Европа

В последней главе «Государя» Макиавелли с нехарактерной для себя горячностью говорит об объединении Италии. Призывает Лоренцо Медичи исполнить свое предназначение — заняться этим самым объединением.

Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш славный дом примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся правые дела».

Призыв с тем же успехом можно было бы адресовать премьер-министру Великобритании, при условии, что под «долгом» понимается объединение Европы, а не Италии. Будучи у власти, Тони Блэр свершил «правое дело» наполовину — вернул Британии ведущую роль в Европе; однако не преуспел в попытках научить британцев любить Европу.

В 1997 году, когда Тони пришел к власти, Британия находилась в изоляции: вроде географически — европейская страна; по сути — нет. Мы погрязли в «говяжьей войне»; правительство выглядело нелепо, ни одной из своих целей не достигло. Иными словами, Британия фактически не имела ни силы, ни влияния. Другим европейским лидерам приход лейбористов к власти казался шансом вновь начать интеграцию Британии в Европу. Маргарет Тэтчер пользовалась уважением — но не симпатией. Джон Мэйджор — наоборот. А тут появился лидер, внушающий одновременно и симпатию, и уважение.

Тэтчер в начале политической карьеры выражала проевропейские взгляды, а заканчивала как убежденный евроскептик; в ее евроскептицизме не осталось сомнений после знаменитой речи в бельгийском городе Брюгге в 1988 году (к слову, среди авторов речи значился мой брат). С Гельмутом Колем Тэтчер не находила общего языка, а ведь Коль в то время был в Европе ключевой фигурой. Они встречались в Зальцбурге, где госпожа Тэтчер любила проводить свой короткий летний отпуск. Гельмут Коль быстро устал от ее общества и прервал встречу досрочно — сослался на необходимость присутствия на другой важной встрече. Таким образом, у Тэтчер получилось «окно» в графике, и она пошла прогуляться по улицам. Вообразите, какой шок она испытала, свернув за очередной угол и обнаружив Коля на террасе кафе. Канцлер Германии был поглощен уничтожением торта с кремом. Так у двух лидеров отношения и не восстановились. Поскольку Тони позиционировал себя проевропейцем, начало его отношений с Гельмутом Колем было более обнадеживающим; мы ездили к Колю в Бонн, еще будучи в оппозиции. Помню, мы выстроились, чтобы поздороваться с Колем; когда до меня дошла очередь, канцлер тепло пожал мне руку и сказал, что рад «вместо плохого Пауэлла видеть Пауэлла хорошего». Во время встречи с Тони Коль говорил сорок пять минут, не меняя интонации и даже не теряя дыхания и уж подавно не давая Тони рта раскрыть — что у Коля служит признаком искренней симпатии.

Итак, Британия вновь заняла лидирующую позицию. В мае 1997 года Тони был приглашен на первый свой саммит в Нордвик; у нас появилась возможность отнестись к Амстердамскому договору (его обсуждение как раз проходило финальные стадии) более конструктивно, чем правительство Мэйджора, скованное протестами евроскептиков. На Амстердамском саммите, который не заставил себя долго ждать, нам с Алистером внезапно выпал случай наглядно продемонстрировать, как Британия возвращает себе лидирующую роль в Европе. Дело в том, что голландцы предоставили всем лидерам — участникам саммита — велосипеды, чтобы съездить перекусить во время перерыва. Мы ухватили один из лучших велосипедов и подсунули его Тони, едва он вышел из конференц-центра. Благодаря нашей расторопности Тони оказался во главе процессии лидеров европейских государств, катящих через канал обедать, а пресса получила отличный кадр. Гельмут Коль на велосипед не сел — пошел пешком; Мартти Ахтисаари, президент Финляндии, мужчина крупный, взгромоздился на велосипед при помощи двух помощников. Конечно, у нас не все сразу получалось. На одном из первых саммитов европейские журналисты задали Тони два каверзных вопроса. Румынский журналист спросил, известно ли Тони имя румынского премьера; Тони ответил «Разумеется», но имя назвать не сумел. Мальтийский журналист поинтересовался нашей позицией относительно Мальты и Европы; Тони выдал «Наша позиция остается прежней». Этой фразой принято прикрывать незнание правильного ответа. Тони понятия не имел, какова наша позиция и есть ли она вообще.

Наша ключевая цель была — вернуть Британии лидирующую роль в Европе, чтобы влиять на направление, которое изберет Евросоюз. В 1997 году, когда Борис Ельцин предложил Шираку и Колю объединиться, Тони напрягся, даром что такое объединение ни к чему не вело; ничуть не меньше нас напрягло восстановление российско-французско-немецкого альянса в период войны в Ираке, только уже с Путиным вместо Ельцина и Шрёдером вместо Коля. В обоих случаях цель России — отколоть Европу от Соединенных Штатов — не вызывала сомнений. Мы же хотели сохранить отношения с США и вдобавок избегнуть «двухскоростной Европы», из которой Соединенное Королевство исключено. Лучшим способом застраховаться нам казалось собственное внедрение во франко-германское партнерство без разрушения оного. Мы не замахивались на копирование бюрократической структуры Елисейского договора, со встречами французского и немецкого кабинета; мы лишь хотели участвовать в принятии ключевых решений.

Пока у власти стоял Гельмут Коль, наши шансы вклиниться в эксклюзивное двухстороннее партнерство были невысоки; Герхарда Шрёдера мы начали обрабатывать еще до того, как он был избран канцлером. Наши усилия не пропали даром. Первым государством, которое Шрёдер посетил в качестве канцлера, стало Соединенное Королевство — Шрёдер приехал к нам сразу после посещения Франции; речь даже шла о том, чтобы сначала ехать в Лондон. Я проявил известную опрометчивость, в январе 1999 года записав в дневнике: мол, оглядываясь назад, изменение позиции Германии к Соединенному Королевству при Шрёдере можно назвать историческим. На поверку оказалось не совсем так; впрочем, поначалу Шрёдер был куда больше Гельмута Коля склонен рассматривать Соединенное Королевство как надежную опору. Даже в 2002 году мы все еще тесно сотрудничали со Шрёдером. Я убедил Тони поздравить Шрёдера по телефону со второй победой на выборах; звонок окупился сторицей.

Тони оказался единственным, кто позвонил Шрёдеру; Шрёдер выразился в том смысле, что не забудет такого проявления дружеских чувств. На следующий день он позвонил сам и пообещал отобедать назавтра на Даунинг-стрит. Этим обедом Шрёдер отомстил Шираку, который поддерживал шрёдеровского оппонента от консерваторов.

Франко-германские отношения всегда зиждились на сделках. В вопросах поддержки друг друга то Франция, то Германия поступаются собственными незначительными интересами в пользу партнера. Етава администрации канцлера звонит в Елисейский дворец и излагает условия очередной сделки; стороны быстренько приходят к соглашению. В знак собственной готовности поставить англогерманские отношения на ту же платформу Шрёдер и нам предложил сделку. Тони тогда очень беспокоил законопроект Евросоюза, касающийся права следования, а именно — получения автором произведения искусства процентов с перепродажи своего творения. В этом законопроекте Тони усматривал угрозу аукционным домам Соединенного Королевства. Беспокойство Тони дошло до такой степени, что он пригрозил прибегнуть к «люксембургскому компромиссу», изобретенному Шарлем де Голлем с целью дать французам возможность защищать основные национальные интересы. Шрёдер знал, сколь важен для Тони вопрос о праве следования, и предложил содействие в обмен на поддержку своей директивы об отслуживших автомобилях, каковая директива угрожала немецкому автопрому. Мы согласились на сделку; впрочем, британские чиновники не сумели выработать тип мышления, позволяющий совершать подобные сделки на регулярной основе, а значит, и продвигаться к ЕС. Возможно, сделка представлялась слишком в духе Макиавелли; так или иначе, нам не удалось скопировать модель франко-германских отношений. Мы упирали на построение коалиций с менее влиятельными членами ЕС «по кирпичику» — отчасти потому, что не могли жертвовать «мелочами» ради более крупных целей. По справедливому замечанию Макиавелли, мудрость «в том и состоит... чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо»; просто мы так и не научились торговать политическими вопросами.

