Хулиган в Чихенбургской округе
Однажды прекрасным летним вечером капитан полиции Чихенбургской округи Фолькер Штольценбрук возвращался после работы из Чихенау в Чихендорф. Ехал он на велосипеде, потому что любил слушать пение птиц, а еще — потому что экономил. Он неосмотрительно поехал совсем один и без оружия.
Вдруг за крутым поворотом у пяти дубов он увидел посреди дороги разбойника Грабша — тот стоял, широко расставив босые ноги. В волосатом кулаке он сжимал пистолет.
— Стоять! — пробасил он. — Размер обуви у тебя какой? Капитан резко затормозил. Еще немного — и он полетел бы через руль кувырком.
— Что это вам в голову взбрело? — сурово крикнул он. — Я все-таки капитан полиции собственной персоной!
— Размер ботинок или жизнь, — невозмутимо повторил Грабш, направляя на него пистолет.
— Сорок девятый, — пробурчал капитан.
— Сядут как влитые, — усмехнулся Грабш. — У меня тоже сорок девятый. Мои башмаки каши просят. Новые нужны. А у тебя, наверно, лучшие полицейские сапоги во всей Чихенбургской округе. Так что обувь на бочку, а то стрелять буду.
— Безобразие! Вы мне за это поплатитесь, — гаркнул капитан.
— Сначала поймай меня, а потом говори. Твои ребята уж сколько раз пытались — и что? Угодили прямо в болото. А ну, поторапливайся, неохота с тобой болтать!
Разбойник Грабш выстрелил в воздух, и капитан вздрогнул. Он тянул сапоги за носок и за пятку, дергал за каблуки — сапоги не снимались ни в какую.
Грабш глядел на него с усмешкой. Потом сказал:
— Это мы мигом!
Он схватил капитана за пятки и завертел над головой, пока тот пулей не вылетел из сапог, описав в воздухе большую дугу и приземлившись где-то на рапсовом поле. А Грабш натянул сапоги, довольно кивнул, сунул пистолет за пазуху и потопал в лес — в большой Воронов лес, где сплошь заросли и трясина.
— Обормот! Только и знает, что вредить порядочным гражданам! — честил его капитан, в одних носках шлепая к велосипеду. — Погоди, мы до тебя доберемся. Вот тогда в Чихенбургской округе снова будет закон и порядок!
Ромуальд Грабш и в ус не дул — мало ли что кричит капитан полиции? Подумаешь, насолил порядочным людям. Он даже не задумывался об этом. И отец и дед его были разбойники, наводящие страх и ужас.
Он жил в Вороновом лесу один-одинешенек. Родителей он почти не помнил. Грабш ведь был совсем маленький, когда мама швырнула суповой котел под ноги папе-разбойнику, выбежала из дому и унеслась прочь из разбойничьего леса, прямиком в цирк, фургоны которого как раз проезжали по Чихенбургской округе. Там она и осталась дрессировать львов и продавать билеты. А в Вороновом лесу больше не показывалась.
Папа-разбойник так рассердился и так расстроился, что стал поедать горы сладостей. И растолстел от них невероятно. А таким толстякам трудно бывает смыться, если нагрянет полиция. И вот однажды в полночь он полез в кондитерскую Бэккерли за тортом со взбитыми сливками — тут-то его и сцапали. А в тюрьме он умер, потому что там не давали ничего сладкого.
Пришлось дедушке-разбойнику самому заботиться о маленьком Ромуальде. Он очень старался сделать из внука хорошего разбойника. И у него получилось! Ни разу еще Грабш не попадался в лапы полиции. Умел обращаться с ружьями, ножами и пистолетами. Научился красться почти неслышно и размазывать отпечатки пальцев. До сих пор он легко мог награбить все, что было нужно для жизни.
Грабш — вот он какой!
Может быть, разбойник Грабш был не самый сообразительный. Но зато сильный невероятно. Грудь широкая, волосатая, как у силача в цирке. Мышцы на руках такие мощные, что на рубашке то и дело лопались рукава. Ладони — как снеговые лопаты. Челюсти такие большие и крепкие, что перемалывали даже кабаньи кости. Да, Грабш одним своим видом мог напугать кого угодно — только представьте себе: рост метра два, а сапоги сорок девятого размера. Из нечесаной гривы оттопыривались большие красные уши. Недоверчиво смотрели глаза из-под кустистых бровей. Нос напоминал орлиный загнутый клюв. Но самым разбойничьим в его облике были усы и борода. Всем бородам борода! Черная как смоль, она закрывала половину лица, лезла в уши, выглядывала даже из ноздрей, а усы нависали надо ртом, как мох на деревьях. Борода согревала грудь, развевалась на бегу, длиной доходила до пупка, и каждый волос в ней был не тоньше конского, только кучерявый. Чего только не водилось у разбойника в бороде! Настоящий мох и сухие листья, сено и еловые иголки, птичий помет и помет летучих мышей, яичная скорлупа и куриные кости с обеда. Иногда в ней даже окукливались гусеницы и выводились бабочки. Конечно, и вшей там было вдоволь. Но Грабшу они не мешали. Разбойник с детства привык чесать в башке и с тех пор почесывался, где хотел и когда хотел — так у него было заведено.
А как он выглядел — ему было все равно. Разбойникам это почти не важно. Поэтому он годами ходил в одной и той же рубашке, которую удавалось где-нибудь утащить. Он никогда не стирал и не штопал ее. Просто носил до тех пор, пока сама не отваливалась. Тогда приходилось опять разбойничать — добывать себе новую.
Только штаны задавали ему задачу. Они так быстро протирались и рвались, что разбойника зло разбирало! В конце концов Грабш напал на одинокого путника, который спокойно шел по Воронову лесу, и отобрал у него походные штаны из кожи. Но они оказались малы! Не налезали на мощный разбойничий зад. — Дурак ты! — набросился Грабш на туриста, дрожащего перед ним в одних трусах. — Чего у тебя такие тонкие ноги? А штаны хорошие, кожаные. Хочу кожаные штаны! Мне нужны кожаные штаны!
Ночью он залез в магазин Бокенбайна «Одежда из кожи и меха», что на рыночной площади в Чихенау, и перерыл его сверху донизу. Там нашлись кожаные штаны походные (всех размеров), кожаные штаны мотоциклетные, баварские кожаные штаны на лямках. Но таких больших, чтобы подошли Грабшу, там не было.
Вот и получилось, что однажды ночью он вломился к сапожнику Штифельмайеру и разбудил его со словами:
— Давай-ка сшей мне кожаные штаны! Прямо сейчас, понял?
— Но я же не портной, — заикаясь, пробормотал сапожник, — я шью обувь — сапоги и ботинки!
— Кожу кроить умеешь? — уточнил нависший над ним Грабш. — Сшивать тоже умеешь? Вот и работай!
— Но я не уверен, что они будут хорошо сидеть, — уверял сапожник, — и не разбираюсь в фасонах!
— Фасон как у любых штанов: дырка для туловища, две дырки для ног. И застежка, — сказал разбойник Грабш. — Остальное мне до лампочки. Одевайся! Собирай инструмент. И кожу бери. Всю, сколько есть. Поторапливайся! Да без разговоров.
Он втолкнул его в лес и отнес на островок посреди болота. Держал там три дня в плену. Время от времени он бросал ему поджаренную ногу олененка (с хрустящей корочкой) или сочный шашлык из кабана, потому что Грабш не изверг. А надев новые штаны, тут же сунул сапожнику золотые сережки, которые утащил из ювелирного магазина Юнкерманна. Потом помог ему выбраться из леса и отпустил домой.
И получились замечательные штаны, сшитые из разных кусков кожи: коричневых, зеленых, черных — настоящие штаны для маскировки. В них была дырка для туловища, две дырки для ног и застежка и даже пара карманов. Грабш прекрасно к ним приспособился, хоть поначалу они и были жесткие, как водопроводные трубы. Пять лет он горя не знал со штанами. Носил их не снимая. А когда и эти прочные штаны протерлись, опять забрал сапожника в лес. Тот смекнул, что теперь история с ним будет повторяться: каждые пять лет придется работать в плену на острове — и уже заранее, за три недели сложил самые нужные пожитки, в первую очередь — зубную щетку и спальный мешок.
