Часть третья. «Время Полицая»

23 декабря, 1991.

Поезд Таллинн - Ленинград прибыл по расписанию в половине десятого утра на Балтийский вокзал. Из него вышел недовольный мужик в кожаной куртке, серых брюках и зимних кроссовках. Его никто не встречал, более того, его никто не ждал, кроме, разве что, Кобры, загадочной цыганки, появлявшейся то здесь, то там в самые непредсказуемые моменты. Мужика звали Вадимом. В своей фамилии он уже сомневался. Раньше была Романов. Теперь черт знает что.

В дешевом привокзальном буфете он купил засохший пирожок с творогом, стаканчик прохладного кофе и стал за круглым столиком пережевывать утренний завтрак. Неторопливо разделавшись с несъедобным пирожком, он с напускным удовольствием принялся потягивать матовую муть из стакана.

Кобра подплыла к нему, словно черный лебедь, и села напротив:

- Что за гадость? - спросила она, кивнув на его стакан.

- Я пью - мне нравится, - кивнул Вадик.

- Ты похож на француза с бокалом молодого Божоле.

- А больше я ни на что не похож? - Он повернулся к цыганке в профиль. - А так? Я похож на нормального человека? Зачем тебе это надо? Почему я не подох в Таллинне? Я же за этим туда ехал? Почему я снова здесь? А? Чего тебе еще сделать? Я был в аду, Кобра! Семнадцать дней! Один бес знает, как мне удалось проснуться! Я вернулся оттуда, откуда никто не возвращается. Какого черта?! Что с меня брать? Ну, что?! Ни дома, ни людей!

- Еще есть претензии? - внимательно выслушав, спросила Кобра после паузы.

- Наверно,... наверно, я был гнидой - да? - все делал неправильно. Не знаю... Сколько можно? Что ты от меня хочешь?

- Только то, о чем мы договаривались. Я же предупреждала: перестанешь мне верить - будут крупные неприятности. Верить, а главное, хотеть.

- Пока были силы, я хотел.

- Ну, а потом что случилось?

- Потом меня напоили кока-колой, и я заснул.

- Выспался хоть? Отдохнул?

Вадим наконец засмеялся.

- А я тебе расскажу, какой у нас сегодня курс валюты, - продолжала Кобра. - Между прочим, твои акции за эти семнадцать дней круто подросли.

- Ха-ха-ха! Да что ты? Значит, подросли? Ха-ха-ха! Ну и почем? Почем нынче душонки?

- Твоя стоит сто двадцать семь косых.

- Да брось ты! Ха-ха-ха-ха! Сто двадцать семь! Поднялся! Не верю! Ха-ха-ха!

- Заткни рот, - попросила цыганка. - Ты мне веришь, и прекрасно это знаешь. Прекрати ржать, я сказала!

- А мне наплевать! Ха-ха, ясно? Ржать буду столько, сколько захочу. Мне море по колено.

- Если сейчас же не завянешь, пропоносишь последние штаны, - прошипела Кобра.

И вот, когда базар зашел о последних штанах, он вдруг испугался. Не страшно потерять то, чего нет. Но эти "последние штаны", их до обидного жалко: Вадик почувствовал, как в животе обозначились контуры того самого кинжала, который... Короче, понос дело такое, один-два смешка, и ты - вонючий засранец.

- Э... – Изменившись в лице, Вадим схватился руками за живот.

- Не смешно? - улыбнулась Кобра.

- Только не это... Только не здесь, не сейчас...

- Ладно, живи, - разрешила Кобра.

И отпустило. Переведя дух, Вадим выпрямился.

- Слушай дальше, хохотунчик. Чтобы тебе не прошляпить сто двадцать семь тонн, они побудут у меня. Пока ты летишь как сопля с балкона, тебя могут опустить на каждом углу. Лучше набей карманы мелочью - сэкономишь силы. Твои бабки от тебя не уйдут. Сыграй в "однорукого бандита" – будут деньги на карманные расходы. Рука зажила?

Он предъявил Кобре затянувшийся шрам.

- Видишь, вполне можешь сыграть в "однорукого бандита".

- Хорошо, - согласился он. - Поиграю.

- Потом зайдешь домой...

- А он есть?

- Hу, а как ты думаешь?

- Что-то не верится.

- Верится, верится, - кивнула Кобра.

- Хорошо, зайду, - согласился он.

- Потом навестишь всех, кого знаешь, и докажешь им, что ты есть.

- Каким образом?

- Ну, что-нибудь придумаешь. Может, ты все еще боишься Полицая?

Вадим пожал плечами:

- Да мне как-то пофиг. Чего я боюсь, так это обделать последние штаны.

Кобра улыбнулась:

- Поэтому его больше нет.

- Полицая?!

- Убили шакала. - Кобра постучала по столу зелеными коготками. - Никогда не поверишь кто.

- Кто?

- Миня.

- Это шутка?

- Это партия в "Чапаева". Идет игра на выбывание, хохотунчик. - Она положила на стол пятнадцать копеек и щелкнула по монетке как в детской игре "Чапаев". Пятнашка стремительно полетела к Вадику. С трудом, но он ее поймал. - Не вышибаешь ты - вышибают тебя. Надо только знать правила игры в преисподней: каким местом прикладываться и кого нельзя выбивать. Остальное можно. Проигравших много. Победитель один. У тебя немного времени: день-два и точка. Не подсуетишься - придет новый Полицай, стоимостью в сто двадцать семь кусков, покруче прежнего, - ты опять полетишь с балкона. Настя влипнет в дерьмо с твоей сумкой, и пиши пропало - ее вытащит новый Полицай... Проигравших много, победитель один. Я ненавижу проигравших. Так, даю подачки, и все. Я люблю победителей.

Кобра замолчала. Вдохновленный Вадим пожирал ее божественное темное лицо жадными глазами. Наконец, его рука поднялась и медленно потянулась через стол. Указательный палец дотронулся до щеки цыганки:

- Я хочу тебя, змея, - признался он.

Она отступила назад.

- Я сделаю, что смогу, - пообещал Вадик, убрав руку.

- Больше! - Кобра поднялась из-за стола и отправилась прочь из вокзального буфета. - Человек ничего не может, Чапаев, он как трава. Ты сделаешь больше, чем можешь.

Проводив взглядом цыганку, Вадим покрутил в пальцах пятнадцать копеек, которые она ему оставила. Пятнашка - один телефонный разговор. Позвонить папе и выразить соболезнования по поводу убийства Полицая? Или Насте? Он чувствовал, что с этой монеткой можно дозвониться, куда угодно, хоть Фиделю Кастро.

Он вышел из буфета и направился к телефону-автомату.

Набрал номера отца.

Длинные гудки, и пятнашка Кобры провалилась в таксофон.

- Алло? - ответила секретарша Надя. - ... Я слушаю.

То есть, уже не молокозавод.

- Мне нужен Илья Павлович Романов.

- Вы по какому делу?

- А он на месте?! - обрадовался Вадим.

- Что вы хотели?

- Поговорить о Полицае.

- Минуточку. Соединяю.

Через пять секунд Вадим услышал отца:

- Да?

- Здорово, Люша.

- ... Э! - растерялся отец. - Кто вы?

- Не узнаешь?

- Нет.

- А если подумать?

- Прошу вас, не говорите загадками. Есть какие-то сведения о моем сыне?

- Его убили.

- Что вы несете?!

- Полицай убит, - повторил Вадим, дуясь от обиды за то, что батя не признает его голоса.

- Кем убит?

- Этого я не могу сказать. Жди моего звонка, Люша, я скоро перезвоню.

- Э, минуточку!! - взвыл папа.

Но Вадик повесил трубку. Общаться с родным отцом, который держит тебя не за сына, а за прохиндея, было невыносимо.

Вот тебе и Люша.

Люшей (сокращенный вариант Илюши) батьку могла звать одна женщина - очень давно и очень недолго - первая жена Романова старшего. Она же - мать младшего. Ольга с девичьей фамилией Петровская. Отец рассказывал о ней часто, но в общем-то, одно и то же: как она была прекрасна, как называла его Люшей и любила сладости, словно дитя.

Самое простое и красивое лицо на свете.

Ольга Петровская не успела привыкнуть к тому, что она Романова, как до боли возлюбивший ее город не успевает привыкать к новым именам: Петербург - Петроград - Ленинград. Она была плотью Ленинграда, пока не стала его духом. Вознесенная в туманные небеса города жертвенная дева, обожаемая, как "облака Балтики летом, лучше которых в мире этом никто не видел пока", и с влагой которых слилась, когда ей не было и двадцати, навечно. Жена и мать, не долюбившая своего сына. Теперь она ищет его и теряет, вновь находит и вновь отпускает, потому что мать всегда ищет сына. А сын - вечно стоит на коленях и из последних сил вращать землю в надежде обрести милосердие отца...

Вот так.

Увидев в Таллинне бронзового человека, Вадик уже не мог смотреть на мир так, как это делал раньше. Подобно песням Оси Блана, бронзовый бунтарь вошел в его нутро, чтобы обосноваться там навсегда. О, нет, он не бросал вызов земле и не пытался от нее сбежать (куда ему от собственной плоти?), он всего лишь тянул тупую почву, которая его родила, в холодное небо. Ведь без этого падшего ангела, на пороге смерти сочетавшего владыку бесконечности и жалкое тело земли, не бывает жизни. Ибо пока отец небесный не заметит искры божьей на необъятных просторах планеты, жадное тело земли будет всасывать своих детей, а ее саму будет топтать и глодать упырь.

- Один жетон, - попросил Вадим.

- Пожалуйста... - Кассир небрежно кинул ему жетончик и умиленно ухмыльнулся. Так официант уничижает клиента, запросы которого ограничиваются чашкой чая с сахаром.

Вадим находился в первом подвернувшемся зале игровых автоматов. Подойдя к "однорукому бандиту", он отправил жетон в автомат.

... Первая попытка сорвалась.

- Еще один жетон, - сказал Вадик, вернувшись к кассиру.

Тот фыркнул и посчитал нужным предупредить:

- Если вы надеетесь за один-два раза...

- Жетон!! – тихо, но грубо перебил Вадим.

- Пожалуйста.

... Он повторно дернул ручку автомата - снова вхолостую.

Тогда он выгреб из кармана последнюю мелочь и, практически не сомневаясь в успехе, высыпал на стол кассира рубь меди и серебра. Понимая, что к нему залетел ненормальный, мужик больше не обронил ни звука. По его наблюдению, народ, игравший в "однорукого бандита" делился на нормальных мужиков, готовых, не моргнув глазом, просадить и триста рублей, и пятьсот; обыкновенных людей, выкладывающих червонец-другой, а потом вовремя ретирующихся из зала; наконец, ненормальных, как этот.

"Пожалуйста, если так хочется маяться дурью..." - говорила физиономия кассира.

Но вот, закрутилось - завертелось - остановилось и... посыпалось.

Сыпалось долго и звонко. Места на блюде для выигранных жетонов оказалось недостаточно, и сыпалось на пол.

Не понимая, что могло произойти, кассир успел за это время несколько раз подняться и опуститься в своем кресле от удивления.

- Вам страшно повезло, - сказал он, когда клиент подошел менять жетоны на рубли: - Тремя жетонами взять три сотни! Кому-то еще везет.

Забрав деньги, Вадим, вместо того, чтобы прыгать от радости, зачем-то растопырил пальцы правой руки возле носа собеседника и ответил:

- Если б тебе везло так же страшно, как мне, ты бы уже лежал на кладбище.

Между тем, везение продолжало сопутствовать. Вернувшись на улицу Композиторов, 23, Вадик нашел свою квартиру в целости, сохранности и на прежнем месте. Единственное, что омрачило радость вновь обретенного дома - два дурно пахнувших трупа в прихожей: рыженький и черненький...

Накинув на бандитов простыни, хозяин квартиры решил сразиться с умным японским телефоном:

251 - 74 - 33...

Трубку сняла Настя:

- Алло?... Алло, говорите!

-... Доброе утро, - сказал Вадим.

- Доброе утро, - ответила Настя: - А кто это?

- Опять не узнаешь? Или имитируешь?

- ... Ты?!

- Ну, да. Я проснулся.

- ... Какой ужас, - прошептала девушка. - То есть, я другое хотела сказать... Я рада, что... Я даже хотела к тебе заехать…

- Даже?

- Ага.

- У нас всё только начинается, да?

- Похоже на то.

- Я же говорил: у нас одна узенькая дорожка. Я люблю тебя, подснежник. Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой...

Ему в ответ раздались короткие гудки. Телефонный провод, только что натянутый до пятой октавы, с облегчением провис. Больше октав нет. Если б Настя не бросила трубку, провод бы просто порвался.

- “Когда я тебя на руках унесу туда, где найти не возможно”? - прошептал Вадим, набирая номер отца. На сей раз номер прямого выхода - мимо секретарши, автоответчиков и прочего хлама, номер, о котором знали лишь члены семьи.

Илью Павловича Романова врасплох было не застать. Эта старая лиса уже две недели готовилась к обороне, теперь же, после утреннего звонка какого-то прохиндея, президент фирмы принял необходимые меры безопасности: удвоил число телохранителей, поставил на телефон записывающее устройство, надел под пиджак кобуру, воткнул в нее «макарова», ну, и так далее.

Когда с лица земли уходят народные упыри и кумиры, наблюдается удивительная тенденция предчувствия конца света. Сталина оплакивали хором, боялись, что осиротеем. Что будет хуже. А выяснилось, что хуже некуда. Полицая не оплакивали, но механизм ожидания конца света сработал безотказно. Будучи человеком дальновидным, Романов старший не мог не догадываться, что у его мальчика Пола есть враги, что их "тьма": практически всех, кого знал Полицай, можно было считать его потенциальными врагами. Пока он жил, его биоэнергетическое поле пропитывало вокруг чудовища воздух и создавало зону священной неприкосновенности. Даже мысленной неприкосновенности. Ведь не бывает ничего тайного... И враг дремал, враг не подозревал, что хуже некуда. Однако стоило конторе Романовых осиротеть, как она осталась без этой чудодейственной зоны биоэнергетической самообороны. И что теперь делает враг? Враг просыпается. Продирает глаза, вспоминает обиды, выкатывает счет и готовится к разборке. С папой. По счетчику сына.

Палыч готовился принять удар. Утренняя информация о том, что "Полицая убили", была воспринята им как сигнал к началу военных действий. Теперь главной проблемой Романова старшего становилась задача скорейшего разрешения двух популярных вопросов своего времени: "Какие силы за «этим» стоят?" и "Кому «все это» выгодно?"

В половине двенадцатого звонок "оттуда" повторился. На сей раз - по прямому телефону.

"Кто ж это успел сдать номер?" - с досадой подумал Илья Палыч и потребовал, чтобы собеседник немедленно представился.

- Я твой сын, - ответил тот.

Последовала тишина. С обеих сторон. Президент прикусил зубами дужку тяжелых очков и после паузы спросил:

- ... Не понял, вы пытаетесь меня уверить, что вы - Пол?

- Нет, я пытаюсь тебя уверить, что я твой нормальный сын, - ответили ему.

- Как вас звать? Случайно, не Вадимом Полоцким?

- Блин, меня звать Вадимом Романовым! Ясно?! А тебя звать Люшкой - понял? Моя мать так тебя называла.

- Минуточку-минуточку! - замялся папа. - По-моему, это уже не телефонный разговор. Может, встретимся?

- Может быть.

- Сейчас я, честно говоря, не совсем понимаю, что вы подразумеваете под... Но я готов вас выслушать. Да? Вы в данный момент свободны?

- Я всегда свободен.

- Прекрасно. Знаете, где мой офис?

- Прекрасно знаю.

- Сможете подъехать?

- А ты меня не убьешь?

- Что?

- Я спрашиваю, смогу ли я оттуда выйти так же, как войду?

- Безусловно, - пообещал отец.

- Хорошо, я тебе верю.

На первое свидание с папой Вадим, естественно, захватил револьвер с полным барабаном боеприпасов. Отцовская контора встретила его тремя бандитами при входе в офис. Обычно здесь ограничивались одним. Так что, путь к отступлению был перекрыт даже с оружием двенадцатого калибра - это если дело не выгорит. Ну, а если выгорит, то по обстоятельствам...

Увидев, кто к ним пришел, двое охранников приклеили на лица улыбки, как это делает Шварцнейгер перед включением кинокамеры, а третий, с серьезной миной снял телефонную трубку и доложил о его прибытии. По напряжению, исходившему от компании аккуратно подстриженных ребят в галстуках и белых сорочках, можно было догадаться, что батька сел на измену. В каждом углу шмонило засадой, вдыхать ее запах в стенах, которые были твоим домом, показалось Вадиму верхом идиотизма.

Илья Палыч дал команду, и двое из трех отморозков – те, что постоянно и неестественно улыбались, - буквально ввели блудного сына в кабинет президента.

- Вадим Ильич? - спросил отец, смерив его из-за стола хмурым взглядом.

- Я, - кивнул Вадим.

- Вы свободны, - скомандовал президент телохранителям.

Ребята вышли.