Несколько лет мы старательно «чертили треугольник» англо-франко-германской официальной встречи; это удалось лишь после событий 11 сентября. Ширак собрал нас во время саммита в бельгийском Генте, в 2001 году; собрал в какой-то тесной, душной комнатушке. Звуковым фоном был синхронный перевод, сильно мешавший сосредоточиться; впрочем, договорились до совместного европейского вторжения в Афганистан. Через три недели мы попытались повторить встречу в Лондоне — однако все сразу пошло наперекосяк. По пути из Пакистана Тони остановился в Генуе, чтобы встретиться с Берлускони. Не успели мы сесть за обеденный стол, как Берлускони с чувством объявил визит Тони достойным ответом участникам Гентского саммита, куда его, Берлускони, не позвали. Неудивительно, что после этих слов Тони уже не мог заставить себя поведать Берлускони о наших планах на следующий уик-энд; пришлось выслушать монолог о зловонном дыхании отдельных итальянских послов и инструкцию по содержанию молодой жены.

Вернувшись в Лондон, мы объявили, что 4 ноября состоится «обед для троих». Тут-то ад и разверзся. Первым позвонил Берлускони с настоятельным требованием включить его в список приглашенных. Тони согласился. Затем позвонил премьер Испании Азнар и принялся убеждать, что его присутствие необходимо. Тони уступил. За Азнаром Испанским позвонил Ги Верхофстадт, бельгийский премьер, и добился приглашения на том основании, что является членом Европарламента; заодно с Верхофстадтом навязался Хавьер Солана — как верховный представитель по вопросам внешней политики ЕС. Наконец, за считанные часы до мероприятия, премьер Нидерландов Вим Кок сообщил, что тоже прибудет. Он опоздал, еда кончилась, и ему пришлось довольствоваться вегетарианскими блюдами. Шрёдер с Шираком не усмотрели ничего забавного ни в факте вторжения, ни в нашей неспособности его предотвратить; европейские лидеры, вовсе не попавшие на обед, злились еще больше.

Из-за этого недоразумения идею европейской Директории пришлось подвергнуть глубокой заморозке на следующие два года; впрочем, в сентябре 2003 года немцы созвали в Берлине трехсторонний саммит. Вместе с французами они хотели использовать его для восстановления наших постиракских отношений и обсуждения надвигающейся Межправительственной конференции, где планировалось распределять высшие должности Евросоюза. Встреча прошла гладко, однако на Межправительственной конференции мы не сумели достигнуть соглашения ни по одному из ключевых вопросов. Последняя попытка сойтись с Шираком и Шрёдером была предпринята в 2004 году. Обоим Тони заранее послал проект политической программы для Европы (аналогичные проекты он всегда отсылал Бушу перед встречами) — хотел уберечь коллег от затяжного переговорного процесса. Однако на самой встрече стало ясно: ни Ширак, ни Шрёдер проекта не читали и обсуждать высокие посты в Евросоюзе при своих министрах иностранных дел не хотели. Вообще европейские президенты и канцлеры не близки со своими министрами иностранных дел. В некоторых случаях объясняется это тем, что они — члены коалиционного правительства и принадлежат к разным партиям. Или же президент — фигура слишком масштабная, чтобы размениваться на министра иностранных дел. В 2004 году Берлускони опять проигнорировали, по поводу чего он крайне огорчился. Он напоминал брошенного влюбленного, был мрачнее тучи, глядел исподлобья. Тони опять пришлось его утешать. На сем эксперимент и кончился. Очередная встреча «троих сильных» могла спровоцировать недовольство остальных государств — членов ЕС, а ни Ангела Меркель, ни Николя Саркози рисковать не желали. Правда, Саркози предложил Тони и Гордону пообедать с ним и с Меркель — но уже в июне 2007 года, перед самым уходом Тони с премьерского поста. Гордон сначала принял приглашение, а затем, вероятно под влиянием своих консультантов, предостерегавших от «засвечивания» в обществе Тони, отказался.

А ведь Евросоюзу в его нынешнем виде Директория необходима — иначе можно забыть об эффективной работе. Двадцать семь лидеров и их министров иностранных дел вокруг одного стола — многовато для ведения сфокусированной дискуссии. Если каждому предоставить слово, весь день с говорильней провозишься. Нет, нужна этакая рулевая группа; возможно, помимо Соединенного Королевства, Франции и Германии, в нее стоит включить Испанию, Италию и Польшу. Правда, понадобятся недюжинные лидерские способности и известная степень удачи, чтобы примирить остальных с нелестной мыслью: их удел — молча соглашаться с решениями рулевых.

В европейской политике многое зависит от взаимоотношений лидеров. Например, личная неприязнь между Шрёдером и Шираком была нам на руку, по крайней мере на первых порах. В декабре 2000 года Шрёдер по телефону возмущался поведением Ширака, который только что у него гостил. Шрёдер хотел нового альянса с Британией; предлагал перед конференцией лейбористской партии организовать встречу обоих Кабинетов в Лондоне для обсуждения экономической реформы; правда, ничего из этого не вышло.

Увы, отношения Тони со Шрёдером постепенно испортились. Отчасти виной было наше легкомыслие. Тони имел привычку просить о соединении с тем или иным лидером, когда же требуемый лидер оказывался на линии, — Тони продолжал свое занятие, далеко не всегда неотложное. Лидер в это время висел на телефоне. В декабре 2003 года Шрёдер слишком часто и подолгу висел у Тони на проводе, постепенно сатанея, ибо получалось так, что Тони вытаскивал его с совещания Кабинета министров. В один прекрасный день терпение Шрёдера лопнуло — он бросил трубку. В июне 2005 года, в разгаре выборной кампании в Германии, мы совершили еще более тяжкий грех. Тони, приехав в Берлин, встретился сначала с Ангелой Меркель, кандидатом от оппозиции, вдобавок затянул встречу настолько, что опоздал к Шрёдеру. Шрёдер стоял на красном ковре у входа в здание Администрации канцлера, на виду у журналистов — ждал, когда Тони соизволит явить свою персону. Конечно, Шрёдер успел взбелениться. По признанию его переводчика, Шрёдер высказался в том смысле, что Тони — не новичок, опаздывает намеренно, иными словами, обращается со Шрёдером как с отработанным материалом и вообще разве можно так коллегу унижать. Вскоре он отомстил — на пресс-конференции, посвященной скидке для Британии на взнос в евроказну, рта не раскрыл в помощь Тони. А уж неприятие войны в Ираке, которое Шрёдер сделал частью предвыборной программы, нанесло последний удар по отношениям с Тони. Шрёдер, таким образом, снова оказался в связке с Шираком и Путиным; тройка «Россия — Германия — Франция» воскресла.

Тони предпринимал немало попыток завоевать дружбу Ширака; увы, старик всегда относился к нему с подозрением. Однажды, на англо-французском саммите, посвященном вопросам «сосуществования» — это было как раз перед президентскими выборами во Франции, — нам пришлось проявлять чудеса изворотливости, чтобы организовывать встречи с Шираком и с его премьером, социалистом Лионелем Жоспеном, претендовавшим на президентское кресло. Один француз должен был покинуть Номер 10, прежде чем туда войдет другой француз; Шираку, помнится, пришлось ждать, что, конечно, ему отнюдь не понравилось. Позднее я узнал, что Жоспен обижался — Шираку показали малыша Лео, а ему, Жоспену, этот знак доверия не был явлен. За обедом Ширак уселся справа от Тони, а Жоспен — слева. Я сидел рядом с Жоспеном — и наблюдал, как оба француза из кожи вон лезут, чтобы привлечь внимание Тони. У Ширака получалось гораздо лучше — он говорил без интонационных пауз, так что Тони просто не мог повернуться налево. Бедняге Жоспену оставалось беседовать со мной; ни я, ни он ничего не могли поделать. Мы случайно узнали, что нынче — день рождения Ширака (ему исполнялось шестьдесят девять лет), и заказали торт со свечами. Ширак не слишком обрадовался. Причина его кислой мины выяснилась позднее. Его возраст, оказывается, стал притчей во языцех во время предвыборной кампании; вероятно, в нашем торте президент Франции усмотрел намек — дескать, пора бы и на покой.

