А теперь я расскажу вам историю гробокопателя. Историю того, кто жил, верил и мучился, изнывая под тяжестью своего изнурительного пристрастия, отравившего ему всю жизнь и приведшего его в итоге к такому финалу, от одной мысли о котором содрогнулся бы любой смертный. Мою историю.

Смею вас заверить, что полки книжных магазинов и пыльные стеллажи малопопулярных в наше время библиотек не содержат в своих недрах и малой толики тех ужасных фантазий и будоражащих душу переживаний, что с ранних лет роились в моей голове, занимая в ней, без сомнения, наиважнейшее место.

Мои внутренние миры кишели различного рода нечистью и мрачными чудесами, большей частью загробного происхождения, а вместо волшебных ромашек и перекликающихся звенящими голосами эльфов-колокольчиков, что было бы более характерно для детского мышления, на бескрайних полянах моих дум произрастали лишь уродливые кладбищенские колючки да тернии, путь через которые лежал, впрочем, отнюдь не к звездам, но в могилу.

Тайны загробной жизни, ее, если хотите, быт и точки соприкосновения с нею стояли во главе угла моего разума, я был озадачен глубокомысленными философскими вопросами, излюбленным местом моих одиноких прогулок являлось лежащее неподалеку от дома моих родителей кладбище, а любимым чтивом – столбцы некрологов в местных газетах. Я находил особую прелесть в этих небольших заметках, расположенных на полосе с черным крестом, а каждое знакомое имя, которое я там встречал, наполняло мои мозг и тело каким-то щекочущим возбуждением, словно я угодил в огромный лесной термитник. Полагаю, с точки зрения большинства это было ненормально, что ж, возможно, я и был болен какой-то редкой детской болезнью, побуждающей отречься от обычных для этого периода жизни шалостей, проказ и мечтаний, но заставляющей искать удовлетворения этой болезненной страсти в странных поступках и неподдающихся логике мудрствованиях. Несомненно, напыщенные ученые мужи могли бы «подогнать» мою жизнь под критерии какого-нибудь психического расстройства, но, хвала Создателю, мне удалось избежать их лап.

Учителей у меня не было, и мне приходилось ощупью искать тропинку в дебрях избранной для меня судьбой чащи жутких неясностей. Книги по оккультным наукам, которые я мог найти, своей нелепостью вызывали усмешку, а закоснелость и беспросветность окружающих меня людей просто раздражала.

Разумеется, я был наслышан о хранящихся где-то достойных трудах великих магов и чернокнижников прошлого, пошедших в своих изысканиях много дальше меня и добившихся поистине дивных результатов, но, не имея доступа к сим фолиантам, не особо-то на них рассчитывал. Если бы даже чудо и свершилось, то я, боюсь, не смог бы разобрать ни слова в древних магических письменах, ибо, к стыду своему, не утруждался изучением каких-либо наук и иностранных языков в том числе, чем невероятно расстраивал своих родителей, мечтавших увидеть меня когда-то солидным и уважаемым.

Как можно догадаться, друзей у меня не было, так как мой скрытный характер и обособленный стиль существования вкупе с моими весьма специфическими интересами мало способствовали сближению с людьми, чуравшимися меня так же, как я чурался их. Подобных себе я в своем немногочисленном окружении не находил, те же немногие, перед кем я имел неосторожность приоткрыть тяжелую дверь кладовой моей души, в последующем либо обходили меня стороной, либо и вовсе старались выставить меня на посмешище. Надо сказать, их издевки меня мало трогали, так как я полагал себя и мои мысли много выше их достойной сожаления неотесанности, но доверие к людям я тогда утратил навсегда. Точнее сказать, оно так во мне и не развилось.

Моя келья, как я ее называл, находилась тогда в самом дальнем и малопосещаемом крыле родительского дома, между набитым всяким старьем чуланом и пустующей комнатой моей умершей тетушки – сестры отца, по причине своего скверного заносчивого нрава также предпочитавшей при жизни уединение и отгороженность от внешнего мира. Но, в отличие от меня, который никого не трогал и желал быть невидимым, тетка регулярно совершала вылазки из своей берлоги, скандалила с домочадцами, плевалась проклятиями и била детей и животных. Не знаю даже, почему она обитала в нашем доме, по моему мнению, ее место было в террариуме, где, в компании тварей одного с ней вида она, быть может, обрела бы счастье.

После ее смерти в комнате ничего не трогали, словно из какого-то суеверного страха, и все предметы стояли и лежали именно так, как она их оставила. Это обстоятельство наделяло в моих глазах смежную с моей комнату огромной притягательностью и даже шармом. Ночами я пробирался туда и, крадучись словно вор, вновь и вновь обследовал таинственное, дышащее смертью, помещение. Не знаю, искал ли я там что-то определенное. Вряд ли. Просто все существо мое было настроено именно на эту «темную» волну, а импульсы холода и какого-то странного восторга в голове были для меня чем-то вроде наркотика.

Кровать, на которой испустила дух моя злая тетка, в неровном свете свечи напоминала гроб, и я каждый раз вынужден был бороться с внезапно охватывавшим меня чувством суеверного страха, более напоминающего восторг. Долгое время я не решался заглянуть под нее, страшась нарваться на леденящий сердце взгляд покойницы, ибо был убежден, что человек с такой натурой и такой злобой ко всему живущему, каким была почившая от какой-то посланной небесами лихорадки сестра отца, не мог просто исчезнуть, навсегда уйти в другой мир и оставить в покое этот. И даже тот факт, что тетку не похоронили, а кремировали (как мрачно изрекла моя матушка – для верности), не мог меня до конца убедить в невозможности ее возвращения.

Когда же я все же собрался с духом заглянуть под смертное ложе тетки, то, к моему подспудному разочарованию, ничего, кроме пыли и какого-то старого тряпья там не обнаружил. Что же до сожжения покойников, то у меня к нему вообще особое отношение: мало того, что сей процесс поглощает кладбище за кладбищем, превращая их в пустые, не несущие никакой смысловой или оккультной нагрузки и набитые фарфоровыми вазами мемориалы, необходимость существования которых вызывает сомнение, так он еще и отнимает материал для работы у заклинателей мертвых, не говоря уж о последнем шансе вурдалака. Это разрушало легенды и было в высшей мере несправедливо, ибо древние устои всего сущего должны оставаться незыблемыми. И, хотя я уже тогда понимал, что есть что-то гораздо древнее и незыблемее кладбищ, которые, как ни крути, остаются лишь человеческим изобретением, боязнь утраты любимой игрушки заставляла меня негодовать.

По мере возрастания доли «пустых могил» в современных некрополях таяло и охватывающее меня во время исследовательских прогулок по ним очарование и захватывающее дух ощущение причастности к скрытому от людей миру.

Моя «коллекция странностей», начатая мною еще в детстве и состоящая из предметов, имеющих, по моим представлениям, отношение к магии, оккультизму и вообще всему потустороннему, пополнялась теперь все реже, что вызывало у меня немалую досаду. Я почему-то полагал, что стоит какой-либо вещи соприкоснуться с умершим или, тем более, быть вместе с ним похороненной, как она тут же приобретает некие магические свойства, в разгадке сути которых я и видел свою задачу и предназначение. Любая безделица, найденная мною на кладбище, казалась мне покрытой налетом какой-то тайны, проникнуть в которую я страстно жаждал, а в шепоте колышимой ветром кладбищенской травы мне чудились едва различимые откровения мятущихся душ.

