1

За окнами моей камеры я вижу каждый вечер удивительно красивые закаты, а когда идет дождь, то слышу словно цоканье копыт бегущего по полю табуна.

Приговор не был для меня неожиданным — об исключительной мере наказания с самого начала говорил и адвокат. Дело слушалось у нас, в Верховном суде республики. А состав суда был почти весь из Москвы.

У меня, по-видимому, есть несколько месяцев, чтобы осознать происшедшее. Я, конечно, буду писать Генеральному прокурору и в Верховный Совет. Не то чтобы я боялся смерти — ее все боятся. Но когда долго длится ожидание, думаешь: а вдруг она все-таки не наступит?

Гласность — если, конечно, это не особо изощренная форма выявления инакомыслия — полезна и вам, и мне. Вас пустили сюда, и я расскажу то, что знаю. Расскажу не потому, что убежден в нужности этого разговора для вас и ваших читателей, а потому, что очень хочу жить; ничто не может меня сейчас отвлечь от того, что я смертник.

Поэтому прошу вас, обязательно напишите, что я раскаялся. Печатному слову принято доверять, и, я надеюсь, мне заменят кару двадцатилетней каторгой. Ведь кому-то же они заменяют…

Все, что случилось и чему я был очевидец, расскажу.

И начну с того, что готов свидетельствовать: все началось не оттого, что мы, преступившие дозволенное государством, глупы и никчемны по сравнению с всемогущими правоохранительными органами, а от случайности, из-за которой некто Назаров, которому надоело, как он, впрочем, справедливо выразился, «полное отсутствие Советской власти в нашей республике», отправился в Москву, как это все чаще случается в последнее время, искать правду.

Если бы мы только могли предположить, как все повернется: что Назаров благополучно доберется до улицы Горького и Прокуратуры СССР, где в приемной передаст некое письмо, сыгравшее в нашей истории весьма существенную роль, — то он, конечно бы, не доехал до Москвы.

У нас, то есть тех, против кого попытался выступить Назаров, были арсеналы неиспользованных возможностей. Мы могли, если бы, конечно, знали, отцепить даже вагон поезда, в котором ехал Назаров, могли подстроить аварию такси, подвозившего его на вокзал, или… А впрочем, чего гадать, что предпринял бы Хан. Проворонили, и, помню, его вассалам здорово досталось, они несколько дней ходили понурые и воспряли только тогда, когда след Назарова сыскался в Москве. Но было уже поздно. Назаров шел по улице Горького и явно не намеревался заходить в ресторан «Арагви».

Проследили: он устремился — так сперва думали те, кто наблюдал за ним, — к книжному магазину (он учитель), но потом повернул в переулок, и стало очевидным, что Хан и его люди всерьез проигрывают. Будь такое в нашей республике, пуля снайпера остановила бы Назарова, а здесь, в Москве, это было невозможно. После выстрела оцепили бы половину города, подняли бы такие силы, о которых мы у себя, как в Москве любят говорить — на периферии, и не предполагаем.

На окрик капитана милиции Назаров не отреагировал. Собственно, он даже не оглянулся, и капитану пришлось догонять его, с тем чтобы остановить. Но капитан не успел. Оба, один за другим, они вошли в приемную Прокуратуры СССР, и Назаров, увидев несколько человек возле окошка приемной, тотчас же встал в очередь записаться, а капитан, воспользовавшись тем;-что он был в форме без предъявления документов прошел за стойку и что-то шепнул девушке-секретарше. Она опасливо посмотрела на Назарова и сняла с аппарата телефонную трубку.

Назаров, судя по выражению его глаз, понял: речь идет о нем. Быстро опустив руку в карман, достал письмо и, взглянув опасливо на людей, его окруживших, одним быстрым жестом опустил его в стоявший тут же в приемной опечатанный ящик, на котором было написано: «Для жалоб Генеральному прокурору СССР». После этого он сунул в рот какую-то таблетку, но два дюжих неизвестно (известно!) откуда взявшихся парня разжали ему челюсти, таблетка вывалилась на пол, а они в мгновение ока вытащили Назарова на улицу, сунули в стоявшую невдалеке «Волгу» и вместе с ней и капитаном милиции исчезли. Причем все было проделано столь быстро и виртуозно, что граждане в приемной почти ничего не заметили, а те, кто отвлекся от своих проблем и заметил, были убеждены: просто вывели пьяного или наркомана.

Но это был не пьяный, это вспорхнула первая ласточка краха подпольной жизни в нашей республике.

Обезображенное тело Назарова было найдено на одной из строек, наполовину впечатанное в цемент. И если бы в цементной чаше не было отверстия и по безалаберности строителей он наполовину бы не вытек до следующего утра, тела Назарова не нашли бы вовсе.

Но его нашли, и прокурором этого района Москвы было немедленно возбуждено и принято к производству уголовное дело по факту обнаружения трупа.

Случилось это в ясный солнечный день под синим небом, слегка запорошенным перистыми облаками. Но, конечно, не таким синим и безоблачным, как древнее небо моей республики.

 

2

«Кто это выдумал, что работа следователя — творческая работа? Скорее всего, не следователь, а журналист какой-нибудь или писатель, как говорится, «для завершения образа». А может, и следователь, только очень плохой, не думающий. Он, видимо, решил, что искать, думать, доказывать — это и есть творить. Вовсе нет. Творить — значит создавать. А что создает следователь? Тома писанины. Не стоит называть его творцом, даже если он доказывает невиновность…» — так думал Нестеров, удобно расположившись в самолетном кресле, лениво проигрывая в сознании сегодняшнее несостоявшееся интервью, которое он должен был, хотя, какое там «должен», обещал дать «Социалистической индустрии».

Но прибывший корреспондент его раздражал. Нестеров к тому же был чрезвычайно занят, и интервью не получилось. Следователь попросил журналиста позвонить ему завтра, но завтра, то есть уже сегодня (Нестеров посмотрел на часы), наступило, и получается, что он подвел корреспондента. Утром придется звонить в редакцию уже из другой республики и извиняться.

…Однажды утром среди прочих писем начальнику следственной части Прокуратуры Союза было доложено и такое, которое требовало немедленной реакции. Это письмо было, во-первых, основанием для возбуждения уголовного дела, а во-вторых, свидетельствовало (если, конечно, все, что в нем изложено, правда) о невиновности некоего осужденного Давиджанова. Это было письмо его матери. Для проверки затребовали дело, из которого явствовало, что оно «состряпано» с грубейшими нарушениями уголовно-процессуальных норм.

Генеральный прокурор принес протест в Президиум Верховного суда республики, и протест этот был удовлетворен.

Приговор городского суда, слушавшего дело в первой инстанции, был отменен, дело Давиджанова было передано для проведения дополнительных следственных действий следователю по особо важным делам старшему советнику юстиции Николаю Константиновичу Нестерову…

Покоясь в самолетном кресле и думая о том, где бы раздобыть восьмилетней дочери пластиковый пропоролоненный комбинезон к наступающим в Москве холодам и слякоти, Нестеров пытался то дремать, то смотреть в темный иллюминатор, за которым зияла черная бездна. Где-то, очень далеко, вдруг блеснула острая шпага последнего закатного солнечного луча. Самолет провалился в ночь.

Нестеров не открывал глаз до самого приземления. Сквозь сон он почувствовал легкий толчок — долетели, но глаз не открыл: по опыту знал, еще не время, пока подгонят трап, да пока то да се. Возле самого трапа за! плакала оступившаяся спросонья маленькая девочка; кто-то, видимо мать, утешал ее. Моросящий дождь поливал цветными искрами серебряную одежду самолета. Нестеров стряхнул дремоту. Две лаковые черные «Волги» с работающими стеклоочистителями стояли возле трапа. На их почти зеркальной мокрой поверхности отражалось своими цветными огнями стандартное здание аэропорта. Оно показалось Нестерову крошечным и далеким, как если бы он смотрел на него в бинокль наоборот. Открылись дверцы машины. Нестеров подхватил все еще плачущую девочку, жестом указал ее матери на открывшуюся дверцу. Машины тронулись. Возле здания аэропорта одна из них приостановилась и высадила смеющуюся девочку и ее мать, довольную тем, что не надо было шлепать с ребенком под дождем. Потом эта «Волга» быстро догнала первую и обе они устремились в город.

— Я смотрю, ты все такой же альтруист, — вдруг сказал некто, сидевший на переднем сиденье.

Нестеров вздрогнул. Этот голос делал его на восемь лет моложе. Сомнений быть не могло. На переднем сиденье сидел громадного роста человек, когда-то, очень давно, знакомый и близкий. Полковник милиции.

— Заместитель министра внутренних дел республики Медведев.

— Иди ты!! — Нестеров полез обнимать громилу, а так как Медведев ему так же рьяно стал отвечать на уместные среди друзей во всякое время и во всяком месте приветствия, «Волга» чуть-чуть не вышла из-под контроля дюжего водителя, тоже показавшегося Нестерову знакомым, и сделала на мокрой пустынной улице несколько кренделей.

Трехместный «люкс» гостиницы был немедленно превращен в штаб работы по материалам следствия. И в этом штабе шла работа, отдавались команды, допрашивались свидетели, давались указания, устраивались разносы. Медведев достал из кейса материалы дела, в которых содержались результаты проверок данных письма учительницы. Нестеров решил, что хорошо сделал, что чуть поспал в самолете, потому что ему не терпелось ознакомиться с этими материалами.

Попросив пригласить завтра утром в гостиницу учительницу Давиджанову, Нестеров углубился в чтение.

 

3

Генеральному прокурору СССР

Уважаемый товарищ прокурор!

Я не имею возможности обратиться к местным властям по причинам, о которых речь пойдет ниже, поэтому прошу вас прочитать это мое письмо и принять по нему меры по закону и по справедливости.

Прежде всего я хочу, чтобы вы знали, что я заслуженная учительница республики, я воспитала за тридцать лет работы в школе многие десятки и сотни человек советских специалистов, которые трудятся на благо нашей великой Родины во всех уголках нашей страны.

И я не могу поверить в то, что я не сумела воспитать единственного сына. Он, получивший университетское образование, работал журналистом, боролся за справедливость, и вдруг я узнаю, что он совершил гнуснейшее преступление, которое можно только придумать: он совершил насилие над женщиной. Этого не могло быть. Да и доказательства, представленные суду, не свидетельствуют, что он понес наказание заслуженно. К тому же есть обстоятельства, которые заставили меня взяться за перо и написать именно вам, потому что я уверена: описываемый мной случай не относится к разряду ординарных, и бы должны согласиться принять участие в судьбе моего сына.

Дело в том, что примерно за полгода до того, как мой сын совершил преступление (или был обвинен в его совершении), в республиканской газете должна была появиться вторая часть его статьи. По первой части этой статьи прокуратура республики возбудила уголовное дело. Вторую же часть я не могу приложить к письму, поскольку при странных обстоятельствах она была вместе с другими документами похищена уже после ареста сына. А суть дела вкратце такова.

Моим сыном, который работал в республиканской газете специальным корреспондентом, была разоблачена крупная воровская шайка, занимавшаяся на протяжении нескольких лет хищениями в республиканском торге и причинившая существенный ущерб государству, как потом говорилось в судебном очерке на эту же тему в центральной газете, — около десяти миллионов рублей. В преступную группу входили заведующий магазином «Березка» Шестипалое, заведующий плодоовощной базой Цусеев и многие другие работники торговой системы.

Они похищали дефицитные и дорогостоящие товары, в том числе импортные, реализовывали их через магазины и на толкучках, а деньги присваивали.

Деньги (для оборота) давал Цусеев.

Как говорил мой сын (по образованию он экономист), резерв для хищения и выделения лишних средств создавался различными способами: незаконно начислялась естественная убыль на транзитные товары, составлялись поддельные акты на порчу товаров и многое другое, обманывались колхозы и совхозы, которым занижали вес и сортность доставляемых ими товаров. Кроме того, отпуская товары по безналичному расчету детским садам, яслям, пионерлагерям, больницам, преступники систематически завышали цены.

По всей видимости, сын примелькался, собирая материал, ему несколько раз звонили по телефону, угрожали даже смертью, если он не прекратит сбор материалов, компрометирующих дельцов.

Позвонил даже член Верховного суда республики, позабыла его фамилию, сказал, что привлечет сына к уголовной ответственности, если сын не прекратит самостийные следственные действия. Но сын не вел следственных действий, он собирал материал как газетчик и самостоятельно пришел к выводу, что действия Цусеева, Шестипа-лова и К° подходят под ряд статей Уголовного кодекса. У сына хранилось и письмо читателя газеты, подписанное каким-то Караевым, пастухом, и не было бы резона говорить о нем подробнее, но пастух вскоре погиб при странных обстоятельствах.

Он и несколько овец сорвались в пропасть. Трупы их нашли, и прокуратура области возбудила уголовное дело, но вскоре прекратила, видимо, установив, что это был несчастный случай.

После этого от сына немного отстали, но он продолжал собирать материалы и продолжал писать статью, даже читал иногда мне отрывки. Там говорилось, что некоторые расхитители, несмотря на то что следственные органы пока не нашли времени заняться ими, предпринимают меры по сокрытию ценностей. Цусеев, например, вывез из дома мебель, рояль, телевизор, два холодильника, библиотеку, швейную машинку, ковры, другие ценности. Где-то в горах зарыл золото. Он не хранил награбленные денежные знаки, а покупал на них золотые изделия в лучших ювелирных магазинах.

Откуда такие данные стали известны сыну, сказать не берусь, но полагаю, что, будучи добросовестным журналистом, он не судил огульно, а готовился выступить основательно, чтобы прекратить наконец безобразия, творящиеся в нашей республике.

Все, что я здесь пишу, подтвердилось, поскольку и Цусеев и Ше-стипалов осуждены, как осуждены и еще человек десять их сообщников. Но однажды я разбирала бумаги сына и обнаружила у него конверт, где хранились две фотографии и записка. На одной фотографии (посылаю их вам), как видите, изображен старик, ножницами наискось его фотография перерезана пополам. Вторая — фотография сына — перечеркнута двумя параллельными и двумя перпендикулярными чертами. Создается впечатление, что кое-кто хотел изобразить сына за решеткой. Я так решила потому, что перерезанная пополам фотография старика изображала пастуха Караева, который первым просигнализировал о воровской шайке, — я его сама никогда не видела, но мне удалось это установить. Караев был убит, когда случайно обнаружил тайник преступника; сын — за решеткой. Все как будто бы сходится, тем более что «изнасилованная» сыном девица — не кто иная, как сестра Цусеева, а член областного суда, рассматривавший дело по обвинению моего сына, по странной случайности тот самый, который и обещал в свое время привлечь его за незаконное журналистское следствие. Почему-то он временно возглавил городской суд в дни, когда расправлялись с сыном.

Вложенная записка была такого содержания: «Если не отвалишь, с матерью и дочкой будет то же». Странная записка, но наши со Смеральдинкой фотографии, лежавшие здесь же, были перечеркнуты пополам таким образом, как будто их можно было разрезать при необходимости.

Все описанное мною достаточно веско для того, чтобы я обратилась непосредственно к Вам, уважаемый товарищ Генеральный прокурор, минуя принятые в таких случаях инстанции.

И последнее, что я хочу сказать: я дваящы видела Цусеева. Это полный, бесформенный человек с бессмысленным взором и лиловой лысиной. Несмотря на то что фельетон моего сына не увидел свет (редактор сказал, что фельетоны преступников он в газете не помещает), шайка была раскрыта и, как я уже писала, Шестипалов и Цусеев осуждены на длительные сроки лишения свободы.

