22

Знаешь, дорогой читатель, сколько спален у Анны в ее «старой ферме»? Семь! Одна для нее, и каждому из нас шестерых по собственной спальне. А сколько ванн? Целых пять. Пять ванн, и все в одном доме!

— Макс, — Газман стучит в дверь моей спальни. Волосы у меня уже мокрые после блаженно-долгого и блаженно-горячего душа. — Можно мне во дворе погулять?

— Вот это да! Я и забыла, какого ты цвета. Думала, веселенького серенького цвета грязи.

Газ смеется:

— Считай, что это был камуфляж. Можно мне на улицу?

— Ага, только давай подождем остальных. Пойдем все вместе. Игги надо ориентиры какие-нибудь дать.

Наконец мы все готовы. Отправившись на экскурсию, обозреваем окрестности и обнаруживаем вокруг много всего интересного.

— А что там? — любопытствует Надж. — Ангар для самолета?

За рощицей в стороне от дома спряталось большое красное кирпичное строение.

— Это амбар, — говорит Клык. Он пошел с нами, но я за ним присматриваю. Коли он снова сникнет, я его тут же отправлю обратно в дом.

— Амбар с животными? — встрепенулась Ангел.

В этот момент Тотал залаял, как будто взял чей-то след.

— Похоже на то, — я хватаю пса в охапку. — Послушай меня, Тотал. Здесь лаять нельзя. Того и гляди, напугаешь кого-нибудь.

Он, кажется, обиделся, но, пока я держу его на руках, сидит молча.

— Вот тот, первый с краю, его зовут Шугар, — Анна, показав нам наши комнаты, дала нам полную свободу, но здесь, видно, решила представить нас своим питомцам.

Мы стоим перед открытой дверью сарая и рассматриваем светло-серую лошадь, которая повернулась к нам и созерцает нас с интересом.

— Шугар, ты настоящая красавица, — шепчет в восторге Надж.

— Она большая, — кажется, для Газмана «большой» означает «красивый».

— Большая и очень ласковая. Я поэтому и назвала ее Шугар. — Анна открывает коробку и достает из нее морковку. Вручив морковку Надж, она кивает в сторону лошади:

— Ты дай ей, не бойся, она морковку любит. Вытяни вот так ладошку и положи на нее морковку, она сама ее возьмет.

Надж опасливо делает шаг вперед. Вот тебе и героиня: легким ударом может мужчине ребро сломать, а при виде лошади дрожит, как осиновый лист.

Шугар аккуратно, одними губами взяла у нее с руки морковку и довольно ею хрупает.

Надж расцветает счастливой улыбкой, а у меня застрял ком в горле. Мы — как городские дети-лишенцы, вывезенные на село службой социальной опеки и впервые в жизни оказавшиеся на свежем воздухе и на природе.

— У вас, друзья, есть еще полчаса. Обед в шесть, — и Анна направляется к дому, оставив нас одних.

Против воли при слове «обед» представляю себе, как стол ломится от еды. Она ведь знает про наш аппетит.

Все это замечательно. Но где же ловушка? Я же знаю, без ловушек дело никогда не обходится.

23

— Ништяк! — Газман, кажется, мысленно уже влез в пруд.

Пруд этот размером с футбольное поле, а по берегу в хорошо продуманном беспорядке разбросаны камни и посажен рогоз и лилейник.

У меня лично пруд вызывает подозрения. А ну как восстанет из его глубин какое-нибудь пруднесское чудовище. Понимаю, дорогой читатель, что ты сейчас напомнишь мне про мою глубокую паранойю, но вся эта идиллия мне как-то подозрительна. Вот смотри, например, моя спальня. Очаровательная! Что я знаю такое, что можно назвать этим словом? Ничего! За всю мою жизнь мне и в голову не пришло его употребить.

А здесь, вот тебе здрасьте пожалуйста. И спальня очаровательная, и пруд очаровательный, и что там еще окажется очаровательным. Сдается мне, что это какой-то новый тест на мою долю выпал.

— Газ, у нас сейчас времени нет купаться, — я старательно прижимаю к ногтю свои нарастающие страхи. — Давай подождем до завтра.

— Здесь так красиво! — Надж не может оторвать взгляда от мягких холмов, за которыми я вижу новые опасности, от темнеющего в сумерках сада, скрывающего от меня свои черные секреты, от пруда (мою тираду о пруде, дорогой читатель, смотри выше), от бегущего в пруд булькающего ручейка. — Здесь настоящий Эдем.

— Вот-вот, — бормочу я себе под нос, — в Эдеме-то тоже все куда как прекрасно закончилось.

— Смотрите, там еще другие животные есть, — Ангел тянет меня за руку обратно в амбар.

Без всякого сомнения, там найдутся еще какие-нибудь чистопородные, в образцовом порядке проживающие в своих образцовых вольерах, обитых веселеньким ситчиком.

— Ладно, заглянем туда на обратном пути к дому. Не знаю как вы, а я до смерти проголодалась.

Обернувшись на Клыка, вижу, что он слегка побледнел. Надо попробовать после обеда уложить его в один из подозрительно комфортабельных шезлонгов около страшно уютного камина.

— Овечки! — восторженно верещит Ангел, завидев пушистый комочек коричневой шерсти.

— Анна у нас, оказывается, любительница домашних животных, — Клык идет следом за Ангелом и, видно, не может сдержать иронии. — Лошади, овцы, козы. Куры, поросята…

— Ага, интересно, кто сегодня на обед?

Он широко улыбается мне. Такая улыбка у него на вес золота — может, раз в год увидишь и целый год помнить будешь. У меня от радости и смущения к щекам приливает кровь, и я ускоряю шаг.

— Смотрите, поросята! Иг, иди сюда! — Газман проводит рукой Игги по затылку маленького коричневого поросенка, и Игги, расхрабрившись, чешет его между ушей, вызвав потоки оглушительного, счастливого поросячьего визга.

У меня перед глазами встают вызывающие обильное слюноотделение картинки подкопченного бекона, а Газман мечтает:

— Поросята такие счастливые, никого не волнует, чистые они или грязные, и никто не говорит им, что они живут в свинарнике.

— Это потому, что они свиньи, — резонно замечаю я в ответ. И тут, оцарапав меня, Тотал выпрыгивает из рук.

— Куда? — кричу я Тоталу и в этот момент замечаю сидящую на цепи большую черно-серую овчарку. Упершись передними ногами в землю, Тотал громко и задиристо лает, а здоровый пес отбрехивается ему в ответ.

— Тотал, прекрати! Это его двор! Ангел!

Ангел уже бежит к нам и хватает Тотала за ошейник.

— С каких это пор, — подозрительно спрашиваю я, — у Тотала появился ошейник?

— Тотал, успокойся, — увещевает его Ангел, гладя по голове.

Тотал перестал лаять, потряс с отвращением головой и сказал: «Болван».

От удивления у меня открылся рот, но тут Газзи, посвистывая, руки в карманы, прошествовал мимо этаким гоголем. Надул-таки меня мальчишка! Ни за что не покажу ему, что поверила, что это не он, а сам Тотал разговаривает.

— Эй, команда, вперед! Пора хорошенько подзаправиться.

24

— Давайте посмотрим, что у нас здесь такое имеется.

Мы все шестеро собрались в «моей» комнате. На кровати разложены распечатки файлов из Нью-Йоркского Института. Когда мы нашли и распечатали эти файлы, половина информации была записана текстом, нормальными словами. Мы даже ее бегло прочитали. Теперь эти страницы куда-то исчезли. Остались только строчки и строчки бесконечных цифр. Куда делся «читабельный» текст — ума не приложу. Опять очередной тест?

