Михайлов городок. Начало октября 1125 года.

Разбудило Арину какое-то неясное предчувствие. Смутная тревога подняла с лавки и заставила напряженно вслушиваться в ночную тишину, изредка прерываемую отдельными звуками. Она тихонечко приоткрыла дверь наружу, пытаясь определить хоть что-нибудь в серо-белесой мути густого предутреннего тумана, наползающего с Пивени. Где-то вдалеке еле слышно плесканула вода и снова все стихло.

Прошло уже больше седьмицы, как Младшая Стража почти в полном составе ушла к Княжьему Погосту. Все обитатели городка с этой поры жили в напряженном ожидании, которое не смог рассеять даже подомчавший позавчера вершник, хотя известия, им привезенные были самыми благоприятными: враг разбит, освобожден Княжий Погост, с воеводой и его ближниками ничего дурного не приключилось. Вот только предчувствие близкой беды все это время не покидало молодую женщину, как и беспокойство за Андрея, с которым ей так и не довелось проститься, как следует — настолько быстрым и неожиданным для всех был отъезд Младшей Стражи. А она в то утро как назло ушла на рассвете с десятком девчонок в лес за калиной, и успела возвернуться только к самому концу проводов — когда все уже сидели на конях. Всего и удалось, что протянуть любимому снятый с шеи образок, да коснуться напоследок его руки.

Негромкие щелчки самострелов и сдавленные хрипы ночных дозорных, растворившиеся в туманной мгле, яснее ясного дали понять — БЕДА!!!

Арина рванулась назад и заметалась по горнице, хватаясь то за одно, то за другое и натыкаясь в темноте на все углы. Лишь величайшим усилием воли ей удалось взять себя в руки, чтобы осознать эту страшную вещь — на Академию напали и помощи ждать совсем неоткуда. А значит надо в первую очередь спасать самое дорогое, что есть у любой женщины — детей. Некоторое время ушло на поиск детской одежи. Разбуженные сестры недоуменно терли заспанные глазенки и пытались задавать вопросы, пришлось пришикнуть на них. Быстрым шепотом велела им выбираться через заднюю дверь к берегу реки и осторожно, не показываясь на глаза никому из взрослых, пробираться в Ратное. Услышав, что они должны передать старосте Аристарху да боярыне Анне весть о нападении, старшая совсем не по-детски серьезно кивнула, дескать, все сделаю, как должно и потянула сестренку за собой. Арина же, расцеловав девчонок и перекрестив их напоследок, собрав всю силу воли, чтобы ничем не выдать себя, решительно толкнула переднюю дверь. Поляница шла в свой решительный, возможно самый главный в жизни, бой.

Но для стороннего наблюдателя на крыльцо, зевая и потягиваясь в попытках прогнать остатки сладкого сна, вышла молодая красивая женка. Не обращая никакого внимания на соскользнувший с плеч пуховый плат, она томно потянулась, выгнувшись всем телом, как большая кошка. Тонкая полотняная рубаха почти не скрывала высокую полную грудь и соблазнительные пышные бедра. И не видя растворившихся в серых предрассветных сумерках врагов, Арина всей кожей ощущала их липкие похотливые взгляды. Зябко передернув плечами, она неторопливо, старательно изображая утреннюю сонливость и неведение, прошла через весь двор к колодцу. Но едва успела бадейка коснуться воды, как здоровый мужик, возникший, казалось, из ниоткуда, зажал молодой бабе рот и поволок прочь. Вернее, попытался зажать и поволочь, потому что несостоявшаяся жертва, извернувшись немыслимым образом, изо всех сил врезала нападавшему коленом в пах. А затем, испустив истошный визг, ударом в лицо повергла наземь согнувшегося в три погибели насильника.

Вот только торжествовать Арине не пришлось. Почти сразу же в еле начавшее светлеть небо ударил резкий протяжный свист, через тын горохом посыпались бесформенные пятнистые фигуры, а в распахнувшиеся ворота ворвалась озверелая толпа окольчуженых ратников. Ворвавшиеся воины сразу же рассыпались по широкому двору, одним своим видом пресекая мысли о всякой попытке сопротивления. Простыня, муж Плавы-поварихи, схватившийся было за топор, получил удар в голову и теперь валялся посреди двора, залитый кровью. Кухонную девчонку, выскочившую на шум и попытавшуюся было улизнуть, безжалостно прибили из самострела. К молодой женщине устремилось сразу трое воинов, без труда догнавших и скрутивших безоружную. Арина безропотно дала связать себе руки — противиться бессердечным убийцам было сущим безумием. Оставалось только ждать и надеяться. Надеяться на себя, на удачу сестер и счастливый случай.

***

Злые слезы бессилия наворачивались на глаза. Хотелось выть и кататься по полу — как же так? Она, поляница, так и не сумела нанести решающий удар в сердце врага, поразить черным заговоренным ножом Морены боярина Журавля. Ведь удалось сохранить и заветное оружие на прочном кожаном гайтане от чужого взгляда, и незаметно разрезать веревку, стягивающую руки. И даже приблизиться к вражескому предводителю на расстояние шага, отправляя кулак с намертво зажатым клинком прямо в горло ненавистному!

Но Журавель, не только сумел каким-то чудом избежать удара, но и легко, словно играючи, перехватил и вывернул женскую руку. А затем повалил лицом наземь, прижав так, что нельзя было ни пошевелиться, ни вздохнуть. И вот теперь она лежит совсем голая, распластанная на широкой дубовой скамье, не могущая шевельнуть ни рукой, ни ногой из-за широких кожаных ремней, стягивающих тело. Обречена на боль и позор. А может и на мучительную смерть.

Но ведь у нее почти получилось! Так почему же удача отвернулась в самый последний миг, именно тогда, когда была больше всего нужна?!

За стеной раздались тяжелые уверенные шаги и дверь широко распахнулась:

— Иди, Мирон! Да передай Каар'ну с Ратобором, что в полдень выступаем. А Хорь пусть вместе с нашими освобожденными и захваченный полон отправляет. Трех десятков стражников для этого хватит за глаза.

— Не умедлю, боярин!

Вошедший был высок и грузен, он едва помещался в большом дубовом кресле, которое играючи, одним махом, перенес из дальнего угла горницы к изголовью. С интересом оглядел лежащую, скрипнул плетеной рукоятью плети и негромко произнес:

— Что же это за диво дивное нам досталось? Молодая да пригожая, тебе бы мужа любить, детей рожать да лелеять. А не с навьим заговоренным ножом на ратных бросаться. Где и взяла такую редкость?

Арина сердито отмотнула головой, смахивая слезы и проклиная себя за слабость. Нельзя показывать их врагу.

— Молчишь? — Журавель концом плети повернул голову молодой женщины и заглянул ей в глаза. — Ладно, молчи. Девок твоих расспросим с пристрастием, из двух десятков хоть кто-нибудь о тебе расскажет.

— С бабами да с девками малолетними вам всем воевать сподручно, — Ненависть так и клокотала в Арине, она бросала слова в лицо врагу, совершенно не задумываясь о последствиях. — Но вот погоди, вернутся наши, они до тебя и за Болотом доберутся.

— Хвались, хвались на рать едучи… И на Лиса свой капкан найдется. А вот тебя такую ладную да красивую жаль. Пропадешь в холопках. Впрочем, — тут он снова заглянул Арине в глаза, — вполне возможен и другой исход…

— Это какой же? — она попыталась задать свой вопрос как можно равнодушнее, но все равно голос в конце предательски дрогнул. Справившись с собой, пленница снова подняла взор. — Я не предам своих и не расскажу тебе ничего, даже в обмен на жизнь и свободу.

