Избрав жизнь артиста, невольно перестаешь быть застенчивым и сдержанным. Для того чтобы стать известным, артисты прилагают немало усилий. И когда они достигают желаемого, оказывается, что известность им уже в тягость. Годами они пытаются привлечь к себе внимание публики, а когда завоевывают его, то хотят, чтобы их оставили в покое. Я стараюсь быть не таким, и, кажется, мне это удается. Когда-то в детстве я был единственным мальчиком в доме, где жило много женщин, и я получал от них внимания, наверное, больше, чем нужно. Признаюсь, что мне это нравилось. Хочется верить, что я этим не злоупотреблял.

После «Концерта трех теноров» и других телешоу мирового масштаба, освещавшихся средствами массовой информации, после выступлений в разных странах я сделался известным. Мои аудио- и видеозаписи расходятся большими тиражами. Но у меня есть и собственное объяснение причины моей популярности: люди, однажды увидев мои габариты, уже не забудут меня.

Но, несмотря на это, меня часто не узнают. В общем-то, приятно, когда люди подходят к тебе на улицах или останавливаются у твоего столика в ресторане. Это признание, и разве может такое огорчать? Мне часто говорят, что по отношению ко мне подобные знаки внимания проявляются чаще, чем по отношению к другим известным людям. Если это правда, то я рад.

Не думаю, что это происходит потому, что меня любят больше. Наверное, так получается потому, что люди убеждаются: я и в жизни тот же человек, которого они видели по телевидению и, надеюсь, полюбили. Им также видно, что я вовсе не считаю себя лучше тех, кто неизвестен. Есть немало знаменитостей, которые очень стараются создать вокруг себя атмосферу исключительности и превосходства. Они делают это для того, чтобы другие их не беспокоили. Я пытаюсь создать у людей впечатление, противоположное этому: они должны видеть, что я нормальный приветливый человек — такой же, как и они. Если люди подходят ко мне, это не должно огорчать: пусть они убедятся — это тот самый человек, которого они полюбили благодаря телевидению. Иногда они бывают не уверены и спрашивают что-нибудь вроде: «Вы Паваротти?» Я обычно отвечаю: «Кажется, да». Это не самый умный ответ, но что еще можно сказать?

Я слышал, что однажды кто-то подошел к Элизабет Тейлор, когда она выходила из машины, и спросил, действительно ли это она? Кинозвезда, должно быть, была в плохом настроении, потому что ответила: «А вы думали кто? Ален Делон?» Когда меня спрашивают, Паваротти ли я, одна моя половина хочет воскликнуть: «Нет! Я Элизабет Тейлор», но другая, лучшая часть, улыбается, показывая, что я рад тому, что меня узнали.

Когда в Нью-Йорке стоит хорошая погода и я смотрю из окна на Центральный парк, то не в силах больше оставаться дома. Мне хочется выйти и погулять — как и всем другим людям. Тогда я говорю Николетте: «Собирайся на пикник». Мы идем в парк и садимся на первую же скамейку. Иногда мы берем с собой фрукты, сыр, минеральную воду. Если благодаря диете я в хорошей форме, то могу позволить себе пару горячих сосисок, которые так люблю. До чего приятно обедать на свежем воздухе! Иногда ко мне подходят, но редко: ньюйоркцы привыкли видеть знаменитостей.

В общем-то, мне приятно быть среди людей, но не всегда. Например, когда хочется посидеть с друзьями в ресторане, а кто-то постоянно подходит к нашему столику и начинает заговаривать со мной. Чаще всего это происходит почему-то именно в ресторанах. Люди замечают меня и начинают думать: «Ну и что! Ведь здесь едят. Вот и Паваротти здесь тоже обедает». И ничего тут не сделаешь. Когда сидишь за столом, то не можешь скрыться. Вот почему в ресторанах мне трудно уединиться с приятелями.

Должен признаться, что когда люди подходят беспрестанно во время обеда, это начинает раздражать. Ведь от этого страдают те, с кем я сижу за столиком: беседа наша прерывается, кроме того, они должны выслушивать, как этому человеку нравится мое пение. Но я стараюсь не высказывать недовольства: подошедший человек не знает и не может знать, как часто мне приходится оказываться в такой ситуации. Если я чувствую, как внутри начинает возникать раздражение, то подавляю его.

