Обозначения мер и весов адаптированы под привычные для читателя. Сходство персонажей с вашими знакомыми говорит только о том, что мир очень тесен.

 

Глава первая

Не было бы счастья…

Сказка.

— Ну что, будешь слушать? Тогда бери ложку и ешь кашу. Вот, слушай. Давным-давно, когда ещё о на-райе и слыхом никто не слыхал, и видом не видал, а были одни сплошные райнэ, жил да был один Владетель. А владел он землями богатыми, а на землях тех райнэ жили деревнями да сёлами, да Владетелю за то оброк платили, чтобы мог Владетель тот дружину держать и от прочих Владетелей земли свои оберегать. И случилась вдруг напасть великая: стал кто-то деревни да сёла жечь вдоль реки вдоль Смородины в обе стороны от Колинова моста…

— Смородины? Я люблю смородину! Там ягодки росли вдоль речки, да? А калину я — не, не люблю! Она горькая. Её мама только когда с мёдом делает — тогда люблю! И дядя Гром любит, мама даже ругается: как придёт, так всё и выпьет! — Ника сделала такие изумлённые глаза — можно было подумать, что мама ни на кого никогда и не ругается, только на дядю Грома. — А мост калиновый — это совсем же хли-ипенький такой мостик получится — это же кустик, калина-то!

— Да нет, деточка, не росли вдоль этой речки ягодки. Смородина — это от человеческих слов "мор", "смерть". Убитая это была речка, мёртвая. Сморили речку, вот и назвали — Смородина.

— Ба-абушка, а речка… разве может умереть? — карие глаза в обрамлении густых чёрных ресниц стали совсем круглыми, белые волосы на голове нерешительно приподнялись.

— Конечно может, деточка. Речка ведь живая! В ней травки всякие растут — водоросли, рыбки плавают, жучки водяные…

— И лягушки! — расплылась Ника в улыбке, два верхних резца лопатой — уже не молочные — делали её похожей на курносого веснушчатого кролика. — Лягу-ушки! Ква! Ква! Ква! — заскакала девочка на стуле.

— И лягушки. Ты кушай! А то мама заругается. Так вот. Плохая это была речка. Бросали туда люди всякую гадость — она и умерла. А мост так назвали, потому что ни одна тварь через него перейти не могла — околевала. Ни зверь лесной, ни скотина домашняя, ни человек, если без маски защитной. Слишком ядовитые испарения от Смородины шли, все задыхались, даже до середины моста Колинового не дойдя. А уж из чего он сделан был, что мог в такой реке стоять, никто и не упомнит. И не из дерева, и не из железа — это всё в реке Смородине на глазах разваливалось, да прочь утекало. Потом, много позже, после войны уже, когда на-райе появились, много сил на эту реку было потрачено, чтобы её оживить. Она и сейчас есть. Если будешь себя хорошо вести — я тебя туда свожу порталом. Только зовётся она теперь иначе. Вайркан — быстробегущий глубокий поток. Кушай. Так вот. О чём я?.. А! Стали, значит, деревни да сёла гореть. И вот диво: не подойти было добрым райнэ к пепелищам. Вроде и нет ничего — а не пускает…

— А я знаю! А я знаю! — заскакал ребёнок. — Это же Дети Жнеца же пришли и барьер поставили!

— Нет, деточка, не было тогда ещё Детей Жнеца, они потом появились. Тогда же, когда и на-райе. Ты так не скачи — всю кашу на себя опрокинешь! Так вот. И послал Владетель троих сыновей своих со дружиною, чтобы захватили они супостата и привезли на суд и расправу. Долго ли, коротко ли, доехали они до Колинова моста, да и встали лагерем. В первую ночь пошёл дозором первый сын. Бойцов взял десяток…

— Он — как дядя Дэрри?

— Ну, наверно, да, похоже… Так вот. Взял он десяток бойцов, подошли они к мосту, постояли — и плохо им стало, так от Смородины пахло ужасно. Зачерпнули они воды Смородинской, отошли подальше, полили дрова, да запалили костёр…

— Ба-абушка! Так не бывает! Вода же гасит же наоборот! Вода же не горит же!

— Из Смородины — горела. Там уже не вода была, а неизвестно что, но горело отлично. Так всю ночь у костра они и просидели, за всё время только один райн через мост и перешёл, сначала к ним, а ближе к утру обратно. Они его и проверять не стали — не может же один человек целую деревню спалить! Лишний раз-то к реке подходить не хотелось им — уж больно там было смрадно. А наутро увидали они из-за леса столб дыма — ещё одна деревня сгорела. Стыдно им стало, что райна того не проверили, и сговорились они наврать братьям — среднему да младшему. Не было, мол, никого. Ни туда, ни оттуда. Во-от. Так и сказали — ни муха не пролётывала, ни комар не пропискивал. Да и откуда бы там комарам с мухами взяться — всё подохло давно. Такая же история в следующую ночь с дозором среднего брата случилась. Никого, кроме райна одинокого, не видали они, да и про того сотоварищам не сказали.

— Фу, какие гадкие они! Мама никому врать не разрешает! Фу! — Ника наморщила нос и энергично помотала головой.

— Твоя мама абсолютно права — врать очень плохо. Ты кушай. Так вот. Младший брат заподозрил неладное. Как же так — никого нет, а деревни горят…

— Он — как мама! — обрадовалась Ника. — Как мама, да? Она тоже всегда знает!

— Ну, не совсем. Он же точно не знал, только заподозрил. Но в дозор снарядил бойцов своих по-другому. Маски выдал им специальные, чтобы ядовитым туманом не дышать и кашлем не заходиться, да лекарством напоил, чтобы в сон не клонило. И встали они в дозор у самого моста. И прошёл по мосту райн — ни низок, ни высок, ни узок, ни широк, одет не для брани, да в шляпе с полями, а из-под неё только и видно, что длинный нос да прядь светлых волос. И подступил к нему брат младший с вопросами — кто он есть таков, да зачем на их сторону ходит. А тот и говорит:

— Сам-то кто? Представиться не желаешь? Это вы тут две ночи костры жгли? Сколько вас? В противогазах всё время ходите, или снимали? Говори быстренько, у меня времени мало!

Младший брат от неожиданности на все его вопросы и ответил. Райн подбородок поскрёб и говорит:

— Беда. Ладно, найду место. Собирай своих, на обратном пути с собой возьму. Ждите здесь. Да не вздумай гонцов отцу отправлять — и его угробишь.

Ничего не понял младший брат, давай спрашивать — куда заберёт, да зачем, да почему гонцов не надо. А райн и говорит:

— Как тебя? Иван? Вот дурак ты, Иван, и есть. И прочие не лучше! Мор по вашей стране идёт, понимаешь, дурилка картонная? Вот и жгу я деревни выморочные, надеюсь заразу остановить, чтобы хоть ко мне за реку не перекинулась. Да вот, то ли всё время опаздываю, то ли это само собой начинается — да и не удивительно, если так! Ты ж посмотри, как вы всё уделали! Вокруг каждой деревни сплошная свалка, а не лес! От леса три тощих хворостины осталось, да и те сохнут. Реку в помойку превратили! О чём думали-то? Вот зараза и идёт! Ты вокруг-то посмотри, посмотри! Да сравни, как там, а как тут! — огляделся Иван, и правда: на той стороне реки пущи да кущи, чем дальше, тем гуще. А на его-то, на Ивановой, где стоял бор — там мусор да сор, вместо леса теснины — овраг да три сушины. Он раньше и внимания-то на это не обращал, уж больно привычное было зрелище. Пригорюнился Иван, а райн дальше речь ведёт. — А раз вы тут уже три дня тусуетесь, значит, уже все инфицированы. Собирай людей, возьму с собой, лечить вас буду, дураков, иначе все передохнете дня через три-четыре. Домой к отцу вас через недельку отправлю дорогой нездешней, прямохожей. А как придёшь — мой наказ передашь: кончайте пакостить, пока все не передохли! Я ведь вглубь страны вашей не пойду, мне свои земли беречь надобно, не буду я за вами ваши помойки разгребать! И через мост этот никто на мою сторону не пройдёт, не надейтесь! Мне только ваших придурков перевоспитывать до кучи и не хватало!

— Жнец Великий, да кто же ты? — возопил брат младший.

