В сентябре 1934 года на съезде НСДАП Гитлер вновь предал анафеме «изменников», воздал хвалу своим верным паладинам и поставил точку в конфликте партийных и государственных органов. Его заявление «Не государство правит нами, а мы управляем государством» двухсоттысячное сборище нацистов встретило невообразимым грохотом аплодисментов. Отныне партийные лидеры в центре и на местах имели право отдавать указания государственным чиновникам. Впрочем, последние не сдавались, и соперничество подспудно продолжалось и в дальнейшем.

Руководители министерств рекомендовали своим подчиненным поспешить с вступлением в НСДАП; началась широкая кампания по изгнанию евреев и политических противников из состава правительственных ведомств. Собрав личные дела и данные из кадровых отделов министерств, Борман с досадой обнаружил, что ветераны партии составляли не более 10 процентов от числа высших государственных сановников.

После смерти Гинденбурга, когда Гитлер стал полновластным главой государства, все правительственные чиновники оказались в его подчинении. Любое назначение на значительный пост, любое повышение в должности на высшем уровне осуществлялось только с личного одобрения фюрера НСДАП. Бюро Гесса [142] занималось проверкой политической благонадежности таких кандидатов. Инструкции Бормана для местных партийных организаций четко указывали гауляйтерам возложенные на них задачи и пределы их полномочий. «В принятии решений о назначениях на государственные посты я во многом полагаюсь на сотрудничество с гауляйтерами», — пояснял Борман. Он также считал полезным для себя иметь досье на всех влиятельных чиновников, подчинявшихся гауляйтерам.

Точно следуя принципам и целям, провозглашенным в «Майн кампф», Борман давно размышлял над практическим решением вопроса «расовой чистоты» германцев. Еще в 1932 году Мартин задумывал создать службу генеалогических и расовых исследований в структуре национал-социалистского движения, но тогда задача оказалась непосильной по причинам финансового характера. Но когда функционеры НСДАП получили преимущество над государственными чиновниками, идея нашла отражение в программе расовых исследований, осуществление которой было возложено на министерство внутренних дел. В архивы Бормана хлынул новый поток информации о руководителях разных уровней. К работе над расовыми проблемами подключился и германский крестьянский совет.

Впрочем, две серьезные проблемы возникли и у самого Бормана: первая была связана с происхождением его незаконнорожденного деда, отца которого не удалось установить; вторая заключалась в том, что сведения о семье Меннонг (по материнской линии Бормана) охватывали только три поколения.

С 1934 года выяснением родословной Бормана занимался лично директор германского бюро по установлению происхождения Курт Майер. Он посвятил этим поискам несколько лет, но ничего не нашел, хотя на запросы о состоянии дел неизменно отвечал, [143] что расследование продвигается. Неудивительно: Борман пообещал не только крупное вознаграждение самому Майеру, но и значительную финансовую поддержку его ведомству — естественно, из государственных фондов.

После победы над правительством внутри партии тоже начались брожения: в декабре 1934 года гауляйтеры самовольно провели совещание в Берлине, встретившись без надзора со стороны «коричневого дома». Борман узнал об этой встрече лишь после ее окончания и сумел возбудить в Гитлере ярость по поводу подобного нарушения субординации. Гесс разослал гауляйтерам циркуляр, не оставлявший ни малейшей неопределенности: «Ни рейхсляйтеры, ни — тем более! — гауляйтеры не обладают правом по собственной инициативе проводить конференции гауляйтеров или вести дела с государственными ведомствами без моего одобрения».

С тех пор правители провинций не собирали свои совещания без позволения сверху. Отныне встречи гауляйтеров стали лишь способом доведения до их сведения распоряжений и приказов фюрера и его заместителя; председателем на этих собраниях неизменно был сам Борман, в корне пресекавший любые попытки начать дискуссию. Вскоре после упомянутой конференции гауляйтеры получили от Бормана опросник, который следовало ежемесячно заполнять и предоставлять в качестве отчета о партийной работе — от пункта 1 «Организационные вопросы» до пункта 42 «Особые происшествия». Однако «покорение» гауляйтеров так и не было завершено при Гессе. Лишь после его ухода со сцены и вплоть до последних залпов второй мировой войны Борману удавалось заставлять провинциальных лидеров плясать под свою дудку. [144]