Каково же было мое удивление, когда однажды в одном из горных районов я вдруг столкнулась на улице с Цусеевым, который стоял возле огромного дерева и курил.

Думаю, что Цусеев заметил меня и узнал, потому что я, придя домой, обнаружила, что в моей квартире был обыск — что-то кто-то искал. Деньги и ценности (у меня их немного) не взяты, но зато здорово перепорчены вещи сына, похищены все, я повторяю, все его рукописи, естественно и те, что содержали компрометирующие Цусеева материалы.

Думаю, что это дело его рук. Прошу Вас защитить меня и разобраться во всей этой истории.

Сегодня утренней почтой я получила свою собственную фотографию, теперь уже не перечеркнутую, а разрезанную пополам. Я постараюсь не выходить несколько дней из дома, но прошу Вас поторопиться. Внучку, Смеральдинку, дочь сына, мне удалось отправить далеко в горы к родным.

Помогите! Н. А. Давиджанова

Вчера министр внутренних дел республики передал своему заместителю по оперативной работе Медведеву полученную из Прокуратуры СССР телеграмму, в которой требовалось проверить местонахождение осужденного Цусеева, а также обеспечить охрану Давиджановой, и поручил ему возглавить проверку по делу.

Медведев все это исполнил самым добросовестным образом.

 

4

«Оперативная группа — на выезд!» — прозвучало в дежурной части на Петровке, 38, и тотчас же несколько человек, спешно выбежав из подъезда знаменитого здания Главного управления внутренних дел, оказались в «рафике» и, освещая прохожих синим проблесковым маячком своего автомобиля, направились на место происшествия.

Поскольку тело Назарова было найдено на территории Октябрьского района столицы, то следователь прокуратуры именно этого района города Москвы должен был принять к производству дело по факту обнаружения трупа неизвестного гражданина.

Труп обнаружили рабочие стройки на улице Красных Зорь в восемь двадцать одну минуту утра, когда, придя на строительство, принялись выяснять, достаточно ли застыл в формовой чаше цемент и надо ли выписывать новый, — в этот момент и был обнаружен труп неизвестного.

Экспертиза, прибывшая на место происшествия, установила, что покойный перед смертью сопротивлялся, боролся. На теле его были обнаружены следы побоев, а погиб он от элементарной асфиксии, захлебнувшись в растворе цемента, и должен был бы в нем быть погребен навсегда, если бы не дырявая емкость, в которой было обнаружено утонувшее в цементе тело.

Экспертиза установила также, что погибший — мужчина, лицо его имеет признаки восточного происхождения. Судя по одежде, потерпевший — приезжий (в Москве уже много лет не носят пиджаки столь старомодного покроя). В кармане оказалась размокшая бумажка, под инфракрасными лучами превратившаяся в обрывок железнодорожного билета.

Вскоре, определив станцию отправления на билете, вездесущий уголовный розыск направил запрос в стольный град небольшой, по опутанной сетями частного предпринимательства республики, и вскоре уже стало известно, что в городской отдел внутренних дел обратилась некая Назарова, которая сообщила, что ее брат недавно уехал в Москву, где должен был остановиться либо в гостинице, либо у родственников, но уже прошло четверо суток, а он до сих пор не позвонил, несмотря на то, что обязательно должен был позвонить. Поэтому она просит разыскать его.

В милиции, как водится, посмеялись, заявление к розыск не приняли, намекнув, что в Москве много развлечений и не до звонков.

— Не мешайте работать, — заявил Назаровой старший оперуполномоченный Багров.

С тем она и ушла… Ушла, чтобы пожаловаться в министерство. А там уже дали команду городу зарегистрировать заявление и принять меры к розыску.

Информация о пропавшем Назарове и заявлении его сестры насторожила столичный уголовный розыск Был послан запрос, и в Москву пошло подтверждение в виде фотографии Назарова.

Когда опытные криминалисты идентифицировали полученную фотографию с личностью найденного на стройке неизвестного и уже не осталось никаких сомнений в том, что этот неизвестный Назаров, представитель местного уголовного розыска однажды вечером навестил сестру убитого и задал ей стандартный, но обязательный в таких случаях вопрос: «Не было ли у вашего брата врагов?»

 

5

— Ты понимаешь, в чем дело, — сказал Медведев Нестерову, — я уже теперь могу сказать тебе, кто тут всем верховодит и кто всех закупил на корню. Нет, не Дусеев из письма Давиджановой. А некий другой гражданин, пока известный нам по оперативным разработкам. Кличку его ты наверняка знаешь — Хан. Наверняка как Хан он был известен тебе и в. Москве. Но ты же поднимаешь: одно дело — я тебе скажу, что он преступник, а другое — ты сам это докажешь. Знаешь, иногда взаимоотношения следствия и дознания напоминают учебник арифметики, где в конце имеются ответы. Ты уже знаешь ответ и начинаешь подгонять решение под заранее известный тебе результат.

— Какой результат? — мрачно спросил Нестеров.

И Медведев сообщил Нестерову весьма примечательные вещи.

— Ну прежде всего, — сказал он, — ты знаешь, что в республике сильно подскочил уровень преступности, связанный с хищениями социалистической собственности. Госплан республики вынужден даже планировать свой госбюджет с учетом хищений. Но у правоохранительных органов в принципе достаточно сил, чтобы если не разом покончить со всеми безобразиями такого толка в республике, то во всяком случае выявить наиболее изощренные, наиболее опасные, а остальные держать на контроле и выявлять по мере возникновения доказанной информации. И хотя хищения приносят государству серьезный вред и беды, все же есть в арсенале преступников более опасные преступления, которые надо пресечь в первую очередь, поскольку эти преступления стимулируют остальную преступность, заставляют ее развиваться значительно интенсивней.

— Вот как? — Нестеров посмотрел Медведеву в глаза.

— Я имею в виду рэкет, — сказал Медведев, — шантаж одних преступников другими.

— Рэкет? — удивился Нестеров. — Мы что, в Чикаго?

— Примерно, — усмехнулся Медведев, — но почему бы и нет? Группа дельцов набрасывается на предприятие и делает на нем свой бизнес. Под вывеской социалистического предприятия процветает частнопредпринимательская лавочка. Не кооперативы, заметь, а в чистом виде эта самодеятельность с наемным трудом, с эксплуатацией. Можешь себе представить?

— С трудом.

— Вот когда меня сюда направили, я тоже с трудом все это представлял, а теперь почти привык, вот борюсь, укрепляю. То, что мы с тобой, помнишь, когда-то расследовали в Оренбуржье, был детский лепет: недостача в магазине, поджог на почве хищения, запчасти для «Жигулей» жулики перебрасывали через забор автопредприятия. Помнишь? Сейчас об этом смешно говорить. — Медведев умолк.

— Но все же про рэкет, — попросил Нестеров.

— Да что там рэкет, я бы сказал: процветание рэкета обратно пропорционально силе советских органов на местах. Поскольку правоохранительные органы не способны покончить с преступностью, за дело берется жестокий и неумолимый бич сегодняшнего нашего многострадального государства.

— Это похоже на авантюрный роман.

— Похоже, и главное тот, который все читали. Остап Бендер был первым рэкетиром, известным нам из литературы. Вспомни, он не грабил и не воровал, он чтил Уголовный кодекс, поэтому отнимал деньги у тех, кто не будет жаловаться милиции: у жуликов. И досье на современных расхитителей у рэкетиров собрано ничуть не менее пухлое, чем у Остапа.

— Но кто тебе мешает? Изыми у них досье — вот тебе и полный материал на жуликов и расхитителей.

— «Изыми» — легко сказать! Рэкетиры — это целая разветвленная организация. Я дважды внедрял в нее наших работников, и оба раза они гибли. Правда, один успел передать численность группы так называемых пап. Их… — Тут Медведев нагнулся к уху Нестерова и прошептал: — двадцать один человек. Немало. А возглавляет всё Хан.

— И что, у тебя нет никаких доказательств? Не поверю.

— Да есть, но это же как раковая опухоль. Надо брать с метастазами, а то разрастется. Внедрять туда сотрудников я больше не рискую, так как уверен, что у нас в милиции есть человек, который сообщает Хану, кто именно внедрен. Можешь себе это представить?

— Так надо в первую очередь найти мерзавца.

— Ищу, — понурился Медведев — Но, кстати, может, тебе все это и не так интересно, ты ведь здесь по другому делу?

— Других дел не бывает, — веско сказал Нестеров, — тем более, сам знаешь, в мире, в том числе преступном, все связано.

— Ну, коли так, слушай дальше. Расскажу в двух словах о том, на чем их можно все же поймать. Они не просто мирно шантажируют. Вот недавно они одному крупному жулику с республиканской овощной базы «включили счетчик».

— Как же это происходило? — прищурился Нестеров.

— Прислали письмо о том, что требуют миллион, и сообщили, что если через неделю миллиона не будет, то автоматически «включается счетчик»: значит, на следующий после оговоренного срока день плюс еще двадцать тысяч, еще через день — еще тридцать тысяч, затем — сорок. Через три-четыре дня после невыплаты миллиона у завбазой погибла дочь, потом взорвалась машина, потом загорелся дом. Миллион пришлось отдать. А одного, тоже жулика, эти рэкетиры поймали, пытали, приставляли к нему электропилу и в конце концов разорвали, привязав к двум согнутым березкам.

— Вот тебе сто вторая, а говоришь — не за что брать, не хватает доказательств…

— Да сидят они, сидят, одного даже расстреляли. Но не рэкет же мы доказали, а убийство, а про рэкет хотя и был разговор на предварительном следствии, но они отшутились, говорят: скажите спасибо, что мы помогаем вам чистить страну, мы, дескать, убили жулика, а вы нас сажаете. Так что вот так, дорогой Николай Константинович… — Медведев задумался.

Нестеров широко раскрытыми глазами смотрел на усталого полковника.

— Ты говорил о том, что, возможно, в милиции кто-то сигнализирует рэкетирам.

— Да, пытаюсь выловить. Есть у меня активные ребята, с которыми легко работать. Пытался с их помощью найти мерзавца.

— Или мерзавцев, — вставил Нестеров.

— Да, мне тоже об этом говорил один мой добрый сыскарь — Багров. Сыщик номер один. За ним будущее. Собираюсь его из города в министерство переводить. Но пока… увы, на нуле…

 

6

Ознакомившись с подробным, но далеко не исчерпывающим письмом Давиджановой, которое показал Нестеров, Медведев стал немного нервничать: сам Генеральный прокурор проявляет к делу внимание. Теперь надо быть особо бдительным, на Давиджанову легко может быть совершено покушение…

Телефонный звонок застал и Медведева и Нестерова в гостиничном номере за составлением плана расследования. Нестеров схватил было трубку, но Медведев мягко отстранил его руку.

— Да

— Товарищ полковник, двенадцатый докладывает: без происшествий.

Медведев повесил трубку, взглянул на часы — времени было около трех утра.

— Спать, — сказал Медведев, — мои сообщили, что квартира Давиджановой под. наблюдением, порядок. А нам надо хоть немного поспать, завтра горячий день.

Медведев не столько хотел спать, сколько просто прилечь, поскольку знал, что неотдохнувший он выглядит плохо — все-таки… возраст.

— Одноходка у Давиджановой? — спросил Нестеров, приглашая Медведева вспомнить время, когда они вместе изучали блатной жаргон, расследуя когда-то в молодости «хлебное дело».

— Домик у нее, но с одной дверью, — сказал Медведев.

— А сотрудник у тебя там стоит один?

— Двое, да не волнуйся ты, ничего с ней не будет. Часа три покемарим и поедем к ней.

— А я волнуюсь: тут неизвестно, откуда ждать удара. Может, лучше ее устроить у вас в министерстве?

— Спи же ты, черт.

— Поехали.

Медведев нехотя поднялся, и они с Нестеровым вышли. Возле гостиничного корпуса стояла милицейская машина.

Ехали молча.

— Ну, вот видишь, все в порядке, — сказал Медведев, когда машина тихо подошла к домику, уютно расположенному в самом конце улицы, — оба поста на месте.

Действительно, оба работника милиции были на месте и бодрствовали, а увидев машину с Медведевым и Нестеровым, немедленно подошли к ней с рапортом.

В эту секунду раздался пронзительный гудок проползавшего невдалеке локомотива.

— Без происшествий, — доложили работники милиции, когда гудок дал им возможность открыть рот.

— Ничего подозрительного не было замечено?

— Нет, ничего.

— Хозяйка спит?

— Видимо, спит, из дому, во всяком случае, не выходила.

— Продолжайте службу.

— Есть.

— Ну теперь ты спокоен? — спросил Медведев, повернувшись к Нестерову.

— Я спокоен, что твоя служба работает хорошо: еще бы, сам заместитель министра приезжает ее контролировать. Но мы не знаем с тобой способа, которым убийцы хотят расправиться с Дазиджановой. Ты же сам видишь, они могут и с горы сбросить, и ножом пырнуть, и выстрелить, и в тюрьму посадить. Они тут хозяева, — добавил Нестеров, укоризненно посмотрев на Медведева.

— Ничего, разгребем и выбросим.

— Мне бы твою уверенность. Во сколько просыпается хозяйка?

— Кто ее знает.

— Как это — кто ее знает? Ты должен знать. Всё должны про нее знать. Она учительница, значит, в школу ходит к полдевятому. Сейчас без четверти семь. Через пятнадцать минут я пойду ее будить. Мозгами пошевелить не хочешь.

Медведев стал огненно-красным, сержант-шофер вышел из машины.

— Ты бы мог при нем меня не чехвостить, — взяв себя в руки, сказал Медведев, — все-таки ты сам говоришь: я заместитель министра, полковник. Кроме того, откуда я знаю, когда она проснется сегодня. Теперь каникулы, учителя в школу ходят не так рано. И вообще ты в столице переменился, на людей бросаешься, издергали тебя.

— Ну извини, пожалуйста, ты прав.

— Это вообще у вас в прокуратуре принято — сначала дров наломаете, а потом извиняетесь.

— «Вообще» — не обобщай, а что издергался — правда, надо в отпуск. Зови сержанта.

Сержант бросил окурок, сел в машину.

— Как вас зовут? — спросил Нестеров.

— Василием.

— Так вот, товарищ Василий, я вашего начальника люблю и знаю уже лет двенадцать — мы с ним в одном районе работали. Так что вы не подумайте, что мы серьезно ругаемся, а вообще-то он прав, как всегда.

Василий пожал плечами:

— Я тоже помню вас по Тихому району, товарищ прокурор, только это было восемь лет назад.

— Будем работать, — после паузы сказал Нестеров.

— Будем, — повторил Медведев, выходя из машины— Будем будить хозяйку.

Медведев осторожно постучал в окно.

— Вставайте, Нурия Асановна, уже семь часов, — смешно пропищал этот громила.

Вокруг стояла тишина, только стройные кипарисы покачивались от порывов ветра.

— Нурия Асановна, — снова позвал Медведев.

И снова ответом ему было молчание.

Медведев обошел вокруг дома. Через секунду его командный голос послышался со стороны садика:

— Окно было открыто?

— Было, товарищ полковник.

— Нурия Асановна, — еще раз громко позвал Медведев, потом подошел к входной двери, постучал.

Снова никто не ответил.