— Владетель я сопредельный. А имён у меня много! — засмеялся райн. — Людей собери, скоро буду, — и ушёл вдоль берега. И маски у него защитной не было, и отравы он явно не боялся.

— А я знаю… — прошептала Ника, с отсутствующим видом возя ложкой по пустой тарелке. — Это дракон был, да? Последний…

— Может, и дракон, — вздохнула бабушка Рэлиа. — Ты доела? В садик пойдём? Или на взморье?

— Купаться! — радостно вскочила Ника. — Купаться, купаться! Я сейчас, бабушка! Только коврик принесу! — ребёнок, топая крепенькими, совсем не эльфийскими ножками, убежал за купальным снаряжением, Рэлиа смотрела ей вслед со сложным чувством. Она тогда так хотела вторым ребёнком девочку! А пришлось родить мальчика. И зачем только Перворождённые заставили её изменить пол плода в утробе? Напридумывали ерунды разной! Да и мальчик уже вырос и женился, скоро собственные дети появятся. Будут у бабушки Рэлиа свои внуки. Ника-то ей, если разобраться, никакая и не родня, хоть и называет её бабушкой. Сестра невестки по Утверждению, даже не по крови, и вообще полукровка. И отец у неё… ох, нет, лучше о нём вообще не вспоминать. Век бы не видала, да не получается. Тесен Мир, ой, как тесен! А дочка у него замечательная получилась! Чужой ребёнок, да, но с первого же взгляда припала Рэлиа душой к беловолосой непоседе и только одного теперь боялась — поссориться с её матерью. Вдруг запретит брать девочку? Риан, правда, уверен, что она не из таких и никогда не станет переносить какие-то свои разборки на детей — но кто её знает? Люди так непостоянны и изменчивы…

Найсвилл, корчма "Золотой лис".

Мелиссентия дэ Мирион, 28 лет.

— Райя Мелисса! Можно, я домой-то уже пойду? Там два стола-то всего и занятые. Пьяницы там эти сидят-то, как всегда! Всё равно кроме пива-то ничего заказывать-то и не будут!

Мелисса поправила, пытаясь скрыть улыбку:

— Рола! Я тебе уже сколько раз говорила: не пьяницы, а благословенные райнэ! — хоть сто раз Роле объясняй, что все клиенты "благословенные райнэ" по определению, для неё они пьяницы — и точка. И ведь в большинстве случаев права!

— Да-а! — кругленькая коренастая Рола энергично запихивала чистый противень в стойку. — Уж староста-то особенно! Уж так-то наблагословенится каждый раз — не знает, как и до дому-то донести! Благословенность-то свою неподъёмную! — Лиса не удержалась и всё-таки хихикнула. Что правда — то правда. Райн староста всегда сидел до закрытия и иногда оказывался… малоподвижен. После одного случая, когда он вынужденно остался ночевать в пустой корчме под столом, Лиса договорилась с ним, что приходить он будет исключительно с компанией, способной транспортировать его до дому в случае его безусловно и несомненно непредвиденной, случайной и досадной недееспособности.

— Да ладно тебе! У нас на утро чистая посуда есть?

— Да есть посуда-то! И на обед-то ещё хватит!

— Ну и беги тогда. Как выйдешь, табличку на двери переверни на "Закрыто", ладно? — Рола была сокровищем, Лиса это прекрасно понимала. Поняла ещё в первый день, когда впервые вошла в "Золотой лис" и стояла посреди зала, пытаясь понять, что теперь делать, и как её вообще угораздило в это вляпаться. А всё Птичка! "Какой сад, какой сад!" Сад — это, конечно, хорошо, а вот с этим как теперь разбираться? Уже своё! Снаружи двухэтажный дом выглядел гораздо лучше, чем изнутри. Стенам первого этажа из замшелых камней вообще ничего не сделалось, второй этаж, бревенчатый, внушал некоторые сомнения, но тоже вроде рушиться не собирался. Но кто же знал, что в крыше такая дыра? Снаружи было не видно! Зато видно внутри: потолок и пол просели, стена, отделяющая кухню от зала, держится, похоже, на печке и дымоходе… На второй этаж и подниматься страшно — рухнет всё это счастье, и будет у Лисы большой и некрасивый надгробный памятник. А вот пахнет здесь почему-то не так уж и плохо: мокрым деревом и яблоками. Странно. Судя по виду, должно бы вонять пылью и плесенью. М-да… Теперь понятно, почему всё это продали буквально за три клочка, да ещё и со вздохом облегчения. Птичке-то что — она сразу в сад улетела, бегает, чирикает… За спиной скрипнула дверь. О, местные интересуются…

— Здравствуйте, райя! Ох, ра-айя! О-ой! — Лиса обернулась. У вошедшей всё было кругленьким — круглые румяные щёчки, круглые от испуга глаза и рот на букву "О". Схватившись ручками за щёчки, женщина сокрушённо оглядывала мерзость запустения. Лиса нервно хихикнула.

— Добрый день, благословенная! Приятный интерьерчик, не находите? Вы не знаете, здесь бригаду ремонтников можно нанять? Какая-нибудь контора есть?

— Ма-амочка! — влетела Птичка из сада через боковой вход, хлопнула дверь, с потолка посыпался мусор, что-то угрожающе заскрипело. Птичка присела испуганно, потом заметила незнакомку, степенно приложила руку к левому плечу, склонила голову: — Райя!

— Ой, да вы с ребёнком-то ещё! О-ой! Как же вы будете-то? Здесь же нельзя жить-то, вон, сыплется-то всё! — запричитала незнакомка, сжав ручки перед грудью. Потом очень решительно заявила: — Вы вот что, райя. Вы пойдёмте-ка ко мне, вот что. Пока ремонт-то не сделают, у меня и поживёте. Нельзя здесь с ребёнком-то! А ну, как свалится что! Меня-то Ролой зовут, я вот через улицу здесь живу-то, рядом совсем. И про ремонт вам с Миразкой моим поговорить-то всё одно надобно. Он с мужиками-то на том на берегу строит что-то, всей бригадой на обед и придут, тут-то с ними и договоритесь! А ваш-то где? Мужикам-то промеж собой лучше договариваться! — Лиса, ошеломлённая таким напором, сглотнула комок в горле и непослушным губами твёрдо, будто убеждая саму себя, выговорила официально зафиксированную в документах версию:

— Пропал без вести.

— Мамочка! — Птичка уже подлетела, обхватила, тревожно заглядывая в лицо. Лиса криво ей улыбнулась, непроизвольно включая Видение. Пух, мягкие пёрышки, птенчик мой. Не буду я плакать, не бойся…

— Ох, райя! — Рола опять схватилась за щёчки. — И с ребёнком-то! И без мужа-то! Пойдёмте-ка, у меня комната-то есть свободная, там и поживёте! И пироги-то у меня спеклись только что, девочка-то поест хоть! Тут же и кухня-то вся разорена, вам и не сготовить-то ничего! Пойдёмте, райя, пойдёмте! — и Лиса сдалась. Два месяца прожили они с Птичкой у Ролы в маленькой комнатке на втором этаже. У Ролы и Мираза были две дочки, Эльмиразина и Миразора, Птичка сдружилась с обеими, и они целыми днями пропадали на речке или в саду "Золотого лиса", большом и очень запущенном, благо погода, не смотря на осень, держалась почти по-летнему тёплая. Рола оказалась старше Лисы всего на семь лет, но при этом как будто взяла над Лисой и Птичкой шефство. А Лиса и не возражала, прекрасно понимая, что, со всем своим университетским образованием, в бытовых вопросах представляет собой толстый круглый ноль. Два месяца Рола Лису и Птичку всячески опекала, иногда даже ругала — заботливо, прямо, как мама. А когда корчма наконец открылась, так же естественно пришла в ней работать поваром. Она тугим говорливым шариком каталась по кухне, успевая сделать — ну, почти всё, заодно и Лису учила готовить. И всё не натужно, без надрыва и охов, как само собой разумеющееся. Лиса на неё молиться готова была, прекрасно понимая, насколько хуже было бы и ей, и Птичке, не встреть они Ролу. Повезло, что ж тут скажешь! А в Видении Рола поставила Лису в тупик. Никогда и нигде не попадалось Лисе описание таких ощущений: сначала навалилась огромная, невыносимая тяжесть и сопутствующее ей смутное впечатление чего-то очень большого, чуть ли не бесконечного и, похоже, каменного — и вдруг всё исчезло, и не повторилось больше ни разу. Осталось только тепло, как от луча солнца — и больше никаких ощущений, ни визуальных, ни обонятельных. Это была загадка, объяснение которой Лиса пыталась найти уже восемь лет. И кое-какие намётки появились…

Рола сняла фартук, пригладила волосы перед зеркальцем, подхватила сумку с ужином для семьи.

