Для верности описания следует отметить, что большую часть времени после выхода на свободу Павлов проводил в больнице. Лечиться было надо, иначе никаких резких движений делать нельзя. Поэтому,  что ни день, рано или поздно, но возвращаться в больницу было нужно. ЦКБ-2 в Сокольниках была как родная. Давний приятель Геннадий, много лет назад начинавший здесь водителем, стал главным инженером и многие врачи и сёстры были знакомы по турслётам и спортивным соревнованиям, когда Павлов выступал в молодости за ЦКБ-2 как сотрудник (подставной, разумеется). Как-то раз перед стартом лыжной гонки подбежал к Генке судья, сам из врачей ЦКБ, и спросил, кто такой Павлов, что-то он его не помнит. «Уролог, - ответил Гена, - уроет – не встанешь».

- Ой, слушай, а мне-то он и нужен! Послушайте, у меня почки больные. Мне можно пить пиво? – с надеждой вопрошал дядька.

- Можно, - мудро отвечал Павлов, - но в ограниченных количествах.

- А это сколько?? Бутылка? Две?

Но Алексею дали старт, и волшебные лыжи унесли его в вихрях снега, оставив разочарованного врача без ответа.

Ах, Николай Васильевич, где моя молодость, где моя свежесть!..

Путь должным образом подготовлен не был, но сил оставаться тоже не было. Володя узнал, что Ионычев уходит в отпуск, а это означало, что критический момент близок, и Алексея для верности закроют, или что исчезновение подследственного не повлечет за собой немедленного розыска. Топтуны вроде перестали ходить по пятам. Когда Алексей указал Ионычеву на факт чересчур назойливой слежки, тот изумленно воскликнул: «Кто?!»  «Красные следопыты», - ответил Павлов, и следак не удержался от довольной ухмылки. «Вот номера машин ваших товарищей, - Алексей подал список. – А те, которые подчеркнуты, работают наиболее непрофессионально. А господа, которых я встречаю на лестнице, поднимаясь в этот кабинет, чудесным образом попадаются мне в самых разных районах Москвы, и даже в бане». Ионычев изучил список и оправдывающимся тоном заметил: «Это не мы, это ФСБ».

Сделал это Павлов намеренно, чтобы понять, может ли заметить слежку более профессиональную, поскольку уровень её после такого заявления должен был измениться, и, кончено, повысился сразу. Однажды Алексей прошёл от больницы через весь лес Лосиного острова, оставив «заряженные» часы и бандажный пояс в больничной палате, вышел на Ярославское шоссе, но не заметил и не почувствовал ничего. Сев, однако, в автобус, едущий в сторону центра, увидел тронувшийся автомобиль. По мере удаления от окраины машин прибавлялось, и все они обгоняли автобус, и только этот автомобиль ехал далеко сзади, замедляя скорость, когда автобус останавливался. Ближе к ВДНХ он подъехал близко, так как движение стало оживлённым, и объект мог ускользнуть на остановке. В машине сидели пятеро рослых молодцов с серьёзными лицами и почти одинаково одетых. Алексей не подал виду, что заметил, сходил на рынок, купил резиновые тапочки и поехал на метро в баню на Семёновскую, но не сразу, а через театр на Юго-Западе. Изучив афишу и записав, какие будут спектакли, Алексей резко поймал частника и за хорошие деньги, перекрывающие все штрафы, попросил гнать со страшной силой в баню по окружной дороге, что означало путь более длинный, нелогичный и по самому краю дозволенного подпиской о невыезде.

Развязка Киевское шоссе - окружная дорога выходила за пределы Москвы, но формально была допустима, так как иначе на окружную в нужном направлении из города не выехать. Именно эта точка интересовала Алексея: здесь можно свернуть, а можно и уехать по Киевскому шоссе. Сначала были ленивые размеренные движения перед театром, потом перебегание многополосной автострады, быстрая посадка в машину (в Москве это просто: традиция, любой отвезёт за деньги, только махни рукой) и буквально через минуту – кольцевая. Алексей был уверен: слежка, если и есть, то вряд ли на это действие отреагирует, разве что весь район в радиусе десяти километров оцеплен. Но ошибся. Отреагировала.  Выезжая на развязку Киевского шоссе  и окружной, Алексей попросил водителя не сбавлять скорость до последнего момента, как будто машина хочет выехать из Москвы. В пятидесяти метрах дальше поворота, там, где по карте было уже Подмосковье, стояла серая шестерка, возле неё шестеро коротко стриженых бойцов в кожаных куртках, несмотря на жару; правая рука каждого запущена внутрь за борт куртки; и один за рулём в машине. Двое из них уверенно двинулись наперерез машине. Вписываясь на скорости в поворот (водитель хорошо отрабатывал свои деньги), Алексей заметил, не поворачивая головы, что эти двое уже неспешно и удовлетворённо двинулись назад, вынув руку из-за пазухи.

