Он незаметно, как ему казалось, вернулся с улицы, разделся, юркнул в кровать. Но она не спала… Она приоткрыла глаза, посмотрела на окно и совершенно спокойным, не томным, с придыханием, а обычным своим голосом спросила:

— Слушай, Сашок, а почему это так ярко на улице? Там что, салют?

За окном действительно происходило что-то необычное, и вдруг грохнуло, взорвалось.

Он чертыхнулся нарочито вульгарно, поднялся и подошел к окну.

— Это пожар, — сказал он твердо.

Она вскочила и тоже подбежала к окну.

— Там же папа, он пошел как раз в ту сторону, к гаражам.

 

1

В Главное управление пожарной охраны МВД СССР

В 0 часов 17 минут московского времени в районном центре Ирецкий Московской области возникло возгорание гаражей личного пользования, примыкающих к 4-му цеху химкомбината имени Волкова. Возгорание произошло в период, когда в ночную смену, отрабатывая субботник, в цехе трудились люди. Силами пожарной дружины и общественности пожар погасить не удалось, хотя противопожарная сигнализация сработала немедленно. Через восемь минут в бой с огнем вступили силы УПО ГУВД Мосисполкома Через 4 часа пожар был потушен. Практически уничтожен цех № 4, по предварительным данным, убытки, включая продукцию, составляют 130–140 тысяч рублей. Имеются человеческие жертвы (один человек). Личность устанавливается.

О пожаре проинформирован прокурор области.

Начальник УПО области полковник внутренней службы

Елин

 

2

— Простите, вам теперь, видимо, не до меня, — говорил, входя в кабинет начальника Главного управления пожарной охраны МВД СССР, журналист. — Я, видите ли, пока ожидал вас в приемной, услышал о том, что произошло ночью, и подумал, что, может быть, мы отложим нашу встречу?

Высокий стройный генерал в кителе с петлицами цвета октябрьского кленового листа и такого же цвета лампасах вышел из-за стола и улыбнулся приветливо.

— Проходите, проходите, я сам назначил встречу, — сказал он, показывая на кожаные кресла.

— Я хотел бы написать о вашей службе, — вновь заговорил журналист, когда оба они уселись за маленький несимметричный столик друг против друга. — Ведь ваша служба — это круглосуточный героизм, — добавил он, видимо, полагая, что здесь пошлость примут за искренность.

Генерал еще раз улыбнулся. Он очень уважал печать, но уж больно фальшивыми показались ему слова о героизме. В особенности на фоне только что пришедшей сводки, где сообщалось о том, что ночью горел химкомбинат, там погибли люди, а самоотверженность пожарных дала возможность спасти лишь склад, и при этом убытки колоссальны.

Генерал нажал кнопку селектора:

— Доброе утро, товарищ Васильев.

— Здравия желаю, товарищ генерал, слушаю вас.

— Уточните, пожалуйста, какую продукцию делает химкомбинат, тот, по которому сегодняшнее сообщение. И еще: пригласите ко мне товарища Расческина.

Селектор отключился. Генерал посмотрел на журналиста.

— Вы, конечно же, хотели бы работать с незаконченным делом? С тем, чтобы, как говорится, «довести его до суда» и потом написать все, как оно было?

Журналист, который в этот момент уже что-то записывал, оторвался:

— Если можно, то, конечно, с незаконченным.

В кабинет вошли Васильев и Расческин.

После рукопожатий все уселись за тот же, яичного цвета, столик.

— Узнали, — товарищ Васильев?

— Так точно, узнал. Химический комбинат имени Волкова вырабатывает стиральный порошок.

— Как называется порошок?

Васильев удивился, посмотрел сперва на генерала, потом на Расческина и затем уже на журналиста.

— Не знаю.

— А говорите, узнали!

— Так это имеет ли какое-нибудь значение?

— Все имеет значение: или это дорогостоящий порошок, или дрянь, которую никто не берет, хотя сейчас любой берут. Но тем не менее вот товарищ писать о нашей работе будет, а мы неточны в оценках. Нехорошо? — И сам себе ответил: — Нехорошо.

— Сейчас, товарищ генерал, схожу позвоню.

— Отсюда звоните, так будет быстрее.

Васильев стал нажимать кнопки телефона.

Пока Васильев дозванивался и разговаривал, генерал и журналист сидели молча, причем генерал, видимо что-то вспомнив, записывал это «что-то» на календаре, а журналист от нечего делать поигрывал шариковой ручкой. Расческин смотрел, как Васильев звонит по телефону.

— Это был даже не порошок, товарищ генерал, а компонент для порошка «Лотос», — сказал Васильев.

— Что, дефицитный порошок? — спросил генерал.

— Да вроде…

— Звони жене! — приказал генерал.

— Разрешите я, — попросил молчаливо сидевший Расческин и, получив утвердительный кивок, тоже принялся нажимать на кнопки телефона.

Журналист долго вертел свою ручку, наконец отломил у нее хвостик, которым она должна была цепляться за карман пиджака, положил его в пепельницу, а ручку спрятал в карман. Расческин, в это время «вышедший», как говорят в армии, не на жену, а на тещу, долго объяснял ей, для чего это ему надо, и наконец радостно отрапортовал:

— Действительно дефицитный, товарищ генерал. Самый лучший после «Диксана» порошок.

— Дорогой?

— Не спросил.

— А-а-а, — разочарованно протянул генерал. — Ну да ладно. Просто эта деталь тоже могла пригодиться. Я пригласил вас, собственно, для того, чтобы мы помогли товарищу Генкину разобраться в нашей работе. Товарищ Генкин будет работать над сегодняшним материалом по пожару на химкомбинате, писать о наших подразделениях. Чтобы начать, как говорится, от азов, я прошу ввести его в курс дела, взять с собой, когда будет проводиться дознание. Свяжитесь с Нестеровым, предупредите, что будет журналист, а через пару дней доложите, как идут дела. Добро?

Васильев кивнул.

— Ну а вам, товарищ Расческин, поручаю нашего гостя…

 

3

Выйдя из красивого современного здания министерства, журналист Александр Анатольевич Генкин усмехнулся. Все складывалось сегодня в его журналистской жизни как нельзя лучше. Сам начальник главка принял его и даже поспешил дать указание опекать журналиста, а после такого указания, надо думать, все и пойдет, и закончится неплохо. Бюрократическая машина действует безотказно, редакционное удостоверение открывает все двери.

Журналист посмотрел по сторонам и пошет через большую площадь, с наслаждением вдыхая горячий летний воздух, к которому примешивались запахи трав, цветов и деревьев.

Перейдя площадь и оказавшись в той ее части, где начинается зеленая и уютная улица, он не спеша пошел вдоль новых домов. Увидев телефонную будку, достал из кармана горсть мелочи, выбрал монету и, оглянувшись, зашел позвонить. Выйдя через некоторое время, внимательно посмотрел на девушку, ожидавшую, когда он закончит говорить, чтобы занять его место. Генкин прикинул, могла ли она по некоторым его фразам определить смысл разговора, и, когда сообразил, что не могла, успокоился и тотчас же почувствовал, что в нем просыпается обыкновенный тридцатилетний не обремененный семьей ловелас.

А тут еще девушка, у которой не сработал телефон, попросила у него «двушку». И Генкин, конечно же, дал ей монету. И остался ожидать ее возле будки.

Девушка освободилась быстро. Но необходимое ей такси, как оно и полагается, когда надо, не остановилось.

— Позвольте оказать вам услугу, — галантно предложил журналист, — у меня здесь за углом машина, я подвезу вас.

Девушка согласилась. Она оказалась сотрудницей киностудии «Мультфильм», незамужней и очень контактной. Звали ее Олей. Естественно, Генкину не хотелось говорить, что машина эта не его, а дана ненадолго, к тому же в обмен на унизительную услугу…

 

4

Николай Константинович Нестеров, подполковник милиции, собирался в краткосрочную командировку. Его уже ждали майор Васильев — сотрудник ГУПО, младшие офицеры — специалисты в вопросах дознания, сержант Воронцов — двадцатилетний красивый парень, срок службы которого должен скоро закончиться. Он сидел в приемной, потому что был вызван сегодня в качестве свидетеля пожара.

У каждого в жизни своя дорога. У кого-то она гладкая и ясная с самого начала, как, например, у Васильева: потушив положенное количество пожаров в районе, он благополучно, с регалиями перебрался в городское подразделение, а потом и в главк, где теперь руководит отчетностью тушения и иногда, когда очень нужно по обстановке, выезжает для инструктажа или проконтролировать дознание.

Кестеров же на вершину иерархической следственной пирамиды не поднялся. Переезжая с места на место по всей стране, работал, служил, даже прокурорствовал, пока не решил, что это дело не для него. Поэтому и вернулся на следственную работу в органы внутренних дел. Переехал в Москву с женой и ребенком. И это его вполне устраивало. Многое мог бы рассказать о себе Нестеров.

— Здравствуйте, — товарищи, — сказал он, выходя из кабинета в приемную — Все, кто со мной, поехали.

И ожидавшие быстро пошли на улицу к «рафику».

 

5

Улицы неслись в ту страшную ночь стремительно, и в тяжелых машинах не ощущалось ни тряски, ни поворотов.

Издавая нестерпимый визг, колонна машин ворвалась в длинную аллею, мгновенно озарив ее вспышками маячков, синим, красным и желтым светом фар и прожекторов, превратив на секунду черную массу ночного пейзажа в сказочные дома и деревья.

Красно-желтый асфальт убегал под машинами, поворот сменился еще одним поворотом, и вот уже послушные красные ЗИЛы подъехали к месту, где горело, развернулись, построились как по команде, образовали звезду, и в то же мгновение к горевшему прямоугольному зданию цеха протянулись, словно стрелы, серебрящиеся лестницы, по которым устремились пожарные…

Огонь гудел и урчал. И когда десятки пенных струй из стволов брандспойтов обволокли пламя, оно заметалось и стало окутываться паром. По территории комбината носились сказочные тени, отсветы огня отражались в касках пожарных.

Несколько молодцов, одетых в огнестойкие костюмы, похожие на чешую саламандры, ринулись в огонь. Это были разведчики, которые изучали обстановку и докладывали обо всем, что они видят, по радиосвязи на централизованный пункт. Все, что они сообщали, тотчас же передавалось руководителю тушения пожара подполковнику Беликову, сидевшему в ярко-красной «Волге» с микрофоном. ~

Огневая разведка доложила об очаге возникновения огня, о том, что в соседнем цехе работают люди и что четыре человека из рабочих отсечены огнем, но спрятались в подвал с негорючими материалами, где есть вентиляция, и что добраться теперь до них не представляется возможным, хотя они пока и в относительной безопасности.

Руководитель тушения пожара распорядился бросить основные силы для спасения людей. Неожиданно послышался срывавшийся голос офицера Скворцова, начальника огневой разведки:

— Товарищ подполковник, носилки сюда, ориентир на зеленую Лестницу, вот где одиннадцатый сейчас переползает на стену, видите?

— Вижу, докладывай, что?