В ларцах и на стеллажах, со вкусом расставленных в полутемных помещениях моего жилища (по смерти родителей я унаследовал этот старый дом на отшибе), нашли свое место довольно солидное количество с восторгом добытых и лелеемых мною экспонатов, от не сгнивших фрагментов убранства гробов и человеческих костей, найденных мною в разверзнутых могилах, до украшений, которые я, чего греха таить, сорвал когда-то с истлевших или полуистлевших мертвецов, выкопанных мною на ночных пустынных кладбищах, влекомый моим бесславным хобби.

Свой первый гроб я вскрыл в двенадцатилетнем возрасте, после того как неделей раньше случайно наткнулся на провалившуюся могилу и разбросанные вокруг нее позвонки. Зрелище настолько поразило меня, что я совсем не спал несколько ночей кряду, ворочаясь в постели и размышляя о том, как здорово было бы самому сломать крышку саркофага и первым посмотреть в лицо находящемуся в нем Нечто. С этой мыслью я в одну из лунных ночей проник внутрь поросшего мхом живописного склепа семьи Коваро – единственного теперь на нашем кладбище, так как прочие «дома мертвых» в течение последних лет были так или иначе разрушены и содержимое их куда-то вывезено – большей частью по финансовым, реже – по гигиеническим причинам. Коваро же до сих пор оставались весьма влиятельным в нашей местности родом, и пусть их главная резиденция находилась теперь в землях отдаленных, покой их родовой гробницы был гарантирован. Тем паче, единственный сын старого Коваро – Филипп – погиб лишь десять с небольшим лет назад, наткнувшись в пьяном мареве кабака на нож какого-то южанина, якобы приревновавшего к нему свою бедрастую замухрышку-жену. В пылу разборки наследник миллионов прокричал, если верить молве, что готов-де погибнуть за любовь свою, в чем вздорный бородач ему тотчас же и помог. В общем, история, достойная пера Шекспира. Стареющий же фабрикант, похоронив сына, покинул эти места, приказав, разумеется, заботиться должным образом о склепе, в котором покоились многие поколения его предков и, по несчастью, незадачливый любвеобильный потомок.

В склепе этом я бывал и раньше, так что его мрак и царящий тут тяжелый дух смерти были мне не в новинку и не могли заставить меня изменить свои намерения той ночью. Удостоверившись, что все спокойно и никакой случайный путник не помешает исполнению задуманного мною, я приступил к делу. Пробежав лучом карманного фонарика по крышке ближайшего саркофага и прочтя на серебристой металлической пластинке слова «Филипп Коваро», я подцепил принесенным с собой топориком крышку и, поднатужившись, нажал. Раздался неприятный скрип и легкий хруст ломающейся конструкции…

Отбросив крышку саркофага, я, набрав в грудь побольше воздуху, одним резким движением вспорол алюминиевую оболочку, покрывающую тело. Моя предосторожность ничего мне не принесла, ибо смрад, ударивший мне в нос и, казалось, сейчас же проникший под кожу, был столь силен, что мой юный организм, едва позволив мне снова дышать, в тот же миг попытался очиститься путем обильной кислой рвоты.

Через некоторое время я все же нашел в себе силы заглянуть в гроб. Один вид мумифицированного лица с выпирающими, подернутыми остатками кожи скулами и торчащими под сгнившим носом большими желтыми зубами заставил меня вновь заледенеть. Клочья истонченных спутанных волос на практически лишенном кожи черепе дополняли картину. Одежда тоже порядком истлела и ничем не напоминала то богатое облачение, коим являлась прежде.

Что я, собственно, делаю в этом концентрате смрада и первобытной тоски?!

Эта мысль чуть было не привела меня в чувство, но что-то, тускло блеснувшее в рыхлой смеси тряпок и гнилой плоти, привлекло мое внимание, не дав зародившемуся было малодушию меня отрезвить. Посомневавшись, я протянул дрожащую руку и, превозмогая вновь подступившую тошноту, нащупал надетый на мертвую руку тонкий браслет…

Тогда я впервые в жизни ограбил мертвеца. Охватившее меня поначалу отвращение к себе и содеянному мною постепенно сменилось какой-то неестественной гордостью за собственную смелость и целеустремленность. Что ж! Я доказал себе, что мое увлечение миром мертвых сильно отличается от пересказывания детских страшилок и тупых проделок в Хэллоуин, словом, от всего того, чем занимаются обычно эти жалкие плебеи – мои ровесники. Я убедил себя, что нахожусь на верном пути и должен продолжать начатое. А недостающие знания придут, в этом я не сомневался.

Склепов по близости больше не было, и я принялся просто разрывать могилы, показавшиеся мне интересными, в поисках новых «сокровищ». Надо сказать, я не ленился и зарыть покойника обратно, обобрав его, так что внимания общественности мои деяния не привлекали, оставляя лишь толику недоумения у кладбищенских смотрителей, поскольку безупречной мою работу назвать все же было нельзя. Озабоченный конспирацией, я постепенно расширял ареал своих изысканий, крайне редко бывая дважды на одном и том же погосте, а если и бывая, то со значительными промежутками времени и крайними предосторожностями.

Таким образом, коллекция моя постоянно пополнялась, в ней появлялись новые, порой чрезвычайно вычурные экспонаты, которые я сортировал по известным только мне принципам, полагая, что изобретаю совершенно оригинальную систему и являюсь во многом первооткрывателем. Основным же и, несомненно, самым значимым перлом в моем собрании оставался искусной работы платиновый браслет, украденный мною много лет назад у покойного Филиппа Коваро. То, что он изготовлен из упомянутого металла я, сказать по правде, установил сам, руководствуясь общеизвестными признаками, так как понести его к ювелиру побоялся, во избежание неприятностей. Всем известно, сколько ловкачей погорело по глупой случайности, лишь из-за своего неразумного любопытства, и я не хотел рисковать. В конце концов, ценность добычи заключалась для меня не в ее рыночной стоимости, но в оккультном потенциале, заключенном в ней, то есть в том, чего я еще не понимал.

Отдельную полку в моей гостиной я отвел разномастным по форме и величине урнам с пеплом, которые я безжалостно отбирал у земли или же выдалбливал из мемориальных стен кладбищ, утыканных этим добром, словно кекс изюмом. Но это было весьма жалким приобретением, сделанным лишь по причине недостатка «настоящего заделья», что-то сродни высосанной изголодавшимся вампиром крысы.

Время шло, и я уже начал понемногу отчаиваться и терять надежду, ибо вовсе не был уверен в том, что в моей богатой коллекции никчемностей находится хотя бы один настоящий артефакт, скрывающий в себе магическую силу или крупицу высшей мудрости, обладать которыми я так жаждал.

От моих практичных и очень приземленных родителей мне осталось неплохое наследство, достаточное, по крайней мере, для того, чтобы не тратить дорогое время на досадный труд и целиком отдаться своему увлечению, которое должно было принести мне когда-то несравненно больший успех, чем любая из профессий, которые я мог бы для себя избрать. Однако же, глядя в свои отражающиеся в зеркале воспаленные и начавшие уже блестеть безнадежностью глаза, я вынужден был признать, что всю жизнь блуждал вслепую, натыкаясь в потемках на что-то и будучи не в силах определить, на что именно.

