, но настолько неожиданным, что я опешил.

– Мне надо кое-что выяснить, – заявила она.

Кристина поцеловала меня так, как мы целовались несколько дней назад. Сначала наши губы чуть соприкоснулись, затем мы плотнее прижались друг к другу. Я чувствовал влагу и сладость ее губ, ощущал, как сначала ее грудь, а потом живот и ноги сливаются с моим телом.

Кристина открыла глаза, посмотрела на меня и улыбнулась. Я так полюбил эту естественную улыбку. Именно полюбил. И именно эту – единственную во всем мире.

Она очень аккуратно отстранилась от меня. Почувствовав это, я поначалу хотел воспротивиться, но потом осознал, что сейчас этого делать не следует.

Кристина отперла входную дверь и замерла. Мне не хотелось отпускать ее просто так. Я должен был сейчас узнать все то, о чем она думает и что чувствует.

– Первый поцелуй вовсе не был случайностью, – прошептала она.

– Нет. Разумеется, нет, – согласно кивнул я.

 

Глава 40

Гэри Сонеджи снова находился в подвале.

Только кому принадлежал этот сырой, промозглый и темный подвал?

Вопрос оценивался в 64 тысячи долларов, совсем как в популярной телеигре.

Гэри не знал точно, сколько было времени, но ему казалось, что сейчас на улице должна быть ночь. Или, в крайнем случае, раннее утро. В доме наверху царила мертвая тишина. Ему нравилось это словосочетание, он частенько повторял его про себя.

Кроме того, он любил темноту. Ему сразу вспомнились дни его детства. Он переживал их так, словно все произошло только вчера. Мачеху Сонеджи звали Фиона Моррисон. В округе она считалась добропорядочной женщиной, хорошей подругой и соседкой, превосходной матерью. Какая чудовищная ложь! Она запирала Гэри, словно ненавистного зверька. Нет, для нее он был даже хуже зверя! Он помнил, как трясся от холода в подвале, как поначалу мочил штанишки, и ему приходилось сидеть в мокром белье, пока оно не становилось ледяным. Он не мог забыть ощущения, будто является чужим в этой семье. Да, он не походил на всех остальных. Не было в нем ничего такого, что можно было бы любить. Ничего хорошего и доброго.

Сейчас, сидя в подвале, он размышлял над тем, находится ли он там, где должен находиться по своим расчетам.

В какой реальности он пребывает?

В какой из своих фантазий живет в данный момент?

В каком именно из своих собственных рассказов ужасов?

Он попробовал ощупать пол вокруг себя. Гм-м-м… Нет, это явно не старый подвал в Принстоне. Тот он узнал бы сразу. Здесь бетонный пол был на удивление гладким и ровным. И пахло по-другому. Пылью и плесенью. Где же он?

Затем Гэри включил фонарик. Ага!

В это все равно вряд ли кто-нибудь поверит! Никто не догадается, в чьем подвале он сейчас прячется.

Сонеджи поднялся с пола. Его слегка тошнило. Тело побаливало, но он перестал обращать внимание на подобные мелочи. Боль – дело проходящее, а сейчас ему пора идти наверх.

Никто и не поверил бы в то, что он собирается совершить. Как это смело!

Он всегда шел на несколько шагов впереди остальных.

Он был впереди.

Как всегда.

 

Глава 41

Сонеджи шагнул в гостиную и сразу увидел цифры на телевизоре «Сони». Точное время 3:24 утра. Самая пора для ведьм исполнять свою черную работу. Как только Гэри вылез из подвала, он решил передвигаться по дому на четвереньках.

Его план был идеален. Черт возьми, Гэри не был никчемным человеком! Его незаслуженно запирали в подвале. Слезы ручьем хлынули из глаз, такие горячие и такие знакомые! Мачеха всегда дразнила его плаксой, слюнтяем и даже педиком. Она постоянно выдумывала для него обидные прозвища, пока он не зажарил ее заживо, чтобы ее поганый рот замолк навсегда.

Слезы обжигали щеки и катились за воротник рубашки. Гэри умирал, но он ведь не должен был умереть так быстро. Нет, это несправедливо. Поэтому сейчас кто-то должен поплатиться за все.

Осторожно и бесшумно Сонеджи продвигался по дому, переползая все дальше и дальше на животе, как настоящая змея. Дощатый пол ни разу не скрипнул под весом его тела. Темнота наэлектризовалась. Она предоставляла ему безграничные возможности.

Гэри подумал о том, как боятся простые смертные, когда в их дома или квартиры проникают посторонние люди. Да, им есть чего страшиться. Потому что совсем рядом существуют чудовища, которые ищут и находят свои жертвы за запертыми дверями. Но эти монстры частенько поглядывают на огни в окнах. В каждом большом городе есть свой Гэри. Имеются еще тысячи таких же извращенцев со свернутыми мозгами, которые только и мечтают попасть в чужой дом и устроить кровавый праздник. Люди, чувствующие себя дома в безопасности, являлись не более чем кормом для монстров.

Гэри обратил внимание на то, что в доме стены были зелеными. Зеленые стены. Какая удача! Сонеджи читал где-то, что в больницах и операционных стены тоже окрашивают в зеленый цвет. Если бы стены были белыми, то хирурги и сестры видели бы «призраков» во время операции – уж слишком велик контраст с красной кровью. А зеленый цвет все это сглаживает.

«Никаких больше рассуждений по поводу проникновения сюда, – решил про себя Сонеджи, – какими бы уместными они ни казались». Не отвлекайся ни на что. Оставайся хладнокровным и осторожным. Следующие несколько минут будут очень опасными.

Да и этот дом сам по себе был очень опасен, поэтому игра и выглядела такой захватывающей и возбуждающей.

Дверь в спальню оказалась чуть приоткрытой. Медленно и осторожно, дюйм за дюймом, Сонеджи распахнул ее полностью.

До его ушей донеслось похрапывание мужчины. Часы на тумбочке показывали 3:23. Гэри показалось, что он потерял чувство времени. Как будто оно пошло вспять.

Гэри встал и выпрямился в полный рост. Наконец-то он выбрался из ненавистного подвала и теперь ощущал невероятный прилив гнева. Его переполняла ярость, которую он считал справедливой.

Сонеджи со всей злостью бросился на лежащее в кровати тело. Обеими руками он сжимал обрезок стальной трубы. Взмахнув им, словно топором, Гэри изо всей силы обрушил его на спящего.

– Приятно познакомиться, детектив Голдман, – прошипел убийца.

 

Глава 42

Работа не кончится никогда. Она постоянно ждет, когда я брошусь вслед за ней, пытаясь догнать. Она требует при этом от меня всех моих способностей и возможностей, а потом и еще чего-то большего.

На следующий день я уже снова находился на пути в Нью-Йорк. Для этого ФБР выделило мне вертолет. Кайл Крейг, конечно, хороший друг, но, помогая мне, он при этом отслеживал и собственные интересы. Я знал это, да и сам Крейг был в курсе того, что я прекрасно понимаю его уловки. Кайл все еще надеялся, что постепенно и незаметно я окажусь втянутым в расследование дела мистера Смита и наконец-то познакомлюсь с Томасом Пирсом. Я дал себе слово, что этого не произойдет. По крайней мере, не сейчас, а возможно, что и никогда вообще. Сначала мне следовало разобраться с Гэри Сонеджи.

Я прибыл на площадку для вертолетов Нью-Йорка, находящуюся в восточной части города в районе 20-х улиц, в половине девятого утра. Некоторые люди называют это место «Аэропорт для Чертолетов». Черный «Белл Джет», принадлежащий ФБР уж слишком низко и нагло летел над Рузвельт-драйв и Восточной рекой, а затем молниеносно приземлился с такой гордостью, будто весь город принадлежал ему. Конечно, это было лишь еще одной демонстрацией надменности и самомнения фэбээровцев. Нью-Йорк не может принадлежать никому. Разве только Гэри Сонеджи.

Меня встречал детектив Гроуз. Мы сразу сели в его «меркьюри» без опознавательных полицейских знаков на кузове и помчались по Рузвельт-драйв в направлении к Мэйджор-Диган. Едва мы въехали в Бронкс, как мне на ум пришли забавные строчки из стихотворения Оджена Нэша: «В Бронксе живем мы на диво – фиг услышишь ты спасибо». Сейчас любой юмор морально поддерживал мой дух.

В голове до сих пор продолжалось противное гудение пропеллеров вертолета, которое тут же вызывало в памяти омерзительное жужжание мух в собачьей конуре в Уилмингтоне. Серьезные события сменяли друг друга со слишком уж большой скоростью. Гэри Сонеджи решил вывести нас из состояния равновесия, и пока что это ему удавалось. Ему нравилась та нервотрепка и хаос, которые он привык создавать вокруг своей персоны.