Хорошее жилище, а что воняет — не страшно
Грабш обитал в большой старой пещере — давным-давно в ней жили еще его бабка с дедом. Потому-то полиция и не могла найти в лесу дом разбойника.
Пещера находилась в потайном месте в самой чаще среди болот. У входа буйно разрослась ежевика, и на ее колючих ветках налипли клоками и качались на ветру черные волосы из кучерявой бороды Грабша. А еще на ежевике висели клочки бород всех прежних Грабшей!
Разбойник жил в пещере один. В ней было совершенно тихо. Только и было слышно, как редкие капли воды шлепаются с каменного потолка на пол. А снаружи ветер свистел в верхушках деревьев. В пещере было темно и сыро. Так что неудивительно, что Грабш все время воровал фонари на батарейках! Свечи, спички и фонари он прихватывал при каждом удобном случае.
С потолка свисали спящие летучие мыши, они просыпались только ночью и тогда бесшумно носились в воздухе. Иногда они вцеплялись в бороду Грабша и застревали в ней. Но он их не убивал. Он же был — повторю — не изверг.
У него в пещере ужасно воняло. Куда ни наступишь — везде можно было вляпаться в помет летучих мышей, а по углам он сваливал обглоданные кости. Посередине стоял большой дубовый стол и двенадцать стульев, и рядом с ними высился громадный шкаф, в котором было семь дверец и тринадцать выдвижных ящиков — но видно было только двенадцать.
Тринадцатый ящик был потайной, но он плохо выдвигался — заедал. В шкафу Грабш держал награбленное. И конечно, в пещере был очаг, а над ним висел котел — большой суповой котел, который мама Грабша швырнула под ноги папе Грабша, когда сбежала в цирк.
Но обычно Грабшу неохота было варить суп, попросту лень. Он любил жарить мясо прямо над огнем. Но больше всего он любил поедать то, что приготовили другие. Он частенько выходил на разбой, когда наступало время обеда или ужина, и еду выставляли на стол. Тогда он хватал горячие куски прямо из мисок, жевал и чавкал. А голодным хозяевам только и оставалось, что сидеть и смотреть, как вкусный обед или ужин исчезает в глотке Грабша. Потому что одной-то рукой он загребал еду, а другой направлял на них пистолет.
Под выступом скалы была кровать Грабша — то есть просто куча сена, а на нем — розовое стеганое одеяло в цветочек, которое он подхватил у одной старушки, когда она повесила его сушиться во двор. В морозные зимние дни с потолка пещеры свисали сосульки, и, просыпаясь, Грабш обнаруживал, что борода побелела от инея. Нет, нельзя сказать, что в пещере было тепло и уютно!
Но ему никогда в жизни еще не бывало уютно. Он жил здесь с самого детства. Ему и в голову не приходило, что можно захотеть жить по-другому или даже переехать в другое место. Обмороженные пальцы иногда чесались, тогда он поплевывал на них и ругался с ними. Да, он разговаривал с собственными пальцами. У него ведь не было никого, с кем можно было поговорить, кроме тех, кого он грабил! Но что он им мог сказать? Только «Руки вверх» да «Жизнь или кошелек!» Ответить на это нечего, так что обычно разговора не получалось.
Что же тут удивляться, что он разговаривал с обмороженными пальцами?
Заводил он разговор и с летучими мышами.
— Эй вы, жаркое недобитое! — кричал он им и грозил кулаком, если помет попадал ему в глаз. — Сколько можно гадить на меня с потолка? Держите свое добро при себе!
А иногда он заговаривал сам с собой.
— Ну что, Ромуальд, — говорил он себе, просыпаясь с заложенным носом и опухшими глазами, — сегодня у нас с тобой из ограбления банка ничего, пожалуй, не выйдет.
И сразу чихал так громко, что старый лесник Эммерих, бродивший как раз по опушке леса, в испуге поднимал голову и говорил собаке:
— Слыхала, Чапа? Так стреляют из пушки.
Борода от дождя, или Кто не боится разбойника Грабша
Однажды июльским утром, в субботу, Грабш шагал по лесу из деревни Чихендорф к себе в пещеру. В мешке у него метались три кролика. Он украл их спозаранку и собирался в выходные зажарить. Конечно, жаркое из кабана он любил гораздо больше крольчатины, но кабана так просто не украдешь. Его, может, и встретишь на охоте, если повезет. Но надо еще попасть в него из ружья! А кролики — дело верное. Нужно только незаметно слазить к кому-нибудь в крольчатник. А уж крольчатников в Чихендорфе было хоть отбавляй.
Душное было утро. Грабш перешагивал заросли черники и предвкушал жареных кроликов. Оставалось только пробраться между болот и пролезть через небольшую чащобу, вот он и дома. «Эй вы, не балуйте в мешке!» — пригрозил он кроликам. Надвигалась гроза. Он зашагал быстрее. Промокнуть бы не хотелось.
Вдруг в кустиках черники он увидал что-то пестрое. Грабш тут же бросился за дерево и присел. Издалека его можно было принять за муравейник: грязная рубаха, маскировочные штаны и грива черных нечесаных волос. Он напряженно вглядывался в заросли. Неужели полиция опять напала на след?
Но тут нечто пестрое засеменило прямо ему навстречу. И не успело оно споткнуться о его сапоги, как он вскочил и сделал то, что обычно делают разбойники в подобных случаях: выхватил пистолет и направил его на… очень миленькую маленькую женщину с полным бидоном черники.
И оба недоуменно уставились друг на друга. Она смотрела снизу вверх, а он — сверху вниз. Ей пришлось запрокинуть голову, ведь он был почти в два раза выше.
— Здравствуйте, — сказала она. — Вы умеете собирать чернику пистолетом?
— Ты что, совсем не боишься? — удивился разбойник.
— А чего мне бояться? — так же удивленно переспросила маленькая женщина. — Боюсь я только грозу.
— Меня боятся все, — сопя, признался он. — Я гораздо ужасней грозы.
Он встал во весь рост, расправив плечи, широко расставив ноги, и добавил:
— Я ведь — разбойник Ромуальд Грабш!
Маленькая женщина застыла от изумления. А потом как засмеется!
— И что тут смешного? — сердито спросил он.
— Гр-р-рапш-ш-ш! — хохотала она, — если я дома расскажу, мне же никто не поверит!
— До сих пор от меня все убегали — конечно, если кому удавалось, — пробурчал Грабш. — Я очень опасный!
— Ну что вы, — сказала маленькая женщина. — Спорим, что вы в жизни никого не убили? Правда или так оно и есть?
— Правда, — согласился он. — Да мне и не нужно было. Они же все убегали. Но при случае я бы мог!
— Для этого у вас слишком доброе сердце, — сказала маленькая женщина.
— У меня? — поразился Грабш.
В эту минуту раздались громовые раскаты. Маленькая женщина вскрикнула, бросилась к Грабшу и прижалась к его бороде.
— Гроза! — жалобно пояснила она.
— И что тут страшного? — недоумевал он, затыкая пистолет за пояс и наклоняясь к маленькой женщине.
— Не притворяйтесь, будто вам никогда не страшно! — рассердилась она. — Каждый человек чего-нибудь боится!
Снова загремел гром, на этот раз ближе и громче. Маленькая женщина задрожала.
— Ну-ну, — успокаивал ее Грабш. Других слов у него не нашлось. Он растерянно топтался на месте. Не мог же он идти домой, пока она висела у него на бороде!
Но как только закапал дождь, ему пришла в голову спасительная мысль: надо взять ее с собой в пещеру! Он опустил мешок, осторожно подхватил одной рукой маленькую женщину, а другой — бидон с черникой и прибавил ходу. Полил проливной дождь, и Грабш накрыл маленькую женщину бородой.
Кролики выскочили из мешка и сиганули под дождем кто куда. Лес сотрясался от бесперебойных раскатов грома. Добравшись до пещеры, Грабш промок до нитки, прямо как его сбежавшие кролики. Вода стекала с его сапог, с волос и лохматых бровей. Но маленькая женщина, укрытая его бородой, ни чуточки не промокла.
Большое спасибо, что спасли мне жизнь!
— Ну вот, — проговорил разбойник Грабш, осторожно опуская на пол маленькую женщину. В лесу прокатился последний гром.