Я сдерживался даже тогда, когда однажды вечером в Нью-Йорке в ресторане Чайна-тауна к моему столику подошла женщина и сказала, что является моей горячей поклонницей. У нее немного заплетался язык, и я понял, что она пьяна. Улыбнувшись, я поблагодарил ее и продолжал есть. Она все стояла около меня и вдруг сказала:

— Хочу, чтобы вы для меня спели.

— Прошу меня извинить, но я обедаю с друзьями. Она рассердилась и заявила, что не уйдет, пока я не

спою. Мы не знали, что делать. Наконец подошел метрдотель и попросил женщину вернуться к своему столику.

Даже если я сталкиваюсь с подобной настырностью, то все равно стараюсь не показать, что не хочу поддерживать разговор. И не только потому, что от природы я дружелюбен и расположен к людям. Просто внимание поклонников напоминает о том, что мне в жизни повезло. Приветствия прохожих на улице, в парке, в другом месте я отношу частично на свой счет, а в основном — на долю успеха, который завоевал с таким трудом. Если я чувствую себя неважно и у меня нет настроения общаться с незнакомыми людьми, то остаюсь дома…

Иногда мои близкие, мои секретари, коллеги или друзья просто теряют терпение из-за поклонников, которые окружают меня на улицах или поджидают около дома. Если друзья не могут сдержать раздражения по отношению к таким незнакомым людям, я расстраиваюсь… из-за друзей. Приходится объяснять, что поклонники важны для любого артиста. Ведь эти люди порой идут на жертвы, чтобы выразить свою любовь ко мне. И я прошу друзей быть вежливыми с моими поклонниками. Кстати, это первое, о чем я прошу новую секретаршу.

Иногда внимание почитателей принимает забавные формы. В Бразилии есть человек, который известен тем, что целует знаменитостей. Он подбегает к человеку и, пока тот не понял, что происходит, целует его. Говорят, он перецеловал много кинозвезд, известных спортсменов и даже папу римского. Его назвали Il Bacciaciero или что-то в этом роде.

Во время концерта в Рио-де-Жанейро я шел из артистической на сцену, как вдруг непонятно откуда выскочил этот человек и попытался меня поцеловать. Охранники схватили его. Ситуация была не очень веселая, потому что они думали, что кто-то пытается меня убить. Даже когда охранники разобрались, что это всего лишь Il Bacciaciero, их это не успокоило.

Еще одна забавная встреча произошла недавно в Нью-Йорке. Не знаю почему, но она доставила мне истинное удовольствие — может быть, потому, что была неожиданной и естественной. Мы с Джейн Немет выходили после прослушивания к нашему филадельфийскому конкурсу, которое проводилось на 57-й улице. Об этом сообщалось в газетах, и на улице нас уже ждали репортеры и paparazzi. Я старался быть с ними вежливым, но так как мы опаздывали на встречу, назначенную в другом конце города, то стали торопливо пробираться сквозь толпу, собравшуюся, чтобы увидеть меня.

Навстречу нам шла очень привлекательная молодая темнокожая женщина, стройная, высокая, броско одетая. Она выглядела элегантно и, должно быть, была актрисой или танцовщицей. И вот, взглянув на меня, она завизжала! Я не шучу, именно завизжала и, произнеся «Боже мой!», прислонилась к стене здания.

Сначала я решил, что с ней что-то случилось, и остановился. Сопровождавший ее мужчина тоже остановился. Одной рукой он зажал своей спутнице рот, а другой указал на меня и произнес очень громко: «О Боже, это он!». Потом посмотрел на нее, взглянул на меня. Все, кто был рядом, стояли, замерев от неожиданности. Я расхохотался: это выглядело так забавно.