— Не расскажешь? В самом деле? Ой, уморила! — гулко рассмеялся боярин и даже смахнул невольно выступившие слезы. — Да я и так знаю про Корзня с его сотней да про Нинею намного больше, чем можно представить. Нет, ты нужна мне совсем для другого…

— Для чего дру… — враз пересохшее горло отказалось повиноваться: конец плетеной рукояти медленно скользнул от щеки дальше, пройдя вдоль шеи, задержался на высокой полной груди, обойдя вокруг враз затвердевшего соска, и устремился к низу живота. Арина с силой зажмурилась и до крови закусила губу в тщетной попытке обуздать предательскую плоть.

— Я хочу, чтобы ты родила мне дитя, — Журавель оторвал плеть от тела пленницы и снова заставил ее взглянуть себе в глаза. — А через год ты будешь свободна и вольна идти куда хочешь. Если же родится сын, то отпущу вместе с тобой и всех девок, взятых в полон сегодня.

— А коли не соглашусь, сам насиловать будешь, али отдашь меня на потеху своим ратным?

— И потом нурманнам продам, что к дальним землям плавают — они до самых завалящих баб охочи, — боярин явно не этого ждал от связанной красавицы, но пока еще не оставлял попыток заполучить ее согласие добровольно. — Но ты ведь на такую дурость не способна?

— Вот мой ответ! — Арина яростно плюнула в лицо отшатнувшегося Журавля. Густая слюна медленно сползла по испещренной темными точками щеке. — Детей я буду рожать только своему любимому Андрею, а не тебе, грязный боров! И клянусь еще, что у каждого, кто свой поганый уд на мою честь поднимет, у того засохнет мужская снасть в тот же миг!

— Ах, ты ж, паскудина!.. — плеть с силой загуляла по беззащитному телу, оставляя кроваво-багровые полосы. Молчание закусившей губы жертвы только распаляло злобу боярина. Впрочем, вспышка длилась недолго и он остановился, переводя дух. — Что, довольно с тебя?

— Я же говорила, что… только с бабами да …,- Арина с трудом сдержала рвущийся с губ стон, — детишками воевать можешь… Но моей любви тебе не видать… Проще будет забить насмерть…

Окровавленная плеть остановилась на замахе:

— Что ж, ты сама выбрала свою судьбу!

Нинеина весь. Тот же день. То же время.

Вершник на гнедом коне во весь опор влетел в распахнутые ворота боярской усадьбы. Горячий жеребец, осаженный сильной рукой, вскинулся было на дыбы, но огретый плетью замер у самого крыльца.

— Куда?! Не велено! — к соскочившему наземь всаднику устремился матерый мужик, увязывавший воз с пожитками. За ним, поигрывая подхваченным топором, следовал второй, в глазах которого застыла равнодушная пустота.

Но незваный пришелец, даже не счел нужным отвечать на крик. Мелькнул вороновым крылом черный плащ, безжалостное лезвие меча на мгновенье показалось на свет — и два безжизненных тела изломанными куклами застыли на земле. А приехавший невозмутимо поднялся по ступенькам крыльца.

Удар! Дверь в хоромину лишь жалобно скрипнула, повисая на одной петле. Гулкий звук тяжелых шагов вошедшего эхом отразился от стен. Из дальней двери выглянула детская мордашка и с испуганным писком скрылась в горнице. В той самой, куда лежал путь незваного гостя.

— Как ты смел?! — боярыня, одетая с вызывающей роскошью, замерла у стола. Глаза Нинеи метали молнии, пальцы вцепились в фигурку медведя, черпая силы в прикосновении к бронзовой шерсти зверя Велеса. — Смерти ищешь?!

Но спокойные глаза незнакомца лишь презрительно прищурились в ответ:

— Я, сотник Каар'н, голос Совета Бохита. Тебе велено, Гредислава, приехать и дать ответ перед ликом Светлых Богов.

Срок — до зимнего солнцеворота. Иначе… — на мгновенье перед ее глазами мелькнула злорадная усмешка бронзового Змея, обвившего кольцом правую руку воина.

Потрясенная волхва нечеловеческим усилием воли заставила себя удержаться на ногах. И лишь когда шаги пришельца стихли за стеной, позволила себе в тяжком изнеможении рухнуть на скамью. Она так и сидела, уставившись в одну точку, пока ее не привел в чувство детский голосок.

— Бабуля, бабуля, — маленькая Снежана в испуге теребила руку Нинеи. — Что с тобой?

— Это Каар'н, тайный меч Совета, — если бы Мишка слышал сейчас голос боярыни, то поразился бы — столько безнадежной тоски и старческой усталости было в нем. — Красава в его власти…

И снова застыла, не в силах отвести взгляда от светло-русой девичьей косы, пришпиленной к дубовой столешне черным ножом Морены.

Ратное. Тот же день. Вечер.

Дым. Дым. Дым. С вершины сторожевой башни отчетливо было видна пепельно-серая, подсвеченная сполохами, пелена на полудне.

— Ну, что там, Анюта?! — обернулся на скрип лестницы Аристарх, с тревогой разглядывавший скопище неприятелей в двух перестрелах от стены, и на плечи которого непомерным грузом легла вся забота о защите села.

— Отходит… — Анна-старшая и поднявшаяся следом Беляна не сдерживали слез. — Настена бает, что помочь нечем…

— Как же так? — лицо, казалось, ко всему привычного старосты, исказилось судорогой боли. — За что его-то, Иисусе Христе?!

Вздел руку в крестном знамении, следом и бабы осенили себя крестом. Помолчали…

— Алена уж и не знаю по ком больше убивается — по своему шебутному, али по отцу Михаилу, — вздохнув возобновила разговор Аристархова жена. — И вот ведь, по правде сказать, если б не они все трое, может, вражьи вои уж сегодня б наше Ратное на щит взяли!

— Ты, это, — остановил расходившуюся супружницу староста, — меньше словам Варвары верь. Она такого наговорит…

— И ничего не Варвары, — обиделась Беляна и тронула за плечо Анну, что тревогой разглядывала зловещие столбы дыма, сквозь которые еле пробивались последние лучи закатного солнца. — Скажи, Анют, ведь Алена сама нам сказывала, как дело сотворилось?

— Ну, да, — кивком подтвердила та, — когда Настена Сучка пользовала. Яко в рубашке мужик родился. Как-то так топор успел поднять, что мечом по голове плашмя получил. Попало б острием — ох! — одним убитым больше бы стало.

— Так вот, — продолжила, переводя взор на Аристарха, старостиха, — как к вечеру коров гнали в село, уж стадо наполовину в воротах было, налетели откуда ни возьмись два десятка этих вот, вражьих выкормышей, — вытянув руку, ткнула пальцем за тын, — Мальчишек, что буренок наших гнали, стоптали насмерть, ироды!

А отче Михаил, будто чуял беду, рядом случился. И, вздевши крест наперсный, пошел на них! Прямо как на Врага рода людского! Те аж вспятили от неожиданности. Тут и Сучок, что неподалеку тын правил, подоспел, и Алена. Неприятели-то опомнились, священника срубили, а она не растерялась. Шуганула все стадо обратно! Коровы и поперли из ворот, да так, что и вражьих комонных наружу вынесли. Тут уж и другие наши спохватились, да ворота заперли.

— Что ж делать-то, Аристаш? — Беляна, боязливо покосившись на лагерь неприятеля, заглянула в лицо мужу. — Ить, силы вражьей, что черна ворона?

— Что-что! — староста скривился, как от зубной боли. — Держаться сколь можно, да к Корнею на Княжий Погост весточку слать немедля!

— Как держаться-то? И кого куда разоставить? — хором, не сговариваясь, засыпали его вопросами бабы.