Короче, перед нами море цифр. Там и сям среди них выскакивают слова. Часть из них — имена, наши имена. Где-то здесь, в этом шифрованном потоке, сведения о наших родителях. Уж это-то мы точно знаем. Мы видели их в Нью-Йорке.

— Попробуем каждый взять по две-три страницы, — предлагаю я, — и прошерстить их как следует. Что-нибудь из них да выудим. Посмотрим, может, найдем какие-то знакомые цифры или комбинации. Или какой-то особый рисунок, систему вычислим.

— Похоже на план. Только для меня он не слишком годится, — подает голос Игги.

— Ничего, Иг, я тебе вслух цифры читать буду, — находит выход Клык.

Игги кивает, и я раздаю ребятам листочки.

Клык принимается шепотом, чтобы никому не мешать, читать цифры. Игги сосредоточенно слушает и время от времени кивает головой.

Я со своими страницами устраиваюсь за письменным столом. Весь следующий час мы пробуем все известные нам коды и шифры, все знакомые нам дешифровальные приемы и методы. Результат нулевой.

Еще час спустя я роняю голову на стол, готовая разрыдаться от бессилия.

— Это невозможно. Тут, скорее всего, компьютерная шифровка. А значит, нам никогда не разбить этот шифр.

— Разве не все на свете — тест? — подает голос Газман. Он устал, и лицо у него серое от напряжения. Уже десять вечера и ребятам пора спать. — Помнишь, в Школе, когда мы оттуда Ангела спасали, помнишь, Джеб тебе тогда сказал, что все на свете — это тест. А если и это тест, значит, он устроен специально, чтобы мы этот код взломали. Значит, в принципе, мы можем его взломать.

— Я уже об этом думала. Это-то больше всего и раздражает. Я уже испробовала все, что могла, все, что только ни пришло мне в голову. Так что считайте, этот тест я провалила.

Стук в дверь прерывает мою покаянную тираду. Анна просовывает голову в приоткрывшуюся дверь:

— Как вы тут поживаете? Еще не заснули? Кристал, ты не собираешься ложиться?

— Ага, я сейчас, — с готовностью отзывается Надж.

Газ вопросительно на меня смотрит, и я киваю.

— И я тоже, — говорит он Анне. — Мы уже сами все собирались на боковую.

— Вот и хорошо. Кому-нибудь что-нибудь перед сном надо?

— Нет, спасибо, у нас все есть. — Ангел выходит вслед за Анной, и я слышу, как в коридоре Анна предлагает:

— Ангел, ты не хочешь последний раз вывести Тотала?

— Хорошо, — соглашается Ангел.

Стою посередине комнаты. Меня одолевает препаршивое чувство, что кто-то чужой взял на себя заботу о моей стае.

25

День номер два в лагере федерального значения.

Он начался с завтрака. С настоящего, сытного завтрака до отвала, который приготовили мы с Игги. В то первое утро нашего пребывания у Анны Валкер мы обнаружили, что одинокая женщина считает приемлемой едой протеиновый брикет и спортивный энергетический напиток со слабым апельсиновым привкусом.

Мы еще могли бы с этим согласиться, если бы в нашем распоряжении была только помойка или пережившие срок годности вчерашние готовые обеды. Но раз уж нас занесло в этот Эдем со старой фермой в качестве пристанища, грех не воспользоваться благами здоровенного холодильника со всем его содержимым.

Вот мы ими и воспользовались. Результат — щедрая яичница с беконом, поджаренные хлебцы и т. д. и т. п. Для всех.

Потом на повестке дня возникли вопросы ведения домашнего хозяйства. Старые, как мир. Анна определила, что каждый из нас отвечает за порядок в своей комнате. Чтобы в любой момент хоть фотографов зови образцовую семью снимать. И ведь что самое обидное, все ее послушались.

Как ты думаешь, проницательный мой читатель, просила я их дома комнаты свои убирать? Да, просила. А убирали они? Нет, не убирали. А здесь, для этой чужой тетки — пожалуйста, и кровати убрали, и башмаки аккуратно поставили.

После завтрака и уборки согласно установленному Анной режиму дня — физические упражнения: летаем, играем, плаваем, ездим верхом.

12.30 — ланч. Искусство приготовления бутербродов выверено Анной до степени аптечной точности.

После ланча отдых и игры. Время от времени Анна поодиночке отводит нас в сторону — ответить на ее вопросы и продемонстрировать наши способности.

Ей вообще ужасно нравится смотреть, как мы летаем. Она часами наблюдает за нами в бинокль. С высоты тысячи футов мы прекрасно видим ее удивленное и восторженное лицо. И нам от этого кажется, что мы — чудо природы.

Обед в 6 вечера. К обеду Анна сильно устает. Ее обычный единственный источник калорий — расфасовка на одну персону, разогреваемая в микроволновке. А что там расфасовано — большого значения для нее не имеет. Но, посмотрев на наш завтрак, она привезла из супермаркета пятнадцать мешков с провизией и поваренную книгу. Не скажу, что результат получился блестящий. Но разве это главное? Главное, мой дорогой читатель, это то, что еда горячая и что кто-то ее для нас готовит. Значит, заботится. И ради этого можно есть и несоленое, и пересоленное, и даже горелое.

После нашего первого вечера в Эдеме я стараюсь сама укладывать свою стаю спать, не дожидаясь, пока этим займется Анна. Мне не нравится, что она раскомандовалась — за старшую у нас должна остаться я. Анна с ее удобным домом скоро уйдет в прошлое, станет только воспоминанием. Как Джеб. Как Доктор Мартинез и Элла. Как все в наших зыбких жизнях, в которых нет ничего постоянного.

Мы провели у Анны уже почти две недели. Как-то вечером, когда младшие уже спят, валяюсь на кровати в своей комнате и слушаю моего самого-самого любимого певца Лиама Руни. Вдруг в мою дверь чуть слышно постучали.

— Да?

Входит Клык.

— Что случилось?

— Смотри. — Он кладет мне на колени несколько закодированных листов институтской распечатки. А сверху бухает книжкой большого формата в мягком переплете.

— Мне этот код покоя не дает. Я все смотрел на него и думал. Похоже, что-то наклевывается. Сдается мне, что эта шифровка основана на координатах карты.

Я затаила дыхание. Он еще договорить не успел, а я уже вижу, что он совершенно прав. В самую точку попал.

— Эта книга — подробная карта Вашингтона. Улицы, площади и все такое. И все крупным планом. Я ее у Анны из машины стянул. Смотри, страницы пронумерованы, каждая карта — тоже со своим номером. И каждая карта размечена на квадраты. У каждой точки на карте две координаты: одна по вертикальной колонке, а другая по горизонтальному ряду. Теперь идем дальше. Вот здесь в файле имя Газзи. За именем комбинация: двадцать семь — восемь — Г — девять.

— Значит, что получается, надо смотреть страницу 27 и вот на этот район города?

— Именно это и получается. Здесь двенадцать карт крупного масштаба. Открываем восьмую. — Он перевернул страницы. — Теперь ищем колонку Г и идем по ней вниз на девятый ряд. — Его палец ползет вниз по карте. — Здесь всего-то две улицы.

Я обалдело вперилась в него:

— А с другими ты проверял?

Клык кивает.

— Проверял. Вот, например, Надж. С ней такая же петрушка. Я даже место определенное нашел.

— Клык, ты гений!

Он пожимает плечами и краснеет от смущения, хотя кто-кто, а Клык вообще никогда не краснеет.

— А я думала, Надж была почти уверена, что нашла родителей в Аризоне.

