Предисловие

Все течёт, все изменяется, говорил Гераклит, и множество веков прожила его, казалось бы, незатейливая мысль: нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Много воды утекло и с той поры, кода Алексей Павлов оказался на свободе, и перед ним окрылись исполненные таинственной притягательности, но и опасные пути; куда? - конечно, прочь из Йотенгейма. Многое с тех пор наполнилось уже эпическим содержанием; изменился и автор. Это теперь иной Алексей Павлов, во многом добившийся чего хотел (но об этом когда-нибудь позже), а  прежнего мы оставили в московском дворе проснувшегося весенним ранним утром в автомобиле, впервые за долгое время закутанного в чистое одеяло, и предстоял ему,  помнится, допрос в Генпрокуратуре, а сам он  был готов немедленно пуститься в путь и посмотреть любой опасности в глаза. Где-то там среди неясного прошлого видится через лобовое стекло автомобиля ВАЗ-2106 его отрешённое лицо, и говорить о нём уже легче как о постороннем, хотя и хорошо знакомом человеке, что благосклонный читатель , надеюсь, и позволит автору.

Итак...

 

Глава 33

Через несколько дней свободы Павлов наконец поверил, что повторно арестован не будет, по крайней мере в ближайшее время, и сладкий яд прощания с родиной стал медленно как дым проникать в душу. Кто ты теперь – арестант. А какой арестант без побега.  Какие ветры воспоминаний поднялись при этой мысли, какое жаркое дыхание свободы обожгло лицо, какие горизонты открылись! - будто после мучительно долгого восхождения, когда времени у тебя не больше часа, а ты сидишь на вершине как усталый бог, а вокруг в бесконечную даль уходят в бессмертном покое голубоватые горы, и выше тебя только небо.  И что ещё сказать, когда придёшь домой, и, в общем-то, никуда не хочется, но отныне ты не хозяин своего дома, своего времени, своей жизни; ты – з/к – до следующей оттепели,  до грядущей перестройки, когда Россия как лошадь вспрянет ото сна.

Вряд ли тогда Алексей Павлов размышлял именно так, - скорее был погружён в сон наяву, в который, однако, грубым диссонансом вторгалась Генпрокуратура, как сборище дебилов, явившихся на бал, как заноза или зловоние.

Олицетворением скверны выступал следователь Ионычев. «Как двоечник!» - сетовала на него адвокат Ирина Николаевна.

- Начинаем допрос, - важно говорил Ионычев. – Сколько у Вас, гражданин Павлов, было автомобилей?

- Это Вы по делу или из любопытства?

- Вопрос Вам задан в рамках допроса, значит по делу. Отвечать вопросом на вопрос Вы не должны. Вы обязаны отвечать по существу. Вы ознакомлены с ответственностью за дачу ложных показаний.

- Моим ответом является именно вопрос. Причём по существу. Или ответ в неугодной Вам форме является  ложным показанием? Тогда я ходатайствую о том, чтобы Вы мне предлагали вариант моего ответа, а в конце протокола мы напишем: «Со слов следователя записано верно». Ирина Николаевна прятала усмешку, а Ионычев откидывался в кресле и собирал мысли в кучу.

- Ладно, Алексей Николаевич, мы предоставляем Вам льготную возможность. Я буду задавать вопросы, а Вы можете, не отвечая устно, записывать ответы в протокол собственноручно. Хотя это и не по правилам. Так сколько у Вас было автомобилей?

- За какой период?

- За последние десять лет.

- Вы обвиняете меня, согласно  статьи 160, в присвоении чужого имущества?

- Да. Или в растрате.

- Если не ошибаюсь, пригрезившееся Вам деяние произошло в 1997 году?

- Выбирайте выражения. Ваша вина доказана.

-  Я в курсе. В ответ на моё заявление мне то же самое написал зам. Генпрокурора товарищ Хметь. Хотя я, с Вашего позволения, с выводами потерпел бы до суда. Но хорошо, по-вашему,  в 1997 году. В таком случае, Вы замечательно связали понятия пространства и времени ( помните, как сержант Иванов приказал рядовому Сидорову копать канаву от забора и до самого обеда?), и мы просто обязаны присовокупить всё моё имущество последнего десятилетия к уголовному делу 1997 года, равно как считать  это имущество присвоенным или растраченным. Позволите так и записать?

- Так у Вас же статья с конфискацией!

- Уже яснее. Вот мой ответ: все когда-либо принадлежавшие мне автомобили куплены на заработанные мной деньги абсолютно легальным путём. Где находятся эти автомобили, и сколько их,  я не помню или не знаю. Надеюсь, что столь авторитетная организация, как Генеральная прокуратура, в состоянии выяснить этот вопрос, я обращаюсь к ней в Вашем лице за помощью  и прошу выяснить, где и сколько за последние десять лет есть моих автомобилей.

- А Лексус в Лиссабоне!? – не выдерживал Ионович.

- Ну и что? – недоумевал Павлов.

- Придёт время и мы доберёмся до Вашего заграничного имущества!

- Нет у меня имущества за границей. Формально, конечно. Всё записано на разных людей, а они не российские граждане.

- Не волнуйтесь, мы вызовем и допросим этих людей.

- Неужели это в Ваших силах? – недоверчиво изумлялся Павлов.

- Да, мы это можем, - отвечал, надуваясь как Воробьянинов, Ионычев и неожиданно делал профессиональный выпад: «А почему Вы ушли из банка?! Вы - успешный бизнесмен, - почему? Какой мотив?»

- Мотив – «расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой!»

- А если серьёзно?

- Если серьёзно , то, в современной аранжировке: поплыли туманы по реке. Выходила на берег Катюша на высоком тонком каблуке».

- Не придуривайтесь. Экспертиза установила, что Вы психически здоровы. Или Вы решили симулировать? Я спросил, какой мотив.

- А я ответил.

- А вот мы адвоката спросим. Ирина Николаевна, Вы понимаете суть вопроса, заданного подследственному?

- Алексей Николаевич, следователь имеет в виду мотив Вашего поступка.

- А-а.. Мотив поступка не сложен: по собственному желанию.

- Подробнее.

- Хорошо, - послушно соглашался Павлов  и видел, как раздражение покидает следователя. – Дело в том, что всякое увольнение должно происходить в соответствии с трудовым законодательством, что означает, что  если увольняющийся принял решение больше не работать, то оно должно быть оформлено в трудовой  книжке на основании заявления  и принятого ответственным лицом решения. Если ответственное лицо не видит препятствий к увольнению, то последнее оформляется в соответствии с статьей 31 КЗОТ РСФСР.  Вы, конечно. Знаете, что РСФСР уже нету, но…

- Хватит! Трудовое законодательство нам известно. Не надо его комментировать.

-  Но Вы просили поподробнее.

- Не настолько. Ладно, пишите, сколько у Вас было автомобилей.

Так или иначе, но допрос заканчивался. Конечно, не всё так безобидно в Генпрокуратуре, и подобные речи могут дорого стоить, но – чуть-чуть интонации, немного простодушия – и вот уже задумался следователь – а вдруг ты всерьёз такой, с таким вот образом мыслей, и по-другому не умеешь.

Уйти из этого кабинета не всегда, казалось, возможно. До наручников и нового задержания здесь было полшага. Но выйдя из пещеры подворотни на Садовое кольцо и ещё не веря в удачу, сев наконец  в подошедший  (о скорей бы!) троллейбус, Павлов освобождался от наваждения.  Троллейбус был как избавитель. А далее – уже по традиции – скорее на Пятницкую, в закусочную, где много места и мало народу, стакан водки  и что-то поесть, потом второй и третий подчас стакан – и на Павелецкую в баню, а там, если повезет, компания умельцев « поддать» хорошо приготовит парилку с ромашкой или мятой – и поплывёт душа в рай, пронзённая до кости горячим мягким паром. На западе этого нет. Единственно чего не будет хватать Павлову в будущей жизни – это московской хорошей бани, воспетой ещё Гиляровским. На западе в чести сауна, чужеродная русской душе. О боги, кто бы знал, как хочется покинуть этот край. Ностальгия? Пусть расшибёт себе лоб о Бутырские тормоза. А баню мы, как храм в своей душе, построим сами.

Как говорил древнеармянский философ Давид Анахт, «об этом столько». Хватит повествовать об уродах. Последнее свидание с Иоанычевым состоялось в мае накануне так называемых праздников. Придя на допрос, Алексей застал следователя в благодушном настроении, порывавшегося поздороваться за руку. «Сегодня допрос отменяется, - задушевно сказал он. – Завтра будет демонстрация, вообще неясно, что будет в стране».  «Да, - поддержала разговор адвокат, - вчера по  телевизору выступил Утин…»

- А этот – вообще бандит! – убеждённо прервал ее следователь.

Ну, бандит и бандит, и хрен бы с ним сто раз, главное, что сегодня в троллейбус сядем без препятствий.

- А Вас, Павлов, - оживился следак, - я найду способ, как вернуть в тюрьму. До свиданья».

 

Глава 34

Для верности описания следует отметить, что большую часть времени после выхода на свободу Павлов проводил в больнице. Лечиться было надо, иначе никаких резких движений делать нельзя. Поэтому,  что ни день, рано или поздно, но возвращаться в больницу было нужно. ЦКБ-2 в Сокольниках была как родная. Давний приятель Геннадий, много лет назад начинавший здесь водителем, стал главным инженером и многие врачи и сёстры были знакомы по турслётам и спортивным соревнованиям, когда Павлов выступал в молодости за ЦКБ-2 как сотрудник (подставной, разумеется). Как-то раз перед стартом лыжной гонки подбежал к Генке судья, сам из врачей ЦКБ, и спросил, кто такой Павлов, что-то он его не помнит. «Уролог, - ответил Гена, - уроет – не встанешь».

- Ой, слушай, а мне-то он и нужен! Послушайте, у меня почки больные. Мне можно пить пиво? – с надеждой вопрошал дядька.

- Можно, - мудро отвечал Павлов, - но в ограниченных количествах.

- А это сколько?? Бутылка? Две?

Но Алексею дали старт, и волшебные лыжи унесли его в вихрях снега, оставив разочарованного врача без ответа.

Ах, Николай Васильевич, где моя молодость, где моя свежесть!..

Путь должным образом подготовлен не был, но сил оставаться тоже не было. Володя узнал, что Ионычев уходит в отпуск, а это означало, что критический момент близок, и Алексея для верности закроют, или что исчезновение подследственного не повлечет за собой немедленного розыска. Топтуны вроде перестали ходить по пятам. Когда Алексей указал Ионычеву на факт чересчур назойливой слежки, тот изумленно воскликнул: «Кто?!»  «Красные следопыты», - ответил Павлов, и следак не удержался от довольной ухмылки. «Вот номера машин ваших товарищей, - Алексей подал список. – А те, которые подчеркнуты, работают наиболее непрофессионально. А господа, которых я встречаю на лестнице, поднимаясь в этот кабинет, чудесным образом попадаются мне в самых разных районах Москвы, и даже в бане». Ионычев изучил список и оправдывающимся тоном заметил: «Это не мы, это ФСБ».

Сделал это Павлов намеренно, чтобы понять, может ли заметить слежку более профессиональную, поскольку уровень её после такого заявления должен был измениться, и, кончено, повысился сразу. Однажды Алексей прошёл от больницы через весь лес Лосиного острова, оставив «заряженные» часы и бандажный пояс в больничной палате, вышел на Ярославское шоссе, но не заметил и не почувствовал ничего. Сев, однако, в автобус, едущий в сторону центра, увидел тронувшийся автомобиль. По мере удаления от окраины машин прибавлялось, и все они обгоняли автобус, и только этот автомобиль ехал далеко сзади, замедляя скорость, когда автобус останавливался. Ближе к ВДНХ он подъехал близко, так как движение стало оживлённым, и объект мог ускользнуть на остановке. В машине сидели пятеро рослых молодцов с серьёзными лицами и почти одинаково одетых. Алексей не подал виду, что заметил, сходил на рынок, купил резиновые тапочки и поехал на метро в баню на Семёновскую, но не сразу, а через театр на Юго-Западе. Изучив афишу и записав, какие будут спектакли, Алексей резко поймал частника и за хорошие деньги, перекрывающие все штрафы, попросил гнать со страшной силой в баню по окружной дороге, что означало путь более длинный, нелогичный и по самому краю дозволенного подпиской о невыезде.

Развязка Киевское шоссе - окружная дорога выходила за пределы Москвы, но формально была допустима, так как иначе на окружную в нужном направлении из города не выехать. Именно эта точка интересовала Алексея: здесь можно свернуть, а можно и уехать по Киевскому шоссе. Сначала были ленивые размеренные движения перед театром, потом перебегание многополосной автострады, быстрая посадка в машину (в Москве это просто: традиция, любой отвезёт за деньги, только махни рукой) и буквально через минуту – кольцевая. Алексей был уверен: слежка, если и есть, то вряд ли на это действие отреагирует, разве что весь район в радиусе десяти километров оцеплен. Но ошибся. Отреагировала.  Выезжая на развязку Киевского шоссе  и окружной, Алексей попросил водителя не сбавлять скорость до последнего момента, как будто машина хочет выехать из Москвы. В пятидесяти метрах дальше поворота, там, где по карте было уже Подмосковье, стояла серая шестерка, возле неё шестеро коротко стриженых бойцов в кожаных куртках, несмотря на жару; правая рука каждого запущена внутрь за борт куртки; и один за рулём в машине. Двое из них уверенно двинулись наперерез машине. Вписываясь на скорости в поворот (водитель хорошо отрабатывал свои деньги), Алексей заметил, не поворачивая головы, что эти двое уже неспешно и удовлетворённо двинулись назад, вынув руку из-за пазухи.