Однако рейхсляйтеры, обосновавшиеся в министерских креслах, недоумевали, почему избранные ими кандидатуры должны получать одобрение Бормана. Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс, являвшийся одновременно гауляйтером Берлина и рейхсляйтером пропаганды, запретил работавшим в министерстве членам НСДАП изобличать коллег в недостаточно лояльном отношении к партии. Он объявил, что весь персонал подобран с особой тщательностью, а потому всякий, кто посмеет выступить с подобными обвинениями, будет немедленно изгнан со службы.

Геббельс мог позволить себе подобный шаг, поскольку занимал прочные позиции как на правительственном, так и на партийном уровне. Потуги Бормана перетянуть на себя одеяло, воспользовавшись полномочиями штабсляйтера бюро Гесса, лишь забавляли министра пропаганды.

Поначалу рейхсляйтеры не имели оснований для недовольства Борманом. Он принимался за решение проблем, привлекших внимание Гитлера, гораздо расторопнее Гесса, которого всегда отличали рассеянность и медлительность. Гессу полагалось присутствовать на всех совещаниях Гитлера с партийными лидерами, но вскоре он переложил эти обязанности на Бормана. С тех пор — находился ли Гитлер в Берлине, Мюнхене или Оберзальцберге — без Бормана не обходилось ни одно совещание. Он держался как добрый и абсолютно бескорыстный товарищ, который лишь скрупулезно выполнял поручения двух высших руководителей партии. Все именно так и выглядело до тех пор, пока не стало ясно, насколько он опасен на самом деле.

Попав в плен после окончания войны, эксперт НСДАП по сельскому хозяйству, рейхсминистр продовольствия и глава германского объединения крестьян Рихард Вальтер Дарре составил характеристики [145] на лидеров наци. Вот что он отметил, когда писал о Бормане:

«Эта личность представляла собой невообразимую смесь личных амбиций, жажды власти, прагматизма в организационных и административных вопросах, включая управление финансами, и комплекса угнетения, возникшего вследствие того, что мечтавший о власти энергичный деятель всегда оказывался в положении подчиненного. Хладнокровие искушенного игрока ставит его в один ряд со Сталиным: осознавая преимущества жесткого партийного диктата, он систематически строил свою партийную игру соответствующим образом. Гитлер — вот «альфа» и «омега» его деятельности. Создавая временные альянсы лишь ради достижения отдельных целей, Борман не нуждался в чьей-либо постоянной поддержке».

Впрочем, Дарре не упомянул, что сам он тоже вступил в альянс с Борманом, когда занимался созданием департамента полиции «расового регулирования» в соответствии с лозунгом, провозгласившим немецкое крестьянство национальной сокровищницей расовой силы. Этот шаг задевал область, на которую распространялись интересы рейхсфюрера СС Гиммлера. Потерпев фиаско в деле коммерческого разведения кур, Гиммлер переключился на вопросы размножения человеческих существ, взявшись решать эту проблему по собственному разумению. Дарре, как и всякому, кому было что сказать о крестьянстве (все-таки министр сельского хозяйства!), присвоили почетное звание офицера СС. Сначала ему это понравилось, но вскоре он стал неуютно себя чувствовать в черной униформе. Зная, что отношения между Гиммлером и Борманом неожиданно ухудшились, Дарре обратился к последнему за помощью. Борман был заядлым курильщиком, и на память об их союзе Дарре подарил ему портсигар. В конце марта 1935 года после долгого приватного разговора [146] с рейхсминистром сельского хозяйства Борман «пришел домой в том приподнятом настроении, которое — видит Бог — возникает только после доверительной беседы между искренними национал-социалистами».

Проявлением этого сотрудничества стал шаг Дарре, сделанный 7 сентября 1935 года, — назначение «рейхсляйтера НСДАП Мартина Бормана пожизненным членом германского крестьянского совета». Впрочем, ничего, кроме почетного значка и права присутствовать на торжественных церемониях, сей титул не сулил. Поэтому Дарре подсластил его занесением имени Бормана на скрижали Зала Славы. В конце 1935 года рейхсминистр «осознал, что все нити политических интриг находятся в руках Бормана и что именно он является безусловным политическим лидером в Берлине».

