ОТ АВТОРА

С целью сохранить анонимность многие детали, имена и события в этой книге были изменены. Настоящие имена я оставила лишь себе, своему мужу и некоторым известным публичным деятелям, в том числе Джулии Чайлд и ее мужу Полу.

Кое-что я и вовсе выдумала. Например, сцены из жизни Пола Чайлда и Джулии Макуильямс — целиком и полностью плод моего воображения. На их создание меня вдохновили события, описанные в дневниках и письмах Пола Чайлда, в письмах Джулии Макуильямс и в биографии Джулии Чайлд в книге «Аппетит к жизни» (автор Ноэль Райли Фитч). Большое спасибо мисс Райли Фитч за ее замечательный труд, спасибо и библиотеке Шлезингер при Гарвардском университете за то, что открыли для всеобщего пользования архивы Джулии Чайлд.

 

БЛАГОДАРНОСТИ

Как и все авторы, особенно начинающие и не имеющие ни малейшего понятия, что к чему, я обнаружила, что, стоит начать раздавать благодарности, остановиться уже невозможно. Благодарность я пишу впервые, наверняка кого-нибудь забуду, и поэтому заранее извиняюсь, если кого обидела.

Итак, спасибо:

Эрику, разумеется;

маме, папе и брату Джордану;

Ханне, Хелен и Эм;

двум техасцам и всем их друзьям;

шестерым демократам с моего бывшего места работы, особенно Аните, Джону, Шерон и Кейти, а также Бену, Питеру, Крису, Эми, Дэвиду и… (секундочку, это уже больше шести, верно?);

Элизабет Гилберт, которая умудрилась спасти мою задницу за двадцать минут, притом что она в этот момент находилась в Афганистане;

Саре Чалфант, которая тоже не раз спасала мою задницу;

Молли, которая в последний момент напомнила мне, что не все и не всегда следует делать по правилам;

Джули Клайн за то, что поверила в меня;

Эрику Стилу за то, что он тоже поверил в меня;

и всем, кто хоть разочек читал мой блог, но в особенности тем читателям, которые стали моей семьей.

 

ОБ АВТОРЕ

Джули Пауэлл родилась и выросла в Остине, в штате Техас; там же познакомилась со своим мужем Эриком. Очень и очень долго она работала секретаршей, а теперь вот сидит в пижаме и пишет книги в своем так называемом лофте в Лонг-Айленд-Сити (Квинс, Нью-Йорк), где кроме нее проживают: муж Эрик, пес Роберт, кошки Максина, Луми и Купер и ручная змея Зузу Марлен.

 

~~~

6 октября 1949 года, четверг

Париж

В семь часов, унылым вечером на левом берегу Сены Джулия во второй раз в жизни принялась жарить голубей.

Первый раз в жизни это случилось на первом утреннем занятии в кулинарной школе Le Cordon Bleu в тесной полуподвальной кухне дома сто двадцать девять по улице Фобур Сент-Оноре. И вот теперь она вновь взялась за дело — в квартире, что они снимали с мужем Полом, на кухне, к которой вела узкая лестница. До того как дом поделили на квартиры, в этой его части жили слуги. Плита и столешницы были низковаты для ее роста, как, впрочем, и все остальное на этом свете. Но ее кухня наверху лестницы все равно нравилась ей больше, чем каморка в Le Cordon Bleu. Ей нравилось, что тут светло и просторно и есть кухонный лифт, на котором можно спустить жареную птицу прямо к столу. Здесь она могла готовить, а муж при этом мог сидеть рядом, за кухонным столом, за компанию. Что до столешниц, она к ним скоро привыкнет — при ее-то росте в шесть футов два дюйма привыкать было не впервой.

Сидя за столом, Пол время от времени щелкал жену фотоаппаратом и дописывал письмо своему брату Чарли. «Если бы ты видел, с каким, остервенением Джулия запихивает перец и свиной жир в зад мертвому голубю, — писал он, — ты бы сразу понял, что у нее уже давно не все дома».

Пол на самом деле толком еще ничего не видел. Его жена Джулия Чайлд решила научиться готовить. Ей было тридцать семь лет.

 

ДЕНЬ 1 РЕЦЕПТ 1

Картошка и лук до добра не доведут

Исходя из собственного опыта, осмелюсь утверждать, что Джулия Чайлд впервые приготовила потаж пармантье, пребывая в затяжном приступе уныния. Она пишет, что потаж пармантье, а по-нашему — просто картофельный суп, «аппетитно пахнет, хорош на вкус да и в приготовлении — сама простота». Это первый рецепт в ее первой книге. Она не возражает, если вы добавите в суп морковь, брокколи или же зеленую фасоль, но какой в этом смысл, если цель ваша — сама простота?

Сама простота. Звучит как стихотворная строка, не правда ли? То, что доктор прописал.

Но мне доктор прописал совсем не суп. Мой доктор, а если точнее — мой гинеколог, прописал мне родить ребенка.

— Ваши гормональные нарушения возникли из-за поликистоза яичников, вы об этом уже знаете. Да и вам как-никак под тридцать. Сами посудите — более подходящего времени уже не будет.

Эти слова я слышала не в первый раз. Уже который год мне капают на мозги — с тех самых пор, как я во второй раз продала свою яйцеклетку за семь с половиной тысяч долларов. А в первый раз я вознамерилась выступить донором пять лет назад, и тогда мне было двадцать четыре года. Вообще-то, слово «донор» в данной ситуации звучит нелепо и смешно, ведь, когда просыпаешься после наркоза, расставшись с полудюжиной зародышевых клеток, в приемной больницы тебя, донора, ждет чек на немалую сумму. После первого своего донорства я не собиралась повторять этот опыт, однако три года назад мне позвонил врач с загадочным европейским акцентом и спросил, не желаю ли я прилететь во Флориду для второго захода — видите ли, «наши клиенты остались весьма довольны вашим первым донорством». Донорские яйцеклетки — довольно новая технология, и никто не знает, будут ли доноры яйцеклеток судиться за опеку лет через десять. Поэтому вопрос этот обычно обсуждается с неизбежным использованием неопределенных местоимений и всяческих эвфемизмов. Но смысл этого звонка заключался в том, что где-то в Тампе уже бегает вторая маленькая «я» и родители второй маленькой «меня» настолько довольны ей (или им), что хотят еще одного такого же. Мне хотелось закричать: «Погодите — вы еще пожалеете об этом, когда они достигнут половой зрелости!» Но семь с половиной тысяч долларов, как вы понимаете, на дороге не валяются.

Короче говоря, после этого второго «забора» (в клиниках по лечению бесплодия это называется «забором» — они вообще используют множество двусмысленных определений, прямо как в Библии) у меня и обнаружили поликистоз яичников. Звучит ужасно, но реально это означает, что я разжирею, покроюсь волосами, а чтобы зачать, мне придется выпить гору таблеток. Другими словами, мне еще предстоит наслушаться этого библейско-гинекологического жаргона в клинике бесплодия, правда, уже в другом качестве.

Ну так вот. С тех пор как мне поставили этот диагноз, все врачи словно с ума посходили на почве моих перспектив деторождения. Дошло до того, что волынку «скоро тридцать» завел даже мой добряк-ортопед, седенький дедуля (я и тут отличилась — в двадцать девять умудрилась заработать грыжу межпозвоночного диска).

Ладно мой гинеколог, тот хотя бы знал, о чем говорит. Может, поэтому я героически сдержалась и не заорала на него, когда, протирая расширитель, он повторил это в очередной раз. Правда, когда он вышел, я все-таки запустила ему вслед своей темно-синей шелковой туфелькой — она попала как раз в то место, где секунду назад находилась его голова. Каблук с глухим стуком ударился о дверь, прочертил по ней черную полосу, после чего туфля упала на стол, опрокинув стеклянную банку с ватными палочками. Я кинулась собирать палочки с пола и со стола и запихивать их обратно в банку, а когда до меня дошло, что они теперь уже не стерильные, я просто свалила их в кучу рядом с коробкой с одноразовыми иглами, после чего втиснулась в свой винтажный костюм сороковых годов, которым так гордилась еще утром, особенно после того, как мой сослуживец Нейт заметил, что в нем моя талия выглядит тоньше (при этом исподтишка косился на мою грудь). Правда, после поездки в электричке без кондиционера от Нижнего Манхэттена до Верхнего Ист-Сайда он весь помялся, а под мышками расползлись пятна пота. Потом я тихонько улизнула, заранее приготовив пятнадцать баксов — плату за прием, пока никто не обнаружил, какой разгром я учинила.

Спустившись в метро, я сразу поняла, что что-то не так. Еще не дойдя до турникета, я услышала низкий подземный гул, эхом отдававшийся от кафельных стен, и заметила, что снующих с бессмысленным видом людей как-то больше обычного. В застоявшемся воздухе чувствовался резкий привкус недовольства. Время от времени «система оповещения» о чем-то «оповещала», но ни одно из этих похожих на тарабарщину сообщений не привело к появлению поезда, и так продолжалось долго, очень долго. С края платформы я, как и другие, заглядывала в тоннель, надеясь увидеть на рельсах бледно-желтый огонек приближающегося поезда, но там было черным-черно. От меня разило, как от промокшей шальной овцы; ноги в синих туфельках на каблуках с бантиками на носу меня убивали, спина — и того пуще; вдобавок на платформе собралось столько народу, что вскоре я стала опасаться, как бы кто не свалился на рельсы, может, даже я или мой сосед, которого я столкну туда в нервном припадке (к которому я была уже близка).

Но внезапно толпа расступилась, как по волшебству. Сначала я подумала, что вонь от моего костюма достигла своей критической точки, однако настороженные и изумленные взгляды пятившихся людей направлены были вовсе не на меня. Проследив за их взглядами, я увидела, как пьянчужка с копной черных с проседью волос, стриженных на дурдомовский манер, плюхнулась на бетонный пол рядом со мной. Ее вихрастая голова оказалась прямо подо мной, а от осознания нарушенного личного пространства у меня аж щиколотки свело. Пьянчужка что-то свирепо бубнила себе под нос. Толпа пассажиров пятилась от ненормальной, как стадо антилоп от львицы. На образовавшемся пространстве в опасной близости осталась лишь я — то ли как заблудший олененок, то ли как старая уставшая хромоножка, не поспевающая за остальными.

Пьянчужка между тем принялась колотить себя по лбу и выкрикивать: «Сволочи! Паскуды! Чтоб вы передохли!»

Я никак не могла сообразить, что безопаснее — податься назад и слиться с толпой или же замереть на месте. Затаив дыхание, я тупо уставилась на рельсы — старая уловка для тех, кто хочет оставаться незаметным в метро.

Но пьянчужка не унималась: уперевшись двумя руками в бетонный пол, она со всей силы треснулась лбом об пол.

Это оказалось слишком даже для толпы ньюйоркцев, которые давно свыклись с тем, что метро и всякие чокнутые неразделимы, как шоколадка и начинка. Отвратительный стук черепушки о бетон эхом разнесся во влажном воздухе, точно в голове у пьянчужки был особый резонатор, которым она посылала сигналы всем чокнутым в отдаленные концы города. Все вздрогнули и нервно переглянулись. Я ойкнула и отскочила назад. На лбу пьянчужки образовалась черная полоса, совсем как отметина от туфли на двери моего гинеколога, но пьяница продолжала вопить. Подошел поезд, и я, повинуясь всеобщему импульсу, втиснулась в другой вагон, подальше от нее.

В переполненном вагоне я уцепилась рукой за поручень и повисла на нем, как коровья туша на крюке, и тут вдруг осознала, словно некий всемогущий бог горожан шепнул мне на ухо, что мне и самой впору плюхнуться на пол рядом с этой чокнутой, начать биться головой об пол и кричать: «Что б вы все передохли!» — и есть только две причины, по которым я не стала этого делать: первая — как-то неудобно и вторая — не хочется окончательно испоганить свой и без того замызганный винтажный костюм. Врожденная стеснительность и солидный счет из химчистки — лишь это удерживало меня от окончательного безумства!

И тогда я заплакала. Моя слеза упала на страницу «Нью-Йорк пост», которую читал мужчина, сидящий подо мной, тот громко фыркнул и, перевернув страницу, погрузился в спортивную рубрику.

Спустя, как мне показалось, годы, я, наконец, выбралась из подземки и на углу Бэй-Ридж и Четвертой авеню позвонила Эрику из автомата.

— Привет. На ужин что-нибудь купил?

Эрик с шумом втянул воздух через зубы, как делает всегда, когда понимает, что сейчас ему достанется.

— А надо было?

— Ну я же сказала, что задержусь, потому что к врачу иду…

— Да, точно, извини. Я просто не… Хочешь закажем чего-нибудь или?..

— Ничего. Куплю что-нибудь по дороге.

— Обещаю, начну паковаться сразу после «Часа новостей»!

Было почти восемь, и единственным открытым магазином в Бэй-Ридж в этот час оказалась корейская лавка на углу Семнадцатой и Третьей улиц. Вид у меня был тот еще — в жеваном костюме, с потеками туши на лице, я стояла среди кочанов капусты, уставившись к одну точку. Я никак не могла решить, чего же мне хочется. Взяла картошки, пучок лука-порея, сливочное масло. Оглушенная, лишенная силы воли, я покупала продукты, будто следовала списку, составленному кем-то другим. Расплатившись, я вышла из лавки и направилась к остановке, но мой автобус — В69 — отошел прямо передо мной. Следующего жди не раньше чем через полчаса. В тот вечерний час я плелась домой за десять кварталов с целлофановым пакетом, ощетинившимся темно-зелеными перьями лука.

Минут через пятнадцать, когда я проходила мимо католической школы для мальчиков на Шор-роуд, в квартале от нашего дома, до меня дошло, что по чистой случайности я купила все необходимые ингредиенты для потаж пармантье по рецепту Джулии Чайлд.

Когда я была маленькой, папа часто любил рассказывать историю о том, как застукал меня в пятилетнем возрасте на заднем сиденье нашего медно-красного «дацуна» со старым и мятым номером «Атлантик манфли». Эту историю не раз слышали все коллеги из его офиса, друзья, с которыми они с мамой ходили по ресторанам, и все наши родственники, кроме отдельных зацикленных на религии особей, которые не одобряют подобных вещей (имеются в виду не «дацуны», а пятилетние девочки, читающие взрослые журналы).

Полагаю, смысл этих рассказов сводился к тому, чтобы продемонстрировать мое превосходное, не по годам раннее интеллектуальное развитие. А поскольку я одинаково плохо проявила себя и в области балета, и в попытке исполнять чечетку, а на уроках физкультуры всегда последней взбиралась по канату и вообще была девочкой совсем не миниатюрной, не обаятельной и вдобавок носила совиные очки в красной оправе, любая похвала была мне в радость. В связи с этим я стала больше читать, напрашиваясь таким образом на похвалы, — и вот вам утонченная интеллектуалка.

Для поддержания репутации книжного червя я взялась за Толстого и Стейнбека задолго до того, как начала их понимать. Но мой страшный секрет заключался в том, что мне больше нравилось чтиво, куда менее интеллектуальное. «Древний Перн», «Цветы на чердаке», «Клан пещерного медведя» — эти книжки я прятала под матрасом, как другие коллекцию «Плейбоя». В детском лагере я выжидала, когда вожатая выйдет из своего домика, чтобы стянуть у нее пару книжечек Эндрюс, которые она прятала за коробкой с «Тампаксом». У своей мамы я умыкнула Джин Ауэл и, прежде чем она спохватилась, успела прочесть до середины, после чего маме ничего не оставалось, как только морщиться и надеяться, что в книге есть хоть какая-нибудь образовательная ценность. Но «Долину лошадей» она мне так и не дала.

Потом мне исполнилось четырнадцать, мне надоело красоваться, и я бросила читать всякую заумь, а заодно и мусолить старые журналы. Но с недозволенной литературой я не распрощалась. До сих пор помню дивное ощущение, когда я погружаюсь во что-то запретное и непонятное. Что и говорить, но читать о сексе тогда было даже интереснее, чем заниматься им сейчас! В наши дни любая четырнадцатилетняя жительница Техаса обладает исчерпывающими познаниями в области сексуального применения проколотых языков, но эта информация вряд ли волнует ее так же сильно, как меня в свое время волновали описания сексуальных утех неандертальцев.

Но знаете, о чем не имеют ни малейшего представления эти четырнадцатилетние жительницы Техаса? О французской кухне.

Весной две тысячи второго за пару недель до того, как мне исполнилось двадцать девять, я отправилась в Техас навестить родителей. Вообще-то, это Эрик меня туда выпроводил.

— Тебе надо ехать, — сказал он тогда.

Кухонный ящик, который сломался через две недели после переезда и который мы так толком и не починили, снова вывалился из пазов, рассыпав по всему полу дешевые столовые приборы. Я плакала, взирая на поблескивающие под ногами вилки и ножи. Эрик держал меня в объятиях, больше похожих на борцовский захват, — он всегда так делает, когда на самом деле ему хочется врезать мне как следует.

— А ты поедешь со мной? — спросила я, разглядывая пятно от соплей, которое сама же посадила на его рубашку.

— Работы слишком много. Да ты, думаю, и без меня справишься. Поболтаешь с мамой. Купишь новую одежду. Отоспишься.

— У меня тоже работа.

— Джули, ты временная секретарша. Какой смысл быть временной секретаршей, если нельзя даже сбежать иногда и устроить себе передышку? Ты ведь поэтому не ищешь себе нормальную работу, разве нет?

Сказать по правде, мне не нравилось задумываться о том, почему я не ищу нормальную работу. Поэтому я пропищала надтреснутым голосом:

— Поездка мне не по карману.

— Но она по карману нам. Или можем попросить твоих родителей оплатить дорогу. — Он взял меня за подбородок и приблизил свое лицо к моему. — Серьезно, Джули. Поезжай. Я тебя такую долго выносить не смогу.

И я поехала — мама оплатила билет в счет моего дня рождения. Через неделю я была уже в Остине, прилетела рано и даже успела на обед в настоящий техасский гриль-бар.

Вот именно там, когда я дожевывала сэндвич с грудинкой и окрой, меньше чем за месяц до моего двадцать девятого дня рождения, мама завела волынку «скоро тридцать».

— Господи, мам!

— Что? — Когда мама хочет заставить меня взглянуть фактам в лицо, она с подобием улыбки всегда говорит бодрым и непререкаемым тоном. Вот и сейчас. — Я только хочу сказать, посмотри на себя: ты несчастна, ты сбежала из Нью-Йорка, с Эриком у тебя непонятно что, а все ради чего? Моложе ты не становишься, преимуществами городской жизни не пользуешься, так зачем себя мучить?

А ведь я приехала в Остин с единственной целью — чтобы меня хотя бы здесь этим не доставали. Хотя нетрудно было догадаться, что мама вцепится в меня мертвой хваткой.

В свое время я отправилась в Нью-Йорк по той же причине, по какой все отправляются в Нью-Йорк. Это как картошке перед тем, как попасть в суп, надо счистить кожуру, так и молодой актрисе, прежде чем начать свою карьеру, надо попасть в Нью-Йорк. В Нью-Йорке я искала работу, где не надо было проходить собеседование, а поскольку я не Рене Зельвегер, да и актриса, прямо скажем, так себе, это оказалось проблемой. Поэтому в основном я перебивалась временными заработками и среди прочих мест работала на фирме, поставлявшей копировальные аппараты в штаб-квартиру ООН; и в инвестиционной фирме, ведущей дела женских монастырей; работала в азиатско-американском страховом отделе компании AIG; и даже секретарем вице-президента компании по интернет-технологиям в роскошном офисе с видом на Бруклинский мост, правда, офис этот свернулся через две недели после того, как меня туда взяли. Моя последняя должность — временный секретарь в правительственном агентстве в центре города. Все шло к тому, что мне предложат занять это место постоянно — рано или поздно всем «временным» это предлагают, и тогда я впервые в жизни задумалась о том, что пора распрощаться с иллюзиями и согласиться, пусть даже и от безысходности. Короче, из-за всего этого я и без того готова была удавиться, а тут еще мама заводит песенку «старость не радость». Ей ли не знать, что этого делать нельзя? Однако вместо извинения за свою жестокость она, откусив кусок жареной окры, пропела:

— Пойдем купим тебе что-нибудь поприличнее — что это за кошмар на тебе?

Наутро, после того как мама с папой ушли на работу, я долго сидела на кухне, попивая кофе и завернувшись в старый фланелевый серый халат — я и забыла, что он у меня есть. Я уже решила кроссворд в «Таймс» и прочла все рубрики, кроме финансовой и компьютерной, но приняла еще недостаточную дозу кофеина, чтобы найти в себе силы одеться. (Вчера я перебрала «Маргариты», это происходит почти всякий раз, когда я навещаю предков в Остине.) Дверь чулана была приоткрыта, и мой блуждающий взгляд остановился на книжной полке, уставленной знакомыми корешками. Поднявшись за очередной, последней чашкой кофе, я заглянула в чулан и взяла мамину старую книгу — «Искусство французской кухни, том 1», издание тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, книга, которая появилась на нашей кухне задолго до меня. Усевшись за тот самый стол, где мною были съедены тысячи обедов по возвращении из школы, я принялась листать книгу, просто так, без всяких намерений.

В детстве я частенько листала «ИФК». Отчасти оттого, что книги меня в принципе занимали, но была и еще одна причина. Эта книга пробуждает воображение. Она вскрывает в человеке самые глубинные и потаенные желания. Попробуйте найти самую самоуверенную и сексапильную модницу с фарфоровым личиком, пирсингом и подведенными глазами и спросить, сможет ли она приготовить пате де канар ан крут, то бишь утиный паштет в хрустящей корочке из теста, точно такой же, как на иллюстрациях страниц пятьсот семьдесят один — пятьсот семьдесят пять. Можете быть уверены, что прежде, чем вы успеете произнести фразу: «Эти шляпки та-а-ак давно вышли из моды, целых пять минут назад», она сбежит обратно в свой Уильямсбург, туда, где ее никто не заставит вынимать кости из утки.

Но что такого особенного в этой книге? Старая кулинарная книга, только и всего. Написанная в те времена, когда еще не было ни вегетарианцев, ни адептов Аткинса, ни приверженцев диеты Саут-Бич, сейчас все они наморщили бы свои носики, унюхав на ее страницах сотни отступлений от правил. А так называемые гурманы вспоминают о ней с трогательной и снисходительной улыбочкой, прежде чем вернуться к сборникам рецептов от Chez Panisse. Мне бы тоже следовало разделять их вкусы. Ведь я как-никак нью-йоркская актриса, следовательно, должна сочетать в себе городскую привередливость и снобизм жителей пригородов.

Хотя, честно говоря, какая я актриса — ведь я даже ни разу не снималась! Если честно, я даже на прослушивания ни разу не ходила. Но если я не нью-йоркская актриса, то кто же я? Я — та несчастная, кто каждое утро тащится на метро с окраины до Нижнего Манхэттена, весь день отвечает на звонки и делает копии, а возвращаясь домой, только и может, что завалиться на диван и тупо пялиться на героев телевизионных реалити-шоу, да так и засыпать.

Мамочки! Ведь это правда! Я действительно всего-навсего секретарша. И тут впервые за полчаса я оторвалась от «Искусства французской кухни» и полностью осознала, что в глубине души давно уже смирилась с тем, что я всего-навсего жалкая секретарша! Смирилась много месяцев, а то и лет назад.

И эта была плохая новость. Но во всем этом было и кое-что хорошее: звонкий шум в голове и малоприятное, но почему-то волнующее сжатие в животе как напоминание о том, что я еще способна стать кем-то.

Доводилось ли вам читать «Искусство французской кухни»? Наверняка доводилось — книга как-никак легендарная. Даже если вы не знаете о Джулии Чайлд, вы наверняка слышали о ней в связи с окровавленным пальцем Дэна Эйкройда. Но видели ли вы саму книгу? Попробуйте найти одно из ранних изданий в твердой обложке — не такая уж это и редкость. Было время, когда у каждой американской домохозяйки, способной вскипятить воду, была эта книга, так, по крайней мере, говорят.

Иллюстраций в ней немного; никаких глянцевых снимков автора в стиле «софт-порно», где холодная скандинавская садо-мазо королева с сияющими волосами впивается зубами в сочную землянику или же с надменной улыбкой и мясницким ножом в руке позирует на фоне идеального домашнего пирога. Все блюда безнадежно устарели, готовятся возмутительно долго, содержат столько сливок и масла, что любой диетолог в обморок грохнется; а уж о всяких там панчеттах, морской соли или васаби тогда вообще никто слыхом не слыхивал. Прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как эта книга выпала из всех списков литературы, рекомендуемой для продвинутых гурманов. Но тем утром, когда я держала ее в руках, разглядывала обложку с рисунком из лилий помидорного цвета, листала ее пожелтевшие страницы, у меня возникло чувство, будто я нашла для себя что-то очень важное. Откуда оно взялось? И вновь я склонилась над книгой, выискивая причины этого странного чувства. Дело было не в еде. Если вдуматься, книга эта не только о еде. Нет, тут сокрыто нечто более глубокое, какой-то шифр, заключенный то ли в словах, то ли в самой бумаге.

Никогда я не обращалась за утешением к религии — к вере у меня генетическая непредрасположенность. Но, читая «Искусство французской кухни», книгу на первый взгляд по-детски простую, с ее словами, похожими на магические заклинания, дарующие успокоение, я невольно подумала, что именно так и должна звучать молитва. Утешение, неразрывно связанное с надеждой и ожиданием. «Искусство французской кухни» напоминало библейские строки.

Поэтому неудивительно, что, когда я улетела обратно в Нью-Йорк, мамина книга «ИФК», припрятанная в сумке, улетела вместе со мной.

Взявшись за потаж пармантье, начинаешь понимать, что между «просто» и «легко» существует разница. Мне никогда не приходило в голову, что разница есть, пока в тот вечер после моего похода к врачу, через три месяца после того, как я умыкнула мамину кулинарную книгу сорокалетней давности, мы с Эриком не сели на диван и не попробовали картофельный суп Джулии Чайлд.

Безусловно, мне приходилось готовить блюда и полегче. Как то: развернуть целлофановую обертку замороженного бифштекса и швырнуть его на гриль. Или заказать пиццу и пропустить пару «буравчиков» в ожидании разносчика — еще один мой излюбленный рецепт. Так что с точки зрения «легкости» блюду потаж пармантье похвастаться было нечем.

Сперва нужно почистить картофель и нарезать его ломтиками. Нарезать порей, промыв хорошенько, чтобы смыть весь песок — стебли лука-порея те еще грязные заразы. Положить ингредиенты в кастрюлю с водой и посолить. Томить на медленном огне минут сорок пять, затем или «размять овощи вилкой», или протереть через сито. Сита у меня нет, а разминать овощи вилкой я не собиралась. Зато у меня была толкушка для картофельного пюре.

Вообще-то, толкушка принадлежала Эрику. Много лет назад, еще до того, как мы поженились, и задолго до того, как все помешались на диете Аткинса, картофельное пюре было фирменным блюдом моего Эрика. В те времена я традиционно дарила Эрику всякие замысловатые кухонные принадлежности, не задумываясь всерьез о проблеме хранения вещей в крошечных бруклинских квартирах. Юмор (не слишком-то смешной) состоял в том, что ничего, кроме картофельного пюре и гигантских бургеров, он готовить не умел. Толкушка — единственный подарок, выживший с тех времен. Я подарила ее ему на Рождество, когда мы еще жили в квартире возле железной дороги на Одиннадцатой улице, между Седьмой и Восьмой, — это было еще до того, как район близ Центрального парка стал нам совсем не по карману. Тогда я сшила нам рождественские носочки из фетра, взяв выкройку из рождественского номера журнала для рукодельниц. Красный с белой оторочкой носок для Эрика и белый с красной оторочкой для себя. Они у нас до сих пор хранятся несмотря на то, что шить я совсем не умею и получились они какими-то кривыми и перекошенными. Да и для подарков, вроде толкушки, они не подходят. Но я все равно запихнула толкушку в носок. Подвешенный над полкой неработающего камина в нашей спальне, этот носок выглядел так, словно Санта преподнес Эрику «люгер». Никогда не умела упаковывать подарки.

Итак, потомив картошку с пореем около часа, нужно протереть ее через сито либо размять вилкой или толкушкой для пюре. Все три варианта доставят немерено хлопот, правда, можно воспользоваться комбайном — подобных громоздких конструкций нам немало надарили на свадьбу. Но Джулия Чайлд утверждает, что комбайн сделает суп «неинтересным и не похожим на блюдо французской кухни». Вообще говоря, любое утверждение «не похожий на блюдо французской кухни» выгладит сомнительным, однако в случае с потаж пармантье разница очевидна. Разминая ингредиенты толкушкой, вы не сможете получить абсолютно однородную массу, и в супе останутся комочки — зеленые, белые и желтые комочки, которые и придают блюду особый изыск. Вам останется добавить в суп изрядную порцию масла, и готово. Джулия рекомендует посыпать его петрушкой, но это необязательно. Суп прекрасно выглядит и без петрушки и пахнет восхитительно, а ведь если задуматься, что в нем такого? Порей, картошка, масло, вода, соль да перец.

Пока этот суп варится, нелишним будет поразмышлять о картошке. О самом процессе чистки картошки. Не то чтобы чистить картошку занятие увлекательное, вовсе нет. Но снимать кожуру, смывать грязь, резать клубень на кубики, а затем опускать их в холодную воду, чтобы они не порозовели… что-то в этом есть. Манипуляции нехитрые, но ты точно знаешь, что делаешь и почему. Картошка всегда картошка, и все делают с ней одно и то же — готовят, к примеру, такой вот суп. Все в этих действиях ясно, понятно и нет ничего лишнего. Даже если вы собираетесь пропустить картофель через какой-нибудь хитроумный кухонный комбайн, купленный в модном магазине «Все для дома», вам все равно сначала придется почистить картошку, и без этого никуда.

Отрезок жизни между двадцатью и тридцатью годами я могла бы провести:

а) убиваясь по девяносто часов в неделю на высокооплачиваемой, этически сомнительной работе, напиваясь по вечерам и занимаясь взрывным сексом с большим количеством мужчин моего возраста;

б) просыпаясь каждый день не раньше двенадцати и шикарном лофте в Уильямсбурге, работая над своими картинами (поэтическими виршами/вязанием/перформансами), без особых последствий употребляя модные наркотики, гуляя в скандальных модных ночных клубах и занимаясь взрывным сексом с большим количеством мужчин моего возраста (и женщин, если получится);

в) продолжая образование, потея над диссертацией с непроизносимым названием, чередуя интеллектуальные искания с курением марихуаны и взрывным сексом с большим количеством профессоров и студентов.

Таковы ролевые модели для девушки вроде меня. Но я не последовала ни одной из них. Я вместо этого вышла замуж. И не то чтобы мне уж очень хотелось… Просто так случилось, и все.

Эрик — моя школьная любовь. Это еще не все, дальше будет еще хуже. Мы вместе играли в школьном спектакле! Наши ухаживания были точной калькой с худших подростковых комедий Джона Хьюза — нелепые ситуации, ревнивые бойфренды и страстные поцелуи на сцене. Другими словами, это был один из тех типичных до тошноты школьных романов, о которых люди нашего поколения вскоре забывают, а если и вспоминают, то с неизменным смущением. Но не мы. До расставания у нас почему-то так и не дошло. Когда нам исполнилось по двадцать четыре года и мы по-прежнему спали вместе, давно решив все возможные бытовые проблемы с крышечкой зубной пасты, равно как и с сиденьем унитаза, мы решили больше не тянуть и пожениться.

Прошу понять — я люблю мужа до поросячьего визга. А может, и того пуще. Но в кругах, где мне приходится вращаться, замужество до тридцати, да еще и продолжительностью более пяти лет, — это реальный позор в глазах общества, это почти как смотреть автогонки или слушать Шенайю Твейн. Мне постоянно задают вопросы типа «Неужели ты ни с кем, кроме него, никогда не занималась сексом?». Или с еще более уничижительной интонацией: «Неужели он никогда и ни с кем, кроме тебя, не занимался сексом?»

Иногда даже обидно становится. Даже когда нечто подобное говорит Изабель, которую я знаю с детского сада, или Салли, с которой мы делили комнату в общаге на первом курсе, или же Гвен, которая обожает Эрика и всегда ужинает с нами по выходным. Никому из них я бы не призналась, какие мысли порой приходят мне в голову. Например, что Эрик иногда слишком на меня давит. Не выдержу я этого плохо скрываемого смущения и самодовольно вздернутых бровей («я так и знала»), притом что все знания моих подруг о семейной жизни почерпнуты из «Степфордских жен» или из социальной рекламы против домашнего насилия с участием Джей Ло. Но я-то говорю не о том, что Эрик якобы колотит меня или тиранит на домашних вечеринках. Я просто имею в виду, что он на меня давит. Ему мало твердить, смешивая мне очередной «буравчик», что я самая прекрасная и талантливая на планете и что без меня он давно бы загнулся. Нет, ему непременно нужно подталкивать меня. Советовать, что и как я должна делать. Это меня почти раздражает.

Итак, я приготовила суп потаж пармантье по рецепту из книги сорокалетней давности, украденной у мамы. И суп получился на славу, что было совершенно необъяснимо. Мы съели его, сидя на диване, держа тарелки на коленях. Молчание прерывали лишь взрывы хохота — мы смотрели по телевизору сериал про то, как стройная блондиночка, ученица выпускного класса, рубит вампиров. Не успели мы опомниться, как уже подъедали остатки третьей порции. (Одна из причин, почему мы с Эриком так подходим друг другу, в том, что мы оба едим быстро и много; кроме того, мы оба считаем сериал «Баффи — истребительница вампиров» просто гениальным.) Всего пару часов назад, после визита к доктору, я стояла у овощного прилавка в корейской лавке и думала: мне двадцать девять лет, у меня никогда не будет ни детей, ни нормальной работы, муж меня бросит, я умру в одиночестве в жалкой ночлежке на окраине города с двадцатью кошками, и обнаружат меня недели через две, когда вонь просочится в коридор. Но теперь, после трех тарелок картофельного супа, я, к своему огромному облегчению, не думала вообще ни о чем. Я лежала на диване и спокойно переваривала суп Джулии Чайлд. Эта ситуация сделала меня уязвимой. Эрик это понял и снова принялся за свое.

— Очень вкусно, дорогая.

Я вздохнула в знак согласия.

— Нет, правда, вкусно. И даже без мяса.

(Конечно же Эрик утонченный мужчина двадцать первого века, но он все же техасец, и потому мысль об ужине без мяса вгоняет его в легкую панику.)

— Ты так хорошо готовишь, Джули. Может, тебе пойти в кулинарную школу?

Готовить я начала в колледже, чтобы было чем прельстить Эрика. Однако в последующие годы мое увлечение готовкой несколько подостыло. Не знаю, гордится ли Эрик тем, что эта всепоглощающая страсть родилась благодаря ему, или же чувствует вину от того, что мое стремление удовлетворить его невинную любовь к улиткам и ревеню раздулось до размеров подлинной одержимости. Но какова бы ни была причина, разговор о кулинарной школе стал повторяться с завидной регулярностью и каждый раз заходил в тупик. Сегодня меня слишком сильно разморило от супа, и я среагировала на провокацию, слегка фыркнув. Но даже эта незначительная реакция была тактической ошибкой с моей стороны. Я поняла это сразу, едва проронила это «пф-ф». И тут же зажмурилась, притворившись, что внезапно оглохла.

— Нет, правда. Ты могла бы поступить в кулинарный институт. Мы можем переехать в Хадсон-вэлли, и там ты полностью посвятишь себя учебе на шеф-повара.

Тут, не успев подумать, я совершила тактическую ошибку номер два:

— Не примут меня ни в какой институт без опыта работы. Придется полгода чистить картошку за два пятьдесят в час. Хочешь, чтобы все это время мы жили на твою немереную зарплату?

Поддалась искушению принизить покупательную способность мужа. Это всегда плохо заканчивается.

— Может, тогда в какую-нибудь другую школу, здесь в городе?

— Нам это не по карману.

Эрик не ответил. Он молча сидел на краешке дивана, положив руку на мою щиколотку. Сначала я подумала, не сбросить ли ее, но потом решила, что щиколотка все-таки довольно невинное место. Кошка запрыгнула мне на грудь, унюхала мое дыхание и на деревянных ногах заковыляла прочь, открыв рот от легкого отвращения.

— Если я действительно захочу научиться готовить, я возьму «Искусство французской кухни» и приготовлю все блюда, от первого до последнего.

Странная фраза, малопригодная для сарказма, но мне все же удалось наполнить ее сарказмом. Эрик так и замер.

— Хотя какая с этого польза. На работу меня все равно никто не возьмет.

— Зато мы будем нормально питаться, ну хотя бы какое-то время.

Теперь замолчала я, потому что он, разумеется, был прав.

— Но, если я возьмусь за это, я буду все время уставать. Растолстею. Нам придется есть мозги. И яйца. А яиц я не ем, Эрик. Ты же знаешь.

— Да, конечно… хотя жаль.

— Да нет, просто идея эта — дурацкая.

Эрик умолк. «Баффи» закончилась, и начались новости корреспондент вел репортаж с затопленной улицы в Шипсхед-Бэй, где прорвало водопроводную трубу. Мы сидели на диване в душной гостиной в Бэй-Ридж и пристально смотрели на экран, делая вид, что никакого разговора и не было. Вокруг высились пирамиды коробок — грозное напоминание о предстоящем переезде.

Сейчас, когда я вспоминаю тот день, меня до сих пор охватывает странный трепет, с которым рыбак вытягивает свой улов. Мы долго сидели молча, а потом Эрик заявил:

— Ты могла бы завести блог.

Я раздраженно покосилась на него взглядом большой, бьющей хвостом белой акулы.

— Джули, ты ведь знаешь, что такое блог?

Разумеется, я не знала, что такое блог. На дворе стоял август две тысячи второго. И я была уверена, что никто не знал ничего про блоги, за исключением парочки ребят вроде Эрика, которые целыми днями просиживали за своим рабочим компьютером и были в курсе всяческих новинок. Для них ни одно событие внутренней или международной политики не было откровением; даже новинки поп-культуры не ускользали от их внимания. Не говоря уже о борьбе с терроризмом или реалити-шоу — для Эрика все это было одной большой френдлентой.

— Ну, знаешь, блог в Интернете? Это совсем просто. Не требуется никаких особых навыков.

— По мне, и так идеально.

— Компьютерных навыков, я имею в виду.

— Ты смешаешь мне «буравчик» или как?

— Сейчас.

И он вышел. Оставил меня в покое. Почему бы и нет, тем более теперь, когда рыбка подсела на крючок.

Убаюканная позвякиванием льда в шейкере, я погрузилась в раздумья. Наша с Эриком жизнь это тебе не картофельный суп. Легко заниматься нашей бессмысленной работой, по крайней мере, там не приходится стоять перед выбором. Но долго ли еще я выдержу такую «легкую» жизнь? Погрузиться в зыбучие пески тоже легко. Да что там, умереть легко. Может, потому мои вкусовые рецепторы и обострились при виде картошки и лука в корейской лавке? Может, это и есть то самое странное чувство в животе, что возникает всякий раз, когда я вспоминаю о книге Джулии Чайлд? Может, мне не собой следует поступить, как с картошкой: снять кожуру и сделать что-то, что будет не легко, а просто?

Эрик вернулся из кухни с двумя «буравчиками» в руках. Он осторожно протянул мне бокал, стараясь не расплескать содержимое — из этих бокалов для мартини вечно все расплескивается. Я сделала глоток. Эрик мешает лучшие «буравчики» — ледяные, очень сухие, с едва уловимым привкусом шартреза в маслянисто-прозрачных глубинах.

— Хорошо, — изрекла я, отхлебнув еще глоточек. Эрик присел рядом. — Расскажи-ка мне поподробнее про эти блоги.

И в тот самый вечер в чернильные воды бездонного океана киберпространства я забросила свою маленькую удочку, свою крошечную приманку.

Книга

«Искусство французской кухни». Первое издание, 1961 года Луизетт Бертхолл. Симона Бек. И конечно, Джулия Чайлд. Женщина, научившая Америку готовить и есть. Сегодня многим кажется, что мы живем в гастрономическом мире, созданном Элис Уотерс, но у истоков всего стояла Джулия, и от этого никуда не денешься.

Героиня

Днем офисная крыса, вечером — гурман-отщепенец. Джули Пауэлл искала занятие, которое поможет ей проявить себя, и нашла его, создав проект «Джули & Джулия». Рискуя семейным благополучием, работой и здоровьем своих кошек, она поставила перед собой безумную задачу. 365 дней. 524 рецепта. И Джули на паршивой кухне в дешевом многоквартирном доме. Как далеко все это зайдет, никому не было известно…

Это была всего пара строк — почти ничего, по сути. Даже меньше, чем рецепт картофельного супа. Несколько слов, соединенных в предложения. Но там, на экране, они вспыхнули словно сияние, пусть и неяркое. И мне этого было достаточно.

 

~~~

Приготовление майонеза похоже на приготовление голландского соуса и подразумевает процесс соединения желтков с жирной субстанцией, в данном случае — с растительным маслом до достижения густой и кремообразной консистенции.

«Искусство французской кухни, том 1»

Майонез учатся готовить методом проб и ошибок.

«Радости секса»

 

ПРЕЖДЕ, ЧЕМ НАЧАТЬ…

Радости кулинарии

Приходя с работы, папа обычно выкладывал мелочь из карманов в голубой пластиковый стаканчик с белой стрелочкой — эмблемой моего летнего лагеря. Стаканчик стоял в шкафу справа от папиной раковины в родительской ванной. У мамы был такой же шкафчик слева от ее раковины. В нем она держала косметику, украшения и старые шарфики, которые не носила со школы. В папином шкафу помимо мелочи хранились часы, жидкость для полоскания рта, средство для укладки волос и носовые платки. А еще книга.

Я обратила внимание на книгу во вторник днем, когда мне понадобились деньги. Мне было одиннадцать лет, и по вторникам и четвергам я ходила на занятия по актерскому мастерству в Норт-Бернет, за кафе «Ночной ястреб». Я всегда брала с собой пятьдесят центов и на обратном пути покупала колу в автомате. Обычно мелочь для нас оставляли в большой банке на полке над стиральной машиной, но незадолго до этого мама отнесла ее в банк, и мне пришлось залезть в папин шкафчик.

Книга в простом черном переплете лежала в самой глубине корешком к стене, чтобы не было видно названия. Бумажная обложка лежала отдельно. Я и раньше видела эту книжку и думала, что папа убрал ее подальше не просто так. Наверняка это очень скучная книга, говорила я себе. Что-нибудь связанное с телефонными счетами. В тот день я была дома совсем одна, и мне вдруг пришло в голову — с какой стати папа станет так тщательно прятать скучную книгу?

Я достала книгу и, увидев название, вытесненное золотыми буквами, в ту же секунду поняла, что ее нужно немедленно положить на место. Но было уже поздно.

На первых страницах были цветные иллюстрации на глянцевой бумаге, как в альбомах по искусству. Только вот на картинках были изображены мужчина и женщина. Они были голые и занимались сексом. Но совсем не так, как в кино. Мне доводилось видеть секс на экране — у нас было кабельное телевидение, и на пижамных вечеринках мы с девчонками тайком пробирались в гостиную и включали канал для взрослых. Но у женщины в книжке под мышками были волосы, а у мужчины волосы были… ммм… везде, и было видно, что его пенис прямо там, у нее внутри. Это был настоящий хард-кор — как на обложках тех кассет, на которые я стыдилась даже смотреть у Изабель дома (ее папа прятал их на полке за обычными кассетами). К тому же парочка на картинках была даже не симпатичная. И совсем немолодая. По правде говоря, эти ребята чем-то смахивали на моих предков. Но когда эта мысль пришла мне в голову, мне стало настолько не по себе, что я быстро отогнала ее прочь.

После цветных иллюстраций было много текста, сопровождаемого черно-белыми рисунками и объяснениями, как в словаре. И тут до меня дошло — ведь это и есть словарь, словарь секса. Многие термины были французскими. Но были и обычные слова — «качели», «лодочка», и я никак не могла понять, зачем они в книге вроде этой. И это было самое ужасное — неужели слово «лодочка» означает совсем не то, что я думала? Неужели, когда я клянчу у мамы фиолетовые лодочки, которые так подошли бы к моему розовому свитеру с мисс Пигги, я невольно произношу что-то неприличное?

Комната родителей располагалась рядом с входной дверью. Услышав, как мама поворачивает ключ в замке, я едва успела добежать до папиного шкафчика положить книгу на место.

— Готова, Джули? Что это ты здесь делаешь?

— Ищу мелочь на кока-колу.

И голове вспыхнуло: «Она догадалась!» Но она лишь проронила:

— Ну пойдем, а то опоздаешь, — и вышла за дверь.

Весь урок я просидела как на иголках — а что, если я положила книгу не так, как было? Я вспомнила роман «1984» — там герой специально положил волосок на обложку дневника, чтобы выяснить, трогал его кто-нибудь или нет. То, что папа читал «1984», я знала точно — он сам мне эту книжку подарил. Преподаватель по актерскому мастерству поручил мне сыграть сцену с Калебом, который был просто вылитым Джейсоном Бейтманом из сериала «Твой ход», и я, глядя на Калеба, все время вспоминала те картинки из книги. Я все время путалась, хотя прежде я никогда не забывала текст и память у меня, между прочим, лучше всех в классе. После занятий за мной должна была заехать мама, я дожидалась ее и пила колу, не чувствуя вкуса, — весь рот занемел, как после коричневой жвачки. Но когда мама приехала, она вела себя как обычно. Мы вернулись домой, но и там папа, как обычно, сидел в кресле и, как обычно, решал кроссворд.

Это было очень, очень плохо — читать такую книжку в моем возрасте. Я это знала. Я предала родителей. Поступила неправильно. И каждый раз, пробираясь в комнату родителей, я зарекалась: последний раз, последний раз. И прекрасно понимала, что обманываю себя. Да, я слишком низко пала, я погрузилась в пучину разврата, и никогда уже мне не стать такой невинной, как прежде! Но ведь в книге столько полезной информации! В ней так много такого, чего мне никогда и нигде больше не узнать, даже от Изабель, которая знает о сексе больше любой одиннадцатилетней девочки, хотя ей всего десять. Нет, грань я уже перешла, а раз так, пусть хоть узнаю для себя что-то новенькое.

Когда я приходила из школы, мама чаще всего была дома, но иногда водила моего братца Хитклифа на тренировку юношеской лиги или отправлялась к подруге, а то и просто убегала по делам. В такие дни я сгребала свою порцию шоколадного печенья (у меня было строгое — ну, насколько это возможно — правило: не съедать больше десяти штук за день), прихватывала бумажное полотенце и прокрадывалась в родительскую ванную. На стене висела маленькая картина, написанная маслом и изображающая женщину в неглиже. Мне нравилась картина, хоть я и была рада, что, они повесили ее в ванной. Но теперь, когда я узнала, что за книга лежит в папином шкафу, в этой картине обнаружился новый, скрытый смысл, о котором я раньше и не задумывалась.

Я доставала книгу, от страниц которой исходил терпкий запах дыма и тайны. Мне казалось, она пахнет так потому, что мои родители вынимают ее, когда снимаются сексом, при этом мама, наверное, надевает резиновый корсет, высокие сапоги, а может, еще что. (Лишь спустя много лет я поняла, что книга пропахла жидкостью для полоскания рта, лаком для волос и сигаретами, которые папа прятал в шкафчике, чтобы иногда на террасе затянуться тайком после того, как меня уложат спать.) Я сползала по стеночке, на которой висела картина, усаживалась на белый коврик в узелках и читала, пристроив книгу на согнутые колени. Разложив печенье на бумажном полотенце, я поедала его одно за другим, разъединяя две шоколадные половинки, вылизывая белую начинку и растворяя печенье во рту, пока оно не превращалось в шоколадную массу, и читала все про кассолетт, постильонаж и гамахуш [9]Сексуальные термины.
. Некоторые главы были просто омерзительны — особенно те, где описывались вонючие небритые подмышки. Но были и такие, от которых у меня ныло между ног. А потом я слышала, как открывается дверь гаража. Я вскакивала, убирала книгу на место, закрывала дверь шкафчика, сгребала остатки печенья и мчалась на кухню, чтобы сидеть там как ни в чем не бывало, когда мама войдет и попросит меня помочь разобрать покупки.

Так что с «Радостями секса» я впервые вкусила греха, а вот с «Искусством французской кухни» я вкусила его во второй раз.

В сочельник мама обычно готовила красную фасоль, рис и приправленную чили говядину. Фасоль готовили отдельно. Чтобы я ела фасоль? Да ни в жизнь. Но как-то раз к нам на рождественский ужин напросился папин начальник. Поначалу мама впала в панику, но, успокоившись, решила отличиться и приготовить нечто особенное. В то утро я застала ее на кухне за нарезанием овощей. На кухонном столе лежала старая кулинарная книга, раскрытая на странице триста пятнадцать. Boeuf Bourguignon — говядина по-бургундски.

Эта толстая книга в светло-бежевой обложке лежала в нашем чулане с тех пор, как я себя помню, но прежде я никогда не видела, чтобы мама готовила по ней. Вообще-то, это был двухтомник и назывался он «Искусство французской кухни». На обложке обеих книг был рисунок из переплетающихся цветков. Мама объяснила мне, что такой рисунок называется флер-де-лиз. Обложку книги, по которой готовила мама, украшал рисунок из красных флер-де-лиз; на обложке той, что осталась на полке в кладовой, цветы были синие.

В маминой коллекции было много интересных кулинарных книг. Мне нравилась серия «Тайм-Лайф», по две книги на каждую из мировых кухонь — одна на пружинках, с рецептами, вторая, побольше, с исторической справкой и красочными картинками. Но самой моей любимой в те времена была книга о венской кухне, где на иллюстрациях высились огромные белоснежные торты. Я приставала к маме, тыкая то в один, то в другой торт, и просила испечь такой же, но мама объясняла, что в их состав входит кокос, орехи и джем — а чтобы я съела кокос, орехи или джем? Да ни в жизнь! Но к этим двум томам у меня было особое отношение. На полке рядом с иллюстрированными книжками и «Энциклопедией Бетти Крокер» они выглядели солидными, немного старомодными, но серьезными и настоящими, как старинные книги, которые продаются в антикварных лавках и стоят кучу денег.

Я сидела на кухне в ночной рубашке, поверх которой надела мамин бесформенный голубой свитер с высоким горлом и альпийским рисунком в виде белых зигзагов. В Рождество при любой погоде я томилась в мечтательном ожидании снегопада. Рано утром, когда вокруг было особенно тихо, лежа в кровати, я представляла, что за окном кружатся белые хлопья, а мы с Джейсоном Бейтманом лежим на горе подушек у потрескивающего камина, и он соблазнительно улыбается, намекая на то, что мы могли бы заняться всем тем, что описано в «Радостях секса», только без всяких гадостей вроде волосатых подмышек. В мамином свитере мне особенно хорошо мечталось.

Я поддела пальцем шоколадную пасту с кусочками зефира прямо из банки и заглянула в раскрытую книгу. Мама стояла у раковины и чистила морковку.

— Не понимаю, чем тебе так этот свитер полюбился. На улице двадцать градусов.

— Мне холодно.

— Не потеряй страницу.

— Не потеряю.

Заложив пальцем нужную маме страницу, я принялась листать книгу, пытаясь шепотом произнести все эти французские названия. От страниц исходил какой-то странный запах сырости, но не такой, как от библиотечных книг. Скорее так пахнет собака на травке в лесу — мокрая, теплая и живая. Эти слова и этот запах что-то смутно напоминали мне, но что именно, я не могла вспомнить. Многое из того, что я читала, было мне непонятно, но в рецептах я видела много такого, чего ни за что не стала бы есть, — грибы, оливки, шпинат, например. Какой-то гратен — это что еще за чертовщина? Это имеет отношение к гранатам? Да я гранаты просто ненавижу. Вскоре книга мне наскучила, но тут мой взгляд остановился на рисунке какой-то отрубленной части животного. Надпись гласила «нога ягненка». Нога с задранным хвостом была похожа на человека, распластавшегося на животе. Перевернув страницу, я увидела еще одну картинку. На ней были изображены изящные пальчики с аккуратными округленными ноготками, которые что-то вдавливали в стол. Сдобное тесто. Картинка демонстрировала фрезаж: «Тыльной стороной ладони (не самой ладонью, она слишком теплая) быстрыми движениями месить тесто по направлению от себя и вдавливая его в стол; захватывайте объем примерно на две столовые ложки и растягивайте тесто дюймов на шесть уверенным, быстрым движением».

Все это выглядело очень странно. Говоря точнее, это выглядело… непристойно.

И тут до меня дошло, что именно эта книжка напоминает мне. Вспыхнув, я покосилась на маму — та уже дочистила морковь и принялась за лук. Она, конечно, не догадывалась, что у меня там в голове. Да и как? Не может же она читать мои мысли. Это раньше я думала, что может, но в прошлом году до меня дошло, что если бы она могла, то в жизни бы не позволила мне посмотреть ни одной серии «Твоего хода»!

— Не потеряла мою страницу?

— Сказала же, нет.

На дворе стояли праздники, и мне уже несколько недель не выпадало шанса заглянуть в папин шкафчик. Мало того что мама с папой все время околачивались дома, так они еще и следили, чтобы я не разнюхала, где подарки. Этого я делать не собиралась — ведь весь смысл Рождества в том, что полученный подарок должен стать сюрпризом. Кроме того, мне не хотелось получить лишнее доказательство того, что никакого Санта-Клауса на самом деле не существует. Я и без того это знала, но окончательно признавать не хотела — ну что за Рождество без Санты, в самом деле? Но соблазн порыскать был велик, и потому на всякий случай я решила держаться от родительской спальни подальше. И «Радости секса» светили мне только после Нового года. Но эта кулинарная книга, что сейчас лежала передо мной, оказалась, в общем-то, ничем не хуже. В ней тоже были французские термины и куча непонятных фраз, наводящих на размышления. Голых хиппи, правда, не было, но не очень-то и хотелось. А то на них иной раз и смотреть страшновато.

А может, вместо того, чтобы сидеть в свитере у камина с самим Джейсоном Бейтманом, мне ему что-нибудь приготовить? Раньше такие мысли не приходили мне в голову. Что-нибудь сексуальное. Например… хм… как насчет Piece de Boeuf à la Cuillère? Звучит очень непристойно. «Мясо, фаршированное мясным фаршем» — черт, да это звучит неприлично даже в переводе!

— Что это ты задумала?

Я чуть не подскочила на кухонном стуле — плетеном, с хромированными ножками, — словно за этим кухонным столом меня застукали за мастурбацией. Хотя чем-чем, а уж этим я никогда не занималась. Я и слово-то это узнала только от Изабель. Гадость какая.

— Не залезай на стул с ногами — его только починили. Положи-ка мне сюда книжку. А то у меня все руки в беконе.

Я открыла заложенную страничку и поднесла книгу маме. Она как-то подозрительно на меня посмотрела, когда я положила ее на желтую столешницу.

— Не понимаю, почему эта книга так тебя заинтересовала? Ты же ничего из этого есть не станешь. Ты от чизбургеров и то нос воротишь.

— Потому что сыру место на пицце, а не в бургерах.

Мама закатила глаза и вернулась к готовке. Я наблюдала за процессом, заглядывая через ее плечо. Она порезала бекон и обжарила его на сковороде. Как только кусочки зазолотились, она сняла их и отправила на их место куски мяса.

— Пахнет вкусно.

— Еще бы. — Она сняла со сковороды подрумянившиеся куски мяса и положила морковь с луком. Я б скорее умерла, чем съела морковку. Но запах был что надо. Интересно, любит ли Джейсон Бейтман говядину по-бургундски?

— Может, сегодня вечером попробуешь немножко? — предложила мама.

— Угу. Может.

Конечно, ничего я не попробовала, по крайней мере в то Рождество, — слишком велика была моя неприязнь к моркови, грибам и маленьким луковичкам шалота. Вместе с другими детьми в тот вечер я ела пиццу с колбасой пепперони и шоколадную помадку. А говядину по-бургундски по рецепту Джулии Чайлд впервые попробовала восемнадцать лет спустя.

Говядина по-бургундски — блюдо классическое и в то же время домашнее, эффектное и простое; одним словом, идеальное блюдо для тех, кто хочет показать себя хорошим поваром. Джулия Чайлд готовила это блюдо в телевизионном кулинарном шоу. Моя мама готовила его, чтобы произвести впечатление на папиного босса. А восемнадцать лет спустя уже я готовила говядину по-бургундски для главного в моей жизни человека, который навсегда избавил меня от никчемной работы секретарши и помог добиться успеха и известности. Вообще-то, для этого человека я готовила говядину по-бургундски даже дважды, но об этом потом. Пока скажу только, что это блюдо, как и майонез, готовится методом проб и ошибок (правда, с майонезом пробовать и ошибаться придется подольше). Но стоит ухватить суть, и у вас все получится. К примеру, вздумай Джейсон Бейтман заявиться в город и напроситься к нам на ужин, я бы смогла накормить его этим прекрасным французским рагу, не прикладывая особых усилий, и все благодаря Джулии.

Я могла бы приготовить говядину по-бургундски даже для Джейсона Бейтмана, даже одетой в мамин голубой лыжный свитер. Он по-прежнему у меня, и я питаю к нему необъяснимую привязанность. Я не избавилась от него даже после того, как поняла, что никогда не стану одной из тех эльфообразных худышек, которым идут бесформенные свитера с горлом, и что бесформенные свитера с горлом выглядели сексуально лишь в конце восьмидесятых. Но порой старое лучше нового — это касается и Джейсона Бейтмана, и говядины по-бургундски.

