— Давай просто вызовем кого-нибудь, чтобы забрали эту чертову штуковину!

Я сидела в гостиной, уложив на кушетку правую ногу с распухшей лодыжкой. Эрик пошел на кухню за льдом; Хитклиф стоял передо мной, скрестив руки на груди.

— Я обещала диван Салли. У нее сейчас трудные времена.

— Да, а ты из-за этого не можешь попасть в собственную квартиру, не получив увечий. У тебя тоже трудные времена.

Я пожала плечами.

— С кем она рассталась на этот раз? С Дэвидом?

— С кем же еще.

За десять лет нашего с Салли знакомства у нее было по меньшей мере двенадцать Дэвидов. Чертовщина какая-то.

Эрик принес лед в герметичном пакете.

— Что придумаем на ужин?

— Я что-нибудь приготовлю. У меня еще артишоки не освоены. И вообще, я отстаю от графика.

— Нельзя нагружать ногу. Приложи лед.

Но я уже поднялась и на одной ножке поскакала на кухню.

На прошлой неделе я освоила всего шесть рецептов! А за неделю до этого, когда родители приезжали, вообще ни одного. Мои читатели по мне соскучились!

Последняя фраза должна была прозвучать шутливо, хоть и говорила я серьезно. Но Эрик не понял.

— Твои читатели? Брось, Джули.

— А что такого?

— По мне, так те пять человек, что заходят на твой сайт в перерыве на кофе, как-нибудь переживут денек, если не прочитают, как ты жарила артишоки на масле!

— Да ну тебя.

Мы с Эриком обменялись полными демонстративной ненависти взглядами, показывая тем самым, что наша перепалка театральная, а на самом деле мы без ума друг от друга. Хитклиф фыркнул, поглядывая то на меня, то на Эрика, — его не проведешь.

На Крите моему братцу доводилось следить за домом главы мафиозного клана. В Венгрии его ограбили полицейские. В Перу официант предложил ему пожевать листья коки, и он их пожевал. Ему даже удалось побывать на одном из сицилийских островов, где никто никогда в жизни не видел людей с рыжими волосами, но он сбежал оттуда, потому что при виде его местные старушки в ужасе осеняли себя крестным знамением. У него есть девушка, с которой они то сходятся, то разбегаются. В те времена, когда Хитклиф не расстается со своим кошельком в Будапеште, не пасет коз в Италии и не торгует мылом в Нью-Йорке и живет со своей девушкой, ей ничего не стоит на ночь глядя затеять приготовление яблочного пирога. А к домашнему пирогу им непременно подавай мороженое. Вот они вместе и смешивают молоко, сливки, сахар и ваниль в банке из-под кофе. Банка ставится в старую жестянку из-под картофельных чипсов, наполненную льдом, после чего они садятся по-турецки на пол и начинают катать жестянку туда-сюда. Одним словом, Хитклифу удается даже в спокойной домашней обстановке найти приключений на свою голову.

Поэтому моя грызня с Эриком в присутствии Хитклифа — это унизительное признание поражения на обоих фронтах. И не только. Это бесспорное свидетельство того, что с возрастом я стану такой же, как моя мать, которая строит из себя мученицу, ноет, когда у нее болят суставы, и вообще частенько совершает нелогичные поступки. Скакать по кухне на одной ножке и злобно огрызаться — поведение как раз в духе моей матери. Такое открытие я была не прочь залить щедрой порцией водки с тоником, но купленную бутылку Эрик выронил на платформе в метро, и она разбилась вдребезги. Злиться на него за это тоже было бы вполне в мамином духе, и потому, стиснув зубы, я принялась за весьма странный сегодняшний ужин — омлет гратене а-ля томат и квартье де фон д’артишот о бер (омлет со сливками, сыром и помидорами и сердцевины артишоков, разрезанные на четвертинки и поданные с маслом).

Крис — та самая, что оставила в моем блоге жутковатую запись про то, как скучала и думала, что я умерла, — чуть с ума не сошла, узнав, что до проекта «Джули/Джулия» я никогда не ела яиц. «Как можно было дожить до таких лет и не съесть ни одного яйца? Как такое вообще ВОЗМОЖНО???!!!!!»

