Ноябрь подходил к концу, и во мне крепло убеждение, что мои львы неповинны в смерти Исаака. В это же самое время управляющий и Ассоциация землевладельцев все настойчивее призывали удалить Рафики из региона или пристрелить ее. Я решил поделиться своими соображениями с местной полицией, в первую очередь потому, что преступники, совершившие убийство, могли запросто совершить новое. Из разговоров жителей я понял, что не одинок в своих подозрениях. В таких крохотных общинах, как здешняя, все про всех известно – просто люди боятся обращаться в полицию. Исключением оказался мой друг Бейн Сеса. Трагические события произошли в его отсутствие, и по возвращении он захотел сразу же встретиться со мной. В последующие месяцы мы работали вместе и добыли немало бесценной информации.

Поначалу я думал, что, если бы удалось доказать невиновность Фьюрейи, Салы и Таны в гибели Исаака, отпал бы повод требовать удаления Рафики. Каким же я был наивным! Дальнейшее расследование показало, как подтасовывались факты.

Прежде чем составлять заявление в полицию, я изучил множество документированных случаев нападения львов и других хищников на людей. Выявились поразительные несоответствия между тем, что рассказывалось о происшествии в ночь на 29 октября, и тем, как обычно происходит гибельный для человека конфликт с хищником. Почти во всех изученных мною случаях я обнаружил две закономерности. Во-первых, серьезные ранения, становившиеся причиной смерти были, как правило, на шее и голове жертвы. Во-вторых, человек, атакуемый хищником, громко кричит, и его крики неизменно слышны находящимся поблизости людям. Ни то, ни другое не имело места в случае с Исааком.

В своем заявлении я подчеркнул две вещи. Посмертное обследование подтвердило, что на сохранившейся верхней части тела не было повреждений. Настигнув жертву, львы обычно душат ее или перекусывают шейный позвонок. При нападении львов на человека причиной гибели последнего часто становится повреждение сонной артерии. В посмертном обследовании не были точно указаны ни причина, ни время смерти, а это, я думаю, прояснило бы многое.

Кроме того, во всех заявлениях отмечалось, что, когда произошло нападение, Исаак находился метрах в тридцати пяти от костра, возле которого сидели работники, однако никто из них не слышал криков. В свое время был такой случай – один из львов Джорджа Адамсона по кличке Мальчик напал на человека, и Джордж сделал запись, которую следовало бы принять в расчет при расследовании гибели Исаака: «Позади мы услышали душераздирающие крики… Когда я выскочил через заднюю калитку, то увидел примерно в двухстах пятидесяти метрах Мальчика, который нес в зубах Стэнли». Джордж застрелил Мальчика, но было установлено, что Стэнли не имел шанса выжить: зубами была повреждена яремная вена, и он скончался в какие-нибудь десять минут. Джордж отметил также «глубокие ранения в области шеи, головы и рук».

Еще один момент. Тело Исаака было найдено более чем в восьмистах метрах от того местах, где его атаковали. За четыре года жизни среди львов мне ни разу не приходилось наблюдать, чтобы они утаскивали свою добычу так далеко.

Исаак был среднего телосложения и весил примерно столько же, сколько импала. Взрослая львица и две маленькие съедают импалу в два счета. Если верить сообщениям, то через тринадцать часов после смерти они все еще ели свою жертву. Я пришел к выводу, что львы – если они вообще имели какое-то отношение к этому – набрели на тело через много часов после гибели. Возможно, их привлекла возня более мелких хищников вроде шакалов, которые и съели большую часть добычи.

Я подкрепил свои догадки множеством наблюдений за тем, что происходит с импалой, погибшей в капкане. За ночь шакалы объедают тушу, оставляя нетронутыми голову и шею. А именно так выглядели останки Исаака.

Все эти сведения были переданы мною в полицию. Вскоре от меня потребовали ознакомить с данной информацией начальника отдела уголовного розыска города Селеби-Пикве. В результате через несколько недель дело вновь было открыто – уже как дело о «предполагаемом убийстве». Когда начальник полиции сообщил мне об этом, я сказал, что мог ошибиться. «Я думаю, Гарет, правда как раз ваша», – ответил он. Но до раскрытия истины было еще далеко.