 

~~~

Январь 1944 года

Арлингтон, штат Виргиния

После всех неопределенностей, наконец, свершилось. Вещи собраны, машина на подходе, он уезжает. Его ждет настоящее назначение — в штате лорда Маунтбэттена в Нью-Дели. Все произошло именно так, как предсказывала Джейн Бартлман. Из упакованной коробки с бумагами, которую брат Чарлз собирался отвезти в Мэйн, Пол аккуратно достал свой старый дневник. Присел на краешек кровати, с которой уже было снято постельное белье, и раскрыл дневник на том самом месте, где было записано предсказание астролога, сделанное в апреле прошлого года.

«Вас ожидают новые дела. Они у вас уже на пороге».

Думайте об астрологии что хотите, но результаты налицо. Пол перевернул несколько страниц, исписанных мелким аккуратным почерком.

«Так что перед вами откроются двери, о существовании которых вы и не подозревали».

Пол встал и положил дневник на место, но тут из него выскользнул небольшой листочек бумажки и, кружась, опустился на пол. Он сразу узнал его, и в глазах вдруг защипало. Это было письмо, написанное много лет назад и уже пожелтевшее от времени. Письмо от Эдит, написанное еще в Кембридже, в те годы, когда они были вместе.

«Мой дорогой Пол, твои стихи всегда вызывают во мне неземные чувства, и я не перестаю удивляться…»

Ее не стало чуть больше года назад, но до сих пор от одного взгляда на ее почерк ему снова с ужасной ясностью вспоминались последние несколько месяцев, долгие и тревожные дни, когда каждый вдох его любимой давался ей с огромным трудом. И теперь, перечитывая стихотворение, он с поразительной отчетливостью вдруг осознал, что, уезжая из страны, он уезжает и от нее.

Прошлой весной Бартлман предсказала, что он встретит женщину, которая его отогреет. Это казалось ему невозможным, хотя он и мечтал утешиться женщиной умной, чуткой, уравновешенной и не лишенной чувства юмора. Однажды у него уже была такая.

С улицы послышался клаксон. Пора заняться делом, приказал себе Пол. Застегнув сумку, он взвалил ее на плечо. Хватит с него женщин, хватит отношений. Человек не может иметь все.

 

ДЕНЬ 23, РЕЦЕПТ 34

Не разбив яиц…

Самые глупые поступки в своей жизни я обычно совершаю осенью. Это называется «синдром первого сентября» — въевшаяся генетическая память с тех самых пор, когда этот день еще что-то значил. Когда мне было одиннадцать, синдром проявился в неудачной попытке самоутверждения через одежду: тогда я надела фиолетовые сапоги выше колен и свитер с портретом мисс Пигги. Спустя много лет и тоже осенью я затеяла безумный годовой кулинарный проект, старт которого совпадал с событием вселенского масштаба — нью-йоркским переездом.

Я же упоминала о переезде, верно?

Первым сигналом того, что очередной приступ осеннего безумия не за горами, была мамина реакция, когда я рассказала ей о Проекте.

— Хм…

— Как тебе название «Джули & Джулия»? Похоже на фильм про спятившего ученого и Франкенштейна, да? Получила ссылку, которую я тебе прислала?

— Да?.. Получила?.. — Она отвечала отрывисто, почему-то с неопределенной вопросительной интонацией и высоким визгливым голосом.

— Не волнуйся. Это всего на год. Буду готовить каждый вечер, а по утрам записывать все в блог. Налажу распорядок.

— Мм… хм?.. И зачем тебе все это?

— Что значит зачем? — Какой дурацкий вопрос… впрочем, до меня вдруг дошло, что сама себе этот вопрос я задать забыла. И голос мой прозвучал как-то пискляво.

— Ну… я имею в виду, тебе не кажется, что сейчас не самое подходящее время начинать такой грандиозный проект, ведь вы переезжаете?

— Да нет же. Нет, нет и нет. Ладно тебе, все будет хорошо. Есть-то мне все равно надо, так? Кроме того, я уже объявила об этом в блоге. Теперь я не могу отступиться. У меня все получится. К тому же это будет прикольно, поверь!

В моем возрасте давно пора уяснить себе, что неестественный писклявый голосок с напускной веселостью не предвещает ничего хорошего. Мне ли не знать, но почему-то вспоминаешь об этом слишком поздно.

А как хорошо все начиналось. В тот вечер я сделала запись в своем кулинарном блоге, приготовив бифштекс-соте со сливочным маслом и артишоки о-натюрель — рецепты из «Искусства французской кухни». Бифштекс я просто обжарила на сковородке на смеси сливочного и оливкового масла — оливкового не потому, что у меня не нашлось нутряного сала, как указывалось в рецепте, а потому, что я вообще не знала, что такое нутряное сало и где оно растет.

Потом я быстро сварганила соус из выделенного мясом сока, добавив туда масла и немного вермута, который завалялся в нашем доме, поскольку Эрик вбил себе в голову, что от вермута, даже в составе коктейлей, ему плохо. Артишоки я очистила от стебельков и острых колючих верхушек. Потом отварила листья в подсоленной воде и подала к столу с лимонным маслом — для этого лимонный сок с добавлением соли и перца я уварила и смешала с пачкой масла. В общей сложности три рецепта, и всего-то за час.

— Я могла бы проделать то же самое одной рукой! — хвасталась я, когда мы с Эриком сидели за столом в окружении растущих гор картонных коробок. Мы выедали мякоть листиков артишока, обмакивая их в лимонное масло. — Хорошо, что мы переезжаем, а то весь этот проект и вовсе показался бы легче легкого. Как конфетку у ребенка отнять!

После того как мы доели очень вкусные и очень жирные бифштексы и убрали очистки артишоков, я села описывать все это в блоге. Насчет артишоков я даже пошутила. «С артишоками я имела дело впервые, — написала я. — Они не вызвали у меня ни восторга, ни ненависти, а скорее сочувствие к тому изголодавшемуся бедняге-неандертальцу, которому впервые пришло в голову, что этот чудо-овощ съедобен». Это и еще несколько абзацев отправились в мой блог.

На следующий день у меня на страничке побывало тридцать шесть посетителей. Я точно знаю, что их было тридцать шесть, потому что не менее десяти раз проверяла с рабочего компьютера. И каждый раз, когда цифра увеличивалась, это означало, что какой-то человек читает то, что я написала! Действительно читает! Какой-то совершенно незнакомый мне человек написал, что ему нравится мой стиль!

Итак, мне предстоит есть много французских блюд, описывать это в Интернете и получать комплименты от незнакомцев! Эрик прав. Это просто супер!

На второй день я приготовила киш лорен [11]Открытый пирог из песочного теста с начинкой из сливок и яиц с добавлением овощей, мяса или сыра; киш лорен — разновидность киша, в начинку которого, помимо сливок и яиц, входит еще и бекон.
и зеленую фасоль a-ля англез [12]Со сливочным маслом.
. На третий день мне пришлось отправиться в Нью-Джерси — раздавать анкеты и расставлять складные стулья для предстоящей встречи с семьями погибших при взрывах во Всемирном торговом центре. Это мероприятие организовал губернатор Нью-Джерси с целью убедить всех в том, что если в их жизни что-то не так, то виновато в этом государственное агентство, в котором работаю я. Губернатор Нью-Джерси тот еще фрукт. Поэтому на третий день мне было не до готовки. Вместо этого я заказала пиццу и выдала импровизированный образец искрометной прозы:

В Викторианскую эпоху состоятельные люди ели клубнику даже в декабре. В наши дни отдельно взятые особи демонстрируют свое превосходство, лакомясь сочной экологически чистой клубникой лишь в те две недели, когда ее собирают созревшей на эксклюзивной органик-ферме через дорогу от фешенебельных бунгало в Хэмптонсе [13] . Повсюду только и слышишь: только на этом рынке бывает свежайшее то-то, нежнейшее это, зеленейшее, крепчайшее, мягчайшее то и другое… Можно подумать, что все эти люди совершают самоотверженный потребительский подвиг, демонстрируя тем самым хороший вкус, а на самом деле попросту подражают тем, кому не надо пахать, чтобы добыть пропитание.

Но в книге Джулии Чайлд всего этого вы не найдете. Джулия хочет, чтобы вы — да, именно вы, живущие в дешевом многоквартирном доме в спальном районе, вы, прозябающие на бесперспективной работе менеджером среднего звена, вы, не видящие ничего, кроме гигантских торговых центров на много миль вокруг, — именно вы научились делать тесто и с могли вкусно приготовить даже консервированную зеленую фасоль. Она хочет, чтобы вы не забывали о своей человеческой сущности и воспользовались самым основным правом — нравом хорошо питаться и наслаждаться жизнью.

И по сравнению с этим помидоры с органик-фермы, как и оливковое масло первого отжима из Умбрии, — не более чем дешевые понты.

К концу первой недели я освоила филе де пуассон берси о шампиньон, пуле роти, шампиньон а-ля грек, каротт а-ля консьерж [14]Рыбное филе в белом вине с шампиньонами; жареная курица; шампиньоны в ароматном бульоне; морковь в сливках с луком и чесноком.
и даже крем-брюле… точнее, суп-брюле, потому что кремом его никак не назовешь. Я описывала все — свои ошибки и маленькие триумфы. Незнакомцы, друзья и даже моя тетя Сьюки из Уоксахачи подбадривали меня, оставляя в моем блоге свои комментарии. В моей походке появилась пружинка, и теперь, покидая свой тесный офис, я думала не о том, как мне хочется вырвать с мясом офисный телефон из стены или перерезать костлявую глотку очередному тупому бюрократу, а о том, в какой магазин мне отправиться за покупками и как придумать очередную остроумную запись в блоге.

Приближался день переезда. В выходные мы с Эриком перетащили все коробки в гостиную, потом загрузили их в багажник нашего старенького бордового «форда-бронко» и отвезли в новую квартиру. Это был так называемый лофт в Лонг-Айленд-Сити, который находился совсем не в Лонг-Айленде, а в Квинсе. Теоретически Квинс действительно находится на окруженной водой территории под названием Лонг-Айленд, вот только тому, кто живет в Квинсе или Бруклине, не следует говорить, что они живут в Лонг-Айленде. Поверьте, это плохая идея. Мы переезжали, потому что туда переехала контора Эрика, а по дороге от Бэй-Ридж до Лонг-Айленд-Сити в голову невольно лезут истории про латиноамериканских эмигрантов, забитых в вагоне метро фанатиками-националистами по пути на одну из трех работ в два часа ночи, и от этого становится как-то не по себе. Итак, мы переезжали в лофт. Чем не шаг вперед, не смелый эксперимент, не мечта любого городского жителя? И я по-прежнему готовила — с удовольствием, с юмором, легко. Эта французская кухня просто пара пустяков! И с чего это все твердят, что это сложно?

А потом, на третьей неделе, дело дошло до яиц.

— Джули, это пора прекратить.

— Не могу, мама. Так нельзя.

— Джули, это же твое решение. Если захочешь, можешь его изменить. Можешь остановиться.

— Нет! Ты что, не понимаешь? У меня больше ничего в жизни нет! А там люди меня читают! Не могу я так просто взять и остановиться!

У нас с мамой всю жизнь так. В шесть лет на День святого Валентина я очень хотела надеть свое любимое летнее платьице. Мама мне отказала, сославшись на то, что оно не подходит для зимы, и тогда, синея от холода, я два часа простояла на крыльце в одних трусах с эмблемой «Суперженщины», и все ради того, чтобы доказать ей, что она неправа. Или в тот раз, когда я пошла на прослушивание в группу поддержки только потому, что была уверена, что меня не возьмут, а когда меня все-таки взяли, я восемь месяцев тусовалась с безмозглыми пустышками из студенческого общества и заодно с ними едва не слегла от булимии. Был еще и такой случай — за две недели до свадьбы, когда после отказов нескольких банкетных компаний и фиаско с платьями для подружек невесты мне вдруг взбрело в голову, что около каждого гостя за столом (а их было двести) должна стоять маленькая глиняная скульптура обнаженной женщины. И всегда мама играет роль полицейского, который уговаривает потенциального самоубийцу не прыгать с крыши. Иногда уговоры срабатывают. Иногда нет.

Придав голосу холодной решимости, я произнесла:

— Мне пора, мам. Я тебя люблю.

— Джули, подожди! — В мамином голосе на том конце провода послышалась неподдельная тревога. Она испугалась, ей показалось, что она теряет меня. — Прошу тебя. Дорогая. Хватит готовить.

— Пока, мам.

Я повесила трубку. У меня даже шея затекла; я повертела головой, и позвонки встали на место. Я передвигалась по загроможденной гостиной, как по минному полю.

— Спешить нам некуда, — утешал меня Эрик. — Тише едешь — дальше будешь.

Наш переезд длился уже две с половиной недели.

Это походило на вялотекущую агонию. Больше недели мы затратили на перевозку одних только коробок. Потом, в субботу, перетащили кровать с матрацем. В ту ночь наших кошек мы оставили на старом месте, а сами переночевали в новой квартире, и к ужасу своему обнаружили, что даже в три часа ночи грохот такой, будто лежали мы не в квартире, а в центре арены на ралли монстров-грузовиков. В воскресенье мы наконец перевезли наших кошек. По дороге одна облевала переноску, другая обгадилась. Третья попросту лишилась рассудка, растворившись в бездне безумия, куда попадают военные сироты и жертвы пришельцев. Прибыв на новое место, она тут же вскарабкалась по стене и скрылась за обшивкой скошенного потолка. Вылезать оттуда она не желала, но мы прекрасно слышали, как она там шастает и время от времени воет. С тех пор мы регулярно приподнимали черепицу и сквозь крышу просовывали ей миску с кормом для привередливых кошек.

За последние несколько недель мы с Эриком прошли несколько кругов ада. И всем им я дала названия: «адский ремонт квартиры на скорую руку»; «адская беспросветная и бессмысленная работа»; «моему мужу исполнилось двадцать девять, а я ничего ему не подарила»; «я вышла замуж за полного шизофреника». Мы ругались, мы орали, мы швыряли очищенные корнеплоды на гниющие доски нашего так называемого лофта выше среднего класса, а потом подбирали их и кидали в суп. Хотя теоретически мы теперь жили в Лонг-Айленд-Сити, слово «жить» казалось мне довольно издевательским эвфемизмом происходящего. Мы скорее походили на ходячих мертвецов.

Кухня напоминала место преступления. Под ногами хрустела яичная скорлупа. В раковине — трехдневная гора немытой посуды; по углам — полуразобранные коробки. В темных недрах помойки таились изуродованные останки яиц, но их присутствие было ощутимо, как ощутима жертва на месте убийства, даже если тело и прикрыто брезентом. Брызги желтка с кроваво-красными вкраплениями покрывали стены, так что впору было вызывать судмедэксперта. Эрик занял позицию у плиты, как снайпер занимает позицию для выстрела. Он готовил яйцо-пашот в красном вине. Два готовых яйца лежали рядом на тарелочке. Эти я сварила сама — перед тем, как мы с Эриком отыграли сцену из фильма «Аэроплан», где все пассажиры по очереди раздавали пощечины и трясли женщину, с которой случилась истерика. Женщиной была я, а Эрик — всеми пассажирами. Три яйца умудрились выжить из дюжины, которая была у меня еще три часа назад. При виде этих двух инвалидов, лежавших на тарелочке, сморщенных и посиневших, как губы мертвеца, у меня вырвался слабый стон отчаяния.

— Мы подохнем с голоду, да?

— Как мама? Подбодрила тебя? — Невозмутимый Эрик выловил из вина последнее яйцо и выложил рядом с его унылыми синими братьями.

— Не знаю. Наверное. Ты прямо как Чарлз Бронсон.

— Почему это?

— Ну, влепил пощечину своей истеричной жене, чтобы привести ее в себя, а сам занялся ужином. Спасибо, что доварил яйцо.

— Не очень-то у меня получилось.

— Мне все равно, главное, что это сделала не я. Хоть раз! — Я сжалась в его объятиях и снова разревелась, но на этот раз не так сильно — так, жалкие остатки великой истерики.

— Детка, — прошептал Эрик, целуя мои мокрые волосы, — я все ради тебя сделаю. Сама знаешь.

— Конечно. Знаю. Спасибо. Я люблю тебя.

— Ты любишь меня? А кто любит тебя?

Помните сцену из «Супермена», где Марго Киддер вываливается из вертолета, а Кристофер Рив, подхватывая ее, говорит: «Не волнуйся, я тебя поймал». А она отвечает: «Ты поймал меня? А кто поймает тебя?» Вот откуда эта наша с Эриком шутка. Он всегда так говорит. Невозможно передать, как эта фраза действует на меня, заставляет чувствовать себя любимой и защищенной, словно меня и вправду держат затянутые в синюю лайкру внушительные бицепсы. Но все, у кого такая же долгая история отношений, как у нас с Эриком, поймут значение таких вот на первый взгляд бессмысленных фразочек.

Если бы все это происходило на экране, за этим последовала бы торжественная музыка, но сейчас нам было не до романтики. Потому что для приготовления яиц по-бургундски недостаточно было отправить в помойку десяток, пытаясь сварить их в красном вине (это был единственный алкогольный напиток, который нашелся в этой ужасной квартире, куда мы имели глупость переехать). Из упаковки хлеба для сэндвичей я достала три кусочка. Из каждого вырезала аккуратный кружочек формочкой для печенья из большого набора формочек, который мне подарила на Рождество мама Эрика, — при переезде мы чуть было его не выбросили. Разгребла одну из трех работающих конфорок на плите (все умные люди, снимающие квартиры в Нью-Йорке, перед подписанием договора ренты всегда проверяют, все ли конфорки работают, но я, как всегда, забываю). Поставила на огонь сковородку и вывалила на нее полпачки масла.

— Так что твоя мама сказала?

— Хотела узнать, забронировала ли я столик в стейкхаусе.

Моя семейка приезжает к нам в гости почти каждую осень на папин день рождения — папа любит в день своего рождения ходить на бродвейский мюзикл и в стейкхаус «Питер Люгер» в Уильямсбурге, где неизменно заказывает тарелку шпината со сливками, стейк на шестерых и пару порций сухого мартини. В этом году, ввиду неблагоприятного стечения обстоятельств, ему предстоит отметить день рождения, помогая истеричной дочке закончить переезд из квартиры в Бэй-Ридж.

— Они серьезно собираются здесь ночевать?

Я пронзила мужа взглядом, который был ему хорошо знаком.

— Да. А что?

Эрик пожал плечами и покачал головой.

— Ничего. — Но в глаза мне смотреть не стал.

Моя мать — маньяк чистоты, отец — отчасти исправившийся грязнуля. Эти двое умудрились воспитать двоих детей, одному из которых наплевать на порядок, притом что внешний вид его неизменно остается безукоризненным, и второго, который считает личным позором любое нарушение порядка, будь то хозяйство или гигиена, однако, постоянно пребывая на грани истерики, в результате имеет полный бардак почти всегда и почти везде. Угадайте, кто из них я.

Сколько себя помню, я всегда норовила довести маму до сердечного приступа, переезжая в совершенно не популярные и порой явно опасные для здоровья районы. Прошли годы, но она до сих пор вспоминает мою первую комнату-студию в Нью-Йорке, сравнивая ее с камерой в кхмерской тюрьме. И разумеется, маме никогда не забыть тот день, когда она увидела столетнюю кирпичную развалюху черт знает где в Нью-Мехико, которую мы сняли летом после свадьбы. Помню, как она стояла на пороге и лучом фонарика водила по полу, словно выискивала там мышиные какашки или трупы животных покрупнее, а может, даже и людей. В ее расширенных от ужаса глазах стояли слезы. Вовек не забуду неподдельную панику в ее голосе, когда она прошептала:

— Джули, я не шучу, но вы же здесь умрете!

Я стояла над сковородкой и тыкала масло ножом.

— Ну, давай, да когда же ты растаешь!

Вообще-то, по правилам с расплавленного масла следует снять пенку, после чего раскалить и поджарить на нем хлеб. Но сейчас я много чего не делала, что по правилам следовало бы делать. Так что едва масло растаяло, я сразу же бросила хлеб на сковородку. Естественно, канапе — а именно их я готовила — ни капельки не поджарились, а только пропитались маслом, пожелтели и размякли.

— К черту все. Уже одиннадцать вечера, плевать мне на этот хлеб! — прошипела я, снимая набрякшие хлебные кружочки и швыряя их на тарелки.

— Джули, неужели обязательно так ругаться?

Мне предстояло уварить вино, в котором до этого парились яйца, и сделать из него соус.

— Ты издеваешься, что ли?

Эрик нервно хохотнул:

— Да. Это я так шучу. Смешно, правда?

— Угу.

Я увеличила огонь, и в кастрюлю с вином добавила сливочное масло и крахмал для загустения. Затем на каждый хлебный кружочек уложила по одному яйцу и полила соусом.

— Яйца были синие, соус серый, — изрекла я, подражая голосу Хамфри Богарта, но вышло не очень никогда не умела подражать голосам. К тому же соус получился даже не серый, а какой-то лиловый. Так что шутка моя не удалась, и смешно никому не было.

Мы ели молча, окруженные горами коробок. На вкус яйца были как дешевое вино, которым мы их запивали, только с привкусом масла. На самом деле не так уж плохо и получилось.

— Вкусно, Джули, — попытался утешить меня Эрик. Я промолчала. — Подумай только, ведь всего неделю назад ты бы не стала есть яйца, а теперь запросто! Многим ли доводилось за свою жизнь сварить хотя бы одно яйцо в красном вине? Вряд ли кто-то за такое возьмется, кроме нас!

Понимая, что он старается меня утешить, я невесело улыбнулась в ответ. Но под тихое жевание над обеденным столом витали безответные вопросы: зачем тебе это, Джули? зачем тебе эта Джулия? зачем тебе это именно сейчас?

В тысяча девятьсот сорок восьмом году Джулия и Пол перебрались в Париж. Джулия отправилась просто за компанию — и еще ей, конечно, хотелось ознакомиться со знаменитой французской кухней. Тогда она мало разбиралась в еде, но поесть любила и могла съесть больше любого из тех, кого Полу доводилось встречать (кроме него самого).

Пол был разочарован тем, как испортился его Париж, — до войны он долгое время жил здесь. Пострадавшие от бомбардировок здания и повсеместное присутствие военных вызывали уныние. Джулия видела город впервые, и в глазах ее все выглядело не так уж плохо. Более того, ей казалось, что жизнь ее никогда не была лучше.

В их квартире на Университетской улице было холодно — студеной зимой она обогревалась одной пузатой печкой. Квартира была странной планировки — в форме буквы L. Высунувшись из окна гостиной, Пол мог сфотографировать Джулию, выглядывавшую из окна спальни, на фоне парижских крыш. Именно в этой эксцентричной и старомодной квартире Джулия научилась и полюбила готовить.

Мать Джулии умерла задолго до того, как они с Полом переехали в парижскую квартиру, и задолго до того, как они поженились и даже познакомились. Это, конечно, грустно, но, по крайней мере, Джулии не надо было волноваться о том, что подумает ее мать, войдя в эту темную квартиру, где пахло сыростью, где кухня располагалась наверху скрипучей лестницы, а ванна выглядела странно и даже зловеще.

Вообще-то, я точно не знаю, как выглядела их ванна; может, очень даже и ничего. А вот наша могла нагнать страху на кого угодно.

Зато кухня в нашей новой квартире была довольно просторной по нью-йоркским меркам. Она располагалась в отдельном помещении, возле раковины была столешница и большая плита. Освещалось все это флюоресцентными лампами в индустриальном стиле. Едва переехав, мы первым делом отодрали покрытие пола до самых досок, которым было лет сто, не меньше. Темные отсыревшие доски пола слегка подгнили, и мы пока не решили, что будем с ними делать. Но кухня мне нравилась: именно из-за нее я выбрала эту квартиру, из-за нее сквозь пальцы смотрела на сломанные рамы и ставни, на странную черную ванну и на все остальное, что было совсем не так, как должно было быть.

Черная фаянсовая ванна стояла на возвышении: чтобы залезть в нее, нужно было подняться на две ступеньки. Если при этом вы представили себе гламурную ванну, вроде тех, что в отеле в Лас-Вегасе, — забудьте. Во-первых, ванна была старая и облезлая, а обрамляла ее растрескавшаяся пластиковая планка времен пятидесятых, как в дешевых мотелях. Фанерные ступеньки покрыты свинцово-серым линолеумом. Поднявшись на две ступеньки, вы приблизитесь к ободранному подвесному потолку с дырой для лампы. Лампа не работала, а дыра была просто черной и зияющей дырой, из которой того и гляди поползут разные твари, пока вы скрючившись сидите в этой ванне (по крайней мере, мне так казалось).

Сама квартира была вытянутой формы, с низкими потолками и тем же свинцово-серым линолеумом, что и ступеньки в ванной, и это делало ее похожей на подводную лодку. В торце было большое окно, с двух сторон обрамленное ставнями, — такие окна часто можно встретить в маленьких городках американского Юга. Звучит хоть и неплохо, но на самом деле это было ужасно, потому что Лонг-Айленд-Сити далеко не маленький городок американского Юга.

Когда мама впервые увидела эту ванну, она рассмеялась, и нетрудно догадаться, что не от радости. При виде ставней глаза у нее сделались как тарелки.

— Джули, они же даже не закрываются! Вы живьем заморозитесь.

В этот момент грузовик под нашим окном наехал на выбоину в асфальте, и от грохота вся комната задрожала.

— Если прежде не оглохнете, — скорбно добавила мама.

Мы забронировали столик в итальянском ресторане в центре. Я повыталкивала всех из квартиры и перед рестораном затащила их в бар. Весь вечер я пыталась создать атмосферу веселой оргии, напоив и накормив всех до отвала. В этом я настолько преуспела, что, усаживаясь в такси в конце вечера, я сама с трудом держалась на ногах. Но оказалось, зря старалась.

К полуночи мы все улеглись спать в нашем так называемом лофте, и началась самая длинная в моей жизни ночь. Все машины, проезжавшие под нашими окнами, похоже, потеряли глушители, а когда очередная электричка на восьмидесяти милях в час резко заворачивала за угол, раздавался леденящий душу скрежет. С учащенным сердцебиением и стиснутыми зубами я выслушивала вздохи и раздраженное ворочанье с надувного матраса. В конце концов я уснула — знаю это точно, потому что в пять утра, вздрогнув, я вскочила и увидела маму в ночнушке. Она стояла у окна и что-то яростно шипела, грозя кулаком подъемному крану, который тащился мимо наших окон и громко бибикал, полагая, что несметные толпы прохожих в пять часов утра стремятся броситься под его колеса.

Проблемы начались с утра, когда выяснилось, что грузовая компания (что неудивительно) потеряла наш заказ. «Это же Нью-Йорк, чего вы ждали?» прокомментировал мой братец Хитклиф. (Его имя Джордан, а вовсе не Хитклиф. Техасцы шотландско-ирландского происхождения не называют своих рыжеволосых сыновей Хитклифами. Это я его так зову: мне это кажется забавным, потому что он, против обыкновения, начинает злиться, да и вообще имя Хитклиф соответствует его невозмутимой натуре.)

Хитклиф — такой парень, которого любой возьмет секундантом на дуэль, напарником в пожарную команду, кандидатом в вице-президенты в предвыборную гонку или партнером в реалити-шоу, где нужно говорить на иностранных языках, прыгать с высоких скал и есть жуков. Невозможно представить, что он кричит на обслуживающий персонал в телефонную трубку или устраивает истерики на платформе метро — то, что регулярно проделываю я. Из-за этого, а также потому, что Эрик мучался с похмелья по моей вине, я взяла с собой в транспортную компанию Хитклифа. И проблема решилась очень просто.

С Хитклифом все прошло как по маслу. Осталось решить, что делать с Салли.

Все лето моя подруга Салли жила со своим новым дружком из Британии, который писал диссертацию и пытался устроиться на работу в ООН. Но недавно при подозрительных обстоятельствах он вернулся домой, «через океан» (меня всегда раздражала эта его фразочка), и Салли пришлось переехать в старую квартиру, где она жила раньше. За последние несколько лет она неоднократно то въезжала туда, то снова оттуда выезжала. Раньше Салли училась в еврейской религиозной школе, а студенты таких школ в Нью-Йорке, даже после того, как бросили учебу, все равно имеют доступ к замечательным квартирам довоенной постройки в Верхнем Вест-Сайде. Потому что ученики разъезжаются кто в кибуц, кто в колледж, а тем, кто остается, приходится подыскивать себе соседей. Единственным недостатком было то, что жильцы бесконечно менялись, а это создавало в квартире не очень-то домашнюю обстановку, да и с мебелью возникали проблемы. Поэтому Салли собиралась прислать к нам в Бэй-Ридж грузчиков после обеда и забрать наш громоздкий диван. Я звонила ей на мобильник снова и снова, но трубку она не брала. И только потом, уже выходя из квартиры, мы услышали по радио сообщение об убийстве пяти человек в пригороде Мэриленда — а именно там живут ее родители.

— О нет, — ахнула я.

— Да все с ними в порядке, — сказал Эрик.

— Надеюсь. Если ее родителей застрелили, куда мы денем этот дурацкий диван?

— И зачем ты это затеяла? — со вздохом спросила мама, когда мы свернули на Белт-Парквей с Шестьдесят девятой. Мы ехали мимо спокойных кварталов с лужайками возле домов, мимо громадного зеленого парка, откуда открывался прекрасный вид на мост Веррацано (где друг Джона Траволты покончил с собой в «Лихорадке субботнего вечера»), на нью-йоркскую гавань и вырастающий за ней Стейтен-Айленд.

Тем же вопросом мама донимала меня по поводу кулинарного проекта, и с тем же результатом. Это было невозможно выразить. Не могла я объяснить того чувства душевной пустоты, что возникло у меня в метро тогда вечером, когда поезд опоздал на сорок минут и на платформе столпилась куча народу. Не могла описать этого чувства изоляции от мира, точно меня замуровали в тоннеле метро, того самого метро, которое каждое утро выплевывало меня на серый тротуар, кишащий людьми в деловых костюмах, а вечером — на безлюдный, отрезанный от всего и безнадежно скучный тротуар в Бруклине. Не могла объяснить, почему мне казалось, что я больше не выдержу, а наш с Эриком брак уж точно. Да и объяснения всему этому, пожалуй, и не нашлось бы.

Мама хорошо знала, что ждет ее в квартире, поскольку сталкивалась с этим не первый раз, а еще из-за неприятного случая, который произошел две недели назад. Наша хозяйка из Бэй-Ридж, милейшая женщина с сильным бруклинским акцентом, которая развлекалась, делая из старых фотографий открытки с плоскими шутками о старости и сексуальной жизни женатых, приперлась в квартиру. Мы, разумеется, не собирались ее туда пускать, по крайней мере, до тех пор, пока я не найму кого-нибудь зашпаклевать дыры от гвоздей, отмыть плиту и установить на место оторванный керамический полотенцесушитель. Но она открыла дверь своим ключом, вошла в квартиру и оставила сообщение на нашем автоответчике. Она была в ужасе. И собиралась заменить плиту. (Притом что плита работала нормально.) Не надо вызывать уборщицу — забирайте свои вещи и убирайтесь вон. Вот что она сказала.

Разумеется, после этого я позвонила маме в истерике, икая и рыдая, и мы проговорили почти час. Так что мама знала, что ее ждут проблемы.

На самом деле все было не так уж плохо. Не было ни запаха, ни крыс, ни червей. (Черви, а точнее, личинки появятся потом.) Униженная, но гордая, я, несмотря на протесты хозяйки, решила навести порядок. Если мы хотим произвести впечатление ответственных жильцов, а не белой швали, нам предстояла большая работа. Несколько часов мы оттирали грязь, красили, подметали и убирали мусор. Мама даже вымыла поддон под холодильником. А я и не знала, что под холодильником есть поддон. Наконец в квартире не осталось ничего, кроме громоздкого раскладного дивана. Часы показывали полчетвертого, и — я совсем забыла — на тот вечер у нас были билеты в театр. Эди Фалько и Стэнли Туччи в мюзикле «Фрэнки и Джонни». Восемьдесят баксов с носа.

— И что нам делать с этим диваном?

— Салли не звонила? — спросил папа.

— Нет. — Я старалась не злиться на нее, ведь если ее мать убили в супермаркете, мне потом будет очень стыдно за то, что я раскудахталась из-за какого-то дивана.

— Ну что ж, — бодро проговорила мама, — не хочет, не надо. Отвезем диван в «Гудвилл», и делу конец.

Поскольку наш древний «форд-бронко» девяносто первого года и без того был нагружен до предела, мы с мамой поехали вдвоем. Папа с братом и Эриком должны были отправиться на поиски благотворительной организации, чтобы отдать диван и отпустить грузовик, а мы с мамой доедем до Лонг-Айленд-Сити, разгрузим вещи, и у нас как раз останется время привести себя в порядок перед театром. Мы сели, завели машину и тронулись.

При въезде на магистраль из Бруклина в Квинс, перед самым тоннелем Бэттери, открывается замечательный вид — гавань со сверкающей водой, панорама Нижнего Манхэттена на горизонте, живописный квартал Кэрролл-Гардене… Но мне это место запомнилось не этим. Я помнила, что даже при лучшем раскладе на пересечении шоссе Гоуэнус и Проспекта бывают пробки; что магистраль поднимается в крутую горку, а там всего одна полоса и некуда съехать. Это одно из тех мест, где не дай бог заглохнуть.

Что было дальше, вы, наверное, догадались.

Не вникая в подробности, скажу, что в театр мы с мамой так и не попали. Когда вежливые индусы, от которых, однако, было мало проку, оттащили нас на буксире к заправочной станции на Атлантик-авеню, я посадила покрытую слоем дорожной пыли маму в такси и прождала несколько часов, пока буксир не отвез меня и мою бесполезную машину обратно в Квинс. Вернувшись в квартиру, мама обнаружила у двери опрокинутый диван, который перегородил лестничную площадку. Видимо, поиски отделения «Гудвилл» не увенчались успехом. Для женщины, которая ни разу не пожаловалась за весь этот трудный день, хотя и не отличалась особым терпением, это оказалось последней каплей. Она устала, у нее болели ноги, она была вся в грязи. Прислонившись к дивану, она зарыдала.

К счастью, Эрик остался дома и ждал нас, а папа с Хитклифом отправились в театр, чтобы хоть два из четырех дорогих билетов не пропали. Когда Эрик услышал постукивание дивана о стену, он вышел посмотреть, что стряслось, и обнаружил маму, которая всхлипывала, уткнувшись в серую обивку. Он отодвинул диван в сторону и освободил проход. Она поднялась по лестнице, после чего сразу рухнула в некогда белое кресло, купленное, когда она была беременна мной, как место для кормления (когда я переехала в Нью-Йорк, кресло подарили мне).

— О боже, — простонала она, — никогда больше не встану.

— Элейн, — сказал Эрик, — неужели здесь правда так ужасно?

— Да.

— Прости. Это я во всём виноват. Извини, что притащил твою дочь в такое место.

Элейн посмотрела на большое окно со сломанными ставнями, на гнилые доски кухонного пола, на странный уголок в глубине продолговатой комнаты, похожий на маленький хвостик от буквы L. Задумалась, а потом улыбнулась — добродушно, хоть и всего лишь краешком губ.

— Никуда бы ты ее не утащил, если бы она не захотела. Кроме того, тут кое-что можно подправить. А теперь главный вопрос: у вас есть апельсиновый сок?

Наконец примерно в девять вечера я на своем «форде» добралась до Лонг-Айленд-Сити и, разгрузившись, вошла в квартиру, где обнаружила маму, которая после того, как приняла ванну, расхаживала по квартире с большим стаканом джин-тоника и строила планы.

— Эта комната слишком мала для спальни. Почему бы вам не поставить кровать сюда, а там устроить чудесную мини-гостиную? Комнатка получится замечательная. Я дам вам шторы, чтобы стало поуютнее. А еще вам нужны зеркала. И пушистый ковер не помешает.

Тем вечером в одиннадцать мы все встретились в стейкхаусе и отпраздновали папин день рождения. Папа с Хитклифом прекрасно провели время в театре. (Папа — большой поклонник Эди Фалько.) Они даже умудрились разыскать подругу Хитклифа, точнее, его бывшую подругу (Хитклиф из тех ребят, кто всегда достанет откуда-нибудь бывшую подругу, когда нужно), и отдали ей свободный билет, а потом пригласили на ужин. Мы заказали стейк и шпинат со сливками и выпили много мартини. Мама рисовала на салфетке выкройку каких-то особенных штор для большого окна, которые уменьшат уличный шум, и рассказывала о каком-то потрясающем дешевом ламинате, которым можно прикрыть гнилые доски на кухне.

— Вот видишь, теперь все в порядке, — вздохнула я, глядя на свет сквозь стекло наполненного мартини бокала. Мне было хорошо, я выпила, наелась и теперь переваривала еду.

— Да, — Эрик отодвинул стул, — только яиц в красном вине не хватает.

Мама оторвалась от салфетки, бросила на него свирепый взгляд и ткнула его ручкой.

— Ни слова об этом. Даже в шутку.

Наступила полночь. Итак, моему папе исполнилось шестьдесят, мы наконец переехали и живем теперь в Лонг-Айленд-Сити, а не бродим по нему, как ходячие мертвецы. Может, и вправду все не так уж плохо?

 

~~~

Апрель 1944 года

Канди, Цейлон

Новая архивариус сидела, прислонясь к стене, и покачивала бокалом, то ли просто так, то ли потому, что была пьяна. Ее крупное широкое лицо раскраснелось, волосы окружали его огненно-рыжим нимбом. Сидящие вокруг мужчины и женщины пребывали в разных стадиях опьянения и веселья; кто-то, как она, сжимал ножку бокала с контрабандным мартини, кто-то со смеху едва не падал со стула. Пол понимал, что ему следовало бы веселиться вместе со всеми. Но тут было слишком много шума, поэтому он продолжал сидеть в углу за маленьким столиком с бокалом джина и апельсинового сока и слушать. На территории, занимаемой Бюро стратегических служб на Цейлоне, не было бара, но кто-то из служащих наспех расставил разномастные столы и стулья в холле, чтобы угодить истосковавшимся по выпивке американцам. Помещение было слишком мало для такого скопления народа, и в мерцающем желтоватом свете газовых ламп легко было оставаться незаметным.

— Итак, — громогласно заявила архивариус, стукнув по столу своей широкой ладонью, — я знаю, что надо сделать. Давайте спустимся в город. Я тут на днях проходила мимо ресторанчика, и запах оттуда шел — закачаешься!

Бейтсон предостерегающе поднял палец.

— Джулия, твой желудок этого не выдержит…

— Я голодная как волк, а если мой желудок чего и не выдержит, так это очередной банки консервированной картошки. Так что пойдем и попробуем, что едят на Цейлоне!

Раздался звон бокалов и звук отодвигаемых стульев — люди поднимались со своих мест. Они скрылись в темноте.

Неужели его и впрямь заинтриговала эта жизнерадостная гигантесса, чья кипучая энергия одновременно и раздражает, и странно завораживает? Или он просто проголодался? Пол не знал да и не стал раздумывать, а просто отправился вместе со всеми.

 

ДЕНЬ 36, РЕЦЕПТ 48

До мозга костей

Факт для любопытных: во время Второй мировой войны Джулия Чайлд работала в секретной организации — Бюро стратегических служб. Столь бессмысленное название было удобной маскировкой для настоящей шпионской сети. В то время ее еще звали Джулией Макуильямс; ей было тридцать два года, она была не замужем и толком не знала, чем будет заниматься в жизни. Возможно, ей казалось, что из нее выйдет неплохая шпионка, хотя трудно представить рыжеволосую женщину ростом под два метра, которая пытается выглядеть незаметно, скажем, на Шри-Ланке! Разумеется, настоящими шпионскими делами она не занималась, а если бы и занималась, вряд ли бы мы об этом узнали.

В некотором смысле моя судьба сложилась похоже. В исторический момент я тоже работала в правительственной организации, хоть и не секретной. И сейчас нам предстояли напряженные дни, ведь, когда обрушились две башни Всемирного торгового центра, именно нам пришлось заниматься ликвидацией последствий. На самом деле для правительственной организации это занятие весьма интересное, куда интереснее, чем, скажем, обработка заявок на выдачу разрешений на строительство. Это одна из причин, по которой в мае две тысячи второго года я наконец решила изменить своим привычкам и согласилась на постоянную работу. Приближалась годовщина терактов, или трагических событий, или как там еще называют тот день — даже в правительственном агентстве люди толком не знают, как его называть, предпочитая «11 сентября», а не 9/11 (похоже на название дезодоранта), — и мы должны были устраивать памятные церемонии, рассказывать о внедрении новых и смелых программ, привлекать общественность и выуживать средства у губернаторов и мэров.

В нашем офисе провели конкурс на самый вдохновенный лозунг для компании. В качестве награды победитель получал возможность пообедать с президентом компании (тот еще приз, скажу я вам). Новый лозунг разместили на веб-сайте, напечатали на канцелярских принадлежностях и даже на стеклянной входной двери. Лозунг получился хороший и весьма вдохновляющий. Но я работала секретаршей. А когда работаешь секретаршей в правительственной организации, которой предстояло заполнить пустоту там, где когда-то стояли две башни, за несколько дней до первой годовщины одиннадцатого сентября, то никакие лозунги не помогают.

Проблема заключалась не в том, что вопрос вызывал у всех слишком много эмоций, — сотрудники были слишком сильно загружены, чтобы предаваться меланхолии. Кроме того, у нас работали одни республиканцы, а от них искренних чувств не дождешься. К тому же наш офис находился прямо напротив того самого места, которое во всем мире называют «нулевой отметкой», а мы называли просто «строительной площадкой» — из окон конференц-зала можно было заглянуть прямо в эту зияющую яму. А когда видишь это каждый день в течение многих месяцев, невольно привыкаешь. Привыкнуть можно ко всему, даже к тому, о чем и подумать невозможно. Это просто, не легко, но просто.

Весной, когда мне предложили постоянную работу в этой компании, желтые грузовики все еще продолжали зубастыми ковшами расчищать завалы, и фрагменты человеческих тел все еще продолжали находить. Временами, гуляя по центру или даже вдали от него, можно было наткнуться на клочок бумаги, порхающий в канаве. Обрывки страниц меморандумов, инвентарных ведомостей, бланков заказов как стружка по торту разметались по всему городу, будто кто-то присыпал их серой цементной пудрой, чтобы снять отпечатки пальцев. И каждому было понятно, откуда эти листки.

Тогда, в мае, меня вызвал в свой кабинет президент агентства мистер Клайн. Человек довольно странный, не молодой, но и не старый, с толстой шеей и лицом не то чтобы непривлекательным, но каким-то маленьким и скукоженным. Он казался мне похожим на свинью, наверное, потому, что был республиканцем. Но со мной он был добр, особенно в тот день, когда-предложил мне постоянное место.

Среди множества причин, по которым я согласилась, возможно, был и Нейт, неофициальный заместитель мистера Клайна, — довольно симпатичный молодой человек с детским личиком, если вам нравятся лица а-ля злой гений. Он был на два года моложе меня, если верить его словам, а верить им конечно же нельзя. Его мимоходом брошенные комплименты, дружелюбные подначки, призванные не обидеть, а приятно раззадорить, ехидненькие замечания и завуалированные сексуальные намеки завораживали меня, создавая иллюзию, что я нахожусь в сериале «Западное крыло» в какой-то параллельной вселенной, которой правит Бартлет.

Но не будем отклоняться от темы.

Выходя из кабинета мистера Клайна, где я получила предложение о работе и сказала, что подумаю об этом, я едва не столкнулась лоб в лоб с Сарой, вице-президентом по связям с правительством, которая стремглав неслась к двери. (В нашем агентстве вице-президентов и без того было пруд пруди, но с завидным постоянством появлялись новые.) Сара была необычайно стройной веснушчатой девушкой с огромными глазами и густыми ресницами, что делало ее похожей на героиню японского мультика. (А еще она была совершенно ненормальной — я поняла это, когда полтора месяца заменяла ее секретаршу. Впрочем, это мое личное непрофессиональное мнение.) Она замерла, потом вцепилась в мои плечи и, как гипнотизер, глядя мне прямо в глаза, гаркнула:

— Джули, ты республиканка?

Мысленно я подхватила выкатившиеся из орбит глаза и вставила их обратно в глазницы, а стоявший рядом Нейт, который караулил, когда я выйду из кабинета мистера Клайна, подмигнул мне и усмехнулся:

— Шутишь, что ли? Республиканцы не носят винтаж.

Логичное объяснение, подумала я.

Но, какова бы ни была причина, я согласилась, и вот, через четыре месяца, в начале сентября, сидела в своей кабинке — уже четвертой по счету с тех пор, как поступила на работу в агентство, — и вертелась на офисном кресле, впиваясь ногтями в лоб, и, словно робот, вещала в трубку: «Да, сэр, я понимаю, что вы обеспокоены тем, что наша организация гадит на голову лучшим представителям нью-йоркской общественности, но не могли бы вы послать свои замечания в письменной форме?»

Приближалась годовщина терактов; высокопоставленные лица, родственники погибших и репортеры хлынули к нам водопадом, и с каждым днем их становилось все больше. Напротив большой комнаты, где проводились пресс-конференции, находился мой рабочий стол, и я понимала, что нужно выглядеть и вести себя профессионально… но если честно, мне было все равно. Отчасти потому, что никакой я не профессионал, но в большей степени из-за этого треклятого телефона.

Когда Джулия Чайлд работала на Цейлоне, на ее рабочем столе вряд ли стоял телефон. И международная линия в те времена на Канди вряд ли была подведена к каждому дому. А вот мой телефон трезвонит без остановки. У меня восемь линий — а это непрестанно мигающие красные лампочки. Иногда по четыре, а то и по пять человек одновременно ждут на линии. Я разговариваю с людьми, которые на меня орут, я терпеливо выслушиваю одиноких стариков — это хуже всего. Ну что я могу объяснить старушке со Стейтен-Айленда, которая не выходит из дома, но убеждена, что знаменитый архитектор украл у нее идею мемориала, потому что его макет, который она видела в газете, как две капли воды похож на хрустальное пресс-папье на ее комоде? Не могу же я сказать: «Спасибо, мы примем к сведению, что у вас не все дома, до свидания!» А ведь присылают еще проекты высоченных шпилей в форме молитвенно сложенных ладошек и макеты, построенные из палочек от леденцов, бумажных стаканчиков и раскрашенных ватных шариков. И все эти экспонаты должны быть тщательно заархивированы и каталогизированы — видимо, для какой-нибудь выставки отстойного искусства для умалишенных.

Иногда становится совсем невмоготу, и тогда я готова на все наплевать и попросту разреветься. Полагаю, от демократа с радостью ждут подобной сентиментальности, и, если повезет, окружающие лишь покачают головой и отправят меня домой за холодным компрессом. Но у меня есть определенная репутация, которой нужно соответствовать. Я не плакса — по крайней мере, на работе. В офисе я поддерживаю образ крутой и суровой служащей веймарской эпохи — бумажные порезы, убийственный сарказм и темные круги под глазами. Я не плачу, я вздыхаю, когда меня просят принести очередную упаковку салфеток для убитой горем вдовы, или в изнеможении бьюсь головой о стол посреди телефонного разговора с женщиной, которая уже неделю не выходит из квартиры и даже с кресла встать не может, а ведь раньше была танцовщицей, а вот теперь она не может оплатить медицинские счета и думает, что на месте «нулевой отметки» нужно построить не что иное, как точную копию Всемирной ярмарки тысяча девятьсот тридцать девятого года. Вместо того чтобы плакать, я отпускаю ехидные замечания в адрес стариков, что присылают нам стихи под названием «Ангелы 911». Так протекает мое рабочее время. Жестокий цинизм вызывает чувство вины, а когда его слишком много — разлагает душу.

Четырехдневный визит родителей окончен, и я посадила их на рейс до Остина, где жизнь легка. К тому моменту все мы уже мучались от спазмов в голове и животе, которые неизбежно возникают, когда твои родители приезжают в Нью-Йорк. Все эти дни я мечтала о встрече с книгой Джулии Чайлд как об избавлении, и стало ясно, что с моей жизнью что-то не так. Накануне их отъезда мы ели на ужин курицу с эстрагоном и смесью из разных салатных листьев, и я очень гордилась тем, что на приготовление ужина я израсходовала меньше пачки сливочного масла.

Хитклиф остался в Нью-Йорке — он устроился на работу. Мне было не совсем ясно, как это произошло. В последние несколько дней ему постоянно звонили на оба его сотовых телефона. Он никогда не делился с нами содержанием своих разговоров, но после одного из них отвел меня в сторонку и тихо спросил, нельзя ли ему какое-то время пожить у нас на диване. Ему предложили работу на выставке косметики в Джевитц-Центре. Работа на первый взгляд неподходящая для Хитклифа, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что он будет продавать мыло и лосьоны, изготовленные на основе молока кашмирских коз, которых он целый год пас в Тоскани. Вот такой он, наш Хитклиф.

Оказывается, в виртуальном мире по мне соскучились. Девушка по имени Крис поместила комментарий к моей записи о курице с эстрагоном. «Слава богу, вы вернулись! Я уж думала, вы умерли!!! Я так скучала!» На работе я полдня таяла от радости, что у меня появилась постоянная читательница по имени Крис, ведь в реальной жизни я не знала никого с таким именем. Но потом до меня дошло, что, вообще-то, эта Крис вполне может оказаться отпетым маньяком! Но мне все равно было приятно, что кому-то нравится моя писанина, и после всей этой катавасии с родителями и этим чертовым переездом я вернулась к своему кулинарному проекту с особым энтузиазмом. Я начала с малого — яйца-пашот, простой супчик. Но вскоре почувствовала, что готова взяться за что-то посложнее. К примеру, за бифштекс с соусом из говяжьей мозговой косточки.

Первой сложностью в приготовлении этого блюда стала покупка этой самой косточки. Возможно, в шестьдесят первом году, когда книга «Искусство французской кухни» Джулии Чайлд вышла в свет, мозговые косточки свешивались с каждого дерева — такие жирненькие елочные игрушки. Но на дворе был не шестьдесят первый год, я жила не во Франции, и потому задача оказалась не из простых. Я жила в Лонг-Айленд-Сити, а в Лонг-Айленд-Сити мозговые косточки попросту не водились.

Не водились они, как выяснилось, и в Нижнем Манхэттене. В Нижнем Манхэттене были винотеки, сырные бутики и очаровательные маленькие бистро, но, поскольку большинство модников, населяющих этот далекий от нас центральный район, предпочитали еду, которую по-вампирски можно просто схватить и высосать на ходу, мясники здесь тоже не водились.

Тогда я подключила Эрика. Вечером после работы он поехал в «Асторию». Эрик полагал, что в этом квартале непременно найдутся лавки, которые держат настоящие эмигранты, а настоящие эмигранты должны понимать всю прелесть хорошей мозговой косточки. Однако оказалось, что настоящие эмигранты давно переняли современный образ жизни; поиски Эрика обернулись провалом.

Хитклиф заканчивал работу на выставке только после семи, а я в этот вечер должна была вернуться домой в девять. На ужин я готовила жареного цыпленка по рецепту Джулии. Для соуса требовалось измельчить желудок, и я вдруг поняла, что не знаю, как он выглядит. Я знала, что внутри курицы обычно есть мешочек с потрохами и желудок должен быть где-то там. Печенку я кое-как опознала, но что именно было желудком среди оставшихся внутренностей, так и осталось для меня загадкой. (Прочитав мое нытье на эту тему, отец Эрика позвонил мне и внес ясность: желудок — это такая штука, похожая на два сердечка, соединенных вместе; сердце выглядит как половинка желудка.)

На следующий день Эрик с Хитклифом объединили силы. После работы мой муж отправился на электричке в Верхний Ист-Сайд, а братец — в Ист-Виллидж. Но обе мясные лавки — «Лобелс» и «Оттоманелли» — к тому времени, когда мои преданные охотники за мозговой костью добрались туда, были уже закрыты. Видимо, мясники строго соблюдают правило «сна красоты». Правда, брат успел заскочить в зоомагазин перед самым закрытием и купить мышей для кормления нашей ручной змеи по имени Зу-зу. Всякий раз, когда Хитклиф приезжает к нам, я, пользуясь случаем, сваливаю на него обязанности по кормлению змеи. Этого пятифутового шаровидного питона подарил мне он, когда я еще училась в колледже и считала, что все должны иметь домашних животных. После этого я решила, что именно он и должен нести кармическую ответственность за всех тех грызунов, которые за десять лет были принесены в жертву змеюке. Я вернулась домой около десяти, заказала пиццу и рухнула на диван. Эрик разбудил меня на полминуты, чтобы я сняла линзы. Будить меня, если я заснула на диване, — занятие не из веселых.

А потом наступило одиннадцатое сентября две тысячи второго года. Я встала в пять утра и к семи была уже на работе. Все утро провела на ногах. Стоя в углу битком набитого зала для пресс-конференций и выслушивая сладкоречивых, полных энтузиазма политиков, я пыталась определить, куда смотрит Нейт: на меня или куда-то в пустоту. Потом пришлось долго стоять на площади возле нашего здания. На противоположной стороне улицы, где раньше возвышались две башни… а теперь зияла яма, в скорбном молчании собрались родственники погибших. В микрофон зачитывали имена всех, кто погиб в терактах. После двенадцати настало время пригласить гостей в семейную комнату.

Раньше в этом помещении на двадцатом этаже был конференц-зал, но теперь его переоборудовали, поскольку окна его выходили на место гибели чьих-то братьев, сестер, мужей и сыновей. Стены от пола до потолка были увешаны фотографиями, стихами, цветами и памятными вещицами. Здесь была книга посетителей, много диванов, игрушек и настольные игр для детей. Кроме того, в семейной комнате они могли спокойно побыть рядом с местом гибели своих близких, не подвергаясь нападениям навязчивых торговцев кепками с эмблемой пожарного управления Нью-Йорка и туалетной бумагой с Усамой бен Ладеном или же туристов, позирующих перед камерой на фоне ограждения, будто они находятся на плотине Гувера. Я никогда не любила кладбища и, глядя вниз на эту зловещую яму, думала отнюдь не о Боге, ангелах или тех, кто упокоился на том свете; нет, у меня перед глазами были лишь куски человеческих тел. И я понять не могла, как люди, потерявшие близких в этой зияющей яме, вообще могли смотреть на нее.

После утренней мемориальной акции все пошли в семейную комнату и снова стали смотреть на яму. Родственники принесли с собой еще больше фотографий и стихов и прикалывали их булавками к стенам. На стенах скопилось столько этого добра, что тем, кто пришел впервые, негде было поместить фотографию и понадобилась помощь в поисках свободного места. Аккуратно сдвигая чью-то фотографию на полдюйма влево, а чью-то — на дюйм вправо, я втискивала между ними снимок, привезенный миниатюрной женщиной из Эквадора, чей сын в тот роковой день мыл окна в ресторане башни, откуда открывалась панорама Нью-Йорка. Тем, кто раньше не был здесь, приходилось нелегко: не только потому, что все стены были уже завешаны или они никого здесь не знали, в отличие от тех, кто приходил сюда чаще, но и потому, что со дня трагических событий они впервые приехали сюда — кто-то ехал из-за границы и плохо говорил по-английски, а у кого-то были непростые отношения с погибшими близкими. Так что я раздавала салфетки братьям-гомосексуалистам из Германии и воду в бутылках чудаковатым английским тетушкам, которые смущенно похлопывали по спине рыдающего вдовца из Белиза. Таковы были обязанности младших служащих на годовщине трагедии одиннадцатого сентября — ну, по крайней мере, некоторых из нас. Этим занимались секретарши, но не стажеры из отдела городского планирования, не девчонки-пиарщицы и не ребята из отдела программного планирования. Только женщины, и ни одного мужчины, — именно женщины целыми днями подносили кнопки, ручки, воду, салфетки и ключи от туалета в коридоре. Может, оттого, что все наши начальники — республиканцы, они твердо убеждены в том, что женщины от природы деликатны и чувствительны, и это несмотря на то, что их собственная компания изобиловала примерами, опровергающими этот стереотип. А может, они просто понимали, что двадцатипятилетние мальчики из «Лиги плюща» вряд ли сумеют правильно оценить ситуацию, если их отправят разгребать эмоциональные завалы.

Между тем мозговую косточку мы так и не нашли. Эрик предложил привлечь к поискам Салли, но мы так и не выяснили, живы ли ее родители или же стали жертвами психа с винтовкой, поэтому обращаться к ней с подобным предложением было рискованно, мы могли нарваться на взрывную ситуацию.

— А что могло случиться с моими родителями? Что?! О господи, неужели я тебе так и не перезвонила? — Салли была в шоке.

Эрику никогда раньше не приходилось разговаривать с человеком, чьих родителей, возможно, прикончили при ужасных обстоятельствах, но он не исключал, что когда-нибудь и до такого может дойти.

— Да нет же, нет, с ними все в порядке. Просто мои грузчики не приехали. Они должны были приехать с Род-Айленда, но так и не появились. Извини, конечно, надо было позвонить! Они чехи и, кажется, сидят на наркоте. Я имею в виду грузчиков. На случай, если мы с ними снова договоримся, диван еще у вас?

Эрику даже в голову не пришло поинтересоваться у Салли, зачем ей нанимать для перевозки дивана чехов, сидящих на наркотиках, да еще с самого Род-Айленда. После готовности к тяжелому разговору он не сразу переключился на привычную интонацию и после глубокого вдоха заявил, что она, конечно, может забрать диван (который по-прежнему стоял вверх тормашками на нашей лестничной площадке), но только в том случае, если поможет нам найти мозговую косточку.

— Конечно! С радостью! А что такое мозговая косточка?

Мы с Салли стали близкими подругами с того самого дня, когда поселились вместе на первом курсе колледжа, и умудрились остаться ими, хотя я из тех людей, кто от тоски и уныния напивается до поросячьего визга или готовит что-нибудь очень вредное, а Салли в подобных ситуациях драит ванну зубной щеткой, выходит на пробежку или записывается в еврейскую религиозную школу. Но сейчас, после отъезда своего симпатичного английского бойфренда, Салли не готова была обсуждать со мной свои проблемы, это стало ясно по тону, каким она заговорила о диссертации, о доисторических корнях феминизма, и по тому рвению, с каким она согласилась отправиться на охоту за мозговой косточкой. Эрик заключил, что это британец должен кусать себе локти, а не она.

Эрик ушел с работы пораньше, Хитклиф сбросил на кого-то свой косметический стенд, а Салли выехала с Верхнего Вест-Сайда. Без пяти шесть они встретились у входа в мясную лавку «Оттоманелли». Они успели, хоть и к самому закрытию, но, увы, мозговые косточки у них закончились. Затем процессия прошлась по бакалейным лавкам Вест-Виллидж — от «Гурме Гараж» до «Эдемского сада». Салли и Хитклиф отчаянно кокетничали с мясниками (в зависимости от того, мужчина или женщина стояли за прилавками, в дело вступали то Салли, то Хитклиф), но только не Эрик — он совершенно не умеет флиртовать, и, чтобы соблазнить его, мне в свое время пришлось затащить его на студенческую вечеринку и накачать пуншем с кислотой. Наконец они раздобыли говяжью бедренную кость длиной в шесть дюймов.

Троица вышла из лавки, держа клетчатый голубой пакет с мозговой косточкой высоко над головой — вот она, удача! Эрик с облегчением стряхнул предчувствие неминуемой катастрофы. Мог ли он всего месяц назад представить, как важен огрызок говяжьей кости в вопросах семьи и брака?

Однако радость его поутихла, когда Салли сообщила, что не поедет с ними в Квинс, как планировалось, чтобы отведать бифштекса соте-берси с соусом из говяжьей мозговой косточки.

— Мне кажется, это не очень хорошая идея, — сказала она.

— Да брось ты, — вмешался Хитклиф, но вовсе не потому, что питал к ней тайную страсть (как бы мне этого ни хотелось). Я давно лелеяла надежду, что в один прекрасный день эти двое сойдутся. Впрочем, узнав Хитклифа и Салли, любой поймет, что ничего хорошего из этого не вышло бы.

— Что-то не так?

— Слишком долго потом тащиться домой на метро. Передай Джули мои извинения.

Салли была отнюдь не первым гостем, которого мы лишились ввиду повального нежелания переться к черту на кулички, чтобы вкусить французских изысков в паршивой квартирке, неведомо почему именующейся лофтом. Всякий раз, получая отказ, мы испытывали разочарование и легкое унижение. С точки зрения общения с людьми мы жили все равно что в Нью-Джерси.

Тем временем я прибралась в семейной комнате после ухода последнего посетителя и отправилась домой. Пока мои друзья рыскали по улицам Вест-Виллидж в поисках кости, я очистила две головки чеснока дня пюре де помм де терр аль эйль, то есть картофельного пюре под чесночным соусом. Очень вкусное блюдо, только вот грязной посуды после него куча.

Вы видели кухню Джулии Чайлд? Вдоль всех стен идет перфорированная доска, на которой рядами подвешены кастрюли и сковородки, и каждая обведена маркером, чтобы было видно, где ее место. Это Пол, муж Джулии, придумал такое для нее, а может, для себя, чтобы с ума не сойти. Он всегда отличался методичностью. Методичность и мне бы не повредила, особенно в тот момент, когда к обжаренной муке, которая вот-вот начнет подгорать, пора добавлять горячего молока, и тут понимаешь, что забыла его подогреть. В такие моменты очень удобно иметь под рукой маленькую кастрюльку, а не шарить в ее поисках под столом одной рукой, а другой при этом лихорадочно помешивать муку. Но на моей кухне никогда не будет такого порядка, потому что методичность — это совсем не про меня.

В приготовлении пюре де помм де терр аль эйль нужна точность и недопустима спешка, но даже несмотря на то, что я начала слишком поздно, у меня все было готово задолго до возвращения троицы добытчиков (точнее, того, что от нее осталось). Я начала нервничать. И чтобы убить время, решила проверить почту.

Моя подруга Изабель живет в холмистом Техасе с мужем Мартином и его матерью, специалистом по общению с животными. Изабель… даже не знаю, как ее описать. Вот, сами почитайте:

Нэнси только что рассказала мне ПОТРЯСАЮЩИЙ и престранный вещий сон в духе Трумэна Капоте и Берроуза, в котором я была хореографом труппы бешеных хомячков, выступающих на пасхальном телешоу. Я тут же вспомнила, что в прошлые выходные мне приснился похожий сон, видимо, предвестник этого — я сейчас как раз перечитываю «Сны и реальность», и все в точности, как описано в книге.

Я не знаю никакой Нэнси, не понимаю и не хочу понимать, каким образом сон о хомячках может быть связан с Трумэном Капоте, Уильямом Берроузом или Пасхой, я в жизни не слыхала о книге под названием «Сны и реальность». А заодно прошу учесть, что Изабель отправила это сообщение всей своей адресной книге, то есть не одному десятку человек. Вот кто такая Изабель. В наш век всеобщей спешки Изабель никуда не торопится и ничуть этого не стесняется. Эта характеристика показалась бы вам еще смешнее, если бы вы слышали голос Изабель, похожий на речь десятилетней отличницы, забывшей принять успокоительное, — она то пародирует людей, о которых вы сроду не слыхивали, низким гортанным голосом, то заливается высокочастотным визгом и наоборот, безо всякого предупреждения. Порой от этого взрываются барабанные перепонки. Мне, между прочим, только что пришло в голову, что ее голос похож на голос Джулии Чайлд:

Я иду по мостовой вдоль берега реки. Прохожу мимо кафе, и там за столиком сидит Ричард Хелл.

(Да неужели? Понятия не имею, кто такой Ричард Хелл. Никогда о таком не слыхала.)

Он пьет чай со льдом; на нем старый свитер с ромбиками и кожаные брюки, а глаза жирно подведены фиолетовым карандашом, но выглядит это почему-то очень сексуально. И я говорю: «Помнишь меня? Это я, Изабель. Я только хотела сказать, что дочитала „Найди это сейчас“ и считаю ее просто чудесной книгой». На самом деле его книга называется «Сделай это сейчас», но во сне я назвала ее «Найди это сейчас», и не потому, что забыла, а потому, что в моем сне она называлась именно так. А Ричард говорит: «Выпей со мной настоящего английского чаю». Но когда я протягиваю руку и беру чашку, то вижу, что на самом деле держу в руке ярко-розовый вибратор. Он совсем крошечный и умещается у меня на ладони. И тут я понимаю, что он станет большим только в ванной — раздуется, как губка, но останется твердым. А потом я оказываюсь у двери в какую-то квартиру, выкрашенную в странный грязно-пурпурный цвет, — квартира номер 524. Я стучу в дверь. Моя подруга Джули — помните Джули, она ведет тот кулинарный блог, ссылку на который я вам присылала? — открывает дверь, и волосы у нее торчат во все стороны, а ее муж Эрик в глубине комнаты подбрасывает тесто для пиццы и красиво поет. Джули приглашает меня на ужин, а я протягиваю ей вибратор и говорю: «Спасибо за подарок, но он мне больше ни к чему».

Джули удивленно спрашивает почему, а я отвечаю: «Я теперь не принимаю ванну. Только душ».

Тогда Джули отвечает высокомерно, что совсем на нее не похоже: «Вот в чем твоя проблема».

Мне стыдно читать эти строки, да и моя тетя Сьюки наверняка умрет, когда их прочитает, но на самом деле эту историю с вибратором Изабель не придумала. Мы с ней переписывались и по электронной почте обсуждали ее сексуальную жизнь, которая ее не совсем устраивала (как и всех нас, пожалуй), — хочу заметить, это была личная переписка. Я не то чтобы знаток вибраторов, но с кем не бывало? Видимо, тогда мне захотелось выглядеть продвинутой в вопросах секса, потому что с такой подругой, как Изабель, иногда приятно делать вид, что знаешь больше, чем она. И вот я начала расхваливать преимущества сексуальных игрушек, сведения о которых я почерпнула из Интернета, а вовсе не из личного опыта. И притворилась я, видимо, так хорошо, что Изабель пришла в полный восторг от моей идеи. В результате я была просто обязана подарить ей вибратор на день рождения. И подарила.

Надеюсь, ее муж не видел этого послания.

Я не знала, что ответить на ее излияния, поэтому не ответила ничего, выключила компьютер и вернулась на кухню. Решив, что если Эрик с Хитклифом и Салли так сильно задерживаются, значит, это хороший знак, и я открыла книгу на той странице, где описывался процесс извлечения костного мозга.

«Поставьте кость вертикально и рассеките резаком», — как всегда, с невозмутимой уверенностью писала Джулия. Кое-что в этой фразе меня смутило, а именно: у меня не было резака. Вскоре в голову закрались и еще кое-какие сомнения.

В этот момент распахнулась дверь. Эрик с Хитклифом ввалились в квартиру, как полярники, вернувшиеся с сорокаградусного мороза. Эрик нес перед собой пакет, как бесценный образчик льдины. Он, безусловно, ожидал, что в благодарность его расцелуют, а может, и кое-что еще.

— Кто добыл кость? — проревел он.

— Неужели нашли?

— А то! — Он захохотал и даже исполнил победный танец. Хитклиф улыбнулся краешком губ и, к чести своей, не закатил глаза.

— А Салли вы что, на кость обменяли?

— Что?

Хитклиф объяснил:

— Она передумала. Ей не захотелось потом тащиться домой на метро.

Я вздохнула. Я так и не поцеловала Эрика, и он почти испугался, что его ожидания получить благодарность рассыпались в прах.

— Ну, может, это и к лучшему.

— Почему?

— Мы сейчас будем извлекать мозг, — ответила я, окинув их безумным взглядом. — Вряд ли Салли захотела бы при этом присутствовать.

Мой самый большой нож был ножом для мяса с зазубренным лезвием шириной примерно в полтора дюйма в самой широкой части и длиной дюймов девять. Раньше этот нож казался мне гигантским и пугал меня, но, ударив им разок по кости, я поняла, что он совсем никуда не годится.

Джулия, наверное, сильна, как десять секретарш, — процедила я. — Ей бы в крестоносцы податься да рубить неверных. «Рассеките резаком». Как же!

Эрик с Хитклифом молча уставились на кость. Эрик задумчиво подпирал рукой подбородок, Хитклиф чесал затылок.

Пару лет назад Хитклиф жил с нами в Нью-Йорке. Тогда он попросился на наш диван на пару недель, пока не подыщет себе квартиру, но в результате прожил с нами целый год. Звучит хуже не придумаешь — женатая пара и шурин, поселившийся в гостиной, но на самом деле это было здорово. Они частенько готовили вместе — Хитклиф, делает такую пасту со шпинатом, колбасой и сливочным соусом, умереть можно, — мы пересмотрели кучу фильмов и в целом прекрасно проводили время. Недостаток один — за весь год секс с Эриком у нас был раз в месяц, не чаще. (Хотя по правде, Хитклиф тут был ни при чем.) С другой стороны, я могла расслабиться, пока мой муженек с братом занимались всякими домашними делами — им это нравилось, а я могла позволить себе ничего не делать. Теперь, глядя, как они пытаются решить проблему расчленения мозговой косточки, я затосковала по тем временам.

— У тебя есть пила? — спросил Хитклиф.

Двадцать минут они терзали кость пилой, которую Эрик выудил из чулана, пока не взмокли. Им удалось углубиться примерно на дюйм. Вязкая розоватая субстанция на полотне пилы выглядела ужасающе, хоть и была тем самым, чего мы добывали. При виде ее мужчины позеленели.

— Дайте-ка я сама.

