«Почему бы тебе просто не покинуть Тули? Тогда весь этот скандал вокруг львицы быстро уляжется», – сказал мне в неофициальной беседе один из членов Ассоциации землевладельцев в январе 1993 года. Он предполагал, что это будет решением проблемы. Но вот согласится ли Ассоциация, если я оставлю Рафики на продолжительное время одну без надзора? Это было бы равносильно признанию, что их смущает не столько Рафики, сколько мое присутствие.

А для Рафики как раз было важно, чтобы я остался. Однако в конце января мы с Джулией, хоть и не без колебаний, сошлись на том, что недельный отдых на Южноафриканском побережье, подальше от повседневных тягот и забот, будет благотворным для нас обоих. Я, конечно, согласился скрепя сердце, но Джулия настояла – и вот мы в пути. Оставив наш драный пикап в Йоханнесбурге, мы пересели в новую добротную «топоту», предоставленную руководителем компании «Эйвис», – и с ветерком на юг, к побережью!

Самое большее, что мы могли себе позволить, это провести шесть дней в скромной гостинице на Дельфиньем побережье. Мы спали, плавали, гуляли, сколько хотели, но понимали, что время, когда затянутся душевные раны и стихнет боль утрат, еще не пришло. Больше всего я волновался о неясном будущем Рафики.

Но я тогда и понятия не имел, что напряжение последних месяцев сказывалось на Джулии гораздо сильнее, чем на мне. Моя тоска и горечь несбывшихся надежд были обнажены, а Джулия даже там, на блаженном побережье, сдерживалась и не давала своей боли излиться наружу. Она чувствовала, что, не сумев сдержать себя, только добавит мне страданий. Вот в чем заключалась главная проблема наших отношений: мы не могли оказывать друг другу равнозначную эмоциональную поддержку. Я всегда получал ее от Джулии, а сам, поглощенный то одной, то другой проблемой, не замечал, что она тоже нуждается в помощи.

В течение целой недели, даже часами наблюдая резвящихся в волнах дельфинов, я мыслями оставался в диких, заросших кустарником землях. Дни пролетели как один миг, и вот мы снова в Тули, катим по разбитой дороге назад к лагерю. Слова прорицательницы о грозящей нам опасности по-прежнему буравили мне мозг, и я постоянно предлагал Джулии на какое-то время уехать. Вскоре сыскался и повод: деньги у нас были на исходе, а она могла бы подзаработать в Йоханнесбурге.

В конце недели нам пришлось срочно ехать в городишко Мессину, в Северном Трансваале, за запчастями к пикапу. Там мы услышали, что скоро на Йоханнесбург пойдет автобус и остановится здесь рано поутру. Решение было принято мгновенно.

…Недавно Джулия сказала мне, что, когда отъезжал автобус, она почувствовала, что назад ей дороги нет. Конечно, Джулия не была бы Джулией, если бы расставалась со мной с легким сердцем. Ей казалось, она меня предает. Конечно, в течение последующих недель она не раз наведывалась ко мне, порой задерживалась, и надолго, но, когда в то утро она махала мне из окна автобуса, ее жизнь со львами среди заросших кустарником земель завершилась. Завершалась и наша совместная жизнь.

Несколько месяцев Джулия работала в Йоханнесбурге – сначала турагентом сафари, затем научным консультантом при кинокомпании, снимавшей фильмы о жизни дикой природы. Только в Йоханнесбурге она почувствовала, что душа ее опустошена, будто выгорела дотла. Она обратилась за помощью к психологу, и тот чуть было не отказался от нее – до такой степени она была физически и эмоционально истощена. Джулия погрузилась в беспробудную серую тоску, когда почти все равно, на том ты или на этом свете. Жить не хотелось… Слава Богу, время – лучший врач. Джулия начала поправляться, но вместе с тем поняла, что ей нельзя возвращаться в эти дикие земли, где неизвестно какая новая травма подстерегает ее. Вся штука была в том, что в конце года мы собирались пожениться, и это осложняло ситуацию, в которую мы попали.

Теперь я подолгу бродил один по диким, заросшим кустарником землям, терзаемый страхами и сомнениями. Меня часто спрашивают, чувствовал ли я себя тогда одиноким. Да пожалуй что нет – столько всяких мыслей приходило в голову, что одиночество как-то не ощущалось. К тому же я так сосредоточился на осмыслении ситуации, что, в отличие от Джулии, не сознавал, какое воздействие оказывают на меня все эти стрессы и душевные травмы.

Я не мог сомкнуть глаз по ночам, только виною этому была не шизофрения – я близко к сердцу принял слова прорицательницы. Каждый раз, когда я слышал ночью шум машины, мне представлялось, будто она едет прямо на меня. Тогда я тушил свечу, хватал ружье, перелезал через забор и прятался в кустах. В лагере я не чувствовал себя в безопасности. К тому же наши машины дышали на ладан, да и радио барахлило. Хорошо, что Джулия была в безопасности в Йоханнесбурге.

