Каждый год в августе я приезжаю отдыхать в Пезаро: сбрасываю «доспехи» путешественника и устраиваюсь так, чтобы пожить спокойно. По сравнению с большей частью моего времени эти недели, которые я провожу у моря, текут удивительно неторопливо и спокойно. Просыпаюсь когда хочу, так как знаю, что впереди свободный день и не нужно никуда уезжать из дома.

Пезаро — это курорт на Адриатике, и летом на пляжах здесь полно отдыхающих. Сама обстановка помогает мне расслабиться. Один приятель из Нью-Йорка спросил меня, что я делаю в Пезаро. Я ответил: «Ничего. Абсолютно ничего. Никто из нас ничего не делает. Мы только время от времени меняем белье. Вот и все».

Мой дом в Пезаро — это вилла «Джулия», названная так в честь моей бабушки. Он находится в пригороде и стоит на гористом склоне. С террасы видны многочисленные отдыхающие на пляже. Такое местоположение позволяет чувствовать уединение и одновременно ощущать себя частицей человечества.

Въезд на участок находится со стороны тупика, к которому ведет дорога, проходящая вдоль пляжа. Ворота с электронным устройством я могу открывать, сидя в машине. Их можно открыть и из дома, поговорив с гостем по домофону. От ворот к дому вьется вверх по горному склону дорога. Удивительное чувство испытываешь, подъезжая сюда в машине, уставший как собака после целого года работы.

Мне нравится бывать в Пезаро и осенью, и зимой, когда схлынут толпы отдыхающих. Правда, удается это не часто. Курортный сезон длится с июня по сентябрь, но большинство отдыхающих уезжает уже в конце августа, особенно из той части города, которая примыкает к пляжу. Зимой соседние улицы пустынны. В это время светлое небо прекрасно, а море неспокойно.

Но жизнь в Пезаро не стихает круглый год. В этом городе родился Россини. Здесь есть чудный маленький оперный театр — «Иль Театро Россини», в котором в августе проводится ежегодный фестиваль, посвященный этому композитору. На фестиваль съезжаются любители музыки со всей Европы и из Америки. Здесь ставятся оперные спектакли с прекрасными певцами. Многие из них только начинают свою карьеру, и здесь, в Пезаро, часто открываются миру новые таланты.

Когда Билл Райт работал со мной над этой книгой, он заранее заказал билеты на спектакли фестиваля Россини и спросил, собираюсь ли я их посещать. Я взглянул на него: «Ты шутишь? Я работаю в опере целый год и настолько переполнен музыкой, что у меня уже несварение. Требуется два-три месяца в году, чтобы очиститься от нее. Я не собираюсь просиживать в опере летом во время отпуска».

Мне нравятся жители Пезаро: они одни из самых приятных в Италии. Такие же хорошие люди и в городе Модене, и во всей моей родной области Эмилия-Романья: они всегда очень приветливы. Как все итальянцы, я, конечно, больше люблю ту часть страны, в которой живу сам. Должен сказать, что в Эмилии публика просто без ума от теноров.

Наш дом в Пезаро не очень большой, часть его занимает семья экономки Анны Антонелли. Вокруг дома тянется огромная терраса, почти вся затененная деревьями. На части террасы устроена крытая веранда. С одной стороны дома находится плавательный бассейн, с другой — небольшой газон. Есть у нас здесь и фонтан, и клумбы с цветами. Ими занимается сын экономки Фердинандо.

Анна и готовит нам, и управляет всеми делами на вилле «Джулия». Ее семья жила в этом доме, когда мы в 1974 году купили его. Нам очень повезло, что она согласилась остаться здесь жить и готовить для нас. Анна потрясающая повариха. Иногда, когда я пою где-нибудь неподалеку — в Риме или Милане, — Анна присылает мне обычный томатный соус собственного изготовления. Я сам варю макароны, ем их с соусом и всякий раз думаю, что эта пища не уступает той, что подается в лучших европейских гостиницах.

Анна не только превосходная кулинарка, у нее еще и изумительный характер — она то, что я называю пэпэ («положительной персоной»). Эта маленькая, немолодая, седоволосая женщина то и дело мелькает на террасе. Ходит она очень быстро, наклонившись вперед, словно под порывом ветра, и всегда выглядит решительной и энергичной. Да она такая и есть на самом деле. Кроме того, она смешливая и все находит забавным.