— Ступайте, подберите баб посмелей да посмышленей, чтобы не сбежали с испугу, а сигнал подать смогли, если ворог оживится. Пусть дозорных сменят на сторожевых вышках. А сами — на наш двор, будем Совет держать. Мужиков я обошел, велел быть, как освободятся.

А еще, Беляна, пошли кого из мальцов к Алене. Хватит ей убиваться, слезами горю не поможешь, а за тыном еще народ остался, не все в село вернулись с работ разных. Она знает, как "беду" в колокол звонить. Вот на эти дни — как раз по ней дело.

Озадаченные подруги подались исполнять поручения. Беляна — отрывать Алену от постели раненого Кондратия, да созывать баб по дворам, Анна — на подворье Лисовинов, где в тревожном ожидании собралась вся родня и челядь. Туда же подтянулись и другие ратнинские вдовы и жены, памятуя о воинском обучении Анны.

Село как вымерло. Первая волна беспорядочной женочьей паники сошла, и лишь изредка слышался судорожный прерывистый плач, да и тот быстро стихал, сменяясь гробовой тишиной. Все что можно — заперто и задвинуто. Холопские семьи затихли по своим закуткам, будто их и нет. Даже совсем малая ребятня, переняв тревожное состояние взрослых, молча, таращила глаза, вцепившись в подолы матерей, что с пронизывающими взглядами на суровых лицах ждали указаний. Такой страшной беды трудно было и представить. Ясно одно — дома нужно защищать без мужей. Но как вести себя, и что предпринять не знал никто.

Анна обвела взглядом сгрудившихся скопом на подворье растерянных баб:

— Кто пойдет мужей на вышках сторожевых сменить? За ворогом следить, да знак подать, если примет начнут делать али на приступ пойдут. Тут уж всем миром отражать придется, кому чем сподручнее.

— Я могу — Анна узнала молодую девку из куньевских, племянницу Татьяны — из лука тоже могу. С братьями на охоту ходила, научили.

— Одну не пущу! — схватила дочь за руку Дарена. — Со мной пойдешь!

— Тогда и нас с Прасковьей на пару считай — подала голос мать Сланы, о которой, как и обо всех оставшихся в Академии, не было ни слуху, ни духу. Анна растерялась — что если узреют ночью зарево пожара? Но выбора не было. Лукерья — сестра Сланы, будучи в тягости, вышла за матерью, уложив на вздернутый живот боевой лук, доставшийся ей в неравной борьбе с младшим братишкой. Малец, сидя с другими ребятами на коновязи так и пожирал сестру глазами, в которых застыла неприкрытая зависть.

— Давай, Нюра, и мне дело, — небрежным движением руки, сметя впереди стоящих худосочных бабенок, на боярыню наплыла Антонина. Варвара, присевшая на чурбачок чуть в сторонке, охнула:

— Да тебя, как колокол, на долгих ужищах поднимать наверх придется! Да и вышка, чать, не железная! Одно хорошо — как на приступ ворог пойдет, прыгай и катись вниз — подавишь всех насмерть…

Ее слова прервались нежданным колокольным звоном. Каждый удар кричал о несчастии! Бабы наперебой запричитали, будто впервые узнав об осаде, и тут же стихли, вслушиваясь в печальные звуки, черными крыльями укрывающие село и его окрестности, — БЕДА!

Так и вышло, что в дозоры взамен каждого сменяемого ратника пришлось ставить по две женки. Слишком велика могла оказаться цена минутной слабости одинокой бабы.

Уже начало смеркаться, когда Анна с подоспевшей Беляной закончили развод и явились на подворье Аристарха. Здесь собрались почти все оставшиеся в селе мужики, всего-то, ничего — не более двух десятков.

В повалуше свет трех масленых светильников, подвешенных над столом, бросал причудливые тени на кольчуги одоспешенных ратников.

— Давайте к нам бабоньки, вместе нам выпало село защищать, вместе и совет держать будем — Аристарх тяжело вздохнул и продолжил ранее начатый разговор:

— Двоих ребятишек, что посмышленее, сегодня в ночь к Корнею пошлем. Я и грамотки написал, и на словах объяснил, что передать. Дай Бог, доберутся.

— Дай Бог, — перекрестились собравшиеся.

— Еще нужно все бочки пустые водой наполнить, — подал голос Ефрем Кривой, — а не то стрелами огненными все село запалят, а тушить-то и не успеем.

— Верно говоришь, Ефрем! — Аристарх сделал какую-то пометку на бересте. — Так и сделаем.

— А бабам-то, что делать? — не утерпела Анна.

— Детей попроще, но потеплее оденьте, чтоб не мерзли, когда в полон погонят, — бабы, услышав старосту, враз спали с лица — Что глаза выпучили? Думаете, ждать будут, пока в путь-дорогу собираться начнете?

— Аристаш, — на Беляну было жалко смотреть, — да что ты такое…

— Чтоб враз прочухали все, что будет, если неприятель село возьмет. А вот как помешать этому про то и речь пойдет.

Ну, как добро, что поценнее, прятать, не мне баб учить.

Вот еще что. Весной мы с Корнеем измыслили одно дело тайное, да, вишь, завершить не успели — ход из села за тын. Немного не докопали — лаз криво в сторону пошел. А по задумке он в овраг выходить должен.

— Так, может, быстрее рыть? Если все бабы подмогнут… — Анна в волнении вскочила с лавки.

— Уймись, Анюта. Уже копают. Никон с Савелием там, не оплошают.

— Так ведь любая женка за ради спасения своего чада… — она даже пристукнула ладонью по столу.

— Цыц, баба! — обрушил кулак на многострадальную столешницу Аристарх. — Лаз узкий, двоим еле развернуться. Чего там другие мешаться будут? А еще про такое дело никто лишний узнать не должен. Иначе беда…

Верховья Пивени. Тот же в ечер.

"Холодно. Знобит-то как!" — Поджав колени к подбородку, Феклуша уткнулась носом в рубаху, исподлобья наблюдая за вооруженным охранником, что прохаживался от одного костра к другому.

Костров развели много, светло как днем! Вот только греться вокруг дали одним малышам. Всем, кто постарше, разрешили съесть по сырой репе, да привязали к деревьям поодаль. Это тот самый стражник, что связал за спиной руки и прикрутил единой веревкой к осине вместе с незнакомой девчонкой. Осина мокрая и холоднючая, аж мороз спину пробирает! Но напарница-то какова! И, похоже, совсем ненамного меня старше! Не всякий мужик так зло ругаться сможет! Руку охраннику чуть не насквозь прокусила! Почти вырвалась. Вот тогда тот и ударил, да с такой силой, что рухнула, бедная, навзничь, и затихла. Бесчувственную и вязал, усадив рядом. Привалилась, как неживая, уронив голову. И котомку ее переворошил, что-то за пазуху спрятал, а больше видать, ценного ничего не нашел, назад к ногам бросил. Вот теперь, каждый раз, как проходит, поглядывает злым взором!

— Откуда ты? — через силу прошептала незнакомка, чуть повернув склоненную голову. Правый глаз ее заплыл и совсем не открывался. — Как звать?

— Из Огнева. Фёклой кличут, — от жалости зазнобило еще сильнее, — а еще Феклушей, или Фешей. А тебя?

— Ю-ю-юлей, — с полувсхлипом-полустоном произнесла та и заерзала, пытаясь изменить положение веревок, давивших на ребра, отчего те еще глубже врезались в тела обеих.

— Не крутись. Больно.

Затихли, плотнее прижавшись друг к другу, — так и теплее, и путы слабее давят.

Феклуша начала клевать носом. Сознание уплывало, но вместо сна возобновились видения вчерашнего дня:

Батюшка со старшим братом были в поле, а они с мамкой на подворье трепали лен. Время еще только шло к обеденной выти, когда на село, откуда ни возьмись, налетели вороги. И как на зло, почти некому защитить — большинство огневских мужей седьмицу назад ушли на лодьях ко Княжому Погосту.