Володя был прав: пока слежка есть, шансов нет. (А ведь расстреляли бы в упор.) Но два месяца прошло, и следить стали выборочно, это подтвердили и пробные выезды за пределы Москвы, не менее опасные, чем побег. Этим действиям предшествовало одно чрезвычайное обстоятельство. Однажды Володя сказал: «Ты ведь в баню ходишь на Семёновской?»  «Не только» - ответил Алексей. «Завтра иди на Семёновскую, с тобой хочет встретиться юрист». Алексей подумал про Ирину Николаевну и расспрашивать не стал.

Следующим днём, совершив ряд предписанных Володей действий, выглядевших просто по-шпионски, Алексей получил указание зайти в подъезд большого дома, подняться на седьмой этаж и без стука войти в указанную квартиру, в которой стояла летняя тишина, было по-московски светло и уютно. (Ах, эти московские квартиры, где ещё в мире есть в человеческих жилищах столько уюта и покоя! – они как острова в океане или приют для скитальцев, всё хорошее, что есть в Йотенгейме, живёт в московских старых квартирах), - а из кухни навстречу Павлову вышел человек с Бермуд.

Между прочим, они обнялись, хотя и бог знает, что у каждого из них было на уме.

С этого дня Павлову стало ясно, что его шанс – один из десяти тысяч, но другого нет. Володя работал на него – человека с Бермуд, который теперь взял на себя роль руководителя побега.

На Тютю-Баши мы пошли в обычном порядке. Восхождение ничем  не выдающееся, обыкновенная пятерка, а стало быть, описание маршрута никто не читал. На вопрос, кто знает маршрут, все отшучивались: маршрут логичен – прямо вверх. Ну и дошутились. В прошлом году ездили в Азию, от Кавказской переменчивой погоды отвыкли, а теперь в утреннем тумане что-то перепутали, залезли не туда, куда надо, впереди «бараньи лбы» - гладкие зализанные ледником скалы да ещё с натёчным льдом, здесь вообще никто не ходит. Правда, скал этих не так много, метров сто, а там уже что-то разумное виднеется. Надо возвращаться, а время упущено, начинать маршрут снова снизу значит ночевать на стене. Засмеют, маршрут однодневный. А кто виноват? Павлов. Вызвался лезть первым и залез как отец Фёдор. Шесть человек собрались на скальной полке под карнизом и пригорюнились: вниз неохота, а вверх тем более, а на Павлова и глаза бы не глядели. «Ну и что дальше?» - угрюмо произнес Шурик Смирнов, глядя в сторону.  «Ничего. Покурим и полезем, - со всей дурьей башки заявил Павлов. – Смотри не сдёрни, верёвку выдавай совершенно свободно. Сам отвяжись. Если что, верёвку брось, всё равно не удержишь». Шурик кивнул и послушно отвязался. Надев кошки, сдвинув в угол рта сигарету, чтоб не тёрлась о скалы, Павлов полез. Ощущение – будто лез по ледяному стеклу с зазубринами, которые и нащупывал зубьями кошек, а пальцами рук цеплялся скорее за воображаемые, чем настоящие, зацепки, и отчётливо понимал: шансов почти нет. Но всё же как-то пролез – восемьдесят метров ни одной трещины, ни одного крюка, верёвку надвязали, одной не хватило, спасла какая-то отчаянная целеустремлённость или судьба вкупе с незабываемым восхождением на Кушкаю в Крыму. Но тогда, что на Кавказе, что в Крыму, это была блажь, дурь, азарт или что-то ещё не слишком значимое. Можно было и не лезть, ничего бы в этой жизни сильно не изменилось.

А вот теперь - лезть было надо, и Павлов снова почувствовал, что один микрон твердыни отделяет его от смертельного полёта вниз. Итак, подводил итоги Алексей, пока Володя рядом, всё, скорее всего, будет в порядке, но в ловушку приведёт тоже он. Значит, нужно вовремя уйти от обоих, а пока без них и захочешь - не обойдешься.