— Спасибо, — сказала она, стараясь пожать его большую руку. — Знаете, меня зовут Олли. Олли Чистик из Чихендорфа.
Он смущенно поглядывал на нее с высоты и тоже пожал ей руку — так, что она вскрикнула от боли и даже присела.
— Что случилось? — испугался он.
— Зачем было так давить? — недовольно спросила она.
— А я давил?
— С таким же успехом я могла прокрутить себе руку в мясорубке! — отозвалась Олли.
Но и тряся отдавленной рукой, она с любопытством осматривалась. Только видно было не много. В пещере было темно.
— Ну и ну, — сказала она. — Куда это вы меня принесли? Прямо мурашки по коже. Тут просто жутко: воняет, как на помойке, и кости кругом валяются. Это медвежья берлога?
— Это, — сказал Грабш, — моя берлога. Тут я живу.
— Разве тут можно жить? — ужаснулась она.
Он нащупал спички и зажег свечу, укрепленную на каменном выступе. Пламя затрепетало, осветив стены и потолок.
— Ой, мамочки, — вздохнула Олли, покачав головой, — какая неуютная пещера! Мрачная, сырая, потолок слишком высоко, а пол весь в колдобинах. Поживешь тут — поневоле станешь разбойником!
Грабш слушал ее молча, безвольно опустив руки. Ей стало его жалко.
— Я не хотела вас обидеть, господин Грабш, — сказала она. — Просто в первый момент я так… так удивилась. Такую… квартиру я еще никогда в жизни не видала. Мне нужно к ней немного привыкнуть.
И она забегала по пещере туда и сюда. Вытерла крошки со стола. Сунула нос в очаг, стукнулась лбом о закопченный котел. Оглядела огромный шкаф. Поправила розовое одеяло на куче сена, вспугнув летучую мышь, которая тут же бесшумно взмыла к потолку.
— Здорово! Если приглядеться, даже отлично, — сказала Олли. — Хоть что-то новенькое! Правда, сначала надо тут навести чистоту, а потом добавить уюта: вынести кости и сено, положить подушки, на стены повесить шкуры, на пол — коврики. Но вы же промокли до нитки, господин Грабш! Хотите заработать воспаление легких?
И не успел он что-либо ответить, как она выхватила у него из рук спички и принялась разводить огонь в очаге.
Вскоре под котлом уже полыхал огонь. Она с трудом подвинула к очагу один из двенадцати неподъемных стульев и сказала: «Садитесь, господин Грабш!»
Он послушался и, как завороженный, с громким вздохом опустился на стул. Сначала Олли стянула с него мокрую рубаху — которая расползлась у нее в руках. Потом выжала ему бороду. Полотенца она не нашла, поэтому голову и бороду она вытерла насухо сеном.
— Батюшки мои, вот это мочалка! — всплеснула она руками. — Вы когда причесывались в последний раз?
Он долго думал, а потом сказал:
— Никогда.
— А еще у вас вши, — причитала она. — Надо что-то делать. Нужен специальный порошок!
— А где его можно украсть? — спросил он.
— Иногда ведь можно получить что-то в подарок, правда? — ответила она. — Завтра я принесу порошок и наведу здесь порядок. Смотреть на вас жалко, честное слово. А теперь мне пора идти. До свиданья, до завтра!
С этими словами она схватила свой бидончик с черникой и выскользнула из пещеры, не пожав руки Грабшу. И тут громыхнул такой гром, какого до сих пор не было. Свечу задуло, и огонь в очаге чуть не потух. Олли взвизгнула от ужаса и помчалась в чащу, прямо в ближайшее болото. К счастью, Грабш большими шагами бросился за ней и успел ухватить за рыжие кудряшки. Так он и вытащил ее из болота. Только бидон с черникой не удалось найти, как он ни шарил в трясине.
— Дома будет скандал, — пожаловалась Олли, вытирая с носа болотную тину. — Я живу с тетушкой, Хильдой Ух. Она ух какая строгая. Непременно рассердится. Но все равно, большое спасибо, что спасли мне жизнь. И как это гроза так быстро вернулась?
— Это не гроза, — сказал Грабш. — Это был я. Просто я чихнул.
И тут Олли расхохоталась. Она смеялась сама над собой. Это не каждый умеет. Забавно было смотреть, как она семенит по лесу, вся в зеленой тине и ряске.
— Около большого дуба налево, — крикнул ей вслед Грабш, — а то опять угодишь в болото!
— Спасибо! — прокричала она в ответ. — А про пещеру я никому не скажу!
Он смотрел на Олли, пока та не скрылась из виду. А потом побрел к себе в пещеру. Там он сел на стул у огня и сидел так, пока маскировочные штаны не просохли до треска. Все это время он пальцами расчесывал бороду и говорил летучим мышам:
— Завтра не гадить тут мне! Завтра у меня гости.
Он еще раз со страшной силой чихнул. Потом вышел за порог, сорвал несколько листков мать-и-мачехи, чтобы высморкаться, и сообщил им:
— А про пещеру она никому не скажет.
В пещеру — со шваброй и мылом
На следующее утро Грабш забрался на высокий вяз на опушке леса и стал высматривать Олли. Когда она наконец показалась, он мигом скользнул по стволу на землю. Олли пыхтела под тяжелыми сумками, но, когда увидела Грабша, просияла всеми веснушками.
— Если бы моя тетя знала, куда я собралась! — объявила она и захихикала. — Она думает, я пошла в гости к бабушке Лисбет в Чихау-Озерный. Я, конечно, спрятала от нее все покупки.
И она сунула ему в каждую руку по три набитых хозяйственных сумки. Себе она оставила рюкзак, ведро и швабру.
Поначалу они шли рядом. Грабш старался идти помедленнее, Олли старалась идти побыстрее. Он шагнет — а ей приходится делать три шага. Поэтому она совсем выбилась из сил. Наконец он остановился, поставил на землю шесть набитых сумок, осторожно обхватил за пояс маленькую женщину, перенес через голову и посадил себе на плечи — вместе с ведром, рюкзаком и шваброй.
— Наверху здорово, — сказала она и повесила ведро ему на правое ухо. — Только продувает.
Теперь они продвигались быстрее. Грабш шел огромными шагами, углубляясь в лес. Они распугивали зайцев и кабанов. Кудряшки Олли цеплялись за ветки. Она барабанила пятками ему в грудь и размахивала шваброй.
— А вы сегодня причесались, Грабш! — счастливо заметила она. — Не все потеряно.
— Ночью, — пробормотал он, — прихватил где-то расческу. А то у меня не было.
Не успели они войти в пещеру, как Олли принялась за дело. Бедный разбойник Грабш был потрясен. Ему пришлось наклониться и терпеть, пока Олли сыпала специальный порошок ему на голову и в бороду. Даже волосы на груди, даже брови побелели, как эклеры в сахарной пудре.
— Скоро ни одной живой вши не останется, — довольно сообщила Олли.
Потом она разобрала рюкзак и все сумки, и Грабш уже не видел ее среди пакетов, коробок, свертков, тюбиков, бутылочек, тряпок и банок.
— Ну вот, — послышался ее голос, — а теперь — за уборку!
Он постоял-постоял посреди пещеры и направился к выходу.
— Постойте, — позвала она его, — куда это вы собрались?
— Схожу поразбойничаю, — ответил он.
— Да разве я одна справлюсь с такой уборкой? — удивилась она. — Давайте-ка вместе.
И она сунула в его ручищи веник и совок и заставила вымести из пещеры все обглоданные кости и помет летучих мышей. Потом велела ему сметать со стен паутину, выгребать сено, драить стол и чистить котел, повесить полку на стену, вынести целую гору золы из очага, а потом натаскать из ручья двенадцать ведер воды и вылить ее на пол, где Олли вовсю орудовала шваброй.
— Вы просто молодец, — похвалила она его.
Он гордо откашлялся. С тех пор, как умер дедушка — а это было давным-давно, — его никто никогда не хвалил.
— Смотрите-ка! — и она вынула из свертка огромную красную мужскую рубаху. — Не так-то просто было найти размерчик. Вам нравится? Нет — надевать пока нельзя, сначала помойтесь как следует!
И тогда он решил устроить помывочный день. Сунул в карман краденую расческу и побрел в лес.
— Не забудьте почистить зубы! — напомнила ему Олли.