Тем не менее даже в родной Италии не все меня знают. Когда в 1987 году мы снимали для Пи-би-эс телефильм «Паваротти возвращается в Неаполь», то во время съемок одной из сцен мне пришлось сидеть в машине в ожидании, пока группа приготовит аппаратуру. Вокруг автомобиля собралась толпа, поскольку разнесся слух, что я здесь. Неподалеку мальчик лет девяти вез тележку с прохладительными напитками. Увидев, что собрался народ, он оставил свою тележку, подошел к машине и жестом попросил открыть окно. Когда я опустил стекло, он спросил:

— Кто вы? Почему все на вас смотрят?

— Я Лучано Паваротти. Мальчик пожал плечами:

— Ну и что?

— Я оперный певец, тенор.

— Я не разбираюсь в опере, — сказал он. — Где вы поете?

— Везде — в Лондоне, Париже, Милане, Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке? — Это вызвало его интерес.

— Я пою и здесь, в Неаполе. За три дня я здесь подготовил концерт. Не хочешь прийти? Я тебя приглашаю.

Он подумал с минуту, потом спросил:

— Во сколько начнется концерт?

— В восемь часов.

— Нет, не смогу. Я должен торговать с восьми утра до девяти вечера. Меня мама заставляет.

Этот мальчик нравился мне все больше и больше. Я спросил у него телефон, чтобы поговорить с его матерью.

— У нас нет телефона.

— А у соседей? Он написал номер.

— Попробую уговорить твою маму, чтобы она разрешила тебе пойти.

Я поговорил с его матерью. Она была очень вежлива и благодарила меня за приглашение ее сына, но сказала, что он не сможет прийти на концерт: кроме него, некому работать. Я попытался ее убедить, но она осталась непреклонна.

Случается, что иногда что-то напоминает мне те времена, когда я еще не был известен такому огромному числу людей во всем мире. Недавно я выступал в Венской опере. Когда мы с Ларисой и Николеттой возвращались с репетиции в отель, то увидели по дороге пиццерию. Я не ожидал встретить пиццерию в Вене. Мы все проголодались и остановились, чтобы немного перекусить. Было около шести вечера, и в пиццерии было безлюдно.

Мы сели за столик, заказали пиццу. Официант был приветлив, но не придал никакого значения моему присутствию. Зашли еще несколько посетителей и тоже не обратили на меня никакого внимания. Никто не подходил к нашему столику, пицца была вкусная, и мы в полной мере смогли насладиться нашей трапезой. В пиццерии мне было хорошо, никто не беспокоил, что редко бывает в последнее время. После этого удачного обеда в Вене я стал ходить в рестораны пораньше, когда там бывает мало народа. Тогда можно поесть спокойно. Пожалуй, теперь я буду стараться обедать рано.

Если нет настроения общаться с незнакомыми людьми, я сижу дома. Но мне и без того приходится слишком много времени проводить в закрытых помещениях, оберегая голос. Однажды в Нью-Йорке Николетте захотелось прогуляться. Она позвала меня с собой, так как видела, что мне необходимо немного развеяться и размяться. Но у меня не было настроения встречаться и общаться с незнакомыми людьми.

Она рассердилась и сказала:

— Как можно так жить? Вы что, заключенный? Вы жертвуете слишком многим.

Мне не понравились ее слова.

— Моя работа — это моя жизнь, а не жертва, — ответил я.

Раньше, когда у меня болело колено, это было еще одним оправданием того, чтобы оставаться дома. Я не хотел утомлять ногу частыми прогулками. Но сейчас, после операции, у меня лучше с коленом, да и вес я сбросил. Николетта напомнила мне о прежних моих отговорках и сказала, что не надо прибегать к вчерашним уловкам, чтобы остаться дома сегодня.

Она настаивает, чтобы я чаще выходил из дома, и в этом она права. Такие споры бывают у нас не только из-за прогулок по Нью-Йорку, но и во время отдыха. В прошлом году я поехал на несколько дней отдохнуть на Барбадос, в отель, где останавливался много раз. Николетта никогда там не была и спросила, что интересного на острове.