- Мы вас заискались, Вадим Ильич. Что ж, присаживайтесь, раз пришли.

- Спасибо, я не устал, - ответил Вадик.

"Заискались... - повторил про себя блудный сын, продолжая стоять. - Мать честная, он меня заискался!" Слово "искать" в эпоху реформ таило в себе сумасшедший смысл. На языке деловых партнеров оно означало "опустить", если у того, кого нашли, хоть что-то имеется за душонкой, или "убить", если не имеется.

Вадим попытался на глаз определить, сколько во внешности этого... папы общего с... Полицаем? И с досадой констатировал: гораздо больше общего, чем с настоящим сыном. Как назло, от отца Вадику перепало совсем немного, сущая ерунда: уши, да нос (причем, нос уже давно не аргумент - его сломали в детстве), - все остальное досталось ему от покойной матери. Помнит ли ее этот с годами и деньгами окаменевший «Люшечка»? Вот в чем вопрос.

- Садитесь же! - настойчиво пригласил Илья Павлович: - Я вам говорю, господин Полоцкий.

Эпитет "господин", ну, никак не вписывался в создавшуюся ситуацию. Фамилия Полоцкий - тем более. Вадика заклинило, он тупо стоял на месте и молчал. Он боялся одного: как бы не разреветься.

- Хорошо, как вам будет угодно, - согласился отец. - Только не молчите. Что вы от меня хотели? Вы пришли с повинной? Или принесли деньги?

- Нет. - Вадим, наконец, издал звук и дернул плечом.

- Вы мне сегодня звонили?

- Да.

- Я сразу понял, что это были вы. Что вам известно о Полицае?

- Ничего.

- Зачем же вы звонили?

- Хотел разобраться.

- В чем? Давайте разберемся. Только сначала объясните, кто вас сюда направил?

- Никто.

- Вы хотите меня уверить, будто пришли по своей инициативе?! - обалдел папа.

- В последний раз я был здесь первого декабря. Тоже по своей инициативе.

- Минуточку, - строго возразил Илья Палыч. Он полистал деловую книжку, ткнул толстым пальцем в нужную страницу и заявил: - Первого декабря, совершенно правильно, в тринадцать-тридцать у нас была запланирована встреча, я прав?

- В половине второго, - кивнул Вадим.

- ... Вы должны были быть. Но вы не явились, хотя существовала договоренность.

- Я явился и стоял на этом самом месте. - Вадик посмотрел в пол. - Ты мне дал...

- Ядрена вошь! - перебил отец, - Я еще в добром здравии, чтобы помнить, кто ко мне приходил, а кто не приходил! Если б вы стояли первого декабря на этом месте в назначенное время… Вы понимаете, скольких проблем удалось бы избежать?! У меня визиты фиксируются, можете полюбоваться!

- Первого декабря, - продолжал гнуть Вадим, - ты дал мне на этом месте тридцать тысяч долларов.

- Я?! - вздрогнул отец. - Дал?!!

- Тридцать тысяч. Десятками и двадцатками. На свадьбу.

- Э, послушайте! На какую еще свадьбу?! Что вы несете?!

- На мою свадьбу. С Настей.

- Какая еще Настя?! И сей час же прекратите мне тыкать! - Нервно сдернув очки, президент потрогал висок. - Баран! - проворчал он. - Будет тут мне вешать...

- Я не вешаю. Так все и было.

- Вы что, сбежали из Скворцова-Степанова? Или, может, приняли меня за тормоза? Это вы, вы, сынок, должны вернуть фирме тридцать тысяч долларов, а не я вам.

- С чего ты это взял?

- Вы прекратите мне тыкать, или вам трахнуть по голове?! "С чего ты это взял"! Да с того самого. Показать бумаги? Показать, сколько и когда вы брали у меня в этом году? Вы заняли двадцать семь тысяч долларов под проценты и спрашиваете, с чего я взял?! Я и то наизусть запомнил: вы открывали киоск за киоском, вы купили новую иномарку, вы взяли через нас дорогую немецкую мебель для своей квартиры!... И как я только это позволял?

- Да, как ты это позволял?

- Тебя не касается, сынок, - прорычал в ответ папа.

- ... И все записано?

- А как же?!! - Илья Павлович изумленно вытаращил глаза и вновь одел очки, чтобы получше рассмотреть барана.

"Может, у парня крыша съехала? - подумал он. - Время-то для бизнеса нелегкое..."

- Даже если б я не записывал, - продолжал отец, - вы полагаете, возвращать долги не надо?

- Надо. Но машину я разбил... Те деньги, которые…

- А мне-то что?!! - Батю тряхнуло. - "Машину я разбил"! Меня интересует капуста, мальчик мой, а не металлолом!!

Воцарилась пауза. Вадиму казалось, что его тело набито ватой. Он был букашкой, расстреливаемой свысока. К тому же, на пределе - еще пара пинков под зад, и он заревет. По-настоящему, предательскими слезами.

- ...Все это так, - залепетал он. - Наверно, я тратил много. Я не думал. Я не считал... Я не думал, что... что все это придется отдавать... Я...

Каждое его слово било по голове батьки невидимой дубиной. Последнее откровение Вадика сразило его наповал:

- Но почему, бес окаянный?! - взревел он, покрываясь пятнами негодования: - Почему вы "не думали, что все это придется отдавать"?!! А?!!!

На раскаты грома в дверь постучали. Палычу было не до двери - он пропустил стук мимо ушей, - поэтому она без разрешения приоткрылась, и в дверном проеме возникла круглая как солнце и застриженная как английский скверик башка Александра Шакирова, нового начальника охраны и главного телохранителя президента.

- Потому что… - Вадим глядел по сторонам, лишь бы не показывать папе успевшие намокнуть глаза. - Потому что я, короче, считал тебя... вас, своим отцом.

- Меня?!!

- Да.

- А... Прошу прощения, откуда такая блажь? Спасибо, разумеется, за честь, и все же…

- Это не блажь. Это правда.

- О, ля-ля!

- Не знаю, кому это было выгодно. Что-то случилось... А до этого, ну... Я, правда, был твоим сыном. Иначе я бы сейчас здесь не стоял. Я не самоубийца. - Он посмотрел на застрявшего в дверях бандита. - Мою мать звали Ольгой Петровской. Она умерла двадцать четыре года назад, когда мне было семь месяцев... - Его нос предательски захлюпал.

Оборвав речь на полуслове, Вадим отвернулся. Батя, наконец, заметил громилу Александра, и ему стало неловко. Чтобы замять недоразумение, он запечатлел на физиономии коммерческую улыбку на все случаи жизни и попытался отделаться шуткой:

- Так вы, плюс ко всему, законный? Брат Пола?

- Никакой я ему не брат. Но я законный. Законней не бывает.

- Саша, ты свободен, - попросил Палыч, кивнув начальнику охраны.

Круглолиций Саша плавно исчез.

- Полицая не должно было быть, - кое-как справившись с соплями, заявил Вадим. - Должен был быть я. Полицай - это иллюзия, в реальности его не существует. На самом деле, Полоцкий - это его, а не моя фамилия, мы с ним вместе служили в Венгрии, он был прапорюгой по кличке Полицай. Как он здесь оказался вместо меня, я понятия не имею.

Из всего услышанного Романову старшему достойным внимания показался один прелюбопытный фактик (все прочее, на его взгляд, было бредом идиота): "семь месяцев" - паразит угодил в самую точку. Вряд ли кто еще мог с такой точностью угодить, даже Полицай, который тоже остался без матери в семь месяцев.

- Оля умерла, когда Полу было семь месяцев, - подтвердил отец. - Откуда у тебя такая информация?

- Мне, а не Полу было семь месяцев! Мне!

- Сколько тебе лет?

- Двадцать пять.

- По-твоему, ты мог родиться через пять лет после смерти своей матери?

- Она умерла в шестьдесят шестом году. В тысяча девятьсот шестьдесят шестом. И называла тебя Люшей, - уверенно заявил самозванец.

- В шестьдесят первом, - Отец отрицательно замахал рукой.

- Вспомни, я прошу тебя: в шестьдесят шестом, - настаивал Вадим.

- Ты мне будешь доказывать, в каком году погибла моя первая жена?

- ... Если ты не будешь мне гнуть, что я родился через пять лет после ее смерти.

И тут произошло чудо: сын увидел в глазах отца искру неожиданного потрясения. Действительно, одного легкого движения извилинами в голове Романова старшего хватило, чтобы оцепенеть: факты говорили о том, что он, ну, никак не мог встретить Ольгу Петровскую ранее, чем двадцать шесть - двадцать семь лет назад, по очень простой причине... Всю первую половину шестидесятых годов он провел на стажировке за границей, где у него была... другая девушка. Немка Дези Зютер! Поблизости просто не было рускоговорящих дам!!

Короче, Илью Палыча Романова, пятидесятитрехлетнего толстяка со спокойными земными глазами, неожиданно втянули в беседу столь необыкновенную, что он сам того не понимая, перешел с прохиндеем на «ты». Контролировать разговор он уже не мог, но и прекратить его, ссылаясь на отсутствие предмета, тоже. Откуда ни возьмись, стали всплывать такие диковинные факты, которые просто необходимо было расставить по своим законным местам и датам - во времени и пространстве. Этот самозванец со сломанным носом, похоже, на полном серьезе решил претендовать на семейную должность Полицая...

- Что значит, Полицая не должно было быть? - переспросил отец, меняясь в лице.

- А тебе нравилось считать его своим сыном?

Палыч не смог ответить. Появилась, вроде, одна фраза, но она застряла поперек горла.

- Тебя подставили, папа! А ты даже не заметил! И меня подставили. Этим Полицаем всех подставили. Ты хоть раз задумывался, какую мразь пригрел? Любил, блин! Ну, папа, я с тебя угораю! О мама моя, если б ты это видела!

- Вот что, хватит! - скомандовал Палыч. - Довольно! Я сыт по горло. Скажи прямо: тебе не нравился Пол, поэтому ты его убил?

- Его?! Разве, его можно убить?! Ты что?! Вспомни Полицая, посмотри на меня.

- Тогда кто это сделал?

- Понятия не имею.

- Но как...

- Никак. Меня здесь не было почти три недели. О том, что его прикончили, я узнал только сегодня.

- От кого?

- Из надежного источника. Ошибки быть не может. Если б я не был в этом уверен, я бы сюда не заявился.

- Это ясно... А скажи, второго декабря Полицай к тебе приезжал?

- Нет, - твердо соврал Вадик.

- А звонил?

- Да.

- Он должен был приехать.

- Я так и понял. Знаешь, мне что-то не светило сидеть дома, чесать пятки и ждать Полицая с автоматом Калашникова.

- Ясно, - повторил Палыч, беспокойно заерзав в кресле.

Он сомневался. Убирать с дороги этого барана, добровольно посетившего офис, уже совершенно не хотелось, кем бы он ни был. Но и отпускать на все четыре стороны - тоже не с руки.

- А документы? Паспорт у вас есть? - спросил отец.

- Должен быть.

- Можно взглянуть?

- Дома мой паспорт. В следующий раз принесу, - пообещал Вадим.

- Где вы живете? Все там же?

- А я не живу. Со второго декабря, как только в городе объявился Полицай я как сопля в полете.

- Вы имеете в виду, второго декабря этого года?

- Ну да. Сам-то прикинь, поставь себя на мое место: приезжаешь на работу, а здесь - другая фирма или коммуналка. Ты едешь к своим друзьям, а их... Короче, если б вместо тебя посадили какого-нибудь Полицай Полицаевича, ты бы хорошо жил?

- Где же вы спали?

- В Таллинне. В твоей квартире на улице Маакри, дом два. Спал семнадцать суток подряд, чтобы вы с Полицаем не отправили меня на тот свет.

- На Маакри? В моем доме?

- В твоем, твоем. Дом два, квартира одиннадцать, третий этаж.

- Но как ты в нее попал? - Отцовский бюст вытянулся от изумления, очки сползли вниз.

- Через балкон. Форточка на левом окне.

- Я же сказал прохиндею Ромке по¬чинить форточку.

- Значит, не починил.

- Не может быть! Я говорил ему летом.

- Сочувствую.

- Еще что? Где ты еще был?

- Везде. В Сочи, Крыму. Москве, в доме под Мюнхеном.

- И это всё за две недели?!

- Нет, конечно, это до того как… С прошлого месяца у тебя на Гороховой висит портрет деда в гостиной. Видишь, я везде был.

Губы Палыча открылись, но он не ответил.

- Короче, реальный такой портрет, - продолжал Вадик, полтора метра в длину: мой дед на охоте стреляет фазанов - крутой дедушка. Я хотел его у тебя реквизировать, но ты зажал, не отдал.

- ... Не отдал?

- Неа.

Очки отца потихоньку доползли до кончика носа и упали на стол. Это вывело Илью Палыча из сомнамбулического состояния, в которое его вогнали откровения незнакомца.

"Тысяча и одна ночь, - понял он. - Что со мной? Что с ним? Кто он? Откуда столько понахватался? И, мать его, как он похож на свою мать!"

- С дедом у меня было больше общего, чем с тобой, - в резонанс с отцовскими размышлениями подвел черту Вадик.

"Действительно, - мысленно согласился папа, вспомнив старика Романова. - И на деда чертовски похож. Но на Ольгу - вообще - вылитая копия".

- Я человек земной, - виновато пробормотал Романов старший. - Ничего в таких штуках не понимаю...

- В каких штуках?

- Откуда ты все это знаешь? Может, ты гипнотизер? Экстра¬сенс? Кашпировский?

- Нормальный я! Нор-маль-ный!

- Не знаю даже... Ты что, ее... сын? Ольги?

- Я это тебе с самого утра пытаюсь втолковать. Рассказать, как вы познакомились?

- Ну, - кивнул Палыч.

- В метро. Ты только что вернулся со стажировки в Германии, тебе не с кем было переспать, ты спустился в подземку искать девочку. Ты обожал выходить из машины, спускаться в метро с десяткой в кармане и охмурять девчонок чисто собственным обаянием, - считал это круто, брать их не деньгами, не тем, что ты папенькин сынок, а, чисто, самим собой. Я знаю, это классно, потому что сам так делал. Но ты, короче, нарвался на мою маму, влюбился по уши и, чтобы удержать, рассказал ей о папе-прокуроре, своей партийной карьере, ну и... Вы поженились, сделали меня. Через семь месяцев мама умерла в больнице. Ты мне ни разу не говорил, из-за чего.

- Я никому не говорил, из-за чего умерла Ольга, - прошептал потрясенный Илья Палыч. – Никому…

Тяжелую паузу нарушил голос секретарши, раздавшийся из динамика телефона:

- Илья Павлович, срочно…

- Срочно будет, когда я скажу срочно, - глухим голосом ответил батя. - Не мешайте мне.

- Извините...

"Зацепило", - с облегчением заметил Вадик. Папа на глазах превращался в другого человека.

Романов старший вздохнул, словно забрался по лестнице на десятый этаж, и попросил Вадима назвать адрес Крымской квартиры.

- Чехова, восемь - пять, - доложил тот.

- А в Мюнхене?

- Мануэль штрасс, двести сорок два, двухэтажный дом. Рядом с нами живут какие-то опустившиеся эмигранты, писатели, предатели, изображают из себя интеллектуалов.

- Чехова, восемь – пять, - отстранено повторил Палыч, пропустив мюнхенскую информацию без внимания.

- В Крым мы вывозим Олесю, - добавил Вадим. - Каждое лето ее туда…

- Олесю?

- Моя сестра. Родилась тридцатого августа семьдесят четвертого года. У нее, короче, не все дома, она родилась больной. Наташа, твоя жена, думает, что это из-за потусторонних сил, ну, что Олесей управляют разные, там, летающие тарелки, духи, приведения, поэтому человеческого управления она не признает. Они на пару гадают, шаманят... Дурью занимаются.

- Кто?

- Блин, Наташа с Олесей!

Батя смотрел на сына огромными глазами,

- Но Олесю никто не видел, кроме...

- Папы, мамы, брата и бабушки, да?

- Да.

- Так вот, я ее брат. И не смотри на меня как на приведение! Я был единственным человеком, с кем она дружила. Ее никто не понимал, кроме меня, ясно? Кому это надо? Полицаю? Этому ублюдку?!

- ... Дружила?

- Представь себе! Что, трудно поверить, Люша? Да? Если ты родилась с заскоком, тебя надо в клетке замуровать? С глаз долой? Чтобы все думали, что ты крутой, реальный, да?

- Вот что, рот заткни, да? - попросил папа и вылез, наконец, из-за стола. - Стаканчик «Бейлис»? - Он подошел к бару.

- Терпеть не могу «Бэйлис».

- А Ольга любила “Бэйлис”.

- Девчонки любят сгущенку.

- Хочешь сигару?

- Хочу.

- Возьми на столе.

Вадик вытащил из коробки отца гаванскую сигару и спрятал ее в кармане.

- Значит, Вадим, я еще могу допустить, что человек способен взять и всех забыть… - Батя хлебнул своей ирландской сгущенки и постучал по виску толстым пальцем. - Но чтобы все вдруг забыли! Сначала я подумал, что тебя подослали. Но таких идиотов, признаться, нормальные люди подсылать не станут.

