Кошмар начался в конце октября 1992 года серым промозглым утром. Накануне Рафики приходила в лагерь. Одна. Когда мы приветствовали друг друга, я заметил, что один глаз у нее поврежден. Позже я выехал к пограничному посту, чтобы оттуда по телефону связаться с ветеринаром Эндрю и спросить у него совета.

Когда я вернулся, Рафики сидела у подножия холма и пировала: она завалила канну. Стало быть, несмотря на травму (Эндрю заверил меня, что все пройдет), она была в состоянии сама справиться с таким крупным животным. Я успокоился. В эту ночь мы с Джулией отправились спать довольные тем, что она рядом. Мы точно не знали, где Фьюрейя, Сала и Тана, но по всем признакам они ушли на север, в Тули-сафари.

Но здесь позвольте рассказать о случае, имеющем непосредственное отношение к тому, что произошло промозглым октябрьским утром. За две недели до этого в Понт-Дрифте у меня состоялся разговор с главным управляющим туристической деятельностью в Тули. Он сообщил мне, что однажды ночью прайд львов, сходный по описанию с моим, подошел вплотную к одному из туристических лагерей. Он вышел и сделал предупредительный выстрел, чтобы пугнуть их. «Но, – добавил он, – я должен признаться, что они не показались мне опасными».

Я в который раз объяснил, что лагеря следует обнести оградами – ведь в периоды засухи львы и другие животные тянутся сюда к пробуренным скважинам. Он возразил, что ограды не нужны – мол, портят внешний вид лагерей и снижают впечатление гостей от соприкосновения с первозданной природой. Я пытался убедить его, что во имя «впечатления» приносится в жертву безопасность не только туристов, но и самих диких животных, поскольку между ними может произойти фатальное столкновение. То же относится и к работникам лагеря, которые по большей части живут без оград, хотя им-то «впечатление» совсем ни к чему.

Говорили также, что в этом же лагере управляющий повел ночью туристов пешком посмотреть на моих львов, которые завалили добычу где-то неподалеку. Сообщалось, что туристы подошли к самому прайду с фонарями в руках. Естественно, управляющий был вооружен, и, если бы львы – что вполне нормально – кинулись на непрошеных гостей, защищая добычу, он точно пристрелил бы одного из них, а то и всех. Представьте себе реакцию туристов, на которых во тьме бросились львы, – какая поднялась бы кутерьма!

Но вернемся в утро 29 октября 1992 года. Мы с Джулией направлялись к границе на нашем стареньком пикапе, когда портативная рация подала сигнал. Это был тот самый управляющий – он сообщил, что возникла большая проблема и нам нужно как можно скорее ехать к нему. Мы прибавили ходу, теряясь в догадках, что же он от нас хочет.

Припарковав машину у конторы, я встретил своего друга тсвана. Вид у него был озабоченный.

– Гарет, ты слышал про Исаака?

Исаак работал в той самой организации, которой заправлял вышеупомянутый менеджер, и мастерски выслеживал диких зверей. Когда бы мы ни встречались на пограничном посту, я не упускал случая поговорить с ним обо львах Тули, в частности о своих.

– Нет, не слышал. А что?

– Исаака растерзали львы.

От этих слов наши с Джулией лица побледнели как полотно. Я стал расспрашивать своего друга, где произошло нападение, как это случилось и т.д., но он ответил, что не знает. Община людей, живущих в Тули, сравнительно малочисленна, и если кто-то умирает, то это сразу становится достоянием всех – так и весть о гибели Исаака разнеслась с быстротой молнии. Мы поняли, что управляющий вызвал нас именно по этому делу – неужели есть подозрение, что виноваты мои львы?

Мы с замиранием сердца переступили порог конторы. Я подумал о Фьюрейе и детенышах – где бы они могли находиться? Конечно, она могла зайти за западную границу своих владений и оказаться там, где произошло нападение. Но это на нее не похоже!

Вскоре появился управляющий и спокойным тоном поведал нам все, что знал о случившемся. Накануне ночью, когда работники лагеря сидели у костра, Исаак сказал, что уходит к себе в комнату спать. Это был последний раз, когда они видели его живым. Они сказали, что около половины восьмого вечера услышали какой-то приглушенный звук в тридцати – сорока метрах от того места, где сидели. По их словам, засветив фонари, они направились туда, откуда донесся звук, и увидели блеснувшие в лучах света глаза львов. Но, подумав, что львы просто поохотились, разошлись по своим комнатам спать.