От этого молчания страшное состояние испытал полковник Медведев. Он знал, что за его спиной стоит друг — Нестеров, но именно поэтому оглядываться на него не хотел. Не хотел встречаться глазами с коллегой.

Молчание Давиджановой могло означать только, что работа провалена, свидетель погиб.

Ветер запутался в темном кусте в дальнем углу сада. Куст зашумел.

 

7

Следователь прокуратуры Октябрьского района города Москвы, принявший к производству дело по факту смерти неизвестного гражданина, впоследствии оказавшегося Назаровым, ходил по летней, знойной Москве и размышлял. Его голова была устроена так, что и ночью во время самых сладких снов она продолжала работать и искать истину. Но сперва истина, как оно и водится, рядилась в тогу удивительного сумбура. Хотелось наметить пути расследования, но пока что было не за что зацепиться.

А ведь для следователя нужны объяснения, хотя бы того, каким образом убитый Назаров оказался на стройке, ведь он же не строитель, а учитель, к тому же домосед. Быть может, его убили с целью ограбления: видят, человек с восточными чертами лица, сработал обывательский рефлекс — есть большие деньги. Но почему тогда ограбление не было совершено более безопасным способом? Скажем, выманили деньги или выиграли. Возможно, что он не сел играть, не дался, но ведь это и есть основание предположить, что человек, не севший играть с жуликами и не давшийся картежникам, не поедет с незнакомыми людьми куда-то, чтобы там сложить свою голову. Кстати, как было установлено, голова потерпевшего весьма неплохо работала. Ни алкоголя, ни каких бы то ни было транквилизаторов не было обнаружено в его крови.

Правда, обнаружено было нечто другое, но в таком небольшом количестве, что экспертиза не настаивает на том, что это не случайность. За полчаса до насильственной смерти от асфиксии потерпевший получил в организм микроскопическую долю яда, который из-за своего мизерного количества не успел оказать практически никакого воздействия.

Позже, когда было проведено опознание трупа и стало доподлинно известно, что потерпевший действительно учитель Назаров, следователь прокуратуры района спешно выехал в республику, где встретился с сестрой

Назарова, средних лет женщиной, весьма перепуганной, которая столь категорически отказалась отвечать на вопросы, что поставила в тупик московского гостя.

На очередное, сотое «почему» следователь получил стереотипный ответ: «Вы уедете, а нам здесь оставаться».

Но после одного из таких ответов все же рискнул и задал контрвопрос:

— Так вы все-таки настаиваете на том, что это не случайность, а убийство?

И он увидел, как сестра Назарова побледнела.

— Я ничего вам не скажу, — сказала она тихо.

— Тогда я вам скажу: те люди, которые вам угрожают, должны быть по справедливости за решеткой, а так, после моего отъезда, они все равно вам не поверят, что вы мне ничего не рассказали. Так что выбирайте: или помогать правосудию, или…

Телефонный звонок прервал их разговор.

— Это вас, — дрожащим голосом сказала сестра убитого, взяв телефонную трубку.

— Говорит полковник милиции Медведев, — внятно произнесла трубка, — прошу вас выйти на улицу и сесть в черную машину.

Московский следователь в надежде получить свежие данные и продвинуть свое расследование буквально на полуслове свернул разговор с сестрой убитого и распрощался.

Через несколько минут он уже сидел, как ему было сказано, в черной «Волге» Медведева.

 

8

Нестеров тоже подошел к окну домика учительницы и тоже позвал. Давиджанова не откликалась. Медведев стал мрачнее тучи. А Нестерову вдруг захотелось сказать в окно, чтобы учительница не боялась, что все хорошо, что прокуратура и милиция охраняют ее покой и сон, но вдруг за окном в полутемной комнате он увидел нечто такое, что заставило его вздрогнуть. В темном углу на полу, высовываясь из-за полуспущенной скатерти стола, лежала скорчившаяся женщина. Глаза ее были открыты.

Медведев подбежал к входу, разбежался и, сорвав дверь с петель, влетел в домик.

— Никого сюда не пускать! — крикнул он. И через мгновение — «Скорую», опергруппу и Багрова…

«Скорая», опергруппа в составе судмедэксперта, следователя, криминалиста, кинолога и инспектора уголовного розыска Багрова, а также прокурор-криминалист прибыли одновременно. Из милицейского «уазика» выпрыгнул огромный пес — овчарка Дюк.

За несколько минут экспертиза зафиксировала все необходимое, «скорая» провела на месте несколько медицинских исследований, после чего, никого не обнадежив, увезла Нурию Асановну.

Кинолог Володя с Дюком решили, что теперь их очередь показать, на что они способны.

Оперуполномоченный быстро осмотрел дом и сообщил, что преступник мог проникнуть внутрь только через открытое окно. Окно выходило в сад, а сад, в свою очередь, помещается на крутом берегу и спускается к реке.

Володя подвел Дюка к окну. Дюк потоптался для солидности и вдруг потянул Володю к обрыву. Кинолог отпустил поводок сколько было можно и устремился за псом. Пес довольно быстро добрался до шоссе и стал передними лапами что-то откапывать на обочине. Вскоре он вытащил сапог, всем своим видом показав, что доволен. Потом заскулил и разлегся на травке.

— Ищи, Дюк, ищи, мало.

Но Дюк только скулил и не двигался.

— Преступник здесь переодевался. На дорогу вышел в другой обуви, но уже в резиновой, новой. Вон как Дюк скулит, он всегда скулит, когда чует новую подметку.

Медведев тихо выругался.

Следователь положил руку на плечо кинолога.

— Спасибо, Володя, — сказал он, — ты нам очень помог.

Медведев прямо из оперативного «уазика» соединился с дежурной частью МВД республики.

— Перекрыть все дороги, — коротко приказал он.

И вскоре уже в автобусе, следующем в сторону шоссе, был обнаружен и задержан некий гражданин Рагимов, ехавший к дочери в соседний район. Рагимов заявил, что, поскольку других автобусов в этом направлении сегодня не будет, если его задержат, он потеряет много времени. Поэтому он требовал его отпустить, или он будет жаловаться в прокуратуру.

В своем стремлении улизнуть Рагимов выглядел очень подозрительно, к тому же на нем были надеты резиновые калоши, и это несмотря на погоду, дождя не предвещавшую. Калоши явились тем главным, что инкриминировали Рагимову.

— Позвольте узнать, — спрашивал оперативник, — а почему вы в жару и в калошах?

— Хочу и хожу, — грубо отвечал задержанный — А вы почему в сапогах, вроде тоже не каплет?

— Но-но, — предостерегающе сказал оперуполномоченный Багров, — а то мы тебя сразу по двести шестой, без суда и следствия.

Задержанный немного еще поворчал и, испугавшись отвечать на хамство по-хамски, притих.

— Так как же вы ее убили? — наконец спросил Багров.

— Что-о-о! — изумился задержанный. — Кого убил?

— Нечего вола вертеть, — нарочито устало проговорил оперуполномоченный, — сейчас принесут данные экспертизы, и мы точно установим, что вы — убийца.

Лицо задержанного сковала нервная гримаса.

— Я вам советую пока написать явку с повинной, глядишь, и не расстреляют.

Задержанный было вспылил, но взял себя в руки, вздохнул, пододвинул к себе лист бумаги, взял лежавшую тут же ручку, подумал и стал писать. По мере того, как он писал, менялось его лицо.

Багров в это время встал из-за стола и стал ходить по кабинету.

— Написал, признался чистосердечно, — сказал задержанный.

Багров взял бумагу, но прочитать не успел. Позвонили из экспертно-криминалистического отдела, что готовы данные экспертизы.

Оперуполномоченный Багров был на седьмом небе.

— Ну что, — сказал он, закуривая и пуская дым в нос задержанному, — попалась птичка?

И, изображая из себя по крайней мере Мегрэ, правда пародийного, Багров стал картинно излагать:

— Прежде всего мне удалось раскрыть метод, при помощи которого вы расправились с вашей жертвой. Я имею в виду учительницу Давиджанову. Вы задушили ее. И она умерла от асфиксии. За это вас расстреляют. Вы угрожали ей при помощи разрезанной фотографии. Это еще одна статья. Когда органы охраны правопорядка остались охранять гражданку Давиджанову, вы проникли, пройдя через огороды, к ней в дом, влезли в окно, после чего задушили ее и тем же путем исчезли, по дороге вы сняли сапоги, на которые надели припасенные калоши. Ну что? Видите, нам все известно. Колитесь.

Задержанный молчал.

— Молчите, ждете данных экспертизы? Пожалуйста.

И Багров принял из рук подошедшего сержанта несколько листов бумаги с приложенными к ним фотографиями.

— Последний раз спрашиваю: будешь колоться?

Задержанный, молча, достал из кармашка валидол, не торопясь открыл пробку, подцепил белую пилюлю языком, стал тереть грудь кулаком.

— Мальчишка, подлец, — прохрипел Рагимов.

В эту секунду в кабинет оперуполномоченного вошел, не дожидаясь доклада, а пожелавший сам допросить задержанного, Медведев. Увидел рассыпанный валидол, посмотрел акты экспертизы, оценил обстановку, подошел к Багрову и тихо сказал:

— Уйди, чтоб я тебя больше в милиции не видел.

«И тут же по телефону соединился с кем-то и сказал в трубку:

— Прошу вас немедленно на машине доставить незаконно задержанного Рагимова туда, куда он скажет. — И, обратившись к Рагимову, добавил: — Извините, товарищ Рагимов, — после чего взял его под локоть и долго еще что-то ему говорил.

Рагимов обрадовался, что так все хорошо кончилось и вдобавок он приедет к дочери с комфортом на машине и даже раньше, чем добрался бы на автобусе.

Медведев вернулся в кабинет Багрова и обнаружил на столе «явку с повинной». Он взял лист и прочитал: «Прокурору города от пенсионера, ветерана войны и труда Рагимова. Прошу вас разобраться, товарищ прокурор…»

Медведев пристально посмотрел в глаза Багрову:

— Вот что, сейчас ты сам выберешь: или поедешь в прокуратуру и передашь заявление Рагимова, или отправишься к самому Рагимову и будешь ползать перед ним на брюхе, пока он тебя не простит, понял? Выбирай. Да, и не вздумай взять машину, поедешь на автобусе, а нет, так ночью к Рагимову домой пойдешь. Ночью, потому что днем работать надо. А пока что я тебе официально объявляю выговор и предупреждаю: нам такие работники в милиции не нужны, понял?

Это все говорил Медведев, говорил человеку, которым гордился, которым только недавно хвастался Нестерову, как лучшим своим сыщиком.

В то время, когда повеселевший Рагимов катил на оперативной машине навестить свою дочь, жившую в соседнем районе, а работники уголовного розыска искали настоящего убийцу учительницы Давиджановой, сама учительница очнулась, открыла глаза, но тотчас же закрыла их вновь. Возвращение к жизни принесло ей боль.

— Жива, Захар Ильич, жива, — радостно захлопотала медсестра.

Пожилой врач подошел к постели учительницы.

— Как себя чувствуете? — больше для порядка спросил врач, хотя прекрасно понимал, как может себя чувствовать женщина, только что побывавшая на «том свете», о чем свидетельствовал черный рубец на ее шее.

Но понимал он и другое: хотя много дней еще придется восстанавливать ее здоровье, жизнь ее уже вне опасности. По-видимому, преступник схалтурил, организм женщины оказался очень сильным.

 

9

Следователь Голубочек, по постановлению прокурора принявший к производству дело о покушении на учительницу, прежде всего досконально осмотрел ее домик. Окно в сад было все еще открыто, и было хорошо видно, что грязь, размазанная рукой и ботинками преступника, была на обеих сторонах подоконника — и на той, что выходит на улицу, и на той, что смотрит в комнату. От окна домика следы вели в сад, следов же, ведущих из сада к домику, следователь не нашел, и все это вместе взятое наводило на мысль о том, что преступник давно уже находился в ее доме и пробыл в нем, вероятно, долго. Ведь ночью шел дождь.

Непонятно, как могло произойти, что учйтельница не слыхала и не видела преступника. Но, быть может, — а это уже другой поворот дела — некто неустановленный был знаком ей и не вызывал подозрений. Тогда для чего он лез в окно?

А может быть, учительница сразу же заметила преступника и просто не посмела подать знак работникам милиции, поскольку тогда он убил бы ее немедленно?

На все эти вопросы ответы, конечно же, могла дать только учительница, но ее ни о чем пока спрашивать было нельзя. Слишком она слаба.

Нестеров тем временем составил совместно с Медведевым план следственных действий. Давно пора было начинать делать то большое и неотложное, ради чего он с бригадой следователей приехал в эту республику.

И начать следовало, конечно же, с допроса журналиста, находившегося в семидесяти километрах от столицы республики, в колонии общего режима, где он отбывал наказание по статье 117 Уголовного кодекса РСФСР, осужденный на четыре года лишения свободы за попытку к изнасилованию.

Не мудрствуя лукаво, следователь по особо важным делам Нестеров сел в автомобиль, взяв с собою члена следственной бригады Голубочка, недавно закончившего юридический институт и теперь, после года работы следователем района, переведенного в прокуратуру республики, и поехал с ним сперва в областной суд. После предъявления документов они получили тоненькую (!) папку уголовного дела по обвинению журналиста Батыра Давиджанова в совершении им попытки изнасилования гражданки Цусеевой, совершеннолетней, разведенной, работавшей несколько лет назад оператором бензоколонки.

В суде дело выдали не сразу, куда-то бегали, кого-то спрашивали, пока Нестеров не напомнил судейским о поднадзорное™ суда прокуратуре. Наконец, дело было принесено и, усевшись со следователем на заднем сиденье автомобиля, Нестеров, пока ехали, быстро пролистал небольшую папочку, в которой, к слову сказать, оказалось весьма странное заявление потерпевшей. В сущности, в нем самом ничего странного не было, кроме одного: из него явствовало, что одинокая женщина пригласила в свой дом вечером мужчину, что уже, с точки зрения виктимологии, должно было стать для Давиджанова смягчающим вину обстоятельством.

А вот в протоколе судебного заседания говорилось, что он «приставал» к ней в саду да еще в присутствии брата потерпевшей и его товарища. Стало быть, насиловал на людях.

«Бывает, конечно, — подумал Нестеров, — но скорее у дикарей Полинезии, в цивилизованных странах вряд ли».

Кроме того, странным показалось Нестерову и его юному коллеге Голубочку, что заявление потерпевшей, с которого начинаются следственные действия по таким категориям дел, было написано на клочке бумаги, подклеенном к первому листу папки, а не подшитом к нему. Стало быть, уже в самом оформлении дела были явные процессуальные нарушения.

— Надо вынести постановление о возбуждении уголовного дела в отношении заведомо неправосудного приговора, — сказал Нестеров, — Не знаете этого члена суда?

Молодой следователь незаметно показал на водителя, везшего их в колонию, а вслух громко сказал:

— Судья как судья.

За чтением дела не успели заметить, как доехали до учреждения, обнесенного колючей проволокой.

Закрывая папку, Нестеров подчеркнул ногтем фразу. Голубочек понял: Нестеров имеет в виду, что дело в кассационном порядке не рассматривалось. Иначе, конечно же, Верховный суд республики отменил бы неправосудный приговор, вынесенный городским судом. Почему же это не было сделано?

По всей вероятности, потому, что Батыра Давиджа-нова, не испугавшегося писать разоблачительные заметки в газету, человека рискующего и смелого, все-таки запугали возможностью расправы с матерью и дочерью, и он не подавал такую жалобу. Все это надо было немедленно проверить, перед тем, конечно, побеседовав с самим Батыром.