Дальше так продолжаться не могло: мне нужно было что-то или кто-то, могущие дать мне азы вожделенной мною науки, те первые знания навигации, без которых невозможно было отыскать фарватер безжалостно барахтавшей меня реки неизвестности.

Помощь, как это часто бывает, пришла ко мне неожиданно, словно посланная кем-то могучим, проведавшим о моих затруднениях. Луч света, озаривший мой дальнейший путь по выбранной стезе и продвинувший меня в моих изысканиях, пришел ко мне в образе нового знакомца, с которым я мог теперь поделиться своими мыслями, сомнениями и надеждами, и который знал об интересующем меня предмете значительно больше, нежели я, и был не прочь своими знаниями со мною поделиться.

А случилось это так.

Я, вымотанный длинной дорогой и издерганный неудачами, возвращался домой из одного из своих путешествий в отдаленные районы страны, куда меня погнала вычитанная мною в какой-то дешевой газетенке информация об одном старинном погосте, состоящем якобы сплошь из захоронений вековой давности, а посему представляющем для меня первостепенный интерес. В отчаянии я вновь поддался лживому очарованию чужих мест и проделал полторы тысячи километров по разбитым дорогам, чтобы, как и много раз прежде, удостовериться в том, что обманут. Погост оказался не таким уж и старым, а лежали там лишь крестьяне да мелкие служащие, похороненные очень по-светски и без всякой искры таинственности. Проведя три ночи за изнурительной работой, я так и не нашел ничего заслуживающего внимания, за исключением пары-тройки золотых зубов да пригоршни простых оловянных распятий, которые разумнее было бы использовать при работе паяльником, нежели как экспонаты моей специфической коллекции. Посему, сказать, что я был в высшей степени раздосадован и даже озлоблен на блуждающую где-то неверную мою фортуну, значит не сказать ничего.

Поднимаясь из гаража в дом, я хотел лишь выпить чего-нибудь, принять душ и отправиться в постель, чтобы провалиться в яму с тревожными и сумбурными снами неудачника. Представьте же себе мои удивление и испуг, когда, проходя мимо двери гостиной, я заметил в глубине ее тлеющий огонек сигары, куримой кем-то разместившимся в кресле у потухшего камина. Еще не привыкшими к темноте глазами я не мог различить большего, но то, что огонек «жил», то разгораясь чуть сильнее, то бледнея, я видел совершенно отчетливо.

Я замер в нерешительности. Никогда до этого не сталкивавшийся с несанкционированным посторонним вторжением на мою территорию, я просто не представлял себе своих дальнейших действий. Вариантов у меня было, похоже, не много: завизжать, словно истеричная крестьянка или же сыграть в супермена. Но так уж сложилось, что ни первой, ни вторым я не был.

И вдруг, словно осознавая трудность моего положения, незваный гость спас ситуацию, заговорив:

Вы, безусловно, удивлены, дорогой друг. Между тем, удивительного в моем к Вам визите столь же мало, как и опасного. Однако же, осознавая нелегальность моего здесь появления, приношу Вам мои самые глубочайшие извинения с просьбой принять их.

Голос у моего неожиданного визитера был не то чтобы низкий, а, скорее, глубокий, если вы понимаете, о чем я, и какой-то уставший. Не ускользнул от меня и некий покровительственный оттенок его тона, словно я был нашкодивший юнец, а он – терпеливый дядюшка, подвизавшийся в педагогике. Величавость и медлительность его речи несколько выходили из принятых в наших краях норм, но привязать происхождение этого человека к какой-либо другой, определенной местности я также не решался, поскольку был недостаточно сведущ в лингвистике и смежных с ней науках. Могу сказать лишь одно – ничего приятного в происходящем я решительно не находил.

В камине вдруг внезапно вспыхнул огонь – должно быть, любитель сигар и тут успел похозяйничать, плеснув туда керосина – и тьма гостиной несколько рассеялась под воздействием теплого синеватого пламени, выхватившего из ее завесы силуэт высокого мужчины в шляпе, который, положив ногу на ногу, как ни в чем не бывало развалился в моем кресле, нимало не беспокоясь о соблюдении правил приличия.

Ситуация была настолько дикой и непривычной, что я даже должного гнева не почувствовал, а бранные слова, уже готовые было сорваться с моего языка, прокатились вдруг куда-то вниз, оставив во рту лишь горьковатый привкус рассеянности. Между тем незнакомец, видя, что я совершенно выбит из колеи, продолжил:

О, уверяю Вас, не стоит нервничать! Вы выглядите таким испуганным, словно это не я, а один из выкопанных Вами мертвецов явился навестить Вас в ночи! Зря, друг мой, будьте же рассудительны!

При этих его словах я почувствовал, как по моему телу премерзко разливаются первые волны паники. Доигрался! Это не иначе как полицейский или представитель одной из спецслужб, пришедший по мою душу! Где же, ну, где я прокололся?! Я начал лихорадочно искать выход из положения, понимая, что шансы мои ничтожны.

Да перестаньте же Вы паниковать! все так же спокойно и неторопливо продолжал обладатель шляпы, словно прочтя мои мысли. – Я для Вас безопасен, поскольку ни к закону, ни к морали отношения не имею. Просто послушайте, что я Вам скажу, и Вы все поймете. О, нет-нет, прошу Вас, я не выношу резкого света! быстро добавил он, заметив, что я потянулся к выключателю слева от двери. – Будьте любезны присесть на один из этих великолепных старинных стульев, оставшихся от деда Вашей покойной матушки, и расслабиться, выпив немного коньяку, который я для Вас приготовил. У Вас была дальняя дорога, мой друг, а глоток хорошего коньяка еще никому не вредил. Уверяю Вас, ничего плохого не происходит.

Его подчеркнутая осведомленность моей жизнью насторожила меня еще больше, но я машинально повиновался и сел на стоящий напротив кресла стул, начиная чувствовать себя гостем в собственном доме. К тому же, я действительно испытывал потребность в глотке спиртного, которое и обнаружил на столике рядом.

Забросив в себя одним махом содержимое широкого хрустального стакана, я закурил и, начиная ощущать разливающееся по телу тепло, попробовал, наконец, получше рассмотреть моего визави, тем более что глаза мои уже несколько привыкли к полумраку.

Он оказался статным, худощавым, одетым в черный костюм-двойку господином лет тридцати восьми-сорока, чьи темные волнистые волосы были, несомненно, уложены рукой дорогого мастера. Контрастировавший со светлой сорочкой черный галстук был затянут под самое горло, что было немодно и, с моей точки зрения, очень неудобно. Моего же гостя это, похоже, совсем не беспокоило, что позволило мне заключить о его принадлежности к кругам, где сие – необходимость. Наверняка он был аристократом или диктором на телевидении, хотя на последнего походил очень мало. Руки его покоились на подлокотниках моего старинного кресла, с которым он, надо сказать, очень гармонировал, а пальцы, держащие сигару, были на удивление тонкими и длинными, что говорило в пользу моей догадки о его аристократическом происхождении. Цвета его глубоко посаженных глаз мне рассмотреть не удалось, но они, несомненно, зорко следили за мной.

