— В общем, силы Корзня можно определить примерно в сотню кованой рати, да еще сотню молодших с самострелами. Их, хоть они прямого удара и не выдержат, стоит поберечься — судьба Эриха тому примером. Коли будет бой, против них надо пешцев с ростовыми щитами пускать. Да еще им поверх доспеха стеганки добавить — мои "рыси" самострелы, что Нежата с подручными делал, испробовали — при такой защите только одна из десяти стрел до тела дойдет. — Ратобор подождал вопросов и, повинуясь разрешающему кивку боярина, сел на место.

Большая горница в боярском тереме в этот день собрала за накрытым столом старшину со всей волости. Недавний разгром и длившаяся несколько недель тягостная неопределенность из-за отсутствия Хозяина уступили место новым надеждам: Журавель вернулся, да не один, а со значительной помощью. Добавляли хорошего настроения собравшимся и успехи Ратобора, сходившего в поиск за Болото. Потому все дружно выпили за его удачу и за "рысей", без потерь вернувшихся, да еще с отбитым полоном.

— Ты расскажи еще, как сходили за Болото, да что приведенные оттуда говорят, — подал было голос староста Сновид, но осекся, встретив чуть нахмуренный взгляд Журавля.

— В подробностях ты у Ратобора потом, после Совета, все выспросишь. Сейчас нам главные дела нужно решить. От Торопа какие вести, Мирон?

— Тороп передал весточку, что неспокойно стало на Припяти. Лодью Руальд перехватил. Из Пинска она шла, хозяин в бег дался, а гребцы сказывали, что на город наехал кто-то. Полочане ли, альбо ляхи, а, может, все вместях — не знают. Хозяин их, купец из Любеча, самый дорогой товар покидал в лодью и ходу, так что толком гребцам ничего не разглядеть было.

Еще Тороп передает, что несколько раз лодьи с ратными видели. Оборужены вроде не ахти, да и количеством каждый раз по полсотни, али чуть более. Может, то находники в зажитие пустились, а вернее — лихие людишки под шумок для себя кус пожирнее ухватить пробуют. Нашим они, конечно, не преграда, но зряшные потери тоже ни к чему. Потому и не стали с ними связываться — укрывались, пока не пройдут.

И главное. Тороп, узрев таковое дело, послал Жиляя в Мозырь. Тот нашу лодейную рать, что с полуночи шла встретил и сюда ведет. Только не через Горынь — чтобы невзначай на врагов не наскочить, а по Уборти. Через седьмицу их надо на Зольнице встретить да помочь лодьи перетащить в речку Клёнову. Поход не шибко удачен вышел — десяток убитых, да полтридесят раненых. Но все ж кой-какую добычу взяли.

— Ладно, сейчас не в добыче суть! — Журавель, прерывая поднявшиеся было расспросы, хлопнул дланью по столу. — Хорь, это для тебя забота! Встреть да помоги переволочься, для этого возьми десяток, нет — два десятка ратных в охрану и возчиков сколь потребно. Да, еще лекаря прихвати, он тоже лишним не будет.

Дождавшись заверения сотника, что понял и все сделает как должно, боярин перевел взгляд на старосту.

— Теперь дело для тебя, Сновид. Нежату и десяток мастеров с семьями мы на полдень отправили. Размести в оставленных домах пришлых ратников, но так, чтобы все думали, что их полсотни — не более. Скрыть ото всех вражьих глаз подмогу, к нам пришедшую, не получится. А вот что их почти две сотни, а не пять десятков — не должен узнать никто!

— Я тогда слушок пущу, что это прибавок к слободской страже Неклюда, который ты ради переселения на новое место привел. Так и расспросов меньше, да и всем посельским, что станут корма везти в голову не придет больше выведывать. Тем паче к строгостям охраны слободской все уже привыкли.

Тем временем в приоткрывшуюся дверь заглянул дежуривший у входа в терем стражник. Не осмеливаясь войти к пирующим, он делал какие-то знаки боярскому ближнику, отчаянно пытаясь обратить на себя внимание. Наконец, это удалось и Мирон, грузно поднявшись, вылез из-за стола и прошествовал к двери.

