Как я выяснила, конец ничего не предвещает, он не наступает неожиданно, он вообще никогда не наступает.

За неделю до окончания Проекта я купила две бутылки шампанского. Одну из них мы откупорили в предпоследний вечер с Салли и Гвен на торжественной церемонии Окончания Проекта. Вторую я приберегла для церемонии Настоящего Окончания. Но так ее и не открыла, ведь нельзя считать Проект оконченным, пока не вымыта последняя тарелка, верно? А мыть посуду в тот вечер мы не собирались. Потом у нас возник план совершить паломничество на выставку Джулии, после чего и наступит Настоящий Конец. Но тут на моем горизонте замаячила перспектива публикации книги, и, подписав контракт, я подумала, что это плохая примета устраивать праздник, пока мне еще не заплатили и пока я не уволилась с работы, я или не смогу дописать книгу, или или или…

Конечно же я вру. Вторую бутылку мы тоже выпили. После всего, что я здесь о себе рассказала, вряд ли у кого возникнет подозрение, что я позволю целой бутылке шампанского просто так, без дела, пролежать в холодильнике целый год. Разумеется, нет. И все же мои рассуждения не лишены смысла. С книгой все проще — нетрудно понять, где у нее конец, а вот что считается Концом в реальной жизни?

Весь год был подготовкой к этому моменту, но ответ, который все время был перед глазами, почему-то не приходил мне в голову, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Случилось это в пятницу утром, я писала книгу — я теперь только и делала, что «писала книгу», хотя, если выразиться точнее, я писала и «до чертиков боялась, что у меня ничего не выйдет». Зазвонил телефон, и сработал автоответчик, я даже не особо прислушивалась, кто там.

— Джули? Джули? Ты дома? Если дома, возьми трубку.

Всем знаком страх, который испытываешь, когда слышишь по телефону тревожный голос родного человека. По дороге на работу мама по радио услышала о случившемся и сразу позвонила мне. Она сидела в машине, припаркованной у входа в ее офис, говорила со мной по телефону и плакала.

— Представляю, что ты чувствуешь, — сказала она, — после всего, что тебе пришлось пережить.

Я не знала Джулию Чайлд. Никогда не встречалась с ней лично. Я, правда, написала ей письмо, и она на него ответила. «Спасибо за замечательное письмо, — говорилось в нем. Листок с логотипом Джулии Чайлд был отпечатан на компьютере. — Я рада, что мой пример оказался таким положительным». Понятия не имею, сама она это написала или нет. Но подпись выглядит настоящей.

Даже если бы я была с ней лично знакома, я бы не считала трагедией ее мирную кончину после столь долгой и ярко прожитой жизни. Многие захотели бы умереть именно так. Или, скажем, так: обнаружив у себя смертельную опухоль мозга, пойти и прикончить авторитарного ублюдка, который систематически уничтожает американскую демократию кирпичик за кирпичиком, после чего геройски умереть от пули, купаясь в лучах славы. Я что, единственная, кто об этом мечтает?

Это не трагедия, это праздник жизни, прожитой в великой (если не сказать великанской) благодати. Я это так понимаю. Поэтому и отреагировала очень спокойно, даже, не расстроилась — поначалу.

— Спасибо, что сказала, мам.

Она шмыгнула носом.

— С тобой все будет в порядке? Тебе что-нибудь нужно? А как же твой блог? Ты что-нибудь напишешь? Наверняка все очень расстроятся. — Ее голос дрожал.

— Все у меня будет в порядке. Я сегодня же напишу. Зайдешь на мою страничку попозже, ладно?

Я понимала, что должна написать что-то в блоге, хотя уже несколько месяцев туда не заглядывала. Знала, что люди зайдут посмотреть, что я написала. Мне захотелось написать о Джулии не простой некролог, а что-нибудь светлое, жизнеутверждающее. Я взялась за работу и прямо загорелась, не вру. Я выдавала искрометные, проникнутые светлой печалью и восторженной благодарностью строки; я была в ударе.

