ВВЕДЕНИЕ

Совершенно непонятно, по каким причинам тема изготовления гроба до сих пор не получила освещения в специальной литературе. Благоустройству комфортабельного местожительства на «этом» свете посвящены практически все издания прессы, науки и рекламы, в то время как развитию гробового дизайна и всего того хорошего, что произойдет на «том» свете, посвящено лишь молчание, пропитанное тихим ужасом. Из этого отнюдь не следует, что ничего хорошего «там» не произойдет, а «здесь» можно найти дела поважнее, чем вхождение в гроб. Ведь именно для этого мы родились! Для чего же еще? Да, да, мы родились для того, чтобы умереть, это подлинная правда. Давайте посмотрим ей в глаза. Вы боитесь посмотреть смерти в глаза лишь потому, что никогда их не видели. Вы б о я л и с ь. Вы даже не подозревали, насколько прекрасны эти глаза. Ничего похожего в житейском омуте не было и не будет. Сравнивать не с чем. Это не просто глаза какой-то там «смерти», это наши собственные глаза: настоящие, подлинные, твои и мои. Если получится хотя бы на мгновение их познать, вы будете очарованы «словно бабочка, взглянувшая на себя глазами человека», - говорит в одной из своих лекций Ексакустодиан.

Действительно, смерть прекрасна. Однако с нашей стороны было бы малодушием умолчать о ряде «негативных» моментах, которые сопровождают расставание с жизнью. Это утрата благосостояния, потеря денег, связей, привычных стен, устоявшегося образа мыслей, и так далее. Молниеносная замена материальных ценностей и моральных привычек на стандартный гроб, сколоченный из грубых досок, чревата массой комплексов. Мой покойный друг Ексакустотиан называл серийные гробы "последним издевательством над человеком". Эти жуткие ящики только пугают народ, всем своим видом подчеркивая разницу между тем, кем мы были, и во что превратились. Они лишают покойника не только способности перемещаться туда-сюда в пространстве в поисках более привлекательного местоположения, у него также отнимается возможность принимать ответственные решения, участвовать в дискуссиях, спорах и разнообразных конфликтах. Скованный жесткими рамками гроба, труп не способен элементарно дать оппоненту в глаз, если тот над ним хохмит, что уж говорить о большем! Всех этих дискомфортных состояний можно легко избежать, если при «этой» жизни уделить достаточно внимания тому, что последует «дальше».

К прискорбию, изготовление гроба по-прежнему относится к разряду непопулярных тем, а из нас на склоне лет продолжают штамповать жалкие карикатуры. Гласность избирательна. «Болтают обо всем, кроме главного, – говорил Ексакустодиан. – Объявили словесный понос гласностью и не могут остановиться! Настоящая гласность, это когда любая кухарка заговорит о гробе».

Ексакустодиан Измайлов отдал своему гробу пять лет из отпущенных ему двадцати трех. И "Руководство свободному плотнику" я посвящаю именно ему, впервые поднявшему проблему строительства гроба из небытия на недостижимую высоту. Лекции безвременно ушедшего учителя органично дополняются моими скромными статьями. Ибо я был и остаюсь его верным почитателем и прилежным учеником.

Что представлял собой Ексакустодиан Измайлов как дизайнер-новатор? Как гений? В конце концов, как человек? На все эти вопросы сегодня можно получить откровенный, популярный ответ. Ексакустодиан абсолютно безопасен: он в гробу, - стало быть, бояться нечего, его время пришло. Давайте же с благожелательной ухмылкой и взором, исполненным оптимизма, откроем для себя одну из величайших фигур гробового дизайна.

Знаете, как мы познакомились? В тот удивительный день я по своему обыкновению приятно проводил время в плетеном кресле, окруженный густой сиренью, певчими птахами, перечитывая третий том "Гаргантюа и Пантагрюэля". Едва я дошел до места, где сказано: "Должно думать, именно поэтому Демокрит себя ослепил: он полагал, что потеря зрения не так опасна, как недостаточное самоуглубление...", перед моими окутанными слезами умиления глазами неожиданно возник молодой человек, выглядевший лет на тридцать старше своего возраста. На самом деле, ему было восемнадцать. Он сказал, что влюбился в некое восхитительное существо и понятия не имеет, что делать дальше. Я посоветовал ему познакомиться с девушкой и сделать предложение вступить в брак с целью создания крепкой семьи - оплота от страшных искушений похоти. Ексакустодиан задумчиво ответил, что девушка настолько восхитительна, что вряд ли отдастся такому обмороку как он, поэтому он либо повесится к вечеру, либо сейчас же начнет строить гроб, какие бы габариты ни потребовались...

Возразить мне было нечем, поэтому я поддержал безумную идею, лишь бы уберечь молодого человека от виселицы.

Со временем мы так сдружились, а наше общее дело оказалось столь плодотворным, что я благодарю небо знакомство с Ексакустодианом Измайловым и удивляюсь, как это мне за все сто двадцать прожитых лет ни разу не пришлось задуматься о подлинном пристанище.

При моем содействии Ексакустодиан организовал "Вольное общество свободных плотников". К концу дней своего основателя общество насчитывало свыше сорока членов, начиная с самых маленьких (детская группа десять-тринадцать лет) и кончая мною, самым старым. Задача каждого члена Вольного общества была предельно проста – сделать гроб, всесторонне подготовиться к переселению в мир иной. Кто-то на этом поприще преуспел, кто-то не дотянул, но никому из нас не удалось превзойти своего учителя: воздвигавшийся в течение пяти лет гроб Ексакустодиана Измайлова поистине стал памятником человеческого духа, неисчерпаемой фантазии и могучего интеллекта. Это был гроб беспрецедентной длинны - семьдесят восемь метров! - оптимальной высоты и рассчитанной с помощью тонкого математического аппарата ширины. Превосходный дизайн, высочайший вкус в оформлении и комплектации, поэтика и эстетика - все это било ключом из моего юного друга и, преломляясь в последнем творении его земной жизни, достигло непревзойденного совершенства.

Внутри своего детища Ексакустодиан поместил предметы собственности, подарки друзей, учеников и сочувствующих. Там находилось: триста четырнадцать килограмм свежей говядины, двести два килограмма тучной свинины, триста семьдесят пять килограмм жилистой баранины, две пары туфель (одни - с острыми носами, лакированные, другие - с тупыми, но не лакированные, на шнурках, которых самих по себе было сорок пар, не считая пары в туфлях), девятнадцать общипанных куриц, коробка творога, два шерстяных свитера, пятьдесят пар трусов, клубничное и малиновое варенье, общей сложностью тридцать восемь литров, восемнадцать пар кальсон, шахматы, три канистры сметаны, сто буханок ржаного хлеба, сто пятьдесят - белого, две пятидесятилитровые бочки молока, одна - подсолнечного масла, пол литра ряженки, пять пар плавок, два зеркала, тридцать семь авторучек и шестьдесят пирожных с кремом, сорок два торта на заказ, восемьдесят пять рулонов линолеума, ящик жевательной резинки, три пары кед, ксерокс, охотничье ружье, двести восемь патронов, рулон бумаги для кассовых аппаратов, три пиджака, бронированный сейф, два портфеля, девяносто восемь килограмм сливочного масла, пачка рафинада, три меховые шапки, тридцать три палки копченой и двадцать семь - полу копченой колбасы, две натуральные осетрины, два унитаза, восемь галстуков, три бабочки, двенадцать головок французского сыра, тридцать две сорочки, пальто, шестнадцать футболок, восемь демисезонных курток, вилки для многослойных бутербродов, шестьсот двадцать шесть килек, семьсот двенадцать томов отборной литературы, четыреста бутылок лимонада в полиэтиленовых, тридцать девять хрустальных бокалов, шестнадцать рюмок, семь чайных сервизов, пара боксерских перчаток и двадцатикилограммовая груша, два комплекта мягкой мебели, макаронные изделия от пяти производителей, двести два яйца, протертые и не протертые яблоки, окорока, коробка цейлонского чая, две коробки сигар, девяносто бутылок шампанского, шестьдесят - ликера, восемьдесят – пива, столько же - водки, бочек старинного испанского вина, вязальная, стиральная и швейная машины, пылесос, печка-буржуйка, две электрические плиты, два телевизора цветного изображения, кухонный комбайн, полный комплект кухонной мебели, газовая колонка, соковыжималка, горка ручной работы, шкаф для белья, три шубы, люстра, лампочки /до трехсот/, детская коляска, вставная челюсть, клетка с попугаем, ведро проса, фортепьяно, тромбон, шестьдесят две зубные щетки, сотня тюбиков зубной пасты, восемь электробритв, двенадцать помазков, двадцать чайников, кастрюлька, расческа, кофеварка, сковородка, раковина, два стола, секретер, двуспальная кровать в разобранном состоянии, англо-русский словарь, полиэтиленовой пакет, видеокамера, календарь, девять будильников, восемнадцать папок для бумаг, лыжи, два телефона, три мешка картофеля, лук, чеснок, красный и черный перец, специи в специальных мешках, валенки, старинный ундервуд и домашние тапочки.

Ексакустодиан Измайлов вел типичное существование гения, без остатка отданного своему творению. Люди, не посвященные в тайну строительства гроба, не понимали Ексакустодиана совершенно. Посвященные, если и понимали, то очень не много, тем не менее, регулярно посещали его занятия и тайно побаивались учителя. Да, Ексакустодиан редко принимал участие в пустопорожних беседах, они его раздражали. В одном случае он даже убил ученика, который пытался всей своей посредственностью уподобиться Шарлю Бодлеру и Франсуа Вийону, не испытав на собственной шкуре ни духовного, ни физического опыта их жизни (работа над гробом этого ученика, разумеется, не интересовала). Быстро раскусив прохвоста, Ексакустодиан приложил к его дурной башке добрых полторы сотни палок и дал, наконец, приобщаться к тайнам великих стихотворцев. Словом, основателя и вдохновителя Вольного общества назвать положительным героем в плоском смысле, ну, никак нельзя.

И все-таки, я его любил. И продолжаю любить. Что нас связывало? Меня, дремучего старца, и его, невесть откуда свалившегося в практичный омут современности романтика? Удивительно, но когда я задаю себе этот вопрос, то нахожу лишь один ответ: ничего. На нас с Ексакустодианом часто показывали пальцем. Противоположность характеров и жизненного опыта бросалась в глаза. Действительно, если моя жизнь течет ровно, красиво, подобно широкой, могучей реке, то его существование сопоставимо, разве что, со струёй огня, выпушенного из одноразового огнемета.

Не утаю грешка, я люблю и погулять, и покутить с прекрасным полом - спиртное, женское, сладкое, сладострастное составляют основу моих житейских впечатлений, смысл бытия как такового. У Ексакустодиана был совсем иной смысл. "Свободный плотник - говорил он – должен жить как монах: здесь - ничего, там - все". Бесчисленные оргии, в которых мне посчастливилось принимать участие, вечеринки, белые ночи приводили его в ярость.

Такой показательный пример. Во время очередной вакханалии, где мы с друзьями и подружками производили страшный шум, приблизительно в четвертом часу ночи, в самый разгар пьянки, к нам внезапно вошел Ексакустодиан и молча опустился за общий стол. Мы все еще по инерции продолжали гудеть, петь, бесчинствовать, и тут он вдруг как-то тихо, но выразительно спросил: "Так ли бывает после смерти?" Заметив, наконец, Ексакустодиана, слегка протрезвев, мы вникли в его лаконичный вопрос и устыдились. Мой друг сразу же поднялся и вышел. В пору было бы продолжать оргию, но что-то нас остановило. Не хотелось уже ни пить, ни есть, ни трахаться. В подавленном состоянии мы разошлись по домам, думая лишь о том, что рано или поздно придется сыграть в ящик.

Ексакустодиан сыграл в свой великолепный ящик в расцвете сил, полный идей, проектов, которые не успел осуществить и которых у него с каждым днем прибавлялось. Его путь оборвался столь же стремительно и парадоксально, сколь начался: Ексакустодиана Измайлова однажды нашли возле прекрасного, благоукрашенного гроба без признаков жизни. Творение его рук было идеально собрано, плотно укомплектовано и сверкало на солнце, излучая хлопья солнечных бликов. Этот строгий архитектурный памятник гармонично сочетал в себе стили всех эпох: средневековья, барокко, классицизма и современности. Очарованные прохожие в восторге спрашивали: «Что это? Разве такое делается руками?»

- Да! - отвечаем мы – делается!

Вечная тебе память, Ексакустодиан.

Вскрытие показало: в желудке Ексакустодиана Измайлова не было ни крошки в течение трех последних месяцев.

Иосиф Пенкин.

 

Красиво, удобно, практично. Ексакустодиан Измайлов.

Кем-то было установлено, что длинна трупа должна быть чуть меньше длинны гроба. Этот предрассудок до сих пор культивируется фирмами по оказанию обрядовых услуг, несмотря на то, что в таком заурядном гробе, кроме заурядного покойника, еле умещаются костюмчик, трусики, носки, майка, галстук, сорочка и пишущая авторучка. Близоруким и дальнозорким покойникам часто удается захватить очки, но это скорее подчеркивает, чем оттеняет, их плачевное состояние. Короче, обыкновенный гроб как бы исполняет роль насмешника над усопшим, обнажает его истинную сущность: без денег ты вышел из утробы матери - говорит он - без денег ляжешь в землю. Конечно, состоятельные покойники могут загодя прописать в завещании, чтобы им туго набили карманы последнего костюма сто долларовыми банкнотами, однако далеко не факт, что доллар не упадет в цене, как падает рубль, и что через десять лет костюм покойного не будет стоить дороже расфасованных в нем денежных знаков.

В целях качественного улучшения благосостояния умирающих граждан Вольное общество свободных плотников наладило выпуск гробов с неограниченной длиной, благоприятной высотой и шириной, в два раза превосходящей высоту (согласитесь, в прямоугольнике, состоящем из двух равных квадратов, лежать веселее и занятнее, чем просто в квадрате или, скажем, треугольнике).

Приведу два типичных примера.

Пример 1. «Симпатичная, общительная девушка (телец, бык), создаст уютный гробик себе и своему мужу (без в/п, жилищных и материальных проблем). О себе: люблю комфорт, сладости, немецкие автомобили и японскую электронику. Ценю: понимание, заботу, целеустремленность. Волосы темно-русые, глаза серые. Рост 157. Вес 88 кг».

К сожалению, девушка не указала габаритов состоятельного мужа. Поэтому мы можем вычислить лишь размеры ее собственного гроба:

Высота Н = квадратный корень из 3,33:2х1,67= 1 метр.

Ширина В = 2 метра.

Длинна L – согласно возможностям состоятельного мужа и его желанию инвестировать в гроб симпатичной общительной девушки.

Пример 2. Я нескладный замкнутый казел (они так и говорят: к-а-зел). Еще они говорят, что я лох, поскольку не могу делать деньги, и урод, поскольку я не такой, как они. Меня никогда не любили и не полюбят. Трижды пытался покончить с собой, но, как видите, без успеха. Недавно они мне рассказали о существовании вашего общества. Меня давно интересуют размеры моего гроба. Вот мои параметры: 212х65. С уважением, Сергей.

Дорогой Сергей! Вот размеры твоего гроба:

Высота Н = квадратный корень из 3,33:2х2,12 = 89 см.

Ширина В = 1 м. 78 см.

Длинна L, судя по записке, незначительна.

 

КРАСИВО, УДОБНО, ПРАКТИЧНО. Часть вторая.

Теперь открываем произведение “Сатирикон” Петрония, читаем:

"Я очень прошу тебя - пишет Гай Петроний Арбитр, - изобрази у ног моей статуи собачку мою, венки, сосуды с ароматами, чтобы я, по милости твоей, еще и после смерти пожил. Вообще же памятник будет по прямому фасаду - сто футов, а по боковому - двести. Я хочу, чтобы вокруг праха моего были всякого рода плодовые деревья, а так же обширный виноградник. Ибо большая ошибка украшать дома при жизни, а о тех домах, где нам жить дальше, не заботиться... И еще, поставь кого-нибудь из вольноотпущенников моих стражем у гробницы, чтобы к моему памятнику народ не бегал по нужде."

Внимательно изучая жизнь Петрония, мы обнаруживаем, что Гай ввел моду не только на шикарные гробы, но и на самоубийство в ванной, после чего римляне присвоили ему титул “Арбитра вкуса”. Стоило этому рафинированному интеллектуалу понять, что будущего не существует, он набрал в ванную воду, сел в нее и “отъехал”, как бы мы сказали, от текущих проблем к праотцам. С тех пор ванная становится одним из любимейших мест самоубийц.

У всех нас имеются те или иные проблемы, неразрешимые вопросы, болячки и сомнения. Если я - муха или баран, то мои проблемы вряд ли причиняют беспокойство, я жужу и блею, пока меня не прихлопнут. Но если я представляю из себя черт знает что: “великое”, “гениальное”, “из ряда вон выходящее”, - то однажды всё-таки придется взять в руки бритву, сесть в ванную и отъехать вслед за стариком Петронием туда, куда я сам не знаю. Потому что «будущее» действительно никогда не наступит. Не устраивает ванна - возьму ружье, нет ружья - элементарно повешусь на веревке. Каждый вольный плотник прошел путь Петрония.

Но ни один вольный плотник не рассчитывает сбежать от себя самого, поскольку знает, что это не реально: ни самоубийство, ни какая другая навязчивая идея, сколь бы страшной и надежной она ни казалась, не поможет. Что бы мы ни делали, мы постоянно возвращаемся к себе, замечали? Так вот, самоубийство делает это самым действенным способом, только и всего: мы остаемся без «будущего», уставившись широко открытыми глазами в самих себя. Для одних это кошмар, для других - великое блаженство, для третьих - так себе, ничего особенного, - как бы мы это ни называли, речь идет о свидании с Богом или подлинным я, в глаза которому мы всю жизнь боялись посмотреть и свидание с которым считали «величайшим грехом» (именно так именуют в народе само-убийство, полное и бесповоротное расставание с прогнившей «самостью»).

Для начала неплохо было бы узнать, какой больной вообще придумал побег от самого себя. Мы понятия не имеем куда и откуда бежим, но тупо уверены, будто в одно мгновение можно обставить вселенную, низвести вечность до своих убогих представлений о “скоротечной человеческой жизни”. Одни идиоты приняли идею самоубийства за реальное чудовище, другие пошли ещё дальше и объявили эту иллюзию “грехом”. Словно что-то во вселенной вообще можно убить. Если вы такой герой, то попробуйте убить хотя бы саму идею самоубийства.