Отчаянные крики женок, лязг железа, удары и стоны раненых — все смешалось в голове в тот миг. "Беги!" — мать, подтолкнув в сторону бани, с одним трепалом кинулась на заскочившего во двор одоспешенного воина. Тот, не глядя, отмахнулся и она рухнула, получив с размаху мечом по голове.

Ноги отказывались повиноваться, и не успела сделать несколько шагов, как находник догнал, и, схватив за косу, заволочил в темный сарай, подперев дверь снаружи дрекольем. Слышно было, как мамка, которой удар, видно, пришелся плашмя, зашлась в крике напополам с рыданьями. Сквозь тонкую жердяную стенку пугающе донеслось хриплое мужское гоготание, сопровождаемое какой-то возней. Но довольный смех прервался звуком смачной оплеухи и чьим-то повелительным голосом. Воин, потирая покрасневшую скулу, вытащил из сарая. Затем, скверно бранясь, связал за спиной руки, и, снова за косу! , поволок к подворью старосты, где сидя на земле, выла многоголосая огневская ребятня почти со всего села. Оттуда и погнали, подстегивая тычками да плетьми. Шли, почти не останавливаясь, весь день и полночи. Лишь под утро, когда добрались до большого сжатого поля, стражники, согнав всех в плотную кучу, разрешили чуть-чуть вздремнуть. А уже через пару часов пинками и оплеухами снова подняли полоняников на ноги. И опять гнали весь день…

Внезапно подруга по несчастью вздрогнула, вся напряглась и замерла, как будто почувствовала что-то. Ее волнение передалось Феклуше, и девочки затаились, вслушиваясь. Через несколько мгновений обеим показалось, что позади дерева есть кто-то еще.

— Волчок, ты? — неуверенно, словно боясь ошибиться, прошептала Юля. В ответ раздалось еле слышное утвердительное ворчание, сопровождаемое прерывистым дыханием и колебанием веревки.

— Молчи! — она повелительно глянула в глаза напарницы и продолжила жарким шепотом. — Не бойся. Делай как я. — Сдвигая ослабевшую веревку, медленно сползла по стволу вниз, освободившимися руками поддернула повыше одежу и, распластавшись по земле, поползла в темноту леса, волоча за собой котомку. Феша попыталась повторить действия с другой стороны осины, бестолково путаясь ногами в подоле. Отползла за куст и уткнулась носом в землю, не в силах двигаться дальше. За спиной раздалось уже знакомое ворчание, и девочка почувствовала, как сначала напряглись, а потом ослабли веревки, стягивающие руки за спиной.

Она кинула через плечо взгляд на своего спасителя. Необычного вида мальчонка настойчиво толкал ее вперед:

— Ю-ля та-ам!

Феклуша понятливо кивнула. Теперь, когда освободились руки и она смогла завернуть повыше подол, передвигаться на четвереньках стало несравненно удобнее. Вскоре они нагнали напарницу. Еще немного усилий и беглецов поглотила спасительная стена ночного леса. Можно было перевести дух и вытряхнуть набившиеся под рубахи хвоинки, исколовшие все тело. Луна выглянула на пару мгновений и снова скрылась среди рваных туч. Феклуша подняла глаза — впереди густел молодой ельник, из которого внезапно выкатился черный комок.

— Вор-рон! — Нежданный спаситель ласково потрепал вилявшего хвостом и норовившего лизнуть в щеку пса. Феша набралась смелости и тоже погладила черную, как смоль, шерсть. Волчок выпрямился и потянул Юлю влево:

— Ту-уда!

И девчонки побежали во весь дух, стараясь не отстать от Волчка, который неведомо как выбирал дорогу среди ночной чащобы. Впереди мелькнула светлая лунная полоска — путь преградила узкая, в полторы сажени, лесная речка. Мальчишка легко, словно играючи, перемахнул на другой берег по тонкому стволу упавшей березы, а дальше вышла заминка. Ни Юлия, ни тем более Феша, не решались ступить, таким ненадежным казался "мост". Напрасно Волчок знаками звал за собой. Наконец, уставши звать, он перебежал обратно и силой потащил Юлю через преграду. Охнувшая Феша, не желая оставаться в темноте одна, вцепилась в руку спутницы и так бочком-бочком вся троица перебралась на другой берег, где пришлось почти сразу остановиться и еще долго разыскивать лапоток, свалившийся с ноги младшей. Слава Богу, порвавшаяся обувка была найдена, и беглецы, быстро миновав сжатое поле, снова влетели в лес. Пробежав еще с полверсты по лесной тропке, все трое буквально рухнули около небольшого стожка сена, поставленного местными косарями посреди широкой лесной поляны. Сил хватило только на то, чтобы кое-как зарыться вовнутрь стога. Затем Феклуша, а следом и остальные, провалились в долгий тревожный сон.

Ратное. Следующий день.

Анна, пройдясь вдоль тына на отведенном Лисовинам участке, немного успокоилась. Бабы, еще вчера в панике метавшиеся по двору, похоже, сполна осознали серьезность положения. Ее женочья полусотня ждала только указаний, готовая на любые жертвы, лишь бы не допустить ворога в село.

Просдоха, вырядившись в мужний шлем, только и оставшийся в память о погибшей изо всей воинской справы, выглядела урядницей среди пятерки баб, повязанных в темные платки.

— Да как же забыла то? Вот эту сюда прикладывай и гляди, будто хочешь нить в игольное ушко вдеть, — объясняла правила владения оружием забывчивой золовке вдова.

— Так, с испугу…. Ага! Куды ее потом направлять?

— В этих иродов и мечи, что деток твоих хотят поубивать. Только так и мысли, если хочешь их от полона да смерти уберечь.

— Моих кровиночек в полон, значит?! Давай мне стрелок на крупного зверя, да поболе.

— Охолони. Не загребай все-то! Запас не очень велик. Стреляй только наверняка.

Одно присутствие Анна чудесным образом преображало баб. Завидев невестку воеводы, женки подбирались и всерьез готовились к защите родного села.

Конечно, защитники из баб были не ахти, особенно потому, что не приученные к воинской строгости все время порывались закончить всякие дела по хозяйству, коих на любом подворье нескончаемое множество. То вдруг вспоминали о голодном младенце в зыбке, брошенном на пятилетнюю пигалицу, то спохватывались об оставленном в устье печи горшке.

Тайком посовещавшись с Беляной, Анна решила ставить в дозор не по две, а по три бабы, потихоньку разрешив одной из них отлучаться до дому. Узнай о таком Аристарх, и виновница, и те, кто ей дал потачку, включая Анну, прилюдно получили бы плетей, да еще благодарили бы за науку. Но староста, в ожидании вражеского приступа проведший на ногах бессонную ночь, только недавно ушел прикорнуть, а потому самоуправство пока сходило женкам с рук.

Так что в строенном дозоре редко когда стояли все сразу, — уж больно неожиданно перевернулась давно устоявшаяся мирная жизнь.

Вот и сейчас на вышке оставалось только двое. Анна подошла к лестнице и невольно вслушалась в голоса наверху.

— Ты пока сторожь, сбегаю мигом, гляну тесто, поди из ушата выперло. А уж опосля ты, Владанка, Долюшку покормишь, крестницу нашу — Лизавету.

— Погодь. Упредить-то надо будет, когда вон те, что за холмиком хоронятся, побегут, или как стрелять начнут?

— Когда только бежать соберутся. Ефрем сказал, оттуда не стрельнут, — далеко.