Я называю Анну «положительной персоной» потому, что она сразу видит, что нужно сделать, и тут же делает это. Готовить для меня ей непросто: иногда утром я говорю, что обед будет в шесть, а чуть позже вдруг сообщаю, что не в шесть, а в двадцать шесть. Не могу сказать, что со мной ей очень тяжело, но все-таки и нелегко. Я гостеприимен, и у меня нет твердого режима. Ко мне то и дело приходят люди: друзья, знакомые, журналисты или ученики. Если они специально приехали в Пезаро, значит, проделали долгий путь, чтобы добраться сюда. А если они долго ехали, чтобы повидаться, значит, я должен пригласить их к столу.

Обычно кухарки такого не выносят. Но только не Анна: она справляется со всеми своими проблемами без жалоб. Когда-то раньше она готовила пищу в женском монастыре, поэтому привыкла стряпать на большое число людей. К тому же все стараются ей помочь: два ее внука накрывают на стол и приносят блюда, мы помогаем готовить, даже я.

Еды у нас всегда хватает. Конечно, многое мы имеем собственного производства. Этим занимается сын Анны Фердинандо. Оливковое масло мы получаем на месте из собственных оливок. У нас есть свои куры и практически все необходимые фрукты и овощи: персики, груши, лимоны, апельсины, салат-латук, помидоры… Мы выращиваем даже артишоки, они созревают весной, до моего приезда. Анна их замораживает, и я ем их весь август. Она начиняет их всякой всячиной, и они потрясающе вкусны. Анна замораживает все, что можно. Кажется, она превратила в морозильник весь дом.

Летом я люблю вставать поздно, зимой тоже (летом мне это удается чаще). Спальня пристроена к террасе и находится в склоне горы, чтобы не подниматься по лестнице и щадить больные коленки. Здесь очень удобно: отдельный вход, высокий потолок, а мебели совсем немного. Кондиционера в спальне нет, хотя в Пезаро и жарко, но пол в ней устроен несколько ниже уровня земли, поэтому здесь прохладно. На случай если будет очень жарко, есть огромный вентилятор.

Одно время я подумывал установить кондиционер и поделился своей мыслью с Анной. (Я всегда обсуждаю с ней все, что касается дома. Она живет здесь дольше нас, и фактически это ее дом.) Идея очень расстроила Анну: «Зачем кондиционер, Лучано? Здесь на горе всегда дует бриз с моря». Потом в течение нескольких дней она не оставляла меня в покое, говоря, что это ужасная выдумка, а главное — абсолютно бесполезная. Так она продолжала нападать на меня, пока я не пообещал ей выбросить из головы эту идею. Анна убеждена, что пользоваться кондиционером плохо для здоровья. Может быть, она и права. В городе я стараюсь выключать его на время сна. Но иногда он просто необходим.

Недавно мы с Биллом поехали на машине в Римини, чтобы оттуда самолетом частной авиакомпании вылететь в Роттердам. На проходивших в те дни в Голландии Международных конных соревнованиях по преодолению препятствий мне предстояло выступить на пресс-конференции, посвященной сентябрьскому конному шоу в Модене. Поскольку в Голландию должны были прибыть главные организаторы конноспортивных состязаний в Европе, я не мог упустить эту прекрасную возможность рассказать о моем шоу.

В Роттердаме нас ожидала машина, чтобы отвезти в Гаагу. Этот «мерседес» был, по-видимому, старше меня и без кондиционера. В Европе тогда стояла страшная жара (говорили, что такого жаркого лета, пожалуй, никто не помнил). В Гааге было жарко так же, как в Пезаро. Из приятной прохлады самолета мы вышли в настоящее пекло, а затем сели в раскаленный автомобиль. Ехать предстояло недолго, но этого было вполне достаточно, чтобы мы успели почувствовать на себе эту жару. По дороге нам встречалось много машин, большая часть которых была с кондиционерами: окна их были плотно задраены. Нам же пришлось туго: в лицо бил раскаленный воздух, наполненный автомобильными выхлопами.

