Личная жизнь знаменитого убийцы по большей части проходила на семиспальной кровати, приспособленной скорее для группового секса, нежели для стабильных семейных отношений. На протяжении последних лет Серафим имел довольно беспорядочные половые связи, отмеченные бурными, продолжительными совокуплениями и развратными действиями. Профессия киллера вынуждала его жить в одиночестве. Все семьи, которые он пытался завести, были поголовно ликвидированы в ходе бесконечных наездов конкурирующих преступных группировок или в результате внутрисемейных разборок. Так что со временем Серафиму пришлось свыкнуться с положением бобыля, купить кровать для группового секса и пуститься во все тяжкие — в инструкции по применению кровати было написано: «Станок для растления несовершеннолетних», однако на таком сексодроме без проблем могли расчитывать на полное удовлетворение шесть-семь взрослых, достаточно упитанных тел вместо десятка рекомендуемых фирмой-изготовителем школьниц-батончиков.
Маша Типовашеева, доставленная Шариком и Мариком на виллу Серафима, являла собой образец редкой красоты и удивительной глупости. У нее, например, была самая короткая память среди жителей Отвязного края, самая красивая грудь, смазливая мордашка и возбуждающие ноги. Чуваки западали на мисс края быстро и плотно, для этого ее было достаточно хотя бы раз увидеть на телеэкране. Сила ее притягательности считалась магической и необъяснимой. К тому же Маша обладала волшебным даром забывать всех предыдущих любовников сразу же после оргазма, поэтому любой мужчина в ее теле становился первым и последним парнем ее жизни. Словом, Маша Типовашеева была еще тот лакомый кусочек, от которого поехала не одна крыша. Ее любили десятки тысяч парней, однако близка она была далеко не со всеми. Двести семьдесят три счастливчика, которым Маша отдала душу и тело, принадлежали к навороченным слоям населения, отличались реальной крутизной, а потому имели красавицу вполне заслуженно. Двести семьдесят четвертым оказался Лысый, который ничего не подозревал о своих предшественниках, двести семьдесят пятым — Серафим.
Далеко не просто складывалась первая ночь у Маши и Серафима. Пока убийца не обкатал девушку, как того требовали неумолимые законы естества, она умудрилась трижды вспомнить Лысого (даже поставить его в пример), дважды — как ей было классно, пока два орангутанга (Шарик и Марик нагнали на бедняжку панический ужас) не доставили ее к аллигатору (Серафим поначалу казался ей чудовищем, заточившим в клетке принцессу) и один раз предъявила претензии по поводу запаха, исходившего изо рта убийцы, только что вернувшегося из «Каннибала».
Дело было так. Серафим предпринял попытку ее поцеловать, однако Маша сразу что-то заподозрила. Со смешанным чувством омерзения и страха Она принюхалась к новому любовнику:
— Чем от тебя разит? — Глаза Маши округлились.
— Я выпил, — сказал Серафим. — Немного водки. Я ведь ищу работу. А у нас знаешь, ни одна лажовая халтура не попрет, пока ты не ухерачишься с начальством до чертиков. Это я ещё мало выпил. Помню, с Лысым…
— От тебя разит не водкой, — догадалась Маша, перебив Серафима. — От Лысого постоянно несло водкой, но никогда…
— Забудь Лысого, — перебил Серафим. — Живи настоящим.
— Я пытаюсь, Серафим. Но у меня ничего не получается: ты же сам вспомнил Лысого.
— Извини.
— И этот запах!
— Изо рта?
— Да, да, изо рта! Что… что ты… ел?
— Шашлык.
— И все?
— А что еще?
— Разит так, словно ел бизнесмена.
— Тебе не нравится?
— Нет.
— Ладно, я больше не притронусь к бизнесменам, — пообещал убийца.
— Правда?
— Да. Расслабься.
— Я пытаюсь, Серафим. Но у меня ничего не получается. Ты ведь даже не спросил, хочу ли я видеть на тебе эту калошу…
— Это гандон.
— Боже!
— Успокойся.
— Сними его сейчас же!
— Ага.
— Ну?
— Заело, блин…
— Ко мне еще никто не влезал в калошах.
— Извини. Сейчас…
— Всё?
— Кажется.
— Ну?