Он дошел до ручья, протекавшего в густых зарослях ежевики, и стал пробираться вдоль берега к маленькому водопаду. Там он вынул пистолет из-за пояса, снял штаны, стянул сапоги и влез в воду. Мелким песком из ручья он натер лицо и тело. Потом песком вымыл голову и бороду.
Он даже зубы почистил песком. Потом вышел из воды и улегся на солнышке, подставляя ему то живот, то спину, — пока не досох окончательно и пока не улетела желтая бабочка, отдыхавшая у него на пупке. Потом он не спеша причесался, расчесал и брови и бороду, так что всех дохлых вшей, которых не смыло водой, унесло ветром.
Теперь Грабш превратился из темно-смуглого в ярко-розового.
Он и сам себя не узнавал, пока не надел штаны и сапоги и не нащупал за поясом пистолет. Домой он вернулся в прекрасном настроении. Но пещеру он едва узнал: она пахла мылом и блестела чистотой. Летучие мыши скрылись, как не бывало. Вода с потолка (пригодная для питья) теперь капала в подставленное ведро, которое уже наполнилось наполовину. На столе красовалась клетчатая скатерть, а на ней — букет колокольчиков. Под столом лежал вязаный коврик, такой же пестрый, как юбка Олли. Стеганое розовое одеяло в цветочек сохло на веревке на солнце. На полочке разместились мыло в мыльнице, стаканчик с зубной щеткой и тюбик с пастой. На гвоздиках у очага висели поварешка, половник, лопаточка, венчик для теста и несколько прихваток. На месте сена теперь лежал пухлый надувной матрас. А на середине каменной стены висел портрет усатого господина в военной форме. Олли помешивала в суповом котле.
Едва войдя в пещеру, Грабш споткнулся и растянулся во всю длину.
— Ну, что вы на это скажете? — спросила Олли, обводя вокруг поварешкой и разбрызгивая капельки супа.
Грабш не нашелся, что ответить. Олли, рассмотрев разбойника вблизи, в свою очередь поразилась.
— Да вы красавчик! — в восторге вырвалось у нее, и Олли всплеснула руками, выронив поварешку. — Дело только за рубашкой!
И она подкинула ему рубаху. Грабш уставился на нее, наморщив лоб.
— Красная, — вздохнул он и покачал головой.
— Ну и что же? — спросила она. — Вы не любите красное?
— Меня в ней будет видно за километр. Этот цвет — не для разбойников.
— А вы больше не разбойничайте! — выпалила она.
Не успел он надеть рубаху, как на столе появились тарелки, рядом лежали ложки, а посередине — супница с ароматным супом.
— Суп с фрикадельками из печенки, — сообщила она, наливая полные тарелки, и вскарабкалась на стул. Грабш уселся напротив и тут же принялся за еду, чавкая и прихлебывая.
— И полную тарелку добавки, — сказал он, когда доел.
Он съел семь тарелок супа с фрикадельками. А она — две. По том наступила тишина, и каждый смотрел в свою тарелку.
— Чего такое? — спросил он и обтер усы рукавом.
— Теперь мне пора, — вздохнула она. — А то не успею до темно ты. Моя тетя не разрешает ходить по улицам в темноте.
Лицо у Грабша вытянулось, и он грустно рыгнул.
Оставайся! А то стрелять буду!
Олли собрала шесть пустых сумок и набила ими рюкзак.
— Ведро и швабру и все остальное можете оставить себе, — пробормотала она и высморкалась. — Ну да. Завтра понедельник. Значит, опять мне идти на фабрику. Красить свиней. Это свиньи-копилки! Семь лет занимаюсь только тем, что чиркаю две розовые точки на свиных пятачках! Представьте себе. Разве это жизнь? Слева подступает очередь из свиней, я тыкаю им кисточкой в пятачок и тут же сдвигаю вправо, к женщине, которая рисует им улыбки до ушей. Чуть замешкаешься, сразу выбиваешься из ритма. Тогда я всех задерживаю, а на столе у меня гора свиней! Как я их ненавижу!
Он только рот раскрыл от неожиданности.
— Не пойму я вас, Грабш, — сокрушалась она. — Вы побывали почти в каждом доме, в каждой квартире, мастерской, магазинчике, лавочке… Только не у нас на фабрике! А что такое Чихенбургская округа без фабрики свиней-копилок? Копилки фирмы «Труд и Спрут», их же знают по всему миру! Вы не могли бы зайти туда поразбойничать?
— А зачем мне свиньи-копилки? — развел руками Грабш.
— Да не за свиньями, — воскликнула она, — а за дверцей от печки, в которой обжигают копилки. Они же глиняные! Не будет дверцы — можно будет несколько дней не раскрашивать пятачки!
— А мне такая дверца зачем? — переспросил он.
— Да киньте ее хоть в болото! Только украдите. Пожалуйста!
Он плюнул — плевок вылетел далеко за пределы пещеры — и буркнул что-то невнятное.
— У вас здесь так хорошо, — продолжала она. — Так свободно! Вы можете делать что хотите. А я, даже когда прихожу домой с работы, не могу заниматься чем хочу. За меня решает тетя Хильда. Не замечает, что я давно выросла. А что я могу поделать со своим ростом? Я же не виновата, что такая маленькая. Только зачем я вам-то жалуюсь? Что вы понимаете в чихендорфской жизни?
Она шмыгнула носом и убежала. Но далеко она не ушла, потому что Грабш вдруг вскочил, выхватил пистолет из-за пояса и рявкнул:
— Стоять! Стой, а то стрелять буду!
Олли остановилась и обернулась. Она не испугалась, а выжидающе смотрела на Грабша.
— Оставайся! — приказал он.
Тогда она скинула рюкзак, подбежала к разбойнику, подпрыгнула и бросилась ему на шею.
— Ромуальдик, дорогой, — сказала она, плача и смеясь одновременно, — как хорошо, что ты не пускаешь меня домой!
— Ты сказала «дорогой»? — изумленно переспросил он.
— Да, да, да, — повторила она, — ты мне нравишься больше всех на свете!
Тогда он выпустил из рук пистолет и крепко обнял маленькую женщину.
— Ты мне тоже, — сказал он, — ты мне тоже…
Вдруг она замолчала и замерла без движения. Голова бессильно повисла. Он потряс ее, покачал на руках. И отчаянно громко заплакал.
— Я раздавил ее! — рыдал он. — Болван неуклюжий! Урод!
Он склонился над ней так низко, что рыжие кудряшки попали ему в нос, и Ромуальд чихнул. От громовых раскатов чиханья Олли очнулась и вскрикнула.
— Ну, слава богу, — сказал он и расплылся в улыбке. Потом осторожно перенес Олли в пещеру и посадил на стул. — Лучше мне к тебе больше не прикасаться, — запинаясь, выдавил он.
— Глупости, — пропыхтела она, — привыкнем потихоньку. Как-нибудь все наладится. Бородач мой ненаглядный, а я уж думала, что никогда не найду мужа, раз я такая маленькая. А теперь вон какой каланче понравилась! Вот заведем семью и нарожаем столько детей, чтобы ни одного пустого стула за столом не осталось!
Разбойник выкатил глаза, а потом опять расплылся в улыбке и закивал:
— Точно, на каждом стуле — маленькие разбойнички! Пожалуй, не будем откладывать.
— Нет, — решительно сказала она, — все должно идти по порядку. Сначала тебе надо познакомиться с моей тетей. А то она обидится на всю жизнь. Сейчас я пойду домой и скажу, что выхожу за тебя замуж и что ты придешь к нам завтра в четыре пить кофе. Только не говори ей, что ты — разбойник Грабш.
— А что толку? — мрачно возразил он. — Она меня все равно узнает. Моя рожа висит на каждом углу с подписью «Их разыскивает полиция».
— Да что ты, — отмахнулась она, — я тоже тебя не узнала. А моя тетя к тому же плохо видит.
— Но если меня увидит полиция, — вздохнул он, — непременно начнется погоня.
— Тогда иди полем, — посоветовала она. — Мы живем на самом краешке Чихендорфа. Если пойдешь пригнувшись, никто тебя не заметит. На поле еще не убрали пшеницу.
— А где ваш дом?
— С краю — тот самый, откуда ты вчера утром утащил кроликов. Грабш совсем растерялся.