В Гаагу я прибыл разгоряченный, потный, грязный и в таком виде сразу же должен был идти на встречу с особо важными официальными лицами. К тому же мне предстояло председательствовать на пресс-конференции. Я не отношу себя к чересчур привередливым, но иногда просто удивляюсь. О чем эти люди думали? При этом они так о тебе заботятся, суетятся. Нанимают частные самолеты, чтобы доставить туда, куда надо. На конных соревнованиях тебе предоставляют особый карт, чтобы не нужно было идти пешком всего лишь сотню метров до лож VIP (избранной публики) из ресторана, куда перед тем эти VIP тебя пригласили. В ложах тебя обслуживают красивые голландские девушки, говорящие на великолепном английском, наливают тебе минеральной воды со льдом или охлажденного шампанского, предлагают миндаль, сырные палочки, крошечные пирожные. Организаторы соревнований представляют тебя каждой значительной персоне, которая присутствует здесь, в Голландии, даже сидящей в соседней ложе шведской принцессе, которая приехала посмотреть на лошадей. Они делают все эти очень приятные, но не слишком необходимые вещи, однако забывают о самом существенном при такой жаре — о машине с кондиционером. Надеюсь, такого не случится на моем конноспортивном шоу в Модене. Один из голландских организаторов соревнований извинился передо мной, что не послали за нами в аэропорт лимузина. Я сказал, что терпеть не могу лимузинов, поскольку они для меня — символ богачей, людей, мнящих, что они лучше других. Поэтому я рад, что ехал не в лимузине, но предпочел бы иметь в машине кондиционер. На самом-то деле в Нью-Йорке я часто езжу в лимузинах, но не потому, что предпочитаю их. Просто другие думают, что мне это нравится.

Утром в Пезаро я люблю никуда не спешить: посидеть на солнышке, почитать газеты, может быть, прокатиться несколько раз вокруг дома на велосипеде. Терраса у нас ровная, и ездить по ней несложно. Можно поплавать в бассейне (я пользуюсь любым предлогом, чтобы поплескаться в прохладной воде). Потом сижу на крытой веранде, беседую с кем-нибудь из семьи, обсуждаю с Анной меню на сегодня, говорю о погоде…

Мне очень нравится помогать готовить пищу (если это можно делать сидя). Например, если мы ждем много гостей, то подаем на стол чашу македонского фруктового салата. Мне нравится этот вкусный и полезный десерт. Какое это удовольствие — сидеть на веранде со свояченицей Джованной или с кем-то из ее сыновей и чистить, а потом резать груши и персики для салата!..

Иногда к нам по утрам кто-нибудь приезжает по делу. Из Модены может заехать Сильвия Чалли, менеджер конного шоу, чтобы поговорить о своих планах. Приезжает еще кто-нибудь, чтобы обсудить программы больших концертов, устраиваемых к концу соревнований. Например, Сильвия сообщила, что Рэй Чарлз будет в Европе в сентябре и есть надежда, что он согласится принять участие в концерте. Она дала мне телефон менеджера Рэя Чарлза и попросила поговорить с ним о нашей просьбе.

Я позвонил и застал менеджера в Нью-Йорке. Рассказал ему о нашем шоу, но он никак не мог понять, почему не будет гонорара. Пришлось объяснять, какое хорошее дело мы делаем, проводя это шоу, и какое значение оно имеет для меня. Я сказал ему также, что с удовольствием приму участие в любом концерте, который устроит Рэй Чарлз для дела, близкого его сердцу. Рассказал, что таким образом помогал Стингу и другим певцам, согласившимся выступить у меня в Модене. Менеджер Рэя Чарлза ответил, что они подумают. (Но ничего не получилось.)

Иногда у нас в доме одновременно собирается много людей. За одним столом обсуждают конное шоу. За другим сидят те, кто занят организацией концерта. За третьим — сотрудники фирмы «Декка Рекордз», обсуждающие новые записи. Из Анконы приезжает Леоне Маджиера поработать со мной над партией в «Паяцах». И конечно, Билл, который терпеливо ожидает, когда же мы сядем и займемся этой книгой.

Адуа спрашивает меня: «Как можно вообще что-нибудь сделать, когда одновременно разговаривают столько людей?» Она считает, что я не умею правильно сосредоточить свое внимание. Возможно, это и так, зато я подчас принимаю решения быстрее, чем другие. Поэтому, пока одни сидят и спорят в одном углу, я могу подойти к другой группе. Подойдя, я высказываю свои соображения по поводу обсуждаемой ими проблемы, затем иду к следующему столу, давая первой группе время обсудить мое предложение. Когда я возвращаюсь к ним, то они уже готовы высказаться насчет предложенного мною и решить, что годится, а что нет. Так все и идет по кругу.

