Политика и Парламент

Макиавелли ставит вопрос: что лучше — чтобы государя любили или чтобы его боялись? И отвечает так: «Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх».

Идущие в политику по преимуществу жаждут народной любви, ибо любовь — надежный путь к лидерству. Майкл Фут и Нил Киннок были любимы лейбористами куда сильнее Тони Блэра (даже в его лучшие дни). Брюс Грокотг, личный парламентский секретарь Тони, член команды Киннока, неоднократно описывал чувство тошноты, постигавшее его и остальных лейбористов — членов Парламента всякий раз, когда госпожа Тэтчер осаживала Нила Киннока во время парламентских запросов в Палате общин, а продолжалось это неделю за неделей. Все сочувствовали Нилу, если он попадал в переплет, но особым уважением он не пользовался. Маргарет Тэтчер, напротив, не пользовалась особой любовью, зато ее уважали, причем как в своей партии, так и в стране.

Когда Тони стал лидером лейбористов, консерваторы и СМИ прицепили ему кличку «Бэмби», то есть беззащитный легковес, которого неминуемо затопчут. Остается только удивляться, сколь быстро Тони в глазах критиков из «Бэмби» трансформировался в «Сталина» — диктатора, который сам кого хочешь затопчет. Вывод: лидеру лучше быть «Сталиным», чем «Бэмби», поскольку, как справедливо отмечает Макиавелли, «люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно».

В первые годы у власти Тони имел репутацию политика, ориентирующегося на интересы фокус-групп и жаждущего одной только популярности. Позднее репутация изменилась — о Тони заговорили как о человеке, игнорирующем общественное мнение и уверенном в своей правоте и непогрешимости. В действительности же и в ранние годы, и позже Тони очень пекся об общественном мнении и учитывал результаты референдумов. Макиавелли дает мудрый совет: «Государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут».

Кстати, акцент на важности общественного мнения совсем не характерен для писателя XVI века. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли отмечает: «Мудрый человек остережется пренебрегать общественным мнением в частных вопросах, таких как распределение должностей и продвижение по службе; ибо здесь народ, если ему не мешать, ошибок не наделает. Если же и случатся ошибки, будет их мало в сравнении с теми, что бывают, когда должности распределяет узкий круг людей». И добавляет: «Глас народа сравнивают с гласом Божьим не без причины — народ на диво точен в предсказаниях. Точен до такой степени, что мнится, будто волею неведомой силы народу открыто как благо, что на него снизойдет, так и худо, что на него обрушится».

От общественного мнения зависит, как долго продержится премьер-министр в своем кресле. Спад популярности провоцирует нервозность коллег по партии. Высокая популярность гарантирует прочность позиций. Однако над популярностью надо работать. Макиавелли пишет: «...если государь пришел к власти с помощью народа, он должен стараться удержать его дружбу». Премьер-министрам приходится продолжать кампанию в пользу себя, даже когда они уже правят; совмещать эти два дела порой нелегко.

Опросы общественного мнения — обязательный инструмент в арсенале премьер-министра; однако результаты таких опросов, как и разведданные, требуют аккуратного обращения. Без референдумов современный лидер как без глаз. С другой стороны, референдум подобен скорее старому фотографическому снимку, нежели попытке заглянуть в будущее; управлять страной, опираясь на результаты референдумов, — все равно что вести корабль, стоя лицом к корме. Цифры помогают определить собственную дислокацию в океане, сообщают о приливах и отливах, но, увы, ничего не говорят о том, в каком направлении следует плыть. Порой результаты референдума могут даже привести корабль к скалам или мелям. Когда трехнедельная выборная кампания 1997 года перевалила за половину, результаты показывали наш отрыв от тори всего на один пункт. Тони и всю его команду охватила паника. Через несколько дней стало ясно, что вкралась ошибка; паника пошла на спад, но негативное влияние на кампанию оказать успела. Ситуация повторилась в 2005 году — тогда один референдум показал падение нашего рейтинга на 3%. Снова имела место паника. Вывод: мудрый лидер использует количественные показатели как средство, а не как замену своему политическому чутью.

Опросы общественного мнения разумно дополнять исследованием качественных показателей, какие дают фокус-группы. Впрочем, фокус-группы отличаются субъективностью и подчас имеют тенденцию выражать взгляды своих «дирижеров». Наконец, они могут ставить себе цель польстить лидеру. Например, Гордон для опросов общественного мнения держал специального человека, фокус-группы которого неизменно представляли нашего канцлера в самом выгодном свете. Такие опросы, конечно, способны внушить лидеру уверенность, но заодно и толкают его на неправильный путь. Как и в случае с референдумами, внезапная перемена настроения фокус-группы порой выбивает лидера из колеи, особенно если выборы уже начались. В мае 2001 года, в разгар кампании, фокус-группа явила ужасающие результаты; ситуация повторилась в апреле 2005-го — все десять участников фокус-группы лондонского района Эджвэр отдали предпочтение консерваторам из-за проблем, связанных с иммиграцией. Оба раза Тони впадал в депрессию. Оба раза цифры были далеки от действительности, оба раза мы легко побеждали на выборах. Вывод: не стоит безоговорочно принимать на веру необъяснимые результаты референдумов. Возможно, цифры говорят только о несовершенстве системы, а не о сумасшествии, ни с того ни с сего постигшем народ, который без видимых причин изменил свои взгляды.

В лице Филипа Гоулда мы нашли блестящего советника; Филип отлично изучил как характер Тони, так и настроения электората. Осведомленность Филипа уже сама по себе помогала Тони улавливать суть его советов. Филип обычно звонил Тони по вечерам, получив данные от одной из своих фокус-групп; также он первым мог представить цифры во время количественных голосований. В бытность нашу на Даунинг-стрит Филипу помогали два американских специалиста по опросам общественного мнения, люди очень разные. Один — Стэн Гринберг — выполнял те же функции при Билле Клинтоне в 1992 году. Стэн был повернут на математике; при обработке данных

использовал регрессионный анализ. Регулярно просвещал Тони и его команду; делал это в секретариате, вооружившись кипами таблиц и графиков. В июле 2004 года мы хотели заменить Стэна Марком Пенном, который также был консультантом Клинтона, только начиная с 1994 года. Марк Пенн работал и на Хиллари Клинтон, когда она боролась за пост президента. Замену посоветовал Билл Клинтон, но Филип был вынужден открыть правду Стэну Гринбергу. Новость больно ударила по самолюбию Гринберга; он долго не мог переварить такое пренебрежение со стороны своего прежнего клиента. В итоге Гринберг так и не ушел с должности на Даунинг-стрит; поэтому в выборной кампании 2005 года нам помогали сразу два специалиста по опросам. Оба работали в штабе, зачастую представляли разные результаты одного и того же опроса. Марк и Стэн практиковали совершенно непохожие подходы. Марк делал ставку на вопросы, касающиеся специфических стратегий и целей, и выдавал доводы в пользу определенного курса действий. Напряженность в отношениях между Марком и Стэном усугублялась идеологическими разногласиями. Стэн «клонился влево», советовал в предвыборной кампании упирать на малообеспеченных граждан, для чего заявлять о политике перераспределения национального дохода. Марк, по убеждениям центрист, рекомендовал обещать усиление контроля над эмиссией ценных бумаг.

Мудрые лидеры понимают, что специалист по соцопросам — еще не стратег (даже если и хочет быть таковым). Роль специалистов по соцопросам — собирать и анализировать данные. Разработка политической стратегии требует других навыков; навыки эти труднее определить, но для лидера наличие их обязательно. Разработчики политических стратегий должны сами себя «подавать» на рынке; впрочем, их роль в исходе выборов зачастую сильно раздута. В конце концов, решения принимают политики; политики же, а отнюдь не консультанты, побеждают на выборах. В 2004 году Филип Гоулд напугал Тони заявлением, будто Морис Саатчи намерен возобновить работу на Майкла Говарда, лидера консерваторов, в предвыборной кампании. Саатчи имел репутацию человека, спровоцировавшего поражение лейбористов в 1979 и 1992 годах; от обоих событий остались шрамы, страх перед Морисом Саатчи глубоко запечатлелся в лейбористских душах. Впрочем, лично я беспокоился меньше других, ибо Алистер Макалпин, доверенное лицо Маргарет Тэтчер и автор двух книг, вдохновленных трудами Макиавелли, за несколько месяцев до заявления Гоулда сообщил мне, что Саатчи до 1992 года не имел сколько-нибудь серьезного влияния ни на одну кампанию консерваторов. А в кампании 1979 года вообще не был задействован как стратег.

Итак, Тони Блэра консультировал Филип Гоулд; Тони вдобавок слушался советов Питера Мандельсона, Алистера Кэмпбелла и своего внутреннего голоса. Интересный факт о новом лейбористском триумвирате заключается в том, что умения каждого из неординарных его членов были почти прямо противоположны сложившимся о них мнениям. Гордон, например, вовсе не являлся дальновидным стратегом, зато блестяще разрабатывал насущные тактики, причем ловко использовал ежедневные медиабаталии на благо партии. Питер Мандельсон не так поднаторел в пиаре, как в долгосрочных стратегиях; умел перевести наше видение ситуации на язык практических шагов, в результате которых кампании увенчивались успехом. Что касается самого Тони, он как раз имел это видение ситуации, иными словами, знал, куда хочет вести партию и страну. Вдобавок чутье никогда не подводило его на предмет общественного мнения — он понимал, что о партии думают сейчас и что будут думать, допустим, через пять лет.

Главное, что должен уметь лидер, — это создать коалицию поддержки. Лидеры, пытающиеся сваять радужную коалицию, то есть собрать вместе разношерстные мелкие группы без общей платформы (как сделал Эл Гор в 2000 году), обречены на провал. Жизнеспособная коалиция зиждется на общих интересах. Рональд Рейган это понимал — поэтому в 1980 году переманил квалифицированных «синих воротничков», традиционно голосовавших за демократов, присовокупив их к электорату республиканцев. Госпожа Тэтчер поступила аналогичным образом в 1979 году — обнадежила «эссекского человека», среди рекламщиков известного как С1 и С2 — дескать, он ближе к успешным представителям среднего класса (стоящим выше на социальной лестнице), нежели к беднякам ниже уровнем. В частности, Тэтчер выразилась в том смысле, что «эссекский человек» «кормит» такого бедняка. Билл Клинтон и «новые демократы» смекнули, что левым партиям самое время двигаться обратно к центру, делать упор на экономику — если, конечно, они хотят вернуть похищенное Рейганом у коалиции демократов доверие «жителя графства Макомб». Аналогичным образом Тони понимал: если лейбористы намерены снова одержать победу, им необходимо убедить неуверенных «владельца Мондео» и «вустерскую женщину» в том, что с трудящимися массами у них больше общего, нежели с успешной верхушкой. Однако коалицией надо еще и управлять, иначе развалится. Взявши курс на центр в разгаре выборов, после оных надо руководить из центра. Что касается Тони, он продолжал отстаивать интересы «Средней Британии», поскольку именно эта социальная группа являлась основой избравшей его коалиции.