Я бросила кость в кипящую воду. Я знала, что это неправильно, и Джулия меня бы не одобрила, но что мне оставалось делать? Через несколько минут я вынула кость из кастрюли и вооружилась маленьким ножиком для чистки овощей. Трехдюймовое узкое лезвие пролезало в круглое отверстие косточки, и я мучительно медленно выковыривала розовую слизь. От омерзительного скрежета возникало ощущение, будто кто-то ковыряется в моих костях. Полагаю, сравнение с исследователями дикой Африки придется здесь к месту — в «Сердце тьмы» рассказывалось как раз об этом. Разве можно проникнуть глубже, чем в глубину кости? Это и есть глубина глубин. Если сравнить кость с геологической породой, это магма, бурлящая под слоем земной коры. Если с растением — это нежный мох, растущий на Эвересте и расцветающий крошечными белыми бутонами лишь на три дня в году непальской весной. А если с воспоминанием, это было бы первое, самое болезненное и тайное воспоминание, которое сделало вас такими, какие вы есть.

Но докапываясь до глубины глубин, я думала лишь о том, какая это гадость. Розовая слякоть. Не жидкая, но и не твердая, комковатая соплеобразная масса плюхалась на разделочную доску со звуком, от которого в жилах стыла кровь.

Муж с братом наблюдали за мной, словно завороженные.

— Когда-нибудь, — сглотнув слюну, произнес Эрик, — будет и на нашей улице праздник. Мы уедем из Нью-Йорка, и у нас будет свой домик в деревне, как мы всегда мечтали.

Я решила, что он заговорил об этом, чтобы меня отвлечь и заставить подумать о чем-нибудь приятном, но потом догадалась, к чему он клонит. Он еще раз сглотнул и, избавившись от тошнотворного комка в горле, завершил мысль:

— И когда это случится, мы заведем корову. Выкупим ее на бойне; спасем от верной гибели. И обращаться с ней будем очень хорошо!

— Точно, — согласился Хитклиф, — так оно и будет.

Ни к чему отрицать — я жить без мяса не могу. Но костный мозг… от одного его вида у меня возникло такое чувство, что я не имею права даже смотреть на это — нечто живое, дрожащее на моей разделочной доске. На ум приходит единственное определение — надругательство.

— Мы эту кость как будто изнасиловали. О господи, я что, произнесла это вслух?

Добыв из кости примерно полторы столовой ложки мозга, мы решили, что с нас хватит. Эрик с Хитклифом скрылись в гостиной и включили футбол, чтобы избавиться от стоявшего перед глазами омерзительного зрелища. Я бросила им вслед «расслабьтесь, слабаки» и взялась за жарку бифштексов.

Однако стоит хоть раз коснуться этой «мозговой темы», и из головы ее уже не выбросишь. Строки из книги о том «моменте, когда на поверхности бифштексов заблестит маленькая красная капля», не принесли мне избавления, зато помогли приготовить превосходный бифштекс. От вида розовой жижи на разделочной доске меня затошнило, но кроме отвращения откуда-то из глубины возникло неведомое ранее чувство. Своего рода злодейский восторг.

Когда бифштексы прожарились, я переложила их на тарелку, а в мясной сок, оставшийся на сковородке, положила костный мозг и добавила немного петрушки. В книге говорится, что мясной сок достаточно горячий, чтобы мозг дошел до нужной кондиции. Кроме того, Эрик заверил меня, что коровье бешенство через костный мозг не передается, а даже если бы и передавалось, вареный он, не вареный — все равно (что-то связанное с прионами). Но мозг выглядел чудовищно, и я на всякий случай решила подержать его на огне подольше. Потом на каждый бифштекс выложила ложечку мозгового соуса, а рядом картофельное пюре и помидоры гриль-о-фур (то есть помидоры, сбрызнутые оливковым маслом и запеченные в духовке в течение пары минут). Ужин был готов.

У меня закралось подозрение, что все эти мучения с костным мозгом напрасный труд и на вкус это особо не повлияет, но, как оказалось, зря. У костного мозга насыщенный мясной вкус, едва ли не чересчур насыщенный. После первого же кусочка этого бифштекса в голову мне пришло сравнение с умопомрачительным сексом, видимо, оттого, что с каждым днем у меня все круче и круче съезжала крыша. Но было и кое-что еще. Хотя куда уж больше? Костный мозг на вкус как жизнь, прожитая хорошо, на полную катушку. Разумеется, у коровы, чей костный мозг мы пожирали, жизнь была хуже некуда — тесные стойла и невкусная еда с добавлением антибиотиков, а может, и еще неизвестно чего. Но в глубине ее костей все же крылась способность испытывать радость от жизни. И я это чувствовала.

Говорят, что каннибалы поедают тела убиенных врагов, чтобы завладеть их лучшими качествами — силой или там мужеством. Но как объяснить тот случай в Германии, когда один парень пошел на то, чтобы другой такой же ненормальный отрезал ему пенис, пожарил и ему же скормил, — ну что за чертовщина? Что он хотел испытать, сожрав свой собственный член? Последнюю каплю удовольствия? Этот бифштекс с соусом из костного мозга навел меня на такие мысли, и за ужином я поделилась ими.

— Как будто поедаешь саму жизнь. Как будто это моя жизнь, понимаете?

— Ну что ты такое несешь, сестренка. Хотя бифштекс отменный, что и говорить.

Заяви я нечто подобное кому-нибудь из нашего правительственного агентства, я бы точно получила в ответ недоуменные взгляды и внутреннее расследование. Тем более в первую годовщину трагических событий. А вот Салли, единственная в истории религиозной школы студентка, помешанная на сексе, наверняка поняла бы меня, если бы не эта невыносимая поездка на метро через весь город. И еще Джулия, она бы меня тоже поняла.

Лежа в кровати ранним утром двенадцатого сентября, я оттягивала ту минуту, когда придется сбросить одеяло и отправиться на работу. Я думала о Джулии и о ее работе в государственном агентстве. Бюро стратегических служб существовало задолго до появления офисных каморок и всего из этого вытекающего, поэтому Джулии не приходилось ютиться за перегородкой. Не приходилось ей и отвечать на звонки, и утешать плачущих, как не приходилось ежедневно ездить на метро. Она, в отличие от меня, имела дело с секретными сведениями. А какой секрет в том, что бюрократы — это заноза в заднице и что большинство наших сограждан непроходимо тупы или больны на всю голову, а те, кто присылает макеты памятников, вообще непонятно о чем думают. Когда Джулия работала секретаршей, ей жилось намного лучше, чем мне.

Но тогда она еще не была замужем за Полом, думала я, свернувшись калачиком у Эрика за спиной, урывая последние минутки покоя. И в те дни она еще не умела готовить соус из мозговой косточки, удивительный вкус которого все еще чувствовался во рту. А потому кое-какие преимущества у меня все же были.

 

~~~

Июнь 1944 года

Канди, Цейлон

Даже в ясный божий день света от одной голой двадцатипятиваттной лампочки было недостаточно для работы; в сумерки дождливого дня работать было практически невозможно. Пол с силой сжал переносицу большим и указательным пальцами, прикрыл глаза ладонями. Желудок снова взбунтовался; ему бы лечь да отдохнуть. Но кто будет работать за него? У сотрудников отдела презентаций не бывает больничных.

Он рассеянно посмотрел в окно, сквозь пелену теплого дождя надеясь увидеть маленьких слонят, которых часто водили мимо его хижины. Ему нравилось в них все: и неторопливая мягкая поступь, и их маленькие качающиеся хвостики, и забавные, словно накладные, длинные ресницы. На стене соломенной хижины сидела изумрудно-зеленая ящерка и издавала скрежет, точно кто-то скреб лопаткой по дну чугунной сковороды. Просунув пальцы в носок, Пол почесал больную грибком ногу, надеясь унять зуд, что было совершенно бесполезно, а затем вернулся к столу, пытаясь закончить хотя бы этот чертеж.

Но едва он сосредоточился на работе, как погасла единственная лампочка. Чего еще ожидать в этих краях?

— Проклятье. — Он встал, осторожно вывернул лампочку и потряс ее, проверяя, не перегорела ли нить, но характерного звука не последовало. Он ввернул лампочку на место и, распахнув дверь, вышел. Повсюду царила мгла. Так он и думал. Уже вечер, и сегодня электричество вряд ли включат.

А ведь когда-то работа в Бюро казалась ему блестящей и захватывающей перспективой. Что ж, до завтра у него будет время придумать пару идей для макетов, а к чертежам можно вернуться и утром. Он уже закрывал дверь, когда вдруг услышал…

— Пол! Что это ты делаешь один в темноте?

Это была Джулия — ее голос нельзя было спутать ни с чьим другим.

— Пол! Пойдем с нами, посмотрим, как купают слонов! И не говори, что тебе это не интересно!

— Мне надо работать, к сожалению… Я и так уже задержался с чертежами, а они нужны к завтрашнему дню.

— Чушь собачья! Если им и вправду нужны чертежи, пусть тогда дадут свет!

— Вот видишь, как плохо ты влияешь на нашу крошку Джулию? Ругается, как матрос.

Пол вздохнул. Подруги верно говорили. Ну ее, эту работу.

— Ну что ж, пойдем.

 

ДЕНЬ 40, РЕЦЕПТ 49

…омлет не приготовишь

— Давай просто вызовем кого-нибудь, чтобы забрали эту чертову штуковину!

Я сидела в гостиной, уложив на кушетку правую ногу с распухшей лодыжкой. Эрик пошел на кухню за льдом; Хитклиф стоял передо мной, скрестив руки на груди.

— Я обещала диван Салли. У нее сейчас трудные времена.

— Да, а ты из-за этого не можешь попасть в собственную квартиру, не получив увечий. У тебя тоже трудные времена.

Я пожала плечами.

— С кем она рассталась на этот раз? С Дэвидом?

— С кем же еще.

За десять лет нашего с Салли знакомства у нее было по меньшей мере двенадцать Дэвидов. Чертовщина какая-то.

Эрик принес лед в герметичном пакете.

— Что придумаем на ужин?

— Я что-нибудь приготовлю. У меня еще артишоки не освоены. И вообще, я отстаю от графика.

— Нельзя нагружать ногу. Приложи лед.

Но я уже поднялась и на одной ножке поскакала на кухню.

На прошлой неделе я освоила всего шесть рецептов! А за неделю до этого, когда родители приезжали, вообще ни одного. Мои читатели по мне соскучились!

Последняя фраза должна была прозвучать шутливо, хоть и говорила я серьезно. Но Эрик не понял.

— Твои читатели? Брось, Джули.

— А что такого?

— По мне, так те пять человек, что заходят на твой сайт в перерыве на кофе, как-нибудь переживут денек, если не прочитают, как ты жарила артишоки на масле!

— Да ну тебя.

Мы с Эриком обменялись полными демонстративной ненависти взглядами, показывая тем самым, что наша перепалка театральная, а на самом деле мы без ума друг от друга. Хитклиф фыркнул, поглядывая то на меня, то на Эрика, — его не проведешь.

На Крите моему братцу доводилось следить за домом главы мафиозного клана. В Венгрии его ограбили полицейские. В Перу официант предложил ему пожевать листья коки, и он их пожевал. Ему даже удалось побывать на одном из сицилийских островов, где никто никогда в жизни не видел людей с рыжими волосами, но он сбежал оттуда, потому что при виде его местные старушки в ужасе осеняли себя крестным знамением. У него есть девушка, с которой они то сходятся, то разбегаются. В те времена, когда Хитклиф не расстается со своим кошельком в Будапеште, не пасет коз в Италии и не торгует мылом в Нью-Йорке и живет со своей девушкой, ей ничего не стоит на ночь глядя затеять приготовление яблочного пирога. А к домашнему пирогу им непременно подавай мороженое. Вот они вместе и смешивают молоко, сливки, сахар и ваниль в банке из-под кофе. Банка ставится в старую жестянку из-под картофельных чипсов, наполненную льдом, после чего они садятся по-турецки на пол и начинают катать жестянку туда-сюда. Одним словом, Хитклифу удается даже в спокойной домашней обстановке найти приключений на свою голову.

Поэтому моя грызня с Эриком в присутствии Хитклифа — это унизительное признание поражения на обоих фронтах. И не только. Это бесспорное свидетельство того, что с возрастом я стану такой же, как моя мать, которая строит из себя мученицу, ноет, когда у нее болят суставы, и вообще частенько совершает нелогичные поступки. Скакать по кухне на одной ножке и злобно огрызаться — поведение как раз в духе моей матери. Такое открытие я была не прочь залить щедрой порцией водки с тоником, но купленную бутылку Эрик выронил на платформе в метро, и она разбилась вдребезги. Злиться на него за это тоже было бы вполне в мамином духе, и потому, стиснув зубы, я принялась за весьма странный сегодняшний ужин — омлет гратене а-ля томат и квартье де фон д’артишот о бер (омлет со сливками, сыром и помидорами и сердцевины артишоков, разрезанные на четвертинки и поданные с маслом).

Крис — та самая, что оставила в моем блоге жутковатую запись про то, как скучала и думала, что я умерла, — чуть с ума не сошла, узнав, что до проекта «Джули/Джулия» я никогда не ела яиц. «Как можно было дожить до таких лет и не съесть ни одного яйца? Как такое вообще ВОЗМОЖНО???!!!!!»

Разумеется, это не совсем правда, что за всю жизнь я не съела ни одного яйца. Их добавляют в торты, которые я ела. Пару раз я даже ела омлеты, правда, приготовленные на техасский манер — с перцем халапеньо и килограммом сыра. Обязательным условием было одно — яйцо не должно быть похоже на яйцо по виду, запаху и вкусу. Результат моего признания оказался забавным.

Не только Крис, но и другие совершенно незнакомые мне люди выразили сильное удивление. Я не понимала, из-за чего вообще этот сыр-бор разгорелся. Куда более странно, к примеру, ненавидеть гренки, как это делают некоторые мужья, чьих имен не называю.

К счастью, яйца, приготовленные по рецепту Джулии, больше напоминали сливочный соус. К примеру, яйца ан кокот. Это яйца с маслом и сливками, запеченные в кокотницах, установленных в неглубокую сковородку с водой. Это потрясающе вкусно. Но, пожалуй, еще вкуснее яйца ан кокот с соусом о карри. Особенно они хороши, когда просыпаешься с убийственного похмелья после одной из тех вечеринок, где пьяные и обкуренные девчонки до трех ночи танцевали в гостиной под музыку, которую кто-то из ребят тут же скачивал из Интернета на свой новый, до нелепости модный и стильный лэптоп. Наутро после таких вечеринок яйца ан кокот с соусом о карри — это как пища, которой вас потчуют закутанные в покрывала женщины бродячего племени бедуинов после того, как вас нашли распластанным в бескрайних песках Аравийской пустыни. Это столь же прекрасно.

И все же мне кажется, что именно омлеты заставили меня изменить отношение к яйцам.

Читать «Искусство французской кухни» всегда увлекательно. Но иногда на ум приходят забавные аналогии:

Двумя руками обхватите ручку сковороды и резкими и энергичными движениями встряхивайте ее ежесекундно по направлению к себе под углом в 20 градусов над плитой.

Яичная масса отскакивает к краю сковороды, а затем снова растекается по дну. Сковороду надо встряхивать резко, иначе яичная масса не отделится от дна. После нескольких встряхиваний масса загустеет.

Это только я такая или нет? Разве это не напоминает описание древней и, вероятно, весьма болезненной японской сексуальной практики, о которой вы наверняка читали еще в колледже? Нет, значит, это только я такая.

Джулия Чайлд пишет: «Простой, но идеальный способ отработать это движение — попрактиковаться вне дома, где-нибудь на улице, всыпав в сковороду стакан сушеной фасоли». Нетрудно догадаться, как она давилась от смеха, когда писала эти строчки и представляла, как американские домохозяйки начала шестидесятых в вязаных кофточках и с высокими прическами в стиле Мэри Тайлер Мур трясут сковородками, а фасоль разлетается по ухоженным лужайкам. Будучи большой поклонницей всего простого, я последовала ее совету, только вместо лужайки рассыпала фасоль по грязному тротуару Джексон-авеню. Мне сигналили водители грузовиков; на меня таращились проститутки. Рядом притормозил фургончик с виргинскими номерами. Женщина за рулем, видимо, решив, что раз я жонглирую бобовыми, то с чувством юмора у меня все в порядке, спросила, как проехать в Нью-Джерси.

— Дамочка, да вы бы еще спросили, как на гребаный Северный полюс проехать.

Признаю, манеры мои не всегда на высоте, а когда перед лицом Господа и всех остальных я безуспешно пытаюсь удержать фасоль на сковородке, они не становятся лучше.

Я описала этот случай в своем блоге, и мой школьный приятель Генри, который десять лет не мог меня простить за то, что я порвала с ним, чтобы встречаться с Эриком, написал: «Теперь и в вашем районе завелась своя ненормальная тетка с бобами. Круто…» А еще какой-то незнакомец не поленился упрекнуть меня за то, что я так часто употребляю слово «***ный», — люди, которым не нравится мой выбор выражений, почему-то всегда используют много звездочек.

Когда берешься повторить этот трюк с омлетом, голова начинает кругом идти — это все равно что пытаться языком завязать в узелок стебелек от вишенки. Но в то воскресное утро, когда я готовила омлет для Эрика и его сотрудницы Тори, у меня это почти получилось. Мы с Тори были не очень хорошо знакомы: она была художницей, целыми днями торчала в офисе с моим мужем и к тому же была хорошенькая! Глядя на нее, легко верилось, что кто-кто, а она уж точно умеет завязывать стебельки от вишенок безупречными узелками и подбрасывать омлеты с невозмутимостью вращающегося дервиша. Ясное дело, я немного нервничала.

Когда готовишь омлет по методу Джулии, все приходится делать быстро. Отвлекаться на рисунки и подробные указания к ним некогда — мало того, они предназначены для правшей, то есть мне приходится не только готовить, но и переключать синапсы. Первый омлет вообще не пожелал подбрасываться; он просто скатился к краю сковородки и скукожился. Но когда я опрокинула его на тарелку, он как-то сам собой накрыл начинку (грибы, уваренные со сливками и мадерой, еще та вкуснятина) и в результате стал похож именно на то, что люди и называют омлетом. И я сочла это успехом. Правда, назвать успешным второй омлет было нельзя ни при каких обстоятельствах: сперва он прилип к сковородке, а когда я тряхнула его посильнее, густеющая масса стала разлетаться в стороны и забрызгала всю плиту. Встряхнула еще раз — и остатки очутились на полу. Тут я сдалась, отскребла от сковородки то, что осталось от омлета, и переложила на тарелку для себя. Третья попытка удалась, я сумела выполнить то круговое движение, о котором говорила Джулия, при этом умудрилась ничего не пролить на плиту и сохранить омлет в целости. Пожалуй, большего и желать было нельзя. Мы ели наши омлеты-рулеты, запивая их просекко, которое принесла Тори. Обожаю, когда есть повод выпить с утра.

Короче говоря, когда вечером я дохромала до кухни, намереваясь приготовить ужин для себя, мужа и брата — сердцевины артишоков и омлет с помидорами, — мысль о подбрасывании яичной массы меня почти не пугала. Омлеты получились более или менее похожими на свое название, плита осталась чистой, а ужин был подан к столу. Все бы прошло идеально, но я вдруг начала бычиться — видимо, мало выпила или сочла, что давно не ругалась с супругом.

Все началось с дивана, обещанного Салли. Обсуждение причин, по которым он до сих пор стоит у нас в коридоре, естественным образом привело к разговору о ее личной жизни — неизменно интересной теме.

— В этом парне даже не было ничего особенного. Симпатичный, конечно, если вам нравится такой тип. Салли любит мускулистых, горластых и высокомерных, эдаких красавчиков, которых принято считать душой компании; мне нравятся худые, темноволосые, застенчивые тихони с чувством юмора. За годы нашей дружбы мы с ней ни разу не заинтересовались одним и тем же парнем. Но этот, он просто мерзавец. Он потребовал, чтобы она поступила в Оксфорд, чтобы ему не пришлось ее стыдиться. Ему стыдиться ее! Да этот козел недостоин даже лизать подошвы ее «маноло». (Салли была единственной из моих знакомых, у кого были туфли от Маноло Бланика, — она купила их на eBay и чувствовала себя в них роскошной и сексуальной. А когда Салли чувствовала себя роскошной и сексуальной, все мужчины в радиусе трех кварталов чувствовали то же самое — ничего не попишешь, феромоны.)

Хитклиф настороженно тыкал вилкой в артишоки, точно они все еще могли уколоть. Это действительно так: если напасть на артишоки, они могут дать сдачи. Но этим конкретным экземплярам эволюционное преимущество не помогло — даже с травмированной ногой я оказалась достойным противником. Я отломала им стебельки, отрезала листья и очистила их до самой нежной желтой сердцевины с остроконечными фиолетовыми лепестками, похожими на тропический цветок. Затем опустила их в миску с водой и сбрызнула уксусом, чтобы они не потеряли цвет, отварила на медленном огне и отделила ложкой чешуйки — последнюю линию обороны артишока, пока не осталось ничего лишнего, всего лишь удобный сосуд для масла.

— Но если он оказался таким придурком, в чем тогда проблема?

— Проблема в том, что ей нужен парень. Точнее, ей так кажется. И вряд ли ей захочется выслушивать, что она все время выбирает засранцев, — так что мне ей сказать?

Когда я познакомилась с Салли, мы с Эриком уже встречались, и все это время парни не задерживались у нее больше чей на полгода. С одной стороны, это хорошо, с другой — плохо. За неделю Салли может перезнакомить нас с целым отрядом парней: в среду с одним из них мы идем в кубинский ресторан, в пятницу уже с другим — на фильм с участием Бена Стиллера, а в воскресенье — на бранч отправляемся с третьим (при этом Салли появляется с очередным ухажером неизменно свеженькая и благоухающая после душа и после сами знаете чего). И всякий раз в ее глазах сверкает веселый и хитрый огонек, а когда мы остаемся в комнате одни, она наклоняется через стол и с загадочной улыбкой вопрошает: «Ну как? Симпатичный, правда?» Становясь свидетелем подобных всплесков в сексуальной жизни Салли, я порой испытываю некоторое огорчение. Ведь те из нас, кто вышел замуж за свою школьную любовь, упустили эти неведомые прелести полигамного образа жизни. И всегда, когда видишь Салли — такую гордую и уверенную, ощущаешь укол, и тебе начинает казаться, что она держит на ниточке в одной руке всех этих парней, а в другой — весь мир.

Но потом вдруг выясняется, что очередная замужняя одноклассница ждет ребенка или мама Салли дарит на свадьбу ее отвратительно правильной младшей сестрице старинную, ручной работы семейную книгу с рецептами, а Салли остается с носом, потому что «это только для замужних дам». И снова и снова Салли приходит с очередным знакомым или незнакомым нам кавалером, и временами, когда она по привычке спрашивает, симпатичный ли он, в ее глазах появляется отчаяние. Как будто она уже не самодовольно гордится своей находкой, а умоляет нас одобрить ее выбор. Она начинает задавать и другие вопросы. «Знаешь, — спрашивает она с тревожными, округлившимися глазами, — он хочет заниматься сексом не чаще трех раз в неделю. Как думаешь, это плохой знак?» Или того хуже, скажет: «И что мне теперь, по-твоему, делать?».

Салли ждет от меня совета, который обычно ожидают от замужних подруг: типа «у всех бывают трудности в отношениях, придерживайся намеченного курса и так далее». Но я не хочу давать такие советы. Ее парни мне, как правило, не нравятся, как не нравится и то, какой становится Салли, когда спрашивает о них. По сути, мне нравится веселая, помешанная на сексе, капризная невротичка Салли. Салли, которая не торопится выскочить замуж, в отличие от своей скучной сестрицы; Салли, которая прекрасно знает, что ни один из тех, кого она приводит к нам на смотрины, ей в подметки не годится — им всем не хватает ума и доброты. Им нечего противопоставить ее звонкому смеху, ее голосу, который раздается по всей комнате, даже там, где полно незнакомых людей, голос, похожий на пузырьки в бокале шампанского.

Эрик отлавливал последний артишок, гоняя его по тарелке, которую пристроил на моей распухшей ноге — которая, в свою очередь, лежала у него на колене, — принимая на себя остатки растопленного масла.

— Салли и сама не святая.

Не успел он отправить последний кусочек в рот, как получил сильный удар по плечу. Это далось нелегко, мне пришлось пополам согнуться, чтобы его достать.

— Не будь идиотом!

— Брось. Ты же знаешь, я люблю Салли. Но она… колючка.

Что верно, то верно — ни одну из моих подружек лапочкой не назовешь. Гвен как-то раз даже ввязалась в настоящий кулачный бой в вагоне метро после того, как приказала заткнуться компании визжащих школьниц. (Одна из девиц расцарапала ей щеку трехдюймовыми накладными ногтями — царапина несколько недель не заживала!) Изабель одним своим неподражаемым детским голосочком и нарочито мудреными шуточками у любого мужика способна вызвать нервную сыпь. Ну а Салли среди них самый крепкий орешек. Если бы она была кинозвездой, то была бы Розалинд Расселл из киноленты «Его девушка Пятница»; а если бы она была овощем, то непременно артишоком. Салли — она и есть Салли, ей палец в рот не клади. Таким, как она, жуть как сложно найти пару для свидания вслепую.

— Знаете что, — вмешался Хитклиф, — может, Салли просто не из тех девушек, кто выходит замуж? Ай! Что я такого сказал?

Может, если бы мои знакомые мужчины так много не умничали, у них и синяков было бы поменьше.

В детстве у Хитклифа была игрушка — изогнутая стеклянная трубка с двумя сосудами на обоих концах, соединенными спиралькой. Трубка была наполнена загадочной красной жидкостью. Суть игры заключалась в том, что если положить сосуд на ладонь, он нагревался и во втором сосуде жидкость закипала. Только вот у меня фокус не получался. Как будто законы физики или химии, с учетом которых была сконструирована эта игрушка, на меня не распространялись. Еще одна зловещая загадка в поисках ответа на вопрос «ну что со мной не так?». Почему, например, я все время теряю вещи — ключи от машины, очки, всякую мелочь и даже двадцатидолларовые банкноты? Теряю так, что простой рассеянностью этого не объяснить — вещи словно улетают в параллельные миры. Или в подростковом возрасте, когда я возвращалась домой одна после ночных сексуальных приключений, передо мной гасли фонари: стоило приблизиться, как они потухали на шоссе один за другим.

Или в колледже, когда я только начала учиться готовить, я вскоре поняла, что обладаю зловещим свойством: я не способна приготовить ничего, что должно застыть, забродить, превратиться в желе или подняться. Хлеб, майонез, желе в водочных стопочках — неважно, что именно. Если нужно смешать жидкую и твердую субстанции, чтобы они превратились в нечто третье, воздушное, рыхлое или кремообразное, я пас.

Мало того, я убиваю все растения, к которым прикасаюсь.

В детстве я не увлекалась комиксами, потому и не знала ничего о «Людях Икс» до тех пор, пока Эрик уже в зрелом возрасте не рассказал мне о них. А жаль — не то я давно бы поняла, что я мутант. Думаю, я нечто среднее между Магнито и Роуг плюс чуточку от Люсиль Болл. Возможно, все это как-то связано с гормональными расстройствами в моем организме — не слишком приятный генетический сюрприз, о котором моему идеальному братцу никогда не придется волноваться, ведь он мужчина. Поэтому специалисты по электролизу наверняка обогатятся, как обогатится и тот гинеколог, который будет выписывать мне рецепты на лекарства, чтобы я забеременела, но получится ли у меня это, большой вопрос. Панический ужас, возникающий при мысли об этом, доказывает, что, во-первых, биологические часы действительно существуют и, во-вторых, у меня есть такие часы, и они тикают.

Всю жизнь мне казалось, что вокруг происходят маленькие взрывы, мини-перевороты, что в моем организме полно заговорщиков, то и дело устраивающих мне дурацкие ловушки. Поэтому когда Хитклиф произнес эти слова: «Салли не из тех девушек, кто выходит замуж», я узнала грохот этой бомбы, которая взорвалась глубоко-внутри.

— Да что это вообще значит? «Не из тех, кто выходит замуж»…

Хитклиф с Эриком оба потирали ушибы.

— А что в этом плохого? Не все годятся для семейной жизни!

Ну конечно, не все. Как и не все годятся для гетеросексуальных отношений или французской кухни. Но болезненный спазм, пронзивший меня изнутри, когда брат произнес это, был все еще здесь, и никуда не делся.

— Нельзя же родиться уже непригодным для брака!

— Ох, не знаю. А вдруг можно?

Хитклиф никогда не испытывал недостатка в женщинах, но до сих пор оставался холостяком. Ни к чему не привязывается, имущества у него почти нет, ни с кем не вступает в особо тесный контакт — он как Последний из Могикан, только рыжий.

— Значит, ты считаешь, что брак не для тебя?

— Что? — Он поднял брови в насмешливом недоумении, на которое способен только Хитклиф.

— Не смотри на меня так.

— Как?

— Словно ты лучше меня, вот как. — Внезапно кровь застучала у меня в ушах, и стало ясно, что сейчас я скажу то, о чем потом пожалею. То самое.

Когда я училась в четвертом классе, а Хитклиф в первом, наши родители разошлись. Папа переехал в квартиру в Южный Остин, и почти год мы виделись с ним только два раза в неделю — один раз, чтобы съесть по бургеру и поиграть в видеоигры, и еще раз, чтобы вместе с мамой сходить к семейному психологу. В конце концов они благополучно уладили свои разногласия, папа вернулся домой, и все стали жить мирно и счастливо, лишь иногда ворча себе под нос и вспоминая старые обиды. Все это давно забытое прошлое. Но было кое-что, что я знала, а Хитклиф — нет.

Это произошло в папиной машине. Папа сидел за рулем, я позади, мама на переднем сиденье плакала.

— Все в порядке, мамочка? — спросила я.

— Нет, дорогая, не в порядке.

— У тебя головка болит? (От синусита у мамы часто болела голова.)

— Нет. Сердце.

Это было что-то новенькое.

— А почему у тебя сердце болит?

— Потому что твой папа любит другую!

Мы с мамой всегда умели ввернуть хлесткую мелодраматичную фразочку, но даже в тот неприятный момент в глубине души я понимала, что только что спровоцировала ее на запрещенный прием. Я съежилась на заднем сиденье, а слова эти врезались в мое подсознание — мне ли не знать, какой ценностью обладает хорошая душещипательная история.

Все это было так увлекательно и драматично, и только через несколько дней до меня дошло, что она сказала про «другую». Мне стало не по себе. Я начала присматриваться к женщинам в магазинах, на улицах — а вдруг это она, та самая «другая»? Эта мысль не давала мне покоя ни днем ни ночью. Я осунулась и ослабела, все чаще учителя отправляли меня с уроков домой (хотя, по правде говоря, здесь я проявила немалый актерский талант). Потом, когда мама одумалась, она попросила ничего не говорить Хитклифу, и я поклялась ей. Зачем портить жизнь ближнему? Нарушить клятву оказалось делом серьезным, меня всю трясло, и комок в горле едва ли не душил меня.

За ужином я выложила Хитклифу, что, когда он учился в первом классе, его отец переспал с другой женщиной и родители остались вместе вовсе не потому, что были «из тех, кто женится», а потому, что очень старались спасти любовь, и она оказалась сильнее боли, которую они причинили друг другу.

На что я рассчитывала? Что в тот момент, когда я нарушу молчание, мой братец снова превратится в шестилетнего мальчика, которого я должна оберегать? В мальчика с огненно-рыжими мокрыми после ванны волосами? В маленького плачущего от обиды мальчика в детской пижамке? Мой братец отправил в рот очередной кусок омлета и произнес.

— Надо же, а я и не знал.

Он поддел вилкой последний кусок, подчистил им остатки соуса и, проглотив его, спокойно добавил.

— Ну что ж, вполне логично. В итоге все наладилось, и какая теперь-то разница, было что-то или не было? — Он рыгнул. — Я думал, омлет на ужин не совсем подходит, но, знаешь, этот был правда вкусный.

Вот и вся реакция. Я нарушила клятву, не сдержала, пожалуй, единственный секрет, который мне когда-либо доверили. И земля под ногами не разверзлась. Оказалось, ничего такого страшного в этом нет. Я не знала, что чувствовать — облегчение или разочарование.

В «Искусстве французской кухни» яйцам отведена целая глава. Я по порядку осваивала рецепт за рецептом, и все это время меня не покидало любопытство относительно того, чего в этой книге не было описано. О самом первом блюде из яиц, приготовленном Джулией. Ведь не родилась же она с умением подбрасывать омлеты, которые всегда выходили идеальными? Наверняка даже великой Джулии Чайлд надо было сперва набить руку. Так какое оно было, первое блюдо из яиц, приготовленное Джулией? Что это было, традиционный омлет? А может быть, яйцо, сваренное себе в пасхальный вечер, чтобы не умереть с голоду, пока запекается окорок на праздничный ужин? Или это было намного позже, когда она была уже взрослой и решила сварить дюжину яиц по-бенедектински в своей первой нью-йоркской квартире и в результате половина безнадежно испорченных яиц полетела в помойку втайне от гостей?

А может, выходя замуж, она еще не умела готовить яйца. Джулия вышла замуж поздно, в тридцать пять лет; возможно, и ей приходил в голову вопрос, а создана ли она вообще для семейной жизни. Вот о чем я думала в тот вечер, пока Эрик мыл посуду, Хитклиф ел мороженое прямо из банки, а я свыкалась с мыслью, что разболтать секрет, который так долго держишь в себе, на самом деле не так уж страшно. Но мне почему-то хотелось думать, что впервые Джулия приготовила блюдо из яиц в своей парижской мансарде, там, где из просто Джулии родилась та самая Джулия, которой ей и суждено было стать.

 

ДЕНЬ 42, РЕЦЕПТ 53/ДЕНЬ 82, РЕЦЕПТ 95

Вечеринка-катастрофа/Катастрофа-вечеринка: Двойная природа вещей

Первого января тысяча шестьсот шестидесятого года некий молодой человек, проживающий в Лондоне и состоящий на государственной службе, начал вести дневник. В тот день он описал, как сходил в церковь, где священник рассказывал об обрезании, как после службы он пообедал, и упомянул даже о том, что его жена обожгла руку, подогревая вчерашнюю индейку. В течение последующих девяти лет он подробно описывал каждый свой день. На его памяти был Великий лондонский пожар и великая досада от пережаренного жаркого. Он пересмотрел сотни пьес и даже дал зарок бросить пить, правда, потом передумал. Ел от души — как ни плачевно было положение в стране, на дюжину устриц ему всегда хватало. При этом он много работал и путался с девицами, которые ему это позволяли. И обо всем этом писал в своем дневнике — честно, не стесняясь. Его писанина порой увлекательна, порой откровенно скучна, а временами искрится самой жизнью — он как Сид Вишез среди летописцев семнадцатого века. А потом, тридцать первого мая тысяча шестьсот шестьдесят девятого года, он просто перестал писать, и все.

Кое-кто из блоггеров называет Сэмюэля Пеписа «отцом всех блоггеров», но нам, блоггерам, не свойственно взвешивать слова, поэтому верить этому или нет — вам решать. Да, Пепис фанатично записывал все свои удачи и неудачи, связанные с ремонтом квартиры, и описал даже случай, когда мастурбировал на речном судне. Да, он сидел в пижаме и писал дневник. Всю свою жизнь он бережно хранил все его многочисленные тома и никогда не показывал свои записи ни единой живой душе. В наше время, когда мы пишем о своих проблемах с лишним весом, о любви к вязанию или высказываемся по поводу интеллекта президента, мы все же питаем надежду, что кому-то есть до нас дело, и неважно, кто ты — парень, застрявший в Багдаде, или секретарша из Вашингтона, которой республиканцы платят за секс. Сегодня каждый, у кого есть долбаный ноутбук, может испустить в Интернет свой варварский визг, каким бы он ни был. И странное дело, но на каждого, кто высказывается, находится хотя бы несколько человек, кому интересно это читать. Причем вовсе не обязательно, что это родственники.

По-моему, сам факт того, что Сэм Пепис на протяжении девяти лет записывал все, что с ним происходило, наделял эти события особым смыслом или, по крайней мере, делал их единственными в своем роде. Писать о том, как он наблюдал за малярами, которые красили комнату на верхнем этаже, конечно, скучно, однако сам факт того, что он это описал, весьма занятен. А когда он пригрозил убить собаку жены за то, что та наделала лужу на новый ковер, он наверняка устыдился своей злобы, однако, когда мы читаем об этом, запись превращается в смешной случай из семейной жизни, позабавивший не одно поколение. Представьте, если бы Пепис напечатал анонимный памфлет в типографии и раздал бы его на лондонских улицах. Неужели ему было бы неприятно слышать, как какой-то парень в таверне ко всеобщему веселью рассказывает его же историю о кинг-чарлз-спаниеле, нагадившем на королевской барже?

Открывая свою исключительно интересную жизнь и мысли всему миру, испытываешь волнующее чувство опасности от раскрытия тайны. А в Интернете все это происходит намного быстрее, и оттого трепет и волнение усиливаются. Но вот что интересно: написал бы Сэм о своих проделках на судне и драках с женой, будь у него блог, а не тайный дневник? Одно дело — вести хронику своих сексуальных и социальных неудач, чтобы удовлетворить личное стремление к мазохизму, и совсем другое — делиться ими со всем миром. Должен же быть какой-то предел.

Я решила приготовить баварский апельсиновый крем. Хитклиф вообще обожает все со вкусом апельсина. Но меня одолевали сомнения из-за своей проблемы с веществами, требующими загустения. До сих пор из десертной главы я приготовила только крем-брюле, получившееся похожим на суп, и домашний пломбир, который вышел сначала однородным, но жидким, а потом твердым, но комковатым. В состав баварского крема, в отличие от пломбира, входит желатин. Я не знала, хорошо это или плохо. Мысль о том, чтобы преподнести испорченный десерт брату, который с легкостью готовит мороженое в жестяной банке, заставляла меня нервничать.

В субботу, накануне отъезда Хитклифа, меня разбудили стоны Эрика, и я сразу поняла, что сегодня нас ждет один из тех невеселых дней, когда Эрик превращается в нытика. Плохие гены есть у каждого. Проклятием Эрика были периодически возникающие сильные головные боли, из-за которых он не вставал с постели и его сильно тошнило. Не очень-то лестно в этом признаваться, но порой терпение мое просто лопалось. Обращаться к докторам он отказывался, отговариваясь тем, что у него «слабый желудок» или он «перебрал вчера „буравчиков“». Во время таких приступов, помимо нытья и рвоты, Эрик сильно потел, от него плохо пахло, и находиться с ним рядом было ой как невесело. Если бы я когда и решила, что замужество не для меня, то в один из таких вот дней.

Я рано встала, громкость радио и бульканье кофеварки помогали заглушать звуки рвоты. Ровно в восемь позвонила Салли.

— О боже. Я тебя разбудила?

— Нет, я уже на ногах.

— Точно? Неужели я сама так рано встала? В последнее время совсем спать не могу.

— Все в порядке. Читаю газету. А в чем дело?

— Я поговорила с Борисом.

— Что еще за Борис?

— Борис! Тот грузчик из Хорватии.

— Ты вроде говорила, они чехи.

— Да нет, они оказались хорватами. Короче, он приедет сегодня со своим братом из Провиденса. Они выезжают в девять и поспеют в Квинс к половине первого, и, если ты не возражаешь, мы заедем за диваном.

— Конечно. Я только сбегаю в магазин, но к тому времени уже вернусь.

— Мы тебя точно не побеспокоим?

— Нет. Ничуть.

— О’кей. Тогда увидимся в двенадцать тридцать.

Когда я повесила трубку, Эрика стошнило — ну точно по расписанию. Я заглянула в нашу так называемую ванную, на полу которой он пристроился.

— Сегодня Салли заберет диван.

— Да что ты?

— Да. В полпервого.

— Вот и хорошо. — Его голос был полон ребяческой решимости — Бог свидетель, к половине первого он не намерен был сидеть на полу ванной, опустошая желудок. Не намерен. Мне и раньше доводилось видеть это мужественное отрицание действительности — в такие дни Эрик проходит через все обычные для истеричных девушек стадии. Но нам-то с Салли какая разница?

— Я иду в мясную лавку, вернусь вовремя.

— Возьмешь машину?

— Думаю, придется.

— Поосторожнее там.

(После нашего катастрофического переезда мы привели в порядок наш «форд» и даже заменили старый генератор, но когда я выезжала из автомастерской, то в единственное уцелевшее зеркало видела, как механик с нескрываемым ужасом смотрел мне вслед. Да и тормоза работали как-то странно.)

Единственное достоинство мясной лавки на улице Стайнвей — ее название: «Говядина с Запада». Но есть и еще кое-что, что я взяла на заметку. У них очень хорошие автоматы по приему вторсырья, и они мне, возможно, пригодятся, если на работе в приступе очередной истерики я наброшусь на злобного бюрократа-республиканца, меня уволят и мне придется добывать пропитание, собирая пустые банки. Ассортимент в лавке довольно приличный: есть отдел экзотических специй из Вест-Индии, где в числе прочего продаются розовые водоросли в целлофановом пакетике с надписью «Мужская сила». Есть здесь и холодильная камера, куда заходишь и берешь, что нужно. Правда, на входе не выдают симпатичных теплых накидок, как в большом супермаркете «Фэйрвей» в Верхнем Вест-Сайде, зато восемнадцать яиц стоят всего два доллара, сливки продаются в упаковках по галлону, а дешевым мясом завалены все полки.

(На ужин я собиралась приготовить пот-о-фо, поэтому мяса нужно было много.) Чего здесь не было, так это кускового сахара, который был нужен мне для баварского крема. Наверняка в тысяча девятьсот шестьдесят первом году кусковой сахар продавался на каждом углу. В наше время в основном продается сахарный песок в пакетиках, или сахарная пудра, которая навевает воспоминания о сцене из фильма «С девяти до пяти», в которой Лили Томлин решила, что по чистой случайности отравила Дэбни Коулмана. Такой фильм может надоумить секретаршу из правительственной организации неизвестно на что! Впрочем, речь не об этом. Просто жаль, что кусковой сахар мало где продается. Эти аккуратные беленькие кубики такие симпатичные! В детстве на Рождество мы с Хитклифом оставляли на кофейном столике печенье для Санты и сахар для его оленей, выстраивая из него маленькие сахарные иглу. А что теперь оставлять оленям — пакетики с низкокалорийным сахарозаменителем?

В «Астории» на Тридцать шестой улице нужного сахара не оказалось, хотя там мне удалось купить картошку и свеклу для салата а-ля д’Аржансон — я о них чуть не забыла, так как внесла их в список покупок на оборотную сторону листка. И я поехала в «Пафмарк». Раньше я никогда не была в «Пафмарке» и, поверьте, больше туда ни ногой. Не очень-то и надо. В «Пафмарке», пройдя через раздвижные двери, попадаешь в огромный пустой коридор, лишенный всяких признаков жизни и пищи. Так и ждешь, что в любой момент из-за угла промарширует холеный ариец и со своим «Ja, ja, пожалуйста» заведет незнамо куда. Коридор привел меня не в газовую камеру, а в ослепительно-белый торговый зал супермаркета размером со стадион, где я наконец с трудом отыскала свои сахарные кубики и где с ужасом наблюдала, как почтенное семейство толкало две тележки, груженные кока-колой и сырными чипсами, а какой-то старик покупал три дюжины брикетов сухой лапши и четыре пакета апельсинового сока без мякоти.

Хорошо, что мой «фордик» был на ходу. После всей этой беготни одни только маневры с сумками на лестнице вокруг шатающегося дивана едва не довели меня до нервного срыва, а если бы я еще тащила все это на себе через весь город, то наверняка вышибла бы Эрику мозги замороженной свиной лопаткой.

Когда я вернулась с набитыми сумками, он пребывал в полном раздрае.

— Дорогая, тебе помочь? — простонал он, заслышав мое пыхтение.

— Заткнись и лежи, спи.

— Я скоро встану, обещаю.

— Мне все равно.

По дороге домой у меня вдруг возникли сомнения по поводу свекольно-картофельного салата. Запихнув мясо в холодильник, я обратилась к «Искусству французской кухни», и мои опасения подтвердились: картофель и свекла должны были «полежать рядом по меньшей мере двенадцать часов, а лучше сутки».

На застывание баварского крема требовалось «не менее 3–4 часов, а желательно целая ночь».

К приготовлению пот-о-фо следовало приступить «за 5 часов до подачи».

Часы показывали десять тридцать — значит, я уже отставала от графика. Обычное дело, но я каждый раз расстраиваюсь как впервые.

В молодости Сэм Пепис закатывал званые обеды — он любил поесть и любил произвести впечатление на людей, поэтому вечеринки сами собой получались удачными. Разумеется, сам он готовкой не занимался — на что ему жена и служанка? В крайнем случае можно было сбегать за угол и купить пирогов с мясом, устриц или чего-нибудь еще. Кроме того, в Англии эпохи Реставрации такой проблемы, как кулинарное фиаско, попросту не существовало. Жизнь была сложна — сами понимаете, тут тебе и чума, и операции по удалению камней без анестезии да еще периодические государственные перевороты. Сходить с ума из-за кулинарных изысков людям было некогда. Сэму не приходилось заморачиваться низкоуглеводными диетами, состоянием сердечно-сосудистой системы своего отца или новой модой соседа, решившего стать веганом. Кур в те времена не пичкали антибиотиками. О коровьем бешенстве и не слыхали. Не мучился Сэм и философскими вопросами: «Креветки с сыром — не слишком ли банально для секретаря Корабельного ведомства?» А если и мучился, то не упомянул об этом, хотя о триппере, который он заполучил от буфетчицы, упомянуть не забыл.

Что ж, если Сэм не постеснялся написать даже о таком, то и мне не стыдно написать о паре кулинарных фиаско.

А произошло вот что: мне позвонил репортер из «Христианского альманаха» (из всех журналов меня выбрал именно этот!) и предложил совершенно безумную затею — чтобы я приготовила мясо по-бургундски для редактора книги «Искусство французской кухни».

Лгать ни к чему — когда я взялась за этот блог, я, безусловно, мечтала о богатстве и славе, хоть пришествие их было и маловероятно. Ведь как-никак в Интернете я была у всех на виду. Но, как все мы с грустью осознаем лет примерно в одиннадцать, такие мечты в реальной жизни не сбываются. К тому же приравнивать свои жалкие попытки к творению Джулии Чайлд было сродни святотатству. Возможно, некоторые христиане, пишущие блоги, и считают, что их читает Иисус, но я не смела даже подумать о том, что Джулия или кто-нибудь из ее круга читает мои заметки.

Итак, Джудит Джонс решила явиться ко мне на ужин. Сама Джудит Джонс — та, что разглядела в Джулии талант, а в ее рукописи — книгу о французской кухне, которой предстояло войти в историю. Та, благодаря которой мир узнал о Джулии Чайлд.

В отличие от Сэмюэля Пеписа и Джулии Чайлд, оптимизм мне не присущ, и званый ужин с Джудит Джонс оказался очередным поводом для истерики, притом что Эрик оставался невозмутимым.

Кроме того, я вела блог. Старина Сэм мог писать в своем дневнике что угодно, потому что был уверен, что никто и никогда не прочитает этого. Но у меня-то читатели были, пусть немного и никого из них я не знала лично. Я не боялась выглядеть жалкой или некомпетентной в их глазах; не боялась я и кого-нибудь обидеть и нарваться на судебный иск. Но мне не хотелось, чтоб меня сочли тщеславной. Потому что хоть я и боялась ужасно, но в глубине души все же очень гордилась собой. Ведь сама Джудит Джонс согласилась прийти ко мне на ужин! Путь ее упросил репортер «Христианского альманаха» — неважно. Но мне не хотелось выглядеть зазнайкой. С другой стороны, не могла же я это скрыть? Мне предстояло готовить мясо по-бургундски, классику французской кухни, первое блюдо, приготовленное Джулией Чайлд в программе «Французский повар». Скрывать этого не следует. А притворно скромничать тоже не хочется.

Но хуже всего было то, что я могла все испортить.

Эти блоги прямо как канатоходство какое-то.

К моему удивлению, упоминание о некой важной персоне, которая должна прийти на ужин, вызвало целую волну любопытства. В комментариях делали самые смелые предположения — как будто все от Председателя Кага из «Железного повара» до Найджеллы Лоусон, Дэвида Стрэтерна (актера, с которым я больше всего хотела бы заняться сексом) и Джулии Чайлд собственной персоной только и мечтают, что притащиться в Лонг-Айленд-Сити в среду вечером, чтобы отужинать со мной. «КТО ЭТО??????» — писала Крис, которую я представляла себе жительницей Миннесоты средних лет с короткой стрижкой и легким гормональным дисбалансом. «Вы меня просто УБИВАЕТЕ! Я ДОЛЖНА ЗНАТЬ!!! Пожалуйста, скажите нам СЕЙЧАС, я этого не ВЫНЕСУ!!!!!»

Горячие дискуссии незнакомых людей в связи с этим званым ужином вызвали во мне странное волнение. По мнению моих читателей, я, Джули Пауэлл, со своим годовым кулинарным проектом была настолько интересной, что могла привлечь величайших светил кулинарного мира, а может, даже и кинозвезд, пусть и второго эшелона, в дешевую захолустную квартирку! А что, если даже и так? Может, моя говядина по-бургундски — девяносто пятое из пятисот двадцати четырех блюд, которые я задумала приготовить в течение года, — действительно настолько примечательна? Наверное, так оно и есть, раз редактор книги Джулии Чайлд решила прийти на ужин. Не сама Джулия, конечно. Но это только начало. Я стану знаменитой! Я прославлюсь, вот увидите!

Хорошо, что всегда найдется что-то, что осадит самомнение, пока оно не раздулось до опасных размеров.

Я впервые взялась за приготовление говядины по-бургундски вечером, примерно в половине десятого, за день до Званого Ужина. Для начала я тонко порезала увесистый кусок бекона. Когда мама готовила то же блюдо в Остине, в канун Рождества, ей не надо было стараться правильно нарезать бекон, она использовала уже нарезанный — другого в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году не было. Но в две тысячи четвертом году в Нью-Йорке у меня не было оправданий, тем более что на ужин должна была прийти гостья, открывшая всему миру Джулию Чайлд. Порезанный бекон я в течение десяти минут потомила на маленьком огне, не смешивая с другими ингредиентами, чтобы «все блюдо не пропахло беконом». Лично мне это казалось не таким уж страшным, но я же не Джулия Чайлд, а в такой важной ситуации лучше положиться на ее мнение.

Я по очереди подрумянила бекон, мясо и овощи, затем все сложила в кастрюльку и залила красным вином, добавив ложку томатной пасты, раздавленный зубчик чеснока и лавровый лист. Довела до кипения, а затем поставила в духовку, нагретую до трехсот двадцати пяти градусов.

Именно с этой минуты все покатилось под откос. Потому что говядина по-бургундски должна готовиться от трех до четырех часов — а было уже очень поздно. И в тот момент я приняла роковое или, если говорить точнее, ошибочное решение — выпить водки с тоником, чтобы скрасить ожидание. После двух с половиной (не часов, а порций водки с тоником) я приняла еще одно роковое (ошибочное) решение поставить будильник на полвторого ночи, чтобы встать, вынуть рагу из духовки и оставить на плите до утра. Приняв свою дозу водки с тоником после пиццы с халапеньо и беконом, которая была у нас на ужин, Эрик спал, растянувшись на кровати. Я взяла будильник, один из тех приборчиков на батарейках, изготовленных по технологии НАСА, которые дальние родственники дарят на Рождество, когда понятия не имеют, что дарить. Сидя на кровати, я попыталась его завести, но не смогла разобрать, как это делается. Мне показалось, что удобнее всего ковыряться в будильнике, прислонясь щекой к голым ягодицам мужа. Я довольно долго давила то на одну кнопку, то на другую, то на все сразу, пока не решила, что проблема решена.

Проснулась я в четыре утра. Когда вместо подушки используешь задницу мужа, стоит ли удивляться, что шея затекла, что линзы намертво приклеились к глазам, а мясо по-бургундски превратилось в угольки.

Когда накануне самого важного в твоей жизни званого ужина встаешь в четыре утра и обнаруживаешь в духовке вместо запеченной по французскому рецепту говядины обугленное месиво, ты точно знаешь, что на работу сегодня не пойдешь. Осознав ситуацию, я спокойно проспала еще несколько часов, затем позвонила на работу, наврала, что заболела, а сама отправилась в магазин за продуктами для говядины по-бургундски. Со второй попытки она вышла идеально. Иногда метод проб и ошибок это единственное, что нужно применить.

Я сделала запись в блоге о своей удаче, спешно выздоравливая от желудочного гриппа (так думал мой начальник), хотя грипп был бы куда менее легким страданием. Когда к пяти тридцати ужин чудесным образом был готов и я собралась принять душ, надеясь, что ужин пройдет на ура, зазвонил телефон.

Звонила даже не Джудит. Я с ней вообще никогда не разговаривала — а теперь, похоже, этого и не случится.

— Мне так жаль, — простонал явно расстроенный журналист. — Я знаю, как вы ждали этого вечера. Но она просто не хочет ехать в Квинс в такую погоду.

Поскольку журналист был фрилансером, причем юным, не я одна упустила возможность карьерного продвижения. Ради него я восприняла новость мужественно.

— Что ж, понимаю, ей как-никак девяносто лет, а на улице мокрый снег. Может, и вправду как-нибудь в другой раз. Но вы все равно приходите. Тут столько еды — нам с мужем в жизни все это не съесть.

— О… вы правда не возражаете? Да я с удовольствием… это же так здорово!

Как и подобает истинной южанке, я разревелась, правда, только в душе.

Горошек в тот вечер удался, беседа получилась разносторонняя, говядина по-бургундски вышла отменной, и если кому и не повезло, то только Джудит. Случай с несостоявшимся угощением описал и Сэмюэл Пепис: «…а потом пришел У. Бойер отужинать с нами; но, к моему изумлению, он даже не притронулся к ягнятине в соусе, поскольку туда был добавлен лук, а он терпеть не мог не только его вкуса, но даже и вида, и потому был вынужден ограничиться яйцами». Видимо, даже в те времена гости порой огорчали хозяев. И когда какой-то там Бойер скривился при виде соуса, не нашлось никого, кто утешил бы Пеписа словами: «Да он дурак! Ему же хуже».

После того как я пожаловалась читателям на то, как жестоко меня кинули, мне повезло куда больше, чем Сэмюэлю Пепису. Приятно!

Остается надеяться, что Джудит Джонс не каждый день читает блоги.

Бывают званые ужины, испорченные гостями, а бывают испорченные хозяевами. Есть и такие, к которым приложили руку обе стороны. Я боялась, что вечер с пот-о-фо и баварским кремом обернется одним из последних.

Салли перезвонила в двенадцать.

— Ты меня убьешь.

— Что еще?

— Помнишь хорватских грузчиков? Выяснилось, они выезжают из Провиденса в девять вечера.

— Говорила же тебе — они наркоманы. Значит, диван они заберут в полпервого ночи?

— А можно? Мне так неудобно.

— Да нет, все в порядке. Все равно я в это время буду еще у плиты.

— Кстати, как там твоя затея с готовкой? Знаешь, ты просто ненормальная.

— Это я-то?

Салли подавилась смешком.

— Да уж.

— А может, заедешь и поужинаешь с нами? Посмотришь новую квартиру. Для троих у меня слишком много еды.

— Было бы здорово. О! И знаешь что? Я могла бы пригласить того парня, с которым недавно познакомилась. Мне кажется, он тебе понравится. У него рыжие волосы и мотоцикл, а зовут его — приготовься Дэвид!

— Издеваешься, Салли? Это уже болезнь какая-то, ты и твои Дэвиды.

— Ага, знаю. И знаешь что? Он просто сексуальный маньяк. Поэтому я не сплю по ночам. Ну так что, можно его пригласить?

— Конечно. Чем больше народу, тем веселее.

— Ладно. Увидимся в восемь. Вина принести?

— А то. Позвони, если заблудишься.

На плите закипела вода. Я отварила картошку, свеклу, очистила и нарезала картофель и свеклу кубиками, перемешала то и другое с нарезанным луком и заправила соусом «винегрет» из оливкового масла, уксуса, соли, перца и горчицы. Салат был готов. Часы показывали почти час. Потом я принялась давить сахарные кубики вилкой. А это не так-то просто, скажу я вам, потому что кубики отскакивают, выскальзывают из-под вилки и улетают, а зубцы скребутся по дну миски, и от этого звука волосы встают дыбом.

Процесс прервался телефонным звонком.

— Привет.

— Привет. Как мыло продается?

— О, прекрасно. — Иногда по телефону голос Хитклифа бывает трудно отличить от голоса нашего папы. — Послушай, можно я приглашу Брайана на ужин? — Брайан был старым другом Хитклифа, они дружили с первого класса. Толстощекий улыбчивый ботаник в больших ботанических очках. Он чем-то похож на Нейта, из нашей правительственной компании, только в отличие от злого гения Брайан — гений добрый. Хитклиф сказал, что Брайан учиться в Нью-Йорке и должен получить какую-то высшую степень по математике в Колумбийском университете, вдобавок я не видела его тысячу лет.

— Конечно, можно. Салли тоже придет — хочет познакомить нас со своим новым парнем.

— У нее новый парень? Времени не теряет.

— Угу. — Я прислушалась, надеясь уловить в голосе брата тоску по упущенным возможностям, но ничего такого не услышала.

— Ну ладно, тогда мы придем часиков в семь-восемь. Вина принести?

— Было бы неплохо.

— Ну ладно. До скорого.

Пропитанные апельсиновым соком сахарные кубики наконец раздавились, и я продолжила счищать с апельсинов цедру, выдавливать сок, замачивать желатин. Я отделяла белки от желтков точь-в-точь, как Мерил Стрип проделывала это в фильме «Часы», — слегка покручивая скорлупку в руке, чтобы белок стекал сквозь пальцы в приготовленную посудину. И чувствовала себя при этом заправским поваром — Джулия наверняка делала так же. Ощущение «заправского повара» не покидало меня до тех пор, пока не понадобилось «нарисовать ленточку». Звучит как древнеазиатский эвфемизм, пригодный для какого-нибудь сложного вида водного спорта, но на самом деле имеет отношение к яичным желткам и сахару. Желтки должны стать «кремово-желтого цвета и загустеть настолько, что, когда вынимаете венчик, смесь стекает в миску, рисуя на поверхности медленно исчезающую ленточку». Больше взбивать нельзя, «иначе в желтковой смеси образуются гранулы».

Гранулы? Звучит как страшный диагноз.

Я взбивала и взбивала, пытаясь определить наугад нужную консистенцию, затем добавила кипящего молока и перелила смесь в кастрюлю. Дальше требовалось нагреть смесь до ста семидесяти градусов, и ни в коем случае не больше, а то яйца «свернутся». (Не приведи господь!) Трудно определить по виду температуру горячего молока, но я старалась как могла. Затем я сняла кастрюльку с плиты и подмешала желатин с апельсиновым соком. Белки взбивала, пока те не стали похожи на сугробы, и аккуратно ввела в желтково-апельсиново-желатиновую смесь, добавив кирш и ром. Вообще-то, надо было добавить апельсиновый ликер, но его у меня не было, и я решила, что капля спирта она и в Африке капля спирта. И наконец, поместила все это в морозилку. Сделала я это с тяжелым сердцем.

Я не слишком много знаю о желатине, но зато хорошо знаю, что значит «плохое настроение». Если бы баварский апельсиновый крем мог испытывать чувства, я бы ему подсказала верный способ испортить настроение. Все, что для этого требуется, — это прохладным днем принять душ в нашей квартире и вымыть голову.

— Аааа! Чччерррт!

— Дорогая? Все в порядке?

— Горячую воду отключили!

— Что?

— Чертова горячая вода. ПРОПАЛА!

Я с воем выскочила из ванной с остатками шампуня в волосах и тщательно растерлась полотенцем для согрева. Затем надела облезлый фланелевый халат в клетку, купленный Эрику, когда мы еще учились в колледже и когда мне казалось, что фланель — это изысканно и вполне в стиле Новой Англии. Дрожа от холода, я снова отправилась на кухню, где взбила охлажденные жирные сливки до плотной консистенции, вмешала их в апельсиновый крем, перелила полученную смесь в форму для выпечки — единственную в нашем доме посудину, мало-мальски напоминающую форму для крема, — и снова поставила в холодильник. Спокойствие и собранность улетучились, и, может, поэтому сливки к крему я добавила слишком рано, прежде чем тот успел застыть хотя бы наполовину. Теперь вообще ничего не получится. Ну да ладно. Десертная похлебка тоже неплохо.

Пора было приступать к пот-о-фо, но тут опять зазвонил телефон.

— Привет, Джули. Это Гвен.

(Гвен всегда представляется, когда звонит, как будто она не уверена, вспомню ли я, кто она такая.)

— Привет, дорогая.

— Какие планы на вечер?

— Будем есть пот-о-фо с Хитклифом, его другом Брайаном, Салли и ее новым приятелем. У Эрика сегодня один из критических дней, даже не знаю, сможет ли он встать с кровати.

— Салли уже успела завести нового парня? Ну и скорость!

— Не говори.

— Мне бы у нее поучиться.

— И мне.

— Мне нужен мужчина, Джули.

— Понимаю. Не хочешь зайти?

— Конечно. Вина принести?

— А как же. В восемь?

— Договорились.

Я повесила трубку и, прежде чем взяться за мясо для пот-о-фо, заглянула к Эрику, он по-прежнему лежал, распластавшись на кровати, прикрывая рукой глаза.

— Тебе лучше?

— Бубу.

— На ужин гости придут.

— О? — Он изобразил радость.

— Гвен, друг Хитклифа Брайан и Салли с новым парнем.

— У нее новый парень?

— Все придут в восемь. А в полпервого ночи грузчики из Хорватии приедут за диваном.

— Это шутка?

— Нет.

— Они вроде собирались в двенадцать дня?

— Салли перепутала.

— И вроде они чехи?

— Салли перепутала.

— Ясно. А сейчас который час?

— Два часа.

— Ясно.

С новым рвением Эрик приступил к борьбе с головной болью, оставаясь при этом абсолютно неподвижным, а я с неменьшим рвением приступила к приготовлению пот-о-фо. Итак, сначала мясо. Почти полчаса я сдирала толстую пористую свиную кожу с огромной свиной лопатки, а когда, наконец, закончила, в руках у меня оказался отвратительного вида муляж.

— Полюбуйся, Эрик! — предложила я, приподнимая драный клок свиной кожи. — «Положи лосьон в корзинку!»

— Хмм?.. Что? — Он по-прежнему прикрывал глаза руками.

— Эрик! Да ты глаза открой! «Положи лосьон в корзинку!»

— Что это?

— Кожа со свиной лопатки.

— Да нет, что ты там говорила про лосьон?

Знаете это неприятное чувство, когда разговариваешь с человеком, который словно с Луны свалился — ни слова не понимает из того, что пытаешься до него донести? Терпеть не могу, когда такое происходит.

— Ты что, не смотрел «Молчание ягнят»? Не может быть!

— Надо сфотографировать эту шкурку и разместить в Интернете! — впервые за день он оживился. Впрочем, достижение не столь уж велико.

Разобравшись с кожей, я разрубила лопатку надвое, кусок с костью завернула в шкуру и убрала в морозилку, а предназначенное мясо для пот-о-фо обвязала бечевкой, так оно не слишком напоминало нечто, разодранное в клочья бешеными собаками. Затем кухонными ножницами разрезала пополам цыпленка и половинку его тоже обвязала веревочкой. (Я готовила вдвое меньше, чем было указано в рецепте, оттого и все эти манипуляции.)

Потрошеные цыплята похожи на жертв сексуальных преступлений: бледные, потрепанные, со связанными ногами. Оказалось, половинки потрошеных цыплят выглядят и того хуже.

Пот-о-фо хорошо тем, что хоть и готовится часами, делать особенно ничего не нужно. Я сложила мясо в самую большую свою кастрюлю, залила куриным бульоном и довела до кипения. В этом рецепте Джулия проявляет несвойственную ей дотошность, которая меня несколько встревожила, — предлагает обвязать каждый кусок мяса веревкой, привязав другой ее конец к ручке кастрюли, чтобы готовность мяса можно было легко определить. Я проделала все, что она советует, но мне это не понравилось.

Потом я сделала перерыв и проверила почту. Слушая душераздирающий вой модема в ожидании сигнала «вам письмо», я подумала, насколько более сносной стала бы моя жизнь, если бы мы могли позволить себе выделенную линию.

Едва установленную связь оборвал телефонный звонок. Звонила Салли.

— Только что дошло, что вы теперь живете не в Бэй-Ридж! Как к вам доехать?

Модем снова завыл и тут же снова прервался звонком. На этот раз это была Гвен.

— Привет. А как добраться до вашей новой квартиры?

Пока я объясняла ей, что к чему, наступило время снова отправляться на кухню и добавлять в кастрюлю овощи — морковку, репку, репчатый лук и лук-порей. (Джулия пишет, что пучки порея нужно завернуть в марлю, но… нет, это не для меня.) А-а… баварский крем! Его же нужно периодически помешивать, а я совсем забыла! Я бросилась к холодильнику, но было слишком поздно. Застывший крем стал твердым, как камень. Ну это по крайней мере не похлебка, хотя и выглядит не очень — вздулся посередине.

— Черт, — выругалась я.

— Что случилось, дорогая?

— Ничего, черт возьми, ничего!

За проверкой готовности мяса методом тыка, за чтением почты и волнениями, получился ли десерт, время пролетело и наступило семь вечера. Эрик вылез из кровати, пошел в душ и нарисовался на пороге ванной с видом человека, который если и умрет, то не в ближайшие пять минут. В тот момент, когда я добавляла в кастрюлю нарезанную колбасу, явился Хитклиф с двумя бутылками итальянского вина и со своим другом Брайаном.

— Брайан? О господи, Брайан! — Я крепко обняла его — крепко, чтобы убедиться в том, что он действительно существует. Наш Брайан превратился в настоящего Адониса. Мускулистый, с низким голосом супергений, рождающий одну теорию за другой, великолепный Адонис-гей. Я бы его и не узнала, если бы не его улыбка. Когда он улыбался, он снова становился пятилетним. На людей с такой улыбкой невозможно сердиться; глядя на них, кажется, что они никогда в жизни не бывают несчастными. Возраст его не изменил, разве что добавил чуточку сексуальной харизмы его мальчишеской внешности. И все это его улыбка.

Скоро должны были прийти остальные. Но… о боже, я забыла сделать майонез для свекольно-картофельного салата! Наверное, застывший баварский крем придал мне смелости, и я решила сделать майонез вручную. Прежде мне никогда не доводилось готовить домашний майонез, но в «Искусстве французской кухни» целых девять его рецептов, поэтому я и решила: пора начать. Ведь не так уж это и сложно, наверное.

Хитклиф, Брайан и Эрик наблюдали за тем, как я взбиваю яичные желтки и дрожащей рукой из стеклянного мерного стаканчика с носиком подливаю оливковое масло. Я орудовала венчиком, добавляя масло по капле, в точности как наказывала Джулия Чайлд… ну, иногда, конечно, из-за дрожи в руках проливалось больше. Когда смесь загустела, я добавила горячей воды («антикоагулянт»), и майонез снова стал жидким. Вкус у него получился так себе, как у оливкового масла. Я добавила соус к свекле и картофелю, который к тому времени окрасился в кислотно-розовый цвет. Потом и майонез стал такого же цвета.

Гвен и Салли со своим дружком Дэвидом пришли почти одновременно. Гвен тут же принялась смешивать для всех водку с тоником — она по этой части эксперт, а я носилась с тарелками и вилками и раскладывала пот-о-фо. Я старалась, чтобы блюдо выглядело аккуратно: по четырем уголкам большой квадратной тарелки должны лежать овощи, а в середине выситься горка мясного ассорти. Но есть блюда, которые не могут выглядеть изысканно, и вареное мясо с овощами — как раз одно из таких. Все мои усилия привели к тому, что на тарелке образовалась первобытная мясная гора, а аккуратно выложенные овощи по углам лишь подчеркивали варварскую природу этого блюда.

Нет, определенно, вареное мясо придумали не для того, чтобы им любоваться, а для того, чтобы его есть. Как только еда была разложена по тарелкам, все оглядели ее, обнюхали и принялись за дело, заляпывая рубашки мясным бульоном, что, как известно, объединяет людей.

Свекольно-картофельный салат приобрел совершенно неестественный розовый оттенок.

— Думаю, человеку как особи вообще несвойственно есть пищу розового цвета, — с сомнением заметил Брайан, положив себе самую малость. — Меня охватывает прямо-таки первобытный страх.

— А как же сахарная вата? — возразила Гвен, отважно наваливая на свою тарелку гору салата.

— Да ладно тебе… розовая и мокрая еда…

— А клубничное мороженое? — смело возразил Дэвид, новый приятель Салли, хотя при виде салата и он слегка позеленел.

— Пища, и вдруг розовая, мокрая и в придачу соленая.

Но когда все попробовали салат, то признали, что первобытные страхи следует преодолевать.

— Удивительный продукт — свекла. Почему ее все ненавидят? — поинтересовался Эрик, подкладывая себе в тарелку изрядную порцию.

— Как и брюссельскую капусту.

— Обожаю брюссельскую капусту!

— Я тоже!

— Да, конечно… но факт остается фактом: брюссельская капуста считается отвратительной.

— Я в детстве ела консервированную свеклу, — сказала я. Годами об этом не вспоминала. — Мама считала, что у меня не все дома. Потом, конечно, перестала, потому что никто не ест свеклу, верно? Но знаете, что в свекле самое интересное? Это красивый овощ. Стоит отварить ее, почистить и нарезать, и оказывается, внутри она такая красивая — малиновая, с мраморными прожилками. А кто бы догадался.

Позднее, когда стаканы были опустошены, а гости, сидя кто на диване, кто на нераспакованных коробках, уже подъедали остатки, меня охватило странное чувство в нашей темной и паршивой конуре на окраине. Тут была Салли со своим новым парнем, задумчивым красавцем с отменным чувством юмора, который не мог от нее оторваться. Был красивый до невозможности Брайан с улыбкой до ушей, который старательно объяснял свою очередную супертеорию Эрику, а тот словно и не болел вовсе. И Хитклиф, который собирался вернуться к своей девушке в Аризону завтра, а что будет послезавтра — одному богу известно; он отчаянно кокетничал с Гвен, как кокетничают только друзья, которые знают, что никогда не станут парой. И Гвен, со своим хриплым смехом; отодвинув тарелку, она закурила первую за вечер сигарету.

— Эй, — сказала она, указывая на потолок, — это мне кажется или у вас кто-то ходит по потолку?

— Да, это кошка.

— Какая из них? Купер?

— Ага.

— Ненормальная.

Я вдруг почувствовала себя героиней романа Джейн Остин (за исключением того, что ее героини никогда не готовят). В конце этого романа никто ни на ком не женится и никакого хеппи-энда — у него вообще не будет конца. Только шутки, дружба, любовь и чудесное чувство освобождения. И поняла, что сегодня мне все равно, созданы мы для семейной жизни или нет; как все равно, создана ли для этого я. Откуда нам знать? Никто не знает, для чего мы созданы, но до тех пор, пока мы можем вот так сидеть и прекрасно проводить время, ничего знать и не нужно.

И наверное, это доказывает, что званые ужины, как и многое на свете, не так уж сложно устроить, как кажется.

Баварский крем получился… хмм… из ряда вон. Вытряхнув его из формы, я обнаружила, что он расслоился: верхний слой воздушный и похожий на мусс, а нижний — ярко-оранжевый и желеобразный. Но порезанный и разложенный по тарелкам, он выглядел очень симпатично, как будто так и было задумано. Вместо единства воздушного крема и желе у меня получились два отдельных слоя, две разные, но дополняющие друг друга вариации на апельсиновую тему. Крем по рецепту Джулии должен был получиться совсем другим. Но, наверное, так и должно быть, что у меня он вышел иначе.

 