Обходя все эти группки, я слежу, чтобы на столах было все необходимое, если им захочется пить: кофе, вино… В жару почти все пьют минеральную воду. Адуа рассказала мне, что случается, что за один день выпивают до ста литровых бутылок. Большинство из тех, кто приезжает ко мне в Пезаро на такие встречи, люди занятые: у них очень напряженная жизнь, поэтому они часто носят с собой сотовые телефоны. У них не всегда есть время, чтобы выглянуть в окно и насладиться прекрасным видом или ждать, когда я подойду к их столу. Если они уже обсудили мое предложение, то, не дожидаясь меня, начинают названивать по своим телефонам, решая собственные дела. Чтобы не мешать своим соседям по столику, они идут на террасу. Однажды я насчитал сразу пять человек, одновременно расхаживающих по террасе и беседующих по телефону. Они были настолько поглощены разговорами, что могли налететь друг на друга. Нет, все обошлось.

Я люблю такого рода шумные собрания и мне приятно думать, что и я трачу время в Пезаро не совсем зря. Но иногда этих дел бывает столько, что слово «каникулы» теряет свой смысл. Моя секретарша Лариса — очень хорошая массажистка. Она должна ежедневно массировать мне ноги, состояние которых постепенно улучшается, и очень расстраивается, когда у меня подолгу не бывает возможности сделать перерыв для этой процедуры. Тогда они с Биллом устраивают очередной заговор, чтобы отвлечь меня от других людей и заставить сделать то, что нужно. Иногда от всех этих обсуждений голова идет кругом. Тогда я выхожу пройтись по террасе или по саду, чтобы проветриться.

Несмотря на все эти многочисленные визиты и обсуждения различных проблем, я не забываю, что главная моя задача в Пезаро — полностью расслабиться и набраться сил для следующего сезона. Но летом 1994 года отдохнуть мне было нелегко: я все еще не отошел от напряжения и волнения, вызванных «Концертом трех теноров» в Лос-Анджелесе. Это трудно объяснить — ведь концерт прошел прекрасно. Он был замечательно организован, не возникало, как это обычно бывает, в последнюю минуту никаких проблем (разве только мелочи). Мы пребывали в радостном, приподнятом настроении. И зрители это, конечно, почувствовали. Откровенно говоря, концерт прошел гораздо лучше, чем я ожидал.

После Лос-Анджелеса прошло уже три недели, а я все никак не мог прийти в себя. Почему я не мог расслабиться? Наверное, сказывалась инерция. Когда целый год работаешь в страшном напряжении, нелегко сразу переключиться на отдых. По крайней мере, у меня это получается плохо…

Казалось бы, такое фантастическое событие — выступать перед самой большой аудиторией за всю историю: больше миллиарда зрителей смотрели прямую трансляцию концерта! Я тоже считаю, что это фантастика: ведь такое трудно даже представить — целый миллиард зрителей! Если же перед такой огромной аудиторией ты выступишь недостаточно хорошо, то и свидетелями твоего провала станут гораздо больше людей. Одно дело прочесть в газете или узнать от кого-то, что в такой-то вечер Паваротти плохо выступил в «Ла Скала». И совсем другое — самому в этот вечер быть в театре и видеть все своими глазами. Когда из Лос-Анджелеса транслировали «Концерт трех теноров», то масса людей на земле могла видеть твой успех или провал. Вот ведь как получается — мечтаешь об огромной аудитории, а когда доходит до дела, то хочется просто спеть в церкви в Модене.

Для оперного певца каждое выступление — это как схватка тореадора с быком. Высокие ноты — это те же разъяренные быки, которые появляются пред тобой и которых ты должен одолеть. Кому понравится быть обреченным на заклание перед миллиардом зрителей? Когда концерт окончился, мы все были счастливы и испытали чувство огромного облегчения оттого, что все прошло хорошо. Тем не менее, несколько первых недель в Пезаро я продолжал мысленно представлять себе огромную толпу зрителей и подступающих ко мне быков. Я одолел этих быков, но еще долго пребывал в шоке.

Но чаще всего по утрам у нас в доме не бывает больших сборищ: только семья и несколько человек гостей. В один из таких августовских дней около полудня меня приехал навестить мой приятель из Пезаро Чезаре Кастальяни верхом на своей Веспе. Чезаре — человек замечательный. Ему уже за семьдесят, он всегда приветлив, полон юмора и джентльмен до кончиков ногтей — не столько по воспитанию, сколько от природы. Когда один мой знакомый из Нью-Йорка восхитился, сказав, какой приятный человек Чезаре, я ответил: «Он из другого измерения».