— Пойду я, райя, поздно уже. А то давайте я пьяниц-то этих выгоню? Что они тут…

— Да ну, брось. Матч закончится, сами уйдут, — по видеошару шёл решающий матч в пинках по мячу, пинкболу, и райнэ громко "болели" под пиво. Даже странно, что их всего четверо. С другой стороны, и слава Жнецу! В паре ресторанов ближе к центру городка сегодня точно мордобой будет, и окна побьют, а мебели наломаю-ют — ух! А эти только вопят, вот и ладно.

В зале грохнула дверь.

— Рука Короны, Дело Жнеца! — донёсся до кухни громовой рык. — Где хозяин? Что "Ме-ме"? Кто "Ме-ме"? Я "Ме-ме"?!!! Ах, ты "Ме-ме"? Оно и видно! Говорили ж тебе, благословенный: "Не пей, козлёночком станешь"! Вот оно себя и оказывает, да! Кончай трястись, где хозяин, говори по-человечески, а там хоть рога с копытами отращивай — мне-то оно…

— Однако! Что за ерунда? — Лиса насторожилась, потянула из кармана передника пару плотных печаток. — Рола, посиди-ка пока здесь! Не вылезай, ладно? Мало ли что…

— Ох, райя!.. — схватилась Рола за щёки.

— Это Рука, Рола, просто надо выяснить, чего хотят. Но ты лучше посиди, кто его знает… — Лиса вышла в зал.

Непонятно как, но он умудрился грозно нависнуть над двумя столиками сразу. И то, что из одежды на нём были только сапоги и чёрные трусы, почему-то мокрые, весьма рельефно облепившие задницу, менее грозным его не делало, скорее наоборот. Уж слишком его было много. Благословенные райнэ, невнятно мыча, тыкали пальцами ему за спину, а между тем пытались отодвинуться от представителя закона подальше и казаться при этом поменьше. Что-то в этом было настолько знакомое… Но как это может быть? Лиса застыла, перчатки выпали из рук, мир качнулся под ногами.

— Гром… — сказала Лиса и сама себя не услышала — горло перехватило. Этого не может быть… Но… Она сглотнула комок в горле, глубоко вдохнула и попробовала ещё раз: — Гро-ом? — со всей силы, с отчаянной надеждой, голос всё равно сорвался, но если это не он — и наплевать…

Он резко обернулся. Невысокая, не особо стройная женщина, синее платье с глухим высоким воротом, туго повязанный по самые брови синий платок. Смотрел хмуро, не узнавая. Зато узнала она, сомнений не осталось.

— Гром, — всхлипнула она, расплываясь в улыбке. — Да мать Перелеска! — она сорвала платок, хлопнула об пол. Волосы волной упали на плечи — справа рыжие, слева седые. — Громила, ты живой? Это правда ты? — руки жили собственной жизнью, комкая и пытаясь разорвать задранный к груди передник.

— Лиса?.. — неуверенно пригляделся он. — Лиса-а? — с осознанием невозможности происходящего. — Лисища!!! — заорал он и ломанулся через зал. Оказавшийся на пути стол был небрежно откинут в сторону взмахом руки, где и закончил своё существование, слёту врезавшись в стену. Ну, хоть не в окно, и на том спасибо. Хороший был стол. Дубовый. На восемь персон.

— Громила!!! — захохотала Лиса. А он уже схватил её за плечи и поворачивал, разглядывая с разных сторон, ощупывал, вертел, как куклу. — Ай! Перестань! Ты ещё вверх ногами переверни! Сдурел, что ли? Я это, я!

— Лисища… — растерянно гудел Гром. — Живая… Вот это да-а, это супри-из! А… Дон?..

Лицо её вдруг задрожало, обижаясь и жалуясь, потекли слёзы, она всхлипнула, перебарывая давнюю, привычную уже, сто раз заплаканную боль. Помотала головой — нет, нету его.

— Ох ты! Видишь, какая штука… — Гром крепко прижал её, гладя по голове. — Ну, что ж делать-то… — потом как очнулся: — Слушай, так я ж чего! У тебя печать есть? Хоть какая — Госпиталя, Детей? Хоть в магистрат какой?

— Есть… — растерянно отстранилась Лиса. — А что?..

— Так Лягушонок же у меня там в отрубе полном! И серый никакой, и Средний ранен — так уж попали мы, да!

— Лягушонок!.. — просияла Лиса сквозь слёзы. — А?..

— Нет, только он, остальные новенькие, и, Лисища, ранен он. Плохо ранен, без сознания лежит. Давай уж…

— Поняла! — остановила его Лиса, сразу собравшись, будто и не ревела только что. — Звери есть? — Гром удивлённо кивнул. — Разгружай, у меня порталы только на людей, маленькие. Иди, снимай их, я сейчас, — Грома уже не было, только дверь грохнула, Лиса метнулась в кухню.

— Ох, райя!.. — ахнула Рола, увидев зарёванное лицо хозяйки, всплеснула ручками, схватилась за щёчки.

— Потом, Рола, потом… — Лиса вытерла слёзы кулаком, выдрала ящик кассы, схватила две печати. — Я тебе всё потом расскажу. Там нормально всё, можешь идти, — Лиса вылетела из кухни, подхватила с пола затоптанные перчатки, косынку, не глядя перемахнула останки стола, грохнула многострадальной дверью.

Рола взяла сумку, вышла в зал. Видеошар был забыт, никого уже не интересовали забитые мячи, и даже кружки стояли недопитые — удивительно! Благословенные райнэ молча пихались у окна рядом с дверью, пытаясь отвоевать друг у друга место с лучшим обзором, но выходить на улицу, чтобы посмотреть без помех, почему-то не хотели. Рола презрительно хмыкнула — пьяницы! — вышла, перевернула табличку, повернулась… Жнец Великий! Чудовища! Огромные! Чёрные! А глаза-то как горят! Да у всех разные — зелёные да красные! А клыки-то, клыки! А её-то райя с другим райном кого-то со спины у одного чудовища тащат! Ой, в крови-то весь! А у крыльца-то ещё двое лежат! Да голые-то все, в одних трусах! Ой, мёртвые наверно! Ой! Ой!

Лиса услышала какой-то придушенный писк, подняла голову. Рола сидела на крыльце, вжавшись в перила — глаза, как плошки — и пыталась запихать в рот два кулака сразу.

— Рола, они не тронут, иди, не бойся! — попыталась Лиса успокоить Ролу, но та только головой отчаянно замотала. Нет уж, пока там страх такой, она с крыльца ни ногой! Лиса неловко пожала плечами, поддерживая Лягушонка за ноги. Гром наконец подхватил обвисшее тело под спину и колени, сказал: "Всё, отпускай", пошёл к крыльцу, Лиса следом, вынимая печати.

— Гром, а что это с ним?

— Да по башке получил, видишь, какая штука… — Гром осторожно пристроил тело рядом с первым двумя, Лиса протянула ему белую печать, не сводя глаз с Лягушонка.

— Да нет, я не про то. С ним вообще не так что-то, я не могу понять. Будто… завял…

— Погас, — хмуро бухнул Гром. Лиса глухо охнула, прикрыв рот рукой, с ужасом взглянула на Квали, на Грома, помотала головой: "Скажи, что это не так!" — Да нет, давно уже, тогда ещё. Мы вас почти год искали, всё обшарили — и не нашли. Вот тогда он и погас. За неделю, да, — Гром крутил в руках печать, сопел, на скулах играли желваки.

— Но… это же… невозможно! Семь лет! Они же…

— Мне сказали — его Присяга держит. А он в Присягу не верит, никогда не верил. Всегда говорил — чушь. Хуже всего было бы, если бы ему в башку стукнуло из Руки уйти. Тогда бы уж точно — всё. Он же упрямый, я б его не удержал. Сейчас, подожди, я… — он отошёл на середину улицы, сломал печать. В портале за белым столиком девушка в белом халатике читала книжку. Впрочем, сразу вскочила, склонила голову:

— Ламарика, Дочь Жнеца! Чем могу помочь?

