Пролог

Санкт-Петербург. 1993 год.

В открытом море вода совсем синяя, точно лепестки самых красивых васильков, и прозрачная, словно чистое стекло, - но зато как глубоко там! Ни один якорь не достанет до дна, на дно моря пришлось бы поставить много-много колоколен, - только тогда бы они могли высунуться из воды. На самом дне живут русалки...

Морской царь давным-давно овдовел, хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная и очень гордая своим родом: она носила на хвосте целую дюжину устриц, тогда как вельможи имели право носить всего-навсего шесть. Вообще, бабуля являлась особой, достойной всяческих похвал, и очень любила своих внучек. Все принцессы росли прехорошенькими русалочками, однако лучше всех была самая младшая, нежная и прозрачная как лепесток розы, с глубокими и синими как море глазами. Но у нее, как и у других русалок, не было ножек, - только рыбий хвост.

Странное дитя была эта младшая: такая тихая, задумчивая... Больше всего она любила слушать рассказы о людях, живущих наверху, на земле. Старухе бабушке пришлось поведать ей все, что она знала о кораблях, городах, о людях и животных. Особенно занимало и удивляло русалочку то, что цветы на земле пахнут, - не то что тут, в море! - что леса там зеленые, а рыбы живут в ветвях и звонко поют...

- Когда вам исполнится пятнадцать лет, - говорила бабушка, — вам тоже разрешат всплывать на поверхность моря, сидеть при свете месяца на скалах и смотреть на плывущие мимо огромные корабли, на леса и города!

Никого так не тянуло на поверхность моря, как самую младшую, тихую и задумчивую русалочку, ведь ей приходилось ждать дольше всех.

- Ах, когда же мне будет пятнадцать лет? - говорила она. - Я знаю, что очень полюблю и тот мир, и людей, которые там живут!

... И вот, принцессе исполнилось пятнадцать.

Ганс Кристиан Андерсен.

... Ее принарядили и позволили плавать где угодно: по всему свету! А поскольку младшая принцесса плавала быстрее дельфинов и самых быстроходных катеров, она - и месяца не прошло - умудрилась осмотреть весь мир: полюбоваться со скал восходами солнца над Японией и закатами в Дании, ночными огнями Нью-Йорка и туманами Ливерпуля, да много чем еще.

Русалочка изучила все пляжи, внимательно исследовала повадки самых разных людей: в плавках и купальниках, маленьких и больших, добрых и злых, красивых и страшненьких. Когда она видела кого-то приунывшим и одиноким, то моментально касалась губами его сердца: человеческое сердце начинало биться в два раза чаще, печали как не бывало, правда, иногда случался инфаркт. Услышав хохот детворы, она смеялась с ними в лад, посылая по волнам гребешки белой пены. Голос ее звучал, как музыка, но такая возвышенная, что человеческое ухо не могло расслышать ее, так же как человеческие глаза не видели ее саму. Самым же соблазнительным было наблюдать за тем, как парни в плавках, целуют и поглаживают девчонок в лифчиках.

«Ах, если б у меня были стройные ножки, загорелое тело и ласковый принц, – мечтала морская гостья. – Я бы стала самой счастливой русалочкой на свете».

Мелькание огней, лиц, иноземных слов, скоростных автомобилей довольно скоро задолбало принцессу. Да, ей открылся поистине сказочный мир, но этот мир был столь же фантастический и удивительный, сколь волшебно было ее воображение, - ведь открывается нам поистине то, что мы ожидаем увидеть. Морская дева поняла, что разноцветные картинки – вовсе не то, что ее манило в мире людей. Ее притягивало к земле что-то действительно глубокое, сокровенное и незримое. Что-то, чего она не могла ни объяснить, ни понять. Этого не показывали на пляжах, не публиковали в журналах, не снимали в сериалах.

Она все реже возвращалась на ледяное морское дно.

«Что за радость, когда тебя любят лишь мрачные завсегдатаи бездны? – Вздыхала русалочка. - Что за счастье там, где нет ни солнца, ни луны, куда не рискуют опускаться рыбы, дельфины, не говоря уже о людях, - все это плескается наверху, в теплой воде». Там, на морском дне - поверите ли? - ни одной живой души. Да, да! Может, порой и встретится бесплотная сестра-русалочка, но побудет возле тебя всего-ничего, поглядит страшно понимающими глазами и тут же уплывет, чтобы не расплакаться: и она хотела бы наверх, к солнцу; и вам друг другу нечего сказать, потому что мечты всех русалок одинаковы.

Между мечтой и чудом – путь, длинною в смерть. Еще в детстве бабушка предупреждала сестричек:

- Не помышляйте о земном, красавицы, пусть сердце ваше навеки принадлежит море-океану - и обретете счастье. Только чудо может переместить русалку к людям. А чудо - это воздушный замок, - говорила она. – Где вы видели замки на открытом воздухе? Мираж, да и только!

Бабушка была невероятно ученой, например, она могла блестяще доказать, что водные замки русалок более реальны, чем каменные замки людей или воздушные замки ангелов. В то же время она в мельчайших подробностях описывала юным русалочкам жуткую морскую колдунью, способную творить чудеса. Бабушка знала, что колдунья сидит в самом центре Тихого Океана, на месте столь глубоком, центральном и тихом, что никому не дано ведать пути к ней, даже морскому царю, отцу русалочек, суровому и единовластному начальнику морских сфер. В сей мрачной точке планеты любое живое существо рискует быть раздавлено беспощадным давлением мирового океана и, как правило, обращается здесь в абсолютный нуль. Исключением является лишь вот эта ведьма, мол, ей море по колено. Зараза до того умна, что ее голова со временем усеялась отвратительными интеллектуальными шишками, а глаза преисполнились столь неподводной печалью, что заглянуть в них - все равно, что подписать себе смертный приговор.

- Самое чудовищное, - строго наказывала бабушка, делая умное лицо и высоко потрясая указательным перстом, - это угодить во власть ее чар. - Она выразительно умолкала, строго поджимала губы и добавляла: - Без большого-большого греха к колдунье не попадают. А посему, девки, не мечтайте, помышляйте о подводном - и станете счастливы. Единицам из миллионов обитателей морей и океанов удавалось выжить после встречи с колдуньей. Единицам! Но и те не приобрели у чертовки ни черта, кроме смертельной тоски, неподводной печали и беспредельного отчаяния. Вот как это было страшно.

Еще бабушка рассказывала о беспутных русалочках, которые променяли ледяную бездну на мир людей и по сути превратились в млекопитающих. В подводном царстве эти русалочки по статусу равнялись нашим международным путаночкам. Ведь хвостатым девам с роду начертано блюсти невинность, а какая на земле невинность?

- Господи! - восклицала бабушка, содрогаясь от ужаса и старости. - Чем только они не расплачивались с волшебницей: голосами, хвостами, душами, лишь бы хитрая карга превратила их в людей! О какой морали здесь вообще можно говорить? О, скверные девчонки! Благо, изменниц было не много, да и земля их толком не держала - они жили и умирали столь же мучительно, сколь тяжек был их грех.

После такой идеологической обработки, прозрачных детей морского царя было уже силой не вытащить со дна любезного океана. Но в семье не без урода. Несмотря на тысячу предупреждений, младшая русалочка вбила себе в голову во что бы то ни стало отыскать логово Тихого океана и познакомиться с колдуньей. Увы, ее мечта к пятнадцати годам разрослась и с каждым днем все меньше напоминала мечту: метаморфоза, которая помогла бы занять место под солнцем среди людей становилась для русалочки реальностью, пусть, пока не осуществленной и чудесной, но реальностью, затмившей маразм бабушки, а идея замены морского хвоста на двуногую половину человеческого тела захватила все ее помыслы.

Ведь, если не в пятнадцать, то когда?

Каким образом русалочке удалось найти колдунью, современным сказочникам не известно. Нам остается лишь гадать на кофейной гуще или сочинять небылицы. Непросто заплыть туда, куда добирались единицы из миллионов, еще сложнее об этом рассказать. Доплывает тот, у кого нет иного пути. Для прочих реальное волшебство покрыто кромешным лабиринтом страстей, в коем легендарные Сцилла и Харибда - не последние, но и далеко не первые по величине нагоняемого страха чудовища.

Либо ты идешь до конца и вдребезги разбиваешь страх смерти, либо тебя не существует. Кто отважится на подвиг? Окинув взглядом миллионы душ, понюхавших запах чуда, но не дерзнувших дойти до конца, мы будем в панике. Какие там миллионы! Миллиарды от сотворения мира - их куда больше, чем тех, кто мудро посмеивался над чудом, присвоив таинству клеймо воздушного замка. Увы, миллиарды несчастных теней навеки затеряны в лабиринтах подводного царства: без света, тепла и надежды. Не посмев дойти до истока жизни и небытия, они отрезали от себя возможность скинуть старую кожу, чтобы возродиться в новой. Поистине, лучше вообще не принюхиваться, не ведать о тайнах сих, чем ведать наполовину.

А, между тем, чудо просто как жизнь. Не бывает реального чуда, но всегда стоит чудесная реальность: возникновение жизни из недр смерти, плоти из зерна, духа из пустоты, - все это абсолютно просто и волшебно одновременно. Тем волшебнее, что мы, сталкиваясь с чудом нос к носу, не замечаем его присутствия на каждом шагу. Чтобы заметить, надо дойти до самого конца, познать единство жизни и смерти, - вот в чем фокус, - отдать последнее, самое главное зерно ради...

А ради чего?

Тут и обрывается путь к волшебству.

«Ради себя?»

Помилуйте, для «себя» мы придумаем что-нибудь более практичное. Ради себя пока никто не расставался с последним зерном: жить-то как-то надо.

«Ради людей?»

Ха-ха-ха-ха! А почему не «ради куриц, пауков и инопланетян»?

«За родину?»

За Новую Зеландию или Южную Африку?

Действительно чудесно – ответа нет.

Но без последнего зерна не бывает чуда: расстанешься с ним, похоронишь в земле, умрешь вместе с зерном - пойдет дождь, и из одного семени появится всход с сотней плодов. А что потом выйдет из этой сотни! А из следующих! Если это не чудеса, то давайте придумаем что-нибудь более волшебное, пусть и менее реальное. Все упирается в последнее зерно: отдать себя самого ради...

Давайте признаемся: ради чего русалочка решилась на опасную метаморфозу, она и сама толком не знала, как и мы с вами. Нашла колдунью и все: хочу быть человеком, хочу дышать, видеть солнце и любить. Хочу! Да будет так.

- Э! - сразу возникает справедливый вопрос: - Да было ли что ей терять, кроме окутанной мраком ледяной бездны и терзаемого одиночеством забвения?

А как же?! Красота русалочки породила множество легенд. Она была и младше других русалок, и нежнее, и прозрачнее, и так далее, и по всем статьям. В противном случае и говорить было бы не о чем. Там, под водой, ее, случалось, принимали за мираж, бесплотное видение, сам идеал; ее божественный голос с такой легкостью проникал в сердце живого создания, что мог напрочь обезоружить любую океанскую злюку и привести в добрейшее расположение духа кровожадную акулу. Да, ей было что терять. И конечно, ее любили. Ее носили б на руках, если б красоту можно было трогать руками, и обожествили, если б живое существо можно было обожествить. Поскольку и то, и другое запрещается смертным, ее любили заочно – на благоразумной дистанции. Кому охота связываться с идеалами? Даже беглый взгляд на совершенство, и тот оставляет в душе осадок крамолы, вот почему младшая принцесса была вынуждена обитать в более глубоких и темных местах, чем ее сестры, вот откуда одиночество и тихая задумчивость, от которых рукой подать до мечты, а от мечты - до чуда: с холодного дна - к солнцу, из миража - в тело, от отстраненного к себе благоговения - к обыкновенной любви, такой простой и чудесной одновременно, что малейший намек на ее реальное воплощение острыми клещами сжимал сердце задумчивой русалочки. И было это тем больнее, чем ниже она опускалась в ледяную бездну в поисках преисподнего логова реального волшебства.

Колдунья едва не проглотила язык, когда увидела, кто к ней заявился. Она приняла русалочку за мираж или самого ангела, посланного Создателем из иного мира: ее взор моментально устремился к поверхности океана, а губы начали бубнить последнюю молитву. Тем временем русалочка пристроилась неподалеку, с любопытством разглядывая легендарную царицу магии: она это или не она? Столько сил ушло на поиски, а колдунья выглядела вовсе не так, как рассказывала бабушка (кстати, родную бабку на ее фоне можно было назвать девочкой, волшебнице стукнуло лет этак девятьсот, если не больше): во-первых, она не производила с первого взгляда неприятного впечатления, во-вторых, на ее лбу не росли омерзительные интеллектуальные шишки, изо рта не вываливались жабы, а глаза были преисполнены скорее апатией переходного возраста всех стариков, чем «неподводной печалью». Словом, великий страх, испытанный русалочкой, на пути к самой глубокой впадине планеты сменился разочарованием: волшебница напоминала бесполезную сомнамбулу. Спрашивалось, какая из нее волшебница?

- Госпожа! - окликнула русалочка, когда старуха закончила молитву.

- Дитя мое... - Царица дна повернулась к гостье вполоборота и обреченно выпустила два пузырька. - Как ты меня нашла? Как ты здесь оказалась?

Лицо русалочки нахмурилось:

- Я вовсе не дитя, - ответила она. И я вообще-то принцесса, не просто так, погулять пришла.

- Принцесса?! – наигранно воскликнула колдунья. – Та самая, в ком души не чает великий царь морской, храни его Творец от напасти?

Русалочка впервые улыбнулась. Да, ей нравилось быть любимой папиной дочкой, к чему ложная скромность? Польщено опустив глаза, она пропела:

- Да, да, да.

- «Гос-по-жа», - передразнила старуха. – По-русски что ли?

- Ага, - кивнула принцесса.

- Э, куда тебя занесло! - проворчала волшебница. - Не сыскала местечка потеплее, покультурнее? Непутевый народец, эти русские. Что скажет твой отец, что скажет бабка, если прознают, с кем ты связалась?! Любимая дочка! Папенькина радость! Он ведь свихнется, когда ты ему сообщишь, что решила стать человеком, да еще в России!

- Я этого не говорила, - удивилась русалочка.

- Ты много чего не говорила. Ты еще рта не открыла, а я уже слышу. Все твои мечты на моей ладони. – Старуха подняла древнюю руку и попыталась разогнуть скрюченные пальцы, чтобы показать ладонь. Увы, ей это не удалось, пальцы были слишком старыми. Колдунья громко выругалась. - Представь, что тут начнется, когда обнаружат твое исчезновение: репрессии, облавы, охота на ведьм, дурная твоя голова! Твой батюшка в этом силен.

- Возьмите у меня, что угодно, только сделайте мне ножки, бессмертную душу и научите дышать. Я отдам все, что бы вы ни попросили! – взмолилась русалочка, припомнив, как это звучит в книжке Ганса Кристиана Андерсена.

- А на кой мне твое "все", глупышка? Посмотри на меня, я стара как часовня Атлантиды. Что мне надо? Ничего! Если я о чем-то и мечтаю, то лишь об одном...

- Все, что угодно, госпожа!

- Спокойно и незаметно помереть, вот о чем я мечтаю, - это ты мне собираешься дать? Я пожила достаточно: девятьсот лет меня хранила бездна. Кто-то почитает меня за исчадие ада, кто-то за фею, но никто - слышишь? - ни одна живая душа не желает знать, что я всего-навсего старая баба, которой необходим покой. Девятьсот лет! Я устала от дел, малышка. Последние триста лет волшебство пребывало в упадке, я давно не практиковала, я разучилась, я...

- Госпожа!

- Чего тебе?

- Не волнуйтесь. Все получится.

Колдунья поднесла к лицу руку и предприняла очередную попытку разогнуть скрюченные пальцы. Как ни странно, ей это удалось. Древнее лицо впервые озарила улыбка. И эта улыбка показалась русалочке прекрасной.

- Не знаю, получится ли у меня даже перемешать в жбане волшебное зелье...

- Получится! - убежденно поддержала русалочка. – Все будет о’кей!

- Болтает - не запнется, как русскому научилась! Кой бес тебя занес в Россию? Нет, чтобы полюбить республику цивилизованную, порядочную - там тебе и люди сытые, ухоженные, там и жить приятно. А ты вон с кем повязалась, эй, какая дурочка!

- Там классно, - уперлась принцесса.

- Классно? А ну-ка расскажи, как там классно? - старинное лицо волшебницы продолжало излучать неземную улыбку.

- Если вы все знаете наперед, зачем спрашиваете?

- Ну, я не все знаю наперед. Самое главное знаю, а по-мелочам… На кой мне перегружать старую голову?

- В Петербурге живет датский принц Гамлет… - начала русалочка.

- О! – изумилась колдунья (так взрослые подыгрывают байке трехлетнего ребенка). - Вот этого я не знала. В Петербурге живет настоящий принц?

- Да, - подтвердила русалочка. - Его зовут Вова. Вова встречается с Кристиной. Но у Кристины мама – акула. Если я их не спасу, мама съест датского принца, а Кристина покончит с собой.

- О!!! – Колдунья театрально всплеснула руками. – Откуда тебе все это известно?

- Так написано! – отчаянно воскликнула русалочка. От нее, конечно, не укрылось это снисходительное «сю-сю» в тоне старухи. - Вы что, не верите Вильяму Шекспиру и Гансу Кристиану Андерсену?

Колдунья озадаченно почесала репу.

- Если им не верить, кому вообще верить? – спросила принцесса.

- Действительно… - Колдунья была сражена.

- Чтобы спасти их любовь, я стану Кристиной, госпожа.

- ... Слушай, я, пожалуй, отказываюсь иметь с тобой дело. – Подумав, решила колдунья. - Да, да! Ступай-ка поумней, научись отличать жизнь от сказок, а годиков через пятнадцать заходи, посмотрим.

- Пятнадцать годиков! О чем вы говорите? Тут каждый день на счету. Каждое мгновение может случиться непоправимое. Не хотите помочь - не надо. Значит, я сама, со своим хвостом - смеху-то будет! - выползу на берег и через пять минут задохнусь, - пригрозила русалочка. – Зато я буду знать, что сделала всё возможное. А вот вы про себя этого сказать не сможете, вы палец о палец не ударили, чтобы спасти любовь русалки и принца. Тоже мне волшебница…

- Ты меня шантажируешь что ли?

- А как мне еще вас убедить?

Колдунья беспомощно скрипнула последними зубами и глубоко задумалась. Так глубоко, как глубоко было спрятано ее логово. Странная перепала ей профессия, приходилось вечно повторять одно и то же: клиенты, доходившие в своих грезах до исступления, на разумные доводы не реагировали, - может, поэтому ее ворчание с годами выродилось в чистую формальность.

- Один вопрос я себе задаю, - в конце концов, произнесла колдунья: - почему влюбилась самая младшая и хилая, самая бледная и тощая, самая нежная и прозрачная? Почему ко мне не заплывают те, кого не жалко: толстокожие и тупые, злые и вонючие? Почему в ад кидаются русалки и ангелы? А грех-то опять на мне! Все на мне!

- Какой же на вас грех, госпожа, если я сама решила?

- Папенькина дочка! В море ей скучно! Холодно ей! Одиноко! Зажралась ты, вот что я скажу, перелюбили тебя.

- Ладно ворчать, госпожа. Все равно, ничего не изменится.

- А какая красавица! Какая красавица!

- Была б уродиной, мы бы не встретились.

- С тобой невозможно, дитя...

- Я не дитя, сколько вам повторять. Мне пятнадцать лет. Лучше, зелье варите и не отвлекайтесь.

- Зимой вода у них покроется коркой льда. Ты не сможешь вернуться, - мрачно предупредила колдунья.

- Я и не собираюсь возвращаться.

- Это сейчас не собираешься. Большинство русалок на земле превращались в калек и каялись в том, что посмели изменить судьбу без ведома того, имени которого я тебе не могу назвать, - сакральным тоном изрекла колдунья. – Теперь-то они рады бы вернуться, да никак.

- А вы уверены, что я меняю судьбу без ведома Того, имени которого вы не можете назвать? Папа говорит, что никто не в силах даже пальцем пошевелить без ведома Того, имени которого он тоже не мог назвать.

- Ишь, мудреная подросла! Если такая умная, подумай, что чудеса сверху не падают и снизу не растут - всюду необходима жертва. Ничто не бывает даром. Я не могу гарантировать, что у нас все склеится гладко, что ты не станешь глухой, немой, слепой или безногой.

- Разве кто-нибудь может это гарантировать?

- Нет, - согласилась старуха, - никто ...Когда ...Когда мы начнем превращать твой хвост в ноги девочки, - дрожащим голосом произнесла колдунья, - будет больно, словно тебя разрезают острым-острым ножом.

- Значит, так тому и быть, - не моргнув глазом, ответила принцесса.

- Ты не сталкивалась с настоящей болью, дитя, поэтому так говоришь.

- Я не дитя. И для меня нет ничего больнее, чем жить без любви.

- Но далеко не факт, что на земле, тебя полюбят.

- Это не главное. Я сама, сама буду любить, что еще надо для счастья?

- Для счастья, может, и ничего. Но чтобы тебе остаться на земле, тебя должен полюбить парень. Или ты превратишься в морскую пену, такова наша религия.

- Мне все равно, во что превращаться. Люди верят, что из морской пены выходит богиня любви, - как вам такая религия? Значит, я превращусь в богиню любви.

- То, что люди обычно называют любовью и во что верят, – всего-навсего груда бессмысленного страдания.

- Любая жизнь – груда бессмысленного страдания. А жизнь без любви – вообще ад.

- Тебе пятнадцать лет, откуда ты такого понахваталась?

- Ну, я сидела там, глубоко в море, было много свободного времени, никто не отвлекал. Чтобы понять жизнь не обязательно жить девятьсот лет – надо ее просто понять.

«Если не верить Шекспиру и Андерсену, кому вообще верить?» - вопрос, поставивший в замешательство 900-летнюю волшебницу, русалочка услышала от Кристины.

Странное дитя была эта Кристина, любимая дочка обеспеченных родителей, нежная и прозрачная, как розовый лепесток, такая тихая, задумчивая, влюбленная в сказку дитя... Когда ей было десять лет, она заболела Андерсеном. Болезнь оказалась неизлечимой и с каждым годом прогрессировала. Ганс Кристиан Андерсен. Одно имя приводило ее в неземной трепет, имя, элементом которого была она сама (ведь, если в слове Кристиан поменять местами две последние буквы...) и в котором все так сказочно, не по-настоящему хрупко: Ганс Кристиан Андерсен, - что уже в сплетении трех волшебных слов парят белокрылые лебеди, и маленькая девчонка одним-единственным поцелуем возвращает человеку тепло, уводит из объятий Снежной королевы, спасает, любит, как любят только у него, Ганса Кристиана Андерсена, кидаясь в испепеляющий огонь с самозабвением детства, без малейшего «взрослого» расчета. В этом пламени истинной любви Ганс Кристиан Андерсен основал свой дом, освятил храм и передал обитель своим детям. Сколько огня надо выносить и сдержать в груди до самой победы, чтобы одним поцелуем вернуть жизнь тому, кого любишь! О, Андерсен! Ганс Кристиан Андерсен! Он написал первую сказку, когда его кто-то обидел (он был тогда совсем малыш, как и его Герда, поцеловавшая Кая на глазах остолбеневшей королевы). От обиды и слез он придумал добрую сказку! Подобного чуда не смогли бы сделать ни Толстой, ни Шекспир, такое мог один Андерсен.

Русалка и гадкий утенок, - эти двое переживут мир со всеми его обитателями. Благодаря Андерсену каждое мгновенье морская дева готова подняться из глубины морей, чтобы спасти подлинную любовь, а в небесной синеве, не касаясь этой юдоли скорби, парит белокрылый красавец, давая понять, что и такое возможно. Два самых прекрасных воплощения человека, русалка и падший ангел, оказывается, не имеют с человеком ничего общего: он приходит с неба, она – из подводной глубины, и оба остаются не узнанными: лебедь в стае уток, русалочка среди людей. И чем большая высота и глубина их порождает, тем больнее им на земле, и тем ярче разгорается пламя любви в их великой душе. О, Андерсен, Ганс Кристиан Андерсен...

Не считая любви к русалке и гадкому утенку, Кристина Рудалева вела жизнь обыкновенной школьницы в пятикомнатной квартире на Гагаринской улице, летом выезжала на дачу в Комарово, а зимой послушно делала уроки. По меркам потребителя 1994 года ее, конечно, нельзя было назвать «обыкновенной школьницей». Мама Кристины заправляла целой дюжиной преуспевающих магазинов, тогда как главные ее конкуренты контролировали всего-навсего по пять-шесть торговых точек, а бизнес девяносто пяти процентов населения не превышал объема потребительской корзины. Хозяйству Рудалевых, действительно можно было позавидовать.

Сеть магазинов Ирины Михайловны Рудлевой "Атлант" была разбросана по спальным районам города с головным офисом на Васильевском острове. "Атлант" продавал скандинавские продукты питания с 1988 года и в девяностых годах только расширялся.

Если у мамы Кристины были деньги, то у папы – смазливая физиономия и образцовая фигура, которую он тщательно шлифовал в фитнес-клубе, солярии и других приятных местах, благо, делать ему было больше нечего. С естественностью, свойственной всему живому, Саша Рудалев передал детям светлые нордические волосы, голубые глаза, и все остальное, так что Кристина и ее мелкий братишка Гарик росли настоящими красавцами, да еще и в окружении «новых русских» развлечений: иномарок, построек, широких экранов.

Все бы так и продолжалось благополучно и скучно, если б Кристина в десять лет серьезно не заболела. Как мы уже сказали, болезнь была связана с датским сказочником Гансом Кристианом Андерсеном. Недуг не сопровождался физическими или психическими нарушениями, никто не считал Кристину «больной», не говорил, что ей «надо лечиться». Лишь когда у девочки-подростка появился настоящий «мужик» – датский принц Гамлет, в доме на Гагарининской словно взорвалась бомба.

В начале июня Ирине Михайловне так и сообщили, что Кристину видели на пляже в Солнечном с каким-то «взрослым мужиком», что у них, вроде как, «серьезные отношения». Ирина Михайловна прислушалась к телефонному разговору дочери, и… действительно, Кристина была по уши влюблена.

Мать оперативно все выяснила.

- Кристинка, как прошел день? – спросила она тем же вечером.

- Ну, так,… ничего.

- Где сегодня была?

- На пляже.

- В Солнечном?

- Угу. Откуда ты знаешь?

- Мир полнится слухами. С кем ты ездила на пляж? Мне сказали, ты была с мужчиной.

Кристина молча уставилась на свои красивые ногти, покрытые бесцветным лаком.

- Ну, была. - Врать она не умела. Оставалось лишь сказать правду: - Мама, у меня есть парень, - сообщила она после паузы, подняв глаза на мать.

- Это… это… прекрасно. – Ирина Михайловна не находила слов. - И…, короче, кто он?

- Датский принц. – Кокетливо ответила дочь.

- Не поняла?

- Гамлет, - рявкнула Кристина, надувшись. - Что ты еще хочешь?

- Деточка, я твоя мать. Ты несовершеннолетняя. Вот, когда тебе будет восемнадцать, будешь делать, что угодно. А пока я действительно хочу знать, с кем ты встречаешься.

- Я уже ответила.

- С Гамлетом?

- Да, да, да.

- Не говори ерунду. Сколько ему лет?

- Двадцать с чем-то.

- Я должна с ним познакомиться, - решительно заявила Ирина Михайловна.

- Это невозможно.

- Что-что?

- Вы очень разные. Он творческий человек. Боюсь, такие люди, как ты, ему не интересны.

- Я должна хотя бы попробовать... его заинтересовать, - ухмыльнулась Ирина Михайловна. – Чем черт не шутит.

- Мам, тебе делать больше нечего?

- Пригласи его завтра на ужин. - Ирина Михайловна вынесла окончательный приговор.

- Ладно.

На следующий день Гагаринская улица принимала датского принца. Это был действительно датский принц Гамлет, никакого подвоха: полноватый симпатичный актер театра «Эхо» Владимир Евпатьев. Иногда он играл Гамлета, иногда другие роли, ничего противоестественного в этом не было. В компании Кристины и ее родителей он съел салат, буженину и выпил немного белого вина. Парень как парень.

Ужин прошел тихо, формально и быстро закончился.

- Я же предупреждала, ему с вами будет не интересно, - шепнула Кристина на ухо матери.

- Это правда, - согласилась Ирина Михайловна. - Володя, можно вас на минутку? – Она поднялась из-за стола, приглашая принца в свою комнату.

- Мама, что ты хочешь? Я с вами! – Кристина подскочила со стула.

- Ты еще маленькая, - сказала Ирина Михайловна, уводя принца.

Комната Ирины Михайловны напоминала кабинет. Володя переступил через порог, тяжелая дубовая дверь за ним захлопнулась.

- Молодой человек, сколько вам лет? - без раскачки спросила мать, скрестив на груди руки.

- Двадцать семь, - ответил Вова, зажмурив глаза.

- Кристина мне сказала, двадцать с чем-то. Вы понимаете, какая большая разница? Ведь ей пятнадцать лет. Она вам говорила?

- Вообще-то, мы на этом не зацикливались... Но я заметил, ей не тридцать.

- Если б вам, например, было сорок, а ей двадцать, я бы поняла...

Вова с позором промолчал.

- А так... Я думаю, это не серьезно, - прикусив губу, продолжала Ирина Михайловна, как бы бракуя просроченный товар. - Что вы молчите? Я вас не обидела?

- Как сказать, - Вова с трудом улыбнулся. – Скорее нет, чем да.

- Кристина говорит, вы так интересно рассказываете...

- Ну, да, - подтвердил Вова, - я умею рассказывать.

- Она переживает, что с бизнесменами вроде меня вам не интересно. Я вас не утомила?

- Да нет, что вы.

- Я бы не хотела, чтобы… у Кристины остался неприятный осадок. По-моему, вы для нее как первая любовь. Вы меня понимаете?

- Да, да.

- Пожалуйста, не делайте глупостей. Если для вас это не серьезно…

- Послушайте, почему для меня это должно быть не серьезно? – попытался возразить Вова, повысив голос.

Но мамаша его не слышала, словно перед ней была муха, которую надо раздавить.

- Да потому что вам двадцать семь, а ей пятнадцать, потому что она ребенок, а вы взрослый человек, - на той же громкости ответила мать.

- Ирина Михайловна, все будет хорошо, не волнуйтесь.

Вова попытался заглянуть Ирине Михайловне в глаза, надеясь увидеть там что-нибудь человеческое, однако матери такая идея не понравилась.

- Пожалуйста, оставьте ее в покое, - попросила она, отвернувшись. – Я только для этого вас позвала. Пожалуйста…

Пару недель романтические поездки в Солнечное продолжались втайне от Ирины Михайловны. Чтобы не попадаться на глаза ее знакомым, Вова с Кристиной стали наведывались в Солнечное по вечерам, добирались до берега обходными тропинками, а не по ровному асфальту, как все нормальные люди. Причем, Кристина снимала сандалии и шла босиком, балансируя руками и строя смешные гримасы на каждой шишке и колючке. Преодоление земного притяжения тонкой кожей доставляло ей столько же видимых, мучительных неудобств, сколько невидимой и мало кому понятной сладости. Нет, она не косила под русалочку, ходившей по земле как по битому стеклу, осознанно, все происходило бессознательно. Подсознание, душа, - здесь кроется неодолимое притяжение. Ведь, можно копировать любимого человека, существо, даже не подозревая об этом, даже его не зная – одним чувством посвященности, одной любовью. В принципе, мы все проделываем то же самое относительно тех, кого любим или ненавидим, равно как другие проделывают с нами - "душа" в этом смысле – мозаика мыслей и чувств, звенья которой кому-то принадлежали ранее, и кому-то будут принадлежать впредь.

Присмотрев в Кристине человеческую душу, русалочка уже становилась ее полноправной частью, равно как Кристина, наглотавшись сказок, где-то в глубине превращалась в легендарную морскую деву, - кто из них более поусердствовал, один Господь ведает, но, вот, процесс пошел, и рано или поздно ему надлежало выплеснуться из глубин подсознания в реальность с той же закономерностью, с какой созревшая девушка восемнадцати лет выходит замуж, а русалочка в пятнадцать всплывает с глубины океана.

Ирина Михайловна, конечно, не надеялась, что Вова мгновенно оставит Кристину в покое. Она чувствовала, что предстоит довольно неприятная битва но, главное, не была уверена в ее окончательном итоге. Матери казалось, что девочка не способна отличить сказочного принца от реального прохиндея, который его играет, и стоит у ребенка отнять любимую игрушку по имени «датский принц Гамлет», ситуация вообще потеряет контроль и привлекательность: ребенок превратится в олицетворение протеста: такого тихого, незаметного и даже светлого протеста, с которым бороться гораздо проблематичнее, чем с протестом громким, вызывающим, нахальным. Ирина Михайловна уже имела опыт войны с Кристиной, результат был не в ее пользу, поэтому она боялась вот так сразу поставить Гамлета вне закона и качать свои права.

То, что Вова однажды будет поставлен на Гагаринской улице вне закона, для матери Кристины было вопросом времени. Если посмотреть на Вову с точки зрения перспективы в денежном эквиваленте, то он олицетворял собой абсолютный ноль. Это была не то чтобы невыгодная партия для новой русской дочери, это был натуральный дебилизм: какой-то вшивенький паяц ошивается возле лакомного куска несовершеннолетнего возраста.

Александр Николаевич не был столь категорично настроен против Вовы. Так казалось Кристине. По природе у папы было гораздо больше общего с Вовой, чем с мамой. Оба были бездельниками, эстетами, болтунами. Оба ошивались возле лакомного куска, не испытывая угрызений совести. Кристина решила, что отец должен хотя бы нелегально поддержать ее роман с Гамлетом.

- Папа, ты хотел бы, чтобы я жила с Володей? - спросила она.

С трудом подавив изумление, Александр Николаевич ответил:

- Радость моя... Я... Я должен подумать. – Александр Николаевич неестественно улыбнулся и посмотрел в лицо очумевшей девочке широко открытыми глазами (он всегда носил очки с затемненными стеклами, поэтому мог преспокойно, глядя в лицо кому угодно, говорить что угодно, - его собственные глаза были надежно защищены коричневой дымкой на окулярах). - Дай мне время, я обязательно... подумаю.

Кристине в голову не пришло, что думать всё равно придется матери.

Спустя пару часов по дороге на работу родители всерьез обсуждали перспективу совместной жизни несовершеннолетнего ребенка с бездельником Вовой. Повернув к жене каменное лицо, Александр Николаевич сообщил:

- Знаешь, что мне заявила Кристина?

- Чего еще? - насторожилась Ирина Михайловна (когда она видела на лице мужа эту каменную маску за дымкой очков, ее нервы натягивались: сейчас прольется чья-то грязь...)

- Хочу ли я, чтобы этот шкодарь с ней спал?

- Еще чего! - обалдела мать.

Папа натянуто засмеялся:

- Вот и я говорю... Похоже, у них все на мази.

- Ты с ума сошел?!

- Ира, я такие вещи в два счета просекаю. С этим надо кончать. Тридцатилетнее мудило спит с нашим ребенком, а мы делаем вид, что...

- Саша! - Ирине Михайловне хватило. Материнское сердце обливалось кровью.

- Я позвоню Лёле, пусть тряхнет его как следует.

- Не надо. Я сама с ним поговорю. И сделаю это прямо сейчас. – Решила Ирина Михайловна. – Ты представляешь, где его театр?

- Догадываюсь.

Александр Николаевич круто развернул машину, сменив курс с Васильевского острова на Петроградку, важно прикурил и громко щелкнул крышкой зажигалки, его губы, плавно переходившие в острую бородку Мефистофеля, сложились в зловещую гримасу, не предвещавшую шкодарю ничего хорошего. «Вольво» мчалось в направлении театра «Эхо».

Отец Кристины имел талант неформального лидера. Он становился “черным кардиналом” любой компании, особенно если компания замышляла что-то экстраординарное и бесполезное. Александр Николаевич по памяти цитировал О’Генри, знал сотни анекдотов и ходячих скабрезностей, имел достаточно обаяния, чтобы произвести впечатление, денег, чтобы стильно одеваться, и вкуса, чтобы украшать шею яркими декоративными платками, заправляя их под воротник толстой рубашки. Среди многочисленных функций, которые он выполнял при жене, была функция ее водителя (Ирина Михайловна могла самостоятельно летать по шоссе на ракетообразных ста девяносто, не пропуская вперед ни одного бандита, однако предпочитала, чтобы за рулем находился мужчина).

Театр «Эхо» нашелся быстро - на Каменноостровском проспекте, рядом с телевидением. Родители Кристины угодили на репетицию. Небольшой зал был практически пуст. Соорентировавшись, Ирина Михайловна оставила мужа в машине, королевской поступью вошла в театр, словно в свой магазин, и направилась к сцене. Вова находился в окружении Офелии, Лаэрта и главного режиссера. На нем был костюм Гамлета, так что гадать, кто есть кто, гостье не пришлось.

- А я, - произносил Гамлет, -

Тупой и вялодушный дурень, мямлю,

Как ротозей, свою заклавший клятву,

И ничего сказать не в силах, даже

За короля, чья жизнь и достоянье

Так гнусно сгублены.

Подойдя к сцене, Ирина Михайловна уставилась на датского принца неподвижным взглядом.

- Или я трус? – продолжал Гамлет. -

Кто скажет мне: подлец? Пробьет башку?

Клок вырвет бороды, швырнет в лицо?

Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку?

Вова направил ответный взгляд на бесцеремонную даму:

- Быть может вы?! –

Ей богу, я снесу, ведь у меня

И печень голубиная - нет желчи,

Чтоб огорчаться злом…

Дождавшись окончания монолога, загадочная дама заоплодировала.

- Прошу прощения, - вмешался режиссер. – С кем имеем честь…

- О, это совсем не честь, - ответила Ирина Михайловна, небрежно отмахнувшись от режиссера. - Вова, приготовься к очень неприятному разговору.

- Прямо здесь?! – ошалел Вова.

- Если хочешь, пойдем выйдем.

- Хочу. Хочу выйти. – Вова спрыгнул со сцены. – Простите нас, мы на пять минут.

- Хорошо, перекур, – согласился режиссер.

Они дошли до гримерной комнаты и остановились в коридоре.

- Я говорила тебе, сколько лет Кристине? - Крылья носа Ирины Михайловны приподнялись, как у хищницы.

- Говорили, - ответил Вова.

- А сколько лет тебе?

- Много.

- Вы спите вместе?

Вова глупо пожал плечами.

- Ты не знаешь, спите вы вместе или нет? - наехала мать.

- Знаю, - кивнул Вова.

- Ты считаешь, это в порядке вещей?

- Я ничего не считаю.

- А я считаю. - Пальцы Ирины Михайловны разомкнулись, указательный ноготь забарабанил по груди датского принца: - Теперь я хочу, чтоб и ты подсчитал: ты уже попадаешь под сто тридцать четвертую статью уголовного кодекса.

Володя поднял пришибленный взгляд. Нет, он не подозревал, что «попадает».

- Ты попал, - продолжала Ирина Михайловна. - Ты вступил в половую связь с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста. Знаешь, чем это пахнет?

- Нет.

- До четырех лет. - Мамаша показала ему веер из четырех пальцев. - Я это говорю тебе как юрист, а не как мать.

Надо отдать должное, она объяснялась хладнокровно и отстранено, и если б не крылья носа, грозно взлетавшие в начале каждого заявления, мы бы с трудом догадались, на чьей она стороне.

- Что четырех лет? - Володя впал в режим торможения.

- Я посадить тебя могу, придурок! Или ты влетишь у меня на десять тысяч баксов. У тебя есть десять тонн?!

- Нет, десяти тонн у меня нет, сажайте.

Вопрос вдруг показался Вове решенным и закрытым. Выдержав паузу инквизитора, Ирина Михайловна ухмыльнулась:

- А теперь я скажу тебе, как мать. Я не буду тебя сажать, не буду трясти. Меня ты больше вообще не увидишь, Гамлет. Знаешь, что тебе светит? Если только пойдут слухи, что ты опять дуришь девочке голову, я поговорю с ребятами из службы безопасности. Поверь мне, Вовик, я пока никого не обманывала, эти ребята умеют так убеждать, что тебя после них ни один театр не возьмет.

Выпустив пар, Ирина Михайловна торжественно замолчала. Вова смутно сознавал детали неприятного разговора. Общий смысл понял: это всё, конец, исчезни, - но вот, что требуется от него в данную минуту - темный лес.

- Это все? - спросил он после паузы.

- Значит так, я о тебе больше ничего не слышу. Я тебя не знаю. Я тебя не вижу. С Кристиной - то же самое. Ты о ней забыл.

- Ладно, - кивнул Вова. – Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Ирина Михайловна круто развернулась и вышла в открытую дверь, оставив Гамлета оцепеневшим подобно статуе.

- Ирина Михайловна! – крикнул Вова, очнувшись.

- Я все сказала, - отрезала мать из темноты.

- Куда вы пошли? – Вова бросился следом. – Там подвал, осторожно! Идите обратно, я вас провожу.

- Меня провожать не надо. - Ирина Михайловна вернулась из подвала. – Скажи куда идти, я как-нибудь справлюсь.

- Туда. – Вова показал на нужную дверь.

Мать Кристины, наконец, вышла, куда надо.

Вова прижался к стене и застонал.

- Круто – услышал он сбоку.

К нему подошла Офелия, в ее руке дымила сигарета:

- Кто это был, Вольдемар?

- Саша, не надо, - попросил Вова.

- Вам плохо, принц?

- Мне офигенно, никогда мне не было так хорошо, - проскулил Гамлет, возведя взор к потолку.

- Будешь курить?

- Я бросил.

- Когда это?

- Вчера.

- На, покури, не мучь себя. Никогда нельзя резко бросать.

Офелия покровительственно улыбнулась, отдала Гамлету дымившую сигарету, сняла парик и с облегчением взбила огненно-рыжие волосы:

- Голова трещит от этого гандона. А что вдруг бросил?

Вова глубоко затянулся и пожал плечами:

- Одышка. Не хочу сдохнуть, поднимаясь по лестнице.

- А как хочешь?

- Красиво, - ответил Вова, пожирая облака табачного дыма. - Ярко, быстро, в лучах рампы. Курение - медленная смерть. А я хочу быстро.

- А я не тороплюсь. Ну что, полегче стало? «Сколько ни старайся, а грешного духа из нас не выкурить», да? Что она от тебя хотела?

- Ты что, не слышала?

- Только в самом конце. Кого ты должен забыть?

- Я познакомился с русалкой, а это ее мать.

- Ого! Не слабо. Дай затянусь, - попросила Саша.

- Это твоя последняя сигарета?

- Нет. Просто хочу покурить с тобой одну сигарету. Мы что, не можем выкурить одну сигарету?

Офелия курила мощными затяжками, как курят водители-дальнобойщики. Ее прически менялись каждый месяц, но всегда оставались короткими и яркими, как у куклы. Губы Саши поджимались в постоянной усмешке, адресованной всему миру, без которой, ее хищное личико могло бы показаться злым и агрессивным. Наконец, эту Офелию-модерн украшал очень соразмерный, аппетитный нос, благолепие которого несколько сглаживало отпечатанную на лице трагедию эмансипированной девственницы рубежа столетий. Ее Офелия дала б прикурить Микки Рурку, что там закомплексованный Гамлет! От невинного ангела эпохи возрождения сохранился лишь авторский текст, в остальном это были антиподы: Саша и Офелия. Там, где у Шекспира культивируется «податливый женский воск», актриса облекалась в непробиваемые доспехи. Но поскольку деградация образа соответствовала бандитской эпохе 90-х, слышавшей о настоящем театре лишь по воспоминаниям стариков (а кого они особо интересуют?), зрители полагали, что все так и должно происходить, текст с ней не спорил, режиссер не возражал, Гамлет был согласен.

Саша попала в театр Ситникова сразу после института, проработала один сезон, и осенью-зимой бывали отдельные моменты, когда Вова спрашивал себя: не скоротать ли с Сашкой вечерок? Временами девушка с необычайно яркими волосами вызывала у него какой-то невнятный интерес. Но эти постоянные наезды с ее стороны, пусть даже облеченные в форму идиотских шуток… Саша, к примеру, могла ни с того, ни с сего отмочить: любит ли ее Вольдемар? женится ли он на ней? хочет ли он ее, в конце-то концов? красивая ли она? Подобные наезды раз за разом подавляли едва теплившийся половой интерес Вольдемара к своей подруге по сцене.

- Почему не можем? – Вова вернул Саше сигарету. – Мы легко можем выкурить одну сигарету… Потом еще одну… Потом можем выпить бутылочку пива, потом еще одну, и еще… Как получится. Что сегодня делаешь?

- Я не буду с тобой напиваться, не уговаривай.

- Что именно тебе не нравится: со мной или напиваться?

Саша со смехом съездила по спине Вовы париком Офелии:

- Ты хам, понял?

- А вы порядочная девушка?

- Милорд!

- И так хороши собой?

- Что разумеет ваша милость?!

- То, что если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотой.

- Разве для красоты не лучшая спутница порядочность?

- Скорее красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность удержит красоту в границах приличия. Прежде я считал это парадоксом, а теперь вижу, что таковы правила… Я любил вас когда-то. Вы это еще помните?

- Действительно, принц, мне верилось.

- А не стоило верить. Сколько не прививай нам добродетели, грешного духа из нас не выкурить. Я не любил вас.

- Тем больнее я обманулась.

- Шла бы в монастырь. К чему плодить неудачников? Посмотри на меня: вроде бы, неплохой человек, а если копнуть, столько всякой дряни всплывет, что уж лучше бы мать не рожала меня. В моем распоряжении больше грехов, чем мозгов, чтобы их обмозговать. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землей?

- Вова, Александра! – появился режиссер. – Почему я вас должен ловить по коридорам? Вы не могли бы продолжить дискуссию на сцене?

Вечером Офелия привела пьяного Гамлета к себе домой в аккуратную, уютную комнату в коммуналке. Свет не включали, белой ночью все прекрасно видно; Вова без проблем мог разглядеть все особенности тела Офелии, когда подруга по сцене стала раздеваться. Бедный принц! В его сердце обвивала русалочка, а глаза разглядывали коллегу по работе.

- Где моя сумка? - спросила Саша полушепотом.

Нелепо пряча сумочку Саши за спиной, Володя покачивался в центре комнаты, пытаясь шутить:

- Я ее выбросил.

- Давай, давай, - поторопила подруга. - Ты в дупло пьяный!

Чтобы овладеть сумочкой, Саша обхватила парня руками, и оба с шумом повалились на пол. Подниматься не торопились. Нацеловались до одурения.

- Ты находишь мой поцелуй восхитительным? - спросил Вова.

- Это что-то! - Саша встала на ноги. - Схожу в ванную.

- Ты красива, порядочна... - мямлил Вова, развалившись на паркете. - Если ты еще сходишь в ванную, станешь вообще чистенькой, гладенькой. Станешь, как ангел. Тут бывали ангелы?