Утром из лагеря выехал егерь с двумя клиентами-американцами. В восьмистах метрах от жилья работников он заметил группу львов. Подрулив поближе, он и его пассажиры увидели страшную картину – львы собрались у тела человека.

Мы сидели потрясенные, слушая ужасные подробности. Между тем по радио передали сообщение, что вблизи лагеря егеря обнаружили следы трех львов – взрослого и двух детенышей – и что от лагеря к тому месту, где находится тело Исаака, тянется след, будто его волокли по земле.

Комментируя эти новости, управляющий сказал:

– Не надо торопиться с выводами. Может быть, кто-то просто стукнул Исаака по голове.

Он спросил, где, по нашему мнению, могла находиться Фьюрейя, и предложил съездить сначала к тому месту, где было найдено тело Исаака, а затем туда, где предположительно находились львы, чтобы, если мои львы замешаны в происшедшем, я мог их опознать.

Мы двинулись на север. Я сидел рядом с управляющим на переднем сиденье, Джулия – на заднем. Он всю дорогу говорил о том, как жаль, что не стало именно Исаака – он хорошо работал и был выдвинут на должность егеря, но сперва ему нужно было сдать экзамен на водительские права.

Я пишу эти строки и вспоминаю, как мы приблизились к месту, где лежало тело Исаака. Оно лежало у задней, а не у главной дороги, ведущей к туристическому лагерю. Управляющий припарковал машину рядом с другой, возле которой стояли какой-то старик и рослый человек в одежде цвета хаки. Управляющий перемолвился с ними несколькими словами на африкаанс и вместе с рослым человеком направился к телу Исаака. Я последовал за ними, но махнул Джулии, чтобы она оставалась на месте. Она и так всего натерпелась, так что смотреть на покойника ей было совершенно необязательно.

Зрелище предстало ужасное. Никогда не забуду, как рослый человек, приподняв пластик, которым было накрыто тело, обвинительным тоном сказал мне на африкаанс, показывая на останки: «Вот, Гарет, это твоя антилопа!» Я был в таком шоке, что эти слова навсегда обожгли мое сознание. Я и после не мог от них спастись: «Вот, Гарет, это твоя антилопа».

Я еще не видел львов и конечно же не подтвердил, что львы, замеченные поблизости, были из моего прайда. К этому моменту я испытывал почти физическую тошноту и молился только о том, чтобы они оказались не моими. Я знаю, Джулия чувствовала то же и думала о том же, что и я.

Мы снова сели в машину и поехали туда, куда указали те двое. Чуть позже, двигаясь на юг, мы вырулили на открытое пространство. Там, под пастушьим деревом, я увидел одинокую львицу. Управляющий остановил машину приблизительно в сорока метрах от нее. Я присмотрелся к львице, но, как ни странно – возможно из-за шока, – не мог с уверенностью сказать, была то Фьюрейя или нет. Я спросил у Джулии, что она думает по этому поводу, и та ответила, что тоже не уверена.

Я позвал львицу тем кличем, которым подзывал своих львов:

– Аау-у-вы! Аау-у-вы! (Где-е-е вы? Где-е-е вы?)

Дальше произошло то, от чего сердце у меня чуть не разорвалось. Львица бросилась ко мне – я не сразу узнал ее, а она меня – сразу! Я стал внушать себе: «Нет, это не Фьюрейя. На мой зов могла ответить и другая львица». Тут я услышал слова Джулии: «Поди к ней, Гарет, поди к ней…» Недавно я спросил у нее, почему она мне это сказала, и Джулия ответила: если бы это была другая львица, она убежала бы, как только я выйду из машины, а если Фьюрейя, мне все равно пришлось бы к ней подойти…

Я вышел из машины. До меня донеслись слова управляющего:

– Ты что, очумел? Она же только что загрызла человека!

Но я не хотел ничего слышать. Я подошел к ней молча. Это была последняя наша с Фьюрейей встреча.

Я позвал ее по имени. Она отозвалась – мне показалось, что она сконфужена. Я наклонился к ней и почувствовал беспомощность – и свою и ее, – как будто мы оба сознавали, что ничто не может предотвратить ее казнь за преступление, в котором ее обвиняет человек. Чувство между нами было почти ощутимым, оно окутывало и нас, и всех, кто был нам близок. Как хотел бы я, чтобы мы остались в том мире, который был для нас родным, – львином мире! Я тихо спросил ее: «А где же детеныши?» – оглянулся и не увидел никаких признаков их. Но вид стоящей рядом машины мигом вернул меня в мир людей. Я побыл с львицей еще немного. Мне так не хотелось расставаться с ней!