Машина остановилась у здания комендатуры. Нестеров и Голубочек отправились внутрь, и тотчас же капитан и два сержанта в форме военнослужащих внутренней службы повели их по территории колонии к начальнику, который в этот момент инспектировал кухню.

Начальник колонии без особого энтузиазма воспринял постановление прокурора республики об этапировании осужденного Б. Давиджанова по обозначенному адресу, однако оформил документы по всей форме, выдал необходимые распоряжения и конвойного.

На автомашине заместителя министра Батыр Да-виджанов приехал в столицу республики, где ему теперь предстояло выступить не в качестве осужденного, поскольку из этой категории он был временно переведен в подследственные (хотя в целях его же безопасности оставался под стражей), но еще, кроме того, и в качестве свидетеля по возбужденному только что прокурором республики делу.

Но от своей благородной роли Батыр Давиджанов упорно отказывался.

— Отвезите меня назад, — упрямо повторял он, — отвезите, все равно я показаний никаких давать не буду, я ничего не знаю.

Нестеров молчал. Да и что он мог сказать человеку, доведенному неправосудным следствием до неврастении!

Мало было доказать, что приговор в отношении журналиста неправосуден, надо было наказать виновных в этом, а потом уже только требовать от него помощи, иначе это будет неэтично.

Батыра Давиджанова с возможным комфортом устроили в городском изоляторе временного содержания в отдельной камере.

 

10

Каждый час играл на руку убийцам Нурии Асанов-ны. Следователь Голубочек уже дважды просил разрешения навестить больную, и только сегодня врач разрешил увидеть ее ненадолго. Но, пока Голубочек спешно ехал в больницу, ей опять стало хуже, и разговора не получилось.

И оттого что не получилось разговора с Давиджано-вой, следователь решил поговорить… сам с собой.

Он смело выдвинул версию о том, что в доме у учительницы Давиджановой прятался человек, которого она или хорошо знала, или, может быть, он не вызывал у нее подозрений.

Следуя этой версии, можно было кое-что объяснить. Почему, например, Давиджанова не шумела, не сопротивлялась? Быть может, ее убийца — человек, которого она любила? Может, поэтому он лез в окно по-мальчишески, а может, и не лез, эту деталь надо было выяснить с выездом на место. А может быть, это было сделано нарочно, чтобы запутать следствие. Но тогда получается, что сама Давиджанова связана с шайкой, которой теперь боится, потому что, конечно, судьба сына ей дороже судьбы шайки, даже если шайка и приносит хороший побочный доход. Доход?.. Скромный домик, современная мебель. В нем живут Давиджанова и ее сын — журналист с дочерью. Интересно, а отчего умерла жена сына? Надо бы этот вопрос на всякий случай изучить. Mono жет быть, данные о ее смерти дадут следователю еще одну ниточку.

Следователь был сегодня собой недоволен. Но, к сожалению, приходится проверять приходящие в голову самые невероятные мысли.

К концу дня ему удалось выяснить, что жена журналиста умерла от родов, подарив ему, как память о себе, прелестную дочь Смеральдинку, ту самую, которую Нурия Асановна, получив угрожающее письмо, успела спрятать в горах у дальних родственников.

Следователь в стремлении установить истину не сдавался. На следующее утро он позвонил в больницу и, ожидая лечащего врача, вдруг подумал, что если Давид-жанова ему все расскажет сама, то в его профессии нет никакого смысла. При чем тогда его ум, его проницательность, если пострадавшая сама укажет на преступника? Ему только останется выписать постановление на арест — и всё, да и его еще надо будет утвердить у прокурора. Зачем тогда вообще нужен следователь?

Голубочек так разволновался, что не мог даже спать ночью. Он ворочался с боку на бок, и грустные мысли одолевали его и без того забитую проблемами голову.

Некурящий следователь стал подумывать о том, что за сигаретой, быть может, лучше будет результат его размышлений, но вскоре он от такой нелепости отказался, однако спать все равно не мог. Тогда он встал с кровати, взял карандаш и стал рисовать. Откуда только взялся талант.

«А может, все бросить и заняться живописью?» — подумал Голубочек.

На листе бумаги быстро возник план домика Давид-жановой. Тоненькой ниточкой следователь прочертил дорогу, по которой, судя по всему, преступник уехал в ту или иную сторону.

И вдруг следователя осенило: никакой преступник в автобус не садился, в автобус неподалеку и именно в это же время (так совпало) сел Рагимов. И он был в калошах. Он всегда ходил в калошах, и это просто использовали, зная, что он садится в автобус именно тут. Значит, кто-то наблюдал за домом. Но за домом наблюдала милиция и никаких больше «наблюдателей» не видела.

Теперь, хоть как-то удовлетворенный, следователь Голубочек уснул и не заметил сквозь сон, как тихо и немного грустно застучал по железному подоконнику его комнаты мягкий и ничего плохого не предвещавший дождь.

Утром он прошел, совершенно уничтожив и без того скудные следы преступления.

Утром у следователя Голубочка болела голова, он принял «тройчатку» и поплелся на службу.

На полдороге голова немного прошла, и он, зайдя в свой кабинет, уставился на лист белой бумаги, чтобы получше обдумать пришедшую ему ночью в голову схему преступления.

 

11

Следователь по особо важным делам Нестеров поручил работникам милиции доставить ему в номер гостиницы осужденного Давиджанова. Нестеров счел нужным допрашивать его в более или менее домашних условиях.

— Что, дорогой Батыр, — начал Нестеров, пытаясь расположить к себе Давиджанова.

Однако не расположил. Давиджанов взглянул на Нестерова исподлобья:

— Что вы от меня хотите?

— Я хочу вам помочь, — сказал Нестеров.

— Я в этом не нуждаюсь, да и что вы можете?

— Скажите, — подумав, спросил Нестеров, — а у вас есть твердое ощущение, что вы были осуждены несправедливо?

— А у вас?

— Я и приехал сюда из Москвы, чтобы разобраться в своих ощущениях.

— А где вы были раньше, когда я четырежды писал прокурору республики и прокурору СССР о хищениях в системе кооперации, о безобразиях, о спекулянтах валютой, о шантажистах-рэкетирах? Вы были слишком заняты, чтобы заниматься какими-то измышлениями журналиста, тем паче с восточной фамилией. Почему-то такая, как у меня, фамилия вам, москвичам, заведомо не внушает доверия. А я был членом партии и до сих пор остался в душе коммунистом, и мне небезразлично, что кучка подонков — эдакие мафиози — крутит республикой как хочет. Да, я много знаю, но имейте в виду — вам отвечать не буду. Не желаю. Может быть, это покажется странным, но я хочу сидеть в колонии. Вам ясно? Пусть правосудный суд меня оправдает.

— Чтобы сидеть в колонии, надо заслужить, — попытался пошутить Нестеров.

— Заслужить надо не только это, но даже право острить с осужденным или даже с подследственным, как это делаете вы, милейший. Все. Разговора больше не будет.

— Это ваше право, товарищ Давиджанов, — серьезно ответил Нестеров на категоричную тираду, демонстративно назвав подследственного «товарищем», — но прошу вас мне довериться, тем более, что я приехал разобраться в вашем деле, коль вы сами не пожелали сделать это до конца. Разве не так? Почему вы не отправили кассационную жалобу?

Давиджанов молчал, безразлично разглядывая гостиничный номер.

— Послушайте, я вас допрашиваю или исповедуюсь перед вами? В ваших же интересах отвечать мне. Хотя бы спросили, откуда я знаю о том, что с вами произошло! — сказал Нестеров.

— Это ваша профессия, и мне это неинтересно.

— Но все-таки ведь кто-то же и почему-то угрожал

вам. Ваше последнее слово на суде похоже скорее на явку с повинной, чем на протест против несправедливого осуждения.

— А меня бы все равно не освободили.

— Вот это уже имеет отношение к делу, — весело сказал Нестеров, открывая блокнот и делая в нем пометки. — А жертву вам не жалко? — вдруг спросил Нестеров.

— Жалко, — криво усмехнулся Давиджанов, — о Боге не думала, когда клеветала.

— А вы, стало быть, думали?

— Мне больше ничего не оставалось…

— Ваши откровения насчет Бога я опущу, для допроса они не нужны, как вы считаете?

— Я уже давно ничего не считаю, мне нечего считать, я осужден. Суд посчитал, что справедливо. Но мне кажется, что для того, чтобы доказать изнасилование, нужен факт насилия.

— А есть свидетели, что его не было?

— Мне такие свидетели не нужны, да и вам тоже, — с сомнением сказал Давиджанов. — Не я придумал презумпцию невиновности, не я ею и пользуюсь.

— А дочь вы хотите увидеть?

— Я хочу увидеть не только дочь, но и мать, но при этом быть несколько в другом амплуа.

— Чтобы вы были в другом амплуа, мне понадобится время, насчет же дочери — я попрошу привести ее сюда, в гостиницу, а вот свидание с матушкой вашей обещать вам не могу.

— Почему? — вырвалось у Батыра.

— У меня есть профессиональные тайны. Но я предлагаю вам дружбу.

— Я вас совсем не знаю.

— Я следователь по особо важным делам. Моя обязанность — доказать виновность виноватого и защитить невинного. Ваша мама благоразумнее вас, она написала нам письмо, в котором изложила все, что, с ее точки зрения, имеет отношение к делу. Вашему делу, делу попранной справедливости. Нам с вами предстоят бои, Да-виджанов. Доказать справедливость бывает трудно.

Давиджанов откинулся на спинку кресла.

— Что с матерью? — спросил он.

Нестеров подал ему стакан воды.

— Я не буду играть с вами. Ваша мама в больнице. Она жива, но на нее было совершено покушение. Преступники будут найдены и обезврежены. А потом мы уничтожим всю ту нечисть, о которой вы собирались писать ваши статьи. Я вам обещаю — вы будете журналистом, разоблачившим их, но пока вы подследственный. Приговор, как вы знаете, в отношении вас отменен, и я призван доказать либо вашу виновность, либо незаконное ваше осуждение. У нас, как видите, общие задачи.

— Я надеюсь, что они у нас общие, но в таком случае почему в колонии, где я находился, процветает пьянство? Я сам видел наркоманов: где они берут наркотики? Там что, воспитываются преступниками те, кто попал туда, не будучи преступником? Откуда осужденные узнают о жизни на воле, причем о преступной жизни? Кто их предупреждает? Почему — я сам видел — некоторых отпускают из колонии и они проводят ночь неизвестно где? Конечно, помещение в колонию для таких — полное алиби. Они по ночам совершают преступления, а чуть что: «Мы были в колонии, это кто-то другой». И хватают меня.

Нестеров не успевал записывать.

— Женщины, думаете, нужны тем, кто уходит из колонии на ночь? Нет, женщин привозят… Бессовестные и бесчестные живут так, как не снилось честным… А что до главного — дайте мне время собраться с мыслями.

 

12

После традиционных приветствий Медведев сказал московскому следователю, ведущему дело по факту гибели учителя Назарова:

— Вы уже дважды были у вашей подопечной, сестры Назарова, и оба раза после вашего ухода в дом к ней наведывались «гости», которые вели допрос профессиональней вас. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь с оперативными материалами. — И он протянул московскому следователю несколько отпечатанных листов бумаги. — Как видите, все не так просто. И наличие посторонних типов в квартире сестры убитого только подчеркивает нашу версию, что Назаров был убит не случайно, более того, мы с вами вместе подумаем над тем, кто это мог сделать. Я полагаю, что это сделали не москвичи, и вы правильно придумали, что приехали сюда сами, а не дали отдельное поручение местной прокуратуре, хотя у меня к ней и нет пока претензий.

Обескураженный следователь молчал.

— Ознакомились? — вновь заговорил Медведев, когда следователь вернул ему бумаги. — Очень хорошо, а теперь слушайте внимательно: вам больше не надо ходить к сестре убитого, потому что там вас в конце концов подстерегут и спровоцируют либо на получение взятки, либо, как уже было в недавнем деле, обвинят в изнасиловании — словом, попадете в тюрьму.

Следователь молчал.

— Я понимаю ваше недоверие к республике, — говорил Медведев, — но поймите, ради вашего спокойствия, нет, не только спокойствия, ради вашей жизни. Вот вам документ, который вы отвезете в Москву и приобщите к делу. Это подлинный документ, письмо пришло сегодня на имя секретаря горкома.

И Медведев протянул московскому следователю сложенный вчетверо лист бумаги.

— А теперь в гостиницу, — скомандовал он.

Следователь кивнул.

…Черная машина плавно взяла с места и вскоре уже остановилась у гостиницы.

— Василий, — попросил Медведев, — сделай милость, проводи московского гостя в номер.

— Что вы! — запротестовал следователь. Это были единственные им произнесенные слова.

Но громадный Василий уже вышел из машины и повел следователя в подъезд гостиницы.

Горничная подала им ключ. Едва они открыли дверь номера, как следователь обалдел: гостиничный стол был уставлен дорогими винами и яствами, на блюде лежал только что испеченный фазан, в раковине охлаждалась дыня.

— Ни с места, — тихо сказал Василий и осторожно открыл лежавший на кровати чемодан следователя. Сверху, прямо на рубашках, лежал пакет с деньгами.

Василий подошел телефону, но тот молчал. Горничная никак не смогла объяснить появление яств.

Следователь и Василий отправились обратно к машине, где сидел всегда веселый и ко всему готовый заместитель министра внутренних дел республики полковник милиции Медведев.

Через несколько минут втроем они подъехали в милицию. А еще через час, когда у московского следователя улеглось нервное потрясение, его устроили в гостинице обкома партии, но заснуть он не мог.

Утром за ним пришла машина и отвезла его в аэропорт.

А Медведев всю ночь ходил по квартире и думал о том, что кто-то постоянно срабатывает оперативней, чем он сам.

 

13

Следователь Голубочек был счастлив уже оттого, что ему предстояло помочь симпатичному московскому коллеге Нестерову раскрыть сложное и запутанное преступление, и он думал, что от того, как он, Голубочек, будет работать, быть может, зависит успех дела в целом.

Голова его уже прошла, и поэтому, может быть, он стал вдруг неплохо соображать.

В надежде, что Давиджановой стало чуть лучше (надо расспросить учительницу, попросить ее описать убийцу), следователь Голубочек решительно набрал номер городской больницы.

Заранее не надеясь, что врач разрешит свидание, следователь довольно сурово начал было разговор с ним и вдруг услыхал:

— Приезжайте, но ненадолго. Она еще слаба для слишком эмоциональных разговоров.

Через считанные минуты следователь Голубочек был уже в больнице, где, едва поздоровавшись и справившись о здоровье, бросился исполнять свои профессиональные обязанности. Он стал задавать свои бесконечные вопросы и совершенно забыл, что состояние женщины еще очень тяжелое. Он горячился, а Давиджанова отвечала неохотно, а потом и вовсе закрыла глаза и говорить больше не пожелала.

В результате следователь вышел на улицу не солоно хлебавши, но потом его вдруг осенило. Он купил на базаре большущий букет цветов и притащил его в больницу. Учительница, доселе находившаяся в сумрачном настроении, вдруг оживилась и, — совсем уже здорово! — присев на кровати, принялась расправлять на цветках лепестки.

— Кто вы? — спросила она, рассматривая лепестки.

— Я говорил вам, Нурия Асановна, я — следователь.

