Первого октября, в четверг, в Центре хибакуся группа помощников, занимавшихся последними приготовлениями к открытию, столпилась перед стоявшим в холле телевизором. Программа состояла в основном из сообщений о возвращающихся.
Трогательные сцены из Фульды, из Шлюхтерна, из маленьких местечек в Рёне, из Кобурга и Бамберга. Хозяева отпирали свои дома, женщины с пристрастием осматривали кухни, маленькие девочки с радостными воплями кидались к куклам. Вперемежку мелькали другие кадры: заросший сорняками сад и даже крольчатник с останками погибших животных. Но сразу же вслед за этим показывали мирный и невредимый силуэт деревни на реке Майн.
Янна-Берта стояла на цыпочках, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Вдруг и Шлиц покажут? На экране появилась пожилая женщина из Зиннской долины. Показали, как она подбежала к фахверковому домику. Дрожащими руками открыла садовые ворота. Крупным планом — её лицо. По щекам катятся слёзы. Репортёр спрашивает, что она сейчас чувствует.
— Теперь опять всё будет хорошо, — всхлипывает она.
Тут Янна-Берта засмеялась так громко и пронзительно, что на неё стали удивлённо оглядываться.
В автобусе, по дороге домой, Янна-Берта продолжала думать о Шлице. Перед ней сидели двое мужчин и беседовали о своих детях. Судя по всему, коллеги.
После обсуждения конфирмации дочери речь зашла о выпускных экзаменах сына. Янну-Берту эти разговоры не интересовали, но их голоса звучали так громко и близко, что ей невольно приходилось слушать. Потом заговорили о другом сыне, студенте отделения германистики. Очевидно, он доставлял родителям большие огорчения.
— Он подружился с девушкой из Фульды, — сообщил один из мужчин. — Как назло. Её стопроцентно зацепило.
— По ней что-нибудь видно? — спросил другой.
— Я бы не сказал, — услышала Янна-Берта ответ первого. — Она вообще не больна. А есть ли у неё какие-нибудь генетические дефекты, никто не знает. Это выяснится, когда уже поздно будет. Я пытаюсь объяснить это мальчику. Но ты даже представить себе не можешь, насколько он упрямый.
— Там, где вмешивается любовь… — вздохнул его собеседник. — Но ты прав. У моего с девочками пока ничего нет.
Дома к Янне-Берте сразу бросилась Рут и повисла на ней.
— Пусти, не надо, — сказала Янна-Берта и отцепила её руки от своей ноги. Рут захихикала и обхватила другую. Янна-Берта с такой силой оттолкнула девочку, что та упала и разревелась.
— Это что такое? — спросил Папс и с изумлением посмотрел на Янну-Берту.
Она взбежала по лестнице к себе на чердак и рухнула на матрас.
На следующий день, в день торжественного открытия, все они в полном составе, включая детей и бабушку, приехали в Центр.
Ещё столько предстояло успеть сделать! Перед ораторской трибуной надо было установить несколько рядов стульев — для больных и сопровождающих. Янна-Берта помогала их таскать. На заднем плане предполагалось разместить столы и скамейки для встреч и бесед земляков друг с другом. После обращения в газету откликнулось так много помощников, что они скорее мешали друг другу.
Неожиданно Янна-Берта лицом к лицу столкнулась с Майке, своей подругой из Фульды. Майке бросилась ей на шею, но её отец, стоявший на парковке, помахал ей рукой.
— Мне надо идти, — протараторила она, — он теперь всё время раздражается, если тут же не сделать, как ему хочется.
— Эльмар умер, — сказала Янна-Берта.
— Эльмар?! — ошарашенно воскликнула Майке. — А ты знаешь, что Ингрид тоже?.. Нет? Завтра я снова приеду и всё тебе расскажу!
Янна-Берта опустила на землю очередной стул и пошла в здание, предоставленное городом в распоряжение Центра хибакуся. Ей сейчас нужно было пустое помещение, где она могла бы спокойно подумать.
— Янна-Берта! Янна-Берта! — послышался издалека тоненький голосок Ирмелы.
Она не обернулась.
— Мэр выступит на открытии как спонсор мероприятия! — сообщила кому-то Альмут.
У входа, который как раз украшали гирляндами, Янну-Берту снова окликнули по имени, но она притворилась глухой. Ей хотелось, чтобы её оставили в покое. Ингрид умерла!