Короче, давайте-ка пока отложим бритву на туалетный столик, поставим ружье в шкаф, искупаемся в чистой воде, остынем и на свежую голову поразмышляем: где я нахожусь? Где бы я хотел находиться? И где бы я сейчас находился, вскрыв себе вены или выпотрошив мозги охотничьей дробью?

Девять против одного за то, что здесь, в ванной, под крышей дома своего, нас никто не оставит, поскольку мы просто изменим микроклимат в квартире. От трупов принято избавляться. Трупы не приносят зарплату, содержать их нерентабельно, наконец, они только и делают, что смердят, разлагаются, напоминая о тленности преходящих предметов.

Я подвожу к тому, что та самая квартира, в которой мы жили на законных основаниях, которую любили и боготворили, обставляли мебелью и украшали милыми безделушками, никогда не станет гробом, какие бы усилия к этому не прилагались: забейте двери доскажи - взломают, поставьте бронированную дверь - проломят стену через соседнюю квартиру, забронируйте стену - влезут в окно по пожарной лестнице, спрячьтесь в шкафу, под половицами, в вентиляционном отверстии - найдут, а если не найдут - один хрен - нашим добришком: шкафами, столами, телевизором, хлебом, - всем, включая кальсоны, - завладеют другие. У практичных людей должны волосы стоять дыбом хотя бы от этого.

Существует ли выход?

Существует. Ведь мы отложили бритву, следовательно, мы ещё существуем. У нас не так мало времени, чтобы паниковать, но и не так много, чтобы не задуматься о красивом, удобном и практичном гробе.

В идеальном варианте человек приступает к изготовлению гроба в самом раннем возрасте. Однако жизнь далека от идеала - в добровольном порядке такой работой обременяют себя считанные единицы. Как правило, для проявления маломальского любопытства к основным вопросам бытия необходима смертельная болезнь или что-то в этом роде: долги, измена красавицы-жены и прочее.

Одному из моих любимых учеников, одиннадцатилетнему Перфилию Бессонову повезло. Мальчик пришел к идее гроба просто и органично, для этого ему не понадобились ни раковая опухоль, ни проблемы в личной жизни - прозрение произошло в семь лет. Перфилию явилось ангелоподобное существо с чудесной вестью: "Несмотря на то, что ты умрешь в глубокой старости, Перфилий, - сообщило оно, - готовиться надо прямо сейчас. Земная жизнь - лишь игра в дурака. Когда тебе наскучит ковырять в носу, отламывать ноги оловянным солдатикам и считать деньги, вспомни о том, что я сказал: тут ровным счетом нечем заняться хорошему мальчику, что за радость угорать в похоти? Пока тебя не скрутила хандра, малыш, займись-ка настоящим делом!"

Последовав совету посланца, Перфилий Бессонов начал рисовать в школьных тетрадках маленькие уютные гробики и огромные великолепные гробы, изображая в них одноклассников, родственников и учителей. Особенно ему удаются автопортреты. Сегодня Перфилию одиннадцать лет, ни о чем другом мальчик думать уже не в состоянии. Материальные иллюзии мира сего вызывают на его мудром лице легкую улыбку. В целом, это милый, добрый ребенок, каких миллионы, больше его ничто не отличает от сверстников.

Словом, "Гробу все возрасты покорны", "Никогда не поздно задуматься о гробе, никогда не рано", - вот хорошая идея для вступления в ряды вольных плотников.

А если кто-то сомневается: самое ли время думать о гробе?

"Да! - отвечу я. - Оно самое!”

Если не сейчас, то когда? Если не ты, то кто? Кому это надо, кроме тебя?

 

МЕДИТАЦИЯ СВОБОДНОГО ПЛОТНИКА. Ексакустодиан Измайлов.

На предыдущей лекции мы достигли порога смерти. Взяли бритву, наполнили ванную, затем всё это отложили и стали переливать из пустого в порожнее. Кто я? Где я? Как я? Что будет дальше? Строить гроб или не строить? Быть или прозябать? Начинать или заканчивать? Слишком много я, и ни малейшего просвета. Никто нам на вопросы не ответит, поскольку всем на нас наплевать. Если подобные вопросы возникают, значит, мы не на пороге смерти. Истина несомненна. Ее свежее дыхание свободно от вопросов. Чтобы из жалкого состояния, в котором мы находимся, по мановению волшебной палочки перенестись в рай, не надо ничего спрашивать. Надо просто сделать один невидимый шаг - переступить порог смерти. Между адом и раем расстояние не больше сантиметра. В принципе, нет нужды шагать, просто оставайтесь там, где находитесь, и поймите, что мы все давным-давно мертвы, так как никогда не жили. Жизнь “проходила мимо”, пока мы пережевывали отходы чужих штампов, умопостроений, чувств и привычек. Тем, кто действительно оказался на пороге смерти, всё предельно ясно без объяснений.

Потребность в умозаключениях, тщательном взвешивании “за” и “против” - не слишком благоприятный признак . Здесь главное не обольщаться: башка, забитая глупостями, далека от порога смерти. И от жизни тоже. В этом случае всё, что мы пытались изобразить с помощь ванной и бритвы - полное фуфло, жалкая, трусливая игра в жертву. Давайте признаемся, что мы вовсе не хотели смерти - мы всего лишь пытались сбежать от того, что наша дурная голова считала “жизнью” или “самим собой”: видимые, но недоступные “блага”. Мы в очередной раз убедились, что сексуальные миражи, обольстительные идеи и бумажные картинки с изображениями американских президентов невозможно лапать пятернями или топтать ногами. Идол рассыпался в наших руках подобно храму из пепла. Неважно как он выглядел в этот раз. Вчера он выглядел так, завтра – этак. Главное, что мы в тысячный раз испытали разочарование и усталость. Мы хотим умереть. Наконец-то! Возможно, это самое реальное из наших желаний. И оно должно исполниться! Оно может исполниться, в отличие от наших прочих желаний, прямо здесь.

Оно исполнится прямо сейчас. Готовы? Вперед!

Ложимся на гладкую поверхность, закрываем глаза, изображаем труп. Лежим до тех пор, пока не становимся одним целым с бездыханным покоем космоса. Здесь нечего лапать, нечему завидовать: ни одного “бакса”, ни одной голой задницы. Только безграничное пространство. Здесь я то, чем хочу быть. И все, чего я хочу, сразу становится мной.

Понятно?

Прекрасно.

Не понятно?

Ничего страшного.

Вот шпаргалка для тех, кто не въехал с первого раза. Скажем себе:

- У меня всё есть.

- У меня есть всё.

- Как хорошо.

- Хорошо, что у меня всё есть.

- Ведь раньше-то ничего не было.

- А теперь есть всё.

- Всё есть.

- И так хорошо-хорошо.

- Спокойно-спокойно.

- Тело не имеет значения.

- Прекрасно обхожусь без него

- Потому что у меня всё есть.

- И всё это есть прямо сейчас, а не где-то там.

- Мне удивительно хорошо.

- Всё есть, ничего не надо.

- Я знаменит, на моих счетах – миллионы, на моих яхтах и особняках цветут тюльпаны, розы и хризантемы, тысячи женщин у моих ног, чудесно поют фанфары, соловьями заливаются медные трубы.

- Потому что у меня всё есть.

- По крайней мере, больше, чем у соседа Плёсова.

- У него-то вообще ни фига нет, кроме долгов и пьющей жены.

- А у меня есть всё.

- Всё приходит и всё уходит.

- Никто не входил в реку Коцит дважды.

- Невозможно дважды свариться в кипятке.

- Невозможно дважды сгореть.

- Невозможно дважды любить.

- Невозможно дважды родиться.

- Невозможно дважды умереть.

- Ничего невозможно.

- Я спокоен, счастлив, благодарен.

- Родился, любил, сгорел и умер.

- Что дальше?

- Ничего.

- Вечный покой, тишина.

- Это всё. Аминь.

Ну как? Все спокойно? Или нам все еще «плохо»? Может, нам «хорошо»? Или что-то «не ясно», есть неразрешимые вопросы, которые «не дают покоя»?

Проверим себя:

- Правда ли мне хорошо?

- А может, это бред?

- Не спятил ли я?

- Быть, или не быть?

- Не бросить ли начатое дело строительства гроба?

- И - черт подери - неужели энергия, сублимирующаяся в половых органах, коре головного мозга, во всем теле, от ногтей до корней волос, больше меня не беспокоит?

- Чем делать гроб, не лучше ли жениться и отложить потомство?

- Что предпочесть: короткую жизнь с шикарным гробом или длинную жизнь с убогим гробом?

- Почему я отвратителен моей любимой девушке?

- С кем она спит, пока я делаю гроб?

- Способна ли она поверить в мое дело?

- Станет ли она мне другом и соратником?

- Прославлюсь ли я в своем гробу?

- Согласится ли лечь в гроб моя любимая девушка?

- И если уж на то пошло, где миллионы долларов на моих счетах, порядок на особняках и яхтах, тысячи женщин у моих ног, фанфары, цветы, медные трубы?

- Интересно, какой оклад у соседа Плесова?

- А какой длинны будет мой гроб?

- Какой ширины будет гроб Плесова?

- Делать ли гроб сплошь из красного дерева, или включить в него пластмассовые и бронзовые элементы?

- Где ставить телевизор?

- Какая музыка прозвучит на моих похоронах?

- Завтракать ли перед тем, как ложиться в гроб?

- Счастлив ли я?

Получилось? Вырвало? Больше вопросов нет? Очень важно, чтобы стошнило. Пока в голове возникают вопросы, невозможно перейти к следующему этапу - изготовлению гроба. В принципе, у каждого из нас есть мешок своих вопросов, которые вот-вот переполнят чашу терпения, - пока не вырвало, можно использовать их.

Ещё есть счастливчики, которым чужда рефлексия. Если вы пребываете в состоянии сомнамбулы, веруя, что мире всё «хорошо», пока дают зарплату, - аналитическая медитация не поможет. Просто сложите вместе средний и указательный пальцы, засуньте поглубже в рот и широко откройте глаза. Эффект будет аналогичный. Уверяю, мы сразу почувствуем, что в мире далеко не всё «хорошо» и вкусно.

Наконец, когда вкус так полюбившейся нам «жизни» разом схлынули в унитаз, остался тот последний шаг, который мы собирались сделать, взяв в руки бритву. Шагнем прямо сейчас. Не бойтесь, терять нечего, - вживаясь в роль самоубийцы, мы это видели. Мы отправили в сортир последнюю отраву. Не осталось даже знаменитых «собственных цепей» пролетариата. В этот момент задурить мозги практически невозможно. Мы свободны от горечи и сладости, правды и лжи. И в то же время наш потенциал на грани взрыва. Вся энергия, собранная для самоубийства, здесь. Она никуда не исчезнет и никуда не пропадет, ибо она - это мы. В нас никогда не было столько энергии, сколько сейчас. Много энергии - это всегда больно. Лишь болью узнаются близкие свидания с Богом. Если вы хоть на мгновенье допустите мысль, что первобытная энергия вашего я “плохая” или “хорошая”, получите палкой по шее. Она - первооснова жизни, кровь вселенной, жаждущая напоить всё пространство, каждую звезду, каждую душу. Нам казалось, что приблизилась “смерть”. Но это пришла новая жизнь. Новое не стучится в дверь и не ждет. Ибо мы и есть новая жизнь. Каждое мгновенье, первое и последнее. В этот первый и последний момент мы верим только себе.

Я помогаю. Я уже здесь, где нет моего и вашего тела, моих и ваших вопросов, потому что я умер. Я к вам ближе, чем вы сами. Мы едины как воздух на соседних полях, как бездна между звездами.

Мы делаем огромный вдох - в наших легких оказывается вся вселенная.

Мы умираем, остановив дыхание. И пребываем вне жизни столько, сколько душе угодно.

Мы чувствуем, какое удивительное дитя находится в нашем чистом чреве. Его нельзя лапать, на него нельзя взглянуть, его нельзя услышать. Это оно осязает через нас мир, смотрит по сторонам и говорит нашими словами. Мы мертвы - оно живее всех живых.

Мы едины с этим прекрасным чадом, проявившимся в объятиях человеческого тела, чтобы вернуть нас к самим себе. Всё, что было до этого мгновенья - мираж, всё, что мы воображали о будущем, осталось в прошлом. Вечность настоящей смерти мы без остатка отдаем младенцу. Вся вселенная стала роднее дома, роднее собственного тела. Мы чисты от сотворения мира до его конца. Времена всех времен стали ближе земного летоисчисления. Здесь и сейчас начинает проявляться реальное прошлое - бездонная глубина; здесь и сейчас открывается сокровенная основа будущего - ослепительная бесконечность. Мы видим, что наше глубинное восприятие мира неизменно. Сколько бы миллиардов лет мы не жили, мы вечно пребудем в невинности младенца. И этого у нас никто не отнимет, ни “смерть”, ни чужие “мнения”. Потому что для вечности их не существует. Потому что мы сами стали бессмертием. Да будет так!

ДА!

Крик восторга, разрывающий небо.

ДА!

Вопль восторга, разрывающий землю.

ДА!

Гром и молния, испепеляющие всё, что ещё не взорвалось.

Крик всех миров. Крик полного воссоединения боли и блаженства, земли и неба. Теперь ты его знаешь.

Храни своего ребенка, его жизнь дороже всего мира. Мир без него - груда костей и песка. Он всегда в тебе был и будет, потому что он - это ты. Вот полное единство Бога и человека. Увидеть его можно лишь здесь и сейчас, никогда больше. Вспомнить его нельзя. Им нужно быть. В это мгновенье любое твое действие безошибочно: хочешь - вешайся, хочешь - пой, - все «обстоятельства» послушно идут вслед за тобой, и счастье, о котором ты не подозревал, распускается роскошным бутоном. В это мгновение каждый атом во вселенной вдыхает и выдыхает вместе с тобой: ни секундой раньше, ни секундой позже. Ты понял, что смерти не существует. Теперь ты действительно можешь делать, что хочешь. Ты убил самость и любишь Бога больше, чем все его бесчисленные тени: видимые и невидимые, - только эта любовь полностью и без остатка взаимна. Ты разгромил самоубийством пугало “добра и зла”, понял, что “греха” никогда не существовало, и тот час же познал себя. Единственное, что ты потерял - независимо, осталось тело жить или нет, - это мираж “прошлого и будущего”, такой же выдумки для идиотов, как “добро и зло”. Вечное блаженство за мгновенье подвига. Ты удивлён, как до сих пор не мог видеть себя таким, каков ты есть. Словно бабочка, взглянувшая на собственные крылья глазами человека.

 

МАНИФЕСТ ВОЛЬНОГО ОБЩЕСТВА. Иосиф Пенкин.

Одна из связующих лекций Ексакустодиана утеряна. Между тем, знаменитая третья лекция, в которой говорилось об уставе и манифесте Вольного общества, наделала в свое время много шума.

Почему же ее нет в моем конспекте?

В тетради не хватает трех страниц. Скорее всего, я ими подтерся, когда под рукой ничего не было. Иначе куда б им запропаститься из тетради с прошитыми листами?

Вообще, если это кому-то интересно, я подтираюсь три раза: первый - черновой, второй - косметический и третий - для подстраховки. Стало быть, случись с потерянной частью конспекта какая иная история, страниц сохранилось бы больше. Или меньше. Так говорит теория вероятности, которой я придерживаюсь.

Существует и другое объяснение: манифест вполне мог быть украден кем-то из свободных плотников во время лекции, поскольку он представлял собой длинный свиток первоклассной туалетной бумаги, испещренный с лицевой стороны крупным почерком учителя. На памятной третьей лекции Ексакустодиан извлек этот рулон из пакета и отправил по рядам, дабы каждый член общества имел возможность ознакомиться со своим уставом и манифестом. Обратно к учителю рулон вернулся без верхней части - потеря составила добрую четверть свитка. Сколько Ексакустодиан ни призывал к возврату недостающего текста, сколько ни шарил в столах, портфелях и карманах учеников, результата не имел. Всем хотелось унести с собой частицу рукописи учителя, в противном случае, просто посидеть с ней на толчке.

Так или иначе, есть что-то мистическое в сходной судьбе моего конспекта и верхней части оригинала.

Придется по памяти восстановить все, что произошло на третьем заседании.

Сначала Ексакустодиан рассказал, что искусство гроба является принципиально новым искусством, открытие которого по праву принадлежит свободным плотникам; поэтому оно не замедлит в самое ближайшее время выйти на ведущие рубежи шоу-бизнеса, поскольку объединяет в себе все разновидности искусств прошлого, настоящего и будущего.

Чтобы не продешевить при закупке ценностей в гроб, Ексакустодиан уделил особое внимание сфере коммерции и торговли.

Лицемер Гиписов, предложивший набивать гробы духовными ценностями, был поднят на смех и закидан дюжиной тухлых яиц.

- Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые шмотки, но и не так бедны, чтобы уготовить себе пустой гроб, – подытожил Ексакустодиан. - Чем прекраснее станет наш гроб, тем охотнее мы в него ляжем.

А под занавес третьей лекции произошло событие, положившее несмываемое клеймо на репутацию Вольного общества и поставившее под сомнение интеллектуальный потенциал свободных плотников: Просфирий Брагин неожиданно вспомнил об исчезнувшем манифесте и перевел стрелки на Дионисия Хмельницкого, дескать, это он спер кусок туалетной бумаги.

Не собираясь сносить оскорбление, бугай Хмельницкий тут же скинул

пиджак, закатал рукава и, взыграв рельефной мускулатурой, набросился на щуплого, тщедушного Брагина. В руке Просфирия сверкнул швейцарский перочинный ножик... Защищаясь от наезда огромного Дионисия, Брагин стал покрывать его тело многочисленными, но неглубокими ранами. Все, кто так или иначе пытались вмешаться в этот первобытный поединок, были отброшены далеко за поле брани. В том числе и Ексакустодиан.

Производя неслыханный рев, Дионисий Хельницкий сжимал в могучих лапах Просфирия Брагина, долбил его головой то одну, то другую стену, то пол, то потолок, желая, казалось, вмазать обидчика в интерьер с потрохами, и тем не менее...

Просфирий Брагин держался выше всяких похвал, продолжая методично втыкать ножик в наиболее уязвимые участки тела соперника.