Отделавшись от презерватива, Серафим старательно загнал движок между двух роскошных заготовок и, нежно покачиваясь взад-вперед, стараясь не дышать Маше в лицо, накачал ее до потери памяти.
— Потрясно, — похвалила Маша, когда убийца закончил.
— Смачно, правда?
— Кайфово.
— Уютно с тобой, Маня, — удовлетворённо за метил Серафим.
И они закурили.
— Обещай мне, — попросил он.
— Что, милый?
— Обещай никогда не трахаться с Лысым.
— А кто такой Лысый? — не угоняла Маша. (Да, её вдули до потери памяти.)
Серафим расхохотался. Он знал, что у Маши Типовашеевой не все дома, но даже не смел мечтать, что до такой степени.
— Милый, — она растерянно похлопала ресницами, — что с тобой?
— Маша, я тебя обожаю! — Убийца с нежностью погладил ее шею. — Ты лучшее, что мне только попадалось между ног.
— Правда?
— Сейчас позвоню Лысому… — Не уставая хихикать, Серафим взял с тумбочки мобильник. — Расскажу ему…
— Серафим!
— Ну?
— Кто такой Лысый? — недоумевала Маша.
— Ха-ха-ха-ха! Сейчас… — Он набрал номер. — Большая скотина, если честно.
— А ты?
— А я больше.
Маша полыценно обняла Серафима за плечи. А тот, услышав короткие гудки, бросил трубу на место.
— Занято. Потом перезвоню.
— Когда ты вдруг понял, что любишь меня? — спросила Маша.
— Давно, — ответил он.
— Это было как озарение или как влечение?
— Как то и то. Бешеная, необузданная страсть… — Серафим задумался. — Это было первого мая прошлого года. Вернее, в ночь с тридцатого на первое.
— Ты так классно всё помнишь?
— Ещё бы! Первое мая прошлого года, Вальпургиева ночка, конкурс красоты на Главной городской арене…
— И как это тебе удается? — Маша бестолково покачала головой. — Я бы ни за что не запомнила первое мая прошлого года. Даже если б меня напрягли.
— Ну если ты не помнишь того, что случилось вчера, кто тебя напрягает помнить первое мая прошлого года?
— А вчера что-то случилось?
— Да всякая ерунда… То ли дело первое мая прошлого года: грандиозный конкурс красоты, самые конкретные телки края, сногсшибательное шоу! Жаль, что ты ни фига не помнишь.
— А ты расскажи — я послушаю.
— Ну, короче, Лысый и городская администрация ежегодно первого мая устраивают праздник всех тунеядцев и новых русских, чтоб пролетариату жизнь медом не казалась… Я тогда второй год пахал на Лысого. Только замочили, значит, Контрабаса…
— Кто это?
— Так, чмо одно, ты его не помнишь… Звонит Лысый: то да сё, цивильная работа, ажур полнейший, не хочешь — меня спрашивает — оттянуться? — в проекте конкурс красоты. У тебя кайфовая coca — говорит — есть? Ну я говорю: нет. А он: заваливай, Серафим, будет из чего выбрать, я тут каких-то телок надыбал, пусть тряхнут ягодицами, подгребай, посмотрим. В одежде — говорит — хрен чё разберешь, разоблачим — увидим. У Лысого в то время тоже бабы не было: на кого попало у него не встает — обязательно ему, падла, красивую подавай, вот он и заряжает конкурс за конкурсом…
— А кто такой Лысый?
— Маша, дослушать хочешь?
— Да.
— Тогда помолчи… И манера у него такая ещё: присмотреться, какая бикса всем катит, потом — цап её к себе в постель, и все завидуют. Вот ненавижу такое отношение к чувихам. Он меня для того и позвал, чтобы я, короче, за него глаз положил, а он потом сцапал. Прикинь? У меня-то глаз-алмаз: если уж я хочу телку — телка реальная, по кайфу. Себе он так не доверял, как мне. С теми, кого я снимаю, и в постель, и на банкет — нигде не впадлу затусоваться. Ну я и пошёл. А что было делать? Я ишачил на Лысого, выполнял всё, что требовал этот фуфел… Пришёл, короче, а там, на арене, фейерверк, оркестр, сто тысяч пар глаз… И все на подиум глядят: как голые чувихи жопами трясут. Красиво, обпердеться можно! А Лысый мне, падла: «Секи, Серафим, секи, кто там самая чёткая чувиха! Глаз-алмаз, губа не дура! Опосля мне доложишь. Смотри не лажанись!» Ну я и просёк: самой четкой чувихой была ты, Маша Типовашеева.