Володя был прав: пока слежка есть, шансов нет. (А ведь расстреляли бы в упор.) Но два месяца прошло, и следить стали выборочно, это подтвердили и пробные выезды за пределы Москвы, не менее опасные, чем побег. Этим действиям предшествовало одно чрезвычайное обстоятельство. Однажды Володя сказал: «Ты ведь в баню ходишь на Семёновской?»  «Не только» - ответил Алексей. «Завтра иди на Семёновскую, с тобой хочет встретиться юрист». Алексей подумал про Ирину Николаевну и расспрашивать не стал.

Следующим днём, совершив ряд предписанных Володей действий, выглядевших просто по-шпионски, Алексей получил указание зайти в подъезд большого дома, подняться на седьмой этаж и без стука войти в указанную квартиру, в которой стояла летняя тишина, было по-московски светло и уютно. (Ах, эти московские квартиры, где ещё в мире есть в человеческих жилищах столько уюта и покоя! – они как острова в океане или приют для скитальцев, всё хорошее, что есть в Йотенгейме, живёт в московских старых квартирах), - а из кухни навстречу Павлову вышел человек с Бермуд.

Между прочим, они обнялись, хотя и бог знает, что у каждого из них было на уме.

С этого дня Павлову стало ясно, что его шанс – один из десяти тысяч, но другого нет. Володя работал на него – человека с Бермуд, который теперь взял на себя роль руководителя побега.

На Тютю-Баши мы пошли в обычном порядке. Восхождение ничем  не выдающееся, обыкновенная пятерка, а стало быть, описание маршрута никто не читал. На вопрос, кто знает маршрут, все отшучивались: маршрут логичен – прямо вверх. Ну и дошутились. В прошлом году ездили в Азию, от Кавказской переменчивой погоды отвыкли, а теперь в утреннем тумане что-то перепутали, залезли не туда, куда надо, впереди «бараньи лбы» - гладкие зализанные ледником скалы да ещё с натёчным льдом, здесь вообще никто не ходит. Правда, скал этих не так много, метров сто, а там уже что-то разумное виднеется. Надо возвращаться, а время упущено, начинать маршрут снова снизу значит ночевать на стене. Засмеют, маршрут однодневный. А кто виноват? Павлов. Вызвался лезть первым и залез как отец Фёдор. Шесть человек собрались на скальной полке под карнизом и пригорюнились: вниз неохота, а вверх тем более, а на Павлова и глаза бы не глядели. «Ну и что дальше?» - угрюмо произнес Шурик Смирнов, глядя в сторону.  «Ничего. Покурим и полезем, - со всей дурьей башки заявил Павлов. – Смотри не сдёрни, верёвку выдавай совершенно свободно. Сам отвяжись. Если что, верёвку брось, всё равно не удержишь». Шурик кивнул и послушно отвязался. Надев кошки, сдвинув в угол рта сигарету, чтоб не тёрлась о скалы, Павлов полез. Ощущение – будто лез по ледяному стеклу с зазубринами, которые и нащупывал зубьями кошек, а пальцами рук цеплялся скорее за воображаемые, чем настоящие, зацепки, и отчётливо понимал: шансов почти нет. Но всё же как-то пролез – восемьдесят метров ни одной трещины, ни одного крюка, верёвку надвязали, одной не хватило, спасла какая-то отчаянная целеустремлённость или судьба вкупе с незабываемым восхождением на Кушкаю в Крыму. Но тогда, что на Кавказе, что в Крыму, это была блажь, дурь, азарт или что-то ещё не слишком значимое. Можно было и не лезть, ничего бы в этой жизни сильно не изменилось.

А вот теперь - лезть было надо, и Павлов снова почувствовал, что один микрон твердыни отделяет его от смертельного полёта вниз. Итак, подводил итоги Алексей, пока Володя рядом, всё, скорее всего, будет в порядке, но в ловушку приведёт тоже он. Значит, нужно вовремя уйти от обоих, а пока без них и захочешь - не обойдешься.

 

Глава 35

В ту ночь в Москве было тепло и звёздно, дышалось легко и хотелось надышаться Москвой вдоволь, навсегда. Алексей купил на Ленинском проспекте бутылку коньяку и, держа её в руке, пошёл пешком на Мосфильм, домой. Красные следопыты уже привыкли к тому, что если бутылка куплена, то будет выпита; Ионычев не удивлялся, когда Алексей, пердварительно с вечера заложив за воротник, опаздывал на допрос, даже относился с пониманием. Когда Володя вносил залог в пятьдесят тысяч долларов в кабинете Сукова, генерал искал в шкафу бланк приходного ордера, который так и не был найден, а вместо бланков из шкафа посыпались пустые бутылки.. Что поделать, генерал без стакна как без погон, да и звёзды у него должны бы быть  на погонах в стакане.

…Но это была  последняя ночь в Москве, и Судьба была рядом, её могущественная сила стесняла дыхание. Как хотелось остаться ещё…

Пролежав полночи без сна на кровати, Алексей встал, оделся в новую одежду, прошёл в соседнюю комнату, где спала мама; в свете торшера у неё было счастливое умиротворённое лицо, она, казалось, почти улыбается. Алексей замешкался, боясь и подойти и уйти, но, заметив, что она просыпается, тихо  пошёл прочь. Больше они не виделись.

Возможно, людские души могут странствовать, особенно пребывая в Бардо и временно переселяться в животных и людей. Однажды в Праге Алексея остановила на улице пожилая женщина и долго разговаривала с ним, а он не мог избавиться от наваждения, что говорит с матерью. И тогда он подумал, что она, наверное, умерла. Так оно и было.

Опаснейший момент – выход из подъезда. Если следят, не уйти. Бегом по закоулкам, чащам, тропинкам и оврагам в пойме реки Сетунь, переход через реку по единственной трубе (минуя мосты). Темно и тихо как не в городе. Но с детства всё знакомо до мелочей. Индикатор надёжности – ощущение. Вот уже пройдена безлюдная во все времена железнодорожная станция Москва-сортировочная. Взойдя по откосу и пробравшись через чащу, Алексей выходит из долгой темноты на окраину Кутузовского проспекта. На площади Победы светло, молодёжь в белых рубашках отмечает выпускной вечер, теперь уже ночь. Сколь чисты и безмятежно спокойны их лица. Что жизнь готовит им? Однако мысли прочь, внимание! Но - нет даже лёгкого беспокойства, хотя внутренний радар работает на пределе. Наверное, всё в порядке. Володя на условленном месте, в чёрном пежо, одет в новую военную форму, с ним его жена. Володя не спешит. Алексей смотрит ему в глаза. «Не бойся», - отвечает Володя, пока я рядом, с тобой ничего не случится». Ясность полная. Ну, поехали. Каскад виражей, потом медленная проверочная езда с небольшими выездами из Москвы. «Всё нормально, - говорит Володя, - эту машину не знает никто, хоть и старенькая, но чистая».

А потом утреннее шоссе, прямое как стрела, с дремучими лесами по сторонам, и ни души на дороге, ни одного поста. А ведь именно здесь – в наручники – и в обратном направлении. Или в лес под вечную сень деревьев. Но Алексей поверил в то, что услышал, а когда в деревеньке в несколько домов остановились у Володиного отца, то и выпили, и закусили, и костёр разожгли, а потом пошли в лес за земляникой. Ну что ж, прощай и ты, русский лес. Казалось, прошло много часов и дней,  но длился тот же самый день, и в захолустном приграничном посёлке, уже среди полей, Алексей пересел  в старенький ИЖ-комби. Два украинских хлопца ничего не спрашивали, говорили коротко и напряжённо. «Какая ситуация?» - спросил Володя. «Сегодня здесь нельзя. Попробуем у Белого поля». Белое поле оказалось мокрым после дождя, проехать по размытой дороге трудно. Вышли из машины, прошли немного - одна грязь, скользко как на льду.

«Что будем делать?» - спросили хлопцы.  «Что будем делать?» - спросил Алексея Володя. «Поедем», - ответил Алексей, прислушиваясь к отдалённому колокольному звону: земля под ногами начинала гореть.  «Надо переждать», - мягко говорит Володя. «Нет», - отвечает Алексей.  «Ну, что ж, я поехал через пропускной пункт. Встретимся на шоссе на Украине. Давай деньги мне, так будет надёжней».

О господи, всё понятно. Пятнадцать тысяч долларов Алексей отдаёт Володе и, не имея с собой вообще ничего, быстро садится в машину, так же быстро в неё запрыгивают хлопцы и с треском мотора берут старт в поле.

Будь здрав, создатель этого автомобиля, не всякий джип проедет  там, где проехал этот запорожец. Вдруг дорога ныряет в распадок и дальше идет круто вверх. По суху – без проблем, сейчас скорее не проехать, чем проехать. Короткое быстрое совещание, Павлов рвётся за руль, но хлопцы непреклонны: «Мы отвечаем за Вас головой». Двое выходят из машины, а водитель, набирая скорость, летит вниз в овраг, его заносит на глине, он отчаянно вертит рулём, по-прежнему жмёт на газ, по инерции и со страшным рёвом мотора ползёт вверх и на последнем вздохе, когда кажется, что сейчас поползёт назад и вниз,  - выезжает наверх. Алексей с хлопцем, скользя, задыхаясь и едва не падая, догоняют машину, запрыгивают на ходу – останавливаться нельзя, тронуться с места будет трудно. Неожиданно начинается сухая дорога, настолько сухая, будто дождя не было никогда. Хлопцы останавливаются, оглядываются по сторонам.

- Что случилось?

- Мы здесь первый раз, не ясно, куда ехать. Дорога раздваивается.  Или на погранпост или на Украину.

Колокола переходят в набат. В глазах темно и разум гаснет.

- Смотри! – кричит хлопец.

По левой дороге навстречу летят красные жигули. Водитель рвёт газ и уходит по правой, выбор сделан сам собой. Жигули пробуют ехать по полю наперерез, не получается, но быстро догоняют ИЖ по дороге. В машине четверо парней.

- Я выпрыгиваю! Попробую спрятаться в лесополосе! – кричит Павлов.

- Еще рано! – ожесточённо отвечает хлопец, выжимая полный газ и с трудом вписываясь в дорогу.

За запорожцем поднимается такой шлейф пыли, что видимость сзади нулевая, а дорога – две стёжки под каждое колесо. Через несколько минут или часов измученный ИЖ выезжает на вечернее шоссе. Жигули отстали. Опять вопрос, где Украина, где Россия. Хлопцы снова выбирают правый вариант и через час машину тормозят автоматчики на украинском посту ГАИ. Ни жив, ни мёртв, смотрит Павлов, как машину окружают менты с автоматами, как уводят водителя на пост, считают пассажиров, достают бумагу, что-то пишут. Были и ещё будут на пути Алексея такие моменты, но чудо происходит буднично и спокойно: водитель возвращается, автоматчики, не спрашивая документов у пассажиров, уходят, можно ехать дальше. А через пару километров на обочине стоит с зажжёнными фарами Володина машина, а сам он протягивает Алексею пачку долларов и улыбается.

 

Глава 36

Ни с чем не сравнимое чувство испытал Павлов, когда пересел в Володину машину. Как будто перестали звонить оглушительные колокола, вдруг наступила тишина, и только в голове ещё слышится утихающий набат, и приходит ощущение театрального зрителя, только что посмотревшего и пережившего драму с благополучным исходом; в зале тихо, зрители разошлись, и всем  пора по домам, до следующего спектакля.

Колёса машины умиротворённо шуршали по ночному шоссе, Володя и Алексей молчали и слушали магнитофон.

Нет надёжней и вернее средства от тревог,

Чем ночная песня шин.

Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог

Штопаем ранения души.

Это пел Юрий Визбор, который уже умер, а Алексей так и не успел с ним познакомиться.

За бетонными стенами и стальными решётками песни иногда помогали.

«Наши мёртвые нас не оставят в беде» - пел Высоцкий. Вы задумывались, что это может значить? Алексей ранее не задумывался, но в тяжкие минуты обращался к погибшим друзьям и говорил им: «Держитесь!» И они отвечали тем же. Иначе говоря, они не умирали никогда, они только уходили.

Через какое-то время Володя и Алексей приехали в приграничный городок Ахтырка. В типичной части города, состоящей только из частных домов, разделённых узкими дорогами-улицами, машина въехала во двор большого деревянного, с крыльцом и пристройками,  дома. Володя закрыл железные ворота и пошёл к хозяевам, оставив Алексея со словами: «Всё, мы дома». Вечер, тёплый украинский вечер, шелковичное дерево с нападавшими наземь ягодами, огоньки окон и фонарей, звёзды, цикады и полная гармония сфер. Конец страданиям. Завтра же в путь. На Запад, на Запад, на Запад.