В конце концов, от полученных телесных повреждений Дионисий Хмельницкий рухнул замертво, подмяв под себя Просфирия Брагина и цепко сжав в кулаках его шею. Крепкие пальцы Хмельницкого застыли. Свободные плотники, бросившиеся спасать еще моргавшую голову Брагина от смертельных объятий уже погибшего Дионисия, не смогли разогнуть ни одной фаланги. А спустя несколько минут Просфирий испустил дух. Ексакустодиан сказал, что он отправился вслед за Дионисием - продолжать начатую разборку в следующей жизни.

Может быть, и так. А мы за одно заседание лишились сразу двух коллег и четверти Ексакустодианова манифеста. Трудно назвать такой день удачным. Хотя, как я сейчас понимаю, любой день, проведенный в обществе нашего учителя, был чем-то большим, нежели обыкновенная удача.

 

НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ЛЕГЕНДА О БЕЛОМ КИРПИЧЕ. Иосиф Пенкин.

Это одна из самых поучительных, легенд в мировой культуре. Ее рассказал один добрый американский прозаик, живший в древнем Египте среди застывших мумий, высоких пирамид, мудрых фараонов и загадочных сфинксов, когда еще не имели понятия о небольших серийных кирпичах, с которыми имеют дело современные строители, - кладку производили из огромных камней, как правило, не оставлявших ни малейшего шанса тем, кто под них попадал.

Однажды маленькая царевна руководила строительством большо-ой гробницы. Она проявляла чудеса изобретательности и вкуса, ведь гробница предназначалась ее любимому мужу - фараону.

- Несите этот камень туда! - кричала она подрядчикам. - А этот несите обратно! Поднимите тот камень и опустите сюда!

Повсюду сновали потные рабы. Работа на стройке кипела. Вот, два десятка негров схватили огромный камень и потащили на вершину пирамиды. За ними следовали еще два десятка, и еще... Если кто-то уже принес свой камень и оказывался не у дел, то суматошно искал следующий валун, лишь бы не остаться без работы и не впасть в немилость к маленькой царевне. Она была единственной женщиной на стройке, поэтому каждому рабу хотелось показать себя с наилучшей стороны.

Продолжали звучать громкие команды вдовы фараона:

- Поднимайте! Поднимайте осторожнее! Не уроните! Тащите его наверх!

Жара стояла убийственная. Черные рабы время от времени утирали мокрые лица мозолистыми руками. У них не было достаточно времени, чтобы как следует рассмотреть маленькую царевну. Она же, истекая блестящим потом, становилась час от часу сексуальнее, так как была вынуждена постоянно обнажаться, - солнце палило все горячее, ветра же не было в помине.

Приспособив в качестве веера бюстгальтер, царевна оставила не защищенной красивую грудь с чувствительными сосками, стройные ноги, упругие бедра и ягодицы, которым поклонялись все мужи египетские. Блестящее загорелое тело красивой женщины не могло не привлечь болезненного внимания рабов. Они начали отвлекаться от основной работы, подолгу смотреть в сторону своей повелительницы, их движения потеряли необходимую координацию, внимание притупилось, в груди появился протест против рутинного труда, камни все чаше вываливались из потных рук, приближая трагедию...

Наконец, тот самый камень, о котором повествует легенда, выскользнул из ладоней негров, которые уже почти дотащили его до вершины пирамиды, сорвался, быстро-быстро полетел по направлению к маленькой голой царевне и грохнулся, распространяя облако пыли...

Рабы заворожено посмотрели вниз. Облако рассеялось. Они увидели белый камень в центре гробницы, как раз на том месте, откуда раздавались команды. Что касается вдовы фараона, то ее больше никто не видел. Говорят, она решила остаться в земле, под камнем, тем самым увековечив свою пылкую любовь к мужу.

Со времени этой прекрасной легенды прошли тысячелетия. Камни постепенно превращались в кирпичи; кирпичи принято делить на белые и красные, легкие и тяжелые. Но намного ли стало безопаснее? Я бы не сказал.

Я долго думал: а что, если мне на голову упадет кирпич? Вот так, ни с того, ни с сего. Что я успею вспомнить, если это все-таки случится? Говорят, надо вспомнить самое важное. А откуда я знаю, что самое важное? Если на мою голову падает кирпич, то для меня «самое важное» - отойти в сторону, а не анализировать, какая из моих жен была для меня «самой важной» или, например, считать «важными» деньги, которые так и не удастся потратить, если кирпич разобьется о мою голову и бесцельный, непригодный для строительства, рассыплется возле моего трупа на сотню осколков. Извините, пусть уж я в роковой момент увижу самую отвратительную физиономию, какую когда-либо встречал на своем жизненном пути, но при этом успею уступить дорогу предназначенному мне кирпичу.

Да, вы можете возразить: вероятность того, что тебе на голову упадет кирпич ничтожна, Иосиф, успокойся, ты с таким же успехом можешь упасть с балкона или самолета, поскользнуться на гнилых досках и провалиться в отхожую яму в деревне, отравиться ядовитыми грибами, захлебнуться в ванной, угодить под лопасть баржи в открытом море, навсегда застрять в сломанном лифте, получить разрыв сердца или палкой по голове, сесть на нож черного торговца апельсинами, выпить цианистый калий вместо кефира, подхватить тысячу неизлечимых болезней - все, что угодно, Иосиф! В конце концов, в свои 120 лет, что ты от себя хочешь?

Принимаю возражения! Нет никакой разницы – 120 мне лет или 12. В любом возрасте мы обречены на одинаковый конец. Разница лишь в том, сколько бесполезных дел мы успеем переделать до этого.

Я собираюсь рассказать о том тернистом пути, что привел меня к мысли о гробе. Размышлять о смерти и делать первые заготовки к гробу я начал немногим более пяти лет назад, как только познакомился с Ексакустодианом. Чем я жил до этого? Ничем. Оглядываясь на прожитые сто двадцать пять лет, я не нахожу в них ничего полезного, ни одной согревающей душу истории.

По сути, я и не жил. Жизнь началась для меня на сто девятнадцатом году существования с простого вопроса Ексакустодиана: "А что, если тебе на голову упадет кирпич?"

 

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ. Иосиф Пенкин.

Однажды я сказал Ексакустодиану:

- Старик, с моей памятью что-то происходит.

- Склероз? - спросил он.

- Напротив. Ты же знаешь, моя жизнь изобиловала всевозможными приключениями, событиями, любовными подвигами...

- Иосиф, я это знаю. - Ексакустодиан внимательно посмотрел мне в глаза. - Ну и что тут особенного?

- Так вот, у меня странное ощущение, будто все мои сто двадцать лет как один день проваливаются в черную дыру. В голове мелькают какие-то бутылки, женские губы, задницы, страстные объятия, - не то удовольствие, не то чесотка, - все смешивается в одну общую кашу. Ничего не понимаю. Зачем я? Кто я? Раньше мне не приходилось задумываться. Я плыл, знаешь, по течению, и меня это устраивало. А теперь... Ты не поверишь, но теперь я чувствую себя как бы перед телевизором, иногда пересматриваю любимые фильмы, иногда короткие эпизоды - из прошлого и даже будущего - получается документальное кино о моей грешной жизни. Монтирую его как душе угодно. Это, конечно, удобно, но... что со мной?

Ексакустодиан весело потрепал мою щеку и сказал:

- Ося, ты продвигаешься.

- В каком смысле?

- Оргазменная память индентифицируемого сегмента дифференцируется в ментальные построения интуитивного характера вневременного плана.

- Ага! – воскликнул я. – Вот оно что!

Ексакустодиан от души засмеялся. Естественно, я ничерта не понял. Ексакустодиан это знал. Чтобы прояснить темные места, он рассказал мне о нескольких видах памяти:

1. Меркантильная память. Прошлые события выплывают из подсознания при помощи опорных маяков: крупных приобретений, получения определенных денежных сумм, кредитов, инвестиций. Так, воспоминание о повышенной зарплате или премиальных незамедлительно воскрешает образы последовавшей за этим недели, согласно сделанным покупкам.

3. Память желудка: от насыщения до насыщения.

4. Оргазменная память: от одного до другого любовного приключения.

5. Вечная память. Память о будущем как отражение памяти о прошлом. И наоборот - прошлое как обобщенная картина будущего. Наиболее простой, однако труднодостижимый уровень памяти, на котором стираются границы времени и пространства. Позволяет значительно обогатить и прошлое, и будущее, но прежде всего - то, что между ними. Таким образом, я могу пережить будущее любовное приключение, придать ему любимые ароматы прошлых лет, не вылезая из плетеного кресла, не распаляясь и не пресыщаясь... Просто кино. Сейчас я продемонстрирую, как это делается.

 

ГРЕШНАЯ ЖИЗНЬ ИОСИФА ПЕНКИНА. Иосиф Пенкин.

Если память мне не изменяет, той ночью мы отмечали мое сто двадцатилетие. Ексакустодиан считал, что нашу жизнь можно разбить на цикличные отрезки по двенадцать лет. Стало быть, перешагнуть рубеж двенадцатого десятка - большое событие в судьбе любого мужчины: меняются устои, убеждения, предрассудки.

По такому поводу я пригласил всех своих друзей, украсил компанию женщинами на любой вкус, и мы прекрасно провели время. В общей сложности набралось триста сорок четыре человека. Но среди них была одна, чей мизинец я бы не отдал за все остальные триста сорок три головы. Замечу, что Ексакустодиана, сторонившегося подобных мероприятий, с нами не было. Он не любил тусоваться. В день моего рождения он подарил мне позолоченные петли к гробу (Ексакустодиан был широким человеком, умел делать подарки), и больше я его не видел.

На нетронутом столе, накрытом мною к десяти часам вечера, насчитывалось семьсот двадцать литров водки и восемьсот пятьдесят - шампанского. В качестве закуски я приготовил жареных поросят, уток в томатном соусе, бараньи лопатки, говяжьи котлеты, раков, форель, осетрину и карпов; сварил картофель, гречневую и овсяную каши, кабачки и баклажаны, макароны и яйца; на любителя поставил молоко, сливки, кефир, простоквашу, ряженку, сметану и творог домашнего приготовления; наконец, подал виноград, чернослив, мороженое, черешню, лимонад, грецкие орехи, салаты из морской, цветной и кислой капусты, яичницу-глазунью, селедку, свеклу, колбасу ливерную, колбасу городскую, сервелат, ветчину, сало, фрикадельки, люля, чебуреки, рагу, бульон и многое другое.

Ровно в полночь под аплодисменты участников застолья вкатили торт трехметровой высоты, и пространство вокруг меня озарилось чудесным светом ста двадцати свечей. Аплодисменты перешли в овацию. Я набрал полные легкие воздуха и задул свечи.

- Братья и сестры! - воскликнул один из моих лучших друзей Иоаким Афиногенов, подняв над столом бокал шампанского и стакан водки. - Дамы и господа! Бабы и мужики! Перед нами человек, которому стукнуло сто двадцать лет! За это надо выпить!

Под оживленный гул и гром рукоплесканий Иоаким умело взял на грудь обе чаши, народ последовал его примеру, и с этого момента уже никто не скучал. В особом ходу были пол литровые кружки, мы заполняли их шампанским и водкой: половина на половину.

На второй кружке «Белого медведя» я отыскал в толпе ту, чей мизинец не отдал бы за все сокровища мира, свет очей моих, Блондину и увел ее в свободную комнату любви. Я быстро понял, что вся моя предыдущая жизнь была лишь подготовкой к встрече с Блондиной. Меня распирало чувство невыразимого восторга, к губам подступила приятная дрожь, руки тянулись навстречу ласкам.

- Раздевайся, - попросил я девушку.

- Как? Как? - растерялась она. - Прямо здесь? Прямо сейчас?

- Вот так, - уверенно подтвердил я, целуя ее плечи: - Прямо здесь, прямо сейчас.

- Ах!... Ах! - пролепетала Блондина голосом ангела.

Я почувствовал, как невыразимый восторг начал выражаться в нечто большее. Я сорвал с нее платье, и... О, Господи!!! Блондина располагала всем, чем наделен прекрасный пол, чтобы доводить нас до безумия, венчающегося необыкновенным просветлением.

- ... Ах!... Ах!... Ах... - тише и тише повторяла Блондина. - Ах... Ах....... Ах.............. Ах...........……………

Когда мы вышли из комнаты свободной любви и вернулись на свои места за столом, мне показалось, что на свете есть лишь две вещи, достойные восхищения: бездонное небо над головой, усеянное крупицами недосягаемых звезд, и гармония человеческого духа, к которой чем больше прислушиваешься, тем больше обретаешь успокоения.

К трем часам ночи лихорадочное оживление праздника угасло, и жизнь вошла в привычную колею. Иные ползали, иные спали. Пожалуй что, силы держаться на ногах находили в себе не более сотни человек. Они пели и болтали. О всякой ерунде. Я пытался прислушаться то к одним, то к другим, и в голове моей вскоре сварилась каша:

- Для меня женщина - прежде всего - личность.

- Да ну вас!

- Я серьезно.

- Ха-ха!

- Нет, я в самом деле!

- Да отвали ты!

- Вы меня не так поняли.

- Ха-ха-ха!

- Мне, действительно, нравится интеллектуальное общение с женщиной.

- Ха-ха-ха! Вы меня достали, как вас там...

- Зовите меня Бэн. Просто Бэн.

- Чего вы от меня добиваетесь?

- Вы слышали о комнате свободной любви?

- Да, да, да! Очень много хороших отзывов!

- Говорят, прекрасное место для проведения досуга.

- Одна дама мне рассказала, что…

- ... Это огромные лохматые обезьяны, я тебе гарантирую!

- Но милая, не будь так категорична.

- А!? Многие говорят, что я категорична, что у меня истеричный характер, что со мной трудно ужиться, но я тебе гарантирую…

-... Вы верите в любовь с первого взгляда?

- Да!

- Может, еще шампанского?

- О!

- Сигарету?

- Ах!

- Яйцо всмятку?

- Да!

- Ветчину?

- Угу!

- Немного секса?

- Да!

- ... А еще я скажу вам. Вам еще скажу. Вот вам - что вы на меня вылупились? - я вам говорю: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с этой женщиной…

- Но я...

- Вы, вы! Нечего на меня пялиться, я вам говорю, только вам - кроме нас никого нет.

- Но у меня не было вожделения по отношению к вам!

- Значит вы - педераст. Пе-де-раст. Это я тоже вам говорю, только вам: всякий, кто смотрит на женщину без вожделения - пе-де-раст.

- Извините.

- И онанист. О-на-нист.

- Естественно-естественно...

- И импотент! Вы слышали, для него это естественно! Им-по-тент!

- Разумеется.

- И урод. Не обижайтесь, но вы форменный у-род...

"Нелля! Очаровательная, обворожительная Нелля! - подумал я, неожиданно разглядев в толпе ту, чей мизинец не отдал бы за половину королевства Великобритании. - Как долго мы не были вместе! Вновь ты здесь! Помнишь ли наших теплых объятий вечерний звон..."

Когда я подошел к Нелле, меня распёрло до того невыразимое чувство восторга, что к губам подступила приятная дрожь, а руки потребовали незамедлительной ласки.

- Ты по-прежнему прекрасно пахнешь, Нелля! – сообщил я девушке.

- Мне уже сказали, - ответила она, увлекая меня в комнату любви.

Там уже находилась тьма народа. Повсюду: на кроватях, на полу, в углах, под окнами, на подоконниках, - все кипело и совокуплялось, стонало и умолкало. Мы с Неллей, как бы паря над этой суетой, переживали полное духовное и телесное единение, какое дано испытать лишь избранникам Афродиты. Никого не замечая, мы кружились в дурманящем танце, наступали на чьи-то беспорядочные члены, спотыкались и падали, и вновь поднимались, и вновь воспаряли, не позволяя прерваться этому безумному танцу свободной любви.

И когда чудо свершилось, "была мне милость дарована - алтарные врата отворены'', когда я уже всем существом своим погружался в благосклонные пещеры любви, оглушительный крик прервал наше восхождение...

В комнате свободной любви воцарилось гробовое оцепенение. Все, кто, здесь находился, в недоумении смотрели на девушку со светлыми волосами: она забилась в угол и широко открытыми, полными ужаса глазами рассматривала безжизненное тело своего возлюбленного. Это была Блондина. Узнав меня, она упала в мои объятия и разрыдалась. Слезы ручьями потекли из безутешных глаз. О, как она была прекрасна! Даже в своем бесконечном одиночестве. Страх объял все члены несчастной. Она трепетала на моей груди, словно маленькая потерянная птичка. Я почувствовал, как ее слезы растопили мое сердце, наполнили его невыразимым восторгом. «Блондина, - думал я, - ах, Блондина! Ах... Ах…………»

- А в чем дело? – деликатно поинтересовался я, взглянув на неподвижное тело ее избранника.

- Он мертв, - призналась девушка сквозь слезы и еще крепче прижалась к моей груди.

- Что, совсем?

Блондина утвердительно всхлипнула.

- Ну-ну, - сказал я. - Не стоит убиваться. Такова жизнь. Сегодня так, завтра этак.

Я перевернул труп и узнал в просветленных чертах лица старика Георгия. Никогда не покидавшая моего друга улыбка, вдруг обрела какой-то смысл... Я подумал: "Старик, у тебя уже никогда не будет гроба. Тебе предстоит сыграть в простой, неотесанный ящик на скорую руку сколоченный гробовщиком, ты не возьмешь с собой в землю ни хрена, кроме носков, штиблет и пишущей авторучки."

- Георгий-Георгий! - вырвалось у меня с тяжелым вздохом. – Сукин ты сын...

Я вернулся к Блондине, чтобы успокоить ее ласками, и узнал, как это произошло.

- Нам было так хорошо... Я даже не ожидала… Все было так одновременно... Но, вы не поверите, когда я почувствовала, что нам никогда не было так хорошо, он замычал и умер… - рассказала Блондина, понемногу приходя в сознание.

Мне почему-то не хотелось, чтобы она приходила в сознание. И свершилось чудо: "была мне милость дарована - алтарные врата отворены..." Я почувствовал, что всем своим существом погружаюсь в благосклонные пещеры любви. На десять минут мы с Блондиной забыли обо всем на свете.

Покинув комнату любви, я остановился и подумал, что в природе существуют лишь две вещи, достойные восхищения: бездонное небо над головой, усеянное крупицами недосягаемых звезд, и симфония человеческого духа, к которой чем больше прислушиваешься, тем больше обретаешь успокоения.