- Естественно. - Саша разделась до нижнего белья. - Я красивая?

- Да, да, да.

- А грудь? - она сняла лифчик.

- Грудь ангела!

- Издеваешься? Где ты видел у ангела грудь?

- На картине. Вот такую большую сочную грудь, больше чем у тебя.

- Встань с пола, не расслабляйся.

- А! - Он махнул рукой.

- Как хочешь. - Захватив полотенце, Саша скрылась за дверью.

Гамлет перевел себя в сидячее положение, огляделся. Таинственный полумрак неведомой комнаты.

"Что я здесь делаю?"

- Офелия! - позвал он, перекатившись на корточки. - Офелия!!

- Давай, потише! – ответил голос из полумрака.

- О! – Вова сидел на полу в центре комнаты и глупо таращился на стену.

- Святители небесные, спасите! - выдержав паузу, воззвал он:

- Благой ли дух ты или ангел зла,

Дыханье рая, ада ль дуновенье,

К вреду иль пользе помыслы твои?

Я озадачен так твоим явленьем,

Что требую ответа! -

Он на корточках подобрался к стене, из-за которой доносился гневный голос:

- Отзовись

На эти имена: отец мой, Гамлет,

Король, властитель датский, отвечай!

- Три часа ночи, епрст! – Раскатистым громом ответил с того света призрак: - Ты заткнешь рот или нет?!

- Отчего ж гробница,

Где мы в покое видели твой прах,

Разжала с силой челюсти из камня,

Чтоб выбросить тебя? - спросил Вова.

- Когда я встану, тебе плохо будет, дурище! - предупредил голос.

- Ну вот! Чего бояться?

Я жизнь свою в булавку не ценю.

А чем ты для души моей опасен,

Когда она бессмертна как и ты?! - прокричал в ответ Вова.

- Я предупредил! - долетело из преисподней. - Выйди в коридор, я тебе объясню!!

Кто знает, чем бы все обернулось, не появись в сей драматичный момент Саша:

- Ты разбудил соседей? - тревожно прошептала она.

- Ш-ш-ш! - Володя таинственно поднес к губам палец и неловко оторвал зад от половиц:

- Он снова манит. Подойду поближе!

- Ты дурак?! Ты видел моего соседа?!

- Подойду поближе, - упрямо повторил он.

- Никуда ты не пойдешь. Сиди здесь, я сама.

Собеседник Вовы работал вышибалой в пляжном кабаке. Весил призрак сто десять килограмм, имел жену и двухлетнего малыша. Его семья хотела спать, поэтому, вышиби он Володю из дома, моральное право и весовой перевес были бы на его стороне. Благо, до этого не дошло. Саша успокоила соседа.

- Вов, говори шепотом, - попросила она, вернувшись. - Чего разорался? У них ребенок.

- О'кей.

- Мне с ними жить.

Охая и чертыхаясь, Вова заполз на кровать:

- Все кончено, Гораций! - шепотом объявил он. - Простимся, королева, бог с тобой!

Саша накрыла его своим телом. Ее руки ловко приспустили джинсы, которые он, оказывается, до сих пор не снял. Долгие, добросовестные объятия Офелии привели к полной капитуляции принца. Отдадим должное, Вова старался, и тем не менее. Борьба Саши за взаимность результатом не увенчалась.

- Ты не хочешь? - сдалась она.

- Я?! - Вместо того чтобы согласиться, Вова бездарно засуетился: - Я сейчас. Иди сюда! Сейчас...

Продолжили. Однако невозможно продолжать невозможное. Намучившись, друзья по сцене, мужчина и женщина, отвалили по обе стороны кровати ни с чем. Володя резко протрезвел, стал понимать, сознавать, оценивать. Оценки были низкими.

- Давай спать, - предложила Саша.

- А любовь?

- Спи, я же вижу, что не хочешь, - ответила Саша в подушку. В ее голосе прозвучала нота трагедии.

Володе сделалось совестно. Он уселся, подобрав под себя ноги. Из головы проворно выветривался хмель. Уютную комнату продолжал освещать ровный матовый свет. Сашка-Офелия отвернулась, делая вид, что спит.

- И продолжайте делать, что хотите, – прошептал Гамлет:

- Ложитесь ночью с королем в постель

И в благодарность за его лобзанья,

Которыми он будет вас душить,

В приливе откровенности сознайтесь,

Что Гамлет вовсе не сошел с ума,

А притворяется с какой-то целью…

Тем временем жизнь водоплавающих шла своим чередом. На обратной стороне реальности, в затерянной впадине Тихого океана, старуха-колдунья расцарапала себе грудь, и в медный жбан, размером с небольшой колокол, влилась последняя составляющая волшебного коктейля - кровь ведьмы. Почуяв новую дозу, дремавшая жижа вздрогнула, зарычала, забулькала, словно в жбане пытались сварить самого черта. Вооружившись клюкой, старуха мастерски перемешала отвар, приговаривая под нос заклинания, смысл коих один бес разумеет, и страшный плод ее полузабытого кулинарного искусства начал успокаиваться на глазах затаившейся русалочки.

На девчонке не было лица. И страшно, и жутко. Да как воняло! От сатанинской кухни, которую они развели, смердило за десятки километров. Под водой! Одна мысль, что это придется выпить, могла кого угодно лишить рассудка.

По правую руку от колдуньи покоился монолитный камень, святая святых волшебной впадины, немой свидетель подводных чудес. Он помнил всех местных волшебниц от сотворения мира, его цвет и форма на человеческом языке непередаваемы, его роль в рождении чуда столь же загадочна, сколь несомненна. Он не царапал себе грудь, не говорил ни заговоров, ни заклинаний, тем не менее никто не решался подступиться к подводным метаморфозам без участия старого магического камня.

Он помнил колдунью еще в пору, когда она была молоденькой и бешено красивой. Золотые времена! В членах волшебницы жила упругая сила, в глазах пылал демонический огонь, а в душе таилась такая неистовая вера в успех предприятия, что - видят боги - воплощенные ею сложнейшие метаморфозы выглядели этакой детской забавой, игрой, словно фокус перевоплощения (а этот забавный фокус состоит из таких обязательных штуковин, как смерть и воскрешение) есть событие элементарное, что-то вроде обеда, сна и пробуждения.

Поскольку аренда недостижимой точки планеты ничего не стоит, зарабатывала колдунья в наилучшие времена немерено. Мы вряд ли поймем ее меркантильные пристрастия: улов волшебницы составляли не доллары, вода или земля с их движимостью и недвижимостью (ей вполне хватало двух квадратных метров возле заросшего камня), не самцы и побрякушки... Колдунье приносили в жертву бесценную утварь: голоса, сердца и души.

Ушли золотые времена. Теперь члены волшебницы приходили в движение со скрипом, подобно часовне Атлантиды, мышцы не играли силой, огонь в глазах едва теплился, а вера в конечный продукт довольно простого перевоплощения русалки в человека в любую минуту грозила рухнуть в бездну отчаяния. Она даже ничего не попросила у русалочки в обмен за свой труд, - что надо старухе?

Колдунья взглянула на перепуганное дитя: русалочка не могла отвлечься от зловонного жбана, он действовал на нее ужасно.

- Дитя мое, - проскрипела ведьма. - Я ли тебя не предупреждала?

- Предупреждали, госпожа, - согласилась русалочка.

- Я ли тебя не отговаривала? Пока осталось время, я в последний раз предупреждаю и в последний раз отговариваю: не дело ты затеяла, красавица!

И хоть в сознании русалочки происходили не менее чудовищные всплески, чем в сатанинском вареве, о попятном, конечно, речи идти не могло.

- Через несколько минут ты перестанешь быть русалкой. - Колдунья выдержала торжественную паузу. - Ты умрешь на этом камне...

- Я умру, - кивнула русалочка. – На этом камне.

- Твоя история умрет вместе с тобой. У людей свои правила игры, у русалок свои. Если ты идешь к ним, ты умираешь здесь. Если они идут к нам, они умирают там. О том, что ты была русалкой, никто, никогда не будет знать. Ни этот твой принц, ни кто еще. Таков закон, дитя, он так же непоколебим, как трижды три - девять. Если ты попытаешься рассказать им о том, кто ты на самом деле, будут большие проблемы. Приступим! Назад хода нет. Сюда плыви, дитя мое!

Русалочка подплыла к смердящему отвару, стараясь не особо демонстрировать отвращение (разве что, зажала пальцами нос), и приготовилась умереть.

В руке колдуньи заблестела чаша из чистого золота, украшенная множеством драгоценных камней. Подними ее наш брат со дна океана, на земле бы вспыхнула война за право обладания таким великолепием! Здесь же, в логове, драгоценность не производила нездорового ажиотажа: тем, кто к ней прикладывался, было не до драгоценных побрякушек. Поэтому остается лишь сожалеть, что сей предмет антиквариата, способный поставить с ног на голову любой аукцион или радовать глаз достойного миллиардера, служит подсобной поварешкой в сомнительных чудесных делах.

Зачерпнув золотой чашей готовый отвар, старуха погрузила в него язык, как следует продегустировала и нашла состоявшимся: коктейль был поистине волшебен и готов к употреблению.

- Ляпота! - Колдунья протянула сосуд обомлевшей русалочке. - Испей, дитя, испей, сама хотела.

Русалочка вдруг так перетрусила, что едва не померла до срока. Золотая чаша и то, что там бурлило, подействовало на ее как бормашина и кресло дантиста - на ребенка с гнилыми зубами. Сердце застучало в оба виска, будто хотело выскочить сразу в двух местах, а рука никак не шла к золотому сосуду.

- Сим соком смажем путь богам, - объявила колдунья. - Еще ничего не произошло, а ты боишься? Кого я к людям посылаю? А?!

- Не боюсь, госпожа, - исправилась русалочка, приняв, наконец, чашу от волшебницы. - Я смелая. Я самая смелая русалочка, какая только...

- Как же! Ладно, открою тебе одну страшную тайну: в том, что ты держишь, ничего страшного нет. Умирать не больно. Больно рождаться. Только издали смерть воняет и смердит. В самой смерти смерти нет. Вблизи она прекрасна. Вонь потребна для того, чтобы прогнать все лишнее. Больно будет с этим. - На ладони волшебницы засверкал маленький флакончик. - Тут начало любой жизни: от головастика до божества, здесь смех и слезы, любовь и ненависть, ад и рай, - каждый получает свое. - Она торжественно опустила флакончик на камень вечности, он засиял, как звезда: - Одна капля сего нектара стоит столько, сколько не стоит миллионный город, в котором ты собираешься жить, дитя мое. Пей же! Да приготовим путь богам!

- Приготовим, - моргнула русалочка.

Она отпустила нос и - о, чудо! - вблизи непереносимое зловоние, исходившее от бодяги, как рукой снимало. Содержимое великолепной чаши вдруг показалось русалке приятным на цвет, удобоваримым на запах и само стало проситься к ее губам. Да и на вкус, знаете ли...

Едва она пригубила варево, поняла, что ничего вкуснее доселе не пробовала. Живительные токи весело устремились от макушки до плавника, согревая сантиметр за сантиметром прозрачного тела божественным теплом. Точно, ничего похожего она и отдаленно не испытывала за пятнадцать лет!

Мир.

Безмолвие.

Благодать.

- До дна! До дна!! - кричала ей вслед колдунья. - До дна, дитя мое!!

Ее Ресницы удивленно опустились, пустая чаша с драгоценными камнями выскользнула из безжизненных пальцев, на лице застыло безмятежное выражение идиотки, а руки и хвост повисли в подводной пространстве словно в космосе. Это пространство давило душу и тело с такой невероятной силой, что русалочка охнула: как она выдержала этот неподъемный пресс?! Ни одно живое существо, какое было ей известно, не смогло бы здесь провести и доли секунды. Здесь, где пространство, время и стихия огромной наковальней дробят и растворяют в прах все живое.

Отбуксировав легкое тело принцессы на магический камень, старая колдунья флакончиком божественного нектара обозначила несколько чудотворных символов над ее головой и голосом, исполненным священной простоты, произнесла необходимые заклинания. Каждое ее слово со стремительностью молитвы взлетало с кромешного дна океана. Видит Бог, такого вдохновения древняя бабушка давно не испытывала. Вера в победный результат метаморфозы возродилась из забвения (ведь, без нее бесценный флакончик божественного нектара - не более чем обыкновенная склянка рыбьего жира). Не колдуньей определялся результат, она понятия не имела, материализуется данное чудо или нет, ей принадлежала лишь неистовая вера. Та, что сдвигает горы. Она была повитухой, сопровождавшей роды, но повитухой необычной, акушеркой высшего порядка, ведьмой, ибо не видела в своем ремесле ничего необычного, волшебного, крамольного. Метаморфозы являлись для нее работой: каторжной, будничной, великой и ужасной…

Волшебница прикрыла левой ладонью рот русалки, а правой подняла с камня божественный флакончик.

- Сейчас будет больно, - произнесла она. - Сейчас начнется. Чем скорее сладим, тем вернее спасем ту девчушку. Она-то все чувствует. У нее есть тонкая кожа.

Колдунья на мгновенье убрала ладонь с лица принцессы, и три блестящие капли из флакончика, сверкнув во мраке, как звезды, исчезли в приоткрытых губах принцессы.

- Терпеть! Терпеть, дитя мое!! - Колдунья кряхтела, точно средневековая мельница, раскрутившаяся под шквалом штормового ветра. На ее старинном, воспрянувшем теле вновь вздулись упругие жилы, темные вены гнали горячую кровь. Едва заслышав дыхание новой жизни, повитуха сбросила с плеч девятьсот лет. Дух и плоть ее молодели на глазах, трещали от напряжения и ревели, как во вьюгу ревут провода, а физиономия приняла облик штангиста, толкающего рекордные килограммы. Одной рукой старуха сжимала сердце русалки, другой навалилась на ее голову, не позволяя извивавшемуся от нереальной боли хвостатому существу выскользнуть из-под наковальни магического камня. Каждое мгновение метаморфозы прошло по высшему разряду: русалка становилась человеком.

Наконец, страшная, далекая бездна содрогнулась в вырвавшемся вопле, океан отозвался едва различимым стоном и достаточно ощутимой бурей, проглотившей десятки невинных судов и грозных кораблей, - то была бессильная истерика подводного царя, у которого не стало любимой дочери. Логово волшебницы озарилось вдруг небывалым светом: в самой глубокой впадине морей и океанов сверкнуло так, как нигде в тот день по всей земле.

И все. Чудо свершилось. Принцесса обмякла под цепкими клешнями колдуньи, ее сердце остановилось, а душа вырвалась из ледяного плена. Чудо уступило место реальности. Безжизненная оболочка сползла с камня-распятия и опустилась на дно никому неизвестной точки мирового океана. И стало вдруг тихо, как прежде. Холодно, как никогда. И темно, как нигде.

Окинув духовным взором результаты проделанной работы (обыкновенным взором, пожалуй, здесь уже никто б ни черта не разглядел, ибо русалочки, осветившей сей мрачный закуток Вселенной, больше не было, - бездна погрузилась в застой), так вот, осмотрев результаты обыкновенной метаморфозы: на небе, под водой и на земле, - старая волшебница не увидела ничего отрадного. Она отвалила от рокового камня, на ощупь отыскала прозрачную оболочку принцессы, и опустилась рядом. Корявая клешня колдуньи застыла над головой мертвой русалки и была не в силах к ней прикоснуться.

Она сидела час, другой, третий… Она не трогала с места и почти не дышала, превращаясь в этакий согбенный монумент, открытый у изголовья всех неудачников, посмевших верить в чудеса.

От скорбных дум ее башка быстро покрывалась отвратительными интеллектуальными шишками. Скрюченные пальцы нащупали в темноте божественный флакончик, колдунья улеглась подле хвоста принцессы морей и океанов, и… три блестящие капли нектара, точно звездочки, скользнули в ее беззубый рот.

Древнее тело даже не шелохнулось, но дух, ее младенческий дух, девятьсот лет державший силой абсолютной веры неподъемную тяжесть мирового океана, оставив с миром голубую бездну, вознесся столь же высоко, сколь глубоко покоилось его логово, и обрел, наконец, столько тепла и света, сколько холода и мрака вкусил там, где скрыты тайники любви и ненависти, смеха и слез, смерти и возрождения. Колдунья покинула одно из величайших сакральных мест планеты вместе с русалочкой.

Тем же вечером Кристина напилась шампанского, без всякого повода принесла своей подруге Ольге огромный букет белых роз, и выбросилась с балкона седьмого этажа.

Пролежав в коме трое суток, она вернулась к жизни. У нее насчитали семь переломов. Самым серьезным последствием падения оказалась травма головы.

Ее привезли в Сестрорецкую больницу, поскольку Ирина Михайловна узнала, что она «лучшая» и там «лучшие специалисты».

В первые дни Кристина лишь бесцельно крутила глазами, и ничего не могла понять. Кто она? Где она? Зачем она? Проплывавшие перед ее взглядом лица не вызывали ни единого отклика в душе, извлеченной с ледяного дна: смотреть на них - смотрела, но так, не заинтересованно и тупо. Какие-то люди в белых халатах все кружили над ней, кружили... Потом двое, тоже в белом, сказали, что они - ее мать и отец.

- Вы будете меня любить? - шепнула им Кристина таким мертвым голосом, что у далекой от сантиментов Ирины Михайловны мгновенно навернулась слеза.

- Доченька! - охнула мать, испуганно озираясь. - О чем ты говоришь?!

- Горгона… Гамлет… Мраморный мальчик, - прохрипела Кристина и, вперив стеклянный взгляд в потолок, потеряла к родителям интерес.

Тот факт, что больная не признала даже отца с матерью, врач объяснил побочным эффектом атрофии конечностей: пальцы рук участвуют в процессе узнавания (встречая тот или иной образ, человек первым делом как бы ощупывает его руками, и уже потом сознание выдает ответ на информацию зрительного образа). Поскольку Кристина не чувствовала ни рук ни ног, потерю памяти можно было считать явлением нормальным, если здесь вообще уместно это слово. Сказать, что Ирина Михайловна была потрясена, мало, здесь больше подойдет слово раздавлена. С душой матери произошло примерно то же, что с телом дочери.

Через неделю зашевелились пальцы. Однако вместо того, чтобы признать реальность или хотя бы проявить к ней здоровый интерес, сознание пациентки больницы стало извлекать на свет диковинные, нереальные картинки. То она погружалась в бездну к мраморному мальчику (он постоянно держал возле губ указательный палец, напоминая, что говорить они могут лишь молча, без слов), то на нее смотрели грустные белые цветы, здесь же появлялась Горгона, Принц Гамлет, аквариум с синими рыбами, Ольга, колдунья…

«До дна! До дна!! – кричала кто-то ей вслед. - До дна, дитя мое!!»

И что-то огромное упало снизу.

"Мамочки, как больно!"

И вот, стало легко.

А потом все вернулось.

К осени она научилась как следует двигать руками, понимать, где находится, с кем говорит и даже смеяться. Тело не принадлежало ей на все сто - процентов на шестьдесят, не больше. Сознание – пятьдесят на пятьдесят: половина была в этой реальности, другая осталась в параллельной. Да, крыша у нее съехала, однако если Кристина и выглядела дурочкой, то в самом лучшем смысле этого слова. К примеру, она могла ни с того, ни с сего впасть в нечеловеческое затишье: не реагировать на появление людей, заморожено смотреть в одну точку и не шевелиться минут так двадцать. Или наоборот внезапно начинала хохотать, заставляя все вокруг звенеть и содрогаться, - прекратить это было невозможно. Иные предметы и обстоятельства вызывали у больной прямо противоположную реакцию: чтобы поднять ей настроение, достаточно было сообщить, что у нее «высокая температура».

- Высокая температура? – радовалась она. – Ха-ха-ха-ха! Что вы такие мрачные? Температура! Я Солнышко! Я солнышко! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Временами она напоминала девиц из рекламных роликов, которым до дури нравятся новые прокладки, жвачки и презервативы. Кристина не ведала о том, что покончила с собой.

В этой истории нельзя было позавидовать никому. Особенно досталось Ольге, лучшей подруге Кристины. Она была старше на три года, благодаря ей Кристина приобщилась к миру ночных тусовок, колбасы и кислоты. Кристина не была в особом восторге от дискотек, скорее они позволяли ее отвлечься от житейского омута, основательно встряхнуть мозги и тело.

Они были не похожи, Ольга, и Кристина: старшая сногсшибательно действовала на самцов, болезненно - на старух и безнадежно - на женихов. Младшей до нее было далеко. Если лицо Кристины отталкивало любые косметические художества, лицо Ольги без туши и накладных ресниц было не представить. Дева-хамелеон, она запечатлевала на голове, лице и теле все, что производило супер-впечатление: от элементов одежды модных моделей с обложек журналов до длинного каре Умы Турман в "Криминальном чтиве". Ольга имела десяток кислотных костюмов на все случаи жизни, а поскольку случаи в жизни предоставлялись ей каждую вторую ночь, десять это не так уж много.

Несмотря на огромную внутреннюю и внешнюю разницу, что-то глубоко связывало конфетку в блестящей упаковке по имени Ольга с нежной и прозрачной Кристиной.

В ту роковую ночь Ольга, естественно, собиралась в клуб, за ней приехала тачка, и она со своим парнем выбирала прикид для вечеринки: синий или фиолетовый? В конце концов она остановилась на фиолетовом, и тут внезапно пришла Кристина со своим белым букетом, девчонка выглядела заметно поддавшей, на ней не было лица. Ольга хотела взять Кристину с собой, но у той были другие планы, ей надо было просто поговорить, рассказать свою историю. Из всех знакомых Кристины только Ольга могла выслушать любую трагедию с гламурным оптимизмом и предложить модный выход из тупика. Для начала Ольга предложила перенести обсуждение проблемы в машину, поговорить по дороге в клуб, ну, чтобы не терять время…

Через минуту Кристина лежала на зеленом газоне под девятиэтажным домом на Гражданке. Время никто не потерял, однако о вечеринках Ольге пришлось надолго забыть.

Через месяц Ольге разрешили увидеться с Кристиной. Со слов Ирины Михайловны Ольга узнала, что Кристюха двинулась, подняться с кровати не может, крыша поехала так, что никого не помнит, не знает, ничего не умеет... Имя Ольга Кристине, вроде, о чем-то говорит, но пока неизвестно, о чем. Вот такие ужасы. Для Ольги, которая ни разу не видела смерти, не переступала порога больницы и с вечера до утра без башни колбасилась на дискотеках, распахнулись врата неведомого мира. Ей строго-настрого велели молчать «об этом» - роковом прыжке с балкона на Гражданке. Кристина до сих пор не имела понятия о том, что с ней произошло.

- Она как пятилетний ребенок, - предупредила Ирина Михайловна за дверью. – Ты ее не грузи, Оля. Дай апельсины, и если она тебя не узнает, иди домой.

Оранжевые шары в руках красивой девушки показались Кристине прекрасными:

- Оранжевые как солнце!

- Это тебе, Крис, - сказала Ольга.

- Мне?! - растерялась Кристина. - Но я этого не стою.

- Не говори глупости, - попросила мать. - Возьми апельсин и ешь. Это подарок.

Присутствующие охнуть не успели, как Кристина впилась зубами в самый огромный апельсин.

- Кристюша! - опешила мать. – Апельсины надо чистить!

- Извините. - Больная моментально выплюнула все, что успела взять в рот. - Я не знала. Вы на меня не сердитесь?

- Конечно, нет, - Ольга категорично завертела головой.

- Ты такая красивая, Оля, - похвалила Кристина, я хочу быть такой же.

Мать с врачом переглянулись.

- Ты помнишь эту девочку? – спросила мать.

- Да, да... – Кристина наморщила лоб, припоминая: - Пляж, дискотека, марихуана... Оля моя лучшая подруга. - Она подала гостье правую руку. – Ты, правда, моя лучшая подруга?

- Конечно, Крис, - заверила та с рукопожатием.

Лицо Ольги пылало краской, было понятно, что Кристина попала в яблочко: дискотека, марихуана... Чтобы ее не смущать, врач тихо вывел Ирину Михайловну из палаты, оставив подружек с глазу на глаз.

- Оля!

- А? - шепотом отозвалась Ольга.

Кристина сбросила одеяло на пол.

- Классные ножки?

- Ноги как ноги.

- Блин, холодные как лед. И не слушаются. Я их не чувствую.

- Что, вообще?

Кристина с досадой кивнула.

- Фигово, - Ольга потрогала голени подруги. – Не такие уж холодные. По-моему, нормальные.

- Дай-ка твои посмотрим…

Оля закинула ногу на кровать. Сравнили температуру. Да, у Кристины нижняя часть тела была холоднее.

- Все Крис, будем лечиться. – Ольга заботливо укрыла подругу одеялом. – Чтобы ноги не мерзли, надо укрываться.

- У тебя есть парень?

- Ну, есть.

- Он тебя любит?

- Надеюсь, да.

- Что значит, надеешься?

- Значит, у меня все нормально, и я не парюсь, любит он меня или нет.

- Слушай, у меня ведь тоже должен быть парень, - догадалась Кристина, почесав щеку.

- Сначала встань на ноги, Крис, а потом думай, от кого бы родить ребенка, - посоветовала Ольга, не подозревая, какими последствиями это обернется.

Кристина по-настоящему задумалась, она поняла выражение «встать на ноги» буквально, и ее сковал столбняк, та самая замороженность, когда она подолгу смотрела в точку на стене и не шевелилась.

- Ау! - окликнула Ольга. – Ау! Крис, ты меня слышишь? Ау-Ау!

Не дождавшись ответа, Ольга испугалась и вышла из палаты за подмогой.

Кристина скинула мертвые ноги на пол, вцепилась руками в тумбочку и, извиваясь, как рыба на песке, соскользнула с кровати. Несколько секунд ей удавалось балансировать подобно русалке на кончике хвоста. Затем тело потеряло центр тяжести, взмахнув руками, она умирающим лебедем полетела вниз. Колени с треском впечатались в пол, глаза едва не выскочили из орбит. И было в этом что-то до ужаса знакомое, словно падаешь с огромной высоты в пропасть.

Когда в палату вернулись люди, больная ползала по полу, пытаясь забраться на кровать. Нет зрелища печальнее на свете: ноги не слушают, в руках нет силы.

- Простите меня. - Кристина, дрожала от нервного смеха. – Я сама заберусь. Я не нарочно. Я постараюсь… постараюсь больше вас не беспокоить. Ха-ха-ха-ха! Правда, фуфло, а не ноги. Ха-ха-ха! Ну, пожалуйста, простите. Я больше не буду.

Она перенесла пять операций и всю зиму занималась восстановлением в сестрорецкой больнице. Ноги так и не стали ее слушаться, она научилась ходить на костылях, кататься в инвалидном кресле, однако врачи не рекомендовали ей злоупотреблять каталкой, полагая, что для восстановления двигательных функций нужна непрерывная практика.

 

Двойная жизнь Кристины

Санкт-Петербург. 1994 год.

  

В конце весны Кристину выписали из больницы. Лёля привез ее в квартиру на Гагаринской улице, молча вынул из машины и поднял в квартиру на втором этаже.

Леша по кличке Лёля при необходимости выполнял роль члена семьи, особенно когда надо было что-то поднимать, грузить и складывать. На "Атланте" он числился водителем, у Ирины Михайловны - на подхвате. Его происхождение вело к генеалогическому древу Александра Николаевича, его судьба не лишена героического ореола.

Леша отслужил в морской пехоте и за год, проведенный на воле после демобилизации, влип в две неприятные истории. Им заинтересовалась милиция. Вторая история грозила парню тюремными нарами: с пестрой компанией собутыльников Лёля принял участие в международной кабацкой потасовке, в ходе которой пострадал фэйс некоего Брайна, мощного парня с американским гражданством. Результаты баталии стали известны утром, на трезвую голову. Служители правопорядка показали Лёле кляузу, отпечатанную на превосходной импортной бумаге с шапкой солидной русско-американской фирмы. Америка осложнила ситуацию Лёши до предела. Лёля каялся, винился, однако, что сделано, то сделано. Настал черед платить. Отец Леши, человек небогатый, обратился за помощью к троюродному брату, Александру Николаевичу, а тот, соответственно, переадресовал проблему Ирине Михайловне. Чудо-женщина выручила: полторы тысячи долларов замяли инцидент. Кроме того, «Атланту» требовался водитель-вышибала, Леша был вне конкуренции. У него появилась приличная девушка и аппетитный автомобиль Вольво-460, между которыми бывший морской десантник учился мирно делить любовь. Стригся он по-бандитски коротко, его физиономию нельзя было назвать добродушной, однако на него было можно положиться. Все, кто так или иначе соприкасался с Лешей, отмечали, что в последнее время парень здорово изменился.

Кристине пришлось положиться на Лешу в буквальном и переносном смысле слова. Ибо, научившись худо-бедно двигать костылями по ровной поверхности помещения, она не имела ни малейшего понятия, как вести себя на улице. В коляску ей садиться запрещали, Лёля всюду таскал ее на руках: вынимал, поднимал, перекладывал, - это пополнило его обязанности. Кристина безропотно приняла этот коротко стриженный бессловесный мускул в качестве органичного дополнения непослушного тела.

- Хорошо дома? – Поинтересовалась Ирина Михайловна.

- Неплохо, - ответила Кристина.

- Не устала?

- Неа.

Подперев плечом дверной косяк, Кристина широко расставила костыли, чтобы перевести дух. Всякий раз, возвращаясь из больницы домой, она делала обход квартиры, затем вот так вот останавливалась, навалившись на стену, отдохнуть, ее ноги резко выпрямлялись, спина прогибалась... От подобных маневров дочери у Ирины Михайловны всегда кружилась голова, и перехватывало дыхание: скрюченный шестнадцатилетний ребенок в дверном проеме устал, повесил голову на грудь, отдыхает...

- Может, сядем? - предложила мать.

- Садись, я постою.

- Я не устала.

- Мама, мне проще стоять, чем карапкаться туда-сюда по стулу.

- Как хочешь. Сегодня приедет Гарик.

- Класс!

- Он будет тебе помогать.

- Мне не надо помогать. - Кристина испуганно посмотрела на мать.

- С ложечки кормить тебя никто не собирается. Просто мне необходимо знать, что ты не одна.

- Только не хватало, чтоб мне дети помогали. Что с тобой?

Неуклюжая до боли поза, в которой застыла Кристина, не давала маме покоя:

- Может…, тебе все-таки лучше сесть?

- Мама!

- Ладно, - отступила мать. - Как тебе лучше. Я же не знаю.

- Тебя напрягают мои костыли?

- Доченька... - Ирину Михайловну заклинило. - Я же не знаю....

- А где дедушка? - Кристина, кивнула вперед, в направлении комнаты деда.

- На даче. И Граф, и Гарик, - все на даче.

- Идем! - Отвалив от дверного косяка, Кристина судорожно перевела ноги в походное положение.

Они приземлились на кухне выпить по чашке кофе.

- Я договорилась с одним доктором, - сказала Ирина Михайловна. – Звать Лев Алексеевич. Завтра он подойдет. Он тебя осмотрит, и вы с ним начнете заниматься. Специалист отличный: все расхваливают. Многих поставил на ноги. Говорят, делает чудеса. Я не спросила, тебе кофе или чай?

- А тебе?

- Я кофе.

- Я тоже.

Мама зажгла спичку, на плите вспыхнула конфорка. Кристина неожиданно захохотала.

- Что случилось? - Не поняла Ирина Михайловна.

- Обожаю огонь. Особенно, когда вспыхнет. Атас!

- Осторожнее с огнем, доча. Вот твой чайник, он на электричестве. А огонь вообще не зажигай. Захочешь кофе или чай, нальешь воду в эту бадью, поставишь сюда, защелкнешь... Поняла?

- Ага.

- Откроешь холодильник...

- И это поняла. Ты тридцатый раз повторяешь: «откроешь холодильник, поставишь в микроволновку». Мама, я давно все просекла. С первого раза, честное слово. Сядь, мам, расслабься. Квартира не сгорит. Я не буду в раскаряку зажигать спички над плитой.

Чтобы куда-нибудь смотреть, Ирина Михайловна уставилась на часы, затем села за стол напротив дочери.

- Спасибо тебе. - Кристина положила ладонь на руку матери. - Ты меня действительно любишь.

- Доченька... А как иначе?!

- Ну, по-разному бывает.

- Ты иногда совсем не понимаешь, что говоришь. - Мать покачала головой. - Как я могу тебя не любить, если вы с Гариком - единственное, ради чего я живу?

Пальцы Кристины ласково погладили ее кожу, благодарные глаза заглянули глубоко в сердце.

- Мам, а что ты сказала Вовке?

- Кому?!

Ирину Михайловну дернуло током. Она очутилась в странной западне между проникающим взглядом и ласковыми пальцами дочери. Почти год о Гамлете ни слуха, ни духа, и вот «бабах!».

- Ка-аторому Вовке? – Ирина Михайловна попробовала закосить под дуру, что у нее никогда не получалось.

- Который Гамлет. Ну, ты ходила к нему в театр, да?

- Когда?

- Перед тем, как я выбросилась с балкона.

На помощь преданной кофеманке Ирине Михайловне неожиданно пришел кофе: пена с шипением убежала из кофеварки и шлепнулась на плиту. Только чудо могло спасти мать на Страшном Суде: провалиться под пол она не могла, взлететь выше потолка тоже, - и этим чудом стал кофе. Несколько секунд, дарованных матери на устранения аварийной ситуации на плите, помогли восстановиться после нокдауна. Кристина молчала. Ирина Михайловна тщательно вытирала плиту. Наконец, она повернулась к дочери:

- Он приходил?

- Куда?

- В больницу.

- Нет. Он больше не придет, - ответила Кристина.

- Тогда что ты вдруг вспомнила?

- А я как-то не забывала. - Она отвернулась к окну.

Ирина Михайловна разлила кофе по чашкам. В воздухе становилось неуютно.

- Ты хочешь сказать, что все это время копила на меня обиду и ни разу не заговорила?

- Не хочу, - ответила Кристина в окно. - Что ты ему сказала?

- Я сказала, что он слишком старый для тебя. - Мать вернулась на стул. - И попросила больше с тобой не встречаться.

- А ты не слишком старая для папы?

- Ты это сейчас придумала?

- Да я вообще не думала.

- Объясни мне, - после паузы попросила мать, - ты иногда притворяешься, что ничего не помнишь? Да? Так проще?

Кристина кивнула в окно:

- И что ноги не двигаются, тоже. Калекой быть проще.

- Я не это имела в виду. Иногда мне кажется...

- Мама, может, хватит?!

- Ну, хорошо. - Мать посмотрела в стол. Все эти заявления, сделанные дочкой безмятежным тоном, загнали ее в угол. - Я была не права, - согласилась она. - Я обидела человека, я..., если хочешь знать, я сама потом долго жалела. Что я еще должна ответить?

- Пожалела, когда я выбросилась с балкона?

- Нет, я не могу в таком тоне разговаривать! Посмотри на меня! Что ты уставилась в окно?

Кристина повернула к матери лицо:

- Вова плохой человек?

- Нет.

- Бандит? Вор?

- Нет. Доча, послушай меня...

- Он даже не старик. Он не угодил тебе тем, что играет в бедном маленьком театре, и все. Зачем это было делать?

- Кристина, пойми: тебе пятнадцать, ему почти тридцать. Ты хоть это можешь понять?

- А в чем проблема?

- В том, что у людей не принято, чтобы тридцать лет и пятнадцать. На вас бы смотрели как на извращенцев.

- Тебе-то что?

- Доченька, я твоя мать! - Крылья материнского носа грозно приподнялись.

- Ладно. - Кристина опять отвернулась к окну. – Я молчу.

- Если б ему было сорок, а тебе двадцать...

- Тебе бы это понравилось?

- По крайней мере, это выглядело бы естественно.

- А если б ему было девяносто, а мне семьдесят?

Ирина Михайловна вспомнила про кофе и, не ответив, стала пить. Ни вкуса, ни удовольствия она не чувствовала.

- ... Если он вдруг объявится, - сообщила мать как бы ненароком между глотками, - я готова извиниться. За все, что наговорила сгоряча.

- В честь чего это он объявится?

- Ну, если вдруг.

- Ты бы правда извинилась? – Кристина с уважением округлила глаза.

- Слушай, я тебя хоть раз обманула? – Глаза матери передразнили выражение дочери. - Пей кофе. Чего не пьешь? – Она наконец-то распробовала свой кофе. – «Монтана», классный кофе. Давай, давай.

- Угу, - кивнула Кристина, взявшись за чашку.

- У тебя пока все? – Мать бросила деловой взгляд на часы, ей было пора: - А, Кристюша?

- В смысле?

- Больше ни о чем долго не думала?

- Да нет.

- Тогда я побежала. - Залпом допив кофе, Ирина Михайловна поднялась из-за стола. - Я слишком старая для папы, - согласилась она, поцеловав на прощанье ребенка. - Просто мне до сих пор об этом не говорили.

Когда Ирины Михайловны не было в офисе старшим на капитанском мостике по умолчанию оставался ее муж. Утомленный опекой жены и тупыми компьютерными игрушками, Александр Николаевич мог в такие минуты как следует развернуться и показать всем сотрудникам «Атланта», кто тут главный, когда нет хозяйки. Он выхватывал из кобуры мобильный телефон, героически обнажал полуметровую антену и пускался расхаживать по офису. Наугад набирая телефонные номера, муж хозяйки останавливался в самых видных местах «Атланта» и с демоническим выражением лица "решал вопросы". Дядя с улицы наверняка бы подумал, что эти вопросы - государственной важности, и что под контролем Александра Николаевича вот-вот начнется глобальная военная операция. Но в «Атланте» все прекрасно знали, что под его реальным контролем не находится ни червонца.

Рабочая эйфория Александра Рудалева могла продолжаться до получаса, после чего не свойственная роль делового человека ему наскучивала, и дела с мешком нерешенных вопросов отходили в руки того, кто ими умеет заниматься, естественно, к Ирине Михайловне.

Со смертельно уставшим лицом Александр Николаевич отправлялся в приемную, плотно закрывал за собой дверь, небрежно-изящно ставил на стол секретарши Марины что-нибудь типа французских духов за пару сотен баксов и удивлялся, как ему удалось выжить после «всей этой трескотни».

Подразумевалось, что Марина должна вернуть любовь к жизни своему любовнику.

- Саша… - растроганно вздыхала Марина, уставившись на духи. – Не надо этого…

- Ерунда, - отмахивался Александр Николаевич. – Это за счет фирмы.

Марина удивлялась, как Саше удается так долго целоваться, не снимая темных очков. Она была несколько выше невысокого Александра Николаевича и, несмотря на замужество, превосходно сохранилась: на вид ей давали двадцать вместо двадцати шести, ее круглый год загорелое тело состояло из членов исключительно правильной пропорции, которые привносили в эстетику "Атланта" соразмерность греческих статуй и запретного плода.

- Саша… - повторяла Марина. - Саша… Не надо этого… Не надо…

Все же, когда Ирины Михайловны не было на работе, это происходило.

Пока сорокапятилетняя Ирина Михайловна возилась дома с Кристиной, выясняя, кто кому подходит по возрастным меркам, тридцатипятилетний Александр Николаевич сидел в приемной “Атланта” на столе секретаря, болтал ногой в воздухе и устало протирал глаза. Хотелось ему страшно, это было видно невооруженным взглядом. Если б Марину не отвлекали телефонные звонки, они бы давно «занялись делом». Кроме мужа директрисы, на столе секретарши находилось три телефона, каждый из которых поочередно подавал сигналы, так что паузу в этой нудной симфонии трудно было даже вообразить.

- “Атлант”, - ответила Марина на очередной звонок, затем закрывала трубку ладонью и тихо объявила: - Это комиссия по контролю за качеством...

Александр Николаевич изображал руками крест, и Марина просила комиссию перезвонить через час.

- “Атлант”, - ответила Марина в другую трубку. А потом Александру Николаевичу: - Это ЛКТ...

И так далее.

Во время паузы вдруг вспомнили Кристину.

- Как ваша дочка? - спросила Марина.

- Все так же. – Александр Николаевич махнул рукой, ходит еле-еле, с костылями. - Не известно, что будет дальше.

- Может, еще образуется?

- Может.

Раздался очередной телефонный звонок. На этот раз трубку снял муж директора:

- Добрый день, "Атлант" слушает... Ее пока нет, а что вы хотели? Перезвоните через час, она подойдет. - Он опустил трубку на аппарат и проникновенно посмотрел на секретаршу: - Мариша!

Запищал следующий телефон.

- Добрый день, "Атлант" слушает, - представился Александр Николаевич. - А ее нет. Через час... Да, Ирина Михайловна Рудалева, пожалуйста.

И снова звонок. Трубку подняла Марина:

- "Атлант", здравствуйте... Я помню. Скажу. - Она ловко застучала по клавишам компьютера и выдала необходимую информацию.

Как только Марина договорила, муж хозяйки, которую, в основном, домогались, демонстративно снял трубки со всех аппаратов, сгруппировал их в виде трезубца на крышке стола и пристально посмотрел в широко открытую грудь античной красавицы. Воцарилась сказочная тишина. Девушка покраснела. Ее пальцы возбужденно забарабанили по клавишам компьютера.

- Тю-тю-тю, тю-тю-тю! - Саша весенним свистом исполнил два такта арии "Сердце красавицы склонно к изменам". - ... Мариша!

- Ау?

- Загрузим файл?

Им повезло: загрузка файла заняла не больше пяти минут, спустя еще пять минут в дверь забарабанили. Так бесцеремонно могла стучать только хозяйка. Марина открыла.

Ирина Михайловна буквально ворвалась в приемную. Крылья ее носа грозно шевелились, глаза горели:

- Что это ты заперлась? - Бросив на стол секретаря пачку деловых бумаг, Ирина Михайловна на ходу огляделась:

- Где Сашка?

Раздались два телефонных звонка одновременно. Обе женщины вооружились трубками.

- Слушаю, - ответила Ирина Михайловна, теребя в руке образец договора из "Омеги". – Откуда они опять свалились? Это я не вам… Ваш вопрос решился вчера в представительстве "Эко-продакшн"... Я повторяю: вчера, в четыре часа, все было распределено. Мы взяли два контейнера. Что значит, не проходят?! Проверяйте! - Она положила трубку на аппарат, Марина тут же протянула ей другую. - Здравствуйте. Вы готовы?... Назовите мне цифру, в какие часы меня не было, я и без вас знаю... Триста сорок пять? Это нас устраивает. Подъезжайте, я здесь.

Покончив с телефонными трубками, Ирина Михайловна постучала ногтем по новым бумагам:

- Разберись с этим до трех часов, – попросила она Марину. - Кто звонил?

- Звонила комиссия по контролю за качеством...

- Я с ними уже переговорила.

- Из ЛКТ…

- Перезвонят?

- Да. Потом, посмотрите, "Омега" опять прислала факс. Марина протянула бумагу. - Мы будем заключать с ними договор?

Вновь телефон.

- Алло?! - закричала Ирина Михайловна. – Жду - не дождусь! Алло, вас совсем не слышно!... А?! Что?!! Владимир Борисович, перезвоните, ничего не слышу!

Под шумок из кабинета, с видом школьника, схватившего двойку, выскользнул Александр Николаевич. Незаметно для увязшей в телефонах жены ему удалось пройти всю приемную и сбежать.

- Что это? - Положив трубку, директриса уставилась на факс в своей руке.

- "Омега", Ирина Михайловна, - улыбнулась Марина. - Хотят заключить...

- Вижу, что "Омега". Сколько можно их посылать? Какой, к черту, договор?! По этим придуркам тюрьма плачет, а не договор! - Она скомкала факс и бросила его в мусорную корзину. - Еще раз зашлют факс - я вызову милицию, так им и скажи.

- Хорошо. - Марина продолжала улыбаться, словно ее машине удалось выехать со встречной полосы без единой царапины.

"Под одной и той же личиной существуют три типа полового акта. Иногда все три происходят одновременно, иногда последовательно, но чаще всего, отдельно друг от друга. Первый тип полового акта - репродуктивный (с целью зача¬тия). Он прост, откровенен и не пользуется особой популярностью. Это просто знакомство мистера Сперматозоида с мисс Яйцеклеткой, а в остальном они уже сами разберутся. Секс с целью зачатия одобряют министры пропаганды, столпы нравственности, синие чулки и старые девы.

…Секс может быть так же выражением любви. Когда все слова сказаны, то единение двух тел и душ может наполнить самым глубоким смыслом слова "Я люблю тебя"…"

"Я люблю тебя", - повторила Кристина, мечтательно посмотрев на люстру. Ее тело прогнулось, душа взлетела под потолок, а левая рука погладила живот, опускаясь все ниже и ниже. Правой рукой Кристина держала любимую книгу «Все, что вы хотите знать о сексе, но стесняетесь спросить»:

«...Этот секс может встречаться на всех этапах жизни мужчины и женщины, но легко исчезает, если о нем не заботиться. Познавшие его, считают, что с течением времени чувства становятся еще сильнее. Все, особенно авторы популярных песен, одобряют секс по любви, но не всем выпадает случай испытать его.

Третий тип полового акта уже давно приобрел дурную славу. Все его осуждают, но... все хотят его испробовать. Это секс для удовольствия, для простого физического и эмоционального ощущения всего приятного, что происходить при половом акте. Это секс для отдыха в лучшем смысле этого слова...»

«В этом нет ничего плохого», - уверяла книжка, как бы вступая в снисходительную полемику со всеми, кто «его осуждает».

«Нет ничего плохого!» - соглашалась Кристина.

«Люди, и вообще все млекопитающие наделены членом или влагалищем и мощной потребностью использовать эти органы. Так почему же им не делать этого, тем более способом, приносящим максимум удовольствия?!»

«Максимум удовольствия! - недоумевала Кристина. - Почему бы не делать?!»

«…Когда впервые сталкиваются двое обнаженных мужчин (в душе, в бассейне Ассоциации молодых христиан и т. д.) они первым делом смотрят на члены друг друга. Быстро, иногда почти незаметно, они измеряют чужой орган, сравнивают с собственным и приходят к определенным выводам. Даже стоя у писсуара в общественном туалете, они бросают молниеносные взгляды. В некоторых частных клубах администрация позаботилась установить над писсуарами увеличительные стекла».

В процессе чтения ритм замечательной книги начинал мощным эхом отдаваться в висках, на сердце и по всему телу прилежной ученицы. Особенно автору удалось описание клитора: "Это сексуальная бомба замедленного действия, снабженная коротким взрывателем. Точнее, двумя взрывателями. Что происходит при оргазме? Все! Все трансмиссии и электрические цепи внезапно и прекрасно перенапрягаются, провода раскаляются докрасна, предохранители плавятся, колокольчики звенят. С приближением оргазма меняется темп всех процессов организма. Пульс подскакивает до 160 ударов и больше. Дыхание становится судорожным и сопровождается стонами. Кровяное давление удваивается, все вены тазовой области готовы разорваться. Вульва ритмично пульсирует, чуть не стискивая член. Сенсорные нервы предельно напряжены, всасывая каждую капельку ощущений. Потребляется столько энергии, что сознание начинает меркнуть. Женщина не замечает ничего окружающего…»

Книга выпала из правой руки благодарной читательницы, левая рука сжала бесчувственный кусок мяса на ноге, замороженный взгляд уставился в стену. Кристина не замечала ничего окружающего.

