Фильм „Встреча на Эльбе“ в 1950 году удостоен Сталинской премии первой степени. На IV Международном кинофестивале в Чехословакии в 1949 году фильму „Встреча на Эльбе“ присуждена „Премия мира“.

Мокрая, дрожащая от страха кошка, держа в зубах своего детеныша, пытается выбраться из воды, цепляясь за проплывающие мимо предметы. Вот она взобралась на деревянные стенные часы с кукушкой и, подхваченная водоворотом, стремительно уплыла.

По реке, громоздясь, как льдины в ледоход, плывут крыши разбомбленных домов, разбитые грузовики, эсэсовские знамена, трупы людей и животных… Книжные шкафы. Листы бумаги, газеты, корыта, кровати… Полуопрокинутый речной транспорт с надписью «Германия», сохранившейся над разбитыми колесами… И над всем этим слышно гудение многих тысяч моторов, скрежет железа, лязг гусениц…

Разводной мост. Две его половины повисли над рекой, как две гигантские железные руки, не дотянувшиеся одна до другой.

Сотни немецких беженцев буржуазного обличия сгрудились на восточной стороне моста, стремясь переправиться на другой берег.

Через разрыв моста перекинуты деревянные трапы, подгибающиеся под тяжестью обезумевшей толпы, в панике перебегающей через пропасть…

На переправе хаос. Физически сильные, в безумном страхе пытаясь пробиться на противоположный берег, топчут более слабых.

Потерявшие человеческий облик, обезумевшие люди цепляются за доски разрушенного моста, теснимые напором толпы с берега, срываются, падают в воду.

Слышится треск. Мостки не выдерживают, ломаются: все находившиеся на них падают в реку.

Увидев, что путь по мосту прерван, толпа бросается к стоящему у причала старому катеру — речному трамваю с названием «Адольф Гитлер». У одного из бегущих раскрывается футляр от виолончели и оттуда вываливаются какие-то ценности, платье, белье.

Крики, ругань, стоны сопровождают посадку на катер. Плечистые, здоровые немцы с военной выправкой расталкивают женщин и детей.

У одного из них распахнулось штатское платье, промелькнула военная гитлеровская форма.

В сгрудившейся толпе, стиснутый со всех сторон, стоит инженер Отто Дитрих. Это человек лет около 60, седой, в золотых очках. На нем дорожный плащ с траурным крепом на рукаве, грубые башмаки. Белый, будто жестяной крахмальный воротничок, подпирающий морщинистый подбородок, странно диссонирует с этим дорожным платьем. В руках у Дитриха плетеная кошелка. Рядом с ним высокий немец, чуть моложе Дитриха, с хищным лицом. Это Гуго Фишер.

Д и т р и х. Боже, как все это ужасно! Останемся здесь, Гуго; будь, что будет!

Ф и ш е р. Если вам нравится болтаться в петле, оставайтесь. Не говорите глупостей, Отто. Надо бежать к американцам.

Катер «Адольф Гитлер» перегружен настолько, что вода уже подступает к краям его бортов, но посадка не прекращается.

Старик-рулевой, ворочая штурвал и тревожно ударяя в колокол, кричит сиплым голосом: «Ахтунг! Ахтунг!», но никто не слушает его воплей.

Множество людей гребут веслами и досками, отталкиваются шестами, и «Адольф Гитлер» отходит от берега… Не успевшие уцепиться за его борта люди валятся в воду.

Нарастает гул и грохот моторов.

Оставшиеся на берегу и вылезающие из воды немцы поворачивают лица в сторону, откуда слышен нарастающий гул, и в страхе снова пятятся в воду.

Дымящийся, разрушенный взрывами и пожарами саксонский город средневекового вида. К самой реке подходят нагромождения толстых крепостных стен, башни, крыши с уцелевшими кое-где причудливыми шпилями.

По набережной, по мостам, по узким уличкам идут советские танки и самоходные пушки.

Из всех окон уцелевших зданий торчат белые флаги капитуляции.

У самого берега стоит большой старинный, выточенный из камня пограничный знак.

На нем готическим шрифтом высечена надпись: «Город Альтенштадт. Основан Генрихом I в 928 году для защиты подданных его, окруженных славянскими племенами».

Около пограничного знака останавливается большая самоходная пушка.

Командир орудия надевает чехол на огромное дуло и, похлопав по нему ладонью, как обычно похлопывают лошадей по холке, говорит:

— Кажется, все! Дальше ехать пока некуда!

Слышно, как глохнет выключенный мотор.

На набережной стоит большая грузовая машина с передвижной радиостанцией. Рядом с рупором — советское знамя, развевающееся на ветру. Из рупора раздается спокойный голос диктора:

— Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего!

На танках, на самоходках, на грузовиках примостились сотни советских солдат, слушающих приказ:

— Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы и адмиралы, трудящиеся Советского Союза! Сегодня наша страна празднует Первое мая — международный праздник трудящихся.

Толпа немцев, сгрудившаяся в воде, слушает, опустив головы и подняв руки с белыми платками и тряпками.

У некоторых «флаги капитуляции» прикреплены к тросточкам и зонтикам.

Диктор продолжает передавать сталинский приказ:

— Ушли в прошлое и не вернутся больше тяжелые времена, когда Красная Армия отбивалась от вражеских войск под Москвой и Ленинградом, под Грозным и Сталинградом…

У бедного домика пожилой человек с изможденным лицом, слушает, рисуя на стене серп и молот. Это Ганс Шульц, рабочий оптического завода.

Слышен спокойный голос диктора:

— …Ныне наши победоносные войска громят вооруженные силы противника в центре фашистской Германии, далеко за Берлином, на реке Эльбе…

Шульц, увидев группу советских бойцов, вытаскивает из окна ведро с водой и бежит с ним, подавая воду бойцам.

К восточному берегу реки подходят новые части Советской Армии.

Столовая в доме инженера Дитриха.

Большой, как бы вросший в стену, старый буфет. На стенах — сентиментальные немецкие картины и дорожки с вышитыми бисером сентенциями.

В комнате беспорядок: перевернуты стулья, разбросаны бумаги. Какие-то узлы свалены в беспорядке. Во всей обстановке чувствуются следы поспешного бегства.

Шметау, с рюкзаком за плечами, прячась за стену, наблюдает из окна за происходящим на улице.

Нескончаемым потоком движутся советские танковые колонны. В комнате все сотрясается, как во время землетрясения.

Продолжается радиопередача из Москвы:

— …Воины Советской Армии, находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны…

Шметау осторожно закрывает окно. Звуки радио становятся глуше. Он бросается к радиоприемнику и начинает дрожащими руками судорожно вращать микшер.

Его жена Эльза в панике носится по комнате, складывая в узлы домашние вещи… Ей помогает 14-летний сын Вальтер.

Э л ь з а (нервно). Боже мой, боже мой! Мы опоздали, все ушли!

Передача из Москвы становится особенно громкой — это начал действовать приемник Шметау.

— …Попрежнему высоко держите честь и достоинство советского воина…

Шметау лихорадочно крутит микшер. Из радиоприемника один за другим доносятся обрывки передач различных европейских радиостанций.

Вдруг Шметау замер у радиоприемника.

— Ахтунг… Ахтунг… 81… Людвиг… Ахтунг… 24… Гертруда…

Шметау вытирает пот со лба.

Ш м е т а у. Наконец-то!

Э л ь з а. Что это значит?

Ш м е т а у. Это — приказ, это значит, что я должен остаться. Бегите с Вальтером. Вы еще успеете!

Э л ь з а. Мы без тебя не пойдем!

Ш м е т а у. Ты слышала, что я сказал?!

Сильный порыв ветра распахивает ставни, и с улицы врываются заключительные слова первомайского приказа:

— …Вперед! За окончательный разгром гитлеровской Германии! Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза Сталин.

Гремит «Марш Победы».

Сильный ветер срывает со столов бумаги, скатерть, треплет занавески.

Эльза, схватив Вальтера, мечется по комнате.

Шметау не может расслышать слабых звуков подпольной фашистской радиопередачи.

Закоулок города.

Музыка из Москвы, как ветер, ворвалась в этот средневековый квартал.

Хлопают ставни и двери.

Перепуганные немцы высовываются из окон…

Рупор советского радио с развевающимся красным знаменем. Из него несется ликующий «Марш Победы».

Среди располагающихся войск спокойно умывается член Военного Совета генерал Маслов.

Боец, поливающий ему из каски воду, все время поглядывает в сторону реки:

— Да, интересно хоть в последний день войны второй фронт посмотреть!

Генерал Маслов, не реагируя на реплику бойца, продолжает умываться.

Телефонист, отрываясь от трубки полевого телефона, обращается к генералу:

— Товарищ генерал, от майора Кузьмина запрашивают, кончилась война или нет?

Маслов, вытирая руки домашним полотенцем, вышитым русскими петушками, отвечает:

— Это еще не известно…

Боец, выплеснув остатки воды из каски, берет бинокль и разглядывает в него противоположный берег, затем обращается к генералу:

— Товарищ генерал, посмотрите, что там делается!

Маслов становится рядом с ним, вынимает бинокль и смотрит в том же направлении.

На западном берегу останавливаются американские автомашины.

Солдаты спрыгивают с машин, снимают мундиры и брюки, в трусиках прыгают в воду и вплавь устремляются к восточному берегу.

Группа американских солдат плывет по реке. Трое из них гребут одной рукой, держа в другой бутылки с вином.

Один шутник плывет на спине, ловко балансируя бутылкой на лбу.

На советском берегу происходят первые дружественные встречи. Американский солдат-негр встречается с советским солдатом:

— О! Хэлло!

— Здорово!

Группа филиппинцев обнимается с сибиряками.

— Привет!

Индеец из Нью-Мексико жмет руку украинцу из Полтавы.

Кругом братающиеся пьют из фляжек за здоровье друг друга.

Возгласы:

— Салют! Ваше здоровье! Прозит! Будьте здоровы!

Маслов продолжает смотреть в бинокль. На лице генерала появляется добродушная улыбка. Вокруг него собралась группа молодых офицеров, возбужденно наблюдающих за дружеской встречей.

П е р в ы й  о ф и ц е р (вдохновенно). Товарищи, вот так могли бы жить народы всего мира…

М а с л о в (шутливо). Как так? Выпивать, что ли?

П е р в ы й  о ф и ц е р. Нет, так дружно, доверчиво…

Группа братающихся.

М а с л о в. Да, если бы…

Переводит бинокль на западный берег.

На американском берегу останавливается штабная машина генерала Мак-Дермота.

Генерал выходит из машины, осматривается…

М а с л о в. …если бы им не мешали…

Мак-Дермот в окружении группы своих офицеров смотрит в бинокль.

В бинокль видна уцелевшая башня оптического завода, на которой советские бойцы водружают красное знамя.

Мак-Дермот опускает бинокль, разглядывает его:

— Замечательный бинокль! Что это, «Цейс»?

О ф и ц е р. «Шранк и К°», господин генерал!

М а к-Д е р м о т. Вот там (указывает на противоположный берег) делали эти бинокли, там осталась немецкая оптика и, главное, там живут инженеры, у которых новые патенты…

О ф и ц е р. Но русские опередили нас!

М а к-Д е р м о т. И теперь оптические лаборатории остались на их стороне. Это весьма печально для близоруких американцев, таких, как вы, полковник. (Перестав смотреть в бинокль, резко полковнику.) Ваши танки должны были первыми занять этот город!

Вновь поднимает бинокль и смотрит в другом направлении.

Группа американских солдат-негров приветствует советских бойцов, пожимая им руки и обнимаясь с ними.

М а к-Д е р м о т. Посмотрите на эту идиллию, господа! Это самые тяжелые последствия войны!

Речной трамвай «Адольф Гитлер» застрял на середине реки…

На палубе его сжатые толпой Дитрих и Фишер.

Дитрих крепко держит кошелку. На его лице отчаяние.

С западного берега, направляясь к застрявшему речному трамваю, мчится катер с развевающимся американским флагом. На носу катера майор Хилл; у него открытое приятное лицо.

Рулевой американского катера, заметив что-то, поднимает руку, вскрикивает:

— Атеншен!

Все находящиеся вокруг него смотрят в направлении руки. Впереди полуразрушенный разводной мост, с которого свисает длинный бикфордов шнур. По шнуру быстро бежит вверх пламя.

Рулевой сворачивает на полном ходу, и американский катер, чуть не наскочив на «Адольфа Гитлера», обдает его большой волной; переполненный доотказа речной трамвай кренится, зачерпывает воду и переворачивается.

Пассажиры с тонущего речного трамвая бросаются в воду.

Советский вездеход-амфибия подходит к мосту со стороны дымящегося бикфордова шнура. Майор Кузьмин быстро взбирается по фермам полуразрушенного моста, обрывает дымящийся шнур и бросает его в воду.

На американском катере перепуганный рулевой, оглянувшись на мост, кричит:

— О’кэй!

Американцы приподнимают головы и смотрят в сторону моста.

Кузьмин спускается на полуразрушенную дамбу моста и обращается к группе бойцов во главе с сержантом Егоркиным, которые подоспели к нему на помощь.

К у з ь м и н. Люди тонут! Спасайте!

Е г о р к и н. Есть, спасать людей!

Прыгает в воду, за ним — другие бойцы.

Кузьмин садится на камень, моет выпачканные руки, стряхивает пыль с выцветшего костюма.

Фишер плывет, работая только одной здоровой рукой. К нему подплывает Егоркин. Фишер скрывается под водой, но Егоркин вытаскивает его оттуда.

Ф и ш е р (испуганно). Господин солдат, не надо меня спасать!

Вырывается и уплывает в сторону.

Егоркин, удивленно поглядев на уплывающего Фишера, замечает тонущего Дитриха, хватает его за ворот и плывет вместе с ним к берегу советской зоны.

На вышке американской радиоустановки поднимается флаг.

Елейный голос диктора начинает передачу:

— Слушайте, слушайте! Говорят Соединенные Штаты Америки! Граждане Германии, отныне вы находитесь под сенью звездного флага Соединенных Штатов!

Отчаянно барахтается в воде тонущий немец.

Г о л о с  А м е р и к и. Объединенные демократии мира победили силы реакции, американская демократия несет народам свободу личной инициативы, свободу слова.

У т о п а ю щ и й  н е м е ц. Помогите, помогите!

Трескучая фокстротная музыка заглушает его крик.

Стая крыс подплывает к американскому берегу, проворно выбегает из воды и взбирается по откосу. Следом за крысами к берегу подплывает задыхающийся Фишер и с трудом выбирается на берег.

Дамба под разводным мостом.

К дамбе подходит катер Хилла.