 

ГРЕШНАЯ ЖИЗНЬ ИОСИФА ПЕНКИНА. Иосиф Пенкин.

И так каждый божий день, каждую ночь. Имея четыре сотни собутыльников и без малого полторы тысячи любовниц, я все глубже и глубже увязал в пороке: дни рождения, свадьбы, поминки, государственные и церковные праздники следовали нескончаемой вереницей. И если бы изготовление гроба не вытеснило из моей шаткой души львиную долю плотских удовольствий, один бес знает, чем бы это закончилось. Но - тьфу-тьфу-тьфу - с тех пор, как я начал делать гроб, многое изменилось. Большинство праздников теперь проходят без моего участия. Друзья стали забывать меня, а я - их. Я понял, что ничего не потерял. Напротив, благодаря Ексакустодиану, я занял единственно правильное место под солнцем - превратился в свободного плотника.

 

ГЕРАКЛИТ. ФРАГМЕНТЫ. Ексакустодиан Измайлов.

В мире царствует один очень простой закон. Его невозможно описать словами или выразить числом, схватить пальцами, изучить, понюхать или съесть, применить или использовать. Тем не менее, он реальнее всего, что позволяет с собой что-либо «делать». Пройдя сквозь фильтры индивидуальностей и сообществ, этот закон получает разнообразные дохлые формулировки и обозначения, которые в лучшем случае «напоминают» о нем, но никогда не доходят до его сути. Поэтому в животном мире, где мы преимущественно находимся, существа не имеют ни малейшего понятия о том, что на самом деле с ними происходит. Жрать, спать, и размножаться, - «объективные», общепринятые идеи животного царства вовсе не являются подлинными ориентирами с точки зрения простого закона. Скорее его вектор указывает в противоположном направлении (если здесь вообще уместны понятия направления). Прочувствовав этот закон, ты сразу увидишь, что «жизнь» в животном измерении – это смерть, а «смерть», как она представляется животному, - это жизнь. Если кому-то интересно, насколько наше частное бытие выходит за рамки животного мира, подсчитайте, сколько полезных жизненных сил мы вкладываем в проекты, не имеющие отношения к еде, комфорту и сексу.

***

Выход из удушающей пошлости общепринятого, того, что называется «объективной реальностью» лежит через узкие врата индивидуальности: "Да не будет так!" Свет истинного закона всегда проходит по узкой грани чувственно познанного и за¬предельного. По левую сторону - пошлость, по правую - смерть. Достигни этой грани - достигнешь вечности. Но только сам достигни, субъективно, ибо чувственное познание столь же чуждо объективности, сколь железнодорожному составу чуждо желание взлететь: ни одна стая не последует за Икаром, ни одна стая не грезит Солнцем - там жарко и нету проса. Но лишь там познаешь закон вечности: и силу любви, и сладость жизни, и свет смерти, - иного пути нет. Только узкие врата храма, находящиеся в глубине твоего духа, ради которых можно смело похоронить все остальное, объективное, не твое. Никакие иные законы: государственные и церковные, внечувственные и плоские, не дадут хлеба, даже если их сложить вместе, но более того, лишь отдалят от единого субъективного закона. "Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова", Бог Сократа, Баха и Эйнштейна доверяет одному. И Он доверяет равному, сопрягая порой в одном, отдельно взятом теле бешеное количество реальностей: чем больше их сходится на сердце, тем шире охват, тем объективнее выглядит вырастающая субъективность. Все прочее, не пропущенное через сердце и каждый орган отдельного человека, сдувается как пыль. Чтобы родить, надо долго носить в утробе. И дитя унаследует запах рождающего чрева, и не будет у него иных достоинств, кроме этого запаха.

***

"Человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера", - догадался перед смертью Акутагава. Скульптуры Родена пахнут божествами и нимфами, и нет у них других достоинств, красота лишь прилагается к духу, как прилагается человеческая жизнь того же Бодлера к одной сверхчеловеческой строке. Кино последних десяти лет не стоит и кадра, на котором убегающая из пламени Матильда прижимает к груди цветок Леона. Все это как-то архисвязанно, сверхценно, сделано не человеком, но пропущено сквозь горнило его субъективного запаха, цвета и дыхания как ничто другое.

Еврейские пророки знали: там, где не побывал Бог, - лишь кишащие тонны животной плоти; греки знали: отлученность от красоты равна небытию. Что узнали мы? Доллар? Инфляция? "Жить-то как-то надо"? О, нет. Даже и мы в великой тайне, сидя в нелепых многоэтажных катакомбах, распечатывая банки полутухлых консервов и кладя сто раз пережеванное мясо на оставшиеся гнилые зубы, - да, да, мы все равно вкушаем благословенную влагу. И нас возносят туда, выше, выше, ярче! Где царит закон, которого не стоит человеческая жизнь. Ведь, не зря же это понимание насквозь, осязание позвоночником, глаза, жадно уставившиеся в небо, как в двери родного дома. Мы и в уродливых катакомбах можем петь, молиться, приносить жертвы. О, мы забудем про все консервные банки, едва нас только поманят туда.

***

Чего стоит человеческая жизнь? Сильный пашет, убийца убивает, приговоренный умирает, мать рожает, влюбленные целуются. Все это гармонично, бесценно, бесследно, если соответствует своему вектору, своему субъективному закону: да будет так, ибо я есть я. Красота вспыхивает в аккорде противоположных векторов и затухает в покое всеединства. Происходит то, чего не стоит человеческая жизнь. Поселившиеся на ограниченном пространстве нашего духа и тела плоскости бытия задают вектор и ведут игру, которой мы можем только соответствовать или не соответствовать, что, в принципе, является личным делом каждого. Ибо вектор единого закона, как правило, требует от нас абсолютно не того, что мы собирались отдать за негодностью. Вектор требует жертв, войны противоположностей, отклонений от мертвящей объективности, вектор требует жизни.

***

В отклонении - говорили греки - истина. Самые великие статуи они вылепили мужеподобной Афине, воинственной Нике, стремительной Артемиде, женственному Аполлону и сладострастному Дионису; их трагедии смаковали инцест и невообразимые извращения. Возрождение воспевало на картинах бесполых ангелов. В наше время никто не перепел волевых Пиаф и Каллас, равно как женственных Меркури и Джексона. Если б в принципе существовал человек без вектора и отклонений, он ходил бы по земле как тень или падший ангел в "Небе над Берлином": никем не замеченный, не принятый, не принимающий. Но счастливый. Он мог бы быть по-своему прекрасным или безобразным, но это стало бы лишь его проблемой, ибо он сам по себе. Человеку, у которого все само по себе, мы не нужны. Да и в природе такого не бывает.

***

Субъективный вектор в состоянии стать суммой хоть всех плоскостей мира, теоретически все войны и отклонения могут соединиться в одной точке - на сердце живого существа. Каждую секунду мы тянем в свое сердце, на этот странный магнит, все, что видим и слышим. Без разбора: и сверху, и снизу, и справа, и слева, - словно пытаемся заглотить мироздание. Сладострастие тела, сладострастие духа, - и вот уже сердце превращается во всеядную шлюху. Сладострастие не утоляется, оно вспыхивает вслед за утолением предыдущего: сильнее и жарче, отчаяннее и больнее. Разум? - к черту. Жизнь? - подождет. Ибо вот-вот тебе откроется то, чего не стоят сотни человеческих жизней. Тысячи разумных доводов рассыпятся в прах. Ты прорубил стену и увидел вокруг себя новый мир. Ты собрал все, что можно, и все, что дали. Если ты завладел парой звезд, тебе заодно дают пару кругов в преисподней. Но ты не оглядываешься - плывешь дальше и только впитываешь, впитываешь, впитываешь! Сладострастие - это гимн жизни. С каждым ударом сердца вселенная становится богаче, шире, пьянее, бесконечнее!

***

Между духом и природой завязывается потрясающий любовный роман, продуктом которого является музыка, извлекаемая духом в недрах им же созданного тела, царство демонического согласия и едва доступного нам взаимопонимания: воюя, они друг с другом ладят, мы же с ними, даже если и пытаемся жить в мире, едва не дохнем от страха, “как поэт, сгоравший от чахотки, писавший, что от любви”.

***

Помните, какими кошмарами венчается безобидное пресыщение, когда бокал природы переполняется до краев? Нервы обнажается, тело тянут и перетягивают, ломают и крутят, голову заставляют плодиться обильными мыслями, глотку - стонать, и так далее, - удовольствие длится до тех пор, пока природа не восполнит израсходованных сил и не будет в состоянии удовлетворять капризам разъяренного духа. Или напротив, кто чрезмерно впал в духовный экстаз, загляделся на очарование бестелесных существ, позабыв опуститься на землю, тот непременно пострадает от матушки-природы через неутоленную страсть, нищету или другие ее проделки.

***

Мелодия духа. Дух огнем вливается в плоть, касается нервов и находит точку соприкосновения с реальностью. Далее все предельно субъективно для каждой точки, давшей жизнь вектору. Из семи цветов, семи звуков, семи запахов рождается субъективный аккорд. Из бесконечности выделяется единица. Дух опаляет бесконечную реальность, дифференцирует вещество, и миллиарды разобщенных миров, хаос, на глазах связываются в клубок, становятся аккордом: музыка и цвет, чувства и запахи, предметы и слова, силуэты, лица и мысли, - все это теперь единое тело. Нет отдельных тел, тела стали сообщающимися сосудами. Нет отдельных сознаний, случайных эмоций и слов, есть единый аккорд. Появились те, кого нет, и исчезли те, кто есть. Рано или поздно все вернется, но уже в новом аккорде, в ином свете. Такими, какими мы только что были, мы не станем никогда.

***

Между аккордами правят свет и тишина. Обитель любви и смерти. Их распад на цвет и звук - возрождение жизни.

Вечный путь: из белой бесконечности берет начало зеленый цвет, затем следует вспышка силы красного цвета, и всё возвращается к бело-голубому бесцветию, - от ноты "до" к ноте "си".

От зарождения зеленого "до" до исхода голубого "си" - расцвет, огонь и затухание. Самые поверхностные, но радостные мелодии звучат в до-мажоре. Тональность си-минор Бетховен называл "черной", побаивался ее и использовал в крайних случаях. Зато Бах чувствовал себя в си-миноре, как рыба в воде. В голубом «си» - холод, гармония и тишина. Свобода и примирение одним, потерянный рай другим.

Говорят, за минуту до смерти Бетховен потряс кулаком в небо. Бах бы этого не сделал, про него и не говорят. Хотя последняя фуга Баха - последняя отчаянная схватка. Но не с небом. Ре-минор считается самой красивой тональностью. Ее любили и Бах, и Бетховен. "Ре" - это рассвет весны под Венерой, молодость, лопнувшая почка. Когда желтоватая белизна уступает место зеленому цвету.

***

Дух интегрируется в плоть. Плоть дифференцируется в дух. Дифференциал природы - свет и безмолвие, которые озаряют и питают тело: атома и звезды. Без духовной вспышки в природе не появилось ни одного аккорда, ни одной пылинки. И вход, и выход в небо лежит через узкие ворота храма, невидимую точку соприкосновения духа и тела. Вне ее - тщета непознанного и ветхое тряпье обыденного. Истина лишь точка, подвижная, как око небес, и чаемая, как второе пришествие. Перед ней останавливается время, рассеивается пространство, ангелы поют ей осанну, а человек, если ему и выпадает честь взглянуть на мир сквозь игольное ушко точки соприкосновения, не забывает такого никогда.

***

Момент духовного проникновения - секундная победа духа над природой, само-убийство, полное и безоговорочное, упраздняющее время и пространство. Именно здесь природа обнажена, и мы пропитываемся ее вкусом (понятие "вкус жизни", как ни странно, обретает смысл вне течения жизни; вкус, запах, цвет, - все составляющие вкуса жизни в полной мере подлежат осязанию лишь в момент ее остановки). Победа над природой есть познание ее.

***

Познание духа - момент природного проникновения. Когда ускоренное до предела время отрывает дух от плоти и при полной утрате вкуса жизни, находясь в апогее самой жизни, мы на мгновение замираем в восторге от Его Обнаженного Величества. Полностью владевшая плотью и сознанием природа, растворяется, и мы вновь становимся чистейшим духом.

***

Между точками проникновения и концентрации проходит жизнь: то расширяясь и ускоряясь, то сжимаясь и останавливаясь. Чтобы нам не лопнуть от боли и не сгореть от удовольствия, ухо ограничили в восприятии звуковых волн, глаз - в восприятии спектра, чувствам положили предел из пяти составляющих (что, безусловно, не является объективным пределом, как и семь цветов; пять - это предел для нас, маленьких), а полюса концентрации развели на приемлемые тому или иному субъекту расстояния. У Солнца - совсем иные масштабы: наверняка, там и чувств больше, и полюса шире. Не нам тягаться со светилом в интенсивности блаженства и страдания, и все же. На каждую клетку Солнца приходится такое же давление сил и плоскостей Вселенной, какое приходится на каждую клетку тела человеческого.

***

Попробуйте услышать, о чем говорят горы, - услышите. Но возьмите в руку один камень - он будет нем. Мы различаем пение моря, а горсть воды в ладонях молчит. Не слабое, все-таки, создание человек.

***

Жизнь есть концентрация в одной точке всех плоскостей мира, которым ежеминутно надо давать отпор средствами тех же векторов, сил и плоскостей, приводить в порядок и соответствие. Этим и занимается организм животного. Если порой кажется, будто на твоем я все только и концентрируется: и сильнее, и больнее, нежели там, где тебя нет, - это самообман, издержки эгоцентризма. Закон неизменен: в любой точке пространства, где дух изваял кусок плоти, векторы напряжения одинаковы: от Солнца до ночного мотылька, - и пропорциональны силе духа в данной точке. А в остальном, от перестановки слагаемых сумма не меняется.

***

Смерть есть растворение субъективного духа, пребывавшего в плоти, в духе всеобщего. Видимо, это и является счастьем, которое мы изо всех сил чаяли обрести, но так и не обрели здесь, сливаясь с объектом своих чаяний, с женщиной, растворяясь в ином не я, образовывая модель всеобщего тела, всеобщего духа. Ибо именно в миг, когда оба становятся как одно, доносится отблеск неба, в момент природного проникновения. На какую-то секунду нам ничего не надо. Вектор растаял. Плоскости исчезли. Плоть отпустила. Дух отступил. Я не один. И кто только додумался, что человеку надо быть одному, хорошо быть одному? Что-то там приводить в порядок, соответствие, давать отпор, создавать в голом одиночестве? Я есть Вселенная. До и после сотворения. Я есть всюду. Я есть всё. Я - сердце всех, кто дышит. Я - дух всех, кто любит. Я - это Я всех и каждого. Я больше не болезненный сгусток прогнивших идей. Я есть сама любовь. Я есть само блаженство, - и закон, и исполнение. Все остальное не имеет значения. Право, после тюремных стен одиночества смерть обещает блага необозримые. Пока же, в постели, - лишь отзвуки, намеки, забава.

***

Надолго ли умирают? Ведь, в смерти нет времени. Год? Десятилетия? Тысячелетия? Вероятно, пока не отдышится и не наберется новых сил участок вселенского духа под универсальным именем я. Но поскольку “я” никогда не устает, ибо не имеет ничего общего с той жалкой шелухой, за которую его держат на земле, какую-то часть призовут сразу, какая-то отправится в блаженный сон, где ничего не надо. Сон тот покажется мгновением, сколько бы ни продолжался, мы увидим все, что пожелаем, и без долгих перелетов сможем оказаться в любой точке, где только существует Бог: проникнуть в любой атом и покрыть собой многие расстояния разом. Не так, чтобы девять этажей наверх - рай, девять вниз - ад, - всё гораздо проще: чем интереснее здесь тем интереснее там. Ибо, куда ни глянь, везде свет взрывается цветом и возвращается в свет. В принципе, ничего нового. В частностях, в субъективной мелодии, ничего старого. Та часть духа, что стремилась, казалось, к невозможному, наконец, обретет свое невозможное, коснется ран и, удостоверившись в их священной реальности, забудет, как забывается возможное, чтобы устремиться за новой мелодией к границе жизни и смерти. Рано или поздно обретается всё и обретаются все. Другая часть духа, жаждущая схваток и битв, незамедлительно привлечется к новой концентрации, получит по зубам и вернется истинным героем на заслуженный отдых. Каждой штуковине найдут место. Бог не обидит, пока любит. Тебе ведь в голову не придет никого обидеть, пока ты любишь. Если Он захочет, чтобы сны были грустными, то это будет тихая светлая грусть дома, а не отчаяние Маленького принца на холодной планете. Тут, на земле все - гости, и если кто-то обосновался на этой планете как дома, это совершенно не значит, что здесь его дом, он такой же гость как ты да я, только Маленький принц это понял, а он еще нет. Ни у него, ни у нас скоро не будет: мой дом - твой дом, моя нога - твоя рука, моя душа - твоя... По сути, у нас никогда ничего своего и не было, мы просто боимся в этом признаться.

Страшно? Мы, бедные, так цепко ухватились за свое, что одно великое на всех пугает нас, жалких собственников, уцепивших клочок пространства, подобный горстке воды в сравнении с океаном. Над грезой коммунизма мы мудро хихикаем, ее суть для нас так и осталась непонятой. Но что такое коммунизм как не пророчество? Пусть, не библейское, без Бога, кривое и болезненное, и, тем не менее, мощное религиозное пророчество. Не дураки же ему верили, дураки соглашались. Вот, давайте, перестанем хихикать и представим себе, что мы гораздо ближе к коммунизму, чем то предполагалось. Маркс уже там. Отдыхает. Вместе со всеми. Коммуна небесного типа, где каждый клочок дышит теми, кто спит и теми, кто бодрствует, Теми, кто ушел, и теми, кто придет. Дышит любой миллиметр Вселенной, ибо здесь все общее: он в Боге, и Бог в нем.

Где мы окажемся, когда составим компанию "тем, кто придет"? Какими будем? Страшно подумать. До того страшно, что уже никакого любопытства - лишь волосы дыбом, да глаза из орбит: только бы не это! Мы-то самые лучшие, самые красивые, умные, любимые! Зачем нам это?