- Ты мне не поверил?

- А чему прикажешь верить?! Ну, допустим, допустим, все, что ты говоришь, - ... - Нужного слова не нашлось.

- Правда, - выручил Вадик.

- Ну, - кивнул отец. - Что произошло-то? Как оно могло…? - Он вновь не подобрал слов и только соединил руки на стакане с «Бейлисом».

- А все просто: лег - заснул - проснулся...

- Гипс?

- Если бы! Пустота. Пустота, папа, ни души. Вспомнить страшно. Настя, моя невеста, с которой мы должны были лететь на Апеннины, сбегает, прихватив с собой тридцать твоих кусков. Вместо тебя по телефону отвечает какой-то кастрат с молокозавода. Раздается телефонный звонок - самое жуткое чудовище на свете по кличке Полицай, которого я не видел с тех пор, как демобилизовался, говорит, что сейчас приедет за деньгами. Я убегаю. Я бегу и не могу остановиться. Понимаешь?... Но больше, папа, больше я бегать не могу, я на исходе. Я задыхаюсь, и мне уже пофиг. Ясно?

- Да, да.

Вадим расстегнул молнию на куртке, чтобы Романов старший увидел торчавший за ремнем револьвер:

- Короче, больше я не бегаю. Если что, я буду просто стрелять, мне пофиг. Сейчас я, вот, пойду, да? Мне надо сейчас идти, - сказал он, отступая к двери. - Не заставляй меня стрелять, папа. Я умоляю, выпусти меня отсюда живым, да?

- Да, да, - зашевелился отец. Он нажал на телефоне соответствующую кнопку и скомандовал: - Надя, скажи Шакирову, чтобы пропустил.

- Kого?

- Вадима, молодого человека, который у меня.

- Хорошо.

Отец убрал палец с кнопки и показал “сыну”, как умеет улыбаться:

- Вот и все дела! Может, все-таки, глоточек «Бейлиса»?

- Нет, нет, я пойду.

- Сигару?

- Я уже взял.

- Сынок... - двусмысленно сорвалось с губ Романова старшего. - Задал ты мне кроссворд. А с пушечкой будь осторожнее.

- Я еще приду. - Вадим вышел из кабинета. - До встречи, Люша.

- И не забудь паспорт, - напоследок напомнил Илья Палыч. - Может, я чем-нибудь и смогу помочь.

Схватив рукоятку Кобры, Вадим прошел длинный коридор офиса. Он ни разу не оглянулся. Парни в белых рубахах не сводили с него взгляда. Запах засады не улетучивался. Тем не менее, пронесло: с нежданным гостем вежливо попрощались и отпустили на волю.

Видимо, первая шашка в игре на выбывание достигла цели - Люша остался в явном замешательстве.

Загрузив отца сенсационной информацией, Вадик вышел на Невский, поймал машину и уже через десять минут был на филологическом факультете. Он нашел аудиторию, в которой проходил семинар по немецкому языку для второкурсников, дождался окончания занятий и отловил Настю в коридоре. Увидев Вадима, девушка обхватила пальцами лоб, словно ее мучила мигрень, и качнулась на каблуках.

- Привет, - тихо поздоровалась она.

- Здорово, - ответил Вадик.

- Как ты? Ничего?

- Отлично, - заверил он.

- Я... я рада за тебя.

- Да?

- Нет, я, правда, волновалась, как ты там... Хотела даже вернуться в Таллинн.

- А что помешало?

- Я понимаю, это дико звучит, но… на вокзале меня обобрали цыгане.

- Ну, почему дико? Очень даже правдоподобно. Меня до сих пор обирает одна цыганка. Ты наверняка ее знаешь.

Тем временем однокурсники Насти освободили аудиторию и быстро разошлись. В коридоре остались лишь Вадик с Настей. Как собака с кошкой.

- ... Цыганку? - спросила Настя. - Случайно, не Кобру?

- Кобру, Кобру, - кивнул Вадим. - Ты еще не понял, какая у нас узенькая дорожка?

- Нет-нет, прости... - Настя отвернулась. - Я больше в эти игры не играю.

- А я играю.

- Пожалуйста, мне-то что? Ты будешь смеяться, но эта Кобра взяла все твои деньги.

- Правильно, она всегда забирает последние деньги, - не удивился Вадим. - И они не мои, любовь моя, - наши. Ничего, мы еще отыграем, скоро у нас будет столько денег, что....

- Нет-нет! - перебила Настя, решив закончить этот разговор. - С меня хватит. Больше нам незачем общаться.

Она повернулась и пошла от Вадима прочь.

- Э?! - не понял он. - Ты куда?

- От тебя одни несчастья!

Вадим тремя прыжками настиг девушку, схватил за шкирку ее розовый дутик и прижал затылком к стене:

- Э, ты че, совсем?! Куда собралась?

- Сейчас же отпусти! - прошипела Настя.

- Обломись.

- У меня нет денег, я говорю правду.

- А мне больше не нужны деньги. Мне нужна ты.

- Хочешь заставить меня любить?

- Боже, какая ты дура! Да! Хочу!

- Но я не люблю тебя!

- А мне пофиг.

- Немедленно отпусти!

- Успокойся.

- Ты больной, понял?! Тебе лечиться надо! - Настя оглядывалась по сторонам в надежде обрести защиту. Однако коридор словно вымер.

- Я больной, - согласился Вадик, продолжая припирать девушку к стене. - Подлечи меня, подснежник. Приболел я... Семнадцать дней... Семнадцать дней по твоей милости я был в аду.

- Педераст, что ли? - неожиданно спросила Настя, посмотрев в глаза.

- Что это ты сказала? - не понял Вадик.

- Педерасты говорят: был в аду, когда попадают в жопу.

- Педерасты?! - рассердился кривоносый, с размаху пнув стену. - Поумнела?! Подучилась, пока меня не было?! Чему вас здесь учат, блин?!!

- Не здесь, Фасбиндера надо смотреть.

- Биндера, да?!

- Э, ты что?!

- Смотреть, да?! Надо, да?! Умная, да?! – Схватив девушку за жабры, он потащил ее к аудитории. - Я тебе сейчас покажу Бендера!!

- Э, ты что?!! - заорала Настя. - Шуток не понимаешь?!!

Буквально распахнув головой Насти дверь, Вадик закинул ее в аудиторию, из которой она только что вышла и в которой, к несчастью, не находилось уже ни одной живой души. Небольшая такая комнатка для семинарских занятий с исписанной мелом доской и древними столами... Перелетев ее поперек, Настя грохнулась возле доски и моментально перестала кричать. Только шипела и смотрела на белые, расплывающиеся кроссовки парня. Во время полета она потеряла очки и чувствовала теперь себя как крот на песочном пляже.

Дверь захлопнулась. Чтобы никто не мешал общаться с девушкой, Вадим вставил в дверную ручку стул и повторил:

- Бендера, да?!

Белые кроссовки стали приближаться к Насте.

- Я сейчас покажу такого Бендера, педерастка проклятая! Он завалил ее прямо на грязном полу с белыми разводами от мела и начал расстегивать белые джинсы Leе.

Розовый дутик превратился в дорогой, но классный матрац. В какой-то момент Настя, было, заверещала, затрепыхалась в его объятиях, однако от этого лишь почувствовала себя еще более глупой и беззащитной. Она не видела ни зги, кроме кривого носа, похотливого рта и свисавшего из него языка. Она стала царапать его толстую кожу на куртке, брыкаться из последних сил, да только сломала ногти и еще больше убедилась, что с этой "узенькой дорожки" выход заказан.

А Вадик входил в раж и распалялся:

- Мой подснежник! Любовь моя!! Сейчас, сейчас мы будем вместе... Сейчас... Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой... Только с тобой... Всегда... Везде... Любовь моя, Настя...

- Не-е-е-е-е-е-ет!!! - Возражала девушка. - Не-е-е-е-е-е-е-ет!!!

- Да! Да! Да! Первая любовь... Первый подснежник... Как ты красива сегодня! Я угораю... - Ему удалось приспустить с брыкавшейся девушки джинсы ровно настолько, насколько это было необходимо.

Он почувствовал в ладонях теплую, трепетную мякоть любимого живота, бедер, свежих ягодиц, пьянительную негу впадин. Он расслабился, приник к шее девы, застонал от наслаждения.

Однако как только его губы прилипли к шее Насти, ее зубы наткнулись на... ухо насильника, мгновенно припечатали его с обеих сторон и...

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - заорал парень, рухнув с вершины страстного полета: - А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Прокусив мочку и обширный участок раковины, Настя едва не сделала Вадима одноухим. Зато чудовище отвалило моментально.

Отвалило и согнулось справа от Насти, обеими пятернями прижимая к башке чертово ухо.

Пока он возился, Насте удалось ощупью отыскать очки и револьвер, который вывалился из-за пояса парня во время оргии. Нацепив очки на нос, Настя навела ствол в направлении чудовища и, забыв о спущенных джинсах, отплевываясь на ходу чем-то красным, отползла в сторону.

Чудовище стонало и ни на что не реагировало, из его уха текла кровь. Текла, капала на пол и растворялась в разводах мела. Отдышавшись, девушка наспех натянула штаны и заняла оборонительную позицию.

- Ты когда-нибудь от меня отлипнешь? - спросила она, взведя боек револьвера.

Насколько хватало ее знаний в области вооружения и техники, пистолет был заряжен.

- Слышал, что я спросила?

- Да, да. То есть, нет... Конечно, нет, - ответил он, поднимаясь на колени. - Ни за что. Я люблю тебя, подснежник, ты же знаешь. Как мне отлипнуть? Это нереально.

- А тебя не смущает, что меня воротит от одного твоего вида?

- Нет.

- Ты больной! Ясно?! Когда я с тобой, мне хочется провалиться, лишь бы тебя больше не было! Неужели, это так трудно понять?!... Псих! Смотреть на тебя не могу!

- Не смотри. Кто заставляет? Закрой глаза. Я сам буду на тебя смотреть. За двоих, любовь моя.

- Не называй меня любовь моя!

Он отлепил одну руку от красного уха и огляделся. На полу лежала чья-то визитка. Ее-то Настя впопыхах не приметила.

- Ты что-то потеряла? - Он поднял с пола визитную карточку и вдруг захохотал: - Что это?! А?! Га-га-га! Михаил Эдуардович Яновский? Га-га-га-га! Эдуардович, да? Теперь это так называется? Генеральный директор Тэ-О-О ... О-о-о! Га-га-га! "Кобра", блин, и здесь она! Он че, в натуре, генеральный? Га-га... А?

- Отдай!

- Не понял... Га-га-га! Че за прикол? Где ты это... Га-га-га-га! Где ты это нашла, любовь моя?! Кто тебе дал, а? Можно, я ее возьму... да? на память?

- Бери, только убирайся из моей жизни! Ясно?

- Обломись! - Сунув визитку в карман, он задвигал коленями по направлению к Насте.

- Стой!! - предупредила она - Я хорошо стреляю!

- Я знаю, сам тебя учил.

- Еще один шаг - я ...!

- Ради бога, - разрешил Вадик, волоча за собой ноги по белому полу. - Чего боишься? Стреляй. Что, не хочешь? Это тебе не тир, да?

- Стой!!! - вскрикнула она.

- Хорошо-хорошо... - Он остановился в одном шаге. - Только ради нашей любви. Боишься, что я опять на тебя запрыгну? Хрен те! Размечталась! - Вадим показал на ухо. - После такого хрен че встанет, любовь моя. Не бойся, аппетит... аппетит ты у меня отбила, все уже позади, ты в безопасности. Отдай это, то, что у тебя в руках…

- Убью, скотина! Только подойди!

- Пожалуйста, пожалуйста, я ж прибалдею, если меня пришьет любимая девочка. Не какой-нибудь бородатый козел, а любимая девочка - это круто! Я за тебя волнуюсь: пальнешь - загремишь в тюрягу, выйдешь оттуда затраханной пердуньей - кто на тебя позарится? Будешь всю жизнь вспоминать нашу таллиннскую поездку как самый прекрасный сон.

- Заткнись!! - Вместо того чтобы выстрелить, Настя в сердцах размахнулась и запустила в него револьвером.

Пушка влетела в грудь Вадима. В следующую секунду он свалился лицом на пол. Вскочив на каблуки, Настя выдернула дверной стул, грохнула им о землю и, перед тем, как уйти, оглянулась во гневе.

Он лежал в центре тесной аудитории, забыв о красном ухе то ли плакал, то ли смеялся.

Настя дважды моргнула серыми созданиями за стеклами чудом уцелевших очков и была такова.

... Повалявшись в одиночестве, Вадим зашевелился, подобрал револьвер, воткнул его за пояс. Затем нашел белую тряпку, которой вытирали мел с доски, приложил к уху и, не отряхиваясь, спустился со второго этажа филфака на первый.

Он попросил вахтера воспользоваться телефоном. Тот разрешил и поинтересовался, где можно было так изваляться в мелу?

- На втором этаже, - ответил Вадим, набирая телефонный номер с визитки Михаила Эдуардовича Яновского: - Реальное место, мела на всех хватит.

- Алло? - ответили на проводе. По голосу - бабка лет под девяносто.

- Здравствуйте. Миша здесь работает? Это "Кобра"?

- Ну, какая я вам Кобра?! - простонала старушка мученическим голосом. - Сколько можно измываться?! Две недели нет отбоя: Кобра, да Кобра!

- Простите. - Он повесил трубку и переключился на вахтера: - Я плохо выгляжу, да?

- Вы весь белый.

- А ухо красное? - Он убрал о башки грязную тряпку.

- А ухо красное, - подтвердил вахтер. - Что-то случилось?

- Пока нет. Пока все отлично. Но если и дальше будет так продолжаться, я из нее мозги вышибу! Понятно?!

Он приехал домой за паспортом. Батьке следовало обязательно показать документ, где черным по белому будет написано: Вадим Ильич Романов, классный парень, живет на Композиторов, 23, родился в апреле шестьдесят шестого, ну, и так далее. Чтобы все официально. Паспорт нашелся быстро, он лежал в серванте на том месте, где его обычно оставляли. Вадим открыл первую страницу и взвыл как ужаленный:

- Змея!!!

Дело в том, что первая страница... пустовала. Остались только графы: фамилия________________ , имя________________ , отчество________________ , - после них зияли пробелы. Полистав далее, Вадик впал в бешенство: ни прописки, ни года и места рождения, ни подписей, ни штампов..., - ничего такого, нужного не сохранилось. Будто кто-то целенаправленно вытравил координаты Вадима Ильича Романова.

Ни единой печати! Паспорт не родившегося младенца без номера!

К вечеру он перерыл квартиру вдоль и поперек. Все, что лежало, стояло, и было сложено в серванте, шкафах, ящиках, кладовке, на полках и столах, - все полетело вниз. На полу образовалась огромная свалка. Вадим ходил по обломкам империи, разгребая тропинку белыми кроссовками, и высматривал, что бы еще скинуть со своего места... Последнее безымянное удостоверение "Стрелок-отличник ДОСАФ" спикировало в общий хлам под ногами.

Наконец, он приземлился на диван.

Девять вечера.

Мебель стоит как новая. Словно с конвейера.

Неуютно. Скучно. Ни одного документа. Корочки не спасали. Придется идти к папе с пустыми руками...

- Кобра... - простонал он, глядя в потолок. - Ты против кого идешь, дура?! Я ж скоро подохну от твоих приколов. Смешно, да?

Он вскочил с дивана, захватил куртку с револьвером, перепрыгнул в прихожей через покойников и побежал на улицу ловить тачку.

Через полчаса он опять был на филфаке. Поднялся на второй этаж, нашел знакомую аудиторию и включил свет. Капли его крови так и лежали на полу возле доски, разрисованной иностранными иероглифами.

Вадим сел на стол и стал ждать Настю.

Сколько шансов было за то, что она вернется одна, глубоким вечером, в пустующее здание Университета, в аудиторию, где ее едва не изнасиловали?

Один против миллиарда.

Но он продолжал ждать.

И она пришла.

На ней был тот самый серый свитер, в котором она так чудесно пахла, когда их познакомил Миня Яновский, потертые джинсы, старые корейские кроссовки...

Она была неотразима. Она была такой, какой он всегда мечтал ее видеть.

- Привет… - сказал он. – Я не сомневался в том, что ты придешь.

Не ответив, она подплыла к месту с запекшимися брызгами крови и легла под доской для письма.

Вадим опустился перед ней на колени, скрестил руки на ее животе и закрыл глаза.

- Когда-то в утренней земле

Была Эллада...

Не надо умерших будить,

Грустить не надо... –

сказал он и прижался к ее губам. Ее веки открылись. Дева улыбнулась. Светло и легко. Как в первый раз, по-настоящему... Они почти касались друг друга: он и нимфа с каплями нектара над верхней губой. Почти касались…

Однако долго так тоже продолжаться не могло, поскольку девы в матовой дымке не существовало, поскольку он лип губами к грязной половице и сходил с ума. Здесь, в опустевшем здании на Университетской набережной…

Он подпрыгнул, отскочил в сторону, рванул из-за пояса Кобру и выстрелил в место, на котором лежал волшебный мираж.