Открылась дверь, оранжевый свет лёг на крыльцо, Володя позвал внутрь. Хозяевами совершенно дачной обстановки оказались два парня, моложе Алексея, а на столе стоял приготовленный ужин и бутылка коньяку, купленная вчера в прошлой жизни на Ленинском проспекте.

Выпили, познакомились. «Семён, Владимир» - представились ребята. Семён взял гитару, незатейливо перебирал струны, а песня брала за душу:

Расцвели над Киевом каштаны,

И моя причёска расцвела на воле.

- В этом доме ты в полной безопасности, - сказал Семён. – Здесь проведём несколько дней, потом поедем дальше.

- Володя, почему не завтра?

- А с чем поедешь, паспорт ещё не готов.

- Не бойся, мы в курсе всего, - успокоил новый знакомый Владимир, впоследствии оказавшийся залихватским, бесшабашным, но надёжным пацаном Вовкой.

Вот и вернулся Алексей на землю. Это же правда, только под бешеным эмоциональным натиском Алексея Володя согласился двинуться в путь раньше времени, предлагая пересидеть у него в деревне, пока не сделают загранпаспорт. А когда Алексей сказал, что нет, нет и нет, что это не путь, а конец пути, - Володя молча направил машину из Москвы в сторону Звенигорода. Алексей подумал, что это и есть немедленный побег, но остановились в деревне Горки у крайней избы.

- Здесь нам скажут, что можно, чего нельзя.

На стук дверь открыла женщина, далеко не молодая, но с переливающимися васильковыми огнями глазами.

- Проходите – сказала она и ушла в комнату. Что-то проговорив у икон, вернулась и тут только посмотрела на Алексея.

- Ой! – воскликнула она, - да это же граф Монте-Кристо! Проходите, проходите! Что вы хотите?

- Нам бы ответ на вопрос, можно ли в путь, - мягко сказал Володя.

За столом у низкого деревенского окна на чистой скатерти женщина разложила карты, что-то объясняла, над чем-то думала, прислушиваясь к себе, потом сказала: в путь можно, но ещё рано, нужна какая-то важная бумага, без которой будут большие проблемы, лучше подождать.

- Да, мы знаем, - сказал Володя, - но вопрос другой: можно или  нельзя в путь.

- Можно, - ответила женщина, - это ваше время.

- Скажите, пожалуйста, - спросил Алексей, - есть для меня где-нибудь безопасное место?

Изучив карты, женщина сказала: нет.

Взгляд её изменился, глаза перестали переливаться васильковыми искрами.

- Всё, - больше ничего не могу сказать, или это будет неправда. – Храни Вас Бог. Я буду за Вас молиться.

Конечно, Алексей подозревал Володю в подготовке этой встречи, но, похоже, напрасно.

- Если бы нам сказали, что в путь нельзя, - говорил Володя, - то я бы отказался. Проверенно многократно: Вера Петровна не ошибается.

Не ошиблась она и относительно проблем. Отсутствие этой самой бумаги стремительно бросило Алексея в поток опасных приключений и понесло по течению. Тогда Алексей ещё не знал, что его ждёт, но уже на следующее утро, когда Володя уехал в Москву, почувствовал головокружительное беспокойство, которое усилилось после того, как стало известно, что дом напротив снимают сотрудники прокуратуры. Земля под ногами опять начинала гореть. Нужно быть в движении, сидеть на одном месте хуже всего. Украина, особенно приграничная, - страна ментов и стукачей, привлекать к себе внимание нельзя. Одна радость – есть деньги. За пятнадцать тысяч долларов здесь можно избежать многих неприятностей; впрочем, как и нажить их. Один знакомый Алексея, работая в Москве, поехал на выходные домой в Запорожье, взяв с собой десять тысяч долларов, за что в украинском аэропорту был арестован и провёл полгода в тюрьме. В общем, расслабляться не приходилось. Новые знакомые были настроены иначе, никуда не спешили и радовались жизни, в Ахтырке у них были девушки, знакомые, какие-то дела с вторсырьём, но, впрочем, ничего серьёзного, и дневные выезды в лес, на озеро, вечерние пиры с заказом по телефону шампанского с ананасами привлекали и развлекали их вполне. Уже на третий день за стареньким голубым жигулём Семёна стала пристраиваться в некотором отдалении белая шестёрка.  Алексей зашел в парикмахерскую, постригся как все, купил шлёпанцы, дешёвые шорты и рубашку и внешне перестал отличаться от основной массы населения, но оставаться в Ахтырке было нельзя.  На факт появившейся слежки Вовка и Семён отреагировали беспечно и благодушно.

- Да, ясно – новый человек появился в городе, мало ли что, вот и решили поездить, посмотреть.

И тогда Алексей начал тратить деньги. За аванс и выплату по результату Алексея не должны были оставлять одного, по возможности, никогда и нигде. Ребята зашевелились. Выяснилась прозаическая подробность – у них нет денег на новую резину, а на старой – не факт, что до Киева доедешь. Вероятно, информация, которой владели новые знакомые, была ограниченной, тем более, что, уезжая,  Володя попросил никому денег не давать, потому что у него с ними свои расчёты. С такими рассчётами загреметь под фанфары была пара пустяков. Зашли в гости хлопцы, с которыми пересекали гарницу. Получив по сто долларов в подарок, недоверчиво спрашивали,  за что, и сказали, что всю акцию с Павловым провели за пятьдесят долларов. Дико, но месячная зарплата украинского крестьянина на тот период составляла тридцать долларов, то есть доллар в день. Семён был посерьёзнее своего друга и, получив деньги, тут же организовал отъезд из Ахтырки.

Только во время переездов Алексей обретал душевное равновесие, и то относительное, – первая же проверка документов – и последствия непредсказуемы. Семён, правда, снабдил Алексея паспортом кого-то из знакомых, похожего на Алексея, а потом и другим с переклеенной фотографией, но всё это была филькина грамота, потому что на украинца Алексей не был похож никак. В случае проверки Алексей собирался воспользоваться именно фальшивым документом, но благодаря удаче, делать этого не пришлось. Месяц спустя Киевская братва на стрелке, решая разные вопросы, среди которых значился и вопрос Алексея Павлова, быстро определила грубые недочёты этого документа и, к счастью, он тут же на безлюдной улице и был сожжён, ибо парняги сильно забеспокоились, что не ровен час, обыватели стуканут, что на улице собрание, понаедут менты или «Беркут» и заметут Алексея по липовой ксиве.

Из Ахтырки поехали в какой-то санаторий на Днепре, вода в котором была холодная, глинисто-жёлтая, теченье стремительное. Глядеть на эту воду было неприятно, хотелось чистых ручьёв, озёр, не говоря о море. Опять водка с какими-то кумовьями Семёна, общественная столовая с грязными тарелками и безвкусной жратвой и, наконец, отъезд в Киев – город предстоящих метаний и надежд.

Человек, вышедший из российской тюрьмы, не может смотреть равнодушно на милиционера. Первое рефлекторное желание – замочить гада, второе – уйти подальше от греха, третье – не видеть вовсе. Всё это смешивается в одно неприятное чувство, и не заметить этой реакции нельзя. Поэтому Алексей опасался встречи с ментами, обходя их за километр, а в Киеве этого добра хватало. На окраине города, в спальном районе, в одной из многоэтажек, Семён с Вовкой привели Алексея в офис к шефу. Офис являл собой обычную трёхкомнатную квартиру, в которой жил завхоз и были постоянно две секретарши. На кухне обычно присутствовала братва, распивая бутылочку водки. Фирма занималась сбором и продажей металлолома, Иван Михайлович, шеф, на вид был мужчина солидный, животастый, по-украински неопрятный, сопровождаемый дородной любовницей Клавдией Васильевной.

- Я хочу поднять тост за любовъ, - сказал Иван Михайлович на вечернем застолье после знакомства с Алексеем. - Любовъ – это самое главное в жизни. Я так считаю.

За «любовъ» выпили: Иван Михайлович, дородная Клавдия Васильевна, кто-то из секретарш, ещё не ушедших домой, находящийся в розыске Олег Толстый (братан из Донецка), Игорь, не находящийся в розыске, а поэтому ездящий на джипе, в отличие от Олега, довольствующегося жигулями; выпили Вовка и Семён, а так же, конечно, Алексей. Иван Михайлович, будучи предупреждён о появлении Алексея, потребовал исповеди, как на духу. Таиться было нечего, и большую часть информации Иван Михайлович получил, и, исполнившись достоинства от нового знакомства (сулящего ему, как сказал Семён, хороший кредит от Павлова на покрытие хороших же долгов), дал мудрые советы, такие как не показываться у телекамер на улице, не попадать в ментовку и тому подобное, и обещал помочь. Братве было сказано, что Павлов был в плену, ибо ребята безошибочно определили, что человек не после дома отдыха, и сразу поинтересовались у Ивана Михайловича, сколь тяжкие дела за Алексеем. С внешним видом вопрос ещё решён не был, рожа  уголовная  - другое определение дать трудно. Стоило Алексею показаться в дорогом магазине, как по пятам за ним начинали ходить охранники. Купив несколько банок тухлой красной икры, Павлов через полдня принёс банки назад, и ему ласково вернули деньги, чего, как известно, обычно не бывает. А будучи совершенно свежим кавалером, то есть через несколько дней после Бутырки, Алексей пошёл в консерваторию; концерт был бесплатным, зрителей мало, Павлов уселся на самом видном месте и приготовился начать отсчёт исполнению тюремной клятвы: прослушать для очищения духа и слуха сорок концертов классической музыки. Объявили, что выступает музоркестр МВД России. Павлов, не веря ушам своим, посидел немного, слушая деревянную музыку, встал и пошёл восвояси, видя, как оркестранты, надувая щеки, косятся на него. Правильно косятся. Им волками выть, а не дрова пилить на благородной сцене. Вспомнилась тюремная присказка: «а теперь хор МВД России исполнит всенародно любимую песню «Виновата ли я». Ближайшее кафе «Гнездо Глухаря», куда Алексей немедленно направился выпить водки, оказалось приютом бардов, а вскоре должен был начаться концерт Александра Городницкого. К самодеятельной песне Павлов относился прохладно и с ненавистью поглядывал на какого-то очкастого барда, который нёс хренятину, перемежая песнями типа « в сто второй библиотеке вечер памяти меня». Но Городницкий – живая легенда. С детства хотелось познакомиться. Оказалось, что это совсем не сложно. В тот вечер Городницкий пришёл и пел всё, что его просили, в том числе и по просьбе Алексея. Так песня стала событием жизни.

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,

У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.

Меня оплакать не спеши, ты подожди немного,

И чёрных платьев не носи, и частых слёз не сей.

До концерта, в перерывах и после было выпито немало шампанского, много сказано, и в клубах дыма от бесконечных сигарет Павлова сбылась его мечта. После того, как пришедший на интеллектуальную тусовку для скорочтения своих виршей В. Шендерович узнал, что неприятный субъект уголовного типа, с которым беседует Городницкий, есть не кто иной, как его же, Шендеровича, собутыльник юности, а теперь опасный государственный преступник Алексей Павлов, – поспешил исчезнуть.

Не надо думать, что автор плохо относится к Шендеровичу. Когда последний баллотировался в депутаты, автор добросовестно и честно поучаствовал ( правда не преуспел) в конкурсе на лучшую агитку в пользу кандидата:

Во фригидности отчизны

Президент не виноват.

Озабоченный по жизни,

Шендер – лучший депутат!

 - Ну, вот, испугался, - констатировал без сожаления Павлов. – А Вы, Александр Моисеевич, не боитесь? Молва обо мне недобрая, видите, как Сашу ветром сдуло?

- Я не боюсь, - ответил Городницкий, - мне всё равно, что говорят. Я что вижу, о том сам сужу.

И добавил доверительно, глядя на оттопыренный под свитером карман Павлова ( там был бумажник):

-А это у Вас пистолет?

