Янна-Берта вслушивалась, вытянув шею. Но не уловила ни малейшего шевеленья. Не скрипнула дверь, отделявшая лестничный пролёт от квартиры, не послышался перестук маминых каблуков или топот детских ножек. И пахло отнюдь не папиным трубочным табаком, а застоявшимся воздухом. Снаружи пробивался запах прелой листвы. Янна-Берта села на лестницу и обхватила голову руками.

Но нет, звуки всё-таки были! Кто-то, шаркая, медленно спускался по лестнице с верхнего этажа, оттуда, где квартира дедушки с бабушкой. Шаги деда Ханса-Георга — их ни с чем не спутаешь! Теперь слышно было даже его покашливание.

— Есть там кто? — крикнул он сверху.

Она вскочила, вытащила из джутовой сумки белую пушистую шапку и надела её на голову.

— Это я, — сказала она.

Дед наклонился над перилами. Она узнала его крупное, худое, чисто выбритое лицо с мешками под глазами и седой прядью, которая всё время падала ему на лоб. Видел он уже не очень хорошо. И узнал не сразу. Но когда сообразил, пришёл в неописуемый восторг.

— Боже милостивый! Янна-Берта, ты ли это? — воскликнул он.

Потом спустился на две ступени, повернулся и крикнул:

— Берта, скорее сюда, Янна приехала!

Не успел он спуститься к Янне-Берте, как наверху распахнулась дверь, послышались шаги. И появилась бабушка Берта — сперва её рука на перилах, потом наклонившаяся через них голова. И вот она уже спешит по ступенькам вниз.

— Ах, Янночка, Янночка, — восклицала она, — ты уже приехала! Вот так сюрприз!

Первым до Янны-Берты добрался дедушка Ханс-Георг. Он прижал её к себе и расцеловал. Она незаметно придерживала шапку, которая грозила соскользнуть. Потом бабушка Берта отодвинула его в сторону Янна-Берта не помнила её такой маленькой. Пришлось даже наклониться. Или это она, Янна-Берта, между тем успела вырасти?

— Как же ты исхудала, — сказала бабушка Берта и потрепала её по щеке. — Неудивительно, после всех волнений. Ну, мы тебя быстро откормим.

Янне-Берте казалось, будто всё это во сне. Она медленно поднималась по лестнице, за ней шли бабушка с дедушкой. Бабушка Берта опиралась на дедушку Ханса-Георга. Она так всегда поднималась по лестнице, сколько Янна-Берта себя помнит. А из открытой двери их квартиры струился аромат кофе, как и прежде в это время дня.

— Извини уж, — тяжело переводя дух, сказала бабушка Берта, — мы тут ещё не все убрали. Например, гостевую комнату и дедушкин кабинет. Сегодня только третий день, как мы приехали. Даже не представляешь, какая тут была кругом грязь. Всё покрыто пылью. И такой отвратительный запах в квартире!

— Мы вернулись сюда, в Шлиц, одними из первых, — сказал дедушка Ханс-Георг. — Мы ведь на Майорке узнали, что к первому октября запретную зону № 3 открывают. Тут уж нашему терпению пришёл конец. Мы подгадали с рейсом так, чтобы прямо из аэропорта ехать сюда. Взяли такси — автобусы и железная дорога работают ещё с перебоями. А во Франкфурте сделали остановку у супермаркета и нагрузили полную машину продуктами. Тут ещё не скоро всё наладится, я имею в виду возможность покупать еду и прочее.

— Знаешь, — перебила его бабушка Берта, — Майоркой мы уже сыты по горло. Да и за квартиру волновались.

— Всё несколько выбилось из колеи из-за этой злосчастной истории в Графенрайнфельде, — продолжал дедушка Ханс-Георг с улыбкой. — Не исключено, что и мораль тоже, не так ли? Во всяком случае, мы оба решили, что за своими вещами лучше приглядеть самим, чем надеяться на полицию.

— Я предлагаю, — переменила тему бабушка Берта, — выпить кофе на балконе. Солнце выглянуло. В это время года оно ещё неплохо греет.

— Бабушка даже и пирог уже испекла, — ухмыльнулся дедушка Ханс-Георг.

— Зато он уже выбрался в сад, — добавила бабушка Берта. — Не мог утерпеть. Лестница почти вся заросла. Это надо было видеть! Кустарник совершенно бесцеремонно расползся. А клумбы за домом — это неописуемо!