Сонеджи плевал вам в лицо, создавал напряжение, а потом ему оставалось только ждать, когда вы допустите роковую ошибку. Мне нельзя было ошибаться, чтобы не случилось того же, что уже произошло с Маннингом Голдманом.

Последнее место преступления находилось в Ривердейле. По дороге детектив Гроуз беспрестанно болтал. Его трескотня напомнила мне одну мудрую строчку из песни, которой я всегда стараюсь следовать: «Никогда не упускай шанса вовремя заткнуться».

По логике, следуя объяснениям Гроуза, район Ривердейл должен являться частью Манхэттена, но на самом деле выходило так, что он включен в Бронкс. Но это еще не все. На территории Ривердейла находится Манхэттенский колледж, небольшое частное учебное заведение, которое уже не может относиться ни к Манхэттену, ни к Бронксу. Между прочим, как с гордостью сообщил мне Гроуз, сам мэр Нью-Йорка, Руди Джулиани в свое время посещал именно Манхэттенский колледж.

Я молча воспринимал всю эту бесполезную для меня информацию, когда вдруг осознал, что Гроуз, наконец-то выдохся. Посмотрев на него, я вдруг почувствовал, что рядом со мной находится совсем другой человек, не тот, с которым я виделся на Пенн Стейшн, когда он еще был напарником Маннинга Голдмана.

– С вами точно все в порядке? – поинтересовался я. К счастью, мне никогда не приходилось терять напарника, хотя один раз я был близок к этому. В Северной Каролине Сэмпсон получил удар ножом в спину. Тогда мы расследовали одно дело. Была похищена моя племянница Наоми. Несколько раз мне приходилось беседовать с детективами, у которых погибали напарники, и они говорили, что это очень трудно пережить.

– Да мне, в общем-то, Маннинг не нравился, – признался Гроуза. – Хотя я и уважал его, как детектива. А впрочем, ни один человек не заслуживает такой ужасной смерти.

– Это вы верно подметили, ни один, – согласился я. «Однако никто из нас не может сказать про себя, что находится в полной безопасности, – подумал я. – Ни богатые, ни, разумеется, бедные, ни даже мы сами, полицейские». И жизнь постоянно доказывала правоту этой мысли. Наверное, именно в этом и заключалась самая страшная правда нашего времени.

Наконец, мы свернули с шумного Диган-экспрессвея и попали на еще более шумный и забитый транспортом Бродвей. Детектив Гроуз этим утром выглядел ошеломленным, словно до сих пор находился в шоке. Мое состояние было ничем не лучше, но я старался не показывать этого.

Гэри Сонеджи еще раз доказал нам, как это для него просто – проникнуть в дом к полицейскому.

 

Глава 43

Дом Маннинга Голдмана находился в северной части Ривердейла, в районе Филдстона. Местность здесь оказалась на удивление привлекательной. Для Бронкса, я имею в виду. Множество полицейских машин и целое стадо фургончиков, принадлежащих телевизионным компаниям, уже были припаркованы на всех близлежащих улочках. Сверху болтался вертолет студии «Фокс-ТВ», с которого журналисты пытались что-то разглядеть сквозь густую листву деревьев и разросшегося кустарника.

Коттедж Маннинга оказался куда скромнее соседних особняков, соперничавших друг с другом по красоте архитектуры. Тем не менее, это был приятный домик. Разумеется, обычные копы не живут в таких районах, хотя самого Маннинга трудно было назвать обычным.

– Отец Голдмана был известным врачом в Мамаронеке, – продолжал трещать Гроуз. – Когда он умер, у Маннинга появилось некоторое состояние. Его вообще-то считали паршивой овцой в семье. А как же! Ведь он посмел стать полицейским, а это уже мятеж. Кстати, оба его брата – дантисты. Они практикуют во Флориде.

У меня возникли неприятные ощущения относительно места преступления, хотя до него надо было проехать еще пару кварталов. Уж слишком много и полицейских, и машин прочих служб понаставили вокруг. Лишняя помощь всегда мешает.

– Мэр уже побывал здесь утром, – доложил Гроуз. – Ужасный трус, хотя парень хороший. Убийство полицейского в Нью-Йорке – настоящее ЧП. Все газеты и телепередачи будут еще долго пережевывать смерть Маннинга.

– Тем более, что убийство произошло в его собственном доме, – подчеркнул я.

Наконец, в квартале от дома Голдмана, Гроуз нашел место для парковки. Выйдя из машины, я сразу же обратил внимание на то, что вокруг не было слышно пения птиц. Очевидно, почуяв смерть, они предпочли скрыться.

Пока я добирался до места преступления, меня радовало одно-единственное обстоятельство: моя анонимность в Нью-Йорке. В Вашингтоне многие газетчики знали меня в лицо, и считали, что если я появляюсь на месте преступления, значит, это не просто убийство, а очень серьезное, жестокое, и мотивы его весьма запутаны.

Ни на меня, ни на детектива Гроуза никто не обращал внимания, и мы, беспрепятственно миновав толпу зевак и корреспондентов, прошли к коттеджу. Гроуз представил меня местному начальству, после чего мне было разрешено осмотреть спальню Голдмана, где и совершилось кровавое преступление. Правда, по реакции полицейских я понял, что всем им прекрасно известно, кто я такой и по какому поводу прибыл в их город. Пару раз до меня донеслось имя «Сонеджи». Худые вести распространяются куда быстрее добрых!

Тело Маннинга было уже увезено из дома, а я очень не люблю так поздно приезжать на место преступления. В спальне работали несколько сотрудников технического отдела. Первое, что бросилось в глаза, – это кровь Голдмана. Она была повсюду: на кровати, стенах и огромном бежевом ковре, покрывавшем пол целиком. Кровь забрызгала письменный стол, книги на полках и даже позолоченный канделябр на семь свечей. Я уже знал, почему Сонеджи с таким упоением разбрызгивает человеческую кровь: себя он уже не считал человеком.

Я чувствовал, что Гэри Сонеджи словно находится в этой комнате, я почти видел его, и меня поразило, что я могу вообразить его присутствие, как физическое, так и эмоциональное, с потрясающей четкостью. Мне вспомнилась та ночь, когда Сонеджи с ножом в руке забрался в мой дом. «Зачем ему понадобилось проникать сюда? – Удивлялся я. – Может быть, он хотел таким способом предупредить меня, запутать окончательно?»

– Он определенно решил заявить о себе, – пробормотал я, обращаясь, скорее, к самому себе, нежели к Гроузу. – Он знал, что Голдман ведет расследование об убийствах на вокзале в Нью-Йорке. Теперь он хочет продемонстрировать нам еще и то, что он в курсе всех полицейских мероприятий.

Но было здесь и кое-что еще. Я интуитивно чувствовал, что не только это имело значение для Гэри. Расхаживая по спальне взад-вперед, я вдруг заметил, что компьютер на письменном столе включен.

Я решил обратиться к одному из технических работников, тощему молодому человеку с угрюмым выражением лица (с такой внешностью в самый раз находиться на месте преступления).

– Скажите, когда обнаружили тело Голдмана, компьютер тоже работал?

– Да, – спокойно ответил тот. – Отпечатки пальцев с него уже сняты. Я взглянул на Гроуза:

– Нам стало известно, что он разыскивает Шарифа Томаса, а Томас родился в Нью-Йорке. Предполагается, что он сейчас в Нью-Йорке. Может быть, Гэри заставил Голдмана открыть ему файл на Шарифа, и только потом расправился с ним?

На этот вопрос детектив Гроуз ответить не смог. Он молча смотрел на меня и не произносил ни слова. Я и сам-то не был уверен в правильности своего предположения. Но я по-прежнему доверял собственным инстинктам, особенно, когда дело касалось Сонеджи. Я шел по его кровавым следам, и в этот момент мне вдруг почудилось, что идти осталось совсем немного.

 

Глава 44

Удивительно гостеприимная и заботливая полиция Нью-Йорка побеспокоилась обо мне и сняла на ночь номер в гостинице «Мариотт» на 42-й улице. К тому же они уже начали искать Шарифа Томаса. Одним словом, полиция делала все, что было в ее силах, и тем не менее Гэри Сонеджи спокойно разгуливал по городу и имел впереди целую ночь.

Шариф Томас некоторое время жил в Вашингтоне, но родился в Бруклине. Я был абсолютно уверен в том, что Сонеджи приехал сюда, чтобы разыскать его. По-моему, это было очевидно из того послания, которое он передал мне через Джамала Отри в Лортонской тюрьме. Ему надо было свести счеты с Томасом, а Сонеджи не любил откладывать такие дела. Уж это я знал наверняка.