— Да-да, — засмеялась она, — вчера, когда я вернулась, тетя сразу пожаловалась: «Представь себе, Олли, плакали наши кролики!»
— Я бы тебе их зажарил, но пришлось бросить мешок — из-за тебя, между прочим, — оправдывался Грабш, почесывая живот.
— Еще зажаришь! — сказала Олли, подтянулась на его бороде и крепко поцеловала разбойника.
— Побаиваюсь я, что будет завтра, — вздохнул он. — И что мне говорить твоей тете? Как себя называть?
— Придумай какое-нибудь милое имя. Тетя все равно его скоро забудет. А в остальном положись на меня. Все будет хорошо: сначала мы все вместе выпьем кофе. Потом ты скажешь тете, что хочешь на мне жениться. Потом мы поженимся и переедем в лес. И тогда мне не надо будет больше раскрашивать копилки!
— А мне не надо будет ужинать в одиночку, когда я стащу и зажарю еще одного кролика!
— И мы отлично заживем тут сами по себе! — и она спрыгнула с его бороды и побежала домой, помахав на прощание.
— Осторожно — там болото! — крикнул он.
И она в последний момент отскочила в сторону.
— У большого дуба — налево, — подсказал он. — Может, проводить тебя? Это опасное болото. Ты еще не выучила потайную тропинку.
— Оставайся дома, — ответила она. — Я такая легкая, что быстро не утону. Хочу сама разведать дорогу. Пока, бородатик!
Олли скрылась за деревьями, а он плюхнулся без сил на надувной матрас, который тут же с треском лопнул. Грабш не вставал и думал про Олли. От того, что он пережил за целый день, у него голова шла кругом. Когда стало смеркаться, в пещеру одна за другой вернулись летучие мыши, которых днем распугала Олли. Он спокойно смотрел на них.
— Оставайтесь, — сказал он. — Олли к нам пока не переехала. Но учтите: она любит чистоту. Пройдет время, и все наладится. Она назвала меня «бородатик»!
Разбойник в тетиной гостиной
На следующий день после обеда Грабш крался к дому тети Хильды. Все тело у него болело после сна на лопнувшем матрасе, и он ругался по дороге на чем свет стоит. Пшеница на поле тоже оказалась недостаточно высока и не прикрывала его красную рубаху. Так что пришлось ползти на четвереньках. Маскировочным штанам это было нипочем, но руки ужасно перепачкались. Он вспугнул косулю, сам перепугался от неожиданности и рассердился: с детства он ничего и никого не боялся! Посреди поля его выследила собака, подняла лай и не отставала от Грабша, пока он злобно не зашипел по-кошачьи. На самом краю поля он вляпался левой рукой в коровью лепешку. Руку он вытер о штаны. Сердце бешено стучало. Он чувствовал себя неловко, как жук, упавший на спину. В двадцать минут четвертого он постучал в дверь домика на окраине Чихендорфа. Он стучал очень робко. Но дверь все равно затряслась. На порог вышла Олли. Она сияла от радости. На ней было желтое воскресное платье с кружевами и оборками. — Батюшки мои, борода в цветочек! — шепнула она, вынула несколько репейников у него из бороды и василек из уха и потянула его за левую руку:
— Заходи скорей — кофе уже сварился!
В доме она попыталась выпустить его руку, но удивительное дело — ладони как будто срослись. Коровья лепешка держала крепко.
Она сразу потащила его в ванную мыть руки. Но он не пролез между дверью и раковиной в крошечной ванной. Ничего страшного — он прямо из прихожей дотянулся до крана. Олли щеткой отскребла ему руки, а заодно успела и ногти постричь.
В коридоре Грабшу пришлось пригнуться, чтобы не задевать головой потолок.
В ширину он тоже еле умещался в тесной прихожей. Стоило ему расправить плечи, как он сшиб чучело филина с ветки на стене. Филин свалился в корзину для зонтов. Грабш наклонился, чтобы вернуть филина на место, но врезался лбом в зеркало, и оно со звоном разбилось. Разбойник испуганно выпрямился. И смёл головой четыре дамские шляпки с верхней полки. Больше он вообще не решался пошевелиться. Олли взяла его за руку, и он на ватных ногах вошел за ней в гостиную.
Первое, что бросилось ему в глаза — свиньи-копилки. На этажерке, на полочке над столом, на швейной машине, в буфете — везде громоздились самые разные розовые копилки. Большие, маленькие, в цветочек, украшенные клевером с четырьмя листиками, пунцовые и бледно-розовые, с хвостиками, закрученными влево и вправо, — но все с одинаковыми малиновыми точками на пятачках. Среди этого изобилия стояла перепуганная тетя Хильда с кофейником. Ростом она была едва ли выше Олли, но с глубокой складкой на лбу и с длинным носом, острым, как кухонный нож.
— Тетя Хильда, это я, — сказала Олли. — Я нечаянно врезалась в зеркало. Но я куплю новое. Смотри, тетя, вот и мой жених.
Тетя протянула руку Грабшу.
— Только не дави, — шепнула разбойнику Олли.
— Значит, господин егерь, вы собираетесь жениться на моей племяннице? — спросила тетя и вгляделась близорукими глазами в лицо разбойника. — Напомните, пожалуйста, еще раз ваше звучное имя.
— Чего? — переспросил Грабш и застыл, разинув рот.
— Как тебя зовут, — шепотом подсказала Олли.
— Бо… бородоцветочный, — промямлил он.
— Бородоцветочный? — недоверчиво уточнила тетя. — Первый раз слышу такую фамилию.
— Ромуальд совсем недавно в наших краях, — поскорее прибавила Олли.
— Ромуальд? — насторожилась тетя. — Так у нас только одного человека зовут: Грабша. Такой же верзила, как вы. Ужасный человек. Негодяй. Судите сами: вчера утром украл у меня, беззащитной вдовы, трех кроликов!
Грабш стоял, повесив голову. Несколько раз он кашлянул, больше ничего не приходило в голову. От его кашля со стола слетело несколько фигурно сложенных салфеток. Пытаясь поймать их, он стукнулся головой о люстру над столом.
— Что ж, — сказала тетя, — вы не виноваты, что вас так зовут. Добро пожаловать. Садитесь за стол.
Олли подвинула ему стул. Но, когда Грабш устроился поудобнее, стул под ним сломался. Он постарался встать, ни к чему не прикасаясь. Но в комнате было так тесно. И пока его пересаживали на сундук, готовый выдержать его вес, Грабш опрокинул фарфоровую балерину на комоде и цветы на столе.
Олли с тетушкой подвинули накрытый стол к сундуку. Грабш осторожно вытянул ноги. Они пролегли под столом и неловко высунулись с другой стороны. И тут же, наливая кофе, тетя споткнулась о сапоги Грабша и чуть не упала; Олли успела подхватить ее в последний момент. А кофе выплеснулся на коврик.
— Этот коврик я сплела своими руками, — уточнила тетя. — Обо что это я споткнулась?
Грабш скорее поджал ноги под стол.
— О мою ногу, тетя Хильда, — ответила Олли. — Прости, пожалуйста.
Но тут Грабш уперся в стол коленками. Две чашки кофе, налитые до краев, пошатнулись.
— Олли, теперь ты толкнула стол, — рассердилась тетя. — Соберись и веди себя прилично!
— Это не она, — пробурчал Грабш, — это я.
— Нет, я! — уперлась Олли.
— Нет, я! — гаркнул Грабш.
— Что случилось — не вернешь, — сказала тетя. — Поговорим о чем-нибудь другом.
Олли постелила другую скатерть и налила в чашки свежего кофе.
— Угощайтесь, — обратилась тетя к Грабшу и, отставив мизинец, поднесла чашку ко рту. — Торт испекла Олли. Я воспитала из нее хорошую хозяйку.
Домик тети Хильды ходит ходуном
Грабш проголодался. В тот день он не разбойничал, и у него не было ни завтрака, ни обеда. Поэтому на торт он кинулся решительно, как привык: схватил кусок и сунул в рот, сразу откусив половину. Белым кремом он перемазал бороду и усы. А чавкал так громко, что волнистый попугайчик в клетке зачирикал.
— Очень вкусно, — промычал он с набитым ртом и рыгнул. — А что, кроме торта ничего нет?
И он хапнул второй кусок.