Я - вот доказательство того, что там будет не хуже. Мы вновь станем каким-нибудь я, вновь на нашем единственном и неповторимом теле сойдутся все плоскости Вселенной, и новая, молодая плоть начнет биться за уникальную жизнь. Да будет так. Ибо так было и есть. Прикоснись хоть раз к глубине своего храма - сгинет декоративный объективный маразм, отступит кромешная непознанность, и увидишь бессмертность души, и познаешь повсеместность духа. Только, будь добр, сам прикоснись, не бойся, - субъективно. Нет ничего реальнее твоего храма и ничего ближе. Даже если уйдет в небытие Земля, предстоит еще много, много жизней и много, много снов.

Вопросы после лекции:

ВОПРОС: Что-то подозрительно просто. Что-то не верится.

ЕКСАКУСТОДИАН: А не надо мне верить. Никому не надо верить, - только себе. Без единства своего храма все - слова, слова, слова…

ВОПРОС: Тогда зачем ты об этом?

ЕКСАКУСТОДИАН: А я раньше об этом не знал. Даже не предполагал, я, вот, решил вам что-нибудь рассказать, и...

ВОПРОС: Что-то подозрительно просто. Ты говоришь о прошлых жизнях, словно о днях недели. Можно подумать, ты помнишь свои прошлые жизни!

ЕКСАКУСТОДИАН: О, это такая мелочь, мои прошлые жизни, не стоит и вспоминать. Их столько было!

ВОПРОС: Интересно, Гете и Шекспир могли быть одним лицом в разное время?

ЕКСАКУСТОДИАН: Они и есть одно лицо. И мы с тобой одно лицо. И этот пес, и трава, и Солнце.

 

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА САМО-УБИЙСТВА. Ексакустодиан Измайлов.

Идея самоубийства - самая мощная и, я бы добавил, отрезвляющая идея, какая только может встретиться на земле. Нравится вам или нет, если уж она засела вам в голову, вы ее оттуда ничем не вытащите: ни пинцетом, ни пассатижами. Любая другая идея перед ней терпит крах; демоны и ангелы застывают от нее подобно каменным истуканам; родные и близкие воют от «горя», философы пытаются определить «хорошо» это или «плохо».

Приготовимся к лучшему.

Само-убийство должно произойти цельно, красиво, эстетически значимо и повлечь ряд грандиозных последствий, без которых даже самая выстраданная идея покончить с собой обернется постыдным фарсом. Суицид никогда бы не приобрел широкой популярности, если б, прибегая к нему, мы не получали уникальную возможность повергнуть мироздание в божественный первозданный хаос, низложить одних и вознести других, встать вровень с богами, передвинуть горы с мест, где они стояли, в места, где им надлежит стоять. Само-убийство есть акция, мистерия. Вся вселенная взрывается ослепительным салютом в результате одного нашего движения. Поистине, “нет никого, кто оставил бы отца своего, жену и детей своих, и самой жизни своей, и при этом не приобрел бы в стократ больше отцов, жен, детей и жизней”.

Самоубийца выходит из контекста жизни так далеко, что она уже представляется ему некими театральными подмостками, на которых разыгрывается мыльная опера: воплощенная в самоубийце добродетель становится жертвой зла, заключенного в остальных действующих лицах и исполнителях. Вернуть самоубийцу в истинную реальность можно лишь само-убийством, никакие высокие наставления не спасут. Словно чародей, он полностью поглощен постановкой трагедии трагедий, сакральной мистерии и последнего шоу своей жизни: “Мне тесно в этом курятнике! - кричит он. - Я задыхаюсь! Дайте мне весь мир!” И миллиарды невидимых зрителей с интересом следят, чем это кончится. Видимые зрители уже не имеют никакого значения, они словно мелкие букашки, беспорядочно копошащиеся в темноте, важность представляют лишь те, высшие, с ангельскими улыбками на устах, соседи жизни будущей.

Благодаря работе над гробом мне удалось выработать профессиональный нюх на самоубийц. Я отказался делить людей по правилу плохой - хороший, которым владеет любой болван, и стал использовать понятия "жилец - не жилец". Это тоже достаточно относительно, так как оба состояния и могут изменяться на прямо противоположное во мгновение ока. Регистрируя поле, окружающее потенциального само-убийцу, своим полем, я вступаю в контакт. Как поле электромагнитное ищет магнит, так и порождение внутренней энергии самоубийцы ищет точку преткновения. Но не там, где следует. Помните, в старину рисовали нимбы? Вот, что-то в этом роде:

И виден круг бессмертья огневой

Над обреченной смерти головой.

(Китс)

То ли мои самоубийцы принимали меня за невидимку с ангельской улыбкой на губах, то ли видели во мне «своего», сотни раз я говорил с ними за несколько дней, часов, а иногда мгновений, отделявших их от последнего шага. У меня просто нюх на этих парней и девчонок. Я отлавливал их на крышах домов, на балконах, в ванных, возле деревьев, когда они забирались на стул, чтобы повеситься, возле газовых плит, когда они собирались включить газ, чтобы задохнуться, на мостах, перед тем, как броситься в воду, и так далее, и так далее. И всё мне попадались исключительно светлые, красивые и добрые лица.

Ну, и что, вы думаете, я им советовал? Душил плоскими доводами в пользу «жизни» и ее великого «смысла»? Они б, знаете, куда меня послали?

Я ничего не говорил. Я приветствовал каждое само-убийство. Я улыбался им в глаза и кричал: «Да!» Я оставлял их наедине с собой и уходил. Поймите это, в единстве с самим собой, о существовании которого они даже не подозревали.

Иногда я слышал, как они смеются. Они больше не боялись. Ни жизни, ни смерти. Они познали, что это одно и то же.

 

О ГЕНИЯХ РОДА. Ексакустодиан Измайлов.

В результате общения с само-убийцами, я составил любопытную таблицу.

Я решил убраться отсюда самостоятельно:

- из-за, девушки 69%

- из-за парня 22%

- из-за низкой зарплаты 0,8%

- по другим соображениям 5%

- отказались ответить 3,2%

Смотрите, 91% опрошенных не смогли разрешить половой вопрос. Сначала мне казалось это диким. Ну, не может сексуальный голод довести до виселицы. От голода, вообще-то, мрут естественной смертью. А от сексуального голода умереть нелепо. Хочешь - испражнись. Помирать-то зачем? Я бился над разгадкой этой тайны несколько лет, пока не нашел корень проблемы в родовом инстинкте.

Я выяснил, что родовой бог сильнее каждого из нас. Единственное, что ему сегодня можно противопоставить - это гробовой инстинкт: жестокий пост и реальный труд по возведению стен будущей жизни.

Какая сила заставляет мужчину обладать именно той представительницей бренного мира, которая этого не то, чтобы не хочет, но и жутко страшится? Кто заставляет вектор нашей страсти упрямо направляться к одной точке? Из миллиарда женщин, что, по свидетельству Шекспира, "пачками природа выпускает", мы выбираем одну и превращаем в богиню, - дурь, вроде бы, полнейшая, если бы не родовой бог.

В родовой любви мы вынуждены любить не саму женщину со всеми ее достоинствами и недостатками (как раз саму-то женщину, на которую нас ориентирует родовой бог, мы скорее ненавидим, чем любим), но - прежде всего – то, что будет внутри ее от семени моего. Мы любим ребенка. И не столько телесный продукт нашей любви - живое существо, сколько того ангела, который появляется в любви и может даже не проявиться материально (от чего его сила и реальность увеличиваются в разы).

Итак, гений рода управляем родовым богом. Как любой гений, он не ведает, что натворил и что предстоит натворить. История его любви скорее напоминает хронику боевых операций, нежели сюжет стандартной мелодрамы с приятным финалом.

О каком приятном финале может идти речь, если родовой бог приговорил тебя любить существо непонятное и непонимающее, ту, что упала на землю с другого края вселенной, нечто прямо противоположное тебе самому. И все заканчивается терпимо, если ребенок все-таки рождается. А если не рождается? Отсюда и ведут происхождение 91% самоубийц.

Родовой инстинкт - это стихия. Если тот, кого он касается, не смог добиться желаемого, или вовсе не нашел достойной точки приложения, потенция всего рода начинает накручиваться не на ту ось. С каждым витком она все менее напоминает то, чем была изначально, - родовой инстинкт - и превращается в запутанный клубок страстей, предваряющих развязку трагедии, главная идея которой - взорвать, разрушить существующий мир. А поскольку половину мира, по мнению самоубийцы, занимает никто иная, как "ОНА", священный идол и вожделенный объект огненной страсти, то отправить к праотцам заодно и любимую девушку - вполне нормальный итог страшных мучений. Литература изобилует такого рода примерами: Настасья Филипповна, Дездемона, Кармен… Самоубийцы, наложившие на себя руки "из-за нее" и не попытавшиеся перед этим наложить их на объект своего влечения, меня настораживают: "А действительно ли здесь побывал родовой бог? - спрашиваю я. - Не было ли это инсценировкой, чтобы выдать заурядное нежелание жить за нечто большее, за божественную страсть, за гениальность?"

Родовая любовь - крест сильного пола. Любовь женщины к мужчине носит скорее личностный характер. Личность мужчины как совокупность его дохода, материального положения, статуса и способностей являются для нее определяющими. Родовой инстинкт женщины пробуждается в тот момент, когда мужчина от него освобождается - в момент зачатия, и не имеет собственно к мужчине серьезного отношения: она жизнь положит не "из-за него", но за ребенка, уже имея чадо в реальности, плоть от плоти, своего. Но ведь и мужчина кладет жизнь за то, что еще в нем, в его чреве, тоже плоть от плоти. Акт зачатия перекладывает родовой долг с него на нее. Физиология это подтверждает: мужская похоть в двадцать лет гораздо сильное, болезненнее женской, то есть, отец больше заинтересован в ребенке до зачатия, хотя часто этого не сознает.

В свете родового бога испаряются вымыслы о сексуальных гигантах, совершающих чудеса самоотверженности, чтобы добиться сначала одной женщины, затем - следующей и следующей, и так далее, и с всевозрастающим усердием, и с неподражаемым желанием. Когда вектор страсти не зафиксирован родовым богом, нелепо ожидать вообще каких-либо чудес в этой сфере. Тот, кто любит личность женщины, не имея в виду - глубоко и подсознательно - продолжение рода, запросто сменит одну личность на другую, но никогда - я отвечаю вам, - никогда не пожертвует и червонца за все прелести Елены Троянской, Венеры Милосской и Мерилин Монро, вместе взятых. Усилия бабников в деле достижения женщин минимальны: бабы любят бабника куда сильнее, чем тот любит их. Во-первых, потому что их много, а он один (не резиновый же!), во-вторых, личностная, не родовая любовь - исконная территория женщины.

Личностями полагается быть мужчинам. Соответственно, за женщиной исторически и мифологически закреплена обязанность подчиняться личности; за мужчиной же - личностью быть. Даже сегодня, когда вместо личности мы повсеместно сталкиваемся с чем-то неопределенно-размазанным, одноклеточным, это остается в силе.

Наконец, биологически женщина создана принимать. Она, в общем-то, в состоянии принять любого. До зачатия род ею не управляет. Родовой вопрос, ответ на который дается через мужчину: быть или не быть ребенку, - простите уж, вопрос эрекции, у женщины не стоит. У нее избирательный характер любви: нравится - не нравится, - а отнюдь не фатальный: да или нет. Внешность женщины - любовь, сущность ее - разум; внешность мужчины - разум, сущность его – любовь.

Не удовлетворенный родовой инстинкт способен привести к паранойе, виселице и многим другим дискомфортным последствиям. Родовой бог требует жертв. Он кровожаднее языческих истуканов, его воля - закон, его приговор обжалованию не подлежит. Гений рода - ничто, родовой бог - все. Его решения не поддаются ни объяснению, ни осмыслению. Там, где любовь понятна, там нет родового бога. Там, где каждый шаг становится последним, и каждый вздох испускает дух, и каждая мысль стремится принести себя на жертвенный алтарь, там он есть. Его знает лишь тот, кто посвящен в таинство жертвы. Кровь не отдают в жертву - ее забирают. Это тоже знает лишь тот, кто давал. Кто не давал - у того не брали. Некоторым очень сложно объяснить, в чем состоит простой закон жертвоприношения. Родовая любовь - это всегда чудо. А если ты ни разу в жизни не воскрес, как тебе втолковать, что это такое?

Куда более благополучно обстоят дела в любви личностной, жертвы которой носят чисто символический характер. Я всегда завидовал особям, пренебрегаемым родовым богом: никто их не пасет, не бьет, никто за ними не присматривает, так что они могут в свое удовольствие насладиться скромной трапезой земной любви: практичной, умеренной, даже слегка прохладной, редко когда заканчивающейся, полной взаимопонимания и самого теплого расположения друг к другу. Идеальная личностная любовь - это привязанность до гроба, одинаковые носы, уши, глаза и темпераменты, одна национальность, один интеллектуальный уровень, одни привычки, увлечения, - словом, единство безусловное и без противоположностей. Они все знают друг о друге, до смерти боятся неожиданностей, целыми днями сидят на одном стуле и радуются: по-прежнему ничего нового! Прекрасно!

Они не взрываются ребенком, не совершают вселенской акции рождения нового, они просто не знают, как это происходит. И нового в ребенке не будет - будет нечто то же самое. Появление на свет младенца является для них таким же будничным событием, как рабочие и выходные дни, обед, ужин, пресная постель и чтение газет. Просто, однажды они поймут, что их стало больше. И не удивятся. Зато будьте спокойны - точки самоубийства их ребенку не грозят, его энергетическая кривая сойдет за прямую, а диапазон духовной работы застрянет на нуле.

В заключение лекции предлагаю решить одну задачу.

Святослав Бурмистров, юноша бедный и амбициозный, полюбил фотомодель. Худо-бедно она отдалась. Каково будет самочувствие Святослава Бурмистрова после того, как он трахнет фотомодель?

Правильное решение:

Если влюбленный потенциальный самоубийца находится в двухмерном психологическом пространстве, где, при стремительном возрастании родового инстинкта столь же стремительно тает инстинкт личности, увлекая Святослава Бурмистрова в зону самоубийства, то есть вообще в одномерное пространство трагедии, то акт оплодотворения, снимая с амбициозного юноши родовые долги, позволяет ему вернуться в трехмерное пространство вульгарного материализма. Выполнив родовую миссию, Святослав Бурмистров гарантированно прекращает циклиться на половом вопросе и обретает человеческий облик, все свои помыслы посвящая деньгам. Он с иронией вспоминает фотомодель, отпускает брюшко и чувствует приятное удовлетворение.

 

ПРОГУЛКИ ПО АНДЕГРАУНДУ. ПРОГУЛКА ПЕРВАЯ. Ексакустодиан Измайлов.

Ну вот, мы и подошли к самому пикантному. Если вы заметили, в нашей социологической таблице 5% самоубийц оказались не удовлетворены по некоторым "другим соображениям". Это извращенцы. Чего они добивается? Того же, что все. Как им угодить? Очень просто:

1. Ваш кавалер признался в мазохизме. Воспользуйтесь. Купите плетку и лупите его. Лупите, лупите, сколько душе угодно. Только не отворачивайтесь, не затыкайте уши. Лупите настойчиво, терпеливо, долго, лупите старательно. Вслушайтесь в его последние слова. Слушайте внимательно – истина рождается на пороге смерти, все прочее - вздор. Старайтесь проникнуть в последние глубины человеческих страданий. Бейте мужика сильнее и сильнее, отчаяннее и садче, и вы почувствуете, как ритм вашей жизни сливается с ритмом смерти. После ночи с мазохистом вы станете Колумбом, Ньютоном, Гагариным! Вы даже не представляете, сколько новых чувств откроет плетка и ночь с мазохистом. Бейте, бейте! Стегайте! Хлестайте! Лупите! Полосуйте! Рвите его кожу, мясо, нервы. Пусть с каждым хлопком вздымаются красные хлопья на черной спине. Пусть этот извращенец, которому полагалось быть мужчиной, мачо, орет на всю улицу, город, Вселенную! Пусть он умоляет вас остановиться - не выпускайте плетку, бейте, пока он не кончит, пока не перестанет вопить, пока не расползутся кости на его теле, пока есть силы в ваших руках. Сожмите зубы, заорите сами, только не кидайте плетку. И пусть даже вы сделаете из мазохиста десять отдельных кусков, и сотню, и вообще кашу, мягкою жижу - без костей, без цвета, без запаха - пятно на земле! - кончайте лишь тогда, когда силы сами оставят вас. За одну ночь вы получите столько удовольствия, что вам хватит на всю оставшуюся жизнь в стабильной и предсказуемой постели.

2. Вы встречаете парня. Он обаятелен, глуповат, к тому же, оптимист: на все вещи смотрит с улыбкой. Вы влюбились и пригласили его на стакан чая - понятно. Он приходит, но вынимает из портфеля не пирожные с вишенкой, а папу скальпелей, плоскогубцы, полуметровый тесак, паяльную лампу, кованые ремни, плеть с гибкими прутьями, какие-то ржавые крючки, - по-хозяйски раскладывает свои странные причиндалы на столе и признается в садизме.

Кричать бесполезно. Самая распространенная ошибка в вашем случае - открыть рот. Садиста паника страшно возбуждает. Заорете - не видать вам больше ни собственных ушей, ни собственного носа - в буквальном смысле слова. Лучше сделайте вот что. Постарайтесь вспомнить: «Этот парень имеет массу положительных качеств, которые меня очаровали: он обаятелен, глуповат, к тому же оптимист, умеет смотреть на любые вещи с улыбкой». Деликатно напомните ему об этом. Не поможет - любите его таким, каков есть. Аминь.

 

ПРОГУЛКИ ПО АНДЕГРАУНДУ. ПРОГУЛКА ВТОРАЯ.

Чтобы не тратить время на рассмотрение всех бытующих извращений (этим занимаются летописцы соответствующего профиля), я предлагаю остановиться на одном универсальном отклонении, объединившем в себе эксбиционизм (маниакальная потребность во всеобщем внимании), садизм (жажда властвовать над всеми, кто проявил к нам хоть каплю интереса), мазохизм (претензия принять на себя все плевки, пощечины и грехи мира, которые только водятся на этой земле), гетеросексуализм (идолопоклонство перед женской плотью), гомосексуализм (небезразличное отношение к совершенной мужской плоти), вуайеризм (потребность подсматривать, подслушивать жизнь в моменты ее наивысших оргазмов и потрясений), педофилию (нескончаемые поиски воплощенного ангела) и многие другие, пусть и менее популярные, извращения - это гениофилия.