— Тут человек, вернее останки!.. Он с наконечником от сварочного аппарата… Пришлите кого-нибудь с фототехникой зафиксировать…

А далее подполковник услышал в своих наушниках перебранку Скворцова с каким-то молоденьким «туши-лой», как потом оказалось, Воронцовым. Оба они стояли возле погибшего. И именно поэтому Воронцова, как и Скворцова, впоследствии в качестве свидетелей включили в группу дознания. Ведь и Воронцов мог с точностью определить, как и в каком положении лежал труп.

Через полтора часа пламя отступило, и люди, спрятавшиеся от него в подвал, были освобождены, а еще через час можно было докладывать о завершении операции.

Подполковник посмотрел на часы: прикинул время, понадобившееся для тушения пожара, и только теперь позволил себе расслабиться…

 

6

— Я уже вышел из того возраста, чтобы вести следствие исключительно на месте происшествия, — картинно разглагольствовал Нестеров — Есть же масса людей, которые свои впечатления от пепелища так произнесут и так оформят, что и следствие вести не надо, верно я говорю?

Последние слова Нестеров адресовал находившемуся тут же журналисту, который встрепенулся, ибо был занят своими мыслями, сказал: «Да-да» — и продолжал копать гарь и копоть автоматическим зонтиком, который в этот момент был сложен и представлял собой тросточку.

— Много, ой как много людей я допрошу! — продолжал почти восторженно Нестеров, снова обращаясь к журналисту.

— Не понимаю, чему тут радоваться? Отвлекать людей от дела, допрашивать… Мне казалось, такие вещи не афишируют, — изумился Генкин.

— А я, знаете ли, уверен в своих силах, ведь, более того, каждый — пусть он даже скрывает истину — все равно мне сообщит ее, и не обязательно словами, а, быть может, какими-то неуловимыми нюансами, которые я обязан буду ощутить. В этом весь следователь, а вовсе не в том, что я запишу максимально много из того, что мне сообщат.

— По-моему, это я уже читал у Конан Дойла.

— И между прочим, эта истина непреложна в нашей работе. Холмс — идеальный следователь, идеал, к которому мы стремимся.

— Особенно он идеален был, когда залезал в чужие квартиры, чтобы добыть улики, — проворчал журналист.

— Я поступаю проще, я без разрешения залезаю в чужую душу и нахожу там улики. Поэтому, достопочтенный и глубокоуважаемый Александр Анатольевич, произведения которого типа очерка «Когда же наконец?..», нашумевшего в городе, и имя автора которого поэтому стало известно, итак… Итак, Александр Анатольевич, позвольте начать с беседы с вами, — в конце концов запутавшись, произнес Нестеров. Ни о каком журналисте Генкине Нестеров раньше не слышал, о статье узнал в редакции, предусмотрительно позвонив туда по телефону.

— Но позвольте, почему с меня и почему я буду фигурировать в деле вообще? И потом я что — самый подозрительный?

— Начну с последнего. Вы очень интеллектуальный собеседник, и, согласитесь, не каждый раз доводится иметь дело с известным журналистом. А то, что вы подозрительный, то, конечно, подозрительный. Позавчера вы, то есть простите, да-да-да-да-да, запамятовал, неделю назад вы были здесь, с тем чтобы написать статью о химическом комбинате, а позавчера вы тоже были на комбинате — вероятно, визировали статью, и после этого загорелся цех.

— Гениальная логика.

— Мы обязаны проверить всё. До мелочей, — самое главное, согласитесь, мелочь. Знаете, у меня было дело, когда слон, убежавший из зоопарка, споткнулся на краю обрыва и чуть было не сорвался вниз, но знаете, что его спасло?

— Что?

— В последний момент ухватился хвостом за росшую над обрывом незабудку.

— Да?

— Да.

— Позвольте вопрос?

— Пожалуйста.

— А вы точно знаете, что это была незабудка?

— Точно, потому что Другие цветы не растут у обрыва. Но понимаю ваш вопрос: надоел я вам болтовней. Расскажите лучше про статью, про завод. Кстати, публиковать статью будете?

— Ну, лежачего не бьют, вот восстановят цех, тогда посмотрим.

— А почему не бьют, что, статья критическая?

— Она у меня с собой — прихватил на случай, почитайте, там есть и критика и не критика.

Генкин вытащил из кейса предусмотрительно взятую статью. Нестеров уселся на поваленный забор и принялся читать с таким видом, как будто сейчас это было главное из того, что надо делать.

Но Нестеров чуть-чуть переиграл — читал дольше, чем требовалось для приличия. Однако приличие устанавливалось здесь им, и если он считал, что надо вот так, на ветру, сидеть и читать статью о химическом комбинате, поврежденном огнем, то так оно, видно, и должно было быть и никто не мог посметь сказать ему (человеку, расследовавшему такие преступления, от которых у целых бригад следователей опускались руки), что надо делать как-то и что-то по-другому. А Нестеров не спешил. Он достал карандаш и стал подчеркивать некоторые абзацы в статье, потом достал блокнотик и записал туда что-то для памяти.

— Спасибо вам, дорогой товарищ журналист, — патетически сказал он, закончив чтение и возвращая Генкину статью, — считайте, что боевое начало состоялось и вы мне очень помогли. Ну а теперь покажите мне, пожалуйста, где был найден труп. Кстати, опознали его?

— Нет еще, Николай Константинович, — сказал оказавшийся туг же начальник цеха Хотимцев, — жена предполагаемого погибшего в больнице с инфарктом, боимся ее сейчас волновать, а рабочий, пожилой такой, дядя Коля Самсонов, действительно пропал. Да многие говорят, что это он. Скорее всего, так оно и есть.

Но «скорее всего» и «многие говорят» Нестерова не удовлетворило. Тем более, он уже знал, что погиб никакой не дядя Коля Самсонов, а владелец одного из гаражей инвалид Иванов Всеволод Егорович.

— Ну, раз говорят многие, — сказал он презрительно, — это существенно. Знаете, какая в Уголовно-процессуальном кодексе преамбула?

— Не припомню, товарищ Нестеров.

— А преамбула гласит: «Если многие говорят, то зря не скажут».

Начальник цеха Хотимцев обиделся и отошел.

— Нет, правда, товарищ следователь, есть. такая статья, что «зря не скажут»? — спросила учетчица, которая впервые видела живого следователя.

— Есть, особенно когда начинаешь расследовать каждое новое дело. А теперь, товарищи, — обратился он со своего возвышения к обступившим его любопытным, — я попрошу виртуоза пера Александра Анатольевича Генкина показать мне место, где был найден погибший.

— Но почему я?

— Потому что вы знаете, где это произошло… Я так думаю, — сказал Нестеров.

 

7

Постановление

о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству

Следователь по особо важным делам подполковник милиции Нестеров Н. К., ознакомившись с материалами дознания по факту возгорания гаражей, примыкавших к стене административного здания химического комбината республиканского подчинения, установил:

В ночь на 18 июня с. г., во дворе дома, в одном из гаражей произошел взрыв газового баллона, вызвавший пожар, уничтоживший шесть построек гаражного типа, 4 автомашины, другие материальные ценности на сумму свыше 200 тысяч рублей, поскольку огонь перекинулся на заводские постройки.

Принимая во внимание, что упомянутое событие указывает на возможное преступление, постановил:

1. Возбудить уголовное дело по факту возгорания упомянутых строений.

2. Дело принять к своему производству и приступить к предварительному следствию.

3. Копию настоящего постановления направить прокурору Московской области.

4. О принятом решении уведомить администрацию химкомбината имени Волкова.

Старший следователь по особо важным делам подполковник милиции Н. К. Нестеров

 

8

— Видите ли, — сказал Нестеров начальнику цеха Хотимцеву, — ни к чему да и нет на то никаких оснований называть нашу беседу допросом, и все же мне необходимо задать некоторые вопросы вам, специалисту, ведь вас пожарные включили даже в штаб тушения пожара.

— Если смогу, товарищ Нестеров.

— Конечно, сможете. К примеру, расскажите о том, что производит ваш цех, когда он начинает работу, сколько на нем занято людей одновременно, как цех выполнял план, ну и все, что вам самому кажется важным для нашего разговора.

— Ну, если быстро, я могу ответить вам одной фразой, а именно: этот цех производит компонент стирального порошка, не очень дорогостоящий, но достаточно дефицитный, кое-кто за рубежом, может быть, даже завидует нам. Этот компонент обеспечивает порошку мылкость. Цех начинает работу в семь утра, работа двухсменная, в смену занято около девяноста рабочих. План цех всегда выполнял, перевыполнять его не имело смысла, поскольку компонент скоропортящийся и делать его впрок — расточительство. Правда, — тут Хотим-цев замялся, — как раз в момент пожара работала третья смена. Но это, уверяю вас, исключение. Нужна была дополнительная партия порошка. Если надо, потом объясню подробней. А что важно для разговора, вам виднее, для меня ответить на ваш любой вопрос несложно.

— Ну что ж, чудно, — сказал Нестеров, — будем считать, что первое знакомство с работой цеха пойдет мне на пользу.

— Я свободен?

— Пока нет. Хотелось бы знать подробнее о личности погибшего Самсонова, если это был, конечно, Самсонов.

Нестерову надо было в интересах следствия проверить, знает ли Хотимцев, что погиб инвалид Иванов. А во-вторых, на всякий случай отработать версию о гибели Самсонова: ведь его после пожара несколько дней действительно не было на работе.

— Да что Самсонов, — сказал Хотимцев, — пьяница и склочник, безалаберный человек, уволить не могли, а работал он не особо. Так, от рюмки до рюмки… Его и нашли-то не в цеху, а у заводской стены.

— Что, неужели управы найти не могли на пьяницу и склочника? Я думаю, в наше время это не столь уж и сложно.

— А вот не могли, товарищ Нестеров. Ну пусть вам мастера скажут. Плакали от него все, но мужик не вор, ничего не могу сказать. А характер имел неуживчивый, все нас с директором любил на собраниях критиковать.

— Семейный?

— Да я же говорю, жена в больнице с инфарктом.

— Ни с каким она не с инфарктом, — вдруг раздался громкий голос с хрипотцой. — Ты ж у меня дома бывал, пил, сук-кин сын, а теперь поливаешь. Товарищ следователь, врет он все.

— Простите, — сказал спокойно, поворачивая в его сторону голову, Нестеров. — с кем имею честь?

Мужчина, заглянувший в приоткрытую дверь, продолжал:

— Как это с кем? Самсонов я — пьяница и склочник, безалаберный человек, словом, от рюмки до рюмки…

Нестеров посмотрел на начальника цеха Хотимцева. Того охватил суеверный страх.

— Т-т-очно, эт-т-то он, — проговорил Хотимцев.

— Ну что ж, с воскрешением вас, присаживайтесь, поговорим в таком случае поподробнее, — предложил подполковник.

Самсонов присел на краешек стула.

— Ничего не помню, — грустно выдохнул он.

— Напрягитесь, — попросил Нестеров.

— Давай, давай! — приказал Хотимцев.

— А чего тут особенно вспоминать? Ну выпил по случаю субботника, так ведь праздник же трудящемуся человеку. Праздник же?