Я ответил ей по-итальянски: «Buh!» (что значит «не имею представления»). Ведь на Барбадос я приезжаю отдыхать и действительно не помню, чтобы куда-нибудь выходил. Ей показалось это невероятным: «Вы бываете на красивом тропическом острове и даже не видели его?»

Она тут же разузнала, что здесь стоит посмотреть. Благодаря ей мы посетили природный заповедник (должен сказать, что мне там очень понравилось), поездили по очень красивому побережью (я там раньше тоже не был). Николетта начала эту кампанию, чтобы показать мне разницу между действительно уважительными причинами, держащими меня дома, и просто ленью. Что ж, это ей удалось.

Когда ты знаменит, нужно особенно следить за тем, чтобы всегда быть приветливым и терпимым. Если ты кого-то обижаешь (даже случайно), при твоей известности это задевает человека еще больше. Я доволен, что у меня хорошее чутье на подобные вещи и что я educato (что по-английски приблизительно означает: хорошо воспитан). Я всегда был способен понять чувства других людей и, надеюсь, мой успех не испортил меня. Но есть ситуации, когда мне трудно быть вежливым. Я имею в виду темы, волнующие меня больше всего.

Первая — это мое здоровье. Если ко мне обращаются с просьбой сделать то, что может повредить моему горлу или приведет к болезни, то я могу высказать все, что думаю, даже если при этом и обижу кого-то. Например, это касается цветов, которые мне преподносят. Некоторые из них, особенно лилии, плохо влияют на мое горло. Не знаю почему, но, уверяю вас, это так. Поэтому, если кто-то просит меня принять цветы, я вынужден отвечать: «Извините, но я не могу это сделать».

Другая тема — музыка. Когда во время работы я слышу, что кто-то из коллег фальшивит, то сразу говорю ему об этом, даже если он может обидеться. Я высказываю только свое мнение, а не претендую на истину в последней инстанции.

Следующая тема — пища. У меня своеобразные пристрастия в еде, и в то же время я понимаю, что у людей разные вкусы. Но если предлагаемое блюдо попросту плохое, я не стану его есть. Если же меня спросят, то я отвечу почему.

Подобное случилось со мной в Берлине незадолго до спектакля «Богема», в котором мы пели с победителями филадельфийского конкурса. Для нас устроили обед в итальянском ресторане. Должен сказать, что я скептически отношусь к итальянским ресторанам в некоторых странах, и, к сожалению, Германия входит в их число. У них ведь есть свои хорошие кулинарные традиции, да и кухня их сильно отличается от итальянской. Но, как бы там ни было, если обед назначен, я должен туда пойти.

В ресторане мы сидели все вместе за одним столом. Первым блюдом было подано ризотто. Попробовав, я повернулся к Каллен Эспериан (в спектакле она исполняла партию Мими) и прошептал:

— Не ешьте это — отравитесь.

Не знаю, что туда положили, но вкус был ужасный. Это было не итальянское блюдо и вообще это нельзя было назвать едой. Следующее блюдо оказалось не намного лучше. Я ждал, когда выйдет шеф-повар, чтобы выслушать похвалу в свой адрес, и думал, что же ему сказать. Когда он подошел к нашему столу, то я старался быть как можно любезнее: похвалил атмосферу ресторана, хороший сервис — все, кроме пищи. Но он увидел, что я не притронулся к его блюдам, поэтому приходилось шутить с ним, отвлекая внимание от своей полной тарелки.

Каллен потом рассказывала, что в разговоре с шеф-поваром я сказал что-то вроде того, что такой пищей нельзя кормить даже собак. Может быть, она ослышалась? Не думаю, чтобы я мог сказать такое. Хотя все возможно. Что же поделаешь — не могу быть вежливым в разговорах о моем здоровье, музыке и плохой еде.

Мама всегда учила меня вежливости: ведь чтобы иметь хорошие манеры, не обязательно быть богатым. Мой друг Рената Нэш однажды посмеялась над моими, как ей показалось, слишком хорошими манерами. Я зашел к ней в гости (она живет в районе Центрального парка), мы сидели у нее в гостиной. Они с мужем держат пит-буля, и я ему понравился. Неожиданно пес вскочил ко мне на колени и спокойно уселся. Я был наслышан об этой породе такого, что мне стало не по себе. Наверное, это было написано у меня на лице.