Гром звонко хлопнул рукой по голому плечу, дал отмашку вперёд-вниз. Отдающий приветствие Присяги в мокрых трусах Гром смотрелся незабываемо, но смешно почему-то не было.

— Ланс Громад дэ Бриз, Указательный Руки Короны! У меня трое нуждающихся, благословенная!

— Больные? Заразные? — насторожилась девушка.

— Два боевых ранения и серый маг с откатом.

— Мальчики, на выход! Форма один, — сказала девушка куда-то вбок, и кивнула Грому: — Сейчас заберём, — она опять уселась за столик, стала что-то писать в журнале. Гром отошёл к Лисе. Она сидела прямо на земле рядом с Лягушонком, держала его за вялую руку, горестно рассматривала выступающие рёбра, серое лицо, похожие на паклю окровавленные волосы, вздыхала прерывисто.

— Гром! Ужас какой! — подняла она голову. — Я ведь вас даже не искала! Я думала — вы там все… все… — она помотала головой, сглотнула подступающие слёзы. — Гром, Птичка-то со мной! Она наверху сейчас, представляешь? А он… вот такой…

— Птичка? — Гром присел на корточки, впился взглядом в лицо Лисы, скривился — Ты… после Тени? Её взяла? К себе?

— Нет, Гром, она в своём уме, в том-то и дело! Память потеряла почти всю — это да, но кормлецом не стала, школу в прошлом году закончила. Простую, человеческую. На наш счёт ей сейчас по развитию лет семнадцать. Но его она, конечно, не помнит. Это ужас, Гром, какой я себя дурой чувствую! Я тогда всего один запрос сделала, через неделю где-то после Госпиталя. Всё поверить не могла, дай, думаю, на всякий случай… Сказали — пропали без вести, я больше и не пыталась… — она всхлипнула, зажав рот рукой. Гром подгрёб её себе под бок, загудел утешающее:

— Так, видишь, какая штука, через неделю-то нас не было ещё! Мы через две только к людям вышли. Ты это, ты не реви. Видишь — обошлось вроде — ну и ладно, да.

Подошли шестеро в белых обтягивающих комбинезонах с чёрным эмблемами на груди и спине. Поклонились — райнэ!

— Мужики, мне ещё портал в Парк нужен — Зверей отправить, — поднялся и дал отмашку Гром.

— Да, конечно, — один из подошедших, скособочившись, стал копаться в поясной сумке, напарник топтался рядом. Остальные четверо сноровисто грузили тела на носилки. — Вот, пожалуйста.

— Благодарствуйте! — Гром взял печать, расписался в планшете, поданном одним из Детей, портал погас за ушедшими. — Лисища! — повернулся Гром к Лисе. — Ну что ж тут скажешь, суприз, да… Я это, я фигею, во! Ты это, ты не переживай так уж. Лягушонка я притащу, как поправится — а там уж как получится. Может, что и выйдет, да. Вот, — переминался он с ноги на ногу.

— Притащи, Громила, — тихо сказала Лиса. — Обязательно притащи. Ой, да, вот! — она вытащила из передника зелёную печать. — Это сюда, прямо перед входом. Приходите на четвёртый день к вечеру, я корчму закрою — посидим.

— Придём, Лиса. Ты уж… — он крепко сжал её плечо, кивнул и, отойдя на середину улицы, открыл портал для Зверей. — Благословенные! Извольте! — Звери чёрными тенями скользнули в большой портал, следом шагнул Гром, изумлённо покачивая головой и бурча под нос: — Мать Перелеска! Девкой стану — всё прощу! Да!

Портал погас, посреди опустевшей улицы осталась стоять, стиснув руки перед грудью, простоволосая, странно — на половину головы, седая женщина в синем, измазанном пылью платье. И вдруг согнулась, будто получив удар в живот, и на колени в пыль, и — "М-м-м!" сквозь зубы, и руками за виски, и слёзы горохом из зажмуренных глаз. Глубоко вдохнула, пытаясь пересилить начинающуюся истерику. Не удалось.

— Райя! Райя! — ожила и всполошилась Рола. — Вам плохо, райя? — она соскочила с крыльца, обхватила Лису за пояс, подняла, развернула, повела к дому на крыльцо. Лису шатало, она уже ревела в голос, ничего перед собой не видя, ничего не соображая. Рола усадила её на крыльцо, обняла, гладила по голове, повторяла: — Райя, райя! Всё ж уже ведь хорошо же, что ж вы так убиваетесь-то? — и сама уже начала всхлипывать.

Дверь приоткрылась, высунулся любопытный нос.

— Что пялишься-то? Видишь — райе-то плохо! Воды принеси лучше, чем зенками-то блынькать! — рявкнула на него Рола невесть откуда взявшимся командирским басом. Нос исчез, чуть позже из двери появился тощий мужичонка с кружкой, отдал её Роле, но не ушёл, затихарился в углу.

— Выпейте это, райя, выпейте! — уговаривала Рола. Лиса рыдала ей в колени и, похоже, ничего не слышала. Рола примеривалась и так и сяк — ничего не выходило. Мужичонка вдруг подскочил, ухватил Лису за плечи, чтобы приподнять… Лису подбросило от этого прикосновения, выгнуло назад, рот открылся в немом крике, она задохнулась, правая рука бессознательно метнулась к левому плечу, захватила мизинец чужой руки, повела на излом — но не успела. Рола воспользовалась моментом: вылила Лисе в открытый рот всё, что было в кружке. Лиса непроизвольно сглотнула, вытаращила глаза, схватилась за горло и некоторое время судорожно хватала ртом воздух. Рола подозрительно посмотрела на неё… потом понюхала кружку…

— Идиот! — заорала она и треснула кружкой мужичонку по голове. Тот ойкнул, выпустил плечи Лисы и проворно отскочил. — Дубина стоеросовая! Я тебе что сказала принести-то? — и она треснула его кружкой по коленке.

— Ай! — заорал он, скача на одной ноге. — Что ж вы дерётесь?

— Я тебе сказала воды райе принести-то! А не коньяка столетнего! Урод убогий! Пьяница! — другой коленке тоже досталось.

Лиса изумлённо смотрела на развоевавшуюся Ролу и вдруг начала хохотать, откинувшись на перила — так же неудержимо, как до этого плакала.

— Рола! Рола! — еле выговорила она сквозь смех. — Пожалей райна Горта, он как лучше хотел!

— Знаю я, чего он хотел-то! Выпить он нашармачка хотел-то! — говорила Рола, деловито охотясь с кружкой за пальцами райна Горта, торчащими из сандалий. Райн ойкал и подскакивал, спасая конечности: чтобы удрать, нужно было открыть дверь у себя за спиной, а времени на это Рола не давала. — Там, поди, все кувшины-то пустые уж, пока мы с вами здесь сидим-то!

— Райна не жалко — кружку пожалей! — ещё сильней закатилась Лиса. — Треснет ведь!

Рола остановила карающую длань на замахе, задумалась, потом озабоченно принялась разглядывать ценное имущество со всех сторон на предмет полученных повреждений. Райн Горт воспользовался передышкой в экзекуции, приоткрыл дверь у себя за спиной, юркнул в корчму и загудел через щёлку обиженно:

— Вот вы злая какая женщина, райя Рола! Кружку вам жалко, а живого человека не жалко! Разве ж можно так! И деньги мы, между прочим, очень даже на стойку положили! Как же можно райю Мелиссу обворовывать? Она к нам завсегда с понятием — мы ж не звери дикие, чтобы своим людям пакостить!

— Кружка-то — она денег стоит, — наставительно сказала Рола. — А ты-то ничего не стоишь. Потому как не человек ты и не зверь, а пьяница! — райн обиженно засопел и закрыл дверь. Рола удовлетворилась осмотром орудия производства синяков, поставила кружку на ступеньку и испытующе уставилась на Лису. Та уже почти успокоилась, вытирая передником лицо и периодически хихикая. — Вы плакать-то больше не будете? Нельзя ж так плакать-то, райя! И я-то напугалась, как вы плакали, а уж девочки-то расстроились бы!