Ночной визитер был, видимо, привычен к тому, что его рассматривают, а посему оставался совершенно спокойным и не спешил нарушить созерцательную паузу, давая мне возможность составить себе о нем собственное мнение. Он просто молчал, время от времени поднося ко рту сигару, и вспыхивающие при затяжках угольки освещали на миг его лицо еще ярче, так что я смог заметить даже небольшой шрам над его правой бровью, полученный, видимо, в каких-то чванливых дворянских состязаниях.

Но, даже когда я убедился, что он не полицейский и, судя по всему, не черт, главное оставалось для меня неясным, а именно цель его престранного самовольного визита в мой дом, который я считал до этого своим надежным убежищем. Вором он вряд ли мог быть, иначе, пожалуй, не стал бы дожидаться меня и готовить выпивку… Дальним родственником моей жены тоже, поскольку никакой жены у меня не было. Почтальоном – так же маловероятно… Так кто же он? Оставалось просто спросить это у него самого.

Ну-с, сударь, не соизволите ли Вы просветить меня касательно мотивов Вашего прихода? Я был бы Вам очень за это признателен! я чувствовал, что уступаю ему в изысканности слога и безаппеляционности тона, но мне было стыдно за охватившую меня в начале нашей встречи растерянность, и я не хотел совсем уж ударить лицом в грязь в стенах собственного дома.

Незнакомец, казалось, понял мои уязвленные чувства и произнес тоном, несколько более подобающим гостю, нежели ранее:

Пожалуй, сначала я должен объяснить Вам, кто я. Видите ли, так уж сложилось, что всю свою жизнь я занимаюсь примерно тем же, чем и Вы – интересуюсь оккультизмом и, если хотите, темной стороной… (Здесь я был благодарен ему за то, что он не назвал мое занятие прямо – гробокопанием). Правда, мне изначально повезло несколько больше, чем Вам: мои предки также занимались изучением оккультных наук и даже довольно преуспели в этом. Пожалуй, истинными чернокнижниками я их назвать все же не могу, но знания, которыми они обладали и которые сумели передать Вашему покорному слуге, при этих словах он приподнял шляпу, которая до сих оставалась у него на голове, и церемонно поклонился, не вставая, действительно кое-чего стоят. У моего прадеда был частный морг в Ютландии, если хотите – похоронное бюро, а посему, сами понимаете, материала для проведения своих опытов, и порой очень даже смелых и интересных, он имел предостаточно, тут мой гость зажмурился, и лицо его приобрело мечтательное выражение, словно его предок был не гробовщиком, а кондитером, экспериментировавшим с воздушным кремом. – Я хорошо помню прадеда – высокого, седого старца с железным взглядом и длинными, цепкими пальцами. Помню и свой страх перед ним, поскольку человеком он был неприветливым и, по моему тогдашнему мнению, таинственным. Почти все свое время он проводил в покойницкой, творя там неизвестно что и появляясь оттуда лишь для того, чтобы отдать моему отцу или деду какое-то из своих тихих приказаний, которые те всегда исполняли сразу и молча. Жители нашего городка чурались его и старались лишний раз не сталкиваться ни с ним, ни с кем-либо другим из нашей семьи. Однако изгоями мы не были, и именно потому, что предки мои были действительно мастерами своего дела: если кому-то требовалось, чтобы его покойник имел надлежащий вид на собственных похоронах, то приходилось идти на поклон к прадеду, забывая на время неприязнь. Надо сказать, «обработанные» им мертвецы и впрямь лежали в гробу как живые, однако же мало кто догадывался – почему…

Но простите меня, мой друг, за ненужные подробности. Все это я поведал Вам лишь для того, чтобы немного рассеять Вашу настороженность, которой Вы, несомненно, охвачены по причине столь дерзкого моего вторжения… Расскажу дальше, если позволите.

Так вот, унаследовав от своих предков интерес и способности к оккультным наукам, а также переняв у них некоторые скромные знания и навыки, отец мой решил пойти в своих исследованиях дальше, дабы достичь невиданных прежде высот мастерства и перейти на совершенно иной уровень. Ему, к примеру, недостаточно было просто поднять из гроба мертвое тело и заставить его исполнять свою волю, как то делал мой прадед. Нет, он возжелал победить смерть, воскрешая покойников «в полной мере», то есть возвращая в тело душу… Будучи одержим этой идеей, он, казалось, ни о чем другом не думал, проводя свои опыты почти каждую ночь. И ему это, думаю, удалось. Хотя, впрочем, не будем пока об этом. А ведь и на самом деле, Вы посмотрите только, что делается вокруг! Халтурщики и недоучки, вообразившие себя магами, наводняют мир трехдневками-зомби, не способными ни на что, кроме банального убийства в темном переулке, а то и вовсе действующими лишь несколько часов так называемыми „снова-ходящими“, и эти гнилые безмозглые колоды шастают по улицам, переваливаются и подвывают, смеша народ. Исполняемые же ими задачи столь же примитивны и никчемны, как и их заклинатели.

При этих словах мой гость принял настолько расстроенный вид, и голос его зазвучал так обиженно и удрученно, что я, хоть и не замечал доселе особого «наводнения» улиц ходячими мертвецами, искренне посочувствовал ему в его переживаниях по поводу неучей и недоумков, поднимающих из могил черт знает что.

Но что же тогда, собственно, представлял собой я, который, несмотря на все потуги, до сих пор не воскресил и лягушки и чьи «колдовские» манипуляции доселе сводились к плеванию через плечо от сглаза да торжественному зажиганию свечей вокруг украденного из чьего-то гроба и вываренного черепа? Как вообще мог я рассуждать или даже слушать рассуждения о качестве и целесообразности неких магических ритуалов, будучи простым неотесанным гробокопателем, находящимся, по сути, на низшей ступени иерархии «адептов потустороннего», к которым я себя безосновательно причислял? Я был хуже обычного могильщика, ибо, в отличие от такового, не мог даже объяснить смысла своих действий! Мне стало настолько стыдно за себя, что вся моя напускная бравада, которую я, как маску, натянул в начале разговора на свою малопривлекательную физиономию, слетела с нее как яблочный цвет, побитый коварным майским градом. Хорошо, что в полумраке не было заметно, как мучительно сильно я покраснел.

Сидящий напротив меня человек прочел, видимо, не моем лице всю гамму охвативших меня чувств, что при его способностях было, конечно же, сущим пустяком, и поспешил вскинутой рукой воспрепятствовать началу потока нелепостей, которому я уже вознамерился было открыть шлюзы моего речевого аппарата. Жест этот вышел у него настолько естественным, словно он всю жизнь только тем и занимался, что призывал разных идиотов к молчанию.