Через два дня после того, как я направил в полицию свое заявление, произошло странное событие, явившееся своеобразным подтверждением моих догадок. Одна моя добрая знакомая, до глубины души потрясенная всей этой историей, втайне от меня проконсультировалась у женщины-медиума, слывшей прорицательницей. Не вдаваясь в подробности, моя подруга сообщила пророчице следующее:

– Львицу застрелили за то, что она убила человека. Что вы можете сказать по этому поводу?

Та в ответ:

– Дух покойного сейчас с нами. Он говорит, что львы тут ни при чем. Было совершено убийство. Но это не все. Есть молодой человек и его девушка, жизни которых под угрозой. Им надо сейчас же уезжать.

Далее прорицательница сообщила, что в убийстве замешаны два-три человека, и назвала их инициалы.

Выслушав все это по телефону, я поначалу отнесся к сообщению скептически. Не слишком ли много деталей она сообщила прорицательнице?

Но моя подруга стояла на своем:

– Да нет же. Только то, что львицу застрелили за убийство человека.

Это уже настораживало, хотя выглядело замечательно. Моя собеседница сама была не на шутку встревожена:

– Вам обоим надо уезжать из Тули, Гарет.

В конце разговора я попросил свести меня с женщиной-медиумом. Мне хотелось услышать все самому и узнать побольше. Размышляя над телефонным разговором, я катил назад к лагерю, а в душе нарастала тревога. Поначалу я даже не знал, как рассказать об этом Джулии.

Надо отдать Джулии должное – она бесстрашна. В том смысле, что за себя ей страшно не бывает. Вот когда я ухожу бродить по диким, заросшим кустарником просторам – туда, где слоны, малознакомые и совсем незнакомые львы, леопарды и змеи, а то и браконьеры, – она боится за мою жизнь. Но за свою, похоже, нет. Ни разу не видел, чтобы она выказывала страх, даже в опасной ситуации. Такова черта ее личности – печься не о себе, а о других, отдавать им всю душу, часто не считаясь с собой.

Когда я передал ей свой разговор со знакомой, у нее сжалось сердце. Она знала, что я ни за что не брошу дикие земли. Это все равно что предать Рафики. Я предложил Джулии, ради ее же безопасности, на какое-то время покинуть меня. Она не захотела даже слышать об этом и сразу завела разговор о том, что угрожает мне.

Между тем в Габороне по инициативе директора Департамента охраны дикой природы и национальных парков Найджела Хантера была устроена встреча с целью обсуждения дальнейшей судьбы Рафики. Кроме нас на ней присутствовали управляющий, заместитель директора и ряд других чиновников. Я заявил, что нельзя связывать дальнейшую судьбу Рафики с происшедшим инцидентом, даже если Фьюрейя и была виновна, поскольку Рафики тут ни при чем, и у меня есть доказательства, что в ночь на 29 октября она находилась близ моего лагеря. На этой встрече я впервые понял, что происходит. Затеявшие всю эту возню желали избавиться не столько от Рафики, сколько от меня.

На замечание Джулии, что вина Фьюрейи еще окончательно не доказана, в зале раздались смешки. Однако сомнение уже поселилось в душах присутствующих.

Я заявил, что если львы и в самом деле причастны к случившемуся, то тем более следует поставить вопрос об ограждении лагерей. Почему дом управляющего обнесен проволокой с током, а по крайней мере два лагеря, где живут его работники, не ограждены вообще? Страсти накалились. Управляющий заявил, что тот, кто держит злую собаку, должен держать ее под замком, а не выпускать к людям. Поняв, на что он намекает, я возразил, что Фьюрейя и детеныши были дикими, а не одомашненными львами, и напомнил его же собственные слова, сказанные много недель назад, что мои львы не показались ему опасными.

Последним взял слово директор Департамента. Он сказал, что его ведомство также понесло потери в результате нападений львов и других хищников. Но по закону уничтожаются только животные, непосредственно виновные в гибели людей, а значит, Рафики никто не имеет права тронуть. Он завершил встречу заявлением, что разбор ситуации будет продолжен – необходимо собрать всех членов Ассоциации землевладельцев и решить, останется ли Рафики здесь или ее придется переселить.

Похоже, теперь ее судьба зависела от владельцев земель. По ботсванским законам, если собственник сочтет того или иного зверя опасным или нежелательным, он имеет право обратиться в Департамент за помощью в наведении порядка. Вот почему директор хотел выяснить мнение местных землевладельцев, прежде чем вынести решение. Как частное лицо, он был на нашей с Рафики стороне. Но уже тогда ему становились ясны истинные причины поведения некоторых богатеев.