— Не буду я плакать, Рола, — вздохнула Лиса. — Просто неожиданно очень — вот нервы и не выдержали. Я же их восемь лет назад похоронила, Рола, — она трубно высморкалась в передник. — Ну вот, теперь ещё и пьяная буду, — пожаловалась она переднику. — Я такая дура, Рола! Я же всего один запрос послала — и всё! — развела она руками. — А он чуть не умер, представляешь? Вот тот, который последний, с головой…

— О-о! А от чего же? — подалась Рола вперёд.

— От любви! — сокрушенно покивала Лиса. Её развозило на глазах — зрелище уникальное.

— Ох, райя, как же это? — хлюпнула носом Рола, всей душой сочувствуя такой силе чувств незнакомого райна.

— Он эльф, Рола. А Птичка — его Избранница. Он думал, что она погибла — и погас. И чуть не умер! А всё из-за меня!

— Да как такое быть-то может, райя! Птичка-то девочка же совсем же! Они ж вместе с Зинкой с моей школу-то кончали!

— Ох, Рола! Ты посмотри на неё повнимательней! Зина твоя на две головы за восемь лет выросла, а моя? Окрепла — да, но не выросла ведь! Она тоже эльф, Рола. Ей сто с лишним лет, Рола. Она память потеряла, и дочь она мне по Утверждению, а не по крови! Они любили друг друга… — Лиса закусила губу, сказала лицом "Вот". У Ролы лицо было на букву "О" — круглые глаза и круглый рот.

— А она-то? Она-то помнит его, райя?

— Да в том-то и дело, что нет, — вздохнула Лиса.

— О-ой, райя! Что ж теперь будет-то? А если она теперь… и не полюбит его? Тогда-то это тогда, а теперь-то это теперь!

— Вот и я про это думаю, — опять вздохнула Лиса. — Да ладно, там видно будет. Вот придут через три дня — и увидим. Беги домой, Рола, поздно уже. Смотри, муж приревнует!

— А вы плакать-то не будете больше? — нахмурилась Рола. Лиса убедительно замотала головой, выпятив губы трубочкой. — Ну, ладно тогда, — улыбнулась Рола. — Доброй ночи, райя! — она подхватила сумку, поднялась, шагнула с крыльца… Кружка, забытая на ступеньке, описала красивую дугу в воздухе и с весёлым звоном разбилась вдребезги о камни мостовой. Лиса захохотала, как ненормальная. Рола растерянно переводила взгляд с Лисы на осколки и обратно, потом тоже прыснула, прикрываясь рукой, и побежала через улицу к своему дому.

Лиса проржалась, посмотрела на изгвазданный передник, сказала "Тьфу!", содрала его, скомкала вместе с перчатками и косынкой и ушла в корчму. Улица опустела, только и остались летнему вечеру разбитая кружка у крыльца да следы Зверей в пыли на обочине.

— Райнэ! Кому налить? Чего налить? Сколько налить? — Лиса небрежно шваркнула грязный кутуль в угол. Райнэ смущённо переглядывались и мялись. За восемь лет райю Мелиссу никто и никогда не видел пьяной, и, кроме того — без платка! Даже спорили меж собой — какого цвета у неё могут быть волосы. А вот на тебе — можно продолжать спорить дальше: полголовы белые, полголовы рыжие. И какие настоящие? Да и потрясений за вечер хватило — Рука, Звери. Нет, ходили, конечно слухи — вдова, мол, бойца, мол. Но одно дело слухи, а своими глазами убедиться, что райя Мелисса с бойцами Руки накоротке — это ж совсем другое дело!

— Мы, райя Мелисса, наверно пойдём уже…

— Да? — удивилась Лиса. — Н-ну… как хотите, конечно… Просто стараниями райна Горта я теперь пьяная, а с учётом воскрешения покойников — ещё и добрая! Я их… хи-хи… восемь лет! Восемь лет по ним ревела! Как ду-ура! А они… — потрясла она ладонью. — Живы они, представляете? Вот живы, бл-лин, вот так вот! — она от души саданула кулаком по спинке стула, ойкнула, затрясла рукой. — Так что угощаю! Халява! Но-о, конечно, не хотите — не надо! — райнэ переглянулись. К райе Мелиссе все они относились очень хорошо: у неё в корчме не разбавляли напитки и не обсчитывали, даже если клиент был пьян в лоск. Как она ревела на крыльце, все слышали, и не настолько они были пьяны, чтобы не чувствовать в её бесшабашности глубоко загнанную, но не прошедшую до конца истерику. Райн староста, женатик с солидным стажем, всегда считал, что нехорошо оставлять женщину одну в таком состоянии, и руководствовался именно этими соображениями, когда сказал:

— Нам, райя, разве что пивка по кружечке…

— А… коньячку? — Лиса обследовала кувшины на стойке, нашла из-под пива, сунула под бочонок наливаться.

— Не-не-не, райя! Только пивка! — остальные райнэ невнятно, но одобрительно забурчали.

— Да и пож-жа-алуйста! — Лиса выставила на поднос полный кувшин, пять кружек и с большим сомнением на всё это посмотрела. — Райнэ! А я всё это грохну! Думаете — нет? Запросто!

— Мы сами, райя, мы сами! — замахал рукам староста. — Вы садитесь, райя, мы сейчас! — райн Горт подхватил кувшин и бодро порысил к столу, два стола сдвинули вместе, расселись.

— А вам, райя, компотику, — подсунул Лисе кружку староста.

— Почему это мне компотику? — обиделась Лиса. — Я вот… в кои-то веки… и компотику!

— Райя, вы нас давно знаете! Уж восемь лет в вашу корчму ходим, — вкрадчиво увещевал её староста.

— Знаю, — пьяно кивнула Лиса.

— Поверьте опытному человеку, райя, пиво на коньяк — оно не очень. А вы ещё и без привычки. Лучше компотику, райя, — Лиса обвела собутыльников взглядом. Они дружно закивали — лучше, лучше, это точно. Она обречённо вздохнула, изумлённо покрутив головой — вот ведь, пьяницы, а заботятся! В собственной корчме пива не дали! Смех, да и только! Она хихикнула и стала пить компот.

— Райя Мелисса! Не сочтите за наглость, но просто ужас, как интересно — вы что же, в Короне служили? — староста восхищённо поблёскивал глазками, на лицах остальных тоже нарисовался живейший интерес. Лиса помотала головой:

— Муж, — прав был староста с компотиком. Очень отчётливо это ощущается, когда головой качать пытаешься. Вот и не надо этого больше делать. Сядем прямо, глаза сфокусируем…

— О-о! Райя! — староста светился восхищением. Райн Горт, хорошо знавший райна старосту, поспешно пнул его ногой под столом, сделал большие глаза и выразительно покрутил пальцем у виска. До старосты почти дошло, но остановиться он не смог. — И что? — ляпнул он по инерции

— И всё, — подняла на него Лиса сразу помрачневший взгляд. — Не надо, ладно? Знаете, сколько коньяка надо будет? У-у-у! Я… — пожала она плечами. — Да я сдохну просто. Думаете — нет?

— Простите, райя, я дурак, — покаянно прошептал староста, потирая ушибленную ногу.

— Да ла-адно, — сморщилась Лиса. — Зато эти двое… живы. А я и не думала… И, это… — она покивала, задрав брови, — совершенно удивительно! Я ведь не сплю? — встревожено обвела она глазами благословенных райнэ. Райнэ разразились энергичными возгласами — конечно же она не спит! — Райнэ, а давайте споём! — осенила её новая идея. — Кто помнит "Перелеска мать"?

— Шуточный марш Короны? — просиял староста. — Я помню! И райн Горт помнит!

— А мы нет, — тихо прошелестел один из двух незнакомых райнэ. Лиса их не помнила, явно не завсегдатаи и под раздачу попали случайно, но ведут себя прилично, пусть будут. Для компании.

— Там всё просто, райнэ! — заторопился староста. — После второй строки нужно крикнуть "Служу Короне!", в последней стукнуть кружкой после "Короны", а после куплета добавить "Святая мать!" — встретился взглядом с Лисой, несколько удивлённой такой горячностью, смутился, заулыбался, засиял и добавил: — Пожалуйста!

Лиса засмеялась, погрозила пальцем:

— А вы тоже лис, райн староста! Не золотой, но хитры-ый!