— Праздник, праздник, — нехотя согласился Хотимцев. — А наконечник от сварочного аппарата откуда у тебя?

— Не брал я его, — мрачно сказал Самсонов, стукнув себя в грудь.

— Ну как же не брал, когда тебя обнаружила огневая разведка с наконечником в руках!

— Разведка? — изумился Самсонов.

— Да ну, что вы, — вмешался Нестеров, с интересом слушая перепалку, — какой наконечник, если перед нами действительно Самсонов. Ведь то, что мы обнаружили, никак не могло быть живым человеком. Вот, пожалуйста, — и с этими словами он пододвинул Хотимцеву фотографию, изображавшую останки потерпевшего.

Самсонов долго всматривался в снимок, после чего сказал:

— Не я это, товарищ следователь.

— А кто? — грозно и свирепо спросил Хотимцев Самсонова, как будто тот был по крайней мере причастен к пожару или хотя бы виноват в том, что не сгорел.

Самсонов ушел, а Хотимцев и Нестеров долго еще продолжали сидеть в кабинете и разговаривали об удивительном превращении обуглившихся останков в простоватого и жизнерадостного Самсонова.

— Выходит, не он поджег, — глубокомысленно изрек Хотимцев.

— Да-а-а, а вы думали, все так просто! Но позвольте вас спросить, а почему вы думаете, что тут вообще кто-то что-то поджигал?

— Я так не думаю, просто раз вы здесь сидите, значит, ищете лихоимца, злоумышленника. Если бы само загорелось, не сидели бы тут, товарищ следователь.

— Вот и ошибаетесь, Хотимцев. Я сижу здесь и расследую дело не против кого-то, а по факту, именно по факту возгорания, так что винить преждевременно никого не следует. Я вас пригласил в помощь, а вы всех подозреваете. Кстати, а кто проводил опознание Самсонова?

— Да ребята из цеха сказали сразу, как только вынесли его из огня.

— Что же, потерпевший похож на Самсонова?

— Да кто его знает.

— И еще одно мне хотелось бы знать: почему вы считаете Самсонова пьяницей? Ну ладно, считаете… Но склочником и безалаберным человеком? Еще мне хотелось бы знать, где точно находился Самсонов во время пожара и до него, а также почему он обозвал вас, извините, сукиным сыном?

Хотимцев посмотрел на Нестерова.

— Вы поняли вопросы?

— Понял, товарищ Нестеров.

— Ну вот и чудно, сейчас я немного попишу, а вы побродите по пепелищу, поговорите сами с собой, подумайте, и через Нас жду вас здесь непременно. Договорились?

Хотимцев вышел. А Нестеров принялся заносить на листы бумаги первые добытые материалы, еще очень расплывчатые, но уже интересные.

В самом деле, разве не интересно, что якобы сгоревший напрочь человек вдруг появляется в кабинете и доказывает, что погиб не он.

 

9

Старший лейтенант Серебровский ловил истину так, как ловят в прериях диких мустангов. Но истина, так же, как и дикий мустанг в прериях, сперва не давалась ему. В конце концов он заарканил некое животное. Возможно, это был мустанг, а может быть, и смирный мул, но для непосвященных его некоторое время можно было выдавать за мустанга.

Серебровский доложил Нестерову обсосанную, всем известную версию.

Нестеров ничего не возразил старшему лейтенанту. А может быть, в самом деле мустанг так легко дался в руки и позволил надеть на себя уздечку? Истина оказалась столь близкой, что не надо было даже далеко уходить за проходную химического комбината.

Да и зачем ходить? Рядом с оградой предприятия чернели безобразными остовами гаражи ветеранов войны, построенные здесь, как показала проверка, по разрешению райисполкома. С них-то все и началось. Ибо вначале загорелись, как утверждал дознаватель, гаражи. В одном из них, а это было в полночь, взорвался баллон с ацетиленом, при этом погиб человек. Личность его была установлена. Им оказался Иванов Всеволод Егорович, инвалид войны, человек в высшей степени положительный. Заподозрить его в том, что он поджег гараж нарочно и причем ценой своей жизни, было бы просто нелепо. Но думать о том, что его халатное, а скорее всего, неумелое обращение с огнеопасным предметом могло вызвать пожар — было можно.

И, как гласила инструкция, с которой сегодня утром ознакомили Нестерова в исполкоме, ветеранам было «разрешено строить гаражи на расстоянии более трех метров от изгороди химкомбината». Однако почти все гаражи, в том числе и гараж Иванова, были построены впритык. С другой стороны изгороди, также впритык, как раз и был прилеплен загоревшийся, но вовремя потушенный цех и склад готовой продукции. Установили также вероятные нарушения правил пожарной безопасности. И еще: из четырех гаражей, сгоревших в ту ночь, пожар начался именно с гаража Иванова. Бго сосед дал показания, что из гаража Иванова с вечера сильно пахло газом. Но он не обратил на это внимания, поскольку Иванов часто занимался сваркой, подрабатывая ремонтом чужих автомобилей.

Удалось обнаружить остатки шланга, по всей вероятности ведущего от баллона к сварочному агрегату Иванова. Шланг был, возможно, преднамеренно поврежден. На этот и другие вопросы предстояло дать ответ экспертам.

 

10

— Саша, вы свинья, я же беспокоюсь, а от вас ни слуху ни духу. Пожалейте нервы подданного сопредельной державы, лично не испытывающего ни симпатий, ни антипатий к стране, гражданином которой являетесь вы, — раздраженно говорил Хангер.

— Я не свинья, но мне нечего было вам рассказать. За исключением разве что того, что я был в Главном управлении пожарной охраны и познакомился с начальником. По-моему, все в ажуре.

— Что вы называете этим полуфранцузским словом?

— В ажуре-то? А это все равно, что о’кэй.

— Фу, не говорите пошлости, Саша, вы же знаете, что я этого не выношу, итак…

— Познакомился в министерстве с начальником. Думаю, что все они там мечтают, чтобы их прославили в газете, и за это будут меня опекать. Я ведь им нужен, от меня кое-что зависит: например, их прославить или не прославлять.

— Не обольщайтесь, Саша.

— Да нет, уверяю вас.

— У меня нет оснований вам не верить. Ну, хорошо, а следствие?

— С этим сложнее. Во всем мире, наверное, следователи ведут себя так, будто бы все кругом виноваты. Меня уже следователь допросил, зачем я был на химкомбинате накануне поджога.

— Так и сказал: накануне поджога?..

— Да нет, это я сейчас.

— Не забывайте, пожалуйста, что ни вы, ни тем более я никакого отношения к этой странной истории не имеем. У вас деньги есть?

— Кончаются.

— Возьмите, тут немного, но сегодня ведь вы много и не заработали. Потом, конечно, будет еще.

 

11

— Разрешите, гражданин следователь? — Дверь приоткрылась, и в кабинет, где расположился Нестеров, заглянул «сгоревший» Самсонов.

— Конечно же заходите, Самсонов, но почему так официально — гражданин.

— А так положено.

— Кем?

— Издавна положено: раз вы следователь, так уж мы все и граждане.

Подивившись такой логике, Нестеров придвинул стул к столу и жестом предложил Самсонову сесть. Самсонов нарочито потоптался на месте, потом вдруг смиренно присел, и Нестеров подумал, что, быть может, он немного более играет в простачка, чем есть на самом деле.

— Что стряслось, Самсонов?

— А то, что завод подожгли специально, это каждый знает. Почитай, самый лучший стиральный порошок в мире делал.

— Кому же надо завод поджигать в таком случае?

Самсонов горько усмехнулся:

— Ты, следователь, газеты не читаешь, конкуренция ведь…

Нестеров, улыбаясь, записывал показания. Когда он закончил, Самсонов взял листы, читать не стал, а размашисто подписал каждую страницу. Было видно, Что протокол допроса он уже видел не однажды и знает, как его подписывать.

Самсонов направился к выходу и в дверях столкнулся с Хотимцевым, который презрительно поглядел на выходящего.

— Прошелся, знаете, товарищ следователь, — развязно начал начальник цеха, — посмотрел на наше пепелище… А этот, — он кивнул на дверь, — уже все растрепал?

— Простите, — сказал Нестеров, — кто и что растрепал?

И Хотимцев понял, что с развязностью номер не пройдет. Надо держать себя в рамках: все-таки один следователь, другой — свидетель.

Кстати, свидетель — тоже неплохо, между прочим это же не подследственный.

— Я выполнил вашу просьбу.

— Рад, слушаю вас.

— Вы просили меня сообщить, почему я считаю Самсонова пьяницей. Да потому, что он пьет. А вот на вопрос, почему он назвал меня мерзавцем, вернее, сукиным сыном, ответить не берусь. Вероятно, потому, что он несдержан, некультурен, бесшабашен.

— Или потому, что вы его предали в трудный момент. Вы ведь бывали у него дома, а тут спасовали.

— Я у него дома был по просьбе его жены. Устанавливал факт того, что он пропил только что купленную мебель.

— Запишите, пожалуйста, все, что вы сказали. И можете быть свободны.

Нестеров встал, потянулся, прошелся по кабинету, дождался, когда Хотимцев напишет все, что он сказал, показал ему, где надо расписаться, и, выпроводив его, остался один.

Пахло гарью, но не приторно и тревожно, а как-то уже знакомо и буднично.

Продолжалась работа.

И в ней, в этой работе, надо было еще столько сделать, прежде чем даже не придет, не установится, а только покажется, мелькнув своим хвостиком, истина.

Нестеров улыбнулся. Он любил то, что делал. Он вышел из кабинета. На него смотрели, как на бога.

— Ну хорошо, — сказал Нестеров своим товарищам, — а почему бы нам не допросить тех, кто вызвал пожарных?

— Пожарных вызвала сигнализация, — веско сказал кто-то из начальства.

— Не сомневаюсь в оснащенности предприятия противопожарными устройствами или техникой, но ведь на пульт держурной части поступил чей-то конкретный сигнал. Кто-то же, значит, позвонил?

Вскоре Нестеров пригласил в свой кабинет некую М. И. Волину, работавшую манекенщицей.

— Вызвала пожарных, потому что горело, — сообщила она.

— Вы одна были в квартире?

— Это имеет значение?

— Да

— Хорошо, его зовут Анатолий.

— Точно знаете, что Анатолий? — на всякий случай уточнил Нестеров.

— Спрашиваете…

Грешным делом Нестеров подумал, что с этой дамочкой был вездесущий Саня Генкин. Ну нет — так тем лучше. А по сути дела дамочка еще раз пояснила, что сперва загорелся гараж, а потом уже цех.

— Ветерок туда подул, — сказала она.

— А что-нибудь насчет потерпевшего, погибшего в гараже, знаете?

— Вот такой был мужик! — сказала она и вытянула вверх большой палец. — Всем чинил, никому не отказывал и денег не брал. Ведь он и умер через это. — Она перекрестилась. — Царствие ему небесное. Сосед куда-то с утра наладился, так он ему ночью пошел машину готовить. Любил машину. — И она еще раз мелко перекрестилась.