— Ну, чего еще там? — вполголоса вопросил он. — Конца пира дождаться не мог?

Стражник, преисполненный неподдельным рвением, шустро посунулся к уху и зашептал что-то, почти неразличимое в шуме, производимом бражниками.

— Из Черторыйска? Очень важная весть сказывает? — на лице Мирона отразилась сложная внутренняя борьба: с одной стороны — не хотелось отрывать Хозяина от стола, а с другой — тот велел докладывать все важные известия незамедлительно. — Добро. Проведи его в особный покой, но так, чтобы никто не видел.

Прикрыв дверь за стражником, кинувшимся исполнять повеление, Мирон подошел к боярину и встал у него за спиной.

— Что? — не оборачиваясь, негромко бросил Журавель, ничем не показывая окружающим своего интереса.

— Гонец. От Рагуила из Черторыйска. Дело, говорит, очень спешное. Я велел его в особливую горницу провести.

— Сейчас идем. — Боярин поднялся, держа в правой руке кубок меду. Перекрывая шум пира, возгласил. — За одоление врага, други!

И единым духом осушил кубок под одобрительный рев собравшихся. Затем сделал рукой знак, дескать, продолжайте застолье и, сопровождаемый верным советником, вышел.

Длинной чередой переходов Сан Саныч шел на другую, особую половину терема. Требовалось привести в порядок мысли, наметить новые планы с учетом полученных только что вестей, продумать новые назначения. А для этого требовалась Она. Только Ей, Милораде, иногда раскрывал он свою душу, только Ей доверял больше, чем себе самому, и только Ее воля была способна удерживать рвущегося наружу Зверя на самом краю кровавой пропасти.

Негромкий скрип отворяемой двери не смог вырвать сидящую в кресле женщину из глубокой задумчивости. Она зябко кутала плечи в пуховый плат и, неотрывно глядя в огонь, гудящий в глубине печи, грезила о чем-то далеком. "О чем замечталась?" — хотел было вопросить боярин, подойдя к креслу вплотную. Но не смог, ибо едва положил ей руку на плечо, как сознание затопило волной огня…

Огонь. Это первое что увидел бывший сержант погранвойск, очнувшийся в теле четырнадцатилетнего мальчишки, в своем новом мире. Крики заживо сжигаемых людей, тошнотворный запах паленого мяса и растерзанные тела вокруг дошли органов чувств позже, да и не коснулись толком сознания, свалившегося в привычный боевой транс. Как рассказывал, вернувшись в Ратное, Пахом — единственный уцелевший из воев пятого десятка, в парнишку, отброшенного посторонь тяжелым ударом окольчуженного кулака, словно вселился дьявол. Не успел ударивший его ратник сделать пару шагов прочь, как тот взвился с земли и через мгновение обидчик уже глухо хлюпал перерезанным горлом. За первой жертвой последовала вторая — воин, бросившийся было наперерез, словил тяжелый боевой нож, невестимо как перешедший в руки пацана, прямо в глаз. И третья — еще один ратник, с которым бывший погранец столкнулся в узком проулке, заработал тычок рогатиной в пах и в тяжких мученьях уже на следующий день испустил дух.

Подоспевшие к побоищу вои не стали искушать судьбу и взялись за луки. Несколько стрел догнали беглеца, стремившегося вырваться из огненной ловушки. Его бег сильно замедлился, стал неуверенным, и спустя мгновение небольшая фигурка исчезла в стене пламени, отрезавшей путь к спасению. Никому и в голову не могло прийти, что он способен выжить в этой огненной кутерьме, потому оставшиеся в живых ратные озаботились в первую голову спасением собственных шкур да награбленного добра, очевидно, махнув рукой на раненого беглеца, сгинувшего среди пылающих домов языческого селища.