~~~

Май 1945 года

Кунмин, Китай

— Еда тут намного лучше, и на том спасибо.

— В этом ты права. В воскресенье мы славно поужинали, верно?

— Замечательно. — Пол сидел на кровати и при свете свечки дописывал письмо к Чарли — электричества опять не было. Будь то Цейлон или Китай — есть вещи, которые никогда не меняются.

Сидя на стуле, Джулия читала «Тропик Рака», потягивая из стакана китайский джин.

Глубоко вздохнув, она потянулась. Полу казалось, что за год их знакомства она стала спокойной и задумчивой. Ему нравилось быть рядом с ней тихими вечерами. И это несмотря на то, что от звуков ее смеха по-прежнему дрожали стекла.

— Здесь на каждой странице слово «член», — заметила она.

— Наверное. — Ее стеснительность в вопросах секса слегка его нервировала, но вслух он никогда бы не признался. Это не ее вина, дело просто в неопытности, да и для своих лет она кажется сущей девчонкой.

— И все же это потрясающая книга. Спасибо, что дал почитать.

— Не за что, — рассеянно пробормотал он. Он никак не мог сформулировать фразу в письме. Чарли написал ему о новых предсказаниях гадалки Бартлман касательно его личной жизни: вскоре его ожидали большие перемены. Безумные надежды сменялись холодным цинизмом, и он был не в состоянии разобраться в собственных мыслях.

— Пол, а когда мы сходим в тот ресторан, о котором говорила Джейни? Кажется, он называется «Хо-те-фу». Я бы прямо сейчас съела пекинскую утку целиком!

— Может, мне удастся отпроситься в воскресенье хотя бы на полдня.

— Было бы здорово. И давай съездим в какой-нибудь монастырь, ты не против? Как раз погода, наладилась. — В тусклом свете она снова склонилась над книгой.

Неровным почерком Пол писал, как нуждается в любви. Через много лет, перечитав это письмо, он сделает сердитую приписку на полях, сетуя на свою тупость за все те годы, что из-за слепоты потратил впустую, хотя счастье его сидело прямо там, у него перед носом, и читало «Тропик Рака».

Но тогда он просто лизнул полоску клея на конверте и аккуратно заклеил его.

 

ДЕНЬ 108, РЕЦЕПТ 154

Проценты от вложений

— Привет. Ты на месте?

— Угу.

— У меня проблема.

— У тебя проблема?! Да у меня тут психбольница на проводе!

День не предвещал ничего хорошего. Заказы, республиканцы, психи на проводе — мне уже стало казаться, что звонки в моей кабинке слились в один беспрерывный звонок, когда вдруг услышала этот чудесный, замечательный звук и в центре экрана выскочило окошечко. Это была Гвен, благодаря которой я научилась обмениваться сообщениями по Интернету. Благослови ее Господь.

— И что говорят?

— Мужик. Предлагает сделать футбольное поле на месте башен-близнецов. С трибунами и ложей для родственников пострадавших. Как тебе?

— Улет.

Трудно представить, насколько легче служить нуждам всяких чокнутых, если одновременно имеешь возможность язвительно обсуждать этих чокнутых по Интернету.

— Так что у тебя?

— Помнишь, я рассказывала тебе про Митча из лос-анджелесского представительства?

Гвен работает в Трайбеке в продюсерской компании, которая снимает музыкальные клипы и рекламу. Звучит круто, и до некоторой степени так оно и есть. Гвен вечно мотается по киносъемкам и слушает такие группы, у которых даже названия для меня звучат слишком модно, а как-то раз обозвала Джимми Фэллона «умственно отсталым» прямо в лицо — вот это, наверное, было круто! С другой стороны, она целыми днями отвечает на звонки и бегает под дождем в гастрономические бутики, когда кто-нибудь из ее офиса возмущается, что в холодильнике всего один вид соевого соуса: «Киккоман? Это что, издевательство?» Ее босс невротик и тайный кокаинщик, но в принципе довольно милый парень, хоть и отчебучивает время от времени всякие штуки, когда склоняется к Гвен и кусает ее за плечо, а потом заявляет: «О боже, ты же не подашь на меня в суд за сексуальное домогательство?» Но это ее совсем не волнует. Митч — это единственное, что ее волнует. Митч работает в лос-анджелесском представительстве; он там какая-то шишка. Я ничего о нем не знала, кроме того, что они с Гвен прекрасно общаются через Интернет. Так утверждает Гвен.

— Конечно, помню. А что?

— Все плохо. Он приезжает. В так называемую командировку.

— Ух ты! Здорово!

— Да… только вот…

— О боже. Что?

— Ну… Он старше меня. Ему тридцать пять.

Гвен вовсе не намекала на то, что я старая клюшка, нет. Ей-то всего двадцать четыре. Но иногда она ведет себя как третьеклассница, которая спрашивает, можно ли забрать себе сдачу с моего билета в кино, купленного по пенсионной скидке. Я стараюсь не обижаться.

— Ну, в общем, не такой уж и старый…

— Да, но есть кое-что еще.

— И что же?

— Ну… в общем, выяснилось, что он женат.

Подумаешь. И это все?

Видимо, Гвен думала, что от этой новости у меня земля задрожит под ногами. Но при общении по Интернету происходит забавная вещь: все события, о которых идет речь, словно случаются где-то далеко-далеко (это успокаивает) и вместе с тем кажутся притягательно порочными. Кроме того, тот парень ведь из Лос-Анджелеса. А разве там все не спят с кем попало? Мне казалось, в этом и заключается вся прелесть Эл-Эй, ну и еще, конечно, в роскошных бассейнах и во всяких там кинозвездах.

И все же мне не хотелось показаться безнравственной. Гвен действительно запала на этого парня. Она была огорчена.

— Какой придурок! И когда ты узнала?

— Да я с самого начала была в курсе.

Ну да. А я еще боялась оскорбить хрупкую нравственность своей подруги.

— Но если он приедет к нам, мне придется заняться с ним сексом, Джули. А после этого ты меня возненавидишь, да?

— Что за бред? С какой стати мне тебя ненавидеть?

— Потому что тогда я стану гнусной разрушительницей семей!

И давно меня считают ходячей рекламой святости семейных уз? Лишь потому, что я обручилась раньше, чем Гвен получила право голоса, все мои незамужние подруги почему-то считают меня моральным авторитетом. Но святость и я несовместимы. И кто-кто, а Гвен должна это знать.

— Заткнись, и пусть он сам заботится о своем браке. Если ему хочется вести неприличную переписку по Интернету с кем-то еще, кроме жены, это его проблемы.

Знаю, знаю. Я никудышная подруга и попираю институт брака. Если бы я вела в газете колонку советов, я прослыла бы худшим психологом в мире. Мне нечего предложить в свою защиту, кроме признания того, что я колебалась почти целую минуту, прежде чем дать этот сомнительный совет. Я спросила себя, что бы сделала я, если бы ту же рекомендацию дал Эрику кто-нибудь из его друзей. Это было довольно сложно, так как я не могла представить, что:

а) Эрик способен на супружескую неверность;

б) посмеет признаться кому бы то ни было, что изменил мне; и

в) у него есть друг, способный дать такой совет.

И все же я старалась. И не почувствовала ни капли угрызений совести. Разве что капельку позавидовала Гвен. Ну почему мне никто и никогда не делает неприличных предложений по Интернету?

— Ну что ж. Все равно у нас ничего не выйдет.

Ну конечно. Теперь Гвен пойдет на свидание с тем парнем, займется с ним диким животным сексом, потому что я ей дала добро, а потом скроет это от меня, потому что решит, что мне стыдно, мне, старой замужней клюшке с ее скучным супружеским сексом.

Супер. Просто класс.

Помимо устриц и барашка в луковом соусе, Сэм вполне мог угощать своих гостей еще одним блюдом — аспиком из яиц. Аспик из яиц — это яйца-пашот в желе. Технически, если верить словам Джулии — а во всем, что касается аспиков, ей лучше верить, — само слово «аспик» обычно обозначает готовое блюдо, а «желе» означает само желе, в котором лежат яйца или что-то еще. В случае с аспиком из яиц — а это был мой первый аспик — желе готовилось из телячьих ножек. Думаю, если бы Сэм делал желе, то непременно таким же способом. Точнее, кто-то другой сделал бы это за него. Трудно представить, чтобы Сэм сам варил желе из телячьих ног. Ведь, как выяснилось, когда готовишь желе из телячьих ног, на кухне пахнет, как в кожевенной мастерской. Если верить моему небольшому опыту, то и на вкус желе, как кожа в кожевенной мастерской.

Сначала надо замочить и отдраить эти ноги, одним словом, сделать все, чтобы они не так сильно воняли, а затем очень долго варить их на медленном огне вместе с соленой свиной шкуркой, пока все желирующие вещества из ножек и шкурки не перейдут в бульон. Когда бульон застынет, он превратится в очень твердое желе, которое вполне может удержать в своих резиновых лапах яйцо-пашот, или куриную печень, или отварную говядину, или все, что придет вам в голову.

Полагаю, можно с уверенностью сказать, что, когда я бралась за свою кулинарную эскападу, ни одна живая душа — ни я, ни читатели моего блога, ни, разумеется, Эрик — не предполагала, что дело дойдет до аспика из яиц. И это хорошо, потому что аспик из яиц способен заставить похолодеть даже самую отважную душу.

Листочки эстрагона, выложенные крест-накрест поверх белоснежных яиц, напоминали меловые кресты на дверях домов, где жили зараженные чумой. Но нас, то есть Эрика, Гвен и меня, это не смутило, и одним движением вилки мы разрушили наш аспик из яиц. Видимо, желе получилось не таким твердым, как положено, — оно скользило по тарелке и превращалось в непристойную лужицу. Оно было скользкое, как шелковое белье, только вот шелковое белье никогда не выглядит так отвратительно. Растерзанные яйца-пашот предстали перед нашими глазами в виде месива, и это было совсем не похоже на то, что обычно помещают на обложку журналов о гастрономии.

К тому же у всего этого был легкий привкус копыт.

Крис первой выразила свой протест в ответ на мой рассказ об аспиках. «Неужели нельзя было просто пропустить эти аспики?!!! Я больше не выдержу!!!» Крис у нас в Проекте зарекомендовала себя как довольно истеричная дама. Но в том, что касается аспиков, не у нее одной была такая реакция.

Изабель предложила не есть приготовленные аспики, а как-нибудь законсервировать их, как произведения искусства. Читатель под именем RainyDay2 написал: «Когда Джулия сочиняла „Искусство французской кухни“, аспики были последним писком. Все что угодно считалось „изысканным“, стоило только сделать из этого заливное (в те времена все французское считалось a-ля мод, даже пудели…). Но сейчас-то какой смысл мучиться?»

Читатель по имени Стиволино поддержал начинание, и все, кто время от времени почитывал мой блог (я в шутку стала называть их почитателями), хором затянули: не хотим больше читать об аспиках, и точка.

Признаться, и я ввязалась в Проект вовсе не для того, чтобы учиться готовить идеальные яйца в желе. Конечно же нет. По правде говоря, я уже не помню, почему вообще его начала. Вспоминая те несколько дней до начала Проекта, я помню лишь, что плакала в вагонах метро, сидела за своей перегородкой в офисе, записывалась к доктору, и еще помню, как неотвратимо приближалось что-то с ноликом на конце. Помню то чувство, словно идешь по бесконечному коридору, вдоль которого тянутся запертые двери. Потом я повернула ручку, она поддалась, и перед глазами какая-то темень, а потом — бац! — и я уже чахну над плитой в полночь на ярко освещенной кухне, взмокшая и промасленная. Я не стала другим человеком, нет; я оставалась тем же самым человеком, которого вдруг забросили в какую-то параллельную реальность, где все вращается вокруг Джулии Чайлд. Я не помню момент перехода — странно все-таки устроена память, — но в одном я не сомневалась: я вдруг очутилась в каком-то совсем другом месте. Старая вселенная сдалась под гнетом энтропии. В том старом мире я была всего лишь скоплением атомов, принявших форму посредственной секретарши, которая боролась с деградацией. Но здесь, во вселенной Джулии, законы термодинамики работали во всю мощь. Энергия здесь никогда не пропадала, она переходила из одного состояния в другое. Здесь я брала масло, сливки, мясо и яйца и превращала их во вкусную еду. Здесь мой гнев, отчаяние и ярость алхимически преобразовывались в надежду и маниакальный восторг. Здесь при помощи раздолбанного ноутбука и слов, что приходили мне в голову в семь утра, я могла дать людям то, что они хотят, а может, даже то, что им необходимо.

Но я не могла понять природу движущей мной силы. Это был не вызов, который я ненароком сама себе бросила: я в жизни не реагировала на «слабо». И уж точно не Джулия Чайлд. Год назад Джулия значила для меня еще меньше, чем Дэн Эйкройд, а это, поверьте, кое о чем говорит. Теперь же она стала центром моего существования, но даже Джулия, при всем моем уважении, не могла служить рычагом, приводящим в движение целую вселенную! И на протяжении всего этого времени, до возникновения Великой Аспиковой Дилеммы, я нахожу радость в том, что удовлетворяю нужды моих почитателей. Этого достаточно, чтобы проживать каждый день и не задаваться вопросом, с чего это вдруг моя жизнь стала такой странной. Удивительно, как легко ко всему привыкаешь.

Но потом мои читатели вынесли вердикт — больше никакого аспика. Застыв вместе со мной на краю великих темных Аспиковых болот — в общей сложности девяти рецептов, — читатели дали мне добро: не лезть в эти дебри.

Они хотели как лучше. Но я пребывала в ужасной растерянности. Читатели останутся со мной, если я откажусь от аспиков; мало того, бесконечные описания вареных копыт и всевозможных продуктов в холодном желе станут серьезным испытанием их преданности. Но я знала, как должна поступить. Меня неумолимо влекло вперед, причем не по собственной воле (кто по собственной воле станет готовить аспик?), а по воле людей, которые во мне нуждались (по крайней мере, мне стало казаться, что в этой параллельной вселенной мои читатели во мне нуждаются, по неизвестной мне причине). Меня влекла какая-то непреодолимая сила, та, что кроется где-то за горизонтом или в недрах земли. Она пугает меня, но сопротивление бесполезно.

Аспик из яиц, спровоцировавший приступ читательского отвращения и последовавший за ним экзистенциальный кризис, предназначался в качестве так называемой закуски для ужина на День благодарения, который, слава богу, удался, не считая закуски. Его приготовление заняло несколько дней — не потому, что он готовится так долго, а потому, что перед каждым шагом мне надо было заново собираться с духом. Сначала я приготовила само желе, и этот запах, о котором я уже упоминала, заставил меня покинуть кухню и отбил охоту готовить, по меньшей мере, на сутки. Затем желе нужно было остудить, снять жир, а это, скажу я вам, еще то удовольствие. В бульон нужно добавить взбитые белки и, медленно помешивая на маленьком огне, дождаться появления пузырьков и осветления бульона. При этом надо держать кастрюлю на краешке конфорки, чтобы бульон кипел с одной стороны. Каждые пять минут нужно поворачивать кастрюльку на четверть круга, пока не обойдешь полный круг — все четыре стороны света. Затем нужно процедить бульон через марлю, выложенную в дуршлаг, белок очистит бульон от мути, а комочки останутся на марле.

Именно такие манипуляции мог бы проделывать наш друг Сэм, если бы запасы в сундуках иссякли, а на руках у него осталась бы горсточка золотоносного песка. Но, как ни странно, это сработало. И все же, проделав такую колоссальную работу, мне бы хотелось получить результат, который не вонял бы так сильно рогами и копытами. Мне стало настолько обидно, что пришлось зайти на eBay и накупить себе там винтажных шмоток в утешение.

Потом настала очередь варить яйца. Я все еще не стала мастером по варке яиц-пашот; к тому же эти яйца нельзя утопить в сырном соусе — они будут лежать на виду, покрытые прозрачным желе из телячьих копыт, поэтому выглядеть должны красиво. Сделать их красивыми удалось тоже не сразу.

Затем мне предстояло соединить яйца и желе по всем правилам. Тут главное не забыть, какой слой идет за каким. Вначале на дно каждой формочки наливается тонкий слой подогретого желе. По крайней мере, так говорится в книге. У меня были маленькие прозрачные стеклянные формочки, подаренные на Рождество. У меня есть и настоящие формочки для заливного, но одну из них забрал себе Эрик и держал в ней мыло для бритья. Эрик бреется по-старинке, с помощью мыла и помазка, поскольку такой совет он вычитал в журнале GQ, а Эрик слушается GQ во всем, что касается техники бритья. Впрочем, я тоже иногда пользуюсь его мылом, ему, видите ли, не подходит дешевый крем за полтора доллара, и он покупает дорогущее средство от Kiehl.

Короче говоря, разлив первый слой по формочкам, я отправила их в холодильник для застывания. Затем вскипятила воду в маленькой кастрюльке и бросила в кипяток горсть листиков эстрагона всего на несколько секунд, после чего воду слила, листики обсушила и убрала в холодильник. После того как листики остыли, а желе почти затвердело, предстояло выложить эстрагоновые крестики поверх желе. Меня так взбесила эта возня с крошечными листиками, что после того, как я закончила эту процедуру и отправила формочки обратно в холодильник, мне срочно потребовалось утешение, и я посмотрела две серии подряд «Баффи — истребительницы вампиров»: сначала ту, где Ксандером овладел демон, а затем ту, где Джайлз, обретя подростковую гиперсексуальность, занимается сексом с мамой Баффи, чтобы снять проклятие.

В День благодарения мне пришлось встать в шесть утра, чтобы покончить, наконец, с этими чертовыми яйцами. Я снова подогрела желе и положила в охлажденные формочки поверх каждого крестика из эстрагоновых листьев по яйцу-пашот. Яйца следовало класть наименее красивой стороной вверх. В моем случае этот совет был бессмысленным. Затем яйца нужно было залить жидким желе и снова поставить в холодильник для финальной стадии охлаждения. Было восемь утра, и хотя мне еще предстояло приготовить праздничный ужин — жареного гуся с капустой, луком и зеленой фасолью, а еще суфле, — голова моя закружилась от счастья. По сравнению с чертовыми яйцами в желе оставшаяся готовка казалась мне похожей на викторианский пикничок с кружевными зонтиками, белыми платьицами, игрой в вист и корзинками, которые носят слуги.

Так и вышло. По крайней мере, все прошло гладко, как я и рассчитывала. Может, и не совсем, но, в любом случае, к шести часам, когда явилась Гвен, я просто летала, хоть и была измучена приготовлением своего первого аспика и весь день пила только диетическую колу. Но все равно летала, хоть и умирала с голоду.

Гвен вежливая и заботится о моих чувствах. Она попробовала аспик из яиц и сразу же поняла, что больше никогда в жизни есть его не будет, но, тем не менее, проявила благородство и сказала:

— Джули, ты тут ни при чем — это просто блюдо такое. — Такая она, Гвен, — сама доброта. Мне хотелось ей верить, я кивнула в знак согласия, но в голове зазвенел знакомый голосок: он твердил, какими «неотразимо изысканными» могут быть аспики, и мне стало стыдно.

Но у аспика из яиц есть одно преимущество: если начать с него ужин на День благодарения, все остальные блюда в сравнении с ним покажутся невероятной вкуснятиной. Поэтому когда мои гости прикончили изумительного сочного гуся с хрустящей корочкой, чернослив, фаршированный паштетом из утиной печенки, капусту с каштанами, стручковую фасоль и лук в сливочном соусе, об аспике уже никто не вспоминал, и никто даже не возразил, когда я заявила, что после ужина займусь приготовлением шоколадного суфле — абсолютно безумная мысль, бредовое порождение больного ума. Затем, скормив аспик кошкам, которые остались весьма довольны, мы устроились на диване для ежегодного праздничного просмотра фильма «Настоящая любовь» — традиция, заложенная в тот год, когда мой братец жил с нами в Бэй-Ридж. Мы тогда еще придумали игру на основе фильма: выпивать рюмочку каждый раз, когда кто-нибудь произнесет слово из трех букв. (Правда, вот эта традиция не прижилась, и если вы видели фильм, то поймете почему.) Жирная пища и вино подействовали на Эрика как снотворное, и через двадцать минут после начала фильма он заснул на том эпизоде, где убивают Гари Олдмана. Но мы с Гвен продержались до не менее впечатляющей сцены убийства Джеймса Гандольфини и так напились, что ей пришлось заночевать на диване и на завтрак съесть порцию яиц ан-кокот в качестве лекарства от похмелья.

Есть две разновидности друзей: те, кто вдохновляет тебя на самое лучшее и прекрасное, и те, кто не прочь вываляться с тобою в грязи. Гвен из второй категории. Она как чертик на моем плече. Салли воодушевляет меня на поиски в себе внутреннего благородства, призывает любить себя и относиться к своему телу, как к храму. Мечтает, чтобы я перестала так много пить и обратилась к психологу. Наверное, мне нужно больше времени проводить с ней. Но в трудные времена, когда на улице ледяной дождь, а на кухне яйца в желе, мне почему-то не верится в лучшее и не хочется идти в спортзал вместе с Салли, мне хочется откупорить бутылку спиртного, распечатать пачку «Мальборо» и тусануться с кем-нибудь, кто согласен объедаться сливочным соусом и смотреть повторы сериалов по телику. В отличие от Гвен, мне повезло, что я всего лишь секретарша из дурного района, которая любит водку и сигареты, а не бисексуальная стриптизерша, нюхающая кокаин. Ведь чем больше вероятность потенциальной катастрофы, тем ярче проявляется талант Гвен по растлению невинных.

Не хочу вводить вас в заблуждение. Гвен вовсе не развратница, не способная контролировать себя, не Фальстаф, принявший облик симпатичной языкастой маленькой блондиночки, которая умеет одеваться (и я говорю это как человек, чей язык несет в себе почти бездонные запасы яда). Просто она умеет подстраиваться под ситуацию. Если мне хочется напиться, обожраться вкусностей, посмотреть четыре серии «Баффи» подряд и выкурить столько, что на следующий день чувствуешь себя пепельницей, Бог свидетель, она со мной. Если бы она дружила с Салли, возможно, они вместе поступили бы в аспирантуру или записались в школу бикрам-йоги. Но она дружит со мной.

Наверное, если вспомнить, какой сомнительный совет я ей дала по поводу ситуации с Митчем, еще непонятно, кто на кого плохо влияет. Но я все же склонна стоять на своем.

Наступил декабрь. Как-то раз я назначала Бонни встречу по электронной почте, и до меня вдруг дошло, что более четверти Проекта уже пройдено. И еще до меня дошло, что я даже не знаю, сколько рецептов уже позади. В тот вечер я поспешила домой, чтобы подсчитать в книге те маленькие галочки, которыми я отмечала освоенные рецепты, — они выглядели как дорожка из хлебных крошек. (Вообще-то, хлебных крошек там тоже хватало, как, впрочем, и остатков другой еды, забившейся в корешок: от нее даже слипались страницы.) Как выяснилось, встревожилась я не зря.

— Эрик, я не успеваю.

— Что?

— Как «что»? Мой Проект в срок! Ты что, с Луны свалился?

С ручкой в руке я сидела над открытой книгой и на полях спортивной странички «Таймс» подсчитывала в столбик свои достижения. На столе лежали два лососевых стейка, купленных за неприличную сумму в турецкой лавке рядом с офисом, и ждали, когда их обжарят и обмакнут в соус а-ля мутард — это что-то вроде поддельного (Джулия говорит «похожего», но я люблю называть вещи своими именами) соуса холландез, в который для интереса подмешана горчица. Рядом с рыбой съежился пакет слегка подвядшего бельгийского цикория, который я собиралась подрумянить на сливочном масле. Не слишком сложное меню. Не то что фуа-де-воляй-ан-аспик — пример того, что жизнь могла бы потребовать от меня куда больше напора, храбрости и других хороших качеств!

Из гостиной на полную громкость звучали новости. В раковине покачивалась устрашающая гора посуды, а Эрик как ни в чем не бывало сидел на кухонной табуретке с ноутбуком на коленях и играл в «сапера». Он проигрывал.

— Я растолстела до размеров кашалота, и все ради чего? Год жизни потратила зря! Черт. Проклятье! БУДЬ ВСЕ ПРОКЛЯТО!

С годами у Эрика выработалась защитная тактика — выборочный слух. Эта эволюционная особенность была мне знакома — у моего отца точно такая же. Ее преимущества налицо — не приходится выслушивать каждый истерический припадок жены, и оттого экономится много времени. Однако и я в ответ овладела техникой соответствующего увеличения громкости, которая оказалась весьма эффективным методом борьбы с такой глухотой. В случае если Эрик все же решит отреагировать, то окажется в весьма невыгодном положении, так как не слышал половины моих жалоб и потому не будет знать, как лучше ответить, чтобы истерика прекратилась. К тому же, поскольку он меня не слушал, моральное преимущество на моей стороне. Вот так и работает теория Дарвина, друзья мои.

— Ничего ты зря не потратила. Я с этим не согласен.

— Значит, с тем, что я разжирела, как кит, ты согласен? Неужели все так плохо? (Вот видите?)

— Что? Нет! У тебя все получится. Сколько ты уже освоила?

— Сто тридцать шесть рецептов. Считая сегодняшний вечер, сто тридцать восемь.

— Вот видишь? Больше четверти уже сделано. Ты просто умница!

— Да нет же, нет и нет. У меня впереди аспики! Мне придется очистить от костей утку. Можешь хотя бы представить такое — у целой утки отделить мясо от костей? Куда уж там. Твоя голова слишком уж занята новостями и «сапером», чтобы тратить время на какую-то ерунду, даже если эта ерунда для твоей жены важнее всего на свете!

Наша кошка Максина воспользовалась тем, что я отвлеклась, и взгромоздилась прямо на «Искусство французской кухни». Книга соскользнула со стола и полетела на пол вместе с перепуганной жирной кошкой. Максина удрала с раздраженным и униженным видом; задняя обложка книги оторвалась от корешка. Когда я подняла книгу и отыскала рецепт соуса а-ля мутард, Эрик уже скрылся, прихватив с собой ноутбук и оставив после себя ауру обиды и злости. Мое ощущение морального превосходства растворилось в тумане.

Мне расхотелось этим заниматься. Лосось с соусом а-ля мутард и жареный цикорий получились хуже некуда — почему-то из-за цикория у лосося усилился противный рыбный привкус, а цикорий в сочетании с рыбой еще больше горчил. У нас с Эриком не было секса уже месяц, и что-то подсказывало мне, что и сегодня засуха вряд ли кончится. Но остановиться я все же я не могла.

Гвен и Митч общались на деловой почве почти год, разговаривали по телефону, но лишь после того, как он приехал в Нью-Йорк на съемки рекламы и увидел ее, между ними завязался роман. В то утро именно она открыла ему дверь.

— Знаменитая Гвен, как я полагаю, — произнес он с улыбкой и, подойдя к ее столу, стал стягивать перчатки с роскошной медлительностью профессионального убийцы.

— Мм… да?

— Наконец-то мы увиделись. Митч из лос-анджелесского представительства. — Он протянул руку.

Митч был не слишком высок и даже не слишком хорош собой, если присмотреться, хотя темные волосы и были по-модному растрепаны, а пальто выглядело таким дорогим и роскошным, что Гвен невольно захотелось к нему прикоснуться. Ничего себе пальтишко, учитывая, что он из Лос-Анджелеса и надевает его не больше двух раз в год — когда зимой приезжает в Нью-Йорк. Гвен воскликнула «ой! здрасьте! рада встрече!», но вышло это громче и писклявее, чем ей бы хотелось.

— Фил говорил, что ты похожа на молодую Рене Зельвегер. — Гвен, которая всю жизнь обожала Рене Зельвегер по причинам, мне непонятным, которая не раз слышала это сравнение от своего босса Фила, того самого, что кусает ее за плечо, на этот раз ограничилась гримасой. Митч продолжил: — Ничего он не понимает. По мне, так ты вылитая Мэгги Гилленхол.

— О, прекрати. — Щеки Гвен раскраснелись.

— Не думай, что я всем подряд говорю, будто они на кинозвезд похожи. Нет, серьезно — я работал с Мэгги. Вы с ней как близнецы. — И пристально вглядываясь, склонился над ее столом. — Только ты уменьшенный ее близнец, близняшка-эльф.

Гвен понимала, что улыбается как идиотка, но ничего не могла с этим поделать.

— Что ж, от Фила не стоит ожидать целомудренных суждений о красотках. — Его большие темные глаза улыбались ей, и он, казалось, занимает гораздо больше пространства в узкой комнате, несмотря на свой небольшой рост. — Он у себя?

Когда они с Филом вышли из кабинета и отправились на съемки, Митч помахал ей ручкой и подмигнул, и на этом их многозначительное общение закончилось. Гвен хоть и была слегка очарована им, прямо как Бриджет Джонс (как ни досадно), но не придала этому разговору особого значения.

Однако через три дня ей пришло сообщение от Митча.

— Очень жаль, мини-Мэгги, что у меня не было возможности напоить тебя и сделать с тобой все, что заблагорассудится. Не собираюсь повторять эту ошибку при следующем визите в Нью-Йорк.

Он не оставил Гвен ни единого шанса.

Насколько я понимаю, секс по телефону всегда был маргинальным занятием, которому предавалась относительно небольшая, специфическая группа одиноких и несчастных людей. Но с рождением Интернета радости анонимного неконтактного секса стали доступны широким массам. Теперь достаточно щелкнуть мышкой, чтобы найти десятки и сотни сайтов, посвященных единственной цели: чтобы молодые люди обоих полов, независимо от убеждений, выбрали киберсекс не от безысходности, а в качестве одного из многих способов удовлетворения, доступных в нашем безграничном мире. Я, конечно, не социолог, поэтому прошу прощения, если ошибусь, но мне кажется, что большинство этих сверхсовременных потребителей сексуальных удовольствий не слишком часто выбирают секс по телефону. На мой взгляд, тому есть простое объяснение: написанный текст намного сексуальнее.

Вот, к примеру, мы с Эриком до сих пор вместе благодаря сексуальности письменного слова. Учась в колледже, мы жили в разных штатах, и на нашу долю выпало немало полуночных звонков с шепотом и вздохами. Но огонек не погас только благодаря письмам. Весь первый курс я прожила словно в тумане, вновь и вновь переживая похожее на пытку ожидание — увидеть конверт в почтовом ящике. Потом весь день я таскала его в рюкзаке, пока, наконец, не наступал вечер, и тогда, лежа в постели, я разбирала мелкий почерк и те слова, что были зачеркнуты, затем писала трепетный ответ и снова мучилась до прихода следующего письма. Удивительно, как я сессию не провалила.

Поэтому я могу понять, что было на душе у Гвен, когда они с Митчем начали свою страстную интернет-переписку. Если вы когда-нибудь занимались чем-то подобным — а если вы не замужем и не женаты, работаете в офисе и вам нет сорока лет, ответ почти стопроцентно «да», — вы поймете, что практически невозможно сопротивляться сочетанию продуманности и спонтанности, которые предоставляет интернет-общение. К тому же в двадцать первом веке ответы приходят почти мгновенно, и перед этим совершенно невозможно устоять. В ответ на случайное признание коллеги можно придумать остроумный выпад, в котором изящнейшим образом сочетается смелость и видимое безразличие, выбирая при этом каждое слово, каждое сокращение. Все мысли о работе исчезают, стоит лишь погрузиться в эту литературную головоломку, но как бы вы ни старались, в ту самую секунду, когда вы нажмете на кнопку «отправить», сожаление не замедлит себя ждать: вам начинает казаться, что вы слишком по-детски или претенциозно пошутили или употребили слишком вульгарное или же двусмысленное слово. Вам станет уже не до профессиональных обязанностей, потому что вы будете представлять, как он сидит в своем офисе за четыре тысячи миль и испытывает те же муки творчества, что и вы недавно, если только он, страшно подумать, решил не отвечать? Вы будете испытывать муки проклятых, пока его иконка снова не возникнет на вашем экране:

— Знаешь, что случается с такими бессовестными обезьянками, как ты, Мэгги? Им устраивают порку.

А когда он вскользь упоминает, что женат уже восемь лет, вас уже так глубоко затянуло, что такие мелочи кажутся незначительными.

Приготовление фуа-де-воляй-ан-аспик принесло мне гораздо меньше страданий, чем аспик из яиц, прежде всего потому, что достаточно было один раз попробовать желе из телячьих копыт, чтобы понять, что готовый желатин и бульон из банки и есть лучший способ приготовить аспик, если твое имя Джули, а не Джулия. (Вообще-то, меня тоже зовут Джулия, но никто и никогда меня так не называл, видимо, я для этого имени слишком несерьезная. Джулии бывают отважными, похожими на древнегреческих богинь и даже немного грозными; Джули — это чирлидерша образца семидесятых с двумя хвостиками и в коротких шортах. Никому и в голову не взбредет в шутку кокетничать в Интернете с девушкой по имени Джулия. Правда, со мной тоже никто никогда в Интернете не кокетничал, но, видимо, имя тут ни при чем — просто мне скоро тридцать и во мне десять фунтов лишнего веса, заработанных на одном только сливочном масле.)

В случае с фуа-де-воляй-ан-аспик в желе погружается куриная печень, которую сперва обжаривают на масле с луком-шалотом, затем тушат в коньяке и дают остыть. Холодную печень опускают в желе; поверх каждого кусочка можно положить ломтик трюфеля, если вы можете себе это позволить и при этом не остаться без крыши над головой. Я не могла, поэтому обошлась без трюфелей и просто охладила блюдо до застывания. На ужин мы с Эриком и Гвен съели фуа-де-воляй-ан-аспик с гарниром из конкомбр о бер, то есть из печеных огурцов.

— Конкомбр? Не нужен нам никакой конкомбр! — заявил Эрик, когда я поставила перед ним тарелку. Гвен таращилась на свою с немым ужасом. В тот вечер она позвонила мне и попросила разрешения прийти на ужин; у нее выдался ужасный день на работе. И хотя я намеревалась нарядиться в какое-нибудь неприличное белье и, наконец, соблазнить своего мужа, я согласилась, потому что с тех пор, как началась вся эта катавасия с Митчем, Гвен частенько впадала в депрессию. Ее депрессии были настоящими, похожими на грозовую тучу, и я по сравнению с ней выглядела жалким любителем. Теперь бедняжка, должно быть, недоумевала, зачем обратилась за помощью к друзьям, которые, как ей было известно, попытаются подбодрить ее аспиком и печеными огурцами.

Эрик первым взялся за дело и предпочел начать с аспика. Съев один кусочек, он пожал плечами.

— Угу.

Воодушевленные такой реакцией, мы с Гвен также отважились попробовать.

Ну что сказать о фуа-де-воляй-ан-аспик? Это блюдо оказалось совсем даже не гадким. Только вот зачем есть куриную печень холодной да еще и в желе, когда можно съесть ее горячей и без всякого желе?

Конкомбр о бер лежал на тарелке и ждал — обмякший, бледный, в крапинках мелко порезанной петрушки.

— Ну, Эрик, давай, ты первый, — сказала я.

Эрик поддел вилкой полоску огурца и робко откусил кусочек. Его глаза округлились, лицо ничего не выражало, прямо как у ребят из «Южного парка» перед тем, как они выдадут что-нибудь эдакое. Трудно было угадать, что у него на уме.

— Ну как? — хором спросили мы с Гвен.

— Угу.

Я тоже попробовала кусочек.

— Угу!

— Так вкусно или нет? — Гвен тоже откусила кусочек и тоже сказала: — Угу!

Ну что сказать о печеных огурцах? Это было просто откровение! Они не становятся вялыми и на вкус остаются огурцами. Только вкуснее, потому что огурцы я не люблю.

После ужина я проводила Гвен вниз до самой двери, а Эрик тем временем мыл посуду.

— Спасибо за огурцы. Они удались!

— Не за что. Домой доберешься? — я придержала входную дверь.

— Конечно, вот мой автобус. — Она вышла на холодную улицу и помахала автобусу, который как раз выезжал из-за угла. Он остановился, и она побежала. Но прежде чем сесть в автобус, обернулась и крикнула:

— Он приезжает! Митч. Завтра вечером.

Смутно помню выражение ее глаз, когда она посмотрела на меня, прежде чем сесть в автобус, — отчасти панический страд, отчасти глупая радость.

И я ощутила укол зависти.

Поднявшись наверх, я сняла спортивные штаны, футболку и кроссовки и соблазнительно встала в дверях кухни в лифчике и трусах, которые в кои-то веки были из одного комплекта.

— Дорогой, может, домоешь посуду завтра?

— Видимо, придется — горячая вода кончилась. — Эрик вымыл руки, повернулся, смерил меня взглядом от пяток до макушки и произнес: — Мне нужно проверить почту, — после чего подхватил ноутбук и в последующие сорок пять минут читал новости на сайте Си-эн-эн.

Я чувствовала себя куриной печенью в желе.

Я работаю секретарем в государственной компании и потому прекрасно знаю значение слова «тягомотина». Взять хотя бы заполнение закупочных бланков. Но хотите узнать, что такое настоящая тягомотина? Это блюдо под названием пуле ан желе аль эстрагон [30]Курица с эстрагоном в желе ( фр.).
.

Для этого блюда нужно целиком обжарить курицу на сливочном масле, скрутив ей ножки, затем приправить ее солью и эстрагоном, а потом запечь в духовке. Когда курица будет готова, ей нужно дать остыть до комнатной температуры, затем ее надо поместить в холодильник. Этим я занялась в субботу, после того как отчистила туалет и кухню. Вообще-то, я зажарила таким способом целых две курицы, чтобы и на ужин было чем поживиться.

Мои жалкие потуги навести порядок на кухне ничем особо не увенчались. На решетку из нержавеющей стали, которая висела над окном и служила полочкой для кастрюль, налипла кошачья шерсть. Жирные желтые пятна над плитой никак не желали отходить со стен, как я ни терла. Затем я отвлеклась от утомительной работы по дому утомительным приготовлением желе — по крайней мере, хоть это я делала добровольно. На этот раз основой желе был консервированный куриный бульон с ароматом эстрагона и портвейна. Это был бульон какой-то австралийской фирмы, купленный в винном магазине на Юнион-сквер. Вкус у него был на удивление приятный. Такой приятный, что два стакана я просто выпила — Эрик все равно был в офисе и «работал», хотя на самом деле, наверное, просто не хотел торчать в субботу в нашем грязном лофте, глядя, как жена доводит себя до истерики приготовлением желе. Не мне его винить — я и сама бы провела субботу иначе, будь моя воля.

Но это все же не худший способ провести время в выходной, потому что он вернулся в семь и в мрачном настроении. По поводу ужина заявил, что не любит эстрагон, в результате мы напились и стали смотреть какой-то немецкий фильм по телику, а потом отрубились прямо на диване.

В довершение всего в воскресенье Эрик проснулся со своей печально известной мигренью. И пролежал в кровати до полудня.

— Дорогой, — позвала я его часов в двенадцать, не слишком стараясь скрыть раздражение, — хочешь кофе?

— Ммм… нет. Выпью газировки по дороге на работу.

— Не пойдешь ты ни на какую работу! Нельзя, ты же почти мертвый.

— Надо. Стоит мне встать, и мне сразу станет лучше. — Он вылетел из кровати одним решительным прыжком, собрал мятую одежду, сброшенную по пути в кровать вчера ночью, когда мы проснулись в два часа с затекшими шеями и прилипшими к глазам контактными линзами, и направился в ванную, где его стошнило.

После этого он некоторое время пялился в газету, потирая щетину на серых щеках, а затем резко встал и бросился к двери. Никогда не понимала, как это человек может вдруг выйти за дверь, не потратив ни минуты на подготовку. Я бы так не смогла, даже если бы пришлось эвакуироваться под угрозой отравления радиацией.

— Эй, а до свидания?

— Прости, дорогая. — Он подошел ко мне и торопливо прижался к моей щеке обветренными губами. — У меня изо рта воняет. Увидимся часов в шесть, надеюсь.

Чтобы собрать воедино компоненты пуле ан желе аль эстрагон, для начала подогрейте желе и вылейте его тонким слоем на овальный поднос. Овального подноса у меня, разумеется, не нашлось, поэтому я взяла большое и модное до невозможности белое блюдо от Келвина Кляйна, которое нам подарили на свадьбу. (Не знали, что Келвин Кляйн и посуду делает? Теперь знаете.) Желе должно остыть и затвердеть, а это, естественно, означало, что мне пришлось освободить целую полку в холодильнике, поэтому все мои банки с вареньем, полупротухшие лаймы, забытая сметана, увядшая петрушка в пакете и разнокалиберные куски масла, каждый со своим странным запахом, оказались на не очень чистом кухонном столе. Человека вроде Салли или моей мамы это неизбежно подстегнуло бы на генеральную уборку холодильника, но я не такой человек.

После того как первый слой желе застыл, охлажденную жареную курицу нужно нарезать и разложить на блюде. В деле разделки курицы я не мастак. Куски у меня получились такие, будто их собаки рвали, но мне было все равно. Затем следовало поместить блюдо в холодильник, а стакан подогретого желе вылить в миску, которую надо поставить в другую миску большего размера, наполненную кубиками льда, и держать там до тех пор, пока желе не остынет и не начнет схватываться. После чего ложечкой разложить желе поверх курицы. Джулия говорит, что первый слой будет прилипать плохо, и это правда.

Позвонила Гвен.

— Привет.

— Привет. Как прошли выходные?

— Можно я к тебе приеду?

— Ой. Так плохо? Не отвечай, лучше приезжай. Эрик только в шесть придет. Я делаю аспик.

— Класс. Идеальное завершение идеального уик-энда.

Процесс выкладывания полузастывшего желе поверх кусков курицы нужно повторить еще дважды. Следующие два слоя прилипают лучше первого. Курица станет похожей на пластиковую — видимо, в этом и заключается вся прелесть. После чего снова отправляется в холодильник до полного застывания.

Когда Гвен позвонила в дверь, я как раз запихивала в большой черный мусорный пакет тухлятину из холодильника. Должно быть, из дома она выскочила, едва успев повесить трубку. Плохой знак. Я спустилась и открыла ей дверь.

— Я водку принесла. Можно начать пить?

— Ох, Гвен. Что стряслось?

Мы пришли на кухню, и, пока я бланшировала листочки эстрагона — сперва бросить их в кипящую воду, затем выловить, обдать холодной водой, разложить сушиться на бумажных полотенцах, в общем, все как всегда, — Гвен уселась на табуретку и выложила мне все как есть.

Все началось хорошо. Ну, то есть если забыть о полном безрассудстве и невозможности хорошего исхода этой истории. Митч и Гвен встретились в четверг вечером в выбранном Митчем и подходящем для ситуации злачном месте в районе Тридцатой улицы в Вест-Энде. С того момента, как она села напротив него в отдельной кабинке, он взял ситуацию в свои руки: ее уже ждала выпивка, виски с содовой. Она сказала, что, вообще-то, предпочитает водку с тоником, на что он ответил: «Не сегодня». И тем самым задал тон на весь вечер. Самовлюбленный, привыкший быть первым во всем, сексуально неотразимый, Митч во плоти оказался таким же, как на экране монитора. Не успела она допить свой виски, как он запустил руку в ее трусы; после следующих двух порций они заперлись в кабинке женского туалета и начали срывать друг с друга одежду.

— Срывать одежду в женском туалете — что ж в этом плохого? Или я слишком долго пробыла замужем, целых пять лет? — Я открыла холодильник и достала курицу, попутно вручив Гвен лед. (Она решила, что полчетвертого уже не рано и можно начать пить.) — Так в чем проблема?

— Ну, мы пошли в квартиру, где он остановился, и… матерь божья, это и есть наш ужин? — Третий слой желе на курице почти застыл, и теперь мне предстояло запастись терпением и каждый крошечный листик эстрагона окунать в полузастывшее желе, после чего выкладывать их идиотскими крестиками поверх кусков курицы. На аспике из желе эти крестики были похожи на запрещающие знаки; на этот раз они просто выглядели измученными и навевали уныние.

— Увы.

— Без обид, конечно… уверена, это очень вкусное блюдо… но может, сначала его подогреть?

Я обмазала курицу последним слоем желе, и от моих крестиков остались рожки да ножки. Да ну их к чертям собачьим. Я запихнула блюдо в холодильник, смешала себе водку с тоником — чего уж миндальничать — и села на табуретку. Гвен вытряхнула из пачки сигарету и прикурила для меня, потом закурила сама.

— Оказалось, он живет в совершенно потрясающем лофте, там можно на роликах кататься. Квартира принадлежит его другу, кому именно, не знаю. Впрочем, я ее так и не разглядела. Джули, секс был просто… у-у-у-у. Знаешь, бывает, что когда у парня очень большой, в постели он так себе, потому что молится на свой неотразимый член. Так вот, Митч… короче, он совсем не такой. Клянусь, у меня было десять оргазмов, без шуток.

Я с восемнадцати лет сплю с одним мужчиной, и все равно подруги разговаривают со мной так, будто я в курсе всех этих штучек. Даже не знаю — может, они думают, что в школе я была первостатейной шлюшкой или помню свои прошлые жизни? Слава богу, я смотрела «Секс в большом городе». Я просто делаю выражение лица, как у Синтии Никсон — всезнающе-понимающее, — и киваю.

— Вот уж точно никудышный уик-энд, — я не смогла удержаться от сарказма. Все выходные Гвен занимается умопомрачительным сексом, потом является ко мне домой в депрессии и еще жалуется на то, что на ужин аспик! Спорим, Джулия уверенно справилась бы с такой ситуацией? Но у Джулии нет той ненависти к аспику, в отличие от меня. И она наверняка чаще занимается сексом.

— Подожди, то ли еще будет. Когда мы закончили, он попросил меня уйти, потому что ему нужно отдохнуть — на следующий день презентация нового проекта. Ну, я не против, мне и не нужно, чтобы он читал мне сказочку на ночь, баюкал в теплых объятиях и так далее. И вот в пятницу я прихожу на работу. Является он и почти не смотрит в мою сторону — впрочем, я его понимаю. Такие вещи никто не хочет предавать огласке. Весь день я жду, когда же он мне напишет! И сама умираю, так хочется написать ему, но сдерживаю себя, а ведь для меня это равносильно подвигу, разве не так?

— Точно.

— Но он не пишет. Ни одного сообщения. Торчу в офисе до девяти — ни писка.

— Ой.

— В субботу сижу дома в обнимку с ноутбуком и сотовым в кармане. Наконец, естественно, срываюсь и в полшестого сама посылаю ему сообщение. Ничего особенного: «Привет, какие планы на вечер?» Через десять минут он отвечает: «Приезжай ко мне».

— Ух ты! А можно еще сигаретку?

— Бери сколько хочешь. Короче, через двадцать минут я уже там, и все повторяется заново — и даже лучше, чем в первый раз.

— Угу. Я все жду, когда же начнется плохое.

Гвен пристыженно посмотрела на меня.

— Ммм… вообще-то, теперь, когда я вспоминаю обо всем, мне уже кажется, что ничего плохого и не случилось.

— Так я и знала. Ты пришла критиковать мое желе и издеваться надо мной, рассказывая о своей великолепной сексуальной жизни в лос-анджелесском стиле!

— Да нет же, нет. То есть… мы провели вместе всю ночь, потом я оделась и поехала домой, а он утром сел в самолет и улетел к жене. Я, конечно, ничего против не имею, я же за него замуж не собираюсь… Значит, все в порядке? У нас полное понимание.

— И в чем причина твоей трагической апатии?

— В том, что теперь все начнется заново. В лучшем случае мы снова будем переписываться по Интернету, полгода, а то и больше я буду сходить с ума, в зависимости от того, когда он снова заявится в Нью-Йорк, и дальше по кругу. Только вот теперь я знаю, каково с ним в постели. И скажу тебе, не так уж и круто. Нет, круто, конечно, но разве может секс сравниться с тем, что мы друг другу писали? С тем, как я себе его представляла? Не может. С этим ничто не сравнится!

— Господи, Гвен, ну ты даешь. Теперь и я в депрессии.

— Именно. Достань еще тоника и льда, пожалуйста. Мне надо освежиться. — Я передала ей лед, затем открыла холодильник, чтобы достать тоник. Курица с эстрагоном распласталась на блюде, желе уныло поблескивало. Видимо, рассказ Гвен меня действительно расстроил, потому что при одном взгляде на эту курицу мне захотелось сесть на пол и больше никогда не вставать. — Но это еще не самое печальное. Самое печальное, если все это не начнется сначала, тогда будет еще хуже. Если мы перестанем общаться по Интернету, у меня не останется ни малейшего процента от вложений, понимаешь? Останется дырка от бублика. Поэтому надо продолжать.

Ну что тут скажешь.

Есть законы, не из области термодинамики, но из не менее важной области — согласно им все, начиная от интернет-сообщений до великолепного секса и желе, может в конце концов служить доказательством бессмысленности существования. И это очень, очень плохо.

В шесть часов Эрик пришел с работы, мы с Гвен были уже в приличном подпитии и пребывали в унынии. Эрик, так и не оправившийся от своей мигрени, не слишком поднял нам настроение. Курица с эстрагоном в желе и вовсе была не способна на это.

Мы честно пытались ее есть. Признаться, это было не так уж ужасно, хотя когда Эрик увидел ее, лицо его позеленело на два тона. На вкус она была холодной курицей в желе. Несколько минут мы мрачно жевали, но потом поняли всю бесполезность этого занятия.

Эрик первым признал поражение.

— Закажем пиццу?

Гвен с облегчением вздохнула, энергично отодвинула тарелку и закурила.

— С беконом и острым перцем?

Мой аспик из курицы обернулся пиццей с беконом и острым перцем. Вот вам и проценты от вложений.