— Я? — приятно удивилась Маша.
— Ты, ты. Мою оглоблю, помню, так свело, что только под утро удалось загасить. А Лысый прикалывается: секите, чё у Серафима в штанах, ге-ге-ге, чё там у него торчит?! Сразу понял, гнида, на кого у меня стоит, даже не спрашивал. «Обломись, — говорит, — Серафим, не по росточку тебе тёлочка». Другими словами: пока папа трахается, собака должна сосать дырку от бублика — вот что он хотел сказать. Такая меня обида, блин, взяла! Но Лысый есть Лысый, ему законов не писали: он за этот конкурс платил, он и увез тебя с собой.
— Меня?
— Тебя, — вздохнул Серафим.
— Когда?
— Первого мая прошлого года.
— Классно, — улыбнулась Маша.
— Кому как. Вот пусть теперь дрочит сам себя. Его время кончилось. Пришло мое время!
Серафим стукнул радиотелефоном по тумбочке и попытался вновь связаться с Лысым. На сей раз удачно. Ответил Лысый:
— Бляха у аппарата.
— Говно ты подарочное, а не Бляха, — засмеялся Серафим.
— Сам говно! — заорал Лысый.
— Ну привет.
— Ты где?
— На седьмом небе. Спасибо, что интересуешься. Давно мне не было так кайфово. И все благодаря тебе. Хотя, признаться, кроме вони, я ни фига от тебя не ждал.
— Угандошу фраера!
— У тебя хреновое настроение? Может, я в другой раз перезвоню?.. А, Лысый? Что завял?
— Она с тобой? — неожиданно тихо и трагично произнес Лысый.
— Давай без патетики, а то я зареву. Да, она у меня.
— Что ты с ней делаешь?
— То же самое, что ты. Ничего особенного. Чих-пых, чих-пых.
— Ты ведь не любишь ее, сука.
— Я бы не сказал. По-моему, все довольны. — Серафим повернулся к Маше: — Маша, тебе хорошо?
— Да, Серафим.
— Скажи это в трубочку.
— Да, Серафим, — повторила она в телефон.
— Маша!!! — взревел Лысый.
— Хорошего понемножку. — Труба вернулась к Серафиму.
— Ебарь недоделанный!!! — метался бедняга на другом конце провода.
— Нет, Лысый, ты что-то не понял: я-то как раз доделал, сам слышал, как всем хорошо. Не психуй. Ты даже не поздоровался — сразу в бутылку.
— Что? Здороваться? С тобой? Может, тебе ещё и пососать?
— Ну зачем же такие крайности? То разменять, то пососать…
— Не заказывал я тебя менять, веник недоделаный! Кто тебе лапшу на уши повесил?
— А кто подослал отморозков на мою хату?
— Не я, вот те крест!
— Засунь свой крест… подальше.
— Хувалов, — вдруг сознался Лысый. — Это он.
— Да ну?
— Хувалов, — повторил Лысый. — Я тут ни при чём.
— Как это ни при чем?!
— Вот так.
— Ты что, не мог его тормознуть?
— Как я мог тормознуть Хувалова, если ты загасил четырёх его людей? Теперь он не остановится, пока не увидит тебя в гробу.
— В гробу-то меня много кто хотел бы видеть. Но я чего-то не могу расчухать… Я загасил четырёх людей Хувалова?
— А то нет.
— Погоди-ка, погоди… Ты мне выкатил за их дунделя четверть лимона?
— Ну, — согласился Лысый.
— Насколько я еще врубаюсь в бизнес, Хувалову надо бы тебя страшать. Что он на меня-то катит? Платил-то ты.
— Платил-то я, — неохотно подтвердил Лысый. — Но видишь ли, ты просек не весь бизнес.
— Да что ты?
— У меня с Хуваловым тоже бизнес.
— Я знаю. Ну и что?