— Постой! Вдруг убьют меня, да уж сказать не успею? — Влада схватила напарницу за рукав и, притянув к себе, перешла на шепот. — Ты только не серчай, Лиза, но послушай, что скажу. Виновата я перед тобой. Сама знаешь, мужа на переправе потеряла. Как жить одной? Твой-то зашел раз подмогнуть по-соседски. Вот и … А когда Андрейка, кровиночка мой, по весне погиб, только и удержало на этом свете, что ребеночек должен был скоро появиться. Без того с ума сошла бы от одиночества, али руки на себя наложила. Не смотри, что уж не молода, силы еще хватит дитя поднять. Долюшка, доченька моя, не просто тезка тебе, она сестренкой твоему Макарке будет. Если со мной случится что, забери, — родная она Трофиму.

— Господи! — напарница, сделала шаг назад и, не устояв, опустилась на рогожу в углу сторожевой вышки — Видела, когда крестили, что похожа. Так вот отчего мой-то крестным отцом вызвался, да упросил отца Михаила, чтоб Елизаветой назвать, хоть и не положено по святцам, — замолкла ненадолго, уставившись в одну точку, а потом, подняв на напарницу полные слез глаза, сказала — Не сумуй, заберу, конечно. Коли ж меня убьют, Макарку не оставь, что же родных разделять. Авось, мой… наш Трофим живым вернется…

— Вернется, Бог милостив! — бабы кинулись друг к другу и, обнявшись, заревели во весь голос.

Анна стояла внизу, с трудом сдерживая слезы. Услышанное помимо воли всколыхнуло память, вызвав картину совсем недавнего прошлого.

Проводили….

В обычно шумной, наполненной девичьим щебетом светлице, установилась гнетущая, изредка прерываемая тихим шорохом, тишина. Анна безучастно сидела возле понурившихся старших дочерей, вяло перебирающих рукоделия. Все трое заново переживали события сегодняшнего утра. В ушах до сих пор продолжал навязчиво звучать нескончаемый топот копыт и, Анна могла кому угодно поклясться в этом — ломающийся голос урядников, отдающих отрывистые команды. Заглянула Арина, и, наткнувшись на пустой отрешенный взор боярыни, ушла, ничего не спросив.

Тугой тошнотворный комок поднялся к горлу. Встала из-за стола и, молча, вышла на широкий двор под хмурое серое небо. Подставила лицо ветру. Мелкие иголочки дождевой пыли не смогли привести в чувство, пронять и вернуть к реальности. Ноги сами несли к парому. Что и кому говорила, отвечая на вопросы, как оказалась на другом берегу — так и не осталось в памяти — словно задернуто призрачно-туманной кисеей.

Невыносимая боль жалостью к себе ударила в висок: "Одна!". И уже не остановить…., летела, не видя дороги, леденея от ужасающей мысли и предчувствия горя, сжимающего сердце. Слезы перехватили дыхание, и она взвыла раненой волчицей, криком выталкивая из горла комок, чтобы не задохнуться в беге.

"Бежать, пока есть силы, пока не откажет дыхание. Куда? К нему! Только не оставаться одной! Только не одной! Не одной!"

Понева промокла насквозь, косы растрепались, выбившись из-под съехавшего на бок плата. Ноги подкашивались, Анна с трудом осознавала, где находится. На ее счастье впереди показались задние телеги обоза, возникнув посреди туманной пелены осеннего леса. Цепляясь за ствол березки, опустилась на мокрую палую листву. Обхватила голову руками, закачалась из стороны в сторону. И только тут медленно пришло осознание бесцельности изнуряющего бега…

"Что же это я? Зачем? Оставила дочерей, все хозяйство, а на кого? Дел то ведь сколько… Что скажу?".

Но пересилила бабскую немочь. Решительно привела одежу в относительный порядок, и раздраженно запретив себе искать любое объяснение свершенного поступка, встала. И спустя короткое время с натужными усилиями нагнала медленно движущийся обоз, начальные подводы которого уже приближались к Пивени.

Первым распознала Матвея, идущего чуть в стороне и изредка наклонявшегося сорвать что-то. На последней телеге сидел мужичонка из недавних холопов и на ходу поправлял укрытые рядниной мешки.

Анна свистнула горлицей, привлекая внимание. Матвей вздрогнул и, резко обернувшись, вскинул самострел. Узнал, облегченно опустил оружие, и улыбаясь, крикнул возчику, чтобы тот придержал лошадь.

Горделиво выпрямив стан, а на самом деле с трудом держась на трясущихся от усталости ногах, боярыня поравнялась с телегой, неспешно сказав с придыханием:

— Далеко уехали. Не хотела с вами в Ратное, да вот, пришлось нагонять — дело срочное.

— Матушка, — Матвей бестолково пытался куда-то деть самострел, чтобы поклониться как должно, — тебе на этой телеге удобнее будет, остальные поболе нагружены. Или до Кузьмы сбегать, его коня взять, коли спешишь?

— С тобой поеду — боярыня из последних сил умудрилась подсесть на телегу сбоку, приветливо кивнула вознице, что развернувшись, глазел, в восхищении разинув рот.

— Чуток отдышусь, — и, тут же, отвалилась на спину, закинув голову на начавшую было сползать потревоженную ряднину. И в благодарность за изнуряющий бег отозвалось разомлевшее тело — первый раз торкнуло в животе. — Четвертый месяц никак?! Матерь божья, спаси и сохрани!

Только на исходе дня добрались до Ратного, вдобавок успев продрогнуть до костей.

Двор был пуст, если не считать двух холопов, что ковырялись у сарая с рыбацкой сетью, да сонной курицы, бестолково бродящей взад-вперед в поисках просыпавшегося из торбы овса.

В полумраке сеней столкнулась с выходившим, уткнувшись носом в промокшую сряду.

— Анюта?!

От голоса любимого колени затряслись и, прильнув плотнее к его груди, Анна затихла, боясь свалиться. Отвечать не было мочи.

Алексей, обняв, заглянул в глаза:

— Лица на тебе нет. Продрогла поди? Что-то случилось?

— Проводить тебя. Вас. Всех. Завтра. Надо.

— Дед с Михайлой, с десятниками там, в горнице сидят. А я отроков иду размещать. Может позвать кого?

— Не надо. К себе пока, — еле вымолвила и, подняв глаза, горячо зашептала — Ты делай что должно. А потом приходи. Я ждать буду…

Он привлек Анну к себе и впился долгим горячим поцелуем в губы. А потом, освободившись из кольца ее рук, решительно вышел со двора.

Дом разом принял хозяйку в свои заботы, внешне стирая усталость. Привычные к воинским проводам бабы вовсю готовили мужиков к походу. Татьяна, забежав на минутку, попыталась пристать с расспросами, но, ничего не добившись, ушла собирать Лавра с сыновьями. Анна, как можется, раздавала указания. Осталось накормить, да спать уложить мужей перед дальней дорогой. Но было и еще одно дело.

В свою светелку попала уже к ночи. Подняла лежню широкой лавки, достала, стараясь не запачкать воском, бережно припрятанное под душистыми травами алое корзно из тонкой шерсти.

Вспомнились последние минуты давнего прощания с Фролом. Чуть-чуть не успела тогда закончить вышивку оберега, чтобы хранил в пути-дороге. Расстаралась к его возвращению, да только совсем не такое оно случилось — неживого привезли мужа. Столько выплакано. Тогда в отчаянии чуть из корзна веревку себе не сделала, да отец Михаил, царство ему небесное уберег, о детях напомнив.

Пока добиралась с обозом до села, думала подарить сыну. Великоват будет, так до утра еще есть время подогнать. Только мысли опять вдруг к Алексею повернули, и представилось, как скачет любимый на лихом коне, и обереговыми крыльями золотой вышивки укрывает воина багрянец, развивающийся за плечами. И решилась: "Накину суженому не плечи, повелю, чтобы берегся, да признаюсь — можно уже — что будет у Саввушки к весне брат или сестра, а то и двое, коли Бог даст."