Кузьмин приветствует американского майора, сходящего с катера на дамбу. За Хиллом следует ординарец с походным банкетным несесером.

К у з ь м и н. Сердечно рад приветствовать доблестных союзных воинов, сражающихся за общее дело… Простите, переводчика нет!

X и л л (пожимая руку Кузьмину). Я говорю по-немецки!

К у з ь м и н. Тогда все в порядке! Я тоже говорю по-немецки!

X и л л. Отлично. Терпеть не могу переводчиков. Майор Джемс Хилл!

К у з ь м и н. Очень рад! Майор Кузьмин!

Тем временем ординарец Хилла открывает несесер, вынимает бокалы, ставит их на поднос и, откупорив бутылку, наливает вино.

Хилл, взяв бокал вина, передает его Кузьмину.

X и л л. За представителя великой армии, поразившей мир своей силой и мужеством!

Поднимает свой бокал.

К у з ь м и н (чокаясь). За славу союзных знамен, память президента Рузвельта, здоровье великого Сталина!

Около дома Дитриха орудуют советские минеры, выискивая своими «хоботами» мины. Егоркин подводит ослабевшего Дитриха.

Д и т р и х (опускаясь на ступеньки). Спасибо, господин солдат. Вы спасли меня.

Е г о р к и н. Это ваш дом?

Д и т р и х. Да!..

Егоркин оглядывает дом.

Шметау, увидев советских солдат, суетливо отбегает от окна, срывает со стены портрет Гитлера и бежит с ним в уборную.

Поглядев последний раз на «фюрера», он разрывает портрет на клочки, бросает их в унитаз и спускает воду.

Егоркин вводит Дитриха в дом, одновременно давая команду саперам:

— Товарищи, здесь проверьте.

Саперы входят следом за ними, сосредоточенно обводя улавливателями все закоулки.

Эльза бросается к Дитриху:

— Папа!

Дитрих опускается в кресло:

— Все кончено!

Эльза, заметив саперов, дрожит от страха. В дверях появляется капитан Глухов.

— Мин нет?

С а п е р. Пока нет.

Г л у х о в. Все дома разрушены. Этот хоть уцелел наполовину… Чей дом?

Д и т р и х. Мой дом.

Г л у х о в. Фамилия?

Д и т р и х. Отто Дитрих.

Глухов записывает в книжечку.

Входящий в комнату Шметау сам представляется Глухову:

— Эрнст Шметау — зять господина Дитриха!

Г л у х о в. Вам придется перебраться во флигель.

Глухов замечает Егоркина:

— А, сержант, вы уже тут!

Е г о р к и н. Так точно, товарищ капитан!

Г л у х о в. Здесь будет квартира майора Кузьмина.

Е г о р к и н. Есть!

Кузьмин и Хилл сидят, мирно продолжая разговор.

X и л л (хлопая по плечу Кузьмина). До свиданья, майор! Быть может, мы никогда больше не увидимся.

К у з ь м и н. Какое все-таки счастье знать, что ты скоро возвращаешься домой…

X и л л. Домой. И я сниму военный мундир, потому что я учитель, а не офицер! Скажите, у вас есть рубль?

К у з ь м и н. Рубль? (Роясь в кармане.) Вот — червонец.

X и л л. Подарите мне его в знак нашей встречи. А я вам — доллар. (Вынимает доллар и пишет на нем.) Только и вы напишите…

Кузьмин думает, затем быстро пишет.

X и л л (передавая доллар). Вот, пожалуйста!

К у з ь м и н (читает). «Примите этот американский вездеход, для которого нет преград во всем мире».

Кузьмин смеется, передает надписанный червонец Хиллу.

X и л л (читает). «Этот червонец дороже миллиона, ибо дружбу солдат нельзя купить ни за какие деньги».

Слышны звуки духового оркестра, исполняющего Государственный гимн СССР.

На разводном мосту выстраиваются почетные караулы советских и американских войск. Саперы заканчивают укладку временного перехода между разведенными частями моста.

Советский оркестр играет Государственный гимн Советского Союза.

Советские знаменосцы входят на мост.

Американский оркестр играет национальный гимн.

Американские знаменосцы входят на мост.

Генерал Маслов встречается с генералом Мак-Дермотом. Пожимают друг другу руки.

Войска на американском берегу кричат военное приветствие. Поднимают полотнище с надписью «Американский привет доблестным русским союзникам!»

С советского берега доносится могучее русское «ура!»

Мак-Дермот, услышав «ура», смотрит на советский берег и, сдерживая свое удивление, говорит:

— Ого!

М а с л о в (переводчику). Что значит по-американски «ого»?

П е р е в о д ч и к. То же самое, что и по-русски.

Маслов берет у адъютанта бинокль и подает его Мак-Дермоту:

— Прошу вас!

Переводчик автоматически переводит на английский язык:

— Пожалуйста!

Мак-Дермот смотрит в бинокль.

Сквозь линзы бинокля видна нескончаемая панорама советских вооруженных сил. До самого горизонта видны остановившиеся железные волны могучей советской военной техники.

Торжествующее «ура» медленно затихает вдали.

Голос Мак-Дермота:

— Отличный бинокль! «Цейс»? У немцев превосходная оптика!

М а с л о в. Это советский бинокль, генерал. И он не хуже немецкого. (Указывает на марку бинокля.) «Ленинградский оптический завод имени ОГПУ».

М а к-Д е р м о т. «ОГПУ?» О, через этот бинокль вы, вероятно, видите все, как на ладони?

М а с л о в. Да, это испытанная марка.

М а к-Д е р м о т (меняя тему разговора). Надо устроить официальную встречу, генерал.

Маслов, протягивая папку с бумагами:

— Вот наши предложения. Завтра в двенадцать ноль-ноль для выработки церемониала встречаются наши представители. Кто у вас комендант Альтенштадта, генерал?

М а к-Д е р м о т. Майор Джемс Хилл. А у вас?

М а с л о в. Комендантом советской зоны назначен майор Никита Иванович Кузьмин.

М а к-Д е р м о т. Прекрасно.

Берет папку, отдает честь.

Генералы проходят перед строем почетных караулов союзных войск. Гремят оркестры. Развеваются знамёна.

Американцы поднимают полотнище с приветствием «Американцы никогда не забудут подвига русских».

Табличка на дверях:

Комендант города Альтенштадта

майор  К у з ь м и н  Н.  И.

У дверей на часах — Егоркин.

Кузьмин, стоя у окна, рассматривает взбудораженную, шумящую толпу немцев на площади.

У подъезда советской комендатуры, стараясь проникнуть в помещение, в шумной очереди, толпятся немцы разнообразного облика.

На дверях большие плакаты: «Регистрация граждан», «Регистрация политических партий», «Регистрация предприятий».

Приемная коменданта. Офицеры комендатуры выслушивают просьбы, жалобы, предложения.

Молодой немец и девушка.

Н е м е ц. Мы хотим оформить свой брак, просим вас зарегистрировать нашу свадьбу.

Другой столик. Обывательница с таинственным видом сообщает молодому лейтенанту:

— Снаряд лежит у нас под кроватью. Мы боимся спать — он может взорваться!

Третий столик. Старик с ребенком:

— У дочери родился ребенок. Как его официально зарегистрировать?

Четвертый столик.

Немец артистической наружности:

— Я директор оркестра. Пожалуйста, зарегистрируйте наш оркестр. Вам будет нужна музыка, господин офицер…

К Кузьмину, который сквозь окошко смотрит на происходящее в приемной, подходит генерал Маслов.

М а с л о в. Что это вы разглядываете, майор?

К у з ь м и н (смущенно). Виноват, товарищ генерал. Взгляните, форменная осада! Немцы атакуют.

М а с л о в. А это что такое?

К у з ь м и н. Это ключ от города.

М а с л о в. Покажите. Отдайте его в музей, это уже прошлое. Сейчас нужен ключ к душе немецкого народа. Двенадцать лет они дышали фашистским ядом. Этого нельзя забывать.

В комнату входит капитан Глухов с бумагами в руках.

М а с л о в. Товарищ капитан, давайте сюда. (Рассматривает бумаги.) Прежде всего надо освободить из концлагеря заключенных гитлеровцами антифашистов. Вот списки.

Тюремный двор альтенштадтского концентрационного лагеря.

Среди мрачных стен тюремных зданий группы освобожденных из фашистского застенка немцев, которых встречают родные.

Кузьмин в сопровождении нескольких советских офицеров открывает дверь одной из камер. В двери появляется изможденный старик.

Глухов открывает ключом кандалы на его руках.

К у з ь м и н. Ваше имя?

З а к л ю ч е н н ы й. Краус, Хельмут Краус.

Офицер, стоящий рядом с Кузьминым, читает в книге записей.

О ф и ц е р. Хельмут Краус, заключен гестапо за критику нацистского режима. Активный антифашист.

К у з ь м и н. Вы свободны.

Краус щурится от света, кашляет. Собрав силы, растроганно говорит:

— Спасибо, товарищи! Поздравляю с победой!

Кузьмин с сопровождающими его офицерами и солдатами идет по двору. Его внимание привлекает большая каменная голова, валяющаяся около печей для сжигания трупов. Она окутана колючей проволокой.

Кузьмин останавливается у каменной головы, сбрасывает ногой проволоку. Это разрушенный фашистами памятник Генриху Гейне.

К толпе людей, заполнивших тюремный двор, подходит освобожденный из концлагеря коммунист Курт Дитрих. Он взбирается на большой камень и, взяв железный прут, стучит им по металлической балке. Толпа стихает.

Преодолевая слабость и волнение, Курт начинает говорить.

К у р т. Бесконечно велики жертвы, которые в течение двенадцати лет гитлеровской диктатуры несла Германия, несла наша коммунистическая партия…

Группа выпущенных из тюрьмы коммунистов слушает Курта.

Г о л о с  К у р т а. Но коммунисты и в тюрьмах боролись за создание единого фронта, боролись за счастье Германии…

К у р т. …Солнце свободы пришло с востока. Сегодня великая Советская Армия освободила нас, дала нам свободу…

Толпа освобожденных бурно аплодирует.

Слышны возгласы:

— Да здравствует Советская Армия!

— Да здравствует Советский Союз!

— Да здравствует великий Сталин!

— Да здравствует свободная Германия!

К у р т. Мы, немецкие коммунисты и социал-демократы, клянемся германскому народу, что будем крепить единство рабочего класса и всех трудящихся и построим наше новое, свободное демократическое отечество!

Бурная овация. Друзья Курта тесным кольцом окружают его.

Стихийно возникает мелодия песни «Братья, к солнцу!»…

Из ворот лагеря выходит демонстрация освобожденных антифашистов, их друзей и родственников. Все дружно поют немецкую революционную песню «Братья, к солнцу!»…

Жители Альтенштадта со всех сторон присоединяются к демонстрации. Некоторые из них с плакатами, знаменами.

Демонстрация выходит на набережную, обгоняет колонну идущих из немецкого плена французов, англичан, американцев, становясь все мощнее, растягивается по набережной.

Зал в старинном немецком замке. По углам статуи рыцарей, закованных в латы. Следы разрушения видны на стенах, выбит угол паркета.

Картина «Похищение Европы», сорванная со стены, стоит на полу.

Генерал Мак-Дермот и Фишер ведут беседу.

М а к-Д е р м о т. Не угодно ли кофе? Я счастлив, что мне удалось познакомиться с вами лично.

Ф и ш е р. Благодарю. Я со своей стороны рад приветствовать в вашем лице свободную демократию Америки.

М а к-Д е р м о т. Можем ли мы рассчитывать, что немецкие социал-демократы создадут специальное восточное бюро, которое не допустит объединения рабочих партий и подорвет доверие к коммунистам?

Ф и ш е р (кивая головой). Безусловно.

М а к-Д е р м о т. Мы надеемся, что члены вашей партии в советской зоне помогут нам в сборе сведений о русских, которые вызывают наше любопытство. Ну, а деньги и поддержку мы обеспечим. (Меняя тему разговора.) Посмотрите-ка эту картину. Мне принесли ее как курьез мои офицеры. Она напоминает знак нашей дивизии. Бизон. (Показывает на свой нарукавный знак.) Бизон и герл!

Ф и ш е р. Это «Похищение Европы», господин Шранк вывез ее из Италии.

М а к-Д е р м о т. Кстати, какие сведения о Шранке?

Ф и ш е р. Пока нет, он в восточной зоне.

М а к-Д е р м о т. Знают ли там, что он нацист?

Ф и ш е р. Его мало кто знает.

М а к-Д е р м о т (откинувшись в кресле). Ну и прекрасно. В наше время хозяевам лучше находиться в тени. (Снимает трубку зазвонившего телефона.) Хелло! Дэви? Что? Тридцать процентов оставьте немецким владельцам. Мы победители, чорт возьми! (Фишеру.) Заводы господина Шранка, кажется, не сильно разрушены?

Ф и ш е р. Нет, они не пострадали.

Мак-Дермот поднимает бинокль. В бинокль виден общий план разрушенного города Альтенштадта. И только оптический завод не затронут бомбежкой. Его белые корпуса резко выделяются среди темных и серых развалин, как оазис, спасенный каким-то чудом.

М а к-Д е р м о т. Американские летчики молодцы!

Ф и ш е р. Американские летчики оказались недальновидны — русские первыми вошли в Альтенштадт.

На башне завода видно широко развевающееся советское знамя.

Мак-Дермот подходит к окну.

М а к-Д е р м о т. Русские уйдут рано или поздно. Наше дело сорвать демонтаж и сохранить специалистов. Пейте виски.

Ф и ш е р. Благодарю.

М а к-Д е р м о т. Пять тысяч долларов на организационные расходы вы получите. Мы рассчитываем, что немецкие социал-демократы не болтуны, а деловые люди.

Ф и ш е р. А как же союзнические соглашения?

Мак-Дермот берет соглашения, рвет их и бросает в корзину под письменным столом.

По течению реки плывут приветственные лозунги американцев: «Американский привет доблестным русским союзникам!», «Американцы никогда не забудут подвига русских солдат!»

Библиотека Дитриха.

Дитрих разбирает книги, чтобы освободить одну из полок, заваленных при разрушении. Входит Кузьмин.

Д и т р и х. Доброе утро, господин майор.

К у з ь м и н. Доброе утро! Разрешите мне задать вам один вопрос? (Присаживается на стол.) Мне известно, господин Дитрих, что у вас хранятся патенты военной оптики.

Д и т р и х. Да, но вам я их не отдам.

К у з ь м и н. Вы считаете их своей личной собственностью?

Д и т р и х. Нет, я считаю их собственностью Германии.

К у з ь м и н. Собственностью какой Германии? Фашистской?