 

~~~

В первый раз тяжело, без дураков. Во второй… второй тоже не сахар, скажу я вам, но лучше, чем первый, потому что чувствуешь то же самое, но чуть слабее. Во второй раз лучше… Я делаю это, потому что мне нравится смотреть, как меняется выражение их лиц.

Верджил (Джеймс Гандольфини),

Если вы хотите отварить на пару или разделать лобстера, перед приготовлением его можно убить почти мгновенно: для этого вонзите кончик ножа в голову между глаз или пробейте спинной мозг, сделав небольшой надрез в задней части панциря, между грудью и хвостом.

«Искусство французской кухни, том 1»

 

ДЕНЬ 130, РЕЦЕПТ 201

Лобстеров пристреливают, не правда ли?

Тетя Сьюки хватает меня за плечи и слегка потряхивает.

— Ох, Сара, Сара, Сара! И что прикажешь с тобой делать?

(Тетя Сьюки не сбрендила от старости; она помнит, как меня зовут. Сара — это мое прозвище. От Сары Бернар. Я не знаю, почему меня так прозвали. Мне даже трудно представить, что на свете остались люди, которые все еще помнят, кто такая Сара Бернар. Я знаю, кто она такая, только потому, что в ее честь меня так прозвали и зовут так всю жизнь.)

— О чем это ты? — Может, она имеет в виду мои руки? В последний раз мы с тетей виделись, когда я приезжала в Техас на Рождество, а с тех пор меня немного разнесло.

— Я тут заглянула в компьютер и узнала, чем ты занимаешься! — При этих словах меня слегка передернуло. Тетя Сьюки работает школьной учительницей в Уоксахачи; она одна из тех умных и добрых людей, кто, тем не менее, не перестает удивлять, раз за разом голосуя за республиканцев. Кроме того, в отличие от всех остальных членов моей семейки, тетя единственная не ругается матом, даже про себя. Как-то раз она прочитала своим ученикам мое школьное сочинение по «Великому Гэтсби» — одному богу известно, как оно попало к ней в руки. Но что-то подсказывает мне, что ссылку на мой блог она своим ученикам давать не будет.

Но оказалось, — думала она вовсе не о моих пополневших руках и не о моем сквернословии. Она наклонилась ко мне и прошептала:

— Твоя мама волнуется. Не перетруждайся!

До самого дня своей смерти моя бабушка говорила маме то же самое. «Ты слишком утруждаешься!» «Ты заболеешь!» Это сводило маму с ума. «МАМ! Не надо говорить мне, что я слишком много работаю! Я сама решу, когда будет слишком много!» (Моя мама и бабушка ругались по любому поводу — стирка, мороженое, негры, телевидение. Но тема, что мама слишком перетруждается, была их любимой, видимо, потому, что у бабули создавалось впечатление, будто она заботится о дочке, а у мамы — будто она на самом деле убивает себя работой.) Полагаю, мама, которая больше всего на свете боится стать такой же, как бабушка, не хочет слишком наседать на меня по поводу моего безумного кулинарного проекта. Вот и подговорила на это жену брата. Наверное, ей очень хотелось донести свое беспокойство до меня, раз она показала мой блог тете Сьюки. Ведь мама знала, что тете вряд ли понравится сравнение курицы со связанными ножками с сексуальным фетишем… и т. д.

Но меня это почему-то совсем не разозлило. Мало того, мне было приятно, что кто-то обо мне заботится. Генетический круг замкнулся. Я обняла тетю.

— Со мной все в порядке. Не переживай.

Всегда приятно вернуться в родительский дом. В ванной никакой плесени, душ можно принимать сколько влезет, и горячая вода никуда не исчезнет. В спальне большая кровать, грузовики не ревут под окнами, в телевизоре сто каналов и вдобавок скоростной Интернет. В канун Рождества мы выключаем кондиционер и разжигаем камин. Тут есть деревья — не только в бетонных коробах на тротуаре, но и повсюду. Мне здесь нравится.

Я даже готова остаться.

Да, Нью-Йорк — это вонючая и хаотичная воронка, всасывающая в себя твои жизненные соки, а Техас тихий и зеленый райский уголок. Но проблема не в этом, по крайней мере, это не единственная проблема. Правда в том, что я скрываюсь.

Дело в том, что в конце декабря две тысячи второго года по наущению Джулии Чайлд я на две недели превратилась в маньяка-потрошителя. Я совершала отвратительные бесчеловечные поступки, и жертвы не могли укрыться от моих дьявольских силков даже в самых темных углах Квинса или Чайна-тауна. Новости о кровавой резне не попали в местные газеты только потому, что жертвами моими были не ученицы католической школы и не медсестры-филиппинки, а ракообразные. То есть с точки зрения закона я убийцей не являюсь. Но на моих руках кровь, пусть даже речь идет о прозрачной крови лобстеров.

Мы наконец собрались и купили прибор для сна, чтобы заглушить шум грузовиков, с ревом проносящихся под нашими окнами всю ночь. У него маленький динамик, который умещался под подушку, и, как правило, уловка срабатывала. Но накануне моего первого убийства убаюкивающий шум «волн», разбивающихся о «берег», словно шептал мне всю ночь: «Убийца лобстеров, убийца лобстеров, убийца лобстеров…»

На рассвете я проснулась с тревогой. Прежде чем убить лобстера в Лонг-Айленд-Сити, надо сначала его отыскать, а как, черт возьми, это сделать в воскресный день? И во сколько мне это влетит? И как я притащу его домой? Я засыпала Эрика этими вопросами, надеясь услышать в ответ: «О да, ты права, ничего не получится… давай приготовим лобстера как-нибудь в другой раз, а сейчас закажем пиццу. С беконом и острым перцем?»

Но ничего подобного я не дождалась. Вместо этого он достал справочник и сделал звонок. Первый же рыбный рынок, куда он позвонил, был открыт. «Форд» завелся с пол-оборота, пробок по пути в «Асторию» не было. В рыбном павильоне совсем не пахло рыбой, а лобстеры плавали в мрачном аквариуме в мутной воде. Я купила двух лобстеров. Звезды расположились как надо, и судьба повелела двум этим лобстерам умереть.

Я представляла, что доставлю лобстеров домой в ведерке, но продавец просто сунул их в бумажный пакет. И приказал держать в холодильнике. Мол, не испортятся до самого четверга. Ну и гадость. Я отнесла животных в машину и бросила на заднее сиденье — а что вы прикажете, не сажать же их себе на коленки? По дороге домой у меня покалывало в затылке, и я все время прислушивалась — не высунули ли они из пакетика клешни? Но лобстеры лежали себе спокойненько. Видимо, когда задыхаешься, уже не до игр.

В описании омара термидор Джулия на редкость немногословна. Она вообще напускает на себя загадочность именно тогда, когда я больше всего нуждаюсь в разъяснениях. Например, ни словом не обмолвилась о том, как хранить лобстеров. В книге «Радости кулинарии» об этом тоже ни гу-гу, но там, по крайней мере, сказано, что на выходе из аквариума лобстеры должны быть живенькими и бить клешнями. Вот так. Мои лобстеры не шевелились. Согласно «Радостям кулинарии», если лобстеры вялые, они могут сдохнуть до того, как вы начнете их готовить. И это, судя по всему, плохо. Я заглянула в холодильник — из бумажного пакета на меня вылупились черные глаза на усиках, которыми лобстеры пьяно виляли.

Я много читала о гуманных способах эвтаназии лобстеров — подержать их в холодильнике, после чего опустить в ледяную воду и довести до кипения (видимо, так они не поймут, что их варят заживо), проткнув предварительно спинной мозг. Но все эти методы казались мне не более чем полумерами, призванными скорее избавить живодеров от эмоциональных страданий, чем избавить жертв от страданий физических. В конце концов я просто вытряхнула лобстеров прямиком из пакета в кастрюлю с кипящей водой, добавив в нее вермут и овощи. После чего настал момент испугаться не на шутку.

Кастрюля для лобстеров оказалась слишком мала. Хотя они и не визжали от ужаса в ту секунду, когда их бросили в кипяток, их неподвижность лишь затягивала этот невыносимый процесс. Это было похоже на те мгновения, когда машину заносит и ты уже не можешь ею управлять, а перед глазами проносятся горящие ярким пламенем покореженные автомобильные остовы, которые и станут твоей судьбой. Я знала, что животные вот-вот почувствуют боль и очнутся от комы, вызванной удушьем, а чертова крышка никак не хотела закрываться! Это было просто ужасно. Пришлось моему отважному/жестокому супругу взять дело на себя. Я думала, что у него случится истерика, как и у меня: он вроде бы никогда не увлекался ни охотой, ни рыбалкой. Но в роду у него были безжалостные техасские рейнджеры, так что гены сделали свое дело, и ему удалось присмирить страшных жуков — те почти и не дергались.

Говорят, лобстеры в кастрюле громыхают клешнями, пытаясь выбраться наружу, и их можно понять. Но я так и не узнала, правда ли это. Следующие двадцать минут я провела за просмотром игры в гольф по телевизору, врубив звук на уровне громкости концерта «Металлики». (Во время рекламы чуть стекла не вылетели.) Когда я наконец отважилась вернуться на кухню, от сильно покрасневших лобстеров не исходило никаких звуков. Джулия утверждает, что лобстеры готовы в тот момент, когда «усики легко выдираются из глазниц». Усики выдрались легко. Бедные зверушки. Достав их из кастрюли, я уварила бульон, добавив тушеные грибы, процедила полученный соус через сито (чтобы избавиться от завалявшихся глаз, усиков и тому подобного), затем, обжарив муку на масле, добавила в нее бульон.

В нашем преступном сообществе Эрик отвечает за убийство, а я — за расчленение. Подумать только: крутой парень, который походя оборвал земное существование двух ракообразных, стремительно покинул комнату, стоило мне зачитать вслух следующие строки: «…расщепите лобстеров вдоль на две части, стараясь не раскрошить панцирь».

Это оказалось совсем несложно. Хоть раз заковыристая фраза Джулии не обернулась катастрофой. Нож с хрустом рассек панцирь от головы до хвоста. Правда, с внутренностями все оказалось не так просто, как можно было бы подумать. Когда Джулия велела «выбросить песчаные пузыри, что находятся в головах лобстеров, и кишки», я сделала верную догадку. В конце концов, песчаные пузыри нельзя ни с чем перепутать. Но, прочитав строки «протрите коралловую и зеленую субстанцию через мелкое сито», я слегка растерялась. Зеленой субстанции там было сколько угодно — но что это за субстанция и почему Джулия использует такую расплывчатую формулировку? Однако единственное вещество оранжевого цвета находилось там, где, по логике, должны собираться отходы жизнедеятельности лобстера, и я решила не рисковать. Покончив с этим, я по кусочку извлекла из панциря все мясо, раздробила клешни щипчиками для бровей (предварительно очистив их от волосков, разумеется) и извлекла мясо из клешней. Процеженную через сито «зеленую субстанцию» взбила вместе с желтками, сливками, горчицей и кайенским перцем, влила полученную жижу в соус из бульона с обжаренной мукой и довела до кипения. Затем на сливочном масле обжарила мясо лобстера, влила коньяк и уварила. После чего подмешала тушеные грибы и две трети соуса. Полученную смесь я разложила по четырем частям панциря, полила остатками соуса, посыпала пармезаном, положила сверху масло и запекла в духовке.

Лобстеры получились просто объедение.

Через неделю я отследила свою третью жертву дождливым вечером в Чайна-тауне, блуждая среди ньюйоркцев, покупающих сумки со скидкой к Рождеству, и китайцев с зонтиками, которые и сами могли кого угодно прикончить. (У китайцев с зонтиками в Чайна-тауне есть существенное преимущество — малый рост. В дождливый день нужно быть очень внимательным, не то можно и глаза лишиться.) Бедное существо прекратило дергать клешнями почти сразу после того, как продавец завязал его в пластиковый пакет, который опустил в другой, бумажный, пакет, и протянул мне в обмен на шесть долларов. Признаться, в вагоне метро я нервничала: а что, если он начнет дергаться и привлекать к себе внимание? Но он сидел тихо, прикидываясь обычным продуктом.

Дома я решила проверить, как там мой подопечный. Целлофановый пакет облепил его, как вакуумная упаковка, и запотел изнутри. Это было похоже на сцену из телефильма восьмидесятых годов, где неудачливая актриса, приняв много таблеток снотворного, собирается покончить с собой, засунув голову в полиэтиленовый пакет. Я разорвала пакет, чтобы впустить немного воздуха (другими словами, чтобы подводное создание подышало), а потом запихнула лобстера в морозилку. Что хуже — задохнуться, замерзнуть до смерти или свариться заживо? Возможно, от предвкушения вечернего кровопролития мой мозг слегка повредился, потому что философские аспекты убийства лобстеров вдруг показались недоступными для рационального анализа.

Следующий лобстер был казнен тем же способом — сварен заживо в воде с добавлением вермута, сельдерея, моркови и лука. Его розово-красный труп был расчленен аналогичным образом: мясо отделено, а панцирь нафарширован обжаренной плотью, только на этот раз в сливочном соусе с бульоном, в котором варилась жертва. Кажется, я ее слегка переварила.

Когда мы с Эриком наконец сели есть нашего омара-о-аромат, я призналась, что испытываю нездоровое удовлетворение, расчленяя лобстеров.

— У меня как будто есть склонность к этому делу.

Эрик взглянул на меня, видимо, размышляя, куда подевалась та добросердечная милашка, на которой он женился.

— Главное, чтобы к концу своего эксперимента ты не начала резать щенков.

Это охладило мой пыл, и я залегла на дно на некоторое время — до самого Рождества. Я успокаивала себя тем, что это все из-за угрозы забастовки транспортных рабочих — кому понравится топать пешком по мосту Квинсборо с живым лобстером в пакете в компании ста тысяч недовольных жителей пригорода и работников физического труда? Но в реальности дело было совсем не в этом. Ведь следующим рецептом в списке шел омар а-ля американ. И хотя я в принципе согласна с утверждением, что каждому мясоеду стоит хоть раз в жизни взять на себя ответственность и убить животное, которое он собирается съесть, перспектива порубить это существо на мелкие кусочки живьем вызывает у меня гораздо больше внутренних противоречий. Но куда больше меня пугала мысль, высказанная Эриком, — а что, если мне это понравится?

Пока я гостила у родителей, мама делала все, чтобы не допустить меня до готовки, — разве что дверь кухни на цепь не запирала. И хотя ее утверждение, что она делает это, чтобы я окончательно не сошла с ума, не лишено смысла, мне кажется, в действительности она просто не хотела, чтобы ее кормили аспиком или совершали убийства на ее кухне.

— Джули, расслабься хотя бы на недельку, — скрестив руки на груди, умоляла она, заслоняя собой плиту.

— Но я тогда не успею! У меня очень напряженный график! А потом, мои почитатели ждут новостей!

— Твои кто?

— Мам, я должна готовить!

— Джули, ты должна расслабиться, тебе нужна передышка. И подумай хорошенько, зачем тебе это. Твоя чертова Джулия Чайлд никуда не денется!

(Привычка сквернословить у нас семейная.)

Почти неделю я не готовила и не ходила за продуктами. Все это время наши с Эриком родители водили нас по мексиканским ресторанам, устраивали барбекю и кормили жареными пирожками с креветками. Мы ели сырное печенье с рисовыми хлопьями, орехи пекан со специями, красную фасоль с рисом и гамбо — короче, все то, от чего ньюйоркцы воротят нос, но что они понимают, эти ньюйоркцы? Ведь ради этого люди и приезжают в Техас к своим родным. Мы с Эриком спали до двенадцати в моей детской спальне — раньше я и не замечала, что в ней царит такая блаженная тишина и прохлада, на огромной мягкой кровати с модными льняными простынями из четырехсот нитей, между которыми не завалялось ни единой крошки кошачьего наполнителя.

Но через пять дней я почувствовала себя несчастной. За завтраком с тоской косилась на шикарную мамину плиту из нержавейки с шестью конфорками. Руки то и дело сами тянулись к «Искусству французской кухни». Время от времени я пробиралась в родительский кабинет и читала блог. Читатели спрашивали, куда я запропостилась и не бросила ли я свою затею, и каждый комментарий вызывал у меня странную пульсацию в животе, как тогда, когда я думала о своих гормональных проблемах и о том, что, возможно, никогда не смогу родить ребенка. Вдобавок к моему мозгу словно подсоединили передатчик. Я не могла разобрать, что доносится из глубоких недр моего разума, но этот бодрый голос казался очень знакомым. Я начала подозревать, что схожу с ума.

К счастью для меня и моего Проекта, но к несчастью для нью-йоркской популяции лобстеров, на рождественскую вечеринку к моим родителям приехала Изабель со своим мужем Мартином. Изабель была в лиловом вечернем платье пятидесятых годов (мы с ней еще в старших классах вместе ходили по винтажным магазинам, и обе до сих пор этот навык не потеряли). Волосы она убрала в высокую бабетту, а губы накрасила ярко-красной помадой. Мартин нес сумку с подарками и был одет в один из своих обычных неприметных костюмов. Первое, что Изабель сказала, когда вошла в дверь:

— Ах ты негодница. Твои фанаты истосковались. Что сегодня на ужин?

— Ничего, — тоскливо вздохнула я. — По крайней мере, ничего из того, что приготовила я. Мама мне не разрешает.

— Что?!

— Она купила корзину с закусками в магазине деликатесов.

Изабель тряхнула меня за плечи.

— Ну все, Джули. Беру дело в свои руки.

В чем Изабель не откажешь, так это в том, что язык у нее подвешен хорошо: она бы и лед эскимосам продала. Вдобавок она очень настырна. Весь вечер она обрабатывала маму, то подсаживаясь к ней у барной стойки, то подкарауливая в уголке на кухне. От нее было не скрыться.

— Так скажите, Элейн, вы гордитесь Джули и ее затеей? По-моему, она просто богиня на кухне.

— Что?

— Без всяких сомнений. Вы же видели отзывы? Читатели просто обожают Джули! Она для них настоящее вдохновение!

— Ну да… наверное…

По правде говоря, мама даже и не задумывалась о том, что меня кто-то читает. Сама она исправно читала мой блог, но воспринимала его скорее как историю болезни, пытаясь усмотреть в записях признаки надвигающегося безумия.

— Но вас это, конечно, не удивляет, ведь женщины из семьи Фостер всегда были такими — способными на все!

(Фостер — моя девичья фамилия. Среди женщин моего возраста и социально-экономического статуса, которые умудрились выскочить замуж (таких немного), считается, что те, кто берет фамилию мужа, не иначе как природная аномалия.)

— Наверное… Но Изабель, я так за нее переживаю! Она такая упрямая, стоит ей вбить себе в голову какую-нибудь идею, она начинает так надрываться…

— Бросьте, Элейн! У Джули всегда и все прекрасно получалось. Помните группу поддержки?

— Еще бы не помнила! В этом-то все и дело! Она тогда похудела на двадцать фунтов и каждый вечер рыдала перед сном!

— Именно. Целый год она питалась одной жвачкой и кока-колой, и мы все были уверены, что хорошим это не кончится, но все кончилось хорошо, а какие она научилась делать махи! Ей бы пойти в юношескую лигу. Кстати, вы в курсе, что Генри тоже читает блог?

Генри был моим бывшим из школы — одиннадцать лет назад я ушла от него к Эрику, и он все никак не мог меня за это простить. Маме он всегда очень нравился.

— Правда?

— Ага. Он тоже очень гордится Джули.

— Как мило.

— Ваша дочь просто молодчина. Готовит, чтобы искупить наши грехи! (Это была ее излюбленная новая фраза. Она даже хотела нанести ее на футболку.) — Изабель попробовала жареную креветку. — Неплохо. Для готовой магазинной еды неплохо.

Тут вмешался Хитклиф, не дав Изабель разрушить весь эффект от проделанной работы.

— Знаете, мне кажется, вся эта готовка не так уж вредна для психики Джули. Ну, учитывая, что это Джули. Сам видел, как она распотрошила дюжину артишоков и даже не взвизгнула ни разу. Даже странно.

— Но я читала о том, чем она занимается! Она слишком много на себя взвалила!

Хитклиф всегда умел положить конец спору — в этом отношении он просто гений.

— Мам. Ты вылитая бабушка, знаешь? Ты это специально?

И это сработало. В тот самый вечер мама согласилась, с многочисленными вздохами и закатыванием глаз, что если уж без этого совсем никуда, то ладно, пусть я приготовлю что-нибудь на Новый год.

— Спасибо, Изабель.

— Не за что. Это самое малое, что я могу сделать, чтобы твой проект не загнулся. Но погоди, я сейчас тебе такое расскажу. — Она схватила меня за руку и потащила на родительскую террасу. Там было так тепло, а может, просто так казалось моей закаленной нью-йоркскими ветрами коже. Правда, Изабель в своем тюлевом платье дрожала, подталкивая меня к креслу-качалке. Вид у нее был загадочный. Усадив меня, она наклонилась и зашептала: — Помнишь тот сон, который мне приснился, про вибратор? Ну так представь, я была права, сон оказался вещий!

— Ой! Правда?

— Есть один парень… Джуд. Он играет на гитаре в панк-группе из Бата, это в Англии. Мы познакомились на сайте фанатов Ричарда Хелла! Я раньше никогда не слышала их музыку, но потом прочитала тексты к песням, и знаешь, они просто потрясающие! А потом мне приснилась его музыка, как будто я слышала ее наяву! И спорим, все окажется именно так, как во сне?

— Мм… да.

— Он прислал мне свою фотографию и стихи, а одно стихотворение написал специально для меня, и знаешь, оно просто отпадное.

— Ну и?..

— И кажется, я хочу с ним встретиться.

Меня вдруг как будто сквозняк пробрал, и я оглянулась — не притаился ли Мартин в темном углу террасы в своем неприметном костюме, покуривая сигаретку?

— Но… то есть… ты же не собираешься?..

— Нет! Это моя мама так считает, что я должна просто поехать к нему, переспать с ним и тем самым избавиться от наваждения, но это же неправильно, правда?

Глядя на безумный блеск в ее глазах, я с неохотой признала, что план ее матери, вероятно, наиболее разумен в данной ситуации.

— Нет, я хочу с ним познакомиться, и если окажется, что он действительно такой классный, как я думаю, тогда нам с Мартином просто придется поговорить начистоту. А что будет дальше, посмотрим.

— Изабель…

— Эй, Изабель, нам пора, а то папу встретить не успеем. — В дверях возник Мартин, выглядывая из-за косяка. Его взъерошенные волосы торчали, как колючки.

— Да, дорогой, сейчас. — Изабель сжала мою руку и ушла.

Я не знала, что и думать.

Вот так вышло, что в канун Нового года я приготовила телятину по-орловски для одиннадцати двоюродных сестер, братьев, тетушек и дядюшек, которые наверняка подумали, что их и без того тронутая племянница, пожив в Нью-Йорке, окончательно слетела с катушек.

Телятина по-орловски — совершенно абсурдный рецепт. Нужно запечь телятину с овощами и грудинкой. Сохранить выделенный сок. Мы сделали это накануне и оставили мясо на ночь на столе — по-моему, мы с ним слегка переусердствовали, как это часто бывает, когда я готовлю мясо по рецептам Джулии. Жалко, конечно, потому что фунт телятины стоит ни много ни мало, а пятнадцать девяносто девять. Потом ночью несколько раз просыпаешься в холодном поту, представляя ужасную картину — ваш золотистый ретривер добрался до жаркого за восемьдесят баксов. Благодаря этому стрессу удается сбросить часть того катастрофического количества калорий, которые предстоит поглотить с этим блюдом.

В день подачи нужно сделать субис — для этого рис слегка отваривают, а потом на медленном огне тушат со сливочным маслом и большим количеством нарезанного лука в течение примерно сорока пяти минут. При этом лук выделяет сок, и в этой жидкости готовится рис — это просто удивительно и похоже на химический эксперимент. Затем нужно приготовить дюксель — это не что иное, как мелко нарезанные грибы, обжаренные с луком-шалотом на сливочном масле.

Из выделившегося при запекании телятины сока и молока готовится соус велюте на основе обжаренной муки. Затем велюте подмешивают в субис, процеживают субис через сито или измельчают в комбайне, добавляют дюксель и прогревают полученную смесь, слегка разбавив ее сливками. Как ни странно, это занимает все утро. В результате образуется огромная куча грязной посуды, которую моя мама терпеливо перемывает. Впрочем, так и должно быть, ведь на Рождество все мы мучаемся угрызениями совести.

Я нарезала телятину так тонко, как только могла, а потом снова слепила эти куски вместе, промазав каждый грибной начинкой. Подмешав немного сыра в теплый соус, я полила им телятину, которая стала похожа на маленькую мокрую бежевую табуретку. В довершение я посыпала ее сыром и полила растопленным сливочным маслом. Моя мама родом из Техаса, и жиром ее не напугаешь, но даже она пришла в ужас, подсчитав, сколько я набухала масла. Перед самой подачей на стол мы отправили жаркое в духовку на полчаса, чтобы оно прогрелось.

Если накормить такой телятиной скаковую лошадь, та тут же отбросит копыта от заворота кишок. Ну и хорошо. Какая разница, что мясо пережарено, если и без мяса там столько всякого дерьма? Жаркое довольно странно сочеталось с тушеными кабачками с сыром, консервированными чили, кукурузным соусом, индейкой и ореховым пирогом, но, в самом деле, какая разница?

Второго января мы улетели в Нью-Йорк. В то утро перед отъездом я сидела за кухонным столом, пила кофе и предавалась легкой тоске, которую всегда приносит первое новогоднее утро. Вошел Хитклиф, потирая глаза; его рыжие волосы растрепались после сна. Вообще-то, Хитклиф не любит рано вставать, и я не думала, что увижу его перед отъездом.

— Привет.

— Привет. Что-то ты рано.

— Мама сказала, что до вашего отъезда надо всем вместе собраться на завтрак.

— А…

Он взгромоздился на стул, взял газету и сонно уставился на первую страницу. Потом я, должно быть, вздохнула, потому что он поднял глаза и с сонной улыбкой произнес:

— Что такое, сестренка?

— Не знаю. Надо возвращаться домой.

— Да брось ты. Все будет хорошо. Будешь опять готовить.

— Мне придется убить лобстера. Живьем порубить его на мелкие кусочки. Не знаю, смогу ли я…

— Джули, я своими глазами видел, как ты шарахнула о стол мышь, да так, что у той мозги вылетели, а потом ты скормила ее своему питону.

— Это ты во всем виноват.

— Ты вполне способна убить какое-то там членистоногое. Соберись, сестренка.

Прилетая в Нью-Йорк после Остина, ты словно оказываешься в пневматической трубе, в безвоздушном замкнутом пространстве, откуда нет выхода. И сколько бы Эрик ни твердил, как здорово, что мы снова увидим своих, кошек, я все равно пребывала в унынии. Ведь меня ожидал омар а-ля американ.

Я и вправду не понимала, зачем это делаю. Мне вовсе не хотелось убивать лобстеров. И даже готовить их не хотелось. Пусть мои читатели будут разочарованы — переживут. Я часто разочаровываю людей и к этому уже привыкла. Как вообще случилось, что мое самомнение раздулось до столь абсурдных размеров, что я возомнила, будто моя писанина о Джулии Чайлд и о французской кухне кому-то нужна? Брось, Джули. Ты всего лишь жалкая секретарша, которая жарит все подряд на сливочном масле, только и всего.

Но я не могла все бросить. Я не могла все бросить, потому что если бы я перестала готовить, то не смогла бы больше называться автором проекта «Джули/Джулия». Тогда бы у меня остались только моя работа, муж и коты. Я бы осталась тем, чем была раньше. Без Проекта я бы так и осталась секретаршей без перспектив, с пристрастием к сигаретам с ментолом, медленно деградирующей на пути к седине в волосах. Я никогда не смогла бы оправдать имя, с которым родилась, имя, которое носила и Джулия.

Забавно, но если бы я не была секретаршей, то мне не довелось бы познакомиться, пусть и по телефону, с одной удивительной женщиной:

— Здравствуйте! У меня свое дело в центре города, и я хотела узнать, могу ли претендовать на деловую субсидию.

— Посмотрим, чем можно помочь. По какому адресу вы находитесь? — Вообще-то, субсидии — это не по моей части, но обычно, когда перенаправляешь людей в другой отдел, их потом целых полчаса посылают туда-обратно, и в результате они снова оказываются у меня на линии, так и не добившись никакого толка, только на этот раз нервные и обозленные. Поэтому в неофициальные обязанности секретарей входит отвечать на все звонки, даже если они понятия не имеют, о чем речь.

— Мы находимся в зоне порта, и многие наши клиенты раньше работали в Центре международной торговли…

— Порт относится к зоне один — вам полагается полная субсидия. Вам нужно позвонить…

— Можно начистоту? — У женщины на том конце линии был низкий голос с хрипотцой, как будто она только что перестала смеяться. Признаться, она меня заинтриговала: работая в правительственном агентстве, не часто услышишь слова «можно начистоту».

— Мм… да, конечно.

— Я хозяйка садомазо-клуба. Это единственный садомазо-клуб в Нижнем Манхэттене. У нас есть одобрение полицейского департамента Нью-Йорка.

— Полицейский департамент дает добро на такие дела?!

— Ну, шеф полиции сказал своим ребятам: «Если уж идти в садомазо-клуб, то только в этот».

Я сидела разинув рот, а хозяйка тем временем призналась, что дело даже не в том, что ей нужны субсидии, — дела идут прекрасно, но просто ей захотелось расширить бизнес, и бухгалтер посоветовал позвонить нам…

— Это просто супер! — наконец отреагировала я, и голос мой прозвучал отнюдь не так невозмутимо и отстраненно, как я рассчитывала.

— Да!

Полагаю, позвонив в государственную компанию с ходатайством о субсидии, она меньше всего ожидала услышать восторженное «супер». Да и сколько нужно иметь смелости, чтобы позвонить сюда; что, если бы вместо меня она наткнулась на шизанутую Натали, которая носит браслет «Что бы сделал Иисус»? Хотя, пожалуй, те, кто из робкого десятка, садомазо-клубы в Нижнем Манхэттене не открывают.

Несколько минут мы обсуждали причуды полиморфных извращенцев, и в конце концов она вспомнила случай — наверное, рассказывает об этом на всех вечеринках — о клиенте, который раз в неделю приходит в клуб, приносит три пары деревянных башмаков и видеозапись шоу «Риверданс».

— Он, полуголый, лежит на полу, а мы танцуем вокруг него ирландские танцы. Я не знаю ни одного па, и вообще я толстая негритянка. Выглядит это конченым идиотизмом. Но что я могу сказать — это моя жизнь. — Она громко рассмеялась, и я почувствовала укол зависти. Нет, я вовсе не мечтаю отплясывать голышом перед финансовыми аналитиками, но и представить, что значит любить свою работу, тоже не могу. Такого в моей жизни никогда не было.

В мою кабинку заглянул Нейт — иногда он ко мне заходит. Я как раз повесила трубку.

— Только посмотрите на мисс Розовые Щечки! Тайный поклонник?

— Что? — Я дотронулась до лица — щеки и правда горели. — Да нет, ничего такого. Как дела?

— Хотел поздравить тебя с выходом статьи.

— Какой статьи?

— Ты разве не видела? В «Христианском альманахе». Кимми наткнулась на нее с утра, когда искала книжку. — Он протянул мне ксерокопию страницы. Мамочки! А я и думать забыла о том репортере, который приходил к нам на мясо по-бургундски.

— Похоже, эта твоя затея с готовкой удалась. — Нейт улыбался во весь рот. Упоминания в прессе всегда действовали на него как наркотик. — Только вот что. Необязательно говорить, где ты работаешь, понятно? Это же к теме отношения не имеет.

— Хм… Ну да, наверное. Извини.

— Нет проблем. Просто заметка на будущее. — Он подмигнул и направился к выходу. — О, кстати. Я заходил на твою страничку. Очень смешно.

— О! Ну… спасибо.

Признаться, приход Нейта заставил меня занервничать.

Моей последней жертвой стал еще один обитатель Чайна-тауна. Он оказался резвее своих предшественников и в метро всю дорогу размахивал клешнями в пакете. Ну и ладно; вонзить нож в спину мертвого лобстера любой дурак сможет.

Вернувшись домой, я ненадолго запихнула его в морозильник, чтобы занемел чуть-чуть и все прошло для него легче, но что лукавить — безболезненной вивисекции не бывает. Через полчаса Эрик умчался в комнату и включил телик на полную громкость, а я достала лобстера из морозилки и разложила его на разделочной доске.

Джулия Чайлд пишет: «Разрежьте лобстера вдоль на две части. Извлеките желудочные мешочки (в головной части) и внутренности. Коралловую и зеленую субстанцию отложите. Удалите клешни и раздробите их. Отделите хвост от туловища».

— Послушать Джулию, так это легче легкого!

Бедняга лежал на столе, вяло шевеля клешнями и усиками, а я стояла над ним, нацелив свой самый большой нож на место соединения туловища и хвоста. Я сделала глубокий вдох, потом выдох.

Это как пристрелить старого умирающего пса — надо набраться мужества ради его же блага!

— И много старых псов ты пристрелила за свою недолгую жизнь?

Давай же!

— Ладно, ладно. Хорошо. На раз… два… три!

Я вонзила нож в то место панциря, где, по словам Джулии, находился спинной мозг.

Лобстер задергался.

— Кажется, это не такая уж безболезненная смерть, Джулия!

Разрежь лобстера надвое. Быстро. Начни с головы.

— Прости меня, прости меня, прости меня, — пролепетала я и кончиком ножа нанесла животному удар между глаз.

О Боже! Боже, что я натворила!

Прозрачная кровь стекала по краю разделочной доски и капала на пол. Лобстер по-прежнему отчаянно извивался, несмотря на разрубленную надвое голову. Лезвие застревало в грудных мышцах, и рукоятка ножа дрожала в моей руке. Я выскочила из кухни, решив сделать небольшую передышку. Вернувшись на кухню, я обнаружила, что убийство ракообразных с буддийским спокойствием стало входить в мою привычку, — при виде извивающегося лобстера, пришпиленного огромным ножом к разделочной доске, я не пришла в ужас, я тихо захихикала. Зрелище показалось мне забавным.

Смех сквозь тошноту — моя излюбленная эмоция, и, когда я преодолела этот момент, стало легче. Вскоре лобстер был разрублен на четыре части, клешни отделены от тела. Я вынула кишки и «зеленую субстанцию», которая больше походила на какой-то внутренний орган. Все это время куски лобстера продолжали дергаться; они дергались даже после того, как я опустила их в кипящее масло.

Свою последнюю жертву я потушила с морковью, репчатым луком, луковичками-шалотами и чесноком, облила коньяком, подожгла и запекла в духовке с вермутом, помидорами, петрушкой и эстрагоном, а затем подала на подушке из риса. Рис я выложила на тарелку колечком, как и советовала Джулия. Ради этой женщины я пошла на жестокое убийство, так почему бы не сделать еще и колечко из риса? Положив кусочки лобстера горкой в центре кольца, я полила это сооружение соусом.

— Кушать подано.

Преодолев первоначальный ужас при виде расчлененного лобстера, Эрик набросился на еду.

— Думаю, съесть убитое собственноручно животное ничем не хуже, чем съесть то же животное, убитое на бойне… Наверное, даже лучше.

— Точно. — Я проглотила кусочек лобстера с рисом. Было вкусно. — Если углубляться в моральные аспекты убийства животных, с каждым разом будешь все сильнее и сильнее ненавидеть себя.

— Это если ты не веган.

— Точно. Веганам это не грозит. Читал, как убивают цыплят? Подвешивают вверх тормашками на конвейере со связанными лапками и…

— Джули, я ем.

— А свиней? А свиньи, между прочим, очень умные.

— Но… — Эрик задумчиво тыкал вилкой в воздух. — Разве степень умственного развития живых существ влияет на их право и желание жить? — Эрик уже прикончил первую порцию омара а-ля американ и тянулся за второй.

— Джордж Буш сказал бы «нет».

— Значит, вопрос в том, веган ли Джордж Буш?

— Нет, вопрос в том, не превращаюсь ли я в Джорджа Буша. Господи, только не это!

— По-моему, мы запутались. Давай просто есть.

— Ой, чуть не забыла рассказать о безумном звонке сегодня на работе!

Иногда мой муж меня раздражает, иногда и вовсе выводит из себя. Но есть ситуации, когда я особенно рада, что замужем. Это когда требуется стрескать какого-нибудь лобстера или когда рассказываешь такую вот духоподъемную историю о толстой негритянке, управляющей садомазо-клубом.

— Просто невероятно.

— Сама знаю! — Я поняла, что никто другой не смог бы разделить ту радость, которую мне доставила эта история.

— Чего только не бывает на свете — стоит задуматься, и открываются такие возможности!

Под «возможностями» он имел в виду не голых теток, танцующих ирландские танцы, ну или, по крайней мере, не только их. Он имел в виду, что порой узнаешь такое, что и придумать невозможно.

В тот вечер я дала себе новогоднее обещание (лучше поздно, чем никогда) — преодолеть себя, свое дурацкое «я». Раз уж я решила отправиться за Джулией в кроличью нору, надо постараться сделать это с удовольствием, несмотря на усталость и на убийство членистоногих. Потому что в эту кроличью нору проникнуть дано не каждому. И, если подумать, мне чертовски повезло.

 

~~~

Январь 1946 года

Округ Бакс, Пенсильвания

Читая письмо мисс Бартлман с очередным предсказанием, Пол подавился вином и закашлялся, без особого сожаления подумав о том, что, возможно, действительно дурно влияет на малышку Джулию. Он не знал, стоит ли говорить ей об этом предсказании, зная, что она в него влюблена, а Бартлман сомневалась, что у них есть будущее. И Полу не хотелось причинить ей боль. Но он плохо ее знал. Джули не станет расстраиваться из-за очередного поклонника, пары астрологических прогнозов и многозначительных фраз.

Зашла Фредди, жена Чарли.

— Пол! Ужин готов!

— Сейчас спущусь! Только письмо дочитаю.

Иногда Пол задумывался о том, не водит ли бедную девушку за нос — он все еще воспринимал ее как девчонку. Простую, очаровательную, восторженную девчонку. Раньше Пол никогда не позволял себе вступать в отношения с такими незрелыми, такими неуверенными в себе женщинами. И все же, уезжая из Китая, он и предположить не мог, что будет скучать по ней так сильно.

В своем письме Джули напрямую приглашала его навестить ее в Пасадене. И в тот вечер после ужина — аппетитного жаркого из баранины — он сел и написал ей ответ, в котором сообщил, что приедет. Он еще не знал, что уже в тот момент решил жениться на ней, но это было так.

 

ДЕНЬ 198, РЕЦЕПТ 268

Проверка отношений

Позвольте заметить, что я прекрасно понимаю, что ванна у меня дома неполноценная, но рассчитывать на сочувствие со стороны таких же, как я, небогатых ньюйоркцев мне не приходится. (Моя мать и вовсе считает эту ванну сидячей, но попробуйте пожаловаться на это малоимущим обозленным квартиросъемщикам, и вас просто линчуют.)

Справедливости ради скажу, что мерзкая черная жижа, что начала сочиться из стока в нашей полуванне как-то в понедельник в феврале, была всего лишь логическим завершением совершенно омерзительного дня. Все началось с остатков шарлотки малакофф-о-шоколат, которую я приготовила в выходные. Я даже сама испекла для нее печенье «дамские пальчики», потому что Джулия предостерегала: покупные «дамские пальчики» «опошляют этот изысканный десерт». Опошляют, представляете? Порой Джулия превращается просто в психологического манипулятора. И вот я испекла печенье сама — это было настоящее испытание, затем пропитала его ликером «Гран Марнье» и выложила «пальчиками» форму для шарлотки. (Разве можно было год назад предположить, что у меня появится специальная форма для шарлотки?) Но печеньица обмякли и скрючились, как унылые девицы в танце с неинтересными кавалерами. Готовый десерт походил на торт из «Баскин Роббинс», продающийся со скидкой из-за потери товарного вида. Но хотя его и «опошлили» кривые «дамские пальчики» (да я и сама что хочешь опошлю), в целом он получился очень даже ничего — шоколадный, сладкий и жирный. Рано утром этого крайне неудачного дня я завернула остатки шарлотки в вощеную бумагу, уложила в керамическую форму для суфле и поставила форму в большой пакет из магазина Н&М. Едва я закончила упаковку, как по радио объявили, что наша линия метро закрыта из-за повреждения рельсов. А в девять у нас совещание.

Легко догадаться, чем все закончилось. На Корт-ландт-стрит, прямо напротив нашего офиса, пакет порвался, и шарлотка вывалилась на тротуар, керамическая форма, естественно, разбилась. При этом, разумеется, шел ледяной дождь, от которого на овчинном воротнике моего пальто свалялись ледяные шарики. Я подобрала завернутую в бумагу шарлотку и осколки керамической формы для суфле и примчалась в офис. Там первым делом я направилась на кухню для персонала и щедрой рукой вывалила на стол остатки шарлотки, прилепив сверху записку «Угощайтесь!». Потом мне пришлось обойти всех шестерых демократов нашего офиса и предупредить, чтобы не ели пирог, потому что внутрь могли попасть керамические осколки и антифриз с тротуара. Потом была еще работа, что само по себе плохо. Когда я устраивалась на это место, мне пришлось подписать обязательство о неразглашении деятельности агентства, поэтому вдаваться в подробности не буду, но, полагаю, все и без того в курсе, что бюрократы — форменные идиоты. Ни для кого не секрет и то, что весьма досадно бегать взад-вперед к общему принтеру, чтобы распечатать карточки для очередного чинодрала, который в последнюю минуту решил вступить в мемориальный комитет, поскольку прошел слух, что там будут люди губернатора. Еще хуже, если одновременно приходится объяснять усердному, но не знающему ни слова по-английски разносчику из ресторана, куда поставить сэндвичи, блюдо с печеньем и кофе.

Потом выяснилось, что в турецкой лавке рядом с работой закончились мидии, без которых совершенно невозможно приготовить муле а-ля провансаль. Если Богу угодно, чтобы я рыскала по Чайна-тауну в феврале, отчего бы, помимо гормональных нарушений, не наградить меня толстой, непроницаемой шкурой, скажем как у тюленя? Но вместо этого он дал мне усики и валики жира, торчащие в самых неподходящих местах. Да и кому захочется этих мидий (которых я вообще не люблю), когда в квартире тридцать градусов ниже нуля? Когда я наконец добралась до дома, так и не раздобыв мидий, то застала Эрика за просмотром новостей — и это вместо мытья посуды, которая уже вываливалась из раковины на пол.

— Я не виноват, — обиженно заявил он, опередив мои вздохи и топанье ногами. — Раковина засорилась. Надо сходить и купить «жидкий сантехник».

Я скинула свои ужасные туфли и скрылась в «полуванной».

Звук, который я издала, выскочив оттуда, трудно воспроизвести на письме, но я все же попробую:

— Аааакаквчрррртттт! Фууукакввгадссссссфууу. Фу. Фууууу!

Мерзкое черное дерьмо оказалось вовсе не дерьмом. В маслянистой жиже плавали зернышки риса, клочки петрушки и еще неизвестно что.

«Буравчик» — идеальный, изысканно-буржуазный и совсем не девчачий коктейль, даже если подается в охлажденном бокале для мартини и переливается жемчужными отблесками шартреза. Сам Филип Марлоу пил «буравчики». Оригинальный рецепт включает джин и сок лайма в соотношении один к одному.

Так готовили этот коктейль, когда джин еще гнали в чугунных ваннах. В наше время бармены обычно смешивают «буравчики» в соотношении четыре к одному, и, по мнению семьи Пауэлл, тут явный перебор с лаймовым соком. Поэтому начинающим лучше вообще с барменами не связываться. Приготовьте коктейль дома, плеснув самую малость хорошо охлажденного лаймового сока. Мы с Эриком вместо джина добавляем в «буравчики» водку — многие сочтут это святотатством, но нам в самый раз. Коктейль, который Эрик смешал для меня, когда я наконец прекратила свои завывания, был лучшим «буравчиком» в мире, способным заставить любую жену забыть о том, что ее муж смотрит новости, не вымыв посуду. И если смех Дейзи Бьюкенен похож на шелест долларовых купюр, то «буравчик», если его правильно приготовить, имеет цвет этих самых купюр. Это лучшее лекарство для тех, кто чувствует себя опустошенным в финансовом и душевном смысле.

Как, например, в те минуты, когда в полуванной сочится мерзкое черное дерьмо.

Мы с Эриком были не готовы (а после пары «буравчиков» и не в состоянии) решать проблемы с сантехникой тем вечером. Рано утром Эрик сбегал в магазин, а заодно из соседнего кафе принес завтрак. Все утро мы разгребали грязную посуду, заливали в раковину «жидкого сантехника» и уговаривали трубы принять обратно их содержимое, где бы это «обратно» ни находилось. Вечером я села к компьютеру, описала свою сантехническую ситуацию, а заодно извинилась за то, что вчера ничего не приготовила. Пока меня не было, Изабель веселила народ, написав самый забавный комментарий о Джулии Чайлд, который мне только доводилось читать:

О боже, Джулия Чайлд действительно самый удивительный человек на свете! Только что включила телевизор, а там как раз показывали ее шоу. Она сидела, подперев подбородок, и выглядела эдакой доброй богиней домашнего очага. Обратившись к женщине, которая готовила вместе с ней (я ее не узнала), она заявила: «Сто лет не пила кобблер [35] !» Они приготовили очень вкусное на вид имбирное печенье — так вот, я и подумала, а может, Джулия имбирного печенья тоже сто лет не ела?

«Она сидела, подперев подбородок, и выглядела доброй богиней домашнего очага». Даже если я доживу до девяносто одного года, мне в жизни не придумать более точного описания. А ведь Изабель, между прочим, совершенно не интересуется Джулией Чайлд. Эту заметку она наваяла, потому что знала, как я люблю Джулию Чайлд. Меня охватил внезапный приступ слезливой признательности. Лично я не способна написать ничего подобного даже про Ричарда Хелла. Мне это не под силу, я знаю.

В тот вечер после ужина, состоявшего из супрем де воляй о шампиньон и фон д’артишот, а-ля крем [36]Куриное филе с шампиньонами и донышки артишоков со сливочным соусом (фр.).
  — со сливками, как следует из названия, но вовсе не сложного в приготовлении, — я во всех подробностях дописала рассказ о наших гастрономических опытах и сантехнических невзгодах. После чего открыла «Искусство французской кухни», чтобы выбрать блюда на завтра. И сделала удивительное открытие.

— Эрик, подойди сюда, ты только посмотри!

Эрик заглянул в книгу.

— Ну, мидии. И что из этого?

— Ты внимательнее смотри.

— Мидии, глава… о! Ты закончила пятую главу? Закончила рыбу?

Я улыбнулась.

— Мидии — последняя глава в этом разделе! — восторженно рассмеялась я.

Позади — супы, яйца, птица, а теперь вот и рыба. И пусть это были самые короткие и несложные блюда, но все же нельзя отрицать — я продвигалась вперед! Я действительно осваивала «Искусство французской кухни». Я осваивала искусство французской кухни!

— Теперь осталось добыть мидий!

На следующий вечер мы с Эриком очищали мидии от раковин после того, как я отварила их в вермуте с добавлением карри, тимьяна, семян фенхеля и чеснока. На кухне пахло божественно, мидии были пухленькие и розовые. На следующее утро мне предстояло сообщить своим почитателям, что я отработала целых двести шестьдесят восемь рецептов — вот как далеко продвинулась Джули Пауэлл в выполнении своей безумной миссии!

— Вот доделаю всю книгу, а потом… потом операция по уменьшению желудка, пара месяцев в психушке, и дело с концом! — прощебетала я Эрику.

В тот момент я ощутила такую сильную любовь к нему, что не смогла даже вынуть устрицу из раковины и даже открыть эту раковину. Сливочный соус к устрицам начал необъяснимым образом расслаиваться, а я нервно порхала над кастрюлей, робко добавляя то холодной воды, то масла, которое тут же всплывало, и все это время Эрик стоял рядом. Я чувствовала себя, как Том Круз, зависающий над полом с капелькой пота на лбу. Как Харрисон Форд в своей старой фетровой шляпе, взвешивающий на ладони мешочек с песком. И Эрик меня понимал. Он действительно стал моим напарником. Я взбивала взбунтовавшийся соус, когда до меня вдруг дошло, что мой муж не просто терпел все это безумие, в которое я ввязалась, он не просто поддерживал меня. Этот Проект стал и его проектом. Эрик не был кулинаром, он, как и Изабель, интересовался Джулией Чайлд только из-за меня. И все же он стал неотъемлемой частью всего этого. Без него проекта «Джули/Джулия» просто не существовало бы, а его жизнь протекала бы совсем по-другому. Я вдруг почувствовала себя по-настоящему замужем и по-настоящему счастливой.

Я пребывала в таком хорошем настроении, что испортить его не способен был даже риз аль индьен. Чтобы сделать риз аль индьен, нужно засыпать полтора стакана риса в восемь литров кипящей воды, что в наш век экологического кризиса представляется делом почти аморальным, если вам, конечно, не все равно. Я тот еще защитник природы, но даже мне стало не по себе, когда я наполняла кастрюлю. Рис варится десять минут, после чего нужно проверить его готовность, «раскусив несколько рисинок». Джулия пишет, что, «когда рисинки становятся нежными, а серединка не совсем твердая, при этом рис все же не до конца готов, самое время откинуть его на дуршлаг». Если представить, что Джулия Чайлд вылавливает рисинки из гигантской кастрюли и тихонько разгрызает, разглядывая сердцевину, это могло бы показаться забавным, но, поскольку я делала то же самое, мне было не до веселья. Откинув рис на дуршлаг, промываем его горячей водой, заворачиваем в марлю и еще полчаса доводим до готовности на пару.

Вообще говоря, рис по-индийски — это, пожалуй, единственный рецепт в «Искусстве французской кухни», который Джулия словно нарочно доводит до крайней степени идиотизма. Усмирять взбесившийся сливочный соус тоже непросто, но это ничто по сравнению с тем раздражением, которое возникает от осознания бессмысленности собственных действий при приготовлении риз аль индьен. Готова поспорить, что никому не удастся приготовить это блюдо, не обругав раскрытую книгу, представляя на ее месте физиономию автора: «Имей совесть, женщина, это же всего-навсего долбаный РИС, так-его-растак!» Став свидетелем моих выпадов, Эрик переименовал риз аль индьен в «стервозный рис» — не только оттого, что его так сложно делать, но и оттого, что любой, кто попросит вас приготовить рис по этому рецепту, в душе наверняка очень и очень злой человек.

Но, как ни странно, в тот вечер нам удалось поужинать раньше девяти — такого не было уже давно. Эрик перемыл всю посуду, я смешала нам по «буравчику». Я по-прежнему лучилась от того, что закончила рыбную главу, а мидии оказались совсем легким блюдом — в кои-то веки у меня не возникло ощущения, что на ужин я проглотила кирпич. Я потягивала коктейль. По телевизору показывали реалити-шоу. В комнате повисла многозначительная тишина: мы с мужем пытались припомнить, чем занимаются люди в свободное от готовки время.

Отставив нетронутый коктейль на кофейный столик, Эрик поднялся и заявил:

— А пойду-ка я побреюсь.

Бриться Эрик ненавидит. Ему до сих пор кажется, что он не научился правильно бриться, и это серьезно уязвляет его мужское самолюбие. Когда я приезжала к нему в колледж, то по воскресеньям все мое лицо становилось красным и горело от соприкосновения с его колючими усами. Закончив колледж, он собрался с духом и подошел к решению проблемы бритья всерьез. Но все равно оно так и осталось для него испытанием, может быть, потому, что превратилось в семейную шутку, которую понимаем только мы. Это когда, например, Эрик говорит: «Смотри, дорогая, я специально для тебя побрился» — и при этом многозначительно поигрывает бровями.

Но на этот раз ему не довелось выйти из ванной, поглаживая чисто выбритый подбородок с хитрой улыбкой на лице. Вместо этого я услышала «о черт!».

Я давно научилась понимать, что означает то или иное ругательство моего мужа, и, услышав это «о черт!», сразу вскочила с дивана и понеслась в ванную. Эрик стоял в луже, а из трубы за унитазом хлестала вода.

— О черт!

— Вот и я сказал то же самое.

Я притащила из чулана ведро, но оно под унитаз не помещалось, и мне пришлось пожертвовать своей самой большой миской, которую мы и подставили под унитазный фонтан. Мы оба промокли до нитки, вода была повсюду. Когда мы наконец вытерли лужу, миска под унитазом наполнилась, и мне пришлось принести в жертву еще одну миску и по мере заполнения менять их местами.

— Как перекрыть воду? — перекрывая шум воды, спросил Эрик.

— Ты меня спрашиваешь? Я-то думала, что мужья как раз для этого и нужны!

Мы покрутили все краны, которые можно было покрутить, но это ни к чему не привело, и пришлось спускаться в подвал, где раньше я никогда не была. Вообще-то, подвал — это громко сказано. Помните финальную сцену в фильме «Ведьма из Блэр»? Очень похоже, только, если помните, в том доме было пусто, а кости, обнаруженные детьми в темном подвале, нам так и не показали. И хотя теперь мне всю жизнь будет сниться в кошмарах, как я спускаюсь по лестнице в кромешной темноте, все это оказалось напрасным: мы так и не нашли, где перекрывается вода.

Поэтому вместо того, чтобы нежиться в постели со свежевыбритым супругом, я дежурила, сидя на полу, и меняла миски каждые семь с половиной минут (я специально засекла время, а чем еще заняться человеку в четыре утра в ожидании, когда очередная миска наполнится водой из протекающего унитаза?). Эрик не спал до половины четвертого, пока не проснулась я и не заставила его лечь в кровать. В промежутках я умудрилась приготовить муслин-о-шоколат, который, хоть и требует застывания, получился просто великолепно. (И слава богу — очередной катастрофы я бы не перенесла.) Я охладила мусс и подала его вечером в кофейных чашечках, разрисованных рафаэлевскими херувимчиками, которые мы купили по дешевке в сувенирном магазине напротив Сикстинской капеллы в медовый месяц после долгой-долгой прогулки. В медовый месяц мы каждый день пили из этих чашечек вино. Шоколадный мусс в тот вечер напомнил нам о том, что жизнь иногда бывает прекрасной, а вспомнить об этом в такой день не мешало.

Все закончилось хорошо, и я не стану винить трубы, из которых хлещет библейский потоп, в том, что той зимой между нами пробежал холодок. Нет, в этом виноваты лишь трубы, которые замерзли на целых четыре дня.

…хочу сделать свою линию дизайнерской мебели для секса. Кресла и диваны с эргономичными регулируемыми подставками для занятий сексом, которые еще и выглядят ОЧЕНЬ СТИЛЬНО. Я тут набросала пару эскизов, отсканирую и пришлю тебе. Может, твоя мама подскажет, как организовать производство? Я даже название придумала: Штуппенхаус!

Чем хорошо иметь подругу еще больше чокнутую, чем ты сама? Смотришь на нее и укрепляешься во мнении, что для тебя еще не все потеряно. Ну разве можно сомневаться в том, что осваивать все подряд рецепты из «Искусства французской кухни» — вполне здравая затея, когда Изабель составляет бизнес-план по производству мебели для секса в стиле пятидесятых, да и еще зовет в консультанты мою маму?

С Изабель мы знакомы с первого класса. Вместе мы придумывали танцы под Синди Лаулер, и именно Изабель просветила меня насчет того, о чем действительно поется в песенке «She Bop». Когда я поделилась с друзьями и родными своими планами по поводу Проекта, лишь двое не произнесли фразу «и зачем тебе это надо» в различных ее вариациях — мой муж и Изабель. Подруга из нее что надо.

Из меня же, напротив, подруга никудышная. Изабель всегда старалась поддерживать связь, хотя мы и разъехались по разным городам после окончания школы. Ни разу она не забыла про мой день рождения, покупала мне подарки на Рождество, предлагала постричь меня бесплатно. Одобряла всех моих бойфрендов и внимательно выслушивала мою бесконечную болтовню о них. Я же, оказываясь в местах, где она жила, нередко забывала даже позвонить ей. День ее рождения не вспомню даже под страхом смерти, а на Рождество дарила ей всякую ерунду, купленную мимоходом на кассе в «Барнс энд Ноубл». Ни с одним из ее парней я так толком и не познакомилась, и мне не раз хотелось встряхнуть ее за плечи и закричать: «Ради всего святого, Изабель, заткнись хоть на минутку!»

Но несмотря на то, что подруга я плохая, Изабель я очень люблю. Поэтому в свое время и обрадовалась, когда на горизонте возник Мартин. Он показался мне молчаливым и немного странным — Изабель говорила, что он фотограф и художник, но я его работ никогда не видела. Мартин слегка сутулился, как часто бывает у высоких худощавых мужчин, если они вдобавок застенчивы. Но в те редкие моменты, когда он улыбался, улыбка его была открытой и добродушной. И без слов было ясно, что он понимает Изабель и все, что кроется за всеми ее визгами и одержимостью всем необычным, а понять это не так-то просто, и это еще мягко сказано. Но он понял все с первого взгляда.

Свадебная церемония состоялась на лужайке перед домом ее богатого дядюшки. Роскошные цветы, два сочных и очень вкусных торта с умопомрачительным количеством ярусов — для жениха и невесты. Торты испекла ее подруга Урсула. На Изабель было бархатное декольтированное платье цвета бургундского вина, оттеняющее ее белоснежную кожу. Прическу она, как всегда, сделала сама, и на этот раз решила не усложнять и обошлась без тугих кудрей и бабетты. На Мартине была какая-то странная бархатная спортивная куртка из секонд-хенда под цвет платья Изабель. Он был такой худой — одни локти да колени — и походил на лучезарное огородное пугало. Подруга Изабель Минди произнесла речь, в которой сравнила брак со строевым войском, а я прочла стихотворение Филипа Левина, посвященное куннилингусу. Все это было очень даже в духе Изабель.

Полагаю, вы уже поняли, что я не поборник святости семейных уз; я считаю, каждый сам за себя. Но бывают и исключения. Потому что порой, когда наблюдаешь, как твой родной человек влюбляется, особенно если человек этот склонен к депрессиям, у него сложный характер или еще по какой-то причине он не в ладах с этим миром, у тебя возникает чувство облегчения, словно можно наконец сбросить груз, который все это время лежал на твоих плечах. Вот что я чувствовала, когда Изабель выходила за Мартина, — что «наконец-то она пристроена». Два человека, которые могли и вовсе не встретиться, нашли друг друга. Это был такой драгоценный и хрупкий союз.

И вот три года спустя Изабель просто спустила все это в унитаз.

Вчера мы с Джудом впервые болтали по телефону. Меня вообще-то не заводит британский акцент; обычно он меня даже раздражает, но когда Джуд заговорил, это было просто идеально!

Приходилось ли вам спокойно наблюдать, как ваша подруга совершает самую ужасную ошибку, какую только можно представить? И все это время оглядывается на вас, улыбаясь, такая счастливая, такая уверенная в своей правоте, а вы смотрите, как она вот-вот шагнет в никуда, в пустоту, и ничего не можете поделать, чтобы удержать ее от падения в пропасть. Вы не можете сказать: «Изабель, побойся Бога, не бросай Мартина, который тебя любит, ради какого-то панк-гитариста из Англии, с которым познакомилась по Интернету!»

Кстати, спасибо за «стервозный рис». Ты должна была его приготовить — ради всех нас, которым теперь никогда это не придет в голову. Надеюсь, вы починили водопровод и позвонили домовладельцу. Кстати, ты в курсе, что твоя мама читает твой блог? Если не позвонишь домовладельцу, она тебя убьет.

Но сказать так я не могу, потому что Изабель — одна из немногих, кто в свое время, когда я задумывала свой проект, не обозвал меня сумасшедшей. Она поверила в меня, а теперь нуждается в том, чтобы я поверила в нее. Но что мне ей сказать? И как остановить ее без риска потерять?

В последующие несколько недель я еще не раз готовила «стервозный рис». Никакой необходимости в этом не было — ведь однажды я это уже сделала, в книге напротив строчки «риз аль индьен» теперь стояла маленькая галочка, так что вполне можно было просто бросить в кипящую воду пакетик риса, и дело с концом. Но я была заинтригована рецептом «стервозного риса», бессмысленно сложным, с таким количеством тонкостей, которые непременно нужно учитывать… Всякий раз, открывая главу «Овощи» в «Искусстве французской кухни», где рис почему-то отнесли к овощам, — меня не переставало это забавлять, — я все время попадала на «стервозный рис». «Почему?» — спрашивала я себя каждый раз, натыкаясь на этот рецепт. «Почему, Джулия? Что такого особенного в этом „стервозном рисе“?»

Единственное, чем хорош риз аль индьен, так это тем, что его невозможно переварить. Как бы вы ни увлеклись приготовлением «буравчиков» или попутно происходящими кулинарными катастрофами, риз аль индьен не переварится. Возможно, Джулия изобрела такой способ, чтобы рис не переварился, пока она крутилась в своей мансарде, словно повар-дервиш, а муж щелкал фотоаппаратом и снимал пробу, тыкая пальцем в соус? Но стоило ли это мучений? Так ли плох переваренный рис?

«Стервозный рис» вызвал невероятное количество откликов в моем блоге и познакомил меня с особым типом людей, о существовании которых я и не подозревала:

Не трать время на эту ерунду! Тебе нужна японская рисоварка, и точка! Ты забудешь о переваренном и слипшемся рисе и самое главное — забудешь о СТЕРВОЗНОМ РИСЕ! Если бы Джулии Чайлд в свое время подарили рисоварку, она бы всем ее рекомендовала. Джулия никогда не отказывалась пользоваться полезным оборудованием! С любовью, Крис.

Как оказалось, Крис была страстной фанаткой рисоварок. И не она одна. Мои читатели, ставшие вдруг на удивление красноречивыми, наперебой сообщали мне, что рисоварки — это просто бомба. У некоторых жизнь изменилась с появлением рисоварки. Так они утверждали.

Эти восторженные излияния породили горячий отклик другой, не менее красноречивой части контингента, которая сетовала на «гаджетоманию» ленивых владельцев рисоварок, называя их печальным примером ненасытного современного материализма. «Это очередной кухонный прибор, занимающий кучу места, — фыркнул читатель по имени StoveLover. — Не сдавайся, Джули!»

Меня осаждали со всех сторон, подначивая то Купить Рисоварку Прямо Сейчас, то Не Поддаваться Адскому Соблазну Мигающей Красной Лампочки. Те из нас, у кого не было на этот счет определенного мнения, пришли в растерянность от всей этой истории, а про себя недоумевали — неужели это на самом деле так важно? Хитклиф, к примеру, написал: «За свою жизнь я сварил целую гору риса, но эта дилемма ни разу не пришла мне в голову. Это новая нью-йоркская мода, что ли? Ведь это всего-навсего РИС!»

Может, я зацикливаюсь на пустяках, но вся эта рисовая катавасия вызывала у меня смутное беспокойство. Почему все эти люди так завелись из-за какой-то рисоварки, которая мне до лампочки? Может, я упустила главную проблему нашего поколения? Может, это как рассуждения о том, созданы ли люди для брака, а у нас с Хитклифом гены такие, и нам все равно, как варить рис?

Изабель, как обычно, внесла свой вклад в дебаты о рисоварках, выступив с характерным для нее беспристрастием и неподражаемой оригинальностью:

Наверняка должна быть параллельная вселенная, где-то совсем рядом с нашей, в которую мы иногда можем заглянуть. Рис там готовят без сучка и задоринки и намного проще — кто-то в кастрюле, кто-то в рисоварке. Эдакое «рисовое зазеркалье»?

Никто не понял, что она имеет в виду, но для Изабель такие мелочи не имеют значения. В любом случае, ее комментарий оценили, и после него дебаты о рисоварках сошли на нет, и каждый участник остался при своем мнений.

«Буравчики» прекрасно помогают, когда трубы плюются противной черной жижей; когда они протекают — в ход идет шоколадный мусс. Но когда они прекращают все эти фокусы и просто замерзают на несколько дней, требуется средство посильнее. Народная мудрость гласит, что если подсесть на героин, то можно вообще не обращать внимания на замерзшие трубы в квартире в поганом районе Нью-Йорка. Увы, у меня уже была одна зависимость, вынуждающая меня тратить кучу денег на дорогостоящие продукты, поэтому покупать еще и наркотики я просто не могла. Вместе этого я принялась жарить большие куски мяса, и жарила до тех пор, пока не впала в ступор от переедания и у меня не осталось ни одной чистой кастрюли — не помню, что было первым по счету.

Джулия пишет, что наварен принтанье, то есть рагу из баранины с весенними овощами, «больше не считается сезонным блюдом благодаря изобретению глубокой заморозки». Когда мы проснулись в ледяной квартире и обнаружили, что в кране нет воды, эти слова показались очень уместными, даже куда более уместными, чем Джулия подразумевала. Прелесть наварен принтанье в том, что для его приготовления требуется минимальное количество посуды, а это очень важный критерий для тех, у кого в квартире нет воды уже тридцать шесть часов, а передвижения по кухне напоминают олимпийский забег с препятствиями.

Для приготовления наварен принтанье надо обжарить на сковородке немного баранины, предварительно обсушив ее бумажными полотенцами. Я взяла мясо на кости с какой-то загадочной части, кажется, с позвонками, и еще бескостной лопатки. Мясо нужно обжарить на свином жире, который всегда полезно иметь дома, особенно тем, у кого кончилась наркота. Итак, подрумянив кусочки мяса со всех сторон, снимите их со сковороды и переложите в кастрюлю, добавьте столовую ложку сахара и поставьте на сильный огонь примерно на минуту. Сахар должен карамелизоваться, а мясной сок стать коричневым и вкусным. Приправьте блюдо солью и перцем, добавьте несколько столовых ложек муки и поставьте мясо в той же кастрюле на несколько минут в духовку, разогретую до четырехсот пятидесяти градусов. Затем достаньте кастрюлю, встряхните и снова поставьте в духовку. Это делается для того, чтобы мясо покрылось хрустящей коричневой корочкой. Уменьшите огонь до трехсот пятидесяти градусов.

Теперь добавьте в сковороду, где жарилась баранина, немного говяжьего бульона — а суперповара вроде меня могут добавить немного бараньего бульона, который вот так вдруг завалялся у них в холодильнике. Вылейте полученный соус в кастрюлю с мясом. Добавьте очищенные от кожицы и семян, отжатые и нарубленные кубиками помидоры — а недостойные лентяи вроде меня могут обойтись парой столовых ложек томатной пасты. После чего наступает очередь толченого чеснока, розмарина и лаврового листа. Скорее всего, вам придется добавить еще говяжьего или бараньего бульона, чтобы полностью покрыть мясо. Доведите все это до кипения на плите — и не забывайте, что кастрюля до этого стояла в духовке и горячая, как зараза. Я все время об этом забываю, поэтому у меня все руки (и даже живот, когда по глупости я встаю к плите в коротенькой маечке) покрыты мелкими глянцевыми рубцами, как будто я одна из представительниц «Людей Икс» и имею специальные отметины. Когда бульон закипит, отправьте кастрюлю в духовку еще примерно на часик.

Поскольку мытье посуды сделалось невозможным и Эрику было нечем себя занять, он принялся перебирать журналы, наваленные по всему дому (по мне, так эта макулатура была бы гораздо полезнее, реши мы устроить небольшой костер). Тут и он заметил, что в квартире очень холодно. Вообще-то, у нас всегда очень холодно, так как в окна со сломанными ставнями дует арктический ветер. Из-за этого ветра дурацкие плинтусные радиаторы, за которые мы, между прочим, платим по двести баксов в месяц, как мертвому припарка. Но именно сегодня Эрик почувствовал холод, несмотря на увлекательное чтиво — «Нью-Йоркер». И в голову ему пришла безумная идея, но, поскольку у меня работы было еще по горло и я три дня не мылась, я быстро отвлекла его от этого, заставив смешать мне «буравчик».

Дальше нужно нарезать картошку, морковку и репку. Если хватит терпения, можно даже фигурно вырезать овощи красивыми кружочками. Влияет ли это на вкус рагу? Не знаю, так как лично мне терпения не хватило. Почистите жемчужный лук. Если в доме нет воды, а растаявший серый снег с бензиновыми разводами, который вы наскребли с тротуара, годится только для смыва унитаза, лук придется чистить сложным способом, без предварительного ошпаривания. Возможно, для этого вам понадобится еще один «буравчик».

Когда баранина простоит в духовке час, достаньте кастрюлю и добавьте овощи. Джулия говорит, что нужно «утрамбовать овощи вокруг кусочков баранины». Овощей слишком много, поэтому сделать это добросовестно просто невозможно, но можете попробовать. Запах баранины к тому времени будет восхитительным, и это хорошо, потому что поможет вам забыть о том, как сильно хочется убить себя.

Также хорошо помогает дешевое австралийское вино, если только вы не прочь в три часа ночи мучиться от сушняка, когда кончится последняя бутылка питьевой воды, и проклинать шираз.