Нестеров пожал плечами.

 

12

Неожиданный порыв ветра распахнул окно до отказа. Нестеров оглянулся на шум, произведенный ударившейся в стену рамой, и в этот самый момент вдруг в его представлении возникла ясная, зримая картина произошедшего. Эта картина была основана на личном убеждении, на восприятии тех фактов, которые были известны следователю, и на интуиции, которая была у Нестерова развита настолько, что домашние даже считали его барометром.

Нестеров не забывал, что в производстве следственных органов находится и дело по факту гибели инвалида Иванова, и поэтому, чувствуя, что дела о пожаре и гибели инвалида связаны, поспешил установить круг знакомых инвалида. Сделал он это немедленно, вызвав его дочь (в исполкоме ему дали адрес), Ксению Всеволодовну, повесткой в районный отдел внутренних дел, где он временно обосновался.

— Здравствуйте, — приветливо сказал Нестеров входящей девушке.

— Здрасьте, — бросила она.

— Я хочу вас уведомить, что в производстве находится дело…

— Я знаю, знаю, сгорел завод, а до моего отца никому нет никакого дела, — перебила она.

— …В том числе и по факту гибели вашего отца, — невозмутимо продолжал Нестеров, — я и хотел бы с вами побеседовать.

— Отца убили?

— Ну зачем же так? Он погиб. А что, вы думаете иначе?

Девушка помолчала.

— Вам виднее, — наконец сказала она.

Нестеров оставил ее задумавшейся, а сам сделал вид, что углубился в бумаги.

— Расскажите про отца, — вдруг попросил он.

Ксения вздрогнула.

— А чего говорить-то? Мать у нас умерла. Отца я обихаживала, потом выросла, привела в дом мужа.

Нестеров взглянул на нее.

— Ну, не успели еще зарегистрироваться. Его имя? Кузнецов Рудя. Рудольф.

— Чем он занимается?

— Он художник.

— Я имею в виду, где он работает?

Девушка вскинула накрашенные глаза.

— Дома, конечно, он очень талантливый художник.

— Продолжайте, пожалуйста. На что вы жили?

— Он выставлялся.

— Вы были на его выставках.

Девушка замялась:

— Да-а-а, на одной. Он выставлялся в основном в закрытых клубах, знаете — химиков, физиков. Там знатоки, и картины ведь надо продавать. Только что он продал картину какому-то типу. По виду фарцовщик, но ведь у покупателя документы не спросишь.

— Мебель дома хорошая?

— Ничего, а почему вы спросили?

— Отец покупал по удостоверению инвалида войны?

— Да, — девушка покраснела, — вы что, думаете, мы жили на его шее? Да ничего подобного! Рудик вагоны ходил разгружать. Он скорее бы под мостом лег спать, чем стал бы примаком. Мы все работали по мере сил.

— А вы?

— Готовила им, обстирывала, обихаживала, женой была — это что, не работа?

— Работа, безусловно, и не будем об этом. Жена, если она настоящая, — это тяжелая работа.

— Хорошо хоть вы это понимаете. А у меня был уже раньше муж, мы разошлись. И получал прилично, а семьи не получилось. А тут у нас была семья, мы все трое жили душа в душу.

Нестеров успокоился: не было больше сомнений относительно дочери, и шмелем зажужжавшая вдруг мысль о том, что Ксюшин муж косвенный виновник гибели тестя, тоже исчезла. Скорее всего, повинуясь автоматизму следствия, нежели преследуя какую-то иную цель, Нестеров спросил:

— А кому продал ваш муж картину, не помните?

— Не знаю, а это очень важно?

— Ужасно.

— Ну тогда я спрошу у Рудольфа, а можно, он придет?

 

13

— Разрешите, товарищ следователь!

— Пожалуйста.

В кабинет вошел высокий лохматый юноша.

— Я Рудольф Кузнецов, художник.

— Присаживайтесь.

— Спасибо. Я пришел сообщить вам, кому я продал картину, если это нужно и имеет значение для дела.

— Я внимательно вас слушаю.

— Картину я продал — кстати, на ней были изображены именно сгоревшие гаражи — одному журналисту или писателю, в общем-то неплохому парню. Ксения, правда, его не выносила, я совершил сделку без нее. Он мне заплатил восемьдесят рублей, для меня это немало. Вот на этой бумаге я записал его адрес. У меня есть и расписка в получении денег. Его фамилия Базальтов.

— Вы предусмотрительны.

— У меня мама юрист.

— Вот как, где же она работает?

— Она адвокат, бывший следователь, быть может, даже ваша коллега, работала в прокуратуре республики.

— Кузнецова?

— Да.

— Я учился у нее двадцать лет назад.

Рудольф Михайлович улыбнулся, привстал.

— Спасибо вам, — сказал Нестеров, — не буду вас больше задерживать.

Кузнецов попрощался.

А Николай Константинович принялся думать. Другого-то ему все равно не оставалось. Чтобы действовать, надо было иметь не просто много фактов, но и воображение.

Вдруг он встрепенулся, словно бы изловил наконец ускользающую мысль, и набрал телефонный номер.

— Александр Анатольевич, — он позвонил Генкину, — очень хотелось бы, чтобы вы завтра посетили меня… Да здесь, на пепелище, вы мне очень можете помочь… Вместе будем вести дело, потрясающие факты открываются, потрясающие, дам материал для газеты… Что?.. Нет, ну зачем же так, до суда дам, и напечатают… Ну добро, до завтра! — И Нестеров положил трубку.

А Александр Анатольевич Генкин долго еще стоял немного ошарашенный, с трубкой в руках, из которой доносились гудки отбоя. Однако журналист Генкин не слышал их.

«Какого черта он позвонил? — думал Генкин. — Может быть, что-то раскопал? Да нет, они раскапывают так быстро только в кино, а на деле вон во всех газетах как их поливают. Но может быть, просто совпадение! Или может, и хорошо, что он позвонил, допустим, не клеится у него дело, и он ищет контакты с прессой. — Генкин повеселел: — Скорее всего, это так, сейчас многие ищут контакты с прессой».

Нестеров же ждал от завтрашнего визита журналиста очень многого. Во-первых, рассуждал он, журналист захватит свою записную книжку, и с ее помощью можно будет установить его коллегу-журналиста (наверняка ведь знает или знает того, кто его знает), которому продал картину Кузнецов. Во-вторых, посмотрим, чем он тут займется по приезде. В-третьих… Нестеров любил рассуждать вслух. Он давно заметил, что лучшие мысли рождаются при разговоре с собеседником, которому не доверяешь. А журналисту Генкину Нестеров доверял с сегодняшнего дня менее чем кому-либо другому.

На сегодня в процессуальном плане он свою работу завершил. Но было еще то творческое, что жило в нем, заставляло его думать, беспрерывно думать о деле, даже когда он сидел в кино, или целовал ребенка, или нюхал цветок. Нестеров вышел на улицу.

Небольшой прелестный районный городок, почти такой же, какой был когда-то в его жизни, где начиналась его прокурорская деятельность, где у него была масса друзей и недругов, где были молодость и счастье.

Нестеров увидел тополь, вспомнил, что у него там был точно такой же, и тот тополь даже помогал ему работать. Нестеров погладил шершавый ствол дерева…

 

14

— Господин Хангер, а господин Хангер, — голос Генкина был до того взволнован, что можно было подумать — случилось нечто экстраординарное: например, в стране, которую представлял господин Хангер, вполне цивилизованной капиталистической стране, произошла революция и к власти пришли трудящиеся.

— Ну что такое, Саша, почему вы пренебрегаете моими просьбами и так часто мне названиваете? Мы же договорились общаться иначе. Что стряслось?

— Можно, я к вам зайду?

— За деньгами, конечно? Это в десять утра.

— Ну почему за деньгами, просто есть разговор.

— Давайте через пару часов, я еще не вставал.

— Я бы пораньше, я же говорю — дело.

Мистер Хангер, не очнувшийся еще окончательно от сна, вдруг отчего-то разволновался. В самом деле, что за дело у этого Саши так рано?

А у Саши было действительно серьезное дело. После вчерашнего звонка следователя он не спал ночь. Какой там журналистский материал!.. Ясно — это допрос. Но в каких рамках, думал Саша, в каких объемах следователь знает все, что произошло? Вот задача, которую надо бы обязательно решить, иначе может случиться что-то еще неиспытанное, пугающее.

Утром с головной болью, еле дождавшись приличного для звонка времени, Саша позвонил Хангеру. Хангер по телефону выслушал Сашу, и ему вдруг тоже, как и Саше, стало тоскливо и неспокойно…

«Одно из двух, — решил Хангер, — или этому ублюдку нужны деньги, или он влип. Последнее даже еще хуже первого, потому что в таком случае нужно собраться с мыслями и думать, как держаться в данной ситуации…»

Размышления Хангера прервал звонок. Завернувшись в халат, облепленный репродукциями фосфоресцирующих девиц, господин Хангер пошел открывать дверь примчавшемуся ни свет ни заря Саше. Саша надеялся, что Хангер, как это обычно бывало, предложит кофе с коньяком или глоток виски с содовой, но сегодня ничего этого не было. Хангер был холоден и остался стоять, когда Саша без приглашения сел в глубокое кресло.

— Меня вызвал следователь! — вскочив, возбужденно начал Саша.

— Ну и что? Вы же говорите — он ваш приятель, — принужденно улыбнулся Хангер.

— Да он меня теперь вызвал, понимаете — вызвал! Не пригласил по-приятельски, а вызвал.

— Не понимаю, по-моему, в вашей стране каждый человек считает своим долгом приятельствовать с представителем власти, хотя бы чтобы спокойно делать свои дела. А почему вы так решили, что вызвал? Что, есть какой-нибудь документ?

— Да нет, документа нет.

— Чего же вы тогда так переполошились? Ваша же пословица говорит: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой…» Где бумажка о том, что он вас вызвал?

Бумажки не было.

— Но он позвонил мне по телефону.

— И что, и по телефону же арестовал?

Саша разозлился:

— Вы почему так разговариваете со мной, господин Хангер, я что для вас — обыкновенный лакей, которого вы купили за ваши деньги?

— Конечно, Саша, а вы думали иначе?

От такой наглости Генкин не знал, что и сказать. На всякий случай он сделал паузу, прождав, пока пройдет подкатившее вдруг к горлу чувство ненависти и омерзения, и тихо и спокойно сказал:

— Господин Хангер, вы не учли одной простой вещи, в нашей стране есть красные и розовые. Я не красный, я слишком много видел подлости и фарисейства своих коллег и своего окружения. Но вы не учліі. факт, что если на розовых жать и унижать их — они краснеют.

Хангер в свою очередь не знал, что сказать, и, улыбаясь, только похлопал по плечу своего молодого приятеля.

И Саше вдруг стало немного легче.

В самом деле, если Нестеров станет его допрашивать, он сможет тогда пожаловаться прокурору на провокацию со стороны следователя: в сущности ведь он звал в гости как журналиста, чтобы помочь написать статью о расследовании пожара, а сам допросил. Нет, милый следователь, так не будет, вся печать поднимется в защиту его, Сани Генкина…

— На, выпей, успокойся, — услышал Саша — А теперь у меня к тебе просьба, — продолжал Хангер, — сходи в машину и принеси дорожный атлас, он мне сегодня понадобится.