В тот день мы с Чезаре много говорили о коррупции в нашей стране, которая процветает и в сфере бизнеса, и в правительстве. Тем летом в Италии все обсуждали эту тему: разоблачений и скандалов было больше, чем обычно, и газеты каждый день сообщали о все новых фактах коррупции.

Чезаре считал, что коррупцию провоцирует само правительство: оно так много требует от своих граждан в виде всяких ограничений и налогов, что бизнесмены вынуждены искать обходные пути для получения прибыли. Я уверял Чезаре, что причина не в этом, а в особенностях итальянского характера: мы любим хитрить. Нам не нравится делать все честно и прямо, а всегда хочется найти окольные пути. Именно это, утверждал я, и приводит к коррупции. Не потому, что мы такие нечестные, а просто нам всегда хочется перехитрить другого. Чезаре со мной не соглашался и продолжал настаивать, что во всем виновато правительство. Так мы и спорили. Если шесть итальянцев соберутся вместе, то будет шесть разных мнений. Ни я, ни Чезаре не изменили своего мнения, но никто из нас не обиделся.

Но вот уж когда я действительно рассердился на него, так это когда он сказал, что не может остаться на обед. Я стал возмущаться, говоря, что он пенсионер, вдовец, что дома его не ждет жена, что у него масса свободного времени… Но Чезаре отказывался, ссылаясь на дела. Потом сел на свою Веспу и спустился с нашей горы.

Был уже полдень, и я стал подумывать об обеде, пошел и сел за стол. Обычно мы обедали на крытой веранде, расположенной с одной стороны дома, но если принимали гостей, то переносили стол к краю террасы: отсюда открывается изумительный вид на море. Нам так это понравилось, что мы решили не уносить обеденный стол с террасы. От кухни недалеко, и теперь мы постоянно едим здесь. Стол стоит у самых металлических перил. За ними круто вниз обрывается склон горы, а вдали под ней раскинулся пляж.

С нового места, куда мы передвинули стол, очень хорошо видны море и зеленые горы на севере. Хотя стол затеняют кроны деревьев, мы ставим несколько раздвижных зонтов вокруг него, чтобы защититься от солнца: никому не хочется в такую жару обедать на солнцепеке. Зная, что в ближайшие полчаса Анна не станет накрывать на стол, я посидел немного один и стал звонить по телефону.

Должен сказать, что очень я люблю телефон. В Нью-Йорке, когда слишком холодно, чтобы выходить на улицу, или я настолько занят очередной оперной постановкой, что нет времени для встреч с друзьями, я могу связаться с ними по телефону в любой части света. В Пезаро у меня две линии: сотовый телефон и домашний. Мне нравится, что я могу позвонить по любому из них и поговорить со знакомым, где бы он ни находился.

И еще люблю, когда телефон звонит. В нашем доме в Пезаро обычно находится человек пятнадцать: мое семейство, помощники Анны, секретари. Но если звонит телефон, то я хватаю трубку первым. Моя прежняя секретарша Джуди считала, что я делаю это потому, что люблю все контролировать. Это не так. Просто мне интересно, что происходит вокруг, что новенького дома: может быть, ко мне собирается приехать друг, от которого давно не было вестей, или кто-то уже приехал с добрыми новостями. У меня страсть к сюрпризам и ко всему неожиданному.

Но вот наконец на столе появились бутылки с водой и вином «ламбруско», хлебницы с нарезанным хлебом, стали подходить все мои гости и домочадцы. Первым пришли Билл, мой свояк Гаэтано, Дино Стефанелли из Фано, городка на побережье в нескольких милях от Пезаро. У Дино свое дело: он строит лодки. Сейчас он мастерит лодку мне, но на самом-то деле он здесь потому, что ухаживает за моей секретаршей Ларисой. Похоже, она отвечает ему взаимностью, так что ничто не мешает их счастью. (Они недавно поженились.)

Мы сидим, разговариваем, пьем воду. Себе в стакан я добавляю немного «ламбруско» — для запаха. Так проходит минут пять — еды все нет. Я кричу по-английски, повернувшись к кухне: «Я голоден!» Ни ответа ни привета. Через несколько минут опять ору: «Мы хотим есть!» Гаэтано помогает мне, призывая из кухни свою жену. Никто не показывается.