Староста смущённо сиял, предвкушая удовольствие. Старостой его называли по старой памяти — пятнадцать лет бессменно на посту старосты цеха красильщиков, и уже восемь лет на пенсии. Жизнь пенсионера оказалась скучна необычайно, а с тех пор, как пять лет назад умерла его жена, стала и совсем пресной. Всех развлечений — сходить с райном Гортом в корчму, выпить да до дому прогуляться. Но, с тех пор, как некому стало его ругать за столь весёлое времяпровождение, даже эта скромная программа утратила больше половины своей привлекательности. А тут вечеринка, и даже с песнями! Он помнил, было здесь что-то музыкальное в первое время после открытия, но не прижилось. И уж конечно не сама райя Мелисса тогда этим занималась. Ах, как интересно!

Лиса отодвинула ширму в углу, откинула крышку клавира, уселась, сказала: "Ща, ща всё будет", пробежалась пальцам по аккордам и заиграла что-то залихватское, почти разбойничье:

Райн Горт с недоумением смотрел на ручку от кружки, оставшуюся у него в руке. И чем теперь об стол стучать? К третьему куплету райнэ уже вслушались, спелись, всё уже получалось слаженно, все как-то воодушевились, зарумянились — и тут такой облом!

Лиса колотила по клавишам, пальцы путались, получалось довольно фальшиво, но её это не смущало — зато громко! И мелодию ведь можно узнать? Можно! Вот и… А за спиной орут в четыре голоса, и всё нормально, всё нормально, вот так! Вот так! Вот так! И самой орать погромче, тогда, может, пройдёт это идиотское чувство нереальности происходящего, от которого хочется побиться головой об стену или, хотя бы, крепко ущипнуть себя, и щипать каждую минуту, потому что, как только боль проходит, опять начинает казаться, что спишь…

На четвёртом куплете "Святая мать" незаметно преобразовалась в "Такую мать", впрочем, на общем настрое это не сказалось. На пятом куплете со второго этажа тихо спустилась Птичка. Её облик здесь был вопиюще неуместен. Бирюзовое платьице с белым воротничком, белокурые локоны водопадом, весенней зелени глаза эльфийского разреза… Она с изумлением озирала шумный бардак в углу у клавира, обломки стола в простенке между окнами в сад… Райнэ по очереди замолчали и завиноватились. Поэтому последнее "Та-ку-ю мать!" Лиса, сидевшая к залу спиной, гаркнула в гордом одиночестве и повернулась, удивлённая тишиной, едва не слетев со стула.

— Ма-аам? — осторожно поинтересовалась Птичка. Глаза её, и так большие, заняли, казалось, пол-лица. Лиса тихо, довольно захихикала в ладошки.

— Твоя мать пьяна! — заявила она, погрозив Птичке пальцем, — И бузит! — она кивнула и опять захихикала в кулачок.

— Да что ты! — саркастически хохотнула Птичка. — А я-то сижу и думаю — что так тихо в доме?

— Ага, — довольно кивнула Лиса. — У меня тут небольшая такая истерика случилась… Не-не, всё нормально, всё нормально! — замахала она руками на встревожено напрягшееся лицо девушки. — От радости, чесслово! Я тебе завтра расскажу! Всё-о расскажу! Просто, благословенные мне нечаянно коньяку вместо воды налили. А теперь я пытаюсь портер… потере… в себя придти, в общем. Очень громко, да? — виновато посмотрела она на Птичку. Та, задрав брови, повела подбородком "Ну-у…" — Нет, понимаешь, если я орать не буду, я ведь на кровати прыгать начну или на столе плясать — душа просит! — бессильно развела Лиса руками.

— Это… э-э-э… — Птичка, еле сдерживая хохот, показала на обломки стола. — Вот так? Это уже?..

— А-а-а! Не-е-е! Это не я, — расплылась Лиса в довольной улыбке. — Это был Гром, — таинственно сообщила пьяная мать, многозначительно расширив глаза.

— Гро… — поперхнулась Птичка. — Сюда что — молния ударила? — дико огляделась она. Лису согнуло от хохота.

— Нет-нет, райя, молнии не было. Только Гром, — ласково помаргивая, поспешил уверить Птичку староста, взглядом ища поддержки у остальных благословенных. Птичка недоверчиво на него покосилась и опять вопросительно уставилась на мать.

— Ох, — досмеялась та. — Я тебе завтра расскажу, ладно? Я сейчас ещё чуть-чуть побузю… побужу… на ушах похожу, в общем — и спать лягу, чесслово! Потерпите полчасика, ладно? Книжку там почитайте, что ли…

— Да Ника спит уже, бузи ты сколько хочешь! Когда-то ж надо начинать! — фыркнула Птичка. — Всё дети да работа! Сколько времени зря потеряла — подумать страшно! — ехидничала она от облегчения: зря напугалась. Всё с мамой в порядке. Ну кривая, да, но не плачет, а просто песни орёт — это самое главное. Ну, смешная очень, да, но этих райнэ Птичка помнила, при них можно, ничего страшного. Вот и ладно. Главное — чтобы не плакала, а остальное можно пережить. Больше всего Птичка боялась маминых слёз. Пожалуй, это было единственным, чего она по-настоящему боялась. — Только дом-то уж пожалей, не разноси по брёвнышку!

— Ни-и! Я аккуратненько! — заверила её Лиса.

— Пронумеруешь? Типа, брёвнышки? Ну-ну! — ехидно хихикнула Птичка, и пошла наверх, покосившись на останки стола.

— Вот вредная! — проворчала Лиса. — Эх! Не дали допеть такую вещь хулиганскую! Дайте хоть компоту, что ли. А вы наливайте, райнэ, наливайте! Только кран потом нормально заверните, а то лужа будет — и уплывёт моя корчма в далёкие края, по пивной реке к пивному морю… — пригорюнилась она.

— Райя Мелисса, а что-нибудь душевное?.. — заморгал глазками староста, опять оживший с уходом Птички: серьёзная дочь у райи Мелиссы, могла и выгнать всех, и маму спать увести — она такая, она может…

— Да душевное — оно всё тоскливое такое, — скривилась Лиса, обвела глазами аудиторию… и поняла: душевному быть. — Ну, потом не жалуйтесь, — пригрозила она и повернулась к клавиатуре. Полились аккорды по нисходящей.

Тишина. Потом на выдохе в четыре голоса: "Ещё!" Лиса удивлённо обернулась. Спины у райнэ распрямились, плечи развернулись, а на лицах такое выражение… А глаза… Голодом горят глаза! Голодом по работе души. Тем, что накапливается от жизни в маленьком городке, в котором ничего, совсем ничего и никогда не происходит, а все великие дела, все свершения — где-то там, за горизонтом, далеко-далеко. И не было, и нет никакой возможности сбежать туда, за горизонт, потому что раньше была семья, а теперь возраст. И всё, что осталось в жизни — видеошар и выпивка в корчме с приятелем по вечерам. И даже воспоминаний о великих делах не осталось, потому что не было их — великих. Была размеренная "достойная" жизнь, в которой и вспомнить-то не о чем — день за днём, год за годом. Когда, в какой момент жизни происходит переоценка ценностей? Когда мечта о великой любви превращается в поиск того, с кем удобно жить, и кто-то заводит себе жену, а кто-то кошку? А великий подвиг — это встать утром с постели и пойти на работу — и так каждый день. И смотрят они сейчас на Лису, как на существо, той юношеской мечте причастное, каким-то образом сумевшее её воплотить. А ведь так и есть, поняла вдруг Лиса. Пусть и достался крохотный ломтик, меньше двух месяцев, пусть и обошёлся в море слёз — но у неё это БЫЛО, а у них — нет. Ни у кого. Да, Донни, прав ты был, ой, как прав, вампирюга гоблинский, подумала Лиса. Память — это огромное достояние, даже если вспоминать нестерпимо больно. А видел бы ты меня сейчас — изоржался бы, зараза! Сижу кривая в занюханной корчме (пусть в своей, но в корчме же!), пою душещипательные опусы, сонм ценителей — четыре алкаша! Зато как ценят! Лысый дроу! А ведь скажи им сейчас: "Ребята! Айда в Столицу, Дворец брать будем!" — и ведь пойдут! А может и возьмут — вон глаза-то как горят! Однако! Нет, наверно, всё-таки хорошо, что у большинства людей юношеские мечты проходят с возрастом. А если не проходят, получается… Найджел. Вот только рассадника Найджелов мне здесь и не хватало. Нафиг-нафиг! Надо им чё-нить полегше, в философию!