Тони выучил французский язык, когда студентом работал в парижском баре, и по праву гордился своими знаниями. Однако в 1998 году его пригласили произнести речь на Французской ассамблее. Вот это был экзамен так экзамен! Мы наняли для Тони двух преподавателей, чтобы освежить его французский. Еще на входе в здание Ассамблеи Тони сохранял видимое спокойствие; занервничал он во время встречи со спикером Лораном Фабиусом; занервничал до такой степени, что перестал вникать в происходящее — и скрывать данный факт. В Палату Тони шел точно на гильотину. Одинокий путь его лежал длинным сумрачным коридором, сквозь строй драгун в традиционной военной форме; барабанная дробь, ими выбиваемая, звучала как похоронный марш. С речью Тони справился. Выдал без запинки, на хорошем французском. Начал с пары шуток (явно не принятых в стенах Ассамблеи). Правые решили использовать речь для прояснения своей позиции. Всякий раз, когда с уст Тони срывалось словосочетание «новые лейбористы», правые громко аплодировали, а социалисты хмурились. Всякий раз, когда Тони хоть чуть «клонился влево», социалисты принимались хлопать, а правые поджимали губы. Впрочем, по частотности аплодисментов лидировали правые.

Отношения Тони с Жоспеном недалеко ушли от отношений с Шираком. В 1999 году, будучи премьером, Жоспен пообещал отменить во Франции запрет на ввоз британской говядины — а в ноябре внезапно перестал отвечать на наши звонки. Как выяснилось, Жоспен боялся Мартины Обри, дочери Жака Делора, и министра здравоохранения — противника снятия эмбарго. В итоге мы своего добились — но Жоспен нам не содействовал. В попытках подружиться с Жоспеном Тони даже приглашал его в Седжфилдскую резиденцию — честь, которой не всякий удостаивается. После ленча в пабе «Пегая корова», на крыльце тримдонского дома Тони, состоялась пресс-конференция. Тони решил говорить по-французски — и напрасно. На сей раз блеснуть не получилось. В частности, Тони полагал, что на вопрос о формате дальнейшего сотрудничества с Жоспеном выдает нечто вроде «надеюсь работать с ним в разных направлениях». К концу фразы недоумение Жоспена плавно перешло в приступ смеха. После Тони поинтересовался, в чем дело, — и услышал, что на самом деле выдал: «Желаю Лионеля Жоспена в разных позах».

Ширак обладал удивительной способностью обходить острые углы политической корректности. В 2005 году мы встречались с ним в Елисейском дворце с целью определить новую европолитику, удовлетворяющую Британию и Францию и способную продвинуть наши страны — подобно тому как прежде договаривались о защите Европы на Сан-Мало. Ширак прочел целую лекцию по демографии, подчеркнул, что Европе необходимо сохранять долю иммигрантов на прежнем уровне. Франция, дескать, свою лепту вносит, а вот Германия с Италией ожиданий не оправдывают. Помощники Ширака, сидевшие подле него за столом, изрядно смутились, когда мы начали говорить об общей репродуктивной политике для Европы — дескать, она столь же важна, сколь и общая сельскохозяйственная политика. На саммите в Швеции обсуждалась скользкая тема — дислокация европейских агентств. Ширак обернулся к шведскому премьеру Горану Перссону и предложил завести в Швеции европейское агентство красивых женщин. Тут Ширака разве что Берлускони переплюнул — когда заявил, что располагать в Финляндии европейское агентство по продуктам питания нельзя, ибо у финнов еда никудышная, а самое место такому агентству — Болонья, где колбасу мортаделлу производят. Никто не сообщил Берлускони полное название учреждения — «Агентство по безопасности продуктов питания».

Немало натерпелся Тони во время визитов к Берлускони на Сардинию. Было это в период, отмеченный для Берлускони ношением банданы. До виллы Тони сопровождал, наяривая на гитаре, личный трубадур синьора Сильвио. Встречи с Берлускони памятны в том числе и однообразным меню. На вилле неизменно подавали зелено-красно-белую пасту, затем цыпленка с красными и зелеными овощами, а на десерт — красно-бело-зеленое мороженое. Также запомнились расистские шуточки хозяина. Особенно Берлускони любил шутку про президента по имени Ху и премьера по имени Вэнь; в интерпретации его переводчика имена звучали как «Кто» и «Когда». Впрочем, сколь бы эксцентричной фигурой Берлускони ни казался британцам, а был он человеком слова. Раз сказал, что поможет в том или ином деле, значит, точно поможет. Мудрый премьер, таким образом, всегда готов проглотить обиду, лишь бы заручиться поддержкой в Евросоюзе.

Когда Ширак и Шрёдер ушли с политической арены, у Тони появился шанс построить дружеские отношения с Ангелой Меркель и Николя Саркози. Увы, к тому времени он потерял политический вес — не то мы добились бы куда больших успехов в формировании трехстороннего альянса.

С Меркель мы начали работать еще до ее избрания канцлером, имея цель не допустить Ги Верхофстадта до поста президента Еврокомиссии. Впервые Тони лично встретился с Меркель 13 июня 2005 года; она произвела впечатление чрезвычайно прямого человека. Встреча проходила в новом Британском посольстве в Берлине; Меркель начала с фразы: «У меня следующие проблемы: никакой харизмы; женский пол; неумение общаться...» Несмотря на самокритичность, Меркель была уверена в собственной победе. Заявила, что, будучи избрана, примет нашу сторону в вопросах реформы общей сельскохозяйственной политики и дерегулирования.

Осенью, перед самыми выборами, Тони отправил меня на встречу с Меркель; моя задача была дать последние рекомендации. Я сильно опоздал (спасибо «Бритиш Эйрвейз»), однако Меркель проявила удивительное понимание и перенесла остальные свои встречи, чтобы выкроить время для меня. Я выразил сомнение в успешности ее радикальной внутренней реформы, учитывая вероятность коалиции с социал-демократами Германии, и предложил, с целью продемонстрировать наличие политической энергичности, сконцентрировать внимание на Европе; Европа, дескать, представляет собой обширное поле деятельности. Меркель могла бы стать настоящим реформатором Европы, продолжал я; на декабрьском саммите нам надо вместе работать над реформой бюджета и европейской социальной модели. Меркель указала на наличие пределов своим полномочиям. В частности, ее беспокоили региональные фонды для Восточной Германии; но в целом идея демонстрации всей Европе собственной политической энергичности пришлась Меркель по вкусу. Ей, оказывается, звонил Верхофстадт, просил выступить против британцев и в качестве канцлера первым делом посетить с официальным визитом Брюссель; по словам Меркель, оба предложения немало ее позабавили; она намерена ехать сначала в Париж, а потом в Лондон.

С преемником Ширака Тони легче нашел общий язык. Во время двусторонней встречи 2005 года Ширак просил Тони отказать Николя Саркози, жаждавшему пообщаться (он как раз собирался в Лондон). Насчет формы отказа Ширак не заморачивался — предложил отделаться фразой: «У меня на это время уже назначена важная встреча». Саркози, когда узнал об этих кознях, здорово разозлился и по телефону обвинил Тони в трусости. Ширак — он прессовать любит (что давно не секрет); ему трудно противостоять. Саркози спросил, нельзя ли встретиться где-нибудь в другом месте, не на Даунинг-стрит; мы решили, что вполне подойдет старое здание Лондонского муниципалитета, ныне отель; и чтоб никакой прессы. Саркози явил бездну дружелюбия; поделился планами на новые отношения с Британией. Когда стали прощаться — настоял на том, чтоб проводить Тони до холла. В каковом холле, на выходе из лифта, нас встретила французская пресса. Мы не слишком удивились. Тони покритиковали — дескать, не стоило так рисковать из-за Саркози; действительно, в результате Сеголен Руайяль, соперница Саркози от социалистов, исключила Лондон из своего предвыборного турне. Однако Тони твердо придерживался мнения, что нельзя быть «немножко беременной». Раз уж сотрудничаешь с очередным лидером, иди до конца, не перекладывай яйца из общей корзины. Ему импонировала неугомонность Саркози. Задержись Тони в премьерском кресле — стал бы отличным посредником между Саркози и Меркель, отношения которых нельзя назвать ровными.