Дино еще раньше принес колотого льда. Я положил его в стакан, который до краев наполнил «ламбруско». За обедом я обычно не пью много вина, но это было великолепно. Мы налили себе еще по стакану вина — из кухни по-прежнему никаких признаков жизни.

Никто не выходит и не отзывается. Если бы дело было в ресторане, я решил бы, что повара бастуют.

«Эй, там!» — закричал я опять. Решил, что на этот раз для большего эффекта стоило кричать по-итальянски. Билл предложил стучать вилками по рюмкам, и мы принялись за дело. Наконец из кухни появилась моя свояченица Джованна с большой миской реппе. Это мой любимый соус из свежих помидоров с перцем — острый, но не жгучий. «В чем дело, ребята? — сердито спросила она. — Не можете подождать пять минут?»

Внук Анны принес вкусный мягкий сыр местного приготовления. Я намазал его на хлеб, передал Биллу, который тоже любит вкусно поесть. Томатный соус был превосходен… Мы стали говорить о пище. Я высказал мнение, что каждые пять лет люди меняют свои пристрастия в еде. Например, раньше я не любил телячью печенку, а сейчас она мне нравится. Все у нас знают и любят бальзаминовый соус, приправу, производимую в городе Модене. Мне нравится поливать им клубнику. Но уверен, что через год-два и в последующие пять лет жизни я начну приправлять бальзаминовым соусом все, как и другие люди.

Всем понравился томатный соус, приготовленный Анной, и я сказал, что, по-моему, чем проще еда, тем вкусней. Когда мы съели макароны, Анна принесла большую чашу с салатом и несколько тарелок с холодной жареной курицей, оставшейся от вчерашнего обеда. Я вел себя благоразумно и не стал есть курицу. Даже макаронов я съел немного, только съел с удовольствием салат. Потом подали фрукты. Обед подходил к концу. Билл уже допил вино, а Гаэтано показывал ему, как гадать по винному осадку в стакане. Билл, спросил, видит ли он там книгу Паваротти.

Зазвонил сотовый телефон. Рассказывая о том, что люблю говорить по телефону, я забыл упомянуть, что люблю еще и подшучивать. На этот раз звонила мать Дино, моя добрая приятельница — я узнал ее голос. Я заговорил по-китайски, то есть на своем варианте китайского языка. Она смешалась: наверное, решила, что благодаря спутниковой связи ее соединили с другим континентом. Испугавшись, что она может бросить трубку, я передал телефон Дино.

Порой, когда кто-то звонит и очень серьезно спрашивает, можно ли попросить «маэстро Паваротти» или просто «маэстро», меня одолевает дурашливость. Ясно, что хотят продемонстрировать изысканную вежливость и уважение. Я не могу себя сдержать и серьезным тоном тихо отвечаю, что маэстро не может сейчас говорить, так как он принимает грязевую ванну вместе с тремя норвежскими девушками. Адуа говорит, что в один прекрасный день я скажу что-либо подобное, а окажется, что звонят из Ватикана с просьбой спеть для его святейшества. Но не всегда же я так шучу, и надеюсь, что со мной ничего страшного не случится.

Обычно за обедом беседа протекала легко и непринужденно. Мы говорили о еде, о том, хороши ли в этом году артишоки по сравнению с прошлым годом и сколько уксусу стоит добавлять в приправу для салата. Рассказывали, что делали утром, что собираемся делать вечером. Обсуждали разные планы.

Кто-то вспомнил о деле О. Дж. Симпсона, о котором газеты писали на протяжении полутора месяцев. Спросили мое мнение. Я ответил, что был в отъезде и мало знаю о подробностях случившегося, но интуиция подсказывает мне, что он невиновен. Мой ответ всех удивил, так как были серьезные улики. Потом стали обсуждать преданность его болельщиков, которые не верили, что он мог совершить такое. Билл сказал, что для болельщиков неважно, совершил их кумир преступление или нет. Послышались возражения. Потом Билл произнес нечто совсем уже странное: «Это как если бы ты, Лучано, совершил что-то подобное. Люди, которые тебя очень любят, простят тебе все, даже убийство».

