КУЛЬТОВОЕ КИНО
Катер с Олесей и Арлекином причалил к обыкновенному пляжу, где маялись от безделья четыре необыкновенных человека, члены съемочной группы "Элит-фильм": оператор Лобанов, художница Дарья, администратор Асклепия и ассистент Тряпушкин. Все они изысканно курили, закатывали глазки и лениво потягивались.
- Конфигурально благодарен за навязчивость своей как бы адекватной особы. Какова же цель небанального вторжения как бы элитарного импульса? - спросил Арлекин, пританцовывая на песке.
На что лысый оператор Лобанов ответил такими словами:
- Судя по параллельной синусоиде, развивающей как бы образные постижения чувственного мира посредством неконтекстуального времяпровождения в благоприятной среде, мы, как бы смачно пикируя в плоскости декаданса, обретаем беспоследственную пользу проникновенно-осязательной кульминации в пределах как бы плохопроверенного акта.
Арлекин пожал протянутую руку оператора Лобанова.
Легко понять (тем, кто еще не понял), что Олесю с Арлекином приняли в элитарную тусовку, элитарность которой могла быть поставлена под сомнение, ну, разве что, совсем не элитарными товарищами; что эта тусовка собралась снять авангардный фильм с шампанским, голыми бабами, утонченными манерами и шиком во всем, что попадает в кадр; что этот пляж - натура, а Арлекин – культовый режиссер, «которого ждали» и которому для начала предназначено написать «параллельный» сценарий, которого нет.
Они быстро и принужденно разговорились. Так быстро, что совершенно не понимали, о чем идет речь.
- Вы как всегда гениальны, - похвалила Арлекина администратор Асклепия. На лице несчастной женщины, казалось, не осталось ни одного уголка, не отравленного модной косметикой.
- Любовь нетленна, - мечтательно заявила художница Дарья и, оттопырив мизинец с безымянным, глубоко затянулась тонкой сигаретой.
- Фу! - Олеся отмахнулась. - Как накурено!
- Она очаровательна, - продолжала художница, выпуская изо рта огромные клубы табачного дыма.
- Стоп! - воскликнул Лобанов. - Я вижу гения на тучке никотина!
- Лобанов, - улыбнулась Асклепия, не сводя томного профессионального взгляда с Олеси. - Ты взял пленку? Говорю же, она очаровательна! Ты должен ее снять. Где ты нашел такого необыкновенного ребенка, Арлекин?
Арлекин встал на цыпочки и изысканно прошелся по кругу.
- Да ладно, ладно! - засмеялась Дарья, лукаво переводя взгляд с Олеси на Арлекина. - Мы же всё понимаем.
- Мы без предрассудков, - метко попала в тему Асклепия, прищурившись.
- Любопытный ракурс! - углубленно заметил оператор Лобанов, тут же ухватив двумя пальцами лицо Асклепии под неуловимым углом зрения, под которым ее случайно развернуло. - Что-то непонятное, зыбкое, но надо будет запомнить. Обязательно запомню, это из нашей истории.
- Готов ли сценарий. Арлекин? - подал голос ассистент Тряпушкин.
- Вы так молоды, - ответил Арлекин. - Я сам начинал в вашем возрасте. - Режиссер добродушно потрепал ухо ассистента Тряпушкина.
- Ты выучила роль, девочка? - улыбнулась Асклепия, закурив третью сигарету подряд.
- Размалеванная пепельница, - сказала Олеся.
Совершенно неожиданно компания засмеялась.
- Счастливое дитя. Совсем как я, - тонко и ранимо сострила Дарья, нечаянно уронив пепел с манерно подрагивающей сигареты.
- Мы будем снимать кино или не будем снимать кино? - спросил кто-то.
Любой в этой необычной компании мог в первых же словах сказать столько, что дальше можно было не слушать. Собственно, большего не требовалось, поэтому мы прерываем необычный разговор киношников с тем, чтобы продолжить его, когда у героев прорежутся самые первые признаки общего языка, и они с удивлением начнут, ну, хоть что-то понимать друг в друге. Случится это в мастерской художницы Дарьи, в нее Олеся и Арлекин заглянут, чтобы ознакомиться с набросками предстоящего фильма.
Признаться, мастерская художницы Дарьи Арлекина разочаровала. Но вида он, разумеется, не подал. Он мужественно блуждал от одной бессмысленной картины к другой, что-то глухо бубнил под нос и мучительно придумывал хотя бы несколько слов для комплимента, которого требовало от него элементарные эстетские формальности.
Ревниво наблюдая за реакцией режиссера, Дарья с печалью заметила:
- Да, гениальных художников становится всё меньше. Нас легко ранить, легко убить. Ван Гога свели в могилу. Бетховен глух как стена. Генрих фон Клейст как бы застрелился. Микельанжелло… Антониони… Вы не слышали, что с Микельанджелло Антониони? Арлекин, послушно разглядывавший полотно "Уединенное свыше…" цвета армейского бронетранспортера, вздрогнул:
- Нет. Я ничего не знаю. Что-нибудь серьезное?
- Он очень стар, - нервно произнесла Дарья. - Он плохо себя чувствует!
Арлекин беспомощно развел руками:
- Я как бы сожалею. Но чем я могу помочь Микельанджелло Антониони?
- Вы?! - Художница издевательски усмехнулась, ее передернуло. - Вы слишком бездарны, чтобы даже упоминать себя рядом с Микельанджелло Антониони!
Болезненным движением потушив сигарету о батарею, Дарья кинула окурок на пол, охватила плечи сухими пальцами, отвернулась и опустила ресницы на глубоко печальные глаза.
Вот вам и ранимость элитных художников.