Поэтому Павлов занялся тренингом мимики, меняя выражение лица. Удалось добиться хорошего результата: стал выглядеть гораздо моложе своих лет, к тому же и чувствовать себя так же. Семён с Вовкой отметили, что Алексей меняется на глазах, предлагали вернуться в Ахтырку, мол у них знакомых девушек много. А между тем, потекли бесконечные будни человека без паспорта. Следователь уже должен вернуться из отпуска, розыск неминуем. Какое-то время можно было ночевать в офисе у Ивана Михайловича, потом стало неудобно. Целыми днями Алексей разъезжал с горе-бизнесменом по его делам, которые шли не очень. Шеф был в долгах как в шерсти; отправляемый по железной дороге металлолом регулярно раскрадывался в дороге, о чём с прискорбием и сообщала шефу контролировавшая вопрос братва. Иван Михайлович пребывал в каких-то надеждах, поисках, бесполезных встречах то с бандитами, то с СБУшниками (СБУ – служба безопасности Украины), метался по магазинам, обставляя новую квартиру, и Павлов много времени проводил с ним. Иван Михайлович любил собирать на улице сходняк и обсуждать с пацанами дела. Тут Алексей вертелся как уж на сковородке – и отойти и оставаться одинаково опасно. С неделю удалось пожить в пустой квартире Клавдии Васильевны, но менять место надо было как можно чаще. Семён изрядно устал от Алексея, к тому же часто ездил в Ахтырку. В Киеве он решал бесконечные проблемы Ивана Михайловича, но и зарабатывал что-то на металлоломе, уже сам, без шефа. Алексей старался не отходить от Семёна ни на шаг, ночевал у него, ездил в дом отдыха в Трусковец, отметился у всех его родственников, но в Ахтырку не хотел ни под каким видом. Иногда приходилось целыми днями ходить в одиночестве по Киеву, изображая какую-то целеустремленность, нахожены были сотни километров. В музеи заглядывать боязно, у ментов глаз намётанный, в кафе тоже не засидишься, оставалось бродяжничать. А потом Семён разъяснил ситуацию: у Ивана Михайловича большие проблемы, должен крупной фирме, а Семён везде выступает от имени шефа; получен ультиматум, и угроза серьёзная. У Ивана Михайловича лучше не показываться. Домой к Семёну тоже опасно. Теперь только Ахтырка. Решили всё же пару дней остаться в Киеве. Поехали на якобы неизвестную никому квартиру Ивана Михайловича. Семён пошел посмотреть, вернулся – нельзя: окно разбито, дверь взломана, соседи говорят, был участковый, спрашивал, кто здесь бывает. Поехали на последнюю «явку» - пустующую квартиру дальнего родственника. Это было как избавление. Место Алексею запомнилось живо. Тихо, уютно, солнечный свет в окно, за которым колышатся ветви плакучей ивы, под ивой у миниатюрного кафе шахматный столик, мужики сосредоточенно и беспечно режутся в шахматы и домино, и таким спокойствием веет, что хочется остаться и не уходить от него. Так было однажды в Подмосковье, в деревне, ещё перед тюрьмой. Тогда, оторвавшись от слежки неясного происхождения, Алексей провел последнюю ночь перед отъездом за границу в деревне. Спалось на редкость хорошо, а утром солнце заглянуло в окно, стояла волшебная тишина, пахло свежим деревом и было удивительно спокойно и хорошо, хотелось никуда уже не ехать. Алексей стал потихонечку собираться, стараясь подольше побыть в этом солнечном покое, глядеть на небо, сад и лес, подумал остаться ещё на день, но приехал водитель, и Алексей уже не стал менять ничего. А через сорок минут после его отъезда к дому подъехал чёрный джип с командой ФСБ.

Несколько часов умиротворённо и неспешно Семён с Алексеем беседовали за жизнь, радуясь пристанищу, и решили здесь и остаться, надо только заехать за бумагами к Семёну домой да забрать Вовку в городе. Так и сделали. А дома Семёну позвонили бдительные соседи по тихой квартире и сказали, что через десять минут после того, как он и товарищем ушёл, приезжала милиция. Тут же приготовленный мамой обед был забыт и втроем пошли на выход. Первым Вовка, за ним Семён, последним - Алексей. У подъезда стояли двое в штатском, в машине с открытыми дверцами ещё пара мужиков с характерном видом оперативников изображала сантехников, вертя в руках краны и трубки, увлечённо обсуждая их. Двое метнулись к Семену, не обращая внимания на Вовку, но притормозили, увидев, что выходит Павлов с дипломатом в руке (как известно, у охранников есть дипломаты, в секунду превращающиеся в автомат). «Добрый день» - вежливо сказал Семен, а незнакомцы растерянно смотрели то на него, то на Павлова. Вовка уже открыл машину, сел за руль (машина у них с Семёном была общая), поехали. Сантехники тоже тронулись вслед.  На окраине какого-то парка Семён с Алексеем выскочили чуть ли не на ходу и скрылись в кустах, Вовка дал газ, а за ним пролетели красные жигули сантехников.

В этот же день Семён снял не на свое имя через риэлторов квартиру. Объявился и бесшабашный Вовка: «Да шо они, не, меня даже не тронули. Я им не нужен». Надо отдать должное обоим, самообладания ребята не теряли никогда. А наутро, когда Семён не хотел просыпаться, Вовка засвистал в четыре пальца и заорал ему в ухо на весь дом: «Вставай, тебя милиция ищет!» «В х… дунь, там тоже дырка» - хмуро отозвался Семен. Потом оба уехали в Ахтырку, а Алексей остался обживать жилье. Вернувшись, однако, ночью из похода по городу, обнаружил, что в квартире спят какие-то люди, тихо закрыл дверь. Позвонил братану Олегу, тот не мешкая приехал, забрал Алексея. Ключ от квартиры Клавдии Васильевны по-прежнему был в кармане, и ехать, кроме как туда , было некуда.  Таким образом, в ночном жигуле сидел за рулём находящийся в украинском розыске братан из Донецка и находящийся то ли во всероссийском, то ли международном розыске Алексей Павлов.

Слежку за машиной Алексей почувствовал сразу, а вскоре увидел. Начали гонять по Киеву, договариваясь как быть. Решили проехать несколько раз по одним и тем же местам, и резко высадить Алексея в районе квартиры. Понять кто за кем следит и охотится, было уже трудно. Это совершенно особенное, отвратительное чувство – быть на  нелегальном положении и стремиться уйти от погони. Спокойная жизнь после этого представляется как величайшее благо.

Мрачноватая улица под названием Китайская, типовой кирпичный дом, ключ от квартиры человека, которого и фамилии-то не знаешь, ночь. Квартира, к счастью, по-прежнему пустовала. Алексей тихо как мышь улёгся спать, и рано утром опять топтал тротуары Киева. На просторном Крещатике – торговые ряды, гадалки и гадатели. Семён говорил про одного, что все рекомендуют – не врёт. Ну, и нашёл его. Дождался очереди, протянул ладони. Десять лет спустя Алексей попросил найти этого человека. Оказывается, он занимается хиромантией серьёзно, у него высшее образование, большая картотека ладоней отовсюду, где их можно достать, с приложенными к ним биографиями. Выглядел же он обычно, не отличаясь в торговом ряду ни от кого.

Предупредив, что не говорит, сколько человеку жить, дядька осмотрел ладони и серьёзно сказал:

- Молодой человек, отнеситесь, пожалуйста, серьёзно к тому, что я скажу. Вам грозит тюрьма. Но это не фатальное событие, его можно избежать, нужно быть только осторожным и внимательным.

- В связи с чем?

- Трудно сказать точно. Большие деньги, может быть акции. Будьте, пожалуйста, внимательны относительно всего, что касается денег. Далее, Вы избежали смертельной опасности и покинете родину, а вернётесь перед смертью. Тут хиромант поднял ясный взгляд и спросил: «Вы уже покинули родину?» Ответа, впрочем, не ждал. «За границей Вас ждёт известность в области искусства и богатство». С некоторым сомнением он оглядел Алексея, снова посмотрел на ладони, и, преодолевая визуальное впечатление, подтвердил: «Ну, да, богатство. Но получите Вы его когда потеряете… нет, этого я говорить не буду».

- А Вы могли бы сказать, - спросил Алексей, уже не воспринимая дядьку всерьёз, так как к искусству был не причастен, - не могли бы Вы сказать, когда грозит тюрьма.

- Между тридцати семью и сорока годами. Если Вы благополучно переживете это время, считайте, что опасность миновала.

- Так я уже пережил.

- Да? Тогда всё в порядке! – обрадовался дядька. – Сколько же Вам тогда лет?

Вот он, тренинг.

В тот же день пришла долгожданная весть: прилетает Володя. Встретились в аэропорту. «Вот твой паспорт», - Володя протянул Алексею книжечку с украинским гербом на обложке. Ёлки зеленые, теперь Алексей зовется каким-то Алексеем Стеценко.

- И это что, настоящий или с переклеенным фото?

- Такой человек существует, но вместо его фотографии не переклеена, а вклеена твоя.

Фотография выглядела совершенно неестественно. С помощью компьютера уголовную рожу одели в костюм и галстук, на теперешнего Алексея совсем похоже не было.

- Не волнуйся, - сказал Володя, засовывая паспорт в нагрудный карман рубашки Алексея, - зато ты теперь человек. Это даже лучше, чем российский, безопаснее, а то на границе могут быть проблемы. В международном розыске тебя пока нет, но кто знает, когда подадут.

- Пожалуй, да, но с моим московским выговором за украинца сойти сложно. Украинцы на границе и задержат.

- Теперь спешить некуда. Поедем в Ужгород, там друзья, а у них знакомые на переходе в Словакию. А лучше, конечно, с этим паспортом дождаться российского и действовать по ситуации.

- Как же дождаться российского, если я в розыске?

- Вопрос времени и денег. Вадим платит.

Вадим – это не кто иной, как человек с Бермуд.

- Хорошо, увидим. Так что, в путь?

- Да, поехали. Машина здесь, ждёт.

Вот это дело. Наконец-то.

«Дорога, дорога, дорога, меня успокой хоть немного», - вспомнились слова песни.

Чудодейственное, целительное свойство имеет дорога. Быстро остался позади опостылевший Киев, умчалась тревога. Путь Володя выбрал не самый короткий, зато живописный, кругом леса, горы, долины. Постов нет, только на въезде в Ужгород остановил военный патруль, попросили открыть багажник, тем дело и кончилось. Ужгород Алексею не понравился – маленький, как Ахтырка, все как на ладони. Володины знакомые оказались посерьёзнее киевских, с бизнесом, с деньгами, связями.  Это успокоило, но паспорт всё же был ни к чёрту, чем дольше Алексей его разглядывал, тем больше сомневался в фотографии с размытыми контурами – явно переснята с другого отпечатка, и костюм как бы сам по себе. Нет, нельзя. Только с гарантией знакомых на переходе. Ребята разместили Алексея в квартире и разбежались по делам. А между тем, беспокойство стало нарастать и усиливаться. Сколько ни просил Алексей не оставлять его одного – бесполезно – ребята пожимали  плечами: чего бояться, их все тут знают, да и через пару часов они вернуться. Но не прошло и часа, как судьба постучалась в двери. Несколько длинных настойчивых звонков свидетельствовали о том, что это не друзья. Что оставалось делать? Не открывать – значит дождаться прихода хозяев и подробной ментовской проверки, а это конец. Алексей быстро разделся догола, обернул бёдра полотенцем и пошёл открывать. Два украинских мента за дверью уже беседовали с соседями, а дверь немедленно заблокировали, чтобы не захлопнул. Дело принимало паршивый оборот. «Вы здесь живёте?» - последовал вопрос. Вот оно и приехало. Конечно, Алексей слегка насобачился в украинском акценте, но эти ребята говорили нарочито на чистом украинском, так что и понять было трудно. На несколько длинных вопросов Алексей ответил кивками - да, нет, понимая смысл только по интонации. Выход был только один – ввести мужиков в смущение, поэтому Алексей нарочито молчал, типа ожидая, когда у людей проснётся совесть – всё-таки голый человек средь бела дня должен иметь причины, чтоб быть в таком виде. Но печальней всего, что Алексей оказался не способен ответить, кто живёт в этой квартире, пожав плечами в ответ на вопрос. Менты всполошились, и вот уже ударил в колокол первый набат, а рука стража порядка потянулась к наручникам. «Кто живет в этой квартире?» - спросил второй мент соседа, выглядывавшего из дверей. «Не знаю» - ответил тот. Мент задумался и потребовал у Алексея паспорт. Павлов молча, с полным параличом в груди, повернулся и ушёл  в комнаты. Менты дёрнулись за ним, но он деликатно закрыл дверь в прихожей – нечего мол вторгаться в частную жизнь. Вернувшись, молча подал злосчастный паспорт в совершенной уверенности, что теперь – воронок, ментовка, проверка, экстрадиция, Бутырка. Но ментов паспорт устроил.  «Откуда Вы?» - прозвучал вопрос. «Да с Киева!» - в этот ответ Алексей вложил максимум украинской, на его взгляд совершенно нелепой интонации. Менты обрадовались – наконец-то заговорил, уверенно захлопнули паспорт, вручили Павлову и не попрощавшись пошли вниз по лестнице. Не стал прощаться и Алексей. Тут не то что слова – междометия было достаточно, чтобы понять, что обладатель нового загранпаспорта  не украинец.