Разумеется, это не совсем правда, что за всю жизнь я не съела ни одного яйца. Их добавляют в торты, которые я ела. Пару раз я даже ела омлеты, правда, приготовленные на техасский манер — с перцем халапеньо и килограммом сыра. Обязательным условием было одно — яйцо не должно быть похоже на яйцо по виду, запаху и вкусу. Результат моего признания оказался забавным.

Не только Крис, но и другие совершенно незнакомые мне люди выразили сильное удивление. Я не понимала, из-за чего вообще этот сыр-бор разгорелся. Куда более странно, к примеру, ненавидеть гренки, как это делают некоторые мужья, чьих имен не называю.

К счастью, яйца, приготовленные по рецепту Джулии, больше напоминали сливочный соус. К примеру, яйца ан кокот. Это яйца с маслом и сливками, запеченные в кокотницах, установленных в неглубокую сковородку с водой. Это потрясающе вкусно. Но, пожалуй, еще вкуснее яйца ан кокот с соусом о карри. Особенно они хороши, когда просыпаешься с убийственного похмелья после одной из тех вечеринок, где пьяные и обкуренные девчонки до трех ночи танцевали в гостиной под музыку, которую кто-то из ребят тут же скачивал из Интернета на свой новый, до нелепости модный и стильный лэптоп. Наутро после таких вечеринок яйца ан кокот с соусом о карри — это как пища, которой вас потчуют закутанные в покрывала женщины бродячего племени бедуинов после того, как вас нашли распластанным в бескрайних песках Аравийской пустыни. Это столь же прекрасно.

И все же мне кажется, что именно омлеты заставили меня изменить отношение к яйцам.

Читать «Искусство французской кухни» всегда увлекательно. Но иногда на ум приходят забавные аналогии:

Двумя руками обхватите ручку сковороды и резкими и энергичными движениями встряхивайте ее ежесекундно по направлению к себе под углом в 20 градусов над плитой.

Яичная масса отскакивает к краю сковороды, а затем снова растекается по дну. Сковороду надо встряхивать резко, иначе яичная масса не отделится от дна. После нескольких встряхиваний масса загустеет.

Это только я такая или нет? Разве это не напоминает описание древней и, вероятно, весьма болезненной японской сексуальной практики, о которой вы наверняка читали еще в колледже? Нет, значит, это только я такая.

Джулия Чайлд пишет: «Простой, но идеальный способ отработать это движение — попрактиковаться вне дома, где-нибудь на улице, всыпав в сковороду стакан сушеной фасоли». Нетрудно догадаться, как она давилась от смеха, когда писала эти строчки и представляла, как американские домохозяйки начала шестидесятых в вязаных кофточках и с высокими прическами в стиле Мэри Тайлер Мур трясут сковородками, а фасоль разлетается по ухоженным лужайкам. Будучи большой поклонницей всего простого, я последовала ее совету, только вместо лужайки рассыпала фасоль по грязному тротуару Джексон-авеню. Мне сигналили водители грузовиков; на меня таращились проститутки. Рядом притормозил фургончик с виргинскими номерами. Женщина за рулем, видимо, решив, что раз я жонглирую бобовыми, то с чувством юмора у меня все в порядке, спросила, как проехать в Нью-Джерси.

— Дамочка, да вы бы еще спросили, как на гребаный Северный полюс проехать.

Признаю, манеры мои не всегда на высоте, а когда перед лицом Господа и всех остальных я безуспешно пытаюсь удержать фасоль на сковородке, они не становятся лучше.

Я описала этот случай в своем блоге, и мой школьный приятель Генри, который десять лет не мог меня простить за то, что я порвала с ним, чтобы встречаться с Эриком, написал: «Теперь и в вашем районе завелась своя ненормальная тетка с бобами. Круто…» А еще какой-то незнакомец не поленился упрекнуть меня за то, что я так часто употребляю слово «***ный», — люди, которым не нравится мой выбор выражений, почему-то всегда используют много звездочек.

Когда берешься повторить этот трюк с омлетом, голова начинает кругом идти — это все равно что пытаться языком завязать в узелок стебелек от вишенки. Но в то воскресное утро, когда я готовила омлет для Эрика и его сотрудницы Тори, у меня это почти получилось. Мы с Тори были не очень хорошо знакомы: она была художницей, целыми днями торчала в офисе с моим мужем и к тому же была хорошенькая! Глядя на нее, легко верилось, что кто-кто, а она уж точно умеет завязывать стебельки от вишенок безупречными узелками и подбрасывать омлеты с невозмутимостью вращающегося дервиша. Ясное дело, я немного нервничала.