Арлекин подавлено молчал. Он чувствовал себя тяжеловесным бараном в курятнике и не представлял, чем утешить ранимую рисовальщицу.
- Может, ты должен извиниться? – предположила Олеся.
- А что я такого сказал? – Арлекин пожал плечами.
- Может она… - Олеся покрутила пальцем у виска.
- Гм… Послушайте, Дарья! – Арлекин хлопнул ладонями. – Не берите в голову. Поправится ваш Микельанджелло.
- Микельанджелло-то, может, поправится, - ядовито заметила Дарья. – А вот на счет вас я не уверена.
- Ладно, если это кого-то утешит, я соглашаюсь с тем, что бездарен. Я как бы стадо баранов, Дарья, вы совершенно правы. Я не богемен, не элитарен, не эстетичен, не раним… Господи, Дарья, что происходит?!
В руках художницы появился изящный пистолет.
Олеся спряталась за мольбертом, Арлекин в момент заткнулся.
- Сколько раз... - сдавленно сказала Дарья, - я пыталась сделать это... как бы с собой. А теперь я, наконец, понимаю, почему у меня как бы не хватало на это решимости.
- Почему-почему? - выпалил Арлекин.
- Потому что эта пуля принадлежит вам! - Дарья серьезно разошлась и прицелилась в левый глаз режиссера. - Потому что я должна это сделать с вами!
- Нет-нет! Вы что-то перепутали! - попытался возразить Арлекин перед смертью. Аргументов катастрофически не хватало. - Я как бы не тот, за кого...
- Это вы все перепутали! - усмехнулась Дарья, сжимая двумя руками пистолет. - Вы бездарный, плохой! Сами признались, что вы как стадо баранов, Арлекин! Почему вместо вас должен умереть кто-то талантливый, кто-то, кто... Вы не чувствуете в этом несправедливости?
- Арлекин - гений, - сказала вдруг Олеся за мольбертом.
Дуло пистолета дрогнуло.
Минуты две в ранимой душе Дарьи шла жуткая борьба. Что-то в ней сопротивлялось, а что-то поддакивало… Наконец, она опустила пистолет, закурила очередную тонкую сигарету и загадочно шепнула:
- А говорят, не бывает двух гениев под одной крышей...
- Кто ж это сказал?! Какая нелепость! Клевета! И вы этому верите?! Господи, Дарьюшка! Да что ж это, в самом деле?! - затараторил воскресший Арлекин. - У элиты всё бывает. У богемы свои причуды. Я, вот, тоже сначала думал: не бывает, думал, двух гениев под крышей! Ни при каких обстоятельствах! Не бывает, и все! А потом - бац! - Режиссер стукнул левой рукой по лбу, а правой ухватился за дуло пистолета. - И уже обратно, бывало, думаю: сидят два гения – представьте себе! - как бы абсолютно под одной крышей, сидят, лясы точат, тусуются... - Арлекин овладел оружием. - Так приятно, хорошо. От чего бы им не потусоваться под одной крышей? Мы с вами не боги, дорогая. Мы люди. Все жить хотим. А вы сразу за пушку! Разве так можно? Ну, Дарьюшка! Кто бы подумал!
- Вы знаете… - разрыдавшись, сказала художница. – Мне так трудно… Я так страдаю, так мучаюсь, а… Вы должны знать, Арлекин… А этот наглец Тряпушкин, ваш ассистент... Я готова была убить его!
- 0, небо! - воскликнул Арлекин, спрятав пистолет. - Мой ассистент Тряпушкин наглец?! А как я ошибался! А как я ему доверял! Я был как бы слеп, но теперь как бы прозрел! Вы как бы сняли пелену с моих глаз. Теперь мне известно всё, что должен знать режиссер-постановщик культового фильма, огромное спасибо!
- Нет, не всё.
- А что ещё?
- Он сказал, - всхлипывая, продолжала Дарья, - что гений и женщина - две вещи несовместимые, понимаете, Арлекин?! Как… как у него только язык повернулся?
- Где ассистент Тряпушкин?! - яростно воскликнул Арлекин. - Дайте мне ассистента Тряпушкина!
В мастерскую постучали. Вошел никто иной, как горячо обсуждаемый ассистент Тряпушкин.
- Тряпушкин! - сразу же набросился Арлекин. - Это ты сказал художнику-постановщику, что гений и женщина - две вещи несовместимые?!
- Я, - не успев переступить через порог, сознался ассистент.
- Разве ты не знаешь, что наш художник-постановщик - женщина?
- Знаю. - Ассистент опустил глаза и надул щеки.
- Как ты мог такое сказать, ах ты, Тряпушкин?!
- Не знаю, - пожал плечами молодой человек. – Сорвалось.
- "Сорвалось"!! - Режиссер зарядил подзатыльник ассистенту Тряпушкину. - Тебе сколько лет, "не знаю"?
- Двадцать три.
- Арлекин! Отдайте мне пистолет! - взмолилась Дарья. - Я должна застрелить его!
- Только через мой труп, - объявил Арлекин. - А вам сколько лет, Дарьюшка? Впрочем, это не важно. Как бы там ни было, Тряпушкин, неужели не видно, что ты, зараза, в два раза моложе художника-постановщика?!
- Видно, - согласился ассистент, краснея.
- Она тебе в матери годится, а ты ей такое говоришь!
- Годится, - кивнул ассистент.
- "Годится"! - передразнил Арлекин. - Ой, Тряпушкин... И кто тебя только этому учит?
- Оператор Лобанов, - раскололся ассистент.
- Арлекин! - с новой силой воскликнула. Дарья. - Отдайте пистолет! Я убью оператора Лобанова!