Грохот покатился по всему учебному корпусу.

Видение девы на какое-то время исчезло. Осталась лишь дыра от пули на белых разводах мела. Дыра в полу сорок пятого калибра.

Вадим погасил свет и затаился.

- ...Где ты, любовь моя? - позвал он, оглядываясь по сторонам. - Не бойся, иди ко мне, я же чувствую – ты рядом. Поедем в Италию. Палермо. Сицилия. Да? Нам будет очень хорошо. Позагораем, расслабимся... Ау! Подснежник? Ты мне веришь, или что?

Подразнив своим отсутствием, призрак девы появился вновь. На сей раз Настя улыбалась ему с подоконника. Но стоило лишь сделать два шага в ее направлении, как…

- Проклятье!! - закричал Вадим и выстрелил в окно, у которого только что сидела Настя.

Со звоном разбились стекла. Призраки ведь такие недотроги, стоит только сократить дистанцию…

И он снова увидел Настю. Теперь она уже пристроилась на втором окне, и продолжала улыбаться девственной улыбкой божества.

Развернулся на девяносто градусов и пальнул. Вновь со звоном полетели стекла.

- Настя! - позвал Вадим. – Я тут. А ты?

Чувствуя, что она притаилась за спиной, он с ускорением дал сто восемьдесят градусов вокруг оси и впечатал три пули по центру двери.

Все. Больше зарядов не было.

Но и дева больше не появлялась.

- Настя?... Где ты? А, любовь моя?

Он включил свет: в аудитории как будто взорвали гранату.

«О, ля-ля!» - понял он.

Через третье, уцелевшее, окно он спрыгнул со второго этажа в кусты и, не оглядываясь, побежал через темный университетский дворик.

Купив бутылку модного коньяка "Белый аист", Вадим поехал навестить Леню Копнова. По дороге небольшими глотками он незаметно убрал примерно половину «аиста», так что к Лене с Наташей он явился уже готовым.

А Леня с Наташей находились в состоянии релаксации. У них было все необходимое: косяк, белые простыни, медленные баллады "Скорпионз". Кроме того, у Наты было классное миниатюрное тело с великолепной задницей и влечение Леня, который буквально торчал от марихуаны и ее задницы. Когда эта славная пара оставалась с глазу на глаз, помешать им мог, ну, разве что, сатана: телефон отключался, они никого не ждали и не хотели, кроме друг друга, травки и совместных занятий нудизмом. Леня Копнов ревнивцем не был, все же в его личную жизнь лучше было не соваться. Особенно после одиннадцати вечера.

Между тем, незапланированный дверной звонок раздался в квартире именно после одиннадцати.

Леня нехотя открыл правый глаз, провел указательным пальцем за ушком голой Наташи и умиротворенно посмотрел на серую ниточку дыма, поднимавшуюся вверх от мятой беломорины, нашпигованной зеленой травой.

Полминуты спустя звонок нахально повторился.

- Кто это может быть? – вяло произнесла девушка.

- Не знаю, - равнодушно произнес Леня, его правый глаз медленно закрылся. – Педерасты…

Третий звонок получился особенно долгим.

- Задолбали, - проворчала Наталья.

Передав подруге косяк, Леня лениво одел штаны и поплелся открывать дверь. На пороге стоял незнакомый пацан.

- Ты кто? - удивился Леня.

- Ленечка, - улыбнулся тот, прислонившись к дверному косяку.

- Ты кто?! - повторил Копнов.

Гость хлебнул из горла коньяк и предложил хозяину:

- Хочешь?

- Че те надо? - не понял Леня.

- Можно войти?

- А че те входить? Ты че?! А, мужик? Кто те ухо обгрыз?

- Заметно, да?

- Да пошел ты!

- Это я сам.

Леня вдруг застрял в замешательстве, пытаясь прикинуть, как можно обгрызть собственное ухо. Воспользовавшись паузой, Вадик нырнул в его квартиру и увидел Наталью: она вышла из комнаты, придерживая на бедрах шерстяной платок, скрывающий лучшую задницу микрорайона, и пыхтела косячком.

- Ната, - поздоровался Вадик, – привет!

- Э, чувак! - опомнился Леня. - Ну-ка назад! Он взял Вадима за шкирку и выволок из дома.

- Убивают!!! - заорал Вадим на весь лестничный пролет. - Пожар!!!

Чтобы не тревожить соседей, Леня потащил его обратно, запихнул в квартиру и прикрыл дверь.

- Ты че орешь, мудила?!

- А че ты грабли распускаешь, козел?

- Как ты меня назвал?!

- А как ты меня назвал?!

- Может, тебя выбросить с балкона?

- Ната, хочешь посмотреть, как он выбрасывает меня с балкона? - спросил Вадим у девушки.

Та отрицательно покрутила головой.

- Ты че, его знаешь? - Копнов тоже уставился на Наталью.

- Впервые вижу, - ответила она. - Он и тебя, вроде, знает, - прикольно?

- Да, чувак... - Дошло, наконец, до Лени: - Откуда ты все знаешь?

- Может, с этого и надо было начинать? - Покачиваясь от выпивки, Вадим стоял между Копновым и его девушкой: - Я же все знаю. Я все объясню… Короче, раньше мы были вместе. Ну, все втроем... Как семья, как родные. Понимаете? - Он сжал кулак, символизирующий спаянность. - Вместе спали, вместе курили, вместе пили, блин... Чего ты хохочешь, глупая курица?

А Наташа вечно, как укурится, так хохочет. Видимо она поняла явление незнакомца как сюрприз, неожиданное развлечение:

- Ха-ха-ха-ха! Ленчик, какой долбанный! Откуда он взялся? Где ты его нашел? Ха-ха-ха-ха!

Подойдя к дезориентированному Ленечке, Вадим продолжал:

- Сейчас я объясню. Твой дедушка...

- Мой дедушка?! - офигел Копнов.

- Не перебивай, блин. Ты хочешь, чтобы я те все объяснил?

- Ну, - кивнул Леня.

- Ну и слушай. Короче, твой дедушка, Виталий Константинович Копнов, да?

- Да.

- ... Прошел вместе с моим дедушкой всю войну - вот так. - Он вновь предъявил сжатый кулак. - Они были военными прокурорами, да?

- Ты что, знал Полицая?

- Леня, не перебивай. Полицай – мудила, он тут не при чем. Я, я настоящий Романов. Ясно? Просто, случился один прикол...

- Ха-ха-ха-ха? Прикол!! - Наташа уже не в состоянии была угомониться. – У-ха-ха-ха!

- Не понял? - Леня не врубался: - Че за прикол? Че за дедушка? Че за туфта? Ты откуда свалился, человек?

- Прикол, говорю, получился! Ты врубайся. Ленчик, не перебивай. А то я совсем что-то... - Вадим, действительно, что-то совсем потерял координацию, его сильно повело вправо он хотел было зацепиться за Копнова, стоявшего слева, чтобы удержаться на ногах, но дружище Леня брезгливо посторонился, и гостю пришлось спикировать на пол.

Во время падения, Вадик ухватился за обувную полку - она упала на гостя сверху. Обувь, что на ней стояла, высыпалась в прихожую.

- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! - звонко щебетала Наташа.

Леня улыбнулся:

- Ботиночки быстрее собери, мужик, - попросил он, когда Вадик встал на четвереньки.

- Нет проблем. Сейчас... - Вадим воздвиг полку на место и стал распихивать туда-сюда башмаки хозяина и его девушки: - Одна семья. Блин. Дружба, нах, как братья. Тело к телу. Жопа к жопе...

- Ха-ха-ха-ха! Ленчик, че он там бормочет?

- А хрен его разберет, - пожал плечами Копнов. - Ты точно его раньше не видела?

- Где? Ха-ха-ха-ха-ха! Где я его могла видеть?

- Ната, ск... – Вадим тупо уставился на пару лакированных туфель: - Эта фигня на какой полочке стояла?

- Ставь, куда хочешь, - разрешил Леня. – Только поживей.

- Я ж ни хрена теперь не знаю, на какой полочке, что стояло. Вот, запара...

Наведя порядок в прихожей, гость неожиданно для всех выпрямился, подошел к Наталье, облапал хохотушку на глазах Копнова и присосался к ее губам!

От потрясения девушка взвизгнула, умолкла и уронила с бедер шерстяной платок. В следующую секунду она уже как Ева в раю сладострастно колыхалась в руках незнакомца. А еще через секунду Леня оторвал Вадима от Натальи, вмочил ему сначала в подбородок, затем под глаз, после чего взял огорошенную барышню за руку и спокойно увел на кровать.

- ... Э! Там, в коридоре! - окликнул Леня. - Нормально?

- Отлично, Леня, отлично... – Позабыв, где он и откуда, Вадим ползал в коридоре и ощупывал физиономию после нокдауна:

- Классный удар, Леня, классный… А у тебя, Ната… У тебя мягкая задница, - похвалил он. - Небольшая, но такая мягкая! Я не жалею, что получил в пятак, классная задница. Леня в плюсе.

Кинув польщенный, но бессмысленный взгляд в сторону нокаутированного поклонника, Наташа умело шевельнула ягодицами на руках Лени.

- О! - Вадим невольно зааплодировал: - О!! Ната! Ну и дела!

Гость дополз до комнаты с бутылкой "Белого аиста", сел на паркет и прислонился к стене.

- Надолго устроился? - спросил Леня.

- Я могу уйти.

- Нет, Ленчик, пусть останется! - попросила Наташа. - Я хочу, чтоб остался. Прикольно ж! А что он умеет? А, Ленчик?

- Э, что ты умеешь? - спросил друган Копнов, принимаясь набивать новый косяк.

- А все умею, - сказал Вадик. - Все!

- Умеешь петь частушки? - спросила девушка.

- Умею.

- Прикольно ж, Ленчик, он нам споет! - Наталья в восторге задвигала аппетитными булочками: - Только что-нибудь пошлое! - попросила она. - Знаешь пошлые частушки?

- Конечно, - ответил Вадик. - Конечно, любовь моя, музыку только выруби, да?

- Ага! - Наташа с готовностью спрыгнула с Копнова, чтобы выключить магнитофон.

- Одну частушку, - распорядился Леня, показав Вадиму средний палец.

- Одну, Леня, - согласился гость, подняв в ответ свой средний. - Конечно, одну.

Подождав, пока мягкая задница отплывет от Копнова, Вадим стремительно схватил горло бутылки, подскочил с пола, собираясь атаковать обидчика стеклянной дубиной, однако, прежде чем сделать хотя бы шаг в его направлении, увидел в Лениной руке пистолет и застыл на замахе.

- Сядь туда, где, сидел, - скомандовал Копнов, не изменившись в лице.

Вадик разочарованно плюхнулся на паркет:

- О, ля-ля…

- Че?

- Че не выстрелил, спрашиваю?!

- А кто ты такой, чтоб я пачкался? - резонно заметил Леня. Пушка из его руки исчезла так же внезапно, как появилась.

- А если б я подошел?

- Ты бы не подошел.

- Почему? - Вадим поднял глаза.

- Ты фраер, - объяснил Леня. - А фраер и в Африке - фраер.

Леня вновь принял в объятия попку Натальи (которой все дико нравилось и щекотало нервы, но которая понимала, ну, не больше пяти процентов в том, что творилось на ее глазах) и вдруг увидел револьвер. Дорогой американский бульдог в руках фраера.

- Э че за дела? - опешил Леня.

- Нравится? – спросил Вадим. - Кобра. Убойная вещь. Не бойтесь. - Он посмотрел в квадратные глаза Наташи. - Он не заряжен. Я ж не на войну пришел, Леня, блин!

- Где ты его взял?

- У Стаса.

- Ты знаешь Стаса?

- Леня, пойми, я всех знаю. Всех!

- Не понял?

- Да куда тебе! Вот ты послушай, Ленчик, прикинь: просыпаешься - да? - утром, - а метель... метель. Раньше ее как будто не было! А ее, правда, вон, сколько не было, до второго декабря. А тут, на тебе – метель. А ты просыпаешься, ну, и тебе говорят: ты должен, паря, ты должен. Кому?! За что?! Нет - говорят - не парься, бесполезно: должен и все. Хоть ты перни, хоть провались, бл! Ну, хрен с ним, должен, так должен - пошли вы все в лес, - да? Главное-то: нету девочки. Посмотрел, огляделся - нет ее! Ни там, ни тут. Понимаешь, засыпали, короче, вместе, тело в тело, а... и вдруг сбежала, на фиг! Слышь, Ленчик? Я, значит, по порядку, как было, да? Можно? Раз уж такая пьянка...

Он посмотрел на слушателей. Полуголые нудисты сидели тихо. Наверно, все еще ждали частушку и не верили, что бульдог сорок пятого калибра в руке рассказчика не заряжен. Да и черт с ними. "Кора", ведь, реально была пустая. Вадим продолжал:

- Короче, сначала все звонил... А номера какие-то левые. Ну, потом пошел - да? - туда-сюда - и тоже ничего. Ни души, А где ж это бывает, чтоб ни души? И везде говорят: не туда попал, не туда, здесь таких не бывает, здесь такие не живут. Короче, попал. Я спрашиваю: как не туда? как не туда? А они мне: да, не туда, - что, не видишь? И я смотрю: правда, не туда. Везде другие сидят. Новые. Прикинь? Везде! Домой прешься - нету дома, на работу - нет работы, а ты все прешься и прешься! А Настена моя, ну... Вы знаете Настену? Как же, Настена, моя невеста. Тридцать кусков сперла! Она у меня вообще любит это дело: берет все, тащит, блин, сама не знает зачем. Я ей и деньги давал, и одевал, а никак - все тащит и тащит. Просто стыдно - нищие, что ли? Постоянно ей не хватает, постоянно. А люблю я ее – сдохнуть можно! И у нас снова была первая любовь, да... У вас когда-нибудь такое было? Ну, как в первый раз? Не? Знаете, сколько вы потеряли? Сказать вам, сколько вы потеряли? Ох, чего у нас только не было! У нас все было, ребята. Было даже, что не воровала - период такой, когда мы только познакомились. Стеснялась. А потом как пошло! А я - слышь? - я ее по-всякому люблю: и так, и так... Она ж меня три раза опускала. Ну, по крупному. А в последний раз вообще - на тридцать тонн, шмакодявка, и еще в той сумке выручка была с пяти клеток, - не хило? А если любишь, что делать? Пусть берет, жалко что ли? Была бы капуста. Да? Сейчас-то я пустой, ни хрена нет – че могу предложить? Пулю из револьвера? Так ей на фиг не надо. Я, может бы, и рад, чтоб она меня опустила, а че она стащит? Капусты-то нет. Не, без капусты бабу не возьмешь – не те времена. Без капусты – засада.

- Убери ствол, - наконец, попросил Леня.

- Так, Ленчик, если я уберу ствол, ты же свой опять покажешь, ты ж крутой. Не бойтесь, он не заряжен.

- Что-то слабо верится, - усомнился Копнов.

- А мне уже до балды: не хотите верить - хрен с вами - пойду туда, где хотят. - Вадим поднялся с пола. - Пойду. Можно не провожать, давайте без этих... Как они называются?... Лучше сидите на своем диванчике, курите... А я пойду к невесте. Ждет же. Что-то я с вами заговорился.

- Настя? - спросил он с порога, как только вернулся домой. - Ты дома, что ли?

Перешагнув через покойников, Вадим направился в комнату, сделал три-четыре шага, за что-то зацепился и полетел в хламищу, которую сам же набросал несколькими часами ранее, но о которой успел забыть. Он выругался и прислушался.

Тишина, темнота, пустота...

Свет включать не хотелось. Ничего не услышав и не разглядев, он принюхался. Явно доминировал отвратительный трупный запах, принадлежавший двум бандитам из прихожей, и, тем не менее, словно подснежник из-под асфальта, в доме чудесно пробивался аромат девы.

- Кто здесь?! - крикнул он. - Настя?

Он поднялся на ноги, зашел на кухню:

- Ты здесь, любовь моя? Что случилось? Почему ты легла на сквозняке? Так же можно простудиться!

Она лежала в своем вязанном свитере, старых джинсах, потресканных кроссовках прямо на полу.

Он поднял ее на руки - она оказалась весом в пушинку, - перенес в комнату и опустил на огромную зеленую кровать:

- Тут удобно, любовь моя? Комфортно? Что тебе снится? Океан? Бескрайний океан? Или небо? Может, "звезда по имени Солнце"? Спи спокойно, я убью любого, кто сюда сунется, - пообещал он, заряжая револьвер свежими боеприпасами. - Никто не помешает нам быть вместе, никто! Как хорошо ты пахнешь во сне! Как тогда, помнишь?

Зарядив "Кобру", он выбросил ее в кучу хлама на полу и целиком посвятил себя Насте: лег лицом на серый свитер и глубоко вдохнул аромат девы.