Пока дедушка Ханс-Георг расставлял стулья и стелил на стол знакомую до боли скатерть, Янна-Берта, стоя у балконных перил, смотрела на мирно лежащий внизу город, освещённый солнцем.

Несколько прохожих, редкие автомобили — вот и всё. Улицы усеяны бурой листвой, которую никто не сметал. Осенние деревья насквозь просвечивают на солнце. Многие уже облетели.

— Тогда, в тот день… — начала она медленно.

— Тс-с! — прервала её бабушка Берта и испуганно вскинула руку, словно защищаясь. — И слышать не желаю. Пожалуйста! Не хочу, чтобы мне об этом напоминали. Будем радоваться, что всё благополучно закончилось.

— Из Франкфуртского аэропорта, — поддержал её дедушка Ханс-Георг, — мы позвонили Хельге. И узнали, что всё в порядке. Всех скоро выпишут.

Янна-Берта сделала глубокий вдох. Посмотрела на бабушку Берту. Та ответила ей такой нежной, такой счастливой улыбкой.

— Да, — сказала Янна-Берта спокойно — и ей самой на минуту показалось, что она не врёт, — у них действительно всё хорошо. Очень хорошо.

— Ну, тогда всё в порядке, — радостно сказал дедушка Ханс-Георг и поудобнее уселся в кресле, стоявшем во главе кофейного столика. — Мы с ними наверняка скоро встретимся. Мальчики, наверное, изрядно подросли. Но, честно говоря, могли бы хоть весточку послать нам на Майорку. Уж не настолько больны, чтобы открытку не написать.

— Ты не учитываешь шок, — мягко возразила ему бабушка Берта. — Тут, наверное, такое творилось…

Она сделала паузу и торопливо добавила:

— Кто же мог знать, что эти атомные реакторы такие опасные?

Дедушка Ханс-Георг собирался ответить, однако Янна-Берта не могла больше сдерживаться.

— Разве папа с мамой вам сто раз об этом не говорили? — она подалась вперёд в ожидании ответа от бабушки.

— Я полагаю… — начал было дедушка Ханс-Георг и многозначительно поднял руку.

— Хватит, Ханс-Георг, — прервала его бабушка Берта, — дай нам спокойно попить кофе. Потом будешь политиканствовать.

Политиканствовать. Янна-Берта хорошо запомнила это слово. Бабушка Берта частенько его употребляла. С несколько пренебрежительным оттенком, как будто речь шла о крайне бесполезном хобби, типа футбола, собирания марок или разгадывания кроссвордов. Это словцо всегда злило родителей.

Наконец и бабушка Берта уселась за стол, заботливо накрытый ею. Сладкий пирог с посыпкой источал волшебный аромат. На столе было всё, даже взбитые сливки — лакомство из добрых старых времён. Ни у Хельги, ни у Альмут не водилось взбитых сливок и пирогов с посыпкой, а кофе они забеливали сухим молоком.

— Садись же, детка, — сказала бабушка Берта. И всё её милое лицо расплылось в улыбке. — Кто бы мог подумать, что сегодня мы будем кофейничать втроём? — Она хихикнула. — Строго говоря, кофе мы пьём всё-таки не втроём. Янночка, как всегда, получит какао. В её возрасте кофе — яд.

Она привстала и налила Янне-Берте в чашку какао. Янна-Берта сидела на краешке стула, готовая в любую секунду вскочить.

— Ну а теперь объясни мне, девочка, почему вы не взяли с собой Коко? — спросил дедушка Ханс-Георг, и Янна-Берта отметила, что ему большого труда стоит говорить без укоризны в голосе. — Мы нашли бедную птицу в клетке околевшей от голода. Хоть бы выпустили её на волю! Как только такое могло случиться?

— Мы его забыли, дедушка, — сказала Янна-Берта.

— Забыли? — воскликнули хором дедушка с бабушкой и с изумлением уставились на внучку.

— Я расплакалась, когда его нашла, — вздохнула бабушка Берта.

Янна-Берта промолчала.

— Ну ладно, — сказал дедушка Ханс-Георг примирительно, — не будем портить этот прекрасный полдень упрёками. Оставим это.

Возникла пауза. Янна-Берта не сводила глаз с цветочков на кофейной скатерти и думала об Ули. Нежно позвякивали кофейные ложечки в изысканных фарфоровых чашках. Над пирогом кружила оса.