Но он выжил всем смертям назло. Через некоторое время бесчувственное тело нашла в лесу Милорада, чудом вырвавшаяся из лап насильников. Она, как и многие другие девушки окрестных селений, собралась почтить требами русалок, пуская венки по воде, завить нежные зеленые кудри стройных березок, прося дать жита погуще:

Но светлый праздник кончился, не успев начаться — вместо прекрасных водных дев на них обрушилась стая одержимых похотью зверей в железе. И некому было защитить подвергшуюся поруганию молодость и красоту, ведь Русальи таинства не терпят мужских глаз, потому и защитников поблизости не было. Избитых, не по раз понасиленых девчонок связали и как скотинное стадо погнали на полночь, где их ждало горькое увядание в холопстве. Меж тем Сотня, отправив живую добычу к своему дому, принялась громить лесные селища, стоявшие вокруг Поляны Богов. Лишь одной Милораде удалось ослабить, а затем и вовсе распутать веревки и юркнуть в скопище лесного кустарника, мимо которого как раз гнали пленниц. Остальным же еще только предстоял тяжкий путь позора и унижений. Большинство не пережило даже одного года — одни наложили на себя руки, как только представилась возможность. Другие же — тихо угасли, оплакивая свой позор и страшную гибель родных.

Дождавшись, пока комонные, что гнали полонянок, скроются из виду, Милорада перевела дух и кружным путем, стараясь не попасться на глаза беспощадным находникам, отправилась к родному селищу. Издали почуяв запах гари, беглянка не рискнула выходить на открытое место и решила обойти поляну, где стояла соседская весь, поглубже стороной. Тут-то, она и наткнулась на лежащего в лесном ручейке, сильно обгорелого, в страшных кровоподтеках паренька. Сначала ей показалось, что стрелы, жадно впившиеся в плоть, исторгли всю жизнь из ребячьего тела. Но чуть позже ощутила слабое прерывистое дыхание.

Соорудив на скорую руку небольшой шалашик, девушка с большим трудом (недвижное тело оказалось страх каким тяжелым!) оттащила туда спасенного. Томимая недобрыми предчувствиями она со всех ног бросилась через лес к родимой веси. Но и там ее встретили одни головешки. Напрасно бродила Милорада вокруг останков домов и в отчаянии, уже не обращая никакого внимания на возможное возвращение ворогов, кликала живых. Ответом была только мертвая тишина да дымное марево, струившееся от обугленных остатков того, что еще вчера было многолюдным живым селищем.

В слабой надежде найти хоть кого-нибудь живого она побрела к другой веси, расположившейся на противоположном берегу речки Кипени, в трех верстах от них. Но и там была та же зловещая картина разрушений и смерти. И лишь на дальней окраине девушка услышала негромкий, но живой (Хвала всем Богам!) звук. Из густых зарослей смородины доносилось жалобное козиное блеянье. Когда она с трудом продралась через упругие зеленые ветки, то взору предстала удивительное зрелище: к козе с новорожденным козленком-сосунком крепко прижималась маленькая девочка лет пяти, испуганно поводя из стороны в сторону расширившимися от ночного ужаса глазенками.

Увидев незнакомого человека малышка собралась было уползти подальше в свое зеленое укрытие, но, разглядев, что перед ней не страшный убийца с обагренным кровью близких мечом, вцепилась в руку Милорады и разрыдалась. Еще некоторое время ушло на то, чтобы успокоить и, по возможности расспросить, девчушку о случившемся. Затем она нашла щербатую деревянную мису, приласкала и подоила козочку, которая доверчиво лизнула человеческую руку, избавившую раздувшееся вымя от бремени молока.

Напоенная сытной вологой Веснянка неутомимо шла за своей спасительницей, придерживая свою серую любимицу за левый рог, в то время как козленок удобно развалился на руках у старшей путницы. Больше всего Милорада боялась не найти устроенный утром шалаш, но и здесь (благодаренье Мокоши!) все обошлось — они вышли прямо к нужному месту. Пустив козу с козленком гулять на небольшую полянку, девушка немного посидела на бережку, давая отдых смертельно усталому телу. Парнишка лежал в той же позе, что его оставили, но дыхание было ровным, а кровь более не сочилась из ран. Решив пока не тревожить его Милорада скинула с себя изодранную праздничную рубаху и шитую яркими нитками паневу, влезла в небольшой бочажок и стала остервенело скрести свое тело грубым лыковым мочалом, будто надеясь смыть с себя всю мерзость нынешней ночи. Конечно, очистить израненную душу так же просто, как истерзанное тело, не удалось, но нежная прохлада ручья принесла большое облегчение.