Каждый день перед закатом я разводил костерок, ставил на него сковородку с едой (обычно это были мопановые черви с рисом под соевым соусом) и, пока обед поспевал, стирал одежду, наливая воду из старой сорокачетырехгаллонной бочки. После этого я жадно набрасывался на еду, а когда сгущались сумерки, обязательно прислушивался – не слышно ли Рафики? Когда становилось совсем темно, я зажигал свечу и отправлялся в палатку Джулии почитать. Я больше не решался ночевать в своей палатке, стоявшей у самой ограды, потому что там я был более уязвим.

В конце концов я засыпал, но в два или три часа ночи – час чертей и привидений, как обычно говорят, – просыпался, терзаемый страхом, и лежал в палатке, ловя каждый подозрительный звук.

В это время, к моему облегчению, призывы удалить Рафики со здешних земель поутихли. Я думал, все забудется само собой, но этого не произошло: на третьей неделе апреля пришло сообщение, что на территории неогражденного туристического лагеря в заповеднике Финда в Южной Африке львица убила пожилую женщину. Этот случай вызвал волну возмущения, и вспомнили о Рафики. Руководителей того частного заповедника, где произошло несчастье, осудили за убийство: было признано, что посетители лагеря недостаточно защищены и что трагедии можно было избежать. Спросите, при чем тут Рафики? А вот при чем: еще загрызет, чего доброго, обитателя какого-нибудь такого же неогражденного лагеря или охотничьего домика, отвечай потом за нее! Кому охота сидеть по обвинению в убийстве!

Трагедия в Финде произошла вот как. Женщина шла ночью по тропинке, возвращаясь к себе в коттедж. Львица, как предполагалось, сидела на высокой стене возле плавательного бассейна и прыгнула оттуда на свою жертву. Та получила серьезные ранения в икры, поясницу и шею. Санитарный самолет подоспел мигом, но в госпитале женщина скончалась – слишком чудовищны были шок и кровопотеря. На следующий день львицу с двумя детенышами выследили, отловили, поместили в загон, а затем пристрелили.

Эта новость, особенно то, что руководство лагеря было осуждено за убийство, мгновенно облетела всех, кто занимается турбизнесом и держит лагеря и охотничьи домики в Южной Африке. Одна из газет особо подчеркнула, что виноваты в происшедшем не львы, а владельцы лагеря. Я когда-то писал о том, что лагеря и охотничьи домики оставляют неогражденными, потому что это-де портит впечатление туристов от жизни среди дикой природы. Но теперь туристы куда более экологически подкованы и вряд ли захотят жить в неогражденном лагере. В статье «Лев, рожденный свободным, и безопасность сафари» обсуждались позитивные и негативные стороны ограждения: «В любых уголках Африки, особенно там, где водятся звери Большой пятерки (слоны, бизоны, носороги, львы и леопарды), ограждение лагерей необходимо для предупреждения столкновений между людьми и животными, которые могут повлечь за собой фатальные для тех и других последствия… Конечно, ограды создают новый барьер между нами и дикими просторами и их обитателями… По этому поводу можно дискутировать, но мы считаем это лучшим средством, чтобы избежать будущих трагедий – как людей, так и зверей».

Я думал, случай в Финде побудит к ограждению лагерей и домиков. Трудно поверить, но ситуация осталась прежней – поставили ограды вокруг жилищ двух лагерных работников, на том дело и кончилось. Положение не изменилось и по сей день, и я чувствую неизбежность новой трагедии. Трагедии, которой так легко избежать.

Возможно, вследствие инцидента в Финде не состоялось и переселение Рафики в Пилансберг. Мне объяснили, что руководство национальных парков решило перевезти к себе целый большой прайд из какого-нибудь другого места. Услышав это, я снова обратился к Найджелу Хантеру. Тот ответил, что, по его мнению, есть только три варианта, как с ней поступить, и ни один из них не показался мне хорошим.

Первый вариант – перевезти ее в отдаленный глухой угол Северной Ботсваны. Но там процветали браконьерство и незаконная охота, а главное, там уже была устоявшаяся львиная популяция, отношения с которой могли оказаться травмирующими для Рафики. Члены тамошних прайдов могли третировать ее как чужачку, неизвестно зачем вторгшуюся в их владения, а то и просто убить.

Второй – просто остаться на наших землях, но Хантер боялся, что здесь ее кто-нибудь наверняка пристрелит.

Третий вариант был худшим из всех – неволя. Я снова завел разговор об оградах. На это Хантер ответил, что не в его власти оказывать давление на землевладельцев. Я выступил еще с одним предложением – в самом сердце владений Рафики, в долине Питсани, имелась старая скважина. Раздобыть бы только мотор, а все остальное я сумею наладить сам. Тогда будет меньше шансов, что звери, в том числе хищники, станут тянуться к скважинам, пробуренным в лагерях. Хантер посоветовал мне поговорить на эту тему с управляющим.

Взяв в спутники Брюса Петти, я пошел к управляющему. Тот стоял на своем: оградами в обозримом будущем заниматься не будем, Рафики с наших земель вон, а если хотите оборудовать скважину – пожалуйста, но без нашей помощи.