Популярность успешного лидера в правительстве может пойти по одной из двух поствыборных траекторий. Правительство Маргарет Тэтчер начинало за здравие, затем побывало в канаве непопулярности по причине неприятных электорату реформ, но в конце концов «качели» снова оказались вверху, иными словами, консерваторы одержали победу. Спад популярности изрядно потрепал нервы политикам-тори, однако они выстояли; по крайней мере держались молодцом до 1990 года. В 1997-м победили мы; я тогда подумал, что наша «траектория» будет примерно такой же. Но нет: популярность правительства лейбористов росла весь 1997 год, а в следующие десять лет испытывала лишь небольшой спад. Таким образом, с 1997 по 2007-й мы сползали в непопулярность — медленно, хотя и неумолимо, в отличие от тори, качели популярности которых раскачивались довольно резко. Нам было легче строить поддержку Тони в партии, ибо наша компетентность в данном деле не тестировалась кризисами посреди премьерского срока. В отличие от консерваторов лейбористы не считают, что священное право рулить дано им от рождения, а следовательно, больше склонны паниковать в критические моменты. Поэтому столь важным становится умение лидера сохранять лицо при катастрофических обстоятельствах, а также излучать уверенность, даром что сердце у него может быть в пятках. Выносливость лидеру необходима, хотя воспитать это качество непросто. В разгаре выборной кампании 2001 года Тони обмолвился, что понятия не имеет, зачем ему переизбрание — дескать, его жизнь и так сущий ад. Однако к концу кампании он взял себя в руки и отбарабанил на посту премьера еще целых шесть лет.

У каждого лидера есть выбор — встать на путь объединения или разделения. Тэтчер с самого начала проводила политику «разделяй и властвуй» как в стране, так и в собственной партии. Макиавелли отмечает, что венецианцы «поощряли вражду гвельфов и гибеллинов в подвластных им городах... Не доводя дело до кровопролития, они стравливали тех и других, затем, чтобы граждане, занятые распрей, не объединили против них свои силы». Тэтчер находила полезным разлад в стране, коему способствовали забастовки шахтеров, оживлявшие ее сторонников и убеждавшие их сосредоточить силы на борьбе с врагом, а не друг с другом. Венецианцам разжигание пожара аукнулось — одна из фракций одержала победу и отвоевала все земли, неправедно захваченные венецианцами. То же самое произошло и с Маргарет Тэтчер — последней каплей стал подушный налог. Консерваторы не могли понять, зачем он нужен, и вынудили Тэтчер к отставке. Гордон Браун также относится к категории «разделяющих»; он был одержим поисками «разделительных полос» с консерваторами, каковые полосы должны были способствовать самоопределению Гордона. До добра это не довело.

Тони, наоборот, намеренно начал как «лидер единой нации», пытался объединить народ, разобщенный после правления консерваторов; вот почему популярность Тони в первые годы устойчиво росла. Однако с течением времени он стал причиной раскола в стране — из-за иракских событий и прочих проблем. Похоже, лидеру невозможно долго оставаться объединителем. Всякий раз, когда лидер делает трудный выбор, он теряет часть своих сторонников; через несколько лет имеет место раскол, итог же — поляризация электората.

В современных демократических обществах лидеры с помощью политических партий приходят к власти — и остаются у власти; лидер, забывший о своей партии в Парламенте, долго не продержится. Джеральд Кауфман пишет о том, как для лидера важно подольше и почаще пить чай с заднескамеечниками своей партии. Брюс Грокотт пытался внушить эту мысль Тони; увы, безуспешно. Члены Парламента делятся на лондонцев, которые по вечерам возвращаются домой, и холостяков и холостячек «поневоле», зависающих в чайной комнате или барах Палаты общин. Тони был лондонцем до мозга костей, даром что его избирательный округ располагался на Северо-Востоке; а если у лидера нет привычки проводить время в Палате общин, его внезапное появление в баре или чайной комнате вызывает у подданных скорее панику, нежели чувство уверенности. Бедняги думают, что грядет политический кризис. В таких случаях помогает наличие толкового личного парламентского секретаря и столь же толковых помощников-политиков — задушевные разговоры с членами Парламента (от которых зависит переизбрание) можно перепоручить им. Однако это не замена регулярным встречам лидера с «пехотой». Помню, мы приводили заднескамеечников в Номер 10 группами по двадцать человек, причем как смутьянов, так и лояльно настроенных, чтобы они задавали Тони вопросы и сообщали о своих тревогах. По понедельникам, вечером, мы устраивали внутрипартийные совещания; доступ туда был открыт для всех лейбористов — членов Парламента, что обеспечивало своевременный «выпуск пара», а также давало возможность толкнуть вдохновенную речь. Избранный парламентский комитет лейбористов заседал в кабинете Тони в Палате общин, всегда после парламентских запросов.

Таким образом, у Тони была возможность измерить внутрипартийную температуру. Однако в Парламенте лидер контактирует с товарищами по партии через министров.

Макиавелли пишет: «Немалую важность имеет для государя выбор советников, а каковы они будут, хороши или плохи, — зависит от благоразумия государей. Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает. Если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав плохих помощников».

К премьер-министру вышесказанное относится в еще большей степени, нежели к государю. Ибо премьер-министру дана единственная власть — патронажная; значит, для него выбор помощников является способом увеличить свое влияние. В отличие от государя самое нахождение премьера в должности зиждется на поддержке окружения. Новоиспеченный премьер, конечно, не имеет и управленческого опыта; вселившись в Номер 10, мы не нашли писаных правил перетасовки, ибо каждому новому премьеру эту информацию от начала времен передают личные секретари, причем в устной форме, словно тайное знание. Правда, Алекс Аллан согласился подготовить для нас памятку на базе собственного опыта работы при Джоне Мэйджоре.

Будь у премьеров такие полномочия, они бы всем членам Парламента раздали административные должности. Список сотрудников — необходимый парламентский инструмент; чем он длиннее, тем лучше. Сдерживает премьерские порывы Закон о министерских окладах. Сим законодательным актом количество членов Кабинета и младших министров сводится к продуманному соотношению, где «икс» уравновешен «игреком», а после знака «равно» стоит общая сумма. Начиная с семидесятых годов XX века и по сей день ни одно правительство не посягнуло на эту формулу, даром что успешные правительства к концу срока выучивались изыскивать на диво оригинальные обходные пути.

Проблема с Законом о министерских окладах заключается именно в его сложносочиненности. Чтобы понять, превышено в результате перетасовки разрешенное количество или нет, нужно консультироваться с юристом — а времени в обрез, поскольку пресса жаждет сообщить обо всех назначениях, а бедняга премьер с ужасом обнаруживает, что с назначениями у него перебор. В таком случае у премьера есть выбор — он может либо уволить тех министров, которых назначил последними (понятно, что они будут не в восторге, ибо успели обзвонить родственников и избирателей и сообщить радостную весть), либо уговорить их принять должность, но без зарплаты. Именно так пришлось поступить вашему покорному слуге с незадачливой Мэг Мунн, назначенной в 2005 году министром по делам женщин. Лишь закончив перетасовку, мы поняли, что не укладываемся в бюджет с зарплатами. Поскольку Мэг была нанята последней, пришлось ей работать бесплатно. Кроме того, мы испытывали известную неловкость, объясняя, почему не платим новому министру, в обязанности которой входит следить, чтобы женщинам и мужчинам за одинаковую работу платили одинаково. Порой мы проявляли удивительную изобретательность. Так, в 2004 году в результате наших действий один министр начал получать оклад «кнута», а «кнут» остался без оклада. Разумеется, всякий, кому по карману работать бесплатно — например, Джеффри Робинсон или Шон Вудвард, — работает бесплатно. Одно из основных правил: нельзя назначать человека на должность, пока эта должность не освободилась. Гладко было на бумаге... В 2005 году у нас сложилось впечатление, что Джон Прескотт согласен отказаться от своего Министерства и остаться простым заместителем премьера; как же Прескотт разбушевался, узнав, что Министерство устанавливает машины для печати шрифтом Брайля для его преемника, Дэвида Бланкетта! Прескотт решил остаться в Министерстве любой ценой. Порой люди просят время на размышления; но разве можно продолжать перетасовку, пока они взвешивают «за» и «против»? Тони, например, решил переместить Робина Кука из секретарей Министерства иностранных дел в лидеры Палаты общин; Робин, что вполне объяснимо, пожелал прикинуть на досуге, не лучше ли ему вовсе подать в отставку. А мы? Мы были вынуждены и дальше тасовать должности, не дожидаясь решения Робина.

Понижение в должности — одна из самых трудоемких процедур. В частности, и Робин Кук, и Джек Стро получили заверения лиц, не относящихся к Номеру 10, но пользующихся их доверием, в том, что не будут смещены. Вполне объясним поэтому шок, постигший Робина, когда у Тони в кабинете он узнал, что с Министерством иностранных дел придется распрощаться; то же самое пережил его преемник Джек Стро. Ни Робин, ни Джек не хотели слушать доводов Тони: дескать, вы уже давно на посту, надо бы уступить место, дать шанс другим людям. Впрочем, поразмыслив, ни Робин, ни Джек не стали делать трагедии из новой должности — лидера Палаты общин. СМИ писали, Джек был смещен потому, что огорчил американцев; это неправда.

Макиавелли, кстати, очень одобрял практику понижения министров в должности. Цитирую: «Венецианцы заблуждаются, полагая, что гражданин, имеющий государственный пост, почтет себя оскорбленным, будь ему предложен пост иной, низший, и отказ его от такового воспринимается государством как должное». Макиавелли считает, что индивидуум должен считать такую замену честью, государство же остается к ней нейтральным, ибо «Республика, исходя из опыта, совершенно справедливо уповает более на гражданина, коего сместила с высшей должности в низшую, нежели на гражданина, что из низших чинов поднялся в высшие». Понятно, что одно дело — рассуждать о благе для государства, проистекающем из одного отдельно взятого понижения в должности, и совсем другое — убеждать в этом благе министра, которого понижение непосредственно касается.

Увольнять лучше вечером накануне перетасовки — так по крайней мере пострадавший министр избегнет унизительного шествия по Даунинг-стрит под вспышками фотокамер; иными словами, шествия к собственному увольнению. Сообщать об увольнении желательно в премьерском кабинете Вестминстерского дворца, чтобы пресса не зафиксировала начала процесса. Нужно дать министру возможность уйти с достоинством, а содержание традиционных писем должно указывать на запланированность такого ухода. Иной министр еще до перетасовки шепнет, что рад бы уйти из правительства и только поджидает удобного момента. А то в прессе проскользнет информация, что министру N грозит увольнение, и N, убежденный в неминуемости освобождения от должности, решает сам подать в отставку. Я бы не советовал безоговорочно верить подобным статьям. В 2004 году они внушили Эндрю Смиту мысль, что его хотят уволить; Эндрю явился к Тони и попросил разрешения заранее подать в отставку. Тони вовсе не планировал его увольнять, но просьбу уважил, ведь никогда не помешает освободить место, чтобы дать развернуться другим.