Тетя Хильда поставила чашку и с ужасом наблюдала за ним. Он взял вилочку для торта, почесал ею в ухе, и тетушка пронзительно вскрикнула.
— Нет, Олли, — недовольно сказала она, — этот человек тебе не подходит. Он не умеет себя вести.
— А я быстро научу его, как себя вести, — уверила Олли.
— Нет, — отрезала тетя, — кто не научился этому в детстве, тот не научится никогда. И вообще: он нам не подходит. Даже по размеру. Ты только посмотри на его брюки! Додумался прийти в гости в кожаных штанах, да еще в таких грязных! Нет, ничего хорошего у тебя с ним не выйдет. Поищи себе другого мужа, Олли, пониже, почище, поаккуратнее, который умеет себя вести и которого знают у нас в Чихенбургской округе.
— Да не хочу я никакого другого! — воскликнула Олли.
— Да кто тебя будет спрашивать! Помалкивай и не вмешивайся, — строго сказала тетя. — Разве ты знаешь, кто тебе подходит? Мала еще замуж выходить. Посиди-ка еще несколько лет тихо и мирно дома.
— Но, тетя, — закричала Олли, — я уже семь лет не расту! Я давно уже выросла! И не хочу больше сидеть дома, ходить каждый день на фабрику и рисовать пятачки свиньям-копилкам! Я хочу жить настоящей жизнью!
— Это еще что такое? — возмутилась тетя. — Ты что, меня больше не слушаешься? Иди в свою комнату, и пусть тебе там будет стыдно. А вы, господин Бородоцветочный, лучше поищите себе жену в тех краях, где вас все знают.
— Да я местный, — сказал Грабш, откусывая сразу от двух кусков торта. — Меня тут как раз все знают. Я разбойник Ромуальд Грабш.
Тетя застыла в ужасе. А потом завизжала:
— Сию минуту убирайтесь вон из моего дома, вы… вы… вы… изверг!
— Так точно, уберусь, — сказал он и стукнул кулаком в середину торта, так что крем разлетелся во все стороны. — С удовольствием!
Он вскочил из-за стола, сразу почувствовав себя легко и свободно. Стол опрокинулся, зашаталась люстра. Чашки, блюдца, лопаточки и вилочки для торта рассыпались по комнате. Тетя чуть не плакала.
— Ну что, Олли, выкрасть тебя отсюда? — спросил он.
— Да, укради, пожалуйста! — обрадовалась Олли.
— Тогда прыгай сюда, — скомандовал он. — В коридоре у вас слишком тесно. Пойдем коротким путем.
Он рванул окно так, что посыпалось стекло.
— Наконец-то свежий воздух, — сказал Грабш и шумно вдохнул.
— Олли, ты никуда не пойдешь! — закричала тетя, отрывая подушку для стула, прилипшую к грязным штанам Грабша.
Но Ромуальд Грабш уже спустил свою маленькую невесту на землю и протискивался в окно вслед за ней. Окно было маловато. Ему пришлось сложиться, как перочинный нож. Дом задрожал. С крыши попадала черепица.
— Не дом, а узкая нора! — ругался он.
— Олли, вернись сейчас же! — кричала тетя.
Вывалившись наружу, он посадил Олли себе на плечи. При виде этой картины тетя упала в обморок.
— А как же мои платья? — спросила Олли.
— Забудь, — проворчал Грабш. — Принесу с разбоя новые.
Он со всех ног бежал через пшеничное поле в лес. На этот раз он не пригибался. Да его и не было видно: над колосьями, на удивление жителей Чихендорфа, проносилась только рыжая Олли. Оборками желтого платья она обернула волосы и плечи разбойника, так что вместе они представляли собой удивительное существо.
— Э-ге-ге! — кричала Олли, приветствуя людей на поле, — я Олли-разбойница!
Тем временем тетя очнулась и, высунувшись из окна, стала звать на помощь:
— Разбой! Караул! Грабш похитил мою племянницу! Он украл Олли!
Но Олли и Грабш давно уже добежали до леса. Там они были в безопасности.
Ромуальдолли, или Когда летучие мыши гадят в суп
Как они были счастливы! Кружились по краю болота, валялись на траве в зарослях голубики, кувыркались, срывали цветы и подносили друг дружке понюхать, глазели на бабочек, пели, смеялись и вместе купались в водопаде. А когда стемнело, они загляделись на полную луну в вышине над лесом.
Олли называла Ромуальда и «ландыш бородатый», и «ушанчик лохматый», и «Ромушастенький» и придумала ему еще столько других нежных прозвищ, что и не сосчитать.
Он тоже старался придумать ей какое-нибудь прозвище, вертел имена и так и эдак, но додумался только приставить их одно к другому, так что получилось «Ромуальдолли». Это имечко привело его в такой восторг, что он захохотал, заикал, подавился и чуть не задохнулся.
Но той же ночью счастье их омрачилось. Матрас-то у разбойника лопнул. К тому же вдвоем они бы все равно на нем не уместились.
— А ты ложись на меня и накройся бородой, — щедро предложил Грабш, — тогда тебе будет тепло и мягко.
Олли так и сделала. Но с каждым вдохом и выдохом Грабша ее поднимало и опускало, так что у нее началась морская болезнь. А когда разбойник поворачивался во сне, она скатывалась прямо на пол, и он легко мог ее задавить.
В конце концов, под утро Грабш притащил в пещеру охапку сена, которую выволок оттуда два дня назад. На большой и мягкой куче они проспали, крепко обнявшись, до самого позднего утра: он — под одеялом в цветочек, а она — под его бородой.
Не успели они встать, как проявились их противоположные привычки. Грабш и не собирался чистить зубы.
— Опять, что ли? — возмутился он. — Только вчера почистил! У него с недосыпа было плохое настроение. Поэтому он к тому же запретил Олли выгонять летучих мышей.
— Они тут висели, еще когда мой дедушка разбойничал, — ворчал он. — Они привыкли к пещере, а я привык к ним. Нельзя вот так все взять и поменять. Так и до обморока недалеко.
— Но с летучими мышами невозможно поддерживать чистоту, — упрямо говорила Олли.
— А ты здесь не у своей фрау тетушки-чистюли, — отвечал он, — ты живешь в пещере разбойника!
— А почему не может быть чистой пещеры разбойника? — поинтересовалась она. — Я, например, не хочу, чтобы летучие мыши гадили мне в суп.
— Тогда ешь на улице, — пробурчал он. — А я буду есть в пещере. И летучие мыши тоже останутся.
Шел дождь. Олли не могла есть суп на улице. Но летучие мыши не гадили в суп, потому что она повесила скатерть — прямо над столом. Ничто никуда не падало, и Олли с разбойником помирились.
Но тут же начали новый спор. Теперь спорили о портрете на стене.
— Это вообще кто? — спросил Грабш. — Непонятный мужик с лентой через плечо, будто подарок с бантиком?
— Президент нашей страны, — удивленно ответила Олли. Заметив, что он не понимает, о чем она говорит, Олли добавила:
— Президент — это самый главный в стране.
— Не нужен нам с тобой главный, — решил Грабш, сорвал со стены картину и с размаху швырнул в ближайшее болото.
— Что тебе в голову взбрело? — рассердилась она. — Знаешь, какая рамочка дорогая?
— Если дело в рамочке, награблю тебе и получше, — проворчал он и вернулся к тарелке с супом.
Но вскоре они опять помирились и решили ночью отправиться на разбой вместе — в первый раз!
— Этой ночью добудем все, что тебе захочется, — расщедрился Грабш.
В полночь они вышли из леса на окраине Чихендорфа и стали пробираться полем к дому тети Хильды. Олли пролезла через окно в туалете и прошмыгнула в свою комнату мимо спальни храпящей тетушки. Там она сложила в чемодан платья, обувь, мешочек с расческой, мылом, зубной щеткой и всякой всячиной, швейные принадлежности и три книжки, выставила чемодан в окно, где ожидал разбойник, а следом вылезла сама, прихватив маленький радиоприемник.
— Радио? — удивленно зашептал он. — Не бери. От него один шум. Не годится для потайной пещеры.
— Я не буду его включать, — прошептала Олли, — но заберу. Не хочу оставлять его тете.
На обратном пути, пока они крались по полю, Олли шептала:
— Как здорово у нас получилось! Я и не думала, что разбой — такое простое дело.