Он снова пожимает плечами:

— Не знаю. Женщина, которую мы там видели, была негритянкой. Но чтобы Надж была ее полная копия, я не поручусь. Думаешь, все это стоит проверить?

— Еще бы! — я уже вскочила с кровати. — Ты не заметил, уже все спят?

— Все. Как мертвые. Включая Анну-майстер.

— Ништяк. Подожди, я только джинсы натяну.

26

— Так-так, — мурлычу я себе под нос.

Клык пристроил книгу с картами на свернутом улиткой пожарном шланге и подпер ее коленом. Достал страницу шифровки. Я свечу ему маленьким карманным фонариком. Сверяем координаты, и я на каждом углу внимательно вглядываюсь в названия улиц.

— Ты прав, это здесь. Если цифры — это запись координат, наш пункт назначения именно здесь.

Увы, дом напротив нас отнюдь не похож на хорошенькое уютное семейное гнездо с палисадником и аккуратненьким заборчиком, куда добропорядочные папочка и мамочка принесут из роддома ребеночка, которого потом психованные генетики превратят в птичьего мутанта. Нет, напротив нас забегаловка, где продают дешевую пиццу на вынос. По соседству — машинная мойка и химчистка. Через дорогу парк — никаких жилых домов и ничего похожего на мало-мальски пригодное место для жилья.

— Вот блин, — цедит сквозь зубы Клык.

— Не могу не согласиться с твоей оценкой ситуации. А вдруг на этом месте стоял какой-нибудь жилой дом, и его потом снесли?

Перейдя улицу, оказываемся перед темной витриной пиццерии. Если, прилипнув к стеклу, приглядеться, можно рассмотреть на стене внутри большую черно-белую фотографию: кучка народа перед только что отремонтированным входом вот в эту самую лавку. А под фоткой надпись: «Мы открылись здесь в 1954 году».

— Твоя теория явно потерпела крах.

— Кто из нас по этому поводу выругается? Ты или теперь моя очередь?

— Давай-давай, не стесняйся, облегчи душу, сестричка.

— Ладно, давай попробуем следующее место. Может, там повезет?

По следующему адресу нам и вправду повезло. Но только в том смысле, что там, действительно, был жилой дом.

Дом этот — полузаколоченная трущоба посреди квартала, куда и при дневном свете ходить не стоит, — квартала, населенного самым что ни на есть последним человеческим отребьем. Два часа ночи — самое горячее время в этой клоаке. Торговля наркотиками, главный здешний бизнес, в самом разгаре. Здесь же население, не таясь, справляет свои нехитрые нужды.

— Все равно, давай проверим, — говорю я и отодвигаюсь поглубже в тень.

Приземляемся на соседнюю крытую рубероидом крышу. Полчаса ожидания и зоркого наблюдения — и мы уже знаем, что в этой заброшенной развалюхе нелегально живут по крайней мере двое чуваков.

Через двадцать минут после того, как второй мужик ушел, решаю, что у нас есть время до их возвращения. Поднимаюсь на ноги:

— Готов?

— Готов.

И мы перепрыгиваем на соседнюю крышу.

27

— Ты что выберешь, нью-йоркскую канализацию или трущобу вашингтонских наркоманов?

Клык бесшумно скользит вдоль стены, стараясь не попадать в квадраты лунного света против пустых оконных проемов. Почесав в затылке, он выбирает нью-йоркскую канализацию.

Мы начали сверху, со второго этажа. Открываем двери, заглядываем в камины, проверяем дымоходы, в поисках тайника простукиваем стены.

Спустя два часа разгибаюсь и грязной рукой стираю со лба пот:

— Здесь ничего нет, но зато страшно воняет.

Клык в принципе согласен, но его дотошная пунктуальность берет свое:

— Ладно, сматываемся, только давай еще вон ту последнюю кладовку проверим.

Я киваю и открываю дверь, ведущую из прихожей в стенной шкаф. Пустота. Штукатурка на стене обвалилась, и в прорехи просвечивает дощатая перегородка.

Я уже собралась было закрыть дверь, но тут в глаза мне бросается тонкая белая полоска. Посветив фонариком, наклоняюсь посмотреть получше. Что-то застряло в щели между досками задней стенки.

— Что там? — шепотом спрашивает Клык.

— Да ничего, ерунда какая-нибудь. Подожди, вытащу посмотреть, на всякий случай.

Ногтями расколупываю щель пошире и извлекаю оттуда бумажку — квадрат, четыре на четыре. Фотография женщины. У нее на руках младенец, беленький, голубоглазый, пухленький, хохолок на макушке, на щечках ямочки.

Один в один маленький Газман!

28

— Мама дорогая! — выдохнула я.

И тут за входной дверью затопали тяжелые шаги.

Клык толкает меня к лестнице:

— Они вернулись! Давай наверх!

Одним духом взлетаем вверх, но лунный свет льется в пустые окна, и наши тела отбрасывают длинные тени.

Слышу, как внизу хлопает входная дверь.

— Эй, вы, какого хрена! — угрожающе кричит низкий хриплый голос.

Позади нас лестницу сотрясает гулкий топот, какой-то тяжелый предмет со свистом разрезает воздух — похоже, мужик метнул в стенку бейсбольную биту. Подтверждая мою догадку, тут же раздается глухой удар «бах» и слышится шелест осыпающейся штукатурки.

— Ща я те голову оторву! — орет мужик. — Ща ты у меня маму вспоминать будешь!

На верхней площадке ныряю направо. Хорошо помню — там окно, ведущее на спасительную крышу. Но, проскочив несколько комнат, понимаю, что Клыка рядом нет. Торможу с разбегу и замечаю его в другом конце коридора. Махнула ему, но чуть только он бросился ко мне, между нами вырастают два амбала, и оба явно под наркотой.

Один постукивает по ладони бейсбольной битой, а у другого в руке блестит отбитое горлышко бутылки.

— Значит, халявщики, думаете, хазу нашу себе оттяпать.

Они секунду помедлили, и рожи их расползлись омерзительными сальными улыбочками:

— Э, да тут к нам пташка-букашка в гости залетела.

Тот, который держал осколок бутылки, вытаскивает из-за ремня нож. Лезвие сверкает под лучом лунного света.

Клык, куда же ты подевался? Поддай им сейчас, а то поздно будет! Клык, где ты! Но он куда-то запропастился, и я совсем разнервничалась.

— Нам плевать, чья ты девчонка. На ближайшую пару часов ты — наша. — В предвкушении легкой добычи эти мордовороты уже распустили слюни и лыбятся, обнажив черные гнилые зубы.

— Мальчики, что ж вы так Бога гневите — совсем он вас не любит. — Клык вырастает у них за спиной.

Я в полном недоумении. Что? Что он еще такое придумал?

— Че, че ты вякаешь, — поворачиваются к нему эти уроды.

В этот момент Клык расправляет свои огромные крылья. Зажатый под подбородком фонарик отбрасывает резкие тени на его скулы, а в глазах зажигаются отсветы красной лампочки.

Ну и ну! Это не Клык, а прямо настоящий ангел смерти. Вот так придумал!

Его крылья заполнили чуть не всю комнату, до самого потолка. Клык ими слегка дрогнул, и их шорох прозвучал зловещим посвистом.

— Бог не любит плохих людей, — завывает он на низах.

— Что за чертовщина, — огорошенно бормочет один из недоносков. — Глаза выпучены, рот не закрывается — это глюк.

— Не глюк. Я его тоже вижу. У нас обоих глюк.

Тут и я разворачиваю свои крылья. Шутить так шутить.