Она увидела перед собой смеющееся лицо подруги. Потом вспомнила школьные завтраки, которыми они обменивались чуть ли не ежедневно. На хлебе у Ингрид всегда лежал толстый кусок копчёного мяса или печёночный паштет. Ничего подобного дома у Янны-Берты не водилось. Она могла предложить сыр — разные сорта. Как-то раз она была у Ингрид в Рёне, на маленьком крестьянском подворье…
— Янна-Берта! — снова позвал мужской голос.
Деваться было некуда, пришлось обернуться.
Оказалось, это Ларс, Ларс из Шлица, на чьей машине она вернулась домой в тот злосчастный день.
Он долго тряс ей руку, не обратив внимания на её лысую голову.
— Пошли со мной, — сказал он. — Мои родители сидят там, за столом. Мильтнеры тоже тут. Ты ведь его знаешь — тренер по настольному теннису.
— Времени нет, — заколебалась Янна-Берта. — Я тут своей тёте помогаю.
— Тебя не интересуют новости из Шлица?! — изумился парень. — Я только вчера оттуда.
Она пристально взглянула на него. И сразу же пошла за ним.
Увидев безволосую голову Янны-Берты, мать Ларса сконфуженно улыбнулась, не зная, куда девать глаза.
— У меня есть парик, — сказала Янна-Берта, — но я его не надеваю.
Мать Ларса непонимающе уставилась на неё, потом покачала головой.
— А у меня бы не хватило духу разгуливать в таком виде, — шепнула она госпоже Мильтнер, которая, пожав Янне-Берте руку, пробормотала: «Мои искренние соболезнования…»
— Мама! — возмущённо крикнул Ларс.
Он усадил Янну-Берту на скамейку и стал быстро рассказывать. Что они теперь живут в Майнце. Что зубной врач со своей семьёй — в Венесуэле у родственников, а Зольтау — на своей летней квартире в Марбелье. А Треттнеры в Канаде.
— Треттнерам больше всех повезло, — заметила мать Ларса. — Одному Богу известно, откуда у них такие связи. Мы трижды были на собеседовании в канадском посольстве. Горы формуляров заполнили. Всё впустую. Они облучённых к себе не пускают. А мы вовсе никакие не облучённые. Но поди им это докажи.
— А как там в Шлице? — спросила Янна-Берта.
— Теперь мы поедем в Южную Африку, — говорила не останавливаясь мать Ларса. — Они хоть по-людски относятся. Они всех немцев к себе пускают, не важно, облучён ты или нет. Мильтнеры тоже едут. Через три недели отправляемся.
— А как там в Шлице? — повторила вопрос Янна-Берта.
— Йорданы уже позавчера заселились, — продолжала мать Ларса. — Хаймбахи уехали сегодня утром. Некоторые решили дождаться этой встречи, а уж потом возвращаться. Но так, как было, всё равно уже больше не будет. Многие не хотят там жить.
Она говорила и говорила и не давала себя перебить. Из всей страны бегут толпами. Причём не только эвакуированные. Зарубежные консульства просто осаждают. Это что-то невообразимое! Сперва они решили ехать в Штаты. Пустой номер. Затем в Канаду. Тоже мимо. В турецком консульстве их вообще подняли на смех.
Она всё больше распалялась:
— Многие рвутся в Южную Америку. Туда можно попасть, только если ты при деньгах. Чем у тебя больше денег, тем больше перед тобой открывается дверей. Наш семейный доктор уехал в Кению. У него, как у врача, там, конечно, больше шансов. Говорят, непальцы великодушны. Но кому охота ехать на край света? Слава богу, нам присоветовали Южную Африку. Удивляюсь, почему так мало немцев туда едет. Климат идеальный! Там тебе и без богатства рады.
— Шлиц, — произнесла Янна-Берта. — Что в Шлице?
— Пусто, — ответил отец Ларса. — На что нам тогда наш магазин, если покупателей нет? А компенсаций ждать неизвестно сколько.
Янна-Берта сидела тихо и не отвечала.
Зато Ларс вскочил с места и закричал:
— Вы в своём уме! Да кого теперь интересует ваш дерьмовый магазин? Кого, кроме вас? И кто вам будет платить компенсацию?
Он показал на Янну-Берту.
— Вы об этом хоть немного подумали? Какая, по-вашему, цена у родителей? А у братьев? На что вы вообще жалуетесь? Кто всегда выступал за атомную энергию? «Чтобы здесь не погасли огни!» Припоминаете? Нет?!
Родители, онемев, смотрели на него. А он схватил Янну-Берту за руку и потащил за собой.
— Езжайте в вашу Африку, там вам самое место! — крикнул он через плечо. — Из одного безумия в другое!
