Как видим, в июле советско-германские контакты вступили в решающую стадию. Волею Сталина, Молотова, а также работников советского посольства в Берлине, их ближайшего окружения чаша весов в выборе партнеров качнулась в сторону фашистской Германии. Примечательно и другое: приведенная выше Телеграмма Молотова была отправлена Астахову как раз в те дни, когда в Москве заканчивались последние приготовления к началу нового раунда переговоров военных миссий трех держав. Следовательно, они могли быть использованы Сталиным, с одной стороны, как своеобразный рычаг, чтобы побольше выторговать у своего нового партнера, а с другой – иметь алиби в глазах мирового сообщества и советских людей: мы, мол, очень хотели другого развития событий, но нам не пошли навстречу. Кстати, в будущем мировому сообществу так все и было преподнесено.

А тем временем осведомленная о ходе готовящихся трехсторонних переговоров в Москве нацистская дипломатия торопливо шла в наступление. 2 августа Шуленбург получает шифровку от Шнурре, информирующая о том, что в Берлине русский вопрос рассматривается «в политическом плане с исключительной срочностью». Подчеркивалось, что Риббентроп считает необходимым «по возможности скорее привести проблему России не только в негативном плане (внести осложнения в англо-франко-советские переговоры), но и в позитивном плане – достижения взаимопонимания с Германией».

В этот же день Риббентроп срочно приглашает к себе Астахова. В течение часа он излагает свои взгляды на развитие германо-советских отношений. «Мы считаем, – лукаво резюмировал свою мысль германский министр, – что противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться, если Советское правительство разделяет эти предпосылки, то можно будет обменяться мнениями более конкретным порядком». Риббентроп настаивал, чтобы сказанное им было в точности доведено до сведения Сталина и поинтересоваться у него, считает ли советский руководитель желательным более подробно обсудить эту тему. В случае положительного ответа «можно было бы поговорить более конкретно».

Чтобы убедить в «искренности» намерений Берлина, 3 августа Шуленбург посетил Молотова и подтвердил, что все сказанное Астахову действительно исходит от самого фюрера. Германский посол уже в который раз подчеркнул, что «между СССР и Германией нет политических противоречий». А что касается «антикоминтерновского пакта», то он направлен не против СССР, а против Англии. В то же время Германия «не одобряет Японию в ее планах против СССР», т.е. не рекомендует ей занимать враждебную СССР позицию на Востоке.

После состоявшихся 12 и 13 августа встреч Астахова со Шнурре, советский представитель информировал Москву о следующем: «Германию явно тревожат начатые нами переговоры с англо-французскими военными миссиями и они не щадят аргументов и посулов, чтобы эвентуальное военное соглашение предотвратить. Ради этого они готовы на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными. Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) – это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание о невмешательстве в конфликт с Польшей». Пуще важности, Шнурре, по словам Астахова. сообщил, что германское руководство хотело бы приступить к переговорам как можно скорее и даже согласно вести их в Москве. Оно намерено поручить ведение переговоров кому-либо из ближайших приближенных лиц Гитлера.

А тем временем германское посольство в Москве проявляло настойчивые усилия, чтобы добиться очередного приема Шуленбурга у Молотова. В конце концов желаемый прием был назначен на 15 августа в 20.00. Согласно советской точке зрения «германское правительство еще раз проявило инициативу и сделало вполне официальный решительный шаг».

В ходе встречи Молотов, по словам Шуленбурга, был «как никогда общительным». Шуленбург извинился за назойливость и сообщил о том, что ему известно, что Советское правительство заинтересовано в продолжении политических переговоров в Москве. Молотов подтвердил это. Затем Шуленбург зачитал инструкцию Риббентропа. Он заменил при этом некорректные, оскорбительные выражения более подходящими. Посол, как явствует из советской записи беседы, заявил, что полученную им из Берлина инструкцию он должен изложить устно. Однако по поручению Риббентропа он просит доложить о ней Сталину. Поэтому зачитанный им текст был тут же переведен на русский язык и записан в полном соответствии с широко пропагандируемой советской доктриной о мирном сосуществовании государств с различными идеологическими системами Риббентроп в своей инструкции предлагал Советскому правительству навсегда покончить с периодом внешнеполитической вражды. Он отрицал наличие каких бы то ни было агрессивных намерений Германии против СССР и повторял формулу о полностью согласованном урегулировании всех вопросов между Балтийским и Черным морями. Риббентроп писал позднее об историческом повороте в отношениях между обоими народами во имя будущих поколений и не постеснялся перефразировать слова Бисмарка, высоко чтимые сторонниками идеи Рапалло в России: «В прошлом у обеих стран все шло хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами». Он призывал убрать наслоения взаимного недоверия, подогревая одновременно советскую подозрительность в отношении «западных капиталистических демократий», которые являются «непримиримыми врагами как национал-социалистической Германии, так и Советской России». Они будут ныне вновь пытаться втянуть Россию в войну путем заключения военного союза против Германии – именно такая политика в 1914 году поставила Россию на грань катастрофы. Поэтому «насущный интерес обеих стран заключается в том, чтобы избежать в будущем разрыва между Германией и Россией в интересах западных демократий… Английское подстрекательство к войне в Польше требует скорейшего решения территориальных проблем Восточной Европы». В противном случае могут возникнуть роковые последствия. В связи с этим Риббентроп готов «нанести краткий визит в Москву, чтобы от имени фюрера изложить его точку зрения господину Сталину», ибо «обсуждение по обычным дипломатическим каналам» требует слишком много времени. Он лично хотел бы в Москве «заложить фундамент окончательного очищения германо-русских отношений». Руководствуясь этим указанием, Шуленбург в конце концов попросил Молотова о соответствующей аудиенции у Сталина.