Д и т р и х. Если я вам скажу, господин майор, что я давно презираю нацистов, вы сочтете это за ход с моей стороны, и чтобы вы так не думали, я скажу, что не люблю их так же, как и вас.

К у з ь м и н. Кого же вы любите?

Д и т р и х. Германию!

К у з ь м и н. Что же, спасибо за откровенность.

Д и т р и х. Пожалуйста!

Кузьмин у шкафа берет с полки книгу. Дитрих тревожно наблюдает за ним.

К у з ь м и н. Поэма «Германия» Гейне? Вам удалось сохранить Гейне от нацистов? Ведь это был большой риск.

Д и т р и х. Да…

Дитрих торопливо вставляет другую книгу на место взятой Кузьминым и закрывает таким образом щель.

В окно видно, как по саду прогуливается Шметау, прислушиваясь к разговору и стараясь быть не замеченным ни Кузьминым, ни Дитрихом.

К у з ь м и н. Считаете ли вы, что Германия должна платить долги?

Д и т р и х. Да, платить придется, но пусть это будут репарации, а не военные трофеи. Мы, немцы, любим порядок, и если мы платим, то хотим получить хотя бы квитанцию.

К у з ь м и н. В таком случае наши стремления совпадают. Мы тоже любим порядок. (Подходит к Дитриху и пристально глядит ему в глаза.) Можете ли вы мне гарантировать, что до установления репараций эти патенты не попадут в третьи руки?

Д и т р и х. Я могу дать только одну гарантию — свое слово.

К у з ь м и н. Что ж, мне этого достаточно.

Дитрих взволнован неожиданным ответом Кузьмина.

Д и т р и х. Благодарю, я сдержу свое слово. (После паузы.) Но позвольте мне задать вопрос вам.

К у з ь м и н. Слушаю.

Д и т р и х. Вы сказали — в третьи руки. Вероятно, из деликатности вы не назвали американцев. Но я вас прекрасно понимаю и, кроме того, я хорошо знаю, что американцы действительно охотятся за нашими патентами… но… ведь и вы, как я вижу, не безразличны к германским секретам…

К у з ь м и н. Можете не продолжать, я вас понял. Вы хотите спросить, в чем же разница между нашей и их заинтересованностью? Разница большая! Им секреты вашей техники нужны для разрушений, для убийств, для новой войны… Для нас важно, чтобы ваши патенты не служили целям войны. Мы боремся за мир.

В библиотеку входит сержант Егоркин.

Е г о р к и н. Прибыл американский комендант, товарищ майор!

К у з ь м и н. Иду. (Дитриху.) Мы поговорим в следующий раз.

На веранде накрыт стол. Сервирован завтрак.

Кузьмин выходит из дому навстречу подымающимся по ступенькам американцам. Офицеры пожимают друг другу руки.

К у з ь м и н (улыбаясь). Вот и разъехались по домам!

X и л л. Да! Чорт побери! (Показывает на Кимбро.) Мой заместитель капитан Хантор Кимбро.

Кимбро тупо отдает честь, не протягивая Кузьмину руки.

X и л л. Его только что прислали из Соединенных Штатов.

К у з ь м и н. Стало быть, мы соседи?

X и л л (с бокалом в руке). Да, мы соседи. И вступаем — как это у вас называется… — в социалистическое соревнование!

Все смеются.

Кузьмин изучает взглядом Хантора Кимбро.

Хантор Кимбро похож на животное: флегматично жует жевательную резину, пьян, вялые, полузакрытые глаза.

Егоркин подходит к ординарцу Хилла.

П е р е б е й н о г а. Хэлло, хэлло! Хау ду ю ду?

Е г о р к и н. Ай дуду! Здорово!

П е р е б е й н о г а (по-русски). Спасибо!

Е г о р к и н. Не за что! Плиз, милок, устраивайся… по-русски понимаешь?

Перебейнога и Егоркин усаживаются на завалинке дома.

П е р е б е й н о г а. Ай эм фром Калифорниа… трошки разумию по-русски, бо я есть украинец из города Полтава.

Е г о р к и н. Да какой же тебя леший занес в Америку?

П е р е б е й н о г а. Дидов моих занесло, а не меня, а я там родився.

Егоркин приносит деревянный поднос с графином водки и стаканами.

П е р е б е й н о г а. О, это есть водка!

Е г о р к и н. Там родился, а нашу водку знаешь?

П е р е б е й н о г а. О’кэй! Летс дринк водка!

Е г о р к и н. Ну, дринк, так дринк. Как тебя зовут?

П е р е б е й н о г а. Гарри Перебейнога.

Е г о р к и н. А по-нашему как?

П е р е б е й н о г а. Герасим.

Е г о р к и н. Герасим — вот это понятно. А меня Егоркин Фома.

П е р е б е й н о г а. Фома? По-нашему Томас, Томми! (Обнимает Егоркина.)

На веранде Хилл и Кузьмин.

X и л л. Однако у меня к вам дело, сосед. Ведь нам надо произвести демаркацию наших округов, чорт их побери!

К у з ь м и н. Да, во многом надо разобраться.

Он протягивает руку в комнату через окно, берет со своего рабочего стола карту, разворачивает ее.

К у з ь м и н. Надо установить границы. Наши предложения к вашим услугам, майор.

Кимбро пьет рюмку за рюмкой.

X и л л. Вообще мы, майор, с вами стали настоящими чиновниками, дипломатами, чорт возьми! А как хочется поговорить откровенно, по-дружески.

Хилл берет Кузьмина под руку, отводит его в угол веранды.

Кимбро у стола продолжает выпивать.

X и л л. Слушайте, Никита… Никита…

К у з ь м и н. Иванович.

X и л л. Иванович… на всякой дипломатической конференции существуют кулуары, курительные комнаты, где разговоры бывают совсем не те, что за круглым столом. Что, если у нас с вами будут свои кулуары?

К у з ь м и н (улыбаясь). Понимаю!

X и л л. Ну, так устраиваем перекурилку?

К у з ь м и н. Ну, что ж, если вы курите, — пожалуйста.

Перебейнога и Егоркин.

П е р е б е й н о г а (показывая на пилотку Егоркина). Слухай, май фрэнд, подари мне тую зирку.

Е г о р к и н. Что?

П е р е б е й н о г а (показывая на звездочку). Стар.

Е г о р к и н. А, звездочку!

Он отвинчивает, передает ему и, задержав звездочку в ладони американца, говорит:

— Но только помни: кто эту звездочку носит хотя бы и в кармане, должен быть настоящим человеком. Понимаешь, мистер Перебейнога, бери, а то я вас, американцев, знаю. И шутливо добавляет: Я ведь на ответственной работе до войны служил!

П е р е б е й н о г а. Это кем?

Е г о р к и н. В гостинице «Интурист» истопником!

П е р е б е й н о г а. Ха-ха, шуровал?

Е г о р к и н. Ай, ду-ду!

Офицеры на завалинке.

X и л л. Предварительно одно условие: мы, офицеры, не будем касаться военных тайн.

К у з ь м и н. Ну, разумеется.

X и л л. Значит, покурим! Прошу! (Предлагает сигарету.)

К у з ь м и н. Благодарю. (Предлагает советские папиросы.)

Хилл закуривает папиросу и, видя, что Кузьмин не начинает разговора, предлагает:

— Пожалуйста.

К у з ь м и н. Благодарю, вы — первый.

X и л л (закуривая). Скажите, мистер Кузьмин, вы в самом деле хотите организовать здесь советскую власть?

К у з ь м и н. Какая чепуха!

X и л л. У нас все уверены, что в ближайшие дни в вашей зоне откроются… как их… (заглядывает в книжку) райсоветы!

К у з ь м и н (смеясь). Ерунда! Мы хотим только демократической Германии.

X и л л. Слово джентльмена?

К у з ь м и н. Слово офицера!

Егоркин и Перебейнога сидят рядом. Видно, что солдаты подружились.

Перебейнога сбросил с себя манерность и держится проще Егоркин стал более доверчив.

Перебейнога вынимает из кармана небольшой кожаный кисет, показывает Егоркину.

— Це полтавська земля! — Высыпает на руку горсть земли. — Дид ее з Украины вывез! Когда я на войну уходил, отец дал мне эту землю и сказал: ее защищать будешь, ибо это есть славянска земля.

Во время разговора высыпает землю обратно в кисет и кладет туда же красную звездочку, подаренную ему Егоркиным.

Е г о р к и н (придвигаясь к Перебейноге). Эге, браток, я вижу, у нас с тобой найдется, о чем поговорить.

Офицеры.

X и л л. Разрешите еще одну затяжку?

К у з ь м и н. Пожалуйста!

X и л л. Скажите, Никита Иванович, вы в самом деле верите в эти рассказы про нацистское подполье?

К у з ь м и н. Верю!

X и л л. Нацисты — покойники, поверьте мне!

Библиотека Дитриха.

Дитрих, оглядываясь и стараясь не производить шума, снимает несколько книг с книжной полки.

За книгами обнаруживается сейф, замаскированный в стене.

Дитрих вынимает из кошелки, которую мы уже видели раньше, толстый портфель и прячет его в сейф, затем ставит книги на свои места, маскируя ими дверку сейфа, и украдкой оглядывается по сторонам.

Противоположная от веранды сторона дома.

Советский часовой на карауле.

По дорожке гуляет Шметау, поглядывая на окна дома, но опасаясь близко подходить к часовому.

На завалинке сидят офицеры.

К у з ь м и н. Можно мне?

X и л л. Пожалуйста.

К у з ь м и н (закуривая). Почему вы сразу начали восстанавливать военные заводы в вашей зоне, вместо того, чтобы их разрушать согласно потсдамским решениям?

X и л л. Простите, военная тайна!

К у з ь м и н. Вот я тоже думаю, что это  в о е н н а я  тайна. И это очень опасно, майор! Вы подумали об этом?

X и л л. Мой генерал Мак-Дермот говорит, что солдату не полагается думать.

К у з ь м и н (вставая). Ваш Мак-Дермот не оригинален в этом утверждении, у него был предшественник, который утверждал то же самое.

X и л л. Кто это?

К у з ь м и н. Адольф Гитлер.

X и л л (смеется). Вот так предшественник!.. Однако я слышу колокольчик председателя, пора покинуть курилку и перейти в зал заседаний.

Веранда.

Кимбро, пошатнувшись, выламывает перила веранды и сваливается в сад.

К у з ь м и н. Я вызову скорую помощь.

X и л л. Не беспокойтесь, это его обычное состояние. (Кричит.) Сержант!

Подбегает Перебейнога.

X и л л. Сержант, доставьте капитана домой!

Перебейнога отдает честь и кивком головы просит Егоркина помочь ему.

Майор уходит.

Перебейнога ловким маневром подымает пьяного капитана Кимбро. Видно, что он делает это не первый раз.

Егоркин помогает Перебейноге поддерживать Кимбро. Они ведут его к машине. Здесь Перебейнога бросает пьяное тело капитана в кузов, садится за руль и, дав газ, уезжает.

Егоркин, усмехаясь, покачивает головой.

На веранде офицеры разворачивают на столе карту. Склоняется над ней.

X и л л. Генерал Мак-Дермот считает, что этот участок земли (указательный палец Хилла движется по карте) на вашем берегу должен быть возвращен помещику господину фон Шлитцу.

К у з ь м и н. Господин фон Шлитц — юнкер и фашист. У него (рука Кузьмина ложится на участок земли, изображенной на карте) на том берегу хватит территории. Все, что на этом берегу, перейдет к крестьянам согласно решениям Московского совещания министров иностранных дел, ибо это решение, как известно, было единодушно принято всеми четырьмя державами.

Группа всадников — генерал Мак-Дермот, его жена, помещик фон Шлитц — совершает прогулку на верховых лошадях.

Видны огромные поля, на которых работают батраки господина фон Шлитца.

Еще издали, завидев своего хозяина, они гнут спину, низко кланяясь.

Всадники на лошадях.

Мак-Дермот, показывая стеком на противоположную сторону Эльбы, спрашивает:

— Сколько земли у вас осталось на том берегу, господин фон Шлитц?

Ф о н  Ш л и т ц. Пять тысяч гектаров. Золотая земля, господин генерал! Советы намереваются раздать ее крестьянам!

М а к-Д е р м о т. Но ведь нужно еще, чтобы крестьяне согласились взять вашу землю!

Ф о н  Ш л и т ц (удивленно). Какой дурак не согласится, если ему тычут ее совершенно бесплатно!

М а к-Д е р м о т (улыбаясь). Предоставьте нам позаботиться, чтобы такие дураки нашлись.

Группа всадников въезжает в раскинувшийся на холме обожженный черный лес. Останавливается на вершине.

Генерал Мак-Дермот поднимает бинокль и смотрит в сторону светской зоны.

Деревенская площадь.

Огромная толпа крестьян окружила импровизированную трибуну, на которой стоит Курт.

К у р т. Раздел земли является актом исторической и социальной справедливости по отношению к крестьянам. Немецкий крестьянин и батрак должны быть раз и навсегда освобождены от насилия реакционных крупных землевладельцев. Это будет большим шагом вперед на пути к действительной демократизации Германии.

К р е с т ь я н и н  и з  т о л п ы. Но господин фон Шлитц скоро вернется обратно…

К у р т. Господин фон Шлитц сюда не вернется.

Г о л о с  и з  т о л п ы. Говорят, что вернется.

Д р у г о й  г о л о с. Почему не вернется?

К у р т. Потому что вы его не пустите, вас много, а фон Шлитц — один.

К р е с т ь я н и н  и з  т о л п ы. Но эта земля принадлежит ему.

К р е с т ь я н и н  к у л а ц к о г о  т и п а. А вы хотите наводить новый порядок?

К у р т. Мы восстанавливаем справедливость, а не наводим новый порядок! А господину фон Шлитцу, если хотите, оставьте те пять гектаров, которые полагаются ему по норме, и пусть никто их не трогает!

Рядом с Куртом поднимается Шмидт.

Ш м и д т. Мы будем охранять их как собственность господина фон Шлитца.

К у р т (улыбаясь). Охраняйте. Я предлагаю выбрать комиссию по разделу земли и распределить честно всю землю между крестьянами.

Аплодисменты, крики одобрения.

Группа крестьян. Среди них подручный Фишера — Эберт:

— Все равно американцы изменят границу, и фон Шлитц получит свою землю.

Крестьяне переглядываются, качают головами.

К у р т (в группе коммунистов). Нам нужно добиться, чтобы крестьянин, получивший землю, вложил в нее свой труд и капитал, чтобы он засеял ее. Только тогда у него будет чувство, что это земля его, только тогда он будет драться за нее, за свою землю.

Еще группа крестьян.