И до, и во время, и после встречи он твердил всем и каждому, что. если бы Рафики находилась на территории одного из подведомственных ему национальных парков, Департаменту не нужно было бы принимать против нее какие-либо меры. Но увы, и Рафики, и Фьюрейя, и детеныши жили на частных землях, где ситуация совсем иная.

Недостаточная охрана принадлежащей государству фауны на этих территориях приводила к ежегодной массовой гибели животных. И Рафики тоже была лишена той обеспечиваемой законом защиты, какую имели львы в национальных парках. Собственно, законов, которые обязывали бы владельцев охранять фауну своих земель, как таковых не было. Перемены необходимы – ведь речь идет о спасении одного из национальных богатств страны.

А в сущности, что значит «владение землей»? В частности, «владение дикими землями»? Не есть ли это созданный человеком миф? Как ты можешь «иметь в собственности» землю, которая существовала до твоего рождения и никуда не исчезнет с окончанием твоего жизненного пути? Нет, я не верю, что ты можешь этой землей «владеть», но ты можешь быть ей защитником. Да в общем-то, если разобраться, то это дикие земли владеют нами, а не наоборот. Человек, живущий на них, является их частью – не большей и не меньшей важности, чем лев, зебра или термит. Земля кормила и кормит всех. Дело лишь в том, что благоговение перед дикими землями, как и перед жизнью в целом, имевшее место в прошлом, ныне утрачено. Нужно присмотреться к тем народам и племенам, которые до сих пор сохранили это благоговение – американским индейцам, последним бушменам, последним истинным австралийским аборигенам, – и понять их. Нужно только захотеть этого. Священное не может находиться в чьей-то собственности, а для меня дикие земли священны.

Но ведь автор постоянно пишет «мои львы», скажет читатель. Не стоит ловить меня на слове. Я никогда не считал, что они мне принадлежат. Мне это и в голову не приходило – может быть, потому, что в основе наших отношений лежало уважение. Если мы со вниманием отнесемся к закону Природы, то поймем, что те, у кого дикие сердца, не могут быть ничьей собственностью. Наверное, я повторяюсь, но претензия человека «владеть» чем-то принадлежащим дикому миру оскорбляет меня. Разве крупица песка со дна высохшего русла или опавший лист, гонимый ветром по земле, высокий холм или орел, парящий в небесах, могут находиться «в собственности»? Впрочем, эта точка зрения едва ли могла повлиять на судьбу бедняжки Рафики.

Встреча, призванная решить ее участь, состоялась в начале декабря в Йоханнесбурге. Помимо директора Департамента и нескольких землевладельцев на ней присутствовала также моя сподвижница Розанна Сейвори. Она привезла с собой документы, где излагались факты и гипотезы, связанные со смертью Исаака и заставляющие усомниться в виновности львов в происшедшем. Кроме того, у меня было заявление моего друга Джиппи, смотрителя лагеря, через который не раз проходили мои львы. Джиппи видел их куда чаще, чем любой землевладелец, и его комментарии могли быть очень важны при оценке поведения львов.

На встрече присутствовали не все владельцы земель – это значило, что любое принятое решение не будет полностью демократичным. Но, как выяснилось, это не имело особого значения, так как решение уже было принято теми, кто хотел, чтобы мы с Рафики убрались отсюда.

Перед началом встречи Розанна вручила директору Департамента экземпляр подготовленного ею документа. Увидев это, к ним рванулся председатель Ассоциации землевладельцев и прервал их разговор.

С самого начала лейтмотив встречи был ясен: Рафики надо убрать. Я попросил позволения зачитать заявление Джиппи и объяснил, почему считаю это важным и уместным. (Пока я читал, меня неоднократно пытался прервать все тот же предводитель землевладельцев, крича, что я заболтался, но я продолжал, стараясь не обращать на него внимания.)

Джиппи сообщал, что мои львы, как и другие, приходили к его лагерю, где была водоносная скважина, но ни разу не причинили ему беспокойства. Он также указал, что, пока лагерь, где он жил с женой и двумя детьми, не был обнесен оградой, львы неоднократно крали оттуда мясо, которое он намеревался приготовить себе на обед. «Я доложил об этом начальству, – писал Джиппи, – и мне выделили временную ограду, но только Гарет поставил мне постоянную, и теперь мое жилище в безопасности». Джиппи сообщал также, что мои львы ничем не отличаются от остальных живущих на этих землях и у него ни разу не было повода жаловаться на их поведение.