Борман и Гиммлер никогда не питали особых симпатий друг к другу, но постепенно пришли к выводу, что могут быть взаимно полезными. Гесс — по наущению своего штабсляйтера — издал приказ, согласно которому партийным комитетам запрещалось вести шпионскую деятельность и заводить на граждан личные дела. Работа такого рода полностью перешла в ведение СД{27}, представлявшей собой секретную службу СС. Но многие гауляйтеры игнорировали это распоряжение, а иные даже приказали своим подчиненным наладить сотрудничество с СД, желая контролировать работу местных отделений СС, справедливо полагая, что там могут собирать сведения и о партийных лидерах, включая самих гауляйтеров. Инструкция Бормана, датированная серединой февраля 1935 года, предписывала партийным организациям «отказаться от всякого недоверия по отношению к СД» и явно подливала воду на мельницу Гиммлера. [147]

Указание гласило:

«Поскольку работа СД соответствует целям партии, следует исключить всякие препятствия в деятельности этой организации и обеспечить ей всемерное содействие».

Резкое сближение дуэта Борман — Гиммлер произошло во время триумфальной поездки Гитлера по Саару, который в результате плебисцита в марте 1935 года вернулся в состав рейха. Теперь пришел черед Гиммлера демонстрировать знаки «дружеского расположения» (все, что касается отношений между этими двумя великими лицемерами, необходимо заключать в кавычки). Он пригласил Бормана посетить стратегические эсэсовские центры империи. Первая остановка — Верден. Как гласила история, Карл Великий, прозванный «убийцей саксонцев», вырезал в этих местах несколько тысяч германских дворян, охваченных бунтарскими настроениями, и в память о жестокости древних времен рейхсфюрер СС приказал возвести здесь величественный мемориал.

На следующий день Гиммлер знакомил Бормана с кошмаром современности: они посетили подготовленный эсэсовцами концентрационный лагерь в Эстервегене, где велись разработки в области «технологии обезлюживания». Кульминацией поездки стал визит в Вевельсбург (к югу от Падерборна), где рейхсфюрер планировал создать исследовательский центр истории германских племен. В сентябре Борман ответил на этот жест Гиммлера директивой, предписывавшей обеспечить широкое сотрудничество масс с СС, чтобы люди сообщали в гестапо обо всех, кто посмел критиковать действия партии: «дерзких наглецов» следовало отправлять в концентрационные лагеря. В мае следующего года накануне совещания в Мюнхене Борман предложил рейхсляйтерам и гауляйтерам совершить небольшую ознакомительную поездку под руководством рейхсфюрера СС. Гиммлер привез всех — отвертеться не удалось даже [148] высшим партийным чинам — в Дахау. «Тогда в Дахау все было на отменном уровне: заключенных хорошо кормили, хорошо одевали, обеспечивали сносные условия содержания», — вспоминал впоследствии Рудольф Гесс — тот самый Гесс, который был сообщником Бормана еще по делу в Пархиме и взял тогда вину на себя. Отсидев несколько лет в тюрьме, он вышел на свободу по амнистии и стал связистом в дивизии СС «Мертвая голова». В тот день у него состоялась сердечная, доброжелательная беседа с рейхсляйтером и рейхсфюрером, и вскоре, благодаря теплым отзывам Бормана, он заполучил третью звездочку, свидетельствовавшую о производстве в унтер-штурмфюреры СС (соответствует званию армейского младшего лейтенанта).

Дарре, с тревогой наблюдавший за укреплением альянса Борман — Гиммлер, предупредил казначея Ксавье Шварца об угрожающем потенциале Бормана, но тот высмеял его опасения. Возможно, главный финансист страны не поверил предупреждению, поскольку поддерживал с Борманом хорошие отношения. Однако Ганс Франк, рейхсляйтер партийного департамента юстиции и глава «Лиги защиты юстиции», объединившей судей, адвокатов, прокуроров и нотариусов, которым уже промыли мозги в духе национал-социализма, отмечал, что в 1935 году Шварц в доверительной беседе с ним откровенно заявил: «Борман — наиболее пагубный для движения интриган и ярый враг старых членов партии. Не удивлюсь, если последних поголовно истребят буквально в один день — а-ля Сталин».