Когда готовишь омлет по методу Джулии, все приходится делать быстро. Отвлекаться на рисунки и подробные указания к ним некогда — мало того, они предназначены для правшей, то есть мне приходится не только готовить, но и переключать синапсы. Первый омлет вообще не пожелал подбрасываться; он просто скатился к краю сковородки и скукожился. Но когда я опрокинула его на тарелку, он как-то сам собой накрыл начинку (грибы, уваренные со сливками и мадерой, еще та вкуснятина) и в результате стал похож именно на то, что люди и называют омлетом. И я сочла это успехом. Правда, назвать успешным второй омлет было нельзя ни при каких обстоятельствах: сперва он прилип к сковородке, а когда я тряхнула его посильнее, густеющая масса стала разлетаться в стороны и забрызгала всю плиту. Встряхнула еще раз — и остатки очутились на полу. Тут я сдалась, отскребла от сковородки то, что осталось от омлета, и переложила на тарелку для себя. Третья попытка удалась, я сумела выполнить то круговое движение, о котором говорила Джулия, при этом умудрилась ничего не пролить на плиту и сохранить омлет в целости. Пожалуй, большего и желать было нельзя. Мы ели наши омлеты-рулеты, запивая их просекко, которое принесла Тори. Обожаю, когда есть повод выпить с утра.

Короче говоря, когда вечером я дохромала до кухни, намереваясь приготовить ужин для себя, мужа и брата — сердцевины артишоков и омлет с помидорами, — мысль о подбрасывании яичной массы меня почти не пугала. Омлеты получились более или менее похожими на свое название, плита осталась чистой, а ужин был подан к столу. Все бы прошло идеально, но я вдруг начала бычиться — видимо, мало выпила или сочла, что давно не ругалась с супругом.

Все началось с дивана, обещанного Салли. Обсуждение причин, по которым он до сих пор стоит у нас в коридоре, естественным образом привело к разговору о ее личной жизни — неизменно интересной теме.

— В этом парне даже не было ничего особенного. Симпатичный, конечно, если вам нравится такой тип. Салли любит мускулистых, горластых и высокомерных, эдаких красавчиков, которых принято считать душой компании; мне нравятся худые, темноволосые, застенчивые тихони с чувством юмора. За годы нашей дружбы мы с ней ни разу не заинтересовались одним и тем же парнем. Но этот, он просто мерзавец. Он потребовал, чтобы она поступила в Оксфорд, чтобы ему не пришлось ее стыдиться. Ему стыдиться ее! Да этот козел недостоин даже лизать подошвы ее «маноло». (Салли была единственной из моих знакомых, у кого были туфли от Маноло Бланика, — она купила их на eBay и чувствовала себя в них роскошной и сексуальной. А когда Салли чувствовала себя роскошной и сексуальной, все мужчины в радиусе трех кварталов чувствовали то же самое — ничего не попишешь, феромоны.)

Хитклиф настороженно тыкал вилкой в артишоки, точно они все еще могли уколоть. Это действительно так: если напасть на артишоки, они могут дать сдачи. Но этим конкретным экземплярам эволюционное преимущество не помогло — даже с травмированной ногой я оказалась достойным противником. Я отломала им стебельки, отрезала листья и очистила их до самой нежной желтой сердцевины с остроконечными фиолетовыми лепестками, похожими на тропический цветок. Затем опустила их в миску с водой и сбрызнула уксусом, чтобы они не потеряли цвет, отварила на медленном огне и отделила ложкой чешуйки — последнюю линию обороны артишока, пока не осталось ничего лишнего, всего лишь удобный сосуд для масла.

— Но если он оказался таким придурком, в чем тогда проблема?

— Проблема в том, что ей нужен парень. Точнее, ей так кажется. И вряд ли ей захочется выслушивать, что она все время выбирает засранцев, — так что мне ей сказать?

