Михайлов городок — Ратное — Княжий Погост. Начало октября 1125 года.

Боярин Александр вышел на крыльцо захваченной хоромины внешне спокойным. Но все, кто хоть сколько-нибудь знал его, едва взглянув на играющие желваки да на руку судорожно сжимающую плетеную рукоять, спешили убраться с глаз долой. Немудрено: в глазах Журавля застыла едва-едва сдерживаемая ярость. И никто из ближников не хотел попадать под горячую руку.

Впрочем, Сан Саныч быстро подавил свой первый порыв. И дело не только в уважении к чужому мужеству. Было и еще одна очень заманчивая возможность — вот ее-то и старался обмозговать со всех сторон боярин, не обращая внимания на суету вокруг. Благо, все командиры его рати дело свое знали и не нуждались в понуканиях.

Ближе к полудню два обоза из дотла разоренной Академии было отправлено. Один — со связанными пленниками, сопровождало три десятка стражников, другой — с добром да скотиной, что досталась в добычу нападавшим, вели освобожденные холопы, в основном с Отишия да Куньего городища. Натерпевшиеся в неволе, потерявшие родных и близких, они готовы были голыми руками рвать своих обидчиков. И несдобровать захваченным полонянникам, кабы не могучий рык боярина:

— Назад! Еще мы не всех своих освободили! — Он повернулся в седле и взмахом плети указал в сторону Ратного. — Может, придется по головам меняться!

— Батюшко! — Обняла сапог Журавля какая-то древняя старуха, — Ты уж постарайся, ослобони их! Сынок мой там где-то с невесткой, да детишков двое. Уж третий месяц ничего не слыхала о них.

— Надейся на нас, мать! — боярин осторожно высвободился из старческих рук. — Разобьем ворога и вернем тебе сына и внучат. А сейчас путь-дорога до дому вас ждет!

В захваченном селении был оставлен десяток рысей — переять, если удастся ускользнувших из ловушки и вернувшихся к разоренным домам жителей. А под вечер, запалив все строения, идти на соединение с основными силами.

Прозвучали отрывистые команды и спустя короткое время конные сотни двинулись, все убыстряя ход, по наезженной дороге.

***

План нападения на Ратное увенчался полным успехом. Напрасно большинство шедших в поход думали, что главным был захват села изгоном. Вовсе нет. Именно эту свою задумку и объяснял сейчас боярин всем ближникам, собравшимся на военный совет в просторном шатре:

— По моему приказу Ратобор и Неклюд именно так деяли! Понял, Хорь? По моему! И нечего на них волком зыркать. В том и задумка была, чтобы не сломя голову внутрь лезть, а крепко взять за горло, — тут пальцы его правой руки словно ухватили невидимого врага, — но погодить сжимать до конца.

— Не горячись, боярин, — Каар'н, единственный из всего собрания, осмелился прервать Журавля. — Ты прав, что о своем замысле рассказал только тем, кто все вершить был должен. Но теперь дело сделано, поведай, коль тайность миновала, что задумывалось, и почему не велишь к ночному приступу готовиться. Ведь согласен же, что не отбиться им от приступа с трех сторон.

С десяток собравшихся выразили негромкое одобрение словам пришлого воина — почти все думали также, но предпочитали выждать, что скажет Хозяин.

— Что ж, искренний вопрос, на него столь же честный ответ дать должно, — союзников обижать не стоило, да и за время недолгого совместного похода сотник успел завоевать немалое уважение Александра. — Так вот, главная наша цель не эту развалюху, которая с первого удара рассыплется, взять на щит, а силу ратную у врага повыбить! Вот скажи, Хорь, что бы ты стал делать на их месте, узнав про осаду?

— Как что? — пожал плечами тот. — Всеми силами на выручку бы устремился!

— Правильно! — кивнул головой боярин. — А дорога для конницы сюда с полуночи — одна! И вот на ней-то мы ворога и встретим. Там, где будет удобно нам! А не пойти Корзень не сможет — его свои же на копья вздынут, потому как все семьи их здесь. Вот почему нам Ратное нужно невзятым. Оно как лисий выводок в норе. Пока щенки скулят Лис их ни за что не бросит, будет стремиться вызволить. Ну, тут уж и охотнику наготове надо быть.

