Ранний подъем, бассейн, Манго, блондинка-с-перекрестка, Багама, качок с женской кличкой, Зарипов со своими резиновыми губами.

  Один из тех дней, которые все тянутся, тянутся и тянутся.

  Проспект сиял, мигал и искрился. На растущую луну набегали рваные облака. Я ставила перед собой предельно простые задачи: заплатить за проезд, закрыть глаза, сосредоточиться на звуке работающего двигателя. Дрема атаковала внезапно, обхватив мое тело своими суставчатыми лапками, щекоча усиками, впившись жвалами, накачивая мою кровеносную систему сонным токсином...

  Разбудил меня резкий толчок.

  Я подняла голову и, не понимая, что происходит, ошалело огляделась по сторонам. Правая рука сжата в кулак, а тело буквально гудит от напряжения, готовое в любую секунду принять оборонительную позицию.

  Я разжала кулак. Автобус как раз тормозил на моей остановке. Выходит, всю дорогу до Космоса я дремала. Длинный день, что правда, то правда.

  Бывает, в конце дня думаешь: ну и какого фига я вообще сегодня вылезал из-под одеяла?

  Ничего бы не случилось, если бы я осталась дома.

  Кроме меня и потасканного вида мужчины, в автобусе никого. Я повертела головой, расслабляя напряженную шею, подхватила сумку, отделилась от неудобного сидения и выскочила в холодную ночь. Возле киоска на остановке кучковались четыре старика в спортивных костюмах. Один из них засвистел мне вслед. Мимо остановки, набирая скорость и подвывающее гудя, в депо катил троллейбус; его бок украшала зеленая физиономия Ревы-Коровы.

  Я проскользнула в подъезд быстрой тенью. Ступенька за ступенькой, поднялась на четвертый этаж. 'Надо меньше, черт побери, курить', - с раздражением думала я, издавая сипящие звуки. Иногда на меня находят эти настроения, и я начинаю искренне раскаиваться в том, что недооцениваю посылы Боснака. Да, иногда.

  Копаясь в сумке в поиске ключей, я попыталась представить состояние своих легких. Для курильщика с семилетним стажем это проще пареной репы. Однажды я смотрела передачу о затонувшем нефтяном танкере. Нефть лениво плюхалась на поверхности воды, напоминая живой организм, экологи суетились на берегу. И был там этот пеликан. Бедный, измазанный в нефти старина пеликан. Никогда не забуду, как он пытался взлететь, но не мог. Так вот, внутри меня, на месте легких, такой вот пеликан - пытается взлететь, но не может, потому что его перья слиплись в отвратительной черной жиже.

  Бросив сумку и пакет с купленными кроссовками под ноги, звеня нацепленными на ключи брелками, я вставила ключ в замочную скважину. Дверь отворилась в безликое ничто. Подхватив пакет, сумку, я переступила порог.

  И тут же застыла как вкопанная.

  Что-то не так. Что-то донельзя не так.

  Позвоночник, словно громоотвод, заземлил пробравшую тело дрожь. На лбу и над верхней губой выступила холодная испарина. Я всматривалась в пласт тени, который лежал передо мной, и силилась понять, что же заставило мое тело войти в режим полной боевой готовности. Второй раз за пятнадцать минут.

  Я присела перед сумкой и расстегнула молнию. Коснулась кончиками пальцев коробки, сняла крышку, достала 'Рюгер'. Медленно встала. Обойма заправлена, осталось снять с предохранителя, что я и сделала. Указательный палец, обтянутый кожей перчатки, лежит вдоль ствола поверх спускового крючка. Не разуваясь, я пересекла прихожую. Входная дверь приоткрыта, и лампочка на площадке давала достаточно света, чтобы я видела, куда ступаю.

  В тени что-то было.

  Я протянула левую руку и щелкнула выключателем.

  Свет взорвался ослепительным энергосберегающим фейерверком.