И Саша, успокоившись, пошел к машине. Он любил открывать машину Хангера, потому что в дверцу его «вольво» был вмонтирован радиозамок. Он открывался в тот момент, когда Саша приближался с зажатым в руке крошечным брелочком с изображением головы Наполеона. В этой голове, надо думать, находилось что-то электронное.

 

15

Саша Генкин вошел в кабинет Нестерова как мог развязнее и чуть-чуть поэтому переиграл. И этот пере-игрыш тотчас же дал заметить Нестерову, что Саша отчего-то страшно взволнован. Но пока он отнес это на счет общей ситуации, хотя кое-какой червячок сомнений в непричастности Генкина к пожару уже шевелился.

— Спасибо, что приехали, — сказал Нестеров, не подавая виду, что заметил волнение Генкина. — Присаживайтесь. Сейчас гулять пойдем. Кофе хотите?

От кофе Саша не отказался. Прихлебывая его большими глотками, обжигаясь, опустошил чашку и поставил на стол.

— Еще?

— Нет, спасибо.

Нестеров пил кофе долго, он не мог отказать себе в удовольствии выпить и вторую, и третью чашку. А Саша все ждал. Он ждал вопросов, ждал обвинений, ждал чего-то страшного, непостижимого, но уж, конечно, не будничного пития кофе со следователем.

— Послушайте, Саша, а вы случайно не знаете, почему в «Литературной газете» работают и Рубинов, и Яхонтов одновременно? Мне кажется, это не такая уж великая газета, сегодня во всяком случае, чтобы там разводить самоцветы. Вы вообще как относитесь к фамилиям, сделанным из драгоценных камней, скажем, к Сапфирову или Алмазову?

И вдруг Саша вздрогнул. Что это, случайность или, быть может, следователь действительно осведомлен?

Не замечая Сашиного состояния, Нестеров продолжал:

— В самом деле журналиста Алмазова вы не знаете?

И так как Саша не ответил, а только покачал головой в страшном напряжении, думая о том, что же делать дальше, если следователь знает что-то существенное, Нестеров спокойно продолжил:

— И не знаете, в какой он работает газете?

Этот ход следователя, конечно, надо было бы предугадать и подготовить приличествующий ответ, но у Саши вдруг наступила какая-то заторможенность, как бывает у кролика, который и проворней удава и ловчее, но вот не может он убежать от его взгляда.

Саша нервно встал и заходил по комнате: «Надо что-то сказать, упредить следующий вопрос следователя, потому что, если он скажет еще что-то в таком же духе, выкрутиться уже будет нельзя или почти нельзя». Но, как назло, ничего в голову не шло, как будто все слова улетучились.

Нестеров прекрасно понимал состояние своего собеседника. Оно было ему понятно с самого начала. Но он никогда не спешил с выводами, а вот сейчас, наблюдая за журналистом, делал по заранее обдуманной им схеме выводы, которые только подтверждали его первоначальную версию. Следующий вопрос Саша неимоверным усилием воли предугадал. Он будет спрашивать о круге знакомых Саши. Но что толку! Он не успел ничего сказать Нестерову, тот опять спросил первым:

— Скажите, Саша, а вы всегда возите с собой записную книжку?

— Какую вы имеете в виду, телефонную или для записей?

— Телефонную.

«Вот тебе на, — подумал Саша, — еще конфискует, а там у меня такие люди, такие люди, что не дай Бог встретиться».

— Есть она у меня с собой, — сказал он, понимая, что глупо говорить, что нет.

— А там нет таких вот фамилий, типа тех, что я называл? Просто Каменев или Булыжников меня не устраивает. Давайте вместе полистаем…

— Николай Константинович, — плаксиво заговорил Генкин, — говорите прямо, какая фамилия вам нужна. Как говорил Беня Крик: «Давайте перестанем размазывать белую кашу по чистому столу», если Базальтов, то ее в моей записной книжке нет.

— Почему? — быстро спросил Нестеров.

— Да потому что Базальтов — это я, это мой псевдоним.

Нестеров сделал вид, что удивился. Но от невнимательного Саши укрылось, что Нестеров удивился уж больно картинно. Саша был в восторге, еще бы: посадил в лужу следователя.

А следователь по особо важным делам прекрасно вылез из лужи. «Если Базальтов — это Саня Генкин, то тогда очень многое становится на свои рельсы, — думал ОН, — проясняются моменты следствия: во-первых, на картине, проданной ему, изображены гаражи — это один момент; во-вторых, его не выносит положительная Ксюша — это другой момент и, в-третьих, значит, журналист крутился вокруг завода не один день — это уже кое-что».

Нестеров посмотрел на собеседника и поставил наконец свою чашку с кофе на стол.

— Пошли погуляем, — строго сказал он Генкину.

Генкин вздрогнул. И было от чего. Попробуйте отказаться, когда вас приглашает следователь, хотя бы и погулять. Саше вдруг представилось все, в чем он был грешен…

Однажды в пьяном виде Саша пытался подсчитать, сколько чеков и прочих подачек получил он от Хангера. Считал и запутался, и вдруг понял, что он окончательно им куплен.

Но виски было вкусное, и сигареты ароматные, и машина «вольво» шла легко, хак девушка, и страшно было идти куда-то признаваться в подлости и трусости.

Саша откладывал начало новой жизни на завтра. Но завтра никак не наступало.

Виски Саше нравилось… А родители не особенно заботились о сыне. Взрослый уже. Одет, обут, накормлен лучше многих, чего еще надо?

 

16

Но прогулка с Нестеровым была малоинтересной. По дороге молчали. Очень быстро дошли до дома, где жила Ксюша со своим мужем-художником. Нестеров позвонил.

Ждали очень долго, минуты три. Все это время Нестеров разглядывал лицо Генкина, и по тому, насколько оно было бесстрастно, насколько Саша не удивился, куда это они идут, Нестеров понял: он начал сдаваться, ему уже все равно.

Дверь открыл Кузнецов.

— Привет, Рудольф Михайлович, — сказал Нестеров, — гостей примете?

Кузнецов мельком скользнул глазами по Генкину, но взял себя в руки:

— Прошу, только у нас не убрано, работаем. В комнату к отцу не заходим…

Втроем они и вошли в квартиру инвалида Иванова.

— Ксюша, к нам гости! — громко крикнул еще из коридора Кузнецов и пояснил: — Я ее писал только что, так чтобы не застать врасплох.

Ксения вышла, потупилась, приветствуя Нестерова, никак не отреагировала на Генкина, и в этом Нестеров вдруг усмотрел нечто большее, чем просто шапочное знакомство.

Кузнецов быстро убрал с подрамника холст, где была изображена Ксюша в голубом пеньюаре. Нестеров успел заметить, что это была очень хорошая работа.

Чай попили вчетвером.

И в тот самый момент, когда Александру Генкину уже окончательно стало непонятно, для чего Николай Константинович Нестеров привел его в лоно этой семьи, Нестеров вдруг сказал:

— Рудольф Михайлович, скажите, пожалуйста, вы именно этому человеку, сидящему за столом, продали свою картину «Гаражи»?

— Да, Николай Константинович, именно этому.

— А почему адрес дали не тот? Он ведь живет на Пироговке, а вы дали какой-то Балашихинский, не московский.

— А он написал его своей рукой — И Кузнецов, поискав, нашел адрес.

Нестеров положил бумагу перед собой на стол, достал из папки, с которой никогда не расставался, листы допроса свидетеля и все аккуратно зафиксировал.

— Что вы на это скажете? — любезно произнес Нестеров, обратившись к Генкину.

— Ничего не скажу, не хотел оставлять адрес, и вей. Мое право.

— Безусловно, но До преступления, а вот после — право-то мое… Кстати, кто вам сказал, что работа стоит восемьдесят рублей?

— Это я сказала, — вдруг вмешалась Ксения и страшно покраснела. — А что, Рудя много работал, а где написано, что она стоит меньше?

— Рудольф Михайлович, — сказал Нестеров, — у меня к вам просьба, пошлите меня, пожалуйста, подальше.

— Помилуйте, для чего?

— Это нужно для следствия.

— Ну тогда — идите к черту.

— Спасибо, а послали вы меня авансом за то, что я вам предложу сейчас сделать.

— Да

— Подсчитайте, пожалуйста, сколько стоят краски, кисти и все необходимое для того, чтобы написать такую картину.

Кузнецов сперва не понимал, потом достал тетрадь в линеечку и стал аккуратно подсчитывать.

— Восемьдесят девять рублей обошлась мне картинка, — объявил Кузнецов. — Ничего себе, дорогую я профессию выбрал, но я подсчитал вей, даже мелочи.

— Правильно, правильно, а теперь скажите мне, вы учли стоимость работы?

— Нет, я ведь не знаю сколько.

— Ну, примерно посчитаем, по минимуму. Ваша жена работает?

— Нет.

— Стало быть, прожиточный минимум в нашей стране сегодня двести рублей на человека, учитывая, что вы не ходите на службу.

— Да и?.. — не понимал Кузнецов.

— Четыреста рублей в месяц вам нужно для того, чтобы нормально жить. Вы сколько дней писали этюд?

— Дня четыре.

— Еще что-нибудь делали в эти же дни?

— В каком плане?

— Ну, рисовали, писали?

— Нет, творчество ведь непрерывный процесс, как и правосудие, нельзя одновременно делать все сразу.

— Добро, стало быть, сорок восемь рублей вы заработали бы на производстве, правильно?

— Наверное.

— Почему же не приплюсовали эти сорок восемь рублей к восьмидесяти?

— Эту картину попросила нарисовать меня жена.

— Вот как, а продать ее вы решили по собственной инициативе?

— Нет, конечно, но она вдруг разонравилась ей.

— А потом?

— Что потом?

— Нашелся покупатель? Если да, то как?

— Вы знаете, случайно. Вот Базальтов писал о чем-то здесь, крутился около завода, спросил меня, как проехать. Я не помню, как он оказался у нас дома, и ему вдруг страшно понравилась картина, он ее прямо с собой и забрал.

— А как реагировал на это ваш тесть?

— Он ни во что не вмешивался.

— Стало быть, Саша Генкин, он же Базальтов, бывал уже в этой квартире?

— Да.

Нестеров посмотрел на Генкина, но тот смотрел на Нестерова бесстрастно, так как в его голове уже зрел свой, достаточно разумный план.

Неожиданно Нестеров заторопился.

— Мы пойдем, — сказал он Кузнецову, — и, если вы позволите, ваша супруга проводит нас.

Кузнецов был немного удивлен просьбой Нестерова, но возражать не стал. Ксения не удивилась, казалось, тому, что Нестеров просил ее пройтись. И втроем они вышли из дома.

— Чуть-чуть задержитесь, — попросил Ксению Нестеров, — а вы, Генкин, идите, пожалуйста, вперед.