Когда я познакомилась с Салли, мы с Эриком уже встречались, и все это время парни не задерживались у нее больше чей на полгода. С одной стороны, это хорошо, с другой — плохо. За неделю Салли может перезнакомить нас с целым отрядом парней: в среду с одним из них мы идем в кубинский ресторан, в пятницу уже с другим — на фильм с участием Бена Стиллера, а в воскресенье — на бранч отправляемся с третьим (при этом Салли появляется с очередным ухажером неизменно свеженькая и благоухающая после душа и после сами знаете чего). И всякий раз в ее глазах сверкает веселый и хитрый огонек, а когда мы остаемся в комнате одни, она наклоняется через стол и с загадочной улыбкой вопрошает: «Ну как? Симпатичный, правда?» Становясь свидетелем подобных всплесков в сексуальной жизни Салли, я порой испытываю некоторое огорчение. Ведь те из нас, кто вышел замуж за свою школьную любовь, упустили эти неведомые прелести полигамного образа жизни. И всегда, когда видишь Салли — такую гордую и уверенную, ощущаешь укол, и тебе начинает казаться, что она держит на ниточке в одной руке всех этих парней, а в другой — весь мир.

Но потом вдруг выясняется, что очередная замужняя одноклассница ждет ребенка или мама Салли дарит на свадьбу ее отвратительно правильной младшей сестрице старинную, ручной работы семейную книгу с рецептами, а Салли остается с носом, потому что «это только для замужних дам». И снова и снова Салли приходит с очередным знакомым или незнакомым нам кавалером, и временами, когда она по привычке спрашивает, симпатичный ли он, в ее глазах появляется отчаяние. Как будто она уже не самодовольно гордится своей находкой, а умоляет нас одобрить ее выбор. Она начинает задавать и другие вопросы. «Знаешь, — спрашивает она с тревожными, округлившимися глазами, — он хочет заниматься сексом не чаще трех раз в неделю. Как думаешь, это плохой знак?» Или того хуже, скажет: «И что мне теперь, по-твоему, делать?».

Салли ждет от меня совета, который обычно ожидают от замужних подруг: типа «у всех бывают трудности в отношениях, придерживайся намеченного курса и так далее». Но я не хочу давать такие советы. Ее парни мне, как правило, не нравятся, как не нравится и то, какой становится Салли, когда спрашивает о них. По сути, мне нравится веселая, помешанная на сексе, капризная невротичка Салли. Салли, которая не торопится выскочить замуж, в отличие от своей скучной сестрицы; Салли, которая прекрасно знает, что ни один из тех, кого она приводит к нам на смотрины, ей в подметки не годится — им всем не хватает ума и доброты. Им нечего противопоставить ее звонкому смеху, ее голосу, который раздается по всей комнате, даже там, где полно незнакомых людей, голос, похожий на пузырьки в бокале шампанского.

Эрик отлавливал последний артишок, гоняя его по тарелке, которую пристроил на моей распухшей ноге — которая, в свою очередь, лежала у него на колене, — принимая на себя остатки растопленного масла.

— Салли и сама не святая.

Не успел он отправить последний кусочек в рот, как получил сильный удар по плечу. Это далось нелегко, мне пришлось пополам согнуться, чтобы его достать.

— Не будь идиотом!

— Брось. Ты же знаешь, я люблю Салли. Но она… колючка.

Что верно, то верно — ни одну из моих подружек лапочкой не назовешь. Гвен как-то раз даже ввязалась в настоящий кулачный бой в вагоне метро после того, как приказала заткнуться компании визжащих школьниц. (Одна из девиц расцарапала ей щеку трехдюймовыми накладными ногтями — царапина несколько недель не заживала!) Изабель одним своим неподражаемым детским голосочком и нарочито мудреными шуточками у любого мужика способна вызвать нервную сыпь. Ну а Салли среди них самый крепкий орешек. Если бы она была кинозвездой, то была бы Розалинд Расселл из киноленты «Его девушка Пятница»; а если бы она была овощем, то непременно артишоком. Салли — она и есть Салли, ей палец в рот не клади. Таким, как она, жуть как сложно найти пару для свидания вслепую.

— Знаете что, — вмешался Хитклиф, — может, Салли просто не из тех девушек, кто выходит замуж? Ай! Что я такого сказал?

Может, если бы мои знакомые мужчины так много не умничали, у них и синяков было бы поменьше.