Они остановились под деревьями.
— Это оно и было, — сказал он. — Мне это давно уже казалось. Спасибо за напоминание!
— Расскажи о Шлице, — попросила Янна-Берта.
Тень пробежала по его лицу. Он пожал плечами.
— Город-призрак, — вздохнул он. — Издали всё выглядит как картинка идеального мира: городской холм, фахверковые фасады, башни. Но когда идёшь по улицам, слышишь отзвук своих шагов, а перед входом в дома лежит пожухлая листва. Большинство окон закрыто ставнями. В садах буйство сорняков, они пробиваются даже сквозь булыжники на рыночной площади, и повсюду шмыгают мыши.
Янне-Берте хотелось спросить про свой дом. Но он стоит на склоне горы, над городом, вдалеке от центральной улицы. Туда Ларс наверняка не поднимался. А даже если бы и поднялся, что можно сказать о доме, глядя на него снаружи?
— Моих родителей, — сказал Ларс, — интересовало лишь одно: обчистили дом с магазином или нет. Но ничего не пропало. А уж когда выяснилось, что и электричество есть, они не могли нахвалиться немецким порядком.
Он задумался.
— Самое жуткое там, — произнёс он, — это листва. Она вся пожелтела, как бывает обычно в конце октября, а некоторые деревья уже стоят голые.
Янна-Берта взглянула вверх, на кроны деревьев.
— Поезжай туда, — посоветовал он. — Иначе тебе всё равно покоя не будет.
И добавил:
— Я даже не думал, что так привязан к этой дыре.
— Спасибо, — сказала Янна-Берта.
Они кивнули друг другу на прощанье.
Янна-Берта видела, как он вернулся к своей семье.
Потом пошла обратно на лужайку. Нашла бабушку, сидевшую перед трибуной, и забрала у неё малышек. Бабушка с облегчением переключилась на вязание, лежавшее у неё на коленях пушистым комком. Защелкали спицы, замелькали петли.
За трибуной Янна-Берта обнаружила Папса, он возился с электропроводкой. Некоторое время она наблюдала за ним, пока девочки не расхныкались. Рядом с этим человеком ей было хорошо и спокойно. Иногда Папс поднимал голову и улыбался ей. Она молча улыбалась в ответ.
Вечером, вернувшись домой, Янна-Берта объявила, что на следующее утро уезжает в Шлиц.
Альмут это известие ошеломило.
— Прямо туда? — воскликнула она. — В заражённый район? Почему так внезапно? Пусть хотя бы несколько недель пройдёт, а лучше месяцев. Тебя там никто и ничто не ждёт.
— Квартира всё равно вся в пыли, — добавил Райнхард. — А разросшиеся сорняки в саду прикончит зима.
Так оно и есть. И всё же — ей просто невмоготу больше ждать.
— Завтра ведь открытие, — привела Альмут последний аргумент. — Хочешь его пропустить, после того как ты столько для этого сделала?
— Пусть едет, — высказался Папс. — Раз её туда тянет, силой не удержишь.
— Но ты ведь вернёшься? — спросила бабушка, тревожно глядя на неё.
— Пока ещё сама не знаю, — ответила Янна-Берта. — Не хочу вам ничего обещать. Всё возможно.
— Такое впечатление, — заметил Папс, — что ты всё делаешь правильно. Желаем тебе счастливого пути — и не больше печали, чем ты сможешь вынести.
Альмут дала ей кошелёк со стомарковой купюрой и немного мелочи.
— Ты не от мира сего, — сказала она.
Янна-Берта попросила одолжить ей большую джутовую сумку.
Поздним вечером она незаметно выскользнула из дома и уложила в неё саперную лопатку, обнаруженную пару дней назад в гараже.
На следующее утро Янна-Берта очень рано тронулась в путь. Однако не настолько рано, чтобы этого не услышала бабушка. Тихонько выбравшись из детской комнаты, она сунула Янне-Берте в руки что-то белое и пушистое.
— Это шапка, — шепнула она. — В октябре по утрам бывает холодно. А ты мне рассказывала, что осенью в долине Фульды лежит туман. Она может тебе пригодиться.
Янна-Берта сунула шапку в сумку, обняла бабушку, поцеловала её в мягкую щёку и, поблагодарив, побежала к автобусной остановке. На ней были те же брюки и та же футболка, в которых она приехала в Висбаден. Только куртка была новая. Она принадлежала матери Ирмелы и Рут. Бабушка подарила её Янне-Берте, как только переселилась к ним.