К сожалению, заявление Джиппи никак не повлияло на общую атмосферу собрания. Возможно, дело повернулось бы иначе, если бы директор заповедника Чартер Брюс Петти присутствовал на встрече или прислал свое заявление. Но владельцы земель, где расположен его заповедник (они же платили ему жалованье), отговорили его.

Брюс мог бы подтвердить, что за годы своей работы на территории, которую чаще всего посещали мои львы, он не заметил в их поведении ничего опасного, что они ни разу не демонстрировали агрессивности по отношению к нему или его работникам, что, с его точки зрения, мой проект доказал свою ценность и возымел успех. Но Брюса на встрече не было, и эти суждения так и остались невысказанными.

Зато прозвучало заявление директора-распорядителя турфирмы, где работал Исаак. Он обещал выделить десять тысяч рэндов для устройства загона, где будет содержаться Рафики перед депортацией из региона. После этого загон можно использовать для содержания других животных, предназначенных для продажи.

Многие землевладельцы зааплодировали в знак одобрения, а председатель Ассоциации отметил, что это очень щедрый жест. Я пришел в ужас. Рафики никогда не знала неволи и к тому же носила в себе детенышей. Какой травмой будет для нее заключение в клетку! Я высказал все это директору-распорядителю, добавив, что лучше бы ему потратить деньги на сооружение оград вокруг жилищ своих же работников. Тем не менее было ясно – участь Рафики предрешена. Мне давалось два месяца, чтобы подыскать для нее другой заповедник, все это время она должна находиться под неусыпным моим наблюдением и как можно ближе к лагерю – для этого я должен обеспечивать ее тушами импал. Директор Департамента предлагал просто снабдить ее ошейником с радиопередатчиком, контролируя таким образом ее перемещения, и такой же ошейник надеть еще на какого-нибудь льва, чтобы определить, чаще ли она подходит к человеческому жилью, нежели другой, наугад взятый лев. Но землевладельцы были не согласны с этим и настаивали на ее изгнании. Один из них, чьи владения входили в состав заповедника Чартер, был в отношении меня просто агрессивен.

Тут уж я не утерпел. Вспыхнув, я заявил своим оппонентам, что их намерения не составляют для меня тайны. Им просто хочется от меня избавиться! Черта с два! Я сказал, что, как только подберу новый заповедник для Рафики, снова вернусь сюда.

В зале воцарилась тишина. Этого от меня не ожидал никто. Все думали, что я навсегда удалюсь вместе с Рафики. Наконец председатель Ассоциации спросил:

– А ты согласовал с кем-нибудь свое желание оставаться здесь и дальше?

Его слова повисли в воздухе. У меня не было ответа. Атмосфера накалилась так, что никто уже не скрывал своего стремления отделаться от меня. Им было не понять, что я боролся не за своих львов и даже не за львов Тули, а вообще за эти беззащитные дикие земли и их бессловесных обитателей.

После встречи я подошел к директору Департамента. Вид у него был печальный. Теперь, когда землевладельцы окончательно решили, что Рафики нужно увезти отсюда, изменить ничего было нельзя. «Если бы эти земли были национальным парком! – подумал я. – Тогда моя львица не стала бы жертвой политических интрижек людей – ее просто оставили бы в покое».

Во второй половине того же дня я отправился к прорицательнице. К моему удивлению, она почти дословно повторила все, что рассказывала моей знакомой, и снова предупредила, что наши жизни в опасности:

– Ты же не один. У тебя есть подруга. Уезжай отсюда хоть ради нее. Если все же решишь остаться, будь бдителен и не выпускай из рук оружия.

Дальше она сказала еще более страшные вещи:

– На тебя могут напасть двое. Они подкрадутся к тебе сзади.

Когда я спросил насчет Рафики, она ответила, что бедняжку также следует увезти, ибо и ее жизнь в опасности. Это я знал и без нее.

– А что же все-таки случилось с Исааком?

– Его каким-то образом выманили во тьму два-три человека. Мне известны их инициалы. Они оглушили его ударом по голове и приволокли на песчаное русло реки, а там добили и оттащили туда, где его нашли львы.