А в конце написала: «Я вовсе не утверждаю, что у меня с этой женщиной есть что-то общее, если только утопающий может не иметь ничего общего с тем, кто вытащил его из океана».

И тут я разрыдалась.

Еще недавно я была заурядной секретаршей. А теперь я писательница. Я получаю немалые деньги за то, что сижу себе в пижаме и печатаю на своем навороченном «Маке», а в промежутках сплю. Можете меня ненавидеть — я бы сама охотно себя возненавидела.

Мы с Эриком по-прежнему живем в нашей отвратительной квартире в Лонг-Айленд-Сити (хотя если книга станет бестселлером, ноги нашей тут не будет). Эрик по-прежнему пашет на своей дерьмовой работе. Он работает там же, только его повысили, — все, конечно, относительно, но его работа по сравнению с моей — просто отстой. Зато мы завели собаку, поэтому отстойная работа уже не кажется Эрику такой уж отстойной. Песика зовут Роберт, он весит полцентнера и любит пугать гостей. Не считая нездоровой страсти к куриным косточкам, это идеальный пес. Мы планируем родить ребенка, и, если он получится таким же милым, как наш песик, можно будет смело утверждать, что мы просто везунчики.

Изабель не передумала и все-таки вышла за своего дружка панк-рокера. Они живут в Бате и в прошлом месяце открыли собственную книжную лавку и тоже задумываются о ребеночке. Они так счастливы, что меня от них тошнит, как и предсказывала Изабель. Можете их тоже возненавидеть. Но если когда-нибудь вы окажетесь в Бате, загляните в их лавочку и передайте привет. А если зайдете, то заодно купите у них мою книгу.

Гвен по-прежнему в кинобизнесе и регулярно приходит к нам на ужин. Мы уже не потребляем никотин и алкоголь в таких количествах, как прежде, но все равно прекрасно проводим время. Даже лучше. У Салли тоже все замечательно, и парня, с которым она встречается, зовут Саймон, к моему великому облегчению. Мой брат несколько месяцев провел в Нью-Мехико, принимая участие в предвыборной кампании и агитируя за Джона Керри. Теперь, когда весь его труд пошел прахом, он не знает, чем ему заняться, а если и строит безумные планы по убийству президента, то держит их при себе. Правительственное агентство, где я раньше работала, наконец-то определилось с проектом памятника жертвам одиннадцатого сентября. Памятник никому не нравится, но чего вы ждали? Хотя по мне — памятник как памятник. Злой гений Нейт женился, и, между прочим, на очень симпатичной девушке.

В общем, на жизнь я не жалуюсь. Конечно, я не король своего просвещенного царства, но и отстоем мою жизнь никак не назовешь.

И все это благодаря Джулии.

Я говорю это не только потому, что благодаря блогу о Джулии получила свои пятнадцать минут славы, которые, похоже (тьфу-тьфу-тьфу), теперь являются гарантией того, что мне больше не придется работать секретаршей. Хотя не стану отрицать, что если бы мой блог был посвящен, скажем, Дэвиду Стрэтерну или Джейсону Бейтману, вряд ли он стал бы таким популярным (не обижайтесь, ребята, вы же знаете, как я вас обожаю. Позвоните мне!).

Но именно Джулия научила меня готовить и помогла найти свое место в мире. Это непросто и совсем не так, как я предполагала. Мне казалось, что все зависит от уверенности в себе, от силы воли или везения. И все это не помешает, не спорю. Но есть еще кое-что — источник, откуда все это берется.

Это умение радоваться жизни.

Прекрасно понимаю, до какой степени эта истина всем осточертела. Сразу вспоминаются рождественские открыточки или помешанные на эзотерике шестидесятилетние тетки в лиловых панамках. И все же для описания того головокружительного, почти животного удовольствия, которое испытываешь, прочитав первую книгу Джулии, эти слова самые точные. Изучая описание соуса бешамель, я видела между строк женщину, которая нашла свой путь в жизни. Женщину, которая хотела кормить мужа вкусной едой и делить с ним трапезу, женщину, которая полюбила готовить пусть и не в самом раннем возрасте, зато от всей души, женщину, которая попала в Париж и не знала, куда себя деть. Джулия Чайлд нашла свою любовь, научилась наслаждаться пищей, но всего этого ей было мало. В тридцать семь лет она продолжала искать свою дорогу в жизни и нашла ее в кулинарной школе Парижа.