— Выходит, — нахмурился Станята, полусотник стражи, под началом которого в походе было две сотни ополчения, — мы полон свой не отобьем? А что людишки подумают? Многие только этой мыслью и бредят — своих вызволить!

— Скажи, Неклюд! — Журавель обратился к другому ближнику. — Как там дела с полоном?

— Что ж! Посчитали мы, что холопам днем в селе делать нечего, — обстоятельно начал тот, — работы у них полно. Так и вышло — кто в поле был, кто в лесу, кто в огороде. Потому и постарались "рыси" первым делом ворота перенять — и полевые, и речные. Заодно два стада захватили — скотинное да коневое. Полонянники, что в поле оратали — из тех, что здесь в холопах были, сначала не признали нас, пополошились, да разбегаться в лес начали. Ну, потом, мальчонка один, покойного Ловиты родич, он взглядом поострее, углядел знакомых воев. Тут-то и стали выходить. Да и не только наши. Мы с Ратобором, как ты и велел, прочим холопам объявили — кто роту на верность боярину Журавлю принесет — тот от холопства освободится, да место для поселения получит. Ни один не отказался. Мы уж и первый обоз в свою землю отправили, баб и детишек, в первую голову. А некоторые мужики оружие просят, чтобы с обидчиками здесь, в Ратном, посчитаться!

— А я б не давал! — Хорь хмуро покачал головой. — Как бы не сблодили чего! Знать-то мы их не знаем!

— Ну, а ты, что скажешь, сотник? — все глаза устремились на Каар'на.

— Что ж, лишние вои не помешают, — пожал плечом тот. — Только брать надо с разбором — у кого семьи есть. Они залогом верности станут. Да по разным десяткам новиков раздать. Вот и будет как надо!

— Согласен! Хорошо придумал! — внимательно слушавший Журавель довольно улыбнулся. — Станята! Бери их к себе, порасспроси, да по десяткам разведи. Неклюд, завтра с утра скотинное стадо отправишь! Ратобор!

— Здесь! — начальник "рысей" выступил вперед. У него, единственного из всех собравшихся, кольчуга была скрыта под желто-бурой накидкой.

— Для тебя дело важнейшее. Как мыслишь, отправили уже гонца за помощью?

— Никак не могли. Мы свое дело знаем! А попробуют выбраться как стемнеет. Ночью оно легче.

— И я о том же. Возьмешь полтора десятка своих. Но вот хватать посыльного не надо. Пусть едет — пошумите вслед, погоню изобразите и чуток приотстаньте. А как он до Корзня доберется, вот тогда настанет ваш черед — разузнать, куда и в каком числе ворог пойдет. А уж мы его встретим…

***

Журавель вышел из шатра. Темное, затянутое облаками небо, низко нависало над землей, скрадывая очертания стен Ратного, что высились в двух перестрелах от их ночлега. Далеко на полдне гуляли сполохи — его рыси добросовестно выполнили приказ, предав огню все постройки нового городка Лисовинов. Сколько таких взятых на щит было за те три десятка лет, что он прожил в новом теле! Но самый первый останется в памяти навсегда!

"Мерцал закат, как сталь клинка. Свою добычу смерть считала."

В багровых отблесках пламени, среди рушащихся от огня стен Митрофанова городка шла резня. Глухой лязг железа по железу, стоны раненых и хрип умирающих, остервенелый, надсадный мат еще живых — все смешалось в жуткую какофонию смерти, услышать которую здесь, на левом берегу Горыни, еще утром никто не ожидал.

С самого начала перевес был на стороне нападавших, пришедших сюда исполненными решимости убивать и не останавливавшихся ни перед чем. Оборонявшихся было меньше, да и явная растерянность сквозила в их действиях — они никак не могли понять чем же вызвано это жестокое нападение. Уже не раз и не два в разных концах городка звучали мольбы о пощаде, но свирепые пришельцы совершенно игнорировали их.

Последним оплотом обороны был высокий терем почти в центре поселения, куда пробились полтора десятка защитников, все перемазанные в крови своей и чужой да в копоти разгорающегося пожара. Толстые бревна надежно хранили находящихся внутри и нападавшие приостановились.