— Ты же брала свои собственные вещи, — заметил Грабш, — потому и несложно. А завтра ночью куда тебе хочется?
— На фабрику, — с жаром ответила Олли.
С печной дверцей на спине, или Храпит и не стыдно ему!
Следующей ночью они пробрались на фабрику «Труд и Спрут». Спрятавшись за бесконечными рядами крашеных и некрашеных свиней-копилок и за штабелями коробок, в которых копилки посылали по почте, воровская парочка ждала, когда сторож обойдет зал и уйдет в каморку — вздремнуть полчасика.
За эти полчаса Олли и Грабш подкрались к печи, в которой днем обжигали глину в формах для свиней-копилок.
Печь была размером с комнату и, к счастью, достаточно остыла, так что Грабш мог снять дверцу и взвалить себе на спину.
— Ради бога, Олли, зачем тебе дверца? — спросил он.
— Мне? — переспросила она. — Мне-то она не нужна. Но знаешь, как они завтра обрадуются, если ее не будет!
И она показала на рабочие места девушек-раскрасчиц. Их кисточки и краски лежали рядами на длинных столах, а столы тянулись из конца в конец рабочего зала.
— Смотри, — показала она, — мое место было вон там. Если бы они только знали, что это я устроила им выходной! А может, и два дня пройдет или даже три, пока они закажут и доставят новую дверцу — она ведь такая большая и толстая, да?
— Да, чертовски большая и толстая, — кряхтя, отозвался Грабш из-под своей ноши. Пот катился у него по голой спине. Через пятнадцать минут он поставил дверцу на землю у магазина «Мужская одежда Шникершнукер» и украл рубашку оливкового цвета, которую тут же надел.
— А теперь, — шепнула Олли, — украдем ключи у школьного сторожа! Пусть дети завтра тоже порадуются. Пока он без ключей откроет все классы, наверняка пройдет первый урок.
— Ну, если это так надо, — вздохнул Грабш, взвалил на спину дверцу и зашагал вслед за Олли.
Связку ключей они нашли в большом коридоре на втором этаже, в кармане синего халата сторожа. Выйдя на улицу, Олли забросила ключи в мусорный контейнер садового хозяйства «Помидорка» и насыпала сверху охапку листьев.
— Вот, — сказала она. — Это мне по душе, и остальным тоже понравится — почти всем.
Грабш хотел сбросить свою дверцу туда же.
— Нет-нет, — зашептала Олли, — тут ее, чего доброго, слишком быстро найдут! Дверцу придется тащить к нам в пещеру.
Разбойник скорчил рожу и покрутил выпученными глазами, но так, чтобы Олли не видела.
— Нет, правда, — довольно рассуждала она, — я думала, что разбойничать гораздо труднее. Только есть очень хочется. Ты тоже проголодался?
Из-за угла показался мальчик на велосипеде. Это был подмастерье пекаря — маленький, худенький и заспанный. На багажнике у него стояла большая корзина со свежими булочками. Грабш печной дверцей преградил ему дорогу и рявкнул:
— Булки на бочку!
Мальчик, побледнев от страха, затормозил и спрыгнул с велосипеда. А Грабш скомандовал Олли:
— Возьми сколько нужно и мне тоже набей полные карманы.
— Не надо, пожалуйста, — жалобно попросил мальчик. — Мастер разорется, когда недосчитается булочек. Он не поверит, что это были вы, господин Грабш. Он уже сказал, пропадет хоть одна булочка — и я могу прощаться с работой. Не надо…
— Что стоишь? — поторапливал Грабш Олли. — Уже светает, а с дурацкой дверцей на спине я и так тащусь, как черепаха!
— Я у него ничего не возьму, — сказала она.
— Чего-чего? — переспросил он, сбитый с толку, и уставился на нее, разинув рот. Но тут на другом конце улицы показался полицейский. И парочке пришлось срочно сматываться.
— Спасибо, фрау разбойница! — прокричал им вслед подмастерье. До леса они добежали запыхавшись.
— И что теперь? — сердито спросил Грабш. — Есть что будем? Умираю с голоду!
— Но мальчик был такой несчастный, его нельзя было грабить! — запальчиво возразила она. — Я бы точно не смогла.
— А жить на что мы будем, такие благородные? — фыркнул он. — Мое дело — разбойничать. Такая профессия. Заруби себе на носу!
— Да уж, — всхлипнула она, — теперь я понимаю, что это значит. Больше я с тобой не пойду, сам занимайся своей профессией.
У меня от нее сердце разрывается. А еще не люблю я иметь дело с полицией.
— Сегодня ты засветилась.
— По твоей вине! Без тебя я бы никогда не решилась украсть ни печную дверцу, ни ключи от школы!
— Но идея-то твоя. Или будешь отпираться?
Олли остановилась и заплакала.
— Этого еще не хватало, — вздохнул он. — Так мы вообще не сдвинемся с места. Хочешь угодить полиции прямо в лапы?
Он свалил печную дверцу на кусты черники, посадил на нее хнычущую Олли, поднял дверцу над головой и быстро зашагал к дому.
Когда они пришли в пещеру, солнце высоко стояло над лесом. Олли спрыгнула с дверцы, дверца загромыхала по полу, Грабш повалился на сено. Олли растянулась с ним рядом. Голод у обоих притупился: у Грабша — от злости, у Олли — от страха и огорчения. Они старались заснуть, но сон не приходил. Они отвернулись друг от друга и стали думать и вздыхать по очереди, так громко, что летучие мыши над ними вздрагивали. Олли то и дело поднимала голову и испуганно прислушивалась: не идет ли кто?
Наконец, ближе к обеду, когда комары стайками заклубились у входа в пещеру, она услышала, как муж захрапел. Звук был отвратительный. Слышать его не хотелось.
Поэтому она встала и пошла хозяйничать у очага. Надо приготовить хоть что-нибудь! Наверно, какие-то припасы остались. Она бросила сердитый взгляд на разбойника, развалившегося в куче сена. Вот лежит он, ее муж Грабш, грабящий маленьких подмастерьев, которые не могут за себя постоять! Человек, который втягивает в неприятности безвинных, порядочных людей, таких как Олли! Вот он лежит, храпит, и не стыдно ему!
Полиция под боком — но ко всему привыкаешь
Вдруг Грабш перестал храпеть и поднял голову. Хотя в ушах у него росли целые пучки черных волос, слышал он очень хорошо.
И сейчас разбойник слышал такие звуки, от которых мгновенно проснулся: лесники так не рычат, дровосеки так не пыхтят, а люди, которые просто ходят в лес за грибами, так деловито не откашливаются!
— Потуши-ка огонь, Олли, — шикнул он.
— Зачем? Я хочу сварить кофе, — удивилась она. — И нажарить оладьев…
— Сейчас же потуши огонь! — скомандовал он. — Это полиция. Они заметят наш дым!
Олли тут же погасила огонь, забралась в самый темный угол пещеры и сжалась там в дрожащий комочек.
— Да не волнуйся ты, — пробормотал разбойник, — ничего с нами не будет. Походят вокруг часа два-три и уйдут. У них каждый раз одно и то же.
А в лесу уже раздался скрипучий голос из мегафона, и Грабш узнал капитана полиции Фолькера Штольценбрука:
— Сдавайтесь, разбойник Грабш! Мы знаем, что вы здесь. Всякое сопротивление бесполезно. Поднимите руки вверх и выходите вместе с женщиной, которая находится у вас!
— Они имеют в виду меня? — выдохнула Олли. — Какой ужас! Что люди-то скажут?
— Ко всему привыкаешь, — сказал Грабш.
— Ваши разбойные выходки окончены! — вещал громкоговоритель.
— Сперва поймайте нас, — усмехнулся Грабш, достал из шкафа горстку лакричных тянучек, выгреб Олли из ее угла и сказал: — На вот, пожуй. Очень успокаивает. А эти в лесу пусть орут и топают сколько влезет.
— По крайней мере, верните печную дверцу! — гаркнул яростный капитан по громкоговорителю.
— Старый добрый Фолькер, у него вечно одно и то же, — пробормотал Грабш. — В сущности, парень что надо, но слишком быстро выходит из себя…
— А почему он не требует ключи от школы? — поинтересовалась Олли.