«Для полного счастья не хватает только принца», - подумала она.

Не прошло и минуты, как девушку вернул в реальность телефон. Колокольчики звенели в трех шагах, с журнального столика. Чтобы доползти до аппарата, следовало вынырнуть из бездны, забраться на костыли, почувствовать притяжение земли со всеми ее прелестями. С пульсом 160 ударов в минуту, стискивая пульсирующими подмышками перекладины подпорок, ритмично выкидывая вперед готовый вот-вот взорваться таз, Кристина подплыла к телефону.

- Алло?

- Привет, Кристи, как дела?

От голоса, который раздался на другом конце провода, «сенсорные нервы выдали предельное напряжение». Это было то самое, о чем рассказывал учебник – «секс как выражение любви».

- Кажется, начинается «второй тип полового акта», - призналась Кристина.

В трубке раздался смех:

- Второй акт? – переспросил голос. – Что начинается, Кристи?

Тишина.

- Когда все слова сказаны, - после долгого молчания произнесла Кристина, - то единение двух тел и душ может наполнить самым глубоким смыслом слова «Я люблю тебя».

- Я так рад тебя снова слышать.

- А я как рада…

- Минуту назад я даже не подозревал, что когда-нибудь наберу твой номер.

- Что тебя сподвигло?

- Я вдруг увидел девушку с глазами цвета моря и хвостом русалки.

- Красивая девушка?

- Я увидел тебя.

- Где это меня показывают?

- Не могу этого объяснить. Ты была реальнее, чем все остальное. Хотя тебя рядом не было.

- С хвостом?

- Именно.

- И как тебе мой хвост?

- Ну, так, ничего. Хвост как хвост.

- Я правда хочу знать, как это выглядит со стороны. Это сексуально?

- Да я бы не сказал.

- Блин, - недовольно прошептала Кристина.

- А тебе надо, чтобы все было сексуально?

- Да надо. У меня все должно быть сексуально.

- Зачем?

- Затем, что я учусь сексу.

- Сексу?

- А что?

- И у тебя есть учитель, все как положено? – спросил после паузы обиженный голос.

- Все как положено.

- Наверно, он твой ровесник?

- Сомневаюсь... - Кристина посмотрела на выходные данные книги «Все что вы хотите знать о сексе, но стесняетесь спросить»: - Не знаю, сколько ему лет - какая разница? Думаю много.

- Больше, чем мне?

- Естественно.

- Это утешает.

- Он американец.

- Ого!

- Ему нравится третий тип полового удовлетворения - секс для отдыха в лучшем смысле слова.

- Секс в лучшем смысле слова?

- Люди - и вообще все млекопитающие – наделены членом либо влагалищем и мощной потребностью использовать эти органы. Так почему же нам не делать этого, тем более, способом, приносящим максимум удовольствия?

- Максимум удовольствия?

- В этом нет ничего плохого. Ты что, осуждаешь секс для удовольствия, для простого физического и эмоционального ощущения всего приятного, что происходит при половом акте?

- Нет, не осуждаю.

- Тогда какие проблемы?

Кристина полистала любимую книгу, многие моменты оставались ей непонятны:

- Кстати…Ты состоишь в бассейне ассоциации молодых христиан?

- А что?

- Знаешь, какой величины нормальный член? Похоже, для секса важно, чтобы был член. Что это вообще такое?

- Член это член, Кристи. Нормально, когда его величина - полметра. Это действительно важно.

- Полметра при эрекции?

- Нет. При эрекции - полтора-два метра.

- Эрекция увеличивает член?

- В разы.

- А мне можно сделать эрекцию?

- Откуда я знаю? Я не видел тебя целый год. Спроси у своего учителя

- Не могу продвинуться дальше оргазма. Читаю-читаю… дохожу до оргазма, - меня сразу вырубает. До эрекции я пока не продвинулась. Что круче оргазм или эрекция?

- Слушай, ты вообще, как себя чувствуешь?

- Благодарю, вполне, вполне. Все трансмиссии напряжены.

- А с головой всё нормально?

- Нет, не всё. Вова, я уже не та, что раньше. Я не такая как все, ты должен это знать.

- Что с тобой случилось?

- Я не могу об этом по телефону. Оля тут про тебя всякого наболтала. Что ты принц, там, выделываешься, строишь из себя крутого.

- Это Ольга сказала?

- Что у тебя самолюбие… Ну, она думает, что такая калека, как я, тебе не нужна.

- Что-что?

Кристина нажала на рычаг телефона и кинула трубку рядом с аппаратом, чтобы звонки не повторялись. На сегодня было достаточно. Она вернулась к книге, - лучше уж «позаниматься сексом»:

«Женщина не замечает ничего окружающего, - продолжала книга, - ее внимание сфокусировано на пяти процентах собственного организма. Внезапно щелкает главный выключатель, и ЭТО наступает! Неописуемые ощущения устремляются от вульвы, влагалища, клитора по всей нервной системе. Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы, окружающие вульву, сжимаются и разжимаются, посылая волны ... волны ощущений по всему телу. Тазовые вены быстро опорожняются, на коже проступают капельки пота, и чувство облегчения растекается по всему телу...»

* * *

- … Сейчас я удалюсь, а вам желаю,

Офелия, чтоб ваша красота

была единственной болезнью принца,

А ваша добродетель навела

Его на путь, к его и вашей чести. - Королева удалилась с подмостков.

- О, дал бы Бог! - согласилась Офелия.

Подошел Полоний:

- Офелия, сюда!

Прогуливайся. Государь, извольте

Всемилостиво скрыться. Дочь, возьми

Для вида книгу. Под предлогом чтенья

Сиди в уединенье. - Все мы так:

Святым лицом и видом постным

Обсахарим, при случае, и черта.

Читай, дитя!

- О, это слишком верно! - признался в пол король:

- Он этим как бичом меня огрел.

Ведь щеки шлюхи, если снять румяна,

Не так ужасны, как мои дела

Под слоем слов красивых. О, как тяжко!

Полоний интеллигентно поторопил закомплексовавшего короля:

- Он близко, отойдемте, государь!

Появился Гамлет. Обхватив пятернями голову Офелии, Вова произнес:

- Быть или не быть, вот в чем вопрос.

Достойно ль смиряться под ударами судьбы...?

- Недостойно! – режиссер прервал репетицию. – Витя, твой Полоний - подлец, понимаешь? Подлец, стукач и старый сплетник, я с этим ничего не могу сделать. Я должен видеть не добренького Витю Устинова, а реального махрового подлеца.

Актер дебютировал в роли Полония, и пока был ни рыба, ни мясо.

- Ну-ка, отдельно, Витя и Саша, повторили мне! - потребовал Толя.

- О, дал бы Бог! - начала Офелия.

- Офелия, сюда!

Прогуливайся. Государь, извольте

Всемилостиво скрыться... Дочь, возьми

Для вида книгу. Под предлогом чтенья

Сиди в уединенье. - Все мы так:

Святым лицом и видом постным,

Обсахарим, при случае, и черта...

- Ни черта мы не обсахарим, - Теперь режиссера не устраивала Саша. - Нам хотя бы Вольдемара обсахарить, Александра. Хочешь обсахарить Вольдемара?

- Хочу, - нехотя подтвердила Саша. Ей было неловко, даже не знала, куда деть руки.

- Не вижу, - наехал постановщик. - Год назад видел, что хочешь, а теперь не вижу.

От дурацкой ситуации Саша была вынуждена защищаться натянутой ухмылкой.

- А ты, Вольдемар, что лапаешь девушку?

- Это не я - это подсознание.

- Э, мозги не компостируй, ты никогда Офелию не хотел и хотеть не можешь. Ты фригиден, понимаешь? Офелия тебя хочет - ты ее нет. Она тебя обсахаривает - ты ее обратно. Ты голубой. Что не ясно?

- Хорошо, хорошо, голубой, - обреченно улыбнулся Гамлет.

Режиссер с изяществом утонченной дамы откинул назад длинные волосы:

- Прими мои соболезнования, но голубые тоже люди. Поехали сначала! С реплики королевы "Ей это Гамлет пишет".

- Ей это Гамлет пишет? - спросила королева.

- Миг терпенья,

Я no-порядку, госпожа моя...

"Не верь дневному свету,

Не верь звезде ночей,

Не верь, что правда где-то,

Но верь любви моей.

О, дорогая Офелия, не в ладах я со стихосложением... - Полоний уткнул окаменевшее лицо в листок бумаги. – Воздыхать в рифму - не моя слабость. Но что я крепко люблю тебя, о моя хорошая, верь мне. Прощай. Твой на веки, драгоценнейшая, пока цела эта машина, Гамлет".

- Вот что мне дочь дала из послушанья, - подвел черту Полоний:

- А также рассказала на словах,

Когда по времени, и где по месту

Любезничал он с ней.

- Ладно, перерыв! – скомандовал режиссер.

В перерыве к Вове пришла Ольга. Укрываясь широким зеленым зонтиком от проливного дождя, они перебежали по улице из средневековья под крышу бистро. Из шести столиков этого небольшого кабачка четыре пустовали. Пахло жареной курой, молотым кофе и охотничьими сосисками. Где-то в подсобном помещении пел Бутусов.

Вова набросился на плов, Ольга неторопливо тянула соломинкой сок из длинного стакана.

- Хорошо выглядишь, - похвалил он.

- Я знаю.

- Что ты хотела мне сказать?

- Ты говорил с Кристиной?

- А причем здесь ты?

- Я должна тебе кое-что рассказать.

- Давай, я слушаю.

- Сначала поешь, - сказала Ольга.

- Почему бы не совместить два удовольствия? – не понял Вова.

- У тебя пропадет аппетит.

- Не понял?

- Приятного мало.

- Рассказывай.

- Помнишь тот день, когда к тебе приехала мать Кристюхи?

- О, е! Это дура за пару минут вставила мне столько пистонов, сколько я не получаю по жизни за год. Она говорила со мной, словно речь идет не о дочери, а о чемодане с деньгами, словно я собираюсь спереть у нее чемодан с деньгами. Сказала, что я попадаю под уголовную статью и могу сесть на четыре года. Потом ей показалось мало, она вообще пообещала натравить на меня бандитов и ушла в подвал. Если б я ее не окликнул, она бы свернула себе шею, и это было бы справедливо.

- В тот же день Кристина напилась, пришла ко мне и спрыгнула с балкона.

- … Что-что? – не понял Вова.

Половину плова на тарелке артиста можно было выносить.

- Кристина выбросилась с балкона, - повторила Ольга. – Три дня она лежала в коме. Семь переломов, травма головного мозга. Целый год она была в больнице. Выписали только на днях.

- О, боже…

Вова закурил, и тут же забыл о сигарете. Его челюсть опускалась все ниже, рот до неприличного открылся, глаза заволокла пелена.

- И что теперь? – спросил он после паузы.

- Некоторым кажется, что она того. – Ольга покрутила пальцем у виска. – Лично я так не считаю. Конечно, она не такая, как все. Ну, смотрел, наверно, эти мелодрамы: у героини отрубает память, а потом ей двадцать серий рассказывают, что было в первой серии. Раньше Крис вообще ничего не помнила, а теперь ей что-нибудь говоришь - сразу все просекает. Самое хреновое, что у нее отказали ноги.

- Что, вообще?

- Ходит с костылями, как паучок. – Пальцы Ольги изобразили на столе, как примерно это выглядит. - Если у тебя крепкие нервы, можешь зайти посмотреть. Осенью она едва шевелила руками, несколько месяцев назад начала ходить. Так что есть улучшения, с ней работают. Зайди к ней, зайди. Она будет счастлива. Сделай ребенку подарок.

Гагаринская улица, когда-то выпихнувшая артиста каблуками, неожиданно распахнула двери, пригласила войти. Разорванная в клочья реальность протягивала навстречу руки. После взрыва она еле дышит, не помнит прошлого, не видит будущего, не ходит, едва ползет, она умоляет любить ее такой, какая она есть. Она хочет жить.

Вова купил ребенку подарок – диск Шопена и после репетиции сразу отправился на Гагаринскую.

Она была, дома одна. Костыли, длинное серое платье, полностью закрывавшее ноги, испуганные глаза, собранные на затылке волосы. Новые кожаные ботинки выскакивали из-под ее платья при каждом конвульсивном шаге. Эти высокие лакированные ортопеды невольно притягивали взгляд, скрипели и распространяли по квартире запах кожи, словно в доме три пары солдатских сапог.

Секунд десять Вова стоял как осел перед открытой дверью, не решаясь переступить порог.

- Оля сказала, ты что-то там позабыла, болеешь… Как в мелодраме.

- Я не все понимаю. - Кристина наморщила лоб. - Мелодрама?

- Мелодрама, это когда у главной героини пропадает память, - объяснил Вова. – И ей начинают рассказывать, как обстоят дела в ее личной жизни. Получаются длинные сериалы. Сейчас это модно.

- Да, я главная мелодрама, - грустно согласилась Кристина.

Пропуская гостя в квартиру, девчонка совершила хитрый маневр боковым ходом и причалила к стене, подперев ее вздернутым задом. Это было так внове, что парню потребовалось еще десять секунд на акклиматизацию.

- Все нормально? - окликнула Кристина.

- Пожалуй, да.

- Тогда закрой дверь. Мама сказала, надо хорошо закрывать дверь.

- На защелку? - Он повернулся к замку.

- Не смотри сюда, ладно? - попросила Кристина. - Я скажу, когда можно.

Ей было все равно, как закрыта дверь, лишь бы он отвернулся. Вова услышал, как затрещала кожа на ботинках, в пол ударила резинка костыля, другая... Кристина меняла место стоянки. На мгновенье она притормозила:

- Доползу - тогда поворачивайся. Тебе вредно сюда смотреть, я же вижу.

Через минуту Кристина сидела в кресле, и принц получил приглашение войти. Он подарил девушке коробку с компакт-диском:

- Это Шопен, твоя любовь.

- Шопен? - Кристина взяла пластинку, снисходительно оглядела тощего композитора, изображенного на обложке в черном плаще: – Любовь? Второй тип полового акта?

- Редкая запись. Гиллельс играет прелюдии Шопена. Я пока не слышал, чтобы прелюдии играли лучше, чем на этом концерте.

- Правда? Прикольный Шопен! - Кристина вынула диск из коробки и восторгом раскрутила на пальце.

Преломив лучи света во всю палитру радуги, пластинка заблестела, выдавая по радиусу завораживающие цветовые аккорды.

- Красиво! Огромное спасибо. Я о таком даже не мечтала.

- Это еще не все, это музыка, - Вова понял, что в вопросах аудиотехники память Кристины на нуле. - Ее слушают, а не разглядывают.

- Прости. – Краснея, Кристина вернула игрушку. - У меня не всегда получается, как надо. Не знала, что нельзя смотреть.

- Смотреть можно, сколько влезет, но сначала... - Он включил музыкальный центр. – Мы послушаем.

В комнате раздались аплодисменты. Затем первая прелюдия. Растирая ладонью лоб, Володя устало опустился в соседнее кресло. Он чувствовал, что Кристина не сводит с него взгляда. Потому что он не смотрит на нее.

- Мне нравится, - сказала она. - Шопен!

- Кажется, у тебя все изменилось. Даже цвет глаз. Никогда не видел, чтобы глаза были цвета моря. Помнишь, как мы ходили на пляж, в Солнечное?

- Да, да! Супер. Пляж, Солнечное. Небо как теплый костер...

- Иногда ты говорила с русалкой. Она приплывала из моря, и вы как будто общались.

Услышав о русалке, Кристина окаменела. Колдунья ей строго запретила рассказывать о своем подводном прошлом. О, если б девушка была сделана из цинка или гранитного камня, она бы, конечно, с радостью хранила молчание. Но русалке досталось тело пятнадцатилетней девчонки. Много ли мы знаем девчонок, способных хранить великие тайны с надежностью каменной плиты? Кристине больше всего на свете хотелось рассказать принцу о том, что она настоящая принцесса, любимая русалочка морского царя, и так далее, словом, очень-очень достойная девушка. Но увы, обстоятельства складывались так, что она была вынуждена прикидываться дурочкой с церебральным параличом.

- Ты веришь в русалок? – осторожно спросила Кристина, страшно волнуясь.

- Не очень. Это же легенда, - ответил Вова.

- Как они выглядят?

- Сверху – как наши девчонки, снизу - как рыбы.

- Что значит, легенда?

- Легенду все знают, но никто не видит. В природе легенд нет. В природе только жизнь. Мы с тобой жизнь: я обыкновенный артист, ты - обыкновенная школьница. Улитки, цветочки, ягодки, - все это жизнь. Все нас видят, но никто не знает. Русалка и Гамлет, Дон Кихот, – вот это настоящие легенды, никто их не видел, но все знают.

- Думаешь, я обыкновенная? Думаешь, я всего лишь то, что ты видишь?

Володя был шокирован глубиной вопроса.

- А Афродита, – продолжала Кристина, – богиня любви…

- Легенда. Все богини вышли из легенд.

- Получается, - вздохнула Кристина: - либо тебя нет, либо ты дерьмо на палочке. Как обидно.

Вова тихо засмеялся.

- Давай, окно откроем, - предложил он

- Давай.

Ставни распахнулись.

- Поцелуй меня, - услышал Вова за спиной, пока открывал окно.

Это было неожиданно. Он подплыл к креслу с Кристиной, оставил застенчивую отметину на ее щеке, поближе к уху, и уже собирался сбежать обратно к окну, как вдруг ее веки, раскрылись и... Вову как молнией шарахнуло. Откуда-то из глубины морей, ледяной, кромешной бездны, всплыли два синих лотоса. Они смеялись. Смеялись от неземного холода. Господи, это длилось несколько мгновений…

- Жизнь протекает лишь в момент поцелуя. – Пробормотала Кристина, закрыв глаза. Лотосы исчезли. - Все остальное - мемуары. Чем больше чувств подключено одновременно, тем интенсивнее наслаждение…

Вова, так и не уразумел, что ему открылось в глазах обыкновенного ребенка. Явно не то, что всем видно. Он выглянул на улицу.

- С такими засосами губу не раскатаешь. – Проворчала Кристина. - Смотри, там есть хоть один человек на костылях? Зачем врать, что я обыкновенная? Обыкновенные ходят на двух ногах, у вас все сгибается, вы даже об этом не думаете. Обыкновенные целуются в губы – обыкновенным все можно, - стоят и целуются, - я видела. Обыкновенные любят по-настоящему... Я сильно не такая как все?

- Кристи…

- Ты не смог даже нормально меня поцеловать. Неужели, я такая уродина?

- Ты не уродина, Кристи. Я не видел тебя целый год. Твоя мама прогнала меня как бандита. Ты хочешь, чтобы я сходу завалил тебя на кровать?

- Мама жалеет о том, что тебе сгоряча наговорила. Она просит прощения. Ты что, ее не простишь?

- Ну, почему?… - Вова не ожидал. – Я не злопамятный.

- Забыто?

- Забыто, - кивнул он.

- Значит, я могу рассчитывать на офигенный поцелуй?

- Только не сегодня, - взмолился Вова. - Я хочу курить.

Он поджег сигарету и выпустил в окно облако дыма.

- Ты должна понять, Кристи, что ты – это ты, а другие – это другие, - продолжал он во время перекура. - Ты не должна сравнивать себя с обыкновенными людьми.

- Потому что я калека?

- Калека или спортсменка, неважно. Если б я сравнивал себя с Ален Делоном, я б уже давно ушел из театра. Любой человек должен быть самим собой.

- С Ален Де... что?

- Есть на земле актеры, по сравнению с которыми я не то чтобы калека - я невидимый клоп. Один съемочный день кинозвезды стоит столько, сколько мне не заработать в своем паршивом театре за триста лет. Сравни я себя с Делоном, Бруском или де Ниро, мне останется только слить воду. Если б я не жил свою собственную жизнь, а глазел по сторонам, меня бы просто не было на свете.

- Ты бы стал как легенда.

- Это вряд ли.

- Ты же Гамлет.

- Кристи, я не настолько Гамлет, чтобы стать легендой.

- Я тоже, - вздохнула Кристина. – Не настолько русалка, чтобы... Что ты знаешь о русалке?

- Знаю, что она по уши втрескаться в одного дебила.

- Почему в дебила? – засмеялась Кристина.

- А ей было наплевать. Ей нужен был принц, на простых парней она даже не смотрела. А принц оказался дебилом. Что поделаешь? Не искать же другого принца. Время идет, ей пора было замуж. Колдунья поменяла ее хвост на ноги, но взамен забрала голос, у русалки был красивый голос. Ходить на ногах она как следует не умела – каждый шаг был для нее пыткой, словно наступаешь на острые лезвия. Когда она вышла на берег, ее походке все завидовали. Никто не знал, откуда она свалилась, без роду, без племени, никто не знал, почему она молчит, почему не ходит, а как будто парит над землей, как будто танцует, никто не знал, как ей больно. А она ходила за этим принцем и ходила. Не жаловалась, не плакала. Только любила и терпела.

- А принц? - прошептала Кристина.

- Она его однажды спасла. У принца были какие-то проблемы на море, его корабль утонул, она его вытащила на берег, откачала, все такое… Но он ее не запомнил. Потом он постоянно ищет свой мираж, ту девушку, которая его спасла, а русалка везде его сопровождает, ну, она как подружка или собачка: ходит за ним, как привязанная, молчит и терпит... В конце концов, они вместе находят принцессу, в которой принц узнает свою спасительницу. Принц и принцесса женятся, русалка не может этого пережить и бросается в море.

- Утонула?

- У Андерсена она превратилась в дух добра, взлетела куда-то под небо, в общем, ей стало лучше. Кроме Андерсена в эту тему никто как следует не углублялся.

- Они занимались сексом?

- Интересный вопрос…

Интересный вопрос повис в воздухе, поскольку в квартире раздался дверной звонок.

- Мама?! - Вова дрогнул.

Кристина пожала плечами и потянулась к костылям.

- Сиди, я открою. - Вова неуверенно направился в прихожую.

Он открыл замок. В дверь ворвался Гарик - двенадцатилетний пацан в грязной футболке и удивительно чистых шортах. Он сразу протянул Вове чумазую руку и азартно расхохотался:

- Здорово! Га-га-га! Ты уже тут?

- Здорово. Ты откуда?

- С дачи. Лёля привез. Мать велела. Где сеструха?

- В своей комнате.

- Что так дымящей шмонит?

- Сильно?

- Нормально. Мазер учует.

- Я накурил, - сознался Вова.

- Можно на тебя валить?

- Вали.

- Дай тогда сигарету.

- Тебе не рано?

- Ну, дай, Вовчик!

- Ирина Михайловна с меня шкуру снимет.

- Не ссы, она и так с тебя всё снимет.

- Ну ладно, - сдался Вова, вынув пачку сигарет. - Бери, только не говори матери.

- Я что, стукач, по-твоему? - Закинув трофейную сигарету за ворот грязной футболки, Гарик двинул к сестре: - Здорово, Кристюха!

- Привет, - тихо ответила та.

- О, бляха-муха! - Брат обошел испуганную девчонку по кругу, присел возле нелепых ортопедов и по-хозяйски постучал по правому башмаку костяшками пальцев. - А это что такое? Горнолыжный слалом? Скоростной спуск? Га-га! - Хохотнув, Гарик резко перешел на сочувствие: - Ну, сеструха! Ну, блин! - Его неугомонный взгляд остановился на костылях: - Твои?

- Мои, - кивнула Кристина.

- Я заценю? - братец овладел клюшками. - Я сейчас.

С энтузиазмом оседлав сестренкины подпорки, Гарик, как заведенный, стал носиться по квартире, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, выкрикивая, черт знает что, и наводя суматоху выше потолка. Сильно обалдевшая Кристина забыла про Вову. Вова забыл, зачем здесь находится. В конце концов, он решил, было, откланяться, оставив брата и сестру на попечении друг друга, но тут влетел Гарик. Его стремительности можно было позавидовать, братец прыгал с удовольствием годовалого пса.

- Эй! - заговорил Вова. - Что-то ты много шума развел. Не проголодался с дороги? Сходи, поешь.

- Сейчас, - согласился Гарик. - А вы не хотите?

- Я нет.

- И я нет, - присоединилась Кристина. - Уже достало: все ешь и ешь.

- Как хотите, - Присев на корточки, Гарик весело заглянул Кристине в глаза: - Помнишь меня, Кристюха?

Та неуверенно кивнула.

- Га-га-га! А то как тогда, в больнице, га-га-га! Я прихожу такой, мазер мне: сеструха ни хера не помнит, не парь ее, типа, га-га-га-га… - Любопытство, с которым пацан смотрел на девчонку, равнялось любопытству посетителя Кунсткамеры.

- Она так и сказала, - переспросил Вова, - ни хера?

- А ты самый умный? - огрызнулся Гарик. Поковыряв пальцем в носу, он вернулся к костылям: - Те чо, нормально на них?

- Да так, ничо. – Кристина пожала плечами.

- Зимой она вообще пластом лежала, - сообщил он Володе.

- Если все нормально, зачем меня приперли горшок за тобой таскать?

- Какой горшок? – не поняла Кристина.

Вова неожиданно отвесил Гарику подзатыльник:

- Эй, иди ужинать, а?!!

- Иду, - смирился пацан.

- Какай горшок? - Кристина совсем потерялась.

- Это он пошутил, - пояснил Вова.

- Зачем ты его ударил?

- Я не шучу. – Понимая, что схлопотал заслуженно, Гарик не обиделся и, наконец, отправился перекусить. - Думаете, все каникулы буду здесь торчать? Нашли дурака!

Не прошло и пяти секунд, как на кухне загремели, кажется, все тарелки и кастрюли одновременно: брат готовил ужин.

- Веселый, - сказала Кристина.

- Ненормально веселый. Этого мальчика можно немножко так… - Вова красноречиво отмахнулся. - Не то башка станет треугольником. И то, что он болтает, Кристи, запоминать, ну, совсем не обязательно.

Володя взял с кресла куртку.

- Ты куда? - Кристина побледнела.

- Пора двигать.

- Я тебя когда-нибудь увижу?

- Созвонимся.

- Правда, созвонимся?

- А как же, Кристи? За мной офигенный поцелуй.

- Да, да, да.

- Шопена оставить?

- Оставь. Суппер! Шопен, музыка. Я тащусь.

- Ну, пока?

- Пока.

Услыхав, что дверь за, Володей закрылась, Гарик вернулся к бледной сестре. Брат жевал, у него в руке был корявый бутерброд. Оставалось загадкой, как можно перевернуть верх дном всю посуду, чтобы на выходе получить один-единственный бутерброд?

- Вовчик ушел? - спросил Гарик.

- Ушел, - кивнула Кристина.

- Плакать будешь?

- Я не умею.

- Да ну, врать-то! Я что, не видел, как ты ревешь?

- Это раньше. А теперь я ни хера не умею.

Брат насторожился. Сеструха с каждой секундой холодела и холодела. Не температурой тела, а как-то вообще, от макушки, до горнолыжных ортопедов.

- Кристюха, бляха-муха! - встрепенулся Гарик. - Ты только не умирай! Вовчик уходит - Вовчик приходит, слышь!

- А?

- Не умирай, тебе говорят!

- Я живая.

- А чего такая стала?

- Какая?

- Задолбаная.

- Задолбало. - Кристина посмотрела на брата. - Не больно он тебе двинул?

- Толстый-то? Урод! Я ему когда-нибудь навешаю!- Гарик отвлекся от сестры, и прислушался. - А что за кислятину мы крутим?

- Шопен, музыка.

- Как на похоронах, блин. Толстый притащил?

- Почему толстый?

- Откуда я знаю, почему он толстый? Жрет много. Давай, реальную тему заслушаем? Умереть же можно! - Крайне недовольный Шопеном, Гарик отыскал, нужный диск: - Во!

Громкость увеличилась втрое. По мозгам впарил сверхит «Ты моя женщина, я твой мужчина» BAD BOYS BLUE. Подергавшись в центре комнаты, братец запрыгнул на подлокотник кресла к шокированной сестре:

- Клёво?!

Она испуганно кивнула.

- Я же говорю! Прам-па-па! Прам-па-па!

Клёвая тема быстренько выбила Кристину из замороженного состояния, ее глаза заблестели, руки стали отбивать ритм, все такое... Дослушав шлягер до конца, Гарик убавил громкость:

- Протащило?

- Классно, - согласилась Кристина. – Атас просто.

Гарик по-братски стукнут по ее плечу пультом от музыкального центра:

- Больше не умирай.

- Ладно. Слушай, а ты прямо с дачи?

- Ага.

- Там классно?

- Зашибись. Фазенда, блин, море, залив, ягоды. Лежишь, расслабон.

- Море?

- Море.

- Русалок видел?

Гарик хохотнул, рассыпав несколько бутербродных крошек:

- Каких русалок? Где ты их увидишь, если их не бывает? Прикольно с тобой!

- А в легенде?

Гарик огорошено уставился на сестру:

- Кристюха, не заморачивай!

- О'кей. А ты хорошо плаваешь?

- Нормально.

- Я бы тоже хотела. Как русалка. Научишь меня?

- Ты научись сначала ходить без этих фиговин. – Гарик пнул носком костыль. - А потом все остальное.

- По-моему, плавать легче, чем ходить. По крайней мере, таким, как я.

- Хочешь откусить? - брат предложил Кристине остаток бутерброда.

- Давай.

- Можешь доедать.

- Ну, так научишь?

- О, блин, сеструха! Плавать, что ли?!

- Ага.

- Иди, вон, в ванную, учись! Набрать воды?

- В ванной не прикольно, - заклинило Кристину. - Хочу на дачу. В море.

- Один хрен, тебя мазер не отпустит. Чего страдать-то?

- Почему не отпустит?

- К тебе завтра врач придет?

- Придет.

- Ну, и где ты завтра должна сидеть? Здесь или в море?

- Здесь.

- Расслабься и сиди. Придет врач, будешь лечиться.

Кристина, вроде, расслабилась, с полминуты тихо доедала бутерброд. А потом вдруг опять:

- Гарик, я хочу на дачу. К морю.

- Бляха-муха! Да там туалет без горшка, что тебе там делать? Не знаю, сколько можно, запарила уже!

* * *

Серое платье, собранные на затылке волосы, недоуменные глаза, голубые цветы, всплывшие из бездны, скрип вонючих ортопедов, глухой стук костылей по обе стороны реальности, мелкая дрожь, призрак сострадания, - всё это последовало за Вовой по пятам, едва он сбежал из дома на Гагаринской.

"Ей же всего шестнадцать! - думал он. - В шестнадцать лет – инвалид! За что? Что она в свои шестнадцать успела натворить? И при чем здесь я? Что нам делать вместе? Куда плыть? Заняться сексом на обозрении папы, мамы и братца? Может, прямо в театре? Продавать входные билеты: "Эротические игры с русалкой. Вход по специальным приглашениям...” О, Господи…"

Вове запала в сердце одна сцена из безоблачного детства, когда его, кажется, ничего, кроме божьих коровок, жуков и других эльфообразных козявок, не интересовало. В ту пору ему было лет пять-шесть, он ходил в детский сад, был пай-мальчиком. Днем детсадовскою группу выводили в ближайший парк культуры и отдыха, и Вова с детишками играли в пятнашки и в прятки. Как-то раз детвора разыграла партию в прятки. Неподалеку, на нескольких деревянных скамейках, стайками сидели местные старухи, - типичная провинциальная идиллия... Разгар игры. Гогот, шум, гам. По общей команде Вова забежал за дубок и спрятался. Пока он там стоял, из группировки болтающих на жердочках пенсионерок неожиданно выделилась девчонка, лет пяти-шести, ровесница детсадовцев. Вова стоит за деревом и не может понять, что там происходит: девчонка долго и трудно поднимается со скамейки, вставляет под мышки костыли и с абсолютно счастливым выражением лица ковыляет к шумной детворе. Вероятно, пытаясь ее образумить, старушки что-то кричат вдогонку, зовут обратно, но та, не обращая внимания, идет себе дальше... И наконец, доходит. Детвора продолжает азартно и увлекательно играть - до калеки на костылях никому нет дела. Девка нелепо стоит в центре событий, ей страх как охота хотя бы в чем-то поучаствовать, а кукиш: мимо нее пролетают, как мимо деревьев, кустов и фонарных столбов. Она продолжает стоять, улыбаться и ждать. Ждать своего часа. Хоть смехом смейся, хоть слезами плачь... Спасая идиотскую ситуацию, одна из бабок оторвалась от компании, догнала девчушку и, слегка побранив, указала на место. Старухе было стыдно: не по мерке прыткое дитя едва не сорвало игру детского коллектива. Бедное дитя поковыляло обратно. Как только она добралась до скамейки, бабка отняла у нее костыли и поставила их за урну, чтобы ребенок не смог дотянуться. Детсадовцы еще долго носились по парку, и все это время Вова наблюдал, как девчонка пытается достать свои костыли: и так попробует, и этак, но у нее ни фига не получалось. Сердце Вовы захлебнулось в крови, его ноги чуть шевелились, но в остальном он полностью выполнил негласные правила реальности: не подходить, не заговаривать, не замечть ровесницу-калеку, захотевшую вдруг с тобой поиграть. Ее не существует, подобно тому как не существует русалок, ангелов и воздушных замков. Бабка преспокойно щелкала с подружками языком, коллективные прятки феерически продолжались, а девчонка все тянулась и тянулась к этой урне, за которой стояла пара несчастных палок, - и ни туда без них, ни сюда...

Ничего бы не было в той истории необычного, достойного запоминания (наверняка, для детей, исключая, разве что, до дури сердобольного Вову Евпатьева, вовсе не было никакой истории), если б пай-мальчик, увлекавшийся сугубо малыми козявками с крылышками, не напоролся на узкую, как лезвие бритвы, грань реальности (на весьма похожей грани балансировала танцующая русалочка Андерсена): те, кому больше всего нужна любовь, дружба, да хотя бы внимание, капля интереса в море боли, получают в лицо чем-то совершенно обратным: просят хлеба - в них - камнем, ждут доброго слова, а от них целомудренно воротят даже случайные взгляды. Ибо... "Что скажут? Как мы будем играть? Чтобы все на нас пялились и тыкали пальцем? Как нам вместе? Продавать входные билеты?"

Перепуганные глаза, виноватая улыбка, ортопеды, распятие из костылей... - привет вам, привет, атрибуты сострадания! Сегодня вы вырядились в иную декорацию, но от этого ни на грамм не легче. Сегодня вы требуете аргументов, а аргументов по-прежнему нет.

«Всё имеет пределы, - сказал один святой. - Только милосердие Господне не имеет пределов».

«Милосердие!! Реклама, благотворительность, гуманитарные консервы... Хоть кто-нибудь здесь знает запах милосердия?!

"Вот вам миллион, купите инвалидам их чертовы коляски, и до свиданья".

Миллион как вершина милосердия. А чего еще? Посадил урода в коляску, дал в зубы консервы, и все довольны, материально обеспечены, социально адаптированы, сыты. И так на каждом углу: благотворительность-благотворительность, духовность-духовность, милосердие-милосердие! - задрочили. А попроси первого попавшегося столпа телевизионной благотворительности вывести инвалидку в театр, на люди - "Я?! Вы серьезно?! Ха-ха-ха! Нет, вы смеетесь! Вот вам еще миллион, золотой мой, добрый, и проваливайте с богом. Тоже мне, в театр! Хе-хе! Я ж не Ставрогин, чтобы прикалываться, я взрослый человек".

«Все имеет пределы… Только милосердие не имеет пределов». Пока, оно не разорвало тебя на части.

* * *

На следующий день Кристина познакомилась с массажистом. Она опять оказалась дома одна: Гарик сбежал сразу, как родители уехали на работу. Очарованно оглядев доктора с ног до головы, девушка мило улыбнулась:

- Лев Алексеевич?

- К, вашим услугам, - кивнул доктор.

- Я Кристина.

- Очень приятно.

- Я счастлива вас видеть, действительно, счастлива.

Кристина висела в прихожей на костылях, подрагивая опорной ногой, Лев Алексеевич чувствовал себя скованно.

- Сейчас я пофигачу в свою комнату, - предупредила она. – Хотите посмотреть?

- Поверьте, я насмотрелся достаточно.

- О, я не сомневаюсь. Я спрашиваю, хотите ли вы посмотреть на меня, а не о том, что было с вами раньше, - Кристина демонически растворила во фразе всю колдовскую мощь пятнадцатилетней нимфы.

Врач совсем закомплектовал:

- Как доктор я должен знать о вашем состоянии… - пробубнил он практически самому себе.

- Смотрите! – пригласила Кристина, вздернув задницу в небо.

Костыли оторвались от земли, перелетели на полметра вперед, ноги как-то боком поползли следом, затем еще один удар костылей в паркет, и еще…

- Ну, что скажете? – Кристина в раскаряку остановилась у порога своей комнаты.

- Сгибательные мышцы, что, совсем не работают?

- Неа.

Лев Алексеевич присел у ног пациентки, приподнял левую ногу над полом, поиграл ею руками и опустил на место.

- Правая нога – тоже самое?

- Правая еще хуже. Левую я хоть могу вперед выбрасывать, а правая вообще дохлая - сзади ползает, и все.

- Угу… Угу… Ложитесь на кровать, раздевайтесь, посмотрим.

Кристина подплыла к кровати, выскользнула из костылей и с хохотом рухнула на ложе:

- О, е-е!! Ха-ха-ха-ха!!!

- Вы в своем уме? – не понял врач.

- А что? – Кристина облизнула губу, взглянув на массажиста, словно он не врач, а альфонс по вызову – сквозь узкие щелочки прищуренных глаз.

- Я выйду. - Лев Алексеевич заметно покраснел. - А вы раздевайтесь и ждите меня.

- Куда это вы выйдете?

- Вот сюда. – Врач показал в коридор. – Можно?

- Что значит, я выйду, а вы раздевайтесь? Вы мне не поможете?

- А это требуется?

- А как же?! Я бедная парализованная девочка! Конечно, мне все требуется по полной программе: помощь, любовь, благотворительность, насыщенная сексуальная жизнь.

- Ладно, ладно, - согласился массажист. Его глаза за стеклами круглых чеховских очков минуты три не могли найти спокойного места, словно надувные лодочки в штормовом море.

- Может, у вас комплексы? Скажите, я не деревянная. Обсудим, подумаем, как лучше для нас обоих… Футболку! – скомандовала Кристина.

Врач послушно снял с девушки футболку, перед его носом оказалась молодая обнаженная грудь. Кристина легла на спину и ткнула указательным пальцем в ширинку на джинсах:

- Теперь это. Давайте, давайте… не бойтесь. Теперь аккуратненько стаскиваем джинсы… Ага… А кто будет ботинки развязывать? Вы что, собираетесь снять джинсы с ортопедами?

- Черт! - Лев Алексеевич совсем забыл про обувь.

- Ха-ха-ха-ха-ха! Умрешь с вами, Лев Алексеевич, ха-ха-ха-ха!

Оставшись совершенно голой, Кристина догадалась, что сейчас это произойдет, непонятным лишь оставалось, по какой причине не разделся сам массажист.

- А вы не собираетесь раздеваться?

- С вашего позволения, я только закатаю рукава.

Лев Алексеевич закатал до локтей рукава рубашки.

- Перевернитесь на живот, - попросил он.

- Мы могли бы обращаться друг к другу на «ты», - предложила Кристина. – Если вы хотите.

- Пока я хочу, чтобы вы легли на живот.

- Если я лягу на живот, я не буду вас видеть.

- Вам и не надо меня видеть.

- Ладно. – Кристина перевернулась, ее лицо утонуло в подушке. - Как вам удобнее.

- Хорошо, - похвалил доктор.

- Вам, правда, хорошо?

- Хорошо... – продолжал ворчать тот, опуская руки на спину пациентки.

Отозвавшись на прикосновения, Кристина внезапно захохотала, ее тело начало извиваться под руками врача подобно змее. От неожиданности очки Льва Алексеевича полетели на пол.

- Девушка! - окрикнул он, поднимая окуляры. - Или вы ведете себя подобающим, образом, или… Что это такое, в конце концов? Сколько это будет продолжаться?

Прикусив губу, Кристина умолкла. Подрагивала лишь спина.

- Что с вами происходит? - спросил врач после паузы.

- Мне хорошо, - призналась Кристина, бросив робкий взгляд на недовольного доктора. – Мне, правда, с вами безумно хорошо. Я надеялась, вам со мной тоже. Извините, если разочаровала. Что я сделала не так?

- Вы не даете мне даже приступить к работе. До вас раньше кто-нибудь дотрагивался?

- Не знаю. – Кристина дернула плечами. Если только до травмы. Но я не помню… Я реально чувствую себя старой девой. Слушайте, не сердитесь на меня, я много что делаю с косяками, это не только к сексу относится. Дайте мне время, я обязательно…

- Кристина, о чем вы говорите?! – взревел доктор. – В больнице вам делали массаж?

- Каждый день. По две штуки.

- Как вы его переносили?

- Нормально. При чем здесь массаж? Вы пришли любовью заниматься или делать массаж? - Девушка повернула к доктору недоуменное лицо.

И вдруг с кромешной глубины ее голубях глаз всплыли два лотоса. Они смеялись неземным смехом. Без причины и повода. Это длилось не более трех мгновений, но этого было достаточно, чтобы Льва Алексеевича пробрал неудержимый, громкий хохот.

- Э, что вас рассмешило? Лев Алексеевич! Может, посмеемся вместе? Ау! – пыталась докричаться Кристина, но все было тщетно.

Припадок смеха занял несколько минут, после чего Лев Алексеевич обнаружил себя в кресле на Гагаринской улице. В правой руке он держал круглые очки, напротив лежала обнаженная шестнадцатилетняя девица и сверлила его испуганными глазами.

- Гм-гм-гм! – произнес доктор.

- Как дела? – с усилием улыбнулась Кристина.

- Слушайте, а с чего вы решили, что у нас запланирована любовь? – Врач пришел в себя.

- С того, что вы меня хотите.

- Гм-гм-гм… - Остатки веселья на лице доктора мгновенно испарились, словно его застигли на месте преступления.

- Это видно, тут не надо ничего решать.

- Хорошо, - согласился врач. – Предположим, вы правы. А что если мы займемся не сексом, а массажем? Это ведь тоже классная вещь…

- Не спорю. Давайте, массажем, - тоже ничего.

- Я хочу чтобы вы правильно настроились на наши дальнейшие занятия: у нас одна общая задача, Кристина, одна общая цель: постараться встать на ноги.

- Я что, буду ходить, как все? Думаете, я так взяла, и встала на ноги?

- Посмотрим. Я пока даже не знаю, каково положение дел. Мне необходимо все посмотреть, прощупать, просканировать…

- Смотрите, я же разделась. Чтобы встать на ноги, должны быть ноги. А у меня какая-то фигня, смотрите.

- Ничего безнадежного я, как раз, не вижу.

- Недоделок, а не ноги. Как хвост русалки, смотрите! Я их не чувствую. Какая цель? На что тут вставать? Какое, к черту, «положение дел»?

- Вы закончили?

Кристина надулась.

- Если заранее настроиться на неудачу, произойдет неудача, - сообщил доктор. - Если вы не будете постоянно, целенаправленно с желанием работать, то шансов у нас, действительно нет. Я не за тем сюда пришел, чтобы разводить дебаты. Через мои руки проходили люди с гораздо более сложными травмами.

- Что с ними было?

- У всех по-разному. Каждому свое. Были абсолютно неподвижные, были лежачие, сидячие…

- И все умерли?

- Почему умерли?

- Вы сказали «были».

- Нет, они живы-здоровы, и у многих идут заметные улучшения. Но если я не вижу у больного соответствующего желания встать на ноги, я от него сразу отказываюсь, это напрасная трата сил. Поймите, Кристина, ни один врач не лечит, он лишь помогает выздороветь. А выздоравливаете вы сами, это ваше желание и ваше дело. – Лев Алексеевич поднялся с кресла, взял пиджак, закинул ее на плечо, изображая, что собирается уйти. - Поэтому давайте до завтра подумайте, надо ли вам…

- Надо, - решила Кристина. – Не уходите. Есть у меня и желание, и все, что захотите. - Она прикусила губу, перевернулась на живот и спряталась в подушке. – Начинайте, я буду хорошо себя вести.

Лев Алексеевич приступил к работе с обнаженным телом. Теперь оно хоть и трепыхалось от прикосновения его лап, все же не так неистово. Спина позволяла с собой работать. Опытный массажист быстро освоился и стал на ощупь зондировать пораженную местность:

- Я спрашиваю - вы отвечаете. - Он стиснул лодыжку. - Болит?

- Неа.

- Здесь? - Рука поднялась выше.

- Неа.

- Хорошо. Здесь?

- А!!!

- Не бойтесь. Хорошо. А тут?

- Я не боюсь.

- Хорошо. Тут, я спрашиваю, не больно?

- Где?

- Понятно. Где сейчас моя рука? Не поворачивайтесь, лежите спокойно. Вы чувствуете, где моя рука?

- Нет.

- Внимательней. Что я делаю?

- Трогаете мою задницу. Ха-ха-ха-ха!

- Серьезнее, Кристина.

- О'кей.

- Хорошо. Как сейчас?

- Неприятно.

- Точно?

- Ага. С попой было прикольнее. - Ой, неприятно! Ой!

- Потерпите… Хорошо. Пальцы что-нибудь чувствуют? Я ударяю по пальцам.

- Ничего.

- Хорошо, согнем ногу в колене. - Одну ногу, одну, другая лежит спокойно, я помогаю, не боимся. Сгибаем, сгибаем, а не разгибаем...

- Я больше не могу.

- Я знаю, я помогаю. Хорошо. Насколько сможем, раздвигаем ноги, раздвигаем в разные стороны…

- Ха-ха-ха-ха!

- Серьезнее, Кристина. Хорошо. Я помогаю. - Не напрягаемся, не напрягаемся. - Максимально расслабились, отключились. Еще раз пробуем… Никак?

- Абсолютно, вы уж меня извините…

- Хорошо. Перевернулись на спину. Концентрируем внимание на коленях. Одни колени, больше ни на что не отвлекаемся. Сгибаем, я помогаю, вместе обе ноги. Вместе со мной сгибаем… Еще… Еще. Хорошо. Теперь садимся, я помогаю, положили руки на живот, работает спина. - Лев Алексеевич подхватил Кристину за плечи. - Руки нe помогают, я помогаю, ложимся. Хорошо. Не боимся. Садимся. Я помогаю. Ложимся...

- Ой, мамочки! - Всплеснув руками, Кристина остановила процедуру. Вновь подступила неприятная трясучка: - Крыша едет, Лев Алексеевич!

- В чем дело?

- Это бывает.

- Что бывает?

- Я, кажется...

- Ну? - врач внимательно склонил голову.

- Крыша едет. Сейчас... - Она судорожно вздохнула. - Мамочки!