  Балкон открыт, и ночной ветер треплет штору. Я точно помнила, что балкон был закрыт, когда уходила сегодня утром. Кондиционер без толку гонял воздух, холод стоял собачий. Я закрыла балкон, задернула шторы и установила температурный режим на двадцать четыре градуса тепла.

  Никаких следов присутствия чужака, ничего не пропало, все на месте. В квартире, кроме меня, никого не было. Никто не проникал сюда. Тогда кто открыл балкон?

  Десять минут ушло на то, чтобы нормализовать дыхание и привести в норму сердцебиение, после чего я заставила себя встать с дивана и закрыть входную дверь. Сразу на все замки. Так-то. Пистолет я оставила на диване. Мне нужен был душ, еда и сон. Сон как приоритет. Я хотела, чтобы этот день как можно быстрее свалил в елисейские поля.

  Пластыри полетели в маленькое ведерце для мусора. Волосы пропитались тем, что я классифицирую как 'благовоние центра Зеро', поэтому незамедлительно вылила на них полбанки шампуня. Едкий цитрусовый аромат щекотал глотку, трещал в волосах микроскопическими тропическими взрывами за девятнадцать девяносто девять. Даже не помню, как у меня оказался этот шампунь. Дело в том, что цитрусы - не моя тема: лимоны, грейпфруты, а особенно апельсины.

  Я стояла под душем, пока волосы не заскрипели от чистоты. Конденсат скользил по кафелю, пар бил в лицо. Когда вода стала обжигающей, я закрутила кран. От упавшей тишины звенело в ушах. К тишине привыкаешь, живя один.

  Над бровью была ссадина, уже начавшая приобретать очаровательный лиловый оттенок. Поздно прикладывать лед или наносить мазь от ушибов. Синяк не скоро рассосется, то бишь мне предстоит примерить на свою рожу такие оттенки, как желтовато-зеленый, а потом коричнево-желтый. Завтра синяк нальется цветом, и я стану похожа на жертву пьяной драки. Я немного подурачилась перед зеркалом, держа наперевес воображаемое ружье и стараясь произнести как можно более устрашающе:

  - Прочь с моего газона, сосунки!

  Позже, переодевшись в мешковатые спортивные штаны, майку, поверх накинув кофту на молнии, соорудив на голове подобие чалмы из полотенца, я стояла у плиты, грелась и караулила кофе.

  Важный момент: после душа я не налепила новую вереницу пластырей.

  Я чувствовала себя предателем. Я предала саму себя.

  Этому дню уже не стать хуже.

  Турка была лиственного цвета, с индийскими узорами и черной глянцевой ручкой. На пятьсот миллилитров. В самый раз для одного человека. Я редко принимаю гостей. Вернее, никогда. Моя тихая гавань не соответствует стандартам гостеприимного, уютного, среднестатистического гнездышка. Стены выкрашены в морозно-белый, на полу дубовый паркет, никаких ковров, на окнах плотные шторы. Минимум вещей, максимум свободного пространства. Мне нравится, что квартира напоминает приемную у стоматолога. Как и в приемной у стоматолога, я здесь надолго не задерживаюсь.

  Кофе вспенилось и поползло вверх. Я выключила газ и сняла турку с плиты. Как и мебели, посуды у меня неприлично мало. Я налила кофе в белую эмалированную чашку и заглянула в холодильник. Кажется, на ужин опять будет блюдо под названием 'фиг с маслом'. Дома я только завтракаю, и то не всегда.

  От сна на пустой желудок спасла жестянка с пловом 'Дядя Овощ', очень кстати обнаружившаяся в буфете. Вместе с ней - банка каперсов. Каперсы могут отправляться обратно в буфет, а плов я собиралась съесть.