Нынче британский премьер не может рассматривать европейскую политику как внешнюю; он рассматривает европейскую политику как самую что ни на есть внутреннюю, вследствие чего МИДу в ночных кошмарах снится похищение Европы из сферы его, МИДа, компетенции. Робин Кук, будучи министром иностранных дел, в мае 1998 года сетовал: дескать, Питер Мандельсон (тогда — министр без портфеля) пытается превратить Кабинет министров в Министерство Европы. Я убеждал Робина в обратном; Питер не дремал. Напряжение росло. Преемник Робина, Джек Стро, в 2004 году хотел провести референдум по европейской конституции от лица МИДа. Тони сказал «нет»; разве что референдум будет от лица Кабинета министров. Джеку это не понравилось; впрочем, кампания все равно не состоялась. Учитывая, что огромная доля европейского бизнеса напрямую связана с внутренними делами, оставлять Европу в ведомстве МИДа — полный анахронизм. Мудрый премьер непременно переведет Европу в ведомство Кабинета министров — во главе с министром по делам Европы с соответствующими полномочиями.

В Европе политическими стратегиями и политической активностью занимаются главным образом консультанты по европейским делам, состоящие при президентах и премьерах стран — членов ЕС. Стало быть, и британскому премьеру нужен такой человек на Даунинг-стрит. Ибо сами премьеры узнают о европейских делах из докладов на саммитах, числом четыре в год, каковые саммиты нынче принято проводить в Брюсселе, в Богом забытом дворце Юстус Липсиус, и заканчивать никак не раньше трех-четырех часов утра. Заседание кажется европейским лидерам неплодотворным, если не затягивается далеко за полночь.

Саммиты крайне нервируют, особенно когда временно занимаешь кресло президента Европы, ибо это кресло подразумевает ответственность за приведение остальных лидеров к консенсусу. Тони впервые председательствовал на саммите, когда избирали первого президента Европейского Центробанка в связи с введением общеевропейской валюты. Было это в 1998 году. Едва Тони прибыл в Брюссель, как поступила информация: консенсус уже есть — между Шираком и Колем. Эти двое решили, что президентом Банка будет голландец Вим Дуйзенберг — но лишь половину срока. По истечении четырех лет его место займет Жан-Клод Трише, глава Центробанка Франции. Тони для начала решил поговорить с Колем; Ширака просили подождать в смежной комнате. Однако Ширак вскоре устал от ожидания и вломился к Тони и Колю. Тони уломал его выйти, и вместе с немецким канцлером и Вимом Коком попытался установить условия, по заверению Кока, способные удовлетворить Дуйзенберга. Затем последовал ленч, задавший тон всему саммиту. Было оглашено имя президента Центробанка. Тони извинился, встал из-за стола — пошел порадовать Дуйзенберга по телефону. Кто же знал, что ленч окажется одним из самых продолжительных в истории?

Я вышел вместе с Тони. Мы миновали коридор, открыли дверь пустого конференц-зала, где ждал наш посланник в ЕС Стивен Уолл, уже с Дуйзенбергом на мобильнике. Тони взял телефон и выдал новость. Помолчал. Заметно сник. По длине ответа я понял: Дуйзенберг недоволен. На лице Тони запечатлелся ужас. Последовали убеждения с его стороны. Затем Тони нажал «отбой». Оказывается, Дуйзенберга не поставили в известность о сделке; он против. Считает, что, согласившись на уход посреди срока, сам себя сделает козлом отпущения, причем с первого дня. Тони был в отчаянии. Мы быстро переговорили с Колем, затем — с Шираком. Дуйзенберг должен согласиться, твердил Ширак. Призвали Вима Кока. Не так-то оно просто, разочаровал Кок.

Мы уговорили Дуйзенберга прибыть в конференц-центр, а Кока — поговорить с ним; Дуйзенберг продолжал упираться. В конце концов Дуйзенберг согласился — правда, пришлось пойти на все его условия. Уступить его заставило появление разъяренного Ганса Титмейера, президента Бундесбанка Германии. Титмейер стал убеждать Дуйзенберга отклонить наше предложение. По нашей просьбе Коль попытался урезонить Титмейера — тот пригрозил отставкой. Коль оказался перед перспективой бунта, с вождем в лице собственного министра финансов Тео Вайгеля; вдобавок ему светила острая критика немецких СМИ, в частности заявления, будто договор по евро изначально с червоточиной; от таких отзывов и до конституционного суда недалеко. Поэтому Коль удалился на час, а по возвращении возобновил дискуссию. На самом деле это было начало конца Гельмута Коля как канцлера Германии. Он «сдулся» буквально в течение дня — словно шарик, проткнутый булавкой. Ширак упорно грозил наложить вето на всю сделку, требовал поискать нового, третьего кандидата; правда, в конце концов сдался. К полуночи мы достигли взаимопонимания, Дуйзенберг явил себя главам правительств и сообщил о своем намерении уйти в отставку году этак на пятом. Прочие лидеры успели осатанеть — еще бы, ведь им пришлось целых двенадцать часов провести в полном неведении. Таким образом, сделка удалась благодаря дару убеждения, которым обладал Тони; никакого «спасибо» он, конечно, не дождался, ибо весь процесс предстал как полная неразбериха. Что на самом деле произошло, так это дезинтеграция Гельмута Коля, даром что тогда это заметили только члены Совета.

Вывод? Вот он: нельзя верить в завершенность сделки, пока об этой завершенности не заявят все участники. В 1998 году мы старались связаться со всеми лидерами еще за несколько недель до саммита, но французы и немцы сказали нам не усердствовать, раз сами мы к еврозоне не присоединяемся. За десять дней до саммита они же заявили, что между собой обо всем договорились и надо теперь только всучить решение голландцам. Это не удалось; по крайней мере Дуйзенберг не клюнул, Гельмут же Коль не сподобился сообщить своим коллегам, что пошел на уступки французской стороне. Французы взялись набивать цену и вообще вели себя непредсказуемо, в результате чего выгодные условия ушли, как песок сквозь пальцы, и последнее слово осталось за Дуйзенбергом.

Франко-германский альянс является двигателем Евросоюза (конечно, когда складывается); если уж лидеры двух стран решили сделать нечто, чинить им препятствия бесполезно. Во всяком случае, такое создается впечатление. А вот Тони попробовал — и получилось. Было это в 2004 году на саммите, посвященном выборам нового президента Еврокомиссии. Ширак и Шрёдер весь 2003 год активно склоняли Тони, да и всю Европу, к кандидатуре Ги Верхофстадта. Сам Ги звонил Тони, просил о поддержке. Каково же было его удивление, когда Тони ответил: нет, мы уже поддерживаем другого кандидата, португальца Антонио Виторино. Тони говорил с Ангелой Меркель, которая тогда была лидером германской оппозиции и главой Европейской народной партии. Меркель утверждала, что не намерена допускать Верхофстадта на этот пост. День спустя позвонил премьер-министр Дании, либерал Андерс Фог Расмуссен, с аналогичной просьбой — перекрыть дорогу Верхофстадту. Нашими усилиями постепенно складывалось несогласное меньшинство государств второго эшелона; все вместе мы противостояли французам и немцам. Наличие столь сплоченной оппозиции заставило Шрёдера позвонить Тони и спросить, не устроит ли его кандидатура Жан-Клода Юнкера, премьер-министра Люксембурга, раз Верхофстадт не нравится. Мы занервничали. Вспомнился Джон Мэйджор, не давший ходу бельгийскому премьеру, толковому человеку, но, увы, федералу, и оставшийся с люксембуржцем Жаком Сантером в качестве президента Еврокомиссии, тоже федералом, но уже не столь толковым.