Староста рыдал, уткнувшись в плечо одного из незнакомых райнэ, тот его успокаивал, сам подозрительно хлюпая носом. Второй незнакомец и райн Горт сидели, тесно обнявшись, и задумчиво кивали в такт, глядя вдаль сквозь стену.

— Допивайте, райнэ, — сказала Лиса. — Извините, но мне пора спать, — и закрыла крышку клавира.

— Ах, райн Горт, какая женщина! — всплёскивал райн староста коротенькими ручками с толстенькими пальчиками. Они с райном Гортом неторопливо шли по улице. Стемнело, светляки, закреплённые на стволах деревьев, бросали на дорогу ласковый жёлтый свет. — Мне бы лет пятнадцать хоть сбросить, я бы… Эх! И ведь всё сама, всё! И девчонок своих поднимает, и такие они — не скажешь ведь, что при корчме растут! Да "Золотой лис" и корчмой-то назвать сложно — какая-то публика тут собирается, приятная такая, не находите? Даже удивительно! Как будто всякая дрянь, шваль всякая, просто… не хочет сюда идти — и всё!

— Да я, райн староста, тоже это заметил. И очень даже вам благодарен, что это место мне показали, только сюда теперь и хожу. Вы ж помните, рядом с домом у меня ресторанчик? Так и обсчитают, и накормят, обойди Жнец, неизвестно чем. И драки у них, что ни вечер — того гляди зашибут, а мы с вами уж люди в возрасте, не до того нам. Лучше уж сюда прогуляться, да в живых остаться! Вот только повариха эта, райя Рола — ну очень решительная женщина оказалась! — он на ходу потёр коленку. — А так — правда ваша, райн староста, что ж тут скажешь!

Казарма Руки Короны.

Ланс Громад дэ Бриз, ординар.

Гром стоял, опираясь одной рукой о стол, другой — на спинку кресла, и нависал над сидящим в кресле существом. Он вообще это любил — нависать. И, надо сказать, хорошо получалось. Иногда. А вот говорить не любил. Но пришлось научиться. За последние восемь лет. Да. Потому что существо в кресле только на Грома и реагировало. Ну, на родителей ещё, но до родителей дойти — это ж его ещё заставить надо. А заставляет кто? Гром. Вот то-то и оно. А такого поди — заставь! На языке мозоль получишь! Его пожрать-то заставить хоть раз в день — и то с ума сойдёшь! А уж пойти куда-нибудь, кроме рейда — вообще дохлый номер…

— Слышь, лягуха! Хватит в чернилах плавать!

— Отстань.

Существо что-то писало. Пыталось. Очень тяжело заниматься осмысленной деятельностью, когда над тобой кто-то нависает. Особенно, когда этот кто-то — Гром.

Внешностью сидящий в кресле, мягко говоря, не блистал. Если это был эльф — то очень странный эльф, гротескный, почти уродливый. Серые, висящие паклей волосы. При ближайшем рассмотрении можно было обнаружить, что они вымыты и даже расчёсаны, но это их не спасало. Пакля и пакля. Серая кожа, тёмные круги под глазами. Сами глаза цвета засохшего лишайника на камнях, будто припорошенные пылью, а во взгляде даже тоски нет — только скука и равнодушие. Смерть вообще чрезвычайно скучное состояние. Заострившийся нос, похоже, даже ставший крючковатым, бескровные губы. Сутулые плечи — почти горбатый. Не тонкие и изящные, а откровенно тощие длинные руки с костлявыми пальцами, похожими на паучьи лапки.

— Слушай, ты, жаба коронованная! Напяливай портки на тощий зад — и пошли давай!

— Гром, отвяжись! У меня работа стоит!

— Вот прямо это вот… Прямо стоит? А ты класть не пробовал? — эльф страдальчески завёл глаза. — Да нет, в смысле — положить, — пытался донести Гром своё мнение о том, что нужно сделать со стоящей работой. — В смысле положи — и пусть полежит! Она ж не этот, как его? В общем, сама не встанет…

— Громила! Отвянь от меня со своими изысками в похабщине! Мне отчёт писать надо! И так на три дня в ящик сыграл, а сдавать послезавтра — кровь из носу.

— Вставай, квакша давленая! Я тебя обещал привести — и приведу! А не то — дам по башке и принесу, понял? Потому как обещал, да! И чего сразу похабщина-то? Игрушка такая есть — вот видишь, какая штука: не вспомню никак название. Нележайка, что ли? Непокладка? Неприляжка?

— Уйди-и! — застонал эльф. — Не приляжь-ка с шилом в жопе! Неваляшка это называется! Ты отвяжешься или нет?

Гром почесал кончик носа и опять навис:

— А чем оно лучше-то? По-моему — так мои названия гора-аздо лучше. Мне вот нележайка больше нравится! Видишь, какая штука — одно дело не лежать, а тут — не валяться! Не люблю я, когда что-то валяется, нехорошо это…

— О-о-о! — застонал эльф, хватаясь за голову.

— Квакля! Я тебе хоть раз лажу впаривал? Нет! Раз я тебе говорю — пошли — значит вставай и, это, двигай. И отчёт твой я тебе сам напишу, да. Завтра. А ты подпишешь. Ты ж всё равно не помнишь, чем кончилось — по башке огрёб и лёг под кустик, такой весь тихий из себя! Вставай давай, пошли давай.

— Ну не хочу я никуда, понимаешь? Я и у родителей два месяца не был — они обижаются уже, я знаю — но не хочу! Настолько не хочу, что даже и не могу — можешь ты это понять? Отчёт — напиши, я тебе спасибо скажу. А я тогда лучше посижу — почитаю что-нибудь такое, вот тут есть у меня…

Гром с досадливым рычанием оттолкнулся от кресла, крутнулся на одной ноге, обошёл стол, опёрся сразу двумя руками прямо напротив эльфа и, глядя на него в упор, гаркнул:

— Риан Квали дэ Стэн на-фэйери Лив, Рука Короны!

Эльф вскочил, как подброшенный, кресло упало. Левая рука хлопнулась на бедро, локоть в сторону, правая стукнула по левому плечу, пошла вперёд-вниз-в-сторону, больно треснулась об стол, но всё-таки завершила движение: по кругу вверх, ребром ладони на солнечное сплетение, локоть на отлёте, будто поддерживая что-то перед грудью. На миг мелькнули краски: зелень глаз, золото волос — и все исчезло, опять приняв цвет пепла и сухого лишайника.

— Служу Короне! — гаркнул эльф, и — С-су-у-ука! Лысый дроу! Ты ж знаешь, как я это "люблю"! Я тебя счаз приложу тяжёлым чем-то! — зашарил взглядом эльф по столу, ища это "что-то", и забормотал под нос: — Ща ты у меня будешь и валяйкой, и лежайкой, и покладкой тоже будешь!

Гром нехорошо оскалил клыки.

— А если я тебе, экспонат паноптикума, раз двадцать подряд Призыв повторю — дойдёт хоть что-нибудь до тупой твоей башки? Или у тебя мозги уже, как уши, в ракушку закрутились? — словосочетание про паноптикум Гром заучил, потому что оно показалось ему хорошим, сочным таким ругательством. Впрочем, в его исполнении оно именно так и звучало…

А боевой запал у эльфа уже тем временем прошёл, он опять болезненно нахохлился. Постоял, поёжился. Свёл брови. Зябко повёл плечами.

— Что, всё так серьёзно?

— Тьфу! — Гром даже ногой топнул досадливо. — Нет, блин, фигнёй страдаю беспробудно!

— Ну ладно, ладно. Щас оденусь… — эльф пошёл к двери, на ходу развязывая халат и брюзжа: — Вечно, как кому-то чего-то — беги, Лягушонок, скачи! Пищи, но прыгай…

Найсвилл, "Золотой лис"

Вечерело, но прохлада ещё не сменила дневное летнее тепло. Над тихой, сонной улицей шептались тополя — замшелые, в два обхвата. Перед корчмой "Золотой лис" — на вывеске лис лежал на буквах, поддерживая их хвостом — мигнул портал. Перед крыльцом оказались двое, чёрная форма, золотое шитьё.