Не спешите, скромный хозяин сих стен, он обвел взглядом гостиную, на потолке которой тепло играли пробивающиеся сквозь табачный дым блики света из камина. – Я, похоже, знаю, о чем Вы собираетесь заговорить, и уверяю Вас, что это абсолютно излишне, ибо в ходе моего повествования и, надеюсь, нашего дальнейшего общения все само по себе встанет на свои места, обещаю Вам! Так вот, эксперименты моего отца продвигались успешно, и он радовался, как ребенок, каждому крошечному шагу вперед, так как знал, что выбранная им тропа хоть и извилиста, но верна. Я же, хоть и находился в это время рядом с ним, вовсе не горел желанием покорить мир и не грезил троном Черного Гения – несбыточной мечтой многих чернокнижников. Прелести умерших красавиц меня мало интересовали, и в снах своих я не опрокидывал в свою разверзнутую глотку галлоны теплой крови из резных кубков, хотя и осознавал, что мой удел – идти тем же путем, что и мои предки. Мои занятия оккультными науками под руководством отца были самоцелью и сами по себе приносили мне удовольствие. Я постиг множество законов бытия и обучился вещам, которые показались бы, мягко скажем, несколько странными, вздумай кто-нибудь включить их в школьную программу. Одни из них являются чрезвычайно полезными и конструктивными, другие же годятся лишь для развлечения толпы на рыночной площади да забав сопливых юнцов. Ну, например…

Не меняя позы и по-прежнему не спуская с меня глаз, мой гость указал кончиком все еще не потухшей сигары в сторону потрескивающего в камине огня. Пламя вздрогнуло, зашипело и, словно оскорбившись столь бесцеремонным с ним обращением, погасло, не оставив ни тлеющей искры, ни дыма, ни запаха. В комнате мгновенно стало темно, как в могиле. Сгинул во тьме камин, пропали большое старинное кресло и расположившийся в нем силуэт, и даже своих собственных рук я больше не видел. Меня обуял страх. Липкий, противный ужас, сковавший вдруг мое тело и дух. Я не знаю, что было тому причиной, но, никогда не боявшийся темноты, сейчас я буквально обмер.

Долго мой испуг, однако же, не продлился, так как уже через несколько секунд дрова в камине, повинуясь приказу неясной силы, вновь вспыхнули, заставив исчезнувшие было во мгле предметы вновь обрестись на своих прежних местах в поле моего зрения. Отсутствовала лишь одна часть «интерьера», но, безусловно, самая значительная, а именно человек, чьей волей были вызваны события последних мгновений. Кресло пустовало, и даже дым его сигары, еще минуту назад густо клубившийся под потолком, исчез, растворившись неведомо в чем.

Впрочем, отсутствие моего недавнего собеседника не затянулось: бесшумно и с каким-то налетом трагичности он вышел из погруженного во тьму дальнего угла помещения и, как ни в чем не бывало, занял свое прежнее место в кресле. Между большим и указательным пальцами его руки была зажата все та же, отчего-то не становящаяся короче, сигара.

Простите мне эту маленькую демонстрацию, друг мой. Она инфантильна и недостойна меня. Но, видя, что доля сомнения в моей честности еще присутствует в Ваших разрозненных мыслях, я решил убедить Вас в том, что я, по крайней мере, не вор, забравшийся в дом в Ваше отсутствие и теперь пускающий Вам пыль в глаза в надежде улизнуть. Как видите, это не так, и мне приятно, что Вы в этом убедились, струя табачного дыма снова потянулась к потолку, медленно растекаясь по всей его поверхности, а в гостиной моего дома вновь стало относительно уютно.

Боюсь, что не совсем понимаю, решился я на необдуманную реплику, каким же образом я могу быть полезен в Ваших делах, являясь, как Вы, конечно, заметили, человеком несведущим и ничего, по сути, не умеющим?

О нет, ни в коем случае! Не нужно, дорогой друг, преуменьшать своих качеств и способностей! Вы не обладаете знаниями, это правда, но у Вас есть нечто другое, имеющее не меньшую ценность – Ваше желание и упорство в достижении цели, которое является фундаментом в том деле, которое мы для себя избрали. Полагаю, Вы не обидитесь, когда узнаете, что я уж с лишком год наблюдаю за Вами, следую, можно сказать, по Вашим пятам и успел убедиться в правильности своей оценки. Увидев, как рьяно Вы раскапываете землю, порой не делая ни единой паузы до самого гроба, и какой аккуратной оставляете затем могилу, я понял, что не ошибся.

Не ошиблись в чем? я не мог понять, смеется ли мой собеседник или говорит серьезно, так как мало верил, что мои отчаянные изыскания могут быть кем-то одобрены, будь то бес или ангел, а посему старался не попасться на удочку сомнительных дифирамбов.

Минуточку терпения, мой друг! На самом деле все просто: мне в моей работе также порой требуются тела те трупы, которые Вы добываете из кладбищенской земли в поисках артефактов. Похоронного бюро моих предков давно уж не существует, оно кануло в Лету, как и все в этом мире, а мой род занятий в миру не дает мне, к сожалению, неограниченного доступа к покойникам. Вот и выходит, что я, как и Вы, должен сам заботиться о материале для моих работ. Однако должен признать, что человек я физически не очень выносливый, да и, пожалуй, чересчур брезгливый, как бы странно это ни звучало, и мне трудно представить себя с кайлом в руках, долбящим твердую землю. Заговоренной же лопаты я, несмотря на все мои способности, пока не изобрел. Несколько раз мне приходилось нанимать рабочих для копки, но этот люд, знаете ли, весьма ненадежный и, что еще хуже, имеющий обыкновение делиться своими впечатлениями со всей округой, гость поморщился, и я понял, как много неприятностей доставили ему проклятые рабочие. – Ну, а об аккуратности и точности исполнения и говорить не приходится этих качеств всегда недоставало низшему классу… Вы же собранны, постоянны в своих желаниях и увлечены нашим делом. И, поверьте, было бы прекрасно, если бы Вы смогли направить свою энергию в нужное русло, использовать ее целенаправленно! Так вот, предложение мое простое: Вы станете помогать мне в добыче тел, сопровождая меня в моих странствиях, я же, в свою очередь, передам Вам некоторые из своих знаний, которые Вам, несомненно, позволят в дальнейшем перейти к собственной «практике». Я также позабочусь о том, чтобы Вы занимались систематизированно, и обещаю не перегружать Вас работой. К тому же Вы, разумеется, сможете присутствовать при некоторых из моих опытов. Ну, что скажете?

У меня перехватило дыхание: с одной стороны, я прекрасно понимал, что меня лишь нанимают для грязной работы, которую никто больше делать не хочет, с другой же… Не все ли равно, где и когда раскапывать могилы? Я и без того, как одержимый, постоянно занимаюсь этим неприглядным делом, теперь же мои старания приобретут смысл! К тому же, судьба дает мне шанс приобрести вожделенные знания, без которых я так навсегда и останусь несчастным гробокопателем, который, несомненно, когда-то будет помещен в сумасшедший дом, под сочувствующие взгляды и вздохи умников в белых халатах да сердобольных матрон из социальной службы. Более всего на свете меня страшила перспектива быть осмеянным, и мысль, что кто-то будет относиться ко мне со снисхождением, приводила меня в ярость. С помощью же и поддержкой моего нового знакомца я, безусловно, мог бы всего этого избежать, а возможность учиться у него перевешивала нежелание быть рабочей силой в чужом деле. В конце концов, любой студент начинает познание премудростей профессии с грязной работы, и ничего зазорного в этом нет. Все зависит от того, с какого угла зрения себя рассматривать: я предпочитал именоваться не рабочим, но ассистентом, и уже благодаря одному этому чувствовал себя уверенней. Думаю, мой гость за время своего за мной наблюдения достаточно хорошо изучил структуру моего поведения и мотивы моих действий, а потому, когда я ответил ему восторженно-утвердительно, повел себя так, словно ничего другого и не ожидал услышать. Он лишь кивнул головой в знак того, что сделка заключена, и плеснул в мой стакан еще коньяку на два пальца.