В июне мы прибыли в Брюссель на саммит; обстановка накалялась. Властолюбие Шрёдера достигло апогея. Они с Шираком решили проталкивать своего кандидата, несмотря на оппозицию. За обедом Жозе Мануэл Баррозу и Костас Симитис, португальский и греческий премьеры, поддержали Тони, когда он вслух стал порицать настойчивость Ширака и Шрёдера. После обеда мы собрали лидеров-правоцентристов в кабинете Берлускони. Среди них были лидеры Эстонии, Мальты, Испании, Португалии, Словакии, Австрии и Греции. Ни дать ни взять тайный сход сектантов. Надо чем-то крыть, решили мы; огляделись в поисках потенциального кандидата. Пожалуй, подошел бы австрийский канцлер Шюссель — если бы французы не прокляли его за коалицию с неонацистом Йоргом Хайдером. Так что мы остановились на Баррозу; он-то и стал кандидатом от анти-франко-германского блока. Наши опасения, как бы Шрёдер с Шираком не задвинули Баррозу и не потребовали назвать третьего кандидата, не подтвердились. Шрёдер и Ширак, оказывается, думали, что мы коварно пропихнем Криса Паттена. Да и вообще успели выдохнуться. Короче, Шрёдер и Ширак сдались. Король оказался голый. Ни германский, ни французский лидер с тех пор так и не смогли восстановить свой европейский политический вес.

Высший пилотаж — будучи в кресле председателя, достигнуть консенсуса и в то же время защитить какой-нибудь на тот момент животрепещущий интерес своей страны. Именно это требовалось от Тони в 2005 году. На берлинском саммите 1999 года, когда Тони и Гордон работали вместе, мы отстояли британскую скидку на взнос в евроказну. Шрёдеру это не понравилось, но он счел себя обязанным Тони, потому и позволил не менять цифру. В 2005 году все было иначе. Имело место расширение ЕС, и новые члены полагали, что Великобритания должна платить, раз уж она так ратует за вступление в Евросоюз стран Центральной и Восточной Европы. Ширак же со Шрёдером, в свете отрицательных результатов референдума по Европейской конституции во Франции, а также поражения социал-демократов на выборах в крупнейшей земле Германии, Северный Рейн-Вестфалия, хотели обсуждать совсем другие вопросы. Уменьшение пресловутой скидки на взнос в евроказну обоим представлялось идеальным поводом для крестового похода против Британии; под этим знаменем Ширак и Шрёдер рассчитывали объединить остальных членов ЕС.

Тони подозревал, что Гордон, который отказывался от рассмотрения любых компромиссов, намерен каждую уступку Тони по скидке на взнос обернуть против него — вот только в Лондон вернемся. Положение было достаточно сложное.

Первую половину 2005 года в ЕС председательствовали люксембуржцы; совместно с французами и немцами они состряпали бюджетное соглашение, под которым подписались остальные страны — члены ЕС. Британия оказалась в изоляции. По крайней мере в одном все сходились — британцам надо отказаться от скидки. Юнкер просил Тони встретиться с ним в Люксембурге — жаждал поставить нас перед fait accompli. Казначейство упорно отмалчивалось; мы немало потрудились, чтобы узнать, чем Британии аукнется предложение Люксембурга. В отчаянии мы похитили эксперта Казначейства, находившегося в Брюсселе с миссией; этот человек отправился с нами в Люксембург с целью объяснить истинный смысл предложения. Как же он был счастлив, когда мы его наконец отпустили. Не беда, что он оказался в Париже без денег и паспорта. Просил бедняга только об одном — не выдавать Казначейству, что он с нами ехал, а то карьере конец.

На саммите Юнкер всячески склонял нас к принятию его предложения. Однако нам повезло: Юнкер ошибся в подсчетах и поспешил с урезанием скидки на британский взнос в евроказну, чем дал нам возможность с легкостью сказать «нет», ибо в таком виде предложение было поистине неприемлемо. Джек Стро, поднаторевший в ведении протоколов, и здесь не оплошал — все сказанное на закрытом заседании было им зафиксировано на бумаге. Каждые двадцать минут записи контрабандой доставлял нам охранник Джека; мы соответственно информировали европейские СМИ о ходе дискуссии — куда как завидное положение по сравнению с другими европейскими правительствами. Мы просто не давали им перехватить инициативу в освещении этого события.

К роли председателя саммита Тони начал приноравливаться в июне; поставил себе цель от начала и до конца контролировать процесс. Уповать на следующий саммит с Тони во главе не приходилось — к тому времени против нас успели бы объединиться все желающие. Гордон отказался предоставить финансовую модель Казначейства для бюджета (что изрядно усложнило нам жизнь), а в ноябре и вовсе пригрозил обнародовать требование пятимиллиардного урезания расходов на сельское хозяйство — чтобы мы уж наверняка не достигли консенсуса. Даже без компьютера мы поняли: чтобы сохранить свою скидку на взнос и свести дебет с кредитом, придется отозвать средства из стран Центральной и Восточной Европы, как это ни неприятно, учитывая, сколько времени мы им помогали. Мы начали со стран Балтии, разумеется, вызвав их недовольство; нас, впрочем, оно не остановило. На очереди стоял Будапешт, где назначила встречу Вышеградская четверка (премьеры Польши, Чехии, Словакии и Венгрии). Местом встречи было дивное здание Венгерского Парламента, построенное в неоготическом стиле. Я ждал под дверью конференц-зала, читал британскую прессу. Тогда-то, в первый и единственный на моей памяти раз, «Дейли мейл» посодействовала защите британских национальных интересов. Я недоумевал над статьей о переговорах Тони насчет скидки (статья пугала заголовком «ПРЕДАТЕЛЬСТВО»), и тут за моим плечом возникла ассистентка премьер-министра Венгрии. Она размножила статью и отнесла на заседание. Остальные премьеры наконец уразумели, чего добивается Тони, и согласились помогать.

К декабрю, непосредственно к саммиту, сложилось впечатление, что до консенсуса рукой подать. Переговоры мы начали с французов и немцев; появилось ощущение дежавю — точь-в-точь саммит 1998 года, когда со скрипом продвигали Дуйзенберга. Теперь, в 2005 году, Ширак заявил о принципиальной позиции Франции: Британия, дескать, как миленькая выплатит все сто процентов. Не важно, чего именно, не важно когда — главное, сто процентов. Меркель проявила практичность и готовность содействовать. Насчет поляков мы только одно знали — теперь, когда у власти близнецы Качиньские, поляки совершенно непредсказуемы. Однако вести переговоры с их молчаливым премьером Казимежем Марцинкевичем оказалось практически невозможно. Марцинкевич говорил загадками, притом очень тихо; вдобавок с лица его не сходила легкая улыбка, этакий намек — дескать, все сказанное надо воспринимать в ироническом ключе. Когда мы озвучивали очередную сумму, Марцинкевич поднимал тему «солидарности». Мне происходящее напоминало пресс-конференцию футболиста Эрика Кантоны — Кантона нес откровенную чушь про чаек, которые летят за трейлером, а впечатление было, что он выдает умнейшие вещи, просто аудитория до них не доросла. Объяснений поведения Марцинкевича существует два — либо посредством хитроумной тактики он провоцировал нас называть все более крупные суммы, либо у него ехала крыша. Точно определить причину мы не сумели — и окрестили Марцинкевича первым постмодернистским премьер-министром.

В конце концов, переговорив со всеми лидерами, мы решили, что имеем около тринадцати миллиардов евро для удовлетворения всех разнообразных требований, и занялись их распределением. Не успели мы озвучить суммы, предназначенные голландцам, финнам, полякам и прочим, как явились наши чиновники, крайне смущенные, и сказали, что ошиблись в подсчетах. Выходило, что мы размахнулись отдать лишние два с четвертью миллиарда евро. Вот было положение так положение! Возобновлять переговоры нельзя — ни одна страна не согласится на сумму меньше только что названной. Некий чиновник предложил взять деньги из неприкосновенных запасов ЕС; Баррозу воспротивился — мол, без согласия Европарламента это неприемлемо. Наконец чиновники догадались сократить дефляторы в бюджетной модели; дебет вновь сошелся с кредитом. Пока чиновники думали эту мысль, мы наблюдали переговоры между Шираком и Меркель. Еще до начала саммита Ширак объявил, что переведет французские рестораны на нулевую ставку НДС. Он всячески давил на Меркель, добивался ее согласия, чтобы завершить бюджетные прения. Меркель являла чудеса корректности и улыбчивости, но осталась непреклонна. «Теперь я погиб, — сказал Ширак, — мне светит общая забастовка владельцев и работников ресторанов».