Прорицательница сказала, что Исааку было известно о темных делах, творящихся в лагере, и спросила, не случилось ли там в прошлом кражи. Потрясенный, я сообщил ей о ружье.

– Не только. Там было кое-что посерьезнее. Может быть, слоновая кость, драгоценные камни. Может, они занимались контрабандой.

Потом она сказала нечто совершенно неожиданное:

– Они боятся, что ты знаешь обо всех их делишках, хотя на самом деле это не так. Или боятся, что ты о них выведаешь. А что? Ты для них страшнее любого полицейского! Ты же наблюдаешь за всем!

Я покинул прорицательницу, не в силах поверить тому, что она рассказала. Она заявила, что Исаака приволокли на песчаное русло реки. Действительно, там были обнаружены следы крови и остатки его одежды. Потом его еще волокли долго-долго. «Если все остальное, что она рассказала, правда, – думал я про себя, – то дело это гораздо страшнее и сложнее, чем мы себе представляли».

Тут я вспомнил, что год назад получил письмо от члена весьма бдительной британской лоббистской группы по защите животных, где было написано следующее: «Тебе приходилось когда-нибудь слышать о том, что из Ботсваны в Южную Африку через Тули вывозят слоновую кость? Мне сообщили, что в этом замешаны многие южноафриканские землевладельцы, имеющие в своих владениях взлетно-посадочные полосы». Значит, через Ботсвану вот уже много лет проходит путь контрабандистов, вывозящих слоновую кость в Южную Африку. Действительно, в октябре 1988 года одна из самых крупных в истории партий слоновой кости и рогов носорога была перехвачена на пограничном посту Касангула на севере Ботсваны.

По– моему, нет ничего удивительного, что контрабанда слоновой кости в Южную Африку шла прямиком через Тули. Долгие годы сотни зимбабвийцев нелегально пробирались через эти земли в Южную Африку, обычно под покровом ночи. А раз так, то теми же путями могли транспортироваться и слоновая кость, и драгоценные камни, и наркотики. А проникают контрабандисты через тридцатисемикилометровый участок границы, не охваченный мощной оградой с электрическим током. Самое интересное, что эта «дыра» находится на территории пограничных южноафриканских ферм, куда так любили приезжать на охоту министры прежнего режима и где местное население устраивало политические митинги. Как раз тот самый участок, через который ботсванские львы заманивались на южноафриканские фермы на верную смерть, представлялся идеальным для контрабандистов.

Собственно на территории Тули браконьерская охота за слоновой костью продолжалась в течение многих лет. Я был, свидетелем ее кошмарного «расцвета» в середине 80-х годов – как раз перед введением запретов на торговлю костью на международном уровне. В то время нередко можно было наткнуться на сраженных из автоматов «АК-47» слонов, умирающих мучительной смертью. Подранков приходилось пристреливать. А иногда находили давно обглоданные скелеты – вырубив бивни, двуногие хищники бросали остальное четвероногим и пернатым.

В начале 1993 года охота за слоновой костью пережила кратковременный взлет, а затем столь же быстро сошла на нет. Поначалу я удивился, почему это произошло, – ведь популяция слонов в Тули так и осталась уязвимой и беззащитной. Объяснение нужно искать в экономической сфере. Конвенция по международной торговле исчезающими видами включила африканских слонов в Приложение 1, что резко снизило браконьерскую охоту за слоновой костью, а главное, сбило на нее цены и закрыло рынки. Прекращение легальной торговли дало некоторую передышку слонам Тули, как и всем другим.

Тем не менее контрабанда полностью не прекратилась. Тайная транспортировка необработанной слоновой кости из нашей части Восточной Ботсваны была выявлена в 1992 году, когда бригада по охране исчезающих видов южноафриканской полиции арестовала трех жителей Селеби-Пикве, самого крупного города близ диких земель. Они перевозили партию слоновой кости в Йоханнесбург, спрятав ее в тракторной шине. А в 1993 году брат моего друга, некогда работавшего в заповеднике Чартер, был арестован в Питерсбурге, на севере Трансвааля, с партией слоновой кости – весьма вероятно, что это были бивни слонов Тули. До меня дошли сведения, что в Питерсбурге находится нелегальное косторезное производство – некий китаец, обосновавшийся в Йоханнесбурге, нелегально гонит туда кость из Свазиленда и Мозамбика (а может, и из Ботсваны?).