- Не бойтесь, я с вами. Отдохнем?

- Ага… Лев Алексеевич!

- Да?

- Мне надо кое-что знать.

- Что?

- Принцы влюбляются в калек?

- Это надо спросить у принцев.

- А вы не знаете?

- Откуда? Я же не принц.

- Ой! - Она закрыла лицо руками. - Меня опять начинает трясти.

- Кристина, - доктор улыбнулся - По-моему, вы преувеличиваете.

- А по-моему, вы попали в эрогенную зону.

- Знать бы, где у вас не эрогенная зона.

- …Похоже, на сегодня хватит. Спасибо, что зашли.

- Хотите, чтобы я ушел?

- Да, да, да!

- Хорошо, я ухожу.

- Очень хорошо, - кивнула Кристина. – Простите, ради бога.

- Ничего, ничего.

- Лев Алексеевич!

- Да? – Врач уже стоял в дверях.

- Вы забыли пиджак.

* * *

После спектакля Вова взял у режиссера аванс и отправился к метро покупать цветы:

- Пятнадцать штук бледно-розовых, - попросил он, выложив весь аванс на цветочный прилавок.

- Розочки? - счастливо улыбнулась продавщица.

- Ага.

- Эти?

- Эти, эти. И вазу.

- Вазочку? Какую? Розовенькую?

- Давайте.

- Цветочки поставим в вазочку?

- Ставьте.

- Обвяжем ленточкой?

- Не надо, и так хорошо. - Он забрал цветы. - Вы смотрели "Голубую бездну"?

- Что, простите? – не поняла цветочница.

- Смотрели кино «Голубая бездна»?

- Ой, времени катастрофически не хватает! Кино почти не смотрю.

- А на что у вас время уходит?

Цветочница молча пожала плечами. Она действительно не знала, куда уходят двадцать четыре часа в сутки.

* * *

«... Ты ведь не боишься моря, моя немая крошка? - спросил однажды принц у русалочки.

День ото дня он привязывался к ней все сильнее и сильнее, но любил ее только как милое, доброе дитя, сделать же ее своей женой ему и в голову не приходило, а между тем, ей надо было стать его женой, иначе она ведь не могла обрести бессмертной души - и должна была, в случае его женитьбы на другой, превратиться в морскую пену, вернуться к голубой бездне.

"Любишь ли ты меня больше всех на свете?" - казалось, спрашивали глаза русалочки, когда принц обнимал ее и целовал".

- Да, я люблю тебя, - говорил он. - У тебя доброе сердце, ты предана мне больше всех на свете и похожа на молодую, девушку, которую я видел однажды и, верно, больше не увижу».

Ганс Кристиан Андерсен занимал довольно много времени в жизни Кристины. Некоторые страницы «Русалочки» она проглатывала по три-четыре раза в сутки. Особенно, когда принц обнимал и целовал русалочку в лоб. И никогда не целовал в губы.

Кристина пыталась отыскать в сказке хотя бы намек на то, как принц с русалкой занимались сексом, но этом вообще нигде не упоминалось.

«Любишь ли ты меня? - Да, я люблю тебя», - на этом все заканчивалось.

Были и другие моменты, от которых глаза Кристины стекленели, сердце сжималось в комок, а пальцы отказывались повиноваться:

«Когда русалочка оставалась одна, она выходила на берег моря, спускалась по мраморной лестнице, ставила свои пылавшие как в огне ноги в холодную воду и думала о родном доме на дне морском...

Как-то раз всплыли из воды рука об руку ее сестры и запели печальные песни; она кивнула им, они узнали ее и рассказали, как огорчила она их всех...»

Андерсен. Ганс Кристиан Андерсен. От одного имени Кристина впадала в трепет, имени, элементом которого была она сама и в котором всё так сказочно, по-настоящему хрупко: Ганс Кристиан Андерсен, - белокрылые лебеди, Эльза, Снежная Королева, поцелуй Герды, вернувший дыхание, огонь любви, растопивший ледяную бездну…

Вооружившись карандашом и листком белой бумаги, Кристина нарисовала глубокий, но такой родной пейзаж: море, ледяная бездна, цветы, мраморный мальчик, он держит возле губ указательный палец, напоминая, что о подводном прошлом не должен знать на земле никто.

Ей безумно захотелось вернуться к себе на морское дно, где царит покой, безмятежность, где никто не ведает об испепеляющих желаниях и натянутых нервах озабоченных людей. Холодное море вдруг предстало ей утерянным раем, а место, куда она сама же напросилась, больше не соблазняло ее нарисованными в небе пряниками.

Увы, о возвращении в большой океан Кристина не могла даже мечтать. Если и существует способ преображения человеческого тела в русалку, он скрыт от людей за семью печатями и покрыт кромешным лабиринтом страстей, в коем легендарные Сцилла и Харибда - не последние, но и далеко не первые по величине нагоняемого страха чудовища…

В одиннадцать вечера вернулась мама, и вернула Кристину на землю. Крылья материнского носа были властно приподняты, лоб изуродован сердитыми складками. Ей что-то страшно не нравилось, она даже не переодела обувь; с порога - сразу к Кристине.

- Доча, я поговорила с Львом Алексеевичем. Что здесь произошло?

Доча надула щеки и тупо уставилась на свои ортопеды.

- Кристина, я с кем разговариваю?

- Он больше не придет?

- Придет, куда он денется, если я ему плачу? Меня интересует, по какой причине ты не позволила ему работать?

- Я его разочаровала, - буркнула Кристина.

- Не поняла, объясни.

- Не знаю, я очень старалась.

- У Льва Алексеевича сложилось другое впечатление. Он мне сказал, ты его попросту выпроводила. Я полгорода обшарила, чтобы его найти! Таких первоклассных специалистов раз-два, и обчелся.

- Я сама первоклассная калека. - Кристина отвернулась. - Раз-два и все.

- Кристина!

- Ты мне на уши давишь!

Ирине Михайловне пришлось сбавить обороты. Она обладала даром стремительно наехать, а затем столь же резко отъехать, как только до нее доходило, что плёткой данную проблему не снять. Причем, наехать она могла на кого угодно, хоть на Папу Римского, - это был ее стиль общения, а вовсе не демонстрация неприязни. Вынув руки из карманов, она приземлилась поближе к дочери:

- Ты что такая злая?

- А ты что?

- Я устала, - призналась мать. – Ладно. Если он тебе не понравился, найдем другого врача.

- Почему не понравился? - пробубнила Кристина. – Он-то мне нормально. Это я ему… Я, блин, тут вообще никому не нравлюсь.

- С чего ты взяла? А, Кристинка? У тебя что-то случилось?

- Ничего.

- Нет, так нельзя. - Ты понимаешь, что я тебе желаю лишь добра? Посмотри на меня. Почему ты никогда не смотришь в глаза?

Кристина бестолково поглядела на мать. Пропасть между ними зияла колоссальная.

- А? - Ирина Михайловна попыталась улыбнуться. - Почему, доченька?

- Тошно.

Маме удалось сохранить самообладание:

- Я понимаю тебя. - Она сделала вид, что не обиделась. - Ну ладно. Давай подумаем, как нам быть дальше. Как взрослые люди. Лев Алексеевич полагает, что курс лечения ни в коем случае нельзя затягивать. То же самое мне говорили в больнице. Чем дальше, тем меньше вероятность поправиться. Я хочу, чтобы ты усвоила: если сейчас не начнешь заниматься с полной отдачей, через несколько месяцев будет слишком поздно чем-либо заниматься. Ты меня слушаешь?

- Да.

- Можно ведь потерпеть два-три месяца?

- Потерплю.

- Так мне не искать другого доктора?

Кристина отрицательно покрутила головой. Мать подсела к ней еще ближе и неуверенно взяла за руку.

- Доча-доча… Ну, прости меня, я тоже виновата. Не разобралась, в чем дело, и сразу… Я очень устала.

- Он меня так защипал, что... Я совсем офигела. До оргазма довел, а сам даже очки не снял.

Мама закашляла:

- Что?! Что ты сказала?

- Что слышала, то сказала.

- Доченька, я не поняла, при чем тут очки? Если он плохо видит, что ж ты хочешь?

- Хочу, чтобы меня любили.

- А кто тебя не любит?

- На фиг ему было меня возбуждать, чтобы потом...

- Так-так, это интересно, что же потом?

- Короче, я сразу спросила, нет ли у него комплексов, ну, тянет его ко мне или нет? Нет - сказал, то есть, да - сказал - нет комплексов. Ну, я разделась ему, как шизанутая. А он сразу в кусты. Его, наверно, прикололо, что я тут голая перед ним лежу такая, жду-недождусь... Давайте, говорит, сделаем массаж, это классно, - передразнила Кристина, - А секс, типа, не по его части.

Мать едва не потеряла координацию:

- Что-что не по его части?!

- Секс. В первый раз слышишь, да?

- Ты в своем уме?

- А что здесь такого?

- Вот это шоу! Ты, что, в самом деле, предложила, ему... это? - Матушка, наконец, захохотала. - ... Ой, я не могу! Это ж надо! Кристинка! Ты иной раз выдашь, как хлопнешь!

- Что я такого сделала?

- Бог мой, конфуз-то какой! - Ирина Михайловна покраснела.

- Ты же занимаешься сексом. - Кристина впервые посмотрела матери в глаза.

- ... Я?!!

- Почему же меня никто не хочет?

- Доча-доча! Для начала, ты несовершеннолетняя.

- Мне шестнадцать.

- До совершеннолетия тебе жить два года.

- Два года?! Я скорее сдохну. Ты что!

- Кристина! Мне не терпится узнать, кто тебя научил предлагать... это каждому встречному?

- Девид Рейбен.

- Не поняла… А кто-кто?

- Вон лежит. - Кристина кивнула на подоконник. – Все, что мы хотим узнать о сексе, но стесняемся спросить. Я прочитала, можешь взять, не стесняйся.

Мама подошла к окну, подняла книгу двумя пальцами, будто дохлого мышонка:

- Ах, вот оно что... Господи, срам-то какой! - Теперь понятно, почему Лев... Ха-ха! Лев Алексеевич на ушах стоял. - Полистав страницы, она опустила книжку на место. - Кристинка, запомни: даже совершеннолетние не занимаются этим с каждым встречным. Мы же не мухи, в конце концов! Для того чтобы это делать, следует полюбить. - По чопорному тону, с которым Ирина Михайловна произносила «это делать», можно было догадаться, что с «этим» у нее глухо.

- Я люблю, - вздохнула Кристина.

- Льва Алексеевича?

- Нет, конечно. Лев Алексеевич прикольный. И, мама, он меня хотел!

- Откуда ты знаешь? – насторожилась Ирина Михайловна.

- Когда он меня трогает, меня трясти начинает, - оргазм по всем статьям.

- Просто ты излишне чувствительная, у тебя всегда была повышенная чувствительность.

- И что теперь, мне нельзя заниматься сексом?

- Если со временем вы хорошо узнаете друг друга, если у вас появятся общие интересы, вы будете проводить вместе много времени…

- Ты говоришь как синий чулок.

- Но у людей не принято…

- А где ты видишь людей? Мама, мне шестнадцать, я выросла, я люблю…

- Доча, послушай меня!

- Мне ни фига нельзя. У меня ноги как у куклы. Я ни черта не умею. Я говорю не так, все делаю не так, хожу не так, смеюсь не так! На что я похожа?!

- Доченька! - испугалась Ирина Михайловна.

- Люди ходят на двух ногах, целуются стоя, занимаются сексом, людей хотят. А тут появился вдруг первый человек, который меня хочет…

- Успокойся, умоляю тебя! - Крепко обвив дочурку рукой, мать прижала ее к себе. - Поплачь, Кристинка! Ну, пожалуйста, поплачь.

Кристину только тряхнуло изнутри, и ни одной живой слезинки.

- Я не умею. Ничего не умею. Я не хочу быть как люди, не потому что не хочу, а потому что я не как люди! Вот и все! Все!! - Она стала задыхаться. - Не хочу и все! Я русалка!

- Русалка, а как же, - с тихим ужасом согласилась Ирина Михайловна.

- Я хочу домой, - пробубнила Кристина в материнский живот.

- Домой, конечно...

- Или я задохнусь. - Ее плечи подпрыгнули, словно кто-то ударил ее по спине. - Мне холодно. Я хочу любить!

- Любить, а как же, конечно, любить...

Кристина успокоилась так же внезапно, как сорвалась. Словно ничего не было. Уже через пятнадцать минут они с матерью сидели на кухне и пили чай с шведскими шоколадными конфетами.

- Никак, Вова объявился? - догадалась Ирина Михайловна.

Кристина кивнула.

- Ты принесла ему мои извинения?

- Да. Но он все равно боится.

- Меня? - Мама улыбнулась.

- Черт его знает. Зашуганный какой-то. Не знаю.

- После него ты стала такой?

- Какой?

- Агрессивной. Он тебя не обидел?

- С чего он меня будет обижать? Скорее, это я его разочаровала, блин.

- Ты и ему предлагала... это. - Мать уже ничему не удивлялась.

- Мы успели только поцеловаться. Потом он сбежал.

- Слава Богу. - Ты знаешь его положение? Знаешь, что у него серьезные проблемы с крышей, например?

- У меня тоже с крышей проблемы.

- Над нами-то как раз крыша не течет.

Кристина постучала пальцем по голове.

- С этой крышей у тебя всё у тебя в порядке. Я о другой крыше. Жить ему негде, вот что значит крыша.

- Вовке? Где же он спит?

- Насколько мне известно, в своем театре. Где играет, там и спит.

- Откуда, ты знаешь?

- Я много что знаю. Поэтому я хочу сказать... Но это только между нами, давай договоримся?

- Давай. - Кристину вдруг наэлектризовало, даже ноги приподнялись от напряжения. Она поняла, что матушка решила сообщить ей нечто потрясающее.

- Не говори ему того, что я тебе сейчас скажу, не попадай лишний раз впросак.

- О'кей.

- Если б Вова какое-то время пожил у нас, я бы не имела ничего против.

...Озираясь по сторонам, Вова поднялся на второй этаж, нерешительно потоптался возле двери, опустил вазу с цветами на каменный пол лестничного пролета, привел букет в порядок и, нажав кнопку звонка, стрелой помчался вниз.

Тяжело дыша, он прислонился под лестницей к стене, как лазутчик в тылу противника.

Наверху щелкнул замок. Открылась дверь.

- Кто здесь? - спросил голос Ирины Михайловны.

Тишина. Вова не обронил ни звука. Вопросов больше не прозвучало. А спустя несколько секунд, дверь захлопнулась.

Покинув укрытие, Вова на цыпочках вышел из подъезда дома на Гагаринскую улицу и быстрыми шагами отправился, куда глаза глядят. Глаза глядели под ноги. Он ни разу не обернулся.

... Мать удивленно поставила букет на стол.

- Что это? - Кристина потрогала пальцем бутон.

- Цветы.

- Вижу, что цветы. Кто принес?

- Понятия не имею. Надо же, розы! Такого еще не бывало: стоят перед дверью…

Ирина Михайловна выглядела растерянной. Но ей было приятно. Повеяло ароматом французских фильмов шестидесятых годов, романтикой, поэзией... Кристина жадно и самозабвенно вдыхала новый запах, пока от избытка кислорода не закружилась голова:

- После роз трудно дышать обычным воздухом, да? По-моему, у меня опять плавятся предохранители. Тебе не трудно?

- Я привыкла, - ответила мама. - Я люблю розы.

- Мне казалось, цветы вообще не пахнут, когда им хорошо. - Подвинув вазу поближе, Кристина губами коснулась лепестков. Однако тут же одернулась: - Они не хотят, чтобы их трогали?

- Цветы этого не любят, - кивнула мать.

- Слышишь? - Кристина обратилась в само внимание.

- Что?

- Они говорят.

- Кристинка!

- Тсс! Они говорят о смерти. Неужели, не слышишь?

- Ох, доча... - Мать тревожно покачала головой. - Нельзя же, в самом деле...

- Тише! Они плачут. Они не говорят - они плачут, мам! Что с ними сделали?

Ирина Михайловна перевела очумевший взгляд с дочери на бледно-розовые бутоны: цветы как цветы.

- Я буду за ними ухаживать. - Дочь едва дышала: - Они говорят, что скоро умрут… Я не хочу, чтобы они умирали. А где их корни? У цветов должны быть корни.

- Некоторые цветы срезают с куста, чтобы...

- Срезают?! Зачем?

Кристина посмотрела на онемевшую мать, потом на обрубки цветов, и снова на мать:

- Кто срезает?

- Ну, чтобы…

Воцарилась страшная пауза.

- Их принесли мне, - прошептала Кристина, холодея, - Оттуда…

Забыв, о чем идет речь, Ирина Михайловна приподнялась, да так и замерла между встать и сесть. Два ледяных хрусталика, два лотоса из далекой глубины неведомого мира, заморозили ее сильную волю. С приоткрытым ртом мама медленно осела на стул.

- Оттуда, - с ужасом повторила Кристина, выпустив вазу из рук.

Она забралась на костыли и, оставив остекленевшую родительницу сидеть один на один с букетом, поплыла в коридор. Причалив между гостиной и своей комнатой, Кристина навалилась на стену. Согнулась и опустила голову на грудь. Она слышала, как заплакала мать, потом как она подошла к ней и остановилась в двух шагах, не решаясь сократить дистанцию.

- Не помню, когда в последний раз ревела, - призналась Ирина Михайловна.

- Это я виновата.

- Ты тут не при чем. Тебя можно... можно хотя бы обнять?

- Обними.

- Ну вот, - Мать неуверенно привлекла дочку к себе. - Так же нельзя. Только что ты смотрела таким взглядом... Так нельзя.

- А как?

- Я уже ничего не понимаю. Ты хоть раз плакала, после того, как с тобой это случилось?

- Нет… Наверно, я забыла. Да и не хочу.

- А мне кажется, хочешь.

- Посмотри на себя.

- Страшная?

- Ну. Лучше б не ревела. Можно тебя кое о чем попросить? - Кристина зашевелилась в заботливых объятиях мамы.

- Конечно.

- Не обидишься?

- Нет.

- Если ты не отпустишь мою голову, я грохнусь.

Ирина Михайловна разжала крепкие материнские объятия.

Кристина с облегчением перевела дух и отправилась в свою комнату:

- Идем, я тебе что-то покажу.

Они подошли к столу, на котором лежал нарисованный мраморный мальчик.

- Нравится?

- Надо же! - На щеках матери еще блестели слезы, а глаза уже засияли от восторга. - Это ты нарисовала?!

- Ага.

- Насколько я разбираюсь, это здорово! - Она с изумлением уставилась на дочь. - Когда ты научилась рисовать?

- Сегодня. Мраморный мальчик. Классно? Грустный и задумчивый. Смотри: морские цветы, океан... Знаешь сколько лет этим цветам?

Ирина Михайловна пожала плечами.

- Четыреста лет!

- Да что ты!

- Да, да, да! Потому что у них есть корни. Морские розы никогда не умирают - одни бутоны засыпают, другие просыпаются. И никому не приходит в голову их срезать.

- Да у тебя талант! - продолжала восхищаться мама.

- Я так рада, мам, что хоть чем-то тебя порадовала. А то я уже начала думать, что от меня одни проблемы и никакого толка.

- Это ж надо! Ты, ведь, никогда не любила рисовать. – Ну, и ну! Покажу Шадковскому - можно? - один мой знакомый, известный художник. Пусть, посмотрит. Может, из тебя выйдет художница?

- Это я должна буду часами напролет малевать?

- Увидим. Должна же ты чем-то заниматься.

- Если честно, больше мне, ну, не охота рисовать. Мраморного мальчишку я уже нарисовала. А больше… Ну, я не знаю, что еще смогу нарисовать. Ладно, мам?

- Показать-то ты мне разрешишь?

- Да я тебе его дарю, делай, что хочешь.

Ирина Михайловна свернула милый шедевр в трубочку и, посмотрев на часы, вспомнила о сынишке:

- Кстати, о мальчиках. Двенадцать ночи! Где нашего охламона носит? Я ему сегодня устрою.

- Не надо, мам.

- Ушел полчаса назад? - улыбнулась мать.

Кристина честно кивнула.

- Ладно. У меня и сил-то на него не осталось. По-моему, на сегодня хватит воевать, я валюсь с ног. Завтра вставать в шесть. Давай, ложиться?

- Давай. А папа не придет?

- Папа уехал к родителям в Выборг.

- Выборг далеко?

- Поближе, чем Тамбов.

- Тамбов... Тамбов, это как Дания?

- Нет, это разные вещи.

- Как Вова и Гамлет?

- Наконец-то ты это начинаешь понимать. Твой Вова родом из Тамбова. Первый некредитоспособный Тамбове, с которым я имею дело.

- Слушай, а ты когда-нибудь была в театре?

- И в театре, и в кино, а как же? Пока культура не сдохла, я много чего посмотрела.

Тон, которым мама произнесла последнюю фразу, заставил Кристину улыбнуться:

- Культура сдохла?

- Десять лет назад, - кивнула Ирина Михайловна, не моргнув глазом.

- Расскажи.

- Кристинка, мне завтра утром лететь в Москву, я хочу хотя бы четыре часа поспать. - Мама подошла к книжной полке. - Почитай обо всем сама, ладно? Где-то у нас была книженция о Третиньяне... А вот. На-ка, посмотри. Когда-то я в нем души не чаяла. - В голосе матушки зазвучали романтичные ноты, что было крайне необычно. - В наше время шел фильм "Мужчина и женщина", мы на него бегали по десять раз. Ах, какой мужчина, ты себе не представляешь! Как я его любила!

Кристина посмотрела на обложку: "Жан-Луи Третиньян".

- Ты любила Жана-Луи Третиньяна? - Дочка прищурилась. - Занималась с ним сексом?

- Ну что ты! Я его видела в кино, на большом экране. Это же артист, звезда, к тому же француз.

- Легенда?

- Еще какая! А ты все об этом? Сил моих нет. Что с тобой делать?

- Понятно, вы любили друг друга как принц и русалка: он целовал тебя в лоб, а ты молчала.

Мама похлопала глазами.

- Вроде того.

- Ладно, я им займусь. - Кристина уселась в кресло. - Иди, спи.

- Иду. Придет Гарик, передай, чтоб послезавтра готовился к очень неприятному разговору.

- Ага.

Брошюрка из серии "Звезды мирового экрана" начиналась с цитаты этого поднебесного Жана-Луи: "Актер, как и любой работник искусства, должен быть свидетелем своего времени..."

Время было позднее. Актер Владимир Евпатьев, какой есть, глядя под ноги, продолжал колесить по городу. Гагаринская улица - Пестеля - Литейный - Невский - Марата - Кузнечный - Владимирский. И снова Литейный - Невский... Его маршрут разумному анализу на поддавался, его мысли вышли далеко за пределы здоровой логики.

Купить в его финансовом состоянии самые дорогие розы - все равно, что Ирине Михайловне взять новый автомобиль. Этакое жертвоприношение, чтобы не доставали.

Но Кристине и этого было мало. Она преследовала его как наваждение, как мираж летела где-то рядом и, не отставала ни на сантиметр. То ли на крыльях летела она, то ли на своих костылях.

"О, господин мой, как я испугалась!" – смеялось наваждение.

"Батюшки!" - Вова прибавил шаг.

"Поиздержались, принц? Ха-ха-ха-ха!"

"Заметно".

"Принц, у меня от вас есть подношения, я вам давно хотела их вернуть..."

"Да полно, вы ошиблись, я в жизни ничего вам не дарил".

"Дарили, принц, вы знаете прекрасно! Право, стоило ли тратиться на такую, как я?"

- Я в жизни ничего вам не дарил, - повторил он вслух. – Я в жизни ничего вам не дарил… Я в жизни…

Володя купил бутылку крепкой “Балтики” и только приготовился сделать первый глоток, как за спиной послышался смех. Он обернулся. Компания из четырех молодых парней, оказывается, шла за ним по пятам и дружно хохотала над его монологам.

- Глюки? - улыбнулся один.

- Дай пивка глотнуть, - попросил другой.

Вова сходу выплеснул парню в лицо содержимое бутылки, мгновенно схлопотал в репу и рухнул на мокрый асфальт, безвольно раскинув руки.

Компания молодежи растерянно притихла. Вова не шевелился.

- ...И я знаю, взглянувши на звезды порой, - пробубнил он, выдержав паузу, - что смотрели на них мы как боги с тобой.

Над ним кто-то матюгнулся. Увидев, что жертва жива, шпана ушла своей дорогой, а Вова еще долго лежал в луже со счастливым выражением лица:

- И была ли при этом победа, и чья: у цветка ль от ручья, у ручья ль от цветка?

"...Гамлета он играл как человека, который укрывается в безумии, чтобы спастись от окружающей его глупости и посредственности". - Красивую фразу иллюстрировал большой портрет Третиньяна в роли Гамлета.

Кристина перевернула страницу. Со второго большого портрета Гамлет-Третиньян беззащитно смотрел на своих поклонников.

"Это антигерой, - объяснял он далее. - Это могла бы быть роль моей жизни, благодаря ей я понял дольше, чем за все годы работы в кино".

"Юноша был робок и застенчив, - рассказывала следующая страница. – После тихой провинции шум и ритм столичной жизни ошеломили его. Небольшого роста, с тонкими чертами лица, он стеснялся своих веснушек и своего южного произношения. В компании парижских знакомых предпочитал помалкивать. Нижние резцы у него были неровные, и поэтому он приобрел привычку улыбаться, показывая только верхние зубы. Он знал, что умен, умнее многих, но на людях чувствовал неодолимую скованность. Как было бы хорошо научиться чувствовать себя свободным всегда, при любых обстоятельствах. Вот если бы убедить себя, что ты не живешь, а только играешь роль, и все происходящее вокруг тебя не касается!

... Чтобы победить проклятую застенчивость, Жан и задумал стать актером".

* * *

Володя ни разу не появился на Гагаринской неделю, ничем о себе не напоминал и упорно убеждал себя в том, что Кристины не существует. Впрочем, как и русалок в природе. Больших трудов это не стоило: дорогой букет плюс побитая физиономия - прекрасная плата за забвение. Однако на исходе недели финик под правым глазом потихоньку начал блекнуть.

Во вторник, в шесть вечера, перед спектаклем гримерша Наталья наложила на травмированные лицо Вольдемара толстый слой грима. Подготовка к спектаклю шла полным ходом. Гамлет из-за грима получился рафинированный и кукольный, но что делать, какой есть.

- Сколько это будет продолжаться? - спросил Вова.

- Синяк? Недельку придется потерпеть. – сказала гримерша. - Хорошо припечатали.

- Классно.

- Не думала, что ты любишь драться.

- Я не собирался драться.

- А что случилось?

- Иду спокойно по улице…

- Спокойно идешь и все?

- Да, очень спокойно. А мне навстречу - какие-то приблатненные, матерятся, орут. Я у них очень культурно так спрашиваю: пацаны, вы любите Толстого, там, Пушкина? Спокойно спрашиваю, без этих, я и не думал заводиться... А они: чо?! чо ты сказал?! А ну-ка сюда иди, блн, кого я люблю, блн? Я чо пидор, чтобы мужиков любить? Чо ты гонишь? Наташка, я не выдержал, как начал их гасить!

- Ты их?!

- А что, нельзя?

В гримерку скромно постучали.

- Да-да! - ответил Вова.

Дверь приоткрылась. В отражении зеркала он увидел длинное каре Ольги.

- Ба! - Вова зажмурился.

- Я в глаз попала? - заволновалась Наталья.

- Нет, нет. Если можно, оставь нас на три минуты.

- Хорошо. - Наталья быстрым взглядом оценила гостью и вышла из гримерной: - Вольдемар, только не трогай лицо!

- Ага, - кивнул он, глядя через зеркало на Ольгу. – Привет!

- Привет. - Девушка в огненно-красной куртке приблизилась к его спине, как ангел из апокалипсиса.

- Присядешь?

- Нет. Там, гм, типа того, Крис ждет.

Он, наконец, оглянулся:

- Где?

- Ну, в тачке.

- А... - Он заторможено кивнул и надолго вперил взгляд в зеркало. - Меня?

- Мы пришли на "Гамлета".

- А... 0'кей.

- Я решила зайти предупредить.

- Ага, - он опять кивнул.

- Маразм, да?

- Почему?

- Она совсем сходит с ума, ты знаешь?

- Нет.

- Каждый день ждет.

- Что?

- Тебя.

- А...

- Прочитала о каком-то известном актере, который играл Гамлета, теперь сходит с ума. Ты для нее - что-то типа той звезды, совсем шизанулась.

- 0, как тяжко! - Вова потрогал пальцем замаскированный синяк. - Ведь щеки шлюхи, если снять румяна, не так ужасны, как мои дела…

Забыв о гриме, он спрятал в ладонях лицо. Толстый слой румян остался на пальцах. Наташкин труд пошел насмарку. С зеркала смотрел бледный, перепуганный паяц с открывшимся фонарем.

- Я попыталась ее переубедить, - заговорила Ольга. - По-всякому отговаривала, ну, что этот актер - совсем не то, что ты.

- Ты сказала, что я бездарный дебил, который только строит из себя крутого, а на самом деле обыкновенное фуфло?

- Сказала.

- А она?

- Поначалу, вроде, поняла, согласилась... - Ольга переминалась с ноги на ногу за спиной Володи. - А потом опять двадцать пять: «Оля, если мы сегодня не увидим Гамлета, можешь обо мне забыть», - вообще психанулась. Не знаю, как с ней еще можно.

- А что мы с тобой можем?

- Чего?

- Вот, как мне теперь выходить?

- Куда?

- На сцену.

- Ты мужчина, в конце концов, или нет?

- Я так... - Он неопределенно покачал головой. – Бездарный дебил, который только строит из себя Гамлета.

- Перебори себя как-нибудь, ну, я не знаю!

- Если б артистам полагалось бороться с собой перед выходом на сцену, каждый спектакль мог бы стать шедевром.

- Кто ей заслал розы? Ты?

- Какие розы?

- Неделю назад кто-то, поставил у их дверей шикарный букет.

- Не я, - соврал он.

- Так, она, прикинь, решила, что это знак смерти. Потому что цветы без корней. Я не знаю, как еще с ней быть. Если даже в этом ее не отговорить.

- И я не знаю.

Ольга освоилась. Ее ноги уже не переминались, она стояла твердо и не сводила требовательного взгляда с зеркального отражения принца.

- Я только знаю, - наконец, заявила она, - что из-за тебя может случиться беда.

- То есть?

- Тебя к ней совсем не тянет?

- Ты-то здесь при чем? – Не дрогнув, он встретился с темными глазами, окруженными длинными ресницами.

- А при том. Ты спал с ней? - наехала Ольга. – Она была твоей девушкой?

- Э... - Он повернулся к ангелу в красном. - Что ты от меня хочешь? Вот, что я в данный момент должен сделать? Хочешь, чтобы я тебя послал?

- Тебя ломает, что она на костылях? - не отступала Ольга.

- Естественно.

- Тогда я больше ничего не хочу. - Девчонка сделала не по годам строгое лицо: - Будь моя воля, я б таких как ты убивала, понятно?

Вова подпрыгнул со стула, словно ему в глаза плеснули кипятком, больно стиснул руку девушки и развернул ее к себе:

- Оленька! Если ты найдешь хотя бы одного типа, которого это не ломает, я тебе дам много денег. Но пока ты знаешь только меня, не надо выделываться. Я делаю то, что я могу. То, чего я не могу, я не делаю. В данный момент предел моих желаний - не подохнуть на сцене. - Он отпустил руку перепуганной Ольги. - Все! Свободна!

Дезориентированная девушка в красном, не обронив ни звука, уплыла из гримерной. Она и не подозревала, что бутафорские принцы иногда взрываются реальными эмоциями.

Лёля читал газету. Кристина сидела на заднем кресле.

Ольга, как лунатик, вернулась к машине, открыла дверь и упала рядом с подругой.

- Ты его видела? - спросила Кристина.

- Он там.

- Вы говорили?

- Типа того. - Перед глазами Ольги еще маячил фингал разозлившегося принца.

- Ну и что, Оль?

- Ничего особенного.

- Ты взяла билеты?

- Взяла, вот.

- Почему два?

- А сколько?

- Лёля, ты точно не идешь?

- Нет, - ответил Леша, не отрываясь от газеты.

- Не хочешь поглядеть на Гамлета?

- В гробу я его видел.

- Ну, ладно, как хочешь. - Кристина внимательно посмотрела на подругу. - Тебя что-то выламывает? Оля, не молчи!

- Какая-то лабуда, - вздохнула подруга. - Психованный этот Вова, я и не знала.

- Что он сказал? Оль, может, нам лучше вернуться?

- Раз приехали, идем.

- Точно?

- Ты ж не успокоишься, пока не увидишь своего Гамлета.

- Не говори.

- Будешь меня день и ночь терроризировать.

- Естественно.

- Раз так, идем. - Ольга вышла на улицу. - Лёля, помоги!

Леша с готовностью отложил газету.

- Лёля, сидеть! - остановила Кристина. - Я сама.

С грехом пополам она выбралась из машины, Ольга вставила ей под мышки костыли, и подружки двинули к театру. Им надо было прошагать полсотни метров, расстояние не бог весть какое. Но эта людская толпа, которая только на тебя и пялится, словно кто-то им всем дал команду... Атас! Ольге хоть и не в первой было оказаться в центре внимания, однако собирать на себе взгляды ночной тусовки - совсем не то, что сопровождать скукоженную бейбу в центре города. Да еще в огненно-красной куртке. Ощущения неповторимые. Ольга вдруг начала понимать, что разозлило Вову. Дело в том, что за пределами больничных или домашних стен, где, навещая "бедную девочку", ты выполняешь гуманную, добрую миссию, здесь твоя миссия приобретает странный подтекст. Как бы ты не относилась в девчонке, которая еле-еле ползет в публичное место, заостряя на себе основной интерес публики, тебя неожиданно начинает ломать и плющить, коль скоро ты оказалась с ней в одной упряжке... Словно ты стащила, в аптеке связку разноцветных презервативов и расхаживаешь с ними возле той же аптеки. Такая лабуда.

Подойдя ко входу, Кристина столкнулась с главным препятствием - тремя высокими ступеньками. На подъем ее прыти не хватило. Чтобы одолеть хотя бы одну ступеньку, следовало поочередно закинуть на нее одну ногу, затем вторую - это известно любому ребенку, - или вместе обе ноги, коль скоро на отдельные команды твой нижний отсек не реагирует. Но для такого финта требуется приличный прыжок. В конечном итоге, все выглядело чудовищно: Ольга чуть в обморок не упала, наблюдая, как у Кристины несколько раз подпрыгнула попа, а ортопеды как стояли, приклеенные к земле, так и остались стоять.

Причем, Ольгу к тому моменту так плотно заклинило, что она целую минут, открыв рот, смотрела, как мается да прыгает подружка, ей просто в голову не приходило, чем она может услужить бедной Кристине.

Возле дверей толпилось несколько человек. Безуспешный штурм лестницы напугал их не меньше, чем Ольгу.

- Может, помочь? - наконец, предложил один мужик.

- Я сама, - зачем-то отказалась Кристина, покраснев, словно ее звали в постель.

- Крис! - опомнилась Ольга. - Не упрямься!... Подвинься! - попросила она мужика. - Крис, давай вместе, я тебя умоляю!

- Ну, давай.

Ольга нагнулась и, вручную переставляя неуправляемые ботинки со ступени на ступень, подняла-таки подругу наверх. Толпа у входа задеревенела от такой интродукции к «Гамлету».

Как удалось доковылять до зала, Кристина не запомнила. Отлично понимая, что стала героиней очередного конфуза, она цепенела от каждого взгляда, каким-то чудом не рухнула по пути, и едва переставляла не только задние ноги, но уже и передние...

Завалившись в кресло, Кристина закрыла красное лицо руками и шепнула Ольге, что с нее хватит, обратно она ни за что не потащится, пусть отсюда ее выносит Лёля.

- Надо было ему сюда это сделать. - вздохнула Ольга.

- Не надо. Теперь я знаю, что это такое. Господи, что я натворила? На кой мы сюда приперлись?

- Приперлись и приперлись.

- Оль?

- Ну?

- У тебя-то что руки трясутся?

- Крис, блин, успокойся!

- И губа... Блин, какая же я дура!

Ехидно прищурив веки, с сигаретой в одной руке и париком Офелии в другой, в гримерку проскользнула Саша.

- Началось, - сообщила она.

Вова вздрогнул:

- Елки, я тебя не заметил. Нельзя ж так пугать.

- Ты меня игнорируешь. - Отражение Офелии дымило в зеркале. - Я для тебя не существую. Если б хотел, то заметил.

- Не говори глупостей.

Видел, кто к нам запорхнул?

- Кто?

- Ну, эта, твоя, на которую ты запал-то... Как ее? Ты от такой, действительно, тащишься?

- Видел, - зарычал Вова.

- Может, я тебе мешаю?

- Нет.

- Здорово ее скрутило. Жаль девчонку. - Саша села на диван, поставила на колено пепельницу: - А что ты сидишь?

Вова пожал плечами.

- Иди, тебе пора, - поторопила она.

Со сцены доносился диалог Марцелла и Франциско. Гамлету было даже больше, чем пора. А силы куда-то канули. Вова решительно поджал подбородок, но, увидев, как это смотрится в зеркале, безвольно обмяк:

- 0, если бы предвечный не занес

В грехи самоубийство!... Боже! Боже!

Каким ничтожным, плоским и тупым

Мне кажется весь мир в своих стремленьях! - продекламировал он отражению в зеркале.

Дверь распахнулась. Влетел режиссер:

- Ты спишь, Вольдемар?! Я должен тебя по всему театру шукать?!

- «Стоило ли растить эти кости, чтобы потом играть ими в бабки? - Мои начинают ныть при мысли об этом» - ответил Вова словами Гамлета.

- Вольдемар! - Постановщик в поисках поддержки посмотрел на Сашу. - Через три минуты твой выход, пошевеливался.

Саша безнадежно махнула рукой и сделала глубокую затяжку.

- Иду, иду, иду, - пропел Вова, но с места не двинулся.

- Вольдемар, я кому сказал! - Режиссер повысил голос.

Гамлет поднялся и, покачиваясь, вышел из гримерной:

- В его несчастьях, - произнес он, никого не замечая:

- Я вижу отражение своих

И помирюсь с ним. Но зачем наружу

Так громко выставлять свою печаль?

- Что это было? - спросил Толя, когда принц скрылся из виду. - Полный зрительный зал! Он в порядке?

- Критические дни Вольдемара. - Актриса резко стряхнула пепел с сигареты и с испепеляющим сарказмом добавила: - Там у него децел покруче, чем полный зрительный зал.

- Что там?

- Лав стори на костылях. Ему не до пустяков.

На сцене хоронили Офелию. Священник был против исполнения церковных формальностей для девушки-самоубийцы:

- Мы осквернили бы святой обряд,

Когда б над нею реквием пропели,

Как над другими... - считал он.

Однако Лаэрт бурно возражал:

- Опускайте гроб!

Пусть из ее неоскверненной плоти

Взрастут фиалки! Помни, грубый поп,

Сестра на небе ангелом зареет,

Когда ты в корчах взвоешь.

Королева разбросала на могиле Офелии цветы:

- Нежнейшее - нежнейшей!

Спи с миром! Я тебя мечтала в дом

Ввести женою Гамлета. Мечтала

Покрыть цветами Брачную постель,

А не могилу.

- Трижды тридцать козней, - разразился Лаэрт:

- Свались втройне на голову тому,

От чьих злодейств твой острый ум затмился!

Не надо, погодите засыпать,

Еще раз заключу ее в объятья...

На сцене появился Гамлет. Он говорил тихо, с громадными паузами, словно силился вспомнить текст и понять, где находится одновременно. Было не ясно, как он собирается вызывать Лаэрта на дуэль:

- Кто тут... горюет?

Кричит на целый мир,... так что над ним

Участливо толпятся в небе... звезды

Как нищий сброд?...

После странных пауз повисла, одна катастрофическая. Гамлету оставалось произнести последнюю реплику и энергично подраться с Лаэртом. Когда до всех, дошло, что лезть в драку его милость не собирается, Лаэрт, спасая сцену, схватил индифферентного принца за горло.

- Убери руки, козел! - брезгливо отстранился Гамлет.

Драка с позором сорвалась, впрочем, как и весь спектакль при полном зрительном зале. Люди начинали вставать со своих, мест и уходить. Когда же вместо драки возникла очередная нелепая заминка, кто-то в зале засмеялся.

- Разнять их! - по инерции скомандовал король. Реплику поддержал гогот уже не одного, а нескольких зрителей. Разнять того, кто не дерется невозможно.

- Гамлет! Гамлет! - растерянно позвала королева.

- Да, мамочка, - Принц подошел к матери. - Вы полагали, я стану его бить? Кто он такой, чтобы я пачкался?

- Что ты несешь, идиот?! - шипел режиссер из-за кулис, добавляя что-то с матом.

- ... Спокойно, принц! - вмешался Горацио. - И вы, Лаэрт.

- Я спокоен, - ответил Гамлет, возвращаясь к Лаэрту:

- Соперничество наше

Согласен я оружьем разрешить

И не уймусь, пока мы не сочтемся.

Гамлет сподобился-таки вызвать Лаэрта на дуэль, но спектакль это не спасло. В отсутствие Вовы сцены более-менее склеивались, однако стоило ему появиться... Этого стали просто бояться. Режиссер в ярости метался за занавеской, зрители смеялись, актеры теряли смысл действие, Офелия едва не перевернулась в гробу, Вова выглядел типичным бездарным дебилом. А Кристина...

В седьмом ряду, намертво вцепившись в ручки костылей, Кристина три часа напролет не подавала признаков жизни. Ее стеклянный взгляд неподвижно замер на сцене. Только когда дело подошло к финалу, и задыхающийся, полноватый, белый, как кукла, принц замертво рухнул на подмостки (право, единственное, что Вове удалось натурально - это умереть), она неожиданно громко вскрикнула.

- Что ты как дура-то?! - шепнула Ольга, толкнув ее в локоть.

- А?! - очнулась Кристина.

- Не ори, я тебя умоляю.

- Умер?

- Ну и что?

...Финальную черту провалившегося действия подвел Фортинбас:

- Пусть Гамлета к помосту отнесут,

Как воина, четыре капитана.

Будь он в живых, он стал бы королем

Заслуженно. Перенесите тело

С военной музыкой и уберите трупы.

Средь поля брани мыслимы они,

А здесь не к месту, как следы резни.

Скомандуйте дать залп.

Дали залп. Под жиденькие аплодисменты труп Гамлета вынесли с подмостков и поставили за кулисами прямо к ногам режиссера.

- Подойдешь ко мне через десять минут. - Подавляя раздражение, режиссер мужественно сжал кулак. - Вольдемар-р-р!

- Принц, по-моему, вас кто-то смутил. - Сзади, играя париком, подошла Саша. - Покурим?

Вова кивнул. Закурили. Мимо них прошли недовольные король с королевой. Затем Игорь-Лаэрт:

- Ты что творишь? - Лаэрт приостановился возле Гамлета: - Совсем, да?

- Отвали, да? - попросила Офелия.

Игорь недовольно отчалил. Саша смешно закинула парик на голову: задом наперед.

- Дашь денег в долг? - спросил Вова.

- Сколько?

- Немного.

- Немного дам.

Через пять минут, как вынесли Гамлета, из зала унесли Кристину. Через десять - зеленое «Вольво» Лели тронуло от театра "Эхо" к дому на Гагаринской.

- Hу как? - Ольга посмотрела на подругу. - Ты довольна? Увидела Гамлета?

- Умер классно, - сказала Кристина. - Остальное – лабуда.

- Лабуда, - согласилась Ольга.

- В прошлом году было лучше. Когда мы там были? Я вспомнила, весной. - Я тогда купила цветы.

- Купила. И как дура заставила меня с ним познакомиться. Не знаю, зачем только я подписалась.

- Мы поднялись в какую-то тесную комнатушку с большим зеркалом... – вспоминала Кристина.

- Поднялись, - подтвердила Ольга. - Не поднялись бы, может все сложилось бы иначе.

- А ты хотела б играть в театре? - спросила Кристина, выглядывая в окно.

- В этом? В "Эхо"? Что я оставила в этой дыре?

- Я бы хотела. Здорово ведь убедить себя, что ты не живешь, а только играешь роль, и все происходящее вокруг тебя не касается:

Белый саван белых роз

Деревце в цвету,

И лицо поднять от слез мне невмоготу...

Иногда я так хочу зареветь! Но у меня ни фига не получается. Оль, ты иногда плачешь?

- Иногда.

- Научишь меня? Оль, поплачь, а я потом так же, - попросила Кристина.

- Прямо сейчас?

- Ну да.

- Нет, сейчас не могу.

- Когда кончаются слезы - это труба. - Кристина переключилась на Лешу. - Лёля, куда мы едем?

- Домой.

- Не хочу домой! - взвыла она.

- Мы и так на полчаса припозднились.

- Там опять этот маньяк.

- Кто? - не поняла Ольга.

- Лёва, мой массажист. Щипается до оргазма. Приколист такой, говорит, что я снова смогу ходить. Что-то меня сегодня к нему не тянет. Лёля! - Она ласково погладила бобрик водителя. - Может, не домой?

- А куда?

- Ну, не знаю. Оль, куда мне еще можно?

- Не, Кристин, - здраво возразил Леша. - Ирина Михайловна сказала к девяти, а уже пол десятого - надо домой.

- Домой, так домой, - сдалась Кристина. - А ты, Оль, колбаситься пойдешь?

- Я пока не решила. - Ольга пожала плечами. – Пригласили в один клуб.

- Какой?

- Хали-Гали.

Кристина захохотала:

- Хали-Гали! Парень пригласил?

- Да, есть один.

- Он тебя полюбил?

- Не тот случай. Просто знакомый.

- На тачке?

- Пешеход.

- Классно! - Кристину вдруг осенило: - Езжайте на Лёле, он вас покатает. Мазер улетела в Москву, она ничего не узнает.

- Ну, нет, - отказалась Ольга.

- Леля, слышишь? - загорелась Кристина.

- Ау?

- Крис! - резво сопротивлялась Ольга. - Не надо!

- Должна же я тебя хоть чем-то побаловать.

- Крис, перестань!

- Ты таскаешься со мной, куда мне заблагорассудится, попадаешь из-за меня в конфузы.

- Какие еще конфузы?

- Думаешь, я ничего не понимаю? Слышишь, Лёля, поедешь сегодня с Олей, о’кей?

- Поехали, - кивнул парень.

- Крис, отстань, - шипела подруга. - Мне неловко.

- Неловко, это когда висишь посреди дороги на костылях или ходишь рядом с каракатицей, - прошипела Кристина.

До Гагаринской Ольга не издала ни звука.

Лев Алексеевич терпеливо прогуливался возле парадной дома. Увидев машину, доктор приветливо помахал рукой.

- Это Лева? - спросила Ольга.

- Ага. - Кристина вдруг показала Льву Алексеевичу язык.

- А что ты ему так?

- Все равно, он без очков.