Одевшись и осмотрев раненого, девушка послала Веснянку зачерпнуть мисой воды в ручейке, а сама стала вспоминать все, что когда-либо слышала о врачевании ран и ожогов. Когда память услужливо подсказало все, что сказывала старая ведунья Щепетуха, то Милорада встала и решительно отправилась на опушку леса за листьями лопуха и подорожника. Собранная добыча была промыта в ручье и настало время решительных действий. С помощью засапожного ножа раны были расковыряны, а обломки стрел извлечены, благо граненые наконечники бронебойных стрел, что впопыхах использовали стрелявшие, не оставляли осколков в уязвленной плоти. Пришлось, правда, прикрикнуть на едва снова не пустившую нюни Веснянку и заставить ее жевать до мелкой кашицы листья лопуха, потребные для лечения ожогов. К счастью они были невелики — основной жар приняла на себя верхняя рубаха, безжалостно располосованная на повязки, за полной непригодностью к чему-либо еще. Конечно, и порты, и нательная срачица пребывали не в лучшем состоянии — запятнанные кровью, с дырами от огня и железа. Но это было все же лучше, чем ничего. Обмытый и перевязанный парнишка пока не приходил в сознание, но с его лица, наконец, ушла смертельно-синюшная бледность. Измученные Милорада с Веснянкой притулились рядышком прямо на земле и мигом провалились в сон.

На следующее утро, подоив козу и опружив вдвоем с малышкой мису молока — кто знает, когда еще придется поесть, девушка отправилась в горелое селище. Сторожко оглядываясь — не увидал бы кто — прихватила секиру с обгорелой рукоятью, деревянную бадейку, куда покидала десяток найденных в одном из сожженных дворов репин и глиняный горшочек с едва тлеющими углями. Теперь дело пошло веселее — стало можно и нарубить лапника на постелю, и испечь репу, да и просто посидеть вечером у ласкового огня. С этой поры походы на погорелое место за утварью стали ежедневными.

Спасенный очнулся только через седьмицу, и тут обнаружилась новая беда — у него была сломана челюсть и искрошены страшным ударом многие зубы — ни жевать, ни как следует разговаривать, он не мог. Пришлось Милораде ходить с серпом на овсяное поле и на себе таскать тяжелые снопы к их временному жилищу. Полужидкий овсяный кисель да козье молоко — вот и все чем мог пробавляться парнишка, который даже имени своего не мог произнести. Впрочем, раны потихоньку затягивались, он уже начинал с помощью Милорады вставать, а вскоре решилась и проблема имени.

Однажды возвращаясь с очередной вылазки, девушка услышала тоненький голосок Веснянки:

— Ну, Жур, скушай еще ложечку, ну, пожалуйста, Журик! Я для тебя земляничку искала, Мила старалась, снопы носила, варила для тебя. Тебе поправляться надо и на ноги вставать! Журик, ну, пожалуйста!

Да, назвать паренька "овсяным кисельком" могла только маленькая придумщица. Но с тех пор так и повелось — Жур-Журик. И, что было самое удивительное, спасенный охотно откликался на новое имя. Кажется, именно с этого дня силы стали не по дням, а по часам прибывать к нему.

Не прошло и полмесяца, как Жур уверенно встал на ноги. Милорада с раннего утра ушла на овсяное поле, а он, увлекаемый беспечно щебечущей Веснянкой отправился к разоренному селищу:

— Мила туда почти каждый день ходит, то одно принесет, то другое. И мы что-нибудь нужное для хозяйства найдем.

