Алевтина Сергеевна Лизунова, женщина болезненная, не терпела какого-либо шума в доме. А Николай и Гурька любили повозиться, помастерить что-нибудь. Поэтому они встречались у Захаровых или на улице.

У Лизуновых Гурька бывал редко. А если требовалось срочно встретиться с товарищем, он вызывал его каким-либо условным сигналом: свистнет или комочком земли бросит в окно. Алевтины Сергеевны он почему-то боялся и не любил ее.

Гурька сложил все обратно в ящик, сунул Горке ручку от радиоприемника, чтобы не остался в обиде, и отправился к товарищу.

Николай оказался дома один.

Сделав знак, чтобы Николай подождал минутку, Гурька сходил за оставленным в коридоре ящиком и, протянув его Николаю, сказал:

– Возьми.

– Что случилось? Тетя Катя не позволяет

держать у нее?

И тут Гурька подумал, что не смог бы объяснить товарищу свое решение оставить ему ящик, не выдавая военной тайны. Но тот своим вопросом подсказал ему выход.

– Да, понимаешь, бранится… И не так, чтобы

очень бранится, а ребятишки у нее. Еще растащат.

– А я куда дену ящик? Увидит мама, скажет, чтобы сейчас же выбросил. Ты ведь знаешь,

какая она у меня. Пальцы, скажет, порежешь, играть на скрипке не сможешь…

– Спрячь где-нибудь.

– Где?

Николай задумался, потом просветлел лицом и, подняв кверху палец, воскликнул:

– Эврика! Я его спрячу…

Он взял ящик и вышел куда-то. Вернувшись,

спросил:

– А как же проекционный фонарь? Где мы

будем делать его?

Гурьке снова пришлось вывертываться.

– Поживем, увидим… Что-нибудь придумаем.

– От отца ничего не слышно?

– Нет.

Помолчали. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, Гурька сказал:

– А я в школу юнгов уеду.

Сказал помимо воли, хотел бы вернуть свои слова обратно, но уже поздно.

Николай вытаращил глаза.

– Куда, куда? В какую шкоду? – Юнгов.

– Таких школ и нет вовсе.

– Есть!

– Да нет же!

– А я говорю, есть!

– Ну, а где эта школа?

– Военная тайна.

Николай засмеялся.

– Хо!… Военная тайна! Скажет тоже! Да знаешь ли ты, кто такой юнга?

– Знаю.

– А ну, скажи.

– Юнги – это моряки, которые на кораблях

плавают.

Николай сказал серьезно:

– Верно. Про юнгов я читал. Но юнги давно,

еще до революции были. Тогда, по-моему, юнгов

ни в каких школах не учили. Просто на корабль

брали мальчика и называли его юнгой. А где ты

узнал, что есть такая школа?

Гурька рассказал и про Костюкова, и про военно-медицинскую комиссию. Осматривали его именно военные врачи, а не гражданские. Гурька даже постарался обрисовать, какие это были врачи, как они выглядели внешне.

– Один такой, старый уже. Усы. Дока, видать. Покажи, говорит, Захаров, язык. Я ему язык вывернул, а он заглянул в рот, потом тут постукал, там послушал… Хорош, говорит. А другой, помоложе, в очках. Руки у него вот такие; как у тебя» Пальцы длинные и холодные-холодные!

Посадил меня на табуретку, велел положить ногу на ногу. Потом вот как по этому месту молоточком стукнет! Я – дрыг ногой! Но ничего, не сильно. Годен, значит, и по ногам.