- Ну, Крис, блин! - Ольга закатила глаза. – Я с тебя угораю!

- Не боись, не заметил... Здравствуйте, Лев Алексеевич!

Кристина открыла дверь.

- Вечер добрый.

- Мы немного опоздали. Гарика, конечно, нет?

- Ничего, я погулял на улице.

- Рада, что вам было не впадлу. А мы видели "Гамлета".

Ольга вооружилась костылями, Леша взвалил на руки Кристину, и они по цепочке стали подниматься на второй этаж.

- А вы видели "Гамлета"?

- А как же! - отозвался замыкавший процессию медик.

- Безумно грустная история, не правда ли?

- Что ж вы хотите, трагедия.

- Принц, у которого ничего не получается!

Лев Алексеевич скупо усмехнулся:

- Пожалуй, это единственный принц, которого не назовешь прекрасным.

- Вам удалось понять, чего он добивался?

- Я думаю, он сам этого не понимал.

- Я ведь тоже перестаю понимать, что хочу. Забавно.

Они вошли в дом. Лёля опустил Кристину на кровать. Ольга слегка замешкалась, думая, куда бы приткнуть костыли. Наконец, пристроила их за углом шкафа и поспешила на выход:

- Ну, я пошла, до встречи.

- Постой! - Кристина приподнялась на локтях. - Положи сумку.

- Куда?

- Да куда хочешь.

Ольга опустила сумочку на кресло.

- Возьми клюшки, - попросила Кристина.

Полагая, что она не там их воткнула, где следовало, Ольга вернулась к костылям.

- Засунь их себе под мышки, - продолжала Кристина.

- Но Крис…

- Засунь, засунь, - Кристина приподнялась еще выше. - Ты меня любишь?

Растерянная Ольга посмотрела на мужчин. Те стояли как два застывших истукана.

- Ну и? – поторопила она

- Я... я не знаю. Зачем это?

- Ради меня, Оля, я умоляю!

- Ну, я не знаю... - Очумевшая Ольга неуверенно примерилась к подпоркам.

- Ну, ну! - подбодрила Кристина. - А теперь, типа того, как я. Ну же!

- Как ты?

- Ага.

- Но...

- Слабо?

Каким-то незримым прессом Кристина задавила свою подружку, так что у той не оставалось выбора. Ольга повисла между палками.

- Иди,

- Но Крис! - На несколько секунд Ольга вернулась к реальности и выдернула из-под мышек костыли. - Прекрати! Мне неудобно!

- Мне тоже.

Ольга вновь навалилась на клюшки. По образу и подобию подруги.

- Ну и? - Кристина не отпускала.

… И пошла. Незримая сила заставляла подчиняться бешеным командам девчонки. Ольга выкинула вперед костыли, сделала один выпад, потом второй, третий... Наконец, завороженная Кристина, полусидевшая на согнутых локтях, убрала из-под себя руки и упала на кровать.

Едва почувствовав, что невидимый пресс отпустил, Ольга остановилась и медленно распрямила согнутую спину. Ее лицо горело, пальцы дрожали. Глаза с длинными черными ресницами смотрели в пол. Лев Алексеевич громко откашлялся. Лёля, сбросив оцепенение, щелкнул языком и похлопал рукой по шее.

- Спасибо. - Кристина уставилась в потолок. – Мне надо было видеть, как это выглядит.

- Увидела? - Ольга, которую в жизни до такого не унижали, попятилась к выходу.

- Атас!

- Больше от меня ничего не надо?

- Неужели не простишь?

- Прощу. - Ольга молча дернула плечом. - Ладно, я пошла.

- Погоди! - Кристина перевела взгляд с потолка на Лешу: - Лёля, вперед! Как мы договорились.

- Крис, не нужна мне твоя тачка, - взмолилась Ольга. – Ты ставишь меня в неловкое положение.

- Ты еще не поняла, что значит неловкое положение? Лёля, что прирос?! – поторопила Кристина. - Шоу кончилось!

Леша послушно зазвенел ключами и кивнул Ольге на дверь.

- Завтра у тебя выходной, можешь отдыхать, - разрешила она Леше. - Оля, я всегда буду чувствовать свою вину за это. Поколбасишься в Хли-Гали, - все пройдет.

- Да ладно... - Ольга пожала плечами. - Пока.

- Ага.

Ольга с Лёлей ушли. Дверь за ними закрылась. Кристина сложила руки на животе и устало закрыла глаза:

- Сегодня на меня смотрел весь город. Добрые люди... Сердобольные люди...

- А раньше на вас не смотрели? - Лев Алексеевич заторможено разглядывал очки в своей руке.

- Раньше было иначе. Сегодня меня угораздило прогуляться по улице. Смешно ползать по улице, когда на тебя таращатся сотни глаз, правда?

- Над вами кто-то смеялся?

- Я бы отдала последнюю надежду за то, чтобы кто-то рассмеялся. - Ее руки зашевелились, поглаживая живот. - Это хоть прикольно. Нет. Они отворачивали нос, я заметила. Вы когда-нибудь видели, как отворачивают нос от полной урны? Мусорная урна, там, напротив моего окна, если не видели, можете полюбоваться. Она на той стороне. Я следила. Так же вы сейчас отворачивали нос от Ольги, стоило ей забраться на костыли. Ваша жалость отвратительна. Вы пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь.

- Кристина! С вами иногда становится невыносимо. В конце-то концов! - Врач отошел к окну. - Каждый день у вас что-нибудь новенькое!

Кристина повернулась в его сторону:

- Решили проверить? Вон она, там, через дорогу, смотрите! Полная или нет?

- Что полная, Кристина?! - взвыл доктор.

- Урна, блин! Я с утра до вечера за ней слежу. Она мне как сестра, всегда рядом. Когда наступает вечер, к ней прилетают бездомные мухи, - она готова. Вполне как я. Вечером мало людей. Много влюбленных пар. Так, мы с ней – слышите? - подглядываем, чем они занимаются. Влюбленные гуляют, обнимаются, смеются, целуются в губы. А доходят до урны - отворачивают нос - и сразу сюда, на мою сторону. Меня-то за окном не видно. А она стоит себе совсем одна, среди дороги. Влюбленные бегут ко мне, чтобы с ней не сталкиваться, я вижу их близко-близко, ну, как вас. А рано утром приходит большая баба в желтом с такой же каталкой, в какой я каталась в больнице, меняет в урне железное ведро с мусором, сажает на каталку и уходит. И все… Все начинается сначала.

- Вы не против, если мы начнем? - Лев Алексеевич закатал рукава рубашки. – Чтобы не терять время, я буду работать, а вы рассказывайте. – Раздевайтесь.

Кристина лениво зашевелилась:

- Вас, правда, прикалывает меня тискать? Вы от этого тащитесь?

- Это моя работа.

- Не говорите чушь. Моя работа! Как будто вас силой заставляют возиться с калеками.

- Мне за это платят.

- А если вам заплатят за массаж мусорной урны?

- Во-первых, за это не платят, - улыбнулся доктор. – Во вторых, я вожусь с калеками только тогда, когда есть реальная возможность помочь человеку. Кристина, представьте, в один прекрасный момент вы вдруг начинаете ходить без костылей. Что вы испытаете?

- Ну, если меня в этот момент не засыплет камнями самосвал… Если будет хорошая погода, хорошая компания…

- Да, да, да, - улыбнулся врач.

- Я испытаю эрекцию или еще что-нибудь.

- Я тоже, - кивнул Лев Алексеевич. – Успех каждого пациента – это мой успех. Я занимаюсь с больными не ради денег.

- Если не влом, снимите с меня эти гады. – Она показала пальцем на ботинки. - Остальное я сама.

Лев Алексеевич нагнулся расшнуровать ортопеды. Кристина неторопливо раздевалась.

- Вы испытываете эрекцию с каждым пациентом? – спросила она.

- Я вообще не испытываю эрекцию на работе. – Врач бережно извлек из огромного ужасного ботинка миниатюрную ножку девушки.

- Я же чувствую, как вас колбасит, когда вы дотрагиваетесь до моих холодных ног.

- Кристина… Я знаю, у вас сильное воображение. Поймите, дела в мире обстоят совершенно не так, как вы их чувствуете. Все гораздо проще и скучнее.

- Полюбуйтесь. - Кристина кивнула на обнаженные ноги.

- В чем дело?

- Вы что, не видите, как они усыхают? Неделю назад ножки были малеха пожиренее. Вы уверены, что все делаете правильно?

- Кристина, ничего у вас не усыхает.

- Да, да, это мое воображение… - Девушка надулась.

- Кристина! Я двенадцать лет этим занимаюсь, а вы спрашиваете, все ли я правильно делаю? То, что по-вашему усыхает - всего лишь не задействованные мышцы.

- Всего лишь?

- 0т недостатка, движения ряд мышц начал сокращаться.

- Меня это бесит. Почему они до сих пор не задействованы?

- Кристина, если б вы в мое отсутствие целенаправленно занимались своими ногами... Помните, что я вам говорил?

- Ну.

- Но вы же не занимаетесь. Если искусственно не поддерживать жизнь в парализованных мышцах, они атрофируются, и вы с ними уже ничего не сделаете. Через полгода сядете в коляску и останетесь в ней до конца жизни. Запомните, пожалуйста: я не лечу - я помогаю вам вернуться на ноги. Если у вас до сих пор не появилось соответствующего желания...

- Появилось. Сегодня появилось.

- Рад это слышать.

- А ничего радостного нет. Сегодня я не могла сама заползти в театр. Ольге пришлось меня заталкивать на ступеньки. Офигенно, да? Не она б - я до сих пор стояла бы у входа в театр… Чем дальше, тем хреновей. Вы уверены, что нет ухудшений?

- Уверен.

- Но я точно помню, какими были ноги, и вижу, во что они превращаются. Скоро от них вообще останутся два сморчка.

- Если вы будете только бунтовать и заниматься самоистязанием, от вас живого места не останется, Кристина! Перевернитесь на живот, начнем.

Кристина послушалась. Лев Алексеевич болезненными щипками прошелся по спине. Кристина сопела в подушку и терпела, хотя сегодня было гораздо больнее, чем в другие дни.

- … Наверно, я наговорила кучу глупостей? - поняла она.

- Я к вам привык, можете даже не просить прощения.

- Да что вы?

- Я разрешаю.

- Облом на обломе.

- Что такое?

- Я люблю человека, который... бегает от меня как от мусорного ведра. Ничего, что я вам это говорю?

- Ничего. Что за человек?

- Он играет Гамлета.

- Актер?

- Вовка, я про него рассказывала.

- Который один раз зашел и больше не приходил?

- Ага.

- Хотите дельный совет? Отправьте Вовку на фиг.

- И что дальше?

- А дальше вы увидите, как изменится мир.

- Не поняла?

- Забудьте про него.

- Но я его люблю.

- Это уже не любовь, а самоистязание.

- А есть разница?

- Разница существенная. Вам не больно?

- Больно, - ответила Кристина.

- Что ж вы молчите? - Лев Алексеевич остановился.

- Щипайте, щипайте. Лучше больно, чем... вообще.

- Лучше отдохнем.

- Как скажете. Вас цепляют стихи, Лев Алексеевич?

- Стихи? Нет, я не поклонник поэзии.

- Что, совсем не цепляют?

- Совсем.

- А Роальд Мандельштам?

- Роальд? Я слышал, был Осип Мандельштам.

- Не знаю, про Осипа не слыхала, а этот Роальд такие классные стихи писал. Прикиньте, парень всю жизнь болел, ходил на костылях, знал, что рано умрет. Короче, умер в двадцать восемь лет, в больнице. Перед смертью ему мерещилась девчонка с золотыми волосами:

Не придет, но, может быть, приснится

Так светла и так же далека.

А над ней взрываются зарницы,

Проплывают дымом облака.

Озорной и опьяневший ветер

Из садов темнеющих занес

Лепестки невиданных соцветий

В шелковое золото волос...

- Неужели, не цепляет? - Кристина посмотрела на врача.

- Вы хорошо читаете, - похвалил он.

- Стараюсь. - Она продолжила, остановив взгляд на люстре:

- Но как только ночь придет в больницу.

Я в бреду ее не узнаю -

Девочку, которую мне снится,

Золотую звездочку мою.

А она приходит осторожно

И садится рядом на кровать.

И так хочется ей сон тревожный

От упрямых глаз моих прогнать.

Собирает бережной рукою

Лепестки неконченых поэм.

И полна бессильною тоскою,

И укор в глазах глубок и нем.

Плачет надо мной, совсем погибшим,

Сброшенным в бездарнейшую грусть...

А себе я снюсь бездомным нищим

И чему-то страшному смеюсь.

И всю ночь летят куда-то птицы,

И не знаю, как она близка.

Безнадежно опустив ресницы,

Я зову ее издалека…

После такого, наверно, легко умирать, правда?

- Хорошее стихотворение, - согласился Лев Алексеевич.

- Зацепило ведь?

- Пора работать. Передохнули?

- Да подождите вы! Куда вы вечно торопитесь? Пора, пора! На кого не посмотри – всем пора! Куда вам пора? Одна я никуда не тороплюсь.

- Я не тороплюсь, но придет ваша мама...

- Не бойтесь, она улетела. Никто не придет. Да не бойтесь же меня! Глядите так, будто я вас раздеть собираюсь!

- В мыслях не имел.

- Все нормально?

- Вполне.

- Тогда теперь ваша очередь. Почитайте мне.

- Стихи? Но я не знаю ни одного стихотворения.

- А знать не надо. Видите на полке книгу?

- ... Эта? Бодлер?

- Ага. - Приготовившись слушать, Кристина закрыла глаза. - Обожаю! 0ткрывайте на закладке и читайте.

- Предупреждаю, из меня плохой чтец.

- А там и стишок не очень.

Поправив очки. Лев Алексеевич нашел нужную страницу.

- «Падаль»? - Доктор замешкался. - Это?

- Это, это. Читайте.

- Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной... Гм, гм...

Лев Алексеевич искусственно раскашлялся.

- Может быть, довольно? - спросил он, резко сдернув с носа очки.

- Спеша на пиршество, жужжащей стаей мухи над мерзкой грудою вились, - подхватила Кристина:

- И черви ползали и копошились в брюхе

Как черная густая слизь...

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смрадного полно.

Кристина умолкла с умиротворенным выражением лица.

- ...Вас это цепляет? - спросил Лев Алексеевич.

- А что, прикольно.

- Первое стихотворение мне понравилось больше.

- У Роальда – о смерти, а здесь – просто о жизни,

- Вам не кажется, что у вас несколько превратный взгляд на жизнь, Кристина?

- Нет.

- В конце-то концов! - повысил тон доктор, поставив руки в боки. - Сколько можно заниматься самоедством?! Полагаете, у здоровых людей все хорошо?! Только вам плохо?! На того же Бодлера, между прочим, поболее вашего свалилось! А на этого Мандельштама?! Полагаете, отворачивают нос только от вас да мусорного ведра?

- Да, - упрямо кивнула Кристина. – От меня и... да.

- Послушайте, дорогая моя, жизнь устроена совсем не так, как вы ее придумали. Здесь никто не катается в масле и сахаре, никто. Все чего-то ждут, чего-то хотят, добиваются, а в результате просто умирают, и на этом заканчиваются все ожидания.

- А ждут чего?

- Да кто как. Один выпивки ждет, другой обеда, третий, вон, наступления вечера, чтобы урны считать. Разница в том, что одни терзают себя, как вы, а другие терпят или вовсе не замечают. В основном, результат, поверьте мне, один и тот же. Кто-то и часу не просидит, а кто-то годами будет высиживать свое счастье. Ждать!

- Ждать, - повторила Кристина. - Ждать счастья... Как глупо! Какой в этом смысл?

- Смысл в том, чтобы любить жизнь больше своих ожиданий и больше смысла. Я верю в жизнь. И знаете почему? У меня еще ни один пациент без веры в жизнь на ноги не поднялся.

- Вы думаете, я поверю в жизнь после всего, что со мной случилось?

- У вас нет другого выхода. И все, что с вами случилось, придумал не кто-то там. Я знаю, что с вами случилось. С вами постоянно будет случаться одно и то же, пока вы делаете из мухи слона.

Кристина тяжело вздохнула, затем послушно перевернулась на живот, утонула лицом в подушке и пробубнила:

- Ну, давайте попробуем.

Лев Алексеевич взялся за дело:

- Можно начинать?

- Начинайте.

- Скажите, если станет больно.

- Не станет. Больнее не бывает.

- И запомните, пожалуйста, раз и навсегда: кого Бог любит, тому и делает больно.

- Вы уже говорили.

- Я и еще раз скажу, и еще.

- Вот видите?

- Что?

- Любовь и истязание, все-таки, одно и то же.

После ухода Льва Алексеевича Кристина попыталась заниматься самостоятельно, но ее не на долго хватило.

- Не смотри влево, - шепотом просила она правую ногу, устремив на нее все внимание. - Делаем, что я хочу, о’кей? Сейчас будем немножко сгибаться. Ну, немножко... Ладно, как будто согнулись... Теперь обратно... Налево не смотрим, я же сказала, давай, давай! Нет? А надо, надо. Влево не смотрим. Разгибаемся, поворачиваемся, сгибаемся... - Если она обеими руками проделывала с безответной правой ногой то, что ей говорила, вроде, получалось: - Туда, теперь сюда... Теперь обратно. Не психуем, не дрожим, не жалуемся...

Без помощи рук ноги шевелиться отказывались, так что сильного энтузиазма самостоятельные занятия не вызвали, Кристине ничего не оставалось, как вернулась к Бодлеру:

- Авеля дети, дремлите, питайтесь,

Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре...

А к приходу Гарика даже задремала.

Сеструха! - Из прихожей донеслась возня.

- А?! - Кристина очнулась.

- Не спишь?

- Нет.

Гарик ввалился в комнату:

- Батона нет?

- Папа задержался на работе.

- Что, опять? - Брат недовольно поморщился.

- Похоже.

- Да и хер-то с ним. Ну, как, была в театре?

Кристина кивнула.

- Во даешь! Не застремалась?

- Половина на половину.

- Это как?

- Это больше я туда не пойду.

- Ясно. Толстого видела?

- Не зови его толстым, ладно? Я тебя умоляю.

- Ну, Вовчика. Видела?

- Да.

- Как он там?

- Паршиво.

Гарик захохотал:

- Сеструха, блин! Разлюбила толстого, что ли?!

- Не твое дело. Если ты еще раз назовешь его толстым… - Она приподняла костыль: - Угандошу, понял?

- Прости, забыл. Да не ссы, я знаешь как его люблю! Я же с вами повязан.

- Чего-чего?

- Ты что, ни фига не помнишь?

- Что именно?

- Ну, бляха-муха! - Гарик с очаровательной улыбкой почесался в носу. – Год назад я вас это, того, чих-пых, первым застукал. Потом уже батон что-то просек, потом мазер. Мазер у нас все в самом конце узнает. Врубилась?

Кристина отрицательно покачала головой.

- Что я тебе тут объясняю?! - Гарик поднял с журнального столика сексуальный справочник. - На, держи.

- Зачем? - сестра вопросительно смотрела на брата.

- Ну, пробитая! - вздохнул Гарик. - Читала?

Она кивнула.

- Когда вы с Вовчиком этим занимались... Врубаешься?

- Мы с Вовчиком этим... занимались? – Кристина потрясенно хлопнула глазами.

Не ответив, Гарик хохотнул:

- Ну ты даешь, сеструха, вспомнила столько всякой фигни, а это забыла.

- Ты не врешь?

- Слышь, не напрягай, - попросил он. - Побазарь о сексе с Ольгой. Не я же тебе буду рассказывать.

Оставив насмерть заинтригованную сестричку, Гарик, посмеиваясь, улизнул из ее комнаты. Забыв об ортопедах, Кристина схватила костыли и отправилась вдогонку. Было жутко неприятно тащить по полу босые ноги, собирая там, где нет ковра, занозы и ссадины, но сейчас вдруг стало не до комфорта. Настигнув брата в гостиной, Кристина пыхтя опустилась на стул и уставилась на мальчишку в ожидании объяснений. Гарик лежал на диване, ел банан и смотрел по видику какой-то страшный боевик.

- Съешь лучше банан, - предложил он, даже не взглянув на сестру.

- Не хочу.

- "Крепкий орешек". - Гарик кивнул на экран. - Видела?

- Нет.

- Клёвый фильмец, зацени. Брюсок, блин! Га-га-га! Отпадный чувак, да?

Кристина с ужасом проследила, как Брюсок посадил волосатого парня на кол. Причем, бедняга практически не сопротивлялся: сложил лапки и помер. - Брюсок? - переспросила Кристина.

- Брюс Уиллис.

- Это у него один съемочный день стоит столько, сколько Вова не заработает в своем театре за триста лет? – вспомнила Кристина.

Гарик снисходительно усмехнулся:

- Сравнила жопу с пальцем! 0, о! Секи, клёвый махач! - Мальчик восторженно показал на экран огрызком банана. - Обоссышься!

... Поиграв рельефной мускулатурой, Брюсок добродушно улыбнулся, расправил плечи и нехотя свернул шеи одновременно двум парням. Не понимая, в чем дело: кто прав, кто виноват, - Кристина ойкнула от страха.

- Ха-ха-ха! - Реакция сестры – позабавила Гарика: - Ты что?

- Да что-то мне...

- Не катит?

- Ни хрена. - Кристина отвернулась, чтобы не видеть горы трупов в реках крови.

Понемногу обстановка на экране разрядилась. Гарик отвлекся и взял еще пару бананов: один отдал сестре, а с другим вернулся на диван.

- Ты чего-нибудь ждешь? – спросила вдруг Кристина.

- Я?! - Брат удивленно обернулся. - Как понять? Лежу, ничего не жду. А что?

- Нет, а потом? Ну, вообще.

- Когда вырасту, что ли?

- А ты вырастешь?

Гарик с подозрением покосился на Кристину:

- Ты что, опять, блин? Только начала выезжать во всё...

- Ну, вырастешь. А дальше куда?

- Никуда. Буду как папа. Может, лучше. Буду спать с тетками.

- Как папа?

- Ага! - с хохотом подтвердил Гарик.

- А я, наверно, уже выросла.

- Да, пожалуй, тебе хватит.

- Тогда чего мне ждать?

Гарик невесело посмотрел в потолок. Могло показаться, что он задумался.

- Сеструха, бляха-муха! - наконец, взорвался он. - Я-то почем знаю? Жди того, кто захочет с тобой переспать. Все бабы этого ждут. Найдется такой, кто захочет на тебе жениться - ну, если без понтов, - за половину мамкиной капусты, считай, дождалась.

- Какой капусты?

- Деньги, блин. Деньги называются капустой. Потому что они зеленые.

- А почему половину?

Гарику явно надоел этот разговор. Он раздраженно поднялся, чтобы вновь ускользнуть от назойливой сестры.

- Не обломится же тебе все! - пробубнил он, выходя из гостиной. - Ты опять какая-то тормознутая стала.

* * *

- Славик, ты меня истязаешь! Я сейчас выпаду в осадок! Я... Я... Ты собираешься меня слушать? Не станем же мы сейчас выяснять эти фишки. Я не могу-у долго болтать, Сла-авик! В любой момент может войти мой шеф. Я тебе тысячу раз объясняла: мой шеф - женщина. Я не лесбиянка. И она не лесбиянка. Ты меня сейчас уморишь! Что узнаешь? Когда ты успел стать таким ревнивый? Повторяю: моя женщина-шеф терпеть не может, если личные проблемы решают по рабочему телефону. Да, та, которая не лесбиянка. Что ты волнуешься, у нас на работе и мужиков-то нормальных нет. Я тебе тысячу раз говорила... Славик, успокойся! Hу, какого рожна ты подгребешь? Зачем?! При чем тут мой шеф? Тебе сказали, что я сплю с мужем шефа? Кто тебе такое сказал?! А ты и уши развесил! Ха-ха-ха-ха! Ты бы видел мужа шефа - натуральный гомик. Ой, я уже в осадке, ты меня доконал! О чем ты с ней поговоришь? Повторяю: ее нет, она в Москоу. С тобой вообще бесполезно, я вешаю трубку. Славик, делай, что хочешь!

Такими словами секретарь «Атланта» Марина Афиногенова «лечила» ревнивого мужа в десятом часу вечера. Она думала, что находится в офисе одна, поэтому выбирать выражения ей даже в голову не пришло. Волей судьбы сюда же зашел муж директора Александр Николаевич. Жена велела ему забрать кое-какие бумаги, «натуральный гомик» все слышал, так что Марине пришлось писать заявление по собственному желанию на скорую руку.

Свободный вечер, без жены и любовницы, папа скоротал с друзьями в уютном ресторане на Садовой и, признаться, остался очень доволен последними событиями, так как они снимали с него обязанность постоянно врать и придумывать «истории».

К двум часам ночи, насвистывая арию герцога из "Риголетто": "Сердце красавицы склонно к изменам", - отец семейства вернулся домой на Гагаринскую. Бесшумно открывая двери, он вооружился на кухне банкой пива и по очереди заглянул к детям. Сын мирно спал в кровати, здесь все было нормально.

Кристина заснула в кресле под горевшим светильником. Ее надо было перенести в постель.

Босые ноги дочурки неуклюже вытянулись на полу, рот был полуоткрыт, волосы растрепаны, на коленях лежала книга... На папу вдруг повеяло, ароматом девства, моря и... не раскрывшегося бутона.

«Елы-палы! Как от тебя бьет, сокровище мое! - Отец глотнул пивка. - Ведь, сексуальная девка, и так обломаться... бедная ты, моя, бедная. Эти чудовища... - Его взгляд упал на американские костыли, которые сам же купил за семьдесят баксов: - Ни в какие ворота». - И решил, что будет лучше, если у Кристины появится коляска. По крайней мере, эстетично.

- А что мы читаем? - Он поднял с колена дочери книгу и сходу проглотил целую страницу, пока она не застряла у него поперек горла:

Авеля дети, дремлите, питайтесь,

Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.

Каина дети, в грязи пресмыкайтесь

И умирайте в несчастье, в позоре!

Авеля дети, от вас всесожженья

К небу возносятся прямо и смело.

Каина дети, а ваши мученья

Будут ли длиться всегда без предела?

Авеля дети, все сделано, чтобы

В ваших полях были тучные злаки.

Каина дети, а ваши утробы

Стонут от голода словно собаки.

Авеля дети, любите, плодитесь,

Пусть вас заменят детей ваших дети.

Каина дети, любить берегитесь! -

Бедных и так уж довольно на свете...

Захлопнув книжку, Александр Николаевич запил пивом горький привкус стихотворения.

«Нашла занятие, - подумал он: - Бодлер. Цветы зла… Двинуться можно! Лучше бы разглядывала журнальчики с картинками, как все бабы».

Подняв дочку на руки, он осторожно перенес ее в постель, наклонился, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, как вдруг веки Кристины приоткрылись, стеклянные глаза, не замечая отца, посмотрели насквозь, и оттуда, из бездонной глубины, появились два голубых лотоса.

- Я вас где-то видела, - шепнула Кристина.

В виски Александра. Николаевича ударило холодом. Он, как встал, полусогнутый, над кроватью, так и остался:

- Я папа. Спи, спи.

- Все млекопитающиеся занимаются сексом… - Кристина разговаривала во сне. - Принц, у меня от вас есть подношенья, я их давно хотела вам вернуть, возьмите их... Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы вульвы сжимаются и разжимаются, посылая волны... волны ощущений по всему телу.

Отец отпустил пуговицу на рубашке дочери и заморожено опустился рядом на кровать. Ее губы сомкнулись, глаза тоже, Кристина замолчала.

- Сокровище мое! – Отец погладил волосы дочери и поцеловал в лоб. - Красавица. Спи, спи.

* * *

В гамлетовской рубахе, средневековых штанах, со взлохмаченной шевелюрой Вова отправился на сцену.

- Э, ты что собрался отмочить?! - Перепуганный режиссер пустился вдогонку. - Вольдемар-р-р! Остановись, пока не поздно! Тебе нечего сказать людям!

Слева появилась Наташка:

- Вов, дай, я тебе фонарь подмажу! - Она едва поспевала, в руках гримерши была малярная кисть и банка масляной краски. - Не смеши людей!

- Вовка, ты великолепен! - А это Саша, справа, в парике Офелии набекрень. - Возьмешь меня с собой? Я много не съем.

На горизонте вырос Игорь. Вообще-то он должен играть Лаэрта, но почему-то не переоделся. Игорь встал последним редутом:

- Вовка, послушай меня…

Вовка протаранил коллегу, и тот моментально... растаял в эфире.

Дорога была свободна на сто процентов: ни справа, ни слева, ни сзади помех не было, - и он вдруг ясно увидел, что нет никакой дороги к сцене.

Он уже стоял на сцене. Он всегда стоял на сцене. Он никогда не покидал сцены. Здесь всегда разливался гул аплодисментов, подобный морским волнам то разбивающимся о скалы, то с ровным шипением выкатывающим на песок, – спокойно, чисто - и уплывающим обратно.

Сценой был песчаный берег, залом - темно-синее море, потолочным куполом - ночное небо, и звезды, звезды, звезды... Море сливалось с небом. Земля уходила в море. Небо покрывало землю. Звезды горели в небе, на море, на песке. Кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то плакал, кто-то молчал, но все это было одно и настоящее.

«Абсолютно нечего сказать людям, - понял он. - Когда нечего сказать, остается настоящее»

Кристина была бесплотна, как дух, и могло даже показаться, будто ее нет, а есть лишь то, из чего соткана плоть и кровь: море, звезды, земля небо, - но затем вспыхнули огни рампы, прожектора… Хаос отступил пред светом. Вместо песчаного берега на место вернулась сцена, вместо темного моря - полный зрительный зал, и потолок вместо неба, и прожектора, прожектора, прожектора... Лучи прожекторов насквозь просвечивали клочок сцены, где Гамлет обнимал распятую на костылях русалку, у которой вместо ног болтался липкий, мокрый зеленый плавник.

Огромный зрительный зал затаился в ожидании развязки. Люди не решались поверить, что их празднику пришел конец. Нарисованный декорации рухнули. Все, во что они верили и чем жили до этого мгновения, растаяло как, сон. Милосердие, не имеющее пределов, одним плевком рассталось с фальшивой бутафорией жизни. Великое сострадание обнажило само себя, и не было теперь ни атома вне этого беспредельного милосердия.

Когда-то у пятилетней девчонки отобрали костыли, чтобы калека не испортила детям праздник, но сейчас не было ни праздника, ни людей, ни распятия, это был “всего лишь” сон. Сон, превосходящий реальностью всё, что мы привыкли считать видимой «реальность».

Где-то безутешно заорал младенец. Тот час же сцена свернулась в точку, русалка растаяла, сгинул переполненный зрительный зал…

Все сгинуло. А младенец не унимался. Его душераздирающий вопль заставил Вову проснуться.

- Тише, Сережа, дяденьку разбудишь, - шепотом просил голос Ларисы за стеной.

Володя глянул на часы: половина восьмого. Он поднялся с кровати, влез в джинсы и вошел в комнату хозяев, приютивших его на ночлег. То были Игорь, игравший Лаэрта, Лариса, его жена, и Сережа, грудное дитя. Мать укачивала ребенка на руках:

- Володька, мы тебя разбудили?

- Все равно, пора вставать, - ответил он.

- А сколько уже? - Игорь сонно заворочался под одеялом.

- Семь - тридцать.

Вова прошел в тесный коридор, где висело зеркало и, уткнувшись в отражение, потрогал фингал. Фонарь существенно рассосался, однако не полностью.

- Чай будешь? - спросила Лариса.

- Буду, - сказал он. - Есть у тебя пудра или что-нибудь такое?

- Есть, есть.

В коридор вывалился Игорь в ночной пижаме:

- Видел тебя во сне: ты прыгал со скалы на резине, которую привязывают к ногам... Знаешь, развлекалово такое?

- На, покачай, - Лариса вручила младенца Володе. - Я завтрак согрею.

Очутившись в неродных лапах, ребенок неожиданно успокоился. Лариса улетела на кухню, а Вова с карапузом бестолково топтался перед зеркалом.

- Игорь! - сказал Вова. - Я сегодня пас.

- В смысле?

- На работу не поеду.

- А что так?

- Есть магнит попритягательней.

Дитя вновь заплакало.

- Да заглохни ты! - попросил карапуза отец. - А что мне постановщику сказать, а Вольдемар?

- Скажи, отравился, подойду попозже.

- Типа, я тебя накормил, и ты отравился? Ха-ха-ха!

- А что еще придумать?

* * *

Захватив тюбик зубной пасты, Гарик на цыпочках подкрался к сеструхе. Это был классический пионерский трюк: выдавить на лицо спящего человека узор пожирнев и поглядеть, чем закончится приключение.

С хулиганским профессионализмом разукрасив табло девчонки половиной содержимого тюбика, Гарик нырнул вниз за кровать, и, едва сдерживая глухой хохот, проследил, как сонная сеструха, поморщившись, поднесла руки к лицу и размазала пасту по всей физиономии! Стеба было столько, что Гарик невольно визгнул.

Кристина проснулась и не может ничего понять: на ладонях - белая мятная жижа, на лице - черт знает что, а вокруг - ни души. Но вот, братец, не в силах больше сдерживать эмоции, с гоготом вывалился из-за укрытия и, хватаясь за живот, покатился по полу:

- Ха-ха-ха-ха-ха! Сеструха, блин!! Ха-ха-ха!

- Эй! - Кристина в недоумении посмотрела на Гарика.

- Га-га-га-га!

- Ха!... Зубная, да?... - До сестры стало доходить, что произошло: - Зубная паста?

- Да!! Га-га-га! - Гарик протер от слез глаза. - Ой, сеструха!

- А я подумала... Xa-xa-xa!

Ржач начался, сил нет. Кристина даже перехохотала братца, так ее это прикололо. Однако в апогее веселия раздался дверной звонок, и Гарик с сеструхой онемели как проштрафившиеся пионеры.

Первым зашевелился Гарик. Резво сгоняв за полотенцем, он помог измазанной девчонке привести витрину в товарный вид. Убрав с лица сеструхи остатки зубной пасты, брат побежал открывать.

На пороге, привалившись к стене, стоял Володя.

- Здорово! - поприветствовал Гарик.

- Привет. Кристина дома?

- А где ей еще быть? В кровати.

- Спит?

- Ржет сидит. - Закрыв за Вовой дверь, пацан крикнул: - Boвчик пришел, одевайся, блин!

- Я и не раздевалась. Ха-ха-ха! - послышалось из комнаты.

Вова вошел. Она сидела, закрыв лицо руками, и дрожала от смеха.

- Хорош ржать-то! - Гарик следовал за гостем по пятам. - Секи, кто пришел!

- Отвали, а? - попросил Вова.

Гарик нехотя удалился. Володя подплыл к девушке. Кристина перестала смеяться, хотя еще закрывала ладонями красные щеки. Он положил руку на ее запястье. Она замерла.

- Доброе утро, - сказал он.

- Привет, - кивнула Кристина.

Он отпустил ее, она открыла лицо.

- Спасибо, что пришел.

- Не за что.

- Почему не в театре?

Он пожал плечами.

- А я уже тебя не ждала... Мы тут с Гариком прикалывались. У меня нормальный фэйс?

- Ты симпатичная.

- Нет, я имею в виду, ничего такого?

- Ничего. - Вова внимательно оглядел ее лицо. - А что?

- Всё в порядке.

Он распахнул оконные ставни. В комнату ворвался прохладный утренний ветерок. Володя машинально вынул сигарету.

- Перекур? - спросила Кристина.

- Можно?

- На здоровье.

Он щелкнул зажигалкой.

- А мне можно? - спросила она.

Он вопросительно кивнул на сигарету.

- Ага, - подтвердила она.

- А тебе это надо?

- Должна же я хоть чему-то от тебя научиться.

- Здоровья это не прибавит.

- А здоровья мне не надо.

Вова с сомнением протянул девчонке пачку с сигаретами, но она отрицательно махнула рукой и показала на, то, что у него дымило:

- Только с тобой. Дай попробую. Я видела, как это делают, у меня получится.

- На, держи.

Кристина с пафосом затянулась, но тут же, скроив жуткое лицо, громко откашлялась.

- О – о! Какой атас! - поняла она. - Зачем ты это делаешь?

- Я же предупредил: ничего хорошего.

- Но зачем?

Откуда ни возьмись свалился Гарик:

- Вовчик, дай закурить!

- Я тебе сейчас по голове дам, - ответил Вова.

- Рассказать мазеру, как ты ее учишь курить? - с улыбкой пригрозил братец.

- Погоди, ты же не стукач...

- А я тебя когда-нибудь стучал? Ладно, не ссы, дай цыгарку.

- На, бог с тобой. - Володя обреченно вытащил пачку.

- Я беру три.

- Елки! Раньше ты был скромнее.

- Раньше ты не учил ее курить. Га-га-га! - Хитро посмеиваясь, Гарик скрылся вместе с добычей.

Пользуясь тем, что про нее все забыли, Кристина старательно надымила вокруг себя целое облако, глаза девушки начали вылезать из орбит. Володе стало не по себе. Процесс явно вышел из-под контроля. Несмотря на отвращение, Кристина изо все сил подражала парню и даже не кашляла.

- Хватит, хватит! - Володя решительно отобрал бычок. - Молодец, у тебя получилось!

- У меня получилось? Я молодец?! Ха-ха-ха-ха!

- Да, да, обалдеть. Но для первого раза достаточно. Это вредно.

- 0’кей.

Выкинув окурок в окно, Вова перевел дух. Впрочем, ненадолго. У Кристины была какая-то мания задавать убийственные вопросы, когда человек поворачивает к ней спину:

- Тебе было очень впадлу, что я, ну, приперлась в театр?

- Я был не в ударе.

- Я заметила. Я должна перед тобой извиниться. Не знала, какой фигней все обернется. Я прокляла себя за это.

- За что? - попробовал удивиться Вова.

- За то самое! Приспичило! На шоу поползла калека посмотреть, дома не сиделось.

- Кристина, что опять стряслось?

- Ладно, хватит выделываться! Я же не дура. Если меня нужно учить ходить, это не значит, что мне нужно врать. Самое классное, что во всем опять виновата я. Стоило тебе вчера посмотреть в мою сторону... Ты б видел свою физиономию! Офелия так старалась, а ты все заляпал. Не знаю, как я не сдохла после этого. Мне было так стыдно. И перед тобой и перед твоими друзьями... Как тебя вообще угораздило сюда прийти после такого облома? Отправил бы на фиг эту шизанутую каракатицу, и дело с концом. Зачем ты опять приперся?

Володю приморозило к подоконнику. С одной стороны, он сознавал, что следует немедленно возразить, солгать, переубедить, короче, предпринять нечто взрослое и вразумительное, но с другой, напрочь забыл, как это делается и так и не нашел подходящего ответа на вопрос: почему до сих пор не послал шизанутую каракатицу на фиг и зачем опять приперся? На счастье появился Гарик:

- Сеструха, я порулил. Знаешь, что мазеру говорить?

- Разберусь, - ответила Кристина. - Когда тебя ждать?

- Не напрягай, - попросил брат. - Откуда я знаю?

- И то правда. Не напрягаю, рули.

Гарик ушел. Громко хлопнула входная дверь.

- Гарик ждет, когда он будет как папа спать с тетками. - Кристина посмотрела вслед мальчишке. - Я жду, когда кто-нибудь захочет со мной переспать. А ты что ждешь?

- А я ничего, - сказал Вова.

- Так я и поверила. Ты уже спишь с тетками?

Володя охнул и, подойдя к Кристине, хотел до нее дотронуться, чтобы снять напряжение, но та одернулась как от электрического разряда.

- Ладно. - Он отступил, опустив руки. - Да, я двадцать семь лет сплю с тетками. Я пью лучшие испанские вина, ем деликатесы, я доволен жизнью, мне безумно хорошо, я счастлив.

Напряжение спало. Кристина подняла глаза:

- Ты врешь.

- С какой стати? Я принц, мне это полагается, это нормально.

Кристина обезоруживающе моргнула:

- И со мной спал?

- И с тобой, и со всеми - я как кролик, мне пофиг.

- Не ври.

- Мне дадут, наконец, спокойно покурить или нет? – Он вспомнил о сигаретах.

- ... Ну и как я была как тетка?

- Мне опять врать?

- Как хочешь.

- Если честно, мне не с кем сравнивать. Ты единственная тетка в моей жизни.

- Почему единственная?

- Да потому что, Кристи! Потому что в мире происходит много событий, которые не укладываются в постели. Потому что самые важные вещи просто идут вразрез со "всеми тетками". Если б я, к примеру, ждал, когда смогу спать со всеми тетками, то давно б уже дождался, и не играл бы Гамлета. Я б сидел сейчас в офисе с белыми стенами, меня б окружали одноклеточные, днем я бы с ними жевал шоколад, пересчитывал деньги, а ночью спал с теткой, и тебе бы я сейчас ничего такого не говорил. Мы бы с тобой просто не встретились. У меня были другие проблемы: дом, семья, автомобиль, хозяйство, дача. И я б уже давно не мечтал о своей звезде, понимаешь? - Володя поднял с полки буклет о Третиньяне, демонстративно полистал страницы: - 0 том, что я буду вот так вот красоваться на каждом листе, а внизу поместят мои поучительные афоризмы. Ну, например... - Он прочитал первую попавшуюся фразу: - Евпатьев сказал, что "его Гамлет укрывается в безумии, чтобы спастись от окружающей его глупости и посредственности".

Развернув книгу, Вова предъявил Кристине большой портрет Гамлета-Третиньяна.

- Я, наверно, глупая, ну, и посредственная... – Кристина пожала плечами. - Но я так и не поняла, какая звезда? Какие одноклеточные?

Принц не слышал:

- Раньше мне казалось верхом блаженства - это делать то, за что люди будут благодарны, - кинув книгу на стол, продолжал он. – У меня была мечта: однажды увидеть, как поднимается зал, увидеть, как люди понимают: сидеть в этот момент нельзя, - сыграть так, чтобы все это поняли. Но у меня таких спектаклей нет, и все меньше верится, что они будут. Теперь для меня звезда - всего лишь кошелек на дороге, есть такая хохма: дети привязывают к леске кошелек и кидают на дорогу. Идет болван вроде меня - да? - мечтает и вдруг видит звезду! Нагибается, чтобы ее поднять, а она уходит и уходит. А он все нагибается и нагибается. Самое прикольное в этой игре то, что если даже тебе удается схватить мечту, кошелек на сто процентов оказывается дырявым и пустым...

- Блин, почему всё так серьезно? - перебила Кристина. - Я только хотела узнать,... как я была как тетка?

Вова положил ладонь на ее волосы. Кристина не одернулась, но моментально задрожала от ногтей до затылка и зажмурилась. Он погладил ее:

- Ты прекрасная тетка. Не только была. Ты есть и будешь самой прекрасной теткой.

- А ты смог бы за половину маминых денег жениться на мне? – Прикусив губу, Кристина перестала дрожать, ее глаза постепенно открывались.

Володина рука на мгновенье застыла над ее головой. Он увидел два ледяных лотоса и медленно сполз с кровати. Затем, не помня себя, он попятился к двери. Быстрее и быстрее. Открыв замок, он с ускорением полетел вниз по лестнице. Затем - по Гагаринской. Он убегал, неизвестно от кого, в неизвестном направлении и неизвестно к кому. В какой-то момент он подумал, что неизвестность – это сама жизнь, и побежал дальше.

* * *

- Что происходит? - не поняла Ирина Михайловна. - Чьи цветы?

- Твои, - с необычайным обаянием ответил Александр Николаевич и растопыренными пальцами поправил очки.

- А что случилось?

- Ничего, - улыбался муж. - Садись, Ириша, я поведу.

- Точно ничего? - строго переспросила жена и осторожно подняла с правого кресла автомобиля букет гвоздик. Вместо ответа Александр Николаевич чмокнул жену в губы и сел за руль.

- Ну, спасибо, - неуверенно поблагодарила Ирина Михайловна. - Пока меня не было, у тебя завелись новые манеры?

- Тю-тю-тю! Тю-тю-тю! - художественным свистом подтвердил супруг.

И серебристый СААБ тронул из аэропорта Пулково к городу.

- А что в багажнике? - оглянулась Ирина Михайловна. - Тоже мне?

- Нет, это Кристине. Кресло сегодня купил, штаты. Тысяча сто баксов.

- Кристина настояла?

- С ней даже разговора не было. Взял и купил.

- Но врачи ей не советуют садиться в коляску.

- Знаю.

- Сашка, чем меньше у нее будет возможности двигаться...

- Ириша! - перебил муж. - Я это слышал. Красивая девка, ей шестнадцать лет. Пусть двигается, когда ее никто не видит. Зачем на людях позориться? Представь, каково ей. Если б замухрышкой была... Мы заставляем ее в лучшие годы корячиться на костылях. Я не могу смотреть, как она дергается с костылями. К тому же, лучше ей, судя по всему, не будет.

- Сашка, не говори так.

- А как?

Ирина Михайловна промолчала.

- Вместо того чтобы себя обманывать, - подвел черту Александр Николаевич, - надо сделать то, что от нас зависит.

- Может, ты и прав, - вздохнула мать. – Поляки чай завезли?

- Тридцать ящиков. - Он залез в бардачок и вынул упаковку нового товара. - Сегодня попробуем.

- Каких ящиков?

- Ну, коробок, - поправился муж.

- Где ты собрался попробовать?

- Дома. Все вместе. Я приготовлю ужин, мы сядем за большой стол, и будем вместе мешать сахар в чашках.

- У тебя точно завелись новые манеры.

- Я купил утку. Сегодня запеку утку по-тоскански. Не помню, чтобы когда-нибудь делал утку по-тоскански.

Ирина Михайловна потрясенным взглядом смотрела на мужа:

- А ты помнишь, когда в последний раз вообще что-то делал?

Александр Николаевич засмеялся и стал насвистывать любимую арию.

- Как на работе? - спросила Ирина Михайловна.

- Бизнес под контролем. Необходимое я записал. Приедем - расскажу.

- Ты записал? Марина уже не в состоянии записывать?

- Она уволилась.

- Что за новости?!

- А ты не знала? Мне она давно говорила, что собирается уходить.

- Нет. - Директриса пожала плечами.

- Вчера написала заявление об уходе. Я не задерживал.

- Мне она ни слова не сказала. Ей было мало денег? Ты разобрался, что ее не устраивает?

- По-моему, какие-то проблемы с мужем. В подробности я не вдавался.

- Это, конечно, не совсем порядочно. Могла бы со мной переговорить... Да и черт ней.

- Я тоже так подумал.

- Ты уже присмотрел секретаршу?

- Новенькую? Ага, сегодня во второй половине дня подойдет.

- От кого?

- От Степанова. Три года практики, высшее образование, двадцать шесть лет. Надо посмотреть.

- Посмотрим. А коляску ты совершенно правильно взял. Как я раньше об этом не подумала?