— Что будем делать, Давид Игоревич? — высокий воин обратился к подъехавшему всаднику в богатом княжеском корзне, накинутом поверх кольчуги. Детские, сопровождавшие князя, выдвинулись вперед, прикрывая его от возможного выстрела из маленьких волоковых окошек. — Если двери вышибать, то много наших поляжет. Может, крикнем этим, чтоб сдавались?

— Не передавивши пчел меду не есть. Выкурим их оттуда, как из борти. Вели, Туряк, зажигать! А луки, — князь повернулся к своим дружинникам, — держите наизготовку и бейте любого, кто покажется!

Факелы, скрученные на скорую руку , полетели на кровлю. Уже почти стемнело, когда бревна терема поддались, наконец, огню. Попытка осажденных вырваться через задний ход была встречена ливнем стрел и захлебнулась в крови — шестеро трупов остались лежать у входа. Пламя постепенно разгоралось и вскоре стало ясно, что никакого выхода у обороняющихся нет. Передняя дверь терема распахнулась и на крыльце показалась коренастая фигура.

— Княже! Не вели стрелять! Мы все сдаемся! — Митрофан швырнул меч на землю и держа пустые руки над головой пошел к стоявшим в отдалении комонным. За ним потянулись остальные — мужики, бабы и детишки подальше от смертоносного пламени. Их всех немедля окружили дружинники, заставив встать на колени в ожидании княжеского слова.

— За что, княже? — пленник недоумевающее глянул на Давида, соскочившего с коня. — Послужить тебе хотел, а ты…

— Узнаешь, переветник? — Тот ткнул в лицо отшатнувшемуся Митрофану грамоту, писанную на дорогом пергамене. — Послужить хотел… только не мне, а Васильку Теребовльскому.

— Это какая-то ош…,- полусотник узнал свое послание волынскому князю, которое поручил доставить племяннику с двумя ратными.

— Ошибка, что я получил грамоту сию, а не Василько. С ним еще разговор будет! — взбешенный Давид вырвал из ножен короткий меч и с силой ударил стоявшего в живот. Отпихнул сползшее на землю тело и махнул окровавленным мечом своим ратникам. — Всех. Бейте всех, кто выше тележной чеки.

Затем повернулся, отыскал глазами совсем молодого парня в порванной кольчуге и одобрительно кивнул, заметив обагренную вражеской кровью одежу:

— Молодец! И путь нам показал, да и в бою не сробел! За преданность беру тебя в свою младшую дружину!

— Благодарствую, княже!

Александр был единственным, кто знал почему и как письмо, адресованное самому Давиду Игоревичу, стало иметь адресатом совсем другого князя. Единственное, что вызывало тогда досаду — он не мог открыто в глаза объявить тем, кого резали в отблесках пожара, что их смерть — это возмездие за разоренное селище за Кипенью.

Но ничего, он еще сможет высказать в лицо врагу все!

Несколько дней ранее. Княжий погост.

Загаженное, обесчещенное селение с трудом приходило в себя. Вернувшиеся в свои дома ратники боярина Федора только зубами скрипели, глядя на картины всеобщего разора — почти все годами нажитое добро, что было схоронено в скрынях и погребах, было расхищено. А в двух отбитых лодьях не было и четверти недостающего.

— Хорошо хоть пожечь не успели, — сумрачно заметил десятник Кондратий, — да скотинное стадо пастухи сумели подалее в лес угнать. Федор Лексеич вернется скажу ему обязательно: "Вот что бывает, коль писца вместо воя главным ставить!"

Короткое "совещание" было собрано воеводой Погорынским в боярской усадьбе почти сразу же после взятия Погоста. И тотчас разгорелся спор, что делать дальше.

— Давай-ка лучше, смекнем, как нам разбежавшихся по лесам ворогов поймать, — Корней не дал увести разговор от главного, хотя и видел, что ущерб хозяйству друга весьма велик. — Евстратий, где ты там? Михайла, а ты иди гонца в Ратное отправь, что отбили мы Княжий. Пусть семьи ихние сюда скорее едут — холопов, вишь, нету никого, да и людей всего треть осталась. А хозяйство да скотина — не ждет. У нас же совсем других дел по горло.

Боярич кивнул и пошел прочь из горницы, а за его спиной уже разворачивалось обсуждение охоты, что предстояло устроить на двуногую дичь.