Молотов приветствовал содержание заявлений, однако подчеркнул, в соответствии с записью Шуленбурга, что «осуществление визита рейхсминистра в Москву потребует тщательной подготовки, чтобы предполагаемый обмен мнениями принес результат». Молотов согласился с Шуленбургом, чтобы «события поставили его перед совершившимися фактами», однако высказался за «предварительное выяснение и подготовку некоторых вопросов».

Шуленбург спросил наркома, «следует ли рассматривать упомянутые им аспекты взаимоотношений как предпосылку для приезда Риббентропа». Молотов пояснил, что специально пригласит Шуленбурга и даст ему ответ на сегодняшнее заявление. Во всяком случае, по его мнению, перед приездом рейхсминистра необходимо в качестве подготовки прояснить и некоторые другие вопросы. Шуленбург пообещал, «что срочно телеграфирует содержание состоявшейся беседы в Берлин и непременно подчеркнет особую заинтересованность Советского правительства в названных наркомом позициях». Он попросил Молотова ускорить ответ на инструкцию Риббентропа.

Решающим в состоявшейся беседе было то, что Советское правительство резко изменило позицию, впервые высказав свои пожелания. Они были конкретны, точны и заключались в следующем:

– пакт о ненападении с Германией.

– совместные гарантии нейтралитета Прибалтийских государств.

– отказ Германии от разжигания японской агрессии и вместо этого оказание влияния на Японию с целью прекращения ею пограничной войны.

– заключение соглашения по экономическим вопросам на широкой основе.

Изменение позиций советской стороны отразилось также в утверждении Молотова, что правительство СССР теперь убедилось в том, что «руководство Германии имеет действительно серьезные намерения внести изменения в свое отношение к Советскому Союзу». Причем сделанное в этот день Шуленбургом заявление он оценил как «решающее».

В письме от 16 августа, отправленном в Берлин, посол Шуленбург сообщал статс-секретарю о своем удовлетворении беседой с Молотовым, подчеркнув при этом тот факт, что рейхсминистр сам предлагая свой визит, по-видимому, льстит Советскому правительству, которое тщетно добивалось высокопоставленного партнера по переговорам с англо-французской стороны. Послу показалось примечательной «во вчерашних высказываниях господина Молотова удивительная умеренность в его требованиях к нам». Он отметил в качестве значительного момента советское желание заключить с Германией пакт о ненападении.

Гитлер и его министр иностранных дел «как на иголках» ожидали в Берхтесгадене результата этой беседы. Отчет Шуленбурга от 16 августа был истолкован таким образом, что Советское правительство «в принципе не отклонило мысли о том, чтобы поставить немецко-русские отношения на новую политическую основу, однако высказалось в том смысле, что до начала прямых переговоров потребуется длительное изучение и тщательная дипломатическая подготовка». В 14 часов 30 минут того же дня Гитлер дал указание направить новое послание Молотову, «в котором высказывалось настойчивое пожелание германской стороны о немедленном начале переговоров».. Уже в послеобеденные часы того же 16 августа новая инструкция из Оберзальцберга была срочно направлена в германское посольство в Москве. В 10 часов 17 августа Шуленбург вновь попросил аудиенции у Молотова с замечанием, что хотел бы «сообщить только что полученную из Берлина инструкцию, которая касается поставленных Молотовым вопросов».