* * *

Вечером предки усадили Кристину в модную, сверкающую кресло-каталку за штуку баксов, накрыли в гостиной стол и устроили небольшой праздник. Чем вызван праздник, знал один Александр Николаевич, который, собственно, и явился вдохновителем и создателем утки по-тоскански и еще многих дивно пахнущих вещей. Возвращение папы к семейным ценностям не оставило равнодушной слабую половину семейства. Ирина Михайловна стала не на шутку светиться, в ней неожиданно пробудилось нечто женственное, Кристина тоже выглядела бодрее, чем раньше: теперь она могла сколько влезет менять местонахождение, не превращаясь при этом в бабу ягу. В доме пахло печеной уткой, американской мелодрамой и довольством.

Поколесив по квартире, Кристина приехала на кухню, где в гордом одиночестве колдовал отец: белый фартук, самоуверенные движения, - натуральный повар.

- Мне можно что-нибудь сделать? - Кристина закрыла за собой дверь.

- На кухне, сокровище мое, - назидательно ответил папа, - либо мужик, либо женщина. Так что, если хочешь, можешь на меня смотреть, но к плите я никого не подпущу.

- Хорошо, я посмотрю. У тебя классно пахнет.

Польщенный отец просвистел три такта арии из "Риголетто":

- Тю-тю-тю! Тю-тю-тю! Тю...

- Я спросила сегодня у Вовы, женится ли он на мне за половину маминых денег? - поделилась Кристина.

- Тхю… Тхю… - поперхнулся папа, со звоном выронив вилку.

Он напоминал Вову, когда ему сказали то же самое: такое же остолбенение, и ужас в глазах.

- Ннну,... и чего ты этим добилась?

Кристина подкатила ближе:

- Он убежал отсюда как из мусорного ведра.

- Надо полагать...

- Что такое деньги, папа? Почему вы все чумеете, когда вам говорят про деньги?

- Ну, это много что.

- Очень много?

- Очень. Кто тебя научил так говорить?

Кристина раскрутилась на сто восемьдесят градусов, подставив отцу затылок, и монотонно произнесла в стену:

- Я хотела, чтобы он со мной переспал.

Папа присвистнул:

- За половину маминых денег?

- Бесплатно.

- Надеюсь, он отказался?

- А что, нельзя было?

- Кристюха, золотко мое! Мужчине, у которого нет денег, о деньгах лучше не заикаться.

- Откуда я знала, что у него нет денег?

- Но это же и дураку понятно! Елы-палы! Кто тебе сказал о половине маминых денег?

- Гарик.

- Идиот! – Папа пришел в норму и ласково погладил шею дочери. - С Гариком я разберусь. А у Вовки ты попросишь прощения, лады? Скажи ему, ну, что шутка не удалась.

- Лады. - Кристина кивнула.

- И еще запомни: при маме о маминых деньгах - ни слова! – шепотом добавил отец.

- 0’кей, - шепотом согласилась Кристина.

- Тебе вообще не следует думать о деньгах. То, что требуется, мы тебе достанем из-под земли... Я поговорю с мамой, завтра Леля отвезет тебя в Гостинку. Купите Вовке подарок, хорошо? Пусть будет дорогой, нормальный подарок, на это не смотри.

- Ладно. А зачем Вовке подарок?

- Ну, так принято. - Обойдя коляску, папа присел на корточки лицом к дочери. - После неудачных шуток люди заглаживают вину подарками. Если, конечно, хотят сохранить отношения.

- Я в чем-то виновата?

- Немного.

- Блин! Опять виновата.

- Сокровище мое, не вешай нос! Подаришь дорогую вещицу, все будет торчком! - Он красноречиво соединил руки замком. – Ничего не было! Все прощены!

- Он простит?

- А что ему остается?

- Из-за подарка?

- Нет, ты не так поняла. Подарок - это, ну, понимаешь, вместо масла. Внизу - хлеб... - Вновь сложив руки, отец изобразил бутерброд. - А наверху - масло. Главное для нас - это чтобы масла оказалось не слишком мало, но и не слишком жирно. Деньги решают многое, но не все. Когда ты ешь, ты же ешь хлеб, а масло намазываешь для вкуса, правильно?

Кристина хоть и запуталась, убежденно кивнула.

- Если он простил, он это уже давно сделал. Тебе осталось купить масло, и... все торчком, не переживай.

- А если, не простил?

- Простил! - Отец махнул рукой,

- Без подарка?

- Тебе прощается больше, чем остальным.

- Потому что я калека?

Папа понял, что хватил лишку.

- Нет, - ответил он, посмотрев в глаза Кристины сквозь безопасные очки.

- Из-за маминой капусты?

- Нет же!

- Я тебя запарила?

Папа вернулся к плите:

- Я боюсь, как бы у меня тут не сгорело...

- Слушай.

- Да?

- Что мне ему подарить? У же меня ни хрена нет.

- Я сказал: поедете с Лелей в Гостинку и купите.

- На деньги?

- На деньги.

- А у меня и денег нет.

- Денег мы тебе дадим. Реши, что ему лучше подарить, об остальном не волнуйся.

- Понятия не имею, что ему надо.

- Что ему надо? - Папа сосредоточенно полез в духовку и извлек готовую утку. - Да все ему надо. Я поговорю с мамой, что-нибудь решим. А пока позови сюда Гарика.

Оставив отца на кухне, Кристина, выкатила в коридор. Она постучала в комнату брата:

- Гарик!

Тот не отозвался, тогда она открыла дверь и въехала внутрь. У брательника было темно. Творилось что-то нездоровое: раскинувшись на кровати, Гарик бился в ритмичных конвульсиях. В тишине. Руки, ноги и голову пацана сотрясали сильнейшие толчки. Не зная, что предпринять, Кристина испуганно схватила парня за голяшку.

Гарик вскрикнул, подскочил и вытаращил глаза. Из его ушей торчали наушники. Сеструха обломала весь кайф. Кристина прыснула от смеха.

- Блин, Кристюха, чего тебе?! - Гарик выдернул наушники. - Заикой сделаешь! Стучать надо.

- Я стучала.

- Я что-то не слышал. Стучи сильнее.

- Тебя папа зовет.

- Где он? - Гарик пошел к отцу.

- На кухне.

- Клевый у нас шмон сегодня, - похвалил брат.

- Классный, - согласилась Кристина.

Десять минут спустя семейство собралось в гостиной. Все было накрыто. Пахло по-прежнему классно. Последним вошел Гарик с ушами малинового цвета - после разговора с отцом о маминой капусте он выглядел заметно злым и потрепанным. Перед тем, как сесть за стол, брат нагнулся к Кристине и в одном слове выразил все, что о ней думает:

- Стукачка, - прошипел он.

У сеструхи моментально отшибло аппетит.

* * *

На следующий день Леля повез Кристину за подарком. Предки остановились на том, что Вовку вполне ублажит дека для компактных дисков - такая же, как у Гарика, японская.

У Гостиного двора Леля перегрузил подопечную из Вольво в новую каталку и был вынужден описать с ней пару кругов по огромному универмагу, прежде чем отовариться, так ей все дико нравилось. Новых впечатлений – масса, - причем, впечатлений приятных: народ уже не разглядывал Кристину как вчера, у театра, с болью в сердце и кошмаром в глазах. В случайных взглядах она вдруг стала ловить даже некоторое любопытство. Полтора часа перед выходом на улицу Кристиной занималась Ольга: самое кислотное и эпатирующее, что нашлось в гардеробе обеих девиц, оказалось на Кристине: на ногах вместо чудовищных ортопедов сверкали оранжевые кроссовки «Найк» с красной подошвой, далее - желтые гетры, розовая мини-юбка и бьющая в глаза оранжевая ветровка, на руках появилось несколько вульгарных браслетов, на ушах - клипсы, наконец, губы и ногти были разрисованы покруче, чем у отвязной путаны. Любопытство, которое начали проявлять к Кристине прохожие, объяснимо.

Смекнув, что в новом прикиде ее скромная особа то и дело оказывается в центре внимания, к тому же, в лучшем смысле этого слова, Кристина с удовольствием ввязывалась в разговоры с продавщицами, ни с того, ни с сего здоровалась с людьми, хохотала и оттягивалась по полной программе. Поймала случайного паренька в джинсовке она начала его пытать, где здесь поблизости дискотека, а в отделе алкогольных напитков подробно расспросила, что у них реально бьет по голове, и от чего на душе становится “нормально”?

Ее любопытству не было предела. Лёле стоило немалых усилий закатить Кристину в нужный отдел, где они, наконец, купили то, что требуется. Лёля, как всегда, держался немногословно и строго.

Отоварившись, он повез девочку машине, привычным движением собрал в охапку и готов был уже закинуть на заднее сиденье, как вдруг почувствовал на щеке что-то влажное...

Леша растерянно посмотрел на Кристину.

- Все о’кей? - Девушка выглядела безумно счастливой.

- Ага. - После секундного замешательства, Леля усадил подопечную в кресло.

- Леля, тебя вообще прикалывает, везде, там, со мной таскаться? На руках носить?

- Нормально. - Леша занял водительское место.

- А чего ты всегда такой?

- Какой?

- Бу-бу-бу, бу-бу-бу.

Леля молча дернул плечом и завел движок.

- Тебе не тошно со мной? Иногда я ужасная дура, правда?

- Иногда, - буркнул парень, похлопав пятерней по шее. - Домой?

- Ну, еще чего! Давай, к театру.

- К артисту?

- Угy. Занесешь ему это? - Кристина постучала по коробке с декой.

- Как скажешь.

Она подобралась ближе. Леля вздрогнул и с опаской посмотрел на девчонку через зеркало заднего вида.

- Не бойся. - Вынув платок, Кристина вытерла с его щеки губную помаду. - Я малеха наследила. Прости.

- Да что уж.

- Бу-бу-бу, бу-бу-бу... Почему ты всегда «бу-бу-бу»? Ты когда-нибудь разговариваешь?

- Редко. Когда выпью.

- Давай, выпьем.

- Не, Кристин, я за рулем.

- Я должна тебе признаться. Ну, мне приятно, когда ты меня лапаешь. Я давно хотела тебе это сказать - не было случая. Спасибо тебе, Леля.

Леша зачем-то кивнул.

- Поехали?

- Поехали.

Машина тронула. Перед Невским проспектом Леля притормозил на светофоре. Кристина огляделась: народ так и кишел, автомобилей - уйма, и среди всего этого, на тротуаре стояла инвалидная каталка... Кто-то сидел к ним спиной. Как на зло, загорелся зеленый, и Леля дал газ.

- Стой! - закричала Кристина, схватив шофера за воротник.

- Здесь нельзя. Чуть дальше, Кристин!

Словно извозчик девушка держала Лелю под узды, пока он не остановил машину в положенном месте. Лишь тогда ее пальцы разжались.

- Ой, извини. - Кристина аккуратно поправила воротник на шее парня. - Так неловко...

- Да что уж.

- Я не нарочно, честное слово. Там какая-то русалка. Идем, поглядим?

- Идем.

Русалкой оказалось странное существо, судя по приметам, женского пола - отвратительная драная старуха в лохмотьях: ее глаза зловеще тлели под опущенными веками, голова тряслась, о руках складывалось впечатление, будто их только что выкопали из-под земли, на ногах висело пыльное полотнище, напоминающее мешок из-под картофеля, на коленях стояла коробка с деньгами.

- Русалочка, - с ужасом прошипела Кристина, объехав дьявольский экспонат по кругу. Хорошего настроения как не бывало. – Леля, зацени! Что ей тут надо?

- Деньги собирает. Пошли отсюда. - Леша кинул в коробку пятак.

- Отдай ей все.

- Не, Кристин, все мы не отдадим. - Добавив бабе купюру посолиднее, он категорично спрятал бумажник.

Чучело недовольно заворчало.

- А-а-а! - Кристина в ужасе откатила назад. - Она разговаривает?!

Щелкнув языком, Леля без комментариев схватил ручки кресла и повез потрясенную девчонку к машине. - Это ее бизнес, - объяснил он по дороге. - Эти ханурики на каждом повороте... Их специально экипируют, чтоб бабки собирать... Не бери в голову.

- Русалочка, блин… - Кристина обречено повесила нос.

Когда подъехали к театру, она по-прежнему дулась. Положив на коробку листок бумаги, она написала: "Вова, я дура, и шутки у меня дурацкие. Если можешь, прости. Не можешь - я умру. Достало. Не думала, что из-за капусты столько фигни. Слушай музыку и радуйся. Это мы тебе дарим".

Вложив записку в коробку с подарком, Кристина молча протянула презент Лёле.

- Где его там искать? - Леша вышел на улицу.

Она пожала плечами.

- Артист Вова, и все? У него есть фамилия?

Она опять дернула плечами.

- Ладно, разберемся. - Леша отправился с коробкой в театр.

Через пять минут Леша вернулся без коробки, но с ответной запиской в руке.

- От артиста. - Он вручил бумажку Кристине. Она нервно развернула послание:

«Я не обиделся, - писал Вова. - Сам дурак. За вертушку большое спасибо. Новая дека - как раз то, о чем я мечтал. Как ты догадалась?...»

«Как догадалась! - фыркнула Кристина. - Предки сказали. А ты не догадался!»

«Все, бегу на репетицию.

P.S. Душа бессмертна, Кристи. Ты не умрешь никогда. Целую тебя».

- Целую тебя... - повторила Кристина, глядя в затылок короткостриженного Лёли.

- Что?

- Ничего... Поехали?

- Домой?

- К морю.

- Куда?!

На пустынный берег выкатило зеленое Вольво. Пни, коряги, стаи чаек, - больше их никто не встретил. Леля неторопливо остановил машину, заглушил двигатель. От напряжения, доходившего с заднего кресла, его бритая шея краснела и покрывалась каплями пота. Долго молчали. Было слышно, как за окном рыдают чайки, а в салоне тикают часы.

- Леля, ты меня хорошо узнал? - подала голос Кристина.

- Нормально.

- Мама говорит, что те, кто хорошо друг друга знают, ну, должны... Короче, дай сигарету. У тебя есть сигареты?

- Есть. - Леша вручил ей пачку легкого Мальборо, щелкнул зажигалкой.

Стоило один раз взглянуть на дрожащие пальцы Кристины с прыгающей сигаретой, чтобы подхватить ее мандраж. Развернувшись лицом к лобовому стеклу, Леша застыл как перепуганный заяц.

- На, возьми. - Задымив, она протянула пачку обратно.

- Оставь себе, я не курю.

- У тебя было много теток?

Лёлин бобрик утвердительно опустился.

- Таких, как я, не было?

- Ты пацанка еще, - наконец, родил Леша.

- Какая я тебе пацанка? Я тетка. Мне шестнадцать.

- Все равно, маленькая.

- Тебе нравятся старухи? Как та, в коляске?

Он криво усмехнулся.

- Я стану такой же?

- Не, Кристин, ты не станешь.

- Почему?

- ... Ты классная.

- И все?

- Красивая.

- Правда?

- Ну, - кивнул Лёля.

- Тогда почему ты сюда ни разу не посмотрел?

- Я... Хрен его знает. Я боюсь.

- Меня?! - Она захохотала.

Леля со скрипом обернулся:

- А хрен его знает...

- А чего так? - Кристина утихла, неловко раздавила сигарету в пепельнице и сделала максимально взрослое выражение лица. - Прикольно ж на красивых смотреть. Чего бояться?

Внимательно оглядев девочку, Лёля оценил ситуацию:

- Мы с тобой родня, Кристин...

- Ну и что?

- Ну, нельзя…

- Я тебе противна?

- Нет.

- Включи музыку, - попросила она. - Я буду громко кричать.

С трудом подчиняясь парню, увесистая пятерня выловила первую попавшуюся кассету. Пластиковый футляр упал на пол. Кассета провалилась в магнитофон. Мощные динамики произвели опустошающий звук. У Лели заложило в мозгах. Это была прелюдия. Он чувствовал на заднем сиденье не разорвавшуюся бомбу и как сапер перед заданием на секунду обмяк в кресле, закрыв глаза.

- ... Иди сюда, - позвала Кристина. - Ну, давай!

Забойный рейв и плотно закрытые окна автомобиля смягчили душераздирающий вопль, не дав ему вырваться наружу, - воздушные маршруты прибрежных чаек остались плавными и неизменными.

* * *

Вечером Володя заглянул к Кристине. Ему открыл Гарик и вместо сеструхи предложил бутылку с лимонадом:

- Здорово, Вовчик! Будешь «фанту»?

Сделав пару глотков, Вова вернул бутыль мальчишке.

- Кристина дома? - спросил он.

- Неа, где-то с Лелей зависли. Хрен знает где. Там ее врач ждет, задолбался уже.

- Ну, значит, я пошел. - Вова собрался уходить.

- Куда ты?

- Раз ждет врач...

Дверь в комнату Кристины открылась, и Вова увидел невзрачного человека в очках.

- Добрый вечер, - поздоровался тот.

- Добрый, - кивнул Вова.

- Лев Алексеевич, - представил Гарик, - ее массажист.

- Можно вас на пару слов? - спросил доктор.

- Меня? - удивился Вова.

- Именно, - кивнул Лев Алексеевич. - Если вас не затруднит.

Вова вошел в комнату Кристины. Лев Алексеевичу прикрыл за ним дверь, с серьезным видом прошелся взад-вперед, затем как-то несерьезно улыбнулся и произнес:

- Если не ошибаюсь, вы Вова, который играет Гамлета.

Вова промолчал.

- Мне хотелось бы задать вам один вопрос, - продолжал медик. - Но я... не знаю, насколько вы к нему готовы. Я врач, породу своей деятельности мне приходилось сталкиваться со многими формами... Так что, вам не следует меня бояться.

- Вас? Бояться?! - не понял Вова. – С какой стати?

- Ну, хорошо. - Лев Алексеевич лукаво улыбнулся. - Мне как врачу интересно было бы узнать, каковы, собственно, ваши мотивы? Что вами движет? В какую игру играете? - Лукавые глаза из-под очков остановились на лбу Вольдемара.

- А собственно... - Вова неожиданно растерялся. – Какое вам дело?

- Мое дело такое, что я работаю с этой девушкой. Я заинтересован в том, чтобы она не только выздоровела, но и не кидалась больше с балкона из-за пустяков. Не поймите меня превратно...

- Я стараюсь.

- Да, вы, судя по всему, тот человек, который,... скажем так, с которым Кристине лучше пока не сталкиваться.

- А причем здесь вы?

- Ну, хорошо. Чтобы без обид: я вас вижу впервые, вы меня видите впервые, поэтому лично к вам у меня претензий нет и быть не может. Вы согласны?

- Что дальше?

- Дальше... Дальше я ежедневно сталкиваюсь с Кристиной, - продолжал Лев Алексеевич, отбросив лукавый тон. - Вы хоть понимаете, что девочка на грани?

- Понимаю.

- На опасной грани. - Доктор прошелся как профессор на лекции. - Она наверняка вам не говорит того, что выкладывает мне. Вы для нее - принц и бог. Поэтому я предупреждаю, Вова… Для вас это, я уж не знаю что, игра с огнем или в доброго самаритянина, острые ощущения… Это не суть важно. Я лишь хочу предупредить, Вова: жизнь - не сцена, здесь - по-настоящему, и за каждый поступок приходится нести серьезную ответственность. А не так: сегодня посюсюкал, а завтра - что с гуся вода. Не поймите меня превратно, я лишь хотел... - Не успев закончить фразы, Лев Алексеевич получил по носу и отлетел к стене.

- Я, наверно, что-то понял превратно. Мне никогда не приходилось лупить по лицу, извините, не рассчитал. - Вова положил руку на грудь. - Давайте, начнем с начала.

Подняв с паркета очки, Володя отдал их владельцу.

Потрогав нос, Лев Алексеевич удостоверился, что он на месте, и одел окуляры. Правое стекло треснуло, но от шока медик этого не замечал.

- В общем, вы врач, - напомнил Вова. - Вам платят за то, чтобы Кристина встала на ноги, если я опять не понимаю что-то превратно.

- Молодой человек, на вид вы умнее, - заговорил Лев Алексеевич, оправляясь от нокдауна. – Может, я залез не в ту лузу…

- Вы залезли не в ту постель, - кивнул Вова.

- Поверьте, лично к вам у меня никаких претензий…

- Верю. Вам платят за что?

- Молодой человек, а теперь уже вы лезете не в ту лузу. - Платят - не платят, встанет на ноги - не встанет, - как просто! – заговорил Лев Алексеевич, сделав умное лицо. - Но болезнь - не бизнес-план, это живой человек. Один простой вопрос: вам когда-нибудь доводилось не вставать на ноги в течение недели? Совсем не вставать?

- Нет.

- А вы попробуйте. Или хотя бы представьте. Представьте, что вы никогда не встанете на ноги…

- Я представляю, приятного мало. Что значит, никогда? Вы хотите сказать, у Кристины нет шансов?

- Только не деритесь, мы же взрослые люди. Шансы есть у всех. Но все разные. Как ни старайся, церебральные параличи полностью не восстанавливаются. Я не могу угадать, насколько продвинется восстановление. Судя по всему, за последние два месяца реальных улучшений функций опорно-двигательного аппарата не было.

- Вы хотите сказать…

- Да, да, я хочу сказать, что требовать от Кристины полноценности, значит, убить ее. Нет улучшений, не значит, что нет возможностей. Возможности пока есть, но с каждым днем они тают. У Кристины нет главного – желания встать на ноги. Здесь у нее, - доктор постучал по голове, - незнамо что. Полный винегрет, апокалипсис каждый день. Не из-за ног, милый мой, из-за, вас. Она не может толком сконцентрироваться на своей главной задаче, на лечении.

- Вы считаете, она всю жизнь проходит на костылях?

- Ну почему ж на костылях? Вчера ей купили коляску. Вас это отрезвило? - Лев Алексеевич внимательно осмотрел Володю.

Тот выглядел пришибленным.

- О какой «всей жизни» вы говорите, проницательный мой? – Продолжал доктор. - Нежели вы полагаете, что в том взвинченном состоянии, в какое парализованную девочку приводят сказки о принцах, есть шанс прожить долгую жизнь?

- Думаете, она опять попытается… - Вова замолчал. Произнести «наложить на себя руки» не повернулся язык.

- Не знаю, - пожал плечами медик, - что у нее на уме. – По неофициальным данным, каждый третий человек в подобной ситуации пытался покончить с собой. Многим это удавалось. У Кристины, к тому же, есть опыт… Ей в голову может прийти, что угодно. С моей точки зрения Кристина давным-давно здорова. Но… целыми днями сидеть на одном месте, - это ад. Сидеть и безнадежно любите принца - это ад вдвойне. – Глаза медика пронзительно уставились на совсем поникшего принца. – Владимир…

- Да?

- Это действительно важно. Вы ее любите?

Вова молчал.

- Вы любите ее такой, какая она есть? Или все-таки надеетесь, что она станет лучше или вдруг начнет бегать и прыгать? Вы можете любить ее такой, какая она есть? У вас достаточно сил?

Взгляд Вовы упал на нелепые ортопеды, которые неряшливо бросили возле журнального столика. Заметив это, Лев Алексеевич нагнулся и аккуратно поставил ботинки возле кровати.

- У вас перехватывает дыхание, когда вы видите на девушке такие ботинки или то, как она передвигается на костылях?

- Перехватывает, - признался Вова.

- Эх, Володя, Володя… «Платят – не платят»… Если б я искал место, где «платят», то давно бы сидел в банке. Жизни – это вам не театр, здесь за все приходится нести ответственность…

Вова, наконец, понял, что собеседник его достал. Он не мог понять, чем именно: снисходительным тоном или беспардонностью, с которой он лез в чужую постель, или противоестественной нежностью, с которой он передвигал с места на место ортопеды Кристины.

- Слушайте, вы! – сорвался вновь Вова.

Лев Алексеевич машинально закрыл нос руками. Однако Вова не ударил его, а, схватив за шкирку, припер к книжному шкафу. Зазвенели стекла.

- Ты что несешь?! Ты запарил меня! Думаешь, я не знаю, где жизнь, а где театр?! Думаешь, мне пять лет?! Думаешь, я здесь развлекаюсь?! Тебе платят, и хорошо платят не за то, что бы ты лез в чужое белье!

- Убери руки! Убери руки! - тараторил Лев Алексеевич: - Я сказал, убери руки, дегенерат! Ты так ничего и не понял!

- Я десять лет не выходил из себя, Лёва! - сопел Вова. - Занимайся своим делом, а не копайся в чужом белье!

- Убери руки! - шипел доктор. - На нас смотрят! Мы же взрослые люди!

В дверях, широко осклабясь, стоял Гарик:

- 0, махач, блин! Га-га-га! Вовчик, мочи его!

Отпустив медика, разъяренный Володя двинул на пацана:

- Чего тебе надо?! Ну-ка, иди! Иди, погуляй!

- Сам гуляй! Га-га! - Шустро улизнув от лап Вовы, Гарик укрылся за спиной остолбеневшего Льва Алексеевича: - Лева, а я все слышал!

- Дегенерат! - ругался врач, приводя в порядок внешний вид.

- Лёва, бляха-муха! - обиделся Гарик.

- Какой я тебе Лёва?!

- Я сказал, что я все слышал, - повторил пацан.

- Что слышал?

- Короче, Лёва, после всего, что тут было, с тебя причитается.

- Что еще за новость?

- Вовчик, объясни Лёве, что значит причитается, - попросил Гарик. - Он не въезжает.

Молчавший Вова метнулся, было, к мальчишке, чтобы отвесить душевный подзатыльник, но тот с хохотом увильнул и опять спрятался за «Лёвой». Плюнув на обоих, зашкаливший как бык на арене Володя направился в прихожую обуть кроссовки, да сбежать отсюда, покуда цел, и пока с него самого ничего не «причитается».

Дождавшись, когда минует угроза подзатыльника, Гарик вернулся к баранам:

- Бабки гони, Лёва.

- Какие бабки? - не понял тот.

- Двадцать пять процентов с выручки.

- Какие проценты? - У медика наметился нервный тик у левого глаза.

- Мать тебе платит? - Отбросив легкомысленные смешки, Гарик заговорил конкретно: - Считать умеешь? Три части берешь себе, одну отдаешь мне. Если завтра не покатят бабки, скажу мазеру, что у сеструхи два месяца нет улучшений, - ты так сказал, - и что она останется хромой, а ты здесь только имитируешь.

Лев Алексеевич медленно снял разбитые очки. Выглядел он скверно. Как после бури.

И тут свершилось. Как гром из свинцовых туч щелкнул дверной замок. Возня мигом прекратилась. Володя в одном башмаке застрял в прихожей. Лёва с Гариком уставились на входную дверь из комнаты.

В раме распахнувшейся двери все увидели фигуру Кристины, повисшую на костылях. Молча вошел Лёля со сложенной коляской, опустил на колеса, вкатил в дом.

- Всем привет! - объявила Кристина.

Она забралась в прихожую и столкнулась с Вовой, одна нога которого была в кроссовке, а другая в тапочке.

- Ты сюда или туда? - спросила Кристина.

- Туда.

- А зря. - Она зашагала дальше. – Будет интересно.

- Могу и остаться

- И вы тут? - Кристина доплыла до Льва Алексеевича. - Как дела?

Ее конвульсивные шаги в блестящих желтых гетрах производили неизгладимое впечатление. Особенно кислотный прикид и оранжевые кроссовки на красной подошве потрясли медика, он был здесь самым консервативным.

- Гм, гм... Вы уже не носите прописанную обувь? - зачем-то спросил он, откашлявшись, в кулак, наверно, чтобы сказать что-то строгое, медицинское.

- Нет, можете забрать, носите, сколько угодно, если вы их так любите. - Кристина остановилась посреди комнаты и прогнула спину, так что ляжки из-под мини-юбки выпятились перед Левой. - Забирайте, не стесняйтесь. Меня они, честно говоря, достали.

- Гм, с вами все в порядке?

- Если порядок, когда тетка болтается в воздухе, у меня полный порядок. А у вас?

Леля помог ей опуститься в коляску. До Льва Алексеевича, наконец, дошло, что ему пора прощаться.

- И у меня, - сказал он.

- Ну и до свидания! - Кристина попрощалась первой.

- До свидания. - Обалдевший доктор вышел. Через минуту дверь за ним захлопнулась.

В комнате появился Вова:

- Ушел, - доложил он.

- Лёля, сигарету, - попросила Кристина.

Леша вооружил ее куревом и дал огня. Гарик пялился на преображенную сеструху с разинутым ртом. Вова, не успевший отойти после разборок с Львом Алексеевичем, не знал, куда себя пристроить.

- Что молчите? - Кристина, оглядела мужиков. - Не ждали?

- Сеструха, блин… - тихо просвистел Гарик в тишине.

- Будем пить, хохмить и матюгаться, - объявила Кристина. - Гарик, где выпивка?

- Это, ...в баре. - Брат с опасением взглянул на Лешу, как на лицо авторитетное и наделенное правом решающего голоса.

Лёля утвердительно кивнул.

- Там, по-моему, винище... - Гарик почесал за ухом. - Коньяк, блин…

- По крыше бьет? - спросила Кристина.

- Ну, - подтвердил брат.

- Клёво будет?

- А в холодильнике пиво есть.

- Так тащи же! - Кристину пробрал азарт. - Парни, шевелитесь! Музыку туда, стол сюда. Или я сейчас сама начну двигать. Лёля, выгребай все из холодильника! А ты открой окно. Что тормозишь? Курить будешь?

- Да, - ответил Вова.

- Значит, открой, чтобы мы не обкурились!

Час спустя комнату было не узнать. О прежней обстановке напоминало лишь желтое бра. Дым стоял коромыслом. Из колонок на всю Гагаринскую улицу разлетались рваные звуки «Продиджи», на полках и на полу валялись коробки из-под дисков, сумбурного вида стол состоял из водки, вина, пива и коньяка, плюс на скорую руку склеенной закуски: крупно нарезанная колбаса, остывший гуляш, листы салата, огурцы, помидоры, - чего там только не было.

Почувствовав сатанинский аппетит, Кристина уминала за четверых. Вова тоже неплохо откушал, хотя по части еды заметно отставал от хозяйки (в плане выпивки они шли вровень). Вообще, было непонятно, куда у пятнадцатилетней шмакодявки все это помещается. Худая, мелкая, ни разу не замеченная в обжорстве, Кристина постоянно что-то жевала, болтала и снова самозабвенно накидывалась на еду. Вова пьянел быстрее, и это рождало нездоровые вопросы: либо он алкоголик, либо у Кристины существует запасной желудок. Обычно, чтобы окосеть, в школьном возрасте хватает банки пива.

Стопроцентную трезвость сохранил один Леля. Во-первых, потому что за рулем, во-вторых, для того, чтобы на правах авторитетного лица контролировать ситуацию. По своей простоте Леля считал, что ее контролирует. Это был самообман, ибо, несмотря на строжайший присмотр, Гарику удалось трижды приложиться к вину (вместо одного санкционированного бокала), дважды – к пиву и один раз - к водке, соответственно, брат выглядел пьянее сеструхи. Воспользовавшись плодами демократии, когда все можно, Гарик врубил грозу всех соседей, «Продиджи», и через каждые пять минут летал к музыкальному центру, дабы еще и еще придать звучанию любимой группы оглушительную мощь и дьявольскую убедительное. В конце концов сидевшие за столом просто перестали друг друга слышать.

- Гарик!!! - заорала Кристина, увидев, что братец снова побежал усиливать громкость.

- А?!! - переспросил тот, немного убавив звук.

- Кто у нас орет, я спрашиваю?!

- Продиджи! Клевая тема?

- Кошмар!! Выруби, я умоляю!

- Ну, блин! - Гарик скорчил кислую мину.

- Выруби, выруби, - повторила она. - Задолбал своей преисподней.

Гарик послушался. Воцарилась дикая тишина.

- Что поставим-то? - спросил брат, разгребая свалку из дисков.

- Найди Шопена.

Гарик взвыл от тоски.

- Найди Шопена, я сказала!

- Ладно, - проворчал он. - Ща...

- Вова, тебе нормально? - Кристина подергала парня за рукав.

- О’кей, - кивнул он.

- А тебе?

- Мне всегда нормально, - ответил Лёля.

- А почему не пьяный?

- Я за рулем, - в пятый раз объяснил парень.

- Ах, забыла. - Кристина махнула рукой. - Гарик!

- Что?

- Где Шопен?

- Откуда я знаю? Ищу.

- Ищи, ищи. Вова, наливай!

- Может... - Володя мутно заглянул в ее синие глаза. - Может, тебе хватит?

- Тебе на душе нормально? По башке ударило?

- Вполне.

- А мне нет, - вздохнула Кристина. - По башке не ударило, на душе не нормально.

- А что?

- А фиг его знает. Когти скребут. Наливай!

- Чуть-чуть. - Вова вооружился бутылкой.

- Как положено! - зарычала Кристина. - Не жмись.

- Я не жмусь, я за тебя беспокоюсь. - Он налил в рюмки коньяк.

- За меня?! С каких это пор?

Подбежал Гарик:

- А мне?

- Чего тебе?

- Малеха. - Брат кивнул на бутыль вина. - Кристюха, малеха, ну, пожалуйста!

- Где Шопен, почему не слышу? - строго спросила она.

- Нету, не нашел.

- И винища нету, отвали, - парировала сестра. – Будет Шопен - будет винище.

Гарик с энтузиазмом помчался искать нужный диск.

- За тех, кто в море, - сказал Вова, чокнувшись с Кристиной. - Будем здоровы!

Шопен нашелся моментально. В комнате зазвучало фортепьяно, первая прелюдия.

- Спасибо, брат! - Кристина залпом осушила рюмку. - Классная тема: Шопен, море, русалки...

- Ты обещала. - Гарик подвинул свой бокал поближе к тусовке. - Я врубил.

- Налей ему малеха, - разрешила Кристина.

- Малеха это как? - спросил Вова.

- Малеха, это малеха. Гарик, ты знаешь кто? – Сестра уставилась на брата. - Натуральный малолетний алконавт. Я правильно выражаюсь?

- Правильно, - подтвердил Вова.

- А ты старый замороченный алконавт. - Она посмотрела на принца. - А я убогая алконавтка с клюшками. А вместе мы - мрачные, пробитые алконавты, блин... Господи, сколько ж надо выпить, чтобы стало нормально?

- Вообще не надо пить, - ответил Вова. – Тогда будет нормально.

- Давай, еще? – предложила Кристина, потянувшись к бутылке.

Лёля молча схватил пузырь и поставил коньяк подальше от девушки. Кристина протянула руку дальше, но… достать бутылку не смогла. Она попробовала приподняться, ей это не удалось. И еще несколько раз попыталась, и так, и этак, но все было тщетно.

Ее безнадежным попыткам напиться положили конец родители. Дверь в комнату медленно отворилась. По ту ее сторону стояли Ирина Михайловна и Александр Николаевич.

- Я не поняла… - неуверенно заговорила мать. - Что за балаган?

- Предки вернулись! – Забыв о бутылке, Кристина распахнула объятия навстречу матери. - Только вас здесь не хватало! Леля, тащи еще два бокала.

- В честь чего сидим, можно узнать? – поинтересовалась Ирина Михайловна, часто моргая.

- А просто, нормальный день. Мне захотелось, чтобы сегодня всем было в тему.

- В тему? Ну, ладно. - Акклиматизировавшись, мать обратилась к Леше, застрявшему на полпути. – Лёля, тебе что было сказано?

Парень виновато потупился, ожидая взбучки.

- Попросили два бокала - неси два бокала, - услышал он.

Увидев, что вины на нем нет, Леша воспрянул духом и отправился за посудой. Скинув верхнюю одежду, родители опустились за стол.

- И ты пьешь?! - Ирина Михайловна страшными глазами продиагностировала сына.

- Не! – замахал руками Гарик. - Ты что!

В качества алиби перед мальчишкой стаяла бутылка фанты, в то время как вино успело вовремя исчезнуть.

- Сначала нормально стало Вове, - объяснила матери Кристина. - А Лёле всегда было нормально, он у нас вообще нормальный, за рулем... Потом Гарику - тоже так, не фигово. А меня все плющит и плющит, даже не знаю, что делать.

- Ты все-таки пил? - Мама вновь взялась за сына.

- Ты что, мам! - не сдавался Гарик. - Спроси, у кого хочешь!

Вернулся Леля с бокалами и тарелками, поставил их перед предками, молча занял стул.

- Лёля, он пил? - спросила Ирина Михайловна, схватив сына за пучок волос на затылке.

- Фанту, - ответил Леша.

- Слушайте! - тарахтела Кристина, не обращая ни на кого внимания. - Кажись, и мне становится нормально! Не могу поверить, я уже не надеялась! Вова, давай еще!

- Я пас, - отказался Володя. Положительную стадию охмеления он миновал, это было заметно.

Александр Николаевич налил себе и жене вино. Перед тем как пригубить, Ирина Михайловна решила разобраться с очередной проблемой:

- Мне опять позвонил Лев Алексеевич, - сказала она Кристине.

- Мам, я послала его на фиг, я больше не могу. Пусть гребет, халява кончилась.

- Что это значит?

- Это значит, он свободен. Кто он такой, чтобы каждый день меня тискать?! «Почему вы не носите прописанную обувь?» Вообще офигел. Да что он о себе возомнил? «Чем вас не устраивают эти башмачки?!» Надеюсь, я завтра от него отдохну?

- Он отказался с тобой работать. Я ему дам расчет.

- Ха-ха-ха-ха! Отказался! Все слышали?!

- Кристина! - окрикнула мать.

- Класс! - Она захлопала в ладоши, - Это все равно, что я отказываюсь спать с Вовой.

- Немедленно замолчи! - попросила мама.

- В честь чего я должна молчать?

- Потому что я тебя прошу, - Ирина Михайловна убедительно посмотрела дочери в глаза.

Та покорно утихла.

- Ну и что ты дальше собираешься делать?

- Поеду на дачу, - объявила Кристина. – К морю.

Мать, наконец, хлебнула вина. Какое-то время ей понадобилось для того, чтобы принять решение.

- На дачу, так на дачу, - наконец, согласилась она. - Черт с тобой.

- Есс!!! - взвизгнул Гарик, подпрыгнув до потолка.

Не в силах совладать с чувствами, запьяневший мальчик подлетел к шарманке, убрал на фиг Шопена и на всю катушку влепил ушираздирающий «Гарбидж».

Комната вновь пошла ходуном.

Кристина наклонилась к загрустившему артисту:

- А ваша милость с нами? Я еду к морю. А вы?

Вова приподнял голову.

- Наша милость завтра спектакль играет.

- А сегодня?

- А сегодня нашей милости пора.

- Останься.

- Где? - испугался он.

- В комнате деда. Там прикольно.

- А дед где?

- На даче.

- Нет, спасибо.

- Ну, Вова! Пожалуйста! Я ведь не заставляю со мной спать. Я просто хочу, чтобы ты был рядом.

- Мне надо в театр, - упрямо промычал Володя.

- В час ночи? - Кристина призвала на помощь маму: - Мама, Вова очень хочет с нами переночевать, но он стесняется.

- Кристи! - Володя покраснел, как помидор. - Ирина Михайловна, это не правда, мне пора...

- Почему же не правда? - Мамаша пригрела его однозначным строгим взглядом, так что принц моментально понял, где будет сегодня ночевать, хочет он этого или нет. - У нас есть свободная комната: тепло и сухо, - чего тебе еще? Выспишься – утром, на свежую голову, пойдешь играть Гамлета. Не вижу особых препятствий.

Особых препятствий, действительно, не было. Да Вова особо и не препятствовал. Его уложили в комнате деда, и как только хмельная голова достигла подушки, принц заснул, как ягненок. Минут десять спустя, в его покой заглянула Кристина на коляске:

- Вова? - шепнула она.

Ответной реакции не последовало, Кристина осмелела и подрулила вплотную к кровати, на которой лежало его тело, послушное как у утопленника на дне океана, но живое...

Ее пальцы дотронулись до его руки - Вове было до балды. Осмелев еще больше, она взяла его руку к себе на колени. Она просидела с ней несколько минут, затем вернула на место, подкатила к подушке, на которй покоилась голова принца, как могла, прогнулась, ее губы дотянулись до его рта и поцеловали его. Едва не перевернувшись в каталке, Кристина дала полный назад и, не оглядываясь, помчалась к своей комнате.

Быстро раздевшись, она нырнула в кровать. Ее глаза, не моргая, уставилась в точку на стене.

- Что с тобой? - вошла мать.

Кристина в неведении потрясла взлохмаченными волосами.

- Ты побледнела. - Опустив руку на ее лоб, матушка села рядом. - Тебе не хорошо?

- Бывало получше.

- Ничего, поспишь - пройдет.

- Едем в Комарово?

- Родная моя, какое мне Комарово? У меня работы выше потолка. Разве что, в воскресенье, и то под вопросом. А на завтра расписана каждая минута. Лёля вас отвезет, не волнуйся.

- Каждая минута?

- Представь себе. До часа ночи.

- Атас! Как же ты живешь?

- А я, разве, живу? Я работаю, доча, - не живу.

Кристина с ужасом посмотрела в материнские глаза.

- Кристинка, - улыбнулась та. - Работа - это деньги. Очень крупные деньги. Если б они были только наши, я б три месяца в году работала, и девять отдыхала, - нам бы на семью хватило. Но там, где крупные деньги, работают свои правила: либо ты пашешь как проклятая за себя и за тех парней, либо - свободна.

- За каких парней?

- Кристюша, зачем тебе это знать?

- Это интересно!

- Сомневаюсь.

- Правда!

- Другими словами, из Тамбова приезжают не только артисты. Все они хотят хорошо поесть, хорошо одеться, всем нужны иномарки... Ну? Тебе это надо?

- Да, мне пофиг, - согласилась Кристина. – Ты права.

- Крепче будет сон.

- А я и снов-то не видела ни разу.

- Ну, прямо!

- Честно. Посмотреть бы хоть один сон. Вова рассказывал, сны бывают очень красивые.

- Все люди видят сны, родная моя, только не все их помнят.

- Ты тоже?

- Конечно.

- Про работу?

Мать засмеялась.

- Все люди видят сны, - повторила Кристина. - Ты все еще принимаешь меня за человека? Думаешь, я твоя дочка, да? Как все люди?

Мать беспомощно заморгала:

- Господи, а кто же ты? Чья же еще? Ты себе такого навыдумываешь, Кристинка! Нельзя же, в самом деле...

Мама не договорила.

Кристину внезапно передернуло.

- Господи!! - в ужасе прошептала Ирина Михайловна. - Кристина!

Девчонка снова содрогнулась и зажала руками рот, чтобы на одеяло не выплеснулись результаты пьянки.

* * *

Следующим утром, не откладывая, помчались в Комарово. Стояла ясная погода, ни одного облака. И всем было весело, ведь, здорово гнать по шоссе на новой иномарке мимо лесов, серых лачуг, бензоколонок, развивая полторы сотни километров в час под смачный марсельский реп. Кристина сидела в передаем кресле, щурилась от падавших в глаза солнечных лучей и как взрослая курила Лёлины сигареты. За ее спиной Гарика колотило от музыки, что немного раздражало находившуюся рядом Ольгу, но по статусу гостьи она не возникала. Лёля, по обыкновению, молчал; его бандитскую голову украшали выразительные узкие очки с черными стеклами, а шею – золотая золотая цепочка.

К полудню зеленое Вольво прилетело к цели. То был кирпичный двухэтажный дом, окруженный фигурной железной решеткой, охраняемый престарелой овчаркой по имени Граф. Стоило машине заехать на территорию дачи, пес бурно дал понять, как он всем рад, а едва Кристина приоткрыла дверцу автомобиля, моментально нырнул в кабину и мокрым языком облизал ей руки, перепугав до полусмерти.

- Граф! - заорал Лёля.

Пес послушно отскочил от машины.

- Граф, твой приятель. - Леша представил собаку Кристине.

- Мой приятель? - Прошептала та, обретая дар речи. - Тоже на четвереньках?

- Погладь, не бойся.

Граф вернулся и без суеты положил морду на колени юной хозяйки.

- Приятель, Граф... - Вытаращив глаза, Кристина запустила пальцы в толстую шерсть. - Что, собачья жизнь на четвереньках, да?

* * *

Со вчерашнего вечера Александра Николаевича томили нехорошие предчувствия. Он связывал их с тем, что «Атлант» готовился провернуть сделку с огромной порцией левого Мартини, спецзаказом Олега Исааковича, - это было не только внове, но и весьма рискованно. По крайней мере, с самого утра к жене лучше было не соваться: она прыгала на иголках. Сидя за стенкой, в кабинете менеджера, Александр Николаевич тупо убивал время игрой «Солдат удачи» и, между делом, прислушивался к повышенному голосу директрисы. В районе двух часов дня он навострил ухо: в директорской явно обсуждалась не судьба Мартини. Жена что-то выговаривала... Лёле, который неожиданно вернулся в город, тогда как ему "русским языком было сказано сидеть на даче с Кристиной". Оправдывался Леша бестолково, на вопросы Ирины Михайловны отвечал по-детски: "Она велела", "Она сказала". Бросив подслушивать за стенкой, папа сам решил разобраться, что к чему, и зашел в кабинет директора.

- Ты на нее работаешь? - отчитывала Лешу Ирина Михайловна.

- На вас. - Лёля стоял на ковре с виновато опущенной головой.

- А я тебе что русским языком сказала?

- Остаться в Комарово.

- Остаться, Лёля, это значит, остаться.

- Но она сказала, - повторил парень.

- Подождите, что такое? - вмешался Александр Николаевич.

- Этот тип... - Ирина Михайловна указала на Лешу антеной мобильника. - Кинул мне парализованного ребенка на Гарика и дедушку. Что мне с ними делать, ума не приложу! - Она энергично набрала телефонный номер фазенды.

- Но она сказала, что... - твердил Леша.

- Подождите! - вклинил отец.

- Нечего тут ждать, - отрезала мать. - Пусть катит обратно. - На проводе сняли трубку. - Алло? Папа? На черта вы мне прислали Лелика? Папа, пойми, ей нужна помощь, она по лестнице сама не в состоянии подняться, а ты говоришь, хорошо! Что у вас там хорошо? Кто ей будет помогать? Папа, не говори чепуху. Дай-ка ей трубку... Алло? Кристина? Что за фокусы? Что значит, Леля тебя достал? Объясни, не поняла?... А тебе не кажется, что тебя все достали? Вчера Лев Алексеевич, сегодня Лёля? А? Я не ору, я хочу знать, как ты теперь собираешься?... Что? Папу? - Она посмотрела на мужа. - Ладно, даю папу… На, поговори-ка с ней.

- Да, Кристюша? – трубку взял отец.

- Папа, что она разоралась?

- Но сокровище мое, зачем ты выслала Лёлю? Ему специально говорилось…

- Я не хочу его, - прервала Кристина.

- Как это не хочешь? Хе-хе... Ты же взрослая девочка, должна...

- Я ничего ему не должна. Потому и не хочу, что взрослая. Я хочу Вову, а Вова меня не хочет. При чем здесь Лёля? Я что, обязана всю жизнь трахаться с Лелей?

Александр Николаевич бросил моментальный взгляд на дальнего родственника (раскрасневшийся Леша продолжал изучать ковер под ногами) и сразу просек природу нехороших предчувствий, что томили его со вчерашнего вечера: дело было не в “Мартини”, дело было семейное и грязное, как сама жизнь.