Все за столом зашумели и набросились на Билла. Как только можно такое придумать: Лучано и убийство? Биллу хорошо известно, что я вряд ли могу кого-нибудь обидеть, тем более убить. Но, кажется, я правильно понял, что он имел в виду: Билл говорил не обо мне конкретно, а о преданности поклонников. Порой она становится просто пугающей.

Вероятно, Билл вспомнил о нашей вчерашней беседе, когда я пересказывал ему сюжет фильма, присланного мне Микки Руни. В фильме два главных героя — их играем я и Дэнни Де Вито. Интрига «закручена» вокруг криминального авторитета, который мечтает петь, как я. Меня похищают и пересаживают ему мой голос. Я объяснил Биллу: «Видишь, герой Дэнни — преступник с душой тенора-романтика». И тут у меня вдруг мелькнула озорная мысль, и я сказал: «Дело в том, что мы, тенора, — романтики, обладающие душами преступников». Конечно, я имел в виду совсем другое: мы очень любим озорничать, подшучивать, но мы не преступники, избави Боже!

Пока за обедом я с удовольствием уплетал томатный соус, Билл расспрашивал Адую, нравится ли ей, когда у нее на террасе собирается столько людей или когда потоком идут гости: журналисты, друзья, почитатели. Она задумалась и затем ответила: «А я и не знаю другой жизни. Даже не думала об этом». Ей следовало бы добавить еще кое-что. Дело в том, что Адуа похожа на меня: ей нравится суматоха, нравится все время быть в делах, среди людей.

Я уже говорил выше, как пятнадцать лет назад Адуа решила, что ее уже не удовлетворяет роль просто жены певца. Я постоянно был в разъездах, дочери почти выросли. Адуе хотелось что-то делать самой, и она затеяла собственное дело: менеджерскую компанию, наподобие фирмы Герберта Бреслина. Она назвала ее «Путь на сцену». В начале моей карьеры Адуа была моим агентом. Впрочем, и сейчас в большинстве случаев я не принимаю решений, не посоветовавшись с ней. Она всегда была деловой женщиной и умела обращаться с деньгами гораздо лучше меня. Уж это точно. Я также упоминал, что Адуа умеет хорошо считать. Сейчас она слишком занята собственным делом, но до недавнего времени она ежегодно наведывалась в Нью-Йорк, чтобы проверить по бухгалтерским книгам мои доходы и расходы в Америке. Работая агентом и будучи моей женой, она прекрасно изучила финансовую сторону оперных постановок. Жена Паваротти, она, вероятно, лучше других знает, как обращаться с артистами, когда они становятся неуправляемыми.

Рядом с нашим домом в Модене Адуа оборудовала себе офис, переделав старые конюшни. Еще раньше я перестроил часть здания под квартиру для родителей, но в нем оставалось еще много свободного места. И вот теперь та часть дома, где расположен офис Адуи, похожа на административное здание фирмы «Фиат». С самого начала с ней работала ее секретарь Франческа Барбиери, сейчас она партнер Адуи. Вдвоем они создали компанию, у которой теперь восемьдесят клиентов: большей частью это певцы, но есть дирижеры и продюсеры. Полагаю, что сейчас это самая крупная менеджерская компания в Италии, представляющая певцов.

Адуа говорила, что ей помогла моя, фамилия. Думаю, что она к себе несправедлива: Адуа ничего бы не добилась, если бы не умела отлично делать свое дело. Даже если бы она была самой госпожой Энрико Карузо, но при этом представляла плохих певцов или не справлялась бы со своей работой, рано или поздно ей бы перестали звонить. Адуа сама создала свое дело, и я ею горжусь.

Иногда за обедом у нас обсуждаются и более серьезные темы, например политика. В наше доме в Пезаро за столом всегда бывает много иностранцев, и вот летом 1994 года все они только и говорили о нашем президенте Берлускони, которому иностранная пресса уделяла в то время столько внимания. Я отвечал, что когда Берлускони на выборах выставил свою кандидатуру, то произвел на меня сильное впечатление: он показался мне человеком энергичным и работоспособным. Я всегда считал эти качества типично американскими, а не итальянскими. Кроме того, трудно было не заметить его успехов в делах. Нельзя также отрицать, что Италии необходимы большие изменения в работе правительства.