— Мы к вам с проверочкой наведались. Выходит, вы, братцы, проверочки-то нашей и не выдержали..

— Гр-р-р! — рычит Клык и хлопает крыльями — истинный ангел мщения.

Я чуть не складываюсь пополам от хохота, но, сдержавшись, вторю Клыку:

— Гр-р-р!

— А-А-А! — в один голос вопят парни и быстро-быстро пятятся назад.

К несчастью, они стоят на верхней ступеньке, и отступать им некуда. Шаг назад — и они катятся вниз, цепляясь друг за друга и отчаянно воя.

Победа! Мы с Клыком подпрыгиваем от радости и выскакиваем в окно.

И тут дает о себе знать мой Голос: Рад, очень рад, Максимум, что ты наконец развеселилась. Мир в огне, а ты веселишься!

29

Обеими руками голосую за цивилизацию. Горячий душ творит со мной чудеса. Неохотно выключаю воду и заворачиваюсь в полотенце. Мое личное. Персональное. Свежее и благоухающее. Но, с другой стороны, эта же самая цивилизация накладывает на человека — то есть на меня — всякие дурацкие обязательства. Причесываться по нескольку раз в день. Носки и рубашки каждый день менять. Это безусловный минус — к таким глупостям я не привыкла.

— Макс, — это Игги стучит в дверь ванной. — Можно войти? Мне только зубы почистить.

— Подожди, я еще в полотенце — вытираюсь.

— Ну и что, я же слепой.

— Нет, тебе говорят. Ты что шутишь? А вдруг и не слепой вовсе?

С расческой в руке протираю зеркало, и крик ужаса застревает у меня в горле. Из замутненного паром стекла мое собственное отражение смотрит на меня звериной рожей ирейзера. Опять.

— Не смешно, — ворчит Иг. — И вообще, поторапливайся. Ты не одна. Очередь. К тому же прихорашивайся ты или нет — все равно толку чуть. Тебе не поможет.

Его босые ноги уже шлепают в конце коридора, а я так и не могу перевести дыхание.

Задыхаясь, дрожащими руками провожу по щеке — в зеркале когтистая волосатая лапа гладит волчью морду.

— Что же это со мной происходит, — шепчу я с содроганием.

Макс-ирейзер улыбается мне из зеркала:

— Не такие уж мы с тобой разные. Все на свете связано. Я часть тебя, ты часть меня. Как знать, может мы друг другу помочь можем.

— Ты не часть меня. Я никогда не буду такой, как ты!

— Макс, Макс, — увещевает меня мой двойник, — хочешь — не хочешь, а ты УЖЕ как я.

Отпрыгнув от зеркала, я, как ошпаренная, выскакиваю из ванны и, пока меня никто не увидел, прячусь в своей комнате. Села на кровать. Меня трясет. Снова и снова ощупываю лицо руками, стараясь убедиться, что я — это я.

Вот теперь-то я точно схожу с ума.

30

Короткий стук в дверь заставляет меня подскочить до потолка. Наверное, снова Игги.

— Я уже вышла из ванной, свободно! — кричу ему и на всякий случай отворачиваюсь от двери.

— Кто бы догадался! А я-то думал, что ты в душе, а голос твой в спальне.

— Чего тебе надо?

— Можно войти?

— Нет.

Конечно же, дверь отворяется, и Клык прислоняется к косяку. Он прекрасно видит, что я психую. Видит, что я бледнее простыни, мои дрожащие губы, мои лихорадочно блестящие глаза. Хорошо, что ничего другого он не видит. Автоматически подношу руку к лицу и смотрю себе на руки. Нет, не лапы. И когтей тоже нет.

Одна из его черных бровей вопросительно ползет вверх. Он входит и плотно закрывает за собой дверь.

— Что случилось?

— Не знаю. Со мной снова какая-то чума происходит, — шепчу я ему, как в лихорадке. — Но что именно, я не знаю.

Клык минуту выжидает, смотрит, какая я взъерошенная, мокрая, несчастная. И — как никогда раньше — очень-очень испуганная. А потом садится рядом со мной на кровать и обнимает за плечи:

— Все утрясется, не бойся.

— Ну откуда ты знаешь?

— Потому что я всегда все знаю. Сколько раз можно тебе это повторять.

У меня не хватает сил ему улыбнуться.

— Послушай, что бы «это» ни было, мы справимся. Вместе мы обязательно справимся. Справлялись же всегда.

Мне до смерти хочется рассказать ему про своего двойника, признаться, что в каждом зеркале превращаюсь в ирейзера. Но сказать такую ужасную правду мне и страшно, и стыдно.

— Клык… Если я… поменяюсь… если я превращусь в злобного монстра… ты примешь меры?..

Он молчит и долго смотрит мне прямо в глаза.

Не выдержав паузы, я решаюсь идти в открытую.

— Если я превращусь в ирейзера, ты разрешишь эту проблему раз и навсегда? Чтобы защитить наших?

Он знает, о чем я его прошу. Если я превращусь в ирейзера, он должен будет меня убить.

Проходит минута, другая. Клык разглядывает и разглядывает свои ботинки. Наконец он поднимает на меня решительный взгляд:

— Да, я сделаю все, что надо будет сделать.

У меня вырывается вздох облегчения:

— Спасибо, — шепчу я ему в самое ухо.

Клык встает и стискивает мое плечо:

— Не бойся, все утрясется, — снова повторяет он. А потом наклоняется и целует меня в лоб. — Я тебе обещаю, что утрясется.

Он ушел, а я так и осталась сидеть в полном недоумении.

31

— Расступись! — кричит у меня над головой Газман.

Опешив, глянула вверх и вижу: Газ сложил крылья, сгруппировался и с диким воем на сумасшедшей скорости летит вниз, головой в пруд. Я только моргнуть успела, а он уже обдал нас фонтаном брызг и поднял настоящее цунами.

Скоро его белая голова снова подпрыгивает на воде. Газ исчез. Осталась только его улыбка, от уха до уха.

— Ты видела? Ты видела! Это просто вообще. Щас еще один заход надо сделать!

— Давай, давай. Только не ушибись.

— И меня не убей! — вопит вслед выходящему из воды Газману Надж. — Смотреть надо, куда летишь. Ты чуть на меня не грохнулся!

— Извини, — покорно соглашается Газ.

Я рада, что ни Газа, ни Надж не подкосил рассказ о наших ночных поисках в Вашингтоне. Мы с Клыком рассказали им и о пиццерии, и о наркоманской трущобе. Что поделаешь, наши розыски зашли в очередной тупик.

Напечатав очередное ключевое слово компьютерного поиска, заслоняю экран от солнца, чтобы можно было читать. Ты, поди, дорогой читатель, думаешь, что я вытащила счастливый билет, что сижу себе в шезлонге на берегу частного прудика, лэптоп у Анны позаимствовала, Wi-fi в моем распоряжении, лимонад со льдом под рукой. Я, может, даже и соглашусь с тобой. Жизнь моя — копейка, но в целом я не жалуюсь.

Результаты поиска выскочили на экран. За последние четыре месяца в Вашингтоне пропали десять детей. Не замешаны ли тут белохалатники? Не они ли стащили детей для своих экспериментов? А что с семьями теперь происходит, даже представить себе невозможно! Может быть, так когда-то пропали и мы? Интересно, а наши родители нас искали, сбившись с ног и потеряв голову с горя? Искали?

Хм-м-м… На этот вопрос ответ мне, к несчастью, неизвестен.

Ангел вынырнула из воды и позвала:

— Макс!

Я видела, как десять минут назад она нырнула. Я хоть и знаю про ее способность дышать, как рыба, но мне стоит неимоверных усилий сидеть спокойно, а не ринуться вслед за ней в воду.