Окаменев лицом, папа ответил дочери:

- Я скоро буду.

- Ты приедешь? - спросила Кристина.

- Обязательно.

- Не врешь?

- Нет, нет.

- 0'кей. А то я, правда, здесь типа козявки. Сижу как дура на одном месте, никто меня не может перетащить.

- Еду, Кристюха. До скорого. - Он повесил трубку.

- Ты что, туда? Сам поехал? - спросила Ирина Михайловна.

- Если я тебе не нужен.

- Поезжай, - разрешила жена.

- Лёля, а ты иди со мной. - Выходя, отец прихватил дальнего родственника: - На два слова.

Они спустились на улицу, сели в зеленое Вольво: Александр Николаевич - за руль, Леша - справа, - и оба вынули по сигарете. Вспыхнула бензиновая зажигалка.

- Леха, ты же не курил. - Дымчатые очки в упор посмотрели на морского пехотинца. - Что произошло?

Крышка Zippo захлопнулась словно капкан.

- Хрен его знает, - буркнул Лёля.

- Я еще вчера просек, что что-то произошло. Расскажешь сам, или мне вытягивать клещами?

- Ну, это...- Леша налился краской по самую макушку. - Она сама... Я хрен ее знает. Она сказала, а я, короче…

- Вот так, да? Когда?

- Вчера.

- Где?

- Здесь.

- В тачке?!

Леля обречено кивнул.

- Елы-палы! - процедил отец. – Ну, ебарь!

- Она сказала, я не мог... Я хрен его знает, Александр Николаевич... - Леша пожал плечами.

- Смотри, Ирке не проговорись, мудазвон.

- Это ясно.

- Ладно, вылезай. Давай ключи и херачь в офис, глаза б мои тебя не видели!

Леша безмолвно оставил связку ключей и вышел на улицу.

- На фазенде старайся не появляться, - напоследок посоветовал отец.

- Это ясно.

- Ясно ему! - Ворча поднос, Александр Николаевич завел машину. - Член в кармане не удержать, козел вонючий!

Зеленое Вольво тронуло с места, а Лёля с поникшей головой побрел по тротуару к офису.

* * *

Папу никто не встретил. Оставив машину под окнами дачного дома, Александр Николаевич скромно пристроился у двери в гостиную, не решаясь развеять царившую на фазенде идиллию: старик играл на пианино, девчонки его слушали, не решаясь вздохнуть. Только Граф, безмятежно лежавший в ногах Кристины, отметил прибытие Александра Николаевича ленивым поднятием головы.

Удивительная вещь, фантазия ре-минор Моцарта - весь Амадей на четырех нотных листах: лаконичное как смерть начало, в нескольких аккордах предвосхитившее Лунную сонату; гениальная двухминутная сердцевина, словно с небес прилетел ангелочек, понежился на клавишах и внезапно исчез; и, наконец, третья, неподъемно-громоздкая часть – абсолютный, беспечный провал в бездарность… Михаил Васильевич играл Моцарта подобно Рихтеру, без единой эмоции на лице, отдавая все чувства клавишам.

Дед закончил. Подкатив к старику, Кристина взяла его руку, пробежалась пальцами по желтым морщинам, словно пытаясь разгадать, "в чем здесь Шопен":

- Что ты Шопену? Кто тебе Шопен?

- Это Моцарт, - ответил дед.

- Моцарт... Класс.

- Угу, - согласилась Ольга.

- А Шопен? - Кристина положила руку дедушки на инструмент. - Давай Шопена?

- Шопен для меня сложный композитор. Я любитель, Кристина. Надо быть виртуозом, чтобы играть Шопена. Моцарта, Баха я кое-что могу, а остальное...

- Жаль. - Кристина нажала на клавишу, затем сразу на несколько клавиш, однако Шопена не получилось. - Ни фига не умею, - поняла она.

- Всему надо учиться, - благоразумно сказал дед. - Особенно музыке.

- И особенно мне. – Кристина заметила отца. - Батон приехал! - Потеряв интерес к пианино, Кристина развернулась к папе. - Прикинь, я даже моря не видела, сижу здесь как кактус. Дед говорит, рядом есть море, это правда?

- Залив, - поправил отец. – Прокатимся?

- Конечно! - Она направилась к выходу, у двери притормозила и улыбнулась деду: - Шопен, не давай Оле скучать, а то она завянет.

Тропинка петляла по редкой лесистой местности и выводила на побережье - от дома не более десяти минут ходьбы. Кристина с отцом благополучно миновали деревья, но когда вместо земли под ногами появился рыхлый песок, папа остановился. Дальше толкать коляску было проблематично. Надеясь, что девочке достаточно полюбоваться заливом издали, Александр Николаевич закурил.

- Море? - Кристина кивнула вперед.

- Финский залив.

- А что за гора?

Между заливом и берегом торчал огромный одинокий камень, высотою метров пять. Непонятно, откуда он здесь взялся.

- Скала. – Папа пожал плечами. - Сто лет здесь стоит.

- Я ее вспомнила.

- Да что ты?

- Ага.

- Все-таки, ты что-то иногда припоминаешь? - удовлетворенно заметил отец.

- Я несколько раз там... ползала, за мной волочился такой скользкий зеленый хвост, ... от меня воняло водорослями, тело было холоднее, чем вода, - такое же, как сейчас ноги.

Вместо комментария, папа засвистел художественным свистом, он ничего не понял.

Съехав с островка земли, на котором ее припарковал отец, Кристина моментально увязла в песке: ни вперед, ни назад. Видимо, ей сильно приспичило к этому камню. Бестолку повоевав с непослушными колесами, Кристина оглянулась: папа неторопливо покуривал сигарету.

- Сейчас подтолкну, не спеши. Поехали назад? - предложил он.

- К скале, - заявила Кристина.

Отец вздохнул, как будто ему предстояло бежать марафон, и выбросил окурок:

- Ладно.

…Сто метров он мужественно таранил коляской вязкий песок. Взмок так, что на лице появились крупные капли пота. Достигнув кромки воды, Александр Николаевич громко охнул и, разогнувшись, встряхнул руками:

- Елы-палы!

Особенно тяжело было представить, что обратно придется возвращаться таким же манером. Папа ослабил галстук, скинул пиджак и, жадно глотая воздух, прошелся по берегу. С залива дул сильный ветер, высокие волны с шумом разбивались о камни, разбросанные вокруг одинокого камня. Нагулявшись, папа вернулся к дочке:

- Ну что, нравится?

- Красиво. - Кристина не сводила взгляда с горизонта.

- Да, - согласился он. - Великолепно!

Она вдруг строго посмотрела на отца, затем на верх скалы, и снова на отца:

- Высоко?

Отступив на несколько шагов, папа примерился к вершине.

- Слабо наверх? - спросила Кристина.

Отец усмехнулся:

- Пара пустяков.

- Залезь!

- Тю-тю-тю! - свистнул Александр Николаевич.

Впав в азарт, он свалил пиджак с галстуком на колени дочери и подошел к каменному монолиту:

- Смотри!

Через пару минут отец стоял на вершине, расправив руки как птица на ветру и, торжествуя, оглядывал окрестности. Ветер поэтично надул ему рубашку и поставил волосы дыбом. По всем приметам, он был счастлив.

- Классно?! - крикнула Кристина.

- А?! - заорал он.

- Классно, говорю?!

Папа поднял вверх оба больших пальца и начал осторожно спускаться.

- Красота! - доложил он, спрыгнув на песок.

- Нетрудно? - спросила Кристина.

- Наверх - ерунда. Вниз немного очко поигрывает, но тоже ерунда…

- А теперь меня!

Возникла дурацкая заминка. Александр Николаевич ждал любого сюрприза, только не такого. Это не лезло ни в какие ворота.

- Ты что, не слышал? - Кристина уперлась рогом.

- Я не понял, у тебя голова на месте? - Через дымку очков отец посмотрел в глаза дочери, но не нашел в них ничего, кроме тупого упрямства. - Хочешь себе шею свернуть?

- Я хочу наверх.

- Кристюша, мало ли что ты хочешь?! Ха! Мы ж свалимся, деточка, никто потом костей не соберет!

Отец взялся за ручки кресла, пытаясь раскрутить коляску в направлении дома, но та застряла как прибитая: руки детки намертво вцепились в обода колес. Папа был вынужден капитулировать.

- Сокровище мое, - в последний раз призвал он. - Карапкаться туда вдвоем - это уже не опасно, а смертельно опасно!

- Я не сдвинусь с места, пока не увижу моря с верха скалы.

Отойдя в сторону, папа с размаху пнул подвернувшийся под ногу камень.

С минуту, а то и больше, они молчали. Но вот, Александр Николаевич сплюнул, подошел к заливу, зачерпнул горстями несколько порций воды, окатил себе голову и, злой, как черт, направился к дочери.

- Забирайся! – скомандовал он, присев на корточки.

Кристина залезла на отцовскую спину.

- Держись!

- Держусь.

- Крепче! За волосы держись! Не отпускай, что бы ни случилось.

- Не отпущу.

- Покатили!

Штурм вершины длился несколько сумасшедших минут. Дважды они лишь чудом не сорвались вниз. Причем, когда второй раз нога отца соскользнула с опоры, до цели было рукой подать, до земли же - пять самоубийственных метров... Пульс у обоих удвоился, лица горели, конечности дрожали, но, так или иначе, дочь с отцом достигли эвереста. Это было что-то. Опустив дитя на камень, папа смахнул со лба не то пот, не то морскую воду, которой обливал голову, и перевел дух. Кристина подползла к обрыву и восторженно уставилась в эпицентр клокочущей стихии, туда, где волны с грохотом взрываются об острые камни.

- Кристина! - окрикнул отец. - Туда нельзя, сиди здесь! Слышишь, что я говорю?!

Он хотел было подстраховать ее за ногу, но Кристина неожиданно увернулась, перекатилась на бок и направила на отца такой бешеный взгляд, словно он пытается ее убить. Ни с того, ни с сего. У Александра Николаевича свело в спине. На мгновение он застыл с перекошенным лицом:

- Ты что? - прошептал он. - Кристюха...

- Уходи, - сказала она.

- Вот так, да? А по-моему, достаточно!

Совладав с приступом торможения, отец решительно метнулся к дочери, надеясь поймать ее за руку, но она успела вырваться и откатилась к самой кромке обрыва...

Дальше кипела смерть. Нащупав край скалы, Кристина полулежала в нескольких сантиметрах от бездны. Резкие движения были исчерпаны. Один лишний жест - и она летит вниз, на груду острых камней. И этот взгляд убегающего от опасности животного... У отца свело не только в спине, но и в руках-ногах.

Пауза длилась несколько бесконечных секунд.

- Я ухожу, - наконец, заговорил папа. - Ухожу, смотри! Не бойся, я ушел...

На четвереньках он попятился назад и стал аккуратно спускаться вниз.

Достигнув земли, отец неуверенно посмотрел на вершину: дочь, полулежа, не отрываясь, смотрела на него.

- Иди домой! - сказала она.

Он отвернулся, сделав вид, что не расслышал.

- ... Ну! - донеслось сверху.

Потоптавшись на месте, Александр Николаевич подошел к коляске, схватил пиджак и быстрыми шагами направился к дому.

"Ушел! - Кристина проводила папу до леса удивленным взглядом. - Ни разу не оглянулся. Испугался. Думал, я прыгну. Какая вата, эти мужики! Чуть что, очко играет. У этих гамлетов не очко, а пианино... Может, все-таки, вернется? Я не птичка - сама не летаю... Нет, даже не смотрит. Думает, я решила здесь поселиться. Какого черта я здесь делаю? - Кристина перевернулась с правого бока, который уже начал ныть, на левый, подставив лицо ветру и морю. - На этой фигне все кости себе отдавишь!"

- Здорово, папа! - Первым отца увидел Гарик. Пацан уже успел подписать на игру в городки двух местных приятелей, они расставляли во дворе дома конструкцию из болванок для первой партии.

- Здорово, - буркнул на ходу Александр Николаевич.

- А где Кристюха?

- Где надо.

Озабоченный батон пронесся мимо детворы и скрылся в дверях. Гарик лишь похлопал ему вслед глазами.

В гостиной Ольга просматривала модный журнал.

- Где Михаил Васильевич?

- Наверху, - ответила она.

Отец взбежал по лестнице:

- Дядя Миша!

- А? - Дед вышел с трубкой в зубах.

Ольга отложила журнал и обеспокоено последовала за Александром Николаевичем:

- Что-то случилось?

Папа попал в окружение.

- Нет, но может, - ответил он. – Слушайте! Помните скалу на берегу залива? Она заставила меня затащить ее наверх.

- Кристина?! - испугалась Ольга.

- Да, да, сейчас она там.

- А вы?

- А я здесь. Хватит глупых вопросов, лучше придумайте, что с ней делать. Она неуправляемая. Говоришь ей одно - она делает другое. Короче, прогнала меня, человеческих слов не понимает.

Лицо старика не изменилось.

- Сейчас-то она где?! – запаниковала Ольга.

- На скале, я же объясняю! Пошли, разберемся. Может, она вас послушает. Я ей сегодня чем-то не угодил.

Через три минуты Ольга и запыхавшийся от непривычного бега Александр Николаевич были на берегу. Однако макушка скалы оказалась пуста. Коляска по-прежнему стояла там, где ее оставили, а Кристина исчезла.

Выкатив от ужаса глаза и практически не сознавая, зачем это надо, Александр Николаевич полез на голый пик. Пока он забирался, к месту возможного происшествия подтянулся Михаил Васильевич. В свои семьдесят, да при любви к хорошему табаку, ему нелегко было конкурировать с молодежью в беге на дальние дистанции.

Растирая по щекам тушь и слезы, Ольга обогнула страшную скалу, заглядывая за каждый выступ и, наконец, увидела подругу.

Кристина сидела в расщелине, на песке, прижимая к губам палец, и едва не давилась от хохота. Такие дела.

- Крис, ты с ума сошла?! - Закатив глаза, обезумевшая Ольга громко выругалась.

Та кивнула.

- Александр Николаевич! - закричала Ольга. - Она здесь!

- Цела?! - крикнул с вершины отец.

- Да!

- Ну вот. - Кристина разочарованно убрала палец с губ. - Оборвала весь кайф.

- Какой кайф?! - Ольга приходила в себя. - Что ты мелешь?... В конце концов, это подло.

Подошел припозднившийся дед. Молча изучив обстановку, Михаил Васильевич вынул трубку и стал терпеливо искать по карманам спички, хотя давно не носил их в карманах. Ругаясь на чем свет стоит, со скалы спрыгнул Александр Николаевич. Даже не взглянув на дочь, папа направился к дому.

- Саш! - окликнул дед.

- Что еще?! - Отец резко остановился.

- Дай огонька.

Молча вручив старику зажигалку, Александр Николаевич быстро зашагал прочь.

- С ним все в порядке? - спросила Кристина.

- Крис, ты шизоид! - Ольга толкнула ее в плечо.

- А у тебя на лице черные ручейки. Плакала? Я так давно хотела посмотреть, как ты плачешь.

- Дура, мы тебя... Мы думали, ты упала!

- Жалко было?

- Ну, Кристи, блин! – Дрожа всем телом, Ольга села к ней спиной. - Я больше не могу, ты меня доканала!

Подогнали коляску. Усадив Кристину на колеса, Ольга с дедом потащили ее по песку к дому. Приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух, но так или иначе, виновницу легкой паники доставили на фазенду целой и невредимой.

Гарик и его компания методично метали во дворе палки в конструкции из городков. Лидировал Гарик. Кирилл не отставал. А вот Витя, в основном, мазал. Прибытие девчонки на колесах вызвало в их партии небольшой разлад. Игра приостановилась.

- Как с войны приехала, - заметил Кирилл. - Привет!

- Привет, - ответила Кристина, подкатив к отметке для броска. - Я тебя знаю?

Мальчишка растерянно поглядел на Гарика.

- Сеструха, можно мы поиграем? - попросил брат, чтобы отвязаться. - К тебе там Вовчик приехал.

- Вовчик? – Кристина посмотрела на входную дверь.

В дверном проеме показался Вова, с огромным помидором в руке.

- Вовчик подождет, - решила Кристина. - Дай палку.

- Играть, что ли, собралась?

- Ага.

- На, возьми. - Гарик вручил сестре биту. - Только не в меня, ладно?

- А куда?

- В этого дурака. - Брат показал на Кирилла. - Га-га-га-га!

- Гарик, блин! - крикнула Кристина.

- Ну, чего тебе?

- Куда мне кинуть?

- Да куда хочешь, - продолжал стебаться брательник. - Хочешь - в кусты, хочешь - в окно. Разобьешь - будешь вставлять.

Кристина бросила взгляд на Вову, тот с интересом ждал, куда же, наконец, она закинет палку.

К девушке подошел Кирилл:

- Видишь домик? - Мальчишка показал ей на конструкцию. - Это городок, его надо разбить.

- Так бы сразу и сказали. – Кристина, не целясь, запустила биту вперед.

- Бляха-муха! - удивился Гарик. - Есс!!

Городок разлетелся в хлам. Мальчишки почтительно переглянулись.

- Я все сделала правильно?

- Класс, Kристюха, - похвалил брат.

Она подрулила к порогу, на котором стоял Вова. Из дома доносился тихий Шопен: что-то из того, чего она не слышала. Коляска уперлась в ступеньки.

- Дед играет? - спросила Кристина.

- Диск, - ответил Вова.

- Шопен?

- Я привез новую пластинку, - сказал он.

- Мне новой не надо. Меня устраивает старая. Я люблю Шопена.

- Тот же Шопен, только вальсы. А у тебя были прелюдии. Он ведь много чего написал.

- Вальс, это то, что мне не хватало, - кивнула Кристина. - Затащишь меня? Не на улице же танцевать вальс.

- В дом? Давай, подержи. – Он вручил ей обкусанный помидор.

Володя подхватил Кристину на руки, занес в гостиную, усадил рядом с пианино и ушел за каталкой. Увидев себя в полированном корпусе пианино, Кристина растрепала волосы, трижды поменяла выражение лица и оставила, как ей показалось, наиболее сексуальное.

Володя вернулся с пустыми руками:

- Я так и не понял, как она складывается, - признался он.

- Да и хрен с ней. Ты же здесь, будешь мне вместо осла.

- Ты даже не удивляешься тому, что я здесь?

- Я уже ничему не удивляюсь. Где коробка?

- От диска? Вот, держи.

- Без портрета? - Кристина покрутила в руке футляр от CD. - Ну, и слава богу. Там его таким дохлым нарисовали!

- На прелюдиях?

- Ну. Неужели, он таким был?

- Этот, ты имеешь в виду? - Володя взял с полки коробку с прелюдиями Шопена, на обложке которой красовался полуживой, исхудалый композитор. – Да, он был точно таким. Жорж Санд даже заявила, что в постели он напоминает труп.

- Здравствуй, Вова! - вошла Ольга.

- Привет!

- Ты в курсах, что она отколола? - Ольга погрозила Кристине кулаком.

- Нет.

- Пропустил самое главное.

- Оля, замолкни! - запротестовала Кристина.

- А ты обещаешь больше не выделываться? - Ольга вернулась на диван к любимому журналу.

- Обещаю.

- Хорошо, я замолкла.

- Вов... - Кристина взяла у парня коробку с портретом. - Такой дохлый и такая музыка! Объясни. Какая тетка согласится это любить? Если б тетки были слепыми и любили ушами, я б еще поняла.

- Все романтики живут на границе жизни и смерти, - объяснил Вова. - Но здесь, действительно жуткий портрет - я видел лучше, - хотя нарисовал его великий Делакруа. Вообще, очень трудно нарисовать гения. Мне ни разу не встречался нормальный Пушкин. Или Лермонтов. Как-то случайно я видел одну-единственную зарисовку с Толстым, чей-то быстрый эскиз карандашом, вот это было то, что надо, настоящий гений, а все остальное – просто тупые карикатуры. Между прочим, тут даже не портрет, а вырезка с картины. - Вова вернулся к Шопену и ткнул пальцем в пустое место: - Вот здесь у Делакруа стоит самая знаменитая тетка прошлого века, графиня Жорж Санд. Она любила Шопена.

- Графиня на четвереньках? - перебила Кристина.

Ольга, вполуха слушавшая Володю, засмеялась.

- Поэтому ее вырезали? - не отступала Кристина. – Что я сказала смешного?

В комнату вбежала собака.

- Граф, иди сюда! - Она приласкала собаку. – Почему над нами все смеются, м?

За графом вошел Александр Николаевич. Хмуро осмотрев молодежь, он хотел пойти своей дорогой, но дочь его остановила:

- Пап! Я не думала, что ты рассердишься.

- Вот так? Думала, папа обхохочется?

- Я хотела удивить.

- Шизоид! - Ольга покачала головой.

- У тебя получилось, - сказал отец. – Удивила!

- Очень на меня сердишься?

- Сокровище мое, а что мне еще делать?!

- Ну, если не впадлу, прости.

- Ладно. - Александр Николаевич в знак примирения поцеловал ее в лоб. - Но больше не удивляй, я же так сдохну. Оля!

- А?

- Идем, поработаем, надо ужин приготовить.

- Пошли. - Ольга последовала за Александром Николаевичем на кухню.

Вова остался с Кристиной.

- Что стряслось-то, я могу узнать? - спросил он.

- Да, конечно. Мы с папой залезли на скалу, а потом он меня бросил, и мне пришлось слезать самой. - Кристина поманила к себе Вову: - Давай, залезем наверх? - она показала на лестницу. - Я могу узнать, что у нас наверху? - спросила онa.

- Почему бы и нет?

- Ну, так, вези меня!

Он поднял ее на руки.

- Ты та-ак классно меня хватаешь! Не тяжело вам, принц?

- Да нет.

- А что сразу закряхтели?

- От удовольствия.

- Ха-ха-ха-ха!

Кирилл долго целился, наконец, метнул биту, но она пролетела мимо.

- Секи, как Кристюха метнула! - вспомнил Гарик.

- Случайно, - ответил Кирилл.

- У тебя с десятого раза не случайно, а у нее с первого случайно?

Тем временем Витя с любопытством изучал оставленную во дворе коляску.

- Ты кидаешь или нет?! - крикнул ему Гарик.

- Кидай, я потом, - Витя нерешительно уселся в кресло Кристины.

- Э, слышь, отвали, - попросил Гарик.

Витя послушно слез.

- А чего она в коляске? - спросил Кирилл.

- Упала, переломала себе ноги. Не напрягай. - Гарик продолжал с подозрением следить за Витей, крутившимся возле каталки: - ... Витек, отвали, я же сказал!

- Гарик! - В окне второго этажа появилась Кристина.

- Что?

- Пусть покатается, отстань от него! - крикнула она.

- Можно? - Витя обосновался в кресле.

- Да, да, да. – Кристина дала одобрительную отмашку.

Она сидела на подоконнике спальной комнаты на втором этаже, куда ее принес Вова. Кроме двух кроватей, здесь стояла белая тумбочка с букетом полевых ромашек. Из окна, выходившего на юг, за шапкой леса, был виден залив. Увидев море, Кристина попросила Вову оставить ее на подоконнике: вид отсюда открывался божественный.

- А я знала, что ты приедешь, - сказала она, переключив внимание с ребятни на Вову. - С утра знала, как только мы с тобой простились.

- Я об этом узнал три часа назад.

- Ты какой-то опущенный. Что случилось?

- Ну, вообще я приехал, чтобы попрощаться. - Он вынул из кармана железнодорожный билет. - Я уезжаю... Вот так.

- Ого! - Она отвернулась. - Ушел из театра? Значит, больше не Гамлет?

- Нет.

- Hе поверишь, но я чувствовала, как ты сюда едешь. Конечно, влюбленная кляча может бог знает что вообразить, сначала я так и подумала, а потом гляжу: и вправду ты стоишь. Прикольно. Выламывает, что ты не Гамлет?

- Меня выламывает от слова кляча.

- Сама жалею, что так сказала. Извини, но… ведь я уже никогда не стану такой, как все девчонки, как бы мне не хотелось. Я так и буду сидеть в коляске или ползать на костылях.

- Никто от тебя не требует быть такой, как все, Кристи.

- В какой-то момент я захотела стать похожей на вас, принц.

- На меня?

- Ага.

- Я же мужик. Зачем тебе быть похожей на меня?

- Да ну, какой из тебя мужик? Мужик, вон, Лёля. Я другое имею в виду. Похожей внутренне: быть такой же умной, доброй, благородной... как сказочный принц, словами это не объяснить. Не жить, а играть роль, чтобы ничто вокруг тебя не касалось.

- Это невозможно.

- Почему?

- Потому что мы живые люди, мы не живем сами по-себе. Без того, что вокруг, нас нет. Мы должны отдавать дань всему, с чем связаны.

- Я никому ничего не должна, - упрямо заявила Кристина, уставившись в сторону залива. - Особенно тем, кого люблю. Любви вполне достаточно

- Ты в ответе за всех, кого приручила.

- Вздор. Получается, если я люблю, я по уши в долгах? Полюбить и взять кредит – одно и то же?

Вова молча соображал.

- Поэтому, Вова, я умоляю: мне ты ничего не должен.

- Ладно, нет проблем, тебе я ничего не должен, - с радостью согласился Вова.

- Не знаю, любил ли ты меня до того, как я разбилась, но то, что происходит с тобой сейчас... Ты даже не догадываешься, какое счастье, любить искалеченного, обиженного ребенка. За эту твою любовь, за эту доброту, я бы, наверно, разбилась еще раз.

- Любить?!! – взревел Вова, ткнув кулаком в грудь.

- Да!! – перекричала Кристина. – Да!! Да! Да!

- Прости. - Вова быстро раскаялся. Он сам испугался своей реакции. Как буд-то в комнате взорвали гранату, и стало гораздо проще.

- Я же не могу убежать и расплакаться.

- Боже мой, прости! - Он обнял ее за плечи. - Я осел.

Она судорожно вздохнула:

- Ну, ударил. Ну, ладно. Ну, мне так и надо. Сама дура. - Она замолчала, спрятав лицо на его груди. Потом пробубнила: - Неужели ты, при твоем страхе за репутацию, продолжал бы таскаться ко мне? Что станут говорить люди, когда узнают, что ты тайком бегаешь целоваться с урной для мусора?

- Замолчи!

- Люди ведь такие добрые, все-все понимают, все знают… Мне от тебя ничего не надо, Вов, честное слово. Мне надо только знать, что ты меня хоть капельку полюбил, больше ничего. И можешь ехать хоть в Тамбов, хоть в Копенгаген...

- Полюбил, полюбил.

- Правда?

- Да, да.

- Ну и все! Теперь можешь забыть, что есть на свете такая дура, - шептала Кристина, прижимаясь к его груди. - Мне больше ничего не надо. Сама дура, что влюбилась. Только сохну с утра до вечера, и сохну. Как кактус. От ног скоро одни сморчки останутся.

- Кактус, кактус, - Володя гладил ее вздрагивающую спину. Он был со всем согласен, лишь бы она успокоилась.

- Господи, при всем уважении к деньгам, ну, и к подаркам, какое я успела из себя выдавить, я ведь никогда не поверю, что тебе нужны мамины деньги. Я слишком хорошо тебя узнала, принц. Только не кричи на меня. Тебе наплевать на мамину капусту.

Витя, оседлавший внизу коляску, гонял взад-вперед по дорожке как заведенный. Гарик этого по-прежнему не одобрял: вещь, новая, дорогая, полтора косаря. Наконец, его терпение лопнуло:

- Э, Витек! - крикнул он дружку. - Сломаешь - я тебе голову снесу!

- Не сломаю! - пообещал Витек, разгоняясь все быстрее и быстрее.

- Э, закончил! - Гарик побежал наперерез с палкой в руках. - Слышь, что я сказал?!

Витек закончил тем, что столкнулся с Гариком: один не успел притормозить, второй - отскочить в сторону, - и оба оказались на земле под перевернувшейся каталкой.

Из окна второго этажа послышался хохот Кристины.

- Гарик, что ты его достаешь? Заняться больше нечем?... Все живы?

- Живы, живы, - проворчал Витя, отряхивая коленки.

- Как вас звать, мужчина? – поинтересовалась Кристина.

- Витя, - представился приятель брата. - Не помнишь, разве?

- Нет. Катайся, Витя, не слушай его.

- Можно?

- Сказала же! Ты давно тут живешь?

- Каждое лето, а что?

- В море плаваешь?

- Да.

- Русалок видел?

- Нет, - честно ответил Витя.

- Я видел, - сказал Кирилл.

- Э, кончай туфту гнать! - попросил Гарик, отряхиваясь.

- Гарик, замолкни! Где ты их видел? – Кристину заинтриговали.

- Загаси три девятки - еще не такое увидишь, - порекомендовал Кирилл.

- Что-что? - не поняла она.

Кирилла с Гариком пробрал гогот. Шутка показалась им фантастической. Под окна подъехал Витя:

- Кристина, не слушай их.

- Почему?

- Они стебутся. На самом деле, здесь нет русалок.

- Жаль. А где есть?

- На юге.

- Ты видел?

- Нет, но мне рассказывали.

- Витя, ты самый классный мальчишка, какого я только встречала! Вова, дай цветы! - Она кинула из окна самую большую ромашку:

- Витя, лови!

Пацан поймал цветок:

- Спасибо. Можно, я еще покатаюсь?

- Катайся на здоровье.

- А ты симпатичная, - признался Витя.

- Честно?

- Ага, похожа на русалку.

-... Слышал, что он сказал? - Кристина вернулась в Вове.

- Слышал, - ответил он.

- Классный пацан. А что такое девятка?

- Крепкое пиво.

- То, что по голове бьет?

- То, то. Но я тебе не советую много пить.

- А я и не собираюсь. Попробовала, и хватит, сколько можно? Все-таки, кое-что я попробовала. Интересно у вас. По крайней мере, теперь я знаю, что могут люди, а что нет. Ну, такие вы, гамлеты... Главное, чтобы хватало ума не требовать от людей больше, чем они могут дать, так ведь?

- Главное, Кристи, это не требовать от себя того, что не можешь дать.

- Ты же требуешь. Почему я не могу?

- Ты решила перенять у меня всю гадость?

- Да, - кивнула Кристина. – Меня это возбуждает.

- Сегодня я в последний раз вышел на репетицию... Все на меня смотрят, молчат: и чего, этот урод сюда приперся? Потом выходит Толик, мой режиссер, и ведет за собой Васильева, нового Гамлета... А все вокруг расступаются, расходятся, как будто от меня плохо пахнет.

Кристина насупилась:

- Из-за меня?

- Ну почему?! - Вова обхватил голову Кристины руками: - Почему у тебя все из-за тебя?! Кто дал тебе такое право, что все из-за тебя?! Театр выпихнул меня ногой под зад - это тоже из-за тебя?!

- Ногой под зад? - поморщилась Кристина. - Больно?

- Да ничего. Значит, я этого стою. Значит, я плохой артист. Я вообще не артист. Посмотри, во что можно превратиться, если требуешь от себя того, что не можешь сделать. Я угрохал лучшие годы на то, чего не мог. Я верил звездам и мечтам, и терпеть не мог того, что лежит под носом. Я думал, звезды делают из другого материала, чем шоколад. Но это самообман, - здесь все из одного теста. Кто меня просил? Кто заставлял? Я понятия не имею. Я разбился, Кристи. Ты, хоть, понимаешь, какое ничтожество перед тобой стоит?

Кристина уверенно кивнула.

- Я уже не Гамлет, ку-ку!

Она снова кивнула.

- Ты раньше не задумывалась, кто я такой без Гамлета? Гамлет – раздутый мыльный пузырь. Так вот, сегодня он лопнул. И ничего не осталось: ни профессии, ни жилья, ни будущего... Возбуждает?

- Не особо.

- Ты любила мираж.

- Возможно.

- Мечты исчезли, Гамлета больше нет. Все, Кристи! Ты любила принца, который лопнул. Открой же свои сказочные глаза, принцесса. У меня за душой нет ничего. Великий актер - это тот, для кого мечта реальнее шоколада. "Кто он Гекубе, что ему Гекуба…" А у меня, кроме одной роли, одной физиономии, ничего не было! Я не Третиньян, чтобы и Гамлета играть, и мужика, настоящего мужика, кумира женщин, и все такое... Одна физиономия надоедает сначала людям, потом режиссеру, и наконец, ты говоришь себе: Вольдемар, ты же сам давно себе надоел, в тебе нет ничего особенного, ты такой же, как все.

Речь бывшего принца нормализовалась. Кристина впитывала каждое его движение, иногда пропуская из-за этого многие слова, даже "такой, как все", ее лицо побелело.

- Ну? - Вова выдохнул. - Мне удалось опустить тебя на землю?

- О, да. - Она моргнула, затаив дыхание. - Я... я, наверно, стала любить тебя ещё больше.

Вова прижал ее к себе и почувствовал, что они никогда не находились так близко. Кактус на несколько минут свернул колючки и стал пушистым как кролик. Он не хотел ее отпускать, потому что такие мгновения даются лишь раз. Он обнимал ее и смотрел вниз, где Витя на всех парах мчал коляску, а Гарик с Кирюхой галдели, споря между собой, выкатилась ли фигура из зоны, или нет. Но вот, коляска с Витей наехала на бревно, опрокинулась. Гарик набросился на кореша - тот, подскочив с земли, дал стрекача, и оба скрылись за воротами. Кирилл шаткой походкой последовал за ними: опираясь на две биты, несколько шагов пародировал кривоногого калеку, затем отбросил палки и прытким бегом пустился вдогонку за друзьями.

Во дворе воцарилась непривычная тишина. Гомон стих. На дорожке осталась лежать перевернутая под нелепым углом коляска.

- Что там? - спросила Кристина.

- Убежали, - ответил Вова.

- Хватит. - Она зашевелилась. - Отпусти. Мне вредно прижиматься. Рассудок меркнет. Сразу начинаю воображать что-то хорошее... Хватит, хватит! Лева сказал, я сплошная эрогенная зона.

И она вновь перевоплотилась в кактус.

- Оленька, я хочу у тебя спросить. - Александр Николаевич отвлекся от кастрюли с супом и через дымчатые очки посмотрел в упор на девушку.

- Да? - Ольга бросила резать морковку.

- Ты веришь в переселение душ? - таинственно прошептал папа Кристины.

- Ой, я даже не знаю, - растерялась Ольга. - А вы верите?

- После того, что сегодня произошло, кажется, начинаю.

- А по-моему, ерунда это.

- Ты считаешь?

Вместо ответа Ольга очаровательно улыбнулась и поправила волосы.

- Существуют же религии, которые это объясняют, - продолжал загадочно шептать Александр Николаевич. - В конце концов, столько людей уверенны, что можно прожить... – Его застопорило. - А то, что ж это такое?!

- Вы о Кристине?

- О ком еще? Ты думаешь... Неужели ты думаешь, я бы бросил вот так человека? Родную дочь?

- Я сама удивилась. Не знаю. Ведь она даже на ноги подняться сама не может. - Ольга пожала плечами.

- О! А как, спрашивается, она оттуда спустилась? И ничего себе не расшибла?

- Береженого Бог бережет, наверно. Я не знаю...

- Черт! Ты б видела ее глазища! Она смотрела так, как не может смотреть ни один человек. – Александр Николаевич поежился и вернулся к забытой кастрюле с супом.

Ольга бросила ему в спину быстрый взгляд: оправдывайся, мол, теперь, - и вернулась к морковке.

- Вова, сюда! - Осмотревшись на руках Володи, который спустил ее со второго этажа в гостиную, Кристина показала на кресло возле телефона: - Здесь буду сидеть.

Вова в сомнении остановился на последней ступеньке лестницы:

- Стол-то там… - Он кивнул в противоположном направлении.

- Да не хочу я сидеть на столе! Какой ты дурак, опускай быстрее, а то меня затрясет, я же эрогенная зона! Опускай, сказала! Наплевать мне на стол! ...Ну, вот.

Вова усадил ее в кресло:

- Порядок?

- То, что надо.

- Стол, прости за дурацкое замечание, накрывается, чтобы все сидели вместе. В том числе ты. - Он взял со стола бутылку. - Вино уже кто-то принес.

- Я принес. - Вошел Михаил Васильевич с еще двумя бутылками.

- Хванчкара, - прочитал Вова на этикетке: - Слушайте, отличная вещь!

- Дай сюда! - попросила Кристина. Приласкав бутылку красного вина, она оставила ее у себя на коленях и попросила: - Подвиньте стол ко мне - не будет никакой проблемы.

Вова вопросительно посмотрел на хозяина, дед - на внучку, и оба поняли, что других вариантов нет. Мужчины перетащили тяжеленный дубовый стол на непривычное место.

Кристина сияла:

- Класс! А теперь позови Ольгу.

Вова вышел:

- Оля, Кристина зовёт!

- Иду!

Появилась Ольга в фартуке, вооруженная кухонным ножом:

- Чего, Крис?

- Оставь мне это. - Она показала на нож.

- Зачем?

- Оль, ты когда-нибудь видела глазища русалок? - прошептала Кристина.

Ольга оцепенела. В глазах Кристины сверкнула бездна, и оттуда, из ледяной глубины, всплыли два лотоса неземного цвета.

Забрав из рук дезориентированной девушки нож, Кристина положила его на колени рядом с бутылкой.

– Оленька, ты веришь в переселение душ?

- Ну, не знаю… - Девушка словно вышла из гипноза.

- Тогда иди, Оль, иди, ты мне больше не нужна.

На минуту оказавшись без присмотра, Кристина сняла с телефона трубку и набрала “Атлант”.

- Атлант, - ответил женский голос. - Здравствуйте.

- Ирину Михайловну, срочно! - попросила Кристина неродным голосом.

- Вы Кристина?

- Я Ольга, ее подруга.

- У Ирины Михайловны важное совещание. Перезвоните, пожалуйста, через час.

- Через час будет поздно, - мрачно ответила Кристина. - Пусть она срочно едет на дачу.

- Алло! - обалдели на проводе. - Подождите, я вас соединю. - Кошмар какой-то! - В “Атланте” запаниковали. - Нет соединяется... Объясните, что случилось?

- Кристина упала лицом вниз. Неизвестно, сколько она протянет. Пусть Ирина Михайловна поторопится.

Закончив разговор, Кристина запустила руку за кресло, перерезала телефонный шнур кухонным ножом и спрятала концы. Потом она откинулась в кресле и с безмятежным видом стала разглядывать, как за стеклом бутылки играет на свету красное вино.

* * *

Перед Ириной Михайловной сидели два представителя фирмы "Аякс", совместно с которой "Атлант" готовился принять партию "Мартини". Шло важное совещание. Олег излагал директрисе "Атланта" план действий, Антон, его правая рука, по большей части, поддакивал, лишь иногда вставляя скупые выражения со словом "бизнес": "В нашем бизнесе, Ирина Михайловна...", "Будем вместе делать бизнес", и так далее. Когда в кабинет влетела испуганная секретарша Лена, Олег уже заканчивал:

- Таможня оформит две тысячи, мы получаем семь: четыре - в "Атлант", три - в "Аякс".

- Я не поняла, Олег Исаакович в курсе, что мне идет четыре? У меня с ним был разговор о четырех с половиной.

- Олег Исаакович координирует бизнес, - ответил Антон, набирая по телефону номер чиновника из Комитета. - Если желаете...

- Желаю, - кивнула Ирина Михайловна и, наконец, заметила в дверях Лену: - Ты чего?

- Можно вас на минутку? - спросила секретарша.

- Подожди, я занята.

Антон протянул ей трубку:

- Олег Исаакович.

- Алло? Рудалева. Добрый вечер, - ответила Ирина Михайловна. - Я помню, шла речь о четырех с половиной тысячах... Ах, вот так, да? Они мне сказали. До свидания. - Повесила трубку, она посмотрела на Лену: - Что?

- Только что звонили, - доложила взволнованная секретарша. - Насколько я поняла... Какая-то девочка Ольга сказала, что Кристина упала... По-моему, вам следует срочно позвонить домой, Ирина Михайловна.

- Спасибо. - Она устало набрала загородный номер: Ну?... Где они?... – Еe указательный ноготь сердито постучал по столу, а выражение лица, с каждым следующим длинным гудком, перестраивалось с устало-делового на крайне озабоченное.

Подойдя к начальнице, Лена наклонилась и шепотом добавила:

- Девочка сначала попросила вас, но я сказала, что у вас важное совещание, а потом не могла переключиться. Она сказала так: Кристина упала лицом и, насколько я успела понять, ее жизнь в опасности, вам необходимо срочно приехать на дачу.

- Какой опасности? Какая дача?

Лена пожала плечами: она работала второй день и пока чувствовала себя не в своей тарелке.

- Почему не отвечают? Что-то мне это не нравится.

Ирина Михайловна положила трубку на стол и по мобильнику набрала номера мужа. Без результата.

- Лена, быстро позови сюда Лёлика, - скомандовала директриса.

- Зову. - Секретарша упорхнула из кабинета.

- Проблемы? – обаятельно справился Олег из "Аякса", про которого забыли.

- Проблемы есть у всех, юноша. На чем мы остановились?

- Товар в данный момент растормаживается.

- Я знаю.

- К одиннадцати вечера мы с вами вывозим контейнеры из порта…

- Это я уже слышала.

- Это бизнес, - нелепо улыбнулся Антон. - А в бизнесе всегда лучше продублировать…

- Да? - Ирина Михайловна поглядела на него, как на чокнутого: - А я не знала.

- К десяти мы подгоняем на Васильевский три фуры, - продолжал Олег. - Двадцать пять грузчиков...

Дверь открылась, вошел Леша.

- Лёля, дуй-ка в Комарово. – Глава Атланта перебила бизнесмена на полуфразе и вновь послушала длинные гудки в телефонной трубке: - Сил моих нет. Так никто и не подходит. Только что звонили Ленке - не дай бог, там что-то случилось. Понял меня?

Леша потупился, всем видом показывая, что ему не охота в Комарово. Ну, ни за какие коврижки.

- Что стоишь? - не поняла Ирина Михайловна. - Я тебе что русским языком сказала?

- Я хрен его знает...

- Лёля, выбирай выражения!

- А обязательно?

- Что за вопросы: обязательно - не обязательно? - Директрисе стало вдруг неудобно перед зелеными бизнесменами, она растерянно усмехнулась: - Лёля, вперед, больше я повторять не буду! "Обязательно!" Тоже мне!... Ладно, вернемся к баранам...

- Мы наняли двадцать пять грузчиков, чтобы... - начал Олег.

Ирина Михайловна попробовала собраться с мыслями, однако ею уже управляла другая сила, законы которой резко отличались от правил игры в "бизнес".

- Лёля! - крикнула она вдогонку.

- Да? - Леша остановился.

- Подожди меня в машине, поедем вместе.

- Хорошо.

На глазах изумленных представителей компании "Аякс" директор "Атланта" переодела туфли, схватила со стола ключи, радиотелефон и быстро отправилась на выход: - Юноши, прошу меня простить, но вам придется искать другого компаньона. Я уезжаю.

- Не понял? - опешил Олег.

- До завтра меня не будет.

- Но документы составлены! Вы шутите?!

- Я похожа на клоуна?

Парни подпрыгнули со стульев.

- Я звоню Олегу Исааковичу, - пробормотал Олег.

- Ирина Михайловна, это бизнес! - попробовал образумить ее Антон. - Вы отдаете себе отчет, сколько это будет стоить?! Куда вы?!!

Последних слов Ирина Михайловна не слышала, она улетела как вертолет.

- Олег Исаакович! - Олег из "Аякса" дозвонился до боса. - У нас проблемы...

* * *

- А что такое дух добра? - спросила Кристина.

- Понятия не имею, - Вова тяжело вздохнул.

- Кто-нибудь знает? – Девушка оглядела присутствующих.

Присутствующие напряженно молчали. Около часа не было произнесено ни одной позитивной фразы. Ситуация складывалась дикая: стол был давно накрыт, блюда остывали, тарелки с бокалами блестели, однако никто к еде не притрагивался, ибо Кристине неожиданно взбрело в голову не начинать ужин без Гарика. Один бес знал, где носит Гарика, пацан мог пропадать до полуночи, - не сидеть же перед всем готовым целый вечер напролет! Насвистывая арию из “Риголетто”, Александр Николаевич, залез было ложкой в блюдо из рыбного салата, как вдруг скатерть поползла в направлении Кристины. Потянув тряпку за край, девушка молча подтвердила серьезность намерения дождаться Гарика - еще б чуть-чуть, и тарелки загремели на пол. Благо, папа успел выдернуть ложку из салата - катастрофы удалось избежать. Больше еду никто атаковать не решался. Сидели тихо, не весело, ждали пацана.

Понимая, что здесь больше некому удовлетворить философский аппетит Кристины, Вове пришлось ответить:

- Дух - это тот, кого никто не видит, но кого все чувствуют. - Он с извинением посмотрел на Ольгу, сентенция явно превышала бытовой минимум, уместный за семейной трапезой.

- Как легенда? - спросила Кристина, которую с ума сводило все неуместное и превышающее бытовой минимум.

- Нет, дух - это другое, - ответил Вова. – Легенды есть добрые и злые, но не бывает духа добра и духа зла, - дух либо есть, либо его нет, по сравнению с ним добро и зло ничего не стоят. Добро и зло - это для нас с тобой. Иногда то, что тебе - добро, мне кажется злом. Поняла?

- Не-а.

- Допустим, мы собрались культурно поесть, да? Но вот уже час сидим и смотрим на остывающую курицу, - для нас это зло, дебилизм; для тебя - добро, прикол, хихи-хаха. А на самом деле, нет ни добра, ни зла. Во всем виноват дух, который здесь летает: в тебе, во мне или, вон, в Ольге.

- А как же Андерсен? Русалка стала духом добра?

- Не будет же Андерсен объяснять пятилетним детям, что природа духа непостижима, что он выше добра и зла, все такое…

- Где он сейчас?

- Кто, Андерсен? Умер двести лет назад.

- Жалко.

- Зато стал легендой: никто его не видит, но все знают.

- А Роальд Мандельштам превратился?

- Ну, тоже немного. Не так, как Андерсен, конечно, поменьше.

- Он что, тоже умер?

- Полвека назад. Шекспир - триста лет назад. Пушкин - двести.

- Бедные ребята, - вздохнула Кристина.

- Не говори. Я уже чувствую себя на кладбище. А можно... можно буквально чайную ложечку салата? – взмолился бывший принц. - Я весь день ничего не ел.

- Нельзя, - отрезала Кристина. - Слушай, а сейчас таких вообще не осталось?

- Каких? Легендарных людей? - Вова безнадежно облизнулся. - Да сейчас их как собак не резанных.

- Где они?

- Ты телевизор хоть раз включала?

- Неа.

- Они все там.

- В телевизоре?

- Ага. Легенда под легендой.

- Ты врешь, - поняла Кристина.

Уловив, что обстановка, начала разряжаться, Александр Николаевич органично засмеялся, Ольга присоединилась.

- Может, хватит горевать? - предложил отец. - Может, что-нибудь съедим? Не зря же мы старались.