Говорит подручный Фишера — Эберт:

— Все равно 15 числа придут американцы. Зачем вам брать землю, это — обман, пропаганда; им надо, чтобы вы голосовали за единую партию…

В полуотремонтированном зале заседает демократический актив Альтенштадта. Заседание идет при свете керосиновых фонарей и ламп. Выступает майор Кузьмин.

К у з ь м и н. Немцы должны понимать, что мы не отождествляем весь немецкий народ с фашистами, хотя предъявляем серьезное обвинение всему немецкому народу…

Среди сидящих за столом Рилле, Фишер, Курт, священник — представитель христианского союза, представители крестьян, женщин, молодежи.

К у з ь м и н. Мы оказываем доверие всем тем немцам, которые хотят мира для своей страны, мира и демократии… Пусть немецкий народ сам займется восстановлением своей родины.

Внезапно зажигается яркий электрический свет… Восторженный гул возгласов одобрения и радости. Теперь видно, что в зале много народа — немцев и советских военных.

К у з ь м и н. Ну вот, становится светлей. Рабочие пустили электростанцию. (Радостные возгласы присутствующих.) Нам требуется много людей для управления Альтенштадтом, для организации народных выборов. Для передачи земли крестьянам, заводов рабочим. Мы хотим вашей рекомендации. Во-первых, необходимо выдвинуть кандидатуру на пост бургомистра…

Из группы заседающих выделяется фигура Фишера. Он встает и говорит:

— Я предлагаю в бургомистры господина Шметау. Он честный инженер.

К у р т. Наша группа предлагает господина Рилле, учителя.

Один из сидящих рядом с Фишером вскакивает:

— Я предлагаю всеми уважаемого известного социал-демократа господина Фишера.

Р и л л е (тоже вставая). Мне думается, что в настоящий момент следовало бы выдвинуть беспартийного человека. Я предлагаю кандидатуру инженера Дитриха.

К у з ь м и н. Вы имеете в виду Отто Вольфганга Дитриха?

Р и л л е. Да, он честный человек, коренной житель Альтенштадта. Его уважает весь город.

Дитрих в саду около веранды своего дома сажает картофель, ему помогает Шульц.

Ш у л ь ц (продолжая разговор). Господин Егоркин говорит, что русские не хотят мстить немцам… Кладите картошку сюда!

Дитрих кладет в лунку картофель.

Д и т р и х. Вы полагаете, что этот простой солдат знает, что думает Сталин?

Ш у л ь ц. Мне кажется, господин Дитрих, что все русские знают, о чем думает Сталин. (Пауза.)… Потому что Сталин думает о том, о чем думают они…

Шум подъезжающей машины прерывает разговор. Шульц и Дитрих смотрят в сторону ворот.

У подъезда останавливается машина Кузьмина. Из нее выходят Кузьмин, Курт, Глухов, Егоркин.

Кузьмин что-то говорит Егоркину, и приехавшие проходят в дом. Егоркин направляется к Дитриху.

Комната Кузьмина. Советский комендант города Альтенштадта сидит за рабочим столом. Часовой открывает дверь. Входит Дитрих. Он взволнован.

Д и т р и х. Вы меня вызывали, господин майор?

К у з ь м и н. Здравствуйте, садитесь!

Дитрих продолжает стоять.

К у з ь м и н. Общественность Альтенштадта выдвигает вас в бургомистры. Я хочу поддержать вашу кандидатуру.

Д и т р и х. Бургомистром, меня?!. (Машинально садится.) Вы шутите! Ведь я не сторонник коммунизма.

К у з ь м и н. Это не мешает вам стать бургомистром.

В дверях дома появляется Курт. Увидев Дитриха, он подходит к нему.

К у р т. Здравствуй, отец!

Дитрих вздрагивает, поворачивается, видит сына. Носовой платок падает из его рук. Кузьмин и Глухов удивленно переглядываются.

Курт поднимает носовой платок и протягивает его отцу. Дитрих отворачивается, вынимает из бокового кармана другой платок, не обращая внимания на Курта.

Д и т р и х. Я должен подумать о вашем предложении, господин майор. Я могу итти?

Г о л о с  К у з ь м и н а. Я жду ответа.

Д и т р и х. До свидания!

Курт, держа в руках платок Дитриха, задумчиво говорит.

— Характер у отца остался прежним.

— Довольно странные отношения между отцом и сыном, — вскользь замечает Кузьмин.

К у р т. Когда я вступил в коммунистическую партию, он перестал меня признавать, изгнал из дому.

К у з ь м и н. Ничего, признает… Кстати, вы кто по профессии?

Кузьмин усаживается на диван. Курт подходит и садится рядом с ним.

К у р т. Хотел быть школьным учителем.

К у з ь м и н. Это очень хорошо! От воспитания ваших детей зависит будущее вашей страны.

К у р т. И, быть может, всей Европы!

К у з ь м и н. Я думаю предложить вашу кандидатуру на пост помощника бургомистра по народному образованию.

К у р т. Благодарю за доверие! А кто будет бургомистром?

К у з ь м и н. Вероятнее всего, бургомистром будет ваш отец…

Митинг на дворе оптического завода. Фишер произносит речь:

— Передача завода в руки рабочих означает хаос. Коммунисты не понимают, что нельзя убирать с завода специалистов, знающих дело. Товарищи рабочие, нам нужна помощь…

Г о л о с  и з  т о л п ы (перебивая Фишера). Нам не нужна помощь фашистов и нацистов!

Масса рабочих возмущена речью Фишера. Среди них молча стоит Дитрих.

Р а б о ч и й (стоящий рядом с Дитрихом). Ты хочешь вновь организации концернов!

— Несомненно, есть еще много разногласий… — пытается ответить Фишер, но его прерывает рабочий.

— Ты хочешь, чтобы вернулся Шранк!

Поднимается общий шум.

Во двор входит Курт с группой коммунистов. Курт взбирается на высокий ящик позади толпы, слушающей Фишера, и прерывает его:

— Тот, кто смотрит в оба, знает — сейчас нельзя еще сказать, что в Германии закончилась борьба с фашизмом. Шранк — это военный преступник!

К у р т. Мы стоим за такую демократическую Германию, в которой ведущее место занимает единый рабочий класс, в которой нет места для фашистов. Вы должны бороться за то, чтобы старые хозяева трестов и концернов не возвратились через черные ходы на свои старые места и не восстановили свою класть.

Рабочие внимательно слушают Курта.

— Если вы, рабочие, возьмете завод в свои руки, разве вы будете делать на нем оружие для уничтожения людей, для новой войны? Нет!

Рабочие переглядываются.

Шульц с возбужденным лицом осматривается по сторонам.

Угол двора. Поодаль от участников митинга стоит Кузьмин.

К нему подходит взволнованный Дитрих.

Д и т р и х. Немецкие коммунисты говорят одно, а вы, господин майор, делаете другое!

К у з ь м и н. Что случилось?

Д и т р и х. Я получил приказ о демонтаже моих лабораторий. Вы собираетесь увезти наше оборудование в Россию?

К у з ь м и н. Да.

Д и т р и х. Как это жестоко!

К у з ь м и н. Вы смеете говорить о жестокости! Вы знаете, что наделали ваши немецкие армии на советской земле?!

Д и т р и х (взволнованно). Я здесь не при чем! Я сидел в своей лаборатории.

К у з ь м и н. А ваша лаборатория готовила орудия убийства!

Д и т р и х. Этой лаборатории больше ста лет, она вросла в землю Германии…

К у з ь м и н. Наши города, которые вы разрушили, стояли тысячи лет. Если бы мы увезли вашу Германию до последнего фонаря на улице, это не возместило бы и доли того, что мы потеряли. (Оба прислушиваются к словам речи Курта. Слышен его голос.)

К у р т. Потсдамское соглашение, единодушно принятое всеми союзниками, требует от Германии уничтожения военного оборудования, а все цехи мирной продукции должны быть изъяты из рук фашистов и переданы народу!

Слышны возгласы рабочих, поддерживающих речь Курта:

— Это верно!

— Правильно!

К у р т. Вы, рабочие, будете производить в этих цехах продукцию не для войны, а для мира и процветания новой, единой демократической Германии!

Фишер в толпе кричит надрываясь:

— Демагогия!..

Вокруг него рабочие: одни смотрят недоверчиво, другие — негодующе.

Г о л о с  К у р т а. Да здравствует единая демократическая Германия!

В о з г л а с ы  р а б о ч и х. Хох, хох, хох! Да здравствует демократическая Германия!

Среди ликующих рабочих проходит Дитрих, явно недовольный происходящим.

Радиорупор на металлической вышке. Рядом с ним — развевающийся американский флаг на высокой мачте.

Г о л о с  С Ш А. Добрый день. Вы слушаете передачу «Голос Америки» на немецком языке…

Кафе на восточном берегу Эльбы.

За железными столиками группы жителей Альтенштадта.

За столом у входа сидят Рилле, Дитрих, Фишер и Эберт.

Все слушают американское радио.

Г о л о с  С Ш А. …Русская администрация ввела повышенные продовольственные нормы в своей зоне…

Официант ставит на стол три кружки пива и кладет три кусочка сыра. Дитрих, Рилле и Фишер сдают ему продуктовые талоны.

Г о л о с  С Ш А. …Несомненно, это делается русскими только в целях пропаганды.

Ф и ш е р (Дитриху). Вы ни в коем случае не должны соглашаться на пост бургомистра!

Д и т р и х. Почему вы так думаете?

Ф и ш е р. Это будет предательством национальных интересов. Они хотят воспользоваться вашим добрым именем как знаменем.

Р и л л е. Кто же в таком случае должен быть бургомистром?

Ф и ш е р (Дитриху). Ваш зять — Эрнст Шметау. Он молод и энергичен, он сумеет защитить немецкие интересы.

Д и т р и х. Но Эрнст нацист!

Ф и ш е р. Архив партии сожжен, и Шметау никогда не был нацистом. Я это знаю точно. Будьте спокойны, господин Дитрих!

Д и т р и х (взволнованно). Но не сожжено его прошлое, не сожжена память об этих отвратительных днях. Эрнст не может быть бургомистром. Я удивляюсь вам, господин Фишер! Вы же старый социал-демократ.

Ф и ш е р. Вы не разбираетесь в политике, господин Дитрих. Это — вопросы тактики, в истории бывают такие моменты, когда надо итти заодно с бывшими врагами против врагов нынешних. Об этом говорил даже Карл Маркс.

Р и л л е (резко вставая). Я тоже социал-демократ, господин Фишер. Маркс здесь не при чем, тем более, что он никогда ничего подобного не говорил!

Ф и ш е р. Тише, тише!

Рилле садится.

Ф и ш е р. Бургомистром должен был быть я, но если вы с этим не соглашаетесь, то я требую, чтобы бургомистром был Эрнст Шметау.

Шум на берегу привлекает общее внимание. Все встают, подходят к барьеру набережной.

На набережной останавливается группа машин, из которых с шумом, смехом и шутками вываливается компания американских журналистов. Их ведет майор Хилл.

Кузьмин на берегу встречает Хилла, который представляет ему журналистов.

X и л л. Наша пресса просит разрешения присутствовать на открытии новой школы и сделать снимки для наших журналов.

К у з ь м и н. Пожалуйста.

X и л л (представляя журналистов). Мистер Кэмбл, мистер Ллойд, миссис Джанет Шервуд… мистер Энчмен…

К у з ь м и н. Очень рад. Прошу.

В сопровождении гостей Кузьмин направляется по набережной к зданию отремонтированной школы.

Перебейнога и Егоркин замыкают шествие.

Группа проходит под арку, украшенную большой надписью готическим шрифтом: «Добро пожаловать».

За аркой на плацу построены немецкие школьники.

Они коротко острижены, все на одно лицо.

Среди группы старомодно одетых учителей стоит Курт.

Высокий, с офицерской выправкой, директор школы командует:

— Смирно! Равнение на господина коменданта!

Шеренга школьников с окаменелыми лицами смотрит на Кузьмина.

К у з ь м и н. Здравствуйте, дети!

Ш к о л ь н и к и (подчеркнуто по-военному). Здравия желаем, господин комендант.

Кузьмин озадачен этим «солдатским» приемом.

— Простите, это школа или казарма? — спрашивает он.

Д и р е к т о р. Немецкая школа, господин комендант!

Курт взволнован и смущен.

К у з ь м и н. Что дальше?

Д и р е к т о р. Согласно программе ученик 5 класса Вальтер Шметау будет приветствовать вас стихами.

К у з ь м и н. Пожалуйста.

Д и р е к т о р (к ученикам). Шметау.

Но Вальтера нет…

Замешательство.

Д и р е к т о р. Вальтер Шметау!

Из парадных дверей школы выбегает запыхавшийся взволнованный Вальтер. Он становится впереди шеренги и, скандируя, будто под удары барабана, читает:

Директор школы одобрительно, с иронической усмешкой качает головой в ритм стихам, наблюдая, какой эффект производит декламация на Кузьмина.

Американские журналисты, довольные своеобразной демонстрацией школьников, наблюдают за Кузьминым.

К у з ь м и н (с непроницаемым видом). Так… так… что дальше?

Д и р е к т о р. Разрешите последовать в отремонтированный актовый зал для торжественного наставления учащихся? (Взмахивает платком).

Хор мальчиков запевает мрачную песню. Распахиваются двери школы, через которые виден большой актовый зал.

Гости направляются внутрь здания.

Актовый зал школы.

Над кафедрой — пятно, явственно проступают очертания снятого фашистского орла.

Гости рассаживаются на почетных местах.

Кузьмин и учителя — за столом президиума.

Школьники, печатая шаг, входят в зал и занимают места за столиками.

На столиках перед каждым учеником оказывается листовка с фашистской свастикой.

Такие же листовки лежат на столе президиума.

Их замечают Кузьмин, Курт и учителя…

Курт, взглянув на листовку, задрожал от ярости и отозвал в сторону директора.

Курт и директор.

К у р т. Что это за фашистская вылазка? Как вы смели допустить?

Д и р е к т о р. Я здесь не при чем! Это безобразие! Я клянусь господом богом!

Среди школьников, читающих листовки, смятение, шопот. Кое-кто из них не скрывает своего удовольствия.

Вальтер, бледный, как бы безучастно, но внимательно следит за Кузьминым и Куртом.

Кузьмин с листовкой в руках подходит к Курту и директору.

К у з ь м и н (спокойно). Предоставьте мне слово!

Журналисты впиваются в текст листовки, перешептываются, пожимают плечами, не могут скрыть удовольствия.

К у р т (выходя к кафедре). Внимание, дети! Слово приветствия предоставляется советскому коменданту нашего города. Благодаря его заботам наша школа восстановлена, и вы можете теперь снова учиться.