Впрочем, следует иметь в виду, что Франка нельзя считать непредвзятым свидетелем: Борман допекал законоведа долгие годы и в конце концов полностью его скомпрометировал. Франк, высший юрист страны и советник Гитлера, некогда опрометчиво не обратил внимания на партийного клерка, тихо копавшегося [149] в каких-то незначительных внутрипартийных делах. Впоследствии он признал: «Борман ненавидел меня всем своим существом, и мне пришлось пройти через неописуемые испытания».

Весной 1935 года Борман прибрал к рукам любимый проект фюрера — Оберзальцберг. Гитлер мечтал возвести в баварских горах роскошную личную резиденцию, и для разработки и осуществления сногсшибательного проекта требовался энергичный и предприимчивый управляющий. Изначально имение Бергхоф состояло из прилегавшего к дому поля и маленькой рощицы. Борман сразу переоформил имение на свое имя (дабы образ фюрера, как бескорыстного «борца за идею», не подвергался сомнению) и прикупил к нему участок площадью десять квадратных километров, в основном поросший лесом, и около восьмидесяти гектаров сельскохозяйственных угодий.

С одной стороны, покупатель не скупился. С другой стороны, многие из прежних владельцев были рады сорвать хороший куш за свою собственность. Тех, кто отказывался продавать землю (например, не желая расставаться с родовым имением), Борман убеждал в том, что «народному» канцлеру для полноценного отдыха просто необходим именно этот мирный и тихий уголок. Наиболее упрямым грозили насильственным выселением, а соперничать с мощью набравшего большие обороты национал-социалистского движения люди не осмеливались и капитулировали.

Чтобы осуществить величественные планы, доставить наверх рабочих и технику, пришлось улучшить прежнюю дорогу из Берхтесгадена, круто взбиравшуюся в горы, и проложить новую через Оберау. Борман [150] быстро распрощался с архитектором Дельгадо, заявив, что тот способен произвести реконструкцию маленького здания почты в захолустном городке (именно такой заказ выполнил Дельгадо перед приглашением в Оберзальцберг), но не в силах справиться с работами большого масштаба. Его заменил профессор архитектуры из Мюнхена Родерик Фик. На огромной площади, расчищенной под строительство, вскоре трудились сотни, а затем и тысячи рабочих, для которых поставили просторные бараки. Своей резиденцией Борман избрал дом, из окон которого мог наблюдать за рабочими и следить, чтобы они не бездельничали. Он вникал во все аспекты строительства и, заслышав грохот отбойного молотка, неизменно шел выяснять причину шума.

Жители Берхтесгадена считали Бормана варваром: его безудержная строительная деятельность нарушила прекрасный горный ландшафт окрестностей. Впрочем, ответственность за содеянное лежала не только на нем. Его хозяин, лично оценивавший дизайн нелепых огромных строений и эскизы проектов, призванных изменить облик больших городов, в строительстве Оберзальцберга дал полную свободу действий человеку, лишенному всякого художественного чутья. Фюрер не сомневался в расторопности и исполнительности своего верного помощника. Борман же взвалил на себя всю работу потому, что обеспечивал финансирование проекта и мог контролировать ситуацию, находясь в Мюнхене.

Параллельно Борман занимался реализацией и других идей Гитлера. Так, посетив в 1935 году городской театр Аугсбурга и застав его в весьма плачевном состоянии, фюрер пообещал местному гауляйтеру Валю: «Мы отремонтируем здание, и театр станет лучше, чем прежде. Расходы я беру на себя». Расходы составили несколько миллионов марок, и Борман — как всегда, безропотно — их оплатил. [151]

* * *

В конце ноября 1935 года Борман и Бух вылетели в Кенигсберг. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох довел деспотизм и коррупцию до таких пределов, что верховный судья НСДАП не мог не возбудить расследование. Однако Гитлер не имел ничего против того, чтобы главы округов набивали свои карманы. Жестокость и энергичность Коха фюрер ценил выше «чистенькой» биографии и поручил Борману сдержать рвение тестя. В итоге дело против гауляйтера Восточной Пруссии вроде бы заглохло, а Борман и Кох даже стали друзьями. Однако Бух не бросил расследование, что, как вскоре выяснилось, серьезно повредило ему самому.