Мы вернулись за стол переговоров, и к часу ночи бюджет был готов. Тони просил Ширака и Меркель выступить первыми, чтобы остальным труднее было вносить опасные для бюджета возражения. Мы знали: Верхофстадт непременно отомстит — попытается блокировать сделку; однако к тому времени, как до него дошла очередь, было высказано слишком много аргументов «за». Правда, пока выступали другие лидеры, Верхофстадт позволял себе выкрики с места. И все же полного консенсуса мы еще не достигли. Польский премьер хотел последнего штриха. Тони отправил меня к Ангеле Меркель, сидевшей от него довольно далеко; от меня требовалось попросить денег, обещанных землям Восточной Германии, для ублажения поляков. Меркель согласилась, сама подошла к Марцинкевичу и сама озвучила предложение. Таким образом, была поставлена последняя точка над «Ь. Служащие хотели было нести шампанское; я предвосхитил этот жест. Мне казалось, бюджет, принятый с таким скрипом, обмывать не следует.

По словам Джека Стро, сторонник Гордона Дуглас Александер во время саммита ходил за ним, за Джеком, по пятам, записывал все сомнительные Джековы высказывания и отправлял Гордону. Дуглас сказал Джеку, что исход саммита был бы иным, если бы переговоры вел Гордон. Уж Гордон-то уступок не делал бы. Джон Кунлифф, старший чиновник Казначейства, держал Гордона в курсе хода переговоров. Когда переговоры близились к завершению, Гордон потребовал передать мобильник Тони. Джон остановился на пороге переговорной, стал размахивать мобильником, однако Тони намеренно игнорировал его манипуляции. Переговоры продолжались. На следующий день Гордон заявил СМИ, что он лично недоволен результатами саммита. По возвращении в Лондон Тони поинтересовался, что бы на его месте стал делать Гордон. Настаивал бы на куда меньшем бюджете, с потолком в один процент от расходов ЕС, отвечал Гордон. На вопрос, кто бы поддержал эту позицию, Гордон сказал «Министерство финансов Германии». Тогда Тони напомнил, что канцлер Германии сама предложила более высокий предельный уровень, иными словами, от поддержки Министерства финансов толку было бы негусто.

Мудрый премьер всегда осознает, насколько важно в ЕС достичь таких соглашений, чтобы каждый из лидеров чувствовал себя победителем или по крайней мере мог, вернувшись на родину, внятно объяснить причины своих уступок. Правители, в понимании Макиавелли дальновидные, из всех своих деяний афишируют те, что и без того должны были свершить. Премьер-министру приходится снова и снова вести переговоры с другими европейскими лидерами; понятно, что ему нужно расположение этих лидеров в течение всего премьерского срока. Гордон применял тактику бульдозера; на одних отдельно взятых переговорах она могла и сработать. Собственно, так случилось на переговорах о Подоходном налоге (том самом, который был изобретен, чтобы избавить гражданина от налогов, если вклад делается не у него на родине). В остальных случаях тактика бульдозера обошлась нам слишком дорого. Едва мы пришли к власти, на нас посыпались жалобы европейских лидеров: мистер-де Браун груб, напорист, норовит «построить» министров финансов ЕС. Антонио Гутеррес, бывший премьер Португалии, в 2000 году жаловался Тони: дескать, не пойму, почему Гордону мало просто победить — нет, ему надо еще унизить проигравшую сторону. Гордон очень кичился своим успехом — вот и стал применять бульдозерную тактику в дальнейших переговорах. Да еще Тони называл «нулевым переговорщиком». «Будь ты тверд, как я, ты бы им сказал: ничего не получите, и они бы тогда и крохам радовались» — вот какие заявления он себе позволял. Его победа в деле о подоходном налоге вызвала недовольство всей Европы. А чего и ожидать? Известно: встал в позу на одних переговорах — будь готов расплачиваться на переговорах следующих.

Гордон хотел сопровождать Тони на последний его саммит, в июне 2007 года; я счел это неуместным. На саммите мы столкнулись с французским бульдозером нового поколения в лице Саркози. В январе Саркози говорил Тони, что темой летнего саммита намерен сделать европейскую мини-конституцию, чтобы «не висела», и просил Тони помочь уломать Ангелу Меркель. Июньский саммит был посвящен ратификации нового договора. В последнюю минуту Саркози попытался пропихнуть приложение к договору, касающееся ограничения роли соревнования, — счел такую вставку демонстрацией того факта, что англо-саксонская модель себя не оправдала. Питер Сазерленд, бывший комиссионер, позвонил нам и предупредил о замыслах Саркози. Немцы объявили, что согласны на приложение, ибо оно куда лучше предложенной Саркози альтернативы — поставить перед Европейским Центробанком задачу экономического роста наряду с обеспечением валютной стабильности. Мы высказались против. Саркози собрал нас в своем кабинете, Тони усадил напротив себя, а Найджела Шейнуолда и вашего покорного слугу — рядом, по другую сторону стола. Вместо того чтобы обращаться к Тони, Саркози повернулся к нам — и выдал все, что о нас думает. Я, мол, вам помогал с договором, все ваши поправки принял, а вы в одной «уловочке» посодействовать не хотите; не по-товарищески это. В отличие от Ширака, который в гневе был страшен, гнев Саркози как-то не воспринимался всерьез; мы приняли поправку, когда юристы — члены комиссии заверили нас, что погоды она не сделает. Что отнюдь не помешало Саркози по возвращении во Францию трубить о своей победе на каждом углу.

Британский премьер находится в весьма невыгодном положении по сравнению с лидерами других европейских стран. Во время заседаний Европейского совета руки у него связаны, и связывает их не кто иной, как британская пресса. Каждый саммит пресса преподносит так, словно на нем решается судьба державы в целом и премьер-министра в частности; дает понять, что придется оставить премьерское кресло в случае провала по конкретному пункту. Не успеет премьер прибыть на саммит, как британская пресса возвещает изоляцию Британии. Любой результат саммита, кроме полного триумфа, расценивается как унижение страны. Хуже того: британские журналисты посещают все пресс-конференции, а не только те, в которых участвует британский премьер, а потом противопоставляют заявления французов, немцев и даже бельгийцев о достигнутых соглашениях с заявлениями нашего премьера. Больше ни один политический лидер не страдает от подобного неверия в собственные слова о национальных достижениях. Неудивительно: в других странах журналисты, как и положено патриотам, ходят только на пресс-конференции своего лидера и точно передают сказанное лидером от лица нации.

Несмотря на сие прискорбное положение вещей, мы преуспели в восстановлении лидирующей роли Британии в Европе — но, увы, не сумели заставить британцев полюбить Европу. Наша первая ошибка стала и основной, и связана она с евро. Началось все в октябре 1997 года. Гордон позвонил Тони и объявил, что намерен в пыль разнести публикации о якобы существующих между ним, Гордоном, и Тони разногласиях относительно Экономического и валютного союза (ЭВС). С Гордоном уже побеседовал корреспондент «Таймс»; Гордон использовал интервью для стабилизации ситуации. Тони же в тот момент был занят чем-то другим и лишь рассеянно посоветовал Гордону изложить все Алистеру. Я присутствовал при этом разговоре и поспешил предупредить Алистера — мол, остановите Гордона от дальнейших заявлений прессе. Однако Алистер, сам испытывая двойственные чувства к Европе, позвонил корреспонденту «Таймс» Филипу Вебстеру. Сказал, что сейчас проклюнется Гордон с согласованным заявлением по ЭВС. Намерение было — отложить вступление в ЭВС до 1998, максимум — до 1999 года. Однако Чарли Уилан успел от имени Гордона заявить «Таймс», что Британия не вступит в ЭВС при нынешнем Парламенте. Когда мы узнали об этом, что-либо предпринимать было уже поздно. Тони не скрывал гнева на Гордона и Чарли, поклялся изменить их стиль работы. Следующие полмесяца Чарли со страху трясся, как желе. Затем в течение нескольких дней решалось, какова будет официальная позиция правительства. Мне пришлось координировать телефонные переговоры между Тони, заседавшим среди глав Содружества в шотландском Глениглсе, и Гордоном, оставшимся в Лондоне, а еще — навещать Сару в больнице, ибо именно тогда родилась наша старшая дочь. Поскольку Гордон с Чарли уже нас предали, с вступлением в ЭВС мы ничего не могли поделать до следующих выборов. Вообще правителя часто обходят при принятии важных решений — правителю остается пожинать их плоды.