Но едва они вошли за обгорелый тын, как решительно повернулся и потянул девочку обратно:

— Я один туда зайду, а ты посиди, вон там на пригорке. Да сплети венок для меня.

— Ладно, только побыстрее возвращайся, Журик. Мне будет скучно без тебя.

Первый раз он действительно возвратился быстро, притащив какую-то хозяйственную утварь и, к огромной радости Веснянки, почти не пострадавшую в огне деревянную куклу. Только одежка куколки, сшитая из разноцветных лоскутков, была вся перемазана золою. Заигравшись с новой находкой, малышка и не заметила, что день уже стал клониться к вечеру, а Жура все нет и нет. Только когда к ней подошла обеспокоенная Милорада, спохватилась:

— А где же он?

Он нашелся на краю селища у большой ямины, почти доверху заполненной тем, что раньше было жителями селища. Посторонь лежал заступ, которым и была вырыта могила. Постояв в молчании над местом последнего упокоения родных Жура, все трое принялись засыпать мертвых землей. Дело шло тяжко и медленно. И только когда на небе показалась вечерняя заря, маленький курган скрыл бренные останки. Венок из полевых цветов, горсть колосьев да соленые слезы прощания — вот и все, чем смогли проводить они ушедшие в Ирий души. Возвращались назад в скорбном молчании, даже маленькая щебетушка не проронила за вечер ни слова.

Утром, когда Милорада собралась идти на поле, Жур придержал ее за руку:

— Подожди, я вчера нашел кое-что, надо бы нам сходить поглядеть.

Удивленная, она тем не менее не стала возражать, и снова все втроем они направились в сторону пепелища. Впрочем, Жур не стал останавливаться в погорелом селище, а провел их дальше, туда, где весело шумел маленький родник, заполняя холодной ключевой водой небольшую бочажину. Здесь же в тени двух березок притулилась скромных размеров банька, невесть как уцелевшая от разоренья. Девушка, уже не раз задумывавшаяся о надежной крыше над головой, от радости даже чмокнула смутившегося парня в щеку, а Веснянка со звонкими криками "Дом, дом, наш дом!" — принялась скакать вокруг.

Тут уж стало не до поля. Весь этот и следующий день ушел на обустройство. Жур соорудил из жердей изгородь, организовав некое подобие двора. Милорада с Веснянкой обошли каждое подворье, старательно собирая все, что могло бы пригодиться в хозяйстве, затем наведались и на огороды, где из-за отсутствия людей изрядно повылазило сорняков. Но все равно картина была отрадная — урожая, если его бы удалось убрать, вполне хватило бы чтобы прожить до весны. Да и хлеба уродились на славу в том году, напомнив Александру старый советский кинофильм "Кубанские казаки". Дело было за малым — всего в четверо рук убрать все, что посеяли сотни…

Время до Перунова дня запомнилось Милораде совсем смутно. Жур горбушей валил спелую рожь, она вязала снопы, складывая их в маленькие копенки. Веснянка и та старалась изо всех своих малых силенок, помогая старшим. Домой они приволакивались смертельно уставшие, и тут Жур начинал чудить: швыряться всеми найденными ножами, а позже, как окреп, и топорами, в стоящие неподалеку березки или жердины изгороди. А затем принимался наносить воображаемому врагу удары руками и ногами, испытывая силу на специально принесенных орешинах. Продолжалось это до поздних сумерек, пока не приходило время сна. А на следующий день с рассветом все повторялось — поле, рожь, снопы…

Когда же, наконец, они осилили последнее поле, Жур внезапно пропал. Просто исчез — как и не бывало. Еще вечером ложились спать все вместе, а утром — никаких следов. Милорада не знала, что и думать, все три следующие ночи она не смыкала глаз, медленно сходя с ума от беспокойства. И неизвестно, чем бы все это затянувшееся ожидание окончилось, если бы на четвертый день не раздался веселый веснянкин голосок:

— Мила, Мила, иди скорей сюда, наш Журик вернулся!