- Да у вас крыша едет, Дарья! Что за мания, чуть что просить пистолет?! Помилуйте, гениальная моя: если вы убьете оператора Лобанова, кто нам снимет кино?
Тут как ни в чем не бывало появляется оператор Лобанов и говорит:
- Шел, видел как бы странную сцену, пейзаж, люди как бы не наши, непонятные люди, люди как бы другого мира... Ходят странно, говорят не понятно. И там же видел кусок пейзажа как из другого как бы ощущения, совсем непонятного и... Вот, просто, мои ощущения. Надо обязательно запомнить... Запомним. Все это очень странно, непонятно как бы… от ощущения, от озарения, минутного как бы озарения... Но обязательно запомним!
- Оператор Лобанов! - вывел его из углубленного состояния Арлекин. - Это вы подучиваете молодое поколение подставлять художника-постановщика?! Это ваших рук дело, что мой ассистент Тряпушкин доводит до слез ранимую и чувственную Дарью, не дает ей рисовать свободные от ущербности картины, которые она наверняка бы рисовала, если б не вы?! - Сняв со стены произведение "Исповедь", где на белом полотне красовался косо приклеенный кусок шпона, Арлекин с размаху ткнул им в лицо оператора Лобанова в качестве вещественного подтверждения групповой травли. - Каковы теперь ваши ощущения?! - строго спросил он.
- Непонятно, странно, зыбко... - признался Лобанов, потирая нос.
- Я хочу вас попросить, - сказал Арлекин. - Нет, пожалуй, я не буду ни о чем просить, а стразу вынесу вам официальное предупреждение, Лобанов: если еще раз в группе будет замечено нетоварищеское отношение, гнильца как бы или ощущение зыбкости, подставленности, перевода как бы стрелочек в сторону художника-постановщика, я вас сам подставлю, оператор-подстановщик, я вас так подставлю, что вы крепко узнаете свое место под солнцем и никуда с него не двинитесь как бы!
Наконец, в мастерские появилась главный администратор картины, Асклепия с неизменной сигаретой в зубах:
- Пришли первые денежки, - щелкнула она пальцами. - Завтра можно снимать кино.
Члены съемочной группы, забыв о мелких передрягах, с тихим воодушевлением окружили главную администраторшу и с затаенной радостью подхватили ее на руки. Что началось! Асклепия кричала то от страха, то от удовольствия, брыкалась, взлетала и камнем падала вниз! И снова ее подбрасывали до самого потолка!
- Завтра снимаем кино! - улыбнулась Олеся, задернув красный занавес.
- На чисто интуитивном уровне, - сказал режиссер Арлекин оператору Лобанову, в руках которого вовсю работала камера, - я могу понять всю нелепость этого пейзажа, но пейзаж, что ни говори, необходим любой картине как воздух как бы задыхающемуся и как вода как бы утопающему...
Оператор остановил камеру и спросил:
- Так, мы снимаем эту свалку или нет?
- Простите, кажется, кто-то, если как бы не послышалось, - взяла слово Дарья, - называет это изумительное место свалкой?
- Давайте, что-нибудь быстрее снимать, пока не стемнело, - взмолилась Асклепия.
- Стоп! Стоп! - скомандовал Арлекин. - Как это: быстро что-нибудь снимать?! Вы спятили? У нас не ути-ути как бы, а серьезный авторский фильм с параллельной концепцией.
- Вы хотите сказать, - тонко ухмыльнулась Дарья, - что автор как бы в единственном числе? - И издевательски закатила глаза. - Не много на себя берете?
- Вот что, гениальная моя, я вас на эту свалку не тащил, вы нас как бы сами сюда притащили. Чего вам не хватает? Вы обещали мистическую среду, а нашли шикарную помойку. Спасибо. Мы благодарны. Целуем ваши руки. Только дайте теперь как бы и нам с Лобановым поработать, чтобы как бы снять все эти шины, раковины, майки и газовые плиты хотя бы в мистической параллели, раз уж никакой другой здесь не видать. Время не резиновое, Дарьюшка. Искать более изумительные места нет никакой возможности.
- Дайте мне пистолет! - потребовала художница.
- Олеся, дай тете шоколадку, а то она опять разрыдается. - Арлекин направился к оператору, который задумчиво разглядывал самый крупный объект пейзажа, бывалую пошкрябанную газовую плиту.
- Мне кажется, - признался Лобанов, - что вот эта, левая конфорка рождает какие-то непонятные ощущения... Можно попробовать оттолкнуться от нее... Как ты думаешь? Потом дать крупный план всей плиты и отъезд на общий вид... А?
Тут, откуда ни возьмись, Асклепия:
- Гениально, Лобанов! Я всегда говорила: Лобастик - светлая голова. Только снимай быстрее!
- Не плачь, Дарья! - попросила Олеся, догнав во всем разочарованную художницу.
Словно спеша куда-то, Дарья спотыкалась и глотала на ходу соленые слезы.
- Всех великих художников не понимали, - добавила Олеся. - Над ними всегда смеялись и издевались. А с тобой, по-моему, даже не плохо обращаются.
Дарья остановилась и посмотрела в сторону съемочной пощадки. Боль переполняла ее глаза.
- Тебя скоро признают, вот увидишь! - продолжала Олеся. - Люди будут толпами валить на твои выставки и плакать. Они увидят в самых хороших картинах твои слезы и по-настоящему поверят тебе. А если не будет слез, то уж точно никто не полюбит твоих картин, тогда и надеяться не на что.
Разделив шоколадку, Олеся протянула половину Дарье. Художница проглотила шоколадный ломоть, не глядя. Все ее мысли были там, где…
Оператор Лобанов, изгибаясь возле газовой плиты, улавливал пиротехнические эффекты вечнокурящей Асклепии, сквозь которые непонятно как, странно, в мистической недосказанности двигалась старая, дырявая шина как бы сама по себе, а на самом деле, самоотверженными усилиями ассистента Тряпушкина.