— Наверно, сторож подозревает не нас, а школьников, — предположил разбойник.
Случилось то же, что и всегда: троих полицейских засосало в болото. Их крики разносились по всему лесу. Капитан отдавал приказания, в трясину бросили веревки, послышалось «раз-два-взяли!» — потом все стихло.
— А вдруг они там утонут? — причитала Олли. — И все из-за нас!
— Да не волнуйся, — отозвался Грабш, — ни разу еще ни один полицейский не утонул в болоте. Только, бывает, простуду схватят. Спорим, сейчас Штольценбрук вызовет пожарную команду?
Так оно и произошло. Вдали взвыла пожарная сирена, и с каждой секундой звук приближался. Ругань, крики о помощи, приказы, ближнее и дальнее эхо наполнили лес.
— Вот видишь, — объяснил Грабш Олли, — они так суетятся, что про нас напрочь забыли. Вечно одно и то же.
Полиция и пожарные убрались из леса только под вечер. Стало тихо, снова послышалось чириканье птиц.
— Теперь, наконец, можешь жарить оладьи, — постановил Грабш. — Жутко хочется есть!
Олли выползла из-под сена, развела огонь и напекла прекрасных оладьев. Но сама съела только половинку, у нее тряслись руки. Летучие мыши над ней зашевелились и бесшумно заскользили по воздуху.
— Пошли, — сказал Грабш, — посидим немного у болота.
Они уселись среди камышей и осоки, и попы у них тут же промокли. Тогда разбойник принес из пещеры печную дверцу.
— Вот тебе раз, — удивилась Олли и наконец рассмеялась. — Все-таки она пригодилась!
И они уселись на дверцу. Олли прижалась к разбойнику и укуталась его бородой.
— Ох, Ромуальд, — сказала она, — если б я знала, что значит быть женой разбойника, может быть, я бы к тебе и не переехала.
Он осторожно разгреб бороду, чтобы увидеть лицо Олли, и огорченно сказал:
— Я думал, ты меня полюбила.
— Да, полюбила.
— А ведь я от тебя ничего не скрывал.
— Не скрывал. Просто я не подумала как следует. Не сообразила, понимаешь? Я бы еще привыкла к тому, что страшно. Но к несправедливости не привыкну никогда.
— Так ты хочешь бросить меня? — жалобно спросил он.
— Нет, — твердо сказала она, — теперь уж не брошу.
Тогда он издал такой громкий радостный вопль, что эхо прокатилось по всему лесу. Он поднял Олли над головой и закружил.
— Значит, у нас все-таки народятся дети, и мы займем все двенадцать стульев! — вопил он.
— Рано радуешься, — отвечала она. — Хоть я и остаюсь, но тебе придется перемениться.
— Мне? Измениться? — изумился он. — Смотри лучше за собой, чтобы я не изменил тебя.
— Меня не получится! — прокричала Олли ему прямо в большое ухо. — Ни в жизнь!
— Посмотрим, — заулыбался он.
Пузыри на болоте, или Холод на двоих
В эту минуту на болоте что-то глухо булькнуло.
— Жаба, — сказала Олли.
— Это была не жаба, — заметил Грабш, прошелся вдоль болота и там, где булькнуло, сунул руку глубоко в тину и выдернул за волосы человека. Это оказался пожарный, которого, очевидно, еще не успели хватиться. Он выплюнул болотную жижу и отряхнулся, так что грязь полетела у него из ушей, потом сказал «спасибо» за то, что его спасли. В конце концов он восемь раз чихнул и спросил:
— А как мне теперь вернуться в деревню, чтобы не вляпаться опять в проклятое болото?
Олли ткнула Грабша локтем и шепнула:
— Ни в коем случае не отпускай его в таком виде. А то ему обеспечено воспаление легких!
Грабш кивнул и сказал пожарному:
— Пошли лучше с нами в пещеру. Там мы тебя согреем, обсушим…
— В пещеру? — остолбенел пожарный и с ужасом уставился на Грабша. — А вы случайно не…? — и грохнулся в обморок.
— Бедняга, — пожалела его Олли.
— Не очень выносливый, — заметил Грабш. — И такие люди работают пожарными!
Они уложили его на печную дверцу, Грабш поднял ее над головой и отнес в пещеру. Олли побежала вперед и развела большой огонь. Скоро в пещере разлилось приятное тепло. Пожарный все еще был без сознания. Они вместе сняли с него грязную одежду. Грабш взвалил его на плечи, отмыл в ручье, вытер насухо пучками травы и вернул в пещеру. Олли влила в него литр теплого чая, пока у него не повалил пар из ушей. Потом они уложили его на сено, и он уснул.
Постирав вместе его одежду и развесив сушить у огня, они и сами улеглись на сено по обе стороны от пожарного, накрыли его розовым одеялом и радостно прислушались к его храпу.
На следующее утро пожарный проснулся как ни в чем не бывало и зевнул во всю глотку. Вокруг него было одно только сено, и он удивился. Пошарив руками, он случайно угодил разбойнику в рот. Грабш фыркнул и перевернулся на другой бок. Тут пожарный вспомнил, где он находится, закричал и поднял руки вверх.
— Только без паники, — замахала на него Олли, стоявшая у очага. — Сейчас будет завтрак. Можем и музыку включить.
И она включила радио. В этот день полиция вряд ли опять собиралась в лес. Но радио молчало. Олли трясла и ругала приемник.
— Это мы мигом, — сказал пожарный, который обожал чинить приемники. Просто забывал все на свете, увидев неисправное радио. Он голышом выскочил из сена, схватил приемник и начал его разбирать. Через две минуты он объявил:
— Мыши. Погрызли вам все провода. Приемник я заберу. Я вам его починю!
Они вернули ему сухую одежду, напоили горячим кофе, накормили остатками оладьев и проводили до края леса. Там еще раз пожелали ему счастливого пути.
— Ничего себе, — сказал на прощание пожарный, — я и не думал, что вы, господин Грабш, и ваша уважаемая супруга такие милые, приятные люди.
— Вот видишь, — сказала Олли, когда их гость скрылся за поворотом и Грабш снова посадил ее на плечи, — как ты уже изменился!
И она довольно застучала пятками по его груди. Разбойник ничего не ответил. Он брел к дому молча.
— Почему ты молчишь? — спросила Олли.
— Потому что устал, — угрюмо ответил он. — За эти четыре дня мне пришлось думать и разговаривать больше, чем за всю мою жизнь. Думать и разговаривать — самые утомительные дела на свете.
Вдруг он остановился и рявкнул:
— Черт побери эту команду! Теперь они знают, что я живу в пещере, и знают, как ее найти! Вот что бывает от дурацкого гостеприимства!
Два дня спустя, после обеда, когда он возвращался с удачного набега на Чихенау (в мешке подпрыгивало гусиное жаркое, в одном кармане хрустела картошка-фри, в другом лежал овощной салат), у опушки леса в папоротниках блеснул металл. Это был приемник Олли. На нем лежала записка:
«Теперь нормально работает. Спасибо и всего доброго! Ваш пожарный».
Вечером Грабш опять отнес дверцу к болоту. Олли сняла приемник с крючка, где он теперь висел. Они устроились на дверце, обнявшись. Ужин был очень плотный.
— А теперь мне жалко людей, у которых ты отнял гуся, — сказала Олли.
— Там была золотая свадьба, — ответил он. — На столе еще оставалось три порции.
— Тогда ладно, — сказала Олли, — все равно все гости наелись. Значит, будет меньше остатков.
И она включила радио. Передавали рок-музыку. Она сделала потише. А потом выключила.
— С ним не слышно птиц и лягушек, — объяснила она. — Когда тихо, здесь намного лучше.
— Вот видишь, — улыбнулся он, — как я тебя изменил!
Она засмеялась. А он взял серьезный тон. Откашлялся и сказал:
— Олли, я все-таки скрыл от тебя одну вещь. Такую, что здесь зимой невыносимый холод — если кто не привык. Ты обморозишь пальцы. Вот, посмотри на мои руки! Может, еще вернешься домой, в Чихендорф?
— Нет, — ответила Олли. — Я останусь. Если ты можешь жить с обмороженными руками, значит, и я смогу.
И тогда он осторожно взял ее руку в свою. И так они сидели, пока не зашла луна и не стало холодно.