В моей жизни началось удивительное время. Я перешел, можно сказать, на ночной образ существования, так как мой педагог появлялся в доме, как правило, уже после полуночи, ссылаясь на то, что днем у него уйма дел. На мой вопрос, когда нам отправляться в путь, он ответил, что определенных планов пока нет, и то время, что оказалось свободным, я могу использовать для постижения азбуки его науки. Он рассказывал и показывал мне вещи, которых я и представить себе не мог, и удивлению моему не было конца. Я убеждался, насколько далеки были мои прежние представления об оккультизме от истины, и для меня стало настоящим открытием, что магия заключается не во взмахах волшебной палочки, а в глубочайшем знании законов мироздания, которые постигаются лишь путем адски кропотливого труда и жесточайшей самодисциплины.

Но я не могу вдаваться в подробности магической науки, так как постичь ее мне так и не удалось. Судьба уготовила мне нечто другое, и мечте о чернокнижии не суждено было сбыться. Все события моей жизни были звеньями одной цепи, и то, что итог бесславной «карьеры» гробокопателя оказался таким, каким оказался, было предрешено. А вышло вот что…

Мы начали с «переоценки ценностей». Мой учитель попросил принести ему одну из урн с прахом, что занимали целую полку в моей гостиной и являлись, по моему убеждению, совершенно бесполезным хламом.

Он взял ее в руки, повертел, осматривая, и вдруг каким-то неведомым мне образом расколол. Серый пепел с осколками костей высыпался прямо на пол, что, казалось, совершенно не встревожило моего наставника. Отбросив в сторону керамические обломки урны, он сосредоточился на лежащей перед ним кучке праха, производя над ней какие-то манипуляции своими длинными пальцами, напоминающие теперь щупальца осьминога. Через несколько мгновений прах засветился, переливаясь, зеленым светом, который начал медленно разрастаться, вытягиваясь вверх и постоянно деформируясь. Примерно через минуту стало ясно, что свет этот не дикий, но ведет себя разумно. Я заворожено смотрел, как из сияющего столба выливается, словно кувшин на гончарном круге, человеческая фигура и, когда пред нами предстала старая согбенная женщина в ночной рубашке, затравленно озирающаяся по сторонам и лепечущая что-то невразумительное, понял, что многолетняя мечта моя начала сбываться.

Женщина, безошибочно узнав в моем друге наиболее важную из нас двоих персону, обратилась к нему на каком-то незнакомом мне языке, и в голосе ее, как мне показалось, зазвучала мольба. Тот ответил ей что-то, против чего она возражать не стала а, опустившись на пол, хрипло затянула причитания.

Что она сказала Вам? проявил я понятное нетерпение, хотя знал, что объяснения последуют и без того.

Она спросила, когда же придет ее дочь и заберет ее домой из хосписа. Я вкратце обрисовал ей положение вещей, и теперь она расстроена. К сожалению, она оказалась испанкой, и Вы, мой друг, вряд ли сможете с нею пообщаться за незнанием этого языка, но, смею Вас заверить, многого Вы и не узнали бы, ибо смерть застала ее в состоянии глубокой деменции, и она не может сказать больше, чем уже сказала. Откройтесь мне, мой друг: по какому признаку Вы выбирали урны, которые собирались похитить? Чем Вы руководствовались?

Я в который раз покраснел. Упоминание вскользь того факта, что я просто вор, да еще и глупый, повергло меня в глубочайшее смятение.

Да, признаться, ничем. То ли имя на мемориальной стене мне приглянулось, то ли обстоятельства удачно сложились… Да и каким признаком я мог руководствоваться, понятия не имея о том, что делаю?

Так-то оно так, но я, на Вашем месте, пожалуй, догадался бы, что испанское имя означает только то, что носивший его человек был испанцем, и ничего другого. И если бы я, как Вы, не владел языками, то, скорее всего, и интереса бы к этой урне не ощутил. А, впрочем, Вы же не могли знать, что эта милая дама окажется Вашей собеседницей, он вновь посмотрел на корчащегося и стонущего на полу призрака старой испанки и, вытянув в его сторону открытую ладонь, сказал что-то не то по-итальянски, не то по-латыни. Силуэт женщины задрожал, стал нерезким, размытым и, наконец, съежился, тонкой светящейся струйкой всосавшись назад в пепел.

Нужна Вам еще эта старуха? осведомился у меня мой педагог, принимая в кресле свою обычную позу и готовясь затянуться вновь возникшей в его руке сигарой.

Да, пожалуй, нет… неуверенно ответил я, очень мало еще разбирающийся в том, что мне нужно.

В таком случае соберите прах в какой-нибудь кулек и заройте его где угодно, лучше на кладбище. Научитесь уважать останки, если хотите достичь хоть чего-то. И мой Вам совет: не засоряйте в будущем ни дом свой, ни мозг ненужными Вам вещами, ибо нет ничего хуже, чем необдуманная алчность и беспорядок. Берите лишь то, что может послужить Вам, а артефакты, о предназначении которых Вы не имеете понятия – просто опасны. И Вы в этом убедитесь.

Я сразу вспомнил мои нелепые ухищрения по приданию украденным мною из могил предметам магических свойств, когда я со всей присущей человеческому роду глупостью просто лез на рожон, бестолково раздражая высшие силы, словно кидая камни в слабо привязанную соседскую овчарку. Мне очень повезло, что потуги мои не увенчались «успехом», который, несомненно, вылился бы в большое горе.

Мне стало стыдно за собственную бестолковость, и я пообещал моему новому другу впредь быть разумнее и ничего не предпринимать без соответствующей базы знаний. Он покивал головой в знак того, что слышал меня и изрек не совсем ясно: «Да расцветет тот, кто вовремя одумается, и да упокоится тот, кто не вовремя…»

Надо сказать, что за прошедшее со дня нашего знакомства время я настолько привык к присутствию моего гуру, что уже не мыслил своей гостиной без сидящего в старинном кресле силуэта, с неизменной сигарой в правой руке. Он по-прежнему не любил яркого освещения, предпочитая располагающий к разговорам на наши излюбленные темы полумрак. Бликов света, вылетающих из в мгновение ока разжигаемого им камина всегда было достаточно. Иногда наши беседы носили совершенно дружеский и даже, пожалуй, светский характер, и тогда в стенах моего жилища можно было слышать невиданный здесь доселе смех, а часы нашего ночного бодрствования обращались в обычную приятельскую вечеринку, о которых я, впрочем, имел лишь весьма смутное представление. Порой же мой гость произносил просто ужасные речи, говорил о вещах и материях, буквально корёжащих мой незрелый рассудок, производя в нем полнейший сумбур. Весь мир, все мои представления вставали с ног на голову и, наряду с жутким интересом к обсуждаемому, я все чаще испытывал страх перед тем, чего посмел коснуться. Вотчина мертвых, близости к которой я так жаждал, оказалась гораздо ближе, чем я мог себе представить, а масштабы ее влияния на нас – несказанно шире. По мере того, как я, ведомый уверенной рукой моего поводыря, проникал в ее законы, я все более осознавал ничтожность моих возможностей и бессмысленность моих амбициозных поползновений. Действительно, зачем пытаться с массой трудностей и затрат проникнуть вором в чертоги, где тебе и без того уготовано место во вполне обозримом будущем? К чему ломиться в окно собственного дома, если спустя немного времени так или иначе войдешь в него через дверь на правах хозяина?