Иногда министры затевают игру в прятки — надеются, что премьеру в конце концов надоест их искать и вопрос увольнения отпадет сам собой. Это весьма удобно — о дате перетасовки вслух не объявляют, она вообще считается засекреченной — так почему бы на этот период не поехать куда-нибудь в Анды для занятий альпинизмом или в Новую Гвинею расследовать те или иные обстоятельства. Найджел Гриффитс, например, разработал эффективную тактику выживания в правительстве. В 2005 году ему грозила отставка. Мы не сумели его найти и решили уволить заочно, однако на выручку Найджелу, как всегда, поспешил Гордон. В последнюю минуту он уломал Тони не увольнять Найджела, а дать ему другую должность. Оклады и должности были уже распределены, и пришлось измышлять для Найджела новую должность — лидер кабинета Палаты общин. Оклада ему не досталось. Кажется, это его не волновало. Впрочем, два года спустя Найджел все равно ушел в отставку из-за несогласия с решением правительства взять на вооружение подводные лодки с ракетами системы «Трайдент». Найджел объявил, что как раз направлялся на Даунинг-стрит с целью передать прошение об отставке, поэтому я сразу распорядился не пускать его. Джек Стро, непосредственный начальник Найджела, позвонил мне и предупредил: мешать Найджелу — себе дороже. При нем будет агент, они все равно пройдут через черный ход. Я внял — правда, не питая иллюзий по поводу дальнейших событий. Как и предполагалось, Найджел позаботился о том, чтобы вручение швейцару прошения об отставке сопровождалось вспышками фотокамер; также он дал интервью на фоне двери с номером «10».

Некоторые министры отчаянно цепляются за свои кресла. В 2005 году Тони позвонил Джеффу Хуну с целью сообщить, что его смещают с должности министра обороны после шести лет работы. Тони, конечно, предполагал, что разговор будет не из легких, однако категорический отказ Хуна от отставки и настоятельное требование о личной встрече немало его озадачили. С глазу же на глаз Хун умудрился убедить Тони оставить свою особу в правительстве — и сделался министром по делам Европы. Джефф вообразил, что в новой должности имеет все полномочия министра Кабинета, о чем не преминул сообщить прессе. Новая должность Хуна очень расстроила Маргарет Беккет, одновременно с ним назначенную главой внешнеполитического ведомства (прежде она руководила Министерством окружающей среды — и Хуну никогда не симпатизировала). На урегулирование ситуации нам потребовалось несколько месяцев.

Увольнение — событие крайне неприятное; разные люди реагируют на него по-разному. Я часто наблюдал процесс выдачи скверной новости. Тони терпеть не мог увольнять и всегда старался побыстрее покончить с этим делом. Вокруг да около он не ходил. «Сказать такое непросто, но вы должны понять. Видите ли, вам придется освободить должность». Кое-кто в ответ выдавал леденящие кровь угрозы; например, так поступил Айвор Ричард, когда его снимали с должности лидера Палаты лордов. Кое-кто демонстрировал зловещую покорность судьбе; например, в 2003 году Ник Браун пообещал Тони поддерживать его с задней скамьи, как раньше поддерживал в правительстве; именно этой, заднескамеечной поддержки мы и боялись. Крис Смит, смещенный в 2001 году, сказал, что справится с разочарованием, и действительно вел себя очень достойно. Отдельные министры, услыхав об увольнении, рыдают; таких приходится утешать; иные пытаются торговаться. Бывает, министры являются к Тони, полагая, что их сейчас повысят; сообщение об увольнении ввергает их в ужас. Барбара Рош, позднее ставшая сторонницей Гордона, буквально вскипела. Тони пришлось выслушать, что она рассчитывала на повышение до члена Кабинета, а не на увольнение. Впрочем, большинство министров вполне профессионально сохраняют лицо, хотя увольнение, конечно, их не радует. Джек Каннингем принял известие с достоинством; Гарриэт Харман в 1998 году держалась превосходно, ничем не выдала разочарования и попросила Тони написать от руки записку для ее дочери, чтобы та не сомневалась — мама уволена отнюдь не по причине некомпетентности.

Увольнение в политике всегда болезненнее, чем в любой другой сфере. Приходится убеждать увольняемого, что дело вовсе не в недостатке заслуг — просто нужно дать шанс другим людям. Увольняемый не верит, обижается, что естественно. Вот только обиды нам не нужны. Ведь в частном секторе как? Уволили и забыли, никаких проблем от человека не будет. Не то в политике. Уволенный остается в заднем ряду и имеет все возможности сделать премьерскую жизнь невыносимой, для чего примыкает к соперникам премьера, метящим на его место. Уверен: редкий генеральный директор успешно руководил бы компанией, если бы все им уволенные оставались в совете директоров. В политике же «удельный вес» уволенных накапливается и в конце концов превышает «удельный вес» сторонников премьера в Палате общин. Если же принять во внимание всех, кто слишком стар или слишком слаб рассудком, чтобы быть министром; всех идеологических противников, вроде группы социалистической кампании в лейбористской партии или «негодяев» в консервативной партии; а также всех, на кого в прошлом смотрели сверху вниз, то людей, надеющихся на продвижение со стороны премьер-министра, можно будет пересчитать по пальцам. Премьеру, в свою очередь, больше нечего им предложить. В тот момент, когда число «смещенных» превысит число «назначенных», премьеру следует задуматься о своей дальнейшей деятельности, вне премьерского кресла. Именно это несложное уравнение стояло за отставкой Маргарет Тэтчер и позднее — Тони Блэра.

Назначать на должность куда приятнее, но и этот процесс сопряжен с трудностями. Назначение часто является полной неожиданностью для назначаемого. Джек Стро, в 2001-м услышав о том, что Тони дает ему пост министра иностранных дел, едва чувств не лишился. Новоиспеченный министр не всегда в восторге от своей должности. Например, Дэвид Милибанд отнюдь не прыгал от радости, получив назначение в члены Кабинета. В первый раз, в 2005 году, Милибанд не жаждал стать заместителем Джона Прескотта, тогдашнего главы Министерства местного самоуправления. На самом деле Милибанду была предоставлена прекрасная возможность показать себя, ибо Прескотт быстро отодвинулся на задний план. В 2006 году Тони сделал Дэвида главой Министерства продовольствия, окружающей среды и сельского хозяйства; Дэвид опять кривился — дескать, почему он должен иметь дело с «вонючими коровами»? Помню, как я его уламывал; говорил, что такого случая утереть нос Дэвиду Кэмерону в вопросах окружающей среды больше не будет. Впрочем, на этом посту Милибанд показал себя очень ответственным человеком. Католичка Рут Келли беспокоилась, как бы ее религиозные убеждения не стали препятствием для исполнения обязанностей министра образования. Тони пришлось убеждать ее в обратном.

Порой премьер-министры в последний момент отменяют назначение. В 2006 году мы надумали заменить министра иностранных дел Джека Стро министром внутренних дел Чарльзом Кларком; однако в течение нескольких недель, что предшествовали перетасовке, Министерство внутренних дел трясло из-за того, что Кларк выпустил из британских тюрем заключенных-иностранцев без дальнейшей их депортации. Репутация Кларка сильно пострадала. Кларк хорохорился — а все же кризис больно по нему ударил. Тони решил, что в свете событий с заключенными, МИД — не для Кларка; я придерживался противоположного мнения. Об отмене назначения Кларку сообщили, предложили взамен Министерство торговли и промышленности; он отказался, предпочел влиться в ряды заднескамеечников. Растаяли наши надежды сделать из Кларка мощный противовес Гордону Брауну. Однако МИДу по-прежнему требовался руководитель. Мы склонялись к кандидатуре Дэвида Милибанда, но в конце концов решили, что он слишком молод и неопытен для такой должности. Назначь мы его в тот момент министром иностранных дел — и он стал бы мишенью для машины смерти по имени Гордон Браун. Вот и пришлось остановиться на кандидатуре Маргарет Беккет.

Что касается назначений младших министров, этот процесс сравним с массовым производством. На линии у работника коммутатора висят пять-шесть человек одновременно; их по очереди соединяют с премьером. Задача личного секретаря премьера — подсунуть ему нужную бумажку, чтобы не вышло путаницы с должностями. Помню, из «логова» периодически доносились крики: мол, это что еще за должность, отродясь о такой не слышал; если же назначаемые задавали вопросы, стандартный ответ был: «Мы свяжемся с вами позднее и обсудим детали». Когда все охвачены, личный секретарь звонит непременному секретарю и в личный кабинет соответствующего министерства и сообщает, кто там теперь министром; дескать, пришлите министерский автомобиль. Помню, когда Тони еще совсем недолго пробыл в премьерском кресле, работник коммутатора ошибся, соединил его не с тем человеком. Мы намеревались назначить Бернарда Донохью, бывшего советника Гаролвда Уилсона, в Министерство сельского хозяйства, рыбоводства и пищевой промышленности. А на проводе оказался Брайан Донохью, шотландец, член Парламента, которому никакое назначение не грозило, по крайней мере от нас. К счастью, Тони узнал Брайана по голосу и безо всяких предложений спросил, что он думает о политической ситуации. Брайан Донохью, разогнавшийся было, да остановленный премьером, изложил свои ценные соображения, после чего Тони повесил трубку. Позднее мы узнали, что Брайан очень горд и даже хвастался коллегам: вот, дескать, перетасовка в разгаре, а премьер нашел время обсуждать с ним, Брайаном, политические вопросы.

В спешке и суете ошибки неизбежны. В мае 2003 года мы сделали младшим министром Криса Муллина — заменили им министра, ушедшего в отставку в связи с событиями в Ираке. Мы совсем забыли, что Крис также выступал против войны; главный «кнут» освежил нашу память, но поздновато — Крис уже получил должность. Впрочем, судя по блестяще написанным мемуарам Криса, он был не в восторге от должности; иными словами, мы нашли ему подходящее наказание.

Чтобы перетасовка ни при каких обстоятельствах не казалась медом, министры Кабинета далеко не всегда соглашаются с кандидатурами младших министров, предлагаемыми премьером. Порой имеют место напряженные переговоры. Например, в 1999 году Робин Кук не сразу принял Кита Ваза и Кима Хауэллса в качестве младших министров МИДа. Мы его уломали, предложив место рядом с Тони, Гордоном и лидерами либерал-демократов и тори на открытии кампании «Британия в Европе». Кук подозревал, что мы пытаемся передать вопросы, связанные с Европой, секретариату Парламента; надо отметить, что это — вечный ночной кошмар Министерства иностранных дел. В 2005 году Рут Келли сначала отказывалась принять Эндрю Адониса, назначенного к ней в Министерство образования младшим министром. Поскольку мы прочили Адониса на ее место, Тони продолжал настаивать, и Рут уступила.