Гениофилия до сих пор не поддается доскональному изучению ни со стороны потных аналитиков, ни со стороны быстроногих популяризаторов клубнички, журналистов. Как правило, гений не спешит поделиться своими срамными мыслями и мечтами, "закутывает" их в дикие фантазии и "преображает так, что не узнаешь лица его". Зачастую он вообще не знает, чего добивается.

По крайней мере, не того, что все.

Мазохист спит и видит вооруженную женщину, фетишист - махровые тапочки, эксбиционист - стадион восхищенных зрителей. Короче, все спят и что-то видят. Что-то приятное. Гениофил спит и видит кошмары. Не потому, что ему это приятно, а потому, что они ему снятся. Когда же он видит нечто, по нашим представлениям, приятное, то моментально опошлит.

Если вы думаете, что гениофил - это непременно "поэт" или "прозаик", "политик" или "преподобный" церкви, то вы окончательно запутались в жизни. Он, может быть, и поэт, но только не тот, что послушно сидит на одном месте, и спокойно укладывает в рифму патетические декламации. Прежде всего, он - высшая форма сексуальной дисгармонии, урод, каких мало, а уже потом, - "поэт", "политик" и все остальное.

Гениофилия по праву является наиболее презираемым извращением. Существует историческое, религиозное отвращение к гениям со стороны женщин и радикальной общественности. Гения принято ненавидеть паче вора, тунеядца, злодея из нового американского фильма, Ленина, Гитлера и Сталина. Почему?

Да потому что гениофил постоянно выпендривается. Достигая более высокой степени концентрации, чем она бывает у нас между простынями, эта змея невольно переносит святая святых жизни - любовь - значительно выше наших постелей, туда, где совершенно другие правила игры, где любовь уже не в дисгармонии с уродствами рождает трагедию, а в гармонии с истиной производит красоту. Словно ему недостаточно жены в кровати.

Представьте себе: вы (а вы, разумеется, умный человек) и дурак. Дурак о чем-то болтает, ну, точь-в-точь как вы, только по-своему, глупо, но совершенно искренне. Вам захочется его убить?

А теперь с другой стороны: дурак и вы. Разумеется, вы по-прежнему умный человек. Только теперь вы о чем-то говорите, а он лишь молчит и терпит. То есть, он думает точь-в-точь как вы, но по-своему, глупо. Поэтому он вас убьет, вот увидите.

То же самое с гениями. Здоровая часть животного сообщества, заклеймившая справедливым позором любое извращение, столкнувшись с гениофилом, инстинктивно понимает: если его не убить сегодня, то когда? Сюсюкающий двадцатилетний Достоевский не столь опасен, как Достоевский-идиот или Достоевский в гробу. В гробу гений неожиданно поднимается на такую высоту, что вести речь о том, чтобы огреть его дубиной по башке или зарядить в лицо оплеуху, бессмысленно. Ибо поздно.

Можно ли исправить гениофелию, пустить ее в умеренное русло животного гетеросексуального согласия, подвергнуть психотерапевтическому воздействию?

Не смешите!

Оригинальный совет, как поступить с угодившей в клетку белой вороной дает маркиз де Сад, этот отмеченный дегенерат всех времен и народов: "Вам удалось запереть меня в тюряге, но убейте меня или принимайте таким, каков я есть, потому что изменить меня вам не удастся".

Прекрасно понимая, что выход из клетки заказан, оставаясь на протяжении жизни непонятым и неприкаянным, не догадываясь о том, что истинное спасение обретается лишь в деле строительства гроба, о чем я никогда не устану повторять, гениофил лишь умножает бесчисленные язвы и пороки, открывает новые и новые извращения. Одним из таких извращений является некрогениофилия. Зачем ему это надо? Затем, что публика, которой добивался гениофил (и порой весьма успешно), видите ли, не способна утолить его утонченных запросов: она груба, воспринимает лишь поверхность слов, хороший голос, игру красок, но никогда не проникает вглубь, до корней и основы основ. Поэтому гениофил к ней охладевает и вступает в связь с другим гением, таким же чудовищем, как он, однако не существующим (уже или еще)... То есть, партнер нашего гениофила либо уже в гробу, либо еще не родился, что в принципе одно и то же. Поскольку контакт двух живых гениофилов принципиально невозможен из-за адекватного поля, в котором присутствуют все компоненты самоубийцы, их любовь развивается, так сказать, платонически, "духовно", "полу вопреки".

 

ПРОГУЛКИ ПО АНДЕНГРАУНДУ. ПРОГУЛКА ТРЕТЬЯ.

На прошлой лекции я погорячился - наехал на гениев так, словно им завидую. Сегодня постараюсь исправиться - выявить светлые стороны гениофилов.

Что хорошего и позитивного содержится в гении? И как это использовать с выгодой?

1. Гения можно цитировать, на него можно опираться, находить в нем мелкие человеческие пороки и подгонять его под свой росток.

2. Дождавшись смерти гения, можно покупать и продавать его картины; соответственно, их вешают и снимают, обсуждают и критикуют, пользуются, а потом перевешивают. Произведения гения составляют золотой фонд и репутацию любого города и государства. К сожалению, пока ни один город, ни одно государство не изыскали других действенных способов к повышению репутации. Если кто-то полагает иначе, то это очередная "малоценная иллюзия". Ни деньгами, ни бомбами “любви не обрящешь".

3. Стихами и музыкой гениев можно вдохновлять, прельщать, пугать, восхищать и повергать в трепет. Их учат наизусть, исполняют с листа на экзаменах, затем складывают листы в макулатуру и меняют на толстые книги гениев, которыми можно не только затыкать толстые щели в квартире, но даже - сидеть на них, использовать в качестве сейфа, чтива, "самого лучшего подарка", когда средства не позволяют купить нормальный подарок, или просто поставить на полку, сделав при этом умное лицо, - пусть нас считают интеллектуалом.

4. Трупы гениев имеют наилучшие показатели качества, поскольку служат дисбалансом наихудшей жизни. Они имеют "вторую жизнь", а иногда и вовсе "бессмертны". Вторая жизнь гения несоизмеримо «лучше» первой.

5. Смерть гениофила - событие предопределенное, благословенное и в высшем смысле неслучайное. При этом следует иметь в виду: вхождение гения в гроб не есть смерть. Гроб для гения - обретение жизни. Тогда как собственно земное существование гениофила лишь с огромным числом оговорок совпадает по смыслу с животным понятием "жизнь".

На прошлой лекции я упоминал, что в поле гениофила присутствуют все компоненты самоубийцы. В противном случае, он бы не выпендривался. Люди, находящие отраду в благах земли, не спешат в зону самоубийства. Если нормальному человеку и случится в нее попасть, то это - полная катастрофа, беда и жестокое недоразумение, - как правило, он отсюда уже не вылезает - кончает с собой или предоставляет наложить на себя руки первому попавшемуся несчастному случаю. Другое дело, гениофил.

Гений не выключен из контекста жизни, он изначально находится вне ее пределов. Зона самоубийства для него - земля обетованная, отлучение от которой смертельней, чем отлучение от земли земного гражданина. Гений дышит там, куда все приходят умирать. Таков же и свободный плотник. Принципиальная разница между нами лишь в том, что гений периодически ноет и жалуется, а свободный плотник - никогда.

Сочетая в себе любовь к смерти и организм животного (который по всем известным законам должен просто сдохнуть в зоне самоубийства), гений вынужден постоянно возвращаться на уровень безопасной человеческой энергетики, подолгу прозябать в оцепенении, "вкушать хладный сон, и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он". Свободный же плотник свободен абсолютной свободой, его тело принадлежит гробу, дух - самому себе, его счастье абсолютно, и меж детей несчастных мира, быть может, всех счастливей он.

6. Поскольку свободные плотники появились совсем недавно, сравнительно с гениями, на которых до сих пор стоял мир, важно усвоить из опыта последних самое главное: благоприятные времена и сроки оставления жизни. Это позволит нам действовать не вслепую, уповая на авось, но готовиться определенной дате, планомерно усовершенствуя гроб и твердо веруя в конечный успех мероприятия.

Почему учиться этому следует именно у гениев? Да потому что нашу планету населяет миллиарды людей и растений, животных и бабочек, но никто из них, увы и увы, не сможет стать нашим пастырем в строительстве гроба. Ибо только гению дается милость любить смерть, и только он в курсе вневременных новостей, которые она сообщает лишь ему одному, никому больше - сокровенно. Поэтому гений редко ошибается в выборе. Он знает, что потрепанные души, затхлый дух и подержанный товар спросом не пользуются - ни на земле, ни на небе. Ангелы ценят юность и невинность. Ангелы избалованы красотой. Желчные старики им не нужны. Ангелы рано прибирают гения. А если не прибирают, то дают отсрочку. Не надолго - на двенадцать лет.

Согласно моим расчетам, особого внимания заслуживают вехи: 12 лет, 24 года и 36 лет, - все сроки кратны двенадцати - ну, плюс-минус год-другой, это не принципиально.

Принципиально то, что в 12. 24 и 36 жизнь гения наделена предназначением побывать в зоне самоубийства, испить сию чашу страданий и восторга, смерти и красоты, ибо они нераздельны. Ибо очарование земной красоты покоится на священных корнях смерти.

Сегодня природа обнажает у человека эти корни, а завтра может низвести его до заурядности. Природа поступает, как заблагорассудится, так что гению лучше не замечать, как наступил его час, не подозревать за собой ничего прекрасного, высшего, а тем более, не претендовать на большее, жить с таким тупым выражением лица, будто в его жизни решительно ни хрена замечательного не происходит, кроме того, что он "жрет, да спит, да гадит". Он должен постоянно помнить, сколько проблем возникло у падшего ангела, когда бедняга обнаружил свое совершенство и "залюбовался".

В конце концов, ради бога: хочешь быть гением - будь им, - у нас демократия. А мы на тебя "полюбуемся". Ведь если из тебя, тварь земная, сделают образец идеального человека - столь блистательного и великолепного, что перед тобой падут ниц и объявят "гением", если не "господом богом" - как ты собираешься не "залюбоваться", зараза? Ведь в тот же миг ты разделишь единый мир на две жалкие половинки: благословенную и проклятую, хорошую и плохую, добрую и злую, "я" и "все остальное", Бога, который за тебя, и дьявола, который против, - и в сей же миг низвергнешься с Олимпа - обители священной красоты - на самое дно кромешного ада, увлекая за собой, в свою половинчатую химеру, и ближних, и дальних, и всех, кому ты дорог, и всех, кто тебе верил и продолжает верить, ибо, единожды прикоснувшись, благодаря тебе, к истинной красоте, они стали твоими овцами, твоим стадом, и потянулись за тобой в ад, не ведая того и не подозревая, что ты всего лишь "залюбовался" собой.

И пока призрак утерянной красоты не испарится, пока вечное в один спасительный момент не сровняется с пошлым, пока ты не "станешь нормальным мужиком", мой друг, или не сыграешь в ящик, от тебя и тех, кто тебе поклоняется, живого места не оставят.

И ты возопишь:

"И это я! Я, возомнивший себя магом или ангелом, свободным ото всякой морали, повергнут на землю, вынужден искать призвание, любовно вглядываться в корявое обличье действительности! Стать мужиком!" - как рыдал Рембо.

- Ага, - ответим мы, «любуясь» тобой. - Такова цена красоты. Теперь же - молоток в руки, и вперед, за изготовление гроба. Время вышло, срок настал.

Следующую лекцию я посвящу отдельному рассмотрению роковых вех гениофилов: 12-ти, 24-х и 36-ти летнего возраста. Это те переломные времена и сроки, к которым стоит подготовиться.

 

ВРЕМЕНА И СРОКИ. Ексакустодиан Измайлов.

12

Когда Петрарка безумно влюбился в свою Лауру,

она была белокурой нимфеткой двенадцати лет,

бежавшей на ветру сквозь пыль и цветень, сама

как летящий цветок среди прекрасной равнины.

Набоков.

Неужели и в двенадцать лет бывают гении? Говорю вам: да. И какие! Только они об этом не догадываются. Им еще рано. "Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, с пузырьком горячего яда в корне тела и сверхсладострастным пламенем, вечно пылающим в чутком хребте (О, как приходится нам ежиться и хорониться (курсив Е.И.)!), дабы узнать сразу... маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей", - так облизывался Набоков. Лучше не скажешь.

Гениальность 12-ти лет конгениальна. Она невинна, непорочна, проста, поэтому имеет больше прав на существование, чем гениальность 24-х летних выскочек-крикунов и З6-ти летних старых пердунов вместе взятых. В среде двенадцатилетних значительно реже встречаются самоубийства, поскольку дети легче переносят прощание с красотой, да и вообще могут на нее запросто плюнуть, если она их достает.

На подростковом вулкане гениальность созревает с потрясающем очарованием. "Самых маленьких" и наивных она иногда пожирает прямо-таки с удвоенным аппетитом, это ее сладчайший деликатес - 12 лет. Не бывает любви чище, чем в двенадцать. Значит, не бывает любви сильнее. Благословенны полюбившие тогда, ибо они помнят свет.

Что же потом? Ну, после двенадцати?

Суп с котом: девочка чудесно превращается в бабу, мальчик - в мужика, и они трахаются. Но это потом. А все, что потом, нам безразлично - мы свободные плотники, вольные люди - мы живем сейчас. "Потом" для нас не существует.

Чтобы детишки не "залюбовались" на самих себя, с "маленькими смертоносными демонами" происходят жуткие вещи. Наверняка многие из нас помнят тот ангельский переходный возраст, когда нам стукнуло двенадцать. Даже если мы не переживали первую любовь, не улетали за облака, а просто сидели на стуле и зубрили географию, все равно, это был срок первых кошмаров, срок, когда только начинались агония тела и недоверие к миру, - две составляющие гильотины, которую в школе заставляют принять за “жизнь”: топор и плаха. Откуда ни возьмись, обрушиваются вредные привычки (они даже взрослому, в принципе, на хрен не нужны, а уж ребенку - подавно), лишь бы заглушить этот истязающий карнавал просыпающейся плоти, и хамство, лишь бы "они все" от нас “отвалили”.

Дитя вдруг обнаруживает, что, кроме внешней жизни, такой благообразной и культурной, существует иная жизнь, внутренняя, которая очень редко бывает и благообразной, а в отрочестве просто невыносима.

Дух это или плоть? Кто виноват?

А иди разберись в свои двенадцать, дружище. Тем более, что красота духа - все там же - в теле страждущем и плоти живой.

24

Раньше я много проказничал и шалил.

Однажды папа рассердился и отправил меня на землю.

Он решил передохнуть от моих дурацких шуток.

Он хотел, чтобы я посмотрел, где черти зимуют.

- ... Папочка, если ты слышишь,

я обещаю больше не баловаться,

обещаю вести себя хорошо,

обещаю не прикалываться,

не играть, не плакать,

обещаю тебя не расстраивать.

Только прости меня!!

И забери обратно.

Падший ангел. Обещание.

«Я написал "Вертера", чтобы не стать им», - признался Гете в 24 года. И продолжал жить дальше. Причем, весьма неплохо. Он отказался кончать жизнь самоубийством. Что ж, это его выбор, его право. Чтобы не застрелиться как Вертер, в двадцать четыре года гениофилу нужно обязательно написать гениальную книжку, поставить спортивный рекорд, сочинить бессмертную песню (не все сразу, конечно, что-нибудь одно), на худой конец, просто напиться.

Ну а если и это не помогает?

Настойчиво рекомендую всем молодым людям 24-х лет, которым "ничего уже не помогает" приступить к созданию гроба. Возраст самый благоприятный. В подтверждение приведу ряд убедительных примеров того, что даже гениальные поступки не способны уберечь 24-го гениофила от фатальных проблем, если ему открылась безусловная истина: ни на что нельзя положиться под Луной. Хоть ты лопни-тресни, все было лажей, все ею останется, и прах могильный равен праху житейскому. Любая книга, в конце концов, устареет и исчезнет с лица земли, в противном случае, набьет оскомину, от нее станут отплевываться, с музыкой - то же самое; произведения плоти - тем паче - дети увядают и умирают гораздо быстрее духовных продуктов; деньги - гораздо быстрее плотских детей - они тратятся, обесцениваются, исчезают. Вечна лишь гробовая недвижимость.

Вот несколько примеров.

В двадцать четыре года Орфея растерзали вакханки.

Возможно, только любовь могла бы нас исцелить.

Но в самый последний момент мы узнали,

что слишком больны для любви, -

написал тогда же Георг Гейм и провалился под лед.

Отто Вейнингер, пытаясь разобраться, что к чему, неожиданно свел концы с концами, они оказались разных полюсов. Парня замкнуло, он застрелился. "Плохо кончил этот еврей", - скажете вы? Да ну вас!

Я цепенел, и пульс мой тихо гас.

И Праздность без услады и без боли

Вливалась в ощущения мои, -

Китс заболел и умер на своей постели. Он был счастлив.

А Лермонтов оторвался на полную катушку: нарисовал голую задницу Мартынова с кинжалом на фоне Кавказских гор. Друзья и знакомые обхохотались. Ну, очень смешно: дешевый пижон Мартынов корчит крутого на фоне Кавказских гор - справляет нужду, не расставаясь с оружием! Ха-ха.

"Нужно стать безусловно современным, - юродствовал Рембо на последнем дыхании: - Никаких славословий, только покрепче держаться за каждую завоеванную пядь ...Засыхающая кровь испаряется с моего лица, - А здесь он уже всхлипывает, уже не смешно: - И нет за мной ничего, кроме этого ужасного деревца!" В 24 года он подводит черту и убегает в Африку, и просто торгует там двенадцать лет, и в 37 умирает, сжимая в руках пояс, набитый золотыми монетами, которые ему удалось накопить. Теряя сознание, он шепчет: "Где мой золотой пояс? Где мой золотой пояс? Где мой золотой пояс?”

И это только "поэты", лишь те, кто в свои "24" прокричали на весь мир. А сколько вас, падших, но безымянных, ангелов двадцати четырех лет?

33

За то и любит Меня Отец, что я всегда могу отдать жизнь

и всегда обрести ее. Если б вы верили тому, что я говорю:

"Иду к Отцу моему небесному", - то возрадовались бы.

Печальны же вы от того, что не вмещаете слов сих.

Христос.