Один из самых странных и подозрительных случаев, связанных с контрабандой, произошел за полтора года до этого. Мне сообщили, что начальник моей антибраконьерской команды Мафика застрелил жившего на границе южноафриканского фермера в связи с какой-то контрабандной сделкой. Это не укладывалось в голове. Встревоженный, я стал докапываться до истины и узнал, что в убийстве подозревается не сам Мафика, а его брат.

Судя по всему, он контрабандой переправлял через границу леопардовые шкуры и там сбывал южноафриканскому фермеру, который делал свой нелегальный бизнес на шкурах и слоновой кости. Так вот, он в очередной раз нелегально пересек границу, а фермер, очевидно, предложил за товар гроши. Дальше события могли развиваться так: бедняга скрепя сердце оставил шкуры фермеру и взял предложенную сумму, но в Ботсвану вернулся вне себя от злости. Ходили слухи, что у них уже имелись счеты – будто бы фермер отстреливал принадлежавший семье Мафики скот, когда тот переходил на его сторону границы. Охваченный жаждой мести, брат Мафики каким-то образом раздобыл ружье и, проникнув незамеченным в усадьбу фермера, сразил его наповал. Прихватив из дома убитого большую сумму денег, он собрался было бежать назад в Ботсвану, но был схвачен полицией.

Дело было окутано тайной, хотя слухи о происшедшем распространились по округе с быстротой молнии. Самым странным во всей истории являлось то, что, насколько мне известно, южноафриканская пресса умолчала об инциденте. Это тем более непонятно, если учесть политическую ситуацию того времени. Представьте, какой шум могли бы поднять официозные газеты: «Южноафриканский фермер застрелен в своей усадьбе бандитом из Ботсваны»! Из надежного правительственного источника я впоследствии узнал, что прессу удержали от этого. Почему? Кто еще был связан с убитым фермером и его незаконным бизнесом?

Не могла ли и смерть Исаака иметь отношение к деятельности контрабандистов? Отвечу кратко: если покопаться в истории диких земель Тули, убедишься, что здесь возможно все.

Многое из недавней истории этого уголка Африки, где смыкаются границы Ботсваны, Зимбабве и Южной Африки, было предано забвению или написано заново, в частности в эпоху узаконенной системы апартеида.

А еще раньше эти земли были свидетелями бурской агрессии, угона скота, угроз расширить Трансваальскую республику дальше на север и на запад. По решению короля Кхама компания «Чартер», принадлежавшая Сесилю Джону Родсу, получила концессию на пограничные территории в королевских владениях при условии, что эти территории возьмут на себя роль буфера по отношению к соседней бурской республике Трансвааль.

В 40– х годах южноафриканское правительство во главе с генералом Сматсом предложило превратить дикие земли Тули и Трансвааля в международный природный заповедник. В соответствующих документах была указана непригодность этих земель для сельскохозяйственных целей и заявлено, что данный регион «должен быть сохранен для возрождения нации». Был принят Акт о заповеднике Донгола -но вслед за этим в Южной Африке прошли выборы.

Националистическая партия получила значительную политическую поддержку от фермерских общин Северного Трансвааля, выступавших против нового Акта. Восхождение Националистической партии знаменовало собой начало деградации диких земель и долины Лимпопо. Взяв власть в 1948 году, она добилась отмены Акта о заповеднике. На целых полстолетия политические интриги и апартеид похоронили идеи Сматса, и за это время земли окончательно пришли в упадок.

Националистическая партия, проигнорировав научные выводы и рекомендации, принялась распределять земли, примыкающие к диким просторам Тули, между поддержавшими ее фермерами. В 80-х годах, когда вооруженная борьба достигла апогея, эти фермы взяли на себя роль буфера между Южно-Африканской Республикой и «черными» государствами – чтобы проникнуть на территорию ЮАР, мятежникам пришлось бы сначала преодолеть этот барьер. Военное присутствие вдоль пограничных ферм было весьма значительным, многие фермеры сами принадлежали к военизированным отрядам. Силы обороны снабдили их полуавтоматическим оружием.