Разумеется, труднее всего было договариваться с Гордоном. Начиная с 2000 года Тони практически в каждой перетасовке планировал смещение браунитов Дона Примароло и Майкла Уиллса, Гордон же всякий раз требовал их восстановления в должностях, и всякий раз Тони уступал. Переговоры о смещении/восстановлении других служащих проходили еще тяжелее. В 2001 году мы хотели уволить разом Ника Брауна и Эндрю Смита; всласть поистерив, Гордон согласился пожертвовать Ником Брауном с условием, что Эндрю Смит останется. После выборов 2005 года Гордон не делал тайны из своего желания взять на работу в правительство новоиспеченного члена Парламента Эда Боллса. Тони был к этому не готов. Весь январь 2006 Гордон спал и видел Эда главным секретарем Казначейства; впрочем, у него духу не хватало попросить об этом напрямую — он лишь выдавал обтекаемые фразы вроде: «Зачем нанимать пустышек, когда вокруг столько талантливых и полезных для Кабинета людей?» Тони предложил кандидатуру Джона Хаттона. Гордон отказался. Тони предложил Джона Денхама. И его Гордон отверг. Тони упирал на профессионализм Хаттона и Денхама. Отчаялся. Предложил Деса Брауна. Гордон о нем и слышать не хотел. Тогда Тони задал конкретный вопрос — кто, по мнению Гордона, годится на эту должность — чем застал Канцлера врасплох. Спрашивал он зря — надо было поступать по собственному усмотрению. Гордон успел обещать должность Эду Боллсу; он не мог одобрить другого кандидата, поскольку боялся. Лучше всего было бы, если бы назначение состоялось без его ведома, а значит, и без его ответственности.

Конечно, процессу министерских назначений изрядно недостает рационализма — но ведь это политика, здесь гладко не бывает. Пляшешь от рекомендации главного «кнута» — дескать, такой-то и такой-то персонаж хорошо проявил себя в Палате, поддерживает все начинания правительства. Самым прилежным заседателем среди членов Парламента — а значит, и самым осведомленным — был Деннис Скиннер. Прибавьте сюда выданные в частном порядке советы госчиновников — какой министр лучше справляется в департаменте, а кто не в состоянии двух слов связать. Порой мне казалось, что совета следует спрашивать у министерских шоферов, ведь каждый из них «раскусывает» своего министра куда быстрее, чем непременный секретарь. Однажды меня вез на заседание шофер Пола Мерфи; было это в 2005 году, вскоре после того, как Мерфи покинул пост секретаря по делам Северной Ирландии. Шофер с большим почтением отзывался о своем недавнем боссе; увы — восстанавливать Мерфи в должности было уже поздно. Госчиновники также сообщают, сколько должностей требуется каждому из министерств. Практически все госчиновники сходятся во мнении, что министров могло бы быть и поменьше; министры, дескать, только под ногами путаются, эффективность работы снижают (за исключением министров — членов Палаты лордов — этих маловато, они нужны для ведения департаментских дел). Чему всегда удивляется новоиспеченное правительство, так это обязательной проверке министров на благонадежность. Секьюрити просматривают файлы и папки, затем является секретарь Кабинета и сообщает, что не обнаружено «никаких явных дефектов или иных обстоятельств, несущих потенциальную угрозу национальной безопасности». Надо сказать, что «дефекты и иные обстоятельства» обнаруживаются крайне редко. Наконец, чертится таблица, где указаны все правительственные должности и оставлены пробелы для уволенных и смещенных, а также для кандидатов на замену.

Укомплектовать первое правительство сравнительно легко, ведь должности вакантны; однако после большой перетасовки уже существующего правительства задача становится дьявольски сложной. Хаос воцаряется вследствие одной-единственной замены в одном-единственном министерстве. Премьер-министр имеет тенденцию в последнюю минуту предлагать какую-нибудь эксцентричную идею, от которой все летит в тартарары. В 1999 году Тони внезапно предложил вернуть в правительство Питера Мандельсона заместителем Мо Моулем по делам Северной Ирландии; позднее выяснилось, что идею ему подала Мо собственной персоной.

Перетасовки ничего общего не имеют с оптимизацией человеческих ресурсов, ибо задача премьер-министра — добиться политического равновесия в будущем правительстве. Если взять на работу исключительно собственных сторонников, остальным это не понравится. Если слишком легко обходить вниманием «своих», они станут возмущаться. Увольнять тоже надо с оглядкой. Уволишь слишком много врагов — они сплотятся против тебя на задних рядах. Порой лучше, когда враг находится в «шатре», чем за его пределами. В1999 году Тони не уволил Ника Брауна, руководствуясь в том числе этим соображением. С другой стороны, не следует поощрять заговорщиков, иначе они вообразят, будто лучший способ сохранить за собой должность — это покушаться на лидерство. Нельзя забывать и о балансе поколений. Слишком активное групповое продвижение сотрудников, принятых в 2001 или, допустим, в 2005 году, может вызвать у предыдущих поколений, верой и правдой служивших в оппозиции, чувство, что работа им вообще не светит; в результате они возьмутся критиковать правительство. Точно так же молодые члены Парламента занервничают, если министры старшего возраста будут засиживаться на своих постах.

Ситуация заметно усложняется, если ваш соперник имеет привычку в день перетасовки обзванивать обойденных и выражать соболезнования: дескать, ума не приложу, почему вас уволили. Подтекст понятен: вы вернетесь в правительство, как только я стану премьером. В горькую минуту на такие посулы ведутся даже самые здравомыслящие люди. Гордон всегда требовал слова по поводу того или иного назначения — а после утверждал, что с ним не посоветовались. Стоит ли говорить, что труднее всего уравновесить было этих двоих — Гордона и Тони? В 2005 году, едва закончилась выборная кампания (а с ней и «любовь на высшем уровне»), Гордонова команда, по нашим подозрениям, выдала СМИ предварительный список членов нового правительства, который Тони уже показывал Гордону. Узнав позднее, что Тони в этом списке кое-что поменял, Гордон пришел в ярость. Пытаясь вернуть былую недолгую гармонию в отношениях, Тони предложил Гордону список должностей. Гордон отказался, а газеты написали, что с ним «не посоветовались».

Уильям Хейг, будучи лидером консерваторов, высказался в том смысле, что в делах перетасовок Блэру следовало бы проявлять больше жесткости и даже беспощадности; поразительно точная формулировка. Тони не был лишен жесткости — иначе из него не вышло бы политического лидера; в 2003 году он даже уволил своего старого наставника, Дерри Ирвина. Но в общем и целом, если касаться лишь вопроса перетасовок, Тони был слишком добрым человеком, чтобы намеренно причинять боль своим коллегам; вдобавок отличался слишком большой готовностью прислушиваться к мольбам тех, кто предпринимал попытки спасти министров, принадлежащих к соответствующим политическим лагерям в партии. Салли Морган, координатор премьерской канцелярии, без конца подстрекала Тони к крутым мерам. Тони прозвал ее «Мадам Дефарж», в честь диккенсовской героини, которая продолжала вязать, не обращая внимания на дьявольский механизм. Однако Салли Морган была права. Миф о «ночи длинных ножей», уничтожившей Гарольда Макмиллана как политика, мифом и является, несмотря на крайне неблагоприятные отзывы, что появились в прессе на следующий день после перетасовки. Премьер-министру не следует опасаться, что в процессе перетасовки будет уволено слишком много старых или нанято слишком много молодых одаренных сотрудников; даже риск нажить врагов среди заднескамеечников не перевешивает политической важности таких действий. Если в его кабинете с талантами недобор, премьер так и так проиграет, если же правительство окажется эффективным, популярность премьера отобьет у заднескамеечников всякое желание смещать его.

По мнению комментаторов, министров следует подольше держать в их министерствах, а не менять местами — тогда они и опыта наберутся, и реформы до конца доведут. В большинстве случаев это справедливо — конечно, если речь не идет о министрах, которым из политических соображений надо находиться в правительстве; впрочем, ущерб от их действий можно минимизировать посредством перетасовок. На деле выходит, что продолжительность пребывания среднестатистического министра в Министерстве не слишком отличается от таковой у среднестатистического руководителя крупной корпорации. Случается, министров увольняют из-за скандалов; приходится искать им замену, причем быстро. В таких ситуациях смещаются и другие министры, к скандалу непричастные. Мини-перетасовки обычно связаны с уходом в отставку. Если так, действовать надо оперативно, то есть производить замену в течение нескольких часов — иными словами, демонстрировать жизнеспособность правительства.

Неожиданный уход в отставку почти всегда является результатом скандала; впрочем, причиной бывает и непосильная нагрузка на работе. В марте 2002 года к Тони явилась Эстель Моррис и сообщила, что должность министра образования ей не по силам. Тони уговорил ее остаться. Тем не менее откровенность Эстель произвела впечатление, ведь политики редко страдают недостатком самоуверенности. В октябре Эстель вернулась к теме — сказала, что действительно хочет уйти с должности, и предложила поменять ее местами с Дэвидом Милибандом, который был ее замом. Саму Эстель вполне устраивала должность младшего министра. Тони дал ей возможность еще раз все тщательно взвесить. Решение осталось неизменным, и министром образования был назначен Чарльз Кларк. Вывод: раз уж министр лишился уверенности в своих силах, не во власти премьера ему эту уверенность возвратить.

Не обходится и без эксцессов. Так, в 2004 году Дэвид Бланкетт, тогдашний министр внутренних дел, сильно запутавшийся с электронными паспортами, боролся за продолжение своей политической карьеры. Первые тревожные звоночки послышались ближе к ленчу. К Тони явился Эндрю Тёрнбулл и сообщил, что Алан Бадц, ведший расследование по делу о паспортах, раскопал нечто неожиданное. Сам Дэвид вошел к Тони через черный ход и взмолился о «последнем шансе». Тони дал ему время, Дэвид поспешил на запланированное совещание специального комитета. Увы, председатель объявил об отставке Дэвида и закрыл совещание. Новости показывали по телеканалу «Скай». Дэвиду ничего не оставалось, кроме как вернуться в Номер 10 и подать в отставку.

Всех уволенных министров Тони приглашал к себе — для обсуждения, чем еще они могут быть ему полезны. Делал он это с целью смягчить последствия удара и обнадежить — но, увы, не чувствовал меры. Уволенному казалось, что Тони припас для него судьбоносную роль, что только и ждет согласия. Даже Чарльз Кеннеди попался на эту удочку. Тони позвонил ему, выразил соболезнования в связи с отставкой (Чарльз был лидером либеральных демократов) и сказал, что имеет на него виды. Чарльз некоторое время звонил мне, но вскоре понял, что за словами Тони о «видах» конкретной работы не стояло. Перед каждой повторной встречей Тони с уволенными им министрами нам приходилось скрести по сусекам — не найдется ли местечка члена какой-нибудь специальной комиссии или дипломатического представителя. Впрочем, секретарь Кабинета наших уловок не жаловал, ни персонала, ни средств не выделял, ибо считал, что мы раздуваем штат министров. Многие уволенные мечтали стать посланниками; нам даже удалось кое-кого отправить за границу, даром что Министерство иностранных дел отнюдь не жаждало следовать примеру госдепартамента США, где теплые местечки посланников заняты партийными донорами и «кормильцами». Поэтому непременный секретарь Министерства иностранных дел и по делам Содружества весьма резонно отказывался взять на работу более двух бывших министров.