В этот же день из Ужгорода уехали. Ребята сказали, что и знакомые не помогут: Павлов уже на крючке. Выезжали поочерёдно на нескольких машинах, пока не убедились, что хвоста нет. Так Алексей снова оказался в Киеве с Вовкой и Семёном, а Володя уехал в Москву дальше решать паспортный вопрос. Киев встретил Алексея негостеприимно, у Семёна и Ивана Михайловича проблемы достигли апогея. Семён решил уехать в Харьков, а Алексея определил на постой к своему брату. Сначала Алексей обрадовался большому двухэтажному дому, в котором живёт холостой мужчина с десятилетним сыном. Мужик тоже обрадовался, особенно после того, как выпили коньячку вечерком на бульваре, но радость была не долгой. Во-первых, Семёнов брат оказался ментом, только что уволившимся из органов, во-вторых, каждый божий день к нему ходили бывшие сослуживцы, и каждого интересовало, кто такой Павлов. «Не знаю, - уже раздражённо отвечал мужик, – Семен привёл». Деньги, которыми Алексей пытался задобрить хозяина, стали вызывать только зависть и неприязнь, а с сыном вышло и того хуже. Паренёк в свои десять лет жил как взрослый – отец не давал ему ни гривны. Парень путешествовал по Украине как бездомный, был умный, самостоятельный  и месяцами не появлялся дома, ночуя по подвалам и чердакам, добывая средства не воровством, а случайной работой. Настоящий герой Джека Лондона. После того, как Алексей дал парню денег, а папа узнал об этом, стало ясно, что дни Павлова в этом доме сочтены. А прошёл между тем уже месяц. Оперативники стали заглядывать и вечером и утром. Один усатый был особенно злобен, настальгировал по Андропову, говорил, что доверять нельзя никому, даже себе, и подбирался к вопросу о документах Алексея. Но кумовство на Украине большая сила, а Семён представил Алексея московским бизнесменом, и держаться ещё было можно, тем более, что по ходу дела Алексей познакомился с полковником таможни, с которым летними днями ходили в парк кушать под дубовый шелест шашлык по-гусарски и обсуждать, может ли начальник продвинуть состав контрабанды в Россию. Полковник утверждал, что может, только деньги должны быть соответствующие. Алексей вошел в роль и чувствовал себя уверенно и весело. Но критический момент настал. Вечером в дом пришёл опер, и Алексей чутьём арестанта понял, что сегодня будет поднят вопрос документов. Сначала усатый ментяра разразился старыми речами, потом рассказал, что на общаке в киевской тюрьме места живого нет, внимательно глядя на реакцию Павлова; что так мол и надо гноить преступников, и когда в глазах усатого уже мелькнули две серебряные плахи с золотыми топориками и с губ почти слетели слова «а покажите Ваши документы», Алексей весело и спокойно прервал опера:

- Правильно говорите! Сто раз правильно. Знаете, как Ленин зашёл  к Дзержинскому и спросил, почему на стене висит портрет Пушкина?

- Нет, - удивился опер.

- Ленин говорит: «Феликс Эдмундович, это почему у Вас на стене портрет Пушкина?»

- А как же, Владимир Ильич, - отвечает Дзержинский, - это же наш первый чекист.

- Почему?

- А кто сказал первый «души прекрасные порывы»?

Опер замялся, не зная как реагировать, а Павлов неспешно пройдя по комнатам, спустился на первый этаж, взял сумку и ушёл навсегда из этого дома.

Вызвонив Вовку, сообщил, что надо немедленно ехать в Ужгород. Будь что будет, кругом капканы. С ментами и паспортом прошло, может и теперь обойдётся. И вот уже два разгильдяя, приняв по стакану, курят в тамбуре скорого поезда под стук колёс, а Алексей подначивает молодого ухаря из поездных бандитов, что водятся в каждом поезде дальнего следования. Заветный паспорт так и лежит в нагрудном кармане, грея душу надеждой. Алексей возбуждён и весел и сыплет на пацана тюремные шутки. Тот недоумевает, позвать ли братву и скинуть чудака с поезда или поступить иначе, и уходит. А дальше происходит такое, о чём Павлов только слышал или видел в кино. А именно. Они с Вовкой идут в вагон-ресторан, хотя и не собирались. По вагону туда-сюда ходит известный хлопец и какая-то братва, уже ясно, что дошутились, но ребята все не крепкие, а Вовка – здоровенный мужик. Алексей садится у окна, к нему не подойти сразу. Идя в очередной раз по проходу между столами, паренёк, над которым шутил Алексей, внимательно посмотрел Павлову в глаза и пошёл дальше. Только потом, через несколько дней, Алексей вспомнил, как рука его сама полезла за паспортом и сунула его в батарею отопления, и мелькнула мысль: а после заберу.

Выпито было, между прочим, совсем мало, а сон в купе одолел сразу. Среди ночи Алексей проснулся от ясной тревоги за паспорт: его нигде не было. Были деньги, но паспорта не было, хотя купе было закрыто изнутри. И память как отшибло. «Так работают гипнотизёры, - объяснил позже Володя. – И наказали они тебя гуманно: видать, ты их не сильно оскорбил».

Такой шок, как отсутствие паспорта можно было сравнить с днём, когда в Матросской Тишине в день выезда на суд, которыймог изменить меру пресечения, - объявили строгий карантин.

Обыск соседей по купе ничего не дал, обращение к проводнику кончилось вызовом милиции, и два ошалевших бедолаги соскочили с подножки уже тронувшегося поезда, теряя на ходу вещи, на знаменитой станции Жмеринка.

Позже Алексей благодарил судьбу за это происшествие, а сейчас ненавидел Жмеринку всеми фибрами души. Город на редкость не подходил для маскировки. Ментов пруд пруди, ни лесочка, ни парка, ни хрена; подвыпивший – норма, пьяный – нонсенс. Вовка с Алексеем взяли по бутылке шампанского и пошли слоняться по узким улочкам дачного типа, пока не нашли поляну с высокой травой, в которой и залегли в запахе полыни на тёплой земле, а чтобы успокоиться, допили шампанское и заснули. Утром подсчитали потери: паспорт, пуховая подушка, взятая на вечную память в эмиграцию, книги. Деньги на месте – это главное. И снова перестук колес, теперь назад, в Киев. На счастье, объявился  Семён  и открыл секрет: паспортным вопросом Павлова, по поручению Володи, занимается он. «Слушай, Семён, а русский паспорт ты можешь сделать?»

- Могу, но это дорого. Восемь тысяч долларов, потому что всё делается через Москву.

- По рукам!

- Как по рукам? Володя сказал - не дороже тысячи.

- Но это он сказал, а у меня деньги в кармане. И две тысячи тебе лично.

Богу известно, как и что делается на свете. После бесконечных топтаний около каких-то домов, пока Семён кого-то выслеживал и, наконец, выследил, после его бесед с какими-то обшарпанного вида женщинами пожилого возраста, после ночёвок чёрт знает где и заполнения российских бланков на выдачу паспорта вышел однажды Семён из подъезда какого-то панельного дома и повёл Павлова на пустырь у реки, где и вручил ему настоящий русский загранпаспорт. Ставя в него свою подпись, Алексей уже не верил, что успеет это сделать, прежде чем его арестуют. Но подпись была поставлена, и паспорт был настоящим. Фото на сей раз было безукоризненным. И тут, среди бурьяна, мусора и милого душе Семёна металлолома АлексейПавлов снова стал человеком. Оставался ключевой вопрос, находится ли Алексей в международном розыске и можно ли идти на пограничный переход. Вот всё и прояснилось. Многоуважаемый человек с Бермуд тянул время, решая вопрос подешевле, а теперь, когда узнает про паспорт, наверняка определит местом назначения Испанию, где дома Алексея и Вадима соседствуют на побережье Коста-Бланка. Там же и могила приготовлена Алексею где-нибудь в горах или в море, тоже не дорогая. Недаром Володя говорит, что Вадим настаивает на том, чтобы Алексей не делал ни одного неконтролируемого шага. Благо, Володя ведёт двойную игру, а Семён вообще сам по себе. Без денег, конечно, ничего бы не вышло. Как говорил Бальзаковский отец Горио, за деньги можно купить даже собственных дочерей.

Кто его знает этого Володю, где он искренен, где он играет. Зачем, спрашивается, перед побегом из Москвы он затащил Алексея в Управление по делам президента для консультации какого-то бухгалтера; сдается, с несильно благими намереньями. Но границу без него не перейти, Семён здесь не помощник, к сожалению, нужны ужгородские ребята, они могут оперативно выяснить, в интерполе Павлов или нет. Тут момент тонкий – сейчас ты не в розыске, а через пять минут появился в компьютере. Ареста за границей Алексей не боялся – там разберутся, проблемы лишь две – чтобы арестовали в правовой стране и чтобы не убили по пути к этой стране.  И что это должна быть за страна? А пока приходилось перезваниваться и с Вадимом и с Володей и изображать послушность.

Известия о приобретении Алексеем паспорта человека с Бермуд ошеломило, и Володя прилетел в Киев как ошпаренный и уже ни на шаг от Алексея не отходил. Разговор по душам тоже состоялся, и Алексей выбрал из колоды ещё несколько козырей, одним из существеннейших  неожиданно оказался тот, что Вадим – еврей. Володе это сильно не понравилось, ему это было не известно, а Алексей возражать не стал, хотя от национального вопроса избавился ещё в тюрьме. Не любят русские евреев, и неистребимо силён в них великодержавный шовинизм, поди и не зарастёт травой никогда.

… Но вот опять Алексей и Володя в машине едут в Ужгород, уже не таясь, по прямой магистрали. Эх, орлы общипанные. Знал бы Алексей, что если нет официальных данных о пересечении российской границы разыскиваемым лицом, то и в международный розыск оно объявляется с очень большим временным интервалом, и можно было не мучиться, а спокойно жить по российскому общегражданскому паспорту. Но, по планам Вадима, этого Алексей  знать был не должен. Сволочь и есть сволочь.

В Ужгороде дело пошло споро. День ушёл на выяснение о розыске. Павлова отвезли в какой-то дом с охраной, теленаблюдением за улицей и с баней. Баня была восхитительна. Запомнилась навсегда, будто сегодня парился. С веником, чистая, пахучая. Потом хозяин владения попросил выпить всех побольше водки, чтобы никто не выказал нервозности, а сам, будучи трезв, загрузил Алексея и Володину команду в черный джип и стремительно без очереди переправил всех за границу. На погранпосту остановились лишь на минуту, все весело смеялись – команда ехала погулять в загранке, паспортам особого внимания не уделяли, проверка прошла быстро: хозяин джипа оказался сильно авторитетной личностью.

Вряд ли уважаемому читателю знакомо чувство, когда пограничник возвращает отданный ему паспорт и желает счастливого пути – в то время, как вполне может прозвучать известное «следуйте за мной». В памяти навсегда остаётся ночное шоссе с белыми полосами, предупреждением о границе и контроле и то, как эти полосы снова убегают под радиатор машины, и буквально с каждым метром на душе легче и светлее.

Говорить с московским или каким-нибудь другим акцентом не пришлось, Алексей только пьяно и весело улыбался, и всё прошло наилучшим образом. А «вражеский» пограничник вообще просто поставил штамп в паспорт и махнул рукой: мол, счастливо. И Алексей Павлов оказался в свободном мире. Тут же и хмель как рукой сняло. Час был поздний, ночные бабочки предлагали «комплексные услуги», а ужгородские ребята удивлялись, как это Павлову не до них. Алексея устроили в маленькой чистой гостинице, попросили разбудить к завтраку и заказать билет на поезд. Какое это было счастье – погрузиться в чистую  постель и заснуть  сном состоявшегося эмигранта. Боги, какой покой. В цивилизованной стране ты всегда человек, уважительное отношение – норма жизни, а вежливость – её составляющая. А как приятно прийти утром в гостинице к завтраку, когда ты там скорее гость, а не клиент. Нет, господа, ни Москва, ни Россия не доросли ещё до человеческой жизни. Но это уже было не важно. Алексею Павлову посчастливилось оказаться за чертой, за которой человек становится самим собой. Приключения еще не кончились, но новая жизнь уже началась, подул западный ветер и надо было идти под Солнцем по земле.

 

Вместо послесловия.

Письмо читателя.

Андрей Чертополох – Алексею Павлову

Здравствуйте, Илья!       

Рад Вашему ответу. Постараюсь рассказать поподробнее, насколько это  возможно в одном письме.