— Тебе не обязательно держать Шатци на коленях, Лучано. Если хочешь — сгони его.

— Рената, в твоем доме я гость и не могу указывать твоей собаке, что ей делать.

Она все поняла и увела собаку, но сказала, что я слишком чопорный. Не думаю. Хочется верить, что просто я умею себя вести (если этого не умеет ее собака). Кроме того, мне не хотелось обижать пит-буля.

Тем не менее в большинстве случаев я искренен с друзьями. Если мне что-то не нравится, то я говорю им об этом. Поступать иначе — значит хитрить и обманывать их.

Даже теперь, когда я уже сам стал известным человеком, я продолжаю испытывать благоговейный трепет перед многими людьми. С детства я преклоняюсь перед знаменитыми спортсменами, особенно перед автогонщиками и футболистами. И до сих пор преклоняюсь перед ними, а также перед многими людьми искусства. Например, я счастлив назвать своим другом Фрэнка Синатру.

Мне всегда нравилось слушать записи Вика Дэймона, у которого такая прекрасная фразировка. Однажды его жена, замечательная певица и актриса Дайана Кэролл, пришла ко мне за кулисы и сказала, что Вик хотел бы со мной встретиться, что он мой большой поклонник. Он ждал за дверьми и стеснялся войти. Конечно, я попросил ее привести мужа, пение которого я так люблю, что не могу выразить словами.

Давно, когда я только-только начинал приобретать известность в Америке, во время моего концерта в Сан-Франциско Боб Каен заметил в публике Берта Ланкастера. Бобу было известно, что я поклонник Ланкастера и знаю все его фильмы. Он подошел к Ланкастеру и спросил, не может ли тот встретиться со мной. Ланкастер ответил, что будет рад.

После концерта Боб привел этого легендарного киноактера ко мне в гримерную, и я был так удивлен, что опустился перед ним на колени и поклонился в пол. Это было знаком моей благодарности за все восхитительные фильмы, в которых Берт играл. А также и за то, что благодаря ему я научился английскому языку. Больше мне уже не приходилось выражать подобным образом своего восхищения ни перед одной знаменитостью. (И хорошо, потому что мне не очень-то легко подняться с колен.) Ланкастер был потрясающим человеком, и мы оставались друзьями до самой его смерти в прошлом году.

Одно время я увлекался фильмами Мела Брукса. Помню, когда я пел в Вене в театре «Штаатсопер», мне захотелось развлечься и посмотреть замечательный фильм, в котором Брукс играет актера, шпионящего за нацистами. Он называется «Быть или не быть», и я люблю его, как никакой другой. Я послал свою бедную секретаршу искать по городу кинотеатр, где шел этот фильм.

Вскоре после одного из своих венских спектаклей я принимал людей в артистической и вдруг заметил в дверях Мела Брукса. Я был так поражен этим, что не мог выговорить ни слова даже после того, как нас представили друг другу. С трудом я произнес то, что принято говорить в таких случаях. Это все равно как если бы вы прослушали оперу Пуччини, а потом увидели самого Пуччини в собственной гримерной. Когда люди, знакомясь со мной, смущаются, признаюсь, мне это нравится.

У популярности есть и другие привлекательные стороны: благодаря ей можно встретиться с теми знаменитыми людьми, которые тебе нравятся. Кроме того, тебя приглашают в разные интересные места. Когда в конце 1980-х годов, при администрации Буша, я пел в Вашингтоне, президент пригласил меня и мою секретаршу Джуди Ковач на ленч в Белый дом.

Во время ленча я сидел рядом с миссис Буш, а Джуди — с другой стороны стола, рядом с президентом. Джуди очень образованная и интеллигентная девушка, она говорит на семи языках, и я мог за нее не беспокоиться. Меня заинтересовала одна деталь — перед каждым из нас стояла тарелочка с соленым арахисом. Я спросил миссис Буш, всегда ли они едят орехи. Она ответила, что президент очень их любит и орехи всегда у них на столе.