Когда о перетасовках начинают писать СМИ, премьер оказывается в положении, вполне подходящем под определение «уловка-22». Ибо прогнозы насчет перестановок в правительстве — один из самых легких способов заполнить газетную полосу; легче писать только о компьютерных разработках да о секретных службах. В обоих случаях журналисты совершенно уверены: ни единая написанная ими строчка не будет ни подтверждена, ни опровергнута, а значит, не предстанет не соответствующей действительности. Можно выдвигать самые безумные гипотезы и не сомневаться: Номера 10 хватит лишь на заявление «Мы не комментируем сообщения о перестановках в правительстве». Если же Номер 10 вздумает отрицать написанное, журналисты станут выдвигать гипотезу за гипотезой, пока по молчанию не поймут: эта — правильная. Неудивительно, что они дают волю воображению, когда же перетасовка происходит в действительности и шаги премьер-министра оказываются вовсе не те, что предрекали журналисты, они просто заявляют—мол, премьер предпринял контрперетасовку. Ошибочность предсказания у них объясняется тем, что «в последнюю минуту премьер был вынужден внести изменения». А что премьер и в мыслях не имел расклада, предложенного СМИ, что все шаги планировались месяцами, к делу совершенно не относится. Убеждать журналистов, что они были не правы, — занятие неблагодарное. Таким образом, состряпанная СМИ история становится реальностью, а реальность — ложью. Мудрого премьера домыслы прессы не волнуют — все равно он, а не пресса, всегда выходит победителем. Куда полезнее сосредоточиться на сути дела — тогда, если новое правительство окажется успешным, премьер как раз и будет смеяться последним.

В таком же переплете премьер оказывается, когда производит изменения в органах управления. Мы дважды пытались расчленить МВД с целью создать Министерство юстиции; кое-чего добиться удалось лишь с третьей попытки. В первый раз мы планировали разделить МВД на два органа — один пусть занимается криминалом, другой — всем остальным. О наших замыслах пронюхал Дэвид Бланкетт — и сделал их достоянием прессы. Во второй раз мы предложили переместить суды в ведомство МВД, и Дэвид Бланкетт поддержал идею. В июне 2001 года мы пригласили на Даунинг-стрит четырех старших судей, которые встретили наше начинание в штыки, аргумент же привели следующий: подобные действия поставят под сомнение их независимость от департамента, ответственного также за другие правоприменения. И не важно, что система действует во многих демократических странах. В 2005 году мы наконец встряхнули закоснелое

Казначейство, вотчину лорда-канцлера — и что же? Пресса не замедлила назвать наши действия непродуманными, а Палата лордов провалила-таки часть реформы. Мы снова столкнулись с «поправкой-22». Обсуждать запланированную реформу с министерствами — значит рисковать утечкой информации в оппозицию, в результате чего последняя получает шанс сплотиться и не дать реформе ходу. Преподнести реформу как сюрприз — значит прочесть и выслушать обвинения в «сырости» деталей. Таким образом, лучший образ действий для мудрого министра — сконцентрироваться на сути реформ, ибо они планируются на долгий срок, а неблагоприятные отзывы о «неосмотрительности» промелькнут в газетах — и забудутся.

Часто говорят о скрытых издержках реформ органов управления; замечание совершенно справедливо. Поэтому браться за такие реформы нужно лишь при уверенности, что затраты окупятся сторицей. Поразительно, сколько времени требуется Министерству на обдумывание своего нового названия или разработку фирменного бланка и сколько ресурсов обычно задействуется на слияние двух разных культур и шкал заработной платы. Наглядный пример — слияние нами Министерства сельского хозяйства, рыбоводства и пищевой промышленности с Министерством окружающей среды в новый орган — Министерство окружающей среды, пищевых продуктов и сельского хозяйства. Зарплаты в исходных министерствах были вдвое ниже зарплат в полученном Министерстве — вот и аргумент против каких бы то ни было изменений. А изменения порой необходимы. Не существует единственно правильного рецепта разделения задач правительства. В свое время нам не удалось слить департаменты по делам Северной Ирландии, Шотландии и Уэльса в один департамент по конституционным делам. Мудрый премьер берется за подобные рационализаторские проекты, находясь в зените — да и то с оглядкой на националистические партии с их особыми заявлениями, даром что отдельные госсекретари от такого слияния не надорвутся.

При формировании правительства в 1997 году мы столкнулись с проблемой нехватки талантливых людей. А чему удивляться после восемнадцати лет в оппозиции? Хороша карьера для амбициозного молодого политика — стать членом Парламента от лейбористов. Сейчас такой же дефицит талантов испытывают консерваторы, тринадцать лет прозябавшие в оппозиции. Политики активизируются в преддверии победы, но даже тогда механизм работы партийных систем изрядно затрудняет талантам мягкую посадку в Парламенте. Те же, кто удачно приземлился, должны сперва отсидеть положенный срок на задних скамьях — только по прошествии этого срока можно стать министром. Слишком быстрое продвижение неизменно вызывает нехорошую зависть коллег, каковая зависть не способствует расцвету политической карьеры. Самое разумное в ситуации с недостатком талантливых людей — отменить условие, согласно которому министрами назначаются исключительно члены Парламента. Премьеру нет резона ограничивать территорию поиска талантов парламентскими скамьями, ибо в этом случае речь идет о каких-нибудь трех сотнях потенциальных кандидатов. В большинстве стран министром может стать любой гражданин, вне зависимости от наличия статуса народного избранника. Правда, во Франции депутат, чтобы стать министром, должен уйти в отставку из Ассамблеи. Разумеется, в Соединенном Королевстве министры должны быть подотчетны Палате, формируемой по результатам демократических выборов, однако это потребует всего лишь изменения правил, с тем чтобы аутсайдеры могли отвечать на запросы, участвовать в дебатах и иметь право голоса в продвижении законопроектов. Если же позволить делать из аутсайдеров министров Палаты лордов, проблема не рассосется, поскольку там речь не идет о подотчетности демократическому выборному органу, а значит, министров нельзя обременять важными для государства функциями.

Разумеется, Парламент, это последнее «закрытое для чужаков предприятие», отчаянно сопротивляется подобным переменам. Однако члены Парламента лишь выиграют, если получат возможность иной карьеры, отличной от упований на портфель младшего министра. Их целью должны бы стать престижные и хорошо оплачиваемые должности председателей специальных комитетов — людей с реальной властью над министрами и чиновниками, каковая власть проявляется, например, в проведении слушаний с целью ратифицировать назначение; кстати, это — одно из полномочий американского Сената. Будь такая альтернативная карьерная дорожка в наличии, члены Парламента, пожалуй, с большей охотой допускали бы аутсайдеров до министерских постов.

Противники данного нововведения упирают обычно на тот факт, что министры-неполитики потому и пошли в политику, что не добились успехов в своих первоначальных сферах. Тут, конечно, не без исключений, но в целом ширина пропасти между двумя культурами — бизнесом и политикой — не позволяет навести мост ни с одной, ни с другой стороны. Помню, Дэвид Саймон, бывший глава компании «Бритиш Петролеум», проработав один год в Министерстве торговли с Маргарет Беккет, признавался: мол, в толк не возьму, чем она целыми днями занимается. Многие аутсайдеры с непривычки буквально «тонут»; не понимают, наивные, смысла парламентской деятельности. Кстати, это аргумент в большей степени — против министров-технократов, нежели аутсайдеров как таковых. При назначении на министерские посты премьеру нет никаких причин отдавать предпочтение матерым политикам перед преданными аутсайдерами. От этих последних, однако, требуется наравне в любым членом Парламента владеть секретами успеха в Вестминстере. Пожалуй, им под силу даже изменить весь уклад Палаты общин — закрытого правительственного органа.

По всей видимости, последствия лейбористской недисциплинированности 70-х и 80-х годов слишком глубоко запали нам в душу. Этим объясняется стремление держать правительство под жестким контролем. Без сомнения, очень важно, кто председательствует специальным комитетом, однако в обычных условиях значение личности руководителя снижается. После выборов 2001 года мы совершенно напрасно препятствовали повторному избранию Гвинет Данвуди и Дональда Андерсона председателями комитетов по транспорту и внешней политике соответственно. Еще большей нашей ошибкой стала попытка 1999 года не дать Кену Ливингстону участвовать в выборах мэра от лейбористов. Ему суждено было победить, а в новом статусе он никакой угрозы для национальной партии не представлял. Если бы Кен наломал дров, тогда, пожалуй, это бы и на нас отразилось не лучшим об: разом, но он в основном поступал разумно. Также мы потерпели фиаско, возвращая Кена в лоно партии. Вывод: лидер, претендующий на эпитет «мудрый», не должен разбрасываться людьми; лучше по мере сил контролировать события, имеющие реальное значение, чем пожинать плоды решительного неприятия любой оппозицией.

Жесткие дисциплинарные меры в Палате общин, как правило, приводят к обратному результату. Угрозы физической расправы и шантаж (милые сердцу главного «кнута» правительства, героя романа Майкла Доббса) в большинстве случаев вызывают «встречный пожар», даром что в известных пределах применяются по сей день. Неплохо действует угроза сместить «кнута»; впрочем, на деле это почти никогда не происходит. Нас неоднократно подстрекали забрать нашего «кнута» от непокорных членов Парламента, однако мы не хотели повторять ошибку Джона Мэйджора, ту самую, из-за которой его противники-евроскептики превратились в мучеников. В 2004 году мы решили исключить Клэр Шорт за разглашение разведданных, к которым она как министр имела доступ — да вовремя спохватились: наши действия дали бы ей вожделенную публичность. Нашим попыткам призвать Шорт к порядку отнюдь не способствовало обещание Гордона сделать Шорт министром образования, едва он сам станет премьером.

Однако истинная проверка для лидера — это мятеж. В лейбористской партии имеется около двух десятков вечных мятежников — представителей группы социалистической кампании и их эксцентричных сторонников. К счастью, нас — подавляющее большинство, и нам не приходится слишком волноваться, но с течением времени, по мере проведения сложных законопроектов и прочего, столкновение с мятежниками в Палате общин становится неизбежным. В 2003 году, когда мы учреждали фондовые больницы, число несогласных выросло до восьмидесяти человек; ситуация стала угрожающей. Алан Милбурн заявил о намерении уйти в отставку с поста министра здравоохранения, если законопроект не будет принят; правда, мы все-таки победили. Зато налог на наставничество и закон о задержании на срок до 90 дней были встречены буквально в штыки. В своем кабинете в Палате общин Тони проводил длительные личные беседы по отдельности с каждым из тех несогласных, кого рассчитывал склонить на свою сторону. Что ни говорите, а лестное внимание к своей персоне, убедительные аргументы или простой призыв поддержать родную партию иногда действуют. В каждом из трех случаев маячила теневая «кнутовая организация», возглавляемая Ником Брауном и Джорджем Мали, под патронажем Гордона Брауна. Эти трое весьма успешно «строили» непокорных членов парламентской лейбористской партии и были непробиваемы для личного внимания Тони. Гордон, когда хотел, мог привести их в чувство, но порой настолько отпускал поводья, что они мало праздновали даже изменение его собственного мнения, если таковое изменение случалось не в срок.