— Местный?

— В каком смысле?

— Ну, вы не из Москвы?

— Нет, но разве это имеет какое-то значение?

— Имеет, — сказала она, строго отложив на тумбочку букет, — простите, но я больше доверяю приезжим.

— А разве я сделал вам что-то плохое? — удивился Голубочек.

— А как вы думаете? Вы ли, не вы ли. Не много ли ошибок у местных органов: и сын сидит, и пастуха не уберегли, и разворовали все, что можно, и меня в итоге чуть не убили. Что толку в ваших нарядах и постах, в вашей милиции и прокуратуре? Теперь вот вы пришли ко мне спрашивать, кто меня убивал. Без меня вы даже не можете найти убийцу. А если бы меня не было на свете, вы бы и искать его не стали.

Голубочек взял руку больной.

— Хорошо, я скажу, — продолжала Давиджанова. — Меня убивал Рагимов. Спрятался у меня в доме, сутки просидел, а потом задушил и исчез. Теперь еще я должна вам сказать, где он находится? Сами, может быть, что-то сделаете? А на такси денег не надо дать — доставить преступника в милицию?! И еще одно: скажите мне, неужели вам непонятно, что здесь, в больнице, меня легче уничтожить, чем в моем собственном доме? Например, ввести не то лекарство, или доктор тоже ваш человек?

Следователь все же сумел прорваться сквозь болезненный, но, в сущности, оправданный монолог учительницы Давиджановой.

— Мы свои ошибки исправим, Нурия Лсановна, а что касается вашего желания работать со следователем из центра, то пожалуйста — готов познакомить вас со следователем по особо важным делам, он из Москвы. Но надо же немедленно, по горячим следам, искать человека, покушавшегося на вас, надо же, наконец, поймать тех, кто виновен в том, что судьба вашего сына сложилась так… — Следователь замолк.

— Что от меня требуется?

— Опишите мне вашего… вашего…

— Убийцу? — улыбнулась Давиджанова.

— Да, — смутился молодой следователь.

— Я его видела три минуты, к тому же в темной комнате. Но извольте. Он был в ботинках. Когда я вздрогнула и попыталась крикнуть, он приложил палец к губам. Ваши товарищи из охраны на улице ничего, конечно, не заметили, не слышали: они ведь ждали, что он придет с улицы. Скорее, думали, что вообще не придет. Ну, короче говоря, по виду ему лет пятьдесят, но может быть и шестьдесят, спортивен, может, чуть полноват, в пиджаке, с овальным лицом, проседью на висках, а может, в темноте просто показалось. Он мне не угрожал, а вдруг стал душить, когда я свыклась с его присутствием.

— Почему вы думаете, что он Рагимов?

— Он сказал мне сам.

— Вот как? А вам не кажется это странным: пришел убийца, чтобы убить, не убил, назвал свою фамилию?

— Конечно, странно.

— А фамилию он вам как назвал?

— Так: «Рагимов, — говорит, — убивает жертвы бесшумно». Из чего я поняла, что он Рагимов. Не логично разве?

— Слишком логично, — пробормотал следователь, после чего распрощался с учительницей и спешно поехал в министерство, где зашел в управление уголовного розыска. С двумя сотрудниками поехал к Рагимову (тому самому, из-за которого крепко досталось некогда Багрову), теперь уже всерьез подозреваемому в убийстве учительницы.

— Черт, как обвел он нас вокруг пальца! — негодовал следователь по дороге.

Дочь Рагимова сказала, что отец пробыл у нее до вечера, потом уехал домой, и дала его адрес.

Оперативник тотчас же побывал по этому адресу, но Рагимова там не оказалось. Зато на стук вышла соседка и объяснила, что он недавно уехал, а куда — не сказал, но, видать, надолго, потому как оставил ей денег — кормить собаку.

— Ключ от дома оставил?

— Нет.

— А все же, если можно, примерное направление, — попросил Голубочек.

— Не знаю, скрытный он, — сказала соседка. — Может, дочь знает?

 

14

Чтобы успешней провести очередную беседу с журналистом Давиджановым, Нестеров решил поближе познакомиться с его дочерью, как-то помочь девочке, живущей где-то в горах, без мамы и бабушки.

Он купил пряников и конфет, попросил специально не милицейскую машину, взял с собой двух сыщиков, которым запретил надевать форму. Все это делалось для того, чтобы создать у девочки, а значит, и у Давиджано-ва, соответствующее настроение. Но, приехав по адресу, где была, по его сведениям, спрятана девочка, он нашел только древнюю старуху, которая, плача, рассказала, что действительно у них жила девочка — дочка журналиста, но она пропала, пропала сегодня утром. Соседи видели, как девочку подманил какой-то мужчина, обещал покатать, наверное, на машине и увез.

— А почему вы думаете, что он обещал покатать ее на машине?

— А потому, что он действительно покатал, она вернулась домой, а потом тот же дядя приехал вскоре снова и подманил ее.

— Где соседи, которые видели ее с дядей? Кстати, вы не припомните, как выглядел этот приезжий?

— Соседи здесь, следователь, — услышал Нестеров голос и обернулся.

Перед ним стоял пожилой человек, и, судя по ясному доброму взору, это был именно тот человек, который сейчас был так необходим Нестерову.

— Вашу Смеральдинку увез дядя лет тридцати пяти, высокий, в сером костюме, на правой его руке просматривалась татуировка «АВИК», виски у него были седоватые. Он приехал с шофером, имени которого я не знаю, а называл его боем — то есть, по-английски, мальчиком. Впрочем, тот однажды запротестовал и назвал свое имя — то ли Гриша, то ли Миша. По виду шофер русский, машина серая, двадцать четвертая «Волга», номерной знак 19–54 — в этом году родился мой сын, так что я запомнил. Девочку они увезли, потому что дядя сказал ей, что они едут к папе, тут и я бы поехал. И последнее: доложил вам все это некто Гудков Егор Дмитриевич, работали с вами когда-то вместе, только вряд ли вы меня помните; я в свое время осуществлял в прокуратуре области общий надзор, сейчас на пенсии.

Нестеров вздрогнул от такого обилия неожиданной и столь кстати пришедшейся информации и даже проглотил тот факт, что проворонил девочку.

Уже через полчаса оперативники выяснили, что машина с указанным номером принадлежала фабрике детских пластмассовых игрушек и шофер этой машины действительно оказался Гришей. Он рассказал (конечно, после того, как Нестеровым ему было предъявлено прокурорское удостоверение), что он действительно ездил сегодня в Горный район за какой-то девочкой, но нарушений закона в своих действиях не усматривает. К тому же он отвез ее в городское управление внутренних дел, а человек в сером костюме, с которым он ездил, назвался ее родственником.

Да, что и говорить: «дядя» оказался проворней/«Все это неутешительно, — думал Нестеров — Как теперь допрашивать Давиджанова? Ведь если он узнает, что не только мать не уберегли, но и дочь его похищена, он не скажет ни слова и будет прав».

Нестеров неохотно вошел в кабинет, где его ждал Да-виджанов. Но тут Нестерову повезло.

— Я готов с вами откровенно разговаривать, — сказал Давиджанов Нестерову.

 

15

Голубочек ждать больше не мог. Прошло несколько дней, а Рагимов исчез, кажется, бесследно. Но для уголовного розыска, когда он, конечно, хочет работать, нет ничего невозможного. Была разослана оперативка, и уже вскоре Рагимов был доставлен пред светлые очи следователя Голубочка.

— Вы задержаны по обвинению в совершении преступления, — сказал Рагимову следователь.

— Забавно. Только, знаете ли, я уже задерживался по этому же поводу. У меня теперь создается впечатление, что в республике нашей царят произвол и беззаконие. Я поеду в Москву, к Генеральному прокурору, и тогда посмотрим, чья возьмет. Что происходит, вы можете мне объяснить?

— Это ваше право — обжаловать мои действия, однако надо кое-что прояснить.

— Меня уже проясняли, а потом извинялись, отпустили и довезли до дома на милицейской машине, а сегодня по странному недоразумению меня на этой же машине, я запомнил номер, доставили к вам, надо думать, на допрос.

— Вы наблюдательны. И поскольку вы совершено точно определили, что это допрос, то первый вопрос: для чего вы ездили в район пастбища?

— Я ездил в этот район и буду туда ездить, пока жив, по одной только причине — там живет мой названый брат. Много лет назад на фронте (вам этого не понять) мы побратались и стали самыми близкими людьми, так было, и я к нему езжу, когда есть свободная минута.

— Почему ваша дочь не сказала нам об этом?

— Этот вопрос лучше всего задать дочери, она могла не знать. Отец дочери отчета не дает.

— Логично.

— Благодарю вас, вы очень любезны, — улыбнулся Рагимов.

И странно, он совершенно не был похож на человека, совершившего покушение на убийство. Наоборот, это был вполне приличный, уверенный в себе человек.

В особенности смешался Голубочек, когда Рагимов спросил:

— Скажите, а что, прокурор города разве еще не ответил на мою жалобу относительно работника милиции, столь некорректно пытавшегося допросить меня в прошлый раз? Его фамилия, кажется, Багров.

Голубочек не успел ничего сказать, как Рагимов вспылил:

— Еще будут вопросы, или вы издеваетесь надо мной, чтобы узнать, в каких отношениях я с бывшим фронтовым другом?

— Конечно, будут еще вопросы, но не волнуйтесь, а ваш фронтовой друг тут вовсе ни при чем. Мне хотелось бы знать, в каких вы отношениях с учительницей Давиджановой, — сказал взявший себя в руки Голубочек.

— Первый раз слышу такую фамилию, хотя, впрочем, слышал. Это не та ли учительница, сын которой сел по обвинению в насилии за то только, что разоблачил банду жуликов?

— Разрешите, я запишу нашу беседу на магнитофон.

— Пожалуйста, только мне нечего вам больше сказать.

— Скажите, а почему учительница Давиджанова… Впрочем, нет, вы опять скажете: «Спросите у Давиджановой сами…»

— Ну говорите, говорите.

— Вы знаете, что с Давиджановой теперь?

— Я сказал, что не знаю не только, что с ней, но и ее саму.

— Она была задушена…

— Печально, но я вам ничем помочь не могу.

— Но она рассказала, что душил ее мужчина, по описанию — вы.

— Вот как, значит, она не совсем задушена? Тогда чего вы морочите мне голову? А если душил, по описаниям, я, тогда арестуйте меня или проведите мне очную ставку с Давиджановой.

— Знаете что, товарищ Рагимов, я теперь уже уверен в том, что вы никакого отношения к этому делу не имеете, что произошла еще одна досадная ерунда. Но, прошу вас, поедемте со мной в больницу, навестим учительницу.

— Глупо это, — сказал Рагимов.

— Но у меня нет другого выхода.

— А ваша экспертиза?

— Она могла быть проведена халтурно, потом шел дождь.

— Поехали, что с вами делать, — сказал смягчившийся Рагимов, видя перед собой совершенно еще неопытного, по сути мальчишку, следователя.

В больнице Голубочка и Рагимова встретили чрезвычайно приветливо и любезно.

— Больная вас принять не может, — сказал главный врач.

— У нее процедуры? — полюбопытствовал следователь.

— Она вышла во двор. Сегодня ей разрешили немного пройтись, и она вышла во двор больницы, а вот уже конец дня, как видите, но она не возвращалась.

У Голубочка раскрылись глаза столь широко, что врач недоуменно посмотрел на следователя.

— Вам нехорошо? — спросил он.

— Мне очень нехорошо, — сказал Голубочек и опрометью бросился вон из больницы, забыв и про Рагимо-ва, и про врача.

Несмотря на то, что по должности Голубочку полагалось быть солидным человеком, он мчался по улицам города и, пробежав с километр, запыхавшись, вбежал в городское управление внутренних дел. Перемахнув через барьер в дежурную часть, не нашел того, кого искал, потом помчался к розыскникам, но тот, кого он искал, оказался на каком-то совещании. Короче говоря, Голубочек перевел дух только тогда, когда дежурный офицер принес ему стакан медового напитка.

— Чего вы суетитесь, товарищ следователь? Вот, выпейте немного водички, и не берите в голову, как говорили в армии…

— В какой армии, лейтенант, где ваша хваленая охрана, что, наконец, происходит? Где учительница?

— А вы по поводу учительницы?

— Где она?

— Вам как раз просили передать, что она позвонила нам и попросила проехать с ней в Горный район. Этого требовали интересы дела. С ней поехал наш старлей Бабасов.

Голубочек на секунду задумался, и этой секунды было вполне достаточно, чтобы сообразить, куда уехала бедная учительница, конечно же, навестить внучку.

Голубочек был очень расстроен: этак учительница сорвет им всю работу своей бесконтрольностью. Взяла и уехала. А старлей тоже хорош — такому ничего доверить нельзя! Повез учительницу в горы. А если бы еще одно покушение? В конце концов, что здесь происходит: идет работа по восстановлению законности и справедливости или устраивают балаган для массовок местной киностудии?

В это время возле здания больницы, где уже снова оказался Голубочек, взвизгнув тормозами, остановилась машина. Из нее выскочили учительница Давиджанова и старший лейтенант Бабасов.

Учительница, увидев Голубочка, без предисловия накинулась на него:

— Где Смеральдинка? Куда вы ее дели? — И, не слушая его, запричитала.

Следователь постарался дать учительнице возможность выговориться и, только когда она успокоилась, взял ее под руку.

— У нас ваша Смеральдинка, — грустно соврал Голубочек, — у следователя из Москвы, но будет лучше, если вы пока не будете с ней видеться.

И вдруг учительница успокоилась.

— Если — у него — ладно. А когда меня выпишут? — спросила она.

— А вы считаете себя здоровой?

Вместо ответа учительница покачнулась. Видно было, что она еще слаба и держалась до этой минуты, как говорят, на энтузиазме. Голубочек и старший лейтенант поддержали ее и проводили в палату. Там ей сделали успокоительный укол, и она улеглась на кровать.

— Слушайте, старлей, — сказал Голубочек милиционеру, — вы что, службы не знаете?

— Да знаю, товарищ следователь, но уж больно жалобно она упрашивала — внучка ведь, сирота, без матери живет.

Следователь ничего не ответил.

— Вы мне сорвали все дело, — только пробормотал он.

— Товарищ следователь, — вдруг кто-то окликнул Голубочка, — а меня вы отпустите?

Голубочек оглянулся. На скамейке под огромной туей сидел в одиночестве Рагимов, который был свидетелем всей сцены йриезда учительницы и теперь не знал, что делать.

— Пойдемте, — вдруг сказал Голубочек.

И они прошли в палату.

— Простите, Нурия Асановна, — сказал следователь. — Вас тут пришел навестить один человек, — сказал он, показывая на Рагимова.

Учительница, уже успокоившись, мельком взглянула на следователя, потом на Рагимова, потом еще раз на следователя, и глаза ее раскрылись от удивления.

— Простите, но не имею чести быть знакомой, — проговорила она.

— Да просто знал я вас, внучонка вы моего учили. Дай, думаю, зайду, проведаю, — удачно нашелся Рагимов.

И за это ему был очень благодарен следователь.

Они откланялись.

Зато, когда вышли на улицу, на следователя обрушился такой град упреков и обвинений, что он, закрыв глаза руками, присел на скамейку.

Закончив ругаться, Рагимов тихо пошел по песчаной дорожке. Он шел не оглядываясь, все быстрее и быстрее и, наконец, почти побежал от этого опасного места. Он остановил первую же попавшуюся машину и, сев в нее, вскоре оказался возле своего дома.