" Ну, а Мишане, — она вытянула из-за пазухи тайный шнурок со сплетенным из волос погибшего Фрола коловратом, — пора отцовскую силу перенимать!".

Вот и наступила прощальная ночь, которую так ждали оба. Это их желание, как могучий подземный огонь, весь вечер с момента встречи рвалось наружу, бросая блики на окружающих. Но сейчас можно было не сдерживаться, и они устремились друг к другу, сгорая в пламени страсти…

Анна лежала, не шевелясь, чутко прислушиваясь к тихому дыханию любимого.

Что-то сегодня было совсем не так. Вот только если бы понять, что? Прикрыв глаза, и касаясь руками своего обнаженного тела, пыталась заново прочувствовать недавно пережитые мгновенья близости, когда всем нутром отзывалась его страстному напору, обволакивая Алексея нежной ласковой покорностью. Все вроде было так, как всегда или нет? Кажется, в этот раз горячее и яростнее? У Анны просто не хватало слов для описания того, что же она ощущала в тот миг. Откуда это неутихающее волнение плоти? Или виной тому расставание, да этот новый шрам? На мгновенье перед ее воображением нарисовалась картина безвольно лежащего в луже крови тела возлюбленного.

— Нет, не хочу, — завопило все ее естество, — мне не вынести второй потери! Богородица, заступись и помоги! Не допусти более крови. Так хочется спокойной и тихой семейной радости!

А немного спустя холодный разум вдовы, жены и матери воина взял вверх над взрывом отчаяния. Нет, не будет ее Алексей беречься в сечах и тихо доживать в потребе и довольстве. Ибо тогда перестанет быть самим собой, тем Рудным воеводой, которого уже считала своим, сужденным, стать надежным помощником ее Мише на нелегком жизненном поприще.

А для меня хватит просто его любви.

Анна постояла еще пару мгновений, справляясь с нахлынувшей слабостью, и решительно двинулась к лестнице…

Верховья Пивени. Следующие дни.

Лес медленно просыпался. Рассветный туман все не хотел уходить, расползаясь по опушкам и оврагам, норовя залезть своими влажными щупальцами под одежу маленьким беглецам. Но измученные невзгодами вчерашнего дня, одурманенные легким ароматом прелых трав, они никак не желали просыпаться и вылезать из пахучего сена.

Всех поднял на ноги Ворон. Сначала заскулил, а потом весело затявкал, рьяно разгребая стог рядом с Феклушей. В импровизированном "постоялом дворе" видно ночевал кто-то еще, кроме смертельно уставших детей.

— А-а-а! — Феша в испуге выметнулась из стога и с разбегу влетела в небольшой муравейник, притаившийся в зарослях малины. В кровь исцарапав руки, продралась назад, и заплясала на поляне, стряхивая с ног десятки потревоженных насекомых.

В этот момент собачье гавканье возымело действие — прямо из-под морды пса в руки к подоспевшему Волчку выскочил зайчонок.

Мальчишка, шустро ухватил серого за уши и, расплывшись в довольной улыбке, протянул трофей Юльке:

— За-я!

И куда сразу подевались горести минувших дней? Девчонки мигом забыли про свои ушибы, синяки и ссадины всех цветов радуги, про грязные, разодранные рубахи и растрепанные волосы. Обе, присев на корточки, ласкали испуганного зайчика.

— Такой славный! — Юля потрепала бархатные ушки. — Где твоя мамка?

— Можно, себе возьму? — с мольбой во взгляде Феша прижала зверька к груди — Я его Егоркой назову, как маленького братика.

И, покачивая зайчишку, как младенца, вдруг разревелась.

— Ты чего? — Юлька обняла рыдающую няньку за плечи, — братишку вспомнила?

— Да-а-а. И мамку — у-у.

— Тихо. Не реви. Вдруг кто услышит. И Егорчонка своего напугаешь. А ты, — перевела она взгляд на Волчка, — погляди, нет ли впереди лихих людей, да как нам домой добраться.

Понял ли?

— Угу. Дом, — и его небольшая фигурка растворилась в лесных зарослях.

Подруги по несчастью сгребли в кучку раструшенное псом сено. Старшая, притянув котомку поближе, огорченно вздохнула:

— Не подумавши, парня голодным отправила. И еще не мешало родник найти, али ручей какой.

— Да пить вроде пока не хочется…

— Не пить. Пораненные места промыть, да и самим умыться надо бы.

Юлька закопошилась в суме, постепенно спадая с лица. Неожиданно подскочила и, высыпав все содержимое прямо под ноги, обреченно уставилась на кучу, — зеркальца не было!

Феклуша, с голодной жадностью разглядывавшая съестные припасы, не заметила расстройства подруги. От одного вида бережно завернутой краюхи хлеба, так заурчало в животе, что она поспешила вернуться к начатому разговору:

— А ты в ранах понимаешь что ли?

— Уже давно мамке помогаю. Мы у Ратного живем. Но с лета на новое место переехала. У Нинеиной веси знаешь? Вот там и травничаю помаленьку, — оживилась было Юлия и, с тяжким вздохом, поправилась — травничала. Небось, пожгли все.

Помолчала и совершенно невпопад добавила:

— Зеркальце жалко — подарок.

— Да кто спалил-то? Эти же вороги, что на Огнево напали и полонили нас?

— Они. Находники ночью налетели. Много. Все доспешные, а кому было защищать? Девкам, что остались? Седьмица вторая пошла, как все по зову воеводы Корнея Агеича ушли. Слышала про Лисовинов?

Феша уважительно покосилась на рассказчицу:

— Ага. А ты не тетки Анастасии ли дочка?

— Откуда знаешь?

— Когда тятя на лугу ногу косой чуть не оттяпал, мамкин дядька Алексей из Ратного лекарку привозил. Умело попользовала, батюшка уже без палки ходит.

— Выходит, Алексею Трофимычу, — быстро прикинула в уме Юлия, — племянницей внучатой приходишься?! Ой, чего это я, у него ж пол-Огнева родня! А кто еще в семье-то, кроме Егорки?

— Брат старший Ванька. Но важный! На девчонок помладше и не смотрит. Ты не подумай чего, он хороший, — поспешила поправиться Феклуша, — дощечки вощеные для буквиц делать обучился. Две даже подарил. И еще сестра есть. Мария. А, ну ее!

И не правда, что младшенький Машку больше любит. Конечно, она ему кусок сот медовых утащит, вот Егорка и не плачет, сосет. Мала еще, по дому ничего не может, в огороде глаз да глаз нужон, прялку сломала. А мамка на меня подумала и крапивой… Машка-а-а-а… — опять зарыдав в голос, рассказчица уткнулась лицом в пушистого зверька, отчего тот испугался и сильно дернулся, пытаясь вырваться. Это привело в чувство маленькую хозяйку. — Её с братишкой в полонном обозе повезли. К ним хотела, а стражник, которому ты руку прокусила, плетью…

Юлька, обняв рассказчицу, вновь перешла на лекарский тон и потихоньку увела разговор в сторону, отводя печальные мысли о случившемся. Больше для себя, пытаясь отогнать воспоминания о страшной беде. Однако, память возвращала в прошедший день.

Обреченные пустые взгляды малышей, скопом загруженных в телеги, что обгоняли их, связанных, устало бредущих по дороге. В этой толпе, кроме неё с помощницами и девичьего десятка было еще столько же, если не больше, незнакомых девчонок из Огнева, уставших и избитых. Вот только Арина куда-то запропастилась.