Ленч проходил хорошо и спокойно, как вдруг Джуди издала громкий звук, что-то вроде: «О-о-о!» Президент посмотрел на нее с беспокойством, словно ей стало плохо. Все замолчали, а миссис Буш спросила:

— Мисс Ковач, вы хорошо себя чувствуете? Я успокоил ее:

— Ничего страшного. Джуди всегда так делает, когда ей нравится еда.

Возможно, именно из-за этого «О-о-о!» Джуди мы подружились с Бушами, и я стал бывать у них в их новом доме в Техасе.

Участвуя в различных благотворительных концертах, выступая в организуемом мною концерте на конном шоу в Модене, я перезнакомился со многими поп-певцами и даже рок-звездами. И обнаружил, что просто покорен этим миром, столь отличным от нашего мира оперы, поражен той легкостью, с которой эти певцы, гораздо моложе меня, приобретают мировую известность.

Одним из тех, с кем я подружился, был известнейший рок-певец Стинг. Мы познакомились в 1993 году, когда выступали на благотворительном концерте, который он помог организовать для Амазон Рейн Форест. После того как я согласился участвовать в этом концерте, Стинг дал согласие выступить на концерте в Модене на моем конном шоу. Меня покорила его готовность спеть со мной что-либо из оперного репертуара. Конечно, он рисковал выставить себя на посмешище, но все же решился. Стинг очень славный и смелый человек. Конечно, он прекрасно спел Верди, но в своем стиле.

С тех пор я не раз навещал Стинга и его жену Труди в их прекрасном доме под Лондоном. Это большой старинный замок, где живет счастливая семья. Здесь же расположены и звукозаписывающие студии Стинга. Труди — тоже замечательный человек. У них трое детей: четырех, одиннадцати и тринадцати лет. Одиннадцатилетний сын — мой самый большой поклонник.

Стинг и Труди создали в своем замке удивительный мир. Он полон любви и музыки, и я завидую их стремлению так много времени проводить дома. Конечно, им приходится много путешествовать. Недавно, когда Стинг ездил петь в Южную Америку, Труди и трое их детей приезжали и гостили у меня в Нью-Йорке.

Еще один мой новый друг, которого я очень люблю, — Брюс Спрингстин. Мне всегда нравилось его пение, очень искреннее и полное жизнелюбия. Он как-то особенно, как никто другой, подает музыкальную фразу. Он, как и я, выходит на сцену, стараясь вызвать у публики огромный взрыв энергии. Я был очень польщен, когда мне сказали, что Брюс Спрингстин хотел бы со мной встретиться. Это произошло тогда, когда Спрингстин с женой приехали к режиссеру Франко Дзеффирелли на его виллу в Позитано. Мне не раз приходилось работать с Франко, и у нас с ним установились хорошие отношения. В гостях у Дзеффирелли находился в то время один знакомый мне рекламный агент, и когда речь зашла обо мне, то Спрингстин признался, что любит мое пение, и хотел бы познакомиться со мной. Уже в Нью-Йорке этот рекламный агент позвонил мне и рассказал о той беседе. Я пригласил Брюса с женой к себе на обед.

Они оба мне очень понравились, и мы прекрасно провели вечер. Спрингстины в свою очередь пригласили меня к себе в гости на ферму в Нью-Джерси. Я приехал к ним на ленч и замечательно отдохнул. Живут они на уединенной и очень красивой ферме. Брюс повозил меня в джипе по окрестностям и показал всех экзотических животных, которые есть у него, даже страуса.

Это был очень приятный день конца лета. У Спрингстинов трое детей, а к ленчу приехала актриса Сузанна Сарандон и привезла еще и своих троих детей. Мне показалось, что маленькие дети взялись еще откуда-то, поскольку везде были дети. Мы сидели на воздухе под деревьями, потом пошли в дом, где нас ждал изысканный обед.