  На жестянке была тревожная картинка: счастливые овощи с грядки собрались вокруг улыбчивого фермера с румяным лицом, в соломенной шляпе, джинсовом комбинезоне и колоском в уголке рта. Овощи обступили фермера и тянут к нему руки. Только вдумайтесь - овощи тянут руки. Но самым тревожным, на мой взгляд, являлось следующее: за счастливыми гримасами овощей, казалось, проглядывали ужас и страх. Словно стоит опуститься занавесу, и вокруг фермера взметнутся языки пламени, он обратится дьяволом и одним мощным тычком своей острой вилы отправит их всех в адскую дымящуюся пароварку за ангаром, или, чего хуже, в громадную сковороду с антипригарным покрытием, где днями и ночами зловеще булькает рафинированное масло. У овощей был один выход: подавить своего мучителя. В смысле, 'подавить' как в 'Алисе в Стране Чудес' - сунуть в мешок, сесть сверху и сидеть так, пока фермер не отойдет в мир иной, вернее, на удобрения. Эти некогда неуверенные в себе, круглыми сутками втирающие в свои тела запрещенные удобрения, принимающие солнечные ванны овощи постепенно ожесточатся, 'подавят' остальных фермеров-оборотней, и подгребут под себя все огороды мира. И настанет полная террора и ужаса эра 'Без ГМО'.

  Кстати, уже около месяца Дядя Овощ (да, блин, это его настоящее имя) находится в следственном изоляторе в ожидании суда за избиение супруги с нанесением особо тяжких телесных повреждений. Я собиралась съесть полуфабрикат из погребка милашки Дяди Овоща.

  Я отложила открывалку, высыпала содержимое банки на тарелку, сунула тарелку в микроволновку. Потягивая кофе, закурив, я таращилась на разогревающуюся неаппетитную массу с кусочками чего-то коричневого. Выглядит так, будто что-то испустило дух на моей тарелке. Работала вытяжка, и сигаретного дыма как не бывало.

  Взрослея, дети обожают винить родных во всем мыслимом и немыслимом, например, в плохой осанке или испорченных зубах. Я не исключение - гипнотизируя тарелку с пловом, винила бабулю за то, что она умерла. Она сказала: 'Идите к черту со своей химиотерапией. Я не хочу прожить последние месяцы безволосым беззубым чучелом. Мой вам ответ: нет'. Вот у кого 'нет' было любимым словом. Вот от кого я переняла это.

  Я думала об этом, об игральных костях, о темноволосой девушке из воспоминаний шимпанзе.

  Таймер пикнул, но аппетита как не бывало. Поставив чашку в раковину, я взяла 'Рюгер', прошлепала в спальню и положила его на прикроватную тумбочку. Волосы рассыпались по плечам - все еще сырые, холодные. Прямо в кофте и штанах я забралась под одеяло, выключила ночник. На часах высветилось 22:48.

  Не прошло и пары минут, как я вновь включила ночник, нашла телефон и, ежась от холода, вернулась обратно в кровать с трубкой. Палец скользнул по кнопкам, я знала этот номер наизусть.

  - Да.

  - Не соглашайся, пока не услышишь, что тебе предлагают.

  В трубке некоторое время кудрявилась тишина, потом мужской голос сказал одно-единственное слово:

  - Харизма.

  - Она самая. На всякий случай сразу предупреждаю: если скажешь, что спал, я обвиню тебя во лжи.

  Он хохотнул. У него приятный хрипловатый смех. Он курит больше меня в мой платиновый год как курильщика, а в тот год в день я выкуривала по полторы пачки на хрен. Но ему не нужны никотиновые пластыри, медвежьи услуги и жалость. Ему на это плевать.

  - Я не спал. Харизма, у тебя все в порядке?

  - Почему ты спрашиваешь?

  - У тебя такой голос, будто кто-то поцарапал твое столовое серебро.

  - У меня нет столового серебра.

  - Представь, что есть. Так вот, у тебя именно такой голос.

  Я резко выдохнула, ощутив знакомый, родом из нашего с этим хрипловатым голосом прошлого, укол раздражения:

  - Отгребись от моего голоса, Лука.

  - Слушай, ты позвонила, чтобы сказать мне 'отгребись'?