— Видишь ли, если Хувалов пронюхает, кто оплатил заказ на четырех его людей…
— Ах вот так?! Ха-ха-ха-ха! «Если Хувалов»? Ха-ха! Очень трогательно, Лысый, ты, правда, дерьмо подарочное…
— Какое есть.
— Ну и что будет, если он пронюхает?
— У меня могут накрыться два завода. Ты влез в очень крутой бизнес, Серафим, — с пафосом изрёк Лысый. — У тебя очень крутые проблемы.
— Да мне до балды твои заводы! Пока я вижу одну очень крутую проблему, Лысый: твою личную, больше ничего.
— Твои проблемы.
— Нет, это твои проблемы.
— Нет, твои.
— Ты на мне стрелки свел, а я что? Мои проблемы? Я буду, по-твоему, кучерявиться и обтекать? Отсоси! Знаешь, что ты сейчас сделаешь? Звони Хувалову, падла, и колись, кто выкатил бабки за смерть четырех его человек!
— Не позвоню, — упрямо ответил Лысый. — Это бизнес… Нет, я не могу. Не хочу.
— Слышь, фуфел, Машу хочешь?
— Хочу.
— Тогда колись.
Лысый задумался:
— Нет, Серафим, не доставай, я не позвоню.
— Ну ладно, — отступил убийца. — Тогда такая тема: выкатывай четыре «мерса» и забирай её на хер, — неожиданно для самого себя предложил Серафим (после бурного соития его чувства к мисс края несколько притупились, так что он вдруг понял, что не хочет Машу, несмотря на все ее достоинства и недостатки).
— Кого? — удивился Лысый. — Машу Типовашееву?
— Ага, типа того, — подтвердил киллер.
— Четыре «мерседеса»? «Шестисотых»?
— Нет, знаешь, довоенных, — улыбнулся Серафим. — Конечно, «шестисотых».
— Новых?
— Нулевых.
— Обломись, сука! — вспыхнул Лысый. — Четыре новых тачки за одну ворованную телку?!! За кого ты меня держишь?!
— Чего ты расперделся?
— Да пошел ты!
— Во-первых, не тёлка, а Маша Типовашеева, во-вторых, самая конкретная coca края, — тебе этого мало? А в-третьих, где ты ещё найдёшь такую кайфовую бабу? На кого у тебя после неё вскочит?
— На кого захочу, на того и вскочит, — с достоинством ответил Лысый. — Я каждый год конкурс тёлок устраиваю. Ты на кого наехал, самчура?!
— До конкурса ещё надо дожить. А если я тебя раньше замочу?
— Ты?!
— Я.
— Головка от смычка! Только попробуй!
— Что ты все время обзываешься, Лысый? Заколебал уже.
— А ничего! Не хер было на мою бабу забираться!
— Я с тобой интеллигентно, красиво, а тебя словно понос пробрал. Завянуть можно…
— Ты мне не указ, — перебил Лысый. — Как хочу, так и обзываюсь. Ясно?!
— Ясно, ясно.
— Знаешь, сколько у меня денег, интеллигент недроченный?
— Да мне по фиг. Я не сую нос в чужие кошельки.
— А ты суй, суй, говно ты такое!!! — взорвался Лысый; похоже, его задели за живое. — Он не сует! Нос воротит! Гордый, да?! Все суют — не впадлу, а он, значит, не сует! Ворованным бабам палку суешь?!
— Сую, — согласился Серафим.
— Вот и в кошелек шнобель засунь, засранец, быстро узнаешь, что такое бабки и каково их иметь.
— Убедил, Лысый, убедил, падла, — сдался Серафим. — Что доказать-то хотел?
— А то, что у меня денег столько, стукач поганый, сколько надо.
— О'кей.
— И ни один ебарь мне не указ. Ясно?!
— Я же сказал: ясно. Ясно, Лысый. Не пыли.
— Вот так, — успокоился Лысый. — Поэтому буду пылить и материться столько, сколько надо.
— Согласен. А как насчет трех «мерседесов»?
— За Машку?
— Да.
— Хрен тебе узлом, — ответил Лысый, — а не три «мерседеса».
— Как хочешь…
— Два «мерседеса», — вдруг заявил Лысый. — И ни покрышкой больше.
— Два «мерзавца» за Машу Типовашееву? Да у тебя крыша поехала. — Серафим взглянул на любовницу.