К «делу о статье с участием Гордона» Тони вернулся перед выборами 2001 года. Мы подумывали о референдуме по евро осенью 2002-го или летом 2003 года, однако сомневались, что он возможен при курсе немецкой марки 2,80 по отношению к фунту — слишком высоки были бы тогда наши затраты. Надеялись на изменение валютного курса. Гордон же, как выяснилось, вынашивал иные планы. Узнав, что Джон Керр, непременный секретарь МИДа, ввернул в Королевскую речь пассаж о евро, Гордон рассвирепел и приказал пассаж изъять. В евро он видел политический рычаг; в июне сказал Тони, что согласится на вступление в ЭВС лишь в обмен на уход Тони с лидерского поста.

В период с 2002 по 2003 год мы подверглись целой серии технических проверок по всем пяти тестам, призванным определить необходимость вступления в зону евро. Тестировали нас эксперты из Казначейства, причем с дотошностью лаборантов. Отношение к делу было удручающе серьезное; впрочем, решение Гордона со всей очевидностью имело политические мотивы. 25 июня, когда Тони собрался в аэропорт, чтобы лететь в Канаду, Гордон вручил ему текст речи, которую намеревался выдать нынче же вечером. Я убедил Тони позвонить Гордону уже из машины и предложить поправки; но, как всегда, значение имела не сама речь, а ее подача прессе. Гордон велел Эду Воллсу сообщить Энди Марру, политическому обозревателю Би-би-си, что Британия не пройдет пять тестов и поэтому не присоединится к Еврозоне.

Несмотря на неудачу, Тони не терял надежды вступить в зону евро. Он пытался склонить Гуса О’Доннелла перейти из Казначейства в Номер 10, потом решил, что лучше его не трогать — тогда можно будет отслеживать методы экономического тестирования, проводимого чиновниками Казначейства. В ноябре 2001 года Тони полагал, что Гус выдает желаемое за действительное, иными словами, старается показать, что мы прошли тесты, однако к октябрю 2002-го Гус озвучил следующую мысль: либо мы смиряемся с отказом во вступлении в еврозону, либо меняем канцлера.

На заключительном семинаре, в марте 2003 года, когда позиция Тони была, как никогда, шаткой, Гордон заявил, что четыре теста пройдены, а пятый, «Обменный курс», — нет. Свое решение Гордон хотел обнародовать на принятии бюджета. Тони согласился при условии, что Гордон заявит о нашем намерении на следующий год снова подвергнуться тестированию, однако Гордону казалось надежнее исключить какие бы то ни было обязательства, по крайней мере до выборов. Снова Казначейство попыталось создать ситуацию «свершившегося факта», сообщив Энди Марру, что Британия не вступит в еврозону. У Тони остался последний аргумент. Мы знали, что Кабинет в большинстве своем за евро; Тони решил попытать счастья именно там. Гордон гнул свое: дескать, такие вопросы обсуждаются исключительно экономическим подкомитетом, который он, Гордон, возглавляет. Последовала впечатляющая сцена: Гордон обвинил Тони в «нравственной коррумпированности», но все-таки согласился, что вопрос о евро надо обсудить в двустороннем порядке с членами Кабинета. Казначейство заранее снабдило министров восемнадцатью объемистыми, неудобоваримыми докладами по евро. Дискуссии начались для нас за здравие, подавляющее большинство министров — членов Кабинета — было на нашей стороне, даром что Дэвид Бланкетт, один из наших естественных союзников, высказывался против.

В итоге валютный курс остался прежним, и мы отказались от плана. Джереми Хейвуд изловчился внести некоторые исправления в статьи о пресловутых пяти тестах, таким образом дав понять общественности, что мысль о евро не совсем нами оставлена, Тони же несколько изменил форму Гордонова заявления. Впрочем, битву мы все равно проиграли. Наш консультант по европейским делам, Стивен Уолл, в отчаянии повторял: «Почему мы не противостояли натиску Гордона?» Гордон тем временем нанес последний удар — отказался в официальном заявлении намекнуть на возможность проведения референдума на будущий год, даром что Тони не терял надежды на общий референдум — по европейской конституции и по евро. Теперь об этом можно было забыть до конца премьерского срока. Конечно, в свете нынешнего экономического кризиса многие радуются, что мы не перешли на евро, однако наша верность родной валюте будет слабым утешением, когда разразится кризис английского фунта.

Чтобы добиться успеха с евро, надо было заниматься его внедрением с первых дней у власти. Мы же осенью 1997 года позволили сбить себя с курса. А уж когда мы согласились отложить решение вопроса до конца выборов 2001 года и вдобавок уполномочили Казначейство проводить экономическое тестирование, стало ясно, что успеха нам не добиться. Макиавелли справедливо отмечает: «Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне утратишь».

При нашей внутренней политике не приходилось сомневаться, что европейская конституция станет нашим ночным кошмаром. Конечно, Европа нуждалась в подгонке своих институтов под увеличившиеся размеры Евросоюза. Однако любая дискуссия о деталях этого процесса изначально предполагала неодобрение британской общественности. Мы не унывали; нашими усилиями Жискар д’Эстен, бывший президент Франции и глава специального Конвента по проекту европейской конституции, стал с пониманием относиться к британским проблемам. В феврале 2002 года мы пригласили Жискара на обед к Тони домой, на Даунинг-стрит, 11. Специально для этого обеда правительственный спецфонд выделил лучшие вина из собственных погребов. Каковые вина возымели ожидаемое действие. Разомлевший после обеда, Жискар похвалил наш кларет и «Шато д’Икем» и посетовал: дескать, в Елисейском дворце своего погребка не держат. Каждый новый президент и вино свое тащит.

Сначала мы хотели обставить внедрение европейской конституции как рядовой договор, но Джек Стро передал мне для Тони личное письмо с предложением провести референдум. Было это 1 апреля 2004 года. Я оставил письмо на столе; через несколько часов, к моему ужасу, оно исчезло. Первая мысль была — письмо похитил кто-нибудь из браунитов и теперь о нем узнает пресса. Поистине я на тот момент страдал паранойей. Взял у Джека новый экземпляр, вручил Тони. Постепенно Тони убеждался: референдум необходим, иначе из-за европейской конституции мы выборы 2005 года проиграем. А ввиду референдума даже евроскептики поддержат лейбористов, уверенные, что всегда смогут проголосовать против конституции.

Вообще-то референдумы — не идеальный способ решать сложные проблемы. Чаще референдум выявляет степень непопулярности правительства, чем степень популярности очередного запланированного нововведения. Если бы нам пришлось проводить референдум по евро или по европейской конституции, вопрос следовало бы формулировать иначе, а именно: оставаться Великобритании в ЕС или выходить из него. Плебисцит только на основные вопросы и отвечает.

В ходе переговоров нам удалось выдвинуть мысль о необходимости внести в конституционное соглашение пункт о президенте Совета. Мы преследовали цель укрепить Евросоюз на внутриправительственном уровне за счет уровня наднационального. По учению федералистов, Комиссия суть ядро нового европейского правительства, а Совет — предтеча сената; отсюда у стран вроде Британии или Франции уверенность, будто в Комиссии служат госчиновники от Евросоюза, а Совет — он само правительство и есть; не зря же он представляет демократические чаяния европейцев. Мы хотели, чтобы лидер Совета назначался на пятилетний срок, чтобы у него было преимущество в определении планов Евросоюза и полномочия контролировать амбиции Комиссии. Куда как лучше, по сравнению с нынешней президентской текучкой, когда лидеры сменяются каждые полгода. Я несколько лет талдычил о необходимости иметь президента Совета, и в декабре 2001 года Тони наконец проникся этой идеей. Правда, большинство федеральных правительств упирались на протяжении всего переговорного процесса. Для немцев, например, должность президента Совета противоречит евротеологии, а более слабые страны просто сочли нашу инициативу ловким ходом в пользу сильных членов ЕС, которые смогут посредством президента Совета управлять ими к своей выгоде.