Шел третий день съемок, а продвинутого сценария все не появилось. Группа косо посматривала в сторону режиссера, видимо, ожидая, что сценарий вот-вот родится. И правда, какой-нибудь печатный текст пошел бы заметно не пользу будущему фильму. А то как бы странно складывался кинопроцесс: вместо шикарного пляжа сняли свалку, вместо шампанского - сточную воду (имевшую, однако, очаровавший Лобанова «непонятный» бурый оттенок, но ведь, как ни крутись, - не шампанское) вместо модных голых женщин, ровно как изысканных манер вообще ничего не сняли и снимать не хотели. Все ворчали, ждали шикарный сценарий и курили.
В этот критический момент Тряпушкин, не знамо из каких побуждений, принес три густо исписанных листа. Это был литературный дебют ассистента, поэтому Арлекин отнесся к инициативе корректно. Юноша волновался, переживал, мял странички как туалетную бумагу, но все же осмелился вынести свой опус на суд публики.
- Стояла жара, - сказал Тряпушкин и стушевался.
- Ну, что же ты, Тряпушкин? - подбодрил Арлекин. - Пока не плохо...
- Две голые женщины, выпив бутылку шампанского, пошли к морю купаться. - Тряпушкин трагически замолчал. Больше его никто не подбадривал, тем не менее он нашел в себе мужество и заявил: - Не дойдя десяти метров до воды, Венуста пылко обняла Евдоксию, Евдоксия властно захватила промежность Венусты, и обе грохнулись на землю.
Тряпушкин притих. Неизвестно, чего он ожидал после долгой паузы шокированных коллег: пылкого как объятия Венусты одобрения или властного осуждения.
Первые аккорды сценария произвели сильное впечатление: сигарета Асклепии, сгорев до тла, исчезла в губах; оператор Лобанов, начинавший слушать в позе мыслителя, кончил какой-то странной и непонятной позой, просто не описать; Олеся уставилась на ассистента, открыв рот; Дарья мстительно улыбалась, а режиссер Арлекин почему-то покраснел как перец.
- Все, кто только был на пляже, - откашлявшись, сказал Тряпушкин. - Загорающие, купающиеся, играющие в карты, смотрящие, показывающиеся и показывающие...
- Слушай, Тряпушкин, - неожиданно перебил Арлекин. - Это действительно ты написал?
- Конечно, - кивнул Тряпушкин.
- Что-то не верится, - почесал затылок Арлекин.
- Я, - подтвердил ассистент.
- И где... где ты это всё... видел? - спросил Арлекин, растерянно пожимая плечами.
- Я придумал, - признался ассистент.
- То есть, это чисто игра фантазии? - Арлекин поиграл рукой в воздухе. - Ты к этому не имеешь никакого отношения?
Тряпушкин утвердительно опустил голову.
- Скажи, Тряпушкин, тебе очень дороги эти... образы? - попросил режиссер.
- А что?
- Ну, мы... Мы, в общем, нам, конечно, понравилось: смело, искренне, честно... Все это есть, да. Но, это, понимаешь…
- Не наша история, - помог режиссеру Лобанов.
- Да! - подтвердил Арлекин. - Мы вряд ли сможем это осуществить. Это слишком... честно, понимаешь?
Асклепия, дама утонченных моральных принципов, сплюнула остатки сигареты, закурила- следующую, решительно поднялась, показала пальцем на дверь и объявила Тряпушкину: - Вон!
Тряпушкин, свернув сценарий в трубочку, попятился к двери. Парень вышел с чувством полной катастрофы.
- Асклепия, - встрепенулся Арлекин. - Я тебя не понимаю. Зачем ты выгнала моего ассистента? Ты что, хочешь поработать вместо Тряпушкина?
Олеся незаметно ускользнула.
Асклепия дымила как паровоз. С одной стороны, ее чувства с готовностью разделил бы любой нравственно обусловленный администратор, а с другой стороны, добросовестного, пускай, недалекого, но искреннего ассистента Тряпушкина, этой черной лошадки в элитной группе, ей вряд ли удалось бы полноценно заменить. Кто-то должен был, в конце концов, ползать в грязи, мистически передвигая дырявые шины, кто-то должен был носить многочисленные тряпочки, чистить нечистоты и первым входить в плохопроветриваемые помещения...
Спустившись в прокуренный буфет киностудии, где на изысканную трапезу собирались самые пенки честного народа, труженики всевозможных муз, Олеся бросилась в плотную дымовую завесу.
- Вы не видели Тряпушкина? - спрашивала она. - Где Тряпушкин? Тряпушкин, ты где?
Юный ассистент не окликался.
Он сидел за столом, в окружении золотой молодежи и двадцати бутылок, смолил косяк, запивал пивом и в упор не замечал Олесю.
- Слушай, Тряпушкин, пошли отсюда! - Олеся, недоверчиво оглядела его собутыльников, взяла ассистента под руку и потянула за собой.
Тот послушно поплелся следом. Они вышли на воздух.
- Тряпушкин! - сказала Олеся, прислонив тело ассистента к стенке. - Ты слышишь меня?
- Почему бы мне не слышать тебя, ангелочек?
- Тебе самому нравится то, что ты написал?
- Да мне пофиг.
- Когда ты успел нахлестаться?
- Я не пьян.
- Ну, конечно!
- Я огорчен.
- Тебе, правда, хочется увидеть двух голых женщин на пляже?
- Да мне пофиг, - повторил Тряпушкин.
- Идем! Арлекин тебя ждет.
- Не хочу.