Наступает тишина.

Кузьмин поднимается на кафедру с фашистской листовкой а руках.

К у з ь м и н. Дети! Вы нашли у себя на столах вот это фашистское воззвание. Здесь написано (читает): «Немецкие дети! Битва в Тевтобургском лесу продолжается! Бойкотируйте новых учителей, рвите красные учебники, ждите ударов барабана…»

Курт еле сдерживает свое волнение.

Вальтер закусил губу.

Учителя удивленно раскрыли рты.

Лица школьников полны напряжения.

К у з ь м и н (продолжает читать листовку). «…Зигфрид победит дракона. Помните — вы надежда Германии. Долг и честь!»

Томительная пауза.

К у з ь м и н (горячо). Да. Вы — надежда Германии, но только не старой, фашистской, разбойничьей Германии. Вы — надежда новой Германии, миролюбивой и демократической. Долг и честь каждого немецкого школьника помогать строить эту новую Германию. Долг и честь каждого — уничтожить это фашистское воззвание своими руками… (пристально смотрит в сторону учителей) так, как это делают ваши учителя…

Под его взглядом учителя начинают рвать фашистские листовки.

К у з ь м и н. …как это делают наши американские гости.

Американские журналисты нехотя рвут листовки.

Джанет Шервуд, разрывая листовку, с восхищением смотрит на Кузьмина.

К у з ь м и н (разрывая листовку). …как это делаю я!

Школьники начинают рвать листовки.

Вальтер, кусая губы и сдерживая слезы, машинально рвет листовку.

На горизонте рушатся взрываемые здания военных заводов.

Немцы, работающие на разборке заводов, наблюдают за взрывами.

На развалинах лозунг: «Включайтесь в воскресники!»

Ш у л ь ц. Спокойно, господа! Это взрывают артиллерийский завод. Не отвлекайтесь от работы!

Начинает отбрасывать камни.

На участке, где укреплен лозунг «Все принимают участие в добровольном труде», работают двое: Шметау и какой-то оборванный старик.

Старик, отбросив камень, хватается за поясницу и, болезненно вздохнув, садится на камни рядом с расположившимся только что на отдых Шметау.

Шметау брезгливо отодвигается.

Старик — это мнимый Краус. Убедившись, что кругом никого нет, он обращается к Шметау:

К р а у с. Господин Шметау!

Шметау удивленно смотрит на Крауса.

Ш м е т а у. С кем имею честь?

К р а у с. Не узнаете?

Ш м е т а у (вглядевшись). Господин Шранк!

Ш р а н к. Тише, моя фамилия Краус!

Ш м е т а у. Вас просто узнать нельзя!

Шранк (задыхаясь от кашля). Я этого добиваюсь, я — Хельмут Краус! Политический заключенный, сидел в тюрьме. Красная Армия освободила меня вместе с антифашистами…

Ш м е т а у (запоминая ответы Шранка). Где вы сидели?

Шранк вынимает потрепанную бумажку из кармана пальто и передает Шметау.

Шранк. Вот документы. В концлагере Альтенштадта.

Ш м е т а у (разглядывая бумажку). За что вас преследовали?

Ш р а н к. За критику фашизма. Я пытался с ними бороться… (Кашляет.)

Ш м е т а у. Не волнуйтесь, все уже прошло. Я так счастлив, что вы живы. Мне теперь будет легче. Есть какие-нибудь указания?

Ш р а н к. Сделайте все, чтобы сорвать демонтаж русскими оптического завода, не допускайте, чтобы его взорвали.

Ш м е т а у. Простите, вы — один или у нас есть связи?

Шранк и Шметау. Мимо проходят работающие на воскреснике.

Ш р а н к. Моей дочери посчастливилось убежать от нацистов в Америку…

Ш м е т а у (наклонившись к Шранку). Как ее зовут?

Ш р а н к. Этого я еще не знаю…

Кузьмин и американские гости спускаются по каменным ступеням набережной к стоящему у пристани катеру Кузьмина.

К у з ь м и н. Прошу!

Группа гостей входит на палубу катера.

Катер медленно идет по Эльбе.

С берега доносится хор мужских голосов, поющих песню. Палуба катера. Кузьмин и Шервуд выходят из двери каюты. Слышны смех и звон посуды.

На палубе тихо, слышен далекий хор мужских голосов:

Ш е р в у д (слушая песню). Какая таинственная и сильная мелодия! О чем они поют?

К у з ь м и н. Они воевали несколько лет… У каждого из них на родине остался дом, любимая работа… семья… мать…

Ш е р в у д (дрогнувшим голосом). Отец…

К у з ь м и н. Что с вами?

Ш е р в у д. Я потеряла отца в эту войну. Двенадцать лет назад мне посчастливилось спастись от нацистов и бежать в Америку… Я — бывшая немка. Но мой отец остался в этом аду. Он, наверное, погиб… (На глазах у нее слезы.) Шесть лет я не получала от него писем. С его политическими убеждениями он не мог молчать…

К у з ь м и н. Где он жил?

Ш е р в у д. Здесь, в Альтенштадте, на вашем берегу.

К у з ь м и н. Может быть, он жив. Как его фамилия?

Ш е р в у д. Краус, Хельмут Краус.

К у з ь м и н. Где-то я слышал эту фамилию.

Ш е р в у д. Что вы говорите?

К у з ь м и н. Успокойтесь, разумеется, мы поможем вам.

Появляется Хилл с бокалом в руках. Шервуд отходит.

X и л л. Никита Иванович, не заглянуть ли нам в нашу курилку?

К у з ь м и н. Всегда рад.

X и л л. Никита Иванович, я давно хотел поговорить с вами. Вы здесь развернули дьявольскую работу, восстанавливаете все школы, печатаете новые учебники. На кой вам чорт все это нужно? Да неужели вас в самом деле интересуют немцы и их судьба?

К у з ь м и н. Да! Меня в самом деле интересуют немцы и их судьба.

X и л л. Хм, а мне лично на них наплевать. Ведь вам же приходится чертовски много работать! Когда же вы будете отдыхать? Ведь жизнь уходит, когда же вы будете жить?

К у з ь м и н. Видите ли, Джемс, это все зависит от того, как понимать слово «жить»!

X и л л (смеясь). Ха-ха, Никита Иванович, вы меня начинаете агитировать.

Оба оглядываются на крики и голоса журналистов.

Хилл, смеясь, поднимается.

Американские гости с шумом выходят из дверей кабины… Шервуд подходит к Кузьмину.

Ш е р в у д (с грустным выражением лица). Ах! Господин майор! Вы вселили надежду в мою душу: я всю жизнь буду вашим другом. Я не забуду вашей доброты, вашего участия. (Протягивает Кузьмину бутон розы.) Примите этот подарок в знак уважения, благодарности и любви.

Шервуд передает Кузьмину розу и сходит на берег.

Стихает песня.

Сад у дома Дитриха.

Кузьмин, взяв Вальтера под руку, подводит его к садовой скамейке.

К у з ь м и н. Скажи мне, Вальтер, кроме тех стихов, которые ты читал на открытии школы, ты еще знаешь какие-нибудь? Про птиц, про природу (Кузьмин берет из вазочки розу), про цветы ?

Играет с котенком, дразня его розой.

Вальтер напряженно припоминает.

В а л ь т е р. Про цветы? Слушаюсь, господин майор!

К у з ь м и н. Спасибо, Вальтер. Но есть ведь и совсем другие стихи на свете. Хочешь, я тебе прочту:

Во время чтения Кузьмина в глубине сада появляется Дитрих. Он внимательно слушает.

В а л ь т е р. Кто написал эти стихи?

К у з ь м и н. Гейне. Был такой немецкий поэт Генрих Гейне.

В а л ь т е р. В первый раз слышу, господин майор.

Дитрих задумчиво уходит во флигель.

Комната во флигеле. Сидят Эрнст Шметау и Эльза. Входит Дитрих.

Э л ь з а. Что с тобой, папа?

Д и т р и х. Ничего. Просто я не совсем понимаю его.

Э л ь з а. Кого?

Д и т р и х. Господина майора… Только что он читал Вальтеру стихи… Гейне «В красавицу розу влюблен мотылек».

Дитрих, Эльза и Шметау.

Ш м е т а у. А вы начинаете влюбляться в русских, папа!

Д и т р и х. Не говори глупостей! Я пытаюсь их понять.

Ш м е т а у. Когда начнется война, американцы повесят вас на первой сосне! Если бы вы отдали американцам ваши патенты оптики, они бы поставили вам золотой памятник при жизни… Но вы собираетесь передать их русским.

Д и т р и х. Я всегда, Эрнст, считал, что у тебя в мозгу максимум две извилины…

Ш м е т а у. Вы выслуживаетесь перед русскими…

Д и т р и х. Негодяй!

Ударяет Шметау по лицу.

Эльза испуганно закрывает окна и двери, чтобы шум ссоры не был услышан Кузьминым.

В саду Кузьмин и Вальтер на скамейке.

К у з ь м и н (продолжая беседу). Поговорим, Вальтер, как мужчина с мужчиной. Ведь ты уже не маленький. (Вынимает из кармана фашистскую листовку.) Откуда появилась в школе эта гадость?

Вальтер молчит, затем отвечает смущенно:

— Я вам не скажу.

К у з ь м и н. Это твое дело, как хочешь!

Подходит взволнованный Дитрих.

Д и т р и х (подойдя к Кузьмину). Господин комендант, я хочу вам сказать… Я согласен быть бургомистром.

Плакат с портретом Дитриха. Надпись над портретом: «Голосуйте за кандидата на пост бургомистра города Альтенштадта от социалистической и коммунистической партий и христианского союза».

Маленький митинг.

Фишер, яростно размахивая руками протестует против чего-то.

Толпа у ратуши, возбужденная, оживленная. Над толпой выборные плакаты, с балкона говорит социалист.

Урна. Опускаются бюллетени.

Дощечка на двери:

Бургомистр города Альтенштадта

Отто Вольфганг Дитрих

Дитрих, опрятно одетый, выбритый, сидит за столом бургомистра, смотря на лежащие перед ним карманные часы и слушая их звон.

Дитрих, задумавшись, что-то вспоминает. За его спиной медленно открывается дверь. Входит его сын — Курт Дитрих.

К у р т. Вы меня звали, отец?

Дитрих захлопывает крышку часов.

Д и т р и х (строго). Господин заместитель бургомистра! Я вынужден был вас вызвать. Вы омрачаете праздник немецкого народа. С чего вы начали свою деятельность?

К у р т. Что случилось?

Д и т р и х. Только что меня поздравляли профессора университета, они сообщили мне, что вы уволили лучших и старейших.

К у р т. Вы говорите о докторе Шведлере и магистре Кнопфке? Да, я уволил их, господин бургомистр.

Д и т р и х. Ими гордится не только наш университет…

К у р т. Но и нацистская партия!

Д и т р и х. Мне нет дела до их партийности!

К у р т. В этом ваше несчастье, отец! И не только ваше. Эта обывательская слепота позволила нацистам довести Германию до трагедии.

Д и т р и х. Шведлер и Кнопфке — люди науки!

К у р т. Но их наука служила фашизму.

Д и т р и х. Это неправда! Я отменяю ваше решение и доложу об этом господину Кузьмину.

Дитрих уходит, хлопнув дверью.

Часы на столе от удара двери открываются. И вновь слышится сентиментальная мелодия. Курт садится на кресло отца, смотрит на часы, оглядывается на дверь, задумывается, затем решительно захлопывает крышку часов.

Музыка прекращается.

Приемная бургомистра.

На скамьях — группа ожидающих приема. Среди них — Шметау.

Взволнованный Дитрих выходит из двери своего кабинета. Навстречу ему вскакивает Шметау, берет его за руку, отводит в сторону.

Ш м е т а у. Произошло ужасное несчастье!

Д и т р и х. В чем дело?

Ш м е т а у. Вам надо немедленно вернуться домой!

Д и т р и х (раздраженно). Что случилось?

Ш м е т а у. Патенты…

Д и т р и х. Что?!

Ш м е т а у. Патенты исчезли!

Дитрих схватывает Шметау за воротник.

Д и т р и х. Это ты… Это вы…

Ш м е т а у. Я думаю, что они обманули вас… Это — они! (Кивает головой.)

Дитрих опускает руки. На его лице выражение горя.

Квартира Дитриха. Среди разрушенных книжных полок — открытый сейф, в котором нет портфеля с патентами.

Г о л о с  Ш м е т а у. И вы верите большевикам? Полюбуйтесь. Майор Кузьмин нагло обманул вас. Они украли ваши патенты, как украли наши заводы, наше могущество, нашу независимость.

Перед пустым сейфом — Дитрих, Шметау, Эльза, Вальтер.

Д и т р и х. Этого не может быть! Это невероятно!

Уходит из библиотеки.

Улица перед домом Дитриха. Дитрих, выйдя из калитки, не замечает стоящего на улице Фишера, проходит мимо него.

Фишер нагоняет Дитриха.

Ф и ш е р. Что с вами, господин Дитрих?

Д и т р и х. Огромное несчастье! У меня украли патенты.

Ф и ш е р. Я вас предупреждал, что с русскими нельзя иметь дело.

Д и т р и х (теряясь). Что делать?

Ф и ш е р. Есть единственный выход!

Д и т р и х. Какой?

Фишер, поддерживая ослабевшего Дитриха, уводит его в расщелину каменных развалин, помогает ему сесть на груду обломков.

Ф и ш е р. Бежать, бежать к американцам на тот берег. Там истинная демократия! Там свобода…

Д и т р и х. Но я бургомистр, меня выбрал народ!

Ф и ш е р. Тем лучше!

В темноте вспыхивает неоновая реклама: «Золотой берег» — ночной клуб.

Слышится визгливый фокстрот:

— Би-Би-Бизония, моя Бизония…

Витринное окно клуба с надписью: «Только для американцев». В клубе — дым коромыслом.

Прыгающие парочки танцующих.

Второе окно клуба. Разбитое стекло, плакат:

«В американский клуб разрешается вход девушкам любой национальности. Требуются две справки: первая — о политической благонадежности; вторая — об отсутствии венерических болезней».

У входа — два американских солдата в белых касках и гетрах со знаком «Милитари Полис» (эмпи) проверяют справки и пропускают посетителей в дверь.

Мимо проходят мрачные, угрюмые фигуры немцев. Два старых интеллигента задержались у входа.

Неожиданно на них выливается ушат помоев. Немцы, вскрикнув, смотрят вверх.

Над неоновой рекламой «Золотой берег» — разрушенное окно, у которого собралась группа американских солдат. Они покатываются со смеху, готовясь вылить еще один ушат помоев на прохожих.