Еще на подходе к усадьбе, которая была определена дедом как место постоя Младшей Стражи, Мишка услышал, как Глеб громко втолковывает кому-то из погостных:

— Стрела какая в ране? Ты морду не вороти! Али буквиц не видишь? "Мыслете" и "Слово", что означает Младшая Стража. Такая помета на каждой стреле у наших отроков. Вот любого сейчас останови и узришь! А потому все, что на мертвом теле — наша добыча!

— Так ведь находники-то половину добра здесь на Погосте расхитили, что ж это получается, — обиженно возражал наставнику незнакомый баритон, — тати пришли грабят, ратники — опять же грабят, ну, куды бедному хрестьянину податься?

— Вот что, — боярич решительно толкнул калитку и вошел во двор, — не знаю, как зовут тебя почтенный. Мы сюда не грабить пришли, а, наоборот, защитить от ворога. И воевода Погорынский строго-настрого указал, добро, что у здешних отняли, вернуть. Но чтоб лишнего соблазна не было — отдавать только тогда, когда хозяин трех видоков выставит, а те поклянутся Христом-Богом, что его эта вещь. Понял ли?

— Как не понять! — обиженно протянул неказистый пегий мужичонка. — На свое же добро еще и послухов ищи!

— Иди, делай, что тебе бояричем сказано, — отмахнулся Глеб и, дождавшись, пока за жалобщиком закроется калитка, повернулся к Мишке. — Так и лезут урвать лишку себе. Бронь, вишь ли, не наша добыча. Дескать, убитый кольчугу ту в еговом дому, прям перед сегодняшним нападением стащил, на себя одел, да отроки его и подстрелили…

— Ох, врать горазд мужик! Но я по другому делу — надо весточку в Ратное свезти. Где там Сенька? Это для его ребятишек дело. Пошлем двоих, так вернее будет.

— Семен где-то на другом конце Погоста, с Алексеем ходит. Да я сам сейчас гонцов снаряжу, — наставник устремился вглубь двора, — а ты пока придумай, кому и что они сказать должны.

Спустя короткое время перед Михайлой стояли двое гонцов из Сенькиного десятка, что оказались в Погосте благодаря Луке, и внимательно слушали распоряжения:

— Сначала старосте Аристарху все подробно расскажите, пусть он погостных сюда быстрей отправляет. А потом пусть один скачет в Академию, там тоже от неизвестности все измаялись поди! В дороге стерегитесь, никуда не сворачивайте. Останавливаться и отдыхать — только на открытых местах. Онфим — за старшего. Поняли?

— Так точно! — два мальчишеских голоса слились в один.

— Молодцы, — не удержался от похвалы подошедший Глеб, глядя, как лихо оба взмывают в седла, — хорошо вас наставник Тит учит.

— Он говорит, умри, а весточку доставь! — откликнулся старший.

— Вы уж, ребятки, сделайте, а умирать погодите, ладно? — улыбнулся Мишка. — С Богом!

Отправив гонцов, боярич вернулся к усадьбе Федора, где его перехватил старший наставник:

— Поди и не ел сегодня?

— Да кусок в горло не лезет, переживаю, как ребята доедут — путь неблизкий, вдруг кто из беглых им встретится?

— Брось дурью маяться, боярич! Мы же с той стороны пришли и находники это знают, потому на полдень никто из них бежать и не пытался. Так что дорога сейчас вполне безопасна, — отмахнулся от мишкиных опасений Рудный воевода. — Пошли-ка со мной, поснидаешь, заодно и услышишь кое-что интересное.

Стоило устроиться в укромной клети за сенями гридни, перед ними сразу выросло на столе по большой миске, с верхом наполненной кашей, заправленной кусками мяса. Стряпуха — рябая девка, долговязая и неимоверно тощая для такого сытного места, как поварня, — выставила на стол кувшин с квасом и вопросительно уставилась на Алексея. Тот достал ложку из-за голенища и кивнул:

— Ты что ли Сухиной будешь? Давай, рассказывай все по порядку. С самого первого дня, как здесь находники объявились.

Девка, сложив на груди руки, отрицательно замотала головой. — Не видела ничего, все у печи, да у печи.