Я не сразу поняла, что, осваивая рецепты «Искусства французской кухни», я училась не только готовить, я училась жить, отыскивать в жизни свой путь и открывать новые возможности.

Иногда для обретения счастья нужно сбежать в Бат и выйти замуж за панк-рокера. Иногда — выкрасить волосы в синий цвет, или отправиться к далеким островам Сицилии, или за год приготовить все блюда из «Искусства французской кухни» безо всякой на то причины. Этому меня научила Джулия.

После ее смерти немало людей высказывали свое мнение по поводу того, как Джулия изменила мир и что она для них значила. Все эти высказывания сводились, как правило, к прославлению самих себя — «я встретил Джулию в таком-то ресторане»; «у меня очень хорошо получается такое-то блюдо Джулии»; «я никогда не был согласен с мнением Джулии по такому-то и такому-то вопросу…». Не знаю, может, я тоже этим грешу. Видимо, Джулии свойственно вызывать в людях себялюбие. И я в этом отношении хуже других, потому что невероятно завожусь, когда люди начинают о ней рассуждать. Мне почему-то кажется, что они не понимают, в чем особенность Джулии, они не способны понять ее так хорошо, как я. Ну, чем не эгоизм? Особенно если учесть, что Джулия покинула этот мир, продолжая считать меня бесполезной маленькой выскочкой.

Если не веришь в рай, смерть это и есть конец. Это было бы замечательно, но вот только я верю в рай. Как верю и в то, что Джулия сейчас в раю и вместе с Полом ест камбалу. Я знаю, что тело ее лежит в земле (и между прочим, под очень красивым надгробием; и нетрудно догадаться, что за эпитафия на нем красуется), но ее ум, сердце, ее опыт, благодаря которым это тело и было Джулией, исчезли. Но то, что осталось, живет в нашей памяти.

А ведь это тоже своего рода загробная жизнь, верно? И для человека вроде Джулии лучшего продолжения и не придумаешь. В школе у нас был мерзкий учитель по актерскому мастерству. Конечно, это история совсем для другой книги, и я не буду вдаваться в детали; скажу лишь, что он тоже умер и тоже продолжает жить в моей памяти — только живет в ней как бессердечный, манипулирующий людьми противный сукин сын. И это не лучший способ скоротать вечность.

Но с Джулией все иначе. На просторах моего воображения она не слоняется в раю в поисках настоящей дуврской камбалы, она гремит кастрюлями, суетится у своей мощной плиты, пьет вино и веселится, как в старые добрые времена. Она все делает по правилам, иногда упрямится, как осел, но она больше не снимает коричневую пенку с масла, потому что и она тоже все еще учится. Она передумала и больше не считает меня такой уж стервозной выскочкой; мало того, она поняла, что я просто мировая девчонка. Так думает Джулия, живущая в моей памяти. Вообще-то, Джулий тысячи и даже миллионы, живущих в памяти других людей во всем мире, но эта Джулия — моя.

Почти все статьи, написанные о Джулии после ее смерти, кончаются одинаково, включая и ту, что опубликовала я в своем блоге в тот день. Потому что удержаться невозможно. Ведь этой фразой заканчивались все ее книги и программы на протяжении сорока лет. Красуется она и на ее надгробии. Но здесь вы эту фразу не увидите. Ни за что. Потому что она хоть и учтивая, но, по сути, бессмысленная. И не способна выразить то, что Джулия для меня значила, хотя сама Джулия, та, что живет во мне, визгливым голосом расшалившейся школьницы озорно выкрикивает: «Воп Ааа…»

Но нет. Скажу только «конец» и этим ограничусь.

Да, и еще спасибо.

Спасибо за все.