Слышно пение:

— Би-Би-Бизония, моя Бизония…

Облитые помоями немцы отбегают от кафе, останавливаются, смотрят на идущих по тротуару, широко открывают глаза и удивленно говорят:

— Господин Дитрих! О, господин Дитрих!

Дитрих и Фишер в сопровождении двух «эмпи» удивленно наблюдают происходящее. Фишер подталкивает Дитриха, и старик, опустив глаза, идет дальше.

Полутемная комната.

Горит настольная лампа.

Светится работающий радиоприемник.

Кузьмин сидит около радио со стаканом чая.

Московское радио передает песни по заявкам радиослушателей.

Г л у х о в. И вы поверили, товарищ майор, этому Дитриху?

К у з ь м и н. Да, поверил.

Г л у х о в. Но ведь он же наш противник, он сам прямо заявляет об этом. Я вас не понимаю!

К у з ь м и н. Вот и хорошо, что сам заявляет. Значит, говорит то, что думает.

Г л у х о в. А вот теперь он покажет свое настоящее лицо на том берегу.

К у з ь м и н. Он вернется!

Г л у х о в. Сомневаюсь!

Из радиоприемника слышится пение:

В бинокль видны темные очертания развалин американского берега с яркими рекламами ночных кабаков; все остальные жилые здания погружены в темноту.

Над хаосом тревожных, разгульных звуков ночной Бизоний — воркующий голос американского диктора:

— Америка — страна подлинной демократии. И она охотно передает Европе свои достижения, свои идеалы, свой образ цивилизованной жизни.

Ночной клуб «Аист». Из дверей клуба двое американских солдат выбрасывают на тротуар избитого негра в форме американского солдата. Его лицо и голова разбиты в кровь, но тяжелые армейские ботинки продолжают ударять в грудь, живот, голову.

Г о л о с  С Ш А. Президент Трумэн сказал сегодня, выступая в сенате: «В Соединенных Штатах нет расовой дискриминации!» Президент Трумэн подчеркнул, что все национальности, живущие под американским флагом, пользуются полной свободой…

По лицу негра ударяет ботинок солдата «Милитари Полис» в белой гетре. Эту гнусную сцену наблюдает молчаливый, угрюмый Дитрих. Фишер подталкивает его.

Ф и ш е р. Господин Дитрих! Ну, вот мы и в Америке!

Стоящий спиной американский солдат замечает Дитриха и Фишера. Он замахивается стеком.

С о л д а т. Назад! Немцам прохода нет.

Среди развалин немецких домов — наскоро сколоченные бараки и подремонтированные помещения, напоминающие времена «золотой лихорадки», когда обезумевшие от возможного обогащения золотоискатели неистовствовали в притонах Клондайка.

Множество кабаков, и у каждого входа — драка, хохот, свист, фигуры пьяных, которые еле стоят или уже лежат в лужах.

По улице идут Дитрих и Фишер.

Вспыхивают вывески: «Аист», «Золотая лихорадка», «21» (названия американских ночных клубов).

Но вот открывается темное здание магазина для немцев. Дитрих останавливается, смотрит.

Горят керосиновые фонари, освещая над входом вывеску: «Баттер центер» (обменный пункт).

От двери тянется большая очередь истощенных немцев, с ночи ждущих открытия магазина. Каждый из стоящих в очереди держит в руках какой-либо антикварный предмет: картину, вазу, мраморную статуэтку, бюст Бетховена, хрустальную люстру.

Некоторые немцы сидят на раскладных стульчиках, жуют завернутое в бумажки жалкое подобие еды.

Подойдя к одному из немцев, стоящих в очереди, Дитрих спрашивает:

— Извините, что здесь такое?

Н е м е ц. Обменный пункт. (Горько улыбаясь, показывает на картину, которую он держит в руках.) Меняем немецкую культуру на американские бобы и сигареты.

Передача «Голоса Америки» плывет над очередью.

Г о л о с  А м е р и к и. США стоят на страже свободной коммерческой торговли, свободной деятельности во всем мире!

Н е м е ц (продолжая усмехаться). Обмен вполне справедливый. Одна банка бобов за одну Мадонну, пачка сигарет за бюст Бетховена. Но кушать — надо.

Раздается резкий гудок автомобиля. Немцы разбегаются, Дитрих бросается в сторону, прижимаясь к стене.

Поблизости от Дитриха останавливается машина генерала Мак-Дермота. Рядом с ней — «Джипп» капитана Кимбро.

Из радиоприемника в машине Кимбро слышна пошлая фокстротная музыка с присвистом и женским визгом.

Пьяный Кимбро «выскакивает из «Джиппа» и открывает дверь генеральской машины.

Выходит жена генерала Мак-Дермота. Позади генеральского автомобиля уже остановились «студебекеры», груженные ящиками, на которых яркие наклейки: «Сигареты «Честерфильд», «Сигареты «Кэмэль», «Сигареты «Лайки Страйк».

Из дверей магазина выходит несколько американцев в штатском.

П е р в ы й  а м е р и к а н е ц. Добрый вечер, миссис Мак-Дермот! Как здоровье генерала?

М и с с и с  М а к-Д е р м о т. Скажите, Томми, как идут дела?

В т о р о й  а м е р и к а н е ц. Терпимо, миссис Мак-Дермот, вполне терпимо, хрусталь брать перестали, сегодня только саксонский фарфор и баккара в серебре.

М и с с и с  М а к-Д е р м о т. Но, Томми, мне не нужен больше фарфор, пожалейте этих бедных немцев, оставьте им хоть посуду. (Смеется.) Берите золото, меха, произведения искусства, полегче весом, чтобы не перегружать самолет, а то может лопнуть наш воздушный мост через океан. (Все смеются.) Самолеты доставили новую партию сигарет. Генерал запретил другим торговлю ими, и мы имеем возможность считать сигарету не по 6, а по 8 марок за штуку.

Дитрих, прижатый к стене грузовиками, из которых американские солдаты выгружают ящики с сигаретами, унося их в дверь обменного пункта, наблюдает за тем, как из магазина выносят обмененные у немцев вещи и нагружают ими грузовики.

Пробегает растрепанная, дрожащая от страха красивая молодая немка.

Дитрих отступает в темноту ниши.

Следом за немкой бежит пьяный, возбужденный капитан Кимбро.

Дитрих поправляет сбитую с него шляпу и съехавший на сторону галстук.

Кабинет генерала Мак-Дермота.

Мак-Дермот, подымаясь из-за стола, говорит тоном, не допускающим возражений:

— Вы получите много долларов, паек американскими продуктами. Такие оптики, как вы, очень нужны Америке, господин инженер! Я говорю это вам, я, Мак-Дермот, член правления американского оптического концерна в Германии.

Дитрих перед столом генерала.

Д и т р и х. Что же я должен делать?

М а к-Д е р м о т. Вы будете руководителем лаборатории авиационных и артиллерийских прицелов.

Д и т р и х. Но разве война не окончена, господин генерал, и разве немецкие оптические заводы уже принадлежат американскому концерну?

М а к-Д е р м о т. Да, мы приобрели эти заводы. Старая война окончилась. А теперь новая война, война с коммунизмом! Разве вы, настоящий немец, не хотите бороться с коммунизмом? Вы знаете, что таксе план Маршалла? Мы предоставим вам огромные возможности, лаборатории таких масштабов, какие вам не снились при Гитлере, господин инженер.

Д и т р и х. У меня другие сны, господин генерал. Мне снится мир, и этот сон о мире видят миллионы людей, миллионы немцев!

М а к-Д е р м о т (смеясь). Ну, что же, у нас свобода сновидений, господин Дитрих. Но реальная жизнь часто не похожа на сны.

Позади генерала Мак-Дермота знакомая картина «Похищение Европы».

Телефонный звонок.

Мак-Дермот берет трубку.

М а к-Д е р м о т. Да, слушаю… Мне не нужны их паршивые марки, я их печатаю сам. Рубите лес. Рубите, и мы продадим его англичанам…

Митинг социал-демократов. На развалинах фашистского памятника немецкие жители Бизоний слушают выступление Фишера.

Ф и ш е р. Мы в Германии можем и должны быть социалистами, но мы не можем быть коллективистами, мы не можем поддерживать передачу заводов и фабрик, принадлежащих уважаемым немцам, в руки рабочих.

В стороне от митинга — отдельная группа.

Это мрачный, ушедший в себя Дитрих и рядом с ним несколько немецких инженеров. Среди них те, на которых выливали помои из окна клуба «Золотой берег».

Ф и ш е р. Если мы здесь, на Западе, станем слабыми, то мы растворимся в миллионных массах Востока, тогда будет уничтожена историческая культура Запада и придет конец мечте о цивилизованной Европе.

Жидкие аплодисменты.

Фишер похож на хищную птицу. Все его манеры напоминают бесноватого «фюрера». Он кричит резким пронзительным голосом, брызжет слюной, действуя на слушателей болезненной манерой фанатика.

П е р в ы й  и н ж е н е р. Американцы приказали мне сегодня вечером взять чемодан, вещи и явиться на аэродром.

В т о р о й  и н ж е н е р. Они отправляют нас в Америку, а наши дети, семьи?

П е р в ы й  и н ж е н е р. Они даже не спросили моего согласия, они обращаются с нами, как со своими неграми.

Т р е т и й  и н ж е н е р. Они заставят нас в Америке делать то же самое, что заставлял нас здесь делать Гитлер.

Д и т р и х (резко подымая голову). Вам надо перебраться на тот берег!

Инженеры повернули головы к Дитриху:

— К большевикам?

Д и т р и х. На берег демократической Германии!

Инженеры переглядываются.

П е р в ы й  и н ж е н е р. Но там диктатура коммунистов!

В т о р о й  и н ж е н е р. Там тоталитарная система!

Т р е т и й  и н ж е н е р. Господин Дитрих, вы понимаете, что вы говорите?

Ф и ш е р. Я никогда не вернусь на советский берег. Там — ужас и кошмар! Там подавление свободы, унижение личности и уничтожение частной инициативы!

Инженеры поворачиваются в сторону говорящего Фишера.

Д и т р и х. Это — ложь! Даю вам слово, господа, что Фишер подлец и агент врагов Германии. Теперь я все понимаю! Наш дом на том берегу!

Решительно и сурово лицо Дитриха.

Дитрих и группа инженеров идут по лесной дороге. Вокруг американские солдаты рубят лес, валятся вековые деревья древнего парка.

Инженеры, идущие вслед за Дитрихом, стиснув зубы, сдерживают свой гнев.

Группа людей проходит через поляну. Свежие пни на месте бывшего леса.

Здание советской комендатуры Альтенштадта.

Входит усталый Дитрих в мокром, грязном костюме с растрепанными волосами, но решительный и бодрый.

Садится на скамью.

Вслед за Дитрихом входит Курт. Увидев отца, отворачивается, намереваясь пройти мимо.

Д и т р и х. Курт!

К у р т (подходя к Дитриху). Слушаю вас, господин бургомистр.

Дитрих берет его за рукав и сажает рядом с собой.

Д и т р и х. Скажи мне, Курт, ты в самом деле веришь, что русские хотят единства нашего народа?

К у р т. Верю. У русских слово не расходится с делом!

Дитрих пристально смотрит в глаза Курту. Затем встает и молча обнимает сына.

К у р т. Как хорошо, отец, что вы вернулись, что не остались на том берегу.

Через приемную в кабинет проходит Кузьмин в сопровождении Глухова и Егоркина. Курт и Дитрих не замечают их.

Кабинет Кузьмина. Глухов докладывает:

— Товарищ майор! С Дитрихом с того берега переправилась группа людей.

К у з ь м и н. Кто они?

Г л у х о в. Инженеры оптического концерна. Вот они. (Показывает в окно.)

Кузьмин смотрит в окно. У восстанавливаемого памятника Гейне, на садовой скамье, сидит группа инженеров с чемоданами и узелками. Они с любопытством смотрят на восстановление памятника.

Дежурный лейтенант распахивает дверь из приемной в кабинет коменданта.

В дверях появляется Дитрих.

К у з ь м и н. Доброе утро, господин Дитрих.

Д и т р и х. Здравствуйте, господин комендант. Я вернулся.

К у з ь м и н. Где вы были?

Д и т р и х. Совершал загородную прогулку… знакомился с американской демократией.

К у з ь м и н. Ну и как?

Д и т р и х. Я вернулся на ваш берег. Со мной вернулась группа ученых-инженеров. Я прошу принять их. Мы хотим быть с демократией.

К у з ь м и н. Очень рад, господин бургомистр!

Е г о р к и н (входя). Товарищ майор — американцы!

К у з ь м и н (тяжело вздохнув). Проси.

Д и т р и х. Я буду у себя.

Уходит в маленькую дверь.

В кабинет врывается радостная заплаканная Джанет Шервуд, она ведет за руку своего «отца».

Ш е р в у д (растроганно). Господин майор!.. Я счастлива! Только что я встретила своего бедного отца! Я хочу поблагодарить вас за теплое участие.

Ш р а н к. Я тоже, господин майор!

К у з ь м и н. Прошу!

Шранк садится.

К у з ь м и н. А ведь я вас помню! Господин Краус?

Шранк, сдерживая волнение, выжидательно смотрит на Кузьмина.

К у з ь м и н. Я помню, как мы освобождали вас из тюрьмы.

Ш р а н к (обрадованно). Да, да! Ваша любезность ко мне!!

Ш е р в у д. Какое счастливое совпадение! Отец жив и, оказывается, вы освободили его из тюрьмы, мой майор!

К у з ь м и н. Да, удивительное совпадение!

Ш е р в у д (подходя к нему). Вы помогли мне найти моего бедного отца, и я никогда не забуду этого.

Ш р а н к. Мы всегда будем помнить вас, господин майор.

Ш е р в у д. Господин майор! Нельзя ли оформить выезд моего отца? У меня в Америке дела, я так тороплюсь. Нам хотелось бы выехать вместе.

К у з ь м и н. Я дам распоряжение, но пропуск будет оформлен только завтра.

Пишет распоряжение о выдаче пропусков.

К у з ь м и н. Прошу одну минуточку подождать, я сейчас поставлю печать.

Кузьмин выходит в приемную, снимает телефонную трубку.

К у з ь м и н. Товарищ Берендей? Она нашла своего отца, да… подозрительно. Старику пропуск могу задержать до завтра. Договорились. Хорошо.

Краус и Шервуд сидят, задумавшись и насторожившись.

Ш р а н к. Мне не нравится эта пауза.

Ш е р в у д. Перестаньте нервничать, отец, майор такой милый, все будет хорошо. Завтра мы встретимся с вами на том берегу Эльбы.

Входит Кузьмин.