- Я тащусь, любовь моя! Сколько я тебя искал! Целую вечность! Я так рад, что ты опять со мной! Мы же самые богатые люди на земле, самые богатые!

Он осторожно снял с нее корейские кроссовки тридцать шестого размера. В их стельках и заношенных подошвах хранилась тайна Измайловского проспекта, Троицкого собора, дома номер одиннадцать, ее комнаты, занавесок, стен и всего-всего, где только ни побывала дева. Он просунул руку внутрь и проник в те интимные уголки, где два года жили ее корни. Два года из этого поблекшего кожзаменителя с каемочкой тянулись к солнцу два упругих стебля девственного создания с матовой дымкой вокруг бутона, пока их в один прекрасный момент не сорвала судьба в лице Вадика Романова и не воткнула в замшу на острых каблуках.

- Отдыхай, любовь моя, - сказал он напоследок. – Мне надо утрясти одно дело. Я быстро.

Он постоял под душем, почти протрезвел и поехал к отцу на Гороховую улицу. Дело надо было сделать сегодня. Потому что если сегодня этого не сделать, завтра не наступит вообще.

В безумном мире безумного брата могла признать лишь безумная сестра. Без вопросов, без документов, без здравого смысла.

Только Олеся.

Разумеется, в час ночи на Гороховой его никто не ждал. И вообще, по тому, как долго батька не решался впустить Вадима в дом, было заметно, что идея признать прохиндея за сына его не вдохновила.

- Кто там? – отозвался Романов старший на звонок.

- Это я. - Вадим стоял напротив дверного глазка.

- Но кто вас приглашал ко мне домой? - удивился папа.

- Никто. Мне необходимо с тобой поговорить.

- Вы снова с оружием?

- Я что, урод? Нету у меня пушечки, открывай.

- ... Вообще-то я тут подумал, - признался отец, словно юная девушка навязчивому поклоннику, - одним словом, лучше будет, если мы... ну, не станем больше встречаться. И вам безопаснее, и мне спокойнее.

- А я в безопасности, - заверил Вадим.

- Это только кажется.

- Ты меня на пушку берешь?

- ... Вы принесли документ, подтверждающий личность? - вместо ответа поинтересовался папа.

- Я забыл.

- Ну, вот видите... А ведь мы договаривались.

- Я и без документа докажу свою личность.

Через дверь было слышно, как Палыч тяжело вздохнул:

- ... Лучше уходите, - попросил он.

- Не уйду.

- Хорошо, сидите на лестнице, - согласился отец.

- Спасибо, я лучше полежу, - сказал Вадик, опускаясь на холодный пол. - У меня был трудный день, я устал.

- Хорошо, лежите.

И папа оставил сына минут на десять, не меньше. Через полчаса Вадим узнает, зачем они ему понадобились, эти десять минут, но будет уже слишком поздно.

Наконец, захлопали замки, дверь открылась. Вадик увидел папу в барском халате и домашних тапочках, поднялся с пола и вошел под отчий кров. Его встретила вторая мать, Наталья, причем, в той же позе, что и ее тезка, подружка Копнова: с сигаретой в руке, откинув голову на бок. Эти Натальи везде одинаковы. Разница заключалась в том, что мачеха была одета в вечернее платье и курила табак, а не марихуану. Природа дала ей фору: в свои тридцать девять она выглядела на десять лет моложе. Она любила изображать из себя светскую львицу начала двадцатого века, отравленную мистикой декадентов и страдающую аллергией на большевизм.

- Вот, - представил гостя отец, разведя руками: - Тот самый молодой человек, о котором я говорил. - И показал на сына указательным пальцем.

- Здравствуйте, - кивнула Наташа.

- Привет.

- Кофе? Джин? Амаретто? Бейлис? - предложил папа.

- Сигару, - попросил Вадик.

- Сигар нет. Сигары в офисе.

- Тогда просто кофе, если вы не против.

- Против вас… трудно пойти, - коварно улыбнулся Романов старший. - Вы обладаете завидной способностью - как сказать? - втираться. Нда. Сегодня на работе вы меня совершенно загипнотизировали. Я до сих пор так и не пойму некоторых... позиций. Значит, кофе? А может... Может быть, вы снова нуждаетесь? - спросил вдруг он.

- Я нуждаюсь? - не понял Вадик.

- Ну не я же, - Папа продолжал милостиво улыбаться. - Сколько вам еще требуется, чтобы вы не нуждались?

- Чего-чего? - Вадим покраснел.

- Hу, какая сумма могла бы вас окончательно успокоить, молодой человек? - Взгляд отца был по бульдожьи устремлен в глаза сына.

Глаза мачехи тем временем незаметно закатились для глухого смеха.

- Деньги, что ли? - тупо переспросил Вадик. Он попал в положение нищего на паперти: - Какого черта?

Он понял, что все силы, затраченные при первой встрече с папой на улице Восстания, пошли прахом. Обольщать предков следовало с нуля, а это равносильно поражению: папа явно переболел внезапным "гипнозом", решил твердо поставить крест на сомнениях и вышвырнуть пройдоху-должника из-под крыши. Более того, он готов раскошелиться, выложить "сумму", лишь бы отделаться, - это что-то!

Лицо патриарха утвердительно опустилось: "Да, деньги, сынок, - говорило оно. – Сколько будет стоить удовольствие никогда больше с тобой не встречаться? Я человек земной, ничего в таких штуках не понимаю, но, к счастью, мой бизнес позволяет мне доставлять себе некоторые удовольствия".

- Денег мне не надо, - Вадим перевел разочарованный взгляд с отца на мать: - Вы что, совсем?

- Значит, не материальные трудности? - спросил папа, сгладив идиотскую паузу.

Чтобы не улыбаться широко, Наташа продолжала высоко закатывать глаза и постоянно отворачивалась. История ее забавляла дальше некуда: она то и дело забывала про сигарету в руке, длинную, тонкую сигарету в мундштуке, изготовленном в духе салонных вещиц начала века.

- Духовные трудности? - тихо бормотал Илья Палыч, растирая переносицу от усиливающегося дискомфорта. - Оно и понятно... Человек вы молодой, ищущий. Да? Иногда ошибающийся. В вашем возрасте простительно. Но при чем тут...

- При чем тут возраст?! - громко перебил Вадим.

- Тише, тише, - попросил батя умиротворенно: - Сейчас выпьем кофейку, побеседуем, успокоимся...

Не в силах больше сдерживаться, Наташа закрыла рот рукой и прыснула со смеха.

Короче, выпили кофейку, успокоились, побеседовали.

Беседовали добрых полчаса. О всяком. То есть, говорил Вадим, а предки сидели напротив чудака, будто в зрительном зале, пили кофеек из фарфоровых чашек и спокойно слушали. Их ничто уже не беспокоило. Они знали, каким будет финал этого представления. Вопрос упирался лишь во время и место его проведения. Остальное - детали. Александр Шакиров, начальник безопасности Романова, уже ждал за дверью, он был профессионалом своего дела.

А Вадим о финале не знал. Конечно, что-то предчувствовал. Однако что бы ни светило впереди, ему не оставалось иного, как говорить, говорить и говорить, надеясь на чудо: об Олесе, своем счастливом детстве, перспективной юности, тайных, подробностях биографии предков и так далее. Ему удалось несколько раз удивить, дважды потрясти, трижды заставить папу покраснеть и четырежды рассмешить Наташу. Однако совокупный эффект выступления получился отрицательным. Родители внимали охотно, не торопили, не перебивали, тем не менее, ничто не приняли близко к сердцу, ни единого слова. Вадик так и остался для них бесплатным ночным комедиантом. Причем, тем более опасным, чем точнее он называл те или иные факты своими именами. Если он, узнав столько о семье, отказывается от денег, то на что нарывается? - как раз на этот вопрос и предстояло получить ответ группе телохранителей Романова старшего во главе с круглолицым Александром, исполняющим обязанности безвременно испарившегося Романова-младшего.

Со стены гостиной, с полутораметрового портрета, кисти безымянного художника Коммунистической партии и государства, за диковинным представлением следил суровый дед-прокурор: старикан уложил к своим ногам десяток мертвых фазанов и имел такой важный вид, будто в одиночку одолел неприятельскую дивизию. Под ногами Вадика лежал пышный ковер, вокруг стояла красная резная мебель, он сидел в широком черном кресле пред огромным черным диваном, на котором находились слушатели, и все рассказывал, рассказывал, рассказывал.

... Но вот, настал момент, когда он понял, что рассказывать больше незачем: наиболее эффектные истории прозвучали, пар был спущен, тогда как «Люшечка» с супругой продолжали равнодушно хлопать глазами и прохладно поддакивать. Папа уже все запрограммировал себе на уме - пробить его было выше человеческих сил. Если до сих пор не поверил, то ведь не поверит...

Прервав монолог на полуслове. Вадик неожиданно поднялся и направился к розовой комнате.

- Минуточку!! - закричал отец. - Туда нельзя!

Но было поздно. Вадим уже открыл дверь и залез к Олесе. Все произошло столь внезапно, что родители девушки от потрясения застыли на диване. Когда же папа бросился на помощь к дочери, то стало очевидно: помощь ей не требуется.

Храня на губах неподвижную улыбку Сфинкса, девушка утопала в розовом, похожем на раковину, кресле в центре комнаты. Ее пышную и, на первый взгляд, беспорядочную прическу венчал белый бант. По левую сторону от наследницы находилась ее кровать, по правую жила семья мягких заморских игрушек: мишки, зайки куклы, гномы, - все, кому доверяла и кого любила Олеся. Ни одна живая душа не могла рассчитывать в этой келье на большее расположение хозяйки, чем, например, безносый Буратино. Привязанность девушки к тому или иному фавориту разгоралась пропорционально страданиям, которые она ему причиняла. Так, пушистый белый медведь из Канады, вообще не тронувший ее сердца, стоял в самом дальнем углу: новенький, словно только сошел с прилавка, одинокий, забытый. Или напротив, плюшевая голова Эйнштейна, привезенная матерью из Дрездена к семнадцатилетию дочери, не протянула в ее обществе и двух дней: своенравная Олеся столь страстно возлюбила великого мудреца, что порвала беднягу в клочья. А потом рыдала, пока его не вынесли из розовей комнаты, - ей было совестно за то, что она ему причинила.

Сестра сидела в длинном белоснежном платье, прекрасно сочетавшимися с ее бантом на голове, и розовой жакетке, изумительно гармонировавшей с цветовой гаммой комнаты. Да, родители не жалели ни средств, ни времени и поистине превратили больную дочь в красивую игрушку. В своем сказочном мире четырех стен Олеся выглядела чудесно. Маленькие уловки, придуманные светилами медицины в целях ее же безопасности (например, скрытые подолом платья ноги, которое каждое утро привязывались к ножкам кресла), чтобы Олеся не покидала штатного места и не зарывалась, со стороны были совершенно не заметны.

Худые обнаженные руки девушки, как правило, смиренно лежали на животе, ее взгляд редко отвлекался от однажды избранной точки. На появление знакомых людей она практически не реагировала, зато один запах незнакомца был способен вогнать ее в истерику. Именно по этой причине родителей Олеси сковало оцепенение, когда самозванец, назвавшийся ее братом, переступил порог розовой комнаты. Как только тревога их отпустила, они остановились у двери в розовую келью с удивленными лицами.

Появление нежданного гостя привело Олесю в восторг. Такому нельзя помешать. Против такого не попрешь.

В природе существовал лишь один способ втереться в доверие к Олесе: продемонстрировать ей, насколько ты, взрослый здоровый пень, состоишь в неформальных отношениях с ее любимыми куклами. То есть, ты сначала покажи, а потом уже будет видно: удастся тебе снискать милость Олеси Романовой или нет.

Нагнувшись к игрушкам, Вадим вооружился Мики-Маусом, понял, что возражений со стоны сестры не будет, и заставил американскую мышь маршировать перед девушкой. Причем, Мики не только классно вышагивал, демонстрируя в строевую выправку, которой позавидовал бы сам Полицай, он еще и отплясывал, салютовал, отдавал честь, падал и вскакивал на ноги! Феерия, да и только.

Когда Мики подустал, зашатался, словно пьяный, и полез на стену, Вадим взглянул на девушку. Она выказывала безусловное расположение шоу Мики-Мауса. На ее губах обозначилась улыбка, ее глаза засверкали, а тонкие руки зашевелились. Видимо, она была готова разделить энтузиазм Мики, настроение которого било фонтаном.

- А - а! Здравствуйте, горы вот такой вышины! - подлил братец: - А- а! Здравствуйте, реки вот такой ширины! А – а! Обезьяны - кашалоты! А - а! Крокодилы - бегемоты! А - а! И зеленый попугай! А - а! И зеленый попугай!

Оставив в покое Мики-Мауса, Вадик схватил одной рукой погремушку, другой - колокольчик и выбил ритм под эту страстную песенку – ее, как ни одну другую музыкальную тему на свете, обожала Олеся. К сверкающим глазам и открытой улыбке сестры добавились жизнерадостные носовые и гортанные звуки, а это уже являлось редкостью необыкновенной и свидетельствовало о пике положительных эмоций.

Доведя девушку до наивысшего восторга, Вадим запечатлел на ее открытых губах прощальный поцелуй и вышел из розовой комнаты к остолбеневшим предкам. Наташа с перепугу охнула: Олеся еще никому - да, да! - никому не позволяла себя целовать, даже родной матери.

- Ты понял, что она от тебя хочет, Люшечка? - спросил Вадик у папы, вручив ему колокольчик с погремушкой: - Иди и играй. А мне пора. Не хотите верить - хрен с вами... Пойду к невесте, с ней поиграю.

- А - а! Здравствуйте, горы вот такой вышины! - запел Вадик, спускаясь бегом по лестнице. - А - а! Здравствуйте, реки...!

- Здравствуйте! - услышал он сзади, выбежав на улицу.

И получил удар в затылок.

Раскинув руки, он свалился в лужу у подъезда без сознания. Лицом вниз.

Он очнулся в машине. На заднем сиденье. Посредине. Между двумя качками в спортивных костюмах Адидас. За рулем сидел детина с английским сквериком на голове.

Башка, понятное дело, трещала. Особенно на затылке по которому съездили чем-то тяжелым: не то кастет, не то приклад.

«"Лада", девятая модель», - сообразил он.

- А - а! Здравствуйте! - улыбнулся ему тот, что справа.

Круглолицый водила оглянулся:

- Напелся, корешок?

- Куда мы? - спросил Вадик.

- В Попенгаген. - Английский скверик вновь переключил внимание на дорогу.

- Под Выборг?

- А тебе-то не до фонаря? – засмеялся сосед справа.

Скоро, однако, стало понятно, что они едут не под Выборг, где обычно оставлял трупы Полицай. «Девятка» катила по Пулковскому шоссе. Сто двадцать на спидометре. Новый шеф безопасности - новые порядки, что ли? Вадик принял как факт то, что его едут "ликвидировать". Раз так, то не все ли равно, где закопают твои кости?

Задав несколько безответных вопросов, Вадим попытался сформулировать последнюю волю:

- Пацаны, только профессионально, ладно?

- Че профессионально? - открыл рот английский скверик.

- Ну, чтоб сразу, без боли, можно? Я не люблю боль. Хватит боли. Не надо.

Реакции на предсмертное пожелание Вадим не дождался. Это показалось ему обидным, он решил покуролесить:

- Меня рвет.

- Потерпишь, - ответили. - Скоро приедем.

- Мерины вонючие, - проворчал он. - Обделаю тачку - пять лет вонять будете!

Ему дали по шее, и он больше не возникал.

Его выволокли из машины в ближайшем лесу, бросили под фары и стали лупить ногами. Слева и справа, с пяток до плеч, больно и сильно. Слева еще куда ни шло, а справа - …жопа. Правда, в какой-то момент он отключился и перестал воспринимать удары всерьез - катался на снегу словно деревянная матрешка.

Они, насколько он понял, хотели знать, кто ему сдал информацию о фирме и частной жизни президента Романова, "какие силы за этим стоят" и, разумеется, "кому выгодно" ставить перед Ильей Палычем досадные проблемы; кто убил Полицая и где он лежит?

Английский скверик с круглым лицом спрашивал, его коллеги хлестали.

Он вновь спрашивал, они вновь хлестали.

Вопрос – удар, вопрос - удар...

Это продолжалось бесконечно, ибо вразумительных ответов Вадик не находил, а версия, будто он - сын Романова, вызывала со всех сторон безудержное "га-га-га-га!", его обзывали Полицаем и метелили еще хлестче.

... В конце концов, его уже ни о чем не спрашивали и гасили справа и слева, кажется, только за то, что он "Полицай".

Лишь заметив, что парень вот-вот отрубится, Александр Шакиров, штатный ликвидатор папы, оставил Вадика в относительном покое.

То есть, почему-то не ликвидировал.

Он строго наказал Вадиму не появляться больше ни на Восстания ни, тем более, на Гороховой: "Не дай божок!" Его приятель захватил приглянувшуюся кожанку жертвы, которую хозяйственно стащили с Вадима еще до того, как пустить под молотки, затем команда круглолицего Александра врубила в салоне «девятки» реальный музон, заняла свои места и тронула в обратном направлении докладывать патриарху, что свои деньги они отработали.