Однако же, рассуждая таким образом, можно вообще отринуть полезность всех наук и практик, выбросить за ненужностью все интеллектуальные функции и зажить растительной жизнью, спокойной, теплой и нелепой. А посему я и мой наставник сошлись в мысли, что кто-то должен заниматься тем, чем занимаемся мы, и сожалеть об этом теперь уже по меньшей мере поздно.

Ну, друг мой, что еще нарыли Вы за свою гробокопательскую карьеру? отбросив один за одним все выставленные мною на его суд «артефакты» за их полнейшей никчемностью, обратился ко мне из глубины кресла мой ночной гость. – То, что Вы мне показали, очень мило, но не стоит и срезанного ногтя. Не понимаю, зачем Вам понадобилось все это барахло? Верьте мне, в ржавом гвозде из гроба столько же магического, сколько в его брате, выдернутом из складского ящика с морковью. Обрывки трухлявой мертвяцкой одежды так же ценны, как, простите, Ваши старые носки, а надерганные Вами у покойников зубы годятся лишь для заклинаний деревенских бабок типа «зуб в землю, жених в дом!». Я отлично понимаю тамошнюю вечную озабоченность выданьем замуж очередной потаскухи, но с магией, поверьте, это не имеет ничего общего. Череп, пожалуй, мог бы сгодиться для спиритизма, но все, что он мог бы поведать, я расскажу Вам наперед. Так в чем, опять же, смысл? Нет ли у Вас чего-нибудь поинтереснее? Или Вы за годы разрывания могил и посещения склепов так и не наткнулись на что-то стоящее?

Я не желал выглядеть в его глазах полнейшим идиотом и бездарем, каким он меня, должно быть, себе представлял, а потому протянул ему последнее, что имел и чем дорожил – браслет, сорванный мною с руки покойного Филиппа Коваро годы назад. Я не был уверен, что значимость этой вещицы выше, чем всех предыдущих, но больше у меня уже ничего не было. И если ценность браслета окажется лишь равной рыночной стоимости ушедшего на его производство металла (платины или чего бы там ни было), то придется признать, что все мои многолетние усилия пропали даром.

Однако же на сей раз мой визави повел себя без прежнего скепсиса. Он взял браслет, повертел его в руке, поднес к глазам – при этом от меня не укрылся их внезапный блеск – и изменившимся вдруг голосом поинтересовался, откуда у меня эта вещь. Выслушав мое повествование, в котором по мере роста интереса слушателя добавлялось горделивых ноток, он, посмотрев на меня долгим тяжелым взглядом, изрек:

Вы оказались не так уж безнадежны, мой друг. Огромной ценностью Вашу добычу, правда, не назовешь, но в сравнении с прочими экземплярами Вашей коллекции она очень неплоха. В этом браслете запрятан, безусловно, весомый магический потенциал, но предназначался он, полагаю, для чего-то другого. Вы же своим поступком изменили его направленность. Признаться, жаль, что Вы на него наткнулись. Боюсь, это и есть тот случай, когда невежество может быть опасным.

Что же теперь делать? я был не на шутку взволнован скрытым в его словах угрюмым пророчеством и хотел добиться ясности, ибо перспектива стать точкой приложения каких-то неведомых злых сил мне не улыбалась.

Что делать? переспросил мой собеседник и задумался. – Сказать по правде, я посоветовал бы Вам вернуться назад во времени и не совершать этой глупости. Но, поскольку сие не в Ваших силах, то можно попытаться по крайней мере исправить положение, вернув мертвецу его собственность. Хотя шансов на благополучный исход, признаться, не так уж и много. Вашими слабыми способностями силу этого браслета, боюсь, не преодолеть.

А Вы? Вы не можете мне помочь? я чувствовал, как противный страх разливается по моему телу, проникая даже в ногти. Складывающаяся ситуация мне откровенно не нравилась: вместо обещанных оккультных знаний и полной приключений жизни я получил порцию неясных угроз и перспективу какой-то жути. Оказывается, магия какого-то там браслета была в состоянии перечеркнуть все мои надежды и ожидания! К тому же, мой новый знакомец, похоже, не очень-то жаждал встать на мою сторону во всей этой истории. Таким образом, к уже имеющейся гамме негативных моих чувств примешалось еще и разочарование.

Помочь? переспросил он с оттенком удивления в голосе. – Помочь себе Вы можете лишь сами, мой неосторожный друг. Но я, верный своему обещанию, готов показать Вам, как это можно сделать. А впрочем… Вы мне искренне нравитесь, а потому могу предложить Вам следующее: я заберу у Вас этот артефакт, удалюсь и попытаюсь уладить дело иным путем. При этом я исхожу из того, что мне это удастся, хотя, пожалуй, придется очень нелегко. Затем я вернусь, и мы возобновим наши милые беседы и подготовку к совместным экспериментам, никогда не упоминая больше Вашей досадной оплошности. Вы согласны?

Что мне стоило согласиться и отвести нависшую было надо мной беду?! Что стоило мне проглотить горечь досады на свое поведение и ограничиться каранием себя ругательствами?! Но я не сделал этого. Невзирая на доказанную мне ночным посетителем несостоятельность моих действий и даже, быть может, моего ума, чувство собственного достоинства, сопряженное с глупостью, еще было живо во мне, а принятие заступничества «старшего брата» грозило бы его полным отмиранием. Что-то заклокотало внутри меня, забурлило и приготовилось уже выйти наружу потоком негодования и нелепых жестов. Однако же, боясь выглядеть смешным или инфантильным, я подавил в себе всколыхнувшие было мою душу эмоции и четко, размеренно и вежливо поблагодарил сидящую напротив меня в кресле фигуру за любезность:

Очень мило с Вашей стороны предложить мне такую всеобъемлющую помощь. Поверьте, я очень ценю Ваше участие. Тем не менее, я должен сказать «нет» и просить Вас не отказываться от своего изначального намерения помочь мне лишь советом. Возможно, это прозвучит глупо и самонадеянно, но мне кажется, что это дело должно стать для меня своего рода «боевым крещением», и я себе никогда не прощу, если пожертвую такой возможностью в угоду своей трусости. Итак, если Вы не возражаете, мы сделаем это вместе!

Между тем за окном начало светать. В это время ночной гость обычно покидал мой дом, ссылаясь на неотложные мирские дела, которые он улаживал, как и все нормальные люди, в дневную пору.

Ну вот, мне уж и пора, он последним долгим взглядом посмотрел в огонь камина, прежде чем потушить его, по своему обыкновению. – Я вернусь как обычно, сразу после полуночи, и мы отправимся туда. Но Вы не должны этим днем спать, мой друг! Мозг уставший и склонный к сновидениям более открыт потустороннему, нежели бодрый и настроенный на светские баталии. Мы же начинаем с Вами такое дело, где близость к духам и готовность к общению с ними – непременное условие успеха. Посему отриньте на сегодня эту людскую слабость и просто будьте готовы. Готовы ко встрече с тем, чего Вы так ждали… Обещаю, что у Вас будет потом возможность выспаться, да так, как Вы никогда не спали!