Позднее Борман писал Герде: «Если бы в 1935–1936 годах твой отец следовал моим советам, то уберег бы всех нас от многих неприятностей». Бух не сомневался в честности и справедливости фюрера и отказался поверить в то, что Гитлер нанес ему удар в спину. Обвинив Бормана во лжи, он вплотную занялся Кохом.

Гитлеру пришлось вызвать Буха к себе. Только фюрер принимал окончательное решение о ведении судебных расследований в отношении высших нацистских чинов; партийному арбитру было просто объявлено о прекращении процесса Коха. В знак протеста Бух в тот же день бросил все дела и на несколько недель отправился в поездку по Соединенным Штатам Америки, наивно полагая, что его незаменимость сразу станет для всех очевидной. Однако Гитлер рад был хоть на время освободиться от надоевшего моралиста, которого с удовольствием использовал бы в качестве козла отпущения, стоило кому-нибудь пожаловаться на несправедливость партийного суда.

Бух надеялся, что после возвращения фюрер [152] развяжет ему руки для исполнения им своих обязанностей. По наущению Бормана партийный судья представил Гитлеру пухлое досье компрометирующих документов на погрязшего в коррупции шефа организационного отдела Роберта Лея и потребовал изгнания виновного с высокого поста. Гитлер накричал на Буха и выгнал его вон. Мартин «проморгал» важную деталь: незадолго до этого Лей вновь женился, и его второй женой оказалась миловидная молодая женщина, совершенно вскружившая голову фюреру.

В феврале 1936 года Борман выдвинул обвинение в неуважении к партии против Отто Мейсснера, шефа канцелярии президента (одна из высших должностей в правительстве). Обвинение было особенно серьезным еще и потому, что по своему положению Мейсснер имел право производить назначения на ряд государственных должностей. При этом Борман ничем не рисковал, ибо Мейсснер находился на упомянутой должности еще при Гинденбурге и Эберте и, по общему мнению, находился в оппозиции к НСДАП. Его ведомство составило списки чиновников, которых он планировал назначить на важные государственные посты. Борману удалось выяснить, что «представителям нацистской партии... в этой классификации отведено такое место, которое может нанести ущерб авторитету НСДАП в обществе».

Изложив свои соображения в письме с грифом «совершенно секретно», Борман вручил последнее лично Вильгельму Фрику, руководившему аппаратом администрации. Копии документа он разослал тем партийным лидерам, которые, по его мнению, могли бы поддержать начатую кампанию и образовать достаточно мощный фронт оскорбленных нацистских бонз. Однако многие из них отреагировали на этот призыв достаточно прохладно, ибо не желали [153] давать Борману козыри в борьбе за влияние. Другие же постарались использовать ситуацию в своих интересах. Например, рейхсляйтеру и шефу немецкого трудового фронта Роберту Лею развитие интриги было на руку, и он энергично откликнулся на письмо, объявил список Мейсснера «провокацией и подготовкой удара по НСДАП» и просил Бормана вмешаться со всей «необходимой решительностью и твердостью». Он также предложил вообще освободить некоторых рейхсляйтеров от этого титула в связи с несоответствием их положения чести высшего партийного звания: их ведомства утратили прежнее значение.