1998 год, мне 31 год, приехал в Москву к своим друзьям. Сумку благословясь сдал на Курском вокзале в камеру хранения на пару дней. В ней как раз и был ижевский ПМ в кобуре без патронов. Как водится, с друзьями прошло не пара дней, а пара недель. Пора к маме под Пятигорск. Приезжаю на Курский, забираю спокойно сумку, ну, доплатил там пару копеек и иду к переходу на метро Чкаловская. И тут начинается детектив (Джеймс Бонд нервно курит), мне потом даже весело по этому поводу было: шесть человек в штатском берут меня в правильное такое кольцо и спрашивают, предьявив корочки, а хде ваши документы? ась? А вот мои документы! - смотрят. А шо это у вас в сумочке?- и характерными такими жестами руки за левый борт пиджака. Ну, я-то уже не маленький, понимаю откуда ветер (это потом на Бутырке я понял, что приёмщики багажа на Курском просто хотели посмотреть, а что это у меня в сумочке, и тупо сдали). Я и говорю почти спокойно: пистолет. Потому как пистолет мне перед отьездом подарил мой друг, который учился в школе милиции на тот момент, и то, что его носить низя, я, естественно, не знал. Ну нет разрешения, ну не посадят же! Ага, это я так думал. А как Вы помните, это был год детской олимпиады в Москве. Ну, так вот, посмотрели они на пистолет и - пройдемте! А чтоб не пройти, мне бы, дураку, начать гнать про то, что, мол, нашёл, вот к вам иду, а я как дуся мой, к маме, мол, еду, пусть будет. Оформляли недолго, опись, протокол, до утра в обезьяне в дежурке, потом следователь за 15 минут врубился в ситуацию и открытым текстом сказал: было бы бабло - ушёл бы совсем, был бы с московской пропиской - ушёл бы по подписке о невыезде, а так будь любезен в цугундер и на ИВС. И тут начался ваш Йотенгейм, а я был не готов, больше того: я знал, что я не сильный человек и всё будет ужасно. Но как мы порой себя не знаем!  На ИВС камера даже не со шконарями - с кроватями, а вместо решки небольшое окно под потолком, закрытое толстым куском плекса. В хате один человек без возраста, поздоровался, я рассказал как есть. Он тут 2 недели, взят по розыску, но поскольку не говорит, кто и почему, его держат, пока не идентифицируют, в общем тревожный для них человек без имени, возраста и лица. Я ему до сих пор благодарен: на вопрос, что делать на тюрьме, он ответил одной фразой: будь собой и ничего не проси. Всю неделю либо спал, либо развлекались с ним пытаясь устроить побег, тот ещё цирк был. Из листа газеты им была скатана удивительно тонкая трубочка длиной в полметра, и мы делали ветродувку, он держал зажигалку, а я, поскольку занимался дайвингом, никогда не курил, лёгкие были будь здоров, дул в эту трубку, стараясь попасть на самый кончик пламени. Говорят, такой штукой можно даже решку перерезать, получается малюсенькая такая, с иглу, аргонная сварка. Но наше стекло не резалось, а плавилось, и всё, что я смог сделать, это прожечь почти насквозь дыру величиной с копеечную монету и глубиной около сантиметра, дальше пламени не хватало а стекло было гораздо толще. На том и похерили это занятие. И слава богу, наверное. Ну, потом автозак, и вот она Бутырка, а человек без лица так и остался. Я тогда еще не знал, что есть разница между тюрьмами. Как положено, расспросили, обшмонали, и вот, представьте, Илья, такую картину: Бутырская тюрьма во всей своей  красе, и тут я, 184 росту, 72 кг, в кожаных штанах на шнуровке, косуха с выбитым на спине орлом на фоне американского флага, чёперы на высоком каблуке и волосы ниже плеч, после ИВС не мытые, не чёсаные, всклокоченные. Так вот меня должны были как минимум постричь. Ага, фигушки, пупкарь, сука, решил приколоться, очевидно. Медичку молодую я помню, очень симпатичная, с пустыми, без всякой мысли и выражением непроходящей брезгливости глазами. Это она, видя меня голым, всего в катышках от тюремного одеяла (как я на ивс ни пытался их смыть, они проникали под одежду и намертво прилипали к потному телу - духота и сырость), спросила, больше прошипев: “Ты что, бомж!?” - хотя стоимость тряпок на мне была раз в 10 больше её месячной зарплаты. Сказочная, короче, сука. И вот такое чудо с новым матрасом, шлёмкой и кругалём (ложку почему-то не дали), заходит в хату 153. Ну, там всё, как у Вас в книге, писать не буду, скажу только, что после разговора с Яшей Картоевым, смотрящим за хатой, мне предложили ненавязчиво так, во избежание дальнейших вопросов, сбрить хайра, и вся хата, я сейчас только это понимаю, с интересом смотрела, что я скажу. А я что, с ними ж неудобно, брейте, говорю. Потом уже, когда беседовали за жизнь с Яшей, он мне сказал, что, когда меня увидел, подумал: “Ну, вот, наконец-то настоящего пидора завели”. И я был собой, просто арестант, каких тысячи. Но были провокации, и на предмет пилотки подьезжала группа грузин. Позвали к себе, предложили печенья, конфет. Я сказал – благодарю, не хочется (был дан совет не просить, но я ещё и слушал). Начали обычный развод, а есть ли девушка, я сказал - жена (я на тот момент уже 14 лет был со своей женой вместе, дочке было 10 лет). Они - а как с ней спишь. Нормально сплю. А расскажи. А нечего рассказывать. А ты пизду целовал. И тут какой-то тумблер сработал, я вообще был уже к тому моменту в состоянии грогги, воспринимал себя со стороны, и черта характера была, да и сейчас ещё хуже - чем больше давят, тем больше взбрыкиваю. Говорю: “А ты у своей?” Началось лёгкое движение, их где-то человек двенадцать между двумя шконарями, и вопросы типа “ты что-то попутал”. Я, говорю, не попутал, но разговоры о сексе с близкими людьми считаю невозможными для себя. Интерес ко мне пропал, когда я довольно нагло сказал одному на очередной вопрос - ну расскажи, как с другими трахался, я же не спрашиваю, как твоя сестра занимается сексом. Был я недалеко от пиздюлины, но судя по всему больше окучивать меня не стоило, что-то было, наверное, в глазах. И потом до суда ко мне уже с такими вопросами не подъезжали. Был ещё случай, когда ушлый кекс пытался развести  меня на предмет уборки в хате, мотивируя это тем, что мол нужно делать полезное для хаты, я и тут повёл себя достаточно нагло, сказав, что я и дома-то не убирался, вон бомжи есть, иди их окучивай, а пользу я могу принести, хочешь, вот нарисую что-нибудь, но в хате уже был художник. Потом незаметно как-то попал в семейку. Саня был мошенником, статья 159, поддельные векселя, а второй, имени не помню, его другом по воле, не подельник. Помогло ещё то, что когда спросили, кто я был на воле, сказал - программист. Много было просьб – расскажи, как банки грабить. Долго приходилось обьяснять, что это только в кино так всё просто, но контингент был тот ещё, и все считали, что я просто засухарился. Были пара человек, с кем я ночи напролёт говорил обо всём, там так мало людей, с кем можно просто говорить обо всём. Были моменты, когда я гонял. К следователю меня не водили, дело-то на двух страницах, взяли – сознался, сиди, жди, и, когда рассказали за сидельца, который восемь лет сидит за судом, тогда начал гусь улетать реально - могли все 2 года продержать. Пока не попал в семью, был на одной баланде и пайке, не сложно было, я по жизни-то без режима питания обходился, да и мог довольствоваться малым. Всё-таки не прошли даром тренировки в бассейне ВМФ в Киеве - КМС по подводному ориентированию и подводной стрельбе. Это теперь знаю, что диверсантов готовили, не все попадали. Не курил, тоже плюс. Вот в семье и отдавал белый хлеб пайковой и сигареты, какие удавалось стрельнуть,- если не куришь, не факт, что не угостят, а общались со мной люди, у которых этого было пусть не в достатке, то хотя бы достаточно, чтоб угостить. А потом был день, когда робот расскрыли и хозбанда эдаким неслабым караваном начала заносить баулы немеренных размеров и в ну уж очень неприличном количестве. Потом занесли огромадный двухкамерный холодильник. Это из другой хаты тусанули к нам Аркашу Ангелевича. Дело Березовского и Аэрофлота. И я увидел, что в тюрьме могут быть свежие овощи и фрукты, копчёности, икра, сыр и копчёные угри, я уж не говорю про белый хлеб. Продуктовки ему приходили почти каждый день. Аркаша каждый день как на работу в шортах и рубашке с утра до вечера ходил к адвокату на ознакомление. Вот с ним мы и проводили бессонные ночи в разговорах: это он из всей толпы в сто двадцать рыл меня вычислил. За волю говорили, за книги о религии. Аркаша тогда ОШО увлекался, я же католик, в теософии весьма шарящий. Жаль, не долго это было, последний месяц перед судом. Вот и ещё один человек, который мне там помог, сам того не ведая. До сих пор не знаю, чем у него всё закончилось. Суд у меня был, благодаря моим друзьям, пятнадцать минут, спросили только, виновен не виновен, дали год условки, и я пошёл по холодку. Перед судом получил пендаля от Яши лично. Но на этом всё не кончилось, а только начиналось, но кто об этом мог знать. Если интересно, скажите, расскажу дальше, просто, Илья, я ведь не писатель, боюсь, утомляю я своим нескладным слогом.

   С Уважением и пожеланием всего наилучшего, Андрей.

Здравствуйте, Илья!

Продолжу, с Вашего позволения.