Южноафриканским властям, пекшимся о своей безопасности, было все равно, что фермеры, занимаясь требующим обильного орошения земледелием, иссушают реку Лимпопо. Теперь от нее осталось лишь песчаное русло, которое наполняется водой только в период летних дождей, и то не каждый год. Фермерские хозяйства нанесли ущерб природе и на том и на другом берегу реки. На южноафриканской стороне девственная растительность страдает от обильного обводнения, необходимого для поливного земледелия. Зато на ботсванском берегу все стало высыхать – на некоторых участках остались лишь кладбища деревьев. Мертвые стволы, обломившиеся ветви – вот зрелище, предстающее глазу в наши дни. Причины гибели окружающей среды заложены в политике, и устранить их пока не удалось.

Более того, с открытием алмазных копей «Венеция» компании «Де Бирс», находящихся возле самых пограничных ферм, появилась опасность еще большего ущерба для долины Лимпопо – ведь копи также требуют большого количества воды.

В годы вооруженной борьбы за свободу иные жители Южной Африки, работавшие в имениях ботсванских землевладельцев, доносили своим спецслужбам о предполагаемых мятежниках и вообще обо всем, что творится вокруг. Такой сговор был обычным явлением. Южноафриканские спецслужбы также внедряли на ботсванскую территорию шпионов, которые, вращаясь среди местных обитателей, выведывали информацию о борцах за свободу, о том, где скрываются члены и сторонники партии Африканский национальный конгресс (АНК).

Мне известен случай, как в начале 80-х годов был схвачен один южноафриканец, работавший у ботсванского землевладельца и одновременно занимавшийся шпионажем в пользу южноафриканских спецслужб – он помогал им тайком перебираться через границу и искать оружие, предположительно спрятанное у места слияния Шаши и Лимпопо. Таких шпионов, завербованных режимом апартеида, неоднократно разоблачали и выдворяли. Да вообще те годы были богаты событиями, только местным жителям было не до смеха: агенты южноафриканских сил обороны проникали в столицу Ботсваны и охотились за лицами, подозреваемыми в членстве в АНК. Впоследствии выяснялось, что многие из убитых не имели к этой организации никакого отношения.

«Южноафриканские браконьеры могут спровоцировать пограничные стычки!» – под таким броским заголовком вышла передовая статья в южноафриканской газете «Санди таймс» в конце 1990 года. В ней говорилось: «Пограничный конфликт назревает на границе Северного Трансвааля, где южноафриканские охотники нелегально пересекают русло Лимпопо и стреляют дичь на землях Тули в Ботсване». То и дело появлялись сообщения: «Охотники стреляют дичь на ботсванском берегу реки и перевозят добычу назад в Южную Африку»; «Ботсванские скотоводы трясутся за свои семьи: во время охотничьего сезона обалдевшие от радости южноафриканские охотники стреляют во все, что движется». Кроме того, мне известен случай, когда фермер подстрелил своего же работника – думал, что это павиан. В той же передовице «Санди таймс» сообщалось, что южноафриканские вертолеты «нелегально используются для загона стад копытных на территорию Южной Африки, где их стреляют богатые охотники»; что «южноафриканские фермеры построили на берегу Лимпопо три охотничьих домика для своих клиентов, дабы те в упор стреляли диких зверей, приходящих на водопой», и «регулярно подвешивают приманки на растущие возле домиков деревья для привлечения леопардов, в которых тут же стреляют их «клиенты».

Я не раз был свидетелем подобных зверств. Однажды, возглавляя антибраконьерский патруль из тсванов, я обнаружил южноафриканцев, буквально расстреливавших стадо антилоп. При нашем появлении браконьеры тут же удрали на свою сторону. Мы связались с южноафриканскими природозащитными органами, и на этот раз виновные были найдены, задержаны и подвергнуты санкциям.

Нередко в браконьерстве бывают замешаны и южноафриканские силы обороны. В 1992 году мой знакомый зимбабвиец, владелец крупного заповедника, находящегося в нескольких километрах от места «стыковки» Зимбабве и Южной Африки, услышал выстрелы на своей земле, близ реки Лимпопо. Заподозрив браконьеров, он пошел туда, чтобы задержать виновных. А задержанным оказался он сам – южноафриканские солдаты, хозяйничавшие в его владениях, заставили беднягу встать на четвереньки и ползти за ними в Южную Африку, подгоняя при этом радиопередатчиком.

Насколько я знаю, эта история не получила огласки. Представляете, какой был бы конфуз, если бы в газетах появился заголовок: «Южноафриканские солдаты занимались браконьерством на территории Зимбабве и похитили владельца земли, на которой охотились». Так что дело было замято.