— А не твоя ли понева на колу вздернута?

Слезы хлынули ручьем, сопровождаемые всхлипываниями и причитаниями. Среди них Михайла с трудом различил:

— Не виноватая я. Он сам пришел.

Стряпухе явно не хотелось делиться пережитым, но Рудный Воевода был не из тех людей, с кем удается отмолчаться. Оставалось только внимательно слушать и наводящими вопросами подталкивать рассказ в нужную сторону

Надо же было так случиться, что старшую повариху боярского подворья, сразу увезли захватившие Погост вои. А вот ей и Чаре поручили стряпать на всех, пока оставшиеся победители грузят на лодьи добро из захваченных изб. Мужи, что кормились на боярском подворье, сказывали, мол старший ихний указ дал, чтобы девок не трогали, а велели им печь хлеба да каши варить. Вот они и расстарались. Сами! И получилось вкуснее, чем у Станы. Чара травки добавила, не те, что повариха пользовала, а свои, особенные. Вот и тогда от варева шел одурманивающий аромат, что у самой слюньки текли.

На второй день довелось Сухине нести горячий горшок к старому домишку, в котором отдельно от воев разместились писарь Буська-Грызло и молодой приказчик, что, со слов Чары, не раз приезжал на Погост с товаром. Оба крепко сдружились и теперь, когда дом писаря занял десяток ратных, приятели поселились в жилье обозника Ермолы, что полез с топором на находников, за что был забит насмерть.

Непонятное что-то было с этими двумя. Вроде пленники, но не сидели связанные в амбаре, как прочие, даже ходить по усадьбе не воспрещал им никто. Однако, за тын не пускали и столоваться со всеми мужами, среди которых и освобожденные из полона холопы были, в повалушу боярскую не пускали, да частенько к начальному человеку кликали. О чем уж там разговоры велись, стряпуха не слышала, но, видать, полезными оказались писарь с приказчиком, что их так жаловали.

Чара расхваливала этого молодца — Спиридона именем — какой пригожий и обходительный, да почему его держат не как узника, а как гостя. Мол, сам намедни поведал, что не было ни в чем его вины. И помог пришлым, и удачу принес. Да видать зависть людская в оговорах не скудеет, что многие бабы и мужики, кои из холопства освободились, на него косятся.

Напарница вновь хотела горшок отнести, но все же уступила ей, как старшей. А не надо было рассказывать про то, какой он молодец справный, да учтивый. По всему выходило, что Спиридон был противоположностью Грызлу, что при любой возможности норовил свою власть показать, когда словами, а зачастую и плетью, начиная с первого дня, когда тетка отдала ее боярину Федору в услужение. Батина сестра была ненамного и старше, но после смерти родителей и трех братишек, сгинувших разом в моровое поветрие, осталась большухой и крутила бабами в оскудевшем роду по одной ей понятному умыслу.

Внутри избенки со света показалось темно. Волоковое оконце помещалось ровно напротив низенькой двери, оттого по бокам ни зги не видать было. Растерялась, покрутилась у входа, и, бухнув горшок на земляной пол перед окном, поклонилась вправо, где очаг во всех жилищах бывает.

— Что за красна девица к нам пришла, яства дивные принесла? — тихие ласковые слова раздавались откуда-то сбоку. Присмотревшись, различила фигуры двух человек на лавках у боковой стены, один из которых приподнялся на локте и поманил Сухину к себе. Именно ему принадлежал вкрадчивый голос.

— Плыви сюда, лебедь белая. Давно я не видал такой красы. Словно солнышко в нашу нору заглянуло.

— Я поесть принесла. Кушайте побыстрее, да горшок заберу.

Буська поднялся первым, сгреб с массивного стола берестяные свитки на освободившуюся лавку, достал из-за пояса ложку и уставился на Сухину:

— Ну? Что принесла?

— Так вот же, ушица! — вновь подцепила горшок ухватом и водрузила по центру стола.

— Эй, Грызло! Старшой кличет! — в дверном проеме возник коренастый стражник. — После пожрешь!

Писарь раздраженно рубанул ложкой по столешне:

— Не дадут похлебать спокойно. Что опять?

— Давай пошевеливайся, а то так березовой кашей накормим, что с лавки не встанешь.