Если начистоту, то сверх тридцати трех лет даже как-то неприлично жить гениальному человеку, памятуя о том, что сам Христос, наш пастырь, Единородный сын Бога истиннаго, сшедший с небес, и воплотившийся от Духа Свята и непорочной Марии Девы, и вочеловечшася и усыновленный быша плотником благочестивым Иосифом, изволил благословить срок сей спасения нашего ради, и распятый же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна, и воскресший в третий день по Писанием, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав, и восшедший на небеса, и сидяща одесную Отца, и паки грядущий со славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца ныне и присно и во веки веков во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аллилуиа!

37

Земную жизнь пройдя до половины,

я оказался в сумрачном лесу.

Данте.

Если нам удалось перепрыгнуть через все времена и сроки,

Задумайтесь над цифрой тридцать семь! Коварен Бог -

Ребром вопрос поставил: или - или!

На этом рубеже легли и Байрон и Рембо, -

А нынешние как-то проскочили.

Всем известна, песня Высоцкого о фатальных датах и цифрах (нынешние проскочили недалеко - в 42 нас благополучно оставили Элвис Пресли, Джон Леннон, Фреди Меркури, Джо Дасен, Владимир Высоцкий, - голоса, озвучившие планету: американец, англичанин, араб, француз и русский из «СССР»).

В тридцать семь Маяковский написал: «Я очень, очень болен», - и "лег виском на дуло". Под эту цифру Пушкин "подгадал себе дуэль" и с гудящей головой, влекомый начинающимся кошмаром, отправился на нелепую дуэль:

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять...

Байрон под эту цифру воевал. Шпаликов пил. Вампилов сочинял пьесы. А Блок перестал сочинять - ему осталось три бесплодных года на то, чтобы угаснуть. Хлебников не переставал. Не переставал и Фасбиндер - отвлекся от сценария лишь затем, чтобы влить в кровь восемь грамм кокаина. Рембо уже двенадцать лет ничем путным не занимался - у него была гангрена, он посвятил всю свою любовь "золотому поясу". Ван Гог едва не застрелил Гогена, своего ровесника по смерти. Рафаэль переутомился. Бедняга Вольф совсем ничего не понимал - он свихнулся гораздо раньше. Бизе безразлично смотрел на сцену, наблюдая, как проваливается и освистывается едва ли не самое великое детище оперы - "Кармен". Бернсу вечно не хватало денег. Сирано де Бержерак добавил в кубок страстей каплю последнего комплекса. Моцарт извивался в пламени Реквиема. Шопен на последнем концерте увидел "проклятых духов", сыграл траурный марш и больше не подходил к инструменту до самой смерти, а через два года после того концерта…

 

ПОДАРОК МЕЛОМАНУ. Ексакустодиан Измайлов.

Многие из нас, переживая переходные времена и сроки, не прочь были бы услышать на своих похоронах хорошую музыку. В состоянии ли мы обеспечить присутствие возле гроба оркестра, хора, квартета, трио, на худой конец, просто тенора, аккомпанирующего себе на баяне, или соло виолончелиста, как это случилось у могилы Тарковского во Франции с участием самого Мстислава Ростроповича? Продумайте, как следует. Если мы не Андрей Тарковский, чтобы к нам с другого конца света бесплатно бросился Мстислав Ростропович исполнять сарабанды Иоганна Себастьяна Баха, я всегда рекомендую заложить часть ценностей, предназначенных в гроб и заказать на них профессиональных музыкантов.

По какой причине на похоронах необходимы музыкальные шедевры? Почему усопшему не читают главы из романа, не приносят статуи, картины, не показывают кинофильмы? Что за идиотский вопрос? Да потому что ни одно другое искусство пока не могло тягаться с музыкой по глубине воздействия. Музыка как никто проникает во внутренний мир, дотягивается до корней, до «самого живота», служит проявителем и катализатором всех жизненных процессов. Несомненно, дух мертвого услышит пронзительный звук великих песнопений, однако вы вряд ли заинтересуете его новым анекдотом или рекламным роликом нового мексиканского сериала.

И, конечно музыка музыке рознь. Ценность звучания непосредственно зависит от дистанции между состоянием духа и точкой самоубийства ее автора. Все прочие факторы не имеют решающего значения: талант и возраст композитора, погодные условия и климатические пояса, - это ерунда. Важно, сколько крови влито в шедевр, мера его трагедии. А крови у нас всех по пять литров. В любом ремесле она определяет духовное качество продукта, но особенно - в любви, музыке и изготовлении гроба. Сейчас я объясню.

Любая трагедия, выраженная словом, завершается смертью. Греки и люди шекспировского поколения, оправляясь в театр, не тешили себя иллюзиями, они прекрасно знали, на что идут и "чем все кончится". Плохая пьеса или хорошая - для развязки безразлично. Таковы правила игры: герой должен сыграть в ящик. Поскольку наше время наложило вето на фатальные развязки (видимо, они «заморачивают» современную публику), я попытаюсь аргументировать причину, по которой в классических пьесах герои мрут как мухи. Право, нужно ли столько крови? Не слишком ли? В жизни-то столько не бывает.

Бывает, но не везде.

В любой другой аудитории я бы выразился откровеннее: если нам достаточно испражняться раз в месяц, это не значит, что данная периодичность уникальна, и весь мир обязан подстраиваться под нашу добродетель.

Драма, любимое дитя матриархального быта, поставило трагедию вне закона, перекрыло кислород катарсису, священному понятию сцены. Драма – это то, где умирают, но непредсказуемо. Единственный симптом, по которому можно определить предстоящую смерть драматического персонажа 20 века, - это когда авторы ни с того, ни с сего превращают его в законченного паразита. Они могут это сделать с кем угодно, только не с главным героем. Ибо он хороший. Поскольку свободный плотник не парится над предрассудками «плохой - хороший», «добро» и «зло», но чувствует себя на театральных подмостках огромной мировой сцены, ему надлежит раз и навсегда отвлечься от бесперспективной драмы и всецело посвятить себя трагедии, королеве искусств, возрождение которой сегодня возможно благодаря искусству гроба.

Свободный плотник свободен от иллюзий как герой античной трагедии с одним актером, он знает, на что идет и "чем все закончится". Власть мелких бездарных факторов над нашим я, нашими поступками и эмоциями, культивируемая популярной драмой, нам отвратительна. Отсутствие героя в полном смысле слова (драма подменяет его «главным действующим лицом», или даже – «главными действующими лицами») нас не устраивает. Нам плевать на "мелкие бездарные факторы" и "действующих лиц", которые их создают. Мы можем в любую минуту стереть всю эту шелуху с поверхности сознания и поставить гениальную точку. Такую, какую ставит “Чакона” Баха, 6-я симфония Чайковского и "Хаммерклавир" Бетховена. Точку, после которой возможна лишь божественная тишина гробового покоя.

"Несомненно, существует какая-то связь между любовью, музыкой и поэзией", - догадался Роберт Бернс. Бернс был поэтом. А я свободный плотник. Поэтому могу позволить себе следующее заявление:

Несомненно, существует прямая связь между любовью, музыкой и изготовлением гроба.

Изготовление гроба мы худо-бедно освоили, о любви поговорили, так что осталось привести сказанное в систему, во взаимодействие с музыкой, и разойтись по своим гробам.

Сегодня уже не подлежит сомнению, что изготовление гроба - это и любовь, и музыка, и поэзия. Это искусство. И оно вполне способно занять пьедестал, на которое одно время находилась поэзия, затем музыка, и, потеснив последнюю, по силе воздействия встать вровень с самой родовой любовью. Знаете что для этого необходимо? Чтобы будущие гении достигали между гробовыми доскажи куда более высокой степени концентрации, чем между простынями и даже между листами белой бумаги при сочинении душераздирающих хитов.

И у нас для этого есть все предпосылки. Вот два явных преимущества гробовой культуры:

Во-первых, мы совмещаем реальное дело с духовным (мы постоянно мастерим, производим нечто реальное, не как эти песенники-стихоплеты, разражающиеся виртуальными мыльными пузырями).

Во-вторых, наш язык - третий язык человечества:

1. Бытовой язык (он включает в себя не только слова, но и цвета, пластику, любые образы, связанные с жизнью).

2. Музыкальный язык, открытый Орфеем - непостижим, находится за гранью жизни.

3. Язык гроба. Также непостижим. Находится вообще за всеми существующими гранями, вследствие чего не подвластен осязаемому смыслу, универсален.

Достоинства гробового языка пред двумя выше перечисленными столь же явны, сколь преимущества музыки в сравнении со всем прочим.

В чем заключаются преимущества музыки перед бытовым языком?

Она непонятна.

В том же заключено достоинство трагедии - в непостижимости, нелогичности, безумии. Как только в трагедии начинает что-либо проясняться - это уже не трагедия, а пошлость: в лучшем случае драма, о худшем я и говорить не собираюсь.

Среди гениофилов, написавших трагедию средствами бытового языка (будь то слово, краски или мрамор), есть экземпляры с не меньшим духовные зарядом, нежели среди гениофилов, писавших нотами. Но близость к быту отпугивает людей. Нам не за чем по несколько раз подряд смотреть на одного и того же Гамлета или Врубелевского "Демона". Посмотрели - и достаточно.

- Однако я восемь раз проштудировал «Войну и мир», - возразят мне, - и…

- Ну и что? Какой-нибудь модный шлягер вы за неделю прослушаете больше раз, чем за всю жизнь прочитаете "Войну и мир". Да что "Война и мир"! Любимое стихотворение. Причем, прослушаете шлягер вовсе не из-за слов, выраженных бытовым языком: "Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!" - мы все это уже слышали, - но из-за волшебства непостижимых звуков.

Любая история - музыкальная сценическая, гробовая, - нужна нам до тех пор, пока не постижима. Потом мы ее выбрасываем. Увы, музыку тоже. При всем уважении.

Но никто еще не выбрасывал из головы идею гроба. При всем отвращении. Ибо лишь само-убийство с последующим уверенным пребыванием за пределами самости позволяет тысячу раз в день предаваться фатальной невесомости катарсиса и гомерическому хохоту освобождения, лишь в абсолютной смерти трагедия перерастает саму себя и становится комедией, только в ней мы не рискуем "заездить пластинку" - при строительстве нашего гроба своими руками.

 

СОСТАВЛЯЕМ ЗАВЕЩАНИЕ. Ексакустодиан Измайлов.

Завещание - единственный документ, который, возможно, сохранится от нас на этой земле. Отнесемся к нему серьезно. Завещание свободного плотника есть акция в некотором смысле парадоксальная. "Зачем свободному плотнику завещание, если он все забирает с собой?" - часто интересуются подозрительные люди. "Не хотите - не пишите", - отвечаю я и смеюсь им в глаза.

Коль скоро мы выразили желание наложить на себя руки, нам наверняка захочется, чтобы мир после нашего исчезновения содрогнулся в восторге и, наконец, оценил то, что потерял. Правда?

Я позволю себе привести несколько примеров.

1 . Мы собираемся рассчитаться с жизнью на почве не востребованного инстинкта рода. Любимая девушка умирает тоже - сначала мы убиваем ее, затем - себя.

Завещание будет выглядеть так:

"Мы ушли вместе. Потому что я понял: в этом опустившемся мире нет и не может быть приюта высокому чувству. «Любовь - это дар небес, он требует, чтобы его лелеяли самые совершенные души и самое прекрасное воображение, - сказал Гельвеций: - Но пылкие наслаждения умирают в браке, дар небес пожирается грубым развратом, выгода, же превращает любовь в товар». (Выдержка из классика придаст документу солидный вид; однако, не следует злоупотреблять цитатами, а то решат, что вы - книжный червяк, не знаете жизни, за что она вас и наказала. Продолжаем…) Я не книжный червяк. Жизнь мне хорошо знакома: все можно купить, все можно продать. Даже ту, которую я люблю. За смехотворную сумму: триста баксов плюс выпивка. Все! С меня достаточно! Моя любовь больше не покупаться. Она достойна лучшего. Тем более, мне не наскрести и половины той суммы, за которую она продается. Убиваю ее, убиваю себя - там мы будем любить друг друга так, как это было бы здесь, будь у меня толстый кошелек. Аминь".

Завещание должно быть емким как черная дыра, кратким как ария Травиаты в эпицентре второго действия оперы и нести в себе заряд атомной бомбы.

Длинные завещания я не рекомендую. Составляя их, мы растекаемся подобно плевку по древу, и они теряют триединство емкости, заряда и краткости - читать их скучно и утомительно. Убедитесь сами:

2. Самоубийство на почве дебилизма, закомуфлированное в личину личностной любви:

"О, любимая, призрак моего счастья в дымке вечернего тумана, озаренного багряным закатом моих дней, оживленного лишь гомоном неутомимых комаров, ты, чья нега разливается подобно волнующей зыбке Аральского моря! (причем здесь Аральское море, дурак? - Е.И.) Перед тем, как сделать последний шаг с изумительной по красоте и великолепию Эйфелевой башни, откуда открывается поистине волнующий пейзаж Парижа, я еще раз вспоминаю редкие мгновения прекрасного, когда я, негодный дождевой червячок, вылезал на поверхность матушки-земли после грозового ливня, чтобы мысленно - о, мне доставало и этого! - овладеть тобой и силою безудержного воображения покорить каждый твой член томительным поглаживанием, неистовой фантазией усыпить твою зоркую бдительность, вынудить тебя плодоносить. Подозревала ли ты о моем существовании?... (И так далее - 275 страниц. - Е.И.)

3. Следующее завещание, судя по дохлому языку, сочинял философ в самом жутком смысле слова:

"Мир полон серости и скуки. Я знаю, что ничего не знаю. Мои предпосылки не приводят к следствию, следствия - к результатам. Я ничто, если я представляю собой то, что я есть, поскольку мое я не существует - мое я принимает пятидесятикратную дозу слабительного, следовательно, оперировать им в качестве существующего субъекта не корректно - это было бы равносильно признанию за всеми субъектами прав субъективной объектности, что само по себе ничто, так как взаимоисключает мое я и его объективные свойства... (всего - 127 страниц тому подобной чуши. - Е.И.)

4. Самое лаконичное из известных мне завещаний звучало так:

Ничего не понял

Спасибо, все было интересно.

А, в общем-то, из-за юбки.

 

ПРАКТИЧЕСКИЕ СОВЕТЫ ПО УХОДУ ИЗ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ. Ексакустодиан Измайлов.

Акция самоубийства должна быть зрелищной, или, на худой конец, эстетически оправданной. В противном случае, "нет нам в том никакой пользы". Красивую акцию мы заслуживаем ценой жизни. Эстетике самоубийства противны в два-три раза вытянутые шеи на намыленных грубых веревках, отсеченные колесами поезда головы, скатывающиеся по насыпи к ногам изумленных пешеходов, трупы на газонах и асфальтовых дорожках возле высотных домов, разбухшие тела утопленников, бритвенники, остывающие в ваннах собственной крови и так далее, и тому подобное.

- Что же остается несчастному человеку, решившему наложить на себя руки? спрашиваете вы.

- Купите пистолет, - рекомендую я. - Если вы даже не планируете сыграть в ящик, одно присутствие оружия в вашем доме значительно сокращает расстояние до точки самоубийства - дышать становится легче.

Вообще, старайтесь не целиться в рот, висок и другие открытые органы - надежно, но эстетически безграмотно. Зафиксируйте дуло пистолета между ребрами, прицельтесь точно в сердце, - может, неожиданно поумнеете. А нет, так смело жмите не спуск. Поумнеете в следующей жизни. Выстрелы в конечности, живот и задницу болезненны и неэффективны.

Откровенно жаль, что сегодня не выпускают цикуту. Как известно, “сократовский напиток” легко пился и замечательно усваивался. Смерть наступала в идеальные сроки. Все, кто хотя бы раз попробовал цикуту, утверждают, что она предоставляет достаточно времени, чтобы успокоиться от дел земных, однако не настолько, чтобы передумать или запаниковать.

Людям с холерическим темпераментом я рекомендую принять быстродействующий яд, флегматикам хорошо подойдет упаковка снотворного, гурманам - яд со вкусом тихоокеанского омара, деловым людям - с привкусом мяты.

Что касается экзотических самоубийств, то наиболее зрелищные из них практиковали римляне эпохи Цезаря: они брали короткий меч, ставили, его на землю и ложились сверху или, вообще, обнимались друг с другом так, что мечи выходили из спин этих отважных воинов - они погибали без предрассудков, заключив друг друга в объятия, запечатлев последний поцелуй на устах партнера.

Японцы до сих пор практикуют акцию-ритуал харакири.

К сожалению, в условиях России зрелищные самоубийства не прижились. Людям отважным и героическим - со свинцовыми глазами и железными нервами - пока не приходило в голову сводить счеты с реальностью. А изнеженному гениофилу такое не по зубам. Поэтому не пытайтесь вставить между ребер кинжал: даже если мы оставим сей мир, это повлечет за собой такое выражение лица, такие глазища, что в мире ином лишь слабо охнут, а в этом - рассмеются.

 

СИНДРОМ ГЛУБОКОГО ПОДПОЛЬЯ. Ексакустодиан Измайлов.

Жесткий пост, голодание и непосильный труд - вот две составляющие моего успеха и единственное убежище для всех, кто, попав в зону самоубийства, уверенно продвигается к постижению истины.

Когда начинать голодовку?

Прямо сейчас, сегодня же.

Завтра не существует.

Конец света - здесь и сейчас. Сотворение нового мира - тут же.

Не медлите. Бросайте есть решительно и безоговорочно.

Ни один белок, ни один калорий, ни один углевод не должен соблазнить ни ока, ни чрева. Лишь заморозив жизнь плоти, добьемся вхождения в царство духа, царство Высшего Разума, царство свободы и пустоты. Окинув очищенным взором эту жизнь с высочайшей точки обзора, неожиданно увидим, что она - вовсе не то тупое чучело, к которому мы там, внизу, привыкли. Жизнь прекрасна! Да! Да! Да!

Станем невесомее ангелов, легче ветра, шире океана, меньше атома.

Стряхнем помои, расправим крылья и полетим!

Высоко-высоко! Ибо нас ждут.

Примечание Иосифа Пенкина.

Читая предпоследнюю лекцию, Ексакустодиан едва не вылетел из аудитории Вольного общества. Подобно буддийскому монаху, он оторвался от земли, воспарил над учениками и по воздуху направился к открытой форточке... Если б вольные плотники ни спохватились и ни задернули на окнах железные ставни, бог знает, когда бы мы еще увидели своего учителя. Однако дослушаем предпоследнюю лекцию.

... Бросаем есть, как бросали курить. Раз и навсегда. Скажем: отныне у меня нет живота и нет полового члена, есть лишь вечное. И всё! Больше ничего нет.