К у з ь м и н. Вот разрешение, завтра вы можете получить пропуск и выехать через советский понтонный мост.

Ш е р в у д. Благодарю вас (достает из сумочки конверт). Да, я совсем забыла. Господин майор, я привезла вам пригласительный билет от майора Хилла, который просит вас непременно прибыть завтра на американский бал по случаю национального праздника.

Кузьмин, подходя к столу, берет пакет.

К у з ь м и н. Благодарю, я приеду. (Обращается к Краусу.) У вас много вещей?

Ш р а н к. Что вы? У меня только один маленький чемодан.

Какие-то развалины. На камнях стоит чемодан. Шметау открывает его крышку. Он кладет в чемодан портфель Дитриха с патентами, закрывает его, пачкает чемодан, чтобы придать ему более изношенный вид.

Шульц наблюдает за Шметау, прячась за развалинами.

Осмотревшись по сторонам, Шметау выходит на улицу.

Шульц подбегает к телефонной будке.

Ш у л ь ц. Товарища Курта!

Смотрит на улицу и замечает Шметау, гуляющего с чемоданом не тротуару.

Около Шметау останавливается старенький «Оппель». Шранк, приоткрыв дверцу машины, делает знак Шметау. Шметау спокойно подходит к машине, открывает крышку багажника и кладет в него чемодан. Так же спокойно захлопывает крышку багажника.

Шульц бежит навстречу «Оппелю».

«Оппель» трогается и, набирая скорость, едет навстречу Шульцу по узкому проезду между грудами развалин.

Шульц останавливается в узком проезде, преграждая «Оппелю» путь.

Ш у л ь ц. Остановитесь, остановитесь!

Шранк за рулем в «Оппеле». «Оппель» на полном ходу сбивает Шульца и сворачивает за угол, скрываясь за грудами развалин.

Прохожие подбегают к Шульцу, лежащему без сознания. Подходит и как бы ничего не понимающий Шметау.

Прохожие подымают смертельно раненного Шульца.

Подъезжает машина, из которой выскакивают капитан Глухов, Курт и Кузьмин.

Курт наклоняется над Шульцем.

Умирающий Шульц с трудом открывает глаза и, собрав последние силы, показывает на Шметау.

Ш у л ь ц. Он и Шранк.

Шульц снова теряет сознание.

Глухов свистит.

Г л у х о в. Сержант, слева.

Бойцы преграждают путь убегающему Шметау.

Шметау поднимает руки.

«Оппель» Шранка тяжело взбирается по насыпи и выезжает на широкую автостраду. Шранк управляет машиной, напряженно глядя вперед.

С американского берега на мост въезжает машина Кимбро. Из машины появляется Перебейнога.

Со стороны советского берега приближается машина Шранка.

Она пытается проехать советский караул.

Советский часовой останавливает машину.

На мосту белая пограничная полоса.

Передние колеса машины Шранка, переехав пограничную полосу, останавливаются.

Машина передними колесами стоит в американской зоне, задними колесами — в советской.

К машине для проверки документов подходят советские пограничники.

С американской стороны приближается представитель американской военной полиции.

Подъезжает машина Кузьмина и проскакивает на нейтральный участок. Кузьмин выходит из машины.

Его окружают американские пограничники. Кузьмин предъявляет документы.

Шранк, заметив Кузьмина, нажимает стартер своего «Оппеля», включает скорость и медленно передвигается в американскую зону, пересекая черту.

Перебейнога замечает маневр Шранка.

Кузьмин, оставив документы американцам, устремляется к машине Шранка.

В это время Перебейнога, как бы в шутку, изо всей силы толкает в буфер маленький «Оппель» Шранка, и он откатывается обратно за черту, на советскую зону.

Американский солдат дает свисток.

Ш р а н к (выходя из машины). Я требую убежища! Это — американская зона!

К у з ь м и н. До американской зоны метра полтора!

П е р е б е й н о г а. Тут и до двух наберется!

А м е р и к а н с к и й  о ф и ц е р. О’кэй! Не будем спорить. (Достает рулетку и начинает измерять.)

К багажнику машины Шранка подходят советские офицеры. Они быстро открывают багажник и вынимают из него знакомый чемодан с патентами.

Американский офицер измеряет расстояние от пограничной черты до колес машины Шранка…

О ф и ц е р. Ровно 140 сантиметров до границы Соединенных Штатов!

К у з ь м и н (указывая на Шранка). Этот человек — военный преступник!

К у р т (подойдя к Кузьмину). Кроме того, он пытался убежать, чтоб уклониться от ответственности за убийство.

Е г о р к и н (подойдя к Перебейноге). Здорово, Герасим! Что тут за ассамблея?

П е р е б е й н о г а. Наше дело маленькое… трошки помог твоему начальнику, метра на полтора. (Лукаво подмигивает.)

Г л у х о в (подходя к Кузьмину). Товарищ майор, майор Берендей просит вас.

Кузьмин идет в сторону офицеров.

Майор Берендей открывает чемодан, разбирает его содержимое. Подходит Кузьмин.

К у з ь м и н. Здравствуйте, товарищ Берендей!

Берендей поворачивается к Кузьмину.

Б е р е н д е й. Товарищ Кузьмин, вот те самые патенты и тот самый Шранк, которых мы искали.

К у з ь м и н. Очень хорошо. Действуйте дальше!

Б е р е н д е й. Есть!

К у з ь м и н. Егоркин! Едем к американцам!

Среди руин пустынной, обожженной войной земли, возвышается резиденция американской военной администрации.

Танцевальный зал. Крикливым воплем заканчивается танец «Буги-Буги».

Вспотевшие, задыхающиеся танцоры расходятся по сторонам, устало опускаются на скамьи и кресла.

Хилл и Шервуд, окончив танцевать, направляются в бар.

В баре, оборудованном среди средневековых стен замка и музейных ценностей, атмосфера кабака.

Масса пьяных веселящихся американских офицеров с немецкими девушками.

На первом плане — группа пьяных офицеров.

Появляются Хилл и Шервуд. Их приветствуют, стреляют в воздух. К Хиллу пробирается группа уже знакомых нам журналистов.

В у д д. Майор, где же ваш сосед?

Л л о й д. Ставлю сто долларов против одного — он не явится. Он будет целый год согласовывать вопрос с самим Молотовым. Все русские дьявольски замкнуты и необщительны. Я заметил это еще в Москве.

К э м б л. Может быть, им просто было неинтересно с вами беседовать, мистер Ллойд!

Л л о й д. А вот увидите, что он не придет. Ему не разрешат.

Хилл и журналисты направляются в более тихий угол, где в креслах ждет их сенатор Вудд.

Хилл разливает коктейль.

К э м б л. Нельзя недооценивать силы русских противников.

В у д д (улыбаясь). Вы, кажется, оговорились. Это не противник, а союзник!

К э м б л. Пока союзник!

X и л л. Это нечестно так говорить об отважных русских ребятах!

В у д д (внимательно поглядев на Хилла). Следует сожалеть, что боевые успехи русских вызвали у некоторых американцев чрезмерные симпатии к России. Я склонен рассматривать это как одно из самых тяжелых последствий войны. Я думаю, господа, важно было разгромить Германию руками России, а теперь надо готовиться к тому, чтобы разгромить Россию руками Германии. (Смотрит на часы.) Этот майор из русской зоны уже опаздывает?

П е р е б е й н о г а (войдя в офицерский бар). Майор Кузьмин!

Общее оживление. Хилл идет навстречу Кузьмину.

К у з ь м и н. Добрый вечер, майор! Извините за небольшое опоздание.

X и л л. Урэй! Очень рад, что вы приехали, Никита Иванович. Джентльмены, знакомьтесь!

Все встают. Кузьмин по очереди здоровается со всеми.

X и л л. Это — мои гости! Мистер Вудд — сенатор, мистер Кэмбл, мистер Ллойд, мистер Энчмэн — журналисты.

К у з ь м и н. Мы знакомы. Добрый вечер!

Подходит Шервуд.

К у з ь м и н. Миссис Шервуд, а я думал, что вы уже далеко… что я вас больше не увижу.

Шервуд кокетничает.

X и л л. Прошу вас, господа! Мой любимый коктейль.

П е р е б е й н о г а (подойдя к Хиллу). Господин майор, подарок господина коменданта.

Передает Хиллу бутылку.

X и л л. Урэй, господа! Мы получили в подарок нечто особенное. Господин комендант угощает нас сибирской водкой.

Распаковывает бутылку, читает надпись:

— «Зверобой»!

Передает бутылку Перебейноге, который направляется к официанту, чтобы откупорить ее и разлить по рюмкам.

X и л л. Господа, я предлагаю выпить за дружбу Америки й России.

Торжественно чокается с Кузьминым.

Все присутствующие, слегка кивнув головой в сторону Кузьмина, пьют «Зверобой».

Сенатор, захлебнувшись, с трудом переводит дыхание.

Ллойд судорожно хватает ртом воздух.

В у д д. Это пламя! Жидкое пламя!

Энчмэн, опрокинув в рот всю рюмку, стонет и выплевывает водку в огонь камина. Водка вспыхивает, озаряя всю комнату большим пламенем.

Кузьмин спокойно выпивает свою рюмку.

К э м б л. У меня такое ощущение, как будто мне выстрелили в желудок!

Ллойд, кашляя, подходит к Кузьмину:

— Почему вы не возьмете патент на эту водку как на величайшее национальное открытие, от которого теряют головы?

К у з ь м и н (внимательно посмотрев на Ллойда). А это зависит от головы.

X и л л. Один — ноль в пользу Москвы!

Шервуд наливает из сифона воду и запивает «Зверобой».

Ш е р в у д (Кузьмину). Майор, пригласите меня танцевать!

К у з ь м и н. Извините, я не танцую.

Ш е р в у д (кокетничая). Вы задержались, я уже начала беспокоиться.

К у з ь м и н. У вас есть основания для беспокойства.

Ш е р в у д. Может быть, мы выйдем на воздух и вы объясните мне, что случилось?

К у з ь м и н. Мистер Хилл, миссис Шервуд приглашает подышать воздухом. Вы не составите нам компанию?

X и л л. С удовольствием!

Шервуд, кокетничая, берет под руки Хилла и Кузьмина и ведет их на веранду.

На веранде.

Шервуд, Кузьмин и Хилл остановились у каменного барьера. Кузьмин сразу стал серьезным.

X и л л. Что случилось, господа?

К у з ь м и н. Случилась большая неприятность.

Ш е р в у д. Я не люблю неприятностей. Предоставляю вам заниматься ими. (Хочет уйти.)

Кузьмин преграждает ей путь и говорит Хиллу.

К у з ь м и н (официальным тоном). Господин майор, передаю вам американскую гражданку Шервуд, изобличенную в преступных действиях.

Ш е р в у д. Что за вздор!

X и л л. Майор шутит, мадам!

К у з ь м и н. Я не шучу. Эта дама официально заявила, что ее отец…

X и л л. Господин Краус!

К у з ь м и н. Но он не Краус, а Шранк, во-первых.

Шервуд, как ни в чем не бывало, наивно слушает Кузьмина.

Г о л о с  К у з ь м и н а. А во-вторых, он такой же отец госпожи Шервуд, как вы мой дядя… А главное — он крупнейший нацист, глава концерна, гестаповец, военный и уголовный преступник!

Шервуд невозмутимо слушает. Хилл взволнован.

К у з ь м и н. За три месяца до капитуляции Германии Шранка под фамилией Краус посадили в тюрьму, чтобы потом легализовать. Госпожа Шервуд все это отлично знает. Она имела задание обманным путем вывезти этого негодяя в Америку.

X и л л. Зачем он нужен Америке?

К у з ь м и н. Этот вопрос лучше задать самой Америке или, по крайней мере, некоторым ее гражданам. Поскольку госпожа Шервуд американская подданная, я официально заявляю вам о ее преступной деятельности.

X и л л. Чорт возьми! Я выполнял приказ генерала Мак-Дермота. (Серьезно Шервуд.) Вы подтверждаете, что все это правда?

Ш е р в у д. Я не считаю вас вправе допрашивать меня, тем более в присутствии посторонних лиц иностранного происхождения.

К у з ь м и н. А я не претендую на участие в этом сомнительном удовольствии. До свидания. (Уходит.)

Офицерский бар. Сенатор, журналисты и военные допивают бутылку «Зверобоя».

Входит Кузьмин.

Вудд, Кэмбл, Ллойд и Энчмэн окружают его.

В у д д. Скажите, мистер Кузьмин, как идут дела в вашей зоне? У нас об этом много разговоров!

К у з ь м и н. Дела понемногу идут… Ну, а что касается разговоров, то это уж ваша зона, господин сенатор!

Журналисты смеются.

На веранде.

X и л л (с возмущением). Вы меня обманули!

Ш е р в у д. Тише, тише, мистер Хилл! Перестаньте кричать! Я не выношу шума.

X и л л. Здесь я представитель армии Соединенных Штатов. Извольте объяснить, зачем вам понадобился этот нацист?

Ш е р в у д. Зачем он мне понадобился — это дело не вашей компетенции.

X и л л. Я посажу вас в тюрьму!

Ш е р в у д. Меня, в тюрьму?! Смотрите, как бы вы сами туда не попали!

Хилл свистит. Появляется Перебейнога.

X и л л. Гарри, возьмите эту особу и передайте лейтенанту Додд. Пусть посадит ее на первый самолет, отходящий в Штаты и возьмет расписку у пилота. Все объяснения я радирую вслед.

Ш е р в у д. Господин майор, распорядитесь, чтобы самолет был комфортабельный.

X и л л. Скажите Додду, чтобы отправил ее грузовым самолетом!

Перебейнога вынимает из кобуры пистолет.

Шервуд уходит, хлопнув дверью. Перебейнога бежит следом за ней. Хилл возвращается в бар.

Бар. Вудд продолжает беседу с Кузьминым.

В у д д. Вы часто говорите, что хотите единой Германии. Но ведь немцы ваши враги, зачем же вам их единство?

К у з ь м и н. Мы воевали не с немецким народом, а с фашизмом: если бы какой-нибудь негодяй, господин сенатор, вновь захотел навязать нам войну, мы вовсе не считали бы, что этого хочет его народ.

Дрожа от негодования, подходит Хилл.

X и л л. Господа, стоит ли говорить о войне. Ни американские, ни немецкие, ни русские солдаты не хотят воевать.

В у д д. Разве солдаты воюют потому, что они хотят воевать? Солдаты воюют потому, что они солдаты, а хотят они этого или не хотят, это никого не интересует!

X и л л (выпив). Вы не оригинальны в этом утверждении, господин сенатор. У вас уж был предшественник, который утверждал то же самое.

В у д д. Кто это?

X и л л. Адольф Гитлер!