Самый короткий и содержательный отклик пришел от Геббельса, который информировал «дорогого товарища по партии» о том, что партийное управление пропаганды и германское министерство общественного просвещения и пропаганды тоже давно занимаются подбором талантливых людей из числа членов партии, достойных назначения на «ответственные посты вплоть до должностей рейхсляйтеров и рейхсминистров, чтобы обеспечить преемственность проводимой политики», и располагают собственным списком подобного рода. И хотя Геббельс выразил «чрезвычайную заинтересованность в скорейшем наведении порядка в данном вопросе», в его ответе не было ни слова осуждения в адрес Мейсснера, ни поддержки идеи общего протеста. В глазах рейхсминистра пропаганды Борман оставался примитивным мелким партийным бюрократом, сотрудничать с которым любой деятель с высокой репутацией посчитал бы ниже своего достоинства. Действительно, события развивались так, как и предвидел Геббельс: Мейсснер изменил свой список в соответствии с новыми веяниями и остался на прежнем посту, а год спустя даже получил от Гитлера должность рейхсминистра. [154]

* * *

Опасаясь чрезмерного усиления позиций государственного аппарата, которое могло бы привести к потере партийными структурами недавно полученного влияния, Борман произвел на свет циркуляр объемом в девятнадцать страниц под названием «Об учреждении и статусе Германских летно-спортивных корпусов и объединения «Государственная молодежь». С одной стороны, он объявил, что «в соответствии с прямыми указаниями партийного руководства (читай — бюро Гесса) представители НСДАП уже давно не отдают распоряжений каким бы то ни было государственным служащим, поскольку последние зачастую умышленно избегают сотрудничества с партией». С другой стороны, отмечал, что «национал-социалистское движение фактически лишено возможности вести просветительную работу и руководить германским народом, поскольку государственные чиновники постоянно вторгаются в те сферы, которые являются прерогативой партии».

Далее в типичном немецком канцелярском стиле он изложил, что было у него на уме. Если верить его словам, под угрозой оказалось само существование НСДАП: правительственные структуры лишали партию молодых талантов! «Поскольку немец — с рождения солдат», лучших парней призывали в армию, а прочих для прохождения альтернативной службы направляли в министерство труда, укомплектовывая таким образом железнодорожную полицию, охрану почтовых грузов, подразделения таможни, союз германской противовоздушной обороны и пр. После увольнения за многими сохранялись служебные обязанности в структурах подобных ведомств и обществ; иные же были так заняты в сферах спорта или культуры, что у них не оставалось времени для партии. [155]

Вдобавок ко всему, германское ведомство труда сохраняло власть даже над теми, у кого срок обязательной службы истек. Как армия переводила уволенных в разряд резервистов сухопутных войск, а военно-морской флот — в морской резерв, так и это ведомство зачисляло их в трудовые резервы. «Положение о добровольческом характере подобных организаций существует лишь на бумаге. Каждый, кто не желает иметь плохую репутацию и стремится к повышению», обязан подчиняться подобным структурам.

Теперь же (вот в чем причина беспокойства Бормана!), когда следовало выяснить, «нужны ли такие организации вообще», появились планы создания еще двух служб того же рода: лидер молодежной организации НСДАП Бальдур Ширах задумал учредить общество «Государственная молодежь» (к тому времени он возглавлял гитлерюгенд и ради обретения большей самостоятельности стремился вывести организацию из прямого подчинения партии), а министр авиации Геринг захотел сформировать подчиненную правительству полувоенную организацию Германские летно-спортивные корпуса. По мнению Бормана, в «Государственной молодежи» не было ни малейшей необходимости, ибо уже в течение нескольких лет 90 процентов молодежи в возрасте от десяти до восемнадцати лет проходили через гитлерюгенд. Более того, подобный шаг был бы абсурдным, поскольку в этом случае дело воспитания молодежи в духе национал-социализма перешло бы в ведение государственных чиновников, которые «не способны справиться с этой задачей».

Планы Геринга Борман назвал еще более пагубными. Фактически министр авиации создавал предпосылки для ситуации, когда юноше, мечтавшему служить в люфтваффе, пришлось бы сначала стать членом Германского летно-спортивного корпуса. По [156] утверждению Бормана, «члены подобных обществ не смогут в дальнейшем участвовать в политической жизни нации. Армия, авиация и флот получат возможность самостоятельно определять свою политическую позицию» и диктовать народу условия, опираясь на силу оружия. Из чего Борман сделал заключение о том, что «такое развитие событий угрожает самому существованию партии; НСДАП — это вовсе не преувеличение — будет обречена».