Когда в половине девятого вечера я наконец покинул помещение полицейского управления, то буквально не чувствовал под собой ног от усталости. К гостинице меня доставили на служебной машине. Готовясь к поездке, я собрал огромную дорожную сумку, на тот случай, если придется задержаться в Нью-Йорке на пару дней, хотя втайне я надеялся, что этого не произойдет. Мне всегда нравился этот город, но только при других обстоятельствах. А сейчас, конечно, не Рождество, и приехал я сюда не за подарками для родных и близких и не поболеть за любимую команду на осенних спортивных соревнованиях.

Около девяти я набрал свой вашингтонский номер и услышал голос нашего домашнего автоответчика, роль которого неизменно выполняет Дженни:

– Это звонит Инопланетянин? Вы попали к себе домой.

Иногда она умеет здорово подшутить надо мной. Просто умница. Дочка была уверена, что я обязательно дам о себе знать. Я всегда звоню им, когда уезжаю в другой город, что бы ни случилось.

– Как у тебя там дела, малютка моя? – лишь только я услышал этот родной до слез голос, я понял, как сильно успел соскучиться, как плохо мне здесь одному, без семьи.

– К нам заходил Сэмпсон. Кстати, сегодня у нас по расписанию урок бокса. Ты помнишь об этом, папочка? Бах-бах, бум-бум, бац-бац! – она неплохо имитировала голосом звуки, которые издает боксерская груша, когда по ней лупят перчаткой.

– Но я надеюсь, вы с Деймоном не пропустили занятия и попрактиковались без меня? – разговаривая, я ясно представлял себе ее лицо. И Деймона, и Нану, конечно, тоже. Я как наяву видел кухню, где сейчас находилась Дженни. И у меня снова защемило сердце. С каким удовольствием я бы сейчас сел с ними за стол поужинать!

– Ну, конечно. Он поставил блок, но его это не спасло. Я вырубила его так, что он теперь весь вечер будет в себя приходить. Но без тебя, конечно, не очень интересно. Не перед кем повыпендриваться, покрасоваться…

– А ты красуйся сама перед собой, – предложил я.

– Я именно так и поступила. Я воображала перед самой собой, а потом сама себе сказала: «Отличное было представление! Молодец!»

Я громко рассмеялся прямо в трубку:

– Мне очень жаль, что я пропустил такое зрелище, мои маленькие питбули. Простите меня за это еще раз, – потом я произнес нараспев, на мотив старинного блюза: – Ах, простите, извините, ах, простите, извините.

– Ну, ты так всегда говоришь, – перешла на шепот Дженни, и я уловил в ее тоне печальные нотки обиды. – Но когда-нибудь твои слова перестанут на меня действовать. Вот увидишь. И вспомнишь тогда, что я давным-давно тебя об этом предупреждала.

Я принял ее совет близко к сердцу, сидя один в номере с видом на Таймс-сквер и поедая казенный гамбургер. Я вспомнил, как когда-то шутили психиатры, говоря, что только настоящие шизофреники могут предпочитать принимать пищу в одиночестве. Я думал сначала о детях, потом о Кристине Джонсон, а уже затем мои мысли перекинулись на Сонеджи и Маннинга Голдмана, убитого в собственном доме. Я попытался почитать роман «Прах Анжелы», который почти машинально сунул в сумку. Однако в тот вечер я не мог сосредоточиться на красочных описаниях гетто.

Когда голова у меня пошла кругом от всевозможных рассуждений и размышлений, я решил позвонить Кристине. Мы разговаривали около часа. Это была легкая, непринужденная беседа. Какие-то положительные перемены явно происходили в наших отношениях. Потом я осмелел и спросил ее, не хочет ли она провести со мной выходные в Нью-Йорке, если я, конечно, буду вынужден здесь еще задержаться. Разумеется, мне очень нелегко дались эти слова, и теперь я боялся, что она заметит легкую дрожь в моем голосе.

И снова Кристина удивила меня. Она с радостью согласилась на мое предложение, заявив, что за рождественскими подарками никто еще не запрещал приезжать в июле, но потом заставила меня дать честное слово, что я буду уделять ей все свое свободное время.

Я торжественно поклялся, что все будет исполнено согласно ее воле.

Потом я, наверное, все же заснул, потому что, когда очнулся, то не сразу понял, где нахожусь. Все вокруг было чужое: и кровать, и комната, и город. При этом я обмотался простыней так, словно меня пытались закутать в смирительную рубашку.

Странная, беспокойная мысль родилась в моей голове и уже не покидала ее. Меня преследует Гэри Сонеджи. Именно так, а не наоборот.

 

Глава 45

Он являлся Ангелом Смерти и знал об этом еще тогда, когда ему исполнилось одиннадцать или, может быть, двенадцать лет. Как раз в то время он убил кое-кого просто для того, чтобы посмотреть, способен ли он на такой поступок. Между прочим, полиция так и не обнаружила тело. И до сегодняшнего дня они не смогли найти останки. Только он один знал, где захоронены все тела, но он, разумеется, никому об этом рассказывать не собирался.

Неожиданно Гэри Сонеджи вернулся в настоящее время, в город Нью-Йорк.

Господи, я же смеялся, даже, можно сказать, ржал, предаваясь воспоминаниям. И где? В баре, в Восточной части Нью-Йорка! А вдруг я еще и разговаривал сам с собой, да притом вслух?!

Бармен кафетерия «Дауд и Макгой» уже приметил этого странного господина. Тот сидел в сторонке и болтал сам с собой, не переставая. Создавалось такое впечатление, будто посетитель находится в трансе. Хитрый рыжеволосый бармен-ирландец как ни в чем не бывало старательно протирал один стакан за другим, что, впрочем, не мешало ему краешком глаза наблюдать за необычным клиентом. А уж если начинает интересоваться ирландец…

Сонеджи в ту же секунду широко улыбнулся и поманил к себе бармена:

– Вы за меня не волнуйтесь, я больше пить не буду. Я и сам уже почувствовал, что хватанул лишнего. Сколько я вам должен, Майкл? – имя бармена было вышито на нагрудном кармане форменной рубашки.

Это лживое извинение, похоже, сработало. Гэри спокойно расплатился и вышел из бара. Он прошел несколько кварталов по Первой авеню, затем свернул на Восточную 15-ю улицу.

Здесь он наткнулся на увеселительное заведение под названием «Тату». Даже перед дверью здесь толпился народ. Местечко выглядело многообещающе. Гэри вспомнил, какая задача стоит перед ним сегодня вечером: необходимо отыскать себе совершенно безопасный дом для ночлега. В общем, поселиться в «Плаза» в действительности оказалось не такой уж замечательной идеей, как это казалось Сонеджи поначалу.

«Тату» был переполнен достаточно приличной публикой, которая явилась сюда поделиться последними новостями, посудачить с приятелями, перекусить и пропустить по рюмочке. На первом этаже располагался самый заурядный вечерний клуб, на втором можно было даже потанцевать. «Что за атмосфера здесь царит?» – задумался Сонеджи. Это было необходимо выяснить, прежде чем что-либо предпринимать. Немного приглядевшись к посетителям, он вскоре понял, что основными завсегдатаями «Тату» были бизнесмены, которые заходили сюда, скорее всего, прямо из своих контор перед тем, как отправиться домой, и женщины среднего возраста. Сегодня четверг. Многие из явившихся уже договаривались о совместном проведении грядущего уик-энда.

Сонеджи заказал бокал белого вина и принялся изучать мужчин и женщин, выстроившихся возле стойки бара. Они выглядели весьма современными, казались совершенно раскованными и лишенными каких-либо комплексов. Всем своим видом они мысленно кричали: «Сними меня, выбери меня, обрати внимание на меня».

Гэри мило поболтал с двумя женщинами-адвокатами, которые, к сожалению, ему не подошли, как, впрочем, и всем остальным в этом заведении, поскольку близко общались только друг с другом вот уже одиннадцать лет. О Боже! А им уже стукнуло по тридцать шесть, и их время стремительно уходило.

Сонеджи двинулся дальше. Он начинал испытывать некоторую нервозность. Полиции было хорошо известно, что он меняет внешность и одежду. Но только они не знают, как он будет выглядеть в следующий раз. Например, вчера Гэри был темноволосым латиноамериканцем сорока с небольшим лет. Сегодня он – бородатый блондин, типичный любитель выпить винца в кабаке. А кем он будет завтра? Но, с другой стороны, никто не застрахован от дурацких ошибок, и его могут схватить в любую минуту. И тогда всему конец.