Пока Буська, ворча под нос, натягивал вотол, Спиридон продолжал тихонько лежать на своем месте. Но стоило только ему остаться наедине со стряпухой, как приказчик поднялся и вальяжно присел за стол:

— Не люблю горячее, пусть чуть остынет. Посиди со мной, посудачим, да вместе и отобедаем. Как зовут, красна девица?

Смутилась, но, прислонив ухват к стене, все же присела к столу.

— Сухиной кличут. А ты тот самый Спиридон, что все заморское вежевство превзошел? А еще, говорят, будто удачу приманивать умеешь?

— Это Чара-чаровница наболтала? А что ж она сама не пришла?

— Так я заместо нее! — девка поправила плат и стеснительно припрятала замаранную сажей руку в прорезь поневы. — Али по душе пришлась?

— С тобою ли эту толстуху сравнивать? Как же мила ты, Сухинушка!

Только сейчас смогла рассмотреть собеседника. Он и вправду был хорош. Глаза, глядевшие почти в упор, так и горели желанием, аж сердце захолонуло — ни один из парней до сих пор не смотрел на нее ТАК. Коротко стриженая бородка почти не прикрывала горловины рубахи, и видно было, как пульсирует синеватая жилка. В смущении отвела взгляд и, слушая ласковые речи, что текли из уст молодца волнующим напевом, затеребила косу. Потом, пока Спиридон трапезничал, не зная как, рассказала о своей сиротской судьбе. Всплакнула, перебирая воспоминания. А парень, обойдя стол, приобнял за плечо и в самое ухо, щекоча бородой щеку, зашептал:

— Не кручинься, зеленоглазая. Есть у меня для нежной шейки бусы чудные, жемчуговые. Только сама понимаешь, ноне их открыто держать боязно, вот и припрятал в схороне, на задах. Нет другой шейки, чтобы такие бусы носить, окромя твоей. После вечерней зорьки, приходи, душенька моя, к сеновалу, будет тебе подарок.

— Ой ли!? Не смеешься ли надо мной, Спиридон Батькович, проведал небось уже, что некому меня защитить!? — а у самой сердечко так и заколотило, да костяшки на пальцах хрустнули, когда в кулачок ладони сцепила, прижимая к груди. Впилась взглядом в жилку на его шее, не оторвать.

— Что ты, лебедушка белокрылая! Не было за мной такого, чтобы обманул кого. По нраву ты мне пришлась, прикипел душой. Приходи, ждать буду.

— Приду, коли не шутишь.

Весь остаток дня металась, не находя места, гляделась в ушат с водой, подбирая налобный венец и ленту к косе, и, еле дождавшись сумерек, кинулась к сеновалу за конюшней. Вот оно, счастье! …

— Эй, Сухина! Ты не уснула часом? — Алексей вернул стряпуху от волнующих воспоминаний к жестокой реальности. — Что молчишь, голову повесив, рассказывай, коли вспомнила.

— Жарко весь день у печи, да у печи, вот и пошла на сеновал остыть, оттого и одежу сняла, да рядом разложила. Попрохладнее, да дух повольготнее там. Задремала, не приметила, как этот молодец все забрал, — девка отвечала все вроде складно, а у самой лицо, уши и даже шея налились густым багрянцем.

— А дальше как дело было? — Михайла отметил краем глаза, как охально прищурились глаза Алексея. — До утра остывала, или как?

— А-а-а…. — похоже, у Сухины кончилась фантазия и, не зная, что сказать, она лихорадочно придумывала отговорку, от усердия прикусив губу и вытаращив на боярича подведенные угольком глаза. — Дак, уснула же я. Только перед утренней зоренькой и кинулась, что одежи нету. Потом, когда мужей завтраком кормили, узнала, как дальше-то случилось.

Спиридону, вроде как, за тын хода не было. Он одежу мою надел, да, видать, хотел задами с боярского подворья уйти. А тут под утро Терентию невмоготу стало после пива, так он туда же на задворки решил сбегать облегчиться. Видит баба молодая, в сумерках спьяну не разобрался и похоть-то свою не удержал. Со спины зашел, да приголубил по-свойски, грешно говорить, но вся понева на заду в клочья изодрана. После развернул к себе ликом, да бороду нащупал — тут с Терентия весь хмель-то и соскочил вмиг. Отметелил сгоряча так, что на свету и не признать было. А поутру беглого на кол и посадили в бабьей одеже.