Время от времени даже очень сильному лидеру приходится уступать своей парламентской партии. Например, лейбористы долго поддерживали запрет на охоту, ибо последняя представляется им этаким символом классового неравенства. Тони не имел ни малейшего желания проводить столь далекий от либерализма законопроект, но единственное, что смог сделать, — это отложить его, а не отбраковать, как хотелось бы. К счастью, в первые годы нашего правления не прошел ни один проект членов Парламента, касающийся запрета на охоту; правда, уже к сентябрю 1999 года стало ясно — бездействовать нельзя. В июле Тони предложил провести референдумы в графствах — идея не нашла поддержки ни у одной из сторон. В том же июле 1999 года на Парламентской площади имел место многолюдный митинг. Выступали, причем весьма агрессивно, против запрета на лисью охоту. Я как раз возвращался с заседания в Палате общин, решил срезать путь. Едва оказавшись в гуще валлийских фермеров, возбужденных спиртными напитками, я был замечен корреспондентом Четвертого канала Элинор Гудмен, которая со своей командой снимала митинг. Элинор Гудмен — заядлая охотница и противница запрета; она закричала мне в лицо нечто вроде: «Сколько дадите, чтобы я не сообщала толпе, кто вы такой есть?» Фермеры стали проявлять нездоровый интерес к моей персоне, я ускорил шаг, выбрался на просвет и скрылся в Номере 10.

Наконец, в июне 2003 года, «кнуты» дали Тони понять: парламентская лейбористская партия не потерпит дальнейших колебаний — словом, нужно принять правительственный законопроект. До голосования дело дошло в 2004 году; Тони решил, что нам следует настаивать на двухгодичной отсрочке. Если же члены Парламента отсрочку не примут, мы вовсе откажемся от закона. Ответственность за урегулирование вопроса нес Алун Майкл, этакий кладезь идей, предлагавший, в частности, разрешить охоту с собаками на крыс и запретить — на лис. Лично мне больше всего нравилась идея самого Тони. Он предложил оснастить каждую охотничью собаку электронным ошейником, с тем чтобы сразу, как только собаки окружат лису, можно было пустить по ошейникам легкий электрический разряд. Таким образом, собаки не загрызут лису, а тут подоспеют егери на квадроциклах и безболезненно застрелят животное из ружей.

Вообще Тони постоянно генерировал идеи выхода из этого затруднительного положения. Когда в замке Лидс имели место переговоры о будущем Северной Ирландии (2004), в перерывах между заседаниями Тони под руку со мной нервно мерил шагами замковые лужайки — из головы у него не шла охота на лис. То и дело он отсылал меня к Джону Джексону, главе Сельского альянса, с предложениями разнообразных компромиссных решений. Впрочем, главный «кнут-администратор» Хилари Армстронг ясно дала понять: или учреждение фондовых больниц, или блокирование запрета охоты на лис — выбирайте что-нибудь одно, два проекта сразу не пройдут. Лейбористы — члены Парламента — предпочитали запрет. Последняя наша надежда была на суды — что они будут препятствовать полицейскому преследованию охотников, но в феврале 2005 года рухнула и она. Кончилось все компромиссом вполне в британском духе. Мы сделали вид, что запрещаем охоту, одобрив заведомо неэффективный законопроект. Егери сделали вид, что больше не охотятся, а сами продолжали травить лисиц собаками.

Один из способов подтверждать лидерство — участие в парламентских запросах. Президенты Клинтон и Буш пели Тони об удовольствии, с каким они смотрят по кабельному каналу С-SPAN его выступления; даже отдельные сессии в деталях расхваливали. В начале девяностых, в бытность мою в Вашингтоне, я рекомендовал кабинету Билла Клинтона устраивать аналогичное шоу перед Конгрессом. Говорил, что сессия, аналогичная британским парламентским запросам, изменит самую природу президентства. В частности, персонаж вроде Рейгана не задержался бы на этом посту, если бы был вынужден с ходу отвечать на заковыристые вопросы перед многочисленными сенаторами. Идею обсудили с Томом Фоли, спикером Палаты представителей; Фоли дал понять, что процедура несовместима с принципом разделения властей, заявленным в американской конституции. Таким образом, мое ценное предложение было отметено.

Что же касается удовольствия, получаемого Бушем и Клинтоном от парламентских сессий Тони, объясняется оно фразой «хорошо, что это не у меня». Для премьера парламентский запрос — суровое испытание; привыкнуть к нему невозможно. Гарольда Макмиллана, например, перед походом в Палату общин неизменно тошнило. Тони начинал готовиться еще накануне вечером. На следующее утро, в гостиной квартиры 11, госчиновники и политические назначенцы рассаживались где попало — на подлокотниках диванов и прямо на полу — и корпели над толстенной папкой, этаким фолиантом. Озвучивали свои соображения относительно тематики вопросов лидера оппозиции и других членов Парламента, репетировали ответы. Кстати, в восьми случаях из десяти мы оказывались правы. Тони проводил утро на совещании, собирал министров из всех департаментов с целью прояснить, какая у нас «катастрофа дня», или просил изложить ему это в письменном виде. Он обладал чисто адвокатской способностью впитывать огромные объемы информации, парламентские же сессии являлись эффективным способом прощупать намерения министерств.

Примерно в половине двенадцатого дня мы выходили из Номера 10 и направлялись в Палату общин; тут-то нас и могли поджидать неприятности. Однажды полиция решила отправить нас в Палату длинной дорогой, через Саут-Бэнк, чтобы мы не столкнулись с демонстрацией. Мы зато угодили в пробку, и Тони ужасно разнервничался. Время шло, казалось, мы безнадежно опаздываем. Кстати, я понятия не имею, что бывает, если премьер не является на парламентский запрос. Позднее нас доставляли в полицейской машине, но высаживали во дворе одного из зданий, принадлежащих Палате общин; Тони сломя голову несся через служебные помещения, по подземному ходу, мы едва за ним поспевали. Последние приготовления делались в его кабинете, который сильно смахивал на пещеру; мы в это время переводили дух в приемной. Плохие новости, если таковые обнаруживались, я сообщал Тони лишь после парламентского запроса, чтобы не сбить ему настрой. Он, кстати, был суеверен — нам не дозволялось желать ему удачи ни на входе в Палату общин, ни после, когда мы семенили за ним следом, чтобы из ложи наблюдать дуэль, которая разворачивается у спикерского кресла.

Сессии транслируют по телевидению; каждую из них смотрит примерно миллион человек; впрочем, на премьер-министра этот факт никак не влияет. Обмен остротами в духе Панча и Джуди британцам не по вкусу. Зато перепалки много способствуют вдохновению товарищей по партии, в том числе заднескамеечников. На целую неделю их настроение определяется выступлением лидера. Если премьер парировал лидеру оппозиции удачной остротой, заднескамеечники вскакивают с мест, аплодируют и размахивают повестками дня; если же премьера самого «умыли», заднескамеечники в молчании покидают зал. Похоже на древнеримские гладиаторские бои, когда зрители, поднимая или опуская палец, распоряжались дальнейшей судьбой побежденного бойца. Мудрый лидер в процессе правления приобретает способность смеяться над собой с видимой искренностью — раз уж стал объектом насмешек. Реквизит премьер-министра, правящего в век телевидения, должен в обязательном порядке включать толстую, как у носорога, шкуру (ну или хотя бы объемистую банку с белилами — краску стыда замазывать).

Всякого, кто не бывал на заседаниях Палаты общин, шокируют шумовые залпы, направляемые со скамей оппозиции на премьера, который пытается подняться на ноги после очередного «шуточного» удара; шокируют также выражения, которыми члены Парламента пытаются подсечь беднягу. К середине срока правления Тони стал носить очки, чтобы разбирать спешные и подчас сумбурные записи в своей папке. Он довольно долго не мог свыкнуться с очками, когда же наконец свыкся — Алистер Кэмпбелл устроил целое шоу, якобы раскрывавшее истинную причину публичного ношения очков. Поначалу очки очень пригождались в Палате общин. Тони надевал их, собираясь отвечать на парламентские запросы; расшифровывая с помощью очков свои и наши каракули, он, разумеется, не мог видеть кривящихся физиономий членов Парламента. Помимо очков, имеется еще одна уловка, а именно: прислушиваться к диким выкрикам оппозиционеров или даже в крайнем случае сделать вид, что ослышался, — с целью вывернуть выкрики наизнанку. Именно так Тони поступил в Европе; прием сработал. Тони задал консерваторам риторический вопрос: какая еще страна разделяет их мнение. Обитатели передних скамей оппозиции поджали губы, но какой-то незадачливый заднескамеечник-тори завопил (пожалуй, неожиданно для самого себя): «Norway». Что дало Тони возможность с презрением взглянуть на вопившего и заметить ему, что Норвегия даже не состоит в ЕС.

Став лидером консерваторов, Дэвид Кэмерон заявил, что намерен практиковать новый подход, иными словами, вместо обычной политической пантомимы будет задавать серьезные вопросы. При подготовке к первой же кэмероновской сессии, в декабре 2005 года, мы успешно вычислили вопросы, которые Кэмерон припас для Тони, и Тони успел подготовиться. Как выяснилось, Кэмерон не способен соображать на ходу. Второй свой вопрос он зачитал по шпаргалке, проигнорировав тот факт, что Тони ответил на него минуту назад. И уселся на место, так и не коснувшись третьего вопроса. Гордон, всегда сидевший подле Тони, пихал его в живот, когда Тони садился, и дергал за полу пиджака, когда Тони вставал, — жесты следовало расценивать как требование сделать выпад против сокращения расходов, затеянного Кэмероном. В конце концов Тони уступил его настояниям. В дневнике я отметил, что «подход» Кэмерона долго не протянет, и не ошибся. Кэмерон вскоре вернулся к старым добрым перепалкам в духе кукольного театра — на радость благодарной аудитории.

Я всегда жалел лидеров оппозиции — ведь мне самому довелось работать в оппозиции с Тони, я знаю, как это трудно — подняться и задавать вопросы. У вопрошающего руки трясутся, еще когда он листки с вопросами перед собой раскладывает. Дэвид Кэмерон, бедняга, в первые недели мучительно краснел при каждой неудаче. Он вывернул наизнанку немало неписаных правил своей партии, а в 2006 году изрядно опростоволосился — упомянул в одном из своих вопросов «резкие повороты» — те самые, на которые мы сделали акцент в выпадах против тори. Допустившему ошибку подобного масштаба остается только подивиться собственной недальновидности и в ответ на хохот, сотрясающий Палату общин, тоже скроить улыбку. Кэмерон же покраснел как рак. Иногда лидеры оппозиции избегают касаться злободневных политических вопросов и занимаются вопросами более безобидными, интересными обеим партиям. Действительно, зачем давать премьеру возможность нанести вербальный удар? Лидеры консерваторов как прекратили в 2001 году задавать вопросы о Европе (знали, что проку не будет — только народ укрепится во мнении, что их эта тема волнует), так и до сих пор Европу замалчивают, причем весьма успешно.

Бывает, на парламентской сессии разыгрывается настоящая драма. В мае 2004 года группа протестующих принялась бросать с галереи презервативы, наполненные лиловым порошком. «Главный кнут» консерваторов, мужчина крупный, вскочил и громким голосом велел всем покинуть помещение, в то время как спикер, вместо того чтобы запереть зал до выяснения, ядовит порошок или нет, закрыл всю Палату общин. Тони вернулся в свой кабинет, а ведь хотел продолжать сессию, несмотря на вероятную угрозу. Спикер не позволил.