Когда я вышел из машины и направился к львице, управляющий спросил Джулию: «Вы уверены, что он в своем уме?» – «Да», – ответила Джулия. Он стал наблюдать за мной и Фьюрейей, а Джулия в какой-то миг подняла на него глаза. Как она потом рассказывала, управляющий, очевидно, испытывал странные чувства. В эти краткие мгновения ему в первый и последний раз открылась колоссальная глубина отношений между львами и мной, наша великая любовь.

Я встал и, прежде чем покинуть ее, сказал несколько ласковых слов. Когда я садился в машину, слезы подступили к глазам, но все-таки мне удалось сдержаться. Сквозь моросящий дождь я взглянул на Фьюрейю – я знал, что вижу ее в последний раз на этом свете.

Управляющий снова поехал туда, где лежало изувеченное тело Исаака, дал указания тем двум мужчинам и двинулся дальше. По дороге я снова увидел явные следы того, что жертву волокли, – они тянулись почти километр от того места, где жили работники лагеря. Следы были по большей части трудноразличимы из-за каменистой почвы и, разумеется, из-за прошедшего дождя. «Зачем им понадобилось столько волочить его с места убийства? – подумал я. – Да и на морде, щеках и усах Фьюрейи не было никаких следов крови». Но эти вопросы вскоре затерялись в глубинах моего рассудка и всплыли только несколько дней спустя.

Мы с Джулией были в таком шоке, что, как ни странно, нам даже не пришло в голову, что Фьюрейя и детеныши могут быть и непричастны к смерти Исаака. Но нам сказали, что произошло, нам так сказали!!! Боже мой, почему я не сумел трезво взглянуть на случившееся? В моем мозгу зафиксировалось, что ситуация безнадежна, что Фьюрейя, Сала и Тана будут застрелены – таков закон в отношении зверя, убившего человека. Я ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это. Помню, в уме у меня вертелась одна фраза: «Естественно, застрелен будет только лев, виновный в происшедшем». Ну почему я тогда не подумал, как можно доказать, какой лев нанес смертельное увечье? Если бы эта мысль пришла мне в голову, я сам осмотрел бы место, где, по сообщениям, был убит Исаак, – у меня ведь глаз наметан, я мог бы отыскать и другие знаки и выдвинуть аргументы в защиту своих львов.

Мы протряслись до границы, где располагалась контора управляющего. Туда же подкатила полицейская машина и остановилась возле нас. Из нее вышел мой друг – сержант Тау (что, по иронии, означает «лев»!). Управляющий сказал ему: «Это были львы Гарета», и Тау посмотрел на меня печальным взглядом – он так долго был моим сторонником, хранил, словно сокровища, мои книги и был очарован моими отношениями со львами.

Судьба львов была предрешена. Я чувствовал, будто мы с Джулией и Фьюрейя с детенышами находимся в вакууме – сколько бы мы ни кричали, нас все равно не услышат. Мы были лишены голоса. Я впервые в жизни не мог вымолвить слова от имени львов. Боже! Почему я не сказал, что все виденное – только свидетельство, но никак не доказательство!

В конторе я встретил директора Департамента охраны дикой природы, который с огорчением сказал мне: «Да, Гарет, сделать ничего нельзя. Сам понимаешь, что теперь будет». Он вышел и в сопровождении специалистов по выслеживанию зверей направился к туристическому лагерю. Их полуавтоматические ружья были наготове и только ждали команды: «Пли!»

Как ни душераздирающе это звучит, но в тот момент мне казалось, что единственное, что я мог сделать для своих львов, – это попросить умертвить их как можно безболезненнее. Я не раз убеждался, что сотрудники Департамента охраны дикой природы – никудышные стрелки. Я сказал об этом управляющему и попросил – пусть его люди заверят, что львы умрут без мучений, ужаса и агонии. Тот ответил, что его люди сделают все, как надо.

Когда мы уже собирались уходить, он вдруг вспомнил про Рафики и сказал, что ее следует застрелить или удалить из региона.