В почтовом ящике Рагимов нашел ответ прокурора области, который, ссылаясь на начальника городского УВД, сообщал, что работник милиции, столь некорректно обошедшийся с Рагимовым, временно отстранен от работы и ему объявлен выговор с предупреждением.

Рагимов недолго читал эту бумагу, и вскоре лед, образовавшийся в его сердце в последние дни от общения с органами справедливости, растаял.

А в это самое время следователь, который не имел теперь ни одной рабочей версии, ни одной ниточки для раскрытия покушения на убийство учительницы, горевал. Он сидел, обхватив голову руками, и тягостно думал, но ничего придумать не мог. Тогда он встал и пошел по направлению к кафе.

 

16

— Они сказали, что расправятся с моей мамой и дочерью, если она сообщит органам что-либо о подпольном синдикате. Но она сообщила, судя хотя бы по вашему приезду, поэтому простите, если нашу беседу я начну с вопроса: как моя мама?

— Она в больнице. И она… поправляется.

— Не надо, я знаю — она жива… Я вам обещал рассказать, я расскажу все, что должно было быть опубликовано, чего они так боятся, потому что то, что известно правосудию и за что они понесли наказание, не соответствует действительности и цифрам, на которые они ограбили государство.

— А откуда вам все это известно?

— Видите ли, литература, а в наше время журналистика всегда либо боролась с правоохранительными органами, либо помогала им, либо поправляла их промахи. Наш случай — последний. Вы заметили, что газеты в последнее время стало интереснее читать, чем книги.

— Но это вам стоит недешево, — сказал Нестеров.

— Надеюсь, вы оцените это, — скромно, но с достоинством сказал Давиджанов.

Разговор получался. Через несколько минут Нестеров уже знал и о рэкете, раздирающем республику, о котором ему уже рассказал Медведев, и о том, что некто из милиции постоянно играет в одни ворота с рэкетирами. И этот некто — сотрудник уголовного розыска. И про то, что в колониях для осужденных процветает мафия, и про убийство пастуха, оказавшегося свидетелем того, как преступники замуровывали в одном из гротов, которых тысячи в Горном районе, похищенные слитки золота, и про изнасилованную якобы Давиджановым женщину. И про убийство сотрудника милиции, внедренного в преступную группу.

— Знаете, с чего началась травля меня? — спросил Нестерова Давиджанов. — Со статьи.

И Давиджанов стал цитировать на память.

— Я, знаете ли, как Герцен, помню наизусть свои вещи, — нескромно сказал он и продолжал: — «Мне удалось как-то побывать в стане преступников. Я долго шагал по узким улочкам, которые петляли между прилепленными друг к другу домиками. «Бизнесмен» — я его так назвал мысленно — в кожанке толкнул обшарпанную дверь, и вот мы во дворе, затерянном в лабиринтах строений. Едва только я успел осмотреться в этой тесноте, как из дома выскочил человек с цепким недобрым взглядом.

«Вышибала», — подумал я.

Что ж, они крепко хранят свои тайны. Проникнуть в них не так просто — тем они и держатся. И снова я шел по улице под презрительными взглядами пионеров-коммерсантов — пешеходы тут не в почете, настоящий покупатель всегда появляется на колесах.

Вечером, когда проезжали на машине, детские руки подставляли под свет фар красно-белые прямоугольники — купите «Марлборо»!

Впрочем, сюда приезжают не только за американскими сигаратами. Здесь можно купить если не все, то, по крайней мере, очень многое.

В любое время суток вам предложат бутылку водки, ящик чешского пива или коробку датского, баночного. На закуску — балык и осетровая икра, финские конфеты и печенье из Швейцарии. Для пополнения гардеро-ба — песцовые полушубки, обувь и одежда из Италии, Франции, Англии, Японии.

Что же это такое? Откуда? Всего-навсего кусочек города, где преступность достигла угрожающего уровня.

«Я — сидел!» — с гордостью бьют себя кулаком в грудь те, кто успел побывать в местах не столь отдаленных. За спекуляцию много не дают: отсидев два-три года, «коммерсанты» снова возвращаются и возобновляют свои закрытые было «дела». Здесь они — уважаемые люди и нередко кумиры молодежи. Здесь, как и в других «трущобах» с их антисанитарией, нехваткой воды, теснотой и повышенной плотностью населения, очень быстро распространяются инфекционные заболевания. А эпидемия спекуляции распространяется еще быстрее.

Впрочем, кажется, что бороться со спекулянтами не так трудно: схватил за руку — и сажай! Однако мало только изловить нарушителя закона. Надо еще уличить его в скупке, перепродаже с целью наживы и в самой наживе. Если хоть одно звено выпадет, спекулянт останется безнаказанным. К этим общим трудностям борьбы прибавляются и местные, специфические. Опергруппу, которая приезжает на задержание, встречает обычно толпа. Женщины кричат и причитают, рвут на себе одежду и царапают свои лица, дети бросаются камнями, и в этой шумной неразберихе спекулянтам легко уйти через проходные дворы и проходные квартиры. Бывает, что задержать удается всего лишь нескольких инвалидов да сумасшедших — местных дурачков, которых спекулянты нанимают для сбыта мелких партий. Милиционеров и общественников знают в лицо, известие об их приближении разносится по толкучке с быстротой молнии.

Не какие-то мелкие недостатки были скрыты от глаз общественности — целый город в городе, по сути, вне сферы влияния Советской власти…»

Давиджанрв улыбнулся:

— Вот так-то, и это сотая часть.

— А вы не боитесь за свою дочь? — выслушав его, спросил Нестеров.

— А вы не боитесь ли за свою? — спросил в свою очередь Давиджанов. — Или вы думаете, до Москвы эпидемия безвластия, начавшаяся у бывших российских окраин, еще не дошла?

— А вы знаете, может быть, что делать, о вы, великий борзописец?

— Знаю, — просто сказал Давиджанов, — надо решать в органах кадровый вопрос так, чтобы офицерский состав милиции не нуждался в одноцветном кубике Рубика, а сержантский — в монолитном. Вы понимаете, что я имею в виду?

 

17

— Приготовьтесь, — сказал Нестеров журналисту, — что следователи на ближайшее время станут чуть ли не единственными вашими собеседниками. При этом позволю себе напомнить, что я приехал сюда из Москвы для того, чтоб спасти вас и вашу душу, а не вешать дополнительных кошек на тех, кто отомстил вам, спровоцировав преступление, к которому вы не имели отношения.

— Неужели я похож на человека, который мог совершить над кем-либо насилие? У меня ведь есть дочь и мать — две святые женщины…

— Это мы с вами и должны будем доказать.

— Стоит ли доказывать очевидное? Довольно странно получается: журналист разоблачает мошенника, и вдруг имеет какие-то амурные дела с его сестрой. Так бывает?

— Бывает, конечно. Он может сказать, что вы занялись его разоблачением, потому что вам отказала его сестра, из мести, скажем.

— В таком случае нет ничего проще, как опросить сто подруг его сестры по поводу того, для чего все это было сделано, и если хоть одна из них скажет, что я мог, как говорят материалы следствия, осуществить факт насилия, я готов нести ответственность безропотно. Впрочем, я и так был готов, но вы потревожили меня, а потревожив, уж давайте доказывайте.

— Вы можете назвать этих подруг?

— Я никогда в жизни не видел даже его сестру, она не пришла в зал суда под предлогом того, что находится в психическом шоке. О, они создали превосходный спектакль. Меня чуть не разорвала толпа, всерьез думающая, что я — насильник. Прямо в зале суда угрожали мне, моей матери, обещали изнасиловать мою дочь. Судьи, кстати, не реагировали на все это.

— Вы в самом деле не видели сестру Цусеева?

— Честное слово.

— А она вас видела?

— Может быть, на фотографии.

— Но позвольте, в деле ясно сказано, что, по ее показаниям, вы с ней жили и обещали жениться, бывали в доме, а потом вдруг изнасиловали ее.

— Не вижу логики. Бывал в доме и обещал жениться, а потом вдруг изнасиловал!..

…Нестеров возбужденно ходил по комнате. Ждал кого-то. В кабинет вошли три человека, не похожие на Да-виджанова.

— Будете делать опознание?

Нестеров не ответил. В камере появилась стройная женщина.

— Вот, гражданка Цусеева, — обратился к ней Нестеров, — один из этих людей изнасиловал вас полгода назад. Вы его не можете не узнать; судя по вашим показаниям, он был другом дома. Так прошу вас показать его нам еще раз, чтобы окончательно решить его судьбу.

Вошедшая посмотрела на Нестерова.

— Да, — сказал Нестеров, — должен вас предупредить: постарайтесь не ошибиться, потому что ошибка будет стоить вам доброго имени, ибо я немедленно вынужден буду возбудить дело по статье, карающей за заведомо ложный донос, соединенный с обвинением в тяжком преступлении, а это, знаете ли, до семи лет. — Нестеров посмотрел на нее.

Все мужчины, находившиеся в комнате, тоже посмотрели на женщину.

— Всем поднять глаза вверх, — скомандовал Нестеров, потому что знал по опыту, что существует на свете силовое поле, которое может помешать в данном случае работе.

Женщина указала на стоявшего ближе к ней мужчину.

— Я думал, ты кинолог, Володя, а ты — насильник, — насмешливо сказал Нестеров сотруднику и, обратясь к женщине, добавил: — Вот так, гражданка Цусеева, вершится правосудие. Можете идти, — сказал он остальным. С участниками опознания вышел и Давиджанов.

— Что ж, начнем с подписки о невыезде.

Женщина смотрела на него широко раскрытыми глазами и молчала.

— Давайте знакомиться, — сказал вершитель правосудия, следователь по особо важным делам, старший советник юстиции Нестеров…

Женщина не проронила ни слова.

— Итак, почему вы молчите? — спросил Нестеров женщину.

— Но что я могу сказать, вы же все знаете, вы же следователь!

— Следователь, но я не люблю незаслуженных комплиментов.

— А я не люблю, когда мужчина спрашивает меня о вещах, которые его не касаются.

— Позвольте, вы же сами сказали, что я следователь.

— Я знаю это, — вдруг сказала женщина, — но если вы помните Уголовно-процессуальный кодекс, то позвольте вам сказать, что вы не орган дознания и допрашивать меня, прежде чем будет возбуждено уголовное дело по статье, карающей за заведомо ложный донос, не имеете права.

«Знает законодательство, — подумал Нестеров. — Я действительно не имею права допрашивать ее до возбуждения уголовного дела. А вдруг ей почему-то выгодно это?»

Нестеров с пристрастием разглядывал женщину. Перед ним сидела невысокая, стройная, хорошо сложенная блондинка, с подведенными глазами, ухоженными руками, она произносила слова медленно, мягко и даже томно.

— Я вынесу постановление о возбуждении уголовного дела, — сказал Нестеров.

Блондинка пожала плечами.

— Не будете ли вы так любезны, — нарочито церемонно проговорил Нестеров, — подписать вот этот документ?

— Подписка о невыезде? — улыбнулась блондинка.

— Есть чему радоваться!

— Есть более строгие меры пресечения.

— Есть, — согласился Нестеров, — но нет пока оснований для их применения.

— Будут, — пообещала блондинка и спохватилась: — Я свободна?

— Относительно, — сказал Нестеров, — я вас жду завтра в десять утра.

— Позвольте занять вас еще на несколько минут.

— Пожалуйста.

— Дайте мне лист бумаги.

Нестеров дал ей лист бумаги и тридцатипятикопеечную шариковую ручку. Блондинка что-то писала, а он в это время стал листать уголовное дело Давиджанова. Потом она кончила, положила перед ним лист, бросила ручку и, распрощавшись, удалилась.

Нестеров посмотрел ей вслед, взял со стола то, что она написала, и прочел странные слова:

«Горилла свивала гнездо на зеленой опушке и страшно боялась коллизий презумпции невиновности».

Это послание не в шутку встревожило Нестерова, но, почитая несолидным бежать за девушкой и спрашивать ее о том, что бы это могло означать, Нестеров соединился с Медведевым, и уже через некоторое время на его столе лежала информация, из которой явствовало, что дама, оставившая столь странную записку, вполне нормальна, имеет высшее юридическое образование, по специальности не работала, не замужем, детей не имеет. Впрочем, Нестеров и сам знал это.

«Но завтра, — утешал себя Нестеров, — все прояснится, ведь не могла же она, юрист, не знать ответственности за ложный донос, это же не шуточки: человек просидел ни за что полгода».

Рабочий день давно кончился, но Нестеров не спешил уходить из прокуратуры. Он все листал и листал дело Давиджанова. Он сравнивал заявление потерпевшей с тем странным посланием, которое оставила допроданная им дама. Даже на глаз было видно, что эти два документа писаны не одним человеком.

Нестеров дурно спал в эту ночь, а утром он едва дождался начала рабочего дня, чтобы прояснить то странное, что не давало ему уснуть. Но давно пробило десять — назначенное время, а вчерашняя дама все еще не появлялась. В половине одиннадцатого Нестеров уже нервно ходил по кабинету. В одиннадцать он ругал себя последними словами.

В половине двенадцатого ему подали письмо, сказали: «Какая-то девчонка принесла, сунула дежурному и убежала, прежде чем он успел что-то спросить».

Письмо было следующего содержания:

«Уважаемый следователь Нестеров! Я пишу вам с вокзала, я уезжаю навсегда, куда — знаю об этом только я. Я уезжаю потому, что боюсь брата, который не остановится ни перед чем, как он не остановился перед смертью пастуха Караева, перед смертью учительницы и преступлением против правосудия, совершенного против ее сына, которого, я надеюсь, вы теперь освободите.

Мой брат в колонии, но у него длинные руки и его распоряжения постоянно выполняются теми, кто на свободе. Я не знаю, почему я с вами откровенна, может быть, потому, что хочу детей, хочу замуж, хочу забыть кошмарный сон, который продолжается уже много лет. Я пишу так подробно, потому что знаю, вы будете делать экспертизу почерка, сравнивая его с той дурацкой фразой, которую я написала вчера, уходя от вас. Она ничего не значит, но, листая дело, вы дойдете вскоре до заявления потерпевшей и не сможете не удивиться несхожести почерков. Да, все было подстроено под страхом моей смерти. Давиджанова я никогда не любила, но он честный человек; он боролся с братом, брат оказался сильнее. Надеюсь, вы окажетесь сильнее брата. Больше я ничего не знаю. А что произошло со мной после вашего ухода, не знает, кроме меня, никто».

Подписи на письме не было. Но написано оно было явно рукой «потерпевшей».

Это подтвердила экспертиза.

 

18

Следующий день начался с того, что Нестеров получил конверт, в котором обнаружил собственную фотографию, разрезанную пополам. Он дал почитать послание Медведеву. Медведев поцокал языком…

В этот же день, основательно пообедав, Голубочек в несколько улучшившемся настроении проследовал в свой рабочий кабинет. Он думал о том, что отныне можно до бесконечности находить и еще и еще опрашивать свидетелей, и теперь уже он был уверен: все они будут показывать на Рагимова, как на человека, совершившего преступление. Их было много — тех, кто его видел на проезжей части дороги в то время, когда мимо проходил автобус. "

«Дело в том, — думал Голубочек, — что человек, совершивший преступление и чуть не убивший учительницу, не просто был похож на Рагимова, он сознательно был на него похож».