Приведу дурной пример.

Александр Дышиньский постился, но все равно чувствовал себя как говно в проруби. Сатана испытал его шаткую душу, и Дышиньский, уступив минутному аффекту чревоугодия, скушал корочку хлеба. Наложит ли на себя руки Дышиньский?

Ответ: однозначно.

Почему?

Потому что Дышиньский, конечно, не ограничится одной лишь корочкой. Практика свидетельствует, что его потянет к другой корочке - а это уже целый ломоть хлеба. Затем он потребует намазать масло на свой ломоть - а это уже бутерброд. К бутерброду Александру понадобится пиво, к пиву - женщина, к женщине - деньги, и пошло-поехало, - вы меня понимаете? Дышиньский, сам того не подозревая, вступит в отношения купли-продажи с окружающим миром, заложит всех и вся. Дышиньский будет существовать, но не будет петь, не будет летать.

Если бы Дышиньскому хватило корочки хлеба, если бы он ею ограничился и не раскатал губу, если бы да ка бы во рту выросли грибы, ведь грибочки съел б Дышиньский и попал б в тартарары...

 

СИНДРОМ ВЫСОКОГО ПОХМЕЛЬЯ. Иосиф Пенкин.

Предпоследнюю лекцию Ексакустодиана мне пришлось слегка сократить. Дело в том, что учителя крайне огорчила наша идея опустить его на землю после того, как он почти было воспарил в небеса. Ексакустодиан орал, что его не понимают, позволял себе выходки и речевые обороты безусловно выходившие за рамки морального кодекса обывателя. Публикация всего этого попахивала уголовной статьей, чего я всячески старался избежать.

Прежде чем подвергнуть объективной критике главный пунктик Ексакустодиана - отречение от благ земных, позволю себе кратко остановиться на его идее самовольного оставления жизни. В этом пункте я выражаю полное несогласие с учителем и даже решительный протест. То обстоятельство, что Ексакустодиан так и не наложил на себя руки, ничуть его не оправдывает. В некоторые моменты он уподоблялся Шопенгауэру, поднимавшему тост "за самоубийство" во время пышных застолий на протяжении своей долгой жизни, но так ни разу не вкусившему прелести суицида на собственной шее. Дескать, пусть дурью маются идиоты.

Ексакустодиан торопился. Торопился сбежать из им же созданного Вольного общества, из России, исчезнуть с лица земли. Так он представлял себе успех. Считая пост и труд двумя китами, которые якобы приведут его к успеху и увенчаются постижением вечной истины, Ексакустодиан просчитался. Либо для истины недостаточно двух китов, либо она заключалась в абсолютном истощении организма моего друга. Он так отчаянно постился, что за три месяца до кончины перешел на абсолютную голодовку и начал выглядеть в два раза моложе своего возраста - незнакомые люди давали ему на глаз не больше двенадцати лет.

Впрочем, я до конца не разобрался, чего он хотел: жить или умереть. Ексакустодиан не находил между жизнью и смертью принципиальной разницы. Скажу определенно одно: ничто не действует на наши тела и души столь благотворно, как искренняя молитва, целительные свойства которой мой юный друг явно недооценивал, здоровая еда и бутылка хорошей водки. При содействии продуктов питания живот становится свидетелем волшебных превращений, грандиозной фуги, всегда новой, свежей, с не предсказуемыми ходами и узорами.

Влияние продуктов питания на творчество выдающихся композиторов неоспоримо. Бах так и назвал свое изумительное произведение: "Искусство фуги", - поистине апофеоз бессмертия, непревзойденный памятник пищеварению и богоугодному художнику - животу человеческому. Бах создал его за несколько дней до смерти, оставив в качестве завещания четыре буквы: В-А-С-H! - которыми именовали сей исполинский организм при жизни, закодированными в последней девятнадцатой фуге. Думается, не случайно целая громада "Искусства Фуги" держится на единой теме: выходит из нее, обрастает десятками идей на священном пути и венчается возвращением просветленных образов к благому источнику - животу человеческому.

Существует поразительная связь между аппетитом композитора, количеством пищи и качеством музыки.

Вот что пишет Россини: «Я не знаю более замечательного занятия, чем еда, понимаете ли, еда, еда, еда, - в самом полном смысле этого слова. Что любовь для сердца, то аппетит для желудка. Желудок - капельмейстер, который руководит сводным оркестром наших страстей и приводит их в действие. Пустой желудок подобен фаготу или флейте. Напротив, полный желудок - это треугольник удовольствия и литавры радости».

Гендель заказывал в ресторане столик "для трех персон", а когда его спрашивали: "Где ваша компания?" – с хохотом отвечал, что он сам себе хорошая компания.

Общеизвестны пристрастия Моцарта к шампанскому, Мусоргского к водке, Вагнера к плову, Бетховена к пельменям, а Паганини, Брамса и Пуччини к отбивным. Шопен был большим ценителем фрикаделек.

К слову сказать, Фекла, моя тридцать первая жена, как никто умела готовить фрикадельки. Только вспомню ее - слюньки текут...

 

ГРОБ ЖЕНЕ. Иосиф Пенкин.

Фекла объективно считалась не превзойденным поваром. С ней я катался как сыр в масле: вечно был и сыт, и пьян, и нос держал в хорошем табаке. Сейчас мне очень ее не хватает - вот уже три года как Фекла лежит в двадцатиметровом гробу глубоко в земле.

В общей сложности я похоронил тридцать две жены, но лишь двум из них по-настоящему повезло: Фекла и Ксюша, тридцать первая и тридцать вторая, отправились в обитель вечного покоя, имея первоклассные вместительные гробы, то есть, уже после нашего знакомства с Ексакустодианом. О них мне бы и хотелось рассказать.

Фекла и Ксюша, такие разные и такие любимые... Однако обоих роднила биологическая несовместимость с моим другом. Протест против появления Ексакустодиана в нашем доме они выражали по-разному. Ксюша, едва заслышав шаги учителя, запиралась в душной кладовке (если не успевала вырваться на улицу) и находилась в ней долгими часами, лишь бы не встречаться с проницательным взглядом Ексакустодиана.

А Фекла напротив, все норовила накормить парня. По его душу у нее всегда была заготовлена черная кухня. На черный день Фекла припасала в погребе ведра соленых грибов в прокисшем молоке, бидоны окрошки (куда, казалось, одного черта не накрошили), плюс десяток зловонных смесей - вполне безвредных, но совершенно несъедобных. "Черным днем" она считала любой день, когда к нам в гости приходил Ексакустодиан.

Не обращая внимания на возражения, она силой усаживала его за жуткий "черный стол”, давала огромную деревянную ложку и заставляла "жрать".

- Небось, опять постился? - говорила она. - Поди, месяц в рот ничерта не брал?

- Ну, месяц - не месяц... - отвечал мой друг, вяло перебирая ложкой грибы в смердящем молоке: - Но постился.

- А вот теперь-ка жри все это, дружок! - смеялась жена. - Чтоб все твои дурные мысли разом из негодной башки повылазили!

- Может, не надо? - пытался отказаться Ексакустодиан.

- Ах ты дрянь! - закипала Фекла. - "Не надо" ему, полюбуйтесь! Это он в гости пришел! Будет еще мне тут: надо - не надо! Жри, чё дали, да помалкивай! А то ведь ты меня знаешь, святоша: сам не скушаешь - я сама те всё зафасую, Руки сзади свяжу, что б не отбивался, ноги - спереди, а пасть отверткой отколупаю. Я чё, зря готовила?! Я что ли, буду эту заразу кушать? Ну?! Жрешь или не жрешь?!

- Извини, что-то не хочется, - вздыхал Ексакустодиан.

- Я тебя, сатана, предупреждала, - говорила Фекла, направляясь к гостю с веревкой и отверткой в руках.

И так она ловко, знаете, все проделывала! Я моргнуть не успевал, как Ексакустодиан уже был «готов». Иногда он уходил от Феклы, имея в животе, во рту, в ушах и даже, извините, в ноздрях, по 5-6 килограммов соленых грибов, 7-8 литров кислого молока, или по 12-13 литров окрошки, или "ассорти", где ветчина шла вперемешку с пачкой соли, водка - с кефиром, помидоры - с гнилым виноградом, а взбитые сливки посыпались месячной порцией табака.

Да, Фекла была виртуозным поваром. Кроме того, до конца дней оставалась твердой в своих убеждениях, словно кремень. Ее отношение к идеям моего учителя было непоколебимо: говно и все. Если Ксюшу, мою последнюю жену, Ексакустодиану как-никак удалось склонить к мысли о гробе, то с Феклой он проявлял удивительную беспомощность.

А однажды случилась трагедия. Фекла спустилась в погреб за свеклой, померла там и сгнила.

Я похоронил ее, проветрил помещение и отпраздновал поминки. Помянуть Феклу собралось двести семьдесят шесть человек. Но среди них была одна, чей мизинец я не отдал бы за все, чем тогда располагал. Ее звали Ксюшей. И это отдельная история.

 

МОГИЛЬНЫЙ ЛАНДЫШ. Иосиф Пенкин.

На похоронах тридцать первой жены судьба свела меня с Ксюшей, ангелом четырнадцати лет отроду с кожей ребенка, большими ресницами и кроткими, постоянно удивленными глазами. Она была совершенно не приспособлена к жизни и нуждалась в мудром наставнике. Я сразу влюбился, Ксюша ответила взаимностью, и мы обвенчались.

Едва увидев Ксюшу, Ексакустодиан назвал ее могильным ландышем, так она была хороша. Он любил ландыши и вывел целую философию того, какие цветы сажать на тех или иных могилах: от папоротника и верблюжьей колючки до тюльпанов и ландышей. Он признался мне, что на могиле Ксюши надо будет обязательно посадить ландыши. Полгода спустя я так и поступил.

Первый же разговор с Ксюшей произвел на моего друга глубокое впечатление. Ему понравилась необычайная нежность, которую девушка буквально источала с каждым словом, каждым движением, что приводило ее к полному единению с природой. С другой стороны Ексакустодиан не мог пройти мимо ее абсолютной индифферентности к смерти - безнадежного отсутствия мысли о гробе.

Безнадежного для всех, кроме Ексакустодиана! Мой друг стал вести себя с Ксюшей столь артистично и многогранно, что я, признаться, обалдел. Ничего такого я за ним раньше не подозревал. Он забрасывал Ксюшу цветами, комплиментами, беспрестанно веселился, хохотал, а ее заставлял смеяться до самых слез. А как он с ней танцевал! О, ля-ля! Их танцы увлекали за собой глубочайших стариков, не говоря уже о юных, прекрасные представительницы которых мечтали потанцевать с Ексакустодианом день и ночь. Но это не все. Оказалось, Ексакустодиан поэт Орфеем, аккомпанируя себе на гитаре, рояле, или вообще ни на чем не аккомпанируя! Бог мой! Что это был за голос! Этот голосище, услышанный мной всего-то пару раз, был способен повести за собой всех незамужних девиц, будить закоренелых баб, подбрасывать над землей посуду, столы, людей, тяжелые фонари, дома! Он запросто извлекал из гробов усопших и поднимал на Олимп вакхического восторга!

Ксюша была от него без ума. Она начала боготворить Ексакустодиана, думая о нем постоянно, неистово, без остатка... В то же время, я стал замечать, что Ксюша уже не доставляет мне полного удовлетворения, венчающееся необыкновенным просветлением. Это меня насторожило.

И вот, наступил час развязки. Той роковой ночью они сами пришли ко мне и потребовали, чтобы я оставил законную жену! Подобная подлость со стороны самых близких людей глубоко меня возмутила. Очевидно, ими подразумевалось, что старый Иосиф тот час же сорвется с места и бросится искать новую жену!

Я был потрясен. Дело коснулось принципа.

В принципе, я предложил трахаться втроем. Ну, хотя бы на первых порах, пока всё не утрамбуется. Им это не понравилось. Тогда я разозлился и наотрез отказался впускать в свою постель кого бы то ни было, кроме Ксюши, пригрозив охотничьим ружьем. Я поставил точку.

С этого момента Ксюшу словно подменили другой девушкой. Она стала вновь избегать Ексакустодиана. Еe нежность теперь принадлежала лишь мне, свободное время и мысли - тоже. Она возненавидела Ексакустодиана, постоянно пряталась, когда он приходил в гости, и хотя ночами я еще не чувствовал удовлетворения, венчающегося необыкновенным просветлением, было ясно, что восстановление сексуального взаимопонимания на святом ложе супружества - вопрос времени.

Однажды Ксюша спросила:

- Какой у меня будет гроб, Иосиф?

- Большой и красивый, Ксюша, - ответил я.

- Почему я до сих пор его не видела?

- Потому что не было повода, - сказал я. – Ты же не спрашивала. Как только захочешь его посмотреть...

- Я хочу.

- Уже?

- Да, - твердо кивнула она.

- Нет проблем.

Я привел ее к гробу. Это был строгий цинковый ящик, построенный согласно индивидуальным расчетам, длинною девять метров и с возможностью достройки.

- Ну, как тебе? - улыбнулся я.

Ксюша ничего не ответила и быстро вышла из мастерской. С тех пор задумчивая печаль не сходила с ее кроткого, удивленного лица.

- Почему ты не желаешь встречаться с Ексакустодианом? - иногда интересовался я. - Ведь он часто заходит к нам, справляется о тебе.

- Я ненавижу его, - признавалась Ксюша, потупившись.

- Вот те на! - вздыхал я. - Ох, девчонки-девчонки! Лишь бы голову потерять - не от любви, так от ненависти.

- Я ненавижу, - повторяла она.

В последний месяц Ксюшиной жизни их отношения вновь пошли на поправку. Ексакустодиан много рассказывал ей о гробах, проводил индивидуальные занятия и консультации. После того, как мы расставили все точки над i с помощью двустволки, мой друг тоже здорово изменился: совершенно отказался от пищи, постоянно крутился возле своего гроба, размышлял о вечности. Он совсем забросил лекции и вольных плотников. Да и бог с ними, все равно Ексакустодиана никто не понимал.

Я говорил ему:

- Ты талантлив. Тебе нельзя долго связываться с женщинами. Они погубят тебя, зароют крылья в землю. Пусть в семьях чахнут пауки. Ты же никогда не взлетишь.

- А я разве с кем-то связываюсь? - удивлялся он.

Он действительно ни черта не помнил. Да я особо и не напоминал.

А Ксюша становилась все более рассеянной. Однажды она спутала кефир с цианистым калием, выпила целый стакан и умерла.

Я посадил на ее могилке ландыши, напомнил Ексакустодиану.

- Ландыши? - спросил он. - Какие ландыши?

 

КОНЕЦ. Иосиф Пенкин.

Ексакустодиан Измайлов пал возле рукотворного детища. Я нашел учителя бездыханным. Великолепный восьмидесятиметровый гроб сверкал на солнце, излучая бесчисленные солнечные зайчики. Средневековье, барокко, классицизм, современность, - все гармонично воплотилось в этом великом памятнике. Очарованные прохожие в восторге спрашивали: «Что это? Разве такое делается руками?»

Выражение помолодевшего лица Ексакустодиана было ошеломляющим, оно соединяло в себе триумфальное ликование и небесное упокоение, подростковый сарказм и всепрощение, младенческое удивление и всепонимание, самоотречение и яркую индивидуальность. Впрочем, объяснять это на пальцах - все равно, что пересказывать бытовым языком содержание Чаконы Иоганна Себастьяна Баха. Скажу лишь, что с подобным единством противоположностей я столкнулся впервые за 125 лет.

На второй день мы отнесли Ексакустодиана в операционную для выяснения причины смерти. Стенки его желудка настолько слиплись, что некрохирургу Сергею Кольцову пришлось отделять их одну от другой скальпелем. Однако сколько он ни полосовал тело моего друга, сколько ни возился, присутствия органических продуктов в организме обнаружено не было. Ими даже не пахло. Вскрытие установило: в желудке Ексакустодиана Измайлова не было ни крошки в течение трех последних месяцев. Не было там и Святого Духа.

Тем же вечером я собственноручно уложил Ексакустодиана в великолепный гроб и пошел спать. Следовало хорошенько отдохнуть - на утро предстояла сумасшедшая работа. Выкопать восьмидесятиметровую яму приличной глубины - это вам не хухры-мухры, занятие не из простых (откровенно говоря, оно меня мало вдохновляло, да и вообще грозило растянуться на несколько мучительных месяцев: человек я уже не молодой, силы на исходе). Если б ни одно чудесное происшествие, случившееся на третий день по смерти моего друга, не знаю, как бы я выкрутился.

А произошло следующее.

Ранним утром я взял лопату и отправился на кладбище, напевая мотивчик “ABЕ Марии” Джулио Каччини, так любимый Ексакустодианом. Погода резко испортилась. Откуда ни возьмись, набежали тучи, накрапывал мелкий дождик - лишь музыка согревала мое приунывшее сердце. Я подошел к месту, на котором оставил Ексакустодиана со всем его барахлом и не поверил глазам: его гроб исчез. Я огляделся и увидел маленькую девочку в белом платьице (до сих пор не пойму, что она делала одна на пустынном кладбище под дождем).

- Как твое имя, ангелок? - спросил я.

- Светик, - ответил ребенок. - А твое?

- Иосиф, - сказал я. - Ты давно здесь гуляешь?

- Я всегда здесь гуляю. – Светик кивнул.

- Странное место для прогулок маленькой девочки! – удивился я.

Ребенок пожал плечами.

- Случайно не видела, кто спер отсюда такой большой-большой гроб? – спросил я, наклонившись к Светику.

- Видела.

- Hу, и кто?

- Ты слишком любопытен, Иосиф.

- Разумеется, я же хочу понять...

- И слишком много хочешь. - Ангелок укоризненно покачал головой. - Но очень мало понимаешь.

"Удивительная девочка, - подумал я. - Необыкновенный ребенок!"

- Ты пытаешься найти живого среди мертвых, - продолжал Светик, - розу в пустыне, золото на свалке. Твоего друга здесь нет. - Девочка посмотрела высоко-высоко в небо, за серые облака, ее глаза необыкновенно засияли.

Я перевел взгляд туда же.

- Ты хочешь оказать...

- Прощай, Иосиф, - услышал я. - Ты славный.

Я вновь огляделся. Но Светика и след простыл. Видимо, случилось то, что иногда случается: Ексакустодиана прибрали небеса. До сих пор не могу понять, хорошо это или плохо. Аминь.

SDG