– Нет! – возразил я. – Она ни в чем не виновата. Ее не было с ними в прошлую ночь. У меня есть доказательства – она завалила канну как раз возле моего лагеря.

Не могу объяснить, почему он вспомнил о Рафики. По закону отстрелу подлежат только животные, виновные в гибели человека. Я чувствовал, что его заявление неуместно и несправедливо.

Борьба за свободу Рафики только начиналась.

Теперь мы с Джулией с трудом припоминаем, что еще произошло в тот день. Я смутно помню звонок заместителю директора Департамента охраны дикой природы г-ну Нчунга – тому самому, что благосклонно санкционировал перевозку моих львов из Кении в Ботсвану после гибели Джорджа. И вот теперь он вынужден санкционировать смерть одного из этих львов и еще двух детенышей, рожденных на земле, которая стала для их матерей второй родиной. В сущности, и сам он, и мы с Джулией, и все вокруг были жертвами. Мы действовали соответственно тому, как нам сказали! Все произошло слишком быстро. Если бы кто-нибудь – я, полицейский, замдиректора – сказал: «Подождите. Прежде чем губить львов, перепроверим факты, вынесем заключение о причине смерти, привлечем независимых специалистов к изучению следов и знаков», – все могло бы быть иначе. Но все мы, похоже, готовы были признать вину львов только на основании чьих-то слов. Застрелим их – и дело с концом, жизнь пойдет своим чередом.

Под вечер мы приехали к Брюсу Петти, директору заповедника Чартер. Хотя по некоторым вопросам у нас с ним были разногласия – в частности по проблеме управления дикими землями, – он всегда был объективен во всем, что касалось львов, поддерживал мой проект возвращения львов в родную стихию и признавал, что проект имел успех. Мои львы живали на территории его заповедника часто и подолгу, и Брюс сказал в тот роковой день, что у него нет никаких оснований для заявления, будто они потенциально опаснее для человека, чем любые другие львы Тули.

Когда мы приехали, новость уже дошла до Брюса по местной радиосети, и он был крайне озабочен услышанным. Я рассказал ему, что мы пережили, и он вместе с нами горевал о Фьюрейе и детенышах.

Когда управляющий со своими работниками отправлялся отстреливать львов, я сказал ему, что буду в лагере Брюса, и просил информировать меня по радио. Теперь мы с женой Брюса и ее подругой сидели в ожидании новостей. Наконец раздался сигнал по радио – управляющий вызывал меня. Я трясущимися руками взял микрофон и ответил ему. И в тот же миг услышал:

– Все кончено. Они мертвы. Убиты выстрелами в голову и шею.

Я снял наушники и разрыдался. Джулия обняла меня, а я все не мог остановиться. Сама же Джулия не позволяла себе плакать, понимая, что это мне не поможет. Она держала над собой контроль ради меня. Как она потом передала мне, Брюс был крайне взволнован. Два дня спустя мне сообщили, что после того, как выстрелы оборвали жизни моих львов, егеря всадили в их тела еще по целой обойме.

Дальше память подводит меня. Я не помню, что еще сказал в доме Брюса, не помню, о чем мы говорили с Джулией, когда сквозь моросящий дождь ехали назад к лагерю, где мне в первый раз не хотелось жить. Лагерь как бы перестал существовать – он стал тенью моих львов. В живых осталась только Рафики.

На следующее утро мы выехали к границе и пересекли ее, чтобы сделать ряд телефонных звонков из сарая, куда убирают вагончик канатной дороги. Этот же путь мы проделывали несколько дней подряд – нужно было стольких обзвонить и стольким ответить, и еще столько вещей предстояло сделать. В предшествующие месяцы я не обращал особого внимания на поддержку Джулии – теперь она нужна была мне как никогда.

Мы позвонили самым близким и сообщили о случившемся. В первое же утро после того страшного дня я позвонил Розанне Сейвори, попечительнице «Тули Лайон-Траст». Она была в отпуске в Англии и поначалу удивилась моему звонку. Когда же я рассказал ей, что произошло, она расплакалась.

Мы с Джулией почувствовали, что нам необходимо встретиться с представителями средств массовой информации. История львов была хорошо известна на юге Африки. Нам нечего было скрывать. В то же время мы боялись, что не сможем совладать со своими эмоциями, отвечая на поток вопросов, – примерно так же, как это было после гибели Батиана.