— Что, моя хорошая?

— Отгадай, какой самый лучший способ поймать рыбу?

— Наверно, смотря какая рыба?

— Нет, ты точно скажи.

— Сдаюсь, откуда мне знать — я не рыбак.

— Если кто-нибудь ее тебе бросит, — Ангел смеется, я вздыхаю, а рядом со мной Тотал хихикает:

— Хорошая шутка.

Закатив глаза, готовлюсь рассказать Газману, что я думаю про его фокусы. Но Газман взлетел футов на пятьдесят в высоту — чем выше взлетишь, тем круче получится плюх. Так что Газмана рядом нет.

Тотал как ни в чем не бывало протрусил мимо, вынюхивая кроликов, а я вопросительно смотрю на Ангела.

— Ангел?

— Да? — она — сама голубоглазая невинность, а я чувствую себя полной идиоткой. Попробуй, дорогой читатель, сам спросить у кого-нибудь, разговаривает ли его собака.

— А что, Тотал умеет… разговаривать?

— Ага, умеет, — отвечает она мне между делом, выжимая воду из волос.

Не верю своим ушам. Уставилась на Ангела и на всякий случай еще раз переспрашиваю:

— Тотал разговаривает, и ты до сих пор мне об этом не сказала.

— Понимаешь… — она убедилась, что Тотал отошел довольно далеко, и доверительно понижает голос. — Ты не говори ему, он не очень-то смышленый. Умного слова от него не дождешься.

Почему-то ее объяснение ничего мне не объясняет. Челюсть у меня продолжает отвисать, и рот приходится закрыть рукой, а то в него начинают залетать мухи. Ущипнув себя, поворачиваюсь посмотреть на собачку, мирно прогуливающуюся в Анниной клумбе.

— Тотал, поди скорей сюда, — подзываю я его к себе.

Высунув розовый язык, он радостно бежит на зов.

— Тотал, ты умеешь говорить?

Он брякнулся на траву и перекатился на спину, задрав лапы вверх.

— Да, а что?

Ни хрена себе! Со всяческими мутантами я уже свыклась, но говорящая собака — это даже для меня чересчур.

— А что ж ты раньше не сказал?

— Я же не врал. Меня не спрашивали, я и молчал. — Он почесался задней лапой и закончил: — По правде сказать, я до сих пор не привык к этой вашей концепции летающих людей.

32

В ту ночь я лежала без сна в «своей» постели, глядя, как лунный свет отбрасывает тени на «мои» стены, когда «моя» дверь тихонько отворилась.

— Макс, — шепот Ангела едва уловим в тишине. — Макс, мне не спится. Можно, я пойду полетаю?

Я посмотрела на часы. Уже полночь. В доме мертвая тишина. Только чьи-то мягкие шаги почти беззвучно шлепают по коридору.

В дверь просовывается голова Газмана:

— Макс, мне не спится.

— Ладно. Так и быть. Бегите одевайтесь. А то мы и впрямь забудем, что значит ночное небо.

Дело кончилось тем, что вся наша шестерка — а точнее, включая Тотала, семерка — отправилась на ночную прогулку.

— Мне очень нравится с вами летать, — говорит он, запрыгивая на руки к Игги. — Только смотрите, не уроните меня.

И мы полетели.

Как это было здорово! Ни огней! Ни самолетов! И кажется, никаких ирейзеров.

Воздух прохладный, градусов 15, прозрачный, как будто чистый кислород льется в легкие.

Выписываем огромные круги, поймав потоки ветра, катаемся на воздушной волне, парим как в невесомости. В такие вот минуты я чувствую себя спокойной и почти нормальной. Как будто я часть большого мира, как будто я живу с этим миром в неразрывном единстве.

Ты и есть часть этого мира, Макс. Ты часть всего, и все — часть тебя, — говорит мой Голос. — Все, и хорошее, и плохое, должно существовать в единстве. И чем больше ты этому сопротивляешься, тем труднее и больнее тебе приходится. Отдайся потоку жизни, такой, как она есть. И ты обретешь величайшую гармонию.

Опять завел свою волынку. Ни к селу ни к городу мне твои проповеди.

Не сопротивляйся потоку жизни. Слейся с ним, Макс.

Поскольку я не имею ни малейшего понятия, о чем это он талдычит, я решаю отдаться потоку ветра и здесь и сейчас полетать вволю.

И тут Надж отчаянно кричит:

— Смотрите, летучие мыши!

33

Она едва показала, куда смотреть, и я сразу увидела их. Сотни, нет, тысячи трепещущих крыльями летучих мышей. Странные маленькие силуэты на фоне лилового ночного неба. У нас новая компания. С ястребами мы уже летали, а с летучими мышами еще не приходилось.

— Вы знаете, они млекопитающие. Они больше похожи на нас, чем на птиц. Хотя мы насекомыми не питаемся.

— У меня уши болят, — жалуется Тотал.

— Это их звукоулавливатели, — объясняет ему Игги. — А теперь помолчи, дай мне сосредоточиться.

Тотал вздохнул и притих. Надж, Ангел и я, соединив наши правые крылья, пошли кружить колесом, но Газзи разбил наш хоровод, хлопнув Надж по спине.

— Ты вода! — крикнул он и бросился от нее наутек.

Высоко в небе Клык практикует маневры и приемчики, перенятые когда-то у ястребов — круто уходит вниз, ныряет, а потом, выровнявшись, парит, застыв в воздухе без единого движения. Он так высоко, что в темноте его почти не видно, разве что когда он вдруг черным силуэтом мелькнет на фоне луны.

Вдруг, ни с того ни с сего, меня бросает в жар. Лицо горит огнем, дыханье участилось, а сердце колотится со скоростью света — все хорошо знакомые мне признаки моего «объирейзерования». Нервно ощупываю лицо обеими руками. Не дай бог, мои увидят меня с этой кошмарной рожей.

И в следующий момент — я даже не понимаю, как это случилось, — я обнаруживаю, что ракетой разрезаю небо. Встречный ветер режет глаза и полощет за спиной волосы. Несусь в высоту с головокружительной скоростью, но, как ни странно, мне даже не надо махать крыльями. «Господи, что же это происходит?» — едва успеваю подумать, видя, как внизу стремительно уменьшаются Аннин дом, сад и лес; и все, что осталось там, на земле, теряет ясные очертания.

Обычно и я, и вся наша стая с легкостью делаем в воздухе миль восемьдесят в час. Можем сделать рывок, развив скорость до ста двадцати. Сто восемьдесят, если в свободное падение нырнуть с высоты головой вниз.

А сейчас я без малейшего усилия лечу вверх, много-много быстрее этих ста восьмидесяти миль. Невероятно!

В безумной, необузданной радости хохочу как сумасшедшая, но смеха своего не слышу — звук его мгновенно уносится куда-то назад в темноту. В конце концов, прихожу в себя и чувствую, что замедляюсь.

Удивительно, я даже не запыхалась. Со счастливой улыбкой поворачиваю назад к дому. По моим расчетам всего за минуту я покрыла больше… тридцати миль.

Стая моя как кружила, так и кружит там, где я от них оторвалась. Я вижу их немного раньше, чем они снова меня заметили. Останавливаюсь и зависаю в воздухе рядом с ними. Все пять пар глаз впиваются в меня с немым вопросом. А если вместе с Тоталом, то шесть.

Газман первым снова обрел дар речи и удивленно выдохнул:

— Когда это в тебя ракетный двигатель вставить успели?