И когда они остались вдвоем, Нестеров сказал:

— Ксения Всеволодовна, времени крайне мало. Вы ведь не хотите, чтобы ваш муж очень долго ждал вас, любуясь вашим изображением, а не вами?

— Вы меня задержите надолго?

И этот ее вопрос подсказал Нестерову, что он на верном пути.

— Вероятно, до тех пор, пока не буду знать наверняка, что Генкин — ваш приятель, о чем вы, естественно, не говорите мужу. Кстати… в ту роковую ночь…

— Он слышит, — вдруг перебила Ксения, показав на Генкина.

— Не думаю.

— Я пойду домой?

— Конечно, только, повторяю, времени мало.

— А что вы хотите?

— Я уже сказал: я ищу причину того, что вы скрываете от меня… Неужели в ночь пожара Генкин был с вами?

— Не говорите, я все поняла.

— Подумайте, ведь я должен в протокол занести все.

— Сколько у меня есть времени?

— Сегодня до конца дня. И то с одним условием, никому, слышите, никому не говорите о нашем разговоре, иначе я не смогу ничего.

Ксения помчалась домой, где уже приготовил краски ее муж. Она с разбега плюхнулась в кресло, но позировать долго не могла, вдруг разрыдалась и бросилась на шею к Рудольфу.

А часа через полтора, когда она все рассказала мужу и успела успокоиться, Кузнецов в строгом костюме и Ксения, причесанная и опрятная, постучались в дверь кабинета Нестерова.

Кузнецов тактично вышел, а Ксения села и стала рассказывать Нестерову подробности того, что он знал уже и без нее.

 

17

Николай Константинович Нестеров посмотрел план расследования и обнаружил, что не ошибся. Ему действительно уже попадалась фамилия Хантер. Этот Хангер не был гражданином СССР, но, несмотря на эти детали, мог быть ценным источником в определении истины. Для того чтобы допросить, но при этом не травмировать тонкую душу иностранца, Нестеров решил сам подъехать к нему для выяснения некоторых обстоятельств. Но перед этим следовало бы послать запрос в МИД СССР.

В Министерство иностранных дел СССР

В настоящее время в производстве ГУВД Московской области находится дело по умышленному уничтожению государственного имущества (путем поджога) одного из химических комбинатов Московской области.

В связи с тем, что в материалах дела фигурирует гражданин Хангер, прошу МИД СССР направить в МВД СССР анкетные данные об этом гражданине.

Старший следователь по особо важным делам Я. К Нестеров

И довольно быстро на имя Нестерова поступил ответ, в котором содержалась исчерпывающая характеристика гражданина Хангера, работника торгпредства одной из европейских держав, специалиста в области бытовой химической промышленности. Несколько лет назад господин Хангер занимался в качестве коммивояжера поставками в СССР компонента стирального порошка, технология изготовления которого была в СССР теперь уже найдена и вскоре поставлена на промышленную основу, после чего от закупок порошка за рубежом СССР отказался.

Этот ценнейший материал Нестеров немедленно приобщил к делу, доложил о нем прокурору.

Однако сами по себе эти сведения еще не решали вопроса. Следовало доказать, что все, что сообщалось в ответе, имело отношение к расследуемому им делу.

Но у Нестерова не оставалось уже времени ничего доказывать, поскольку почти вслед за этим посланием из МИД СССР, которое доставил ему курьер, раздался звонок сотрудника, сообщившего, что мистер Хангер в ближайшие дни собирается покинуть СССР в связи с окончанием срока работы в нашей стране и что если у органов есть основания встретиться с ним, это надо делать немедленно. И это было сделано немедленно. После чего выделенное в отдельное производство дело Хангера принял к своему производству следователь органов госбезопасности.

 

18

— Господин Хангер, господин Хангер, — голос Саши Генкина был настолько взволнован, что сегодня Хангер не стал играть с ним в кошки-мышки, а позволил переговорить с собой немедленно в уютном скверике возле сидящего в окружении сатирических персонажей Гоголя.

Саша уже давно сидел на самой дальней скамейке и нервно оглядывался, ожидая Хангера. Он сидел, уставившись на бульварное кольцо, а Хангер появился внезапно, подъехал на своем «вольво» с Калининского в Мерзляковский и остановил почти бесшумную машину позади нервничавшего Саши. После чего вышел, хлопнув дверцей, достал брелок с Наполеоном и, не оглядываясь, уже идя к памятнику, запер радиоимпульсом дверцу машины.

Хангер тотчас же разглядел в тени деревьев издергавшегося Сашу. Элегантный, еще не старый (в Европе пятьдесят пять — не возраст), демонстративно прошел мимо него, а Генкин в ажиотаже ожидания и не заметил Хангера, который уже обошел памятник и стал разглядывать горельефные изображения Хлестакова и Чичикова, Собакевича и Башмачкина, Ноздрева и Коробочки. Наконец, все хорошенько рассмотрев, присел на скамейку возле Саши. Тут-то Саша и увидел Хангера, вскочил, но вместо приветствия получил очередную сентенцию.

— Как много в России отрицательных персонажей, прямо не страна, а кладезь пороков… Вы со мной не согласны, Саша?

Саша был абсолютно согласен с Хангером, но считал, что и в других странах в не меньшей степени процветают такие же пороки. Однако сейчас Хангер был нужен Саше, а не Саша Хангеру, это следовало учитывать, если, конечно, всерьез надеяться на реальную помощь со стороны Хангера.

А Саша на нее надеялся. Это был последний его шанс. Но чем может помочь ему человек из страны, которую Саша еле нашел на карте? Однако у торгаша был «вольво», а этого да и многого другого так не хватает несложившемуся журналисту в неполные тридцать лет!

Но однажды Саша понял, что все, чего у него не хватает, можно очень легко приобрести, стоит только делать безобидные и мелкие услуги человеку, у которого все это есть. И Саша стал «работать». Если бы он увидел себя со стороны в конце пути, то ужаснулся бы своему падению. Но он не замечал, как затягивает его в омут полной зависимости от чужого дяди: ведь так вкусно и незаметно пьется виски, курится «Пелл-Мелл»… А один раз Хангер даже позволил Саше поводить «вольво», так что очередная Сашина Люська форменным образом обалдела, когда увидела его за рулем. Да и одеваться он стал удобно и легко. И на работе стал бывать редко, только когда надо было принести статью или получить гонорар.

Саша, услужливо подскочив к Хангеру, тотчас же принялся излагать свои беды, но Хангер остановил его своей холодностью.

— Вы очень возбуждены, Саша, неужели я никогда не приучу вас к культуре общения? Впрочем, — добавил он, чтобы уколоть Сашу, — в России мне вообще редко попадались культурные люди, разве что Вячеслав Зайцев.

Саше все равно было, кто такой Вячеслав Зайцев — писатель или продавец мороженого, да и укол насчет русской культуры он переварил без каких бы то ни было эксцессов, потому что, общаясь некоторое время с Хангером, привык, стал тоже думать, что в России мало культурных людей, и смотрел на Запад с вожделением.

Через несколько минут они высадились из серебристой машины на островке возле памятника Юрию Долгорукому. А вскоре уже сидели в ресторане «Арагви», том самом ресторане, где такое славное нежное сациви, и оглядывали аляповатые росписи на стенах и потолке.

— Ну что, «духан в Тифлисе назовем таверной?» — спросил Сашу Хангер — Давайте рассказывайте, что там у вас, Саша.

И Саша, который только что готов был рассказать все и предложить выработанный им еще возле химкомбината, когда он шел с Нестеровым и Ксенией по улице и чуть ушел вперед, план действий, вдруг смутился в прохладном зале ресторана и не знал, как себя вести. Он, который считал за вершину аристократизма духа Литературное кафе на Сретенке с его многочисленными посетителями, вдруг попал совершенно в другой мир, о котором говорил с бравадой, совершенно забыв, что его в этот мир вовсе не приглашали.

Отколупнув кусочек черного хлеба, лежавшего на расписном блюде, смазал его горчицей и отправил в рот. Проглотив, Саша начал говорить. Иногда Хангер его переспрашивал.

— И вы думаете, что следователь все знает?

— Конечно, он сразу же привел меня в дом к моей старой приятельнице.

— А вы?

— А я, естественно, сделал вид, что не знаю ее, но следователь, оказалось, догадался об этом. Все дело в картине.

— В этой мазне с гаражами, что вы принесли? Сразу уверю вас — это не Шагал и не Фальк.

— Возможно, но вы же просили что-либо на память.

— И вы принесли улику. Очень умно. Обо мне кто-нибудь знает?

— Нет, конечно, что я, враг себе, что ли!

— Почему враг? Что у вас за дикарские представления о дружбе с иностранцами!

— Да нет.

— Как же нет, когда вы меня не назвали до сих пор из опасения, что вам пришьют, как вы говорите, связь с иностранцами, а вовсе не потому, что я никакого отношения не имею ко всему происходящему.

— Как это, не понимаю?

— Очень просто. А вы что, Саша, действуете по моей указке, во имя чего? Ах, я вам что-то обещал, машину купить… Я действительно обещал, но имейте в виду, что я не считаю вас умным человеком и потому машину вам подарю только тогда, когда вы поумнеете. То есть когда найдете способ поставить ваше государство в такие условия, чтобы оно не интересовалось, откуда у тридцатилетнего нахлебника тысячи.

— Может быть, наследство…

— Глупости. Откуда у вас может быть наследство с такой фамилией? Генкин — мама мия.

— Тогда что же? — не обиделся почему-то Саша.

— Труд, только труд! Я же вам сказал: садитесь, пишите книгу, пусть вы за нее две тысячи получите, но вас не спросят, откуда остальное. И в Союз журналистов надо вступить, тогда тоже не будут спрашивать, откуда деньги. Сколько у вас публикаций?

— Одиннадцать.

— В среднем по десятке за заметочку. И вы хотите машину? Да как только вами всерьез займутся, тотчас же выйдут на меня.

Генкин не успел ничего сказать. Подошел официант, галантно принял заказ, отошел, вернулся, молча, с улыбочкой, заменил объеденный Сашей хлеб. Принес потные бутылки боржома, разложил приборы. Снова величественно удалился. Принес закуски: мхали, чога и лобио. Саша набросился, не разбирая их изысканности. Пока он ел, думая о своей несложившейся жизни и одиннадцати заметочках, официант поставил перед ним тарелку чихиртмы, а перед вегетарианцем Хангером — шечаманды.

Первый голод был утолен.

— Я пишу такую книгу, — сказал насытившийся Саша.

— Как только она будет у меня в руках, получите свои десять тысяч.

— Но она будет выходить несколько лет.

— Мне от вас нужна рукопись. К тому же, написав ее, вы поверите в себя, а спросят, откуда деньги, раз не вышла книга, скажете: под книгу взял в долг.

Принесли второе.

— Совет хотите, чтобы избавиться от вашего Нестерова?

— Конечно.

— Найдите журналиста, расскажите ему всю эту историю, естественно в выгодном для себя свете, и напечатайте. как гонение на борца за справедливость. Сейчас у вас в стране мутное время, масса статей идет без проверки и без проверки же людей снимают с постов и доводят до инфарктов, так что давайте бейте вашего Нестерова. Нужна будет финансовая помощь — обращайтесь.