Гэри познакомился с симпатичной женщиной, занимавшей должность художественного директора одной крупной фабрики по производству рекламной продукции на Лексингтон-авеню. Джин Саммерхил рассказала Гэри, что родилась в Атланте, а потом переехала жить в Нью-Йорк. Это была маленькая стройная блондинка с пышной копной волос и единственной тоненькой сверхмодной косичкой, заплетенной с левой стороны от пробора. Джин чувствовала себя вполне уверенно, и Сонеджи даже показалось, что она напоминает ему его собственную супругу Мередит. Его Мисси. У Джин был свой особняк, где она жила в полном одиночестве.

Поначалу это выглядело странно: такая симпатичная дама не должна была приходить в подобное злачное место, чтобы найти себе компаньона. Однако, немного поболтав с ней, Сонеджи догадался, отчего это происходит. Джин обладала незаурядным умом. Она была слишком самостоятельна и независима, что, конечно же, отпугивало мужчин. Сама того не желая, она лишала себя не только поклонников, но и просто друзей.

Однако Сонеджи она не испугала. Они непринужденно беседовали, что иногда бывает при встрече двух совершенно незнакомых людей где-нибудь в баре. В такой ситуации никто из двоих ничего не теряет и ничем не рискует. Джин оказалась не слишком притязательной и довольно «земной». Ее устраивало положение просто «милой» женщины и притом «несчастной в любви». Именно об этом Сонеджи несколько раз и напомнил ей, чем понравился еще больше.

– С тобой очень легко иметь дело, – призналась разрумянившаяся после четвертого бокала вина Джин. – Ты совершенно спокойный и очень сосредоточенный человек. Я угадала?

– Точно. И немного занудный, – добавил он, явно напрашиваясь на комплимент. Уж в занудстве его обвинить было просто невозможно. – Наверное, именно поэтому жена не выдержала и ушла от меня. Мисси влюбилась в богача, своего шефа с Уолл-Стрит. Когда она мне обо всем рассказала, мы вместе рыдали целый вечер, – он вздохнул. – Сейчас она живет в роскошных апартаментах на Бикман-Плейс. Я там был. Шикарная берлога. – Гэри улыбнулся. – Но мы остались друзьями. Буквально на днях виделись…

Джин посмотрела ему в глаза. Было что-то грустное в ее взгляде:

– А знаешь, чем ты мне так симпатичен? Тем, что ты меня не боишься.

Гэри снова улыбнулся:

– Конечно, нет.

– И я тебя тоже ни чуточки не боюсь, – прошептала Джин Саммерхил.

– Так и должно быть, – подытожил Сонеджи. – Только не стоит терять головы. Ни при каких обстоятельствах. Договорились?

– Обещаю.

Они поднялись из-за столика, вышли из «Тату» и направились к особняку Джин.

 

Глава 46

Я стоял в одиночестве на 42-й улице в Манхэттене, с нетерпением ожидая появления детектива Гроуза. Наконец, он подхватил меня у входа в гостиницу «Мариотт», и мы помчались в Бруклин. Слава Богу, произошел хоть какой-то положительный сдвиг в нашем деле. Появились проблески надежды. Шарифа Томаса заметили в наркопритоне Бруклина, в районе Бедфорд-Стайвезант. Интересно, знает ли Гэри Сонеджи о местонахождении Томаса? Что ему стало известно из файла Маннинга Голдмана, если тот, конечно, открыл его?

В субботу, в семь утра, ехать по городу было сущим Удовольствием. Мы пересекли Манхэттен с запада на восток всего за десять минут. Преодолев реку по Бруклинскому мосту, мы увидели группу высоких жилых зданий, над которыми поднималось солнце. Слепящий огненный шар вызвал у меня приступ головной боли.

В половине восьмого мы уже явились в Бед-Стай. Мне приходилось слышать об этом местечке в Бруклине, равно как и о его сомнительной репутации. Сейчас здесь было почти безлюдно. Расистски настроенные копы в Вашингтоне окрестили подобные районы «самоочищающимися духовками»: мол, закрыл дверцу, и гори там все синим пламенем! У Бабули Наны имеется свое определение в отношении властей и их программ по облагораживанию похожих кварталов: геноцид.

Маленький винный погребок рекламировал себя написанной от руки желто-красной вывеской: «ПЕРВАЯ УЛИЦА. ДЕЛИКАТЕСЫ И ТАБАК КРУГЛОСУТОЧНО». Заведение было закрыто. Вот и верь после этого рекламе!

Неподалеку от входа в погребок стоял припаркованный темно-бордовый фургончик. Окна в кузове затягивала серебристая фольга, а на борту красовался пейзаж «Лунный свет над Майами». Единственной живой душой, замеченной нами на улице, оказалась наркоманка, направлявшаяся куда-то нетвердой походкой, еле переставляя ноги.

Дом, в котором был замечен Шариф Томас, оказался обшарпанным двухэтажным, покрытым выгоревшим серым гонтом строением. Несколько окон по фасаду были разбитыми. Выглядел он так, словно был давным-давно проклят и брошен. Где-то внутри этого притона и находился Томас. Мы с Гроузом приготовились терпеливо ждать: не исключено, что здесь мог появиться и Сонеджи.

Я сжался на переднем сиденье, стараясь быть незаметнее. Над зданием красного кирпича трепыхался полуоторванный плакат с вызывающей надписью: «КОПА УБИЛИ. НАГРАДА 10 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ». Плохой знак, но честное предупреждение.

Около девяти утра округа начала просыпаться и показывать себя во всей красе. Две пожилые женщины в рабочей одежде рука об руку направлялись к церкви.

Мне вспомнилась Нана и ее вашингтонские подруги. Сразу стало грустно, что уик-энд придется провести вдали от дома и семьи.

Девочка лет шести прыгала через скакалку. При этом я заметил, что использовала она для этого кусок электрического провода и выглядела какой-то вялой и апатичной.

Тоскливо было наблюдать за игрой этой крошки. Невольно закрадывалась мысль: какое же будущее ее ожидает? Есть ли у нее возможность хоть когда-нибудь выбраться отсюда? Я вспомнил о Дженни и Деймоне и представил себе, как расстроены они тем, что в субботу утром меня нет рядом. Суббота, это же целый праздник, папочка. Только в субботу и воскресенье мы, можем быть вместе.

Время тянулось бесконечно. Так всегда и бывает, когда ты занят пассивным наблюдением. Я обозревал этот район и не мог отделаться от впечатления, что нищета – это тоже своего рода наркотик, так как вызывает необратимое привыкание. В половине одиннадцатого появилась парочка подозрительного вида парней. Подъехали эти типы на маленьком черном грузовичке. Они тут же организовали импровизированный магазинчик, открыв торговлю арбузами, кукурузными початками, помидорами и капустой. Причем арбузы и дыни они складывали горкой прямо в сточную канаву.

Ближе к одиннадцати мною овладело беспокойство. Наша информация могла оказаться неверной. Волнение перерастало в паранойю. А что если Сонеджи, который так мастерски меняет облик, уже посетил притон? Вдруг он и сейчас там?

Я распахнул дверцу автомобиля и вышел. Жара навалилась на меня так, как если бы я вступил в раскаленную духовку. И все же это было куда лучше, чем, скрючившись, неподвижно сидеть в машине.

– Что ты задумал? – недоумевающе вскрикнул Гроуз. Он-то, похоже, не собирался отрывать задницу от сиденья целый день, ожидая, пока Сонеджи сам не придет к нему в руки.

– Доверься мне, – тихо произнес я.

 

Глава 47

Я снял с себя белоснежную рубашку, обвязал ее вокруг пояса и прищурил глаза. Когда я вновь открыл их, то постарался сделать так, чтобы они приобрели мутный и отсутствующий взор.

– Алекс! – пискнул мне вслед Гроуз, но я, проигнорировав его возглас, ленивой шаркающей походкой поплелся к полуразвалившемуся притону. Со стороны я больше всего напоминал заурядного уличного панка. Впрочем, для меня это не составляло труда. Сколько раз мне приходилось изображать для пользы дела подобных расхлябанных типов в своем собственном районе! Кстати, мой старший брат, пока не отдал Богу душу, был панком до мозга костей.

Притон оказался в самом тупике, между заброшенными зданиями. Порядок его работы ничем не отличался от функционирования подобных ему заведений, которых я на своем веку видел предостаточно: и в Вашингтоне, и в Балтиморе, и в Филадельфии, и в Майами, и в самом Нью-Йорке. Никакой разницы, даже как-то странно.

Едва я распахнул исчерканную надписями дверь, то понял, что этот гадюшник даже среди своих братьев может считаться настоящим дном. Впрочем, ждать особенно было нечего. Времени оставалось мало, так как Шариф Томас тоже загибался от СПИДа.