А у Тотала свой интерес:

— В следующий раз возьми меня прокатиться. Я хочу с тобой так быстро летать. — Он елозит на руках у Игги и норовит перепрыгнуть ко мне.

Смеясь, протягиваю к нему руки. Длинный прыжок — и он уже пристроился у меня за пазухой, от восторга лизнув на ходу меня в шею. Это уже лишнее, но ничего, на сей раз прощается.

— Макс, что это было? — завороженно спрашивает Ангел и смотрит на меня широко раскрытыми от удивления глазами.

— Мне кажется, — я не могу сдержать широченной улыбки, — у меня только что открылся новый талант.

34

Свинство! — хрясь! Гады — хрясь! Макс — хрясь! хрясь! — лютует Ари.

Значит, эта чертова Макс теперь еще и со скоростью света летать может! Ощерившись, Ари снова прыгнул вперед и снова с размаху опустил на спину своего противника палку, длиной в человеческий рост и толщиной в руку здорового мужика. Раздался глухой стук, ирейзер упал на мат и, тихонько подвывая, так и остался лежать, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

— Следующий! К бою! — рычит Ари.

На площадку выходит новый член команды. Морда его оволчьивается, палка наготове. Войдя в круг, спружинивает в коленях и занимает боевую позицию.

Широкими размахами палки Ари идет в атаку. Мышцы напряжены и от ярости, и от тяжести его орудия.

Он засек Макс, летящую со скоростью двести миль в час. Он видел восторг на ее лице, видел ее развевающиеся на лету волосы. Они светились вокруг ее головы, точно нимб.

Джеб подкидывает стае все новые и новые таланты. А что он дал ему, Ари? Тяжелые, уродливые, противоестественные крылья, которые к тому же причиняют ему ужасную боль. Он-то думал, что сможет летать, как они. Но его «пришивные» крылья, вставленные в тело ирейзера хирургическим путем, даже сравнить нельзя с легкими, воздушными и волшебными крыльями человеко-птиц. Гнев душит Ари, жжет его внутренности, и с диким ревом он обрушивает палку на голову своего противника.

Вот так, именно так он расправится с Макс. Ей четырнадцать лет, а ему только семь. Зато он в три раза ее больше. У него стальные мускулы и острые клыки волка. И характер у него тоже волчий.

Джеб сказал, что это необходимо. Джеб сказал, что ему надо верить. Ну и смотри, до чего это доверие довело? До пытки этими страшенными крыльями! А Макс потешается над ним, это уж точно. Ну ничего, подожди. Скоро ее песенка будет спета. Дни ее сочтены.

Скоро это он станет золотым мальчиком, а Макс и вся ее компания превратятся в отдаленное воспоминание о неудачном лабораторном эксперименте.

Все уже решено и подписано. Там, наверху.

И даже печать поставили.

— На ринг! Кто там у него следующая жертва?!

35

Первые два адреса у нас не сработали. Но ни к какой другой теории, кроме придуманной Клыком расшифровки кода с помощью координат карты Вашингтона, мы не пришли. Более того, в доме по второму адресу мы нашли фотографию маленького Газмана. Я, по крайней мере, практически уверена, что это он на той старой фотке. Так, может, мы все-таки стоим на правильном пути?

Так или иначе, но нам надо проверить еще два адреса. Обо мне никакой информации так и не обнаружилось. Стараюсь не принимать это близко к сердцу.

— Тотал, подожди, — я отстраняю нашего говорящего пса, чтобы натянуть новую куртку. У нее на спине два больших потайных разреза для крыльев, и меня разбирает любопытство, где Анна ее раздобыла. Ни за что бы не подумала, что кто-то уже открыл магазин готовой одежды для мутантов. Тотал продолжает подпрыгивать, изо всех сил стараясь забраться мне на руки, только бы мы его не оставили дома.

— Тотал, может быть, ты лучше здесь дом посторожишь?

Он встал как вкопанный и обиженно поджал хвост:

— Избавиться от меня хочешь?

— Не говори, пожалуйста, глупостей, Тотальчик, — обнимает его подоспевшая мне на выручку Ангел. — Макс просто хочет сказать, что лучше тебя сторожа и защитника нам не сыскать. Ты и смелый, и бдительный, и сильный. И зубы у тебя вон какие большущие и острые.

«Давай, давай, утешай его, — бурчу я про себя. — Нет, чтобы по-честному сказать, ты собака, значит, тебе не летать, а дом сторожить положено».

Тотал сел с таким же упрямым видом, какой бывает у Газмана, когда тот здорово на своем упрется:

— Нет, дома не останусь, хоть режьте. Я с вами. И все тут.

Клык незаметно подмигивает мне, и я тяжело вздыхаю.

— Так и быть.

Тотал одним прыжком взвивается ко мне на плечо и сползает оттуда через ворот под куртку. По щеке у меня проходится его шершавый язык. Даже если это он в благодарность, надо будет поговорить с ним о приемлемых способах ее выражения. Потом, когда вернемся.

Через пять минут мы уже в воздухе и держим путь к югу, на Вашингтон.

Сияющие в ночной темноте восьмифутовые белоснежные крылья Ангела похожи на голубиные.

— Ангел, давай поговорим. — Я пристраиваюсь рядом с ней, чтобы нам было удобнее. — Ты что-нибудь от Анны услышала? Уловила что-нибудь, что она от нас скрывает?

— Нет, не уловила. Мне кажется, что никаких особенных тайных мыслей у нее нет. Если я что просекаю, так то, что она работает на ФБР, но это мы от нее самой знаем. Она о нас беспокоится, и ей хочется, чтобы нам было хорошо. Вроде мы и сами это видим. А еще она думает, что мальчишки — страшные неряхи.

— Я вообще слепой, — Игги всегда все слышит. Никаких от него девичьих секретов никогда нет. — И как, скажите на милость, мне за чистоту бороться?

— Да уж, конечно, ты у нас такой слепенький инвалид, что ни бомбу сделать не можешь, ни в Монопольку отродясь не выигрывал. Готовить опять же тебе не по силам. Чего ты у нас еще делать не можешь? Вспомнила, ты не можешь различить нас, едва прикоснувшись к нашим крыльям.

Газзи хихикает рядом с Игги, а тот, надувшись, замолкает.

Я снова поворачиваюсь к Ангелу:

— Подумай, может быть, все-таки что-нибудь еще вспомнишь?

— Есть одна вещь, которую она нам не говорит. Но я не знаю, что это. И не только я не знаю. Она сама не очень понимает, что это такое. Просто что-то должно случиться.

Я напрягаюсь:

— Случиться что? Она собирается нас белохалатникам сдать?

— Я не уверена, что она про них что-нибудь толком знает. — Ангел говорит так задумчиво, как будто размышляет вслух. — Не похоже даже, что это точно что-нибудь плохое. Она как будто собирается с нами в цирк пойти. Или что-то в этом роде.

— Ну уж цирк — это совершенное излишество, — буркает себе под нос Клык.

— Так-так. Слушайте. Мы здесь совсем расслабились. Оно, конечно, не мудрено. Но давайте-ка держать ухо востро.

Тут, ни к селу ни к городу, голос подает Тотал:

— Мне холодно.

Прищурившись на него, я раздражаюсь:

— Сам напросился. Терпи. И вообще, у кого из нас лохматая шкура?

— На такой высоте температура здорово понизилась.

Ангел снимает с себя курточку:

— На, мне не холодно. Когда летишь, всегда жарко.

Накручивая на себя новый слой одежки, Тотал заелозил у меня за пазухой.

— Так-то лучше будет, — высунул он голову. — Спасибо.

— Эй, кончайте разговорчики, снижаемся, — Клык показывает вниз. — Первый адрес прямо под нами. Занавес поднимается. Представление начинается.