Журналисты посмеиваются.

В у д д. Ну, что же, я не претендую на оригинальность в этом вопросе, но а все-таки, если война будет?..

К у з ь м и н. Тех, кто ее начнет, постигнет судьба Гитлера.

В у д д. Да, но Гитлер не владел тайной атомной бомбы.

К у з ь м и н. Тайна имеет то свойство, что она всегда раскрывается.

В у д д. Вы хотите сказать, что вы владеете бомбой?

К у з ь м и н. Нет, я хочу сказать, что мы тоже владеем тайной.

Все смеются.

X и л л. Браво, браво, два — ноль в пользу Москвы.

За столом Кузьмин и сенатор, сзади Хилл.

В у д д (смеясь). Вы мне нравитесь, мистер Кузьмин. Будем откровенны, вы уверены, что мы ненавидим Россию?

К у з ь м и н. Прежде всего я уверен, что вы не любите Америку.

В у д д. По вашему тону можно подумать, что вы ее любите?

К у з ь м и н. Да! Мы любим Америку, мы любим эту страну смелых и честных людей, страну Джека Лондона, Марка Твена, Уитмена, Эдисона, Рузвельта.

Сидящие в баре прислушиваются к словам Кузьмина.

К у з ь м и н. Мы никогда не забудем ваших храбрых солдат, с которыми мы встретились на Эльбе. Мы любим и уважаем народ Америки, тот народ, который не любите вы, господин сенатор.

В бар врывается пьяный Кимбро, преследующий спасающихся от него двух немок.

Немки с криком пробегают, расталкивая журналистов.

Кимбро, споткнувшись, падает на пол.

Кузьмин, сенатор и журналисты вскакивают.

Официанты-негры помогают Кимбро встать.

Кимбро еле стоит на ногах, не понимает, где он и что с ним происходит.

Хилл подходит к Кимбро, презрительно рассматривает его.

Звучит «Буги-Буги». Толкотня. Плотная, потная, дико веселящаяся толпа, бессмысленно прыгающая на одном месте.

Аэродром в американской зоне.

По дорожке идет Джанет Шервуд в теплом пальто. Голова закутана платком.

Ее догоняет Хилл.

X и л л (на ходу). Я решил лично сдать вас под расписку командиру корабля.

Ш е р в у д. Вы очень любезны майор, но я не так уж тороплюсь.

Подходит к трапу грузового самолета.

X и л л. Меня не интересует, торопитесь вы или нет.

Шервуд, не останавливаясь, проходит мимо трапа под брюхом грузового самолета.

Хилл удивленно смотрит ей вслед и видит…

…За грузовым самолетом стоит большая четырехмоторная машина специального назначения.

У лесенки — группа военных, генерал Мак-Дермот и его жена.

Пораженный Хилл пытается понять, что происходит.

Мак-Дермот любезно помогает Шервуд войти в самолет.

Два солдата вносят в дверцы самолета упакованную раму и отдельно упакованную в прозрачный целлофан картину «Похищение Европы».

Ш е р в у д. О! «Похищение Европы»!

М а к-Д е р м о т. Позвоните Джону, он пришлет за моим подарком. (Усмехаясь.) Мне кажется, что мотив этой картины придется ему по сердцу.

Шервуд, остановившись в дверях воздушного корабля, сбрасывает пальто и платок на руки авиабоя.

Она оказывается в форме офицера «ФБР» (федерального бюро расследования) Соединенных Штатов Америки, на груди — ленточки американских, английских, французских, турецких орденов. Одевает форменную фуражку.

Ш е р в у д. Советую вам, генерал, не забывать, что за дисциплину наших офицеров в этой зоне оккупации отвечаете вы. Не забывайте, что наше положение в Европе гораздо серьезнее, чем вам кажется. Майор, подойдите сюда!

Хилл подходит к самолету.

Ш е р в у д. Вы болван, мистер Хилл, и плохой политик! Вам давно надо было понять, кому и зачем понадобился Шранк, понять, что это дело не вашей компетенции. Вам дорого обойдется ваша несообразительность и особенно ваша дружба с этим русским офицером. Кстати, я даже уважаю этого большевика Кузьмина. Он хороший дипломат и настоящий мужчина. А вы?! Но я позабочусь о том, чтобы из вас сделали стопроцентного американца! Мне жаль вас, мистер Хилл! Можете итти. Господь, благослови президента, Америку и нас.

Отвернувшись от Хилла, она отдает честь офицерам и военной походкой входит в самолет.

Слышен гул запускаемых моторов. Ветер от винтов самолета срывает с Хилла фуражку, треплет его волосы. Рев моторов отлетающего самолета как бы выражает смятение чувств, бушующих в его душе.

Башня ратуши. Звон курантов.

Плакаты с лозунгами: «День Первого мая — день смотра боевых сил демократии мира!», «Единство рабочего класса обеспечит мир во всем мире!»

Площадь. На трибуну входят руководители СЕПГ.

Куранты бьют два часа.

На трибуне появляется Дитрих.

Д и т р и х (выходя вперед). Граждане Альтенштадта! В этот час мы торжественно празднуем восстановление нашего города, восстановление жизни, восстановление единства всех прогрессивных сил, восстановление памятника великому ученому, поэту Генриху Гейне!

Дитрих дергает шнур.

С памятника падает брезент, открывая статую поэта. Гейне стоит, сжимая книгу в руке. На книге написано: «Германия».

Слышны восторженные крики толпы: «Хох! Хох! Хох!»

Оркестр играет отрывок из оперы «Фиделио» Бетховена. Дирижирует знакомый еще по регистрации счастливый дирижер.

На постаменте памятника золотые буквы, сияющие на солнце::

Площадь, заполненная массой народа.

Голос Дитриха дрожит от волнения.

Затихшая площадь молча слушает бургомистра.

Тихо играет оркестр музыку Бетховена.

Д и т р и х (продолжая). И мы будем укреплять честь нашего народа и его культуру.

Группа немцев, слушающих речь Дитриха, громко приветствует его.

На трибуне появляется старый Рилле:

— Я пользуюсь случаем, чтобы выразить русской администрации благодарность за то великодушие, с которым она разрешила нам нашу организационную самостоятельность и нашу политическую деятельность во всех областях; за то, что она терпеливо отнеслась к нашим собственным воззрениям. То же самое я должен сказать относительно коммунистической партии. Нет оснований сомневаться в нашем сотрудничестве, если оно основано на взаимном доверии…

Овации, гул аплодисментов. Крики:

— Браво!

— Спасибо России!

— Да здравствует Сталин!

— Спасибо майору Кузьмину!

— Хох! Хох! Хох!

Во время речи Рилле Энчмэн с видом искреннего доброжелателя подталкивает Кузьмина вперед, к краю трибуны, как бы желая выдвинуть его навстречу восторгу толпы.

Из толпы появляется подручный Фишера Эберт, он подбегает к трибуне и бросает камень.

Увидев летящий камень, Кузьмин инстинктивно отводит голову. Камень попадает в лицо Энчмэну, который вскрикивает от боли и испуга.

Егоркин хватает Эберта. Ему помогают советские бойцы и немцы.

Крики: «Безобразие! Держите его!»

Суматоха.

К у з ь м и н (поднимая камень). Спокойно! (Поворачивается к толпе.) Спокойствие!

Толпа на площади затихает, покорно повинуясь голосу Кузьмина.

К у з ь м и н (улыбаясь). Повидимому, этот «подарок» был адресован мне. Я весьма сожалею, что при этом пострадал наш уважаемый гость, господин американский журналист.

Энчмэн держится за пораненный глаз. На лице его огромный кровоподтек.

К у з ь м и н. Граждане, бросивший этот камень рассчитывал сорвать наш праздник, спровоцировать конфликт между немецким населением и советскими оккупационными властями. Но конфликта не будет! Конфликта между русскими и новой, демократической Германией не будет!

Восторг толпы. Новые овации.

К у з ь м и н (подходя к Энчмэну). Мистер Энчмэн, весьма сожалею о случившемся. Как американец вы, наверное, любите собирать сувениры! (Протягивает ему камень.) Разрешите преподнести его вам на память.

Э н ч м э н. Вы очень любезны, полковник, но я не люблю сувениров!

Машинально берет камень и бросает через плечо.

Камень летит через трибуну и падает на голову стоящему внизу Фишеру.

Вальтер с группой мальчиков взбирается на постамент по специально приготовленной лесенке.

Оркестр играет финал из «Фиделио» Бетховена.

Вальтер читает.

Группа слушающих. Среди них мать Вальтера — Эльза.

Американские журналисты записывают в блокноты.

Вальтер продолжает:

Дитрих со слезами на глазах слушает Вальтера. Толпа восторженно аплодирует.

Р и л л е (подымая руку). Граждане! (Аплодисменты стихают.) Будем бороться вместе за единую Германию!

Протягивает руку Курту. Крепкое рукопожатие.

Масса людей пожимают друг другу руки.

На здании ратуши символ СЕПГ — две слитые в рукопожатии руки.

Слышно, как хор студентов запевает революционную песню «Братья, к солнцу и свободе!»

Курт, взобравшись на памятник, дирижирует песней.

Дитрих подходит к Кузьмину.

Д и т р и х. Вы видите, вы видите, господин полковник!

К у з ь м и н. Мне хочется вас порадовать, господин Дитрих, именно в такую минуту.

Берет Дитриха под руку, подводит к своей машине.

Майор Берендей передает Кузьмину портфель с патентами.

К у з ь м и н (Дитриху). Вот ваши патенты!

Дитрих едва удерживается на ногах от изумления.

Д и т р и х (шепчет). Мои патенты! Господи! Кто же их украл?

К у з ь м и н. Господин Шметау!

Д и т р и х. Эрнст!

К у з ь м и н. К сожалению! Он был агентом того берега, он работал вместе с Шранком, бывшим хозяином вашего концерна.

Дитрих берет портфель, прижимает его к себе, в его глазах слезы, которые он старается скрыть.

Слышится песня, которую поет народ на площади.

Дитрих медленно поднимает голову и молча возвращает портфель Кузьмину.

Д и т р и х. Два мира встретились на Эльбе, на двух берегах. Германия не может оставаться между ними. Наступил час сделать выбор. Я никогда не забуду, что вы, русские, первые сказали об единстве нашего отечества и нашего народа. И я сделал свой выбор. Я навсегда остаюсь на этом берегу. На берегу, где рождается новая, миролюбивая, единая демократическая Германия.

Звучит песня «Братья, к солнцу и свободе!»…

В лучах заходящего солнца — знакомый пейзаж реки Эльбы. Тот же мост, что мы видели вначале.

Мертвенно и неподвижно застыли причудливые развалины старинного немецкого городка.

Нет никакого движения и только с двух берегов, то с одного, то с другого, в зависимости от того, как меняется ветер, доносятся различные мелодии: плавная и широкая, могучая и душевная русская песня или спазматическая, рваная мелодия американского джаза.

Посреди разводного моста стоят Кузьмин и Хилл.

Поодаль от них — Егоркин и Перебейнога.

Кузьмин предлагает Хиллу закурить папиросу.

Хилл закуривает, на его костюме нет знаков военного различия. Сорваны также гербы и с фуражки. Кузьмин в новой форме полковника.

X и л л. Прощайте, Никита Иванович! Завтра меня отправляют в Штаты. Я разжалован и уволен из армии. Теперь меня вызывают в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Меня обвиняют в симпатиях к вам, Никита Иванович. Что происходит в мире? Почему из-за какого-то фашиста Шранка надо разжаловать американского майора Хилла, который честно воевал всю войну…

Слышна резкая музыка, гудки машины Кимбро.

Собеседники поворачивают головы в американскую сторону.

По американскому берегу проносится машина капитана Кимбро.

X и л л (повернувшись к Кузьмину). Вместо меня комендантом назначено это животное, стопроцентный американец, капитан Кимбро. Я был последним из тех боевых солдат… Их всех отправили в Америку. На их место прислали этих тупых свиней.

Пауза.

Мост через Эльбу.

X и л л (куря папиросу). Я часто буду вспоминать о наших встречах, и слова, произнесенные в нашей «курилке», не растворились вместе с дымом.

К у з ь м и н. В таком случае я не жалею, что начал курить.

X и л л. Скажите, полковник, нет ли у вас доллара, который я вам подарил?

К у з ь м и н. Кажется, есть. Пожалуйста.

Передает Хиллу доллар.

Хилл зачеркивает старую надпись и пишет новую.

Будка управления разводного моста.

В будку врывается пьяный капитан Кимбро, обрушивается на дежурного механика, немца.

К и м б р о. Почему не разведен мост? Почему не выполняете распоряжения коменданта?

Механик. На мосту разговаривают офицеры.

К и м б р о. Что значит — разговаривают? Выполняйте приказ! (Ударяет механика стеком.) Развести все мосты!

Собеседники на мосту.

Хилл возвращает Кузьмину доллар с новой надписью.

К у з ь м и н (читает). «В мире есть правда, которая сильнее доллара».

Кузьмин протягивает Хиллу руку.

Хилл сердечно пожимает ее.

Поодаль прощаются Перебейнога и Егоркин.

В этот момент мост вздрагивает от толчка.

Ревут моторы разводного механизма.

Между Кузьминым и Хиллом появляется трещина.

Американская половина начинает отходить от советской части моста.

Хилл отпускает руку Кузьмина.

— Что такое?

Медленно удаляющийся от Кузьмина Хилл смотрит на американский берег, оглядывается на Кузьмина.

Трещина все шире.

X и л л. Прощайте сосед!

Кузьмин на неподвижной части моста.

К у з ь м и н. До свидания, Хилл! Мы встретились с вами как союзники, жили как соседи, расстаемся как друзья. Так сделайте все, чтобы мы в будущем не встретились с вами как враги. И помните, Джемс, что дружба народов России и Америки — самый важный вопрос, стоящий сейчас перед человечеством.

Разводится мост.

Кузьмин стоит неподвижно на своей части моста.

Хилл, махнув рукой, быстро идет по движущейся части моста к американскому берегу.

По реке проходят несколько барж, груженных штабелями свежесрубленного леса. На кормах развеваются американские флаги.

Под мостом проходит катер, увозящий немцев, возвращающихся с праздника.

Там знакомые нам крестьяне и рабочие, Дитрих и Вальтер, Рилле и Курт и много других жителей Альтенштадта.

Все они вопросительно смотрят наверх.

Через проходящий с людьми катер видна все увеличивающаяся расщелина между двумя половинами моста.

Пустынный пейзаж Эльбы с полу разведенным мостом.

Медленно струится вода Эльбы.

По воде плывут клочки разорванных газет с обрывками текста:

«Потсдам…ские согла…шения…»