- Ну, Тряпушкин! – Олеся за руку потащила ассистента к группе. – Асклепия попросит прощения, она немного тронутая, ты не должен обращать внимание на всякую ерунду.
- На фиг мне ее прощение?
- Ты должен бороться. Если хочешь когда-нибудь снять свой фильм, надо пройти много испытаний, Тряпушкин. Не я это придумала. Будешь тряпкой, тебе точно никто не даст денег на кино, тогда будет вовсе не на что надеяться.
Олеся привела ассистента к группе. Тусовка во главе с режиссером Арлекином встретила юношу распростертыми объятьями, однако все опускали глаза, не решаясь вспомнить недоразумение со сценарием и ранить чувствительного Тряпушкина. Олеся всех выручила:
- А Тряпушкин сознался! – объявила она. – Он знает, что его сценарий – непробиваемая галиматья. Он просто хотел приколоться.
- Олеся! - шикнула Асклепия.
- Это правда, Тряпушкин? – спросил Арлекин.
- Ну, - кивнул тот.
- Молодец! - Арлекин обнял ассистента. – Так остроумно, что я даже не догадался.
- А я сразу понял, - фыркнул витающий в параллельных мирах Лобанов. – Типичная хохма.
- Не ты один, Лобанов. – Дарья наградила оператора тонкой ухмылкой. – Не корчи из себя бог знает что.
- Тряпушкин, - сказала Асклепия, зеленея от безграничного курения. – Мы тут как бы посоветовались, подумали, приняли решение… Я хочу сказать, все, что ты делаешь для фильма, Тряпушкин, это круто. Это здорово. А мы как бы перед тобой виноваты. Я как бы приношу свои извинения. И как бы вопрос закрывается, если ты как бы против нас ничего не имеешь.
Таким образом, смута, охватившая группу, была преодолена, тем не менее, сценария по-прежнему не было.
- Мы будем снимать пляж или не будем снимать пляж?! - воскликнула доведенная до безумия Асклепия спустя еще три дня, минувшие как три месяца, под знаком нерентабельного простоя, густого кофе и губительного никотина. - Тряпушкин!! Где тебя черти носят?! Ты приготовил зонтик от солнца?
- Приготовил.
- Где он?
- Под диваном, вместе с пленкой.
Асклепия опустилась на колени, просунула тело под диван и пошарила руками по полу.
- Зонтик вижу, - сказала она, - а пленку нет... Лобанов, куда ты дел пленку?
- Отдал картине "Тихие оргии", - честно ответил оператор. - Все равно мы ничего не снимаем.
- Что ты себе позволяешь, Лобанов?! - отряхиваясь, завелась Асклепия. - Иди и немедленно верни пленку на место!
- А мы, разве, что-то снимаем?
- А как же, Лобанов?! - Асклепия постучала по его голове. - Ты оператор-постановщик или оператор-подстановщик?!
- Подстановщик, - ответила за оператора Дарья.
- Ну, пожалуйста... - Лобанов, усмехнувшись, вышел.
Впрочем, он отсутствовал не более минуты. Оператор вернулся с той же усмешкой, с пустыми руками и уселся чистить ногти.
- Послушайте, а где Арлекин? - спросила вдруг художница Дарья. - Олеся, где он может пропадать целых три дня?
Олеся пожала плечами. Все молчали. Да, правда. Арлекин словно испарился. Его не было третий день. Деньги поступали, нервы сдавали, сценария не появлялось, а теперь еще пропал режиссер. Ну и дела!
Но что это?
Распахивается дверь, на пороге стоит Арлекин в пальто, шляпе на затылке и белоснежной рубахе! Все ахнули: Арлекин улыбался!
- Кажется, я знаю, что мы будем снимать, - сказал он, подтолкнув сзади шляпу. Шляпа почти закрыла самодовольные глаза. – Асклепия!
- Что?
- Хотите сниматься в кино?
Асклепия растерялась. Конечно, она мечтала сниматься в кино, но это было в далекие застойные времена, когда она под стол ходила и носила пионерский галстук. Увы, до сего дня мечте не дано было осуществиться.
- Фи! - спрыснула Дарья. - До чего мы докатились!
- А вы, гениальная моя? - Арлекин чмокнул губами кисть озадаченной художницы. – Не против сыграть роль?
- Мы что, будем сами сниматься в собственном кино? - заинтересовался амбициозный ассистент Тряпушкин.
- Да! - подтвердил Арлекин.
- Но это уже как бы было у сеньора Федерико, - как бы очнулся и бросил чесать ногти оператор Лобанов.
- Это было у всех мало-мальски элитных сеньоров, мой друг, – согласился Арлекин. Мы не оригинальны. Это есть и будет, пока мы не вылезем из лужи собственных испражнений. Ибо это вечно. Это гнусно. Но это так.
Все затихли. Арлекин в задвинутой на глаза шляпе, сунув руки в карманы, продолжал расхаживать между изумленными коллегами.
- Сегодня мы едем на пляж!!! – воскликнул вдруг он, запустив шляпой в сторону двери.
И съемочная группа ринулась наперегонки занимать места в микроавтобусе.
Посреди шикарного пляжа стоял дуб. Ему было лет двести, не меньше. Кругом никогда ничего на росло, кроме него и четырех ядовито-голубых кабинок для переодевания. В общем, космодром. А дубок, между тем, слегка покачивался, один-одинешенек, как парадокс, как нечто странное и необъяснимое.
- Ну, как же! Не бывает деревьев на пляже! Там песок! Не бывает, чтобы дуб раскачивался! – восклицает как бы будущий кинозритель.
Искусство требует жертв, - как бы отвечает ему культовый режиссер Арлекин и приглашает, не зацикливаясь на деревьях, поближе познакомиться с другими элементами натуры.