Однако ни шираз, ни наварен принтанье не способны растопить холод в отношениях. Эрик придерживался другого мнения. В ту ночь он свернулся калачиком вокруг меня, чмокнул меня в плечико и дал понять, что пришло время оттаять. Я игнорировала его, сколько могла, потом наконец раздраженно вздохнула.

— Что?

— Что это ты делаешь?

— Ну… тут так холодно, вот я и подумал, что мы могли бы…

— Что? Заняться сексом? Эрик! Я вся провоняла жареной бараниной и не мылась три дня! И не брилась! Завтра мне надо вставать и идти на работу, а потом возвращаться в эту чертову дыру и опять ГОТОВИТЬ! Я НЕ ХОЧУ секса! И наверное, больше не захочу НИКОГДА!

Эрик отвернулся и примостился на краешек матраса, подальше от меня.

— Эрик, ну прости.

— Забудь.

— Прости. Я просто нервная и так устала…

— Я сказал — забудь, ясно? Давай спать.

Ну вот. Обиделся.

Если задуматься, удивительно, что Джулия вообще вышла замуж. Можете представить, как можно жить в одном доме с таким сгустком кипучей энергии, да еще и всю жизнь? Изабель чем-то на нее похожа — порывистая, бурлящая и полная энтузиазма, она стремится к обновлению и до смерти боится застыть, избрав одну судьбу. Завидная перспектива, однако, если пытаться угнаться за ней, умрешь от изнеможения.

Джуд продолжал писать Изабель стихи, и не всякую ерунду типа «слезы — розы». Изабель делилась его страстными посланиями не только со всей своей адресной книгой, но и с Мартином. «Потрясающие стихи, не правда ли?» Мартин отмалчивался.

Похоже, она вконец повредилась.

Следующего письма я, признаться, ждала с опасением:

Мне очень, очень нравится Джуд, и я не могу дождаться того дня, когда мы с ним наконец встретимся. Но дело не только в Джуде и не только в том, что мне скучно или еще что. Кажется, я почти решила: независимо от того, выгорит ли у нас все с Джудом, я буду просить у Мартина развод.

Мои опасения оправдались — под ногами Изабель того и гляди разверзнется бездна, а я не знаю, что и сказать.

Последнее письмо от нее пришло утром, перед отъездом в Англию. Она объявила Мартину, куда едет и зачем. Разумеется, сердце его было разбито. Он предложил походить на сеансы семейной терапии и попытаться спасти брак, но она отказалась. «Не хочу спасать никакой брак, — ответила она. — Не хочу больше быть твоей женой». Уверена, Изабель сказала это не со зла. Она вообще очень добрый человек. Но от жестокости ее слов у меня перехватило дыхание, а в груди образовалась ледяная сосулька, и боялась я не только за нее. Изабель заявила, что вынуждена быть жестокой, чтобы наладить свою жизнь. Я понимала, на что способны люди, когда хотят наладить свою жизнь, и на какие жертвы они готовы пойти. Но я подумала о нас с Эриком, о том, как по ночам мы лежим по разным углам двуспальной кровати, уставшие, продрогшие, провонявшие французской едой, и засомневалась, стоит ли это таких жертв. Действительно ли мы налаживаем нашу жизнь? Вот в чем вопрос.

Наш любимец бывший мэр Рудольф Джулиани как-то сказал, что цивилизация никогда не достигнет прогресса, если некому будет оттирать дерьмо со стен. Интересное мнение, но при всем уважении я с ним не соглашусь. Вершина цивилизации — это когда в кране есть вода. Когда после восьмидесятичетырехчасового отсутствия в восемь часов тридцать минут утра во вторник в наш кран вернулась вода, мы с Эриком вновь почувствовали себя людьми. Мы позвонили на работу, наврали, что заболели, а потом под горячим душем долго отогревались — и не только.

Что до «стервозного риса», я в конце концов перестала его готовить, так и не придя к определенному выводу насчет его достоинств. Но и покупать рисоварку я не побежала. Не то чтобы я имела что-то против рисоварок… просто мне не хотелось тащиться в Чайна-таун. Слишком много у меня дурных ассоциаций, связанных с этим местом. Короче говоря, по рисовому вопросу я как Швейцария — буду сохранять нейтралитет и довольствоваться отваренным рисом из пакетика.

Изабель улетела в Англию, чтобы целую неделю заниматься животным сексом с британским панк-рокером, которого до этого в глаза не видела, а я задумалась о ее странной теории «рисового зазеркалья». И кажется, начала понимать, что она имела в виду. В мире есть обстоятельства, которые разделяют людей, и они оказываются как будто в разных вселенных. Это как с японской рисоваркой — начинаешь ей пользоваться и вроде как отрезаешь себе пути назад. Возникает некий незримый барьер, который отделяет то, что было до того, от того, что было после. Вот и мы с Изабель до недавнего времени тоже были по одну сторону барьера — не в «рисовом зазеркалье», а в другом. Потом она пустилась на поиски новой жизни и то ли ненароком, то ли с полной решимостью пересекла невидимую черту. Когда я несколько дней сидела без воды, продрогшая и измотанная бесконечной готовкой, я злилась на Эрика и, оглядываясь на Изабель, понимала, что готова последовать за ней. Но потом наступило утро, включили воду, и мы с мужем занялись любовью. Занавес опустился, и мы с Изабель навсегда осталась по разные стороны. Может, это она и имела в виду под «зазеркальем»?

А может, я просто слишком много переживаю по пустякам.

 

~~~

Предупреждение

«Искусство французской кухни, том 1»

Не пытайтесь приготовить десерт, для которого требуется печенье «дамские пальчики», если у вас нет печенья превосходного качества. Оно должно быть сухим, нежным, не слишком мягким и не ломким. «Дамские пальчики» низкого качества — а, к сожалению, именно такие обычно продаются в булочных — опошляют десерт, который мог бы получиться изысканным.

ПРОПАДИ ВСЕ ПРОПАДОМ — что еще я могу сказать?

Письмо Джулии Чайлд Симоне Бек,

ЗАЧЕМ МЫ ВООБЩЕ ПОШЛИ НА ЭТО?

14 июля 1958 года

 

ДЕНЬ 221, РЕЦЕПТ 330

Сладкий вкус неудачи

— Пора кончать с Проектом. Так больше нельзя.

Я смотрела на пол, заляпанный ошметками цветной капусты и водяного кресса. На пластмассовую мельничку, развалившуюся в моих руках, на мелкие куски, упавшие на мои замызганные колени. Подняла взгляд на мужа и посмотрела в его темные суровые глаза.

— Ты… правда так думаешь?

Проекту конец.

Мне показалось, что никогда в жизни я не слышала слов, прекрасней этих. Все началось замечательно, насколько замечательно может начаться воскресенье, когда надо тащиться на работу и заниматься вводом данных. Представьте себе, что вы идете на выборы. И вам предстоит выбрать: да или нет двенадцатой поправке или же проголосовать за демократов, либертарианцев или самого черта лысого. Но в будке для голосования нет ни бюллетеня, ни компьютера, зато там лежит веселенькая блестящая брошюрка с крупными буквами на обложке «Мы хотим узнать ваше мнение!». Вы раскрываете брошюрку, а внутри перечень вопросов, цель которых — выяснить ваше мнение по различным темам: о целесообразности архитектурных проектов, о философской подоплеке дизайна памятников, о социальных последствиях всевозможных экономических инициатив. И под каждым вопросом — линованные строчки, которые вы заполняете по своему усмотрению синей шариковой ручкой с нашим логотипом, которая остается вам на память.

Неплохо, не правда ли? Можно почувствовать свою причастность к демократическому процессу. Может даже показаться, что твое мнение действительно имеет какое-то значение.

Ну что ж. А теперь представьте, что дальше происходит со всеми вашими высказываниями. Кто-то мучительно расшифровывает ваш отвратительный почерк и букву за буквой впечатывает (прошу заметить — не сканирует!) в гигантскую компьютерную программу. И делают это молодые женщины, труд которых мало оплачивается. А вот мальчики, недавние выпускники престижных университетов, не любят вводить данные, так же как и раздавать салфетки и утешать незнакомых людей. И таких брошюр тридцать тысяч. Плюс наш сервер постоянно виснет, а по выходным в офисе отключено отопление, и хочется устроить что-то вроде второго пожара на фабрике «Трайангл».

Утешает одно — не я изобретала эту программу, призванную обрабатывать бесценные рекомендации типа: «Пусть выстроят пять башен и раскрасят их в разные цвета — белый, черный, коричневый, желтый и красный в память о людях разных рас, погибших при теракте» или «Все это дерьмо собачье и никому на хрен НЕ НУЖНО!!!» После обработки аналитические данные раздавали участникам собрания совета директоров.

Отбыв свою трудовую вахту, я отправилась домой, по дороге заглянув в магазин за продуктами для ужина. В тот день я готовила простую жареную курицу с соусом дьябль и шу-флер ан вердюр (пюре из цветной капусты и водяного кресса со сливками). Соус дьябль — это вариация на тему соуса рагу, классического коричневого соуса, замешивая который чувствуешь себя настоящим и правильным французским поваром, который точно знает, что делает. Пюре из капусты и кресса, как мне казалось, тоже имеет весьма отчетливый французский колорит. Предвкушение согревало меня и наполняло счастьем. Вечером я вышла из метро в Квинсе на остановке, где обычно не выхожу. Стоя на открытой платформе, я наслаждалась неожиданно теплой погодой, любовалась нежным небом и панорамой Манхэттена, развернувшейся перед моими глазами, и думала: «Все-таки не так уж и плохо жить в Нью-Йорке».

Ха!

Соус рагу готовится не меньше двух часов, поэтому я взялась за него, как только пришла домой. Пары лишних куриных скелетиков для бульонной основы у меня не нашлось, и я взяла несколько крылышек и желудочков. Затем порезала курицу на куски и обжарила с мелко нарезанной морковкой и луком на сливочном масле с добавлением свиного жира. Только вот положила слишком много курицы в кастрюлю, поэтому поджарились кусочки плохо. Скорее они даже стали какими-то резиновыми и желтыми. Я достала их и сделала в кастрюле светло-коричневую зажарку из муки и жира, после чего влила пару стаканов кипящего бульона, немного вермута и каплю томатной пасты. Вернув кусочки курицы обратно, добавила тимьян, лавровый лист и несколько веточек петрушки. Теперь осталось долго томить соус на медленном огне. Он источал замечательный аромат. Никаких проблем.

Следующим пунктом шло печенье «дамские пальчики» для шарлотки малакофф-о-фрезе. Это был мой отнюдь не первый опыт «дамских пальчиков» и шарлотки, я и подумать не могла, что так с ними намучаюсь. Спокойно отмерив нужное количество сахарной пудры, сахарного песка и просеянной муки, я отделила три белка от желтков, смазала маслом и присыпала мукой противни для выпечки.

«Чтобы жидкое тесто держало форму, требуется особое мастерство, — пишет Джулия Чайлд. — И со временем вы обязательно добьетесь необходимого мастерства при взбивании и замешивании теста». Значит, и тут есть хитрость; ну да ничего, я всякие хитрости люблю. Я и раньше готовила такое тесто, и все получалось на ура. Я смешала сахарный песок с яичными желтками, добавила ваниль. Белки взбила до пышности со щепоткой соли и небольшим количеством сахара. Затем подмешала четвертую часть взбитых белков к желткам и добавила сверху четверть просеянной муки. Четвертями смешала ингредиенты легкими движениями руки, чтобы тесто не «сдулось»; затем ложечкой переложила его в кондитерский мешок.

Я принялась выдавливать «дамские пальчики» на противень. Надо заметить, что мы с кондитерскими мешками не очень дружим, и тесто получилось довольно липкое, поэтому сначала я подумала, что «первый блин комом». Но вскоре выяснилось, что я серьезно напортачила. Тесто растекалось, и, хотя, согласно рецепту, у меня должно было получиться двадцать четыре печенья, хватило только штук на пятнадцать. Видимо, «мастерства при взбивании и замешивании теста» я так и не достигла.

У меня появилось очень плохое предчувствие, но что мне оставалось делить, кроме как продолжать? Я посыпала печенья толстым слоем сахарной пудры. Джулия Чайлд утверждает, что можно удалить излишки пудры, перевернув противень и слегка постучав по дну, — мол, с «дамскими пальчиками» ничего не случится.

Помните старый анекдот? Парень приходит к врачу, а на голове у него утка. Доктор спрашивает: «Что беспокоит?» А утка отвечает: «Выньте его из моей задницы!» Вот и у меня вышло то же самое. Стоило постучать по дну перевернутого противня, и половина «дамских пальчиков» вывалилась на пол, зато сахарная пудра как была, так и осталась. Полная противоположность ожидаемому. Трам-тарарам.

Я собрала с пола фрагменты будущего печенья и запихнула в духовку. Взглянув на них через двенадцать минут, безо всякого изумления обнаружила, что они превратились в черт-те что. Сахарная пудра расплавилась и растеклась почерневшей лужей, из которой торчали несчастные обломки «пальчиков», словно поверженные монстры.

Надо было уже тогда объявить шарлотку полным провалом и прекратить мучения, только вот Эрик, этот чертов оптимист Эрик, улучив момент, вдохнул в меня скромную порцию трудового энтузиазма.

— У тебя все получится! Я уверен! Не сдавайся!

Ну ладно, получится, так получится.

И с новыми силами я принялась отдирать печенье и выкладывать его на решетку остывать. Затем очистила клубнику от плодоножек и приготовила смесь из апельсинового ликера и воды, в которую нужно обмакнуть «дамские пальчики» перед тем, как выстелить ими форму.

Выстилая форму, пришлось разрезать печенье на маленькие кусочки, как для пазла, чтобы они плотно прилегали к дну и бокам. Было совершенно очевидно, что «пальчиков» недостаточно, но я все равно не оставляла надежды. Аккуратно обмакивая кусочки пазла (они же кусочки печенья) в апельсиново-ликерную смесь, я вдавливала расползающийся сладкий пластилин в бока формы.

А время шло; соус рагу был почти готов, а я еще не приступила к пюре из цветной капусты и водяного кресса. Поставив на огонь кастрюлю с водой, я почистила цветную капусту и кресс. И снова вернулась к шарлотке.

По рецепту требовалось добавить полфунта несоленого масла. У меня не оказалось полфунта несоленого масла. У меня вообще не было масла!

О черт!

Клубника отправилась обратно в холодильник; за ней последовала форма, выложенная размякшими «дамскими пальчиками». Я закинула капусту в кипящую воду, а через несколько минут добавила водяной кресс. Как только капуста стала мягкой, слила воду. В раковине скопилось много грязной посуды. Очень, очень много. Последние полгода мой муж только и делал, что мыл посуду. А я только и делала, что пекла «дамские пальчики», которые получались хуже некуда. Как случилось, что уже десять вечера? Я так устала. Завтрашний день и очередная обработка данных угрожающе замаячили в моем истеричном мозгу. Я выудила из горы липкой кухонной утвари, загромоздившей чулан, ручную мельничку. Свекровь подарила мне ее на Рождество, и я ею ни разу не пользовалась. Как ее собрать? Ах да.

Запихивая капусту и кресс в мельничку, я принялась крутить ручку.

Нет, нет и нет. Что-то не так.

Вытряхнув капусту и кресс в миску — еще одно добавление к куче грязной посуды, — я снова попыталась собрать мельничку. Как бы не так! Ничего не получается! Ни-че-го-не-по-лу-ча-ет-ся!

Дальше по сценарию идут слова «ужасная истерика», и это ни для кого не новость. Скажу лишь, что на этот раз все было хуже. Это была королева всех истерик. Кракатау истерик. Конец света, никак не меньше.

В интернет-вселенной повисла зловещая тишина. Заверещали сверчки. А потом кто-то написал:

…И что дальше? Ответь, ожидание меня просто убивает!

Мои преданные почитатели устроили что-то вроде пикета:

Джули? Ты там? Нежели ты решила все бросить? Хуже уже не будет. А если ты бросишь готовить прямо сейчас, наш мир погрузится в беспросветную темень! — Крис

Никто из нас за всю жизнь бы не осилил и одной восьмой рецептов из этой кулинарной книги. Мы обожаем Проект, но разве так можно? Может, ограничиться одним рецептом в день? Горошек во вторник, цыпленок в среду, «дамские пальчики» в субботу? Нельзя же действовать по принципу «все или ничего»! Действуй по мере своих возможностей. Мы все за тебя болеем — и за тебя, Эрик! — Пинки

Сделай перерыв и пару недель вообще не подходи к плите. Пусть Эрик готовит, а ты мой посуду. Или заказывайте еду на дом. А то выходит не путь к самосовершенствованию, а гонка на убой какая-то. — HandyGirl5

…Неужели нельзя притормозить?..

…А ты не можешь взять отпуск?..

… Побереги себя…

И необязательно чертыхаться в каждом предложении — это не красит. — Кларенс

Они что, правда любят меня или просто мой сайт у них в списке закладок? Не знаю — Интернет хитрая штука. Знаю только одно: соус рагу вполне может постоять денек в холодильнике. На следующий день я процедила соус и уварила его с вермутом и щедрой щепоткой перца — получился великолепный соус к жареной курице.

Да, и еще: если хорошенько выспаться, неважно, сколько слез пролито накануне, а потом прочитать пару ободряющих слов от любящих людей, даже если ты их никогда в глаза не видела, иногда конец света кажется не таким уж неминуемым. Может даже показаться, что он вообще не наступит. И тогда появляются силы размять толкушкой цветную капусту с водяным крессом, приготовить соус с такой стремительностью, будто он с рождения течет в твоих венах, потом запечь все это со сливками и сыром и получить вкуснятину зеленовато-золотистого цвета, которая идеально подходит к курице.

Конец света? Черта с два.

УРА! Ни капли в тебе не сомневалась. Между прочим, мне даже СТЫДНО за тех, кто вчера наперебой уговаривал тебе сделать перерыв. Это же просто смешно — думать, что ты сделана не из самой крепкой стали, а из чего-то еще! Мне так и хотелось написать — нет, нет! Не слушай их! Вперед, солдат! Ведь ты и есть солдат, не иначе (смеюсь про себя)! Ну а если серьезно — следует понять, что людей, способных морально и физически решиться хотя бы ПОПРОБОВАТЬ то, что ты делаешь сейчас, — единицы, и поэтому ты просто ОБЯЗАНА идти дальше. Эта гонка на убой — сплошная романтика, и твои читатели должны это понимать, причем самое замечательное, что в конце ты останешься целой и невредимой (постучи по дереву). Обнимаю, целую, Изабель.

Что это было? — Генри

Следующая история началась с острого соуса. Хозяин закусочной папа Джони (его все именно так и зовут) подозвал меня, когда я возвращалась домой с работы.

— Тут курьер оставил для тебя посылку, — сообщил он. На барной стойке лежали две коробки: одна размером с обувную, вторая со шляпную и очень легкая. Я принесла их домой и распаковала. В одной оказался большой пакет настоящих техасских чипсов тостито, переложенный пенопластовыми шариками. Во второй — три банки соуса «Релиджис Экспириенс». Средней остроты, острый и «Гнев Божий».

Дорогая, Джули!

Всего наилучшего,

Надеюсь, ты не против, что я прислал тебе эту посылку. Ты как-то писала, что «Релиджис Экспириенс» — твой любимый соус, и я решил, что этот набор полезно держать под рукой на случай, если твоя мельничка снова взбесится.

твой поклонник из Техаса.

Пожалуй, следовало бы слегка озаботиться тем, что посторонний человек с легкостью раздобыл мой домашний адрес. Можно было бы даже испугаться. Но дело в том, что этот соус… он действительно лучший в мире.

Стоило упомянуть о неожиданной манне небесной в блоге, как другие взяли эту идею на вооружение.

Из Орегона прислали книжку с картинками, где еда была в форме зверушек, и роман Филипа Пуллмана.

Из Луизианы — порошок сассафраса и пакетик сушеного розмарина из собственного огорода одного из читателей.

Из Лос-Анджелеса — плитку дорогого шоколада, банку горчицы с острым перцем и полотняную сумку, изготовленную специально для актеров и съемочной группы «Лорел-Каньон» — фильма, который я просто обожаю, потому что нет лучшей лесбийской парочки, чем Фрэнсис Макдорманд и Кейт Бекинсейл.

К тому времени я приступила к готовке бараньих ног. А бараньи ноги, как известно, обходятся недешево, если, конечно, вы живете не в Новой Зеландии, — к превеликому сожалению, это не наш случай. Поэтому наши с Эриком банковские счета испытывали тяжелые времена. Именно тогда Изабель подкинула идею разместить на сайте кнопку «пожертвования».

Это такая кнопка, нажав которую из блога или вебсайта попадаешь сразу в PayPal или другую систему денежных переводов. Оттуда можно с легкостью и без опасений перевести любую сумму, какую только захочется, человеку, на сайте которого расположена кнопка. Изабель рассудила, что, если я размещу в своем блоге такую кнопочку, на мой счет тут же посыпятся сотни долларов, и все мои финансовые проблемы будут решены. Я решила, что у нее не все дома.

Но как оказалось, люди были готовы дарить мне не только острый соус, но и деньги, причем с гораздо большей охотой. Уже через несколько часов после того, как я установила кнопку, денежки закапали на счет. Кто-то прислал пять долларов, кто-то десять, кто-то полтора, а кто-то двадцать. И снова это показалось мне немножко нездоровым, потому что в голову сразу полезли мысли — мол, Усама бен Ладен именно таким способом заработал свой первый миллион. Ну, миллион я не заработала. Но очень скоро у меня образовался небольшой капитал, который я могла тратить по своему усмотрению на покупку бараньих ног. И слава богу, ведь непростительно спускать сумму, равную арендной плате, на запеченного барашка в маринаде о-лорье.

Шесть стаканов красного вина, полтора стакана красного винного уксуса, полстакана оливкового масла, тридцать пять лавровых листиков, соль и перец горошком. Опустите баранину в маринад, накройте и не забывайте время от времени переворачивать. Мариновать нужно четыре-пять дней.

При комнатной температуре.

Разделить с нами праздник гнилой баранины мы пригласили четырех женщин. Когда в последний момент все четыре не приехали по вполне объяснимым причинам, я убедилась в существовании Бога, который хранит нас. Ну и их тоже.

На разных стадиях приготовления баранина получала различные названия: мы с Эриком сравнивали ее то с выкидышем инопланетянки, то с куском мяса неопознанной породы из заброшенного особняка аристократа, сбежавшего от Французской революции. В каком-то смысле эта баранина, замаринованная в красном вине с лавровым листом, являлась воплощением французской кухни, суть которой сводилась к тому, чтобы взять страшный кусок мяса и мудрить над ним до тех пор, пока не станет вкусно. Вот только в нашем случае вкусно не стало. Да, эту часть процесса я как-то недосмотрела. Эрику показалось, что она отдает дешевым виноградным соком, мне — что прокисшим молоком; но спасибо и на том, что мы не заблевали унитаз.

Хочется вознести хвалу Всевышнему и за моих читателей, благодаря которым мне не приходится тратиться на дорогую баранину, чтобы потом испортить ее.

Всем привет!

Спасибо,

Я просто хотела сказать большое спасибо вам за то, что поддерживали Джули все эти шесть месяцев. Не знаю, зачем она взялась за этот Проект. Она всегда была ненормальной. Но на ее счастье, у нее есть такие друзья, и благодаря всем вам теперь я понимаю, что она поступает правильно.

мама Джули

P. S. Кларенс, держали бы вы свои чертовы замечания при себе, в самом деле.

 

~~~

Сентябрь 1946 года

Округ Бакс, Пенсильвания

— И когда я пришла в себя, я была вся в крови! Бедняга Пол сделался белый, как простыня; подумал, что потерял жену, не успев на ней жениться!

— И это было вчера? Джулия, вы могли бы отложить церемонию на день или два.

Она с улыбкой покачала головой.

— Он прикладывал тряпочку к моей голове, но я не могла думать ни о чем, кроме своих туфель. Когда меня выбросило из машины, они слетели с ног, а если у тебя размер ноги, как у меня, поверь, любая пара приличных туфель станет дороже жизни! «Не волнуйся обо мне, Пол! — кричала я. — Лучше отыщи мои туфли из крокодиловой кожи!»

Пол смотрел на Джулию, которая сидела в окружении своих и его друзей; на ней был коричневый летний костюм в клетку, в котором ее длинные ноги казались еще длиннее. Повязка на глазу придавала ей лихой вид. Она сияла.

— Что ж, приятель, наконец-то ты решился и сделал это, давно пора. — Чарли похлопал его по плечу. Он протянул ему второй бокал шампанского, Пол не помнил, как выпил первый. — Хорошо, что не прикончил ее до свадьбы.

— Да уж. Знаешь, у меня голова кружится. Даже не пойму, то ли от шампанского, то ли от свадьбы, то ли оттого, что чудом избежал смерти.

— Наверное, всего понемножку.

Трость, которую ему дали в больнице, застревала между стыками плит внутреннего дворика возле дома его брата, но ему было все равно — он был готов пуститься в пляс. Джули рассмешила Фанни до колик; даже ее отец, со своей неизменно кислой миной, вдруг выдавил из себя кривую улыбку.

— Ты только посмотри на нее, Чарли. А ведь я ее чуть не упустил.

— Не думай об этом. Лучше порадуйся, что до тебя наконец дошло, тупица эдакий.

Пол поймал взгляд Джули, и та наградила его широкой лучезарной улыбкой.

— За это надо выпить.

 

ДЕНЬ 237, РЕЦЕПТ 357

Блинчики горящие!

— Может, родим ребеночка?

— Что? Ты хочешь ребенка? Сейчас?

Мы ели гигантские бургеры, которые Эрик готовил в Мясной Четверг. Этот Мясной Четверг был задуман как отдохновение от изысков «Искусства французской кухни». Мы с Эриком родом из Техаса и никогда прежде не обходились так долго без бургеров. Гигантские бургеры были изобретены в совершенно потрясающем мясном ресторанчике в Остине под названием «Хатс». В интерпретации Эрика в них добавляется зеленый перчик чили, сыр «Монтерей Джек», сметана, бекон и майонез. Давным-давно, еще до Проекта, Эрик скормил гигантский бургер своему приятелю по колледжу, который за три года до этого решил стать вегетарианцем. Два дня приятеля рвало без остановки — вот что случается с людьми, которые совершают всякие глупости, например перестают есть мясо. Что до нас, так мы эти бургеры просто обожаем.

— Ну… когда-нибудь. Ты же знаешь, что говорят доктора. Потом мне будет не так уж просто это сделать.

— Знаю. Сейчас… у нас нет денег, и ты занята Проектом, но…

— Ты понимаешь, что мне почти тридцать? Знаешь, насколько труднее забеременеть после тридцати?

— Нет. А насколько?

— Не знаю. Намного. Вдобавок у меня этот дурацкий диагноз. — Я собрала тарелки и отнесла на кухню. — Бургеры еще есть?

— Котлеты в духовке. Ну… давай подождем до конца Проекта, а там поговорим.

Точно. Мы подождем, потом еще подождем и еще, пока меня не разнесет; я вся покроюсь волосами и стану отвратительной, а потом просто умру!

— Джули, Мясной Четверг не для этого. Он для расслабления.

— Но я не могу расслабиться! Я буквально прямо сейчас слышу, как тикают мои биологические часы!

— Ты должна успокоиться.

Успокоиться. Черта с два.

Когда на следующий вечер я заявила, что собираюсь впервые в жизни печь блинчики и подать их со шпинатом в сливочном соусе, Эрик немедля сделал себе бутерброд с сыром и майонезом, ожидая ужина не раньше двенадцати. Но, как ни странно, блинчики оказались плевым делом. Тесто для блинчиков состоит из яиц, молока, воды, соли, муки и растопленного масла, которые нужно просто закинуть в блендер. Весь процесс занимает четыре минуты, включая растапливание масла без помощи микроволновки. А если не обращать внимания на совет Джулии — дать тесту «расстояться» два часа, — который я проигнорировала, сам процесс приготовления не подразумевает особых сложностей. Во всяком случае, у меня все получилось с первого раза. Я хорошенько разогрела сковородку, смазала ее кусочком бекона, вылила на нее немного теста и круговыми движениями распределила его по дну. Затем поддела лопаткой края блинчика, отделила — и он перевернулся как миленький! Я попыталась подбросить его, ухватив за края пальцами, он порвался, но меня это не остановило. «Первый блин комом», как говорит Джулия. Я снова провела по сковороде кусочком бекона, снова налила тесто, чуть больше, чем в прошлый раз. Короткое вращательное движение, поддеть блинчик лопаткой… перевернуть пальчиками!

— Вуаля! Блинчик! Я — королева мира!

Это оказалось проще простого. Дойдя до четвертого блинчика, я уже подбрасывала их так, будто с самого рождения только этим и занималась. За весь вечер я ни разу не вспомнила ни о своем возрасте, ни о злосчастном диагнозе.

Но не все так просто, как кажется. Об этом не следовало забывать.

Следующая неделя превратилась в блинчиковый ад. Я пекла сладкие блинчики и блинчики с начинкой, блинчики со взбитыми яичными белками и дрожжевые, креп фарси, руле и фламбе. И они все время прилипали, пригорали и рвались на кусочки. Если им все же удавалось выжить на сковороде, соскальзывая с нее, они напоминали по форме причудливых зверушек.

Эрик уехал на конференцию за пределы города, а я пригласила Гвен и Салли на блинный девичник. Пристроив блендер на крышку помойного ведра, поскольку хитрая розетка под тройную вилку располагалась именно там, я включила его, и вся кухня тут же оказалась забрызганной тестом, и это сразу после того, как я навела там некое подобие порядка. Мне бы сразу понять, что звезды расположились не лучшим образом, но куда там.

Я сварила шпинат и сделала соус морне для начинки гато де креп, и вроде все шло хорошо. Салли принесла мороженое «Милки Уэй». Она слонялась по квартире, стараясь не обращать внимания на кучи грязного белья, толстый слой пыли и вонь от застоявшегося кошачьего наполнителя, а я старательно взбивала в миске сливочный сыр с солью, перцем и яйцом. Явилась Гвен, и тут же принялась смешивать коктейли, а я тем временем порезала грибы и обжарила их на смеси сливочного и растительного масла с добавлением лука-шалота. Все шло спокойно, правда, медленно. До блинчиков я добралась лишь к десяти.

Я раскалила сковородку, смазала ее кусочком бекона, влила тесто, сделала вращательное движение, чтобы тесто растеклось. Блинчик прилип, словно приклеенный. Ничего, ничего. Первый блин комом. Начнем все сначала.

Я соскребла ком со сковороды, помыла ее, снова нагрела, снова натерла беконом и залила тесто.

И оно опять приклеилось, как суперклеем.

Если бы дома были мы с Эриком, я бы точно закатила психический припадок — наверное, это хорошо, что в его присутствии я могу оставаться собой. Но поскольку рядом были мои подруги, пришлось притвориться вменяемой. Я заскрежетала зубами и начала все сначала. В третий раз я повторила в точности ту же операцию, вылила тесто на горячую сковороду, и — о чудо! — сработало! Меньше чем за минуту я стала обладателем чудесного золотистого блинчика!

Этой полосы везения, подогреваемой водкой с тоником и «Мальборо лайтс», хватило на четыре блинчика, ну а потом они снова стали прилипать. Пришлось еще не раз отскребать комки, отмывать сковородку и снова приниматься за дело.

С любым из своих Дэвидов Салли может не спать ночи напролет, но, когда на горизонте замаячила перспектива бессонной ночи ради поедания моих кулинарных изысков с тремя сортами сыра, она слегка сникла. Хоть и пыталась хорохориться. Вообще — то, мне нужно было испечь двадцать четыре блина, но, закончив шестнадцатый к одиннадцати часам, я решила пощадить нас всех и обойтись теми, что есть.

И надо сказать, гато де креп вышел просто необыкновенный. Я слоями выложила на блинчики шпинатную смесь, грибы, сливочный сыр, полила соусом морне и немного подогрела в духовке. Хотя соус морне придал сооружению своеобразный бежеватый цвет, точно это было блюдо британской кухни, когда мы разрезали блинный пирог, это было загляденье: зеленые, золотистые и белые слои. Жаль, что к тому времени мы были уже полусонные.

Самое ужасное заключалось не в том, что у меня не получались блинчики, а в том, что невозможно было предсказать, получатся они или нет. Иногда они прилипали к сковородке, иногда нет. Я могла испечь три блинчика за три минуты, а на четвертый уходило полчаса. Блинчики стали преследовать меня в кошмарных снах. В одном таком сне все сотрудники моего офиса, мои родственники и Баффи — истребительница вампиров собрались вместе на ужин. Пока мы с мистером Клайном, Нейтом и Баффи разрабатывали план по истреблению демонов, которые засели в лобби и собирались уничтожить мир, моя мама пекла блинчики на офисной кухне, сотни блинчиков, тысячи. И вскоре оказалась погребенной под горами золотистых кружевных блинов.

К середине недели на тиканье биологических часов наложился блинный мандраж, и они слились в единый джазовый ритм. Что, если я так и не научусь печь блинчики? И какой тогда во всем этом смысл?

В следующий Мясной Четверг Эрик решил отступить от распорядка. Вернуться домой я планировала поздно, поскольку наше агентство устраивало пресс-конференцию, и Эрик из-за моих бесконечных психозов решил облегчить мне задачу хотя бы по одному пункту и приготовить ужин по рецепту «Искусства французской кухни».

Для своего первого опыта в кулинарном Проекте мой муж выбрал фуа де во соте авек сос крем а-ля мутард и эпинард гратен о фромаж, то есть, говоря простым языком, тушеную телячью печень со сливочно-горчичным соусом и запеканку из шпината с сыром. Он выбрал простое, на его взгляд, блюдо, на приготовление которого потребуется не больше сорока минут, и после работы отправился в восточноевропейскую мясную лавку за печенкой. Правда, пришлось постоять в очереди, так как перед ним выстроилась команда из восьми пожарных. Они то и дело подкалывали мясника: Эй, тебя где ремеслу обучали, мы не любим мясо с пальцами… — Да не слушай ты его, в пальцах навалом белка! Домой Эрик успел к семи, как раз к выпуску новостей на Би-би-си с Мишал Хусейн (самой сексуальной телеведущей в мире, по мнению Эрика). Спешить было некуда, ведь я вернуться должна была не раньше половины десятого. Он решил начать готовить в полдевятого, и тогда к моему приходу как раз все будет готово. Он слонялся по дому, листал журналы, подбирал разбросанные грязные носки и так далее до без двадцати девять. Затем промыл шпинат и в девять пятнадцать начал его тушить. И тут понял, что что-то не так. Шпинат надо было сначала отварить и порезать и только потом потушить. Когда я вернулась домой, он выуживал шпинат со сковороды и скидывал его в кипящую воду. Ситуация меня нисколько не удивила.

К половине одиннадцатого или около того он наконец разделался со шпинатом, добавил туда сливки и швейцарский сыр, поместил смесь в форму для запекания и, посыпав двумя столовыми ложками хлебных крошек, отправил ее на полчаса в духовку. Очередь дошла до печенки: Эрик порезал ее, посолил, поперчил, обвалял в муке и обжарил на смеси сливочного и растительного масла, Печень приготовилась мгновенно, Эрик не успел даже подумать о том, что надо сделать соус. Голова его кругом шла. Он добавил сливки и оставил сковороду на медленном огне примерно на минуту, но, заглянув в книгу, понял, что сначала надо было уварить на сковороде стакан говяжьего бульона. Именно в тот момент из кухни раздались вопли: «Черт! Черт!»

— Не переживай, — вякнула я с дивана, пребывая в состоянии, близком к коматозному. — Все будет хорошо. — Я не знала, что там у него не получилось, и мне было все равно. Мне хотелось одного — поужинать и завалиться спать.

В одиннадцать он решил, что соусу уже ничем не поможешь, снял его с плиты, добавил немного сливочного масла и горчицы и подал с таким видом, будто это и есть изысканный соус к печенке.

Мы ели печень со шпинатом, наблюдая, как почтенные джентльмены из британской палаты общин орут друг на друга по поводу вторжения в Ирак. Еда была вкуснейшей. Во-первых, потому, что это была печенка со шпинатом и сыром, а во-вторых, и это главное, не я готовила ее. И пусть мне иногда хочется треснуть Эрика булыжником по башке, надо отдать ему должное — он точно знает, как утешить меня. Сначала убаюкать на диване британскими новостями, а потом окончательно усыпить, обкормив субпродуктами.

В последнее время чувствую себя неудачницей. Дело даже не в том, что мне тридцать, а в том, что пройдет время и наступит сорокалетие — я боюсь прожить еще десять лет, не сделав ничего стоящего. Ведь что стоящего я сделала за прошедшие десять лет? Вышла замуж за замечательного человека, признаю — это было бы выдающимся достижением, если бы не тот факт, что ему давно пора со мной развестись. И еще я создала проект «Джули/Джулия».

Вот чем хороши блоги — жалуйся на жизнь, сколько хочешь. Когда Эрику до чертиков надоедало мое нытье, я отправлялась с жалобами в киберпространство. Там всегда можно было найти сострадающую душу.

Если в тридцать лет ты кажешься себе старой, потерпи до семидесяти. Сейчас тебе кажется, что ТАК ДОЛГО НЕ ЖИВУТ! Но мне семьдесят, и я наслаждаюсь каждой минутой, особенно общением с друзьями, с которыми мы вместе с начальной школы!!! Мой муж — настоящее сокровище, человек идеальный во всех отношениях. Поэтому мы с тобой из тех девчонок, кому повезло, Джули. И может, я покажусь тебе ненормальной, но я с радостью приняла и сорокалетие, и пятидесятилетие, и шестидесяти-, и семидесятилетие, потому что постоянно узнавала и до сих пор узнаю что-то новое и занимаюсь тем, что мне интересно. И чем старше я становлюсь, тем больше сходит мне с рук… Хотелось бы пожить подольше и прочесть все, что ты еще напишешь. С любовью, Баба Китти.

Вот видите? Мои читатели меня любят! Они хотят, чтобы я была счастлива и продолжала вести блог. Они понимают мои проблемы!

Когда на меня находит «возрастной мандраж», один хороший друг всегда напоминает: «Старые добрые времена — это то, что происходит сейчас». И он прав: через десять лет я наверняка оглянусь и пойму, что жизнь моя тогда была просто замечательной. Что за жизнь была в тридцать: у меня был прекрасный муж (он умер десять лет назад), были возможности, карьерные перспективы и много чего еще. Я с радостью жду пятидесятилетия — кто знает, что меня дальше ждет. Удачи, Джули, надеюсь, и ты преодолеешь свой «мандраж»… Синди

Хм… Пожалуй, Синди дело говорит. Ведь могло быть и хуже…

Джули, свой тридцатый день рождения я встретила в приюте для бездомных. Помню, как приготовила пиццу для своих соседей. Вот таким было мое тридцатилетие. Мне нечем было гордиться — разве что тем, что у меня не было детей и им не нужно было страдать в этом аду вместе со мной. Но прошло десять лет, за плечами у меня несколько лет работы в качестве журналиста и редактора, и мои родные (от которых десять лет назад я бежала, как от чумы) устроили мне вечеринку-сюрприз в день моего рождения.

Какой бы ужасной жизнь ни казалась сейчас… потом будет лучше. Почему-то всегда становится лучше. Так что держись. Крис

Великолепно. Выходит, я не только толстая тридцатилетняя неудачница, но и жалкая эгоистичная дура. Может, не так уж и здорово жаловаться на жизнь в Интернете?

Эрик совершил еще один замечательный поступок — на сэкономленные каким-то чудом сто баксов купил билеты и повел меня на репетицию спектакля «Саломея».

Многие сочли бы этот поступок бесчеловечным — в холодный промозглый апрельский вечер тащить жену на репетицию, да еще, пожалуй, самой неудачной пьесы в истории театра. Но кто никогда не был заядлым театралом, тот не поймет, в чем прелесть наблюдения за Аль Пачино, когда тот скачет по сцене, изображая царя иудеев Ирода. Кроме того, не все знакомы с Дэвидом Стрэтерном — образцом совершенства.

Лучшая работа, которая была у меня в жизни, — стажер в благотворительной театральной организации за пятьдесят баксов в неделю. Одним из преимуществ было то, что мне доставались бесплатные билеты, потому что по театрам люди ходят мало, разве что на хитовые мюзиклы вроде «Два моих папы». В девяти случаях из десяти спектакли оказывались полным дерьмом, но я все равно вспоминаю о них с нежностью. Особенно вспоминаются полоумные восторги: «О боже! Этот рыжий из сериала про космических ковбоев, который закрыли после первого же сезона, он играл в той пьесе с Кристен Ченовет, которая продержалась в „Беласко“ целых полторы недели!»

С тех пор прошло восемь лет. Бесплатных билетов мне больше не выдают, и мало того, что я, тридцатилетняя замужняя секретарша, ввязалась в губительную для психики авантюру, считая ее кулинарным подвигом, я к тому же не была в театре уже черт знает сколько.

Еще одним преимуществом той работы было то, что мне выпала возможность познакомиться со знаменитостями, ну, точнее, с теми, кто считается знаменитостью в театральном мире. Как-то я работала помощницей режиссера одной постановки, куда удалось привлечь Дэвида Стрэтерна, актера, которого я знала по парочке заумных извращенческих фильмов. Это было через пару месяцев после моего приезда в Нью-Йорк, и тогда я еще не знала, кто настоящая знаменитость, а кто нет. Знала лишь, что проведу два дня рядом с замечательным, известным актером и что после репетиции запланирована вечеринка, куда каждого попросили принести что-нибудь съестное.

Это была моя первая, но не последняя откровенная попытка затащить в постель звезду, и шансов у меня было немного. Я не была крашеной блондинкой, не делала эпиляцию, не умела глупо хихикать, не отличалась худобой и достойным экстерьером, в отличие от других режиссерских ассистенток. Вдобавок, отказавшись от комбинезонов и шерстяных свитеров, к которым привыкла, я облачилась в деловой костюм, по примеру других ассистенток, и на их фоне имела отнюдь не выигрышный вид.

Зато изображала крутую. Раздавала сценарии, делала заметки и на репетициях сидела с актерами за одним столом. Заговаривала крайне редко и только если была уверена, что скажу нечто бесспорно умное и с тонким юмором. Говорила тихим, но четким голосом, с легкой сексуальной интонацией, бросая на Дэвида многозначительные взгляды. И раскаиваться в этом не собираюсь. Я не робела, не пряталась и не перешептывалась по углам — нет, это не для меня, Я была крута и демонстрировала себя во всей мощи своей сдержанной, но бьющей в самое сердце сексуальности, эдакий удар промеж глаз. Мои пламенные взгляды не оставляли его ни на репетициях, ни в перерывах, ни тем более в узких проходах здания старой церкви, где располагалась наша театральная организация.

Так вот. Дэвид Стрэтерн — невероятно талантливый и красивый актер второго плана, и ему постоянно приходится сталкиваться с подобным поведением. Мало ли в мире девиц, которые на него пялятся, и многие из них наверняка куда больше похожи на Гвинет Пэлтроу, чем я. Но у меня был козырь, которого не было у них. Это пряный торт с орехами пекан и пекановой глазурью.

Рецепт этого божественного, разжигающего страсть торта я узнала от великого Поля Прудома. Для начала нужно крупно порубить орехи для теста. Обжарить их на противне в течение десяти минут. Сбрызнуть смесью расплавленного сливочного масла, коричневого сахара, корицы и мускатного ореха. Жарить еще десять минут, затем добавить ванильный экстракт и жарить еще пять минут. Измельчить орехи для глазури и сделать… и еще много чего сделать.

Готовить этот торт — настоящее мучение. Но есть что-то удивительно сексуальное в приготовлении сложных до невозможности блюд для мужчины, которого хочешь затащить в постель.

(Сужу по собственному опыту.)

Вынуждена признать, что только мазохисты способны на такое. Не слишком-то приятно узнавать о себе такую правду, но тут уж ничего не поделаешь.

Я закончила торт к двум часам ночи и, насквозь пропитанная липким сахарным потом, завалилась спать, ощущая на губах вкус глазури. Именно этот вкус я почувствую, когда Дэвид, отведав тортика, закружит меня в объятиях и поцелует со всепоглощающей страстью, которую способен разжечь в душе мужчины только пряный торт с орехами пекан и пекановой глазурью…

Наутро, надев глаженый черный костюм свободного мужского покроя, я меньше всего была похожа на Гвинет Пэлтроу.

Суетный рабочий день пронесся как в тумане — помню только, как вошла в здание старой библиотеки, где вечеринка была уже в самом разгаре.

Дэвид пил дешевое красное вино из пластикового стаканчика, оглядывая накрытый стол. Я затаила дыхание, увидев, как на долю секунды он занес нож над магазинной шарлоткой, а потом вонзил его в самый центр моего пряного пеканового торта с пекановой глазурью. С учащенным собачьим дыханием я наблюдала, как он отрезает большой кусок, кладет его на тарелку, как пластиковая вилка вонзается в воздушный слой глазури и насквозь протыкает влажный бисквит…

Когда он отправил кусочек торта в рот, глаза его сначала округлились, затем сузились и стали похожи на щелочки, затем он тихо простонал:

— Как вкусно… Джули, где ты такой торт купила?

Впервые он произнес мое имя!

— Сама испекла, — просто ответила я.

Наши глаза встретились. И он понял, что пряный торт с орехами пекан и пекановой глазурью — это только предвестник грядущих наслаждений. В это мгновение Дэвид Стрэтерн влюбился в меня — самую малость.

Верный муж, достойный, благородный Дэвид! Он счел недостойным воспользоваться наивностью и неопытностью невинной девушки (за которую ошибочно меня принял). Поэтому он не закружил меня в объятиях, не осыпал нежными поцелуйчиками и не завалил на стол; его красивая сильная рука не скользнула под мою блузу, чтобы коснуться мягкой нежной кожи. Вместо этого он страстно прошептал охрипшим от невысказанного желания голосом:

— Очень вкусно.

И откусил еще кусок.

Что было, то было. О попытке кулинарно соблазнить Дэвида Стрэтерна я еще тогда рассказала Эрику, и, к его чести, он меня за это не возненавидел — ну разве что самую малость. Более того, он понимал, что, когда ничего больше не помогает (нудная работа, замерзающие трубы, а в ближайшем будущем — с десяток рецептов запеченной бараньей ноги), экстренная доза Дэвида Стрэтерна — это самое оно. И он взял нам билеты (хотя мерзавцу Аль Пачино хватило наглости затребовать пятьдесят баксов за репетицию, которая наверняка окажется отстойной) лишь потому, что в пьесе участвовал Дэвид Стрэтерн, а его жена влюблена в Дэвида Стрэтерна. Вот почему Эрик — самый великодушный и самоотверженный муж, о котором только можно мечтать.

Правда, в той пьесе играла еще и Мариса Томей, она исполняла танец семи покрывал, так что и для него нашлось утешение.

Во всем виноват Эрик. Это из-за него я вообще начала готовить. В школе он был самым красивым и самым загадочным парнем. Я была девушкой разборчивой и, чтобы привлечь его внимание, готова была приготовить все что угодно, любые самые причудливые блюда. Вскоре начались и сами причуды.

Первым проявлением придури стали перепела в соусе из розовых лепестков. Мы с Эриком только начали встречаться, и я очень боялась, что после моего отъезда на учебу в колледж его заграбастает какая-нибудь блондиночка, тем более что одна такая уже положила на него глаз. Так вот, мы пошли на фильм «Шоколад на крутом кипятке». Книгу, по которой поставили этот фильм, я уже читала и ничего особо нового не ждала. Но фильм оказался тот еще, он способен взбудоражить любую влюбленную девицу моложе двадцати. Меня он распалил настолько, что я набросилась на Эрика прямо на парковке. На обратном пути я сумела справиться с собой и даже с подобающим достоинством попрощаться с Эриком и пожелать ему спокойной ночи. Что до меня, то мне тогда было не до сна. Взяв с полки знакомую книгу, я стала рассеянно листать ее.

В книге «Шоколад на крутом кипятке» полно кулинарных рецептов. В те времена мне даже в голову прийти не могло, что большинство из них являются не более чем литературной фантазией, иначе меня бы не осенило: я приготовлю перепелов в соусе из розовых лепестков! Точно! После этого он больше не сможет от меня оторваться и думать забудет про ту белобрысую!

Не иначе как гормоны помутили мой разум.

Я накупила дешевых роз в «7-Элевен» и папайю вместо питахайи. Когда я попробовала соус, мне показалось, что он не похож на еду, но, не доверяя собственным гастрономическим капризам, я предложила попробовать брату. Глядя на его физиономию, я разрыдалась. Но в тот вечер Эрик действительно не мог оторваться от меня, хоть и ели мы пиццу, а не деликатесную дичь, и, как потом выяснилось, он никогда даже не вспоминал о той белобрысой.

Потом было все: и кулинарные катастрофы, и скромные успехи. Мой первый гамбо потерпел крах после того, как пластиковая ложка расплавилась в кипящем масле, да и печеная пастрами вышла так себе, зато к окончанию колледжа я научилась жарить отличный куриный стейк.

В процессе приготовления пищи, особенно если блюдо сложное и трудоемкое, порой испытываешь не только гастрономическое, но и сексуальное возбуждение. Если вы не относитесь к кулинарным извращенцам, невозможно объяснить, что такого порочно-соблазнительного таит в себе извлечение костного мозга, расчленение лобстеров или выпечка трехъярусного орехового торта ради того, чтобы накормить всем этим кого-то еще, предложить ему эти выстраданные гастрономические наслаждения с целью получить удовольствие другого рода. Известны блюда, поедание которых выглядит сексуальным. Но почему-то никто не говорит, что сам процесс приготовления некоторых блюд тоже сексуален. Лично я считаю вымешивание непокорного теста для булочек куда лучшей любовной прелюдией, чем кормление друг друга спелыми клубничками.

Джулия тоже научилась готовить ради мужчины — Пол Чайлд был гурманом, а когда они познакомились, она вообще мало что знала о кулинарии. Их свела война, а потом, когда она кончилась, Джулия стала опасаться, что ей трудно будет удержать его, потому и начала готовить всякие безумные яства. В особенности меня поразила ее попытка сварить телячьи мозги в соусе из красного вина. Разумеется, тогда она понятия не имела, что делает, и блюдо вышло просто ужасным — противные бледные клочки в фиолетовом соусе с комками муки. Но Пол все равно на ней женился. Я говорю «все равно», но готова поставить доллар, что он женился на ней именно потому, что никакая другая женщина не пыталась соблазнять его мозгами, причем плохо приготовленными, и только она, добиваясь его, не побоялась вызвать у него отвращение. Совершенно нелогичный, но совершенно правильный поступок.

Желая отблагодарить Дэвида Стрэтерна за роль Иоанна Крестителя на пятидесятидолларовой репетиции «Саломеи» Оскара Уайльда, я испекла печенье из кукурузной муки с орехами пекан по абсурдно сложному рецепту Марты Стюарт. К сожалению, рецепты Марты хоть и сложны, но до эротической кухни не дотягивают, видимо, потому, что в ее рецептах абсолютно все — от шрифта, которым они напечатаны, до указания марки сахара и адреса, где он продается, — прямо-таки кричит о том, что это рецепт Марты. Возможно, Марта горяча в постели, откуда мне знать, но когда пытаешься кого-то соблазнить, не очень-то хочется, чтобы ее образ маячил перед глазами. Я бы приготовила что-нибудь из «Искусства французской кухни», но у Джулии просто нет рецептов миниатюрного печеньица, которое можно было бы оставить на пороге или послать с нарочным за кулисы, — все ее блюда хрупкие и громоздкие. Если вам понадобится послать что-то съестное в подарок, обращайтесь к Марте Стюарт.

Трудно представить, что кто-то способен выпечку признать актом измены, разве что члены особо строгих мусульманских общин. И все же наблюдать за тем, как я раскатываю слои кукурузного теста, присыпаю их мелко нарубленными орехами и корицей, поливаю растопленным маслом и накрываю следующим слоем и повторяю все эти манипуляции с завидным терпением, для Эрика было сродни тому, как если бы я, сделав эпиляцию зоны бикини, отправилась на деловую конференцию в Даллас. Он закатывал глаза к потолку, не особо злобно ворчал, но все же понимал, что я делаю.

Мы с Эриком договорились встретиться в театре после работы, но я отпросилась и приехала пораньше. Не потому, что собиралась сделать что-то неблагоразумное, нет, просто я не хотела, чтобы Эрик видел, как я тихонько подсовываю кассирше тарелку с печеньем с приложенной кокетливой запиской или прошу кого-нибудь отнести ее за кулисы мистеру Стрэтерну, с которым «когда-то была знакома».

Как оказалось, я провозилась почти зря. Иоанн Креститель в «Саломее» — пожалуй, наименее сексуальная роль в истории человечества. По идее, роль, где по тебе ползает фигуристая нимфоманка, должна быть сексуальной, однако Дэвид с прилизанными волосами в роли Иоанна читал суровые проповеди. Мы сидели в темноте, глядя, как Дэвид разглагольствует, Аль ноет, а Мариса бьется в чувственных конвульсиях, и все избыточное эротическое напряжение, что возникло при выпечке печенья, без применения витало в воздухе. От голода у меня урчало в животе, мысли блуждали. Я думала о печенке.

Кому-то это покажется извращением, но, на мой взгляд, телячья печенка — самая сексуальная на свете еда. К этому выводу я пришла относительно недавно; большую часть своей жизни я, как и многие, относилась к печенке с брезгливой ненавистью. А к поеданию ее надо относиться с полной отдачей, как к взрывному космическому сексу. Помните то время, когда вам было девятнадцать и секс был чем-то вроде марафонского забега? Что ж, с печенкой все наоборот. Когда готовишь печень и ешь ее, торопиться нельзя. Нужно преодолеть смутное отвращение, смутный страх, смутное ощущение, что печенка — это слишком. Когда покупаешь печень у мясника, жаришь ее на сковороде, медленно ешь, от ее первобытной дикости никуда не деться. Печенка добирается до вкусовых рецепторов, о существовании которых вы и не подозревали, и отдаться этому полностью не так просто. В тот вечер, когда Эрик приготовил печенку, мне было жаль, что я слишком сильно устала и не могла насладиться ею сполна.

Когда репетиция закончилась (наконец-то) и зрители гуськом потянулись к выходу, я осталась на месте. Эрик стоял рядом, явно раздраженный восторгом, который волнами исходил от меня.

— Ждешь, пока он выйдет?

В ответ я спросила:

— Тут поблизости нигде нет хорошей мясной лавки?

— Что?!

— Вспомнила печенку, которую ты приготовил на прошлой неделе. Вкусная была.

— Правда? — Эрик не понимал, к чему я клоню, но я похвалила его стряпню, и этого было достаточно.

Он очень болезненно воспринимал все, что с этим связано. С широкой улыбкой он произнес:

— Если поторопиться, наверняка успеем заскочить куда-нибудь. Время еще есть.

Мы вышли из театра, на улице заметно потеплело. Ледяной дождь прекратился, и в воздухе растворилась какая-то мягкость, словно весна все же решила наступить. Быстрым шагом мы направились в сторону метро. Поравнявшись с мужчиной в темно-зеленом пуховике, я обратилась к нему:

— Простите, нет ли тут поблизости…

Это был Дэвид Стрэтерн. С печеньем в руке, крошками в бороде и рассеянным взглядом.

— Что?

— О… мистер Стрэтерн, извините! Мы только что с вашего спектакля. Нам… понравилось.

Он неопределенно махнул рукой и отправил печенье в рот.

— Спасибо. — Потом посмотрел на меня, и на лице появилось любопытство. — Вы что-то хотели спросить?

— Да. Не знаете, есть ли поблизости мясная лавка?

— Дайте подумать… — Он пытался сосредоточиться, но что-то отвлекало его мысли, и взгляд его то и дело останавливался на мне. — Пройдете два квартала и еще один после моста — кажется, там есть.

— Спасибо большое. И наши поздравления.

Я взяла Эрика за руку, и мы ушли.

— Что ж ты не сказала ему, кто ты такая? Похоже, он тебя узнал.

Я крепко поцеловала его.

— Нет времени. Хочу печенку на праздничный ужин.

Есть очень хороший и простой рецепт телячьей печенки — фуа де во a-ля мутард [49]Телячья печень с горчицей (фр.).
. Нужно обвалять толстые ломти печени в муке и быстро обжарить на смеси горячего растительного и сливочного масла — по минуте с каждой стороны. Отложить обжаренные куски, взбить три столовые ложки горчицы, мелко нарезанный лук-шалот, петрушку, чеснок, перец и добавить остатки масла со сковороды. Полученной смесью обмажьте куски печени, обваляйте их в свежих хлебных крошках. Если у вас есть любящий муж, поручите ему намолоть свежих хлебных крошек в блендере. Покрытые крошками куски печенки сложите в форму для запекания, сбрызните растопленным маслом и поместите в гриль. Вот, собственно, и все. Хрустящая корочка с пряным горчичным оттенком удивительным образом подчеркивает маслянистый и нежный вкус печенки. Это похоже на шелковистую сердцевину стейка. Закроешь глаза — и мясо словно тает на языке, проникая до самых клеток.

Кое-кто, кто ни капли не смыслит в сексуальном подтексте приготовления пищи, написал эти строки об английской телеведущей кулинарных передач Найджелле Лоусон:

«Секс и домашний уют. Найджелла вдохновенно соединила две эти категории, создав мир, о котором Джулия Чайлд и помыслить не могла в своих визгливых напыщенных разглагольствованиях».

Я прочла эту фразу, которую считаю невежественной и оскорбительной во всех смыслах, в журнале «Вэнити Фэйр». Поскольку на первой странице этого журнала напечатаны фотографии авторов, я знаю, что статья написана некой дамой с морщинистой шеей, которая явно переборщила со СПА-процедурами. Прочитав одну эту фразу, готова поставить любые деньги на то, что автор не распознает говядину по-бургундски, даже если та свалится ей на макушку.

Это случилось утром. Я сидела на унитазе, запихнув в рот пенорезиновый фиксатор с отбеливателем для зубов, и пускала слюни. (Утро с самого начала не задалось.) Поэтому сначала я подумала, что слишком бурно реагирую — откуда еще эти дикие фантазии по сбрасыванию здоровенных кусков мяса на голову какой-то несчастной журналистке? Но, к счастью, Изабель тоже читает «Вэнити Фэйр», и тем же утром я получила от нее письмо следующего содержания:

Читала дерьмовую заметочку о Найджелле в «ВФ»? Тебе не кажется, что все это слегка пованивает:

1) неоднократными намеками исподтишка, что Найджелла толстовата;

2) весьма, весьма мерзкими инсинуациями, оттого что журналюги выносят на обложку слова, вырванные из контекста; и

3) самую малость антисемитизмом?

Лично мне кажется. И наезд на Джулию Чайлд тоже не прошел незамеченным. Как можно печатать такой мусор? Все, пишу им письмо. Мисс Морщинистая Шея просто завидует тому, что в ее жизни нет и половины сексуальных и прочих радостей, которых явно хватает Найджелле.

Аминь, подумала я. И поняла, что Найджелла и Джулия, а также мы с Изабель действительно знаем, что такое секс. Секс — это когда приготовление еды превращается в игру, даже если соус порой не получается. Секс — это пряный торт с орехами пекан и пекановой глазурью. Секс — это когда перестаешь напрягаться и начинаешь любить печенку.

Одна из моих любимых историй из жизни Джулии Чайлд описана в письме Пола своему брату Чарли. Он сидел на кухне в парижской квартире, а Джулия тем временем варила каннеллони. И, запустив руку в кипящую воду — Пол упоминает об этом вскользь, будто обжигаться совершенно естественно для его жены, — ойкнула, достала трубочку на пробу и сказала:

— Вот ведь! Горячие, как твердый член.

Я не Джулия Чайлд, и мои пальцы не из асбеста. Именно это мне пришлось уяснить, когда без особого оптимизма я попыталась вернуть себе титул Королевы Блинчиков.

Когда по телевизору Джулия выпекает блинчики, она просто подбрасывает их в воздух, резко встряхнув сковородку — движение, чем-то похожее на то, которым сворачивают омлет. Мне казалось, что глупо даже пробовать. Но после получасовых воплей и проклятий, отскребывания прилипших блинов и выбрасывания их в помойку я встала перед плитой и, посасывая кончик пальца, задалась вопросом: а почему бы и нет? Ну что плохого может случиться?

— Эрик! О господи, Эрик! Иди скорей сюда!

Эрик, уже привыкший во время моих блинчиковых экспериментов сидеть тише воды ниже травы, неохотно возник на кухне в полной уверенности, что сейчас ему придется выслушивать мое раздраженное нытье.

— Да, дорогая?

— Глянь!

Одним решительным движением я подбросила идеальный золотистый блинчик в воздух, и он приземлился на сковородку!

— Господи, Джули!

— Ага! — Сбросив блинчик на тарелку, я вылила на сковороду новый половник жидкого теста.

— Невероятно!

Я тряхнула сковородкой и — вуаля! Идеальный блинчик перевернулся.

— Я королева!

— Не иначе как.

— Ты еще главного не видел. — Скинув последний блинчик на тарелку, я плеснула на сковороду коньяка и «гран марнье», слегка подогрела, полила мои замечательные блинчики и подожгла их зажигалкой, после чего возликовала, стряхнув рукой вспыхнувшие волоски возле лба.

Муж аппетитно зачавкал, набросившись на тарелку вкуснейших блинчиков фламбе. Нет более сексуального звука на всей планете, чем восторженное чавканье твоего любимого над блинчиками, которые ты для него пожарила, клянусь. И не надо никакого ботокса и плевать на морщинистую шею.