Неизвестно, кому были разосланы копии этого обзора. Конечно, не Герингу и не Шираху, но, несомненно, многим влиятельным деятелям партии. Поскольку каждый из лидеров ревниво следил за тем, чтобы никто не вторгался в сферу его интересов, Борман мог не сомневаться в поддержке тех, чьи интересы могли пострадать от создания этих новых ассоциаций.

Весной 1936 года Борману не составляло труда вручить свой меморандум непосредственно Гитлеру, ибо к тому времени он стал его личным финансовым распорядителем, управляющим по вопросам строительства и доверенным делопроизводителем. Еще не получив официального поста, обеспечивавшего право сопровождать каждый шаг фюрера, он уже фактически осуществлял функции секретаря по финансовым, хозяйственным, организационным и партийным вопросам (статус личного секретаря сохранял за собой Гесс, занявший это место еще во времена совместного пребывания в тюрьме.

Впрочем, одна лишь искушенность в делах бюрократических вряд ли позволила бы Борману снискать нечто большее, чем снисходительная терпимость властителя по отношению к добросовестному, но недалекому служаке. Ведь выполнение рутинных обязанностей отнюдь не производило впечатления на «артистическую» натуру фюрера. Мартин доказал, что способен справиться с любой щекотливой проблемой, [157] неизменно оставаясь в тени и демонстрируя бескорыстную (в понимании Гитлера, которого не беспокоила подковерная грызня подчиненных между собой) личную преданность.

Год спустя Геринг все-таки сформировал свои летно-спортивные корпуса. Это образование оказалось не столь масштабным, как планировал он вначале, однако сохранило независимость от партийных структур и подчинялось только министру воздушного транспорта. В конечном счете воплотились в жизнь и проекты Шираха: в декабре было объявлено об учреждении объединения «Государственная молодежь», которое представляло собой не что иное, как гитлерюгенд, перешедший в ведение правительства. Вопреки страшным пророчествам Бормана, партия нисколько не пострадала. Вместе с тем количество влиятельных организаций возросло — именно в этом состояла наиболее эффективная уловка Гитлера, при помощи которой ему удавалось натравливать своих приближенных друг на друга. В то время Ширах и Геринг были его фаворитами. Завистники приписывали первому претензии на место духовного преемника фюрера; второй же, из экс-капитана вмиг превратившись в генерала и начальника люфтваффе, возглавил контроль над германской промышленностью и стал человеком «номер два» в правительстве.

Разумеется, Мартин знал, что, распространив меморандум, нажил себе двух могущественных врагов и задал головоломку тем, кто уже обратил на него внимание. Действительно ли Борман решился на этот шаг лишь ради защиты интересов — как он их понимал — партии и Германии? Или надеялся тем самым притормозить карьеру обоих фаворитов и ускорить собственную? Похоже, Борман хотел закрепить за собой роль стража истинной партийной доктрины, оберегавшего духовное наследие вождя. [158]

С той же дерзостью и пуританским фанатизмом Борман нанес удар еще одной троице из непосредственного окружения Гитлера. То были адъютанты фюрера: бывший капитан Фриц Видеманн, обергруппенфюрер СА Вильгельм Брюкнер и бригаденфюрер СС Юлиус Шауб, издавна составлявшие слаженную команду. Незадолго до этого герцог Кобургский оказал им высокую честь, присвоив всем троим традиционную фамильную награду. Борман узнал об этом, случайно услышав разговор в столовой рейхсканцелярии. Один из его секретарей немедленно получил распоряжение от имени рейхсляйтера НСДАП вручить награжденным копии указа Гесса от 1933 года, запрещавшего членам партии принимать награды за участие в германской революции или подобные им. Поскольку единственной выдающейся чертой Брюкнера были его невообразимые размеры, а Шауб более поднаторел в пьяных дебошах, чем в аргументированных спорах, ответить взялся Видеманн. Он указал, что заранее обратился за разрешением к Гитлеру: «Фюрер позволил мне, Брюкнеру и Шаубу принять эту награду».