Когда телефонный звонок из германского посольства раздался в особняке на Спиридоновке, там как раз собирались члены военных миссий на свое шестое и пока заключительное заседание. Назначенное на 10.00, оно началось лишь в 10 час. 07 мин. За эти семь минут Молотов, по-видимому, по телефону сообщил в Кремль Сталину о содержании разговора с германским посольством. Сталин взвесил значение сообщения, которое он в связи с обстоятельствами, возможно, оценил достаточно высоко, и отдал распоряжение Ворошилову о том, что во время первого заседания этого дня необходимо решительно потребовать от западных военных миссий ответа на «кардинальный вопрос»: Советское правительство вплоть до этого дня еще не исключало возможность коренного поворота в переговорах, но с этою момента его ожидания сократились до минимума. Молотов получил указание, чтобы в конце дня он принял и выслушал германского посла. При таких обстоятельствах Шуленбургу была предоставлена аудиенция у Молотова в 20.00.

Советское правительство еще взвешивало все «за» и «против»советско-англо-французского альянса. Похоже, что при обсуждении этого варианта Сталиным и Молотовым, состоявшемся после военных переговоров 17 августа, окончательный верх взяло «против», во второй половине дня 17 августа, заслушав доклады военных, Сталин принял решение использовать наступивший в военных переговорах перерыв для проверки реальности германских предложений. Отпустив военных, Сталин, который был известен германскому посольству как мастер быстрых и точных формулировок, продиктовал правительственное заявление, которое Молотов должен был пере дать германскому послу, если, как ожидалось, германское правительство в новой инструкции своему послу остановится на поставленных перед ним 15 августа вопросах. Это заявление, по мнению советской стороны, представляло собой «чрезвычайно трезвый и лишь условно положительный ответ на чрезмерные любезности германской стороны». Сталин, которого, как писал Майский, «политика Чемберлена и Даладье вынудила изменить свой внешнеполитический курс, начал этот неизбежный поворот спокойно, трезво, хладнокровно, без излишней поспешное:».

В своей инструкции Шуленбургу от 16 августа Риббентроп, следуя указаниям Гитлера, шел навстречу всем пожеланиям Советского правительства Уверяя, что «выдвинутые господином Молотовым пункты… совпадают с пожеланиями Германии», он сообщал далее, что может дать следующие обещания:

- Германия в состоянии заключить не подлежащий расторжению пакт о ненападении на 25 лет;

– она готова дать совместные с Советским Союзом гарантии Прибалтийским государствам;

– она может употребить свое влияние для улучшения и консолидации советско-японских отношений.

Во второй части инструкции Риббентропа содержался недвусмысленный пассаж: «Фюрер считает, что, принимая во внимание нынешнее положение и возможность наступления серьезных событий в любой момент (прошу сказать г-ну Молотову, что Германия не намерена долго терпеть польские провокации), желательно принципиально и быстро прояснить советско-германские отношения, позиции обеих сторон по актуальным вопросам. Поэтому я готов самолетом прибыть в Москву в любое время после пятницы, 18 августа, с полномочиями от фюрера вести переговоры по всему комплексу германо-советских вопросов и, если это потребуется, подписать соответствующие договоры». В дополнение к оглашенной инструкции Шуленбург попросил Молотова – как об этом сказано в советской записи беседы – «согласно полученному им в частном порядке указанию… начать переговоры с Риббентропом на этой или следующей неделе… Шуленбург, при этом, попросил ускорить ответ».

После этого, не вдаваясь подробно в содержание инструкции, Молотов заявил, что может уже сегодня вручить письменный ответ Советского правительства на германские предложения от 15 августа.

В нем, в частности, говорилось, что Советское правительство приняло к сведению переданное 15 августа заявление о желании германского правительства улучшить двухсторонние отношения: «Если, однако, теперь германское правительство делает поворот от старой политики в сторону серьезного улучшения политических отношений с СССР, то Советское правительство может только приветствовать такой поворот и готово, со своей стороны, перестроить свою политику в духе ее серьезного улучшения в отношении Германии».

Советская сторона поясняла, что первым шагом в этом направлении «могло бы быть заключение торгово-кредитного соглашения», а «вторым шагом через короткий срок могло бы быть заключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 года с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики с тем, чтобы последний представлял органическую часть основного документа». Это было первое советское упоминание «специального протокола». Что же имелось в виду?

Последовавший далее обмен мнениями вносит в этот вопрос некоторую ясность. Вначале, как об этом зафиксировано в советских документах, Молотов вновь старался выиграть время, интерпретируя свой ответ в том смысле, «что прежде, чем начать переговоры об улучшении политических взаимоотношений, надо завершить переговоры о кредитно-торговом соглашении,.. Вторым шагом станет либо подтверждение договора 1926 года, либо заключение договора о ненападении, плюс особый протокол по вопросам внешней политики, в которых заинтересованы договаривающиеся стороны… Но Шуленбург усматривает трудности в дополнительном протоколе».