Я думал, управляющий немедленно подготовит пресс-релиз, но он этого не сделал. Я отправился к нему и предложил сделать это вместе. Он был не в восторге от такой идеи. Более того, принялся обвинять всех, кто дал разрешение на перевозку сюда львов, в частности Ассоциацию землевладельцев. Когда я позже сообщил ему, что мы с Джулией подготовили собственный пресс-релиз, он был взбешен и вскоре написал свой, где заклеймил мою работу, а в качестве причины инцидента назвал то, что мои львы были ручными, – более далекое от истины утверждение трудно себе представить.

Он заявил также, что его организация постоянно возражала против поселения львов на здешних землях (хотя никто из них прямо не говорил мне об этом) и не раз «подвергалась за это суровой критике в ряде инстанций». О каких таких «инстанциях» идет речь, для меня так и осталось загадкой. Уж конечно, это были не мы.

Далее он сообщил, что не было никакой нужды привозить «чужих» львов в Тули, так как исконная популяция якобы находилась в равновесии с окружающей природой. Факты убеждали в обратном. Когда я привез сюда своих львов, местная популяция была нестабильной, прежде всего из-за недостатка охраны со стороны землевладельцев. Отсюда – процветание браконьерства и незаконной охоты, а также конфликты со скотовладельцами, что не могло не сказаться на львах. К тому времени, когда произошел роковой инцидент, популяция была серьезно подорвана.

С точки зрения управляющего, мои погибшие львы «все равно были обречены на смерть, и как раз теми людьми, которые, якобы желая им добра, хотели вернуть их в дикую природу». Эти слова, сказанные покровительственным тоном, опять-таки не соответствовали действительности. Мои львы успешно прижились в родной стихии. Кроме того, он умолчал, что из трех расстрелянных львов мной была взлелеяна только Фьюрейя. Сала и Тана родились на здешних землях, и их растили матери-львицы, а вовсе не я.

В специальном выпуске новостей были процитированы слова управляющего: «Насколько нам известно, львица (которую г-н Адамсон назвал Фьюрейей) схватила его… мы нашли его далеко от лагеря… Она сидела и поедала его. Я не видел крови у нее на морде, хотя после инцидента прошло всего два часа. Тем более не было свидетельств, что она его ела. Но управляющий заявил, что «Исаак Мангагола был убит в ночь на 29 октября неподалеку от своего жилища тремя ручными львами Паттерсона».

Прежде чем разослать свой пресс-релиз, я проинформировал одного из членов Ассоциации землевладельцев о своем намерении. Тот заявил, что я ни при каких обстоятельствах не должен этого делать. Я ответил, что мне нечего скрывать и что я считаю своим долгом проинформировать общественность. В ответ я услышал, что «выдвигаю плохо скрытые обвинения» в адрес уважаемой организации и что такого не потерпят. Мне сказали также, чтобы я убирался с этой земли, закрывал свой проект и увозил Рафики.

Через несколько дней после гибели Исаака, Фьюрейи и детенышей я разослал тщательно подготовленный пресс-релиз, где пытался размышлять, как и почему произошел данный инцидент. С чего бы это моим львам нападать на Исаака? Что толкнуло их на это? Я попробовал взглянуть на вещи с точки зрения львов, исходя из того, что нам рассказывали. Это был первый шаг на длинном, болезненном, часто страшном пути к правде.

Мои первые выводы состояли в том, что нападение (нападение ли?) было вызвано тем, что Исаак сел на корточки. Нам сказали, что Исаак, покинув сидящих у костра, отошел метров на тридцать в кусты. Я слышал много рассказов и не раз убеждался на собственном опыте, что поза человека, сидящего на корточках, воспринимается хищниками как угрожающая (или оборонительная). Я замечал, например, что Сала и Тана немедленно приходили в волнение, когда я садился на корточки, а когда выпрямлялся, быстро успокаивались. Леопард тоже напал на меня, когда я сидел на корточках, – тогда мою жизнь спасла Фьюрейя. Вот так – львица спасла меня, а я ее спасти не смог!

В своей книге «Плач Калахари» Маркс Оуэне вспоминает, в какую переделку он попал, столкнувшись со сворой диких собак: «Когда я сел на корточки, поведение стаи тут же изменилось… Псы бросились ко мне. Я выпрямился. Это мгновенно возымело действие. Стая успокоилась». Кинооператор Ричард Госс, снимая в Калахари пиршество гиен у туши антилопы, попал в такую же ситуацию. Пока он снимал стоя, гиены не обращали на него внимания. Но как только он сел на корточки, выбирая ракурс, поведение хищниц тут же стало угрожающим.