От Тони постоянно требовали не скупиться на заявления и чаще участвовать в дебатах в Палате общин. И того и другого на его счету больше, чем на счету Маргарет Тэтчер; но перекрыть и этот показатель было бы, по его мнению, уже слишком. В его глазах подобная активность имела скорее отрицательную коннотацию, с очень узким позитивным аспектом. Ибо парламентские выступления преследуют одну цель — дать лидеру оппозиции засветиться в вечерних новостях. Ежегодные «дебаты о речи королевы», в частности, подтверждают точку зрения Тони. В самом деле, отличный шанс для «послеобеденных спикеров» — но не для партии в целом. Начинают с чего-нибудь комического в исполнении пары заднескамеечников, лидер оппозиции продолжает в том же духе. К тому времени как очередь дойдет до премьера, аудитория уже дремлет. Если премьер пытается поднять важную тему, например о действиях правительства, аудитория неодобрительно зевает; если же премьер подхватывает эстафету предыдущих спикеров, то есть отпускает шуточки, то ему приходится туго, ибо резерв шуточек уже исчерпан. Иными словами, получается пустая трата времени. Команда Тони следила, чтобы он участвовал в возможно большем количестве срежиссированных дебатов. Это был его конек; особенно хорошо удавался парламентский прием выжидания, пока какой-нибудь недалекий представитель оппозиции вставит дурацкую ремарку. Остроумный ответ всегда подразумевает дополнительное, очень весомое очко на политический счет — ну и, конечно, громкое одобрение товарищей по партии. Вдобавок парламентские дебаты, устроенные оппозицией с целью бросить вызов правительству, могут вылиться в этакий катарсис, иными словами, поставить точку в очередной политической драме.

Премьер-министры тратят немало усилий на «раскусывание» очередного лидера оппозиции; порой мысли их занимает персона, которая этого статуса еще и не получила. В 1999 году Тони был буквально одержим Майклом Портильо, считал его будущим лидером тори, который «изменит абсолютно все». Этого не произошло. Тони пристально изучал Майкла и в июле 2000 года высказался мне в том смысле, что Портильо «перегорел». На мой вопрос, откуда ему известно, Тони отвечал, что судит по себе — он сам, дескать, тоже не тот, что прежде. На нашем первом сроке оппозицию возглавлял благословенный Уильям Хейг. Главный его недостаток заключается в том, что при умении блестяще вести дебаты и отличном чувстве юмора Хейг, похоже, никогда не утруждает себя обдумыванием сути проблемы. В политике шутки могут далеко завести, а нужна устойчивая платформа. Алистер Макалпин говорил мне, что тори «открыли» Хейга в 1977 году, на одной неудачной конференции. Требовалось поднять боевой дух, а тут Хейг со своим провинциальным выговором — вот тори за него и ухватились. Написали ему речь, а когда он закончил выступать, выпроводили и в мыслях не имея, что увидят его вновь.

Мы «болели» за Иана Дункана Смита в качестве преемника Хейга и делали все, что могли, чтобы он, будучи избранным консерваторами, продержался подольше. Иан трепетал перед Тони; трудно было не заметить, как он, выражаясь метафорически, вставал по стойке «смирно», когда его вызывали к премьеру, и только что честь не отдавал. А еще у него мысы туфель были подбиты металлом — обстоятельство, позволявшее Иану печатать шаг. «Тихоня» Иан Дункан Смит, конечно, далеко не блистал на парламентских запросах, бывших как раз сильной стороной его предшественника Хейга. Из чиновничьей ложи я наблюдал волнение Иана — он в прямом смысле не мог подняться и задать вопрос. В январе следующего года он вызывал ассоциации исключительно с рыбой, выброшенной на берег, — из рыбьего рта тоже ни слова не исходит, даром что рыба его открывает и закрывает. В 2003 году, когда началось плетение интриг, мы ужасно волновались, что Иана сместят — и с изумлением наблюдали его на партийной конференции в октябре. Впрочем, то была лишь отсрочка приговора. Последовавшая вскоре мучительная политическая смерть Иана переживалась нами очень тяжело. Что интересно — сместив Иана, консерваторы натаскали на его политическую могилу целую гору цветов. С другой стороны, он явно испытал огромное облегчение, оказавшись не у дел, — словно тяжкое бремя с плеч сбросил. Наконец-то выражение его лица перешло в разряд довольных.

Перспектива иметь Майкла Говарда следующим лидером консерваторов тоже изрядно беспокоила Тони. Они с Говардом уже проверяли друг друга на прочность, когда Тони был теневым министром внутренних дел; перед их первым столкновением в новом статусе, в ноябре 2003 года, Тони ужасно волновался. Мне казалось, Говард будет успешным лидером оппозиции, но премьерства ему как своих ушей не видать; народ его помнит, и вообще он слишком стар, слишком «накренен вправо», а характером — отрицательный герой пантомимы. Так пыжится, что просто на нервы действует. По моим предположениям, тори располагали фокус-группами, аналогичными нашим; уж наверное, они эти детали не упустят. Фишкой Говарда был бессмысленный политический оппортунизм. В трудные времена Говард, правда, сгодился для полезного дела — сплочения партии лейбористов. Он имел наклонность к некрасивым политическим уловкам — например, на парламентских запросах норовил уколоть Тони разногласиями в партии на тему налога на наставничество. Впрочем, вместо того чтобы усугублять наши разногласия, выпады Говарда лишь заставляли лейбористов сомкнуть ряды. Проблемы у нас начинались, когда Говард принимался выступать в поддержку той или иной реформы; нашим парламентариям казалось, что от них требуют одобрения политики консерваторов. Зато, в самое неподходящее время требуя отставки Тони, Говард выставлял себя дураком. Лидерам оппозиции не следует требовать премьерской отставки, если только ситуация не такова, что отставка действительно может произойти. В ноябре 2005 года, во время последней парламентской сессии Говарда, я отметил интересный момент: повысив самооценку консерваторов, Говард не сумел реформировать партию, подготовить ее к будущему, увеличить шансы стать правящей. Таким образом, два года для консерваторов прошли впустую.

С Дэвидом Кэмероном я познакомился еще до того, как его «открыли» СМИ, и в январе 2005 озвучил Тони свои соображения: следующим лидером консерваторов станет Кэмерон, а не Дэвид Дэвис. Тони отнесся к моему прогнозу скептически. Я тогда не думал, что у Кэмерона имеются идеи относительно преобразования консервативной партии; оказалось, он и его команда давно разработали план по репозиции, причем «слизнули» у нас немало реформ, проведенных с 1994 по 1997 год. Сами консерваторы не знали, чего ожидать. Другой кандидат в их лидеры, Лиам Фокс, шепнул одному моему приятелю, что теперь лидером консерваторов станет primus inter pares и что теневой кабинет — сам себе режиссер.

Гордон после избрания Кэмерона был вне себя от досады. Ныл: дескать, Тони еще в июле 2005-го обещал ему, Гордону, что лидером станет Дэвид Дэвис; даже обвинял Тони в подстраховке Кэмерона. «Может, нам эту практику на оставшиеся два года ввести?» — съязвил Тони. В Гордоновом ответе прозвучало слово «неприемлемо». По его мнению, Тони следовало уйти сей же момент, чтобы дать ему, Гордону, больше времени «на ринге с Кэмероном»; возможно, не зря Тони называл Гордона «большой разящий кулак», раз Гордон именно такую метафору выбрал. Он намеревался «показать Кэмерону, этому старому итонцу, как бюджет урезывать». Тони был против «рукоприкладства» — считал, что надо обеспечить Кэмерону свободу действий — мол, он сам себя утопит.

Мне казалось вполне разумным не плести интриг против оппозиции. По возможности мы загодя предоставляли консерваторам законопроекты Тони, чтобы у них было время на изучение и формулирование ответа; организовывали для них официальные брифинги по проблемам государственной важности — даром что оппозиционеры порой использовали их не по назначению. Не все министры разделяли мое мнение относительно справедливости к оппозиции. Некоторые оказались столь ярыми сторонниками своей партии, что намеренно передавали нам документы в самый последний момент, а также изыскивали иные способы испортить жизнь оппозиции. Эд Ллевеллин, глава кэмероновской администрации, в 2007 году жаловался мне на Гордона, который распространялся о контртерроризме воскресным газетам. «Нам двухпартийная система вообще нужна?» — спросил Тони у Дэвида Кэмерона. Я позвонил Тони, он позвонил Гордону, Гордон стал утверждать, что всего лишь ответил на пару-тройку вопросов. Я связался с Эдом Ллевеллином по телефону и заверил, что да, двухпартийная система нам необходима. Эд фыркнул, обратил мое внимание на тот факт, что «пара-тройка Гордоновых ответов» зафиксирована в печатном слове, и заметил, что дела так не делаются — нечестно это. Смотря где, отвечал я; вам, Эд, лучше постараться к этому привыкнуть, при новом-то режиме.

Правящие партии обожают политическое дезертирство — для них это явление символично, от него боевой дух поднимается. Питер Темпл Моррис, проевропейски настроенный тори, человек очень порядочный, был брошен своей партией, галопировавшей «вправо». Питеру стало неуютно среди товарищей. Мы с ним познакомились в чайнатаунском ресторане — Питер обедал с Клайвом Соли, одним из самых здравомыслящих членов Парламента. Ему хотелось поговорить о переходе на нашу сторону. Мы набросали схему, я уведомил Тони. Через несколько месяцев мы разработали детальный план и к октябрю 1997 года были готовы претворить его в жизнь, но тори-евроэнтузиасты к тому времени уломали Питера остаться. К нашему удивлению, в ноябре Уильям Хейг прогнал своего «кнута», который, вняв нашим доводам, уже на следующий день заседал на нашей половине. Месть консерваторов была страшна — они намутили воду в избирательном округе этого человека и лишили его кабинета в Палате общин. В 1999 году нас немало удивил один молодой амбициозный член Парламента от тори, по имени Шон Вудвард, помогавший Джону Мэйджору в предвыборной кампании 1992 года. Вудвард не одобрял старорежимного подхода консерваторов к делам, связанным с сексуальными меньшинствами, за что был изгнан со своего места на передней скамье — и пришел к нам. В этом случае брачный танец отличался скромностью, поскольку Вудвард хотел гарантий относительно должности и работы. Отдельные переговоры велись через нашего общего друга Сидни Блументаля, работавшего тогда в Белом доме. Блументаль исполнял роль посыльного. Я убедил Тони встретиться с Шоном. Окончательно договорившись, мы бросили Шона в объятия Алистера Кэмпбелла и его зама Ланса Прайса, а они уже вывели перебежчика на сцену. Все шло гладко, но Шон сам портил дело часто повторяемой фразой «Мы с Нилом», будто «они с Нилом» исполняли главные роли на выборах 1992 года. Партии относятся к перебежчикам с большим подозрением, далеко не сразу начинают считать их своими.