По всей вероятности, за домом учительницы постоянно следили преступники. И они обнаружили, что часто рано утром, в одно и то же время, на автобусной остановке садятся в автобус человек, который едет к своей дочери пестовать ее младенца, и решили на этом сыграть. Настоящий преступник был, естественно, моложе, проворней Рагимова, но он был не просто загримирован под Рагимова, он даже назвался фамилией Рагимова.

А почему он стал душить учительницу в то самое время, когда приехали на машине Нестеров с Медведевым? (Врачи, во всяком случае, утверждают, что это было как раз в то время.) Почему он не сделал это ночью или, скажем, перед самым рассветом, когда легче всего это сделать и когда сон учительницы самый глубокий? Может, он все-+аки не хотел убивать совершенно? Но позвольте, а как же тогда полоса на шее?

Ну, это несложно — полоса остается и при незначительном сдавливании шеи. В чем же тут дело? Случайность?

Может быть, с момента наступления необходимости или желания совершения преступления до момента его реализации произошло нечто, что остановило преступника или сильно поколебало его уверенность в том, что преступление вообще стоит совершать? Но не совесть же в нем проснулась, а впрочем, почему бы и нет? Кто отменял фактор совести?

И тут еще одна мысль, быть может, более правдоподобная, пришла в голову следователя: что, если преступник, находясь в страшном напряжении, вдруг заснул, а проснулся, скажем, от шума машины и, проснувшись, вспомнил, что ему поручено «убрать» учительницу Давиджанову? Короче говоря, сплоховал, а тут возможность безнаказанно убежать, да еще все заранее спланировано и подготовлено: и сапоги, и автобус, и настоящий Рагимов, который, сам того не ведая, должен был повести следствие (и повел) по ложному следу.

Но почему в таком случае не вскрикнула учительница? Ведь вскрикни она, увидев чужого человека, милиционеры непременно услышали бы ее голос и пришли бы на помощь.

И тут Голубочек вспомнил (как все-таки срабатывает, когда надо, мозг), что недавно на исполкоме разбирали заявление граждан — жителей как раз той улицы, где жила учительница. Там находилось одно из крошечных предприятий, которое шумит и мешает жить тем окрестным гражданам, чьи окна выходят на улицу. А когда предприятию на локомотиве подвозят сырье, локомотив, перед тем как остановиться, трижды гудит, и за его шумом можно было и не услышать сравнительно тихого вскрика испуганной женщины.

Голубочек представил себе человека, столь точно, по минутам, рассчитавшего все свои действия, и пришел к выводу, что перед ним изощренный враг. Такой преступник, конечно же, не придет каяться. Его надо искать, и искать как можно скорее, пока он не натворил новых бед. Потому что умный преступник, хотя и подогревает кровь следователю, но все же он преступник, и надобно бороться с ним, осознавая всю ответственность дела и, конечно же, не расслабляясь.

Впрочем, Голубочек и не расслаблялся. Ему вдруг все стало окончательно ясно: человек, который не стирает в квартире учительницы отпечатки своих пальцев, делает это потому, что их нет в картотеке МВД, то есть их не с чем сравнить. А значит, и особенно прятаться не будет. Знает, непрячущегося труднее искать. Надо искать человека, Голубочек на секунду испугался собственной мысли, которого наверняка не будет искать уголовный розыск… Что же это за человек?.. Сотрудник уголовного розыска.

Понимая, что поступает в ущерб собственному самолюбию, Голубочек вдруг подошел к Нестерову и попросил его помочь, подсказать что-то, чтобы хотя бы выйти из профессионального тупика.

И хотя Нестерову было не до того, он вспомнил себя — недавнего желторотого — и согласился.

— Но готового решения не будет, — предупредил он.

— Естественно, — согласился Голубочек.

Нестеров отправился в кабинет и подошел к столу Голубочка. На столе он увидел такой ералаш, что не преминул сделать молодому следователю замечание:

— Разве можно сосредоточиться, когда на столе стадо переночевало. Сколько дел у вас в производстве?

— Два.

— Два? И вы хотите раскрыть их одновременно? Знаете поговорку о двух зайцах?

Голубочек угрюмо молчал.

— Какого дела сроки поджимают?

— Не этого, не нашего. Тут по сельпо недостача.

— Сколько дней осталось?

— Восемнадцать, да оно легкое, я справлюсь, а вот убийство, вернее покушение…

— Что есть по делу?

Голубочек разложил перед Нестеровым все, что было по делу учительницы: протоколы допросов, обыска, материалы розыска и дознания.

— Вполне достаточно, чтобы думать. Кстати, я бы тоже пошел по тому пути, что и вы, — сказал Нестеров, читая материалы. — Преступник изощренный, сработал так, что следствие повел по чужому руслу. Заведомо рассчитал, что вы задержите Рагимова.

— А может, он ее не хотел убивать?

— Ждете, что придет с повинной?

— А думаете, не придет?

В дверь кабинета Голубочка постучали.

Голубочек бросился к двери. Нестеров не поднял головы от документов, разложенных на столе. Некто незнакомый ошибся дверью. Голубочек сконфуженно присел рядом с Нестеровым. Нестеров рассмеялся:

— Если б они приходили, нам с вами тогда и работать не нужно было бы. Само бы все делалось. Ну слушайте, что мне пришло в голову. Прежде всего нас на данном этапе не волнует тот факт — хотел он убивать или не хотел. Это вы выясните у него, когда он будет сидеть перед вами. Сейчас важно другое: независимо от того — хороший он или плохой, раскаявшийся или нет, важно выяснить, член ли он преступной группы, ясно? Или он действовал в одиночку?

— В каком смысле?

— Объясню. Человек такого плана, как ваш преступник, не работает в одиночку: он не карманник, не медвежатник и не мокрушник. Он на кого-то, кого нам еще предстоит обезвредить, работает. А раз это так, то, независимо от его собственных эмоций, хотел он или не хотел убивать, он не выполнил приказа, учительницу не убил, а значит, над ним вскоре последует расправа, если уже не последовала. Мой совет: почитайте сводку по области, посмотрите материалы. Если он жив, значит, он сам дрроже не выполненного им задания.

— Два вопроса.

— Слушаю.

— Первый: а пропавших без вести посмотреть?

— Не думаю. Легальность в виде конторы по заготовке рогов и копыт им ни к чему. Второй?

— А вдруг у него вообще не было указания убирать учительницу, а только попугать?

— Учительницу еле откачали. Так что составчик сто второй он уже заработал…

Голубочек после ухода Нестерова удивился, что тому так понятны вещи, о которых сам Голубочек еще только начинал догадываться.

Через пятнадцать минут сводки о совершенных за последние дни преступлениях лежали у Голубочка на столе. Ни одного убийства, если не считать гнусного происшествия, которое произошло только что, буквально три часа назад. Нападение с целью ограбления на женщину. Потерпевшая скончалась, как было написано в сводке, от испуга, хотя вскрытие еще не производилось.

А впрочем, зачем оно Голубочку, при чем здесь эта женщина (кстати, из той же сводки явствовало, что у потерпевшей не было документов)? Ею пусть занимается тот, кому поручат это нехитрое дело.

Вечером Голубочек случайно встретил Нестерова.

— Ничего не получается, Николай Константинович.

— Что, нет убийства?

— Да нет фактически.

— Как это фактически?

— Да там дамочку какую-то ограбили, она вроде скончалась от испуга. Ну, словом, не наше это дело.

— Не наших дел не бывает, Голубочек, но это не суть важно, а насчет испуга… У женщин сил больше, чем у мужчин, эмоций тоже. Это доказано наукой. Так что перед нами чрезвычайный случай, чтобы женщина умерла от испуга. Молодая?

— Молодая, судя по описаниям.

— Странно. Не в службу, а в дружбу узнайте, от испуга ли? А вскрытие было? Если от испуга, я из Москвы патологоанатома вызову; чрезвычайно любопытный случай. Скажете, а?

— Скажу, но что же делать?

— Подумаем завтра с утра на свежую голову, ладно?

— А сейчас вы заняты?

— Когда Медведеву было сорок, я в последний раз был на его дне рождения, сегодня ему сорок восемь.

— Хорошая дата! А посему счастливо повеселиться… Наверное, вы правы, кто-то очень дорожит убийцей, не убрали же его… Николай Константинович, мне почему-то кажется, что убитая — сестра Цусеева, ну та дама, которую вы вчера допрашивали.

 

19

Утром, только-только проснувшись, Нестеров вздрогнул почему-то от телефонного звонка, снял трубку и услышал бесстрастный голос Медведева:

— Сообщает МВД республики: только что арестовали убийцу сестры Цусеева, признался сразу во всем. Впрочем, может, врет.

Первое, о чем попросил преступник, в сопровождении оперативников входя в кабинет Нестерова и оценив, видимо, что в допросе принимает участие товарищ из Москвы, — это довольно рискованно и грубо, — предложил «лимон» только за то, что его дело будет рассматривать не Верховный суд РСФСР, а Верховный суд республики.

— Что такое лимон? — Нестеров повернулся к Медведеву, пожелавшему присутствовать при допросе. Он не знал местных жаргонизмов.

— Это миллион, — кивнул тот, как будто речь шла о двадцати рублях.

Нестеров во все глаза смотрел на Медведева. Медведев был бесстрастен.

— А ты знаешь, на чем мы его застукали? — спросил вдруг Медведев. — На том, что он пальчики убитой — имеются в виду отпечатки ее рук — переносил на предметы, могущие со временем стать орудием преступления. На ножи и тому подобное. И знаешь для чего? Чтобы совершать дальнейшие преступления руками убитой. Остроумно?.. Это же полное алиби.

 

20

Московский следователь, занимавшийся делом убийства Назарова, возвращался в столицу.

Уже в самолете он прочитал документ, переданный ему Медведевым. Им, как он уже это знал от заместителя министра, оказалось письмо погибшего от рук бандитов Назарова секретарю городского комитета партии, в котором Назаров очень подробно рассматривал ситуацию, сложившуюся в республике. Это письмо он рискнул отправить и сообщал в нем, что едет в Прокуратуру СССР заявить об имеющихся у него фактах нарушения социалистической законности.

Секретарь горкома получил письмо и тотчас дал указание прокурору республики пригласить Назарова по возвращении, чтобы решить поставленный им вопрос по существу.

А тут это уголовное дело, связанное со смертью Назарова.

«Неужели, — думал следователь, — и туда пролезли мерзавцы и дали знать в Москву своим преступным коллегам, чтобы те остановили Назарова любым путем?»

 

21

В Москве следователь решил действовать таким образом, чтобы пройти по следам Назарова. Едва он начал делать это, как следы привели его в Прокуратуру СССР, в приемную. И там уже девушка Наташа, дежурная, которая записывает на прием к прокурорам, опознала на фото Назарова и сообщила нашему следователю еще, что некий работник милиции тут же, в приемной шепнул ей, что Назаров сбежал из сумасшедшего дома, даже показал об этом документ, и после этого повел Назарова на улицу, кстати, с помощью других граждан. Назарова и работника милиции ждала во дворе какая-то машина. Дежурный сержант тоже видел эту машину, но номера не запомнил.

Лицо милиционера, который увел Назарова, девушка не запомнила, да это и не свойственно девушкам — запоминать лицо, тем более у человека в форме. Помнит только, что, когда он нагнулся и развернул перед ней справку из сумасшедшего дома, ноготь большого пальца был у этого милиционера словно бы разрублен вдоль.

…В тот же день в МВД республики на имя Медведева ушла шифрованная телеграмма…

 

22

Было это полгода назад. Как-то Евгений Васильевич Любушкин сидел дома и пил чай. За окнами квартиры шумел большой город, а в стеклах отражалась такая хорошая погода, что она вовсе не вязалась с отвратительным настроением. Рядом с Евгением Васильевичем в глубоком кресле сидела девушка с заплаканными глазами и смотрела в яркое окно. Евгений Васильевич продолжал пить чай, а девушка, всхлипывая, требовала, чтобы он признался.

Но Любушкину, респектабельному человеку, в сущности, признаваться-то было не в чем. Он любил сидящую перед ним девушку, любил так, как не любил никого и ничего в жизни, но он был человеком долга и вот именно сегодня, когда настал наконец кульминационный момент для объяснения, вынужден был уезжать в далекую и опасную командировку и оставить свою возлюбленную.

— Ну скажи, скажи мне, что у тебя за работа такая, что именно теперь, — она снова заплакала, — именно теперь мы должны расстаться?

Любушкин смотрел на девушку, гладил ее по волосам, по мокрому лицу.

— Радость моя, — говорил он, — я скоро вернусь.

Девушка заплакала еще горше.

— Ты мне будешь писать? — спросила она.

— Нет, — честно признался он.

— У тебя есть кто-то еще?

— У меня нет в этом мире никого, кроме тебя, пойми это и на всю жизнь запомни, слышишь, на всю жизнь. Я не знаю, когда я вернусь, может быть, через полгода, а может быть, и раньше, будешь жить здесь, в этой моей, нашей квартире, ты будешь здесь хозяйничать, чтобы, когда я вернусь, сразу бы почувствовал, что ты у меня есть. Ты обещаешь мне жить здесь?

— Обещаю, — не сразу ответила она.

И Любушкин ушел, как уходили когда-то на фронт любящие и любимые мужчины…

Ушел рано-рано утром.

После его ухода девушка понежилась еще немного и приподнялась. С удивлением и некоторым испугом она оглядела комнату, вдруг вспомнила: она жена, прожившая с мужем всего-то месяц и теперь оставшаяся одна, без него, неизвестно насколько и почему. Главное, даже штампа в паспорте нету. Не успели.

Впрочем, вскоре она отогнала неприятные мысли, умылась, оделась и принялась… скучать. За полгода ухаживаний она не раз задавалась вопросом, чем занимается ее обожатель, и каждый раз фантазия рисовала ей новые видения.

Она про него знала только, что он детдомовец, как и она, у них обоих было страшно обостренное чувство справедливости, оба были сентиментальны — сошлись и решили не расставаться. Нашли друг друга, и вдруг — на тебе — он куда-то уехал, но ведь оставил и деньги, и ключи от квартиры. Но не миллионер же он, чтобы оставлять деньги и квартиру, когда хочет «навострить лыжи»?

Девушка принялась рассматривать книжный шкаф — нет ли там чего-нибудь интересного. Интересного не было. Все какие-то книги по психологии. Одна была даже непонятная — «Психология преступности».

Девушка прочитала первую фразу и, захлопнув книгу, снова расстроилась, но потом взяла себя в руки и открыла другую: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая несчастлива по-своему». Книга была зачитана, обложки у нее не было, и девушка, подумав, что «вроде и не читала», уселась поудобнее в кресло и погрузилась в чтение.

А в это время ее любимый Женя Любушкин, загримированный под рецидивиста Пернатого, вступал в исправительно-трудовую колонию строгого режима — в третий отряд. Зная особые законы зеков, Пернатый, за которым только что затворилась дверь камеры, оглядел одиннадцать своих новых соседей-осужденных. Смотрел на них долго, пока один из молодых не спросил?

— Сука?

— Пахан, — ответил Пернатый.

Под ноги ему бросили чистое вафельное полотенце.

Он наступил на него, вытер ноги, отшвырнул…

Три месяца проползли долго и утомительно. Девушка Любушкина Ольгушка почти не выходила из квартиры. Она перечитала все книги и питалась… мороженым, которое продавали на углу в киоске.