В детстве у Хитклифа была игрушка — изогнутая стеклянная трубка с двумя сосудами на обоих концах, соединенными спиралькой. Трубка была наполнена загадочной красной жидкостью. Суть игры заключалась в том, что если положить сосуд на ладонь, он нагревался и во втором сосуде жидкость закипала. Только вот у меня фокус не получался. Как будто законы физики или химии, с учетом которых была сконструирована эта игрушка, на меня не распространялись. Еще одна зловещая загадка в поисках ответа на вопрос «ну что со мной не так?». Почему, например, я все время теряю вещи — ключи от машины, очки, всякую мелочь и даже двадцатидолларовые банкноты? Теряю так, что простой рассеянностью этого не объяснить — вещи словно улетают в параллельные миры. Или в подростковом возрасте, когда я возвращалась домой одна после ночных сексуальных приключений, передо мной гасли фонари: стоило приблизиться, как они потухали на шоссе один за другим.

Или в колледже, когда я только начала учиться готовить, я вскоре поняла, что обладаю зловещим свойством: я не способна приготовить ничего, что должно застыть, забродить, превратиться в желе или подняться. Хлеб, майонез, желе в водочных стопочках — неважно, что именно. Если нужно смешать жидкую и твердую субстанции, чтобы они превратились в нечто третье, воздушное, рыхлое или кремообразное, я пас.

Мало того, я убиваю все растения, к которым прикасаюсь.

В детстве я не увлекалась комиксами, потому и не знала ничего о «Людях Икс» до тех пор, пока Эрик уже в зрелом возрасте не рассказал мне о них. А жаль — не то я давно бы поняла, что я мутант. Думаю, я нечто среднее между Магнито и Роуг плюс чуточку от Люсиль Болл. Возможно, все это как-то связано с гормональными расстройствами в моем организме — не слишком приятный генетический сюрприз, о котором моему идеальному братцу никогда не придется волноваться, ведь он мужчина. Поэтому специалисты по электролизу наверняка обогатятся, как обогатится и тот гинеколог, который будет выписывать мне рецепты на лекарства, чтобы я забеременела, но получится ли у меня это, большой вопрос. Панический ужас, возникающий при мысли об этом, доказывает, что, во-первых, биологические часы действительно существуют и, во-вторых, у меня есть такие часы, и они тикают.

Всю жизнь мне казалось, что вокруг происходят маленькие взрывы, мини-перевороты, что в моем организме полно заговорщиков, то и дело устраивающих мне дурацкие ловушки. Поэтому когда Хитклиф произнес эти слова: «Салли не из тех девушек, кто выходит замуж», я узнала грохот этой бомбы, которая взорвалась глубоко-внутри.

— Да что это вообще значит? «Не из тех, кто выходит замуж»…

Хитклиф с Эриком оба потирали ушибы.

— А что в этом плохого? Не все годятся для семейной жизни!

Ну конечно, не все. Как и не все годятся для гетеросексуальных отношений или французской кухни. Но болезненный спазм, пронзивший меня изнутри, когда брат произнес это, был все еще здесь, и никуда не делся.

— Нельзя же родиться уже непригодным для брака!

— Ох, не знаю. А вдруг можно?

Хитклиф никогда не испытывал недостатка в женщинах, но до сих пор оставался холостяком. Ни к чему не привязывается, имущества у него почти нет, ни с кем не вступает в особо тесный контакт — он как Последний из Могикан, только рыжий.

— Значит, ты считаешь, что брак не для тебя?

— Что? — Он поднял брови в насмешливом недоумении, на которое способен только Хитклиф.

— Не смотри на меня так.

— Как?

— Словно ты лучше меня, вот как. — Внезапно кровь застучала у меня в ушах, и стало ясно, что сейчас я скажу то, о чем потом пожалею. То самое.

Когда я училась в четвертом классе, а Хитклиф в первом, наши родители разошлись. Папа переехал в квартиру в Южный Остин, и почти год мы виделись с ним только два раза в неделю — один раз, чтобы съесть по бургеру и поиграть в видеоигры, и еще раз, чтобы вместе с мамой сходить к семейному психологу. В конце концов они благополучно уладили свои разногласия, папа вернулся домой, и все стали жить мирно и счастливо, лишь иногда ворча себе под нос и вспоминая старые обиды. Все это давно забытое прошлое. Но было кое-что, что я знала, а Хитклиф — нет.