36

— Может, ее отец был парикмахером? — с надеждой спрашивает Надж.

Украдкой бросаю взгляд на Клыка. В институтском файле этот адрес — ближайший к его имени, а значит, по этому адресу, возможно, жила его мама. Отказавшаяся от него мать-одиночка, девочка-подросток. Но, как и по первым двум адресам, нас и здесь ждал полный провал. Ничего похожего на жилье здесь нет. Нужный нам дом — это одноэтажный домик мужской парикмахерской задавлен громадой офисного блока.

Клык пожимает плечами, делая вид, что ему все равно. Но я-то его знаю, и мне понятно, почему напрягаются у него скулы.

— Клык, не огорчайся, не надо, — я ласково пробую его утешить. На мгновение наши взгляды встречаются, и я вижу боль, застывшую в его глазах. Потом он отводит их в сторону и, когда снова смотрит на меня, прочитать в них уже ничего невозможно.

— Большое дело. Ну нашли бы мы ее? Что бы это изменило? Ни-че-го! Я всегда так говорил. И вообще, все это — пустая трата времени. Но уж, на всякий случай, давайте последний адрес проверим.

— Давайте, — поспешно соглашается Игги. Этот последний адрес был зашифрован рядом с его именем.

— Тогда вперед! — и, вопреки своей всегдашней привычке, Клык взлетает, не обернувшись посмотреть, следуем ли мы за ним.

Ангел дождалась, когда Надж и Газ поднялись в воздух, и шепчет мне на ухо:

— Он ужасно расстроен.

— Я знаю, мое солнышко.

— А мне все равно, кто мои родители и откуда я, — говорит она, искренне заглядывая мне в глаза. — Откуда бы я ни была родом, я туда не хочу возвращаться. Если тебя там не будет, мне там тоже делать нечего.

Я целую ее в лоб.

— Об этом думать пока рано. Нам вообще ни о ком ничего толком неизвестно. Ни про тебя, ни про меня. Ни про кого из нас. Вот дойдет до дела — там и посмотрим.

— Подождите, подождите, — пищит Тотал. — Мне еще пописать надо.

37

— Там над магазинами есть какие-нибудь жилые квартиры? — спрашивает Игги. Все, что он при этом думает, ясно написано у него на лице.

— Нет, — вздыхаю я. Иггин зашифрованный адрес оказался магазином китайских и корейских продуктов в длинной веренице дешевых лавчонок.

— А напротив что? На другой стороне?

— Продажа подержанных автомобилей.

— Это я, ребята, виноват. — Клык понуро опустил голову. — Я думал, я сломал этот код. Но, по всему видать, только воду замутил.

Надж на это совсем разволновалась:

— Ты, Клык, с ума сошел! При чем тут «виноват»? Во-первых, никто ничего другого не придумал, а, во-вторых, если ты ошибся, значит, нам нечего огорчаться, что родителей наших в трущобы занесло, и надо не отчаиваться, а продолжать искать дальше.

По-моему, она не просто утешает Клыка, а действительно, верит в то, что говорит.

— Да пошли вы все к черту! — неожиданно разорался Игги и изо всех сил саданул кулаком в телефонный столб. Сморщился от боли, а я увидела его содранные до крови костяшки пальцев.

— Игги, успокойся, не надо…

— Чего «не надо»-то? С какой стати мне успокаиваться? В могиле я вам успокоюсь. А сейчас мое спокойствие большого значения не имеет. А имеет значение только то, что мы перекати-полем живем. Без места своего, без корней! Я так больше не могу! Мне ответы нужны, определенность хоть какая-нибудь. — Он то кричит, размахивая руками, то, поддавая ногой поребрик, меряет шагами мостовую. — Вечно за нами погоня, вечно мы бежим от кого-то!

Голос у него прерывается и дрожит. Он окончательно распсиховался. Нашего Игги, Игги, который никогда не жалуется, никогда не плачет, абсолютно не узнать. И вся стая оторопело застыла в шоке, не в силах оторвать от него глаз.

Я подхожу и пытаюсь его обнять, но он резко меня отталкивает.

— Игги, нам всем ответы нужны. Нам всем тяжело от нашей неопределенности. То, что мы вместе, — единственное наше спасение, определенность и утешение. И я тебе обещаю, клянусь тебе, мы не перестанем искать твоих родителей.

— Это вы вместе, а я один. У вас все по-другому. Вам не понять. — Он больше не кричит. Но чем тише его голос, тем яснее слышны в нем неизбывная горечь и боль. — Я сам над своей слепотой смеюсь, мы все на эту тему шутим. Но это же не шутка. Я слепой. Как мы в каком новом месте окажемся, мне снова на все натыкаться, с поводырем всюду ходить. Мне каждый раз в каждом новом месте заново страшно! Понимаете вы это или нет?! Вам что! Потерялись, оглянулись, посмотрели направо-налево и выбрались. А я в своей вечной темноте — потерялся, так уж раз и навсегда!

Да что же это происходит! Никогда никому не признавался Игги в ЭТИХ своих страхах.

— Мы за тебя всегда-всегда смотреть будем. Считай, что мы — твои глаза. — Газмана не остановить в его детском наивном порыве. — Если мы с тобой, тебе глаза не нужны.

— А где гарантия, что мы навечно вместе? А что будет, если вас убьют? Кретин ты, Газ, полный кретин. — Каждое слово все громче и громче, и вот он уже снова кричит. — Мне нужно видеть. Мне нельзя не видеть! Я помню, как был зрячим. Знаю, что это такое. А теперь я слепой навсегда! И если в один прекрасный день я вас потеряю, то я потеряю… и себя тоже.

Гнев и отчаяние искажают его лицо. Он наклоняется, поднимает кусок асфальта и, размахнувшись, запускает им в витрину. Стекло разбивается вдребезги. И тут же взревела сирена сигнализации.

— Ребята, врассыпную! — командует Клык.

Ангел, Надж и Газман поднимаются в воздух. Тотал прыгает ко мне в куртку, и я наглухо застегиваю молнию.

— Игги, за мной!

Услышав его упрямое «нет», останавливаюсь на полном ходу.

— Спятил, что ли? Сирена!

— Сам знаю, что сирена. Я слепой, а не глухой. Мне плевать! Пусть меня повяжут, загребут, куда надо. Нас… мне на это с высокого дерева.

И, к моему ужасу, он садится на поребрик. Полицейские машины, между тем, завывают уже в соседнем квартале.

— Игги, бежим, поздно будет! — торопит Клык.

— Беги не беги, все равно… — и он уронил голову в колени.

Перебрасываю Тотала Клыку. Пес визжит, а я отдаю приказ:

— Клык, немедленно домой и уведи ребят.

Он взлетает, но я вижу, что стая, отлетев футов на сто, зависла в воздухе. Сирены все ближе.

Наклоняюсь к Игги:

— Послушай, Игги. Я все понимаю. Понимаю, как ты сегодняшним провалом расстроен. Мне самой хреново от того, что ты слепой. Я помню тебя зрячим, и мне не представить, что значит перестать видеть. Мне плохо от того, что мы мутанты, а не нормальные люди. Мне плохо от того, что у нас нет родителей. Мне плохо от того, что за нами вечно охотятся ирейзеры и что мы живем в вечной опасности. От того, что всякое г… хочет нас уничтожить.

Но если ты решил, что я дам тебе разнюниться и сдаться, тебе придется хорошенько подумать. Да, ты слепой мутант-урод. Но ты МОЙ слепой мутант-урод. И ты сейчас немедленно полетишь со мной, со всеми вместе. Сейчас же. Потому что иначе я буду пороть тебя по твоей тощей заднице. С этого момента и до середины следующей недели.

