Черт побери, Роберт Браунинг , Существует лишь один « Сорделло ». Но Сорделло и мой Сорделло? Lo Sordels si fo di Mantovana. А Со-сю вспенивал море, Нерпа играет в кольцах белопенных у влажноприбойной скалы, Атласная кожа, Лера дочь,                             а глаза Пикассо , В черном капоре меха, гибкая дочь Океана, И волны на берег идут чередой, « Элеонора , elenaus и eleptolis! »                             И Гомер, старик, слепой, бедняга, слепой, словно крот, Ухо, чуткое ухо к рокоту моря, ропоту старцев: « Пусть убирается прочь , к кораблям, Где ахеян поганые лица, иначе беда, За бедою беда, в потомках проклятье. Ну да, ступает она, как богиня, И лицом богиня,                             а голос – ну прямо дочь Схенея , Рок наш ступает ее походкой, И пускай убирается прочь, к кораблям,                             туда, где ахеян поганые клики». А вдоль кромки берега, Тиро ,                             гибкие руки бога морского Сплетают на ней воды крепкие мышцы Под шатром стекловидным волны пепельносеребристой, Лазурнослепящие воды, тесный и хладнокипящий покров. Безмолвнопесчаный простор солнцерыжий, Чайка поднимает крыло,                             чистится, топорща перья, Купаться слетелись бекасы,                             крылья расправляют в суставах, Влажные крылья в солнечной дымке, А возле Хиоса,                             по левую руку от морского пути на Наксос Заросшая скала кораблевидная,                             морской травы колыханье по краю. Отмели словно залиты красным вином,                             жестянка сверкает в ослепительном солнце. Корабль бросил якорь у Хиоса,                             матросы на берег сошли за водой, к роднику, А возле скалистой заводи – мальчик , пьяный, как молодое вино. «Наксос? Ладно, возьмем тебя на Наксос, Поехали, парень». – «Но не в ту сторону!» – «Все в порядке, сюда будет твой Наксос». И тут сказал я:                             «Это честный корабль». Но бывший каторжник италиец                             ударом сбил меня в носовые штаги, (Его разыскивали за убийство в Тускии).                             И все против меня, до одного, все двадцать, Помешались на грошах, что выручат, продав его в рабство.                             И вот отчалили от Хиоса И пошли совсем другим курсом…                             Но мальчик вдруг опомнился с криком И тоскливо за борт глядел,                             на восток, туда, где Наксос. Чудо потом, воистину, чудо:                             Корабль будто в землю врос в морской круговерти, Побеги плюща на веслах, царь Пенфей ,                             не от семени гроздья, но пены морской, Побеги плюща на шпигате. О да, я стоял там, я, Акет ,                             а бог стоял рядом. Вода разбивалась под килем, Брызги волны под кормой,                             кильватер, бурлящий от носа, И где был планшир, ствол поднимала лоза, Гроздья ее, где был такелаж,                             на уключинах виноградные листья, Буйные побеги на веслах, И откуда ни возьмись, задышало что-то,                             горячее дыхание по моим лодыжкам, Звери, как тени в стекле,                             мохнатый хвост ниоткуда, Мурлыканье рыси, зверя запах, как вереск,                             где раньше был запах смолы, Сопение, мягкая поступь зверя,                             блестящий глаз в воздухе черном. Небо провисло, сухое, без признаков бури, Сопение, мягкая поступь зверя,                             шерсти щетка по коже моих коленей, Шорох воздушных надкрылий,                             сухие формы в эфире. И корабль, словно на верфи,                             повисший, как бык на железных стропах, Ребра застряли в стапеле,                             гроздья над кофель-планкой,                             раздувшаяся шкура. Жилами пошел неживой воздух,                             кошачья поступь пантеры, Леопарды возле шпигата, нюхающие лозы побеги, Пантера перед прыжком у переднего люка, И темно-синее море вокруг,                             розовато-зеленые тени, И Лиэй: «Отныне, Акет, тебе мои алтари, Не страшась ни рабства,                             не страшась ни кошек лесных, Под защитой моих леопардов,                             лозы плодами рысей питая, Олибан – фимиам мой,                             виноградник взращивай мне на славу». Вот зыби спина распрямилась в оковах руля, Черная морда дельфина,                             где был Ликабант, Чешуя на гребцах вместо кожи.                             И пал я тогда на колени. Что я видел, то видел.                             Лишь мальчика привели, я сразу сказал: «Сдается мне, это бог,                             правда, какой, не знаю». Но они зашвырнули меня в носовые штаги. Что я видел, то видел:                             рыбьей мордой стало лицо Медонта, Руки сморщились плавниками. И ты, Пенфей, Ведь слушал же когда-то Тиресия , слушал Кадма ,                             больше не будет тебе в жизни удачи. Чешуя вместо кожи в паху,                             рыси мурчание посреди моря… Потом, когда-нибудь позже,                             в винно-красной траве, Если свесишься со скалы уступа,                             бледное коралла лицо под легким флером волны, Словно бледная роза под неспокойной водой,                             Илевтиерия , прекрасная Дафна морей, Руки пловцов, которые сделались ветвями, Кто скажет, в каком году,                             спасаясь от стаи каких тритонов, Чистый челом, то появляясь, то почти исчезая,                             доныне застыл, как слоновая кость. И Со-сю вспенивал море, Со-сю тоже,                             лунным лучом, как мутовкой… Струи упругие,                             Посейдона мышцы, Чернолазурная, полупрозрачная                             над Тиро волна, как стекло, Укрытие тесное, вечная зыбь,                             сноп серебристоструйный. А дальше спокойна вода,                             на желтых, как кожа, спокойна песках. Птица моря, расправляя крылья в суставах,                             в заводях плещется между скал, на песчаных пляжах, Где на отмелях стаями носятся волны, Стеклянная вспышка волны против солнца в разрывах потока,                             бледный Геспер , Гребень седой,                             и волна, словно мягкая плоть винограда. Маслины серые вблизи,                             и дальше дымно-серые скалы, Крылья скопы, розовые, словно мясо лосося,                             серая тень на воде, Башни гусь одноглазый, огромный,                             высунул шею из оливковой рощи, И мы услышали фавнов, бранящих Протея ,                             в запахе сена, в тени масличных деревьев, А вперебивку – хоры лягушек,                             в сумерках, И…