И вот я за дверями Басманного суда! После невообразимо долгих почти шести месяцев, это сейчас понимаю, что был на экскурсии, - что делают в таких случаях? На Бутырке разное слышал, кто сразу к барыге - таких очень много, кто "куплю костюм с отливом, туфли-лодочки и в Ялту”, кто по бабам. Я всегда знал, как поступлю. Я сел на ближайшую лавочку, выключился, чтоб не видеть никого - успею на людей насмотреться, поднял голову и смотрел в небо на облака, на его синеву и просто молчал ни  о чём, не думая просидел так с полчаса, потом поверил. Ещё очень хотелось бутылку пива - но опять же теперь успею, без фанатизма, Андрюша, без фанатизма. И многое тогда поменялось. Нет, вероятнее всего, поменялось ещё там, на тюрьме, но тогда не имело смысла проводить анализ, жизнь одним днём загадывать категорически нельзя. Осознание того, что я очень сильный человек, что не сломался, хотя вариантов, сами знаете, - каждую минуту. Не съехал крышей. И ехидное такое злорадно-зловещее чувство в сторону родной пенитенциарной системы (а вот хрен вам, суки, теперь я тюрьмы не боюсь), то есть я понял, что начнись всё сначала, будет уже не так. Страх ушёл. Осталось стойкое осознанное нежелание туда попадать, но уже не страх. Я вышел из раздвоения, я не смотрел на себя со стороны. Я был свободен, и понимаешь это, только потеряв и обретя свободу. Ладноть, хорош с лирикой, всех чувств не передашь. Еду к маме. Москва обрыдла, и раньше-то не очень любил. Мама под Пятигорском, есть такой посёлок Комсомолец. Надо становиться на учёт. И вот снова наши доблестные менты (что интересно, я сейчас к ним отношусь вполне лояльно, но ведь правда, что большинство ментов – менты, а как петух в жопу клюнет, так милиция). Идиётов, короче, везде хватает (насмотрелся я и на братву, живущую якобы по понятиям, но об этом позже). Так вот приезжаем с мамой в Новопавловск, а УИН там, я, понятно, уже во всей красе, только ко всему прикиду добавилась кожаная бандана, хайров-то нет, весь в серебре, куча цепочек и кольца на каждом пальце, весь в коже. Ну, почему так стойко людей встречают по одёжке?! Я всегда стараюсь увидеть глаза. Там всё, если знаешь, как смотреть. Ага, значит, появляется эта сказочная гнида майор Борисов, - жил, кстати, в том же посёлке и хорошо знал мою мать. Ага, новый хулиган приехал, - это он мне. Ну, нельзя так, слышишь, начальник, ты где хулигана видел, разобраться вначале не климат? и в полголоса себе под нос: сука тряпочная, - маманя зашипела, типа успокойся. Я, маманя, извиняйте, но, как человек измученный нарзаном, не могу позволить к себе такого отношения. И нет бы мне, дураку, успокоиться. Я ещё до тюрьмы иногда так развлекался, когда сталкивался с правоохранительными органами и играл с их званиями, безобидная мне виделась шутка майору сказать товарищ младший лейтенант – звёздочка-то одна, ну, не служил я в армии, звания путаю. О, как это для них болезненно оказывается. Ну, пообщались, поняли, что радости от общения будет мало, и стал я раз в месяц ездить на отметку. А эта сука-майор денег не просил, знал, что в колхозе у всех проблемы, колхозники по сорок рублей в месяц тогда получали. Маманя-то у меня с северов, дом двух-этажный, два гаража, 19 соток земли, но у таких просить денег, видно, было себе дороже, и прикиньте, Илья, насколько мелочный кекс был, брал с отмечающихся канцеляркой, тетрадки там принеси, пачку бумаги, набор фломастеров, ручки, короче всякую лабуду. Ну и мне проехался, мол парень ты неплохой, принеси (блядь, удели внимание по возможности) канцелярки, конверты, ручки. Не, говорю, я и так на маминой  шее, не вариант. Ладно, тогда, говорит, ты же электронщик, принтер почини и следующий месяц можешь не отмечаться. Хрен с тобой, золотая рыба. Профилактику сделал, а принтак затрапезный, ещё минолта, игольчатый, щяс таких и не выпускают, больше намучался. Ну, а тут меня по девчонкам тоска заела, жену с дочкой безумно люблю. Спасибо, говорю, мама, но сил  моих нет. Она – тебе ж отмечаться, я говорю – херня, один месяц всего остался, чё будет-то, и свалил на севера. Ну, и живу себе, жену люблю, дочь ращу, водку с кумом, он у меня мировой судья, трескаю. Работаю, понятно. Тут как- то пришлось терпилой пройти в клубешнике, девять охранников по беспределу лицо как бульдозером срыли, а в травме же не спрашивают, следак сам приходит. Ну, сбил с клуба кум пара копеек, на том и порешили. Военник я тут восстановил, для устройства на работу-то надо. Спросите, Илья, а на кой я Вам про это всё пишу. А то, что всё это время я нахожусь в федеральном розыске!!! Опа, и никто не знает, эта мразь майор даже маме не сказал, что федералку обьявил, ну вот есть такая категория людей, вот  у вас домик в два этажа, 19 соток земли, а сынуля ваш уголовник, рецидивист практически, сбежал фактически из-под надзора, и пять лет мы с ног сбились, обыскались, шкерится где-то и беспредельничает небось, нарушая демократическую законность. Короче, ну не ищет меня никто на севере,  да и кому я нужен за месяц неотметки?! В нашем городе лояльные менты. Либо сразу отстанут, либо денег очень больших попросят и опять отстанут, либо ты всерьёз попал, все мы не виноваты, но чаще ведь есть за что. Я на Бутырке от одного кекса в грызло чуть не огрёбся когда его дураком назвал, он спросил, почему тут сидим, я сказал потому, что дураки, и я и он тоже, умные в тюрьму не попадают. Яша не позволил в табло получить. Беспредела мало у нас. Ну и вот, тут в семейной жизни очередной кризис, как без этого?! Мы с супругой жопка к жопке и кто дальше прыгнет. Мне хватило зубной щётки и пары белья, и поехал я к знакомой девчонке в город Омск на пасху. 2003-й, в Омске начало мая, снег ещё не думал сходить, но уже стабильно плюсовая темпиратура +1 - +3, по ночам -10, нормально, Сибирь. Дома-то ещё до -15 днём бывает. Короче, прилетел. Гы, на самолёте, кстати. Федералка срока давности не имеет, а я на авиалайнере, короче, в каких можно компутерах я был засвечен. Устраиваюсь в гостишку, и нет бы в частную, бабло ведь было, да Настя хотела чтоб сэкономил, ну и устроился. Погуляли по городу, к храму сходили, пасха, блин, тепло, все напряги в сторону отошли, и в гостишку в час ночи где-то, вина бутылка испанского (люблю больше, чем французские, за терпкость и солнечность), виноград, сыр, маслины, короче, джентльменский набор, и только я вышел из душа - стук в дверь, открываю в полотенце – ёбсть – жопа, наряд с автоматами, всё как положено. Чертополох? Андрей Николаевич? Документы есть? Нате, гады-немцы, понял уже, что по мою душу, тока вот понять, за что, не въеду. Поехали, собирайся, а девушка кто? Я говорю, вы, ребята, чтоб такие вопросы задавать, вначале скажите, я на кой вам сдался. И тут как обухом по голове: Вы, Андрей Николаевич, в розыске. Вежливые суки попались. Вообще Омск ментовской до жути город и беспредельный донельзя, людей на наручниках за окна вывешивают, гирю в 32 кг в грудную клетку бросают, это если к рубоповцам или в ОБНОН попадёшь , а со мной, сука, всегда вежливые! Но никакой информации о розыске, и пипец, за что и почему. Один потом сказал, он Настю ко мне в обезьянник пускал за бабки, 1000 рублей за полчаса в кабинете с вещдоками, сказал, что есть факс, что нахожусь в розыске, и никакой информации, будут ждать документы. Ну, торое суток в обезьяне - на выходные приняли, суббота, воскресенье, а в понедельник куда меня девать?- документов ни по факсу, ни как нету. Тюрьма сказала: хрен вам, не возьмём мы его, а вдруг он потеряшка?- от жены сбежал, а мы его в камеру, нет уж, держите у себя до выяснения. ИВС говорит: не-не-не, нам он тоже не нужен, где мы его держать будем, держите у себя (это я из разговоров ментов понял, так что действительно не знают, что со мной делать, задержать нужно, а вот что дальше). Потом определились, тусанули на ИВС. У, как я полюбил Омский ИВС, Илья. Вы меня поймете. Судимость у меня есть, значит с первоходами мне нельзя, с иногородними, читай эмигрантами, мне нельзя, с судимыми, сука, тоже низя, а вдруг я действительно потеряшка. Сплошная для ментов головная боль. Не, они не угадали, я же уже прошёл через эту систему, я был занозой в заднице. Селят меня, в связи с вышеперечисленным, в одиночку, вместо параши выварка, хорошо хоть с крышкой, на этом удобства заканчиваются. Хата угловая, три шконаря, шоколадки (сварные полосы), на стенах шуба, угол обледенелый от потолка до пола, не иней, причём, а реальный лёд на стене, ни белья, ни тепла. Жопа! Воду наливают в пластиковую бутылку, её экономишь - и на ночь вместо подушки - спишь по часу- полтора, потом ходьба перед роботом, приседания, чтоб согреться. Благо, пайка была шикарная, ИВС кормился с соседней столовой, и кормили там в основном суточников, так как на тюрьму отправляли быстрее, чем за сутки, утром навезут из обезьян, в 16 на тюрьму. Как раз закон вышел, чтоб не дольше двух месяцев за судом, и тюрьмы разгружали спешно. Время от времени попадали ко мне, когда в соседних хатах напряг был. Так я у одного кекса прочёл правила содержания в ИВС, его ознакамливали, а забрать, похоже, забыли. Во, бля, да меня на прогулку обязаны выводить. Короче, из развлечений -  усиленная зарядка по утрам раздетым по пояс, и пофиг, что холодно, потом согреюсь. Ходьба круглые сутки и писанина. Жалобы на незаконное задержание, не говорят же, козлы, за что. И письма, которые никто не отправляет. Писалось на всём, чем можно, спичками: ручку и бумагу давали только для моих постоянных кляуз. Раз в неделю дают зубную щётку, пасту, мыло (моё всё хранилось наверху, в хате низя) и в баню. Это словами не скажешь. Петь надо. Чертополох!? - на пороге пузатый мент Серёжа. Безвредный, но просить о чём-то, чаю там заварить, бумагу дать – голяк. В баню идёшь? КАНЕЧНА!! Бля, как ты там купаешься? Да клёво, начальник, - аж скрипишь. Ты мойку-то не забудь отдать, бля. Ты ещё и бреешься там? Я б не смог так! Ещё яйца простудишь! Ну и ходи, Серёжа, грязный как свинья, а я уж как-нибудь так. Труба без душа, из неё вода из Иртыша. Вся баня. Никто не говорил, что на ИВС вода горячая должна в душе быть. В помещении +12 и вода градуса 4. Я под струёй стою, ору и моюсь, удержаться, чтоб не орать, трудно, потом ничего, фыркаю, бреюсь, чищу зубы раз в неделю, но приятно, чёрт возьми. Нужно ещё мойку разломать успеть, пока Сережа не пасёт. Все вроде, в хату, чаю попить. Чертополох! Мойка где? Выкинул. Вон на дальняке посмотри. Ладно, пасту давай с щеткой. Серёж, возьми у меня там чай, завари. Ага, щяс . Ну, возьми себе полпачки. Нефиг баловать. Ладно, фигня, другого с продола попрошу. Покурить!!! В 33 был первый инфаркт (вот она когда выстрелила, Бутырка), не пил ведь, вообще не курил. После этого сказал, а с чего, собственно? Конец один. Трубку мою мне в хату опустили, правда, вынули охладитель, он якобы металлический, а пару раз отметали на утренней проверке. Потом возвращали, пока не привыкли к тому, что трубку курю. Каждое утро: жалобы есть? А как же! Не говорят, за что! На прогулку не водят! Чай не опускают. Вот Прокурору по надзору, вот начальнику ИВС будет так, и дальше голодовку обьявлю. Всё будет. А в хате шмон. Смешные вы, менты, ну что тут за ночь появится, я ж тут один. Положено! Ну-ну, вам делать нечего, ищите. В конце концов за 48 суток одиночки на ИВС я один раз был обколот медиком: сердце остановилось. Написал кучу жалоб и таки два раза по 10 минут вместо положенных полчаса был на прогулке. Утро, новая проверка. Чертополох! К стене! На тюрьму поедешь. Документы на тебя пришли! И чё там пишут? А хрен! Доставить по месту запроса. Вот спасибо, вот просветили. А это уже, родной, головная боль тюрьмы, теперь ты у них будешь. Ну, блядь, давайте уже на тюрьму, может, хоть там скажут. Ага, щяс! Поедешь вместе со всеми в 16 00. А компот. Ну ты, Чертополох, вообще офигел! Ты уже за тюрьмой, на тебя пайки сегодня нет. Вот же хоть мелко, но насрать, менты, короче. Ладно, пакетик с чаем и мыльнорыльными. Чаю, кстати, неслабо накопилось с каждой дачки. Табак, два блока сигарет. Настя часто приходила, только вот не виделись ни разу, и письма, которые просил передать, она так и не получила, хотя там кроме люблю, куплю и полетим, ничего не было. Квитанция о бабках. Ладно, едем на тюрьму. Централ знаменитый, ещё Достоевский там сидел. Транзитка! Люди как люди, смотрящего нет, есть смотрящий за продолом, транзитный корпус отдельно от самого централа. Чаю, сигарет на общее отдал, табак, ребята, извиняйте, даже не угощаю. Пообщался с людьми, на этап тусанут когда, не понятно, но долго сидеть не будешь, это точно. Так и не знаю, за что, - розыск, никто не говорит ничего. Две недели спишь, ешь, разговариваешь с людьми, общак менты от хаты к хате носят, нормальная тюрьма, не голодная. Вечером ор стоит, вся тюрьма чемпионат Европы по футболу смотрит, днём магнитофоны со всех хат, на улице-то уже лето. Правильная, короче, тюрьма. Чертополох! С вещами! О, Андрюха, на юг едешь, так, значит, к маме везут или в Москву, этап на Тюмень. Автозак, столыпин. Шмон на тюрьме, буханка хлеба, две банки килек. Шмон в столыпине. Народу как сельдей, но хотя бы есть где сидеть, ага вот и Залим, с которым  познакомился на сборке, его из Казахстанских тюрем по месту проживания досиживать строгий. Бывший баскетболист, сидеть ещё 6 лет. Едем вместе. Я потом много строгих и полосатых видел, с общим режимом даже сравнивать не стоит. Тюмень, подняли в хату, думали надолго, суток не прошло - на этап. Едем до Свердловска. О, Екатерининская ещё тюрьма. В Ёбурге двое суток на транзитной сборке, огромная хата с крытниками, тараканы чуть меньше лодони. Крытников никто не трогает, а вот тараканы обыкновенные не коричневые, а прозрачные. Ёбургский централ насквозь чёрный, ежедневно в разные концы через него проходит 10000 человек. Нас на сборке человек 300, кто-то постоянно уходит, приходит, этапы запускают, растасовывают. Хавать будете? Будем! Пока добрались до решки, килька с черняхой уже кончилась, запасы в основном чай  и курёха. Илья Ты любишь борщ? Не, такого борща ты не ел в самом крутом кабаке( давай уже на ты, если не против). В шлёмку вываливают целяковый окорочек, свежая капуста, свежие, правда не резаные, целяковые помидоры, немеряно жира плавает сверху, картоха чистая, без глазков, бульон прозрачный, скорее даже щи, но вкус борща, потому как заправлен чесноком, и нам говорят, что это ещё не самое клёвое, что бывает на ёбургском централе. Шо ж вы тут едите, если таким "баландосом" транзитку кормят. А и рыба свежая есть и фрукты. Нормально. Короче, тюрьма не голодная, не беспредельная, менты не лютуют, хозбанда бошку не поднимает, дабавки?- да легко, только в нас уже не лезет, вот жалко, что человек не верблюд, потому как следующий пункт Пермь, не по дороге, но уж очень надо было нам в этот аппендицит. Я увидел людей из Треблинки, Дахау и Майданека. Пермские зоны страшные, лесоповальные, голодные, где макароны просто без ничего как продукт - это уже деликатес. Они ехали с больнички опять на зону(сука, вспомнил и линзы затуманило)- скелеты с затравленными глазами, не желающие никак сопротивляться, смиренно ждущие - чего? – может, даже смерти. Я таких людей не видел больше нигде. Они молчат, даже между собой, чуть-чуть что удалось узнать. Это жуть, они там хуже рабов, они даже не мусор, сука, как при Гитлере, они недочеловеки. Это пермские лагеря, а мы на тюрьме. Гороховая каша! Если её на Бутырке можно было есть, она порой была весьма неплоха, то здесь - безвкусное месиво с брусками сырой свёклы. Ели из этапа единицы. Сухим пайком дали только хлеб по две булки. Ох, нифига куда нас. Забрали через 3 часа. Так не было нигде. Автозак подогнали вплотную, так, что из дверей сразу в вагон. Граждане заключённые, вас приветствует доблестный Волгоградский конвой! Поздровляем вас с тем, что Вам конец! И это был таки он! На шмоне я не отдал очки, мне сказали, что повесят их на окошко вместе с отметённым чаем и сигаретами. Ага! А на дальняк с моими -9 ты меня водить будешь?- зажимаю очки в кулаке. Начкар - редкостный гондон! Что, Чертополох, запрет не сдаете?! А пошёл ты. Тоже мне запрет - очки! А вот мы тебе дубинала натрия! А я хрен валил на твой дубинал! Ты моё дело видел? Ты его в конверте запечатанном получил, я вот сейчас на суд приеду и выйду, а тебе хана, потому что там уже я писать буду! Было б на тюрьме, ещё не известно, как обернулось, а тут столыпин, слышат все. Короче, очки они не забрали, погнули оправу слегка, а я огрёбся по рёбрам неслабо, поимел фингал и потерял половину зуба, благо, был нарощенный, и за боль зубную в дальнейшем можно было не переживать. От Перми до Волгограда ехали две недели, нас перецепляли где-то, мы отстаивались, тут вроде в Ульяновск на ценрал собрались, потом отменили. Курить нельзя! Поилки не включают, воду разносят раз в сутки, на дальняк водят ровно на одну минуту в сутки, поссать успеваешь, остальное не знаю как ( ссали в бутылки, народ постепенно начал сатанеть). Кончилось всё грандиозным кипежем, когда мы стали раскачивать вагон, даже девчонки, хотя с ними караул был помягче, и то бузили. Под конец всё же разрешили курить и пить давали, из хавки булка хлеба на три дня. Всё. Волгоград. Из 42 этапников 38 рапортов. Неслабый был конвой, каждый рапорт - это карцер, у кого на тюрьме, у кого в лагере. Чертополох! Год рождения, статья, почему рапорт на тебя? А Ницше вслух цитировал. Здесь тоже цитировать будешь? - и понял я так, что сейчас лучше не стоит, нет. Волгоградский централ - беспредельная мусорская тюрьма, она и территориально находится в красном поясе (регионы, голосующие за коммунистов), тюрьма, где рулит хозбанда. То есть, может там и были воры, дороги и прочее, только вот не слышал я о таком. А вот за месяц, что там был, насмотрелся беспредела, и били людей по беспределу и крысили откровенно, причём обосновывая это по понятиям. С меня тоже игровые пытались камелоты снять, поменять на очень модные и новые кроссовки, я предложил снять с мёртвого. Земляк, ну ты же с севера на юг едешь, а мы на север, нам нужнее. Кому нужнее, это ещё вопрос, а вот не земляк - это точно; а чё тебя на юг везут, а чё у тебя за статья 222 ч. 4 (а тогда оружие на юге всем прицепом шло, чеченская война всем, кто с югов, довеском шла, 1 часть), а у меня аж 4, это ж шо ж такое, если вторая - это взрывчатка, 3 - сбыт и хранение, тяжесть больше и больше. А это я, пацаны, гаубицу в Арабские Эмираты продал, а вот вопросы ваши уже достали, странные какие-то вопросы. Долго кружили, уже вроде и п....... собрались давать. Да тусанули их на этап. Кстати, "эти глаза напротив". Это ведь про волгоградский централ: на дальняк там выводят по утрам, остальное время на парашу, 6 очек по три друг напотив друга в низкой нише, так что пробираться нужно гусиным шагом с уже спущенными штанами, иначе никак, шестеро практически касаясь коленями друг напротив друга, и человек 30 в узком коридоре перед этой картиной ждут своей очереди. После оправки стучишь в тормоза, можно ещё минут 40 простоять, пока откроют. Хавка всегда одна  и  та же - гнилые овощи, картоха мороженая, капуста склизкая, то ли мёрзлая, то ли солёная. Гадская тюрьма, при мне отдубиналили нашу хату за то, что баландёру не понравилось, как с ним разговаривали, и он нас вломил продольному пупкарю. А этапа всё нет, в основном все этапы на север. Тут пошла толпа из Краснодарского края - это их губернатор договорился с пермским - тот ему лес, а он ему рабсилу в самом прямом смысле. Хотя уже действовал закон об отбывании наказания по месту жительства. Почти через месяц этап на Ростов. Там быстро и без приключений, хотя говорили, что если бы ехал через Астрахань, то опять тот же волгоградский конвой. Из Ростова до Минвод и уже на автозаке до Пятигорска! Конечный пункт. Тут я узнаю наконец, что сразу после обьявления меня в розыск месяца не прошло - был суд! Без меня, понятно, и была вменена перережимка с условки на лагерь, причём срок отсидки в Бутырке не засчитали. То есть, часы пошли по новой с пасхи этого года. Пришла мама, разохалась, я успокоил, как мог, и сказал, что нужно ждать лагеря. Хата была послесудовая, народ уже без гусей, все с приговорами после суда ждут лагеря, уже можно и пошутить и подурковать, тюрьма для всех кончалась. А в лагере, и ежу понятно, легче. Кто касатки писал, кто баулы комплектовал. Разный народ. Там весёлого много было. Смотряга сухарился от зоны, догадываешься, наверное, почему, но беспредела на хате не было, как и пидоров. Много было народу с Чернокозово. Тюрьма в Чечне. Её как раз растасовывали, уж очень много там накуролесил ОМОН. ИВС местный переделали срочняком в тюрьму, набили боевиками, вместо тормозов роботы, как в обезьянах и у смертников. По продолу проходит омоновец в маске, других там не было. Вопрос: cколько человек в хате? Ответ 8. Выстрел!!! Я, блядь, спросил сколько человек в хате!!!! 7. Это лишь один из эпизодов. В хате народ в основном наркоши за штакетину, деревенские. Гуся задавил, курицу или козу украл, наловил у соседа мешок с нутриями, вместе пропили, соседа потом жаба задавила, тиснул заяву. Ну, или террористы без трупов на себе, тогда много боевиков сдавалось. Хата – подводная лодка, от нас дорога только вниз на тубонар. Почта редко через прогулочный дворик. Соседняя хата – бывшие мусора. И вот уже конец сентября, этап в лагерь. Есть на 147 километре от Прохладного в 15 км от Чечни булавочный укол на карте - посёлок Дыдымка. Три дома в шесть рядов, живёт в них лагерная обслуга и собственно сам лагерь. К лагерю нарезана хренова туча земли, на которой работают лагерные мужики якобы для нужд лагеря. Хозяин и зам по тылу - вот для кого всё это колосилось и тучнело. Карантин. Медики, психологи и начальник адаптационного отряда. 2 недели в этом отряде, потом по другим отрядам, в зависимости от твоих желаний, возможности, опасности и долбанутости,  потому  что в 5 хозбандовский и пидорский отряд попасть можно было именно по последней причине. За баландой кто пойдет? Невинный вопрос! Ведь интересно пройти по зоне, каждый отряд залокален, высмотреть знакомых да и просто пройтись без конвоя. Вот двое и пошли, как просили, бачок с хавкой принести. Я? Не пойду я: старенький, у меня сердце. Кто уборку будет делать? Давай ты, Чертополох.  Не, пацаны, я болею, я вон лучше пацанам, что за баландой ходили, по сигаретке дам, пусть они моют. Пацаны в отказ, нет полы нам "не приемлемо" (не люблю теперь это слово, совали его, надо не надо). Нет уж, пацаны, вежливо им так обьясняют, вас весь лагерь видел с казанами. И вот тебе уже 5 отряд по определению. Других ещё спрашивали. Мне время тянуть некогда. Я к начальнику отряда хочу, мол узнать, что и как со мной. Ну, он мне всё уже в деталях расписал за Борисова. Ясно, теперь, командир, мне отсюда выйти надо! Мне ж удо положено, вот и давай, а по моей статье на удо уходят по 1/3, то есть через 4 месяца. Ну, понимаешь, удо это ж не так просто. А тогда лагеря растасовывали пачками, и деньги брались ментами не за освобождение. Когда говорят, что за бабки выкупили, я смеюсь: кто ж будет так тупо подставляться. Деньги берут за то, чтоб ты до срока удо в просак не попал, потому как с нарушением. Карцер, шизо, пкт – пока не пройдёт срок снятия взыскания, ни о каком удо речи не может быть. Ну, и вот, говорю отряднику: Магомед Убайдулаевич, цена вопроса? Он мне: парень, это ж дорого для тебя, успокойся, короче, вон маманя твоя пенсионерка приедет, на свиданку положняковую сходишь и сиди себе, какое тебе удо. Я его понимаю, зона, блин, - наркоманы, гусекрады и алименщики - что у них на воле есть. Тут ещё психологичка при тестировании: ты кем работал? Я программёр, электронщик. Она: да, был у нас тут хакер в 11 отряде, так и не смог с моим кампухтером разобраться. Я, говорю, барышня, не хакер, я в железе разбираюсь немножко, а компутеры в магазине собирал. Ладно, позову, как нужно будет. Ну, ну. Я к отряднику: вот телефон, позвоните! Письмо долго идти будет. Через день Убайдулаевич вызвал меня на длительную - 3 дня - свиданку ( в лагере положняково, если нет косяков 1 длительная, 1 короткая и две дачки, одна продуктовая, одна вещевая. Сразу после тюрьмы мама приехала. Короче, щяс я с тобой три дня, потом домой и через день опять приеду. Говорить боится громко: зона всё-таки. После свиданки отрядник вызывает к себе: говорил я с твоей мамой, договорились мы, что она позже приедет, насчёт удо не переживай, в конце месяца комиссия, пойдёшь по холодку. Я так понимаю, что мама порешала.