А на что мне теперь рванье-то. Не надобно совсем. Вчерась, вона, какой обновкой мужи одарили, за то, что бочку с пивом указала в подклети. — Сухина погладила рубаху на плоской груди и, засмущавшись, умолкла, глядя как двух мужиков разбирает неудержимый ржач.

— Ох, уморила, девка, — Алексей, вытирая проступившие слезы, махнул рукой. — Ступай себе! Ну, Михайла, чего скажешь?

— Осьма с ребятами в какой-то дурной переплет попали, — дождавшись пока закроется дверь, начал Мишка. — Но это и так ясно — их лодью, хоть и без товара мы сегодня отбили. А вот что с ними самими приключилось — вопрос! Жаль, конечно, что Спирьку уже послушать нельзя. Но, кажется, девка что-то не договаривает?

— Ну, тут все понятно — с ним она на сене прохлаждалась! Хватит о паскуде, подох — и ладно. Пойдем лучше у погостных поспрашиваем, может, кто-нибудь о других пленниках что расскажет?

К сожалению, все их настойчивые расспросы не дали никаких новых сведений о судьбе экипажа лодьи. В череде неизбежных хлопот пролетел один день и другой. Тем временем подтягивались под руку воеводы Корнея новые силы: прибыл Рябой с огневцами, коих вел веселый и шебутной Семен Дырка, получивший свое прозвище за привычку вставлять где надо и не надо слова "дырка сзаду". Перевыполнил свое обещание и Треска, приведший почти восемь десятков лесовиков из трех отдаленных вервей. Да и ближние селища, пострадавшие от грабежей и насилия, дали три с половиной десятка воев. Правда, их воинская справа оставляла желать лучшего, да и обучены они были совсем не так, как ратники Сотни, но все же это была ощутимая подмога — шутка ли, почти две сотни пешцев, почти половина из которых — неплохие лучники.

И особенно порадовал воеводу Корнея Стерв, к вечеру пятого дня вернувшийся с "охоты" с парой пленников. На допрос собрались почти все десятники — каждому хотелось знать, с кем придется иметь дело. Не мог остаться в стороне и Мишка. Когда все расселись по лавкам в гриднице, четверо ратных втащили и поставили перед воеводой двоих. Первый, жилистый коренастый бородач, с небрежно перетянутым окровавленными тряпками правым плечом, угрюмо молчал в ответ на все вопросы. А вот другой, мелкий плюгавый мужичонка, чем-то неуловимо смахивавший на Пентюха, сразу же бухнулся на заплеванный пол перед сидящим в кресле дедом:

— Батюшка воевода, не вели казнить! Все, все что знаю расскажу! Не виноватый я, силой они меня заставляли.

— Ох, и гнида ж ты, Шевляга. Правду тогда Смык старшому говорил — самое место твое на дне Припяти! Пожалел тебя Чупра, да зря!

— Цыц! Раскудахтался, молчун! Ну-ка, ребятки, — обратился Корней к ратным, — сведите его во двор, да пусть Бурей ему десятка три батогов отвесит. Небось, язык поразвяжется.

— Иди, — от грубого тычка в раненое плечо лицо пленника перекосила гримаса боли. Но он только дернул связанными за спиной руками, презрительно сплюнул сгусток крови в сторону Шевляги и вышел в дверь.

— Говори, — все взоры обратились на оставшегося, — но гляди, коли соврешь — небо с овчинку покажется! Сначала все, что знаешь о тех, кто нападал!

— Все, все скажу, как есть, только не погуби! — мужичонка несколько раз стукнулся лбом в пол. — Нашу ватагу, когда мы невдалеке от Давид-городка были, ближник князя какого-то нанял. Лодьи на реке разбивать, да селища прибрежные…

— Как звать того князя? И не ври, что не слышал, — перебил пленника Кондратий.

— Не ведаю, кормилец, чем хочешь побожусь. Ратные ихние — нурманны да ятвяги, наособицу все время, их и не поймешь толком. А с ними все больше Чупра дело имел, да Смык еще.

— Брешешь, пес! Среди убитых ни одного чужеземца не было!