В доме я обратил внимание на два необычных стула: они были высокие, как стулья в баре, и сделаны из дуба в старинном стиле. Я тогда как раз страдал от болей в колене, и мне очень нравились именно высокие стулья, потому что, когда я сидел на них, мои ноги отдыхали. Кроме того, сиденье было расположено не так низко, и можно было встать без труда. Я попросил Брюса написать на листе все размеры стульев, чтобы заказать столяру такие же.

Через несколько недель, когда у меня был день рождения, раздался звонок снизу от консьержа и мне сообщили, что пришла очень большая посылка. Это оказались те самые два стула. И записка: «С днем рождения. Спрингстины». Я поставил стулья около северного окна, где мог сидеть и обозревать Центральный парк.

Я пригласил Брюса и его жену на свой спектакль «Тоска», а потом устроил для них небольшую вечеринку у себя дома. Среди гостей были также мой друг Изабелла Росселлини и дизайнеры Дольче и Габбана. Эти двое — очень талантливые и оригинально одевающиеся художники. Они мыслят очень современно и создают одежду для многих знаменитостей, например для Мадонны. Николетта долго уговаривала меня заказать у них несколько костюмов, обвиняя меня в консерватизме. Я согласился, но сказал: «Никакого металла».

Николетту очень привлекает идея нашего совместного с Брюсом Спрингстином выступления. Об этом мы еще серьезно не думали, и не знаю, заинтересуется ли он. Но я считаю Брюса великим певцом и был бы счастлив выступить вместе с ним.

Несомненно, привлекательной стороной популярности является то, что ты можешь позволить себе многое, что близко твоему сердцу. Можешь помочь хорошему делу, например движению за спасение лесов Амазонии. Именно это преимущество своего положения я учитывал, затевая вокальный конкурс в Филадельфии и конное шоу в Модене. За тридцать пять лет пребывания на сцене мне посчастливилось приобрести очень широкую известность. Когда меня узнают маленькие мальчики в трущобах Буэнос-Айреса, а пекинские студенты просят надписать мои компакт-диски, было бы смешно считать, что это не так. Но я стремлюсь использовать свое имя в положительных целях.

Когда я только начинал выступать на сцене, то не думал о славе. Для меня тогда было важно иметь работу и зарабатывать достаточно денег для семьи. По мере роста известности я убеждался, что мир оперы, в общем-то, невелик.

Трудно было представить, что когда-нибудь я стану так же знаменит, как кинозвезды. Тем не менее, в те далекие годы один случай заставил меня задуматься о значении славы. Когда в 1965 году мы с Джоан Сазерленд были на гастролях в Австралии, то пресса интересовалась только ею. Разумеется, пела она прекрасно, но ведь и я тоже кое-что умел. К тому времени добился наконец полного владения своим голосом (во многом благодаря ей) и мог бы давать один прекрасный концерт за другим. Я чувствовал, что у меня получается что-то особенное. Но публика, в основном, оставалась ко мне равнодушной. Да, она горячо принимала мое пение, но вне театра я ее не интересовал. А Джоан все время показывали по телевидению, о ней писали газеты. Тогда-то я и ощутил эту разницу: она была знаменита, а я нет.

Это привело меня к мысли о том, что только со славой приходит признание, которого не получишь, просто хорошо делая свое дело. Но что толку было размышлять об этом, когда мало что можно было сделать, чтобы стать известным. Все зависит от публики: она или любит тебя, или не любит. Поэтому как только появлялась возможность сделать что-нибудь для своей популярности, например, давать телеинтервью, я старался делать это. Если хочешь вызвать интерес публики (а может быть, и ее восхищение), то должен напоминать о себе.

Теперь пришло время пожинать плоды, и мне это нравится. Все хотят, чтобы их любили, а я, наверное, больше других. Но во многом известность очень похожа на игру. Публика словно говорит: «Это мы сделали тебя знаменитостью. А теперь хотим видеть твой провал». Прошу прощения, если это звучит жестоко. Но таковы правила этой игры. Публика возносит тебя на пьедестал и считает, что подниматься уже некуда — только вниз. И многие напряженно и с интересом начинают ждать появления признаков такого падения. Я говорю об этом со знанием дела, потому что вот уже двадцать лет некоторые люди заняты поисками признаков того, что я «схожу с пьедестала». Это вовсе не означает, что им не терпится дождаться моего падения, нет, просто они боятся пропустить момент начала конца. Некоторые просто жаждут первыми заметить этот поворот в моей судьбе. Я же постоянно доказываю им, что они ошибаются в своих ожиданиях. Это здоровая борьба, она заставляет всегда выкладываться до конца.