Через день: Чертополох!? Ну! Загну, на длительную! Андрюх, ты ж тока ходил? Это семейники. Саня – конокрад (реальный, за то и срок поимел и сказал: выйду - всё равно коней угонять буду! Я, если вижу лошадь, не могу спокойно мимо пройти. Мужику 45 лет, а с одной верёвкой за 40 километров пешком за лошадью мог пройти). Второй, Женька,- за хранение наркоты, старый планокеш, 48 лет, но шило в жопе. Семья приличная, дочь – медалистка, жена любящая и хозяйственная. А вот, ну, в кайф Женьке у себя на даче селекцией заниматься. Только для души, Андрюха, только для души, у меня на ёлках знаешь какие шишки были? - Мичурину работать надо. Хотя радуются, что на свиданку иду, потому как маме строго было сказано: прима, Пётр1, самосад и сладкое с чаем. Сахар нельзя, чтоб бражку не ставили, а варенье можно, но в пластиковом пакете, хочешь, сразу ешь, хочешь, попробуй пронеси на зону практически в карманах. Прима вся, часть чая (мама так и не поняла разницу между грузинкой и индюхой) - шли на общак. Пётр - семейникам, варенье и карамельки - семейникам. Саня не просил курево, зато сало и лук с чесноком – это его, а Женька - это кубики, супы-концентраты, консервы. Так вот и в семье всегда всё было, и семьи на воле не особо страдали, я ж понимал, что у них не так легко по сравнению со мной. Ну, а тут мне вообще попёрло! Прихожу я к маме на свиданку, она мне говорит: Убайдулаевич обещал удо в конце месяца за 5000, я привезла, после свиданки встречусь, передам ему. Настроение тут у всех, понятно, радостное. ... Открывается дверь, на пороге зам по тылу со свитой. Чертополох, бля! Ну, я. (Мама, вижу, на измене). А ты в компьютерах разбираешься?! А что надо-то? Да вот мне домой компьютер привезли, настроить его надо и подсоединить аккустику. Говно вопрос, вот с мамой пообщаюсь, привозите, я настрою. Не, парень, прям щяс. И за зоной. Мам, я не долго. Короче, двух недель не прошло на зоне, а я уже с личным конвоем вышел за зону! При зарплате в пара копеек даже у зам по тылу комп у него по тем временам тысяч на 60 тянул, тока на кой он ему в той глуши, где даже нета нет. Ну, не суть, подсоединил я ему аккустику, поставил ХР, ерунду всякую, драйвера, всё работает, давай, говорю конвою, назад. Жена зампотыла суёт пакетик, и зам по тылу говорит: ты вон под дерево сходи, выбери. Картина маслом: возвращается с промки часть лагеря, а у шлагбаума Андрюша под автоматом с воли с двумя огромными арбузами и пакетом консервов, тушёнка без сои, рыбные. Вот так я весь отряд арбузами накормил. Прихожу к маме, она плачет: я думала, тебя надолго, а тут решётки на окнах, меня не выпускают. Потом отрядник говорит, что офигел: мать так быстро всё сделала. Ну, откуда ему знать, что это у них 5000 – деньги, а на северах у нас за такие деньги даже не чихнут. А мама у меня вообще человек простой, либо вопрос решается, либо нет. Но и тут не обошлось без Йотенгейма. Чтоб выйти по удо, нужно 1\3 срока, в моём случае 4 месяца, но по закону по удо можно выйти лишь отсидев в лагере не меньше полугода, и это уже по половинке, и выходит так, что мне нужно месяц ждать до полугода, а потом ещё месяц-полтора до следующей комисии, а под эту я подпадаю, но срок не позволяет. Слова Зампотылу, когда я уходил на волю в ноябре: бля, а хто ж мне компутер настраивать будет (делал это я с регулярностью раз в две недели, так как мелкий регулярно всё портил, а старшенькая мечтала разобраться в фотошопе). Может, говорит, давай мы тебя по 2/3, а то давай до конца, тут до мая-то рукой подать. Вот такие люди. Я сел и вышел, а они всю жизнь там, для него даже не было грамма сомнения, что он сморозил глупость. Много было в лагере занятного. Видел я маски-шоу,  плановый полугодичный шмон, когда прячется всё, и везде, вплоть до дальняка, и так же благополучно находится. Много было курьёзов, много смешного, и баланда с червивым мясом и попкарский безпредел, но лагерь - это не тюрьма. Я освободился в ноябре, уже было холодно, степь продувалась ветрами, я в трениках и тонкой рубашке, но мне было начхать, я хотел на волю уже по-настоящему, уже я не вернусь. И не зарекаюсь, просто не вернусь, есть такая уверенность, как, наверное, и ты, Илья, знаешь, что не быть тебе больше там, но что я знаю точно, - ни я ни ты не боишься больше этих жерновов. Это не наше, не дом родной, как для других, но и не страшный лес из сказки. Теперь знаем, где лучше поставить палатку, где можно съестным разжиться, и по каким дорожкам ходит серый волк. Ну, вот вроде как мог, коротенько. Если что ещё интересно – спрашивай. Вообще рад нашей переписке. Да, хочу спросить. Есть ли третья часть Йотенгейма. Если нет, то хотя бы в двух словах, что было дальше? Пиши, пиши, если будет желание поболтать или что серьёзное. Всегда рад, и Удачи тебе, Илья. Андрей.