На грязном заляпанном полу повсюду валялись пустые банки из-под содовой и пивные бутылки, пакеты и упаковочная бумага из-под дешевой еды, расколотые ампулы и даже проволока для прочистки трубок любителей покурить дурманящей отравы.

Я посчитал, что подобная дыра наверняка находится на попечении одного «служащего». Платишь ему два-три доллара и занимаешь место на полу. У него же можно приобрести шприцы, трубки, зажигалки, бумагу для самокруток и вообще все то, что требуется для наркомана.

Стены украшали соответствующие обстановке надписи, типа «Затрахали!», «СПИД», «Мир – дерьмо». Здесь слоями плавала густая, непроницаемая даже для солнечного света дымная мгла. Запах стоял настолько отвратительный, что аромат городской свалки по сравнению с ним показался бы свежим ветерком.

Зато здесь было на удивление, до странности, тихо. Просто даже мертво. Моментально охватив взглядом обстановку, я отметил, что ни Шарифа, ни Сонеджи здесь нет. По крайней мере, сейчас.

Мужчина, по виду – латиноамериканец, с наплечной кобурой поверх засаленной рубахи, отвечал за порядок. Едва проснувшись, он, по крайней мере, демонстрировал, что все находится под контролем. Внешность его была невыразительной: лицо без возраста, украшенное усами.

Да, если Шариф Томас заходит сюда, он определенно докатился до предела. Действительно ли он умирает или просто решил спрятаться? Знает ли он о том, что его разыскивает Сонеджи?

– Чего надо, командир? – спросил латиноамериканец, и его глаза превратились в узкие щелочки.

– Немного тишины и покоя, – негромко и уважительно ответил я, как будто дело происходило в церкви. Хотя для некоторых данный притон таковой обителью и являлся.

Я сунул ему две измятых бумажки, и он, отвернувшись, ткнул пальцем в сторону:

– Тебе туда.

Я посмотрел в указанном направлении, и вдруг почувствовал себя так, будто ледяная рука сжала мое сердце.

С десяток мужчин и пара женщин сидели или валялись на полу на грязных тощих подстилках. Курильщики расслаблено смотрели в никуда, и это у них удивительно здорово получалось. Создавалось впечатление, что они сами медленно догорают и вместе с дымом и пылью улетают Бог весть куда.

На меня никто не обращал внимания, что было мне только на руку. Никого здесь не волновали ни приходящие, ни уходящие. Однако до сих пор я не заметил ни Шарифа, ни Сонеджи.

В главном зале, где я оказался, было темно, словно в безлунную ночь. Ни проблеска света, если не считать вспышек спичек или огонька зажигалки.

Я искал Томаса, не забывая при этом придерживаться выбранной мной роли. Просто еще один отброс ищет местечко на общей помойке. Никому не мешает, никого не тревожит.

И тут в самом дальнем углу, на подстилке, я заметил Шарифа, которого тут же опознал по фотографии, показанной мне в Лортоне. Через силу я заставил себя не пялиться на него.

Мое сердце бешено заколотилось. Неужели и Сонеджи сейчас где-то рядом? Иногда он казался мне настоящим привидением. Теперь я думал о том, имеется ли в этом притоне черный ход. Размышлять было некогда. Надо пристроиться куда-нибудь, прежде чем Томас заподозрит что-то неладное.

Я прошел к дальней стенке и начал медленно сползать по ней на пол, краем глаза при этом продолжая наблюдать за Томасом. Но то, что последовало в следующие минуты, можно было назвать только безумием и хаосом.

Входная дверь широко распахнулась, и в помещение влетел Гроуз с двумя вооруженными полицейскими. Вот тебе и доверие!

– Сво-о-олочи! – простонал рядом со мной проснувшийся наркоман.

– Полиция! Никому не шевелиться! – вопил Кармин Гроуз. – Никому не двигаться! Все остаются на своих местах! – голос у него был зычный, как у уличного копа.

Я не сводил глаз с Шарифа Томаса. Он достаточно резво поднимался со своей подстилки, где еще секунду назад валялся счастливый, как объевшийся кот. Может быть, он и не принимал никаких наркотиков, а действительно скрывался в этом злачном месте?

Я схватился за «Глок», который спрятал у поясницы под свисающей сзади рубашкой и выставил оружие вперед. Я все еще надеялся, что мне не придется использовать его. Только не здесь!

Томас молниеносным движением выхватил неизвестно откуда возникший дробовик. Вероятно, он засунул его под подстилку. Все остальные посетители оставались неподвижными, поскольку по вполне очевидным причинам не могли пошевелиться. Только их налившиеся кровью глаза постепенно начали выражать некое подобие испуга.

И тут грохнул выстрел. Томас решил атаковать первым. Гроуз и двое его новоявленных помощников одновременно рухнули на пол. Все это произошло так быстро, что я даже не мог бы сказать наверняка, успел ли Шариф кого-нибудь задеть.

– Прекратите немедленно! – в бешенстве заорал латиноамериканец у входной двери. – Что все это дерьмо значит?! Прекратите! – все выкрики он производил из положения лежа, боясь поднять голову, чтобы не очутиться на линии огня.

– Томас! – что есть мочи закричал я.

Шариф обернулся. Все его действия были отточены. Через какую-то долю секунды дуло обреза уже смотрело в мою сторону. Глаза Томаса сверкнули в темноте.

Наверное, нет ничего на этом свете, что можно было бы хоть приблизительно сравнить с дробовиком на близком расстоянии, наставленным непосредственно на вас. У меня не оставалось другого выбора, и я нажал на спусковой курок своего «Глока».

Шариф принял удар пули правым плечом. Его сильно крутануло влево, но он все же удержался на ногах. Видно было, что это не первое его ранение. Ему приходилось выдерживать нечто подобное и раньше. Как, впрочем, и мне.

Я выстрелил во второй раз, и попал ему то ли в горло, то ли в нижнюю челюсть. Томас отлетел назад и врезался в тоненькую перегородку, которая здесь считалась стеной. Казалось, все здание заходило ходуном от этой встряски. Я успел увидеть, как глаза Шарифа закатились к потолку, а рот беззвучно открылся. Томас умер раньше, чем его грузное тело рухнуло на пол притона.

Я застрелил его – наше единственное связующее звено с Гэри Сонеджи.

 

Глава 48

До моего слуха донесся отчаянный крик Гроуза, сообщавшего страшные новости по рации. От его слов у меня кровь застыла в жилах:

– Застрелен офицер полиции на Мэкон 412. Застрелен офицер!

Мне еще ни разу не приходилось участвовать в переделке, где прямо на моих глазах погибал полицейский. Пока я пробирался к выходу, во мне росла уверенность, что один из явившихся с Гроузом полицейских уже мертв. Зачем этому идиоту понадобилось тащиться сюда, да еще прихватив с собой двоих патрульных? Впрочем, сейчас это уже не имело значения.

На замусоренном полу возле двери на спине лежал один из полицейских. Глаза его остекленели, и мне показалось, что он находится в глубоком шоке. Из уголка рта стекала струйка крови.

Обрез сделал свое ужасное дело точно так же, как если бы это касалось меня. Кровь забрызгала и стены, и старый корявый деревянный пол. Дырочки от картечи изобразили на стене над телом полицейского что-то похожее на татуировку. Увы, этому парню мы уже ничем не могли помочь.

Я стоял рядом с Гроузом, все еще держа в руке «Глок». Стискивая зубы и играя желваками, я старался не наорать на Кармина за его необдуманный поступок, приведший к таким тяжелым последствиям. Мне следовало сначала успокоиться самому, а потом уже воспитывать его.

Стоящий слева от меня второй полицейский без конца повторял:

– Господи! О Господи!

Понятно было, какую душевную травму нанесла ему потеря товарища. Он то и дело проводил ладонью по лбу, словно хотел стереть из памяти случившееся только что.

Через пару минут примчалась скорая помощь, и мы наблюдали за тем, как пара медиков безуспешно трудится над телом. Убитому было лет двадцать с небольшим. Симпатичное лицо, короткий ежик рыжих волос… Его голубая форменная рубашка на груди вся уже пропиталась кровью.

У задней стены зала еще один медик возился с Томасом, но я знал, что с Шарифом покончено.

Наконец негромко, самым серьезным тоном я обратился к Гроузу:

– Мы знаем, что Шариф Томас мертв, а вот Сонеджи об этом знать не обязательно. У нас появился шанс взять его, если до него дойдут сведения, что Шариф выжил и находится в нью-йоркской больнице.

Кармин кивнул:

– Мне есть к кому обратиться в городе. Мы даже можем действительно отвезти Шарифа в больницу. Мало того. Мы можем поставить в известность прессу. По-моему, игра стоит свеч.