Игги поднял голову. Отблески мигалок напоминают мне, что времени на убеждения у меня больше нет.

— Игги, ты нужен мне. Я люблю тебя. Вы все мне нужны, все до единого. Если даже одного из вас рядом нет, мне не жизнь. А теперь поднимайся, пока я тебя не убила собственными руками.

Он поднимается на ноги:

— Ну, коли так…

Хватаю его за руку, мы стремглав несемся на задворки магазинов и, взяв разбег на стоянке, взмываем в ночное небо. Уже с высоты видим, как к китайско-корейской лавчонке подкатили две полицейские тачки.

Развернувшись, летим к дому Анны. И всю дорогу я слежу, чтобы на каждом взмахе мое крыло касалось крыла Игги.

— Мы — твоя семья, — говорю я ему. — Мы твоя семья навсегда!

— Я знаю, — откликается он и утирает рукавом слепые глаза.

— Что вы отстаете, давайте быстрее, — пищит у меня из-за пазухи Тотал.

38

— Это что? — спрашиваю я, не подумав. — Я имею в виду, пахнет вкусно, выглядит здорово. Я села за стол и подставила ей свою тарелку. — Это брокколи?

Анна накладывает мне какую-то тушеную бурду. В ней можно отыскать горошек, что-то похожее на морковку и коричневые куски, отдаленно напоминающие мясо. Беру вилку и делаю вежливую физиономию.

— Спасибо.

— Вижу-вижу, меня не обманешь, — она хитро смотрит на меня. — По крайней мере, тут на целую армию хватит. Я учусь, правда.

— Вкусно, вкусно, — уверяю я ее, теперь уже с набитым ртом. — Пальчики оближешь.

Клык передал Игги тарелку и постучал по столу рядом с его вилкой. Иг безошибочно ее находит и принимается есть. С прошлой ночи я все время за ним присматриваю. Но он вроде вошел в норму. По крайней мере, ничего не взорвал и ничего не поджег.

Тарелки у всех уже чистые. По второму разу. Мы слишком часто голодали, так что нам теперь не до разносолов.

В довершение картинки американской домашней идиллии Анна приносит яблочный пирог.

— Ужасно люблю яблочные пироги, — радуется Надж.

— Что, только один? — Газзи явно мысленно уже его разделил и явно сильно обеспокоен.

Анна приносит второй пирог:

— Я же говорю, что я понятливая и учусь быстро.

— Йесс! — Газзи предвкушает вторую порцию.

— Ребята, мне надо с вами поговорить. — Анна раздает пирог и переходит на серьезный тон. — Устроим семейный совет.

Стираю с лица всякое выражение. О какой-такой семье она заговорила?

— Вы все отлично здесь адаптировались. Много лучше, чем я думала. И мне с вами тоже очень хорошо. Я даже представить себе не могла, что мне с вами так здорово будет.

У меня возникают нехорошие подозрения. «Только вздумай сейчас сказать, что ты нас хочешь усыновить. Только не это», — думаю я. Ума не приложу, что я буду делать, если это произойдет.

— По-моему, мы готовы сделать следующий шаг, — продолжает Анна и оглядывает нас через стол.

Только не это, только не это. Пожалуйста, не надо!

— Я записала вас в школу.

— Что-о-о?

Клык расхохотался:

— Думаешь, мы туда будем ходить?

— Я не шучу. Здесь рядом отличная школа. Дорога в школу и из школы относительно безопасная. Познакомитесь со своими ровесниками, друзей найдете. К тому же, признайте, на сегодняшний день ваше образование оставляет желать много лучшего.

«Или просто отсутствует», — добавляю про себя я.

— Школа! — не верит своим ушам Надж. — Ты имеешь в виду нормальную школу?

— Вот это да, а с кем я днем гулять буду? — недовольно подает из-под стола голос Тотал.

— Начинаете в понедельник, — коротко бросает Анна. — Завтра принесу вам школьную форму.

Теперь еще и форму…

39

Не говоря ни слова, встаю из-за стола и хлопаю дверью. Подпрыгнув со ступенек крыльца, отрываюсь от земли. Пара сильных взмахов — и я в поднебесье. Хлопаю крыльями и чувствую, как потоки воздуха шлифуют мои перья. Аннин дом, Аннин фруктовый сад, ее амбар — все Аннино остается далеко внизу.

Набрав высоту, даю полную волю моему гневу и моей обиде. Глубоко вдохнув, пытаюсь вспомнить, как это у меня получилось вчера ночью развить такую сумасшедшую скорость. Вдруг понимаю, что способность эта ко мне вернулась. Вернее, никуда не исчезла. Лечу, а крылья сами знают, что им делать.

Посмотрим-посмотрим, как быстро я могу отсюда смотаться, — мстительно думаю я про себя, прибавляя обороты.

Бежать от проблем, Макс, — все равно, что прятать голову под крыло. Никогда не помогает, — резонирует у меня в голове мой внутренний Голос.

Хватит ему брюзжать. Его увещевания мне что мертвому припарка. Зато летать здорово помогает.

Когда я вернулась, Клык ждал меня у открытого окна. Залпом выпиваю протянутый им стакан воды.

— Где это ты болталась столько времени? В Ботсвану летала?

Я криво ему усмехаюсь:

— Ненадолго. Только поздороваться, туда и обратно.

— А скорость? Какую, ты думаешь, развила?

— Больше двухсот. Двести двадцать — двести сорок.

Он кивает.

— А здесь? Порядок? — и я направляюсь в свою комнату, скидывая на ходу ботинки. В доме темно и тихо. На часах час тридцать.

— Полный порядок. Запихал Газзи в ванну. Тотал сам случайно плюхнулся. Ангел была в своем репертуаре. Заставила Надж одну книгу отложить и приняться за другую. За что ей от меня здорово досталось.

— Выходит, у тебя все под контролем.

— Выходит. Стараемся…

Сажусь на кровать и не знаю, что ему сказать.

Клык присаживается рядом:

— Ты что, хочешь вот так все время и жить, вперед и вперед, ни к чему не возвращаясь, от всего отказываясь?

— Да, — едва слышно выдыхаю я.

— Макс, Анна тебя никогда не заменит. — Черные глубокие глаза Клыка, кажется, видят меня насквозь.

Я пожимаю плечами и боюсь посмотреть ему прямо в лицо.

— Анна — всего-навсего короткое пристанище. — У меня такое впечатление, что он в последнее время стал со мной откровеннее и свободнее. — Все наши это знают и понимают. Здесь мы можем отдохнуть, есть, спать нормально. И спокойно планировать наши следующие шаги. Ребята устали от вечных погонь. Они устали спать на бетонной скамейке туннеля подземки. Им хорошо от того, что они могут спать каждый день в одной и той же постели. И не только им. Мне тоже. И, признайся себе, — тебе тоже от этого хорошо.

Анна ко всем нам хорошо относится. И ребята к ней тоже. На нашу долю давно не перепадало никакой расслабухи. Дай всем порезвиться, Макс. А если не порезвиться, так, по крайней мере, расслабиться. Когда ребята смогут без этого обойтись, уже поздно будет. Значит, они уже так заморочены, что их ничто не спасет.

— Я знаю…

— Но, поверь мне, они прекрасно знают, кто им из огня каштаны таскает. Они прекрасно знают, кто их кормит и поит, кто их одевает и спасает от ночных кошмаров. Мы все помним, что если Джеб и вытащил нас из клетки, то только благодаря тебе мы живем на свободе.