Выскочившая за ограду девушка не поверила своим глазам — это был действительно Жур, но какой изменившийся. В сапогах, опоясанный коротким мечом, он вел под уздцы саврасую кобылку, тянущую тяжело груженую телегу. Перед нею был не раненый подросток, найденный в лесу, а настоящий воин, пришедший с добычей из похода. Но и тот едва устоял на ногах под натиском прыгнувшей на шею Веснянки. Малышка повисла на нем, обхватив за шею ручонками, она смеялась и плакала одновременно, приговаривая:

— Журик! Я знала, знала, что ты вернешься!

Подоспевшая Милорада обняла их двоих, тоже не в силах сдержать слезы радости. А он стоял немного ошарашенный этим бурным взрывом чувств, крепко прижав к себе обеих и ощущая нежданную влагу в уголках глаз.

Лошадь была заведена во двор и распряжена. Жур отправился за косой, чтобы притащить пару охапок травы, Милорада принесла кобылке воды, а шаловливая Веснянка не замедлила сунуть свой любопытный нос в телегу. И с радостным визгом соскочила оттуда, зажав в ручонках красную ленточку:

— Это, чур, моя!

— Твоя, твоя! — добродушно рассмеялся парень, сгружая большую охапку травы перед кобылкой. — Для Милы там кое-что другое есть.

На свет была извлечена длинная рубаха и расшитая панева, а, главное, нарядные выступки. При виде такого богатства (своя то одежа совсем уже поистрепалась!) у девушки захватило дух. Не в силах вымолвить ни слова она только крепко обняла Жура и, найдя его губы своими, длила и длила их первый в жизни поцелуй.

Она не спрашивала, а Александр так никогда и не рассказывал ей, как остановил и зарезал молодого мужика с женой на дороге из Ратного в Огнево. И спасло его только то, что ехавшие намеревались задержаться и погостить у огневской родни, потому никто их особо не хватился до того времени, как искать следы стало поздно. Иначе не уйти бы ему от облавы.

В этот вечер в маленькой баньке был настоящий пир — ведь кроме всего прочего в телеге обнаружились и давно позабытые съестные припасы: пара ковриг хлеба, круг сыра, увесистый кусок копченого мяса, корчага с пивом и, к безумной радости Веснянки, туесок с липовым медом. Прижав его к животу, она отказалось от любой другой еды и только ждала разрешающего кивка старших, чтобы свести близкое знакомство с подаренным пчелами лакомством. Укоризненно покачав головой, Милорада отрезала пару ломтей хлеба и, намазав их медом, протянула маленькой сладкоежке:

— Держи уж, ради праздника можно!

Но видно так сильно сказалась усталость от напряжения последних дней, что Веснянка заснула прямо за столом, сжимая в ручонке недоеденный кусок. Пока Жур перекладывал малышку на лавку, Милорада задула лучину и затем повлекла его за собой на двор, к снопам, укрытым рядниной. Усадив парня на импровизированное ложе, она, встав на колени, развязала и стащила с него сапоги, а затем поднялась, выжидающе глядя на него. Лунный луч осветил его лицо, полное недоумения. Конечно, происходящее было совсем не похоже на те веселые свадебные обряды, что еще совсем недавно рисовала девушка в своих мечтах. Но все равно постаралась соблюсти все как должно. Затем, как бы отвечая на его немой вопрос, скинула с себя рубаху, открыв восхищенному мужскому взору прелесть юного тела. Пока он лихорадочно срывал с себя одежу, Милорада легла на постелю, широко раскинув ноги, и прикрыла глаза. Ее вдруг прошиб холодный пот при мысли, что ее возлюбленный может быть хоть в чем-то походить на давешних насильников. От этого страшного видения все мышцы до предела напряглись, и она чуть было не пустилась бежать, куда глаза глядят. Но, к счастью, Жур уже накрыл дрожащее девичье тело своим. Его губы скользнули по ее груди, шее, мягко коснулись щеки, а большие и загрубелые, но удивительно нежные руки были, казалось, везде. Милорада открыла глаза и с удивлением прислушалась к своему естеству — такого она не испытывала никогда. По всему мокрому от пота телу шли жаркие сладкие волны, голова отказывалась думать, девушку словно несло куда-то бешеным потоком чувств. Обезумев от этой сладострастной пытки, она вся раскрылась навстречу его настойчивому напору, почувствовав, что он, наконец, бережно и любовно входит в нее. Стремясь продлить это восхитительное ощущение, Милорада крепко-крепко обхватила его ногами вокруг талии, всем телом вжимаясь в тело любимого, двигаясь в такт его движениям. Она потеряла счет времени, потеряла ощущение пространства, потеряла даже самою себя, и так и неслась подхваченная сладострастной волной, пока девятый вал страсти не захлестнул с головой их обоих. И отхлынул, оставив двух любящих лежать в объятиях друг друга.