Детектив Гроуз еле ворочал языком, да и выглядел погано. Думаю, что в этот момент я тоже не светился от радости. Перед моим мысленным взором в ту же секунду возникла, словно издевательское пророчество, надпись на плакате: «Копа убили. Награда 10 тысяч долларов».

 

Глава 49

В охоте на человека никогда и ни один полицейский не сможет определить, где она начинается, какова ее кульминация и, тем более, каким будет ее финал. Никто, кроме Гэри Сонеджи, не мог сказать, чем все это закончится, куда это все приведет, с его первых шагов, сделанных на Юнион Стейшн.

Лишь сам Сонеджи обладал всей полнотой информации и власти. Он снова становился знаменитым. Он действительно стал что-то значить. Через каждые десять минут ему посвящались специальные выпуски новостей.

То, что они показывали его фотографии, не имело ровно никакого значения. Никто не знал, как он выглядит сегодня, на кого был похож вчера и в каком обличье предстанет завтра. Не может же полиция арестовывать в Нью-Йорке всех подряд, верно?

Он покинул жилище ныне покойной Джин Саммерхил около полудня. Да, эта миловидная дама определенно потеряла из-за него голову. Ну, совсем как Мисси в Уилмингтоне. Найдя ключи Джин, Гэри аккуратно запер за собой дверь. Он двинулся на запад от 73-й улицы, дошел до 5-й и повернул на юг. Поезд возвращался на свой путь.

Гэри купил черный кофе в картонном стаканчике, на стенках которого были изображены греческие боги. Кофе, как и следовало ожидать, оказался типичными нью-йоркскими помоями, но он продолжал стоически прихлебывать его. Как же ему хотелось устроить еще одну бойню! Прямо здесь, на Пятой авеню. Сейчас. Он представил себе картины резни, после которой и Си-би-эс, и Эй-би-си, и Си-эн-эн, и Фоке отдадут ему прямой эфир.

Кстати, о новостях: утром по телевизору показали Алекса Кросса. Он и нью-йоркская полиция арестовали Шарифа Томаса. Ну что ж, мои поздравления. Браво! По крайней мере, отрадно видеть, что они научились следовать инструкциям Гэри.

Проходя мимо или ступая рядом с самодовольными, хорошо одетыми ньюйоркцами, Сонеджи с удовольствием размышлял о том, насколько же он умен, насколько превосходит каждого из этих надутых ослов. Если бы хоть один из этих сопливых ублюдков мог на секунду заглянуть в мысли Гэри, он осознал бы собственное ничтожество.

Но никому этого не было дано.

Никому не известны ни начало, ни середина, ни конец.

Сонеджи снова начинал злиться, постепенно утрачивая над собой контроль. Гэри чувствовал, как плещутся волны ярости, вздымающиеся в нем, когда он шел по переполненным людьми улицам. Перед глазами начинал расстилаться туман, а во рту появился горький привкус желчи.

Он швырнул почти полный стаканчик дымящейся бурды прямо в проходящего мимо джентльмена и засмеялся, увидев обескураженное лицо последнего. Гэри чуть не взвыл от восторга, наблюдая, как бурая жижа стекает с гордого орлиного носа и волевого квадратного подбородка ньюйоркца. Отвратительный кофе безнадежно испортил дорогие рубашку и галстук.

Гэри Сонеджи мог позволить себе делать все, что заблагорассудится, и именно так он почти всегда поступал.

Смотрите же!

 

Глава 50

В семь часов вечера я снова пришел на Пенн Стейшн. В субботу здесь было поспокойнее – не такая оголтелая толпа пассажиров, как обычно. В моей голове всплывали убийства, совершенные на Юнион Стейшн в Вашингтоне и здесь. Темные тоннели подъездных путей, как видно, символизировали для Сонеджи мрачный подвал и его истерзанное детство. Эту часть его фантастической мозаики я уже сложил. Когда Гэри выходил из подземелья, он взрывался на весь мир неукротимой яростью…

В этот момент я увидел Кристину, поднимающуюся по лестнице от платформы.

Несмотря на место, где происходила наша встреча, я заранее начал улыбаться. Я ухмылялся и переминался с ноги на ногу, можно сказать, я пританцовывал от нетерпения. Меня переполняли чувство легкости, ощущения счастья, возбуждения и желания, которых я не испытывал так долго. Она действительно приехала.

Кристина несла небольшую черную сумку с трафаретом «Школа Соджорнер Трут», одним словом, путешествовала налегке. Она смотрелась еще более красивой, гордой и желанной, если такое вообще можно представить. Белое платье с короткими рукавами, расшитое у ворота стразами, и ее традиционные туфли-лодочки на низком каблуке добавляли ей еще больше очарования. Я обратил внимание на то, как прохожие смотрят на нее, как провожают взглядами, к чему, впрочем, я уже привык.

Мы поцеловались в уголке, стараясь, чтобы нас никто не заметил. Мы прижались друг к другу, я почувствовал тепло ее тела и услышал, как ее сумка мягко упала у наших ног.

Я буквально утонул в ее карих глазах, сначала смотревших на меня вопросительно, а потом ставших такими ласковыми и мягкими:

– Я боялась, что ты меня не встретишь. Мне не давала покоя мысль: а вдруг тебя опять срочно куда-нибудь вызовут, а я так и буду одиноко стоять здесь, на Пенн Стейшн.

– Ни за что и никогда я не допустил бы этого. Как же я рад, что ты со мной!

Мы снова поцеловались и на этот раз прижались друг к другу еще теснее. Я не мог оторваться от губ Кристины, не желал выпускать ее из объятий. Так хотелось увезти ее туда, где мы могли бы остаться наедине. Мое тело готово было забиться в конвульсиях, и я даже не понимал, хорошо это или плохо.

– Я хотела было отказаться, – усмехнулась Кристина, – но поняла, что не могу долго оставаться без тебя. Меня всегда немного пугал Нью-Йорк, и, тем не менее, вот она я.

– Мы прекрасно проведем с тобой время. Вот увидишь.

– Обещаешь? Это действительно будет незабываемо? – поддразнила она меня.

– Абсолютно незабываемо.

Я прижал ее к себе еще плотнее и никак не мог заставить свои руки разжаться.

 

Глава 51

Начало «незабываемого» времени выглядело следующим образом. Представьте себе «Радужный зал» в половине девятого вечера в субботу. Мы с Кристиной, почти вальсируя, выходим рука об руку из сверкающего лифта. И тут же мы словно окунаемся в другую эпоху, в иной жизненный стиль и, может быть, даже в Другой мир. Роскошный транспарант, серебром по Арному, приглашает: «Вступите в Радужный зал, проникнитесь атмосферой музыки Эм-джи-эм». Все вокруг искрится бликами крошечных хрустальных софитов. Нечто среднее между вершиной и абсолютным совершенством.

– Я не уверена, что стиль моей одежды соответствует музыке Эм-джи-эм, но меня это не слишком беспокоит. Идея все равно замечательная, – щебетала Кристина, пока мы проходили мимо снующих официантов, распорядителей и прочей обслуги, одетой вызывающе. Нас проводили к столику неподалеку от танцевальной площадки, перед нами открывался шикарный вид на вечерний город. Субботним вечером зал был заполнен до отказа: и столики, и танцплощадка.

Кристина была одета в простое узкое черное платье, подчеркивающее фигуру. Единственным украшением служил все тот же кулон, сделанный ею из старинной броши. Тот самый, в котором она появилась в «Кинкейде». Брошь принадлежала еще ее бабушке. Зная, что мой рост превышает шесть футов, она не побоялась сменить свои удобные «лодочки» на туфли с высоким каблуком. Раньше я как-то не обращал на это внимания. Теперь я понял, насколько приятно находиться рядом с женщиной почти одного с тобой роста.

Надо сказать, что я тоже приоделся. Темно-серый костюм, накрахмаленная белая рубашка и синий шелковый галстук преобразили и меня. Сейчас я меньше всего походил на вашингтонского детектива. Но не был я и Алексом Кроссом с негритянского юго-востока. Скорее, я был похож на Дензела Вашингтона в одной из его лучших ролей. Мне нравилось чувствовать себя соответствующим торжеству сегодняшнего вечера, а может, и всего уик-энда.

Выделенный нам столик располагался рядом с большим окном, выходящим на восточную часть Манхэттена. На сцене работал латиноамериканский квинтет и, надо заметить, вещицы он выпекал неплохие. Медленно поворачивающаяся вокруг своей оси танцплощадка была заполнена посетителями. Публика развлекалась, как могла, вытанцовывая, кто во что горазд.