Однажды, когда она опять подошла к киоску, ее окликнули. Она увидела незнакомого мужчину.

— Вы Ольга Ивановна? — спросил он.

— Да, — удивилась и почти испугалась она, — откуда вы знаете?

— Мне вашу фотографию муж ваш показывал. Уж извините, я вас здесь давно жду: мне он говорил, вы мороженое любите. А я к вам с поручением — вам от него привет и записка.

Оля развернула записку. Действительно, рукой Жени написано, что любит, а вот когда вернется — не знает.

— Как он, где он, когда вернется?

На эти вопросы незнакомец ответить не мог. Он только сообщил, что если она по-прежнему любит Женю, то незнакомец может помочь ей оформить брак.

— Как это?

— Поставить вам в паспорт брачный штамп, выдать свидетельство.

— Нет уж, я лучше подожду его.

— Как у вас с деньгами?

Девушка вспыхнула:

— Сама как-нибудь решу эту проблему.

— Я могу вам помочь устроиться на работу.

— А что за работа?

— Придете — увидите, вот мой телефон, а пока прощайте. Мужчина протянул Оле визитную карточку, на которой было написано: «Медведев» — и пятизначный номер телефона.

«Как все таинственно», — подумала Оля, а так как она весь вечер читала найденного в шкафу Эдгара По, то ночью заснуть не могла. Утром, устав от книги и одиночества, она позвонила Медведеву, и он пригласил ее поговорить о работе.

Ольга Ивановна с удивлением узнала, что Медведев полковник милиции. Если бы он сказал ей, что он заместитель министра внутренних дел, она бы просто не поверила.

О том, что ее Женя — сотрудник органов, ей еще предстояло узнать.

 

23

В назначенный час на стол полковнику Медведеву легло специальное донесение:

1. Установлены лица (перечень фамилий), которые под прикрытием официальных учреждений, пансионатов, домов отдыха содержат подпольные публичные дома, где бывают несовершеннолетние.

2. Имеется информация, что за определенную мзду можно получать увольнение из колонии в город на срок до трех суток. Глава преступной группы осужденный Цусеев, по кличке Хан, — бывший руководитель потребкооперации республики, неоднократно покидал колонию для совершения преступлений и возвращался в колонию, пребывание в которой являлось для него полным алиби.

3. Имена сотрудников колонии, потворствующих нарушителям режима, будут сообщены в следующем донесении.

4. Завтра в 21.00 на конспиративной квартире под кодовым названием «Свищ» состоится слет главарей преступной группы, будет присутствовать и Хан. Квартира «Свищ» не расшифрована.

5. Фамилия сотрудника ОВД, находящегося в связи с преступниками, устанавливается. Мобилен, грамотен. Элегантен. Бывает в командировках, в том числе в столице, хорошо знает юридический мир. Кличка — Коготь.

6. Информация о дочери Давиджанова Смеральдинке отсутствует.

 

24

— Все это чрезвычайно интересно, — сказал Нестерову Медведев, — но вся прелесть заключается в том, что нам неизвестен объект «Свищ». Установив его, мы, я так думаю, в первую очередь найдем Смеральдинку. Мои сыщики пока не видят ни одной нити. А я уверен, что объект «Свищ» — это клубок нитей: там и рэкет, и кид-нап. Кстати, похищение детей в республике до этого случая не практиковалось.

— Ну и где же его искать? Я не поверю, чтобы ты — гениальный сыщик — и не имел хотя бы каких-то предположений по поводу этого объекта.

— Нет, не имею, и в первый раз слышу.

— Ну, может быть, порассуждаем, что такое «Свищ»? Это…

— Это, когда горло не заживает или… Дай-ка словарь.

— Слушай, — вдруг сказал Медведев, — есть один незаконный способ получения информации о том, что такое объект «Свищ». Простишь?

— Нет. Незаконного способа не прощу!

— Ну тогда сиди без «Свища».

— А что за способ? — спросил Нестеров, прекрасно понимая, что бывают ситуации, которые важнее абстрактной законности.

— А в КПЗ, то бишь ИВС, никак не привыкну к этому названию, сидит сейчас один деятель из АПУ, архитектор, подрался. Так к нему подсадить человека…

— Ни-ни, законность прежде всего, «утку» подсаживать не дам.

— Ну извини, а в это время будут резать и убивать…

— Ну если преступники порежут друг друга и перебьют, то тебе же будет меньше работы… Извини, это была шутка, — сказал Нестеров. — г- А что думает по поводу «Свища» твой аппарат?

— Ничего, иначе черта с два я бы тут с тобой точил лясы.

— Ну хорошо, а этот, из АПУ, не может официально поднапрячься и вспомнить, что такое «Свищ«? Так сказать, в помощь правосудию.

Медведев подумал и пригласил в кабинет хулигана из АПУ.

И уже через минуту стало известно, что такое «Свищ». Оказалось, что так в горькую шутку называли новый и далеко не удачно построенный микрорайон в городе. Проветриваемая всеми ветрами улица.

— А дом? — спросил наивный Нестеров.

— А мы Хана, думаешь, без догляда отпустим из колонии? — спросил Медведев — Кстати, мне, если помнишь, сегодня сорок восемь. Ты достал коньяк?

— Коньяк не достал, очереди у вас тут колоссальные. Слушай, а что это там у тебя во дворе министерства? На экскурсию, что ли, собираются твои ребята?

Медведев подошел к окну и тоже увидел множество нарядно и красиво одетых мужчин и женщин, забиравшихся в стоявшие здесь же, во дворе министерства, автобусы.

— На экскурсию, — коротко сказал он — Между прочим, я женю сегодня одного своего сотрудника. Любушкина. Твое присутствие в сем ритуале обязательно.

Если бы Николай Константинович Нестеров только мог себе представить, что это будет за экскурсия и свадьба, он зауважал бы своего сорокавосьмилетнего коллегу еще сильнее.

 

25

То, что было дальше, могут себе хорошо представить лишь любители киносупервестернов, потому что во многих из них справедливые силы побеждают.

С помощью довольно несложных приемов была высчитана квартира, в которой соберутся главари рэкета.

А потом началась удивительная, более картинная, нежели реальная, «пьянка». «Отпущенный» из колонии рецидивист «Пернатый» праздновал свадьбу. Поздравить его с днем совершения брака прибыли самые таинственные личности республики.

Но мало кто даже мог помыслить, что перед этим празднованием, или, черт возьми, свадьбой, в суматохе событий было эвакуировано пять квартир — вокруг той, где собрались рэкетиры. Все граждане этих квартир были предупреждены людьми Медведева и покинули их, а некоторые даже присоединились к празднеству.

На этаже, где справа и слева, сверху и снизу были выселены все квартиры, в трехэтажном доме оставалась одна, только одна, самая большая, с опасными преступниками.

Когда же в разгар веселья с одной стороны дома, куда выходили окна квартиры, подошла изящная бронированная машина и направила свою пушку в окно, а с другой — столь же легко и изящно отделение автоматчиков, веселье и праздник не прекратились, как будто бы боевая машина и автоматчики были их частью.

Одновременно с этим, вернее, за минуту до того, как БРДМ показалась возле дома, были схвачены и обручены наручниками все боевики, охранявшие рэкетиров; в их число, как инородная рыба в сеть, чуть было не попал капитан милиции. Но он поспешил вскочить за руль полного пассажиров рейсового автобуса, водитель которого вышел на минуту отметить путевку на конечной остановке, и…,

Оперативники мчались на бешеной скорости, лишь изредка притормаживая, когда идущий впереди автобус вдруг делал зигзаг, едва не подставляя свой корпус милицейской машине.

Преступник на автобусе, полном людей, уходил от погони. Где-то там, на трассе, сотрудник ГАИ пристроился в «хвост» угонщику и теперь пытался остановить его. Угонщик отчаянно крутил баранкой, мешая сотруднику ГАИ вырваться вперед.

За окнами мелькали населенные пункты, ничего не подозревавшие прохожие провожали взглядами автобус. И только метавшаяся на «хвосте» у него машина ГАИ заставляла людей беспокойно всматриваться им вслед.

Можно представить себе чувства оперативников, которые больше всего волновались за людей. В любой момент могла произойти трагедия.

Сигнал тревоги получили все оперативные машины МВД республики, находившиеся в этом квадрате. В том числе и машина заместителя министра внутренних дел Медведева, за рулем которой находился Василий.

На изломе дороги, на одном из опасных зигзагов, он узнал автобус с преступником и, поскольку у него было еще полминуты, соединился с Медведевым.

Он доложил, что преступник за рулем, возможно, идет на таран. Медведев приказал покинуть машину. Едва Василий остановил «Волгу» и выскочил из нее, как водитель автобуса, приблизившись на огромной скорости, повернул руль вправо.

Автобус резко развернуло и понесло на Василия. В эти мгновения уже ничем нельзя было поправить ситуацию. Милиционер отскочил. С ходу громада автобуса врезалась в «Волгу» Медведева. Смяв ее, автобус скрылся за поворотом и понесся в сторону шоссе.

Василий пересел на милицейский «уазик».

До шоссе оставались считанные километры. Опасность столкновения автобуса с другими машинами возросла. Сотрудники милиции по мегафону предупреждали встречные машины об опасности. Выскочившей на дорогу легковушке местного райотдела милиции не повезло — автобус ударил ее так, что машина уткнулась в кювет.

— Вот что, — сотрудник уголовного розыска взглянул на водителя одной из преследовавших автобус машин, — больше медлить нельзя. Этот подлец наделает бед. Буду стрелять.

Кому не известно, во что может обратиться необдуманный выстрел. Перестрелки — достаточно броский атрибут детективных фильмов, но в реальной жизни стрелять можно лишь в исключительной ситуации. Именно такой и была обстановка на шоссе. Первый выстрел отозвался где-то в высоте. Предупредительный. Затем пули ударили по колесам. Автобус вдруг осел, но продолжал двигаться, теперь уже медленно, выписывая на дороге «восьмерки».

А в этот момент на участке, где происходили события, сержанты Малов и Багдасаров несли патрульно-постовую службу. Именно они первыми бросились в погоню, когда из уткнувшегося в телеграфный столб автобуса выскочил преступник и побежал в сторону леса.

Преступник не ушел. Но два сержанта, догнав его и увидев, что это капитан милиции, в первое мгновение не знали, что делать. Потом один из них, отставив в сторону чинопочитание, взял за основу своих действий законность и заложил капитану руки за спину.

На просеке появился Медведев со своими людьми. Подойдя к капитану и сорвав с него погоны, он больно и унизительно стукнул его по физиономии.

— Где девочка? — спросил он сдавленным голосом.

И есть ли на свете такие почитатели закона, которые осудят сержантов за то, что, когда капитан чуть помедлил с ответом, они заломили его руку таким образом, что он немедленно назвал адрес.

Через полчаса группа захвата доставила живую и невредимую Смеральдинку ее отцу и бабушке.

На этом закончился день рождения Медведева и свадьбы счастливой Ольгушки и Любушкина.

 

26

Голубочек изъявил желание проводить Нестерова до аэропорта.

Николая Константиновича, кроме него, никто не провожал. Следователь по особо важным делам стоял у трапа самолета с небольшим плоским чемоданчиком и смбтрел, как бригада, обслуживающая самолет, ухаживала за серебристой махиной.

— Николай Константинович, — заговорил Голубочек, — можно вам задать один вопрос?

— Конечно, — Нестеров протянул ему руку.

— Скажите, вам никогда не приходило в голову, что загадки, которые задают нам преступники и которые мы разгадываем, не слишком уж безобидны?

— В каком это смысле?

— Может быть, я не очень хорошо объясню, но мне представляется, что это не просто загадки. Ведь мы не можем восстановить справедливость в полном смысле этого слова. Мы не можем оживить убитого человека, у которого остались дети, родные, близкие. В чем же тогда наша справедливость, неужто только в возмездии?

Это был вопрос…

Нестеров поднялся по трапу. И вскоре оказался у иллюминатора рядом со своим креслом. Сидеть было неудобно, ничего не видно из окна, и он стал вспоминать о том, как восемь лет назад они с Анечкой собрались в Москву, как Анечка осталась в Москве пестовать вскоре появившуюся Настеньку. Вспоминая все эти восемь лет жизни, ее удачи и неудачи, Нестеров подумал об уравновешенности бытия, и постепенно мысли его возвратились в сегодня.

Прямо в самолете он стал писать проект заключения по произведенным им следственным действиям.

Почему я этим занимаюсь? — вдруг подумал Нестеров. — Ну ладно я, а он-то зачем, Голубочек? У него такая прелестная фамилия. Неужели мы с ним относимся к той категории людей, которым для того, чтобы дышать, необходимо ощущение справедливости?»

А в это время далеко внизу в горах саперы помогали милиции искать запрятанное преступниками.

 

27

— Нестеров, вас вызывают в ЦК, — заместитель Генерального прокурора по кадрам говорил так сухо, как будто Нестеров в чем-то был виноват.

— А для чего, Василий Илларионович? Я ведь вам все доложил.

— Узнаете, — государственный советник юстиции первого класса усмехнулся. Он внимательно посмотрел на Нестерова: — Далеко пойдешь…

В ЦК с Нестеровым говорили и о делах, и о самом Нестерове.

— Есть предложение направить вас на службу в органы внутренних дел.

— Не думал никогда об этом, начинал когда-то в уголовном розыске.

— Нам это известно, но сегодня вы нам нужны в МВД. Вам, вероятно, известно, что стоит вопрос о создании следственного комитета по борьбе с организованной преступностью. Звание подполковника для начала. Работы, предупреждаю, будет больше. Завтра в девять утра ждем вашего решения.

 

28

Человек с поврежденным ногтем на пальце руки, капитан милиции Багров и я — одно и то же лицо. В эпилоге, который для вас закончится расстановкой точек над «і», а для меня приведением в исполнение исключительной меры наказания, я, рассказавший вам все, должен, возможно, сделать какое-то моралите.

Я объективно достиг в жизни многого, другое дело, что шел не по той дороге. Быть может, честно работая против преступников в одной упряжке с органами, я принес бы пользу государству. Но нельзя забывать, что я пошел за отцом. За человеком, который был для меня светочем. Может быть, я ошибся в нем. Я предавал всех ради денег, а зачем они мне в итоге? Но ведь отца не выбирают, хотя я и мог бы… Мне известны тайники, где лежат деньги, если не сгнили, туда им и дорога. Как бы то ни было, если бы довелось жить сначала, я жил бы с моей энергией и талантом иначе.

Быть может, это и есть путь к раскаянию — не знаю, я неверующий…

В газетах сейчас много пишут про организованную преступность. Но никто и никогда не интервьюировал тех, кто держит эту преступность в своих лапах. Меня, к примеру.

Да и сейчас вы все спрашиваете про само дело, про, так сказать, клубничку, а не про меня. Но если бы спросили про меня, я рассказал бы вам, что не помню своих родителей. Я жил до пятнадцати лет в детском доме. Меня достал оттуда, как щенка, Цусеев, дал кров, хлеб, дал отчество, ласку и тепло. Мерзавец ли он — не мне судить. Он воспитал меня. Он — учитель, он — отец. Он, Цусеев, отправил меня служить в милицию, чтобы я помогал ему.

И я не мог его ослушаться. Я служил Хану.

Но теперь…

Так вот, если кто-нибудь про меня писать будет — напишите, что я раскаялся…

Только не ходите в тюрьмы, как в зоопарк, просто посмотреть на нас, слышите, журналисты?.