Вадим остался в одной рубашке. Тьма кромешная. Он высморкался кровью, утерся воротом рубахи, зачерпнул ладонями горсть снега и прижал к лицу. Он стоял так, пока из костра побоища его не бросило в холод.

Не чувствуя собственных пальцев, он начал неуклюже перемещаться на животе, чтобы согреться или хотя бы не закоченеть в этой преисподней без конца и края. Он не понимал, куда ползет: вперед или назад, в лес или из леса, - и сворачивал только тогда, когда его башка врезалась в дерево.

Наконец, он перевернулся на спину и начал терять сознание.

Но перед тем как закрыть глаза, он вдруг заметил, что небо над лесом стало проясняться.

Блеснула Луна. Потом исчезла. И вновь появилась.

Поморгав в отступающих тучах, полная серебряная луна выплыла на синий простор и осветила землю.

Вадим увидел деревья, кусты, снежные сугробы, следы от машины, на которой его привезли, и кровь, которую из него вышибли.

Луна показывала ему дорогу.

Он вскарабкался на ноги и, припадая на правую, пустился по следу «девятки». Левая подставка, еще куда ни шло, стояла, но правая... Неслабо ее отмолотили. Колено стало, как не свое.

Худо-бедно он дотянул до шоссе и целый час пытался тормознуть попутную машину. Желающих подвести человека в окровавленной рубашке и рваных брюках не нашлось.

Но вот, ему страшно повезло. На обочине припарковалась черная «бомба», и Вадима впустили в машину. Он увидел за рулем ухоженную даму.

- Куда тебя? - спросила она.

- Ничего, что такой? - Вадику было неловко за свой вид.

- Ничего, - сказала она. - Денег нет?

- Нет, - признался он.

- Ладно, - кивнула женщина. - Прокатимся.

БМВ добросила его до улицы Композиторов. Вадим хотел взять у милой дамы номер счета, чтобы потом перевести деньги, но она только улыбнулась, пожелала ему удачи и уехала.

Поскольку ключи от дома, равно как выручка с "однорукого бандита" остались в куртке с тем, кто бил справа, попасть в квартиру оказалось проблематично. Одно радовало - сигнализация была отключена. Еще с тех пор, со второго декабря...

Выручила форточка на кухне. Вадим забрался на карниз, зацепился за раму на окне подбородком и левой рукой открыл задвижку (правая рука не работала, как и правое колено, ни один палец на ней не шевелился без болезненных конвульсий). Открыв окно, Вадик спрыгнул с подоконника на кухню и заорал от боли. Он забыл, что уже не кузнечик, чертово колено едва не разорвалось.

Полежав на полу, он пополз из кухни в комнату.

Залез на диван.

- Здесь лапы у елей дрожат на ветру...

Он взглянул на правую клешню. Что с ней делать? Если ее кладешь, вой становится ровным повсюду: от кисти до затылка, - если свешиваешь - голову отпускает, а в руке чугунным метрономом отзывается каждый хлопок сердечной мышцы, из глаз выпрыгивают звезды... Едва Вадим давал себе расслабиться, начинало трясти по всем конечностям. От обиды и злости. А ему казалось - от ран и холода. Или кто-то тряс его, напоминая что-то сделать. Что-то, без чего не наступит завтра. И он вновь и вновь входил под арку на Гороховой улице, останавливался под окнами отца, смотрел на четвертый этаж...

И снова и снова поднимался по ступеням дома, где жил отец, нажимал кнопку звонка, вынимал из-за ремня "пушечку" и ждал, когда ему откроют.

Дверь открывалась.

Его встречал папа в распахнутой сорочке и брюках, которые не успел застегнуть:

- Что за дурь?! - вскрикивал батька. - Вам сказали, что…

Вадим поднимал пушку и нажимал на курок.

Поднимал и нажимал.

Отец вытягивал вперед руки, пытаясь защитить гипсовое лицо, и от этого его штаны падали до колен...

А на распахнутой белой сорочке вспыхивали алые пятна...

Патриарх отлетал к стене и потихоньку оседал, оставляя на обоях кровавые разводы. Алые разводы.

Вадим шел дальше, к розовой комнате сестры, и видел Наталью, пытавшуюся преградить путь к дочери.

Он стрелял в нее и входил к Олесе.

Над креслом-раковиной торчал белый бант.

- Я люблю вас, - говорил он и стрелял в спинку кресла.

Бант медленно опускался.

Он обходил раковину с мертвой девушкой и видел, как на ее платье растут две пунцовые розы.

Он видел, как из ее худого тела вытекает кровь, а в глазах тает младенческий восторг.

Губы девушки продолжали хранить безмятежную улыбку, словно смерть застала их в конце молитвы и подарила все, о чем ее просила Олеся.

Он возвращался в гостиную и стрелял в портрет деда.

Возвращался и стрелял.

И толстая полутораметровая рама тяжеловесно падала на дубовую тумбу.

Потом он выходил из дома, где жил отец, бегом спускался с лестницы, напевая песенку Красной Шапочки и перепрыгивал лужу возле парадной.

Напевал и перепрыгивал. Снова и снова.

И не допрыгнув, падал без чувств. Не хватало каких-то миллиметров.

И он видел самое простое и красивое лицо на свете.

И слышал ее голос. Мягкий, как дым, и знакомый, как облака Балтики.

И облака Балтики расступались перед серебряной девой по имени Луна.

Диана освещала бронзового человека на коленях.

Она показывала дорогу.

Потому что мать вечно ищет своего сына, теряет и вновь обретает, чтобы показать путь.

"Я вытащу тебя, мальчик мой, - говорит она, баюкая его на руках: - Не бойся. Мы вместе. У тебя есть я - у меня есть ты. Мы качаем на руках вселенную. Капли звезд тают на наших ладонях. Аромат травы застыл на губах. Мы легче птиц, быстрее света. Ты и я...

Открыв глаза, Вадим дотянулся до телефона, взял его на диван и позвонил в дом, где жил отец.

- Да? - недовольно проворчал батя.

- Я люблю вас.

- Вам разве не объяснили, что...

- Я люблю вас, ясно?! - перебил Вадик. - Передай своим ублюдкам, что меня надо сразу и не больно. Пусть даже останется одна голова, я все равно приползу к тебе и буду плевать кровью. И поцелуй за меня Олесю. Если она тебе даст.

Он смахнул телефон с дивана, откинулся на подушку, прохрипел в потолок:

- Живешь в заколдованном диком лесу… Уйти ни хрена не возможно... - И отрубился.

24 декабря, 1991.

Когда он очнулся, первое, что увидел, - яркий кусок света на стене от заходящего солнца. В квартире подмораживало, поскольку окна на кухне так и были открыты настежь.

Откинув край одеяла, он полюбовался перебитой кистью правой руки. Любая попытка пошевелить пальцами сопровождалась безразличной гримасой на его лице. Да. Если б он отнесся ко всему, что происходит, с пониманием, небезразлично, от его физиономии не осталось бы ни шиша. Так что, как бы не возражал писатель Горький, безразличное отношение к действительности было и остается самым доступным опиумом для народа. Вадим сбросил ноги на пол, накинул одеяло на плечи.

Что бросалось в глаза?

Бардак. Всюду валялись вещи, вещи, вещи. А на ногах висели серые клочья с красными и черными подтеками - его брюки, сшитые в Доме мод под заказ. Классные были штаны. В своем роде шикарные.

Он задрал штанину – о, ля-ля! - и поскорее опустил ее на место: правая подставка выглядела ужасно - напоминала кусок мяса на вертеле. На ней лучше было не акцентироваться - безразличие, прежде всего.

Закутавшись в одеяло, он поковылял на кухню, закрыл окна и позавтракал: водой из чайника с колбасой из морозильника, строго, безвкусно, сердито.

Заморив червячка, он покопался в ворохе хлама на полу, нашел себе новые джинсы, старую кожаную куртку и кусок тряпки, из которой сделал лямку для руки. Он подобрал револьвер и воткнул его за пояс. Принарядившись, он вышел из дома и поехал к игровым автоматам за деньгами. У него не осталось за душой ни копейки.

Знакомый кассир игровых автоматов приветствовал его широкой улыбкой:

- А! Это вы, везунчик? Потратились?

- Привет, - поздоровался Вадик и осмотрелся.

Кроме них в зале никого не было.

- Что с вами?! - ужаснулся дядька. - Попали в передрягу?

- Мне страшно везет, - кивнул Вадим. - Три жетона в долг, пожалуйста, - попросил он и пообещал: - Через три минуты отдам три жетона и сверху накину тридцатник, идет?

- Нет, так не пойдет, - возразил дядька.

- Почему? - Он расстегнул куртку, показывая кассиру волыну под брючным ремнем.

Однако тот твердо смотрел на клавиши кассового аппарата, совершенно не замечая револьвера, которым его пытались напугать, и жестко стоял на своем:

- Потому что деньги вперед.

- Три жетона, - повторил Вадим, приставив к виску невнимательного кассира дуло "Кобры". Щелкнул затвор. - Пожалуйста!

- Попапожалуйста... - наконец, среагировал мужик. - Пожалуйста... - и выдал три жетона.

Вадим убрал пушку и направился к автомату. Не успел он забросить медяшку в "однорукого бандита", как сзади раздался ядовитый смешок. Он обернулся.

На столе, заслонив собой кассира, болтая в воздухе ножкой, сидела цыганка по имени Кобра. А рядом на том же столе красовался сумарь, черный кожаный бэг, с которого все началось.

- Отдай ему то, что взял, - попросила Кобра, кивнув на перепуганного кассира.

- Без проблем. - Вадим подплыл к столу и положил жетоны перед дядькой. - Приятно тебя видеть, - сказал он Кобре.

- Приятно меня видеть! - польщено растаяла та. - Продвигаешься, Чапаев. Очень немногим приятно меня видеть.

- Мои акции подскочили? - он кивнул на сумку: - Это мне?

- От Насти. - Кобра заботливо поправила торчавший воротник на его куртке. - А спасибо скажи Олесе.

- Я все-таки ее достал?

- Это что-то. Блицкриг. Как она была вчера счастлива! Олеся никому еще так не верила, никому.

- Почему Люшечка этого не знает?

- Тебе недостаточно, что знаю я?

- Ты видишь, что он со мной сделал? - Вадим покрутил перед цыганкой перебитой рукой.

- Так, он тупой, - улыбнулась Кобра. - Ты еще не понял?

- А мне пофиг. Я не хочу боли.

- И ему пофиг. Ему лишь бы кресло не съезжало, мальчик мой, а кто у него там: ты или Полицай, - какое ему дело?

- Короче, я уже задыхаюсь от твоих приколов, красавица. Я скоро подохну от этих шуток. Что это? - Он ткнул пальцем в сумку: - Зачем ты это принесла?

- Это Настя. Решила выйти сухой из болота, сама пришла.

- Отнеси ей обратно.

- Я что, носильщик?

- ... Слушай, зачем ты вообще с нами связалась? У тебя дел больше нет?

Он дотронулся до шоколадной ладони Кобры сначала одним пальцем, затем вторым, третьим... Наконец, осмелел, поднял ее руку с серебряными браслетами к своему лицу и лизнул впадинку между большим и указательным пальцами. Он прижал ее к губам и закрыл глаза. В это мгновение он пережил нечто божественное, ясное, блаженное. Всё сгинуло, всё растворилось, всё исчезло. Осталось беспредельное материнское лоно вселенной… Ни одного предмета, только любовь. Только любовь...

- Я так плакала о тебе, так плакала... - прошептала вдруг Кобра.

- Мама?

Цыганка коснулась второй рукой его темени, и в этот момент он понял, что победил.

- Я, правда, хочу тебя, правда... - Он без малейшего страха посмотрел в глаза Кобры. Это были самые чистые и простые глаза на свете, роднее тебя самого.

- Я знаю.

- Но когда ты рядом, я не живу. Посмотри, я еле стою. А я хочу жить, Кобра, я хочу жить. Ну, зачем ты к пришла? Ты смеешься, тебе все хи-хи-ха-ха? Люди такие маленькие, да? Такие жалкие, тупенькие... А что мы можем? Что с нас брать? У нас только деньги, Кобра, только деньги, над этим даже смеяться смешно. Если б мы могли, если б мы знали, что делать, кроме денег. Но нам же ничего не дали. Ничего, кроме денег. На свету мы дохнем как комары, в темноте ревем как молокососы. Если б кто-нибудь нам сказал, Кобра, если б кто-нибудь...

- Ладно, живи. - Кобра одернула руку, к которой он приклеился, и соскользнула со стола.

- Кобра! - Он попытался ее остановить. Глупо, конечно.

- Я проголодалась, пусти! - Она оттолкнула его и пошла к выходу. - Я хочу есть. И не дай божок, мне сегодня подсунут кетчуп вместо крови.

Дверь хлопнула.

Вадим остался один на один с обомлевшим кассиром.

- ... Вот это баба, - изумленно произнес тот, позабыв, как, чуть ранее, ему едва не разнесли череп из-за трех жетонов.

- Какая баба? - переспросил Вадик.

- Эта ж цыганка. Как ты ее назвал? Кобра?

- Где Кобра? Где цыганка?

- Была же...

- Да? Ты ее видел? Ты ее хорошо разглядел?

- …?

- Эта баба, - сказал Вадим, растопырив пятерню перед носом кассира, как при первой встрече. - Эта изумительная женщина хочет есть, ты слышал?

- Да, слышал. - Мужик вновь окосел.

- Если сегодня в этом городе не найдется того, кто сможет накормить эту бабу, она завтра поднимет Неву настолько, что не видно будет телевизионной вышки. - Вадим опустил руку: - Женат?

- Женат, двое детей, - отрапортовал кассир, чтобы его не убили.

- Любишь жену? - Вадим открыл сумку.

- Да.

- А детей?

- Да.

- Купишь детям игрушки, - распорядился Вадим, выложив мужику сто баксов двадцатками и десятками. - А с женой выпьешь за мое здоровье. А я выпью за твое.

Он выпил в "Корчме" на Среднем проспекте Васильевского острова, в кабачке студентов и промышленных кадров. Более того, он оставил там триста баксов, угостив всех, кто оказался с ним под одной крышей.

- "Ни земли, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…" - затянул один осоловевший студент. Он сидел напротив Вадима, заливал пивом горечь нищеты и вспоминал Бродского.

- Как тебя звать? - спросил Вадим.

- Рома.

- А я Романов.

Рома с достоинством поднял вверх указательный палец:

- Почти тезки. Почти! - Он не собирался сокращать дистанцию. - "Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду..."

- Классно - да? - "на асфальт упаду..." - прицепился Вадим. - А дальше? Что дальше?

- "И душа неустанно, отлетая во тьму, поплывет над домами в Петроградском дыму..."

- Да, да, да...

- И апрельская морось,

под затылком снежок,

и услышу я голос:

- до свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

- словно девочки-сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

- Я сейчас плакать начну, - сказал Вадим.

- А дело было так, - пояснил Рома, показав пальцем в пол: - У Иосифа здесь жила одна девочка...

- В "Корчме"?

- Не, - улыбнулся студент, - на Васильевском острове. Он приходил к ней с улицы Пестеля...

- Знаю, - кивнул Вадик. – Знаю, где Пестеля.

- Но у него не было денег. Поэтому она его игнорировала.

- Девчонка?

- Ага. Поэтому он приходил умирать. Пять лет ходил.

- Ого!

- ... "Зная мой статус, моя невеста пятый год за меня ни с места..." - Рома безысходно засмеялся: - Приходил умирать.

- Кто?

- Иосиф. Ходил... Потом умер, и уехал в Америку.

- Как-как?

- А вот так, - отрезал студент и с вызовом уставился в лицо Романова.

Вадим вдруг вспомнил Иосифа Блана:

- Какая у него была фамилия?

- Я сомневаюсь, что его фамилия тебе о чем-то скажет, - с миной интеллектуального сноба проворчал Рома.

- Не понял?

- Ты прилетел из другого мира, Вадя. Человек, который отдает в пивнухе триста баксов, - прости - не наш человек. Ты можешь напялить на себя бомжовский плащ, купить умную книжку, не стричься, не мыться, но ты так и останешься сытым, Вадя...

- Я? - опешил тот.

- Ты сытый, - кивнул Рома. Неожиданно его глаза дико сверкнули, голос болезненно сорвался и прошипел: - Ты даже не сытый - ты сытенький! Сытенький!

- О, ля-ля!

Вадим понял, что пора уходить. Друган Рома перебрал и решил навесить на благодетеля, унизившего его достоинство дармовой выпивкой, все свои комплексы. Чтобы не обострять отношений, Вадик пожелал студенту успехов и отправился на Университетскую набережную, к темно-синему фасаду, что напротив Медного всадника, слева от египетских сфинксов и прямо над заледеневшей речкой Нева.

Это было сродни пытке на девятом круге преисподней. Восемь вечера. Обстановка на третьем этаже филологического факультета такая: одна-единственная аудитория, в которой все еще горит свет, и две полуживые души: Настя и профессор Аркадьев. Она сдает зарубежную литературу - он принимает. Все однокурсники Насти разошлись по домам в районе шести вечера.