— Сними шапку, детка, — сказал дедушка Ханс-Георг.

Янна-Берта покачала головой и взяла кусок пирога.

Она весь день ничего не ела, даже не завтракала. Она жадно откусила, и ей пришло в голову — кусочек старой доброй жизни наверняка заражён. Но она попыталась не думать об этом.

— Шапка, Янночка, шапка, — напомнил дедушка Ханс-Георг. — Ты её так и не сняла.

— Да оставь ты её, — сказала бабушка и обратилась к Янне-Берте: — Ты ведь её наверняка сама связала и очень ею гордишься. Я её тоже нахожу прелестной. Ты тоже, не правда ли, Ханс-Георг?

— Меня смущает цвет, — откликнулся дедушка. — Издали девочку в таком головном уборе можно принять за старую даму с седыми волосами. К тому же она все волосы упрятала под шапку.

Бабушка Берта положила свою руку поверх внучкиной и, упрямо качнув головой, промолвила:

— А мне нравится. И как раз цвет мне кажется очаровательным. А кроме того. — Она снова повернулась к дедушке Хансу-Георгу. — Не забывай, сколько волнений пришлось пережить ребёнку.

— Несомненно! — Дедушка Ханс-Георг шумно отодвинул чашку. — Слишком много волнений. Совершенно ненужных волнений. Немецкая истерия. От нас до Графенрайнфельда девяносто — сто километров, и лишь из-за одного необоснованного опасения срывают с места поголовно всё население. Из-за опасения останавливают фабрики, бросают на произвол судьбы скот и пашни. Мне это просто непонятно. Достаточно было эвакуировать беременных и детей на одну-две недели. Так же, как тогда поступили русские. Это надо им зачесть: после Чернобыля они показали, как справляться с такими проблемами.

Янна-Берта открыла рот. Но бабушка опередила её.

— Послушай, Ханс-Георг, — сказала она. — Говорят, во время ЧП в Графенрайнфельде радиоактивность в девять раз превысила чернобыльскую.

Она подняла чашку, как всегда отставив мизинец, и с наслаждением отпила.

— Нам можно много чего наговорить, — мрачно сказал дедушка Ханс-Георг. — Вспомни только о той истерии, которая тут разразилась после Чернобыля! И если вы меня спросите, то раздувают её сегодня те же самые, кому любой катастрофы мало. Противники атомной энергии, преобразователи мира, весь этот зелёный сброд, желающий вернуть нас обратно в каменный век.

В памяти Янны-Берты снова всплыли каменные фигурки со стеллажа в госпитале. Ей захотелось иметь камни, много мелких камней, удобно ложащихся в руку. Она огляделась. Здесь, на балконе, никаких камней не было. Даже ни единого полешка или хотя бы пресс-папье. Её взгляд остановился на кувшинчике с какао. Она обхватила его обеими руками и подняла.

— Что, горячий, да? — спросила бабушка, ласково улыбаясь. — Да ты пей.

Янна-Берта поставила какао на место. Нет.

— Но ведь в газетах так много писали о погибших, — сказала бабушка Берта дедушке Хансу-Георгу.

— Ты их видела? — ответил он ворчливо. — Ну конечно, на самой атомной электростанции и вокруг… Плюс транспортный коллапс…

— Пишут, что их было восемнадцать тысяч, — не унималась бабушка.

Дедушка Ханс-Георг недовольно отмахнулся.

— Вот я вам сейчас объясню, в чем тут проблема, — вещал он, словно перед многочисленной аудиторией. — А проблема в том, чтобы к таким инцидентам не допускать прессу. Тогда бы до подобной истерии вообще дело не дошло, и мы были бы защищены от вселенского трезвона и непомерного раздувания происшедшего. Сегодня слишком уж всё открыто. На что какой-нибудь Лизочке Мюллер знать об устройстве атомного реактора, о ремах и беккерелях? Она всё равно ничего в этом не поймёт. Зачем всему миру знать о количестве наших жертв? Небылицы про эту якобы катастрофу лишь наносят ненужный вред престижу нашей страны за рубежом. Я одно только добавлю: имелись и в нашей стране политики, которые с этой ситуацией справились бы таким образом, чтобы здесь, в Шлице, этот инцидент прошёл бы вообще незамеченным. И ни один журналист не мог бы что-то пронюхать…

Бабушка Берта согласно кивнула.

Янна-Берта сняла шапку и заговорила.