Мудрый премьер старается сохранять нестабильность в тылу оппозиции, причем все время, и не только посредством сманивания кадров — нет, мудрый премьер использует каждую брешь в сплоченных рядах противника. Одна из наших самых удачных попыток — это, без сомнения, сделка с Крэнборном, лидером консерваторов в Палате лордов. Нам удалось тогда свести к минимуму количество наследственных пэров. В один прекрасный день, через год после выборов, мне позвонил Тристан Гэрел-Джонс, бывший министр-консерватор. Сказал, что блаженствует в настоящий момент в Сан-Тропе, на шестой по величине яхте в мире, и полагает, что при грамотном раскладе мы могли бы договориться с Крэнборном относительно дальнейших действий с наследственным пэрством. Мы связались с Дерри Ирвином и Крэнборном; оба дозрели еще до конца года.

В конце ноября Алистер Гудлед, бывший «кнут» консерваторов и бывший лидер Палаты общин от своей партии, вместе с Крэнборном явился на Даунинг-стрит для нанесения последних штрихов. Там-то, в квартире номер 11, соглашение с Тони и Дерри Ирвином и было доведено до ума. Я опасался отступничества Крэнборна — вполне возможного, с учетом многих поколений его вероломных предков. На следующий день Алистеру и мне предстояло обсудить с Крэнборном детали преподнесения нашей реформы. У меня не было телефона Крэнборна, так что я позвонил Алистеру Гудледу. Оказалось, Гудлед, вполне оправдывая свой титул, стреляет куропаток на вересковых пустошах. Мы вышли на Крэнборна, который явно был настроен решительно, несмотря на недовольство консерваторов. Крэнборн обещал утром сообщить о реформе Хейгу и организовал выступление троих независимых членов Палаты лордов после процедуры парламентского запроса. И вот настал «день икс». По моему предложению Тони подготовился к ответу на возможный вопрос Хейга о реформе. Впрочем, мы были почти уверены, что Хейг сосредоточит внимание на налоговой гармонизации в странах Евросоюза. Если даже, прикидывали мы, Хейг и вспомнит о наследственном пэрстве, он точно одобрит наши действия.

Когда же Хейг высказался против, мы рты пораскрывали от изумления. Тони был положительно в шоке. Хейг вообразил, будто выпадом против реформы сумеет спровоцировать недовольство наших заднескамеечников. Он жестоко просчитался. Тони изложил все подробности заключения сделки с Крэнборном, и Хейг сразу сник. Уже к вечеру его позиции заметно пошатнулись. В ответ на его неодобрение сделки лорды — обитатели передних скамей — дружно подали в отставку. Таким образом, к концу дня Хейг был вынужден дать задний ход, иными словами, выразить свое одобрение.

Конечно, мудрого премьер-министра волнует не только парламентская партия — он ведь является лидером страны. Так уж сложилось, что лейбористы делятся на две части — парламентская фракция и Национальный исполнительный комитет (НИК), который занимается в правительстве самыми разными вопросами. Мы стремились избежать этого традиционного раскола — еще перед выборами 1997 года измыслили и внедрили термин «партия, стоящая у власти», имея целью подстраховаться от претензий НИКа на лидерство. Пока Тони был популярен, мы легко добивались большинства в Национальном исполнительном комитете. Увы: с течением времени там появлялись всё новые оппоненты, а мы теряли поддержку профсоюзов, несмотря на усилия Джона Круддаса, нашего специального советника по делам профсоюзов. Однако даже и в этих обстоятельствах мы умудрялись удерживать положительную динамику на конференциях — отчасти потому, что постоянно меняли правила с целью усложнить процедуру принятия авральных решений, отчасти благодаря напряженной работе в прокуренных комнатушках над «комплексом мер» за авторством Пата МакФаддена и Джона Круддаса, а позднее — их преемников. Впрочем, решающим фактором был следующий: даже потеряв голоса непосредственно на конференции, мы могли показать, что пользуемся поддержкой подавляющего большинства лейбористов по всей стране, а голоса потеряли исключительно по вине профсоюзных баронов. А еще мы учредили в Кабинете новую должность партийного председателя, что помогло запломбировать «щель».

Когда-то одним из основных элементов вооружения британского премьера считалось право определять дату выборов. Теперь мы движемся к фиксированным парламентским срокам; увы — эффективность этого инструмента не оправдала надежд. В декабре 1999 года мы, вдохновленные подсчетом голосов, обсуждали перспективу проведения ранних выборов. К счастью, вовремя одумались. Если уж на то пошло, ранние выборы — плохое решение, за исключением тех случаев, когда присутствует патриотический настрой — под него многое проходит. Если же устроить выборы исключительно на благо партии, есть риск поплатиться за жадность до голосов.

Премьер-министры по возможности устраивают выборы в четвертый год правления. Промедление подобно ловушке, ведь чем ближе конец премьерского срока, тем меньше у премьера маневренность. Еще пагубнее привязывать выборы к каким-то специфическим датам..Премьер-министры склонны считать осень самым неподходящим временем для выборов — мол, осенью у людей настроение подавленное. Весна для этой цели предпочтительнее, причем лучше дождаться мая — чем теплее погода, тем позитивнее электорат. Впрочем, тянуть до июля никак нельзя — в июле в Средней Англии праздники. Вдобавок надо помнить о местных выборах и выборах в Европейский парламент, для которых имеются фиксированные даты. Премьер, дождавшийся конца этих выборов, возвращается на родину в прескверном расположении духа; премьер, вздумавший проскочить перед выборами в Европарламент, столкнется с недовольством своих консультантов на местах (от которых он сильно зависит, ибо они-то и проводят агитационную кампанию). А недовольство это будет вызвано невниманием к премьерским выборам в свете уже упомянутых выборов. Ни один из приведенных аргументов не является решающим, но вместе они заставляют премьер-министров устраивать местные выборы в конце весны на четвертый год правления.

Разумеется, на выбор даты могут влиять внешние обстоятельства, как случилось в 2001 году из-за ящура. Хейг тогда призвал нас перенести выборы на февраль. Чарльз Мур, редактор «Дейли телеграф», звонил в Букингемский дворец — выяснял, обладает ли Ее величество прерогативой отказать в просьбе об общих выборах. Гордон выступал против отсрочки, да и сам Тони наставлял нас: сопротивляйтесь всякой попытке отложить выборы, надо провести их в середине марта. А если отложим — где гарантии, что в июне будет лучше? Однако в конце марта он решил, что альтернативы нет, и предпочел потянуть до июня. Алистер с Гордоном были вне себя, хотя Тони всего-навсего смирился с неизбежным. А вот интересно, как бы мы одновременно боролись с ящуром и проводили предвыборную кампанию? По признанию Тони, спешка и напористость казались ему глубоко ошибочными.

Трехнедельные кампании сами по себе весьма утомляют и едва ли меняют предпочтения избирателей — особенно в наши дни, когда весь запас кислорода уходит на теледебаты. В кампании 2001 года акцент был на Джона Прескотта. Я как раз сидел в штабе, и тут по телефону сообщили, что Прескотт ударил демонстранта и теперь прячется в уэльском городке Рил, в частном доме, который взят в осаду журналистами. Звонила его помощница Джоан Хаммел. Прескотт, по ее словам, был очень расстроен, даже потрясен и сожалел о содеянном. Я предложил план спасения Прескотта. А тут канал «Скай» начал показывать хронику с места происшествия, чем поверг в шок всю команду из лондонского района Миллбанк. Тони не волновался, пока новости не посмотрел. Алистер, Энджи и Салли считали, что Прескотт должен извиниться. Я особой проблемы не видел. В конце концов, кому-то надо вносить разнообразие в выборные будни. Тони совершенно правильно рассудил: хватит уже обсасывать инцидент, ибо «Прескотт — он и в Африке Прескотт». Что тут возразить? Я и не возражал.

Во время кампаний львиная доля моего времени уходила на написание речей для Тони — который знай их отбраковывал. Этот прием он позаимствовал у своего старого наставника, Дерри Ирвина; Ирвин не утруждался чтением черновиков в расчете, что новый вариант в любом случае будет лучше предыдущего. В марте 2001 года Тони отверг мою речь о внешней политике, а я отказался ее переписывать. В отчаянии Тони обратился к Дерри. Два дня спустя, перед самым выступлением, Дерри вручил ему плод своего труда — черновик на сто тысяч слов. Меня немало позабавила сцена в отеле — с помощью ножниц и клея Тони пытался сваять из этого черновика нечто удобоваримое.

Выборы выигрывает не тот лидер, у которого самая грамотная программа, а тот, который в предыдущие четыре года думал о людях. Политикам подчас кажется, что народ легко одурачить; они очень ошибаются насчет интеллектуальных способностей электората. Ибо на выборах люди в массе своей отдают предпочтение правильному кандидату. Макиавелли пишет, что за столетнюю практику выборов консулов и трибунов в Римской республике римляне лишь четыре раза раскаивались в своем решении. Кроме того, «известно, что, когда дело идет о магистрате, народ делает куда лучший выбор, нежели правитель». В глазах Макиавелли для правителя существуют две серьезные угрозы — народное презрение и народная ненависть. «Государь, как отчасти сказано выше, должен следить затем, чтобы не случилось ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не представят для него никакой опасности». Макиавелли полагает, что «из всех способов предотвратить заговор самый верный — не быть ненавистным народу»; далее он рассказывает о судьбе римского императора Коммода, который «возбудил презрение войска тем, что унижал свое императорское достоинство, сходясь с гладиаторами на арене, и совершал много других мерзостей, недостойных императорского величия. Ненавидимый одними и презираемый другими, он был убит вследствие заговора среди его приближенных». Если голосующие признаются в жалости к премьер-министру, значит, положение его плачевное. Жалкий премьер вряд ли будет избран. Макиавелли справедливо отмечает, что лидеру следует «твердо блюсти свое достоинство и величие, каковые должны присутствовать в каждом его поступке».

Как избегать ненависти, Макиавелли показывает на примере Рамиро де Орко, человека «резкого и крутого», которого Чезаре Борджиа поставил управлять завоеванной Романьей. Мессеру Рамиро вменялось в обязанность восстановить в Романье порядок. Поскольку де Орко преуспел в жестоком подавлении смуты, Борджиа предпринял следующее: понимая, что «минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и расположить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на площади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Орко рядом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошеломила народ». В современной политике такой опыт вряд ли пригодится, однако премьерам все же следует легче жертвовать своими министрами, давать им расхлебывать кашу. В конце концов, это одна из министерских обязанностей. Как говорит Макиавелли, «мудрому государю надлежит принять меры к тому, чтобы граждане всегда и при любых обстоятельствах имели потребность в государе и в государстве — только тогда он сможет положиться на их верность».

Завершается Макиавеллиевская глава о ненависти, любви и страхе следующим пассажем: «Возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись, скажу, что любят государей по собственному усмотрению, а боятся по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого; важно лишь ни в коем случае не навлекать на себя ненависти подданных, как о том сказано выше». Напоследок замечу: с точки зрения лидера, суть политики главным образом в этом и состоит. Однако избегание презрения и ненависти, а также уважение граждан еще не гарантируют успешной ежедневной работы. Премьер должен просчитывать каждый шаг. Иными словами, ему нужна стратегия.