Красноречиво взмахнув рукой, Аркадьев взглянул на часы:

- Голубица, мы полтора часа бьемся над одним и тем же вопросом, с меня уже пот льется! Вы собираетесь здесь ночевать?

- Нет-нет, - ослабевшим голосом пробормотала Настя. - Что... что вы хотите, чтобы я сделала? Ставьте четверку, на пятерку я уже не рассчитываю. - Она решила сдаться.

Профессор с сочувствием покачал головой:

- Речь идет о том, что я собираюсь поставить вам двойку.

- Двойку?!

- Ага.

Право, Настя была уверена в приличной оценке: содержание билета бедняжка изложила так, что от зубов отскакивало. Но отскакивало только первые десять минут. Потом Аркадьев втянул ее в какой-то изнурительный базар о грешниках и праведниках Данте Алигьери, совершенно обескровивший девушку, так что на втором часе общения с этим извергом она не смогла бы вспомнить, на какой станции метро живет, не говоря уже о точном месте встречи Данте Алигьери с божественной Беатриче, которого от нее страстно домогался экзаменатор последние сорок минут.

- Ставьте двойку, - безвольно согласилась Настя.

Профессор отрицательно помахал указательным пальцем.

"Противный!" - подумала Настя. Еще вчера обожаемый ею Аркадьев сегодня сидел перед ней с видом прокурора, словно ты убила, ограбила и совершила все чудовищные мерзости разом, и демонстрировал девушке самые отвратительные грани своего характера: склонность к издевательству, садизму, интеллектуальному изуверству. Лишь сейчас до восемнадцатилетней студентки, тупо строчившей его лекции, стало доходить, за что ненавидит краснощекого Аркадьева сушеная университетская профессура: всех, у кого не достаточно активно варятся мозги, он пунктуально гравировал в списки личных врагов. Насти пока в этом списке не было. К огромному ее сожалению. Ибо, прими он ее за козюлю, она б уже сидела в кинотеатре "Спартак" и смотрела очередной фильм Фасбиндера.

"Может, ты голубой?" - подумала Настя и сказала:

- Вы поставили двадцать шесть троек, профессор...

- Хотите, чтоб я и с вами так поступил?

- Уже да.

- Двадцать шесть! Как трогательно, что вы подсчитали. А сколько пятерок?

- Одна.

- У Парамонова?

- Да.

- Каков ваш вывод?

Настя нервно дернула плечом и честно опустила глаза:

"Да провались ты! Не знаю!"

- Это говорит лишь о том, голубица, - заявил Аркадьев, - что у вас на курсе двадцать шесть дегенератов - идея встречаться с ними снова меня удручает. Если б я располагал уймой терпения, я бы поставил им двойки. А Парамонов - умница, подает надежду на свет в конце тоннеля. Что ж... - Он вновь обратил внимание на часы:

- Постараемся не уходить от предмета. Тройки вам все равно не видать, а насчет вечернего чая с блинами - все в ваших руках. Вы помните, как выглядела Беатриче, когда ее увидел Дант?

Сжав кулаки от раздражения, Настя ответила:

- Она выглядела эффектно.

- Да что вы?

- А что? - Настя смело устремила в постоянно прыгающие глаза экзаменатора двух серых ангелов за стеклами очков. - Нигде ведь не сказано, что от Беатриче разило перегаром и табачиной, что она была перезрела или мужеподобна, носила платье старшей сестры с дырками на коленях... Она наверняка была обеспеченной девушкой, вовремя вышла замуж.

- Наверняка, - задумчиво согласился профессор. - Наверняка. Так, где они встретились?

- У Люцифера.

- Вы путаете.

- Думаете, если б Дант не встретил Беатриче, она бы когда-нибудь попала в книгу с хорошим концом?

- Не думаю, - усмехнулся профессор. - Так-так...

- Любовь всегда начинается внизу, - обосновала студентка. - Лишь потом, по памяти, ее тащат выше: в рай, на небо, на облака.

- В каком-то смысле...

- С неба открывается совсем иная панорама. Данте он полюбил Беатриче на земле, а не на небе.

Аркадьев удовлетворенно кивнул. Кажется, Настя попала в точку и угадала, что от нее требуется:

- Полюбил и убил, - продолжала она. – Ну, чтобы не мучилась. Отправил на небо.

- Где вы это вычитали?

- Вы же сами рассказывали, как она его прокатила, - вышла замуж за романского бюргера. А он взял и... - Настя выпрямила указательный палец дулом пистолета и громко щелкнула пальцами.

Профессор вздрогнул: палец студентки и серые глаза смотрели на него.

- Ясно? - Настя с наглой улыбкой опустила руку: - Он никому не мог признаться, что убил девушку, которую любил, и всю жизнь мучился: то сделал - не то сделал?

- Но как?

- Мысленно, - без запинки ответила Настя, - Гениальное убийство: чисто, надежно, одним ударом - в сердце. Он убил ее мысленно. Надо быть очень продвинутым, чтобы убить мысленно... Потом у него начался ад: галлюцинации, ломки, мысли. Он бы никогда не стал поэтом и не написал бы Божественную комедию, если б мысленно не убил Беатриче.

- Он бы не убил Беатриче, если б не был поэтом, - сосредоточенно перефразировал Аркадьев. На его нервном лице начали проявляться признаки интеллектуального оргазма. - Вы мыслите, голубица, - с благодарностью произнес он: - Я чувствовал, что вы можете... Вы способны.

- Не стыдно заставлять девушку мыслить?

Пристыжено отвернувшись к окну, профессор подставил Насте красную щеку. Бегающие глазки педагога все реже и реже сталкивались со способной ученицей.

- Теперь я свободна? - спросила Настя. - Вы поставите тройку?

- Вы полагаете, там... - Аркадьев показал на дверь, за которую спешила убежать девушка, - будет лучше, чем здесь? Полагаете, там светит Солнце, поют херувимы?

- Нет.

- Тогда перед тем, как идти, опишите-ка мне состояние дел в нашей щёлке.

- Где?! - не поняла Настя.

- Злые щели.

- …?

- Вы впервые о них слышите?

Настя прищурилась.

- ... Восьмой круг, злые щели. Кто там?

- В каком смысле, кто? - замялась Настя.

- Я два часа бился над тем, чтобы вы прекратили корчить дурочку. Вы прекратили – умница. А теперь давайте по делу.

- По какому делу? - зациклило студентку.

- На восьмом круге, в седьмом рве находятся такие узенькие щёлочки... - Аркадьев провел ногтем на столе "такую узенькую дорожку".

Настя замерла.

- Кто в них сидит? - спросил он с бесподобным сарказмом, чувствуя, что отвоевал у противника временно оккупированную пядь земли.

- Это точно последний вопрос?

- Гарантирую, - пообещал профессор.

- Воры, созналась Настя. – Это всё?

Она сделала вид, будто ткнула пальцем в небо.

- Какие именно? Не всех же воров гребут под одну гребенку.

- Я... я не помню.

- А нечего вспоминать - подумайте. Вы же умеете мыслить.

- ... Ванни Фуччи? - вспомнила Настя.

Аркадьев недовольно вздохнул:

- Одинокий, больной Ванни Фуччи... Сколько ему еще томиться? Нет, нет и нет. Оставьте в покое несчастного Ванни, он помер тысячу лет назад, ему уже ничто не угрожает. Вы ж умеете мыслить, а слона не видите!

- У меня минус четыре и минус пять, - Настя показала Аркадьеву на свои очки. - Я плохо вижу.

- Да и бог с вами, - разочарованно махнул рукой профессор. - В аду сидят живые люди, - вот что следовало запомнить в первую очередь, а не "Ванни Фуччи". Я столько об этом говорил! Вы же были на всех лекциях.

- Была, - кивнула Настя. - Говорили. «У каждого свой ад, свое чистилище и райский уголок».

- Райский уголок ... - усмехнулся экзаменатор. – Да, райский уголок. Приятно иметь с вами дело. Вы меня эадолбали. Ладно, открывайте свою щёлку...

Настя с ужасом увидела, что правая рука Аркадьева залезла в брючный карман, а на его красной физиономии появилась печать неземного удовольствия.

- Да вы что себе позволяете?! - Она подпрыгнула со стула, словно с утюга.

- Что я? - опешил краснощекий. - Что случилось?

Настя, от греха подальше, подбежала к двери.

- Что с вами?! – Не понимал профессор.

- Что с вами, я бы хотела спросить?! Может, здесь и принято раздеваться из-за каждой отметки, но, простите, мне пора!

И без того естественно красный Аркадьев покраснел еще больше:

- Потрудитесь объяснить, я что-то не понял…

- Вы попросили, чтобы я открыла что?!

- Зачетку.

- Щёлку!!

- Не может быть. Вы за кого меня приняли? Черт, кажется, я вас застращал. Приношу свои извинения, но вам послышалось. Я такого сказать не мог.

- Неужели? - не верила Настя.

- Голубка моя, - захихикал Аркадьев, - Я импотент.

- Вы надо мной смеетесь?

- Да, да, да! - продолжал веселиться профессор: - Ой, чего только не услышишь! Идите сюда, давайте зачетку!

- Не может быть.

- Что не может? Я им-по-тент. Вы о таких слыхали?

Настя молча вернулась к столу и положила перед повеселевшим изувером зачетную книжку.

- Я не занимаюсь сексом. - Профессор расписался в графе "Зарубежная литература": - Я никого не трахаю - меня никто не трахает. А постращать люблю. Ни одной юбки не пропускаю. Ничего не могу с собой поделать. Много ем, читаю, пробую исправиться, а результат один и тот же… Берите вашу зачетку, идите с богом.

- Тройка? - спросила Настя.

- Пятерка, вы ее выстрадали.

- Спасибо.

Перед тем, как выйти, Настя остановилась в дверях:

- Вы знаете Кобру? - спросила она.

- Африканскую? - улыбнулся Аркадьев.

- Ну, я, короче, должна была сказать: там очень грязно...

- В щёлках? - Он подмигнул. - Со змеями?

- Да, - ответила Настя. - До свиданья.

- Салют!

Покинув аудиторию, которая за полных два часа превратилась в настоящий зал закрытого судебного заседания, Настя пошла по еле освещенному коридору в сторону главной лестницы и неожиданно почувствовала, что за ее спиной кто-то есть. Замедлив шаг, она стала гораздо осторожнее наступать на иглы каблуков и прислушиваться.

Точно!

- Не оборачивайся! - попросили ее в затылок, - застрелю.

"Это он, больной!!" - Она смотрела прямо перед собой.

- Я не очень стильно выгляжу, - объяснил Вадик. - Так что, пока не надо сюда смотреть. Время еще не пришло.

- Что еще?

- Шагай, шагай.

- Зачем? - Она остановилась. - Что тебе не понятно? У меня нет твоих денег!

- Не в деньгах счастье, любовь моя.

- Я тебе не любовь твоя, ну, как это еще объяснить?!

- Не оборачивайся.

Дверь аудитории скрипнула, из зала суда вышел профессор Аркадьев с удовлетворенной улыбкой на красном лице. Свое он получил сполна. Чтобы не мешать делам сердечным, профессор быстро проплыл мимо молодой пары, на прощанье махнул любимой студентке рукой и исчез из поля видимости.

- Ну, зачем ты пришел? - пролепетала Настя.

- Надо побазарить.

- Пойми: не о чем нам больше базарить.

- Не понял? Мы разве не забили стрелку?

- Какую еще стрелку?

- Ну, мы же договаривались о свидании - да? - только чтобы ты и я...

- Когда?

- Вообще. Только ты и я. Никого, кроме нас. Ты же зачем-то сюда пришла.

- Я здесь учусь.

- И я, и я хочу учиться, подснежник, - а как же? - не серым же помирать.

- Что ты делаешь?!

- Шагай, шагай! - Вадим подтолкнул девушку стволом револьвера: - Вон туда.

- Я туда не пойду, там темно!

- Шагай, шагай.

- Я сейчас закричу.

- Не закричишь. Не оборачивайся! Шагай! - Он поковылял следом за девушкой.

Так и не позволив Насте увидеть свою разбитую физиономию, Вадим завел ее в кромешный темный угол на третьем этаже и разрешил смотреть куда угодно. Он знал, что дева не увидит здесь собственного носа, не говоря уже об его обгрызанном ухе, нескольких фингалах под глазами или опухшей правой руке.

Настя, действительно, ни черта не могла разглядеть. Ей "не светило Солнце, не пели херувимы..." – тут даже не горело ни одной лампочки. Почувствовав на запястье холодное прикосновение его лапы, она оцепенела:

- На что ты рассчитываешь?

- На то, что мы будем вместе учиться, да? Глубже изучим друг друга, - заплетаясь, произнес. Вадик. Поймем, познаем, опять станем как одна семья...

"Господи, он же вдрабадан!" - поняла Настя.

С этого момента она решила придерживаться тактики беспрекословного согласия - уж очень не охота было оставаться здесь, в углу, на третьем этаже филфака до прихода утренних уборщиц, с пулей в голове.

- Хорошо, - согласилась Настя.

- Что хорошо, любовь моя? А? Будем учиться?

- Да, Вадик, все хорошо.

- Все хорошо, - вдумчиво повторил он во мраке. - Мы научимся любить друг друга, прощать, да?

- Разумеется.

- Не обманывать...

- Научимся.

- Не искать того, что нам не принадлежит, и хранить то, что у нас есть...

- Да-да.

- Хорошо… Хорошо. А Миня - слышь? - что это он? Где он сейчас? Он что, с нами собирается учиться?

- Как-кой Миня?

- Ну, козел с той визитки.

- Какой визитки?

- А которую ты потеряла. Наш Миня, ты что, его видела?

- Где? - Спина у Насти чудовищно взмокла, руки тоже. Пульс как у спортсменки.

- Не знаю. Это я у тебя должен спросить, где. Он же меня продал. За тридцать кусков, прикинь?

- Тот, что директор "Кобры"?

- Да никакой он, в жопу, не директор. Он тебе пургу нагнал, а ты повелась как ребенок. У Мини ж ни хрена за душонкой - одни долги. Директор, блин! Этих директоров сейчас как мух не перебитых - через полгода всех на навоз изведут. Директор, нах! А у меня скоро будут миллионы - слышишь? - все будет: Италия, Рим, Палермо, - все у твоих ног, я же обещал. Э, ты мне веришь или что?!

- Да-да, верю.

- Хорошо, - вновь протянул он. - Очень хорошо. А я почему-то вдруг подумал: может, не верит? Может, считает меня за барана вонючего?

- Да что ты, Вадик!

- Веришь, да?

- Конечно.

- Не считаешь, нет?

- Нет, Вадик, нет, ни в коем случае!

- Хорошо. А то ведь без тебя... без тебя мне ж никак, любовь моя. Без тебя я черт знает что. Слышишь?

- Да-да.

- Без тебя я только летаю над землей, и все. Ничего у меня без тебя не получается. Летаю, блин... А земля близко-близко. Я все пытаюсь поставить ногу, застолбиться, а она не ставится, скользит. А почему? А потому что без тебя. Постоянно не хватает двух-трех миллиметров, какой-то мелочи. Скользит, и все. Вниз уходит, проваливается. Проклятье! Всегда надо, чтобы было за что зацепиться, да? Вот, хотя бы, твоя рука, клочок земли, один взгляд, одно движение, - много не надо, - грамм любви, капля нежности… А ты говоришь, в деньгах счастье! Без тебя, любовь моя, мне не надо никаких денег, без тебя я никто, нигде... Короче, будем учиться вместе, или что? - вспомнил он.

- Да, Вадим.

- А…, хорошо. Я доказал тебе, что я есть, что я должен быть, да?

- Более чем, - вздохнула Настя.

- Вот и все, что требовалось доказать. Смотри: твоя рука в моей руке, и тебе из нее никуда: ни туда, и не сюда. Значит, я существую?

- Существуешь, существуешь.

- Значит, все начинается сначала, да, любовь моя? История любви, круг первый?

- Ну, не знаю, наверно.

- Наверняка. Я, знаешь, что тут понял? Настоящее всегда прячут там, где начало, - я видел. Первый поцелуй, первая любовь, - разве это можно променять на то, что будет потом? Я хочу родиться и начать сначала. Завтра - ты слышишь, подснежник? - завтра я это сделаю. Завтра я буду стоить столько, что ты обалдеешь и сама бросишься ко мне на шею, - мне больше не придется ставить между нами "Кобру". Не смотри на то, что сегодня, еще рано - завтра будет в сто раз круче. Сегодня я сделаю всех, кто нам мешал быть вместе, а завтра... Может, ты опять не веришь, думаешь, я лапшу вешаю?

- Верю, почему… - согласилась Настя, от которой уже поднимался дым.

- Хорошо, - одобрил Вадик, - Ты должна верить. Без веры ты не будешь стоить рваного рубля. Так что, поверь: сегодня я отоварю всех, кто был со мной не согласен. Патронов хватит. Всех положу на сковородку, блин, всех приготовлю. Завтра посмотришь. Это будет завтрак. Ты только... только не вставай поперек меня, подснежник, и тебе будет хорошо.