Итак, нападение на Исаака могло произойти из-за того, что львы отреагировали на язык его телодвижений так, как обыкновенно реагируют хищники.

Исходя из этого, я подчеркнул, что трагической ситуации можно было бы избежать, если бы лагерь был обнесен оградой – тогда львы не оказались бы на его территории. Я упомянул также, что еще в апреле прошлого года послал меморандум в Ассоциацию землевладельцев с призывом огородить лагеря туристов и жилье работников. Я сделал это потому, что, по моим наблюдениям, потенциально опасные животные тянутся к лагерям, так как сюда на водопой к искусственным источникам приходит дичь.

Я также подчеркнул, что ввиду возрастания этой опасности лично, на собственные средства огородил лагеря и жилье работников на территории заповедника Чартер. Я желал дать понять, что инцидент произошел вовсе не потому, что Фьюрейя была взращена человеком, о чем трубил управляющий. Она уже более двух с половиной лет жила свободно и не была зависимой от меня. За это время ничто в ее поведении не указывало на то, что она представляла большую угрозу для человека, нежели другие львы.

Теперь вопрос. Если ее заклеймили как людоедку, почему она не напала на управляющего, который со своими гостями подошел к моим львам пешком? Почему мои львы, хотя нередко видели на дорогах Тули людей, двигавшихся пешком или на велосипедах, никогда прежде ни на кого не нападали? Люди, встречавшие моих львов, утверждали обратное: они были вовсе не агрессивны и старались просто скрыться в кустах. Вспомните также случай, когда группа взрослых и детей, выйдя из машины, подошла к заваленной львами антилопе – они и тогда не напали, хотя были рядом!

Я подчеркнул, что, по моему мнению, Фьюрейя и детеныши инстинктивно отреагировали на жест Исаака, показавшийся им угрожающим. Исаака нет в живых. Нет в живых и моих львов. Произошла великая трагедия, которой, я думаю, можно было избежать.

Продолжая размышлять, почему предполагаемое нападение могло иметь место, я провел краткий анализ конфликтов между человеком и животным, случившихся в двух лагерях, и направил свои изыскания директору Департамента охраны дикой природы и национальных парков Найджелу Хантеру, который в последнее время испытывал сильное давление со стороны Ассоциации землевладельцев, требовавшей удалить Рафики из региона или застрелить ее. В этом кратком обзоре я подчеркнул, что упоминаемые мной лагеря не обнесены оградами, а между тем водоносная скважина, притягивающая дичь, а за ней и хищников, находится в непосредственной близости от одного из них. Туалеты и умывальники там отсутствуют, почему работники вынуждены ходить по кустам, и это при том, что львы регулярно наведываются в один из лагерей. Я открыл также, что недавно крупный самец развлекался с перевернутой тачкой, брошенной возле костра, на котором готовили еду, – и это менее чем в трех метрах от жилищ работников! Следы львиного прайда обнаружились возле крохотной хижины три на три метра, где жил один из работников с женой и младенцем. Из-за боязни выходить ночью по нужде семейству пришлось раскошелиться на ночной горшок.

Кроме того, я узнал, что всего через несколько дней после гибели Исаака и моих львов один нелегальный иммигрант, пробиравшийся лунной ночью из Зимбабве в Южную Африку, был окружен прайдом Шаше. Перепуганный до смерти, он решил искать спасения в ближайшем лагере и всю дорогу отгонял львов посохом. Бедолага так ужасно кричал, что в лагере ему побоялись открыть ворота; в отчаянной попытке уйти от хищников несчастный забрался на дерево и не слезал оттуда всю ночь. Его обнаружили утром, и следы львов подтвердили его рассказ.

В своем сообщении я привел еще ряд примеров того, как из-за отсутствия оград и удобств люди постоянно подвергаются опасности столкновения с дикими зверями. Всю эту информацию я считал существенной, особенно после того, что (как предполагалось) случилось с Исааком. Я чувствовал, что мой прошлогодний призыв оградить лагеря был предупреждением. Теперь сооружение оград стало вопросом жизни или смерти.

Я надеялся, что с помощью этого документа смогу уберечь Рафики, но чем дальше, чем яснее понимал: она – только предлог, чтобы выжить меня с этих диких земель.