А на последней телеге детского обоза, увидев крепко прижавшуюся друг к другу пару, едва не приняла за мальчонку Красаву. Та, совершенно не обращая внимания на свои растрепавшиеся короткие волосы и рваную рубаху, прижимала к себе застывшего с остановившимся взором Саввушку, временами шепча ему что-то успокаивающее...

Время шло, каждая спешила рассказать о своем, но тут из кустов выскочил Ворон, тоже бегавший в разведку. А следом показался и сам Волчок.

— Чего это у него вид такой странный? — заинтересовалась было младшая, но Юлька, торопясь расспросить о происходящем в округе, только отмахнулась. Узнав, что на ближнем поле и проходящей мимо леса дороге никого нет, девчонки облегченно вздохнули и засобирались в путь. Маленький проводник отвел их к ручейку, где лекарка, порыскав по пути в пожухлой траве и с трудом насобирав несколько стебельков, заставила Фешу скинуть рубашку. Промыла ранки и ссадины обжигающе холодной водой, смазала пожеванной травкой. Затем подружки поменялись ролями, и настал черед младшей оказывать помощь не менее пострадавшей напарнице.

Умывшись и утолив голод припасами из котомки, отправились дальше, на восход. Осеннее солнце, что иногда пробивалось сквозь низкие грязно-серые тучи, круглым, молочно-белым пятном хоть немного, но позволяло держать нужное направление. Феклуша подставляла лицо свежему ветерку, с радостью чувствуя, что уже не так болит голова от тяжелого болотно-затхлого запаха. Или уже принюхались за всю ночь, или источник зловония остался далеко позади. Она прижимала к груди зайчонка больше, чтобы согреться, чем от боязни выпустить. И только когда расплелся правый лапоть, мешая идти и совсем не защищая онучи от влаги, да от холода перестал зуб на зуб попадать, девочка решилась обратить на себя внимание.

— Погодьте. На-ка, Волчок, подержи Егорчика, пока лапоток подвяжу.

Уселась на поросший мхом ствол завалившегося дерева, вытянула перед собой ногу и замерла в растерянности — ступни у обувки почти не было. Незадачливая путешественница собралась было зареветь, да Юлька проворно скинув котомку с плеча, достала и протянула спутнице кожаные поршни, не новые, но почти по ноге. Мало того, подруга, оставшись в сероваляной душегрее поверх рубахи, пожертвовала и кожушком, хоть и стареньким, но очень теплым.

— А м-м-меня дя-я-ядька так и уволок со двора, в чем была, — промычала, заикаясь от холода Феша. — А ты вон как тепло одета.

— Вот только собраться и успели. Со мной еще две девки были: Слана с Полиной. Почти убежали от ворога, уже на опушке леса были, но, откуда, ни возьмись, те двое, — юная лекарка помолчала, заново переживая мгновения плена. — Видать, в засаде прятались.

— Ш-ш-ш! — Волчок смотрел на Ворона. Тот, замер в стойке, принюхиваясь, и поводя носом в сторону кустов, что опоясывали небольшую рощицу за сырым овражком, вдоль которого и тянулась еле заметная тропинка.

Юлька в мгновение сдернула Феклушу за руку с импровизированной лавки и, крикнув Волчку "Беги!", потащила, не разбирая дороги, в противоположную сторону, вглубь леса. Так и бежала, не выпуская руки пока под ногами не захлюпала болотная жижа. Выбравшись на небольшой пригорок, сразу завалились отдышаться.

— Кто там? Леший? — крестясь, поинтересовалась младшая, принимая зайчонка из рук отрока.

— Не. И не волк.

От упоминания зубастого зверя у собеседницы округлились глаза:

— Косолапый?

— Люди. Следят.

Сказанному Волчком, Юлька поверила безоговорочно — не простым он был мальчишкой, ой, не простым!

— Значит так. На дорогу больше не выходим. Пробираемся лесом. Пока мы таимся, ты, Волчок, разведай путь. До Ратного недалеко осталось. Скоро заимка аристархова будет. До нее, поди, ворог не добрался, больно хитро упрятана, — ни с реки, ни с дороги не видать.

— Еще батина мамка с нами живет, дедушко наш давно погиб. А большухой — бабка Володара, так совсем дряхлая, уже полста пять лет минуло, — оставшись одни, девчонки занялись сбором лесных даров. Сухой пригорок, чуть подалее, оказался усыпан переспелой брусникой, а на вросшем в землю валежнике, да у основания ствола сухой березы мостились большими семьями поздние опята

— Только где сейчас они, не знаю. Они в тот день в лес по грибы ушли, — не умолкала Феклушка.

Подруга хоть иногда и вставляла слово или спрашивала что, но поджатые губы и напряженно-блуждающий взгляд выдавали совсем иные заботы.

Разведчик вернулся напуганным, хоть и не смог ничего объяснить толком. С трудом Юлька поняла — на реке вражьи насады, и, судя по растопыренным пальцам обеих рук — много. Получалось, что беда повсюду, куда ни сунься. Но делать нечего — надо было хоть чуть-чуть отогреться и поесть.

На заимку пробирались крадучись. И только ввалившись в низенькую избенку, да затеплив костерок, вздохнули с облегчением. Холодная, пустующая в осень, полуземлянка прогревалась плохо. Спасала лишь горячая похлебка, сваренная на скорую руку из покрошенных мелко-мелко грибов. Феша еще только суетилась у очага, пытаясь справиться со своей долей, когда до них донесся печальный звон скорбящего колокола. Берущий за душу плач разом оборвал все разговоры — ребята притихли и вопросительно уставились на старшую. Та, сведя брови, молча теребила и без того растрепанную косу и вдруг огласила решение:

— Надо к Княжьему Погосту быстрее. Сотне о беде весть дать. Пойдем напрямую через лес до Бело-Игнатовки, там переночуем, а утром к дороге выйдем.

Залив очаг, снова спешно засобирались в путь.

В лесу, уяснив, куда нужно двигаться, Волчок вырвался вперед, и девчонкам пришлось поспешать. Очень помог Ворон. Пес сновал челноком, носился от переднего к задним, не позволяя отстать совсем, показывая, куда надо двигаться.

Уже смеркалось, когда вышли к Белой речке. Лес редел, скоро должна бы и деревня показаться, но никаких жилых запахов не было и в помине. Тревога сменилась смятением — вместо отстроенной нынешней весной Игнатовой деревни путникам открылось унылое пепелище. Смерть оставила на этом месте свой черный след — ни единой живой души, лишь обугленные бревна сгоревших изб. Каким-то чудом уцелела только отдельно стоящая банька из светлых свежеокоренных бревен.

Пошли было к ней, но наткнулись на чьи-то разрозненные кости, и Феша чуть не лишилась чувств. Ее долго рвало на задворках. А чуть придя в себя, девочка наотрез отказалась приближаться к гиблому месту — вместо остановки пришлось делать крюк, обходя пожарище.

Ночь поглотила лес. Ветер разогнал облака, резко похолодало, и изо рта от скорой ходьбы валил пар. С ясного звездного неба щурилась своими пестринами полная луна. Над верхушками деревьев мелькнула ширококрылая тень — большая сова отправилась на охоту. Феклуша, задрав голову, залюбовалась ночной птицей и …

— Господи, спаси и сохрани! — крестясь и одновременно шаря в темноте рукой, девочка, наконец, разобрала, что попала в завалившуюся землянку. Наверху послышались голоса, окликающие ее, а скоро подоспели и "спасатели". Первым оказался Ворон, смело нырнувший в проломленный девочкой проход. Юльке с Волчком пришлось повозиться, но вскоре все трое сидели на покосившейся лавке нежданного убежища. Очаг оказался почти целым и вскоре общими усилиями в нем был разожжен огонь. Юля отломила три небольших кусочка от ломтя хлеба и раздала попутчикам вместе с вялеными рыбешками. Кусок не лез в горло и дети, немного отогревшись, уснули, втроем укрывшись старой, проеденной мышами, рогожкой.