Берлускони и его сторонники пришли к власти благодаря его избирательной платформе — платформе перемен. Люди в его окружении заявляли: «Да, да. Нужны перемены. Мы тоже этого хотим». Их избрали. Но когда они, благодаря Берлускони, добились власти, то сразу дали ему понять, что вовсе не заинтересованы ни в каких переменах. Но увидев, что он настроен решительно и действительно собирается многое менять, эти люди стали выступать против него, тогда ему пришел конец.

Я всегда обращаю внимание американцев на то, что, когда у Берлускони начались сложности, в Соединенных Штатах многие тоже были против президента Клинтона. Но между американской и итальянской политическими системами огромная разница. Мы в Италии очень легко можем сменить собственного президента, а в Америке досрочно его почти невозможно свергнуть. Американцы дают своему президенту время утвердиться, а в Италии не так. Достаточно одной забастовки — и президент покидает свой пост. Со времени окончания второй мировой войны в Италии сменилось пятьдесят два правительства.

…В тот августовский день было слишком жарко, чтобы за столом говорить о политике. Да я уже и так наговорился о ней с Чезаре. Сытый и довольный, я глядел на заполненный людьми пляж. Мне нравится наблюдать за тем, как люди отдыхают. Как-то меня спросили, почему я не отдыхаю где-нибудь в более тихом, более оторванном от цивилизации месте? Почему после целого года суматошной и напряженной жизни, когда меня окружают сотни людей, мне не хочется на время спрятаться подальше от них? Почему бы не уединиться в домике где-нибудь в горах или на острове, где нет никого на целые мили вокруг?

Нет, такое не для меня. Мне нравится здесь, на моей горе, в некотором отдалении от людей, в спокойной обстановке собственного дома. Здесь я могу видеть и слышать окружающую жизнь совсем рядом — внизу, на пляже. Вверху, на моей террасе, тихо и мирно, но снизу всегда доносится приглушенный шум голосов, иногда крики играющих в мяч или вопли бросаемых в воду — радостные, веселые звуки, которые всегда сопутствуют людям на отдыхе. Живя в Пезаро, я почти не слушаю музыки, разве иногда, когда работаю с молодыми певцами. Голоса, доносящиеся с пляжа, счастливые, звонкие, для меня лучшая музыка (по крайней мере, один месяц в году). Я похож на человека, который долгое время ест жирную пищу и пьет хорошее вино. Ему это нравится, но раз в году он должен поехать на минеральные воды в Монтакатини, чтобы промыться.

С тех пор как я приобрел этот дом в Пезаро, городские власти расширили пляж, из огромных камней построили волнолом длиной в восемьдесят метров. Мне видно, как с прибрежных скал ныряют Мальчишки, и я говорю вслух:

— Как хочется спуститься туда и поплавать, как эти ребята. Но я не могу.

Дино понимает, что я имею в виду, и отвечает:

— Да нет, Лучано, можешь. Я отвезу тебя на лодке в какое-нибудь уединенное местечко. Тебе там никто не помешает.

— Ты уверен? И не будет никаких поклонников? Не будет туристов с камерами с телескопическими насадками, чтобы поймать в объектив это ужасное тело? Ты гарантируешь?

— Обещаю, — отвечает Дино. — Там никого не будет.

— А крупный тунец не клюнет на меня?

— Не беспокойся. Я знаю подходящее местечко.

В этот день Дино был занят. Но через несколько дней мы отправились с ним на моей лодке подальше от людей, далеко за мол. Это было именно то, что мне Дино и обещал, — совершенно уединенное местечко! Я плескался в воде целый час, просто чудесно! Ни фотографы, ни тунцы мне не помешали…

Окончив трапезу, мы обычно еще долго сидим за столом, попивая кофе или минеральную воду, едим фрукты. Если я считаю, что уже достаточно долго соблюдал диету, то могу пойти на кухню и принести немного мороженого «Хаген Даз». Когда Билл увидел его в первый раз, он был удивлен и спросил:

— Ты привез его из Нью-Йорка?

— Извини, — отвечал я, — но сейчас его можно купить и в Италии.

Я считаю, что это самое вкусное мороженое в мире. Уж я-то разбираюсь в этом…

Мои домашние начали расходиться из-за стола. Я понял, что и мне пора: прошел метров пятнадцать до своего гамака, что висит между двумя деревьями у дальнего края террасы. И будь за столом у меня даже сам президент Франции, пришло время вздремнуть. Ложусь в гамак и засыпаю. Сквозь сон слышу крики играющих на пляже детей…