С этими словами он легким взмахом ладони погасил огонь в камине, погрузив комнату в сумрак, достаточно плотный, несмотря на прокрадывающийся через окно летний рассвет. Когда я ощупью добрался до выключателя и наполнил гостиную электрическим светом, в кресле, как обычно, уже никого не было. Мой наставник не уставал демонстрировать мне свои сверхъестественные способности.

Все утро я промаялся, бродя по дому в борьбе с одолевавшим меня сном. Впрочем, к обеду желание уснуть несколько уменьшилось, и я даже вышел на прогулку по саду и окрестностям. Дойдя до кладбища, я не стал входить на его территорию, готовясь сделать это ночью, но постоял несколько минут, облокотившись на покосившуюся от времени ограду и привычно вглядываясь в угрюмые гранитные плиты. Вернувшись домой и без желания отужинав, я стал ждать ночи, устроившись на своем новом месте в гостиной.

Минут в десять первого огонь в камине без предупреждения вспыхнул, и его всполохи выхватили разместившуюся в глубине кресла фигуру моего друга и наставника. Попыхивая неизменной сигарой, тот повел разговор так, словно и не покидал моего дома на долгих двадцать часов:

Сейчас Вам предстоит кое-что сделать. Во-первых, тщательно вымойтесь. К такому делу надобно приступать абсолютно чистым. Во-вторых, оденьтесь как подобает. Человек в гробу, которого Вы обокрали, выглядел, несомненно, более экстравагантно, и негоже являться к нему, облачившись абы как. Однажды Вы уже сделали это, и будет. В-третьих, возьмите с собой восковую свечу и простые сосновые спички. Ну и, наконец, когда будете переступать порог склепа, наденьте этот злосчастный браслет себе на руку: вам придется следовать определенным ритуалам, чтобы избавиться от него безболезненно. На месте я дам Вам дальнейшие инструкции, которые Вы должны выполнять неукоснительно, иначе ничего хорошего ждать не приходится. Вы все уяснили?

Я уяснил. Сделав все так, как велел мне мой провожатый, я предстал перед ним в ни разу до этого не ношенном фраке чуть старомодного, но очень достойного покроя. Признаться, распоряжение вымыться несколько покоробило меня, придающего огромное значение гигиене и уверенного в собственной безупречности, но правила есть правила, и сейчас я буквально благоухал свежестью и почти первозданной чистотой.

Увидев меня, мой друг молча кивнул, оставшись, видимо, довольным моими стараниями, и сделал жест рукой в сторону двери, предлагая отправляться.

Всю дорогу до кладбища меня не покидало ощущение, что я иду один. Ни шагов, ни дыхания моего спутника я не слышал: лишь обернувшись назад вполоборота, я мог различить неотступно следующий за мной темный силуэт. Случись это в то время, когда я еще не был с ним знаком, я, несомненно, принял бы его за преследующий меня призрак. За все время пути мы не сказали друг другу ни слова.

Войдя на территорию с детства знакомого кладбища, я уверенно направился к цели нашего сюда визита – старому склепу Коваро, наполовину скрытому густо разросшимися кустами и поросшему мягким влажным мхом. Непривычный мне тесный костюм несколько сковывал не только мои движения, но и мысли, а в голове с недосыпу что-то монотонно стучало, мешая мне сконцентрироваться. Однако я старался не придавать всему этому значения, думая лишь о предстоящем мне деле. Я не сомневался, что справлюсь с поставленной задачей я считал себя сильным и волевым человеком, к тому же, мой наставник был со мной.

Достигнув входа в склеп я, как и было предписано, надел на руку украденный здесь когда-то платиновый браслет и, потянув стоящую незапертой, чуть скрипнувшую дверь, переступил порог последнего пристанища членов старинной фамилии.

Тяжелый дух гробницы живо напомнил мне о подробностях моего предыдущего здесь пребывания, заставив дышать чаще и воскресив мои прежние страхи. Я в нерешительности замер посреди узкого помещения, не представляя своих дальнейших действий и не будучи уверен, последовал ли за мной мой друг.

Я уже собрался было оглянуться и испросить дальнейших инструкций, когда раздавшийся сзади голос моего спутника произнес:

Зажгите свечу и поставьте ее на полку, что в стене справа от Вас. Затем подойдите к гробу и откройте его. Оставайтесь спокойным.

Я послушно чиркнул сосновой спичкой о шершавый бок коробка и поднес пламя к фитилю принесенной мною в кармане фрака восковой свечи. Убедившись, что он зажжен, я приткнул свечу на узкий выступ в изголовье домовины, после чего приподнял и сдвинул в сторону обветшалую крышку, которой сам когда-то весьма неаккуратно прикрыл ограбленные мощи.

Приготовившись еще раз увидеть рвущий сердце оскал трупа, я заглянул внутрь гроба и вздрогнул от неожиданности и ужаса – покойника там не было. Пропахшие мертвечиной покрывало и заменяющий подушку кусок ткани были на месте, обитатель же гроба, по-видимому, отлучился. Пораженный страхом, я, инстинктивно ища помощи, резко повернулся назад, ко входу в склеп, и тут же наткнулся на горящий ненавистью взгляд моего спутника, в свете свечи принявшего теперь свой истинный облик – облик погибшего годы назад Филиппа Коваро, хозяина склепа и открытого мною гроба. Кожа с лица его слезла, обнажив тот мертвый оскал, который хранился в моей памяти, и лоск его одеяния исчез, превратив шикарный костюм в затхлое и пропитанное гнилью тряпье покойника.

Пребывая на грани безумия, я попятился назад и, споткнувшись, упал прямо в пустой гроб Филиппа, с которого не сводил застывших в безмолвном ужасе глаз. Фигура мертвеца у входа чуть шевельнулась, и я услышал его голос, скрежещущий теперь, как ржавое железо, и полный ликования:

Вот Вы и достигли желаемого, мой алчущий темной науки друг! Поверьте, знание, полученное Вами сейчас, стоит много больше, нежели все магические фокусы и сомнительные оккультные практики! Вы, как замученная непогодой и длинным путем по бесплодным равнинам река, все же достигли своего устья. Не отчаивайтесь, мой друг и единственный ученик, конец тоже бывает разным! Нет финала плохого или хорошего – важна лишь его справедливость и неотвратимость. Вы не согласны со мной? А между тем, я ведь предлагал Вам просто отдать мне браслет, который мой отец (помните, я рассказывал Вам о нем?) заговорил и надел на руку своего мертвого сына с целью его последующего воскрешения. Вы отказались. Так вот, мне так или иначе суждено вернуться в мир живых, но теперь уж иным образом. Ложитесь же спокойно в гроб, мой уставший друг, и насладитесь вечным сном, заменив в нем меня! Я ведь обещал, что дам Вам возможность выспаться, не правда ли? А браслет теперь останется у Вас, ведь он по праву принадлежит тому, кто лежит в этом гробу. И сон Ваш уж не прервется, если, конечно, другому гробокопателю не придет на ум ограбить Вас…

Принявший свой первоначальный лощеный облик, Филипп приблизился к гробу и, склонившись надо мной, закрыл своей пахнущей дорогим парфюмом рукой мои начавшие неудержимо гнить веки.

21.03.2010