– Что ж, здесь забавно, красиво и даже немножко потешно. Как, впрочем, и во всех подобных местах, где мне приходилось бывать, – заметила Кристина, когда мы устроились поудобнее. – Вот и все относительно хвалебных прилагательных на сегодняшний вечер.

– Но ты еще не видела, как танцую я.

– А я уже представляю себе это, – уверенно произнесла она и рассмеялась. – Женщины с первого взгляда определяют, кто из мужчин хороший танцор, а кто – не очень.

Мы заказали напитки: я предпочел скотч, а Кристина выбрала шерри. Кроме того, мы попросили принести бутылку белого «Совиньона», и несколько минут просто сидели, наслаждаясь атмосферой «Радужного зала».

Латиносов сменила инструментальная группа, начавшая с исполнения свинга, а потом переключившаяся на блюзы. Как выяснилось, многим присутствующим были совсем не чужды джиттерберг, вальс и даже танго. И, надо сказать, некоторые танцевали просто прекрасно.

– Тебе приходилось бывать здесь раньше? – обратился я к Кристине, когда вернулся официант с заказанными напитками.

– Один раз. Когда я в полном одиночестве смотрела у себя в спальне по телевизору «Принца прилива», – улыбнулась она. – А ты сюда частенько захаживал, морячок?

– Тоже однажды. Преследовал убийцу с расщепленной личностью. Он вышел вон из того окна, третьего слева.

– Я ни чуточки не удивлена, что так оно и было, – рассмеялась Кристина.

Оркестр заиграл «Лунный свет», и какая-то сила властно потянула нас танцевать. В этот момент все в мире перестало меня интересовать, кроме того, чтобы держать Кристину в своих объятиях.

Однажды, в какой-то миг, мы с Кристиной договорились, что попробуем построить личные отношения. Мы оба потеряли своих любимых и знали, что такое душевная боль и одиночество. Можно считать, что теперь мы с ней выходили на танцплощадку новой жизни. Впервые увидев Кристину возле школы Соджорнер Трут, я сразу представил себе, как приятно будет закружиться с ней в танце.

Обхватив левой рукой ее талию, а в правую взяв ее ладонь, я почувствовал, как она трепетно вздохнула, и понял: Кристина тоже слегка волнуется.

Ведя ее в танце, я принялся тихонечко напевать и, прикрыв от наслаждения глаза, почувствовал, как медленно и плавно куда-то улетаю. Наши губы соприкоснулись. Пальцы ощущали струящийся шелк ее платья. Я танцую неплохо, и Кристина, как оказалось, тоже.

– Посмотри на меня, – прошептала она, и я открыл глаза. Кристина оказалась права: так было еще лучше.

– Что происходит, Алекс? Что это? Никогда не предполагала, что буду чувствовать себя так легко.

– Я тоже не ожидал. Но мы можем привыкнуть к этому ощущению. Мне оно нравится.

Я легонько погладил ее по щеке. Музыка влекла нас куда-то, и, казалось, Кристина, поддавшись ее очарованию, тоже сливается со мной и уносится вдаль. Грациозная, залитая лунным светом, парящая в танце.

Ощущение полной гармонии не покидало меня. Мы танцевали довольно прилично каждый сам по себе, но вдвоем у нас все получалось исключительно. Я плавно передвигался по залу вместе с Кристиной, и ее ладонь, словно притянутая магнитом, не отрывалась от моей. Мы медленно поворачивались, и Кристина послушно следовала нажиму моей руки.

Наши губы снова сблизились. Тепло ее тела ощущалось мною даже через одежду. Мои и ее уста встретились на мгновение, но тут музыка оборвалась, и зазвучала следующая мелодия.

– Вот это оказалось действительно непросто, – призналась Кристина, когда мы неторопливо возвращались к столу. – Я догадывалась, что ты умеешь танцевать, ничуть в этом не сомневалась. Но я не ожидала, что ты действительно умеешь танцевать.

– Можешь считать, что пока ты ничего и не видела, – сказал я, не в силах выпустить ее ладонь. – Вот, подожди – заиграют самбу…

– Ну, думаю, с самбой я уж как-нибудь справлюсь, – заверила она.

Мы много танцевали, постоянно держались за руки, и я даже смутно припоминаю, что мы что-то ели. Мы с Кристиной не могли оторваться друг от друга. За столом лилась бесконечная беседа, но, убей меня Бог, если я смогу припомнить, о чем именно. Наверное, этому способствовала сама обстановка «Радужного зала».

Когда я впервые за весь вечер бросил взгляд на часы, они показывали начало второго ночи. В это трудно было поверить. Такой таинственный провал во времени происходил дважды, и оба раза рядом оказывалась Кристина. Я заплатил по счету, надо сказать, весьма внушительному, и только тут обратил внимание, что «Радужный зал» опустел. Куда же они все подевались?

– Ты умеешь хранить секреты? – шепнула Кристина, пока лифт орехового дерева доставлял нас в вестибюль. В кабине, залитой нежно-желтым светом, мы были одни.

– Я храню очень много всевозможных секретов.

– Тогда слушай, – кабина мягко остановилась, двери бесшумно раскрылись, но Кристина не выпускала меня из объятий. Ей нужно было высказаться до конца.

– Я очень тронута тем, что ты заказал специально для меня номер в «Асторе». Но я не думаю, что он мне не нужен. Как ты на это посмотришь?

Мы снова слились в поцелуе, а лифт, тем временем, подождал, подумал, потом закрыл двери и вновь повлек нас наверх. Мы целовались, пока не приехали на самый последний этаж, и продолжали это занятие до тех пор, пока снова не очутились в вестибюле. Но все равно нам показалось мало того времени, что нам отпустил бездушный подъемный механизм.

– Ты знаешь, что, хотя… – начала Кристина, когда мы вступили на первый этаж Рокфеллер-Центра.

– Что «хотя»?

– Ничего особенного. Видимо, посещение «Радужного зала» способствует такому завершению вечера.

 

Глава 52

Это было незабываемо. Это было похоже на хитросплетение различных хватающих за душу мелодий .

Мы стояли у двери моего гостиничного номера, но я почти потерял ощущение времени. Для того чтобы отпереть замок, мне пришлось выпустить ладонь Кристины, и я, растерявшись, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Тогда Кристина ласково положила руку на мою, и ключ, как по мановению волшебной палочки, тут же открыл нам дверь.

Состоящая из секунд вечность, наконец, миновала. Я знал, что никогда не забуду ни одной детали, ни одного мгновения из того, что последует. Ни скептицизму, ни цинизму я не позволю вмешаться в очарование этих мгновений.

Я знал, что со мной происходит. Меня накрывало ощущение близости, плавно перетекающее в интимность. Мне и в голову не приходило, как же я соскучился по такому воздушному состоянию. Я жил с онемевшими чувствами вот уже несколько лет. Так жить можно долго, не осознавая, что постепенно твоя жизнь и чувства просто сливаются в придорожную канаву, если не сказать – в отхожее место.

Гостиничная дверь медленно отворилась, и я подумал, что, ступая за порог, мы оба оставляем часть своего прошлого. Еще только войдя, Кристина вдруг обернулась, и я услышал шелест шелковой ткани вокруг ее восхитительного тела.

Она всем своим существом потянулась ко мне, и я ласково приподнял ее подбородок кончиками пальцев. Мне казалось, что с самого моего появления на Пенн Стейшн и до настоящей минуты я не мог нормально дышать.

– Руки музыканта. Пальцы пианиста, – прошептала Кристина. – Я знала, что мне понравятся их прикосновения. Я больше ничего не боюсь, Алекс.

– Я счастлив. И мне тоже уже ничего не страшно.

Тяжелая деревянная дверь номера, казалось, затворилась сама по себе.

В данный момент было абсолютно неважно, где мы находимся. Мерцающие огоньки снаружи, фонарь проплывающей по реке лодки создавали иллюзию, что нас также плавно покачивают волны. Ощущение сродни тому, что мы уже испытали в «Радужном».

На уик-энд я решил сменить гостиницу и переехал в «Астор», в восточной части Манхэттена. Мне для этой встречи хотелось чего-то особенного. Из расположенной на двенадцатом этаже комнаты открывался великолепный вид на реку, так что лучшего желать не приходилось.

Нас так и завораживали мерцающие огоньки дальнего юго-восточного берега. Мы наблюдали, как по набережной мимо здания ООН проносятся огоньки припозднившихся машин, направляющихся к Бруклинскому мосту.