— Спасибо тебе, Журик мой! Теперь я верю, что мы друг другу посланы свыше, ведь я тогда брела по ручью с одной мыслью — встретить русалок и пусть они заберут меня к себе, так мне была не мила жизнь. Но вместо этого они подарили мне тебя…

— А мне тебя. И я знаю, что лучшей мне не найти во всем свете…

Утром Веснянка, увидев переплетающую волосы Милораду, с подозрением спросила:

— Ты зачем это делаешь?

— Мала еще, вот была бы старше, — отмахнулась та, — тогда знала бы, что замужние женки две косы носят, да голову покрывают, не то, что совсем маленькие соплюшки.

— Вот я подрасту и буду самой любимой женой Журика, а ты к тому времени старой бабой станешь!

— А я кем? Старым дедом? — со смехом вопросил Александр.

— Нет, ты будешь большим боярином, а я твоей любимой красавицей-женой. И еще я рожу тебе сына…

Иногда Боги говорят устами детей: все сказанное в тот день сбылось — и Жур стал большим боярином, и Веснянка, когда подросла, стала его женой, вот только совсем ненадолго. Через год она умерла от родильной горячки, оставив Журу и Милораде маленького Юрка…

— Кровь, Жур! Я вижу впереди у нас кровь и пепел! — женщина накрыла мужскую ладонь своей. — Многие не переживут этой зимы. Но, как шепнули мне Боги, если мы сами будем избегать лишней крови, то сумеем уйти от главной опасности. Хоть и придется пройти по тонкому льду…

— Не я первый заратился с ними! Али мне подставить им и правую щеку? — в глазах боярина полыхнул опасный огонек, рука его напряглась, для многих собеседников Журавля такое кончалось плохо, но сидящая ни единым движением не отреагировала на это.

— Дивно ли, ежели мужи умерли в полку? Лучшие из пращуров наших той судьбы не минули. Но берегись крови ПОСЛЕ РАТИ! Не то захлестнет она всех нас с головой!

Интерлюдия 4. Окрестности Пинска. Вторая половина сентября 1125 года.

Молодой изяславский князь Брячислав Давыдович был мрачен. Последнее время все шло наперекосяк. Недаром сердце изначально не лежало к этой отцовской затее. И Ксения долго со слезами отговаривала его от опрометчивого шага. При мыслях о жене Брячислав вздохнул. Его Ксюша была уже на сносях, поход пришелся на то время, когда она вот-вот должна была родить. Беременность проходила трудно, с многочисленными недомоганиями и обмороками, один раз она вообще чуть было не скинула плод. Слава Богу, повитухи и травницы, приставленные к жене после первого известия о том, что она ждет ребенка, оказались опытными и умелыми, и все обошлось. Конечно, они хотели первым сына, но сейчас Брячислав согласился бы и на дочку, лишь бы все закончилось благополучно.