 

~~~

Ноябрь 1948 года

Ле-Авр, Франция

Она лениво выпустила облако сигаретного дыма, растворившегося в тумане над водой.

— Тогда это казалось хорошей идеей.

— Она и была хорошая. И есть. — Он нервно мерил шагами пристань, бросая свирепые взгляды на корабль, точно хотел извлечь из его недр свой автомобиль усилием воли.

— Прошло больше двух часов. За это время можно оформить гору бумаг…

— Пол, да я тебя просто поддразнила. Разумеется, это хорошая идея. Не могли же мы просто бросить «бьюик». Не переживай. Смотри, рассвело. У нас есть чем заняться. Тут так красиво!

Пол глянул на жену с сарказмом.

— Готов поспорить, ты единственный в истории человек, кому Ле-Авр показался красивым.

Джулия улыбнулась.

— А что, если так? Я впервые во Франции. Я счастлива! И твое мрачное настроение этого не изменит.

Она встала и взяла его за руку, переплетая пальцы. Он уже привык к тому, что она возвышалась над ним; от этого он чувствовал в себе силу, ощущал себя половиной очень мощной пары.

— Смотри — а вот и он!

«Бьюик» наконец извлекли из трюма огромным подъемным краном. Он слегка покачивался в колыбели из цепей и ремней; утреннее солнце блестело в каплях конденсата, скопившегося на кобальтовой поверхности. Автомобиль приземлился на пристань с мягким глухим звуком, и рабочие поспешили освободить его от пут.

— Ну видишь? Правда, здесь красиво?

— Правда. Теперь пойдем. До Парижа еще много миль.

— А разве мы не позавтракаем? Я голодная как волк!

Он смачно чмокнул ее и рассмеялся. Наконец-то он покажет Джули свою Францию.

— Дорогая, разве я когда-нибудь морил тебя голодом? В Руане есть отличное местечко — остановимся там. Закажем камбалу в муке, настоящую, выловленную в Дувре, и гарантирую — твоя жизнь тут же изменится! — Он обошел «бьюик» и распахнул перед ней дверцу.

— Ничего, даже если и не изменится, — я не верю, что рыба способна изменить чью-то жизнь, главное, чтобы в животе урчать перестало. — Она села в машину, подобрав ноги с грацией кузнечика, — давно привыкла умещаться в тесном пространстве. Опустив стекло, она облокотилась о край, с нежностью похлопав «бьюик», как старую лошадь.

— Ха-ха! — воскликнула она, когда Пол завел двигатель. — Поехали!

 

ДЕНЬ 340, РЕЦЕПТ 465

Побег из Нью-Йорка

Клянусь, из-за моих туфель на Таймс-сквер когда-нибудь случится ядерный взрыв. Эти туфли были на мне одиннадцатого сентября, и мне пришлось отстоять в очереди в обувном на Шестой авеню почти целый час, чтобы купить дешевые кеды, иначе я бы не добралась до Бруклина, а мои ноги превратились бы в кровавые культи. Эти же самые туфли были на мне, когда я устроила погром в кабинете гинеколога — того самого, кому не посчастливилось оказаться третьим специалистом за месяц, сообщившим мне о приближении тридцатилетия, поликистозе яичников и о том, что мне нужно срочно обрюхатиться, если я вообще собираюсь когда-нибудь это сделать. А теперь вот это.

Одним из немногих достоинств моего рабочего места является то, что оно расположено у большого окна, именно поэтому сначала я ничего не заметила. Я как раз исполняла небольшую импровизацию, развлекая коллег-демократов, — пародию на весьма влиятельного и всеми презираемого человека, чье имя не могу назвать, иначе моя компания меня засудит. И тут Нейт выглянул из коридора.

— Эй! У вас электричество есть?

Я взглянула на погасший компьютерный экран и на телефон, где впервые за время моей работы здесь не мигала лампочка.

— Нет. Ух ты!

Мы хватаем фонарики, которые нам всем раздали, выстраиваемся гуськом и по темным коридорам шагаем к лестнице. Ньюйоркцы в вопросах эвакуации люди бывалые. Спускаясь по лестнице, мы смеялись, сплетничали и строили догадки об очередном налете террористов.

А потом оказалось, что не такие уж мы и бывалые, — внизу на тротуаре царила неразбериха. Мы точно знали, где ближайший запасной выход, но забыли, где пункт сбора. Людей из других зданий тоже эвакуировали — похоже, электричество отрубили в нескольких кварталах. Не было ни дыма, ни сирен, ни раненых. Люди просто слонялись, слегка обеспокоенные, но ничуть не испуганные, пытаясь дозвониться до знакомых по сотовым и коммуникаторам.

Сотрудники нашего офиса — человек двадцать пять — около получаса простояли на противоположной стороне улицы, рядом со скульптурой в форме гигантского красного куба с дыркой посередине. Брэд из конструкторского отдела начал перекличку, в которой не было никакого смысла. Вообще-то, этим должен заниматься президент агентства. Однако мистер Клайн даже не появился на месте сбора. На желтом такси он укатил, прихватив с собой своего любимого менеджера по проектам (ему двадцать лет и он получает один доллар в год, рассчитывая на налоговые льготы. Его отец пожертвовал республиканской партии Нью-Йорка несколько миллионов). По последним слухам, влюбленная парочка завалилась в дом отца этого менеджера на Парк-авеню, где и благополучно переночевала. Вот чем занимался наш президент, пока его коллеги торчали под дурной офисной скульптурой, и даже за эти слова меня могут засудить. Но знаете что — шли бы они в задницу, если шуток не понимают.

По правде говоря, наш президент не так уж много мог сделать, разве что посочувствовать секретаршам, которым пришлось тащиться пешком в свои спальные районы в неудобной обуви. Я еще немного постояла на улице, пытаясь оттянуть неизбежное начало похода, а мои коллеги тем временем расходились по домам по двое-трое. У всех симпатичных задавак с гарвардским дипломом из отдела планирования, разумеется, имелись уютные квартирки в Ист-Виллидж, и им не составило никакого труда добраться до дома прогулочным шагом. Брэд с Кимми жили в Квинсе и направились в сторону Бродвея, чтобы затем перейти мост Квинсборо. Мне бы с ними пойти, но сама эта мысль была невыносима. И я продолжала стоять одна среди тысяч незнакомых людей, думая только о том, что станется с моими ноженьками.

Кроме того, под моим и без того узким платьем был надет очень тугой пояс-корсет. Я купила его еще в колледже для… стыдно признаться… для выступлений в театрально-музыкальной труппе. Мы пели… это просто ужасно… песню «Как девственница». Поэтому корсет был в стиле Мадонны — черный, кружевной, с треугольными чашечками. Я носила его, потому что это выглядело сексуально и в то же время дурашливо, а как бывшему, но не до конца исправившемуся театральному фанату мне нравился ретро-стиль бюстгальтеров с чашечками. Однако после того, как я ввязалась в Проект, я вынуждена носить корсет, потому что иначе не влезу ни в одно свое платье.

Видимо, иногда физический дискомфорт и опасение выглядеть одетой по-дурацки провоцируют творческое мышление, потому что, пока я стояла и безутешно разглядывала бантики своих жутко неудобных темно-синих шелковых туфель, что-то заворочалось у меня в мозгу, и я почувствовала, как на поверхность всплывает давно забытая информация.

П… что-то на «п»… П-n-n… nnnaaaa… ПАРОМ!!! Где-то здесь должен быть паром, я уверена!

И паром действительно был — прямое сообщение между морским портом на Саут-стрит в Нижнем Манхэттене и Хантерс-Пойнт в Лонг-Айленд-Сити, всего в десятке кварталов от нашего дома. Ехать на пароме всего десять минут, и это довольно приятная морская прогулка, особенно ветреным летним вечерком, когда во всем Нью-Йорке погас свет и город окутала непривычная сумеречная тишина.

Возмущаться по поводу стоимости билета — пять долларов — я бы не стала, если бы не трехчасовое ожидание в давке среди разгневанных жителей Квинса.

На табличке было указано «три пятьдесят», но тетка у заграждения, запихивая купюры в пластиковый пакет с надписью «Я люблю Нью-Йорк», выкрикивала совсем другую цену. Удачный день для паромного бизнеса. А может, для одной этой тетки, у которой был пакет, тройной запас наглости и мечта. С другой стороны, возможно, полтора доллара сверху брали за развлекательную программу — нечто вроде игры в «музыкальные стулья» на берегу речки. В течение трех часов миниатюрная латиноамериканка стояла, взгромоздившись на скамейку, и, сложив ладошки рупором, как вожатая в летнем лагере, выкрикивала:

— Квинс!!! Квинс, ШЕСТОЙ ПРИЧАЛ!

— Кто едет в Квинс — ВТОРОЙ ПРИЧАЛ, ВТОРОЙ!

— ДВЕНАДЦАТЫЙ ПРИЧАЛ. Квинс, ДВЕНАДЦАТЫЙ ПРИЧАЛ!

Мы послушно перетекали от одного причала к другому — секретарши всех мастей и вероисповеданий, плечом к плечу, с туфлями в руках, задыхаясь в дурацких тесных корсетах (ну, по крайней мере одна из нас точно). Но стоило нам дойти до того или иного причала, номер которого выкрикивала маленькая латиноамериканка, как к нему причаливал паром, направлявшийся в Уихокен. Суровые лысые здоровяки из охраны появлялись словно ниоткуда и начинали орать: «Назад! Назад!» И бедные жители Квинса, словно ревущие воды Красного моря, расступались перед аккуратной колонной аналитиков с Уолл-стрит и домохозяек из пригорода. Зачем эта женщина так с нами? Видимо, ее забавляла толпа представителей рабочего класса, слоняющихся без дела, как скот.

Паромы с Уихокена причаливали — я не шучу — каждые пять минут. Я засекала. Вы бы тоже засекли, если бы три часа вас гоняла туда-сюда вошедшая во вкус власти кондукторша парома. Согласно переписи двухтысячного года, население округа Уихокен составляет тринадцать тысяч пятьсот один человек. И по моим подсчетам, все без исключения жители Уихокена — мужчины, женщины и дети — четырнадцатого августа побывали в Нижнем Манхэттене дважды.

Шутки в сторону. У меня нет никаких претензий к ведомству госбезопасности. Но, господин госсекретарь, неужели за последние два года никому ни разу не пришло в голову, что манхэттенская паромная переправа могла бы очень пригодиться для эвакуации в случае, ну я не знаю, ядерного взрыва или еще чего. Неужели покупка мегафона такое уж тяжкое бремя для государственного бюджета? Или они там наверху просто решили, что теми, кого у подъезда не ждет желтое такси, можно пожертвовать?

Было, правда, и одно забавное происшествие. Нас опять заставили расступиться и освободить дорогу очередной партии граждан Уихокена, совершающих побег из Нью-Йорка, — кажется, это происходило на пятом причале. И разумеется, имелось множество причин, по которым постоянно звучало «извините, извините», и я не сразу поняла, что женщина, отделенная от меня несколькими тушами, обращается именно ко мне. Но она повторяла это все настойчивее и настойчивее, пока я не повернулась к ней. Она смотрела прямо на меня, а я не могла понять, чем привлекла ее внимание, ведь я стояла слишком далеко и никак не могла наступить ей на ногу.

— Ммм… это вы мне?

— Вы Джули Пауэлл? Из Проекта «Джули/Джулия»? Я узнала вас по фотографии в «Ньюсдей».

Я не упомянула о том, что мое фото напечатали в «Ньюсдей». Поскромничала. Ну как трезвонить о том, что тебе устраивают фотосессию, когда ты готовишь ужин в паршивой конуре в Лонг-Айленд-Сити, и при этом не показаться самовлюбленной и претенциозной дурой? Да и ничего особенного в этой фотосессии не было. Просто повезло.

— А, да. Я Джули. Привет!

— Я просто хотела сказать, что я ваша большая поклонница! Я тоже из Лонг-Айленд-Сити! — Девушка была молодая, симпатичная, наверняка занимала более приличную, чем я, должность. Да и выглядела милой.

— О, спасибо! Спасибо большое.

Все секретарши вокруг начали прислушиваться к нашему разговору и с любопытством меня разглядывать. О боже, я знаменитость! Какое потрясающее чувство. К сожалению, я не нашла что еще сказать. Только кивала и тупо улыбалась, а когда нас погнали к очередному причалу, незаметно затерялась в толпе. Звезда из меня никакая.

Но было приятно. Страшновато, но приятно. И на пароме было здорово (когда нас наконец туда загрузили). Кто-то, как я, любовался непривычно тихой красотой берегов, а кто-то щелкал фотоаппаратом. В Хантерс-Пойнте я села в машину к дядечке, который предлагал подвезти тех, кто едет в сторону «Астории», — это было так великодушно и заботливо с его стороны, что я почти позабыла о тетке с пакетом. Мы ехали по Джексон-авеню в компании милого дядечки и его красивой темноволосой подружки, чья мама застряла в метро. С нами ехала семидесятилетняя огненно-рыжая старушка с плохо закрашенной сединой и сильным квинсовским акцентом — одна из тех, кто наверняка присылал мне макеты памятника. Она сказала, что, по слухам, электричество отключено на всем восточном побережье и она уверена, что это проделки террористов. Дядечка высадил меня прямо у дома.

Обычно пустынные улицы Лонг-Айленд-Сити в этот час кишели людьми; они брели с унылым видом, и им предстояло преодолеть не одну милю, чтобы добраться до дома и рухнуть на постель. Отблески заката окрашивали комнату красноватым светом. Развалившись на нашем диване, босс Эрика читал журнал. Добраться до Вестчестера в тот вечер у него не было ни малейшего шанса.

Туфли я закинула в чулан, а через пару минут, когда Эрик с трудом справился с молнией, я содрала с себя платье. Идиотский корсет с треугольными чашечками полетел в помойку. Я надела шорты и футболку. Мне было жарко, от меня воняло, я проголодалась, но никогда в жизни мне не было так хорошо.

Я всегда любила катастрофы. Когда по Бруклину пронесся ураган Агнесса, я запаслась консервами и бутилированной водой и отправилась любоваться на бушующие волны, бьющиеся о заграждение. Все встречали их восторженными возгласами, кроме одной ортодоксальной еврейской семьи, которая коленопреклоненно возносила усердные молитвы. Я терпеть не могу зиму, но прихожу в восторг от первого сильного снегопада, когда под тяжелыми тучами носишься по городу, запасаешься едой и спиртным и взволнованно обсуждаешь с продавцами прогноз погоды. Если снег выпадает на Рождество, когда мы гостим у родных в Техасе, я испытываю разочарование оттого, что все пропустила. Даже одиннадцатого сентября, прости Господи, я ощущала возбуждение, шагая в дешевых кедах в поисках станции переливания крови, чтобы сдать свою первую отрицательную. Наверное, катастрофы пробуждают нашу внутреннюю тягу ко всякого рода вагнеровскому геройству.

Надо было что-то придумать на ужин. С покорностью верной спутницы я отправилась на темную кухню. Чрезвычайные ситуации всегда вызывают во мне желание вести себя старомодно, как и подобает традиционной домохозяйке, правда, в данном случае мне предстояло обеспечить пропитание, не прибегая к таким современным мелочам, как электричество. Задачей Эрика было добывать пищу, и, проявив поразительную невозмутимость в чрезвычайной ситуации, именно это он и сделал. Он принес фонарик и торжественно объявил:

— Я купил куриную печенку. И баклажаны.

— А твой начальник любит печенку?

— Откуда я знаю? Какая разница. Но ему вряд ли понравится ужинать в одиннадцать.

— Что ж, надо брать ноги в руки.

Эрик в знак солидарности чувственно меня поцеловал. У меня аж мурашки по спине пробежали, и я припомнила, что рекордное количество детей обычно рождается через девять месяцев после массового отключения электричества. В кухню заглянул начальник Эрика.

— Джули! Тебя кто-то на улице зовет.

С порога гостиной я услышала вопли:

— Джули! Джули! ДЖУЛИ!

Выглянув в окно, я увидела Брэда и Кимми. Измученные, они стояли на тротуаре и истошными голосами звали меня. Босая Кимми держала туфли в руках. Всю дорогу от самого офиса и до моего дома они прошли пешком.

Эрик поставил на стол бутылку водки, предусмотрительно купленную по дороге домой, и они с Брэдом стали расставлять свечи, пристраивая их в блюдечки, формочки и еще бог знает куда. Я отправилась к плите. Когда пламя загорелось голубыми язычками, я поняла, что худшее позади и что газовая плита — это правильный выбор. Зажимая фонарик подбородком, я обжарила рис на сливочном масле и залила куриным бульоном. Когда рис был готов, я переложила его в смазанную маслом форму для саварена (в ходе Проекта я превратилась в человека, который может найти свою форму для саварена даже в темноте). Водрузила форму на большую кастрюлю, налив на дно немного воды. Оставила конструкцию на медленном огне примерно на десять минут — риз ан куронн, адаптированный для ситуаций с отсутствием электричества. Рис в форме кольца. Существует немало блюд, еще менее подходящих для чрезвычайных ситуаций, но я выбрала именно это. По идее, нужно было запечь его в духовке, но сложностей на сегодня мне и без того хватило. Потомив куриную печень в сливочном масле, я приготовила импровизированный соус из вермута и бульона. Эрик помог обжарить баклажаны.

Мы раскладывали еду по тарелкам, когда снова услышали крик:

— Джули! Джу-у-у-лииии! — Это была Гвен, слегка под мухой, слегка оголодавшая и слегка потрепанная: она перешла мост Квинсборо после корпоративного праздника по поводу отключения электричества и вероятного конца света.

В тот вечер в Лонг-Айленд-Сити царила праздничная атмосфера. Ужин при свечах. Трепещущее пламя отражалось в переливах сиреневых штор, подаренных моей мамой. В полутьме все выглядели очень красивыми, загадочными и довольными. Мы с Кимми на чем свет стоит поносили нашу секретарскую долю, забавляя всех, а Брэд и Гвен, к моему удивлению, ворковали на другом конце стола. Еды на шестерых было, конечно, маловато, но апокалиптического веселья это не омрачило. Эрик отправился за мороженым. Мороженщикам в тот вечер тоже повезло — одиннадцать часов, а людей на темных улицах полным-полно, и все идут, идут, и кто знает, сколько им еще идти.

А мы были дома.

Кимми умудрилась дозвониться по сотовому своему приятелю, он заехал за ней и отвез домой. Босс Эрика заночевал на диване, а оставшиеся участники вечеринки задержались за столом чуть дольше. Когда алкоголь начал действовать, я отвела Гвен в сторонку и расспросила о ее женатом друге Митче. (Мне почему-то показалось, что при Брэде об этом лучше не говорить, — кто знает, может, у них что и выгорит.)

— А… этот? Он передумал изменять жене, трус несчастный.

— Жаль.

— Знаешь что? Я заслуживаю большего, чем периодический секс, пусть даже фантастический. Я заслуживаю фантастического секса на постоянной основе! Так что, пошел он.

Мы убрали посуду и отодвинули в сторону стол, чтобы уложить Брэда и Гвен на ковер в гостиной. А потом отправились спать, чувствуя уют и общность неандертальцев, удаляющихся в свою пещеру после совместного поедания мамонтятины. В ту ночь Брэд и Гвен спали так крепко, что даже не проснулись, когда в полпятого утра прямо над их головами завизжал и замигал радиобудильник. (Гвен клянется, что между ними ничего не было, но я не теряю надежды. Они с Брэдом могли бы стать прекрасной парой.)

Иногда нет ничего лучшего, чем работать простой секретаршей. На следующее утро по радио нас всех призвали «остаться дома». Из Вестчестера приехала жена босса и забрала его домой; они подвезли Брэда и Гвен. Мы с Эриком помыли посуду. И теперь я с уверенностью могу сказать, что сидеть без света гораздо легче, чем без воды!

Услышала, что пассажиры застряли в метро, и взмолилась: «Только бы Джули задержалась на работе. Господи, сделай так, чтобы Джули задержалась на работе». Наверное, я не такой уж плохой человек, раз заботилась не о том, что она в блоге напишет, а о ней самой, о том, что она несколько часов может просидеть в вагоне метро без кондиционера.

Я тоже, когда услышала о проблемах с электричеством, сразу подумала: о боже, там же Джули! Как будто в эту переделку попала моя сестра, но моя сестра живет в Вашингтоне, а не в Нью-Йорке. А ваш блог я читаю почти с самого начала Проекта, и вы стали мне ближе, чем сестра, — от той даже письма не дождешься.

Вот я точно плохой человек, потому что прежде всего подумала: а как же Джули будет сегодня готовить? Хвала Всевышнему за газовые плиты. Правда, потом, увидев по телевизору всех этих людей, которые топали домой пешком, я снова забеспокоилась. Слава богу, что есть паром и та тетка, что решила нажиться на пассажирах. Удачи, Джули!

Бедная Джули, подумала я. Как она будет готовить? Оказалось, очень просто, зажав фонарик под подбородком!!! Да ты просто кухонная Индиана Джонс, только кнута за поясом не хватает!

Здорово иметь друзей, особенно среди тех, кого ты в глаза не видела. Подумать только: женщина из Миннесоты по имени Крис волновалась не за огромное количество жителей Нью-Йорка, а лично за меня. Пока я тушила куриную печень, зажав фонарик подбородком, парень из Шривпорта гадал, какая у меня плита — электрическая или же газовая. Эти люди, с разных концов страны, ни один из которых никогда не был в большом городе, не встречался со мной и не готовил французские блюда, услышав о ситуации в Нью-Йорке, подумали обо мне. Это же просто невероятно! И как повышает чувство собственной значимости! Все они могли бы отнестись к этой ситуации как сторонние наблюдатели, но из-за меня восприняли ее как случай, произошедший с близким человеком, с подругой, с сестрой. Я вовсе не задираю нос; я вообще считаю, что моей заслуги в этом нет. Но бесспорно одно: людям не безразлична судьба ближнего, и они готовы ему помочь. И по возможности они это делают.

Не знаю, верю ли я в это на самом деле или нет, но после катастрофы верила весь день. И, если понять, что добро порождает добро, и, не боясь показаться глупой, поверить в человеческую доброту, пусть даже всего на один день, мир станет чуточку лучше.

Наивно, да? Черт, я просто ненавижу, когда на меня такое находит.

На следующий день мы ели пасту со сливочным соусом, в который я добавила маринованные луковички по рецепту Джулии Чайлд. «К сожалению, все марки консервированных „жемчужных луковичек“, которые мы пробовали, на вкус были сладковатыми и сильно отдавали уксусом, — отмечает Джулия. — Однако в экстренных ситуациях они незаменимы, поэтому мы предлагаем следующую процедуру, значительно улучшающую их вкус».

Прошел всего день после этой крупнейшей аварии, и я решила, что ситуация вполне подходит под определение «экстренная», а значит, и для консервированного лука. Правда, трудно представить, о какой экстренной ситуации говорила Джулия. Это когда свежего лука нет, зато консервированного навалом? (Забудем на минутку о том, что в две тысячи третьем году отыскать консервированный лук было равносильно подвигу.) Итак, лук нужно обсушить, отварить, слить воду, а затем минут пятнадцать потушить в бульоне с добавлением букета трав. О какой «экстренной ситуации» идет речь — непонятно, быстро приготовить такой лук невозможно, а попав на необитаемый остров, пусть даже с ящиком консервированного лука, доводить его до кондиции — бессмысленно, в подобных случаях у людей есть проблемы поважнее, чем лук, «чересчур отдающий уксусом».

Вот что написал по поводу этой загадки один из моих «почитателей»:

Может, под «экстренной ситуацией» Джулия имела в виду Вторую мировую войну? Уничтожение посевов, нестабильность поставок продовольствия, когда приходится рассчитывать только на запасы. Мы слишком сильно избалованы — для нас простая покупка консервированного лука уже становится большой проблемой.

Предложение замечательное, хотя самой Джулии Чайлд вряд ли доводилось прибегать к нему в «экстренной ситуации». Когда в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году в Нью-Йорке произошла серьезная авария на электростанции, Джулия и Пол жили в Кембридже, поэтому ей не пришлось готовить при свечах. Но наверняка даже в Кембридже иногда происходит нечто подобное. Взялась бы Джулия в таком случае за соус для пасты с консервированным луком?

Сомневаюсь. Думаю, она бы накормила Пола домашним тортом с масляным кремом и за ручку отвела бы его в постель до следующего утра.

 

~~~

Май 1949 года

Париж, Франция

Он пришел домой в середине дня. И с восторженными возгласами она, как всегда, бросилась ему навстречу.

— Сегодня в Ле-Алле купила потрясающую колбасу. В жизни не ела ничего подобного, — и, удерживая его руку, потащила его в столовую.

— Погоди, погоди — дай хоть пальто снять!

Самые счастливые в жизни мгновения он испытывал, когда приходил домой на обед. И всякий раз она радовалась его приходу, как может радоваться только веселый и жизнерадостный ретривер. Порой ему казалось, что он держит ее взаперти, и от этого испытывал чувство вины.

На столе стояли две тарелки, нарезанная копченая колбаса с крупными вкраплениями жира, хлеб и сыр. Для человека, который интересовался больше едой, чем ее приготовлением, Джулия обладала безупречным вкусом и неуемной тягой к новым вкусовым ощущениям. Пол сидел напротив Джулии и ел с большим аппетитом, она едва притронулась к еде.

— Видимо, тревога была ложная. Обычное расстройство желудка, как ты и говорил. Наверное, все женщины, которые приезжают в Париж, только и делают, что едят и занимаются любовью, а потом начинают подозревать у себя беременность!

Пол внимательно посмотрел на жену. Они, разумеется, говорили о детях, но обсуждали этот вопрос чисто теоретически. По правде говоря, он не горел желанием стать отцом, но, когда она на прошлой неделе впервые заговорила о своих подозрениях, он решил, что ради нее можно и изменить свои взгляды.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Она сморщила нос и улыбнулась.

— Конечно. Может, я просто не из тех, кому суждено стать матерью?

Он ощутил угрызения совести.

— Джули, у нас еще будет возможность…

Она отмахнулась с такой убедительной беззаботностью, что он чуть было не поверил в ее искренность.

— Конечно, конечно! И мне так нравится моя жизнь, что даже жалко портить радость и заводить сейчас маленького крикуна. Просто… — На мгновение она погрустнела. — Просто мне хочется чем-нибудь себя занять. Нельзя же всю жизнь мотаться по рынкам, верно?

— Я думал о том же. Может, тебе записаться в какое-нибудь женское общество или на курсы? Чтобы занять чем-нибудь голову. Наверное, скучно торчать здесь целыми днями в одиночестве.

— Наедине с собой мне совсем не скучно, знаешь! И все же, наверное, ты прав. Мне нужно придумать какой-нибудь проект. Это будет то, что доктор прописал.

Он доел, она проводила его до двери. Он заметил знакомую искорку в глазах. Этой искорки следовало опасаться, ибо она влекла за собой непредсказуемое развитие событий.

— Только не слишком увлекайся, ладно?

— Что ты. Слишком не буду.

 

ДЕНЬ 352, РЕЦЕПТ 499

Такое возможно только в Америке

— Здравствуйте, Джули, это Карен с Си-би-эс. Мы бы хотели снять репортаж о вашем Проекте.

— Ммм… о’кей. — Дома я стараюсь не подходить к телефону, особенно когда делаю ежедневную запись в своем блоге. Как правило, звонят люди, с которыми и говорить-то не хочется. Но в это утро почему-то подошла. Не иначе как интуиция сработала.

— Мы сделаем так: сначала направим оператора к вам на работу. Он снимет вас в офисе, затем вы вместе отправитесь за покупками, а потом поедете домой на метро. Дома вас будет ждать съемочная группа, вы, как обычно, приготовите ужин, а мы будем вас снимать. Как насчет вторника?

Вот так. Сидишь себе, пишешь блог, и вдруг тебе звонят с телеканала и выражают желание снять о тебе репортаж. Я тут же написала об этом в своем блоге.

Именно тогда мне пришло в голову, что это не иначе как мистика какая-то.

* * *

Перед тем как притащить в офис оператора с телевидения, мне нужно было переговорить с Нейтом, нашим «анфан терибль», пусть (и потому что) оператор и не собирался снимать его. Я постучалась и вошла в его кабинет. Нейт, как обычно, сидел с приклеенным к уху телефоном, но тем не менее пригласил меня войти.

— Так, значит, у губернатора назначено на три пятнадцать? А Блумберг в три сорок пять? Симона говорит, Джулиани тоже хочет присутствовать… Да. Я им передам. Да. — Он беззвучно рассмеялся. — Да. Увидимся. Что случилось?

Это он мне, подумала я. Трудно понять, к тебе обращается Нейт или продолжает бесконечные переговоры по телефону.

— Знаешь, во вторник придет оператор с Си-би-эс…

— Джули, ты же знаешь, что все интервью, которые дает Бонни, нужно предварительно согласовывать со мной, иначе у Гэйба припадок случится. (Во всей нашей компании лишь Нейт называл мистера Клайна по имени.)

— Нет… это не… он… вообще-то, он придет снимать меня.

— Шутишь? Это что, из-за твоего кулинарного проекта?

— Угу.

Лицо Нейта озарила легкая хищная улыбочка.

— Ну здорово! Когда, говоришь, он придет?

— Во вторник.

— Надеюсь, снимать будет не в рабочее время?

— Нет.

— Нормально. Только пусть не снимает того, чего не следует. Сама знаешь — контракты.

— Да. Конечно.

— И документы, и еще экран твоего монитора.

— Да.

— А еще приемную и логотип компании. И не упоминай, где работаешь. Да, и ни слова о «правительственной бюрократии» и прочем, договорились? На своем сайте можешь писать что угодно, там это выглядит смешно, даже очень смешно, правда. И знаешь, Джули, будь поосторожнее в выражениях. О’кей?

— Ммм… о’кей… спасибо. — Я направилась к выходу.

— Да, и еще… Постарайся, чтобы мистер Клайн не видел этого твоего оператора. Сама знаешь. А то ему станет интересно, что там у тебя за блог. — При этом он пальцами изобразил кавычки. А ведь и правда, слово какое-то глупое.

Каждый раз, отправляясь в «Дин & Делука» (он же «Гастрономический бутик Антихриста»), я даю клятву: больше сюда ни ногой! Часто я произношу эти слова даже вслух, пробираясь сквозь толпу богатеньких идиотов, которые выстраиваются в очередь за икрой по сто пятьдесят баксов, по баснословным ценам покупают суши на пластиковом подносике и восторгаются разнообразием сортов зеленого чая. Мало того, они покупают кофе с круассанами, а чтобы покупать кофе с круассанами в «Бутике Антихриста», надо быть конченым ослом.

Вдоволь повозмущавшись, я направляюсь в винный бутик «Астор», где покупаю три бутылки вина, затем в «Дуан Рид» за шампунем, кондиционером и зубной пастой, после чего тащусь в «Петко», где беру десятикилограммовый мешок сухого кошачьего корма, штук двадцать банок кошачьих консервов, десятикилограммовый мешок наполнителя для кошачьих туалетов и четыре мышки для ручной змейки Зузу. На обратном пути с трудом волоку хозяйственную тележку, с какими ходят сумасшедшие бабульки. Я купила ее в первый год своего пребывания в Нью-Йорке, еще до того, как поняла, что с такими ходят лишь сумасшедшие бабульки, но продолжаю ею пользоваться, потому что уверена, что рано или поздно сама превращусь в такую вот сумасшедшую бабульку. И со всей этой поклажей я отправляюсь на фермерский рынок на Юнион-сквер, где при виде ведра с огромными ветками кизила — а именно цветами кизила был украшен наш с Эриком свадебный торт — решаю прикупить одну веточку.

Лишь спустившись в метро со старушечьей тележкой, набитой кошачьей едой, наполнителем, тремя винными бутылками, шестью телячьими отбивными, четырьмя мышами, шампунем, кондиционером, зубной пастой и цветущей веткой кизила с меня ростом, я понимаю, что, возможно, идея покупать все это была не так уж и хороша. Надеюсь, что пассажиры, которых отхлестает по щекам моя кизиловая ветка, окажутся туристами, для которых шок от нью-йоркского метрополитена будет достаточно сильным, чтобы треснуть меня в ответ.

Разумеется, все вышеперечисленное и является причиной, по которой оператор Си-би-эс так жаждет сопровождать меня в походе за покупками.

Во вторник, в пять тридцать вечера, я почти закончила работу, остались только Очень Важные Контракты, которые юридический отдел подготовил Бонни на подпись. А я не успела передать их, поскольку она находилась на Очень Важном Совещании последние два с половиной часа. Оператор суетится возле меня и снимает мои рабочие будни. В пять сорок я собираюсь выключить компьютер, но тут приходит Бонни.

— Где контракты?

— Вот, пожалуйста, — говорю я, протягивая ей контракты с видом заправской секретарши. Оператор Си-би-эс снимает все это на камеру. Бонни недоуменно смотрит на него — в общих чертах я объяснила ей, что здесь происходит, но она явно не поняла.

— Где сопроводительное письмо? В юридическом отделе должны были подготовить черновик.

В первый раз слышу.

— Черт!

Бонни раздраженно смотрит на оператора.

— Может, выключите на минутку?

Оператор Си-би-эс не заснял, как я бегала в юридический через весь коридор, и как выяснилось, что юристы все поголовно сейчас на другом и тоже Очень Важном Совещании, и как я трясла какого-то стажера, пытаясь втолковать ему, что письмо нужно именно сейчас, и как выяснила, что нужно три копии контрактов, а не две, и как я крыла матом копировальный аппарат, у которого именно сейчас закончился картридж, и как дурным голосом произносила страшные угрозы, связанные с выбрасыванием вице-президентов из окна двадцатого этажа в глубокие зияющие ямы с арматурой и бульдозерами. И очень жаль, что не заснял, потому что, кроме этого, ничего интересного в тот вечер не произошло.

Полагаю, в Си-би-эс снизошли до меня лишь потому, что я — не стесняющаяся в выражениях истеричка со склонностью к мизантропии, у которой вечно все не так, ну совсем не так, как надо. Поэтому знали бы вы, как мне было жаль, когда катавасия с контрактами разрешилась, камера включилась и с этого момента все пошло как по маслу! Погода не была ужасной, и ни одного злобного лица на улице. В турецкой лавке нашлось все, что мне было нужно, даже очень редкое датское масло по восемь баксов за фунт. (Джулия Чайлд не слишком-то заморачивается качеством ингредиентов; именно этим она поначалу меня и привлекла. Но когда она пишет «масло лучшего качества», пожалуй, это неспроста.) Покупки мои были не такие уж и тяжелые. В метро не было давки, и поезд пришел сразу. При виде оператора с камерой на плече, который снимал меня то сбоку, то забегая вперед, прохожие уступали нам дорогу. Какой-то парень в метро даже начал ко мне клеиться, видимо, решив, что я важная птица, раз хожу в сопровождении оператора.

Дома нам с Эриком прикрепили микрофоны. Под почтительное жужжание камеры мы с невозмутимым видом потягивали вино, резали лук-шалот и помешивали варево на плите, как будто не было никакого объектива, нацеленного нам прямо в лицо. Без малейших усилий я неожиданно научилась разговаривать без мата. На меня снизошло спокойствие, и ужин я приготовила почти без суеты. На ужин были креветки бер-блан, то есть морские гады, залитые тремя четвертями фунта расплавленного датского масла, и спаржа с горчичным соусом, а спаржа всегда впечатляет. Я чувствовала себя знаменитым шеф-поваром и жуткой врушкой. Мне так хотелось, чтобы случился какой-нибудь катаклизм, чтобы масло загорелось или еще что-нибудь. И мне повезло все четверо впали в шок — оператор, звукооператор, продюсер и корреспондент по имени Мики, увидев, как я вбухала в соус три четверти фунта масла, так что жаловаться было не на что. Они планировали снимать нас три вечера подряд и отснять пятнадцать часов материала. Это показалось мне странным и даже несправедливым. Судите сами: на моих глазах компания Си-би-эс выбрасывала на ветер целое состояние, чтобы смонтировать пятиминутный сюжет о тридцатилетней секретарше из Квинса, которая готовит французскую еду. В то время как у себя на работе я не сумела выбить у финансового отдела десять баксов на вчерашнее печенье для собрания Комитета по культуре. Ну да ладно. Первые два дня съемок прошли на отлично, хотя по непонятной причине я очень устала, а на третий день в Йеле произошел взрыв, и оператору пришлось срочно отправиться туда. Вернулись они в следующий вторник. В тот самый вторник, когда по телевизору показывали самую последнюю серию «Баффи — истребительницы вампиров». Можно пропустить многое, но пропустить финал «Баффи» — нельзя. А я пропустила.

Вдобавок я подхватила простуду, а возможно, и атипичную пневмонию.

Пока Эрик и все члены съемочной группы сидели и смотрели исторический финал (продюсер тоже оказался фанатом), я вкалывала на душной кухне под пристальным оком видеокамеры, установленной на таймер. Но я не обижаюсь, оказалось, что есть то, что важнее самой главной романтической драмы с элементами фэнтези и боевых искусств за всю историю телевидения. Главное — обо мне снимают репортаж для национальных новостей. И вот я стойко жарю телячьи фрикадельки а-ля нисуаз, отхаркиваясь, откашливаясь и утирая сопли. И все это в полном одиночестве.

Телячьи фрикадельки а-ля нисуаз — это телячий фарш с помидорами, луком, чесноком и, самое главное, соленым салом. Из этой смеси лепят котлетки, обваливают их в муке и обжаривают на сливочном и растительном масле. Когда котлетки пожарятся, нужно залить в сковороду немного бульона, добавить сливочного масла — и готово. «Истребительница голода» приготовила также лапшу, эпинард этуве о бер, то есть шпинат в сливочном масле, и томат грилле о фор, томаты, которые запекаются в духовке, а не на гриле.

Я очень даже красиво разложила все по тарелочкам. Эрик прокомментировал мое усердие вне зоны видимости, но, к сожалению, не вне зоны слышимости (потому что мы постоянно в зоне слышимости, как участники реалити-шоу, которых подслушивают, даже когда они ходят в туалет или сбегают в лес, чтобы предаться сексуальным забавам): «Проект, „Джули/Джулия“ в потемкинской деревне». Ведь Джули никогда не подает на стол еду в красивых тарелочках. Наверное, это микрофон, закрепленный у меня на груди, стал проводником к источнику безупречного вкуса и изысканности в духе Марты Стюарт, и меня это даже напугало.

Сначала интервью взяли у меня. Мы сидели за столом, на котором лежал мой старенький потрепанный томик «Искусства французской кухни», и в промежутках между приступами кашля я изображала что-то вроде остроумных ответов. Затем я накрыла стол в нашей маленькой, симпатичной гостиной, а оператор, звукооператор и продюсер окружили нас, слепя яркими лампами. Корреспондентка сидела с нами за столом, но ничего не ела, а только делала вид, что ест, потому что она оказалась вегетарианкой, — среди корреспондентов, по-видимому, это явление распространенное. После съемок я усадила за стол съемочную группу. Звукооператор от радости едва рассудка не лишился, его жена была не простой вегетарианкой, а отпетым веганом. Он все твердил, что помидоры, добавленные в котлеты, придают им неземной вкус. А у меня не хватило смелости признаться, что главный секрет этих котлет в свином сале. За столом царила теплая и дружеская атмосфера. Продюсер пересказал мне содержание тех серий «Баффи», которые я пропустила, а оператор, побывавший в Ираке, поведал нам немало захватывающих историй.

Когда по развлекательному каналу смотришь интервью с какой-нибудь звездой и она заявляет, что слава для нее — это «нечто непостижимое», невольно думаешь: «Ой, да ладно!» Что ж, мне неизвестно, каково это, когда репортеры копаются в твоем мусоре, а дизайнеры умоляют надеть сережки за сто миллионов долларов на вручение «Оскаров». Но когда телевидение снимает, как ты готовишь ужин в паршивой кухоньке в спальном районе, когда ты со съемочной группой обсуждаешь телячьи фрикадельки со свиным салом, войну в Ираке и истребление вампиров… А потом через неделю видишь этот урезанный четырехминутный репортаж по телевизору в вечерних новостях Си-би-эс, где Дэн Ратер загадочно произносит «Такое возможно только в Америке», — что и говорить, это и вправду нечто непостижимое.

Наступил август. После репортажа на Си-би-эс у меня взяли интервью «Ньюсуик» и «Лос-Анджелес таймс», а также с полдесятка радиостанций по всей Америке и, по непонятной причине, Австралии. У меня осталось тринадцать дней и двадцать два рецепта. Я слегка запаниковала. Читатели в блоге оставляют послания: «ГОТОВЬ, ТРЯПКА, ГОТОВЬ!!! Готовь или умри! Двадцать пять рецептов за двенадцать дней! НЕ СДАВАЙСЯ, никчемная нюня! ГОТОООВЬ!» Ну это они не со зла, конечно. Я плохо сплю, а когда все же удается заснуть, я вижу странные сны. В одном из таких снов я нахожу на улице грязного голубя и притаскиваю в офис. Он живет у меня в коробке из-под копировальной бумаги. Джулия приказывает мне убить и разделать несчастную птицу к ужину, а мне не хватает духу, к тому же мне кажется, что он слишком грязный и не годится в пищу. И вот я тайком выпускаю голубя в коридоре и прикидываюсь, будто понятия не имею, куда он делся.

А вчера Эрик чуть не подал на развод из-за испорченного тартара.

На первый взгляд все выглядело просто. Сэндвичи с ростбифом, листья салата и буше пармантье о фромаж — картофельно-сырные палочки. Я пришла домой, намереваясь быстро разделаться с ужином и перейти к более важным делам (выпивка, игра в «Цивилизацию», ранний отход ко сну).

Разница между соусом тартар и обычным майонезом в том, что основой его являются не сырые, а вареные яичные желтки. Три вареных яичных желтка растереть с горчицей и солью до однородной массы. Тоненькой струйкой влить стакан оливкового масла. А теперь самое главное. Джулия пишет: «Этот соус нельзя приготовить в электрическом блендере: он такой густой, что механизм застопорится». Смешав оливковое масло с ореховым (сильный привкус оливкового масла надоедает, и иногда хочется разнообразия), я вооружилась большим проволочным венчиком и начала взбивать. Масло вливала не спеша и понемногу. Я все делала правильно. Однако после того, как я добавила примерно половину стакана, все пошло наперекосяк.

Джулия пишет: «У вас не возникнет проблем с приготовлением свежего майонеза, если перед добавлением масла яичные желтки поместить в подогретую миску, а затем добавлять масло по каплям, пока соус не загустеет. Следует соблюдать пропорцию масла и желтков».

Ну и? Я все это сделала. Сделала, клянусь. Я снова в отчаянии перечитала инструкцию. Да. Я сделала все, все, кроме…

— Неужели это все оттого, что я не подогрела миску? Хотите сказать, что соус не получился, потому что я не подогрела эту чертову миску?!

— Что стряслось? С кем ты разговариваешь? — Эрик заглянул на кухню с хорошо знакомым выражением настороженной озабоченности, как верный пес серийного убийцы, почуявший неладное.

— На дворе август! Тут и без того девяносто пять градусов! А ей, видите ли, мисочку не подогрели!

Эрик, привыкший в случае чего бежать в укрытие, отреагировал мгновенно и исчез из кухни.

А я приняла решение следовать указаниям Джулии по исправлению майонеза. Подогрела миску на водяной бане, добавила немного горчицы и немного неудавшегося соуса тартар. Теперь нужно было взбивать до тех пор, пока горчица и соус «не загустеют».

«Это всегда помогает», — уверяет Джулия.

Оказалось, что не всегда.

Черт!

И тут я зарычала — нет, я не ругалась плохими словами, я издавала утробное рычание. Я понимала, что слишком бурно реагирую, но остановиться не могла. Перейдя на вытье, я перелила испорченный соус в блендер — какая теперь разница? Что еще может произойти?

Оказалось, не так уж много чего. Я давила на кнопку и взывала к небесам, чтобы соус загустел, а блендер застопорился, но нет, соус все болтался и болтался в чаше, как и полагается испорченному майонезу, а как только я перестала, давить на кнопку, расслоился на составляющие.

Вот тогда я начала швырять все, что под руку попадало.

Я не имела право так поступать. Эрик весь день пытался выяснить судьбу своей тетушки, которая работает медсестрой где-то в Саудовской Аравии и обучает сестринскому делу местных женщин. А я прекрасно знала, что американцы разбомбили гражданское поселение в Эр-Рияде. Весь вечер Эрик просидел перед телевизором как приклеенный, но, к его досаде, в новостях не было ровным счетом ничего о бомбежках. Он звонил маме, брату, двоюродным братьям и сестрам, но никто не брал трубку, и он не находил себе места. И зная все это, я все равно выла, ругалась и швырялась половниками, как будто соус тартар был единственным в жизни, что имело значение, как будто он был для меня важнее семьи, смерти, войны.

Эрик долго терпел. Но потом терпение вдруг лопнуло. Он влетел на кухню и, схватив меня за плечи, закричал так громко, как не кричал никогда:

— ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ МАЙОНЕЗ!!!!!!!!!

Но я была бы не я, если б признала его правоту. Испорченный соус я выбросила и в глубоко напряженной обстановке приготовила буше пармантье о фромаж. Отварила три маленькие картофелины и протерла их через сито. Сито, естественно, развалилось. Я выложила протертый картофель в подогретую сковороду, чтобы выпарить жидкость. Добавила стакан муки, кусок размягченного масла, яйцо, стакан тертого сыра, белый перец, кайенский перец, мускатный орех и соль. Затем переложила эту смесь в кондитерский мешок и выдавила «пальчики» на противень. Когда мешок порвался, я даже не закричала, я просто ложечкой выложила оставшееся картофельное тесто, придав ему форму «пальчиков». После чего поставила противень с буше в духовку. Я тихо плакала, настолько тихо, что Эрик даже не слышал. Затем я приготовила сэндвичи из ржаного хлеба с ростбифом, салатом, помидорами и очень вкусной горчицей с острым перцем, чили и халапеньо, присланной заботливым читателем где-то с месяц назад. Когда картофельные палочки испеклись, я выложила их на тарелку рядом с сэндвичами на манер картофеля фри. Эрик молча взял тарелку.

Он ел сэндвич, когда позвонила его мама, — у нее особый дар звонить в самый подходящий момент. Выяснилось, что с тетей Эрика все в порядке и что живет она совсем не в Эр-Рияде. Я чувствовала себя гадкой и недостойной жить на свете. Но зато картофельные палочки получились что надо. Интересно, а вкусно приготовленные картофельные палочки улучшают карму?

— Джули Пауэлл?

— Да, — бодро ответила я, подумав, что звонит очередная сумасшедшая, ведь я была на работе.

— Аманда Хессер, «Таймс».

Каждый второй четверг месяца — день собрания совета директоров; я торчала на работе с полвосьмого утра. Выдался такой день, когда мне казалось, что от меня воняет, но откуда, не поймешь: вроде и одежда чистая, и подмышки не пахнут, и волосы в порядке, но почему-то воняет так, будто мой лифчик вымазан соусом из «Бургер Кинга». Короче, когда зазвонил телефон, я была в плохом настроении. Однако надо отдать должное: когда вам звонит Аманда Хессер и сообщает, что собирается сделать о вас репортаж для Самой Главной Газеты в Мире, это несколько улучшает расположение духа. Правда, когда начинаешь думать о том, какое вино подать к ужину, от депрессии сразу переходишь к истерии, но немного истерии никогда не помешает. (Я — живое тому доказательство.)

К тому времени я уже имела некоторый опыт обращения с потрохами. Несколько раз я готовила зобную и поджелудочную железы и обнаружила, что они мне даже нравятся, только вот если бы они не пахли порой формальдегидом…

Мне доводилось готовить даже мозги. Вообще-то, это забавная история. В тот день, когда я готовила мозги, у меня было назначено интервью с одной радиостанцией. Репортер пришел в нашу квартиру и, пока я готовила ужин, говорил со мной. Все шло хорошо, интервью прошло нормально, но перед уходом корреспондент попросился в туалет. После того как он зашел в нашу полуванную и закрыл за собой дверь, я вспомнила, что в раковине у меня замочены говяжьи мозги. Бедняга. Ну ему еще повезло, что я не заставила его их съесть.

Когда имеешь дело с мозгами, дело даже не во вкусе, хотя вкус у них тот еще. И не в отвращении, ведь когда промываешь мозги, вся раковина и одежда оказываются забрызганными какими-то ошметками, как в фильме Тарантино, и какой-то странной тягучей белой субстанцией, которая не дает мозгам развалиться на две половинки, — возможно, это жир, но на вид и на ощупь напоминает губку. Нет, хуже всего неизбежный философский аспект. Непостижимая тайна жизни, сознания и души. Ведь хочется думать, что мозг — это прочное хитросплетение с глубокими бороздами, канал для передачи запутанного многообразия мыслей и бездонное вместилище памяти, но нет. Это дряблый, бледный, маленький орган, который разваливается прямо в руках под сильной струей воды. Ну как такое возможно? И кто мы после этого?

В тот вечер мы пригласили Салли, чтобы вместе насладиться мозгами, приготовленными двумя способами: сервель ан матлот и сервель о бер нуар. Салли была единственной из моих знакомых, кому и раньше доводилось есть мозги (это было карри с козьими мозгами в Калькутте). Она собиралась привести с собой друга, нового Дэвида, изощренного виномана (старый Дэвид, тот, который с мотоциклом и который не мог от нее оторваться, давным-давно канул в Лету). Я расценила этот жест как смелую попытку проявить полное доверие в этих недавно возникших отношениях, а может, как попытку дать ему пинка под зад.

Сервель ан матлот — это мозги, которые тушатся на медленном огне в красном вине, предварительно уваренном, с добавлением бер мани, то есть пасты из муки и сливочного масла, чтобы получился соус. Для сервель о бер нуар необходимо нарезать мозги и замариновать их в смеси лимонного сока, оливкового масла и петрушки; затем обжарить до корочки на сливочном и растительном масле и перемешать с бер нуар — это полторы пачки сливочного масла, растопленного и нагретого до золотистого цвета, с добавлением петрушки и уваренного уксуса. Правда, с петрушкой не вышло, потому что вместо нее Эрик купил кинзу. Мозги в красном винном соусе с луком и грибами были еще ничего, потому что чувствовался в основном лук, грибы и красное вино, а вкус самих мозгов как-то не особо ощущался. Но вот мозги, обжаренные на сковородке… прямо не знаю. Такие жирные (хотя жирное я люблю) и такие вязкие, что при одной мысли о них аж передергивает. Достаточно сказать, что десерт из блинчиков с начинкой из миндально-сливочного крема, посыпанных стружкой из абсурдно дорогого швейцарского шоколада, показался по сравнению с мозгами райской пищей.

Итак, опыт обращения с субпродуктами я имела. И хотя некоторым покажется, что этого достаточно, все же не стоит приглашать на ужин знаменитого ресторанного критика из «Нью-Йорк таймс» и пытаться приготовить почки впервые в жизни. Но я особо не волновалась. Порой полезно набраться смелости и покрасить волосы в ярко-синий цвет или явиться на работу в государственную компанию в джинсах и раздолбанных мотоциклетных сапогах — одним словом, пойти на риск. Раз уж мозги я уже готовила, то и с почками справлюсь, и все будет в полном порядке.

Но оставалась проблема с вином. Я думала попросить Салли, чтобы та посоветовалась со своим новым другом, но, по правде говоря, он показался мне зазнайкой, и не хотелось оказывать ему честь и просить совета. И тут мне пришло в голову, что Нейт разбирается в винах — он из тех республиканцев, кто иногда не прочь повеселиться, вроде Раша Лимбо — курит контрабандные кубинские сигары и позволяет себе поступать немного не по правилам. Но нет, его я спросить не могу. Иначе он станет совсем несносным. И будет донимать меня, пока я не признаюсь, кто придет ко мне на ужин, а узнав, что это «Нью-Йорк таймс», найдет способ упасть на хвост. Однако было уже три часа, Аманда Хессер придет на ужин сегодня, и мне срочно нужна помощь от кого угодно. Да пропади все пропадом.

Я неохотно заглянула к Нейту. Как ни странно, он не разговаривал по телефону.

— Ты в вине разбираешься?

Он закинул ноги на стол.

— А зачем это тебе, моя маленькая унылая секретарша?

Я закатила глаза.

— Нужно хорошее вино. Которое подойдет к почкам.

— Ты собираешься есть почки? Я знал, что ты чокнутая либералка, Пауэлл, но почки

?

— Ну хватит. Ты мне поможешь или нет?

— Значит, сегодня особенный вечер, да? На ужин придет большая шишка? А? Ради кого ты все это затеяла?

— Послушай, Нейт, сегодня к нам придет один очень важный человек, и у меня должно быть идеальное вино с ярким вкусом, я уже в панике, так помоги же!

— С ярким вкусом, говоришь? Очень важный человек? Но кто? Скажи, кто. Ну же, Пауэлл, колись. Кто?

— Не скажу, Нейт. И мне все равно, поможешь ты мне или нет. — Я направилась к выходу.

— Ладно, ладно, да не обижайся ты так. Ох уж эти демократы. — Нейт тянул время, постукивал пальчиками по столу, не торопился с ответом. Это он любит. — Ну, мне, например, нравится Chateau Greysac Haut Medoc. Chateau Larose Trintaudon Côtes du Rhone — тоже неплохой выбор. Но если хочешь поразить своего гостя в самое сердце — попробуй калифорнийское каберне совиньон от Beaulieu — среди красных вин оно одно из лучших по соотношению «цена — качество».

Видимо, я становлюсь параноиком, поскольку твердо убеждена, что люди постоянно от меня что-то скрывают.

Я отправилась домой готовить для Аманды Хессер из «Нью-Йорк таймс» роньон де во ан кассероль, то есть почки в сливочном масле с соусом из горчицы и петрушки с тушеным картофелем и жареным луком, а также клафути на десерт, но по дороге я забежала в «Астор» и посоветовалась с продавцом «Шато Грейсак». Никогда еще я не покупала вино так быстро: никакого тебе рысканья по полкам и сравнения бутылок по системе Роберта Паркера. Дома я оставила бутылки на столике в прихожей, и что бы вы думали сказала Аманда, когда вошла в квартиру?

— Ух ты, «Грейсак»! Где вы его раздобыли?

Так что надо отдать Нейту должное.

Гастрономический критик «Нью-Йорк таймс» Аманда Хессер — женщина очень и очень миниатюрная. Это наблюдение совершенно неоригинально, но это первое, что приходит на ум при взгляде на нее, как при взгляде на меня на ум приходит: «О боже, вот кому не помешала бы эпиляция!» Она такая маленькая, что трудно представить, как в нее влезает столько еды, особенно если учесть, что этим она зарабатывает на жизнь. Она такая маленькая, что ширококостной мизантропке вроде меня, всю жизнь втайне мечтавшей, чтобы ее называли крошкой, очень трудно не проникнуться к ней ненавистью. Хотя назвать Аманду крошкой у меня лично язык не поворачивается. То есть чисто теоретически она, конечно, лапочка, но… Представьте, что вы — тридцатилетняя секретарша, которая на самом деле готовить не умеет, а на вашей кухне сидит знаменитый гастрономический критик, вдобавок стройный критик, и наблюдает за тем, как вы готовите роньон де во ан кассероль, — вот тогда вы согласитесь со мной, что никакая она не «лапочка»! А страшна как черт. Ненавидеть Аманду Хессер — это добрая традиция в узких кругах. Однако учитывая, что Аманда собирается написать обо мне статью в Самой Главной Газете в Мире, имеет смысл постараться поладить с ней. Кроме того, я как-никак намереваюсь угостить бедняжку почками — у нее есть право сомневаться на мой счет.

Под бдительным оком Аманды и фотографа я слегка обжарила почки. В марте я готовила баранью ногу, фаршированную бараньими почками и рисом. Те почки, бараньи, выглядели завораживающе, — они были темные, плотные и гладкие, тяжелые, как камни с речного дна, — прямо-таки идеальные внутренности. Я думала, все почки такие. Но эти, телячьи, были большие, скользкие, пупырчатые, с прожилками и жиром. Во время жарки они сильно плевались. Я с тревогой заглянула в книгу. «Почки выделяют небольшое количество сока, который сворачивается», — успокаивала меня Джулия.

— Как думаете, это «небольшое количество сока»? По мне, так большое. Даже слишком.

Аманда неуверенно пожала плечами.

— Сама я почки никогда не делала.

Бедняжка Аманда. Наверное, она чувствовала себя неуютно, выражая мнение по этому вопросу; вряд ли ей часто приходится брать интервью у людей, которые знают о кулинарии так позорно мало, куда меньше, чем она.

Я переложила почки на тарелку, дрожа от страха: вдруг я их пережарила или недожарила? Добавила в сковородку лук-шалот, вермут и лимонный сок и уварила жидкость — пожалуй, даже слишком уварила.

После этого я бланшировала жемчужные луковички, малюсенькие, как сама Аманда Хессер, и тушила картофель, который Эрик помог нарезать на четвертушки. Я порхала по кухне взад-вперед, перемещаясь от сковородки к сковородке, к книге и обратно, в состоянии стойкой паники, которое пыталась скрыть непрерывной, но отнюдь не умной болтовней. На кухне было не меньше ста градусов. У бедной Аманды на лбу проступил пот, но она стойко держалась. И даже не кривилась, прикасаясь к чему-либо на кухне, хотя ее окружали липкие, пыльные, покрытые кошачьей шерстью свидетельства того, что хозяйка из меня никакая. Правда, увидев смоляные подошвы моих голых стоп, она все же заметила:

— Вам бы купить специальные поварские туфли. Спина будет меньше уставать.

Картошка слегка подгорела. Но Аманда Хессер сказала, что она просто «карамелизовалась».

Я обжарила лук на сливочном масле и, пожалуй, пережарила, потому что луковички слегка развалились. Но Аманда Хессер сказала, что они просто «глазированные».

В качестве завершающего штриха к соусу я добавила в него немного горчицы и сливочного масла, затем нарезала почки ломтиками (они оказались не очень отвратительного розового цвета) и перемешала их с соусом и петрушкой. Проще простого. Затем очень быстро приготовила в блендере жидкое тесто для клафути — молоко, сахар, яйца, ваниль, щепотка соли, мука. Залила слой теста в форму и, следуя несколько загадочным указаниям Джулии, подогрела форму на плите, чтобы на дне образовалась пленка. Потом добавила вишню, которую Эрик очистил от косточек, залила ее остатками теста и поставила в разогретую до трехсот пятидесяти градусов духовку запекаться. Мы сели ужинать.

Когда я сообщила маме, что ко мне на ужин придет Аманда Хессер и я буду готовить почки, она возразила: «Но ведь почки на вкус, как моча». Так вот, эти почки не были на вкус, как, моча. И хотя картошка подгорела, лук вышел что надо. Вино было превосходное. В гостиной было прохладно, и настроение у всех заметно улучшилось. Я рассказала Аманде историю о пуле а-ля брош — как я изготовила «вертел для запекания», не зная, как он выглядит на самом деле, как я распрямила проволочную вешалку, проткнула ей цыпленка насквозь, а затем, прикрутив концы проволоки к ручкам кастрюли, установила всю эту конструкцию в духовку на режим «гриль» с открытой дверцей. Дело было в августе. На миниатюрном личике Аманды глаза вылезли до опасных размеров.

— Вы правда это сделали?

Следует признать, это очень приятное чувство — осознавать, что произвела впечатление на Аманду Хессер из «Нью-Йорк таймс», пусть даже своим идиотизмом.

Клафути тоже удалось: взошло и подрумянилось, а сквозь корочку просвечивали вишенки, словно рубины. Аманда Хессер, которая уже не казалась мне такой страшной, съела два кусочка. И как ей удается не толстеть?

Что происходит, когда «Нью-Йорк таймс» печатает статью о тебе? Сейчас расскажу.

Сначала, когда видишь свою фотографию, где ты толстая, хотя и не толще, чем на самом деле, в ушах начинает звенеть. В метро, заметив, как твой сосед читает ресторанную рубрику, ты замираешь в истерическом волнении: «Вот сейчас, сейчас он меня узнает!» Однако тебя никто не узнает, но ты не теряешь надежды и, не чуя под собой ног, летишь до самого офиса в надежде, что вот-вот это произойдет.

На работе ждешь, что коллеги наперебой бросятся поздравлять тебя, потому что ты теперь крутая. Но большая часть сотрудников это бюрократы-республиканцы, а они не читают ресторанную рубрику, потому и поздравлений не так много, как хотелось бы. Затем, транжиря рабочее время, то и дело заглядываешь на свою страничку, отслеживая количество посетителей. Выясняется, что их много, очень много. И среди них немало тех, кто настойчиво советует не употреблять столь часто слово из трех букв. Это заявление сильно злит тех, кто читает блог давно. Начинаются стычки.

Тем временем в реальном мире к твоему столу подходит Нейт, злой гений с детским личиком.

— Классная статья в «Таймс», Джули, — говорит он, по-свойски нависая над столом. Ничто не вызывает такого уважения у Нейта, как упоминание в «Таймс», кроме разве что упоминания в «Пост» или «Дейли ньюс». — Так вот для кого было нужно вино.

— Уху. За вино спасибо. Всем очень понравилось.

— Ты тут говоришь о своей работе. Это не слишком-то хорошо отражается на компании, когда ты заявляешь, что работа тебе не нравится.

— Господи, Нейт, ну сколько можно! Я заурядная секретарша. Какой секретарше нравится ее работа? Мне что, врать, что ль, когда меня спрашивают? Я же не назвала мистера Клайна придурком во всеуслышание или чего еще. Кому какое дело?

Стала бы я так разговаривать с Нейтом в других обстоятельствах? Возможно. А может, и нет.

Вернувшись домой, обнаруживаешь на автоответчике пятьдесят два сообщения. (Твой номер в справочнике, ведь раньше никогда не было повода убрать его оттуда.) В электронном ящике двести тридцать шесть писем. И вот ты думаешь: наконец-то мой день настал.

Но настал ли? Трудно сказать. Дел в офисе невпроворот, а бюрократам плевать на французскую кухню. Поэтому в удивительно короткий срок все вернулось на круги своя. Ну или почти.

Через неделю после выхода статьи я в обеденный перерыв отправилась в Вест-Виллидж за телячьими почками в свою любимую мясную лавку. И парень за прилавком спросил:

— Эй, это про вас была статья в газете на прошлой неделе?

— Ммм… да.

— Спасибо, что сказали про нашу лавку! На этой неделе столько заказов на потроха — в жизни такого не было.

Забавно.

Когда я вернулась в офис, стало еще забавнее. Бонни сообщила, что президент вызывает меня в свой кабинет. Она заметно нервничала.

— Будь повежливее — кажется, он не в настроении.

Я предстала пред ним, и он указал на кресло возле своего большого стола.

— Джули, — вкрадчивым голосом произнес он с серьезным видом, сложив руки перед собой, — мне кажется, в тебе очень много негатива.

Видимо, кто-то все же настучал мистеру Клайну о еретическом содержании моего блога. Его, наверное, встревожил тот пассаж о выбрасывании вице-президентов из окна.

— Тебе не нравится у нас работать? — спросил он.

— Нет! Нет, что вы, сэр! Я просто… ну, я же секретарша, мистер Клайн. Иногда это просто убивает.

— В нашей организации мы ценим таких работников, как ты, Джули. Но тебе нужно научиться как-то избавляться от всей этой негативной энергии.

— Хмм… да.

Избавляться от негативной энергии?! С каких это пор республиканцы так заговорили? Зато теперь хоть есть за что их уважать.

И я тут же прикинулась милашкой, закивала, шаркнула ножкой и склонила голову, как пристыженный ребенок. Но внутри меня что-то пробуждалось — это было чувство освобождения и счастья. А в голове, бесконечно повторяясь, засел невысказанный ответ — чудесные, полные бунтарского и свободного духа слова: и что вы теперь сделаете? Уволите меня?

Может, мой день и вправду настал?