Кабинки для переодевания, выполненные по эскизам Дарьи, ни чуть не соответствовали эскизам, ни художественным, ни финансовым. Как и всякий даровитый мастер, Дарья ни минуты не останавливалась на достигнутом. Скажем, если на эскизе (пускай, непонятном, дымчатом, бесформенном, но все ж...) речь могла идти только об одном этаже, то в результате оказалось два: для мужчин (второй) и женщин (первый). Кабинки имели ракетообразную конструкцию, устремленную в буквальном смысле как бы вверх, в космос, в потустороннее, которым день и ночь грезила Дарья. Сказать художнице, что места для смены плавок на трусы, равно как трусов на плавки не предназначены для проникновения в высшие сферы реальности, означало смертельно оскорбить Дарью. Чтобы она не вспоминала про пистолет, Арлекин никак не прокомментировал работу художника-постановщика.
В принципе, главного группа добилась: во-первых, на пляж с синими космическими ракетами никто загорать не приходил, а следовательно, не надо было отгонять глазеющих, во-вторых, натура была готова к съемкам вовремя, вопреки длительному простою.
Имело место, правда, одно противоречие, сразу же посеявшее зерно раздора во внешне благополучном коллективе: художница Дарья демонстративно игнорировала старинный дубок, инициатором которого выступал оператор Лобанов (он его нашел, он его оценил, он же его и пересадил). Дуб Лобанова поставили в центре мистического квадрата - космодрома Дарьи. С тех пор художник-постановщик точила зуб на оператора-постановщика, ибо Дарья культивировала мировоззрение, жестко связанное с числом «4», в пределах которого “непонятная” концепция "одиночества в пустыне" оператора Лобанова приживалась скверно. “Четверка” Дарьи символизировала не только четыре стороны света, но и количество недель в лунном месяце, времена года, суток, число зодиакальных стихий и, вообще, некое постоянство, основательность, целостность, что шло откровенно наперекор зыбкой философии «старого дуба в песках». Однако Лобанов с упрямством осла стоял на своем. На интуитивном уровне ощущений оператор предугадывал в дубе символ грядущего и всеобъемлющего, не сиюминутного, но вечного, в результате чего начисто отметал образы художницы Дарьи. Группе, имевшей две параллельные авторские концепции на несуществующую историю, работать (если это можно назвать работой) было не просто. Всем известно, что параллельные линии не пересекаются.
Параллельно двум параллельным концепциям художника и оператора существовала третья, собственно режиссерская идея фильма. Но Арлекин обнародовал ее лишь тогда, когда маразм достиг кульминации, и Лобанов включил камеру.
Режиссер отправил Дарью в одну из готовых кабинок и велел закрыться изнутри, потом подошел к Лобанову, заявил, что всё снимет сам, отнял камеру и предложил оператору отдохнуть от одиночества в песках на дереве.
Администраторше Асклепии было рекомендовано полностью раздеться, открыть шикарный пляжный зонтик и закурить сигарету. В тайне она того желала, поэтому выглядела очень счастливой.
Арлекин уставился в глазок кинокамеры.
- Внимание! – сказал он. – Мотор!
Олеся щелкнула хлопушкой:
- Кадр пятый, дубль первый!
На горизонте появился ассистент Тряпушкин. Как бы ниоткуда, как бы внезапно. Добрые десяток минут он неторопливо продвигался в направлении ансамбля дубок-кабинки, превращаясь из незаметного клопа в настоящего, большого ассистента с непочатой бутылкой шампанского в руках. Наконец, он добрался, куда хотел режиссер.
- Теперь остановись, - сказал Арлекин, помахивая над головой свободной от камеры пятерней. - Посмотри налево... Потом направо. Сначала налево, Тряпушкин! Дорогу никогда не переходил? Вот... вот... Хорошо. Сядь. Садись, садись, Тряпушкин. Можешь прямо на песок. - Ладонь Арлекина продолжала загадочно витать в воздухе. - Открой шампанское. Открывай, открывай. Не спеши, пленки достаточно… Оп! Теперь делаешь глоток. Еще... Еще... Хорошо... Сладкое шампанское, Тряпушкин? Ну, пей, пей...
- Вся бутылку, что ли? - удивился ассистент.
- Да, - важно протянул Арлекин, играя пальцами свободной руки. - У меня ничего не спрашивай. Пей и все. Понял, Тряпушкин?
Тот кивнул.
- И не кивай, пожалуйста!
Тряпушкин опять кивнул в знак согласия.
- Ох, Тряпушкин!
- Что? Плохо?
- Замолчи. Сколько шампанского осталось?
- Грамм сто, - доложил ассистент, икнув газом.
- Ладно, хватит. Оставь на черный день. Теперь засовываешь бутылку в карман. Не лезет? Ты сначала встань. Развалился! Загорать пришел или работать? Конечно, тебе ничего не лезет. Осторожно поднимайся. Не падай. Хорошо стоишь?
- Ну, - подтвердил Тряпушкин.
- Что будем делать?
Ассистент пожал плечами.
- А что бы ты хотел?
- Если честно?
- Естественно.
- Голую женщину, - искренне ответил ассистент.
- Асклепия, твой выход! – скомандовал режиссер
Из-за дерева появилась абсолютно голая женщина с сигаретой в зубах. Покрутив зонтиком над головой, Асклепия застенчиво отвела взор от поддавшего Тряпушкина.
- Нормально? - спросил Арлекин.
- Да это главный администратор! – кисло сморщился Тряпушкин.