Разумеется, все страхи жены можно было бы списать на ее состояние. Но ведь и дядя Борис, приезжавший на летний княжий снем из Друцка, тоже был противником этой затеи. И вот, похоже, его опасения начинают оправдываться. Начиналось-то все лучше не придумаешь — соединенная рать, спускаясь по Яцельде, легко взяла на щит Здитов, который сам по себе был неплохой добычей. В этом небольшом и мало примечательном с виду городке собирались в "товарищества" купцы, которым предстоял путь на Неман или на Вислу — вместе идти было намного безопасней. Оставив в Здитове полсотни воев, чтобы обезопасить себе обратный путь, Брячислав дал команду двигаться дальше. Но уже под Пинском их ждала досадная неудача. Город с наворопа взять не удалось, обороняющиеся, засевшие в детинце, легко отбили и первый приступ ляхов, сгоряча ринувшихся на стены в чаянии богатой поживы. Хорошо хоть он не стал посылать туда своих ратников, на чем настаивали ляшские воеводы. Приходилось приступать к осаде, которая длилась уже вторую седьмицу.

Впрочем, и здесь без добычи они не остались. Городские вымолы, с теснящимися на них купеческими лодьями, достались нападающим и Брячислав, настояв на немедленном разделе добычи, сразу отправил свою долю домой, негласно наказав боярину Тудору уходить после Здитова на полночь. Тот внимательно выслушал князя и с пониманием кивнул — теперешние союзники и ему не внушали доверия.

При дележе доходило до стычек, а потому князь был только рад, что ляхи разбрелись в зажитие по всей волости, оставив в лагере на берегу Пины только треть воинов — от них уже не приходилось ждать удара в спину.

— К тебе, княже, боярин ляшский просится, — раздался тихий почтительный голос доверенного холопа за спиной. — Прикажешь впустить?

Дождавшись кивка, он кинулся за дверь и спустя мгновение ввел в покой высокого воина средних лет. "Януш из Гродеца", — напрягши память, припомнил Брячислав, отвечая легким кивком на почтительный поклон ляха. Тем временем холоп внес в горницу на подносе кувшин с фряжским вином, пару кубков и блюдо с заедками, безмолвно расставил все на столешне и так же без единого слова удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

— С чем пожаловал, боярин? — князь взял себе один из наполненных кубков, жестом предлагая гостю другой.

— Мы стоим под Пинском уже почти десять дней, и все без толку. Пора кончать, — конечно, Брячислава весьма покоробил этот резкий и бесцеремонный лях, но он решил пока не подавать виду.

— Ты ведь не пошлешь своих воев на приступ? И я тоже. Да и не пойдут они, слишком крепок город, слишком большой крови будет стоить. К тому же я еще не слышал слова воеводы Скрибимира…

— Вот пока нет этого упрямца, мы и должны все решить. Совсем скоро похолодает и пойдут дожди. Я не хочу зимовать здесь, ожидая неизвестно чего, — тут Януш оглянулся на дверь и понизил голос. — Надо брать окуп с города, поделить его поровну и уходить.

— Задумка хорошая, но… — молодой князь сделал глоток из кубка и в сомнении покачал головой, — мой отец, князь Полоцкий, посылал меня не за этим.

— Послушай, княже, — горячий шепот так и проникал в душу, — лучше синица в руках. Промедлим, дождемся с Волыни Мономашича с ратью. Пусть Святополковы сыновья крест целуют твоему отцу быть в любви и помощь ратную при нужде давать. А более для Полоцка и не надобно, или… все же?.. — лях в упор взглянул в глаза Брячислава, покрывшегося алым румянцем. Потому как тайные замыслы (при удаче!) были головокружительно велики — оторвать Пинск и Туров от Киева, сделав Святополчичей владельцами дреговичских земель и подручниками Полоцка. Но это стало бы возможно только в случае перехода пинских упрямцев на полоцкую сторону. К чему пока не было даже и намека. А тут еще этот лях, так и лезущий прямо в душу, к сокровенному!-

Пойми, Брячеславе, промедлить сейчас — все истерять!

— И снова ты прав, черт возьми! — от удара кулаком по столу один из кубков опрокинулся, образовав на столе кроваво-красную лужицу. — Эй! Кто там есть?

И кинул спешно вбежавшему холопу:

— Пусть трубят вызов, хочу теперь же говорить с Пинскими…