Тони ясно дал понять, что не стремится ни к одной из высших должностей в ЕС, чтобы потом, после референдума (если референдум вообще состоится), никто не говорил о его личной заинтересованности в результатах такового. Правда, Тони довольно долго тешился вполне реальной перспективой получить должность в ЕС; ничего не имел против кресла председателя Еврокомиссии. Вопрос о том, чтобы избрать Тони председателем Совета, первым публично поднял Саркози. Случилось это во время его встречи с Тони в январе 2007 года; Саркози обещал похлопотать, и действительно хлопотал, но, увы, ничего не добился.

Политика континентальной Европы существенно отличается от британской политики. Тони неоднократно поддерживал на выборах коллег-социалистов из европейских стран, однако методы ведения этих выборных кампаний никогда не совпадали с методами, привычными для британцев. Например, в мае 1998 года Тони ездил в Вену, чтобы поддержать Виктора Клима. Австрийские СМИ проявили к визиту большой интерес, но сама по себе кампания свелась к сдержанной и прямой дискуссии в маленьком венском кафе. Что за контраст с нашими пикировками или американским пафосным надувательством! Позднее Тони выступал за Вима Кока, голландского премьера от лейбористов. Снова мы ожидали напряженной предвыборной гонки, а Тони всего-навсего произнес коротенькую речь в роттердамском закрытом клубе. Вообще в континентальной Европе к оратору требования куда ниже, чем в Британии; по этой причине британским политикам нелегко всерьез воспринимать своих континентальных коллег. Консервативная Европейская народная партия, а также Партия европейских социалистов кажутся нам не стоящими внимания, однако для многих европейских лидеров они — важные союзники, когда речь идет о той или иной сделке.

У британских лидеров в Европарламенте имеются, так сказать, естественные преимущества. Воспитанные по «вестминстерской системе», британцы отлично ведут дебаты и не лезут за словом в карман. Степенные континентальные европейцы так не умеют. Разница между британским и европейским парламентским стилем сравнима с разницей между рэгби и американским футболом. Рэгби требует мгновенной реакции; американский футбол дает игроку время на размышления и изобилует спланированными эпизодами. Выступление Тони в 2005 году с президентской речью в Европарламенте проходило в атмосфере враждебности. Британия тогда была в опале, во-первых, из-за вето на сделку по бюджету, предпринятую при европрезиденстве Люксембурга (Юнкер, этот поднадоевший Парламенту фаворит, как раз толкнул успешную речь). Второй причиной была скидка Британии на взносы в евроказну и упрямство Тони. Европарламентарии сидели надутые; напряжение возросло, когда Тони открыл рот. Секунду казалось даже, что сейчас нашего премьера будут освистывать. Однако Тони выдал речь в стиле, принятом в Палате общин, то есть укомплектованную самоиронией и поименным упоминанием лидеров парламентских групп, — и сумел расположить к себе аудиторию. Он остался в зале до конца дебатов, делал пометки, а затем снова встал и принялся цитировать только что прозвучавшие речи, дозированно льстить и отвечать на вопросы. Европарламентариям это понравилось. Вывод: британские премьеры должны полнее пользоваться преимуществом, которое дает им «вестминстерский опыт».

Еврофилы нередко критиковали Тони за недостаточность усилий по популяризации Европы. Они были несправедливы. Действительно, в Британии евроскептицизм широко распространен — зато неглубок. Британцев можно заставить полюбить Европу, вот только одной официальной директивы для этого мало. Профсоюзный лидер Дэвид Тримбл в своей речи по поводу получения Нобелевской премии назвал Северную Ирландию «холодным домом» для католиков; домом с толстыми стенами и надежной кровлей, но с неприветливыми хозяевами. То же можно сказать о Европе для британцев. Отчасти виною — наша историческая обособленность, отчасти — тот факт, что мы до сих пор оглядываемся на остальной мир, а лучше бы обозрели ближний план — континентальную Европу. Британский евроскептицизм во многом обусловлен нашим восприятием Европы как некоего стихийного бедствия, в то время как следовало бы считать ее явлением, поддающимся контролю с нашей стороны. Британцы чувствуют себя беспомощными; им кажется, что Европой правят французы и немцы. А вот если бы Британия побыла лидером Евросоюза достаточно долгое время, если бы сумела избавить британцев от впечатления «холодного дома», которое производит на них Европа, мы бы, пожалуй, чувствовали себя увереннее — как французы и немцы.

Мы начали было межпартийное проевропейское движение; толку из этого не вышло. В 1998 году Майкл Хезелтайн, Кен Кларк и Пэдди Эшдаун вместе с целым рядом ведущих бизнесменов запустили программу «Британия в Европе». Проевропейски настроенные консерваторы пытались обвинить Тони и Гордона в провале программы — дескать, недостаточно смелости явлено; но они сами тогда уже относились к вымирающим видам и политического прикрытия обеспечить не сумели. Надежда постепенно таяла. В 2003 году Кен Кларк сказал Тони, что, по мнению его сторонников, он стал бы лидером консерваторов, если бы оставил свои проевропейские взгляды; Кен не был к этому готов. Хезелтайн не снижал активности — например, в 2004 году защищал европейскую конституцию, между тем как Кен Кларк и его сторонники красноречиво отмалчивались. Я убедил Тони позвонить Кену. Тони позвонил — и Кен перечислил ему целый ряд уважительных причин, на любой вкус. Истинной же причиной мы сочли остатки лояльности к Майклу Говарду, с которым Кен учился в университете.

К чему мы не были готовы, так это к необходимости выбирать между Европой и США. По традиции, британский премьер должен пойти по одному из двух путей; Эдвард Хит был проевропейцем и антиамериканцем; Маргарет Тэтчер — наоборот. На самом деле ситуация давно является источником головной боли для британских премьеров. Тони как-то назвал Британию этаким мостом между Европой и Америкой; метафору не высмеивал только ленивый, а зря — она достаточно ярко характеризует положение британских лидеров. Мы хотели использовать свои отношения с Европой и Штатами для укрепления отношений между Европой и Штатами. В сентябре 2002 года Шрёдер попросил помочь ему с Бушем — и соответствующая попытка была нами предпринята. Аналогичным образом Ангела Меркель после победы на выборах в 2005 году ждала от нас содействия своим усилиям восстановить американо-германские отношения. Тони убедил Буша встретиться с Ангелой. Меркель предложила Бушу регулярно устраивать с ней видеоконференции вроде тех, что Буш устраивал с Тони. Правда, Буш не внял. И наоборот, мы пытались добиться от Буша шагов в сторону урегулирования отношений с европейцами после вторжения в Ирак. В сороковых годах XX века лорд Исмей определил цель НАТО следующим образом: «Держать русских подальше, американцев — поближе, а немцев — пониже». После войны в Ираке Генри Киссинджер перефразировал знаменитое высказывание лорда Исмея: «Французов наказать, немцев проигнорировать, русских перестрелять». То был его совет Бушу. Мы сочли такой подход ошибочным и уговорили Буша первым протянуть Европе руку; правда, убедиться в пользе нашего совета Буш так и не смог, ибо популярность его упала ниже плинтуса, никто в Европе не хотел с ним дружить.

С мостом все в порядке, пока два берега, им соединяемые, не начнут отдаляться. Латать дыры — занятие неприятное и неблагодарное; мы это поняли в ходе Иракской войны. К идее разделения Европы на Новую и Старую мы отношения не имели; зато это разделение показало, до какой степени жителям стран Центральной и Восточной Европы надоели французы и немцы. Впрочем, разделение на Новую и Старую Европу, равно как и разделение по принципу «Франция, Германия и Россия — против остальных» — ошибочно. Макиавелли на эту тему замечает: «Сомневаюсь, чтобы расколы когда-либо кончались добром; более того, если подойдет неприятель, поражение неминуемо».

Соглашаясь выбирать между Штатами и Европой, британский премьер-министр делает ужасную ошибку. Британия рулит во многом потому, что знает, на какой рычаг и в какой момент нужно нажать; мы лидируем в Европе; в то же время к нам прислушиваются в США. Отказ от отношений с одной из сторон, а то и с обеими, обернется для Британии катастрофой. Стало быть, наша миссия — восстановить единство города, который подвергся расколу.