К утру землянка выстыла. Каждый во сне норовил перетянуть рогожку на себя, тщетно пытаясь сохранить уходящее тепло и согреть коченеющую спину. Неразберихи добавлял Ворон, норовивший улечься поверх всех.

Лишь ушастый Егорчик, привязанный за самодельный поводок, смирно сидел у подножья лавки, с хрустом обгрызая кору с юлькиного осинового посошка.

— Совсем замерзла. Все болит. — Феклуша села, попыталась растереть себе руки, но тут же, задев незажившие ссадины, скривилась от боли. Ворон, обрадовавшийся ее пробуждению, лизнул лицо шершавым языком.

— Отстань лучше. Иди Егорчика целуй.

Рассветная синь струилась в верхнюю, расширенную ночью дыру. Девочка немного огляделась — чуть дальше виднелся полузаваленый лаз, служивший в обычное время входом в землянку. "Наверное, вверху ход для дыма был" — мелькнула мысль и тут же сменилась другой: "Надо бы разведать, что снаружи!"

Феша на карачках протиснулась в узкое отверстие, да так и застыла, открыв рот — прямо на нее смотрел почерневший от времени лик. Деревянный идол, казалось, закрыл собой полнеба. Так и стояла бы она на коленках в оцепенении, если б в закрывающий проход девчоночий зад головой не уткнулась Юлька:

— Ты чего? Отползай!

Юная лекарка выползла наружу, подняла голову и тоже застыла, не в силах пошевелиться. Если бы кто со стороны увидел эту картину, то решил, что обе истово отбивают поклоны Скотьему Богу, поедая его выпученными глазами.

Пережив первые мгновения ужаса, Юля, наконец, осознала, что ночевали на капище. Она поднялась и, трижды обмахнув себя крестом, огляделась. В центре достаточно просторной поляны, окруженной старыми соснами, в жухлой траве возлежал плоский жертвенный камень, покрытый рыжим мхом. Над ним величественно возвышался Велес, а по кругу торчали окоренные столбы с навершиями из рогатых черепов. Феклуша, выпростав из-за пазухи крестик, беззвучно шептала молитву и беспрестанно крестилась.

Никого не пришлось торопить. Спешно собрав свои скудные пожитки, да прихватив ветхую рогожку, троица скоренько-скоренько распрощалась с гостеприимным хозяином и рванула со всех ног. Да так, что только к полудню, уже совсем изнемогая от усталости, решилась на привал. Место, правда, было не очень удачным — сырой болотистый берег речки, что преградила путь на полночь.

— Перейдем, там, вроде, посуше. А вон у того камня костер разожжем, согреемся и отдохнем — распорядилась Юля, указывая на небольшую полянку на противоположном берегу.

— Я плавать умею, — похвасталась Феша, — Ванька научил.

— Сначала я, — лекарка первая скинула одежу, скрутила ее тугим комом и, водрузив на голову, вошла в ледяную воду. В середине реки вода доходила до пояса. От холода свело живот. Заторопившись и уже не глядя под ноги, девочка наступила на склизкую, полузанесенную песком корягу. Ступня поехала на скользком дереве, и Юлька, как не старалась удержаться, с головой бултыхнулась в воду, растеряв всю ношу. В мгновение ока Волчок оказался рядом и вытащил ее на берег, а потом с помощью Феши выловил едва не уплывшие по течению вещи. Лишь котомки с остатками еды не было — похоже ушла на дно, но лишний раз лезть в ледяную воду никто не решился.

После переправы занялись костром. Пострадавшая, у которой зуб на зуб не попадал, споро двигаясь, чтоб хоть чуть-чуть согреться, собирала валежник. Благополучно избежавшая воды рогожка составляла все ее одеяние. Феша, едва огонь разгорелся, занялась отсыревшими вещами, городя для просушки треноги из веток, а Волчок при активной помощи пса разыскивал и выкапывал коренья репейника.

Пока сушилась одежа и запекалась добыча, усталость сделала свое дело — дети, отогревшись у костра, задремали. Опять разбудил Ворон — заливаясь лаем, он метался вдоль густых зарослей шиповника и ежевики, сплошной стеной закрывших устье небольшого овражка.

Причину огласила Феша, хлопая руками по своему кожушку:

— Егорчик! Егорчик убег!

Все усилия пробраться сквозь усеянные иглами плети кустарников и найти зайчонка успеха не принесли. Зареванная, она отказалась от печеных корешков и, поджав колени, грустно наблюдала за пляской язычков пламени.

Волчок подсел рядышком и, вынув из-за пазухи бережно завернутый в небольшую тряпицу кусочек хлеба, протянул его Феклуше:

— Не плачь. На.

Весь остаток дня шли почти не останавливаясь, походя подкрепляясь горсткой случайной брусники или парой тройкой орехов, что еще не успели растащить в свои гнезда заботливые хозяюшки-белки. Феша время от времени поскуливала, сожалея о сбежавшем Егорке. Держались направления дороги, но выйти на нее не решались, — постоянное ощущение чужого, недоброго взгляда не проходило.

Пасмурный осенний день закончился быстро и как-то сразу. По всему выходило, что опять придется ночевать в лесу, вот только никак не отыскивалось подходящее место. Уже вроде и присмотрели вывороченную сосну, в корнях которого можно было пристроиться на ночлег. Да, как только занялись обустройством, то крепкое на вид дерево рассыпалось в труху. Решив немного отойти от дороги в поисках разлапистой ели, забрели на странную поляну. Небо, только что прикрываемое вековыми исполинами, просветлело, и путникам открылась неожиданная картина — редкие юные деревца в окружении многочисленных кустов и вымахавших выше человечьего роста зарослей иван-чая. Сунувшись в гущу, они обнаружили почерневший от копоти разбитый очаг.

— Деревню спалили, — догадалась Юлька, глядя на видневшиеся то тут, то там странные холмики. — Что же такое творится? Беда за бедой…

— Не пойду! — запротестовала младшая, памятуя недавнее пожарище. И опять яростно закрестилась — Боюсь!

— Чего боишься? Пожар, видать, давно был, уже и лесом поросло.

Волчок отыскал большую печь с целым устьем, забрался вовнутрь и сразу вылез обратно весь перемазанный сажей, но довольный.

Место для ночлега было найдено.

Утром долго хохотали над чумазыми рожицами друг друга и отмывались в ледяной родниковой воде. Затем, сломали каждому по новому посошку и обобрав невесть как уцелевшую, забывшую полностью сбросить урожай, яблоньку, возобновили путь.

Стоило чуть приблизиться к дороге, как странно повел себя пес, сопровождающий идущего впереди хозяина. Сначала остановился, потом вдруг завилял хвостом и молчком припустил к березовой рощице, что желтела за неширокой луговиной. Удивленный Волчок шмыгнул за куст, сделав девчонкам знак притаиться. Те незамедлительно бухнулись наземь, тихонько начав отползать под прикрытие елок. Но как раз спереди из-за березок показался сопровождаемый Вороном, дядька Стерв. А сзади, почти оттуда, откуда они пришли, уже поспешал Петька Складень из десятка Луки.

Феша, увидев незнакомых людей, застыла не в силах сдвинуться с места. Волчок припустил к Стерву и кинулся к нему в объятья, как родному. А старшая, присев на колени, первый раз с момента захвата находниками Михайлова городка, заплакала:

— Дошли!

— Юля!? Как здесь? — Петр, вставши перед ней на одно колено и взяв за опущенные плечи, с тревогой заглянул в лицо девочки. И отшатнулся, — на него смотрели печальные глаза убитой горем взрослой женщины, пересилившей смерть.