Маша лежала в приятной постэротической истоме, мутно смотрела в потолок и еле заметно шевелила конечностями. Право, более обворожительную телку трудно было вообразить. Три «мерседеса», не меньше.
— Два «мерзавца» и два запасных колеса, — повелся Лысый.
— Два «мерзавца», двигатель, шасси и корпус третьего «мерседеса», — уступил Серафим.
— Два «мерзавца», двигатель, шасси и три покрышки нулёвые… — Лысый умолк. — Слышь, засеря, — опомнился он, — а чего это ты вообще надумал сбагрить Машу Типовашееву?
Серафима заклинило. Он понял, что Лысый что-то просёк. Он знал: стоит авторитету унюхать, что Маша больше ему не катит, как он моментально заподозрит кидалово и не выкатит за мисс края дырявой покрышки — сделка накроется. Но… Пока оба приценивались, Серафим внезапно ощутил приближение нового коитуса, у него словно открылось второе дыхание. С утроенным аппетитом он залез на Машу Типовашееву. Рыночная стоимость мисс края резко подскочила, впрочем, как и твердый, будто рычаг переключения скоростей, шершавый шомпол Серафима.
— Лысый… Лысый… — томно шептал растаявший в женских объятиях убийца.
Телефон выпал из его руки и загремел на пол.
— А? — настрожился Лысый.
Но Серафим его больше не слышал. Зато Лысый на несколько напряженных минут весь обратился в слух.
— Четыре «мерса»… — стонал Серафим. — Пять… Шесть!.. Семь!!.
— А!! — отвечала Маша.
— Восемь!!! — продолжал пихать Серафим.
— А!!! — закричала Маша.
— Девять!!!!
— Десять!!!!
— А!!!!!
…Всё кончилось на цифре тридцать семь.
Маша потеряла память. Серафим подобрал с пола мобильник и сообщил бывшему шефу, что девушка больше не продается.
— Что… Что ты со мной делаешь? — задыхаясь, пропел Лысый.
— Ты плачешь, что ли?
— Да, — ответил авторитет. — Ну почему ты со мной так жестоко поступаешь, гаденыш? Что я тебе сделал? В чем моя вина? — В трубке густо засопели.
Затем в трубке раздался оглушительный взрыв.
— Лысый! — позвал Серафим.
Ответа не было.
— Лысый! Застрелился, что ли?
— Нет, — ответил авторитет. — Высморкался.
— Я чё, должен слушать, как ты сморкаешься?!
— Прости.
— Да пошёл ты!
— Погоди! — в отчаянии воскликнул авторитет. — Не вешай трубку! Еще пару минут!
Тщетно. Серафим оборвал связь, потому как прибалдевшая Маша, облизывая всё и вся на своём пути, заползла к нему на грудь. Убийце было не до извращенцев.
— С кем ты разговаривал? — спросила девушка.
— С одним хряком, — отмахнулся Серафим. — Ничего сексуального, деловой базар.
— Твой хряк голубой?
— Хуже. Мой хряк Лысый.
— Как! — Маша замерла и в упор уставилась на собственную коленку. — Вот так?!
— Хуже. — Серафим поцеловал её в колено. — Как крутое яйцо.
— Серафим, мне так страшно, так страшно…
— Успокойся. Пока ты со мной, тебе ничего не угрожает.
— Правда? — Маша все еще не могла оторвать завороженного взгляда от собственной коленки. — Неужели на твоем Лысом не растет ничего хорошего?
— Растёт, почему нет? Только все хорошее сразу же сбривается.
— Мне так глючно, так глючно… А зачем?
— Ну это сейчас модно: поверх крыши ни фига хорошего, всё хорошее — ниже пояса.
— Я пытаюсь тебя понять. Но у меня ничего не получается.
— А ты не пытайся.
— Ладно.
— Когда ты была его любовницей…
— Я была его любовницей?
— А как же?
— Какой сюр! Боже, какой сюр… Может, я шлюха?
— Да нет, какая из тебя шлюха? Ты просто подарок, а не шлюха. Давай-ка спать. Что-то я подустал. Слышь, чё базарю? Ляг, не висни на моей шее. Утром договорим…
И любовники, усталые, но удовлетворенные ударили по массе.