Саша удивленно поднял голову^ Хангер бросил на стол тридцать долларов.

— Доедайте и сразу в редакцию, а я пойду, у меня дела.

И Хангер исчез. А Саша остался дожевывать роскошный обед.

Принесли эларджи, и, не зная толком, как есть этот ароматный сыр, Саша положил его на хлеб и стал откусывать от целого куска.

 

19

— Останешься?

— А хочешь?

Она чуть прильнула к нему.

Секундная неловкость прошла. Он почувствовал себя хозяином. Она приготовила хороший стандартный ужин. Он вспомнил свое посещение «Арагви». Сейчас перед ним был цыпленок с аджикой, бутылка коньяка и мороженое. Потом пили чай, потом он показывал ей танцевальные па, непостижимые в своем многообразии, приемы борьбы у-шу, которые, он врал, что знает от знакомых китаистов.

Потом, когда она относила посуду в раковину на кухню, он смотрел ее библиотеку — стандартный набор книг: Булгаков, Рыбаков, Айтматов, Кафка, многочисленные энциклопедические словари, «Пеппи — длинный чулок», О`Генри, Похлебкин, Гашек, Майн Рид, Маркес, Парнов, затрепанный карповский «Полководец» и множество статуэточек, куколок, эстампов и т. п., какие-то раскадровки тут же на стенах.

— А ты чего делаешь? — спросил он, имея в виду ее профессию.

Она поняла:

— Работаю на «Мультфильме».

— Мультяшки делаешь? Ах да, ты говорила при нашей первой встрече.

— Целая фабрика делает, ну и я…

Утром он проснулся и обнаружил себя в одиночестве в чужой постели. Он встал, прошелся, раздетый, по квартирке — хорошая однокомнатная квартирка. Жаль, он с родителями живет в четырехкомнатной, нету там уюта. Забрел в ванную, принял душ. Нашел полотенце, вытерся и едва успел одеться, как раздался звонок в дверь.

Это была Оля. Он открыл дверь, она его чмокнула совсем по-домашнему и тотчас же отправилась на кухню — готовить завтрак. Хозяйственная. И, видно, самостоятельная. Если ей меньше, чем ему, и если там ничего себе родители, то почему бы и нет?! Саша был сторонник немедленных решений.

— У тебя чего — нет родителей?

— Есть, они живут отдельно: папа — научный работник, мама — режиссер на телевидении. Они сейчас в отъезде.

— За рубежом? — тоскливо спросил Саша.

— Ага.

— Далеко?

Зашипело русское масло на сковородке.

— Ты вырезку прожаренную или кровавую любишь?

Ему это было все равно. Он глупо улыбался и думал о том, как бы предков «раскочегарить» на однокомнатную квартиру и сменять ту и эту — Олину, и о том, чтобы получить машину от Хангера, а затем пижонить бы в газете классом повыше той, где он теперь обретается, и жизнь, можно сказать, сложилась бы. Все казалось предельно просто!

Саша зашел в комнату и увидел свою зеленую папку с полным досье на самого себя. Эту папку он притащил даже к новой своей возлюбленной, так как нигде не расставался с нею. Он не мог ее пока уничтожить, потому что пока там были силки в случае чего и для Хангера, так ему во всяком случае казалось.

Оля позвала в кухню завтракать.

За завтраком поговорили о том о сем, и он откланялся, надеясь сегодня вечером же вернуться.

А Оленька села и задумалась. И думала она о том, что, в сущности, все мужики — дерьмо и потребители, и хотя и говорят, что много хороших парней на свете, ей пока не встретилось такого. И этот Санечка тоже такой же, как все. Правда, он, может быть, тоже ищет свое. Все ищут…

Вечером Оля сделала множество покупок и спешила домой, быть может, думая о семье, о будущем. Ведь ее ждал Саша…

По дороге домой Оля заметила, как какой-то молодой человек потащился, видимо, от нечего делать за ней. Он был одет в летний серый костюм, на нем была белая рубашка и галстук. Он проводил ее до подъезда.

«Тоже мне уличный ухажер-сводник», — подумала Оля и нажала кнопку лифта. А «ухажер-сводник» поглядел, на каком этаже остановился лифт, и только после этого, посчитав, вероятно, свою задачу выполненной, исчез.

 

20

Николай Константинович Нестеров сидел в кабинете и читал выдержки из показаний очевидцев пожара, сопоставляя их и анализируя (метод работы давнишний), как вдруг секретарь следственной части Тамара, появившись в дверях и в очередной раз зардевшись (она всегда краснела, когда видела Нестерова, — он ей нравился), сказала:

— Николай Константинович, вас к Зубкову.

Начальник следственной части Зубков сидел за столом, и глаза его были устремлены на вошедшего Нестерова.

— Привет, старичок, — сказал ему Нестеров, по обыкновению своему, не придав никакого значения вызову к начальству.

— Привет, привет, садись. Сейчас я тебе настроение испорчу, — предупредил Зубков.

— Оставь, — сказал Нестеров таким тоном, словно ему было все равно: ведь он делает дело, а если кто-то считает необходимым испортить ему настроение, то пожалуйста, но его это абсолютно не волнует. Он даже откинулся в кресле, однако тотчас же пришлось позу изменить, потому что Зубков сказал:

— Сюда, сюда посмотри.

Нестеров нехотя открыл полузакрытые глаза, пристально посмотрел на своего начальника и спросил:

— Чего?

— Да вот, газетка про тебя, — тихо сказал Зубков.

— Да, — Нестеров не удивился — Уже пишут? Наверное, по поводу пожара?

— По поводу пожара.

— Критикуют?

— На твоем месте я не был бы таким спокойным, знаешь анекдот: что общего между следователем и мухой?

— Не знаю, — подумав, сказал Нестеров.

— И того и другого можно прихлопнуть газетой, особенно в наше время.

Нестеров не улыбнулся.

— Ну и что, дай сюда — И взял газету.

То, что он прочитал, укладывалось в рамки его предположений и догадок. Но одно дело предполагать теоретически, а совсем другое — читать о себе в газете большой подвал, в котором, походя и огульно, ты обвиняешься в тенденциозности ведения следствия и некомпетентности, в том, что ты предвзято относишься к показаниям свидетеля (читай между строк — принял взятку).

Нестеров отложил газету.

— Прочитал? — спросил Зубков.

— He-а, нет сил, устал.

— Объяснительную заставлю написать.

— Не заставишь. Твоего сотрудника мордуют, разберись, назначь служебное расследование и ответь редакции. Тут я тебе не помощник, на меня столько писали всего: люди злы. В свое время я, чтобы доказать тебе беспочвенность обвинений, пустил бы себе пулю в лоб, а сегодня у меня есть парторганизация, которая за меня, надо думать, вступится и оградит меня от гнусных инсинуаций.

— Перестань трепаться, возьми лист бумаги…

— Сам, сам, — сказал Нестеров, вставая, — у меня нет времени.

И Зубков остался, подивившись выдержке Нестерова и раздумывая о том, как можно публиковать такую статью, не проверив в ней факты. Кто этот журналист, вернее журналистка Цветкова? Первый раз слышу.

Зубков хотел было позвонить Нестерову, спросить, может, он знает, но не стал его лишний раз тормошить: «Черт с ним, сам проверю», — и нажал кнопку селектора.

— Сюточкин, зайди, родной.

И когда кругленький и маленький следователь вкатился в кабинет, Зубков положил перед ним газету и сказал

— Голубчик, все проверь, что, как, кто эта дама, посмотри, может, знакомая Нестерова, а может, подружка чья-нибудь. Посмотри, дружок, Нестерова жалко, — добавил он, подумав.

И Сюточкин, которому не надо было ничего объяснять, направился выполнять поручение. Он прошел мимо кабинета Нестерова, хотел было зайти по-свойски, чтобы похвастаться, что ему поручили восстановить справедливость, но раздумал: «Расстроен, поди, Коля, не надо, разберусь — тогда».

Нестеров сидел в кабинете и… ничего не делал, работа не шла. Он был будто парализован, вспомнил, как де-, сять лет назад в О-ской области, где он работал районным прокурором, на него писали анонимки, обвиняли его Бог знает в чем, и он выжил, но был тогда много моложе и крепче.

Он достал валидол. Это были не белые таблеточки, как когда-то, когда он впервые сел в кресло прокурора, а прозрачные кругляши, наполненные валидольной жидкостью.

«Эти от наветов помогают даже лучше», — горько и грустно подумал он.

И еще он подумал об очень многом. О своей Анечке, которая тотчас же придет к нему на помощь, что бы ни произошло, и о крошечном сыне, и о дочери, которой без малого двенадцать, но она вполне рассудительная и тоже может если не посоветовать, то поддержать: шутка ли, в чем обвиняют — в неправде.

Не хотелось ничего говорить дома — Николай Константинович привык переживать неприятности в одиночестве.

Да, он сейчас одинок, а когда разберутся и выяснится, что все это гнусная ложь, он перестанет быть одиноким, и к нему вернутся… Нет, не друзья, они еще ничего не знают, а он сам к себе вернется.

С каждой такой вот ситуацией возвращаться к себе все сложнее.

Нестеров встал и, подойдя к двери, запер ее на ключ. Хотелось побыть совершенно одному.

Ужасно все. Может, это потому, что следователь не защищен юридически, совершенно не защищен. Чтобы сорвать ему работу, подследственные и их сподвижники готовы на все: на подлог, на преступление, на подлость.

В репродукторе раздалось:

— Нестеров, зайди — Голос Зубкова в селекторе был, как всегда, ровен и спокоен.

И когда Николай Константинович появился, Зубков тихо сказал ему:

— Слушай, ты не переживай, иди домой, на сегодня освобождаю тебя от работы, отдохни. И наплюй, наплюй, разберемся.

И Нестеров пошел… Но куда там домой! На троллейбусной остановке он вспомнил, что домой ему ехать некогда, просто некогда. Он взял такси, потому что действительно устал, чтобы добираться на электричке, и назвал адрес. Шофер удивился:

— Это ж за городом.

— Да, — сказал Нестеров, — за городом.

И они поехали туда, где недавно горел комбинат.

Шофер такси, глядя на своего пассажира, гадал, кто он — богатый наследник или бедный рыцарь: платить по тридцатнику в один конец…

А Нестеров был ни тем, ни другим, а просто человеком, для которого высшей целью была всего-навсего справедливость.

 

21

Публикация, подписанная Цветковой, вызвала негодование почти всех сотрудников. Они хорошо знали Нестерова, чтобы сомневаться как в его компетентности, так и в его профессиональной этике. Уже целая компания собралась было к редактору газеты доказывать не-правоту выступления, но в это самое время к начальнику следственной части Зубкову вкатился в кабинет милый и кругленький Сюточкин.

— Разрешите?

— Конечно! — Зубков готов был принять Сюточкина днем и ночью.