— Так ведь они ж на следующий день уплыли! Как село вот это самое взяли на щит — сразу его поделили — кому что. Себе-то они долю получше взяли, справу воинскую, серебро, меха, да и холопов большую часть. Потому наш старшой и решил задержаться на седьмицу, али больше. Местные уже дани княжеские начали свозить на Погост, вот тут знатно можно было рухлядишкой разжиться.

— И не боялись совсем, что придут по вас? — Рудный воевода даже не подумал скрыть своего презрения к незадачливым находникам. — Али от жадности последний умишко потеряли?

— Князя-то Туровского с дружиной нету в городе! А по Припяти ляхи, как дома шастают — вот и понадеялись, что успеем свой кус отхватить! От простого боярина отбились бы, к тому мы уже привычные. Но кто ж знал, что вас тут две сотни кованой рати?

— А бежали куда? — Мишка воспользовался небольшой паузой в допросе и решил перевести разговор на более актуальную тему. — Может, место встречи, какое есть?

— Бежали-то? Да куда глаза глядят! Помирать, стало быть, никому неохота! Вот и порскнули все, как зайцы.

— Врешь! — шрам на щеке Корнея побурел от гнева. — А кто тогда у речных ворот с нами насмерть резался?

— Не видел того, — глазки Шевляги испуганно забегали, — небось, там Хлуд с Вогачем были, холопишки боярские. Так им все равно терять нечего — раба, оружие взявшего, кол ждет все одно.

— Не сходится! Там лес рядом был — могли уйти. Но все ж бой приняли!

— Я ж говорил, еще тогда говорил, — вмешался в разговор Стерв, — прикрывали они кого-то. Еще одна лодья ушла ведь.

— Так вы у ихних баб порасспросите, у каждого из здешних холопов, а к нам больше десятка пристали, и жены и детишки. Они-то уж точно знать должны!

— Семьи холопские? — воевода обвел взглядом соратников. — Теперь понятно, почему те не ушли. Они за чад своих да женок смерть приняли. Достойную…

Все помолчали, затем Рудный воевода кивнул на стоявшего на коленях:

— С этим слизняком, что делать будем?

— Вздернуть татя, — прогудел десятник Кондратий, не скрывая гадливого выражения, — все, что можно, от него узнали. А оставлять эту тварь в живых — не по-божески и не по-людски! На осине ему самое место!

— Не надо! — мужичонка с плачем обнял воеводский сапог. — Я отслужу, чего хошь сделаю, только не казните! И бывший стан наш на Коробьевом острове укажу, там встречаться договорились, если что! Только пощадите!

— Берите его, — Корней брезгливо отдернул ногу. — Кондраша, собирай народ…

Вечерело. Лучи низкого солнца, пробиваясь из-за облаков, освещали негустую толпу погостных жителей, собравшихся за тыном. Поодаль, в строгом порядке выстроились десятки ратников, среди которых выделялись юными лицами отроки Младшей Стражи.

Под огромным дубом была поставлена телега, запряженная двумя рослыми жеребцами.

— По заповеданию Князя Великого Ярослава Владимировича и сыновей его, — голос Корнея был сух и ровен, — за татьбу здесь, на Княжем Погосте, эти двое повинны смерти.

Ведите.

Бьющегося и умоляющего о пощаде Шевлягу трое ратных втащили на телегу. Его напарник, весь в синяках и кровоподтеках, криво ухмыльнулся серыми губами: "Эх, не довелось погулять досыти!" и, оттолкнув чужие руки, сам взобрался на хлипкий помост. Постоял, обводя, взглядом, вечернее небо, вздохнул и сунул голову в петлю.

— Давай, Серафим!

Повинуясь взмаху воеводы, Бурей сильно хлестнул коней. Толпа ахнула и подалась назад — на толстой ветви повисли два чудовищных желудя. Недолгое трепыхание тел скоро закончилось и воцарилось мертвое молчание, прерываемое только редкими всхлипами.

И вдруг в эту зловещую тишину ворвался бешеный конский топот. Во всаднике, что осадил запаленного коня прямо перед Корнеем, многие с недоумением узнали Ингварку Котеня. Парнишка с трудом сполз наземь и прошептал еле слышно:

— С Ратным беда…