Но не таков был Борман, чтобы останавливаться на полпути. Как указал Мартин в своем ответе, речь шла вовсе не об адъютантах, поскольку он якобы знал об упомянутом решении Гитлера. Просто возникла необходимость напомнить, что уже давно было объявлено о запрещении «прежним властителям» присуждать «фамильные награды». Причина настаивать на соблюдении этого правила, подчеркивал Борман, заключалась в том, что герцог присудил свою награду не только адъютантам фюрера. В числе отмеченных оказался, в частности, «группенфюрер Эрнст, впоследствии расстрелянный». Словом, истинному национал-социалисту надлежало отказаться от подобной «чести» из принципиальных соображений. [159]

Видеманн предпочел не ввязываться в дальнейшую полемику и просто подшил письмо Бормана в папку. Однако через пару недель он вновь оказался под огнем критики рейхсляйтера НСДАП. На проходившей в Мюнхене конференции некоторые партийные сановники выступили против самовольного использования начальником штаба СА Лутце титула «начальник штаба фюрера». Лутце отринул обвинение, указав, что не присваивал этого звания самолично: первыми таким образом поступили адъютанты фюрера. Борман немедленно направил Видеманну официальное письмо с пометкой «конфиденциально», в котором предупреждал:

«Вынужден настоятельно просить Вас об отказе от дальнейшего употребления упомянутого титула, поскольку это, во-первых, неправомочно и, как следствие, во-вторых, вызывает серьезное возмущение».

Борман все чаще провоцировал подобные стычки с адъютантами. Его уязвлял непосредственный доступ этих людей к Гитлеру, позволявший им заполучить подпись фюрера под теми или иными документами в соответствии с их собственными планами. Впрочем, выжить Видеманна, который не имел особых заслуг перед партией до назначения на пост адъютанта, оказалось делом не самым сложным. Гитлер познакомился с Видеманном еще в годы войны, когда офицер Фриц Видеманн руководил кадрами полка, а Гитлер служил курьером, стоял перед ним навытяжку и послушно щелкал каблуками. Теперь бывший капрал назначил бывшего капитана своим подчиненным. Видеманн безропотно воспринял эту перемену, но вскоре устал от бесконечных внутрипартийных дрязг и интриг. Незадолго до начала второй мировой войны он попросил об отставке и получил пост генерального консула в Сан-Франциско. [160]

* * *

Историю легендарного восхождения Мартина Бормана к вершинам власти достаточно полно можно проследить только по документальным свидетельствам, ибо он, следуя избранным принципам, старательно избегал громких ролей в драматичных событиях и никогда не оказывался в центре внимания широкой общественности, скрываясь в тени более крупных фигур. Он без колебаний брался за роль второго плана как на этапе своего влияния на судьбу одной лишь Германии, так и на последовавшем этапе, затронувшем уже судьбу всего мира. Фигуры, подобные ему, зачастую навсегда остаются за чертой круга, ярко освещенного прожектором истории. В народе его считали добросовестным сержантом в составе роты под командованием Гитлера; не всякий вспомнил бы даже его имя. Но в высших нацистских кругах лишь немногие решались схватиться с Борманом.

Конечно, бывали и исключения. Эрнст Ханфштангль, руководитель по связям НСДАП с иностранной прессой, писал в своих мемуарах:

«По-моему, его дисциплинированность, сдержанность и умеренность оказывали хорошее влияние. Вместе с Гессом он неутомимо боролся против коррупции в партии».

Действительно, Борман оказался не подвержен приступу накопления огромных состояний, охватившему всю нацистскую верхушку после прихода к власти. И хотя он боролся против этого явления, на самом деле его не сильно беспокоили проблемы морального свойства, отрицательно сказывавшиеся на отношении общества к партии. Если к Борману попадали документы, которые свидетельствовали о богатствах, полученных неправедным путем, он просто складывал их в досье, хранившиеся в стальных сейфах «коричневого дома», накапливая компрометирующие [161] материалы и терпеливо выжидая удобного случая для нанесения — если понадобится — решающего удара. Отмеченная Ханфштанглем умеренность была редчайшим качеством среди представителей партийной элиты, а у Ханфштангля имелись собственные веские причины ценить его: отпрыск богатого рода, он часто ссужал партию деньгами в «период борьбы». Когда же он попросил возместить долг, заворовавшиеся лидеры наци обвинили его... в жадности! [162]