В это время Рафики была уже на сносях, и я сказал, что в ее положении она может не выдержать перевозки. Пока детеныши не подрастут, ее трогать тоже нельзя. Иначе она из-за травмы может их бросить. Он скрепя сердце согласился подождать, пока детенышам исполнится полгода. Разве я мог тогда знать, что ситуация к тому времени изменится! А пока я покинул его контору подавленный, но вместе с тем полный решимости запустить скважину в долине Питсани – пусть пьет моя Рафики, а с нею и сотни других животных.

На следующий день, в полпятого пополудни, Рафики снова появилась в лагере. Ей было жарко и до смерти хотелось пить. Она выглядела измученной – и опять похудевшей. После того как она вволю напилась, мы обменялись продолжительными приветствиями. Позже она двинулась вниз, к холмам, время от времени останавливаясь и порыкивая – она явно хотела, чтобы я следовал за нею. Такое уже было дважды: в первый раз – когда она произвела на свет единственного неживого детеныша, во второй – когда родила троих, которых теперь тоже не было в живых. И вот моя золотая четвероногая дочка родила в третий раз и зовет меня посмотреть на свое потомство.

Мы пересекли лежавшую на западе равнину, прошли вдоль холмов, затем спустились туда, где сухое русло Таваны делает петлю, и двинулись вдоль русла. Я догадывался, что материнское гнездышко Рафики неподалеку, а потому пропустил львицу вперед. Теперь она ступала осторожно, временами останавливаясь и оглядываясь – нет ли вокруг опасных для беззащитного потомства врагов вроде леопарда или гиены? Она спустилась вниз по берегу песчаного русла, затем тихонько завыла – и вот я уже вижу их, спящих в небольшом углублении, прильнув друг к дружке. Этим крохам, с необыкновенно светлыми шкурками, было всего-то часов двенадцать от роду. Я наблюдал, как они проснулись от материнского зова – для них это был сигнал, что родительница рядом.

Рафики снова избрала местом рождения детенышей долину Таваны, на сей раз к югу от старого лагеря, ровно в километре от могилы своего брата. Я сидел на берегу высохшего русла, наблюдая за тем, как она вылизывает малышей. Время от времени она поднимала голову и смотрела на меня своими умными глазами.

Душу мою переполняли смешанные чувства. С одной стороны, я ощущал себя окрыленным при виде появившегося на свет нового прайда – ведь последние члены прежнего погибли от рук человека, и Рафики осталась одна. Но другая половина моей души пребывала в подавленном состоянии – из-за неопределенности будущего Рафики, а теперь и детенышей. Когда солнце уже коснулось горизонта, я покинул это благословенное место – мне надо было спешить в лагерь. Стали сгущаться сумерки, и я побрел назад по той самой дороге, по которой мы пришли вместе. В последующие дни мы с Рафики выучили на ней каждый камушек, каждую ямку, каждый кустик.

В первые несколько дней после рождения детенышей я каждый вечер приносил Рафики бидон с водой. Она усиленно кормила малышей, а с водой было трудно на много миль вокруг. Обычно, если к моему приходу Рафики находилась с львятами в своем уютном гнездышке, она вылезала из ямки, потягивалась всем своим истощенным телом и подходила ко мне здороваться. Я наливал в миску воды и наблюдал, как она жадно лакает. Иногда же она оставалась с детенышами, приветствовала меня лишь гортанным звуком и вновь принималась кормить или вылизывать их. В таких случаях я, полюбовавшись этой картиной, зарывал до завтрашнего дня бидон с водой и миску в прибрежную гальку – и спешил обратно в лагерь.

В эти блаженные часы, когда я бывал в гостях у Рафики, я наслаждался тем, что никто не мешал мне жить. Никто на всем белом свете не знал, что мы вместе. Ни один человек не забредал в долину Таваны, а немногие дороги, по которым могла проехать машина, были довольно далеко. Как бы хотел я, чтобы мы всю жизнь оставались вот так, вместе, затерянные среди заросших кустарником земель…

Рафики так надежно схоронилась со своими детенышами, словно знала, что замышляется против нас. Вскоре после рождения львят я услышал, что Рафики вместе с потомством собираются перевезти в Габороне, где имеется загон для львов. Я понимал, что для Рафики это будет хуже смерти. Она была дикой и свободной. Ее бесценная свобода (как и свобода ее брата и сестры) дважды находилась под угрозой: в первый раз – когда погибла их мать, во второй – когда не стало Джорджа. И вот теперь ей угрожают в третий! При мысли об этом я стискивал зубы, но выхода из ситуации не видел.

Точнее, мне виделся только один способ избавить Рафики от неминуемого, как мне казалось, заключения – отнять жизнь у нее и детенышей. Но что я буду чувствовать после этого? Смогу ли жить? Как справлюсь с гневом, обращенным против тех, кто толкнул меня на этот шаг? Нет, в таком случае мое место рядом с нею, там, в долинах Небытия, где Батиан, Фьюрейя, Тана и Сала. Я сказал себе, что, если меня вынудят отнять у Рафики и ее детенышей жизнь, я наложу на себя руки.