Вадим надолго умолк.

- ... Что еще? - спросила шепотом Настя.

- А пока все. Не вставай, и все, ясно?

- Ясно.

- Вот. А так, ступай. Иди, любовь моя!

Пальцы парня, стиснувшие запястье девушки, наконец, разжались. Она была свободна.

- Я что, пойду? - неуверенно прошептала Настя.

- Ага. Извини, но мы не прощаемся.

Так и не увидев того, кто ее стращал в темном углу, Натя отправилась по коридору в направлении света от главной лестницы.

- Я всегда с тобой, - полетело ей вслед, словно из трубы: - Не расслабляйся.

Продавец ликероводочного ларька на станции метро «Проспект Просвещения» Михаил Эдуардович Яновский в десять часов вечера переоделся в малиновый пиджак и уже готовился закрывать заведение, как вдруг в окошко заглянула побитая морда с залепленным ухом: она оглядела клетку, самого продавца и сказала:

- О, ля-ля!

- Что-то хотели? - поинтересовался Миша.

- А где Виталик?

- Виталик будет завтра.

- А сегодня?

- Сегодня я, - ответил Миша.

- Электричество сделали?

- Давно уже.

- Не мерзнешь?

- Нет. А что?

- Открой клетку, Виталик просил кое-что оставить.

- Заходи, - пригласил Миша, открывая дверь.

Вадим залез в ларек и вынул из огромной сумки револьвер.

- Это Виталику? - обалдел Миша.

- Это нам.

Вадим закрыл дверь, выбрал свободный от тары угол и приземлился на пол:

- Заплатишь три тонны баксов - он твой. Кольт. Реальная пушка.

- У меня нет таких денег.

- Зато у меня есть шесть пуль сорок пятого калибра. - Вадим открыл барабан, тут же его захлопнул и взвел затвор: - A свинец сегодня дороже баксов, Миня.

Миша увидел на лице гостя садистскую ухмылку и похолодел, несмотря на исправное отопление и теплый малиновый пиджак. Вадим положил оружие на пол и прошвырнулся по карманам:

- У меня была классная сигара... Где она?

Он нашел отцовскую сигару и стал тщательно ее раскуривать. Когда пошел густой дым, Вадик пригласил Михаила опуститься на пол. Тот отказался.

- У меня хорошая новость, - объявил Вадим. – Ты не убивал Полицая. – Подобрав с пола пушку, гость стволом указал на полу место, куда следует опуститься хозяину ларька.

Тот безропотно сел рядом:

- Хорошая новость, - согласился он.

- Полицая вообще никто не убивал. Знаешь, почему?

- ... ?

- Потому что Полицая убить невозможно. Потому что его вообще здесь не было. Че глазами хлопаешь? Я гарантирую: Полицай - это иллюзия.

- То есть, как?

- А вот так. И мы с тобой – иллюзия. Не понял? Все здесь мираж, Миня, все! Это как игра: одни приходят - другие уходят, - а деньги остаются. Реальны только деньги. Ну, еще Кобра, ты ведь знаешь Кобру - реальная баба. А все остальное – сегодня есть - завтра нет. Врубаешься? Кобра поиграла с нами как с котятами. Думал, она че к тебе пришла?

- Че она ко мне пришла?

- Она обобрала твою душонку, Миня. Обобрала, и до свидания. Беда в том, что ты, кроме денег, ни хрена не видишь. Есть душонка, нет душонки, - до балды, были б деньги, да? Так вот, без душонки денег не бывает. А если бывают, их забирает Полицай. Врубаешься?

- Миша кивнул.

- Которого на самом деле нет.

- То есть, Полицай... - мучительно соображал Миша.

- Где ты служил? - помог Вадим.

- В Венгрии.

- Ну, и кто был твоим старшиной?

- Полоцкий, - Добрые глаза Мини ошарашено округлились.

- Как его звали?

- Полицай.

- Ну и как он, по-твоему, мог сюда попасть?

- Никак.

- А Осю помнишь? Осю Блана...

- Конечно.

- "Когда-то в утренней земле была Эллада", - да? Высоцкий, "чуть помедленнее кони, сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони..."

- О, черт! Это финиш…

- Вспомнил? Классно нас разыграла Кобра?

- Ты Вадик Романов?

- Ага.

- Но как?! - Миша уставился на армейского друга.

- А это у нее надо спросить. Она обещала тебе, что меня не будет?

- Обещала.

- За тридцать косых?

Миша утвердительно опустил лицо.

- Кобра свои обещания выполняет... И че тебе закупщиком плохо сиделось? Я ж к тебе как к ребенку относился: и кормил, и одевал, и хату мы тебе сняли. Не понравилось, что Настя ко мне ушла? Так она, если б не ко мне, один фиг, нашла бы себе мешок денег. Не твоего полета девочка, Миня, надо ж быть реалистом. А ты сразу Кобре плакаться, душонку чертям закладывать! Ой, Миня, я угораю…

Поднявшись на ноги, Вадим похлопал удрученного продавца по щеке:

- Ладно, щас мы все поправим.

- Как?

- Поехали к Насте.

- Она не дома.

- Откуда ты знаешь? – Вадик забычковал гаванскую сигару и положил ее обратно в карман.

- Знаю.

- Короче, если знаешь, приведешь ее через час домой на Измайловский, - распорядился Вадим. - Побазарим. Ясно?

- Хорошо.

- К одиннадцати часам я к вам подгребу. Не грусти.

Оставив Михаила в трагическом оцепенении, Вадим закинул бульдог в огромную сумку и, припадая на ногу, отправился ловить машину.

Он вернулся домой и, пока открывал замок, услышал за дверью сигнал телефона.

Его кто-то хотел.

Его кто-то искал.

Мир вдруг перевернулся с головы на ноги. Вадим распахнул дверь и с невероятной стремительностью подпрыгнул к телефонной трубке:

- Алло?!!

Ему ответил непрерывный гудок. Он не успел на несколько секунд: тот, кто его хотел, положил трубку.

Но это был уже другой мир.

Мир, в котором его знали.

Подождав минут пять повторения звонка, он набрал номер Насти.

- Да? - ответила Маргарита Серафимовна,

- Это я, Вадим. Добрый вечер.

- Какой Вадим?

- Романов.

- Не знаю такого.

- Скоро узнаете. Настя дома?

- Ее нет.

- Будет после одиннадцати?

- Лучше позвоните в половине двенадцатого.

- Лучше я приду в половине двенадцатого.

- Она вас ждет?

- Всегда ждет. Сейчас я подойду и за верность ей памятник поставлю.

За пятнадцать минут до назначенного часа он прибыл на место и прогулялся вокруг синей церквушки - огромного, точно бездыханный белый камень, Троицкого Храма. Эта сонная, вечно закрытая церковь спала под голубой цыбулкой и хранила священное молчание. Он обковылял ее по замкнутому кругу, сказал, что и сам отлично знает, куда ему дорога, что все получится, как надо: Кобра останется довольна, сегодня, наконец, ее накормят царским завтраком, - и вошел во двор соседнего дома по Измайловскому.

Он набрал код на парадной двери и поднялся на третий этаж.

В башке шумело: какие-то скрипки, барабаны, медные трубы, - все вдруг смешалось и взревело под его крышей, едва он нажал кнопку звонка тридцать седьмой квартиры.

Он не отпускал кнопку, пока не увидел перед собой шокированную мать Насти.

- А Настя? - спросил он вперив взор в растерявшуюся мамашу: - Где она, а Маргарита Серафимовна?

- Что случилось?! Что случилось?! - взволнованно затараторила та. - Вы с ума сошли, столько трезвонить? Я же не глухая.

- А где Настя?

- Нет ее еще, нет.

- Вы уверены?! А где она? Простите, как это нет?! - обалдел он: - Половина двенадцатого есть, а ее нет?! Он попытался заглянуть в дом: - Ее че, правда, нет?!

- О, Господи! – промолвила Маргарита Серафимовна: - Вы кто?! Что вам надо?

- Я не Господи. Чего это она? Где, а? Половина двенадцатого, блин! Не понял?

Хозяйка упала бы в обморок, если б хулиган с избитой физиономией не отлип от двери.

Оставив в покое мамашу, Вадим спустился на один лестничный пролет. Там он осел на каменный пол, прислонился к батарее и пробубнил:

- Не волнуйтесь, я подожду. Мне удобно, тепло... Я жду любимую девушку. У меня есть сигара, деньги, я свататься пришел.

Дверь над ним закрылась. Он нашел в кармане огрызок гаванской сигары, закурил.

Минут через десять щелкнула парадная дверь.

Кто-то вошел и стал подниматься по лестнице.

Вадим приготовил револьвер.

Шаги приближались.

Он прицелился в развилку лестничных площадок, где должен был появиться затылок, и заметил, что, "Кобра" в его руке выводит бешеные зигзаги.

Между лестницами появилась голова, принадлежавшая Олегу Михалычу, отцу Насти.

Вадик спрятал пушку за пазуху, привстал с пола и оседлал подоконник,

- Добрый вечер, - сказал он, когда Олег Михалыч повернулся к нему лицом.

- Добрый вечер, - кивнул тот, проплывая мимо.

Папа Насти открыл дверь и исчез в квартире.

Десять минут до полуночи, а Насти все не было. От скуки Вадим раскрыл все молнии на сумке, зачерпнул горсть денежных купюр и подошел к лестничному пролету.

Легко, красиво и плавно бабки полетели вниз.

Как опавшая осенняя листва, как забытый сон, как мираж...

Он был уверен, что Кобра в восторге от такого зрелища: осенняя листва осыпается с сухих веток…

Он вернулся к сумке, зачерпнул еще горсть листьев и вновь посыпал ими черную дыру лестничного пролета.

Наконец, он попросту вывернул кожаный бэг наизнанку, и... Зеленое конфетти закружилось праздничными куполами парашютов, вспышками в ночи. Деньги парили от третьего этажа к подвалу и испарялись в пустоте.

Все. Сумарь опустел. Карнавал подходил к концу.

Вадим открыл барабан револьвера, вытряхнул все боеприпасы на подоконник, отложил два патрона, с оставшимися подошел к пролету.

Раз... Первая толстушка сорок пятого калибра спикировала в подвал к зеленым баксам. Два... Туда же полетела вторая... Три... Четыре...

Осталось два патрона. Он симметрично вогнал их в барабан "Кобры" один против другого - прекрасный расклад для партии в русскую рулетку: два шанса из шести, или один на троих, - без дураков. Он никого не хотел убивать. Кто здесь лишний, пусть разбирается "Кобра".

Барабан защелкнулся.

Вадим трижды прокати его по рукаву, аккуратно положил на подоконник и посмотрел в окно. Два желтых пятна освещали уютный дворик. Фонари.

- Кобра, я люблю тебя, – признался он. - Мы качаем на руках вселенную, да? Капли звезд тают на наших ладонях. Только ты и я...

Вадим вздрогнул - открылась парадная дверь.

Он повернулся к окну спиной и услышал стук Настиных каблуков. Она поднималась наверх. С ней шел Миша.

Вадим увидел их затылки в развилке лестниц, затем два лица. Заметив парня, дева и ее друг остановились на втором этаже. Их разделяла одна лестница.

- Что на этот раз? - спросила Настя.

Предчувствуя страшные неприятности, из квартиры показались родители Насти.

- Что здесь происходит?! - поинтересовался Олег Михайлович.

- Мы играем, - успокоил Вадик, подарив родителям странную улыбку.

- Во что это вы играете? – не понял отец девушки.

Тогда одноухий схватил с подоконника пушку и заорал, что если все, кроме него, не закроют рты, он этой симпатичной девчонке в розовом дутике полголовы снесет.

Обстановка изменилась.

- Кто не доволен, тот свободен!! - орал Вадим. - А мы остаемся! Хотите смотреть - смотрите! Но молча! Мы играем, и расходимся. Кто не согласен? Что не ясно? Рты позакрывали и стоим, где стоим!

Нервный выхлоп обошелся оратору дорого - Вадик начал стремительно сдавать - силы убывали с каждым словом. Левая рука ходила ходуном и еле удерживала "Кобру". Он был на пределе и без тормозов, это могло повлечь за собой, черт знает какие осложнения.

Чувствуя, что в любой момент может рухнуть без сознания, он сбавил обороты и прохрипел:

- Хорошо стоим. Хорошо. Я ж хочу как лучше, да? Все хорошо стоят, хотят стоять еще лучше. Все хотят любить, там, есть, спать… А кто хочет, чтобы хуже? Дураков нет? Я тоже хочу. А Кобра хочет есть. Она хочет есть. Ей пофиг, что я хочу или вы… Она проголодалась, и если сегодня не получит того, что хочет, завтра уже никто не будет хорошо стоять, ясно, да? Поэтому, давайте, реально решим наши проблемы и разойдемся. Посмотрим, доиграем до конца. А то не хорошо не до конца, не хорошо… Кому-то, может, и хорошо - да? - а кому-то не хорошо, - это не хорошо. Так что, давайте…

- Вадик, - решилась пролепетать Настя.

- А?

- Все же хорошо. Ты что? Сколько можно стращать меня этой штукой? Я все понимаю.

- Да?

- Зайдем ко мне? - предложила она, пробуя улыбнуться: - Отдохнем, посидим…

- Не… Я свое отдохнул, любовь моя, я семнадцать дней отдыхал в Таллинне, а ты говоришь «отдохнем». Я выспался. Теперь я хочу жить, понимаешь? Я хочу на свое место. Я больше не шакал, ясно? Вот, доиграем, и все будет хорошо.

- Господи, кто тебя так? - Настя, наконец, увидела, во что превратилась башка ее парня.

- Не стильно выгляжу, да? Вот, меня так. Кто-то еще не согласен с моими убеждениями. Кто-то еще не врубился, с кем имеет дело, кто-то еще ухо мне норовит откусить, морду начистить. Кто-то не понимает, что у меня есть ты, да? А когда у меня есть ты, мне, ну, очень хорошо, любовь моя, очень, несмотря на некоторые обстоя… ят... тельства.

- Да-да, - согласилась Настя. - Обстоятельства.

- Друзья, семья, любовь моя… - Заплетающийся бред вконец измотал парня, он уже не понимал, что несет: - У меня есть все, что надо… Вот почему мне хорошо, вот почему я здесь…

- Разумеется, все есть, - ангельским голосом пропела Настя.

- Короче, я банкую,... любимая.

- Это как, лю-любимый? - переспросила Настя.

- Это так… просто. - Он тупо уставился на "Кобру" в своей руке: - А-а… здесь два - да? - два пистона.

- Ну и что? - захлопала глазами Настя. - Зачем нам два пистона? Разве, нам без пистонов плохо? Ты же говорил, что любишь…

- Без пистонов нам никак, любовь моя, ва…аще никак… И еще у нас четыре… пу…устые дырки… - Вадик с судорогой на лице проглоти слюну, - Это тот самый шанс, любовь моя, тот самый шанс… Мы будем играть в русскую рулетку… Вы же знаете, наверно… наверно, знаете, есть такая игра… Один шанс на троих… Или два… Блин, я уже хрен помню сколько… Кто-то свалит, короче, а кто-то останется… Реальная такая игра... Всем будет нормально.

Наконец, рука сумасшедшего дрогнула, выронила револьвер, его задница сползла с подоконника, и, пожалуй, все. Он свалился на пол без признаков жизни.

Никаких длинных коридоров не было.

Сотни иголок одновременно, но не больно, даже ласково, вошли в его ладони, между лопаток, и дальше, дальше...

Высоко-высоко навзрыд вскрикнула русалка.

Нечеловеческий огонь сердца, неземной голос.

Вечное пламя.

Сквозь него он разглядел цыганку, уходившую за горизонт, чтобы никогда не возвращаться,

... увидел Олесю, в агонии вывалившуюся из розового кресла,

... увидел мать в облаках Балтики, которая молилась за него,

... увидел, как спадают цепи с тела бронзового человека,

... и как раскрывается стихия, чтобы принять в свое лоно бронзового человека,

... и как падает на землю небо.

... и как благодарная земля возвращается в родную орбиту голубоокой планетой.

И увидев это, он скатился по лестнице к ногам девы и ее друга.

Открыв рот, Миня нагнулся, чтобы пощупать его пульс.

- Он живой, - сказал Миша.

- Он больной. - Настя села на последнюю ступень, положила голову парня на колени: - Ну, вообще! Какой болван…

Выстрела никто не слышал. Крови никто не видел. Кобра взяла свое бесшумно и чисто. Позавтракала и ушла в другие края. Эта изумительная женщина в последний момент решила никого не убивать. Она делала то, что хотела. Все остались живы-здоровы: и волки сыты, и овцы целы. Так бывает там, где отдают последнее.

А два желтых фонаря продолжали качаться во дворе дома одиннадцать по Измайловскому проспекту, что в считанных секундах ходьбы от сонного синекупольного храма.

И наступило завтра.

Название книги

Время Полицая

Павлов Айдар

Часть третья