Шуленбург пояснил, что торгово-кредитное соглашение не сегодня, так завтра будет подписано. Второй же шаг окажется труднее. Но он запросит Берлин относительно проекта договора, а с дополнительным протоколом могут быть определенные сложности.

На это Молотов сказал, «что надо иметь проект пакта о ненападении или подтверждение старого договора о нейтралитете. Необходимо сделать то или другое по выбору германского правительства. Хорошо бы получить схему пакта и тогда можно перейти к протоколу». Шуленбург сказал, что желательно получить от Советского правительства хотя бы эскиз протокола. При его составлении как германской, так и советской стороной необходимо рассмотреть вопросы, затронутые в германском заявлении 15 августа. Инициатива же при составлении протокола, по мнению наркома, должна исходить не только от советской, но и от германской стороны.

В записях Шуленбурга по этому поводу зафиксировано, что он выразил мысль о том, что в Москве Риббентроп сможет «заключить такой протокол, в который могли бы войти и упоминавшиеся вопросы, а также новые, которые еще, возможно, возникнут». И все же в ходе обсуждения проблемы мысли наркома вновь и вновь возвращались к дополнительному протоколу Молотов, сог ласно советской записи, с большой сдержанностью отвечал: «Вопрос о протоколе, который должен являться неотъемлемой частью пакта, является серьезным вопросом. Какие вопросы должны войти в протокол, об этом обязано думать германское правительство. Об этом мы также думаем».

Советское правительство опасалось широкого «внимания, которое привлекла бы к себе такая поездка», и предпочитало «проделать практическую работу без большого шума», ибо подобная поездка требует «основательной подготовки».

В Берлине вновь с нетерпением ожидали ответа Шуленбурга. Его отчет, датированный утром 18 августа, принес новое разочарование: беседы с Молотовым «шли не в том направлении», Через эфир немедленно ушло новое указание. Уже вечером 18 августа посол получил поручение Вайцзеккера «завтра утром, в субботу, договориться об аудиенции у Молотова и принять все меры к тому, чтобы Вы были приняты в первой половине дня». Вслед за этим рано утром 19 августа Шуленбург получил категоричную инструкцию, которая предписывала ему добиться «немедленной беседы с господином Молотовым и использовать все средства, чтобы эта беседа состоялась без малейшего промедления». В этих словах содержался упрек послу, которого Риббентроп подозревал в медлительности при выполнении его указаний.

Советский нарком принял посла в субботу, 19 августа, в 14 часов. После извинений за свою настойчивость, с которой он добивался беседы, Шуленбург проинформировал Советское правительство о чрезвычайном обострении положения и о возможности конфликта с Польшей в ближайшее время. Риббентроп, по его словам, надеется добиться полной ясности в отношениях между СССР и Германией еще до его возникновения, так как «во время конфликта это сделать будет трудно». И поэтому Риббентроп придает большое значение своему приезду и считает нужным со всей срочностью приступить ко второму этапу. Риббентроп имеет неограниченные полномочия Гитлера заключить всякое соглашение, которого бы желало Советское правительство». В ходе дальнейшей беседы, когда Молотов вначале отказался дать согласие на немедленный визит, Шуленбург, который все время «настаивал на приезде Риббентропа», подчеркнул, что «сам фюрер придает приезду громадное значение. Риббентроп смог бы заключить протокол, в который бы вошли как упоминавшиеся ранее вопросы, так и новые, которые могли бы возникнуть в ходе переговоров. «Время не терпит», - заключил Шуленбург.

Такой явный нажим наложил отпечаток на весь характер беседы, Шуленбург настаивал: пакт о ненападении не требует «длительной подготовки», вопрос об этом пакте «представляется ясным и простым». Германское правительство имеет в виду «следующие два пункта».

«1) германское правительство и Советское правительство обязуются ни в коем случае не прибегать к войне или иным способам применения силы.

2) этот договор вступает в силу немедленно и действует без денонсации в течение 25 лет».