- Сокровище мое, мы ждем Гарика, - громко напомнила Кристина. - Кто еще не въехал?

- Хорошо-хорошо, - отступил отец. - Помрем с голоду за полным столом. Будем как Андерсен! Все о нас завтра узнают, но никто нас больше не увидит, хе-хе...

Михаил Васильевич неторопливо вытряхнул из трубки пепел, разложил на столе табачок и стал со вкусом набивать новую порцию. Кристина, не моргая, следила за сморщенными пальцами деда, после фортепьянных опусов они приводили ее в восторг.

Наконец, чаша была переполнена, горлышко трубки оказалось во рту Михаила Васильевича, вспыхнула спичка, и по комнате разлился аромат датского табака.

- Шопен? - Кристина улыбнулась умелой руке деда и жестом, которому нельзя отказать, выпросила трубку.

Затянувшись, она с кайфом подержала дым в легких, после чего, демонстрируя великое блаженство, закрыла глаза и выпустила струйку дыма в направлении папы.

- Кристюша, когда ты успела научиться курить? – недовольно крякнул отец.

- В прошлой жизни. Время было много, делать было нечего. Ты же веришь в переселение душ. - Она отдала дедушке трубку: - Благодарю. Классно тормозит сексуальный рефлекс, и вообще, атас... Почему-то мне все время, кажется, деда, что ты и мама, ну, разного поля ягоды. Да? Я правильно сказала? Она каждую минуту работает, ты каждую минуту Шопен.

Михаил Васильевич, толком не уразумев, что от него требуется, с виноватым видом оглядел гостиную, нашпигованную плодами демонического труда своей дочери:

- Кристина, - в конце концов, доложил он, - я не дал твоей маме ничего из того, что здесь есть. Она все это дала нам.

- А пианино? - Кристина тоже не могла понять, в какую степь понесло деда. - Камин? Ты ведь делаешь огонь, делаешь музыку?

Старик отрицательно покачал головой, и они продолжали говорить на разных языках.

- Я до сих пор не знаю, откуда пришли эти... вещи. Я всю жизнь был советским инженером. У меня был оклад сто тридцать рублей и три ребенка. Ну вот. Впятером мы ютились в однокомнатной квартирке у Сосновки. Когда умерла твоя бабушка, а она умерла совсем молодой, и тоже была простым инженером, я работал на двух работах, чтобы поставить на ноги твою маму и двух мальчишек. Дети выросли. Я снова стал работать на одной работе. Интересно? - Дед улыбнулся. - Шопен?

- Дядя Миша! - возразил Александр Николаевич, нервозно прохаживаясь вдоль стола. - Вы себя недооцениваете, эй богу...

- Не затыкай ему рот!! - заорала Кристина.

Папа отскочил как ошпаренный, Михаил Васильевич замер с трубкой в зубах.

-... Простите меня. - Кристина опустила глаза. – Ну!! Я умоляю, простите!

- Ладно, - неуверенно кивнул отец. - Что дальше?

- Что дальше, деда? - спросила Кристина, не поднимая глаз. - Ты сказал, мама и двое мальчишек.

- ... Двое мальчишек, - зашевелился Михаил Васильевич.

- Выросли как мама?

- Еще бы... - Бедный дедушка пытался вспомнить, о чем шла речь. - Выросли, конечно.

- Где они теперь?

- Мишка работает с Ирой, Костя во Франции.

- Франция? Бодлер? Ему плохо?

- Котьке? Чего плохо-то? Во Франции любому сытно.

- Да, я читала: Франция, Третиньян, Париж... Там классно.

- Париж... - молитвенно простонал Вова. - Как ты там, любовь моя?

- Если б у меня был сын... - объявила Кристина. - Я бы все отдала, чтобы ему было хорошо. А если плохой сын, - чтобы ему было плохо.

Воцарилось молчание.

- Наверно, я сказала что-то глупое?

- Правильно, Крис, - подала голос Ольга. - Я бы тоже так сделала.

Тут как подарок неба объявился Гарик:

- А что бы ты сделала со мной? - спросил он с порога.

- Вот и он! - облегченно вздохнул Вова.

- Я б дала тебе медаль, - ответила Ольга. - Если б она у меня была.

- Ну-с… - Схватив ложку, Александр Николаевич направился к рыбному салату. – Посмотрим, что у нас получилось…

- А что ничего не едите? - Гарик сходу схватил куриную ножку. - Все такие запаренные!

- Тебя ждем, - сказала Ольга.

- Гарик, положи на место, - попросила Кристина. - Я сказала, положи на место!! Или я сейчас зашибу тебя костылем!

Мальчишка недоуменно остановился. Холодная куриная ножка вернулась на блюдо. Александр Николаевич так и не дотронулся до салата. Все смотрели на Кристину и справедливо ждали объяснений.

- Теперь ждем маму, - объяснила она. - Кто против?

- Что, мама приедет? - Гарик огляделся. - Чего опять замолчали?

- Замолкни! - Отец с досадой махнул рукой. Выходки дочери уже не лезли ни в какие ворота.

Кристина медленно перевела взгляд на затемненные стекла папиных очков:

- Елы-палы! Я пока не слышала от Гарика ни одного фальшивого слова. Если ты не в состоянии говорить правду, это не повод, чтобы затыкать рот тому, из кого она выскакивает.

- Вот так, да?! - Решив, что пора брать базар под контроль, Александр Николаевич для убедительности размял плечи.

- Гарик, болтай, - разрешила Кристина. - Что ты хотел сказать?

- Я? - ужаснулся брат. - Ничего.

- Он мой сын. - Лицо папы окаменело. - И он будет делать то, что ему скажу я, а не ты.

- Да отвали ты!

- Это, во-первых. - Папа не терял достигнутой позы. - Во-вторых, я твой отец.

- Ха-ха! - Кристина издала несколько конвульсивных смешков. - Ха-ха-ха! Нашел, чем гордиться! Ха-ха-ха-ха!

- Э, ты чего? - Вова дернул ее за рукав.

- Если ты немедленно не закроешь рот!... - Папа начал резко терять чувство собственного достоинства.

- Ну и что ты сделаешь? Убьешь меня? Думаешь, мне хуже будет? На! - Кристина швырнула на пол, под ноги отца, кухонный нож. - Слабо?! Да?! Убей - я тебе только спасибо скажу! Гамлеты, блин! Если, блин, - то, блин... Хоть бы один пальцем пошевелил, чтоб что-то сделать!

Мужественно выслушав просьбу дочери, Александр Николаевич поиграл затвердевшими скулами, поднял с пола ножик и хладнокровно произнес:

- Отвела душу?

Кристина молча отвернулась.

- За всю жизнь я не получал в свой адрес столько хамства, сколько за сегодняшний день. - Отец ритмично постукивал лезвием ножа по столу. - Сегодня я постоянно кому-то затыкаю рот. Я гад, я лжец. Кто я еще? Мм?... Радость моя, кто меня просил сюда приехать? Ты решила извести мое терпение? Тебе не нравится Леля, тебе не понравился врач, меня ты воспринимаешь, как не знаю что... Чего ты добиваешься? Мне уехать? Ради бога!

- Никто отсюда не уедет, - упрямо проворчала Кристина. - Ни ради бога, ни ради денег.

- Кристина, правда! - окрикнула Ольга. - Сколько можно?!

- Если ты ненавидишь лично меня, - продолжал папа, - то при чем здесь остальные: Михаил Васильевич, Оля, Володя... Приехали и сидят тут по твоей милости, как не знаю кто. Полюбуйся на себя, на кого ты похожа!

- Мне забраться на костыли?

- Кристи! - Вова положил руку на ее плечо. - Это уже перебор.

- Да пошел ты, - одернулась она.

- Ого! У нас телефон вырубило. - Александр Николаевич снял с аппарата, трубку. – И я без трубы приехал… Нет, чует мое сердце, точно умрем, и никто не вспомнит.

- Не умрем, не бойся. - Кристина обогрела папу неожиданно нормальным взглядом. - Душа бессмертна. Да и мама скоро подъедет, чует мое сердце.

- Золотко мое! – Пользуясь благоприятной сменой ветра, заговорил отец: - Ну ладно, меня ты не воспринимаешь, но пойми ты одну простую вещь: у мамы сегодня безу-умно трудный день, подъехать она не смо-ожет.

- Ей каждый день безу-умно трудно, - передразнила Кристина, - но тем не менее, она уже е-едет.

Отец повесил телефонную трубку и бессильно опустил руки:

- Ну, едет, значит, едет. Я больше ни во что не вмешиваюсь.

- Вот так, да? Папа, я люблю тебя, - призналась Кристина, улыбнувшись. - Но мне почему-то все время кажется, что ты врешь. - Она удивленно пожала плечами. - Не знаю, может, только кажется... Ты когда-нибудь снимаешь свои дурацкие очки? Если честно, я ни разу не видела, какого цвета у тебя глаза. Ну-ка, подойди сюда.

Папа подошел.

- Сними их.

Александр Николаевич снял дымчатые очки, послушно склонился. перед дочерью. Два холодных голубых глаза с безразличием смотрели чуть выше головы.

- Тоже синий, - сказала Кристина. - Как я. - Почему же ты все время врешь? - Она с сочувствием погладила его бородку, словно приласкала Графа. - Папа... Колючий как морской песок. Ты меня уже простил?

- Ты чудовище, Кристюха…

- Да или нет?

Она с дикой улыбкой вцепилась пальцами в отцовскую бороду. Папа понял, что ему не выпрямиться, пока мир не будет восстановлен.

- Конечно, простил, - кивнул он.

- Без подарка?

- Без.

- Ты та-акой добрый, папа. Я тебе безу-умно благодарна. - Кристина, наконец, оставила мефистофельскую бородку в покое.

- Успокоилась немного?

- Ну, вроде того.

- Где ложь, где правда, - кто из нас разберет? Принимай, пожалуйста, людей такими, какие мы есть. Посмотри, ты свои шестнадцать лет едва помнишь, а я тридцать восемь лет небо коптил. Конечно, по сравнению со мной, ты дева Мария. Но люди есть люди. Слышала, как говорил Пушкин: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»?

- Который умер?

- Который легенда, - поправил Вова.

- Красиво. Нас возвышающий обман. Вы же в курсе, я вообразила себя русалкой. Ха-ха-ха! Такая прикольная сказка! Мраморный мальчик, цветы, подводный мир, все такое. возвышенное… Люди думают, что она классно танцует, а она словно по ножам прыгает. Я тоже размечталась. После такой легенды даже мне захотелось танцевать, ха-ха-ха-ха! Да нет, вы не пугайтесь - ха-ха-ха! - что вы на меня смотрите? Я не собираюсь прямо сейчас - ха-ха! – танцевать. Мне до горшка-то не доползти, - какой, на фиг, танцевать? Я про себя мечтала, ну, чтоб никто не видел. Могу ведь я один раз оттянуться? Один раз, прикиньте, вскружить себе голову, обмануться, взлететь! Как это могло бы быть здорово, правда? Так, я знаете что? У меня, как всегда, ни фига не получилось. Короче я... Ха-ха-ха-ха! Я так: шпок! - витриной на пол, ха-ха!... Нет, меня никакие сказки не цепляют, блин. Не возвышают. Наверно, я, действительно, никакая не русалка, а просто парализованный кусок мяса.

* * *

Через полчаса Леля на серебристом СААБе привез на фазенду хозяйку "Атланта" Ирину Михайловну Рудалеву, женщину умную и очень гордую своим бизнесом, который, однако, из-за любви к детям внезапно дал серьезную трещину.

- Что произошло? - На пороге ее встретил муж. Он был задерган до предела. - Мартини взяли?

- Ни черта мы не взяли. У вас-то что произошло?

- Дур-дом, - прибито улыбнулся Александр Николаевич.

- Не поняла?

- А иди сама с ней поговори. Как с цепи сорвалась.

- Кристина?

- Ага.

- Она здорова?

- А что?

- Черт бы вас побрал! Позвонили в офис - я думала это Ольга, - велели мне передать, что Кристина упала. Было такое?

- Ну, по крайней мере, я ничего такого не заметил. Зачем ты прилетела? Кто перевозит Мартини?

- Никто. - Ирина Михайловна переступила через порог.

- Дур-дом, - с улыбкой повторил Александр Николаевич, когда жена скрылась за дверью.

Отец остался на улице потолковать с Лёлей, повозиться с Графом, во всяком случае, здесь было безопаснее.

Ирину Михайловну не ждали, поэтому сразу, как следует, никто не обрадовался.

- Добрый вечер… - Мать остановилась в центре комнаты.

- Мама, присаживайся! - пригласила Кристина. - Посмотри, как мы тебя любим: два часа ни к чему не притрагивались.

- Теперь-то можно? - поинтересовался Гарик.

- Легко, - разрешила Кристина. - А все равно, холодное. Вова, не сиди, налей вино.

- Крис, давай я куру подогрею, - поднялась Ольга.

- Погоди! - Гарик ее тормознул, чтобы спереть с блюда куриную ножку. - Теперь можешь идти.

Все зашевелились. Лед тронулся.

- Как устроились? - спросила Ирина Михайловна и почему-то первым делом посмотрела на Вову.

- Хорошо, - ответила Ольга.

- Ты, наверно, до смерти проголодалась? - спросила у матери Кристина.

- До смерти, - согласилась та.

- Еще бы! Каждую минуту работать! На, мам, перекуси. - Кристина щедро наполнила тарелку Ирины Михайловны осыпающейся горой разнообразных салатов, мяса и рыбы.

- Доча, мне столько не съесть, ты что?!

- Кто до смерти работает, тот до смерти ест. А кто не работает, тот не ест, - только курит, пьет и матерится… Вова, где мое вино?

- Вот.

- Это, да? - Кристина подняла тост: - Пьем за мамино здоровье. Никто не против? ...Поехали!

Зазвенели бокалы. Первый глоток был сделан.

- Базар пошел идиотский, - заголосила Кристина. - О правде и вранье, - сдохнуть можно. - Папа испугался и сбежал, это из-за меня. Я вообразила, что все обломы - из-за меня. Полюбуйся, какие постные лица! - тоже из-за меня. Всё из-за меня. Представляю, как я осточертела: болтаю и болтаю! Ни на минуту не остановиться. Вова!

- А?

- Определенно, русалки должны молчать, правда? Прикинь, как этим повезло, у которых была немая русалка! Только научи ее разговаривать! Это был бы отстой. Ну вот, уже и Вова не реагирует. Никому я не нужна. Поесть, что ли?

- Поешь, доча, конечно, - согласилась Ирина Михайловна.

- Нахаляву почему бы не поесть?

- Что ты мелешь? – шепнула мать.

- Может, позвать папу? - предложил Гарик.

- Его никто не выгонял. - Кристина пожала плечами. – Давай, иди, позови, скажи, раздают халявные пайки.

Гарик выбежал на улицу:

- Пап! Ты где?!

- Чего тебе? - Александр Николаевич неторопливо вышел из-за угла дома.

Подойдя к отцу, Гарик уткнулся носом в его грудь:

- Не сердись на нее, а? - попросил он.

Вместо ответа папа обхватил сын руками и крепко прижал к себе. С минуту так и стояли. Могло показаться, что старший набирается сил у младшего.

- Пап!

- Чего?

- Там начали есть.

- Уже можно? - Плечи Александра Николаевича подпрыгнули от тихого смеха.

Гарик кивнул.

- Леля! - крикнул отец в сторону машин.

- Что? - отозвался тот.

- Есть разрешили. Идем, перекусим.

После пятого бокала Хванчкары, Володю понесло:

- Сумасшедшая штука, жизнь... Всего каких-то полчаса, назад, казалось, летим в пропасть... А теперь сидим, пьем вино, разговариваем, и ничего. Опять друзья-братья. Как иногда переворачивается мир. Вот, у меня сегодня все развалилось, а на душе почему-то легко. Я вдруг понял, что значит дышать свежим воздухом, знать, что совсем близко море, это не объяснить. Наверно, осенью у вас вообще как в сказке: камин, дрова, огонь... Можно часами на это смотреть, останавливать время. А то что получается: постоянно куда-то бежишь, затыкаешь уши, чтобы не слышать шума, закрываешь глаза, чтобы не видеть, куда бежишь. И зачем? Не понимаю. Сегодня я вдруг перестал понимать, и слава богу. Наверно потому, что сегодня мой последний день в Питере.

- Почему последний? - Ирина Михайловна бросила на артиста быстрый хозяйственный взгляд.

- Вова купил билет в Тамбов, - объяснила Кристина. - Он больше не Гамлет, а лопнувший пузырь, полное ничтожество, ему здесь делать нечего.

Ирина Михайловна присмотрелась к Володе внимательнее.

– Не хочу больше никуда бежать, не хочу убиваться из-за мелочей, - продолжал тот. - Не хочу. Хочу смотреть на огонь и останавливать время.

- Вова, не вижу причин для грусти, - возразила мать. - Тебе объяснить, как поступают нормальные люди? Пять дней работают, два дня - смотрят на камин, и никто не грустит.

- Ирина Михайловна, у вас как в офисе, все по полочкам: туда пять - сюда два. А сами-то как живете?

- Я, быть может, живу по-другому. Но все нормальные люди именно так и поступают.

- А где вы видели нормальных людей?

- Где угодно. Повсюду.

- Покажите мне пальцем хотя бы одного нормального человека.

- Лёля. - Ирина Михайловна без раздумий показала на бывшего морского пехотинца. - Чем тебе не нормальный парень?

- Лёля нормальный, - поддержала Кристина.

От смущения Леша потупился и начал быстро краснеть.

- Не могу сказать, что он сразу стал таким, как сейчас, - авторитетно объявила Ирина Михайловна. – Но, в общем и целом, я им очень довольна.

- Я ща... - Не в силах больше выносить всеобщего внимания, Леша улизнул из-за стола.

- А что вдруг в Тамбов? - Ирина Михайловна занялась Володей.

- Уволили.

- Пинком под зад, - добавила Кристина.

- Может, это и к лучшему? - предположила мать. - Ладно, не грусти, что-нибудь придумаем. - Оставив в покое горе-артиста, она, наконец, вспомнила о причине своего приезда, которая с первых минут как-то вылетела у нее из головы, и строго поглядела на Ольгу: - Кстати, кто мне объяснит, что за звонок был сегодня в офис?

Повисла пауза.

- ... Это я звонила, - призналась Кристина. - Не смотри на Ольгу, она не при чем.

- Ты?!

- Я.

- Хороши фокусы! Можно узнать, зачем?

- Чтобы ты приехала.

- Просто нет слов! - Мама развела руками.

- Я сказала какой-то женщине, что упала лицом вниз и скоро умру.

- Да, мне так и передали. Кто тебя научил врать?

- Я не врала.

- Не поняла.

- Я же не сказала, что упала сегодня. Думаешь, я никогда не падала лицом на пол?

- Я из-за тебя психанула, бросила дела, отправила людей искать компаньонов за три часа до прибытия товара!

Александр Николаевич скорбно вздохнул.

- Это ужасно? – спросила Кристина.

- А как это по-твоему называется?! Теперь мне снова предстоит охмурять Олега Исааковича, ползать на коленях перед этим проворовавшимся... Просто нет слов!

- Будешь ползать на коленях перед вором?

- Кем бы он ни был, для того, чтобы мне перед ним теперь оправдаться, нужны деньги. И деньги немалые.

- У тебя ж до фига денег.

- Родная моя, чтобы ты раз и навсегда поняла: на деньги я лучше куплю тебе шоколадку, чем выброшу их на парик Олегу Исааковичу.

Услышав про парик, Александр Николаевич захихикал, он был единственным человеком, который видел Олега Исааковича. Услышав про шоколадку, Кристина одарила Вову бесподобной улыбкой, она была единственной, кто знал, какого мнения о шоколаде придерживаются неудавшиеся принцы.

- А почему никто не брал трубку, когда я звонила? - Ирина Михайловна посмотрела на мужа.

Тот без комментариев подошел к телефонному аппарату и повторно удостоверился в его неисправности:

- Наверно, отключили. Давно уже нет сигналов.

- Я обрезала провод, - призналась Кристина. – Я не вру, что ты на меня уставилась?

- Зачем ты это сделала? - Глаза матери расширились, крылья носа приподнялись.

- Чтобы ты приехала.

- Хороши шуточки! Я чуть с ума не схожу, а здесь...

- Это не шуточки.

- Кристина! - сорвалась мать. - Что ты себе позволяешь?!

- Что хочу, то и позволяю. Только не дави на уши, ладно?

- Нет уж, я надавлю. Если впредь ты выкинешь мне что-нибудь подобное...

- Впредь я сделаю то, что посчитаю нужным.

- А если тебе захочется поджечь дом?

- Захочется - подожгу. Пока не хочется.

- И то легче. - Разобравшись, в чем дело, мать попробовала сбавить обороты: - Кристина, ты взрослый человек. Вчера у нас был разговор, я тебе как взрослому человеку объяснила, что в моих силах. Постарайся понять еще раз: в моей работе завязаны узлы, которых ни я, ни Олег Исаакович в парике развязать не в состоянии. Я имею дело с очень крупными средствами. Или, скорее, крупные средства имеют дело со мной. Представь себе огромный город - это огромный пресс, которое постоянно нужны продукты, одно колесо цепляет дюжины колец, дюжина колец вращает сотню. Если твое колесо дает слабину - маховики тебя попросту раздавят, зарежут без ножа. - Ирина Михайловна посмотрела на пианино, и ей в голову пришла другая ассоциация: - Дай только им почувствовать, что у тебя расстроена одна струна, тот же Олег Исаакович выкинет за борт весь инструмент. И на все наложит волосатую лапу.

- А что ты вообще связалась с этим Олегом Исааковичем, если он такое дерьмо? Нормальных людей нет?

- Доча, это мой начальник. Не такое уж он, в принципе, дерьмо... Не он, так кто-нибудь найдется. Деньги нужны всем. Я играю не на пианино, Кристина, я играю на деньги.

- Ты воровка?

Пришло время очередной минуты молчания. Все как-то отвернулись от Ирины Михайловны. Дед отправился к музыкальному инструменту.

- Ну вот, ты приехала, - продолжала после паузы Кристина. - Тебя не выкинули, не раздавили, не зарезали...

- Резать будут завтра, - тихо ответила мать.

- Значит, ты этого стоишь.

Дед опустил пальцы на клавши пианино, и взрывоопасный воздух гостиной наполнился звуками Баховской прелюдии. Когда музыка закончилась, мать, глотая слезы, стояла у окна. Кристина медленно подплыла к ней, широко расставила костыли и уткнулась лицом в ее спину.

- Почему они молчат? - Отчалив от матери, Кристина сделала два шага к публике. - Что вы молчите? Объелись продуктов? Кривая тунеядка плюет на свою мать, и никто слова не сказал? Здесь только Ольга, могла молчать. И Шопен. А остальные что?!

- Сядь, Кристинка... Что ты делаешь? - прошептала ей на ухо мать. - 3ачем ты так?

- Кто-нибудь ответит?! Хоть одна живая душа умеет здесь возвышенно врать? - Ее раскаленный взгляд остановился на Володе. – Слабо возвышенно соврать?

- Как это ни грустно, здесь, действительно, происходит что-то возвышенное, - молвил бывший принц.

- Но все-таки, грустно?

- Естественно, - кивнул Вова. – Веселого мало.

- Что я должна сделать, чтобы не было грустно?!

- Кристинка, - вновь зашептала мать. - Пожалуйста, идем сядем.

- Сплясать?

Володя пожал плечами.

- Включи музыку!

- Какую? - Вова, словно в кошмарном сне, подошел к музыкальному центру.

- А что там стоит?

- Вальсы Шопена.

- Белый вальс! - обьявила Кристина.

Он нажал на "пуск".

- Лёля, забери!

Леша вытащил из-под девчонки костыли, Гамлет подхватил русалку под мышки, и началось...

Она повисла в его руках, мертвые ноги в оранжевых кроссовках болтались в воздухе, однако руки бывшего принца скоро ослабли, и он, опустив Кристину на пол, стал переставлять ее с места на место как куклу.

Танец с волочащимися ногами под Шопена запомнился. Никто ни на секунду не отвернулся. Все смотрели от начала до конца. Гарик ни разу не закрыл рот, столь велико было напряжение: «О, дает сеструха!»

Тем временем из открытых окон на втором этаже было видно, как близко к горизонту опустилось красное солнце: не более часа времени - и оно скроется, поглощенное Финским заливом, водами Балтики, Северного моря, Атлантического океана, уходя все дальше и дальше.

В гостиной на первом этаже обстановка, вроде, успокоилась. По крайней мере, импровизированный бал закончился, Кристина сидела на своем месте, и то ладно. Кто-то курил, кто-то пил, кто-то продолжал есть. Народ отходил от умопомрачительного танца, и решительно не представлял, о чем можно говорить после подобных представлений.

- Вов! - позвала Кристина.

- Да?

- Я, знаешь, что хочу спросить? Ну, как женщина мужчину, по-взрослому. Пока ты от нас не сбежал. Приятно было танцевать с моим телом? Только честно.

Вова хмуро огляделся и вместо ответа положил в рот кусок шоколада.

- Тебе неловко признаться? - настаивала Кристина.

- Да.

- Или неловко было плясать? С каракатицей. Ты это стесняешься сказать? Правда, интересно. Со мной ведь никто не танцевал. Что-что, а с русалочкой Андерсена мне не сравниться, ты это боишься сказать?

- Да ничего я не боюсь! - фыркнул Вова.

- Ш-ш-ш!- Кристина умиротворенно положила палец на губы. - Охреневшая здесь только я, тебе нельзя волноваться... Оля!

- Ну? - Подруга всем своим видом приготовилась к отражению атаки. Как и прочие, она сидела на ножах. Несмотря на то, что ей перепало меньше остальных, чувство комфорта это не прибавило. Совсем не прикольно присутствовать в гостях на семейной разборке, не имея возможности свалить.

- Не хило меня проколбасило? Знаете, что я вычитала в книжке о сексе? Женское тело - это оружие и способ самовыражения, - красиво, да? Возвышенно. У мужчин самовыражение происходит через мозги и член, а у нас через тело. Телом я выражаю себя, свое отношение к миру. Посмотрите, как она танцует – и вы узнаете, кто она! Кое-что я все-таки выразила... Такую офигевшую сплющенную девку: ни черта не может, только требует и требует.

Вова слабо застонал.

- Что, принц? - не поняла Кристина. – Похоть? Еще потанцуем?

- Я уже оху-ел все это слушать!! - Схватившись за голову, Володя пулей вылетел из дома. Проветриваться.

Кристина проводила его затухающей улыбкой.

- Крис, чего ты от него добиваешься? - спросила Ольга после драматичной паузы.

- Господи, какая я свинья... - поняла Кристина, закрыв руками лицо. - Лёля!

Леша исправно вручил ей костыли. Кристина собиралась броситься в догонку за принцем, однако представив, как это будет выглядеть, с грохотом швырнула палки на пол.

- Всё, хватит! Хочу домой.

- На Гагаринскую? – не поняла мать.

- Нет, вообще… Ноги не ходят. Даже прощенья не попросить... у любимого человека. Задолбало.

В кромешной тишине к внучке подсел Михаил Васильевич:

- Будешь? - Дед предложил ей трубку.

Кристина кивнула.

- А как ты себе представляешь любовь, а, Кристинка? - спросил он.

- Представляю? Да никак. Неизвестно чего ждала, ждала. А в результате - какая-то фигня, не знаю, деда… Мираж в океане.

- В общем, ты не обязана меня слушать, я для тебя, наверно, дремучий старик, но я тоже кое-что видел. Людей всяких перевидал, думал, что знаю, что такое любовь. А однажды... Нельзя сказать, что мне не везло, или попадались плохие друзья, только я однажды понял, что любви нет. Потом выяснилось, что ее на самом деле не бывает в том виде, каком я ее себе рисовал: мечты, ожидания, обманы... Ждешь и ждешь, и все впустую. Ты не думай, что я сейчас это понял, когда от меня остался один скелет. Я это понял сорок лет назад. Тогда мне все казалось впереди, я мучился, что-то искал, не находил, и снова мучился. А однажды вдруг понял, что любви нет. Да, да. И я тут же перестал скулить и начал жить. Знаешь ли, жить, чтобы жить, - это совсем другое дело. Не искать, а отрабатывать то, что перед носом. И вскоре я повстречал женщину, которую искал до этого во всех женщинах.

- Бабушку?

- Ну, если так можно сказать. Твоя бабушка умерла, когда ей только исполнилось тридцать пять. Когда мы встретились, Кате было шестнадцать.

- Красивая?

- Очень.

- Вы любили друг друга?

- А то как? Но мы об этом не задумывались. Мы взяли, да порешили жить вместе. Что хочу сказать? Главное - терпение. Будет терпение - будет любовь. Не будет терпения – не будет ничего. Самое светлое в своей жизни я повстречал тогда, когда перестал искать и начал жить. Просто, жить, чтобы жить.

- Какой-то фильм, по-моему, так и назывался, - вклинил вдруг Александр Николаевич. - "Жить, чтобы жить".

- Дедуль, - сказала Кристина, - я тебя люблю, но… Жить, чтобы жить… Это не вдохновляет, прости, совсем не вдохновляет.

Появился Вова.

- А принцы верят в любовь? – спросила Кристина.

- Принцы верят в похоть. – Вова вернулся за общий стол.

- Ха-ха-ха-ха-ха! Браво! - Она зааплодировала. - Браво, Гамлет! Первая веселая фраза за этот вечер!

- Даст Бог, не последняя. - Налив во все бокалы вино, Вова залпом осушил свою чашу.

- Ты не представляешь, как я признательна! Тебе постоянно мерещилось, что возле меня нельзя откалывать пошлости. Тем более, такие сальные!

– Правда?

- Ха-ха-ха! Думал, я воображу на свой счет, и сразу захочу в постель! У меня даже сложился комплекс урны. Ты думал, что возле меня уместны только серьезные прибамбасы с трагическими кульминациями? Ха-ха-та-ха-ха-ха-ха! - Кристина уже не смеялась, это было что-то преисподнее. Ну и добился, блин! Чего хотел, то получил, ха-ха-ха-ха-ха! Ладно, хватит ржать. Надо же вам когда-то отдохнуть от моей трескотни. А то, у всех крыша съедет, не только у меня. Ой, блин... Ничего уже не соображаю. Если честно, я сама себя больше достала, чем всех вас.

- А в этом никто не сомневался, - с олимпийским спокойствием парировал отец.

- Самый счастливый среди нас Граф, - заметила Ольга.

- А где он, кстати? - Кристина зачем-то заглянула под стол. - Ха-ха-ха!

- Граф кимарит конуре.

- Графиня отдалась Шопену, а он кимарит в конуре?! Ха-ха-ха-ха-ха!

- Га-га-га-га! - Поддержал лишь Гарик, да и то его искренность вызывала сомнения.

- Граф верит в любовь, деда?

Михаил Васильевич пожал плечами.

- Дедуля, жить, чтобы жить… - Кристина, что есть силы, боролась с нервным смехом. - Я запомнила. Ха-ха-ха-ха! Господи, когда ж это кончится?! Лёля! Вынеси меня отсюда.

Леша оперативно подхватил ее на руки, и они скрылись за дверью.

- Вова, дай сигарету, - попросила Ольга. - У тебя какие?

- «Соверен». Ты, разве, куришь? - Он полез в карман.

- Еще немного, и я уйду в запой.

- Олюшка, будешь Мальборо? - предложил Александр Николаевич.

- Давайте. Вов, спасибо, я, лучше, эти.

- Вова, иди за мной, - позвала Ирина Михайловна. - Есть разговор.

Мать вывела артиста на улицу. Обогнув дом по полукругу, они остановились в кустах смородины:

- Расскажи-ка мне, что это за мелодрама, уехать в Тамбов?

- Ирина Михайловна, это не мелодрама: меня выгнали из театра.

- Что ты натворил?

- Ничего. Я бездарен. Я неудачник, я лентяй. Что мне еще сказать?

- Чем же ты собираешься заняться дома? - улыбнулась Ирина Михайловна. - Тамбову требуются лентяи и неудачники?

- Да мне плевать, кто кому требуется.

- Ладно, не психуй, на сегодня хватит. Придумаем тебе работу.

- Ирина Михайловна, вы не понимаете: я у-ез-жа-ю!

- Ты притворяешься, или, реально, такой ту-пой?! - сорвалась мать.

- А что? Что вы на меня все наехали?! На мне свет клином сошелся?

- Ты не видишь, как она кипит?!

- Ну, вижу. А я-то...

- Она же любит тебя, осел! - гремучим шепотом перебила мать. - Куда ты намылился?! Собрался сбежать?

- Стоп, стоп! Два месяца назад вы угрожали потому, что мы встречались. Теперь вы угрожаете потому...

- Я тебе не угрожаю Вовик! Что за бестолочь такая? Я тебя умоляю!

- Батюшки…

Мать отвернулась и ослабевшим шепотом повторила:

- Я тебя умоляю. Сделай что-нибудь.

- Но что?

- Или она убьет всех нас, или она убьет себя. Я сердцем чувствую... Не делай того, что не исправить, я умоляю. Я... За мной не встанет, я найду тебе и угол, и работу. У тебя будет машина. Что тебе еще требуется, чтобы... - Мать неожиданно всхлипнула и закрыли лицо платком.

Не представляя, куда смотреть, Володя неуклюже переминался с ноги на ногу. Хоть сквозь землю провались.

- Ирина Михайловна…

- Чтобы она знала, что она такая же как все! - Мать поглядела на артиста заплаканными глазами, словно он ее избил. - Что она не урна для мусора. Что она не одна. Ты видел... видел, как она кипит? Она ждет от тебя одного-единственного слова!

Володя глупо кивнул.

- Каким надо быть тупоумом, чтобы этого не понять? - Взяв себя в руки, Ирина Михайловна спрятала платок в кармане.

Повисла деловая пауза.

- …Ну, и что? – Ирина Михайловна посмотрела на часы. Она не торопилась, но как бы предоставляла бывшему принцу конкретное время на размышление.

- Тупоуму надо подумать, - ответил Вова, - Давайте завтра…

- Какое завтра?! Ты отдаешь себе отчет в том, что может случиться сегодня?

- Ирина Михайловна, поймите меня. То, что вы сказали… Ну, я не ожидал: работа, машина, угол. Вы это серьезно?

- Я пока никого не обманывала.

- Какая работа? Стоять за прилавком?

- Это сейчас так важно?

Володя растерянно пожал плечами.

- Ладно. - Мать посмотрела в землю. - Делай, что хочешь. Если б ты еще знал, что хочешь… Ладно. Но учти: оставишь ее так - домой ты явишься не в белой рубашечке, а в черной пропахшей робе. От нее всю жизнь будет пахнуть смертью человека, который тебя любил. И кого ты сам любил, придурок.

Огрев артиста столь патетичной для бизнес-леди фразой, мать опустила руки в карманы и отправилась к дому.

«О, Господи! - Вова потерянно огляделся. - Где я? Куда я влип?»

- Ирина Михайловна, подождите! - Он догнал ее. - Вы, в общем… Вы не передумаете?

- На счет угла-то? Что-что а верить мне можно. Ой, горе луковое. Ладно, идем выпьем.

Они прошли мимо пустой скамейки, возле которой сиротливо крутился привязанный Граф, и вернулись в гостиную. За столом сидели все, кроме Кристины.

- Где она?! - Крылья материнского носа взметнулись вверх, она застыла в дверях как статуя.

- Кристина? - Александр Николаевич дернул плечом. - Мы думали, она с вами.

- Бегом, ищи ее! - Ирина Михайловна подтолкнула Вову на выход, - Не дай бог, она нас слышала. Господи, этого мне не хватало!

Не чувствуя земли под ногами, Вова выскочил на улицу:

- Кристина!

Ответа не последовало. Он оббежал дом, и…

Конечно, она не могла далеко улететь на паре костылей: она ковыляла по тропинке ему навстречу, повесив голову и прикусив губу.

- Кристи! - Он остановился, собираясь ее обнять. - Ты, что, подслушивала?

- А что, нельзя? - она отпихнула его костылем и пошла дальше.

- Кристи, я должен тебе сказать… Да остановись ты! Слышишь?!

Она остановилась.

- Кристи! - Он дотронулся рукой до ее щеки. - Ну, посмотри на меня! Это ерунда. Я сделаю, как ты скажешь. Если ты, действительно, любишь, надо научиться прощать. Ты плакала, да? Научилась? У тебя на глазах слезы.

Она, наконец, подняла голову:

- Все сделаешь, как я скажу?

- Да, да.

- Давай сюда коляску.

- Даю. - Володя сходил за каталкой.

Кристина приземлилась в кресло и выбросила костыли в траву:

- Поехали!

- Куда?

- К морю. Иди, скажи маме, что мы смотрим закат.

Он выкатил коляску на берег. Кристина показала на одинокую скалу, и он молча таранил колесами вязкий песок, пока они не достигли кромки воды возле серой каменной глыбы. Ветер уже разогнал все тучи и стих. Волны успокоились. Красное солнце тонуло за горизонтом, от него осталось меньше половинки. Кристина сложила руки на коленях:

- Как спелый гранат, правда?

- А? – Он не слышал, что она бормочет.

- Небо как теплый костер.

- Ага. - Он опять не расслышал и, сунув руки в карманы, тоже уставился на дольку от солнечного диска.

Несколько минут они провели под шум набегавших волн. Он ни разу не взглянул на нее. Иногда невозможно смотреть в глаза. Иная правда позволительна лишь ангелам. Но люди не ангелы, и когда любовь касается их огненными крылами Серафима, гораздо безопаснее смотреть на солнце, чем в обнаженное пламя.

- Оставь меня здесь, - сказала Кристина. - Я хочу здесь остаться.

- Ну-ну, Граф! - Сморщенная рука Михаила Васильевича потрепала шерсть разволновавшегося пса. Овчарка вела себя так, словно под ним начинает разгораться стог сена. - Слышишь, что я говорю? Будет! Будет тебе! Сиди смирно, не шали.

Худо-бедно внушив Графу, что все в порядке, старик поднялся со скамейки и вошел в дом. В гостиной обстановка выглядела более умиротворенной, чем на улице. Правда, Ольга зачастила к винной бутылке, Леля безостановочно курил, а Ирина Михайловна как-то нервно пританцовывала возле музыкального центра, перебирая бесчисленные диски, и никак не могла подобрать нужную пластинку. Гарика клонило в сон. Папа безуспешно боролся с заусенцем.

- Где я оставил трубку? - Михаил Васильевич осмотрелся: - А, вот она!

- Дa… - тяжело крякнул Александр Николаевич. – Если у нас так будет каждый вечер…

- Не будет. - Дед поплелся обратно к Графу. - Так не бывает каждый вечер.

- Ничего не могу понять, - продолжал ворчать Александр Николаевич. - На среднем пальце постоянно торчит заусенец! На других всегда все чисто, а на этом постоянно… Хотите анекдот?

Гарик лениво приоткрыл один глаз.

- Едут в ночном автобусе два педераста. - Папа издал два глухих смешка. - Вокруг, значит, все спят. Один другому говорит: "Давай, я тебя трахну!" - "Да ты спятил! Люди же кругом!" - "Давай, давай, не бойся, они спят." - "Нет, - этот говорит, - не могу: вдруг кто-нибудь не спит?" - "А мы проверим: попроси закурить. Дадут, значит, не спят. Не отзовутся, значит, спят". Этот высовывается в проход... - Александр Николаевич сложил ладони рупором: - "Эй, есть у кого-нибудь закурить?" - Тишина. - "Закурить есть?" - Никто ответил. Потрахались, значит...

Во дворе бешено завизжал Граф. Увидев прибежавшего артиста, пес рванул с цепи, едва не перевернув скамейку, на которой сидел Михаил Васильевич, - так что деду ничего не оставалось, как отвязать ошейник. Зачем-то схватив зубами костыль, Граф стрелой пустился туда, откуда появился Вова.

Александр Николаевич замолчал.

Все посмотрели на дверь. В дверях возник бледный, запыхавшийся Гамлет.

- Она!!… - пропыхтел он, вытаращив глаза и показав в сторону Финского залива. - Она сказала…

- Что с ней?! - заорала мать.

Отец подскочил с кресла:

- Живее! К скале!

Не прошло и двух минут, как на темнеющий берег, из-за деревьев начали выбегать люди. Первым появились Вова, Ольга и Гарик, потом отец, мать. Они бежали к скале, они рассыпались на песке и с высоты птичьего полета напоминали молекулы, хаотично вздрагивающие в спокойной воде.

Коляска была пуста. Рядом лежала одежда: белые слаксы, кроссовки, футболка. Обезумевший Граф бестолково метался между одеждой Кристины и морем с костылем в зубах то сверяя след, то вновь теряя его в морских волнах.

- Кристина!! - закричал Вова, входя в воду. - Кристина!!!

Мать прижалась к отцу. Гарик заревел. Ольгу трясло... Последним прибежал старик. Увидев деда, Граф бросил безуспешные поиски, выронил костыль и лег возле коляски. Пес положил морду на белые слаксы и заскулил. Вова еще ходил по пояс в воде, между острыми камнями, видимо, на что-то надеясь, машинально сгребая в охапку морскую пену, а Граф вдруг сразу все понял.

* * *

... Ее человеческое тело скоро нашли. Его принесли волны и положили на морской песок. Люди долго стояли над ней. Они знали: уходить нельзя. Русалка прощалась.

... Но она уже не видела их. Она видела белые паруса корабля и красные облака в небе; голос их звучал как музыка. Но такая возвышенная, что человеческое ухо не расслышало бы ее, так же как человеческие глаза не видели их самих.

Ганс Кристиан Андерсен.

 

Эпилог

Он так и не уехал в Тамбов. Вернулся в театр, играл Гамлета, хохмил в капустниках, потом подвизался на телевидении, у него даже появились какие-то деньги, впрочем, это не важно. Главное, что он стал регулярно наведываться на берег Финского залива и часами просиживать на песке, провожая заходящее солнце: в Балтийское море, Северное море, Атлантический океан и дальше, дальше...

Как-то раз он заговорил с волной, и волна ответила ему, что Кристина не умерла, а... - Последнего слова он не расслышал.

- Что? Что ты сказала? - спросил он.

Вопрос растаял в воздухе без ответа. А волна, прокатившись в полуметре, оставила едва заметный узор на песке и растворилась в море.

С тех пор он знал, что Кристина не умерла.

Он продолжал каждый вечер приходить к заливу. Он садился у самой кромки воды и слушал дыхание прибоя. Он все пытался угадать в нем продолжение того ответа.

Он боялся, что начнется зима, залив покроется коркой льда, и ему не к кому будет ходить провожать солнце. Страх оказался напрасным. В декабре море заледенело, и он полюбил бродить далеко-далеко по белоснежному ковру, - там, куда не ступала нога человека. Он знал, что Кристина не умерла, и это согревало его потерянное сердце.

Он стал вдруг понимать, что однажды они встретятся (он не мог этого объяснить, он просто знал) и эта встреча будет настоящей: ее нельзя отменить, ей невозможно положить конец или нарисовать предел. Для этой встречи не понадобится ни удачное стечение обстоятельств, ни хорошее место, ни счастливое время. Потому что это будет встреча с самим собой.

Он научился любить жизнь. И он хотел жить. Но еще больше он хотел, чтобы жизнь полюбила она. Он хотел заставить Кристину любить жизнь.

В конце апреля растаял лед, и он снова приходил на берег. Сколько золота он увидел летом не пересчитать. Когда солнечные лучи рассыпались перед ним по морской глади, и миллиарды золотых слитков ложились на ладонь, соединяя сверкающим мостом его сердце с солнечной звездой - о, небо! о, бездна! о, милосердие Господне! - он задыхался от восторга.

- Кристи, ты видишь?! - спрашивал он. - Ты погляди, какое чудо! Ты где-нибудь видела столько чуда? Тронь рукой - и все рассыплется, а не трогать, так, где ты еще найдешь столько благословения?

Да, он, действительно, полюбил жизнь.

В середине июля погода стояла тихая и безветренная. Он сидел на берегу, оцепенев вместе с мировым океаном, как вдруг по его щеке пробежало легкое дыхание. Потом шелохнулась зеркальная морская гладь...

- Привет, - раздалось совсем рядом.

- Привет, - ответил он.

- Ну, как ты? - спросил самый знакомый голос на этой земле.

- Да ничего, - он пожал плечами.

- Классно! - Она засмеялась. - Я тоже совсем даже ничего. Ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

Он огляделся по сторонам:

- Это ты?

- Да-да-да! Ха-ха-ха!

- Но где?

- Везде. Я теперь как дух: меньше тела - больше души - да? - я правильно выражаюсь?

- Неплохо. Я же сейчас с ума сойду! – понял Вова. - Плыви скорей ко мне!

- Ха-ха-ха-ха-ха! - разлетелось по берегу.

И она вынырнула из моря. И приплыла.

- Слушай, Вовик, - попросила она, - уж лучше ты поближе сюда. Я же не могу долго на берегу. Хреново задохнуться на песке. Одного раза с меня хватит.

- Да, да, разумеется! - согласился он.

Он вошел по колено в воду и сел рядом с русалочкой. Он неуверенно коснулся ее плеча. Затем осмелел и погладил ее спину. Он начинал чувствовать ее плоть.

- Только прикинь, как холодно там, где нет солнца, и одиноко, где нет луны, - вздохнула она. - Они все опять воображают, что души во мне не чают, что безумно рады моему возвращению, все такое, а на самом деле, хоть бы кто слово сказал. Молчат, словно воды в рот набрали.

- Рыбы есть рыбы, Кристи, - ответил он. - Что ж ты хочешь? Я бы не отказался от такого общества. По мне лучше набрать в рот воды, чем нести всякий вздор.

- Ты рассуждаешь, как мраморный мальчик. Ах, как вы похожи.

- Я рассуждаю как Гамлет.

- Тебя взяли обратно в театр?! - обрадовалась русалочка.

- А что им было делать? - Он провел пальцем тонкую линию от ее зеленых волос до приоткрытого рта. - Всё из-за тебя.

Она закрыла глаза от удовольствия:

- Можно тебя кое о чем попросить?

- Ты еще спрашиваешь!

- Приготовишь в следующий раз какао?

- Какао? Зачем тебе какао?

- Вова, я та-ак хочу какао! Ты себе представить не можешь… Будем вместе пить какао, встречать закат, все такое.

- Хорошая идея.

- Чтобы не холодное и не горячее. Я угораю от вашего горячего, так что не надо. Но и не слишком холодное. После морского дна хочется чего-то потеплее…

Пока русалочка болтала, ее веки приоткрылись, и на мгновение оттуда, из кромешной глубины, всплыли два волшебных лотоса. Мгновение, за которым стоят столетия, мгновение, которому отдают всё, что есть зa душой.

С тех пор они встречаются. Как жених и невеста. Может, в сказке, может наяву. Он приходит на берег моря с букетом полевых ромашек, садится на мелководье и посыпает воду цветами. Она приплывает к нему, и они допоздна болтают о всякой ерунде.

Юле, Миле, Андреа и всем русалкам посвящается.

SDG