Это произошло в папиной машине. Папа сидел за рулем, я позади, мама на переднем сиденье плакала.

— Все в порядке, мамочка? — спросила я.

— Нет, дорогая, не в порядке.

— У тебя головка болит? (От синусита у мамы часто болела голова.)

— Нет. Сердце.

Это было что-то новенькое.

— А почему у тебя сердце болит?

— Потому что твой папа любит другую!

Мы с мамой всегда умели ввернуть хлесткую мелодраматичную фразочку, но даже в тот неприятный момент в глубине души я понимала, что только что спровоцировала ее на запрещенный прием. Я съежилась на заднем сиденье, а слова эти врезались в мое подсознание — мне ли не знать, какой ценностью обладает хорошая душещипательная история.

Все это было так увлекательно и драматично, и только через несколько дней до меня дошло, что она сказала про «другую». Мне стало не по себе. Я начала присматриваться к женщинам в магазинах, на улицах — а вдруг это она, та самая «другая»? Эта мысль не давала мне покоя ни днем ни ночью. Я осунулась и ослабела, все чаще учителя отправляли меня с уроков домой (хотя, по правде говоря, здесь я проявила немалый актерский талант). Потом, когда мама одумалась, она попросила ничего не говорить Хитклифу, и я поклялась ей. Зачем портить жизнь ближнему? Нарушить клятву оказалось делом серьезным, меня всю трясло, и комок в горле едва ли не душил меня.

За ужином я выложила Хитклифу, что, когда он учился в первом классе, его отец переспал с другой женщиной и родители остались вместе вовсе не потому, что были «из тех, кто женится», а потому, что очень старались спасти любовь, и она оказалась сильнее боли, которую они причинили друг другу.

На что я рассчитывала? Что в тот момент, когда я нарушу молчание, мой братец снова превратится в шестилетнего мальчика, которого я должна оберегать? В мальчика с огненно-рыжими мокрыми после ванны волосами? В маленького плачущего от обиды мальчика в детской пижамке? Мой братец отправил в рот очередной кусок омлета и произнес.

— Надо же, а я и не знал.

Он поддел вилкой последний кусок, подчистил им остатки соуса и, проглотив его, спокойно добавил.

— Ну что ж, вполне логично. В итоге все наладилось, и какая теперь-то разница, было что-то или не было? — Он рыгнул. — Я думал, омлет на ужин не совсем подходит, но, знаешь, этот был правда вкусный.

Вот и вся реакция. Я нарушила клятву, не сдержала, пожалуй, единственный секрет, который мне когда-либо доверили. И земля под ногами не разверзлась. Оказалось, ничего такого страшного в этом нет. Я не знала, что чувствовать — облегчение или разочарование.

В «Искусстве французской кухни» яйцам отведена целая глава. Я по порядку осваивала рецепт за рецептом, и все это время меня не покидало любопытство относительно того, чего в этой книге не было описано. О самом первом блюде из яиц, приготовленном Джулией. Ведь не родилась же она с умением подбрасывать омлеты, которые всегда выходили идеальными? Наверняка даже великой Джулии Чайлд надо было сперва набить руку. Так какое оно было, первое блюдо из яиц, приготовленное Джулией? Что это было, традиционный омлет? А может быть, яйцо, сваренное себе в пасхальный вечер, чтобы не умереть с голоду, пока запекается окорок на праздничный ужин? Или это было намного позже, когда она была уже взрослой и решила сварить дюжину яиц по-бенедектински в своей первой нью-йоркской квартире и в результате половина безнадежно испорченных яиц полетела в помойку втайне от гостей?

А может, выходя замуж, она еще не умела готовить яйца. Джулия вышла замуж поздно, в тридцать пять лет; возможно, и ей приходил в голову вопрос, а создана ли она вообще для семейной жизни. Вот о чем я думала в тот вечер, пока Эрик мыл посуду, Хитклиф ел мороженое прямо из банки, а я свыкалась с мыслью, что разболтать секрет, который так долго держишь в себе, на самом деле не так уж страшно. Но мне почему-то хотелось думать, что впервые Джулия приготовила блюдо из яиц в своей парижской мансарде, там, где из просто Джулии родилась та самая Джулия, которой ей и суждено было стать.