- Не ори, я вижу, что не Джулия Робертс. Послушай, мальчик, если хочешь сняться в кино, тебе лучше забыть, что она твой администратор. У нас нет денег на голливудскую звезду. Радуйся тому, что есть. Забудь о неравенстве, об иерархии, забудь, что она опытнее тебя, старше... Ты играешь роль, ты не помнишь ничего, кроме того, что хочешь голую женщину, договорились?
Не ожидавший такой подставыТряпушкин сконфузился и покраснел.
- Что же ты, Тряпушкин? Прыгай на нее! Или Асклепии властно стиснуть твою промежность? Ладно, садь на песок, Тряпушкин. Сиди, отдыхай. Хреновый из тебя актер. Свой шанс ты не использовал. Лобанов!
- Я здесь! - донеслось сверху.
- Тебе не одиноко?
- Скорее неудобно, чем одиноко.
- Хочешь потусоваться?
- А можно?
- Видишь Асклепию?
- Еще бы!
- Прыгай!
Как ньютоновское яблоко свалился оператор Лобанов в ноги Асклепии.
- Поднимайся, - попросил Арлекин. - Асклепия, неужели, всё скурила? Как тебя только ноги держат? Попроси-ка новую сигарету у господина Лобанова. Элитно, Асклепия. Ну, чтоб он понял, с кем имеет дело. Он должен сразу расчухать, что попал не к простым плебеям, а... Ну, сама знаешь куда...
- У вас не найдется закурить? – манерно поинтересовалась Асклепия.
- А у вас? - парировал Лобанов.
- Что, простите? Ах, да! Нет, нет... – администраторшу сбили с толку.
Оператор отряхнулся и спросил:
- Могу я отсюда выйти к космодрому или не могу?
- Отлично, Лобанов! - подбодрил Арлекин.
- Как бы да, - растерялась Асклепия. - Это как бы там... - она показала на одну из кабинок.
Лобанов поспешно засеменил прочь.
- Куда же вы?! - встрепенулась Асклепия. - Так быстро? Так скоро?
- А вы можете что-нибудь предложить? - Лобанов приостановился.
- У вас не найдется закурить?
- Не курю.
- Арлекин! Лобанов врет! Почему он зажал сигарету?
- Послушайте вы, Асклепия! - вспылил Арлекин. - Откуда вам известно, что это Лобанов? Это скорее падший ангел, а никакой не Лобанов.
- Даст мне кто-нибудь сигарету или не даст?! – психанула администраторша.
- Только, вот, не надо истерик, не надо! - взмолился Арлекин.
- Арлекин! Асклепия! - Из космического корабля донесся голос Дарьи. - Вы уже снимаете?
- Сиди, сиди, не высовывайся, - приказал режиссер. - Слышь, Лобанов, дай ты ей сигарету, чтобы она о ней не думала!
- Это очень дорогие сигареты. Арлекин, - предупредил оператор-постановщик, но пачку вынул и предложил Асклепии.
- Можно, я возьму несколько штук? - спросила администраторша, после того, как вытащила четыре сигареты.
- Хорошо! - закричал Арлекин.
- Что хорошего? - криво усмехнулся Лобанов.
- Я заплачу, - приврал режиссер. - Асклепия, возьми в рот все четыре сигареты.
- Зачем? - опешила та.
- Такого еще не было. Это будет продвинутый кадр.
- Кхе, - снова скривило оператора. - Почему я должен снабжать сигаретами группу, когда есть ассистент Тряпушкин?
- Тряпушкин! Пора! Поднимайся!! - призвал Арлекин. – У тебя есть последний шанс. Бери бутылку и разбей ее о голову оператора Лобанова!... Догоняй его! Ты должен его догнать!... Только не бросай бутылку! Промахнешься – я тебя уволю.
Перепуганный Лобанов побежал от бухого ассистента, дернул дверь первого первого корабля и...
- Скотство!!! - вскрикнул он. - Кто запер дверь?!!
- Это ты, что ли, Лобанов? - спросила Дарья, благо находилась внутри.
- Я! Я!! Открой немедленно!
- Зачем это? - удивилась Дарья. - Хочешь переодеться?
- Нет! За мной гонится ассистент Тряпушкин с бутылкой в руке! Если не откроешь, он убьет меня!!
- Я не поняла, это угроза? - Дарья едко захихикала…
- Арлекин, я правильно все сделала? - спросила Асклепия, во рту которой уже торчали четыре дорогие сигареты.
- Поджигай! - сказал Арлекин.
- Секунду! – Кинув зонтик, Асклепия улетела за спичками.
- ... Не откроешь - он разобьет о мою голову бутылку из-под шампанского! - ревел Лобанов.
- Ну и пусть бьет. Жалко что ли? - отвечала довольно холодно Дарья. - Я бы и покруче сделала. Зачем ты притащил сюда это дурацкое дерево?
Вооруженный ассистент режиссера тем временем стремительно сокращал расстояние, отделявшее его от головы Лобанова.
- Ну, ты и нашла время обсуждать мое дерево! - вспотел оператор. - Послушай, Дарья, хотя тебе и не понравилось дерево...
- А ты думал, оно мне могло как бы понравиться? - злопыхательно усмехнулась художница. – Ну-ну!
- Так вот, хотя оно тебе и не понравилось, твои кабинки, эти ракетницы, ну, они произвели на меня очень приятное впечатление.
- Почему-то ты решил признаться в этом только сейчас, когда за тобой гонится ассистент Тряпушкин с бутылкой из-под шампанского!
- Я не мог признаться раньше! – драматично воскликнул Лобанов. - Поверь!
- Что же тебе мешало?
- Я был как бы поглощен этим проклятым деревом, не замечал вокруг себя ничего! Каждый, кто говорил что-нибудь плохое об этом дубе, как бы сразу становился моим врагом. Поэтому я не мог объективно посмотреть на твое творчество, творчество Арлекина, Асклепии или этого сумасшедшего алкоголика Тряпушкина.