С технической точки зрения предполагаемый послом вариант представлял лишь рудимент пакта о ненападении, а по содержанию - в лихорадочной спешке состряпанное заявление о неприменении силы, которое должно было выглядеть вызовом самолюбию любого цивилизованного государства. Развязность грубой подделки подчеркивалась еще и обещанием Риббентропа «при устных переговорах в Москве уточнить детали и в случае необходимости пойти навстречу русским пожеланиям». Он мог также «подписать специальный протокол, регулирующий интересы сторон, например, урегулирование сфер интересов в районе Балтийского моря, вопросов Прибалтийских государств и т.д ». Это было первое упоминание понятия «сфера интересов» в рамках немецких усилий в борьбе за нейтралитет СССР. Это понятие было применено в довольно точном смысле английской стороной во время проходивших в течение тех же недель англо-германских переговоров об урегулировании отношений, а теперь позаимствовано германской стороной без какого-либо уточнения.

Поэтому неудивительно, что Молотов, как говориться в записи советского переводчика В Павлова, спросил, «неужели весь договор состоит только из двух пунктов». При этом он заметил, что существуют «типичные договоры» такого рода, которые можно было бы использовать и в этом случае. Шуленбург ответил, что он ничего не имел бы против использования этих пактов «Гитлер готов учесть все чего пожелает СССР». Далее он высказал свое убеждение в том, что и «при составлении протокола также не должно встретиться затруднений», поскольку правительство рейха готово «идти навстречу всем желаниям Советского правительства».

При передаче этой инструкции посол действительно должен был настаивать «на скорейшем осуществлении» визита и «соответственно противодействовать новым русским возражениям». В ней было весьма недвусмысленно указано послу: «Вы должны иметь в виду тот решающий факт, что возникновение в ближайшее время открытого германо-польского конфликта возможно и что мы, поэтому очень заинтересованы в том, чтобы мой визит в Москву состоялся немедленно». Как докладывал Шуленбург поздним вечером 19 августа в Берлин, он добросовестно выполнял инструкцию, и советские документы это подтверждают: он все время пытался убедить Молотова, что приезд Риббентропа является единственным средством, чтобы, по его словам, «добиться ускорения, настоятельно диктуемого политической обстановкой». Однако в Берлине с замешательством констатировали, что и в этой беседе, «несмотря на все усилия, соглашения достигнуто не было».

Советское правительство также ожидало точных ответов от германской стороны. Молотов подчеркнул принципиальный для советской стороны характер принимаемых решений, стоявший в резком контрасте с продиктованными тактическими соображениями, стремлением Германии к заключению пакта. «Отношение Советского правительства к договорам, которые оно заключает, очень серьезно, оно выполняет принимаемые на себя обязательства и ожидает того же от своих партнеров по договорам» Как следует из советской записи, «Молотов, подчеркивая серьезность, с которой мы относимся к этим вопросам, заявляет то, что мы говорим, то и делаем. Мы не отказываемся от своих слов и желали бы, чтобы германская сторона придерживалась бы той же линии». Молотову, кроме того, захотелось узнать, «можно ли объяснить желание германского правительства ускорить настоящие переговоры тем, что германское правительство интересуется вопросами германо-польских отношений, в частности Данцигом. Поясняя инструкции рейхсминистра, Шуленбург от себя добавил, что именно эти вопросы являются исходной точкой при желании учесть интересы СССР перед наступлением событий. По его мнению, подготовка, о которой говорил Молотов, уже закончена, и подчеркнул при этом, что «германское руководство готово идти навстречу всем пожеланиям Советского правительства».

На все аргументы Шуленбурга о необходимости ускорения процесса по подписанию советско-германских договоренностей «Молотов оставался явно непоколебимым». Он отметил, что до сих пор не сделан еще даже первый шаг – не заключен торговый договор. Молотов настаивал, что прежде должно быть подписано соглашение о торговле, опубликование которого «должно произвести важное внешнее воздействие. А потом очередь дойдет до пакта о ненападении и протокола». Он отпустил посла с замечанием, что сообщил ему точку зрения Советского правительства и что пока «добавить ему нечего».

Шуленбург покинул Молотова примерно в 15 часов после часовой беседы с убеждением: «безрезультатно». Но в 15.30 в тот же день, 19 августа, в германское посольство поступило телефонное сообщение из Народного комиссариата иностранных дел, что посла просят вновь посетить Молотова в Кремле не позже 16 час. 30 мин. Во время этого визита Молотов сообщил Шуленбургу о том, что проинформировал свое правительство (то есть Сталина) о содержании последней беседы. Для облегчения работы он передал послу советский проект договора. После того как текст проекта был зачитан, нарком пояснил, что Риббентроп мог бы приехать 26-27 августа, а точнее – после подписания соглашения о торговле и кредитах. Молотов завершил беседу оптимистическим восклицанием: «Вот это уже конкретный шаг!». Германская сторона объяснила этот происшедший менее чем в течение часа поворот в позиции Молотова внезапным вмешательством в двухсторонний контакт самого Сталина.