Еще одно мое качество помогает мне: я не люблю загадывать, как все будет складываться, а смотрю на каждое свое выступление как на очередное доказательство (удачное или нет) своих возможностей. Я исхожу не из того, что раньше выступал удачно: ведь публика из-за этого не обязана принимать меня и на сей раз с восторгом. Тем не менее есть коллеги, которые считают, что уже одна их репутация обеспечивает им особое отношение к себе. У меня другое мнение: артиста оценивают только по тому, как он выступает в настоящий момент. И ни по чему больше.

Некоторые известные люди вынуждены «играть» с журналистами, особенно с телеведущими во время «живого» эфира, которые, чтобы сделать передачу более захватывающей, «щекочут» нервы зрителям, заставляя «звезд» рассказывать о неприятных им вещах. Я тоже люблю «поддевать» своих друзей и уверен, что будь я тележурналистом, то поступал бы так же. «Уколов» тебя каким-нибудь «неудобным» вопросом, они хотят удостовериться, что ты не слишком зазнался.

Беря у меня интервью, журналисты любят вспоминать какое-нибудь неудачное выступление или говорить о моем избыточном весе. Возможно, им нравится наблюдать, как ты реагируешь на болезненный для тебя вопрос. Со мной так поступают постоянно, и я хорошо им подыгрываю. Дело в том, что я не принимаю себя слишком всерьез. Когда интервьюер только вскользь касается чего-то неприятного для меня, я сразу подхватываю и акцентирую на этом внимание.

Например, в передаче «Шестьдесят минут» ведущий Майк Уоллас упомянул случай, когда меня освистали в «Ла Скала»: он имел в виду мой провал в «Дон Карлосе». Я честно признался: «Да, в тот раз я пел плохо, и меня освистали справедливо».

Когда темой таких разговоров являются действительно происшедшие события — ничего страшного, я даже сам обычно смеюсь над этим. Хуже, если ты начинаешь делать вид, что ничего плохого с тобой не случилось. Если журналистам хочется поговорить о моем весе, я не возражаю и готов обсудить это, раз им нравится. А что остается делать? Усесться перед камерой на всеобщее обозрение и притворяться, что у тебя нет проблем с весом?

В этой главе я описываю плюсы и минусы популярности. Но мне бы хотелось, чтобы главное впечатление от сказанного было таким: я счастлив и благодарен судьбе за то, что моя жизнь сложилась так, а не иначе. Но я всегда помню, что слава — это еще и тяжкий груз обязанностей. Если люди так добры, что любят тебя, ты не имеешь права их разочаровывать. Каждый раз, когда ты поешь, твой голос должен звучать так же хорошо, как на их любимой пластинке Паваротти. Каждый раз, встречаясь с людьми лицом к лицу, ты должен оставаться приветливым и веселым, независимо от твоего самочувствия. Во время телеинтервью, во время встреч на улице ты не имеешь права быть не на высоте, чтобы люди не могли разочароваться в тебе.

Конечно, это требует большого напряжения. В этом году Билл Райт провел рядом со мной много времени и мог видеть, как много сил я трачу, чтобы не разочаровывать людей. Он даже сделал мне комплимент по этому поводу и спросил:

— Как тебе удается справляться с таким напряжением?

Я ответил:

— А я сильный.

Только я начинаю воспринимать себя всерьез, как какое-нибудь событие опускает меня на землю. Например, недавно в Нью-Йорке я набрал номер телефона моего друга, но услышал незнакомый женский голос. На мою просьбу позвать к телефону моего друга, она резко сказала:

— А кто это говорит?

И хотя я уже понял, что ошибся, назвал себя:

— Лучано Паваротти.

— В таком случае я — Мария Каллас, — ответила она и повесила трубку.