Если бы оператор Лобанов мог сейчас видеть лицо Дарьи, он, конечно, понял бы, что она плачет.
- Открой, Дарья! - после паузы жалобно попросил Лобанов.
- ... Арлекин, я готова, - сообщила Асклепия, дымя за четверых.
- Подойди к кабинке для переодевания, - сказал режиссер. - Да, да, к той, которую колотит ассистент Тряпушкин.
Не сложно догадаться, что Дарья в последний момент все-таки впустила оператора и, тем самым, спасла его от бутылки разъяренного Тряпушкина.
Асклепия подкралась к юному ассистенту, который тщетно пытался взломать восьмимиллиметровую сталь кабинки для переодевания, и закрыла его глаза ладонями.- Арлекин? - попытался угадать Тряпушкин.
- Нет.
- Асклепия?
- Да! - подтвердила администраторша, открыв глаза молодого человека.
... В космическом корабле, сделанном прочно и основательно, нижний отсек, символизирующий как бы женское начало и землю-прародительницу, занимала художник-постановщик Дарья, а все небесное, мужское пространство сверху - оператор-постановщик Лобанов.
- Теперь ты, наконец, понял, зачем были нужны космические корабли? - спросила Дарья.
- Да, - согласился сосед с верхнего отсека.
- Куда бы ты, интересно, делся, если б стены были из картона или дешевой фанеры, как хотела вся группа?
- Ты как бы спасла мне жизнь, благодарю, - признал Лобанов.
- На дереве-то так не упрячешься, - подразнила Дарья.
- Ну, Дарья, дубок тоже имеет свои достоинства. Хотя, несомненно, основная нагрузка легла на кабинки. Здесь ты превзошла, Дарья.
- Честно говоря, я зря сердилась на тебя за это дерево, - положив руку на сердце, призналась художница. - Оно... такое, понимаешь, беззащитное, нелепое... Есть как бы вещи, которые начинаешь ценить не сразу. Сначала они производят отвращение, потом ты, вроде бы, находишь, что в этом как бы что-то есть, а потом, Лобанов, потом... Если хочешь знать, я преклоняюсь перед твоим дубом!! – внезапно прорвало Дарью.
- Ну, уж! – смутился оператор. - Я тоже, ведь, не сразу понял, сколько очарования, как бы пользы и смысла в обычных на первый взгляд интимных кабинках. Это же как бы не просто снять трусы, лифчик, одеть купальник, плавки, нет... Я вдруг понял как бы больше. Некоторые ощущения... Странные, непонятные мне раньше ощущения... Как бы и совсем бредовые, но и как бы иные совсем миры.
- ... Арлекин, что нам делать? - спросила Асклепия за себя и Тряпушкина.
- Раздевай Тряпушкина! - ответил он. - Будете плебеями.
Когда ассистент был раздет, режиссер дал последнюю команду, и голые как невоспитанные, чуждые цивилизации, плохо образованные вандалы, Асклепия с Тряпушкиным приступили к осаде культурно-элитарных ценностей, представленных в картине космической раздевалкой художника-постановщика.
- ... Наша раздевалка - как бы символ утонченной эпохи, - поэтически сформулировала Дарья. - Как бы ностальгия по невозвратимому.
- Мне страшно, - признался Лобанов. Право, он чувствовал себя как бы в трубе, по которой колотят несколько молотков.
- Не бойся, стены толстые, - попыталась успокоить Дарья. - Зато это единственное живое место в пустынном мире. Ты понимаешь меня, Лобанов?
А оператор всё чесался, мешкал...
- Лобанов, - ранимо простонала Дарья.
И оператор, глубоко вздохнув, наконец, спустился на первый этаж для участия в эротической сцене.
Минут двадцать спустя Лобанов поднялся, открыл иллюминатор, посмотрел сперва вниз, на утративших человеческий облик плебеев, потом в сторону, где крутилась пленка в кинокамере, просунул голову в окно иллюминатора и закурил.
- Лобанов, ты бесподобен, - захохотал Арлекин.
- Арлекин! - сказала Олеся.
Режиссер оторвался от глазка камеры.
- Мне скучно, - призналось Олеся.
Арлекин развел руками, забросил бутафорское пальто на плечи, посадил шляпу на затылок Олеси, и они куда-то отправились по песчаному пляжу.
- Арлекин! - крикнула Асклепия. - Что нам делать?
Арлекин, не обернувшись, взмахнул руками.
- Арлекин! - в иллюминаторе появилась голова Дарьи. – Хочешь снять двух гениев под одной крышей?
Он проделал на песке пару тактов вальса.
- Арлекин! – позвал Лобанов. - Ты выключил камеру? Можно нам выходить из этого танка? - И тут же схлопотал пощечину от художника-постановщика.
Арлекин подпрыгнул.
- Арлекин! - раздался оклик ассистента Тряпушкина. – Можно одеваться?
Раскрутив пальто в воздухе, Арлекин кинул его в сторону съемочной группы, а потом...
Потом они уже были так далеко, что не могли уловить в отдельных выкриках особого смысла и болтали совершенно о других вещах.
- Мне больше нравятся мелодрамы, - сказала Олеся.
- Мексиканские?
- Бразильские. В Бразилии все так просто.
- Хотела бы в Бразилию?
- А можно?
- А почему нет?
- Я хочу найти свою маму.
- Отличная идея, давно пора.
- В Бразилии мамы либо рожают, либо ищут ребенка, - сказала Олеся. - Кто-нибудь меня обязательно найдет.
- Значит, в Бразилию?
- В Бразилию!