 

~~~

В середине процесса скелет, болтающиеся ножки, крылышки и кожа будут выглядеть как расчлененка неопознанного объекта, и вас одолеют сомнения, что из этого может выйти что-нибудь путное. Однако продолжайте резать вдоль кости, не задевая кожу, и все получится как надо.

«Как отделить от костей утку, индейку или курицу»

 

ДЕНЬ 365, РЕЦЕПТ 524

Все гениальное просто

Ну почему эволюция порой будто насмехается над нами? Беззаботные и счастливые люди наслаждаются своей жизнью и им не до продолжения рода. Неужели повышенная генетическая сопротивляемость неизбежно связана с тягой к самоуничтожению?

Позвольте вернуться на некоторое время назад. Июль две тысячи третьего года. Рассвет второго вторника июля две тысячи третьего года. Через час я должна быть в офисе на очередном из ранних утренних совещаний, где исполняю особо важные обязанности по расставлению именных карточек, изготовлению срочных копий, истерической беготне по коридорам на высоких каблуках и подпиранию стенки непременно с многозначительным видом. И без того тошно. Но еще хуже оттого, что предыдущие три часа я ворочалась без сна в кровати, кляня себя за то, что не стала готовить яблочный аспик.

До конца Проекта осталось чуть больше месяца и пятьдесят восемь рецептов, но вместо того, чтобы готовить яблочный аспик, как ответственный член общества, я зря потратила целый вечер, поедая картофельное пюре с отварной брокколи и бифштексом. Да, я приготовила шампиньон соте сос мадер. Знаете, что такое шампиньон соте сос мадер? Это говяжий бульон, уваренный с морковкой, сельдереем и вермутом, приправленный лавровым листом и тимьяном и крахмалом для густоты; шампиньоны, разрезанные на четвертинки и обжаренные в масле до коричневой корочки, и мадера, уваренная в сковороде. Нужно соединить соус из бульона с шампиньонами и потушить на медленном огне. Короче, полное дерьмо, вот что это такое. Мне следовало бы повесить себе на грудь большую красную букву «Н», потому что я самая большая на свете НЕУДАЧНИЦА. И еще Эрик.

— Может, суть Проекта как раз в том и заключается, чтобы не доделывать все до конца.

Где он был последние одиннадцать месяцев? Неужели ничего не понимает? Неужели неясно, что если за год я не успею доделать все рецепты из книги, то весь мой труд окажется напрасным и я снова впаду в отчаяние и, в конце концов, возможно, пойду торговать собой на улице за дозу наркоты? Эрик меня ненавидит. Только посмотрите на него: свернулся калачиком на другом конце кровати, точно не хочет даже прикасаться ко мне. Должно быть, от меня исходит запах неудачи. Я обречена…

О да! Что может быть лучше крепкого ночного сна.

Я принимаю душ, смывая с себя запах неудачи, и достаю костюм, подходящий для таких вот Очень Важных Совещаний. Я давно его не надевала и не без удивления обнаруживаю, что растолстела и не могу в него влезть. У меня грудь, как у кормилицы… что говорить, не меньше двадцати лишних фунтов я набрала на одном только сливочном масле. Я как Лара Крофт от кулинарии, только вот у меня нет таких крутых нарядов, я не сексуальна и не разъезжаю по экзотическим странам.

Я опаздывала, потела, как Никсон, но все же включила ноутбук, сделала запись в блоге и проверила почту. Что я могу сказать? Это зависимость. Какой-то старый дядечка, прослуживший двадцать два года во Франции, прислал мне письмо. Он счел необходимым сообщить мне, что мой Проект, по сути, является непатриотичным прославлением решения Шарля де Голля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года вывести Францию из объединенной структуры военного командования НАТО, в результате чего штаб-квартиру НАТО перенесли из Парижа в Брюссель. О боже! Мне и на работе хватает спятивших стариканов, которые предлагают слить все бордо в раковину и переименовать «французскую картошку» в «картошку свободы».

Утренняя депрессия напала на меня после моего самого впечатляющего кулинарного достижения, и я невольно задумалась: а способна ли я вообще чувствовать себя счастливой? Все прошлые выходные прошли у нас под знаком пирогов. Это было пироговое безумие, пироговый марафон, даже, более того, Пирогомания. Пирог с персиками, лимонный пирог, грушевый пирог, пирог с вишней. Тарт о фромаж фре, с черносливом и без. Лимонный пирог с миндалем, грушевый пирог с миндалем и тарт о фрез, который хоть и пишется почти как тарт о фромаж фре, то есть «пирог со свежим творогом», но переводится вовсе не как «свежий пирог», а как «пирог с клубникой», — так недолго и французский выучить. (Кстати, почему именно клубника в написании так похожа на слово «свежий»? Почему не ежевика? И не речная форель? Обожаю изображать из себя этимолога-любителя, хотя кто-то скажет — этимолога-идиота.)

Я приготовила два вида теста. На кухне было так жарко, что масло таяло, не успев соединиться с мукой. Теста, пусть не образцового, но, в общем, неплохого, вышло аж на восемь пирогов. Затем я приготовила восемь разных начинок для этих восьми пирогов. Растопила масло, разбила яйца и взбила жидкий крем до состояния «исчезающей ленточки». Отварила груши, вишни и сливы в красном вине. Я пекла и пекла, пекла и пекла. Перемыла все тарелки и кофейные чашки, покрытые липкой черной копотью, как от дымящейся фабричной трубы. Кажется, я даже вымылась сама перед приходом гостей. И сделала все это, не закатив ни одной истерики, а Эрик тем временем гонялся за мошками, которые неизвестно откуда появляются и оказываются повсюду, дюжины крошечных мошек.

Год назад уговорить кого-нибудь прийти к нам домой на ужин было так же мучительно, как вырвать зуб. Теперь же стоит только заикнуться, как они сразу прибегают. Не знаю почему. Хотелось бы думать, что им приятно быть частью моего социального эксперимента, однако опасаюсь, что это попахивает самолюбованием. Гостей в тот вечер был полон дом, и никого не волновали ни жара, ни переедание; мы смеялись и спорили, какой пирог лучше. Потом я поставила диски с записями кулинарных программ Джулии Чайлд, возомнив, что и они вслед за мной проникнутся ее несказанной мудростью и правотой. Но по сдержанно-вежливым выражениям их лиц и по шуткам про Дэна Эйкройда я поняла, что моя затея не удалась, — восторженные попытки обратить в свою веру вообще редко заканчиваются успехом, — поэтому я выключила Джулию Чайлд и поставила понятный для всех третий сезон «Баффи».

Эрик похвалил мои успехи в выпечке, восторженно выпалив: «Вот так делают у нас в Лонг-Айленд-Сити!» И верно, стол ломился от пирогов; их было больше, чем способна съесть целая армия фанатов «Баффи», хотя армия бюрократов-республиканцев прекрасно справилась с остатками пиршества, подчистив даже вишневый пирог фламбе, который отказался фламбироваться и потому весь пропитался спиртом. (Видимо, бедняги не упускают случая упиться — и разве можно их в этом винить?)

Итак, я приготовила восемь французских пирогов — всего год назад приготовление даже одного стоило бы мне жизни. Пригласила домой больше десятка гостей, хотя год назад даже двое не польстились бы. Если бы Джулия об этом узнала, она бы мной гордилась. Хотя она и так гордится мной, я знаю. Ведь почти одиннадцать месяцев Джулия постоянно живет в моих мыслях — в тех закоулках сознания, где гуляют сквозняки, живет надежда и маячат призраки Санта-Клауса, моей покойной бабушки, что присматривает за мной с того света, а также бродят идеи о переселении душ, волшебство и много чего еще, чему не находится места на ярко освещенных пространствах моего циничного городского ума. Она незримо поселилась там, я в это верила, и вера эта держала меня на плаву.

Осень две тысячи третьего года. До конца Проекта оставалось шесть дней, и я готовила три вида крема для торта, с которым мне предстояло явиться на съемки финансовых новостей для канала Си-эн-эн. (Не спрашивайте, почему мною и моими тортами заинтересовались финансовые новости, — сама не возьму в толк.) Я решила, что, поскольку осталось меньше недели и двенадцать неосвоенных рецептов, три из которых — рецепты тортов с разными видами крема, можно сразу разделаться с кремами и разделить торт на три части по типу знака «мерседес», где каждая часть торта будет пропитана разным кремом. От всего этого у меня голова шла кругом, а может, я слегка повредилась умом оттого, что в день моего выступления в прямом эфире национального телевидения на меня как назло напал конъюнктивит.

Я приготовила первый крем — крем о бер менажер, и это было очень легко; потом приготовила второй, крем о бер о сукр куит, и это было бы легко, если бы я внимательнее читала. Хотя должна сказать в свою защиту — прочтите сами первые две строки рецепта:

1. Взбейте масло до легкой воздушной консистенции. Отставьте в сторону.

2. Поместите в миску яичные желтки и взбивайте в течение нескольких секунд до однородной консистенции. Отставьте в сторону.

Вот вы как поняли эти указания? Я поняла так, и повторила это два раза: взбила масло до воздушной консистенции, затем добавила желтки и взбила все вместе. После чего перешла к третьему шагу:

3. Вскипятите в кастрюле воду с сахаром, часто встряхивая кастрюлю до образования в сиропе легких пузырьков… Сразу же влейте кипящий сироп тонкой струйкой в желтки, непрерывно взбивая венчиком.

Дважды яично-масляная воздушная смесь превращалась у меня в комки, а проволочный венчик обрастал застывшими кристаллами сахара размером со стеклянный шарик. Сперва я винила в этом «легкие пузырьки», ведь я давно уже слышала об этих «легких пузырьках», но не верила в их существование, как не верила в пасхального зайца или, скажем, бугимена. Лишь перечитав текст в третий раз, я обратила внимание на неточность указания:

… влейте кипящий сироп тонкой струйкой в ЖЕЛТКИ…

Ты хотела сказать, в желтки с маслом, Джулия? То есть в миску со взбитым маслом, так вот она, на моем столе! Именно туда нужно добавлять яичные желтки… а вот тут, слева, у нас перечень необходимого: …ДВЕ миски объемом в две с половиной кварты. Не одна, а две. Одна миска для масла. А другая… сейчас посмотрю, точно ли это та страница… да, верно, другая для желтков.

Так вот, значит, в чем дело.

С третьей попытки масляный крем с карамелью вышел на ура.

Часы показывали девять сорок пять. Я отпросилась с работы на утро, чтобы заняться готовкой, — а что они сделают, не уволят же меня? Мне нужно было выйти в одиннадцать, чтобы к половине двенадцатого успеть к гримеру; два вида крема уже готовы, оставался еще один (ну и, разумеется, надо было пропитать кремами торт). Еще мне нужно было принять душ, ведь не могла же я предстать перед нацией с сосульками застывшего сахара в волосах, источая благоухание портового грузчика. Итак, есть еще время проверить почту.

Именно тогда я получила сообщение от Изабель.

Он предложил меня выйти за него, и я СОГЛАСИЛАСЬ!

А на бракоразводных документах еще чернила не просохли.

Он сделал мне предложение на мосту с видом на дамбу, — ты непременно должна приехать к нам, тут так красиво, даже не верится, — он хотел, чтобы у нас было особое место, куда мы всегда будем возвращаться, вспоминать этот день и рассказывать о нем НАШИМ ДЕТЯМ. Он подарил мне кольцо, сделанное на заказ специально для меня, и мы будем счастливы до тошноты! Джули, вот и у моей сказки счастливый конец, а ведь я не верю в сказки!!!

Моей первой реакцией было: «О господи, ну сколько можно!»

Потом мне захотелось выключить компьютер. В отношениях с друзьями бывают такие моменты, когда хочется выбросить из головы их безумства хотя бы на время. В случае с Изабель это особенно верно. О чем она вообще думала? Уж кому как не ей надо бы понять, что дурацкое предложение руки и сердца от какого-то панк-гитариста из Бата это вовсе не счастливый конец, даже если все происходящее кажется ей сказкой. И как мне помочь ей не загубить свою жизнь, если мне еще торт кремом пропитывать, душ принимать и сниматься на телевидении?

Итак, я приступила ко второй попытке приготовления третьего крема, крем о бер a-ля англез.

Крем о бер а-ля англез имеет ту же основу, что и крем англез, и является традиционным для французских десертов. Я нервничала, потому что как-никак это заварной крем, то есть связан с процессом желирования и загустения. По сути, это яичные желтки, смешанные с сахаром и взбитые с горячим молоком; эту смесь ставят на слабый огонь и доводят до загустения, не давая свернуться. Затем снимают с огня, ставят в миску со льдом, взбивают, остужают и подмешивают большое количество сливочного масла. Выглядит просто, и на самом деле просто, если вам удалось уловить тот момент, когда яичная смесь загустеет, но не успеет свернуться. В первой попытке крем я недоварила, он не загустел и полетел в помойку. Ко второй попытке я подошла с полной ответственностью и, не отрывая глаз от варева, ловила момент загустения. Торт, пропитанный тремя видами крема, готов, я тоже, пора отправляться на программу финансовых новостей, которая будет транслироваться по всей стране. И ради всего этого я парилась над кастрюлями с конъюнктивитом и прогуливала работу. День удался, и не только день, удался и Проект, который подходил к самому своему концу, к счастливому концу. И кто бы мог подумать, что эта кулинарная история, история моего блога, моя история будет иметь такой идеальный, сказочный конец. Год назад я не строила никаких планов, не думала, что изменю свою жизнь и наконец пойму, чем я хочу заниматься всю оставшуюся жизнь. Не знали этого и мои друзья, но они поддерживали меня, верили в меня и не осуждали. Так кто я такая, чтобы судить поступки той же Изабель? Чтобы указывать, как ей жить и с кем ей жить? Кем я себя возомнила?

На Си-эн-эн у меня брали интервью сразу три ведущих одновременно, они засыпали меня вопросами и ели мой торт с таким энтузиазмом, что мне не досталось ни кусочка. Я нервничала. Особенно их занимал вопрос, сколько килограммов я набрала за год. Мне кажется, спрашивать о таких вещах по национальному телевидению сродни оскорблению, но их все же можно понять. Все дело во «французском парадоксе», в раздутой СМИ загадке французов, этих «трусливых мартышек-сыроедов», которые в огромных количествах поглощают жирную пищу и пьют вино тоннами, умудряясь при этом оставаться стройными и изящными. Люди надеются получить разумное научное объяснение этому явлению, но лицемерные нацисты от диетологии утверждают, что проще его опровергнуть, чем искать подтверждение. Вечно всем нужны доказательства, а мой Проект, видимо, не что иное, как лабораторное тестирование.

Но результаты его, как минимум, не показательны. Вот Эрик, худосочный ублюдок, не прибавил ни грамма! Меня же разнесло во все стороны, как сплетню из бульварной газетенки, хотя меня и раньше назвать стройной или изящной язык не поворачивался. А еще у нас обоих выступила сыпь на животе и спине. И это не считая других побочных эффектов, как двухсантиметровый слой пыли в доме или колонии мерзких мух. А поскольку нас с самого начала можно было причислить к «трусливым мартышкам-сыроедам», то мы, полагаю, не очень-то и годимся на роль лабораторных субъектов. Кроме того, наша привычка съедать по четыре порции и пить не только вино, но и «буравчики» литрами могла существенно повлиять на результаты эксперимента. Джулия всегда проповедовала умеренность, и за этот год я узнала абсолютно точно, что этой добродетелью я не наделена. Высказывание ее старого приятеля Жака Пепина мне больше по душе: «Умеренность во всем — включая саму умеренность».

А еще девицы с Си-эн-эн зажали мою тарелку. Меня это разозлило.

В воскресенье утром я готовила предпоследний обед в истории своего Проекта. Начала я с пти шоссон о рокфор — пирожков с рокфором. Тесто было обычное — за последний год я готовила такое раз тридцать, не меньше. Погода улучшилась, в воздухе появился намек на прохладу, он стал чуть более влажным, и тесто получилось идеальным. Пока тесто расстаивалось, я приготовила начинку: размяла полфунта рокфора и пачку размягченного сливочного масла с двумя яичными желтками, перцем, луком и — это мне показалось странным — киршем. Затем раскатала тесто. Хотя день выдался не самый жаркий, от разогретой духовки на кухне становилось душновато. Я нарезала тесто на квадратики, в середину каждого выложила ложечку начинки, смазала края взбитым яйцом и скрепила их.

Выполняя все эти ставшие привычными действия — замешивая, раскатывая и присыпая мукой тесто, я заглядывала в книгу и как будто слышала голос самой Джулии. На пожелтевших страницах — пятьсот девятнадцать черных галочек, осталось всего пять рецептов… В связи с этим у меня возник философский настрой, хотя, скорее всего, возник он от голода, я с утра ничего не ела, а в качестве завтрака облизывала пальцы, измазанные начинкой из рокфора. Короче, я лепила пирожки и размышляла о судьбе пирожковой начинки. Я замуровывала начинку в тесто, а она рвалась на свободу. Я властительница ее судьбы. Что это, мое непомерное величие?

У меня даже голова закружилась.

Это был первый признак неизбежного нервного срыва.

Итак, я закончила лепить пирожки, хотя тесто от жары быстро становилось липким. Не все пирожки получились красивыми, но в духовку отправились все, и красивые и некрасивые. Ну да ладно. Голова продолжала кружиться, а перед глазами мелькали мошки… нет, не мелькали, они… летали. Сотни мошек.

Они были ПОВСЮДУ. Пирожки подходили в духовке, а я, как Гари Купер, с мухобойкой в руках ринулась в бой. Я беспощадно истребляла мух, но их было слишком много, и они, похоже, размножались на лету. Постепенно я утратила пыл и взялась за грязную посуду. Затея была заведомо проигрышная, посуды накопилось черт знает столько, а вода из раковины не вытекала, пришлось очищать слив от объедков.

Я вынула из духовки пирожки с рокфором. Выглядели они вполне нормально. На вкус тоже были хороши, особенно с голодухи.

Пока сливалась вода в раковине, я освобождала сушку, раскладывая по местам тарелки, ложки и прочую кухонную утварь. И тут обратила внимание, что возле раковины и мух намного больше, и запах плесени особенно сильный, хотя меня это особо не удивляет. Вынимаю поддон и вижу скопище грязи, личинок и еще черт знает какой мерзости. И тут из меня вырвалось.

— Ааауууууфффффффуууубббббррррр!!!!!!!!!!

— Что?! Господи, что на этот раз? — Эрик, который полдня убирался в доме, бросается в кухню и видит меня, бледную как смерть, с глазами-блюдцами. Трясущимся пальцем я указываю на поддон.

— Вот что… ФФУУУ!!!

Что люди делают, обнаружив подобное? Ну, после того, как наспех вознесут хвалу небесам за то, что живут в продвинутой эпохе и в таком месте, где мужья не имеют права отсекать женам части тела за преступление под названием «крайняя степень пренебрежения домашним хозяйством»? Насколько мне известно, в книге Марты Стюарт ничего не говорится об этой проблеме, поэтому нам пришлось соображать по ходу. Бутылкой чистящей жидкости мы залили все, что попалось нам на глаза. Справившись с тошнотой, мы еще немного подергались, покорчились от отвращения и успокоились.

Ну а потом все вроде как вернулось в обычную колею.

Было два часа дня. Мы огляделись. Стены холодильника обляпаны жиром, смешанным с мясным соком, и припорошены мукой с легкими вкраплениями кошачьей шерсти. Я собиралась готовить тесто для пате де канар ан крут в блендере, и если Джулия имела что-то против, это ее проблемы. Через тридцать часов все это кончится, и мы пойдем каждая своей дорогой.

Я засыпала в блендер муку, соль и сахар, добавила полстакана охлажденного растительного масла и полпачки сливочного и нажала кнопку. Затем добавила два яйца, немного холодной воды и замесила.

Тесто получалось слишком сухим и разваливалось. Я добавила еще немного воды. Ничего не изменилось. Тогда я вывалила тесто на мраморную разделочную доску. Сначала я добавляла холодную воду по капле, затем столовыми ложками, затем ручьями. Но из мучнистой кучи тесто превратилось в масляную лужу. Раздражение перерастало в ярость.

Эрик стоял рядом, наблюдая за этим безобразием.

— Тут не слишком жарко?

— Слишком жарко?! Слишком жарко?! Идиот! — Дойдя до остервенения, я принялась швыряться кусками теста. — К черту тесто! К черту! Триста шестьдесят четыре дня прошло, а я так и не научилась делать простое тесто! Да вся эта затея просто БЕССМЫСЛЕННА!

Эрик ничего не сказал — да и что он мог сказать? Он молча продолжил уборку квартиры. А я продолжила готовить тесто. И на этот раз делала все руками. Выбросила испорченное тесто, проглотила истерику и принялась за дело. Тесто получалось суховатым. Но я месила и месила его до тех пор, пока оно не склеилось, ну, почти. Затем туго обернула его пленкой.

На меня напала икота. Потом слабость, и мне захотелось прилечь.

Проснулась я через час. Кухня — да и вся квартира — блестела. Ну, не совсем, конечно. Но разница была очевидна. Эрик сидел на диване, читал «Атлантик» и жевал пирожок с рокфором.

— Тебе лучше? — спросил он.

— Ммм… да. — Боже! Я сама себя ненавижу, когда пускаюсь в такие истерики. — Спасибо, что убрался. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Избавление от чувства вины — это освобождение, но если вдуматься, мучиться угрызениями совести не так уж плохо. Особенно когда ты их заслужила. Как, например, в случае, если в предпоследний день пытки, которую ты навязала любимому человеку, ты орешь на него, кидаешься половниками и обзываешь его идиотом (что совсем не так), а он вместо того, чтобы хлопнуть дверью и отправиться за утешением в объятия к Мишал Хусейн, делает в доме генеральную уборку, пока ты дрыхнешь. Такие угрызения совести, смешанные с чувством виноватой благодарности и внезапного невыразимого понимания своего невероятного счастья, не только полезны, но и приятны. Я кинулась на Эрика, зацеловала его и уткнулась ему в шею.

— Я правда тебя люблю.

— Ты любишь меня? А кто любит тебя?

Мы долго сидели и молчали. Потом я поднялась и тяжело вздохнула.

— Итак, — он ободряюще похлопал меня по спине, — что теперь будем делать?

Ответ на этот вопрос пугал меня всегда, но только не сейчас. Эрик сделает так, чтобы в моей жизни никогда не было ничего пугающего. Я сделала еще один глубокий вдох, чтобы набраться сил, и спокойно сказала:

— Теперь я отправляюсь вынимать кости из утки.

— А… Ну, удачи, — ответил Эрик и снова погрузился в журнал.

Я вернулась на чистую кухню. Эрик отмыл даже кухонный стол и водрузил «Искусство французской кухни» в самый его центр. Переплет бедной книжки обтрепался; я не слишком успешно пыталась оказать ему первую помощь, заклеив скотчем. С каждым днем корешок все сильнее засаливался, и старая книга теперь выглядела древней. Перелистывая страницы, я наконец дошла до рецепта пате де канар ан крут, то есть до фаршированной утки в корочке из теста.

Если у вас есть «Искусство французской кухни», откройте книгу на странице пятьсот семьдесят один. Внимательно изучите рецепт — все пять страниц. Особенно обратите внимание на все восемь картинок — и вы откроете для себя много нового.

Ну, Джули, дерзай, у тебя все получится.

— Дорогая, ты что-то сказала? Все нормально? — Бедный Эрик. Представьте, каково это — сидеть там и с содроганием ожидать очередной истерики.

— А? Да ничего. Все в порядке.

Ящик, где хранились ножи, легко и бесшумно выехал из пазов. Я окинула взором его содержимое с хищным видом злобного дантиста и выбрала японский нож для разделки мяса, купленный специально к этому случаю. Прежде я никогда таким не пользовалась; его лезвие зловеще поблескивало в полумраке кухни (ибо лампочка, мир праху ее, решила почить в предпоследний день Проекта). Следующий шаг: достать утку из холодильника, снять с нее пленку и хорошенько промыть (предварительно убедившись, что в раковине нет ни грязной посуды, ни плавающих в хлорке личинок). Я отложила в сторону печень, шею и лишний жир, желудок, похожий на два сердечка, и сердце, похожее на половину желудка. Обсушила птицу бумажными полотенцами и выложила на доску грудкой вниз. И с ножом в руке склонилась над книгой.

Если вы никогда не видели, как птицу очищают от костей, и не задумывались о том, чтобы попробовать сделать это самостоятельно, это может показаться вам невыполнимой затеей.

Я сделала глубокий вдох.

Хотя в первый раз процедура может занять и все сорок пять минут, со второй или с третьей попытки вам удастся завершить все дело минут за двадцать.

Главное, не бояться, Джули. Смелее.

Важно помнить о том, что острие ножа должно быть всегда направлено к кости и никогда — к мясу, иначе вы проколете кожу.

Я слегка размяла затекшую шею. Раздался хруст шейных позвонков.

— Дорогая, у тебя точно все в порядке? — Обеспокоенный голос Эрика донесся словно издалека.

— Что? В порядке, в порядке.

Лезвие ножа зависло над бледной пупырчатой утиной тушкой.

Для начала сделайте глубокий надрез вдоль спины птицы от шеи до гузки.

Я сделала первый надрез — глубокий надрез вдоль позвоночника. Медленно, очень медленно начала отделять мясо от кости с одной половинки. Когда дело дошло до крылышка и ножки, я отделила косточки по суставам, не отрывая их от кожи, — в точности, как говорила Джулия. Затем вернулась к грудной кости. Японский нож врезался в плоть с пугающей точностью.

В этом месте нужно действовать с особой осторожностью: кожа тонкая, и ее легко проткнуть.

Я едва дышала, и движения мои были замедленны, как у сомнабулы. Добравшись до грудной кости, я замерла и повторила ту же операцию на другой половинке утки.

Вас будут одолевать сомнения, что из этой затеи может выйти что-нибудь путное.

— Дорогая, ты что-то сказала?

— Что? — На кухне по-прежнему было жарко. Вытерев выступивший на лбу пот, я нацелила лезвие ножа на хрупкую грудную косточку.

— Ничего. Извини.

Последний аккуратный надрез, и все…

Ну вот.

Да это же проще простого!

Паштет, которым предстояло начинить почти бескостную утку, я приготовила еще накануне. Фарш из рубленой телятины и свинины с салом и мелко нарезанным луком, обжаренным в масле с мадерой (предварительно уваренной в той же сковороде), с парой яиц, солью, черным перцем, душистым перцем, тимьяном и раздавленным зубчиком чеснока. Это было настолько просто, что даже не стоит об этом и говорить. Я нафаршировала утку, и теперь оставалось ее зашить.

Покупая смертоносный японский нож для разделки мяса, я заодно приобрела и «сшиватель для птицы», и, судя по названию, он предназначался именно для сшивания птицы. К нему даже прилагалась нить. Но устройство вызвало у меня недоверие. На тупом конце этого сшивателя было не ушко, а довольно большой крючок, и его хвостик отстоял от иголки. И как зашить утку таким вот приспособлением?

Я никогда не вязала крючком, но видела, как это делает бабушка, и решила, что маневр, который мне предстоит совершить, не сильно от этого отличается. Продев сложенную в несколько раз нить через «ушко», я проткнула ею (или сшивателем, называйте, как хотите) утиную кожу, а затем с трудом протащила этот крючок, едва не разодрав утку. Вышло не очень-то. Мало того, это привело к очередной серии ругательств, всхлипываний и биения кулаками о стол.

А потом у моего мужа, который вовсе не дурак, возникла блестящая идея. Сначала он захотел скрепить утку английской булавкой — Эрик большой поклонник английских булавок и всегда носит парочку в бумажнике; говорит, что ничто лучше не помогает цеплять девчонок. Но потом ему в голову пришло простое и неожиданное решение: швейная игла. Очень, очень большая швейная игла. Понятия не имею, где он ее откопал и откуда вообще в нашем доме могла взяться такая гигантская игла, но он ее раздобыл. И этот метод сработал, и это тоже оказалось так просто, что не стоит об этом и говорить.

Преспокойно зашив утку, я крепко перетянула ее бечевкой, и по форме она стала похожа на футбольный мяч; затем подрумянила со всех сторон на сковороде ка растительном масле. Пока утка остывала, я достала из холодильника тесто — и о чудо! Из крошащегося безобразия оно волшебным образом превратилось в настоящее тесто! Его даже можно было раскатать! Определенно день становился все лучше и лучше. И это в кои-то веки.

Обжаренный футбольный мячик из утки, начиненной паштетом, оказался благополучно упакованным в тесто. Из остатков теста я даже вырезала украшения для утки в виде вееров и розочек. Откройте «Искусство французской кухни» на странице пятьсот шестьдесят девять и взгляните на картинку. Мой пате де канар ан крут выглядел точно так.

— Эрик! Эрик! Эрик! Смотри!

Эрик, как и следовало ожидать, оценил мои достижения, а разве могло быть иначе? Мой паштет выглядел просто потрясающе.

— Ты с каждым днем все лучше и лучше играешь роль Джулии, — заметил он.

— Что?

— Ну, ты, когда утку резала, что-то бормотала, разговаривала сама с собой? Очень похоже. Тебе бы выступать с этим номером.

Хм… А я что-то не припомню, чтобы я вообще открывала рот.

Итак, конец приближался, я долго шла к нему, но приблизился он все же неожиданно.

На празднование предпоследнего дня пришли Гвен и Салли. Мы поставили диск с лучшими шоу Джулии и, в ожидании пате де канар, поглядывали на экран одним глазком, поглощая при этом пирожки с рокфором, запивая их шампанским за шестьдесят пять долларов, вкус которого не отличался от обычного шампанского ничем, кроме цены. Атмосфера царила праздничная, и если поначалу мне показалось, что вечеринке не хватает куража, шампанское быстро решило эту проблему.

Раздался телефонный звонок, и я подумала, что звонит мама.

— Джули! Поздравляю!

Это была не мама.

— Хмм… спасибо.

— Закончила Проект?

— Да нет, вообще-то, завтра последний день…

— Ой! Ну, тогда поздравляю заранее.

— А кто это?

— Ой, извини! Меня зовут Ник, я репортер, звоню из Санта-Моники, только что я брал интервью у Джулии для нашей газеты.

Все-таки надо будет убрать свой номер из справочника.

— Хотел кое-что уточнить. Я спрашивал ее о тебе, и, если честно, она совсем не в восторге. Я тебя ни от чего не отрываю?

— Да нет. Все нормально.

Через пять минут я повесила трубку. На экране телевизора Джулия учила страну обугливать помидоры; а я стояла и смотрела на нее. Она выглядела совсем молодой, хотя в то время ей было не меньше семидесяти.

Джулия поднесла горелку к помидору и выпустила пламя. Гвен и Салли смеялись, Эрик, кажется, тоже. Из кухни разносился аромат запеченной утки.

— Кто звонил, крошка?

— Джулия меня ненавидит.

— Что?

Я опустилась на диван рядом с Эриком. Гвен и Салли таращились на меня, забыв про телевизор.

— Звонил репортер из Калифорнии, Он только что брал интервью у Джулии. И спросил ее про меня. Она меня ненавидит. — Из меня вырвался сдавленный смешок. — Считает мой Проект неуважением к себе, а меня пустышкой или что-то вроде того.

Салли взвизгнула:

— Это несправедливо!

— Как по-вашему, я пустышка? Пустышка? — У меня запершило в горле, — защипало в глазах.

— Не придумывай. — Гвен тут же налила мне выпить. — Ну ее к черту!

Эрик обнял меня за плечи.

— Сколько ей уже лет — девяносто?

— Девяносто один, — пролепетала я.

— Вот видишь? Она, небось, даже не знает, что такое блог.

— Не понимаю, как она может ненавидеть тебя за это! — Голос у Салли был почти такой же обиженный, как мои чувства. — Что это с ней?

— Не знаю. Может, она думает, что я хочу воспользоваться или… я не… — У меня закапали слезы. — Мне казалось, что я… мне жаль, если я…

И тут я зарыдала. Эрик прижал меня к своей груди, а Гвен с Салли запрыгали вокруг, как и полагается лучшим подругам. А я продолжала плакать. И плакала уже не из-за того, что Джулия думала или не думала обо мне, и не из-за теста, которое раскрошилось, и не из-за аспика, который не хотел застывать, и не из-за работы, которая мне не нравилась, и, в конце концов, даже не из-за того, что мне тошно. Я рыдала и не могла остановиться, пока плач не перешел в истерику — самую большую истерику с воплями, соплями и жутким хохотом. Затихла я внезапно.

На кухне сработал таймер — пора было вынимать утку.

— Я сам достану, — сказал Эрик и, оставив меня с девчонками, ушел на кухню.

— Так что ты сказала тому журналисту? — спросила Салли после того, как я осушила бокал.

— Я сказала «да пошла она в задницу».

Салли едва не подавилась шампанским.

— Шутишь! — воскликнула Салли.

— Конечно, шучу. Хотя надо было.

И в тот момент Эрик появился в гостиной и торжественно внес паштет из утки, запеченный в тесте. Паштет выглядел идеально.

Гвен взвизгнула, Салли захлопала в ладоши. Эрик улыбался во весь рот.

— Вы только поглядите, — ахнула я.

— Джули, твой паштет тянет на семьдесят пять баллов по стобалльной шкале, где сто — паштет самой Джулии. Как минимум.

Проглотив остатки истерики, я почти нормальным голосом предложила разрезать эту красоту.

Джулия настойчиво рекомендует освободить утку из запеченной корочки, вынуть оставшиеся косточки, нарезать мясо и снова вложить в оболочку из теста. Ничего подобного делать я, разумеется, не собиралась. Я срезала верхушку, рассекла и вынула нитки, которыми перевязывала утку, я потом большим ножом, которым не так давно пыталась разделать мозговую косточку, поделила этот кулинарный шедевр на порции.

Никогда в жизни мне не доводилось пробовать ничего подобного. Восхитительное, сочное, жирное, ароматное, невероятно вкусное… Кулинарный прорыв сродни открытию в науке плутония, вот это я понимаю, достойное завершение Проекта! Мы объелись и, осоловевшие, продолжали сидеть за столом, под приглушенным светом лиловой лампы, подаренной Эриком на День святого Валентина. Эта лампа была похожа на куклу из «Маппет-шоу» и получила свои пятнадцать минут славы, когда к нам приезжали с Си-би-эс.

— Ну что ж, — заявила Гвен, — если Джулия этим недовольна, этой суке ничем не угодишь.

Забудьте о пирогомании… вот как делают у нас в Лонг-Айленд-Сити!

Когда Салли и Гвен разошлись по домам, а остатки пате де канар отравились в холодильник, мы с Эриком завалились в кровать. Я опустила голову ему на грудь, крепко к нему прижалась, и на меня снова напал нервный смех сквозь слезы, но смеха, надо сказать, на этот раз было значительно больше.

— Почти конец, — сказал Эрик.

— Почти.

— Что у нас завтра на ужин?

— Почки с мозговой косточкой.

— Ммм… мозговая косточка…

— Угу.

— А когда все закончится, — Эрик чмокнул меня в макушку, — давай заведем собаку?

Я то ли всхлипнула, то ли хихикнула и ответила:

— Конечно.

— И знаешь, давай будем есть побольше салата.

— Ладно. И ребенка тоже заведем? Знаешь, Эрик, мне уже пора начинать пробовать, потому что у меня…

— Твой диагноз. Знаю. Но меня это не тревожит.

— Почему? Может, все-таки есть повод тревожиться?

— Не-а. — Он щипнул меня за плечо. — Если ты с Проектом справилась, то забеременеть труда не составит. Плевое дело.

— Хм… Возможно, ты и прав.

И мы уснули, как дети или как две фаршированные уточки, похожие на футбольные мячи.

В последний день Проекта я взяла на работе выходной — да что они мне сделают, в самом деле? Наверное, я рассчитывала, что проведу целый день, спокойно готовя последний ужин и размышляя о прошедшем годе и его щедрых дарах. Но знаете, я никогда не отличалась философским складом ума, а что до спокойствия, то, чтобы постичь эту науку, как и искусство французской кухни, требуется куда больше года. Все утро я играла в «Цивилизацию» и никак не могла оторваться («Вот только завоюю Рим, и сразу прекращу…»), а потом мне пришлось лихорадочно метаться, чтобы успеть сделать все дела. В «Оттоманелли», куда я примчалась за почками и мозговой косточкой, меня поприветствовал продавец:

— Прии-ивееет. Ну как продвигается? Кулинарная школа с как ее… Джулией Чайлд?

— Хорошо. Между прочим, я закончила.

— Ну и славно, ну и славно. Поверьте моему слову — в жизни не видал, чтобы люди покупали столько потрохов. — Он протянул мне заранее заказанную мозговую косточку и спросил: — Вам это для соуса? А то я могу разрубить ее пополам, если вам мозг нужен.

И он сказал мне об этом только сейчас!

Мы с Эриком в одиночестве съели наши роньон де во а-ля борделез с зеленой фасолью и тушеным картофелем, поданными на тарелочках, украшенных майонезом колле — это майонез, смешанный с желатином, его перекладывают в кондитерский мешок и выдавливают из него всевозможные розочки и орнаменты, если кому приспичит, конечно. И вот мы ужинали, а на кухонном столе меня ожидал последний рецепт из «Искусства французской кухни» — рейне де саба. «Царица Савская». Известная также как шоколадный торт.

Последний рецепт последнего ужина, приготовленного по книге Джулии. С моим новым смертоносным японским ножом я легко разделалась с почками, быстро отделила жир и белые прожилки от мышечной ткани. Это вселило в меня надежду, что с «Царицей Савской» все тоже пройдет гладко. Это почти торт, только вместо муки используется миндальная крошка. Единственная хитрость заключалась в том, чтобы не передержать торт в духовке. Джулия Чайлд пишет: «…если передержать торт, разрушится его уникальная кремообразная структура», а мне бы так не хотелось, чтобы этот год завершился куском торта с разрушенной уникальной кремообразной структурой! Я нервничала, не скрою, но все шло по плану.

Что до майонеза колле — майонез как майонез. Только с добавкой желатина. Казалось бы, что тут может быть сложного? А между тем даже по прошествии трехсот шестидесяти пяти дней я по-прежнему так и не научилась отличать «легкое» от «простого».

— Пусть Марта Стюарт сама взбивает майонез вручную! Все равно у меня ничего не получится, я точно знаю. Куда проще в блендере.

Несмотря на то что за год у меня ни разу не получился майонез в блендере — ни разу, — я все же забросила яйца, горчицу и соль в чашу и нажала кнопку, затем добавила лимонный сок, в точности как говорила Джулия. Чтобы влить масло, я воспользовалась насадкой для блендера — стыдно сказать, сколько попыток приготовления майонеза мне понадобилось, чтобы, наконец, понять: крошечная дырочка на насадке как раз и предназначена для того, чтобы добавлять масло в майонез. Если бы у меня сохранилась инструкция к блендеру (а она, разумеется, давно канула в Лету), я бы прочла в ней, что это и есть «диспенсер для майонеза». Я залила масло в насадку, и та принялась трудолюбиво отмерять капельки. Но майонез получился жидкий.

— Проклятье, — буркнула я. Но надо отдать должное моей сдержанности, никакого крика, никаких рыданий и даже никакого мата.

Я начала заново. На этот раз делала все вручную, не питая особых надежд. Я взбила желтки с горчицей и солью. Сняла насадку с блендера и вручила ее Эрику.

— Подержи над миской, и пусть капает, ладно? — Эрик стоял, масло капало, а я взбивала, взбивала и взбивала. И будь я проклята, но все получилось как по волшебству!

— Эрик, — сказала я, любуясь прекрасной желтой субстанцией идеальной густоты.

— Что, Джули?

— Не позволяй мне забыть этот момент. Если я что и узнала за этот год, так это то, что я могу сделать майонез вручную.

— Мы можем сделать майонез вручную, — поправил меня Эрик, массируя затекшую руку.

— Ну да. Мы.

Я подмешала к майонезу желатин, замоченный в смеси белого вина, уксуса и бульона, а затем поставила его в холодильник остывать.

Роньон де во а-ля борделез — сама простота и готовиться легче легкого; по сути, процесс приготовления ничем не отличается от пуле соте и особенно напоминает бифштек соте берси. Стоя в тот вечер у плиты, я словно провалилась во временную воронку — я снова растапливала масло, подрумянивала мясо и вдыхала ароматы вина и золотящегося лука… и перед моими глазами одно блюдо превращалось в другое, а Джулия приговаривала: «Мясо по-бургундски и кок о ван — это одно и то же. Готовить можно из баранины, телятины или свинины…»

Я достала из холодильника разрубленную надвое мозговую косточку. Мясник из «Оттоманелли» постарался, и я без труда извлекла из углубления мозг целиком. Порубив, я замочила его на пару минут в горячей воде, чтобы он стал еще мягче, а затем добавила в соус вместе с ломтиками почек и прогрела сковородку со всем содержимым.

Про майонез колле Джулия говорит, что, «выдавливая его из кондитерского мешка, можно создавать на тортах изящные украшения». Это предложение взбесило меня больше, чем что-либо за последний год, больше, чем мозги, расчленение лобстеров, больше даже, чем яйца в желе. Я тут же представила себе торт, украшенный майонезными цветочками, майонезными завитками с большой витиеватой надписью: «Поздравляем, Джули!» Видимо, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году люди жили совсем в другой стране.

Майонез колле понадобился мне для украшения тарелки, на которой я собиралась подать картофель. Но мой кондитерский мешок порвался еще в тот вечер, когда Эрик чуть не развелся со мной из-за соуса тартар, поэтому я изготовила импровизированный мешок из пакетика. С его помощью я вывела на тарелке майонезные цветочки и завитушки, а поскольку надпись «Поздравляем, Джули» показалась мне немножко… хм… самодовольной, я наклонными буквами вывела «Джули/Джулия» по краю тарелки. И сразу выяснила, что майонез колле годится только для холодных блюд. Стоило мне выложить на тарелку теплый картофель, как мои «изящные украшения» тут же растаяли, растеклись по тарелке и превратились в непонятные кляксы. Мне бы следовало раньше догадаться, что может получиться такое… Ну да ладно. Расползшийся или нет, но майонез колле был вкусным и хорошо сочетался с тушеным картофелем.

И чтобы там ни говорила моя мать, но на вкус почки в соусе с мозговой косточкой совсем не напоминали мочу, а все потому, что я хорошенько очистила их своим смертоносным ножом, и еще потому, что говяжий костный мозг и петрушка придавали блюду жирную бархатистую насыщенность и терпкость свежей зелени. Почки мы запивали вином, которое продавщица охарактеризовала «диким». Ну, прямо как я. На десерт у нас была «Царица Савская» с идеальным кремом и вторая серия первого сезона «Баффи».

И тут я действительно почувствовала, что это конец. Двенадцать месяцев я занималась тем, что готовила всевозможную еду для друзей и родных и даже для ведущих финансовых новостей на Си-эн-эн. И вот теперь мы сидим здесь — Эрик, я и три кошки, — чуть более потрепанные жизнью, но на том же диване в дрянном районе Нью-Йорка. Сидим и ужинаем. По телику «Баффи», а где-то там смеется Джулия — и ничего, что она меня ненавидит.

Конец

А утром надо было идти на работу. Об этом я как-то позабыла. И хотя приготовленные мною почки не отдавали мочой, моча моя наутро слегка отдавала почками. На работе ничего не изменилось, и я снова стала обычной секретаршей, разве что слегка прибавившей в весе и побывавшей в эфире Си-би-эс и Си-эн-эн.

— Эрик, все как-то очень странно. — Я позвонила ему в промежутке между звонками обезумевших старцев, пока Бонни находилась на очередном Очень Важном Совещании.

— Ага. Понимаю.

— Я на работе. И у меня такое чувство, как будто ничего еще не кончилось… и в то же время будто ничего и не было.

— Вот приготовишь что-нибудь не на сливочном масле, и тогда поймешь — Проект действительно окончен!

На ужин я решила приготовить поджарку. Я и забыла, как это непросто — готовить поджарку. И хотя на этот раз я обошлась без сливочного масла и без Джулии, мы все равно сели ужинать в половине одиннадцатого, так что ощущения, что Проект окончен, у меня так и не возникло.

Именно тогда мы и решили, что для того, чтобы поставить точку по-настоящему, надо сделать что-то серьезное. Совершить паломничество. Мы отправимся в Смитсоновский институт на выставку, посвященную Джулии Чайлд, и собственными глазами увидим ее кухню, которую она передала музею, когда переехала в калифорнийский дом престарелых. Из ее дома в Кембридже кухню со всеми потрохами перевезли в округ Колумбия. В знак признательности мы оставим на этой кухне пачку сливочного масла. Лучшего завершения и не придумать, решили мы.

У Эрика есть одна особенность — он ненавидит водить машину. Своя особенность есть и у меня — это странное засасывающее силовое поле, что-то вроде Бермудского треугольника. И в тот самый день, когда мы собрались на выставку, перед самым выходом из дома это поле проглотило мои водительские права. Будучи законопослушным гражданином, Эрик не позволил мне сесть за руль без прав. Таким образом, погожим сентябрьским утром мы выехали из Нью-Йорка в округ Колумбия на машине, взятой напрокат, и именно Эрик, который терпеть не может водить, оказался за рулем. В воздухе повисла легкая аура недовольства. При этом даже в благоприятные дни мы с Эриком не годимся на обложку журнала «Водитель года».

Но все равно было здорово, что мы вырвались из Нью-Йорка, что ветер развевал волосы и что мне не надо было бежать по магазинам за продуктами со списком в руках. Но вот добираться до округа Колумбия с паршивой картой и еще более паршивым штурманом было совсем не здорово. Я потребовала свернуть с шоссе на Джорджия-авеню и по нему домчаться до самого Вашингтон-Молла. Но как выяснилось, на это потребовалось бы приблизительно лет пятнадцать. Когда Эрик стал угрожать, что совершит харакири переключателем передач, мне в голову пришла еще одна блестящая идея — свернуть где-нибудь направо. Мы метались туда-сюда, кружили возле транспортных развязок и кричали, как истеричные ньюйоркцы (которыми мы и являемся), а пешеходы тем временем переходили улицу так медленно, как будто весь Вашингтон заселили одними торчками или инвалидами. Мы кружились бы целую вечность, если бы не наткнулись на Пенсильвания-авеню. Не думала, что скажу эти слова при нынешнем президенте, но: благослови Господь Белый дом.

Друг Эрика, живущий в Вашингтоне, как-то говорил, что припарковаться у Молла не составит проблем. Он, видимо, имел в виду какой-нибудь другой день, но не сегодняшний, когда Национальная ассоциация негритянских женщин решила устроить конференцию, а афроамериканские семьи — слет. Было уже два часа дня, а мы еще ничего не ели. И не знали, во сколько закрывается Смитсоновский институт, где он находится и где тут можно купить масло, потому что, если мы не преподнесем в подарок масло, эта экскурсия потеряет всякий смысл. А еще тут повсюду росли дурацкие деревья, и толпы народа передвигались не быстрее, чем пешеходы, ползущие через улицу. Так что мы были немного на взводе. Зеркальный бассейн, из которого спустили воду во время постройки неописуемо уродливого монумента в честь Второй мировой, можно было спокойно перейти как улицу. Мы оставили машину и побрели по улицам, выспрашивая у полицейских дорогу, обходя толпы детей, жующих продукцию фастфуда, и останавливаясь по пути, чтобы купить Эрику польскую сардельку и батарейки для фотоаппарата.

Перспектива поиска сливочного масла не радовала. Для тех, кто ни разу не был в окрестностях Вашингтон-Молла, сообщу, что здесь полно серых казенных зданий, статуй президентов и книжных магазинов, однако даже не вздумайте приехать сюда за продуктами. Я спросила управляющего рестораном «У Гарри», нельзя ли у них купить пачку сливочного масла. Он был не из Нью-Йорка — это сразу можно было понять по его приличному виду, но и он не смог мне помочь, потому что в ресторане «У Гарри» на сливочном масле не жарят. Это меня смутило, и я решила, что, хотя люди тут милые и неторопливые и деревьев много, я все же никогда не смогу жить в Вашингтоне. Правда, он порекомендовал магазин в трех кварталах, где, возможно, есть масло.

И оно там было.

Итак, в половине четвертого мы были готовы. У меня в руках было сливочное масло, у Эрика в желудке польская сарделька, у фотоаппарата — батарейки, осталось только войти и заснять процедуру торжественного возложения пачки масла на кухню Джулии. Перед входом в Смитсоновский институт выстроилась очередь из желающих попасть на выставку.

В зале на большом экране непрерывно демонстрировался фильм о Джулии и записи интервью, где самые разные люди высказывали свое мнение о ней. Вдоль стен шли витрины, уставленные причудливой кухонной утварью из огромной коллекции Джулии. Там был, к примеру, прибор под названием манш-а-жиго, напоминающий садистский зажим для сосков, и та самая горелка, которой она обугливала помидор. На одну из витрин разложили семнадцать страниц рецепта французского багета из «Искусства французской кухни, том 2»: а я-то думала, что после пате де канар ан крут меня уже ничем не испугаешь, однако этот рецепт заставил меня изменить мнение. За стеклом витрины торжественно возвышалась кухонная мебель Джулии. Доска с крючками и контурами ее многочисленных кастрюль и сковородок, большая, красивая плита «Гарланд». Столешницы из мореного клена на два дюйма выше стандартной высоты. Это была кухня, созданная Джулией под свой рост. Я прильнула к стеклу и чуть не вывернула шею, пытаясь заглянуть во все уголки и щелочки. Как бы мне хотелось оказаться хоть на минуту там, за стеклом на этой самой кухне.

Трое маленьких детей сидели на ковре перед экраном. И всякий раз оживленно хихикали, когда Джулия решительным движением брала в руки скалку, как будто замахивалась. Мы с Эриком ждали удобного момента, чтобы спокойно водрузить на выбранное место пачку масла как символ кулинарного искусства великой Джулии Чайлд. И в эту торжественную минуту кто-то из невинных детишек очаровательным голосочком произнес: «А по-моему, эта Джулия просто сумасшедшая». Но тут на экране возникла Элис Уотерс, и детишки убежали смотреть миниатюрные модели «фордиков», прежде чем я успела среагировать. Момент истины настал.

— Эрик, бери фотоаппарат. Давай сделаем это!

У меня не возникло сомнений, где именно оставить свой дар, — в центре выставки, под большой черно-белой фотографией Джулии в поварском фартуке и синтетической кофте с безумным орнаментом из семидесятых. Под фотографией была узкая полочка, точно это и вправду был алтарь, на котором паломникам следовало оставлять свои дары.

Я вгляделась в фотографию. Она выглядела добродушной, сильной, наделенной отменным аппетитом; широкоплечая, с широким лицом и открытым сердцем. Именно такой она представала передо мной по вечерам весь этот год, когда в моей голове звучал ее голос. И пусть та Джулия, что живет в доме престарелых в Санта-Барбаре, считает меня пустой грубиянкой и выскочкой. Может, если бы я познакомилась с той Джулией, она бы мне даже не понравилась. Но эта Джулия, что существовала в моем воображении, — по сути, единственная, которую я знала, — очень даже нравилась мне. И самое главное, я нравилась ей.

— Ну что ж, Джулия, bon appétit и все такое… И спасибо. Правда.

Я положила масло на полочку под фотографией, и мы с Эриком удалились.

Вот на этом все и кончилось. Секретарша из Квинса рискнула своей семейной жизнью, здравомыслием и здоровьем собственных котов, чтобы за один год приготовить все пятьсот двадцать четыре рецепта из «Искусства французской кухни», книги, которая изменила жизнь тысячам американских домохозяек. Это был самый сложный, самый смелый и самый лучший поступок, который когда-либо совершала трусиха вроде меня, и все это никогда не случилось бы, не будь на свете Джулии.

Конец

 

~~~

Июнь 1949 года

Париж, Франция

— Так вот, Пол, я пошла и сделала это.

— Подойди поближе к окну, чтобы на заднем плане были видны крыши. Что ты там сделала?

— Нашла себе занятие. — Кошка прыгнула на подоконник, Джулия почесала ее за ухом и улыбнулась в объектив.

Пол нажал на кнопку, отмотал пленку и сделал еще один кадр. По квартире разливался мягкий свет, и красиво оттенял широкое округлое лицо жены. Он любил фотографировать, это всегда поднимало ему настроение.

— И что за занятие?

— Подожди, сейчас покажу. — Тяжелой походкой она направилась в спальню, кошка последовала за ней. Пол слышал, как жена шуршит бумагами в секретере, где царил венный беспорядок. Она вышла из спальни и протянула ему листок.

— В нашей группе одиннадцать ветеранов войны, а обучение оплатит «солдатский билль». Я там единственная женщина, так что лучше тебе не спускать с меня глаз!

Пол взял из ее рук листок, отпечатанный на мимеографе.

— «Cordon Bleu»? Кулинарная школа? Будешь учиться готовить?

Джули фыркнула.

— Не просто готовить. Это профессиональная школа для шеф-поваров. По окончании я смогу открыть свой ресторан, если пожелаю. Назовем его «У Полски», как считаешь?

— Я не против. — Он вернул ей анкету и обнял ее. В ответ она стиснула его в объятиях, едва не переломав ему ребра.

— Я буду учиться готовить ради тебя, муж мой. Нет — ради тебя я овладею искусством французской кухни! Ха!

Пол сделал еще один снимок жены — она подняла над головой кошку, к большому недовольству животного.

— А знаешь, Джули, возможно, это и есть самое что ни на есть подходящее для тебя занятие.

Она задумчиво произнесла:

— А знаешь что? Думаю, ты прав. — Она рассмеялась, вслед за ней рассмеялся и он. — Может, у твоей старушки теперь начнется новая жизнь?

 

Не совсем конец

Как я выяснила, конец ничего не предвещает, он не наступает неожиданно, он вообще никогда не наступает.

За неделю до окончания Проекта я купила две бутылки шампанского. Одну из них мы откупорили в предпоследний вечер с Салли и Гвен на торжественной церемонии Окончания Проекта. Вторую я приберегла для церемонии Настоящего Окончания. Но так ее и не открыла, ведь нельзя считать Проект оконченным, пока не вымыта последняя тарелка, верно? А мыть посуду в тот вечер мы не собирались. Потом у нас возник план совершить паломничество на выставку Джулии, после чего и наступит Настоящий Конец. Но тут на моем горизонте замаячила перспектива публикации книги, и, подписав контракт, я подумала, что это плохая примета устраивать праздник, пока мне еще не заплатили и пока я не уволилась с работы, я или не смогу дописать книгу, или или или…

Конечно же я вру. Вторую бутылку мы тоже выпили. После всего, что я здесь о себе рассказала, вряд ли у кого возникнет подозрение, что я позволю целой бутылке шампанского просто так, без дела, пролежать в холодильнике целый год. Разумеется, нет. И все же мои рассуждения не лишены смысла. С книгой все проще — нетрудно понять, где у нее конец, а вот что считается Концом в реальной жизни?

Весь год был подготовкой к этому моменту, но ответ, который все время был перед глазами, почему-то не приходил мне в голову, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Случилось это в пятницу утром, я писала книгу — я теперь только и делала, что «писала книгу», хотя, если выразиться точнее, я писала и «до чертиков боялась, что у меня ничего не выйдет». Зазвонил телефон, и сработал автоответчик, я даже не особо прислушивалась, кто там.

— Джули? Джули? Ты дома? Если дома, возьми трубку.

Всем знаком страх, который испытываешь, когда слышишь по телефону тревожный голос родного человека. По дороге на работу мама по радио услышала о случившемся и сразу позвонила мне. Она сидела в машине, припаркованной у входа в ее офис, говорила со мной по телефону и плакала.

— Представляю, что ты чувствуешь, — сказала она, — после всего, что тебе пришлось пережить.

Я не знала Джулию Чайлд. Никогда не встречалась с ней лично. Я, правда, написала ей письмо, и она на него ответила. «Спасибо за замечательное письмо, — говорилось в нем. Листок с логотипом Джулии Чайлд был отпечатан на компьютере. — Я рада, что мой пример оказался таким положительным». Понятия не имею, сама она это написала или нет. Но подпись выглядит настоящей.

Даже если бы я была с ней лично знакома, я бы не считала трагедией ее мирную кончину после столь долгой и ярко прожитой жизни. Многие захотели бы умереть именно так. Или, скажем, так: обнаружив у себя смертельную опухоль мозга, пойти и прикончить авторитарного ублюдка, который систематически уничтожает американскую демократию кирпичик за кирпичиком, после чего геройски умереть от пули, купаясь в лучах славы. Я что, единственная, кто об этом мечтает?

Это не трагедия, это праздник жизни, прожитой в великой (если не сказать великанской) благодати. Я это так понимаю. Поэтому и отреагировала очень спокойно, даже, не расстроилась — поначалу.

— Спасибо, что сказала, мам.

Она шмыгнула носом.

— С тобой все будет в порядке? Тебе что-нибудь нужно? А как же твой блог? Ты что-нибудь напишешь? Наверняка все очень расстроятся. — Ее голос дрожал.

— Все у меня будет в порядке. Я сегодня же напишу. Зайдешь на мою страничку попозже, ладно?

Я понимала, что должна написать что-то в блоге, хотя уже несколько месяцев туда не заглядывала. Знала, что люди зайдут посмотреть, что я написала. Мне захотелось написать о Джулии не простой некролог, а что-нибудь светлое, жизнеутверждающее. Я взялась за работу и прямо загорелась, не вру. Я выдавала искрометные, проникнутые светлой печалью и восторженной благодарностью строки; я была в ударе.

А в конце написала: «Я вовсе не утверждаю, что у меня с этой женщиной есть что-то общее, если только утопающий может не иметь ничего общего с тем, кто вытащил его из океана».

И тут я разрыдалась.

Еще недавно я была заурядной секретаршей. А теперь я писательница. Я получаю немалые деньги за то, что сижу себе в пижаме и печатаю на своем навороченном «Маке», а в промежутках сплю. Можете меня ненавидеть — я бы сама охотно себя возненавидела.

Мы с Эриком по-прежнему живем в нашей отвратительной квартире в Лонг-Айленд-Сити (хотя если книга станет бестселлером, ноги нашей тут не будет). Эрик по-прежнему пашет на своей дерьмовой работе. Он работает там же, только его повысили, — все, конечно, относительно, но его работа по сравнению с моей — просто отстой. Зато мы завели собаку, поэтому отстойная работа уже не кажется Эрику такой уж отстойной. Песика зовут Роберт, он весит полцентнера и любит пугать гостей. Не считая нездоровой страсти к куриным косточкам, это идеальный пес. Мы планируем родить ребенка, и, если он получится таким же милым, как наш песик, можно будет смело утверждать, что мы просто везунчики.

Изабель не передумала и все-таки вышла за своего дружка панк-рокера. Они живут в Бате и в прошлом месяце открыли собственную книжную лавку и тоже задумываются о ребеночке. Они так счастливы, что меня от них тошнит, как и предсказывала Изабель. Можете их тоже возненавидеть. Но если когда-нибудь вы окажетесь в Бате, загляните в их лавочку и передайте привет. А если зайдете, то заодно купите у них мою книгу.

Гвен по-прежнему в кинобизнесе и регулярно приходит к нам на ужин. Мы уже не потребляем никотин и алкоголь в таких количествах, как прежде, но все равно прекрасно проводим время. Даже лучше. У Салли тоже все замечательно, и парня, с которым она встречается, зовут Саймон, к моему великому облегчению. Мой брат несколько месяцев провел в Нью-Мехико, принимая участие в предвыборной кампании и агитируя за Джона Керри. Теперь, когда весь его труд пошел прахом, он не знает, чем ему заняться, а если и строит безумные планы по убийству президента, то держит их при себе. Правительственное агентство, где я раньше работала, наконец-то определилось с проектом памятника жертвам одиннадцатого сентября. Памятник никому не нравится, но чего вы ждали? Хотя по мне — памятник как памятник. Злой гений Нейт женился, и, между прочим, на очень симпатичной девушке.

В общем, на жизнь я не жалуюсь. Конечно, я не король своего просвещенного царства, но и отстоем мою жизнь никак не назовешь.

И все это благодаря Джулии.

Я говорю это не только потому, что благодаря блогу о Джулии получила свои пятнадцать минут славы, которые, похоже (тьфу-тьфу-тьфу), теперь являются гарантией того, что мне больше не придется работать секретаршей. Хотя не стану отрицать, что если бы мой блог был посвящен, скажем, Дэвиду Стрэтерну или Джейсону Бейтману, вряд ли он стал бы таким популярным (не обижайтесь, ребята, вы же знаете, как я вас обожаю. Позвоните мне!).

Но именно Джулия научила меня готовить и помогла найти свое место в мире. Это непросто и совсем не так, как я предполагала. Мне казалось, что все зависит от уверенности в себе, от силы воли или везения. И все это не помешает, не спорю. Но есть еще кое-что — источник, откуда все это берется.

Это умение радоваться жизни.

Прекрасно понимаю, до какой степени эта истина всем осточертела. Сразу вспоминаются рождественские открыточки или помешанные на эзотерике шестидесятилетние тетки в лиловых панамках. И все же для описания того головокружительного, почти животного удовольствия, которое испытываешь, прочитав первую книгу Джулии, эти слова самые точные. Изучая описание соуса бешамель, я видела между строк женщину, которая нашла свой путь в жизни. Женщину, которая хотела кормить мужа вкусной едой и делить с ним трапезу, женщину, которая полюбила готовить пусть и не в самом раннем возрасте, зато от всей души, женщину, которая попала в Париж и не знала, куда себя деть. Джулия Чайлд нашла свою любовь, научилась наслаждаться пищей, но всего этого ей было мало. В тридцать семь лет она продолжала искать свою дорогу в жизни и нашла ее в кулинарной школе Парижа.

Я не сразу поняла, что, осваивая рецепты «Искусства французской кухни», я училась не только готовить, я училась жить, отыскивать в жизни свой путь и открывать новые возможности.

Иногда для обретения счастья нужно сбежать в Бат и выйти замуж за панк-рокера. Иногда — выкрасить волосы в синий цвет, или отправиться к далеким островам Сицилии, или за год приготовить все блюда из «Искусства французской кухни» безо всякой на то причины. Этому меня научила Джулия.

После ее смерти немало людей высказывали свое мнение по поводу того, как Джулия изменила мир и что она для них значила. Все эти высказывания сводились, как правило, к прославлению самих себя — «я встретил Джулию в таком-то ресторане»; «у меня очень хорошо получается такое-то блюдо Джулии»; «я никогда не был согласен с мнением Джулии по такому-то и такому-то вопросу…». Не знаю, может, я тоже этим грешу. Видимо, Джулии свойственно вызывать в людях себялюбие. И я в этом отношении хуже других, потому что невероятно завожусь, когда люди начинают о ней рассуждать. Мне почему-то кажется, что они не понимают, в чем особенность Джулии, они не способны понять ее так хорошо, как я. Ну, чем не эгоизм? Особенно если учесть, что Джулия покинула этот мир, продолжая считать меня бесполезной маленькой выскочкой.

Если не веришь в рай, смерть это и есть конец. Это было бы замечательно, но вот только я верю в рай. Как верю и в то, что Джулия сейчас в раю и вместе с Полом ест камбалу. Я знаю, что тело ее лежит в земле (и между прочим, под очень красивым надгробием; и нетрудно догадаться, что за эпитафия на нем красуется), но ее ум, сердце, ее опыт, благодаря которым это тело и было Джулией, исчезли. Но то, что осталось, живет в нашей памяти.

А ведь это тоже своего рода загробная жизнь, верно? И для человека вроде Джулии лучшего продолжения и не придумаешь. В школе у нас был мерзкий учитель по актерскому мастерству. Конечно, это история совсем для другой книги, и я не буду вдаваться в детали; скажу лишь, что он тоже умер и тоже продолжает жить в моей памяти — только живет в ней как бессердечный, манипулирующий людьми противный сукин сын. И это не лучший способ скоротать вечность.

Но с Джулией все иначе. На просторах моего воображения она не слоняется в раю в поисках настоящей дуврской камбалы, она гремит кастрюлями, суетится у своей мощной плиты, пьет вино и веселится, как в старые добрые времена. Она все делает по правилам, иногда упрямится, как осел, но она больше не снимает коричневую пенку с масла, потому что и она тоже все еще учится. Она передумала и больше не считает меня такой уж стервозной выскочкой; мало того, она поняла, что я просто мировая девчонка. Так думает Джулия, живущая в моей памяти. Вообще-то, Джулий тысячи и даже миллионы, живущих в памяти других людей во всем мире, но эта Джулия — моя.

Почти все статьи, написанные о Джулии после ее смерти, кончаются одинаково, включая и ту, что опубликовала я в своем блоге в тот день. Потому что удержаться невозможно. Ведь этой фразой заканчивались все ее книги и программы на протяжении сорока лет. Красуется она и на ее надгробии. Но здесь вы эту фразу не увидите. Ни за что. Потому что она хоть и учтивая, но, по сути, бессмысленная. И не способна выразить то, что Джулия для меня значила, хотя сама Джулия, та, что живет во мне, визгливым голосом расшалившейся школьницы озорно выкрикивает: «Воп Ааа…»

Но нет. Скажу только «конец» и этим ограничусь.

Да, и еще спасибо.

Спасибо за все.