  - Нет, - я укрылась одеялом по подбородок. Блин. - Нет. Прости. Я не хотела.

  - Знаю, - сказал голос после паузы.

  Он действительно знал. Лука не обидчивый, его сложно довести до кипения. За время наших отношений, впрочем, мне удавалось и обидеть его, и вывести из себя. Я действую на него как красная тряпка на быка.

  - У меня проблемы и я не знаю, сколько коз мне придется отдать, чтобы я вновь почувствовала себя в безопасности.

  - Что произошло?

  Я не рассказала ему о тонированной иномарке, шимпанзе, Зарипове, расцветающей мании преследования. Пока я не уверена, во что мне это может вылиться, лучше держать язык за зубами.

  Я поведала Луке о том, в чем он может меня проконсультировать, а именно - что увидела и почувствовала, переступив порог собственного дома. Пистолет я, конечно же, опустила.

  Лука не из тех, кто в ответ на ваши безумные откровения спросит, приняли ли вы уже таблетку, все ли у вас дома. Лука работает в налоговой - он знает, что в этом мире многое возможно. Его вторая работа - экзорцизм. Он - Изгоняющий. Изгоняет нечисть на законных основах, получает за это аванс, зарплату, отпускные и все такое. Экзорцизм, как и чтецтво, внесены в официальный реестр профессий. Лука такой же винтик в огромной машине, как и я, и ему тоже 'повезло' родиться с багажом паранормальной ерунды за спиной. Именно на этой затравке и выросло наше притяжение. Наверное, так глухонемые тянутся к глухонемым, толстяки к толстякам, зануды к занудам. Мы расстались не врагами и не друзьями. Я звонила ему впервые за четыре месяца после расставания.

  - Сегодня будешь спать с включенным светом, Харизма.

  Я спросила голосом, не похожим на свой:

  - Почему?

  - Потому что, судя по всему, что-то караулит тебя в тени.

  - Понятия не имею, о чем ты.

  - Ты что-то не договариваешь.

  Я подумала об игральных костях, которые в действительности не были игральными костями. С ними вы не выиграете, только проиграете. Откуда я это знала? Без понятия. О бабуле, о том, что у нее были похожие (или те же?) кости; о том, что она умерла от рака в шестьдесят два. О шимпанзе в бежевом костюме-тройке.

  - Извини.

  Лука вздохнул.

  - Включи везде свет и ложись спать. Я заеду к тебе завтра после работы.

  - После какой из?

  Он не улыбнулся - его голос был серьезным до чертиков:

  - После второй. У меня будет окно... - зашелестели переворачиваемые страницы, - с десяти до одиннадцати.

  - Ночи? Глупый вопрос.

  - Я заеду, - отрубил он. Мне показалось, что он вот-вот положит трубку. Но он не положил. Он еще не все сказал, недосказанность повисла между нами. - Харизма.

  - Что?

  - Я скучал.

  И я поняла, что хочу сказать. Слова вырвались, прежде чем я прикусила язык:

  - Я тоже.

  - До завтра.

  Я прошлась по комнатам и включила везде свет. Счет за электроэнергию меня волновал меньше всего - я в берлоге только сплю, принимаю душ и завтракаю. Утром свет не нужен, а ночью, после дня, проведенного под въедающимся в кожу мерцанием флуоресцентных ламп, меня в ужас вгоняет одна только мысль о ярком освещении.

  Но Лука сказал: что-то караулит тебя в тени. А Лука просто так словами не разбрасывается. Его слова будут стоить вам трех ноликов в чеке за час.

  Когда я вновь забралась под одеяло, на часах пульсировало 23:19. Без пятнадцати девять я должна быть в 'Реньи', а в девять у меня первый клиент. Я выставила будильник, легла на левый бок и закрыла глаза.

  Вопреки опасениям, что не смогу заснуть с иллюминацией, будто лежу я не в своей кровати, а на крыше мира, сон пришел и забрал меня с собой.