Никакого завершения ни по какому уголовному делу не ждал Зубков с таким нетерпением, с каким ждал он, в сущности, рядового ответа на рядовой вопрос о невиновности Нестерова. И сейчас, предвкушая сложный, но интересный разговор, он сделал один-два звонка, отменив возможные визиты свои и к себе, после чего встал, защелкнул дверь, чтобы никто случайно не помешал, и сел в кресло. Потом набрал номер Нестерова, но тот не ответил. И тогда уже с чистой совестью Зубков принялся внимательно слушать Сюточкина.

Но Сюточкин, поговорив ровно минуту, вдруг умолк.

Зубков нервно заерзал в своем кресле.

— Это все? — тревожно спросил он.

— Все, — сказал Сюточкин, — по этому вопросу все.

— Ну так еще раз повтори, я что-то не врубился.

— Да тут нечего повторять, все, что написано в статье, от строчки до строчки — вранье. Нестеров вел следствие объективно, никого не склонял к даче ложных показаний.

— В Главном управлении пожарной охраны был?

— Был. Они товарища направили, начальника отдела, по фамилии Севастьянов. Он проконтролировал дознание, не нашел никаких злоупотреблений. И никаких отступлений от норм действующего законодательства.

— Ну, а чего же тогда газета?

— Вот то-то оно и есть! — констатировал Сюточкин. — В этом-то и весь гвоздь. Я еще подумал: не будь я следователь Сюточкин, если я не установлю, в чем тут дело. Но я следователь Сюточкин.

— Да?

— Да. Я установил.

Зубков знал своего коллегу, любил его забористую форму выражения своих мыслей и теперь уже не без оснований предвкушал самое интересное.

— Видите ли, — продолжал Сюточкин, якобы не замечая напряжения своего коллеги. — В МВД СССР есть такая система, которую бы хорошо ввести и у нас, они, как и мы, имеют дело с журналистами, но ввели у себя систему аккредитации их при главках. Это значит, что в каждом главке есть один, два, три, четыре человека, которые помимо других своих обязанностей еще и контактируют с журналистами. Мне очень понравились ребята из пожарной охраны.

Сперва я познакомился с неким Сеничевым, — продолжал Сюточкин, — хороший мужик, молчаливый только, но он мне не помог. Тогда я пошел еще к одному, Вардамацкому, но и он мне не помог: у него только что родилась дочь, и он был поглощен мыслями о ней, что вполне понятно.

— А потом что? — Зубкову, видно, надоела эта галиматья с перечислениями, но у него постепенно отлегло от сердца, потому что, если бы дело было серьезным, Сюточкин, конечно, не позволил бы себе так выпендриваться.

— А потом что? — переспросил Сюточкин.

— Да…

— А потом я опять вышел на Севастьянова, о, это наш человек! Я поговорил с ним полчаса, и я узнал все. Мы выпили с ним кофе, и этот кофе был без цикория. Вы знаете, у него тоже родилась дочь, но в прошлом году. У них в пожарной охране у всех рождаются дочери…

— Любопытно, однако же, — машинально сказал Зубков, но, спохватившись, что болтовня Сюточкина уводит не туда, добавил: — Говори дело, что я должен из тебя все вытягивать.

И Сюточкин стал наконец говорить дело.

— В день поджога, — .сказал внятно следователь, — в Главном управлении пожарной охраны был корреспондент Генкин, и этот Генкин, судя по его поведению, очень хотел подружиться с пожарными. Так вот, этот Генкин-то и проходил у нашего Нестерова по делу о поджоге химкомбината, и статья эта инспирирована. — Последнее слово Сюточкин произнес по слогам.

— А в МВД об этом знают? — спросил Зубков.

— В МВД ничего не знают. Я специально поднялся на десятый этаж — там у них, в МВД, пресс-бюро. Какой-то капитан, очень вальяжный, кажется Лукницкий, сообщил мне, что никакой Генкин у них среди аккредитованных при МВД журналистов не числится и что о таком он впервые в жизни слышит от меня. Так что в статье — абсолютная клевета, рассчитанная только на то, чтобы Николая Константиновича отстранили от ведения следствия по делу, — пояснил Сюточкин.

— Если это так, то садись, пиши представление в газету. Кстати, кто эта Цветкова?

— Она замужем, никаких связей у нее с Генкиным нет и не было.

— Точно узнал?

— Точно. Ну просто подписала ему по-дружески, и все. — С этими словами Сюточкин победно вышел.

 

22

Волею судеб, а скорее по своей неразборчивости в выборе знакомых, Оля — сотрудница киностудии «Мультфильм» — попала в поле зрения правоохранительных органов. Однажды, когда по телевизору шел фильм «Тревожное воскресенье» и она, переживая за героиню, с напряжением смотрела, как пожарные машины, мчавшиеся по горной дороге, вдруг натолкнулись на препятствие и вынуждены были поехать в объезд, в дверь к ней постучали. Оля возвратилась в далеко не привлекательную реальность. И в этой реальности было столько всего, что она даже на секунду подумала: не сошел ли какой-нибудь средненький детективный фильм с телеэкрана нечаянно в ее квартиру.

С этим детективным фильмом пришла тревога. Но попробуйте не встревожиться, когда вам показывают не театральный, а настоящий бланк, на котором напечатано постановление о производстве обыска в вашей квартире.,

— Что вы собираетесь найти? — спросила Оля симпатичного капитана, который, пока она приходила в себя, с удовольствием смотрел одним глазом телевизор.

— Что-либо относящееся к противозаконной деятельности вашего нового приятеля Генкина.

— Саши? Он в чем-то виноват?

— Обвинение предъявит следствие, мы лишь помогаем ему, — скромно сказал лейтенант милиции и, обратившись к человеку в штатском, попросил: — Иван Васильевич, пригласи понятых.

В маленькую квартиру Оли тотчас же вошла полная дама-соседка. Соседка словно была создана для той роли, которую уготовила ей сегодня судьба. Она сразу, как только вошла, стала смотреть на Олю, как на преступницу.

— Вы, милочка, задерживаете торжество справедливости, — сказала она Оле. — Выдайте вещи вашего сожителя.

Оля развела руками.

А в это время нашлась папка Генкина, которую он оставил, намереваясь вечером сюда вернуться. Началась процедура ее осмотра. Масса бумажек, статья, вырезки из газет — ничего преступного на первый взгляд, но каждая извлеченная из папки бумажка была пронумерована, описана и занесена в протокол.

— Одевайся, — приказала соседка Ольге.

Оля умоляюще посмотрела на лейтенанта.

Лейтенант улыбнулся:

— Спасибо, Ольга Владимировна, вы очень помогли нам, большое вам спасибо, ради Бога извините за то, что пришлось вас побеспокоить, вот мой телефон на всякий случай. И он оставил на столе визитную карточку.

Вся милицейская компания, в том числе и соседка, злобно стрелявшая глазами, удалилась.

— Не сейчас, так потом, — заявила соседка Ольге.

— Я не тороплюсь, — отпарировала Оля, к которой возвращалось ее доброе расположение духа. Она села досматривать фильм, но мысли ее постоянно уходили к Генкину. Очень хотелось знать, в чем же это его обвиняют.

 

23

В тот день, когда у Оли был обыск, к Генкину домой, в шикарную родительскую квартиру, где были как раз все дома, тоже пожаловали непрошеные казенные гости. Но Генкину удалось скрыться, и произошло это так. Чудо, судьба, перст свыше, но в тот момент, когда служители Фемиды подъехали к подъезду хорошего ведомственного дома, Генкин вдруг, желая помочь матери, побежал выносить помойное ведро и через окошко на лестничной клетке увидел приближавшихся к его подъезду милиционеров.

Их было четверо, и у Генкина екнуло сердце. Он вернулся в квартиру, надел ботинки, схватил свою куртку и умчался, как говаривал поэт, «быстрее лани» на верхний этаж. Через пролет и металлические перила он видел, что лифт остановился возле его квартиры, и была нажата кнопка звонка именно его квартиры.

«Вот бы мама не слышала и не ответила», — подумал он, но мама услышала и ответила. Дверь отворилась, и все четверо вошли в квартиру.

Генкин пулей выскочил из своего укрытия и помчался вниз, однако сообразив, что ведет себя глупо, более того — подозрительно, уже не спеша пошел вниз, открыл дверь подъезда и прямо мимо милицейской машины и водителя, дружелюбно на него поглядевшего, направился по улице. Но, пройдя квартал, почувствовал отчего-то такой страх, что припустился бегом, и только пробежав дворами с километр, перевел дух, пошарил по карманам: ни денег, ни документов. Куда?

И вдруг журналист Генкин понял, что он в кольце, что это кольцо смыкается, что ему трудно дышать, что, куда бы он ни пошел, это будет невыносимо страшно.

У него не было даже двухкопеечной монеты, чтобы позвонить и предупредить маму. У него не было и пятака, чтобы добраться хоть до кого-то, но вдруг он с поразительной ясностью понял, что вчера еще респектабельный за чужой счет человек, он, Генкин, подающий надежды журналист, никому не нужен. Никому.

Стоп, а женщины. Господи, да какие это женщины, на час и то, когда мамы нет дома. Никто ведь его теперь не примет, все только по ресторанам готовы с ним ходить, когда его мама даст ему двадцатипятирублевую дотацию к его-то зарплате, смех.

А Оля!!! Ведь именно к ней он собирался вечером.

 

24

— Когда я появился возле гаражей, — продолжал Генкин, — то никак не мог придумать, как же выполнить задуманное. Ну и решил пробраться в гараж, в каждом же гараже ацетилен, кстати, баллоны-то ворованные. Вы пишите, нет, вы пишите, что баллоны у них ворованные. Ну и подумал я, что если заберусь в какой-то другой гараж, может быть неприятность: вдруг застукают. А Ксюшин отец меня знал, хотя и не любил. Он и Кузнецова не любил… Кузнецова не было неделю, он был в командировке.

— И вы подожгли гараж?

— Я перерезал шланг и стал ждать. Вскоре уже вонища была на всю улицу. А тут вдруг идет этот Всеволод Егорович. Любого ждал, но не его. Ну, он подошел к своему гаражу. Вижу, ничего он не чует: насморк, думаю, у него, что ли?

— Сколько времени было?

— Да ночь была. Заподозрил он, что ли, неладное — не знаю, но обошел все блоки, закурил. Ну, я из укрытия выйти боюсь, потому что понимаю: сейчас рванет. Крикнул ему, правда. А тут и ухнуло. Дальше все было по плану.

— В каком смысле?

— В том смысле, что сразу загорелся цех.

Генкин произнес это и смертельно побледнел. Его бледность была особенно заметна на фоне серого предгрозового неба, видневшегося в окне. ~

— Спросить ничего не хотите, Генкин?

— Хангер уехал?

— Нет, он задержан.

— А под амнистию я не попаду? — спросил Генкин. И в его словах была такая надежда, что Нестеров не стал его обманывать.

Погода становилась хмурой, гроза все никак не начиналась, и от этого все было совершенно невыносимо. Но вдруг грянул гром. Генкин согнулся на своем стуле, привинченном к полу, как под ударом бича.

Вот-вот должен был пойти дождь.