Я вспомнил, что сегодня мне пришлось проехать по этому мосту на пути в наркопритон. Но сейчас мне показалось, что с того момента прошло уже много времени. Перед моим мысленным взором пронеслись лица: сначала Шарифа Томаса, потом убитого полицейского и наконец Сонеджи. Я тут же приказал себе забыть о них на сегодняшнюю ночь. Сейчас я уже не детектив по расследованию убийств. Я ощущал губы Кристины, нежно скользящие по моей шее.

– Откуда ты только что вернулся? – шепнула она. – По-моему, ты улетел куда-то далеко-далеко, в какую-то темную бездну, и только что возник оттуда.

– Всего лишь на несколько секунд, – вынужден был признаться я. – Небольшая вспышка в памяти. Это касалось работы. Но все уже прошло, – я снова взял ее за руку.

Она легонько поцеловала меня в щеку, затем чуть коснулась губами моих губ:

– Ты ведь не умеешь лгать, Алекс, верно? Даже если дело касается так называемой «святой» лжи.

– Пытаюсь никого не обманывать. Я не люблю вранья. А уж если я стану говорить неправду тебе, то кем буду считать самого себя? – я улыбнулся. – Да и какой в этом смысл?

– Вот это мне тоже очень нравится в твоем характере, – продолжала вполголоса Кристина. – И многое другое. Каждый раз, когда мы вместе, я открываю в тебе все новые и новые положительные качества.

Я потерся щекой о ее макушку, поцеловал в лоб, в обе щеки по очереди, в губы, а потом в привлекательную ямочку на шее. Кристина чуть дрожала, как, впрочем, и я сам. Слава Богу, что никто из нас ничего уже не боялся. Я чувствовал, как бьется ее сердце.

– Ты такая красивая, – чуть слышно прошептал я. – Ты знаешь об этом?

– Мне известно, что я слишком высокая и чересчур худая. Если говорить о красивых людях, так лучше о тебе. И не я одна так считаю, об этом говорят буквально все.

Мне казалось, что все вокруг стало будто наэлектризованным. И это ощущение было приятным. Все так и должно было случиться. Произошло чудо, мы сумели отыскать друг друга, и вот теперь мы вместе и совершенно одни. Я испытывал несравненное счастье от того, что Кристина решилась попробовать начать новую жизнь, и я сам – тоже.

– Вот посмотри в зеркало. Видишь, насколько ты красив, – продолжала она. – У тебя самое милое в мире лицо. Хотя ты способен приносить волнения, Алекс. Верно ведь?

– Ну, сегодня у нас не предвидится никаких отрицательных волнений, – уверенно произнес я.

Мне захотелось сразу же раздеть ее, а потом делать для нее все, что угодно. Какое-то давным-давно забытое и странное слово пришло мне на ум: экстаз. Кристина опустила руку и погладила меня спереди по брюкам. Она почувствовала, как воспряла и затвердела моя мужская плоть.

– Гм-м-м, – довольно промычала она и улыбнулась.

Я начал расстегивать молнию на ее платье. Не помню, чтобы мне хотелось быть вместе с кем-то так сильно. Это чувство почти стерлось из моей памяти. Я провел рукой по ее лицу, стараясь запомнить каждый миллиметр кожи, такой мягкой и шелковистой под моими пальцами.

Не сговариваясь, мы начали медленный танец прямо в номере. Музыки не было, но она звучала в наших сердцах. Я обхватил Кристину рукой чуть ниже талии и прижал к себе плотнее.

И снова мы растворились в танце и лунном свете, медленно покачиваясь взад-вперед, взад-вперед, словно исполняли чувственное «ча-ча-ча» перед громадным окном. Я держал в ладонях ее ягодицы, а она изогнулась так, чтобы стало совсем удобно. Казалось, этот танец будет длиться вечно.

– Ты великолепный танцор, Алекс. Впрочем, я в этом даже не сомневалась.

Кристина потянула меня за ремень, пока пряжка, Щелкнув, не расстегнулась. Потом она занялась молнией, медленно и ласково ощупывая меня пальцами. Я буквально таял от ее прикосновений. Все в этой женщине было неповторимо эротичным.

Мы оба знали, что все сегодня надо делать плавно. Если бы мы жадно набросились друг на друга, то все очарование было бы потеряно.

Я и раньше предполагал нечто подобное, но не мог и представить, что это будет настолько великолепно. Такое может случиться только однажды.

Осыпая поцелуями ее точеные плечи, я чувствовал, как вздымается и опадает грудь Кристины. Ее плоский живот и крепкие ноги все теснее прижимались к моему телу, Я взял ее груди в ладони, и вдруг мне захотелось эту женщину всю, целиком.

Опустившись на колени, я принялся гладить ее ноги сверху вниз.

Затем, встав на ноги, я закончил возиться с молнией ее платья, и легкий шелк с мягким шелестом соскользнул на пол, черным озерцом окутав ее лодыжки.

Когда на нас не осталось ни единого предмета туалета, мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Кристина начала бесстыдно путешествовать взглядом по моему телу, опускаясь все ниже и ниже. Я был до предела возбужден, и только мечтал о том, как войду в нее.

Она отступила на полшага назад. Я уже почти не мог дышать, но хотел, чтобы сладкая боль продолжалась вечно. Вновь я вспомнил о тех ощущениях, которые ожидали меня, и заранее представлял, как же нам будет хорошо.

Она заправила за ухо выбившуюся прядь, и этот, казалось бы, простой жест был преисполнен красоты я грации.

– Повтори, – улыбнулся я.

Она засмеялась и выполнила мою просьбу:

– Все, что только пожелаешь. Только стой, где стоишь, и не шевелись. Не приближайся, а то мы сейчас вспыхнем. Я серьезно говорю.

– Если так будет продолжаться, на это уйдет все то, что осталось от уик-энда, – рассмеялся я.

– Надеюсь, так оно и случится.

И тут до моего слуха донесся еле заметный щелчок. Уж не дверь ли нашей комнаты? Запер ли я ее, когда мы вошли? Не было ли кого-нибудь снаружи? О Господи, только не это!

 

Глава 53

Вздрогнув и ощутив приступ самой настоящей паранойи, я осторожно подошел к двери и проверил ее. Она оказалась запертой. Я посмотрел в глазок. Никого. Не о чем было здесь беспокоиться. Мы с Кристиной находились в полной безопасности. И ничего плохого не могло с нами произойти в эту волшебную ночь.

Но все же этот неприятный момент сильно подействовал на меня. Я почувствовал, как волосы на затылке приподнялись. Такой эффект на меня производило присутствие поблизости Сонеджи. Черт, что ему от меня надо, в конце концов?

– Что стряслось, Алекс? – удивилась Кристина. – Почему ты меня бросил? – она дотронулась до меня, и я сразу вернулся в настоящее время. Ее пальцы показались мне нежными перышками, ласкающими кожу моих щек. – Будь со мной, Алекс.

– Я уже здесь. Просто мне показалось, что я услышал нечто странное.

– Догадываюсь. Но тут никого нет. Ты же сам запирал дверь. Все будет в порядке, не волнуйся.

Я прижал Кристину к себе, и ее тело показалось мне удивительно теплым. Затем я увлек ее на кровать, перекатился наверх, удерживая вес лишь на ладонях. Потом нагнулся и поцеловал ее милое личико, шею и грудь. Я легонько оттягивал соски губами и щекотал их языком. После этого я осыпал поцелуями ее лоно, переходя к бедрам, икрам, лодыжкам и заканчивая каждым пальчиком на ногах. Будь со мной, Алекс.

Она изогнулась на кровати, пытаясь приблизиться ко мне, и чуть не задохнулась от напряжения. Но все это время продолжала лучезарно улыбаться, прижимаясь все теснее и ритмично вздымая свое тело. Дыхание наше участилось.

– Пожалуйста, сделай это сейчас, – ее зубы покусывали мои плечи. – Пожалуйста! Немедленно! Я хочу почувствовать тебя внутри, – она оглаживала мои бока ладонями, словно разогревая меня.

И огонь вспыхнул. Он распространялся по всему моему телу, и я вошел в нее в первый раз. Я проникал вглубь медленно, но как мог дальше. Сердце бешено колотилось в груди, а тело утратило вес.

Я растворялся в Кристине. Она страстно желала этого соития, и оно, наконец, свершилось. Теперь я понял, что был создан именно для того, чтобы находиться здесь, и только с этой женщиной.

Грациозно и ловко она перевернула меня на спину и устроилась сверху, словно высокая и гордая всадница. Наши сердца бились в унисон, а тела как будто поднимала и опускала ласковая морская волна.

Мне вдруг показалось, что я услышал собственный голос, кричавший: «Да, да, да!», и только потом до меня дошло, что в комнате раздавались оба наших крика.

А потом Кристина произнесла нечто волшебное. Она прошептала мне на ухо:

– Ты мой единственный.