— Ну, и?..

— Давай-давай! Дрыгай лапками, лягуха!

Квали огляделся, удручённо покачал головой. "Провинция", будто было написано у него на лице. Поднялся на крыльцо. Табличка "Дни Осознания" на двери заставила его остановиться, но Гром уверенно толкнул дверь.

— Заходи давай. Это фигня, это к нам не относится.

Где-то в глубине звякнул колокольчик. Квали вяло озирался.

— Миленько. И что — хорошо кормят?

— Высший сорт! — ухмыльнулся Гром и повернул его за плечи к проходу между столами. К ним шла женщина, на ходу вытирая руки передником.

— Слава Жнецу, пришли всё-таки! Привет, Лягушонок!

У Квали медленно стала отвисать челюсть, глаза открывались всё шире… шире… шире…

Женщина с интересом наблюдала за этим процессом.

— Вывалятся, — доброжелательно предупредила она.

— А? — эльф, казалось, вибрировал от напряженного внимания.

— Глаза, говорю, вывалятся. А я сегодня не подметала — все крошки налипнут! И стульев много, между ножек закатятся — фиг найдёшь!

— Лиса, — как-то отстранённо констатировал эльф глухим деревянным голосом.

— Лиса, — согласилась женщина. — А Птичка на речке, они там целыми днями купаются. Лето жаркое выдалось…

Лицо Квали вдруг расслабилось, стало отрешенным, потом обмякло тело, начало оседать. Гром успел схватить его за плечи, но расслабленный торс проскользнул внутри одежды, руки нелепо высунулись из рукавов, колени брякнулись об пол, воротник-стойка пережал шею.

— Задушишь! — ахнула Лиса, подскочила, перехватила подмышками поперёк. — За штаны его зацепи, и давай вон туда положим!

— Не надо вон туда! На стол только для поднятия во Жнеце кладут… — растерянно отозвался Гром, — Дай-ка… — он присел, подставил плечо под живот эльфа, прихватил за ноги и выпрямился. Тело повисло, как отжатая половая тряпка.

— Тогда наверх, — Лиса повела его к лестнице. — Ты ему — что, ничего не сказал? Всё в сюрпризы играешь?

— Вот, видишь, какая штука… — Гром поправил сползающую тушку. — Я… Знаешь… Боялся я, вот что. По-моему, это вот именно оно и было — то, что так называется. Да…

Лиса даже обернулась от удивления.

— Что ты делал?

Гром почесал клыками подбородок.

— Не, я серьёзно, Лисища. Знаешь, ему, как погас, на всё плевать стало. Его даже пожрать заставить — и то проблема была. И чем дальше, тем хуже. Он читал и в рейды ходил — и всё. И, знаешь, ему, похоже, стало нравиться убивать. Он, понимаешь, даже не бешеный, а спокойный такой становился — не только бандитов, а и Пальцев жуть брала, они мне сами говорили. Сдавались нам пачками. На него посмотрят — и сдаются. А у родителей два месяца не появлялся, сам мне сегодня сказал. И сюда-то пошёл, потому что я заставил: сказал, что Призывом Присяги задолбаю…

— А-а! То есть, известие о том, что мы нашлись, могло оставить его равнодушным, ты это имеешь в виду? — догадалась Лиса. Она вынула подушку из-под покрывала, пристроила повыше. — Только сапоги с него стяни. Всё-таки я здесь сплю, и нефиг.

— Видишь, какая штука: я в последнее время не всегда уверен, что он вообще слышит то, что говоришь-то ему. А что не видит — так это точно. Вернее, видит — но не видит…

— Не воспринимает?

— Во-во! Только в рейде включается, и тогда уже крошит всех, кто не сбежал, а потом — щёлк — и выключился. И опять никакой. И я побоялся ему про вас говорить, Лиса. Вот, думаю, скажу ему, что вы, значит, есть — а он не поймёт. Или поймёт — и плохо ему станет — и что бы я делал? И — видишь — действительно плохо. Я, знаешь, вроде как прирос к нему. Смешно, да? Это, вроде, у эльфов, и в браке. А я даже не инкуб… — неприкаянно, не зная, что ещё сделать полезного, топтался Гром с ноги на ногу у кровати.

— Ну почему ж смешно? — хмыкнула Лиса. — Ты ж Палец, вас специально… того… приращивают, — она осматривала Квали — проверила пульс, оттянула веко. — Все вы Пальцы одной Руки… — задумчиво пробормотала она. — Знаешь, если это и был обморок, то теперь он просто спит. Очень крепко спит, фиг разбудишь, — заключила она уверенно.

— Да быть того не может, — не поверил Гром. — Видишь, какая штука, он же в ящике трое суток был, вчера выпустили под вечер, я его покормил — и он спать лёг, да. А сегодня и не делал ничего, только отчёт писать пытался, так я ему не дал…

— Ну, смотри сам: пульс хороший, ровный, дыхание не сбито, глазки в норме, руки тёплые. Он спит, Гром. И я бы его будить не стала: ты про такое состояние у эльфов знаешь что-нибудь? Вот и я не знаю. Может, у него организм требует. Как у выздоравливающих. Так что, похоже, мы с тобой свободны на ближайшее время, — пожала Лиса плечами.

— А может это, Лиса, может, тут посидим? Страшно мне, Лисища. Я знаю, что не может такого быть, а всё равно страшно. Может, со мной тоже что не так? — Гром обеспокоенно заморгал. Видеть Грома неуверенным — уже само по себе было событием, а испуганным — вообще ни в какие ворота, Лиса даже растерялась.

— Ну-у… я попрошу Птичку, как придёт — пусть посмотрит. Может, травы какой-нибудь посоветует. А сидеть… Ты знаешь, сколько он будет спать? И я не знаю. И чего сидеть? Лучше раздень его и засунь под одеяло. И покрывалом вот ещё закрой. А окно лучше открыть, пусть свежий воздух будет. И стул надо к кровати приставить спинкой, чтобы он на пол не слетел невзначай, если ворочаться будет. И сходи, оформи несколько дней Осознания — кто его знает, сколько он проспит? А пока пойдём, хоть вина выпьем, что ли. Я вас ждала-ждала, а вы в обмороки падаете! Безобразие! И не дёргайся насчёт себя, всё с тобой "так". Это не страх, Гром. Это называется "беспокоиться". Просто ты беспокоишься очень сильно. Но это нормально, ты и должен беспокоиться — он же твой Большой, вы связаны и, может быть, даже крепче, чем эльфы своим светом.

Как раскрасить лягушонка.

Квали проснулся. Глаза открывать не хотелось категорически. Он прекрасно знал, что там увидит. Бесцветный мир. Мир теней. Тени бывали движущимися и статичными — только этим и различались. Движущиеся пытались иногда что-то бормотать, но Квали никогда даже не пытался понять — что именно. Какую-то чушь. Иногда даже не бормотали, а прямо-таки вопили, особенно, когда он рубил их в капусту. Впрочем, несколько теней он всё-таки различал. Одна была его начальником — Замком. Для неё он должен был писать отчёты о том, сколько теней и по какой причине порубил. Забавно. По какой причине? Потому что ещё одна тень по имени Гром сказала, что они идут в рейд, и эти тени кому-то мешают в том виде, в котором есть. Типа, неудобно, надо покрошить помельче. А Квали-то что — взял да покрошил, делов-то! Квали уже понял: быстрее покрошил — быстрее отвяжутся. Гром был тенью настырной, мог даже поколотить, если Квали долго не обращал внимания на его бормотание: надо помыться, надо одеться, надо поесть, надо сходить к родителям… Родители были ещё двумя тенями, которых Квали как-то отличал от остальных. Хотя они тоже постоянно бормотали ничего не значащую чушь, но им Квали даже иногда отвечал что-то, как и Грому. Ещё две тени он видел постоянно рядом с собой в рейдах, это были, видимо, Пальцы его Руки. Пришлось их запомнить, потому что они не убегали, а крошить их было нельзя. Гром сказал, что их — нельзя. А весь остальной Мир не имел значения. Ничто не имело значения. Бездарные декорации идиотского фарса. Уже два года Квали жил в этой серой мути. Мир выцветал медленно и незаметно, пока года два назад Квали не обратил на это внимание. И остался равнодушен, просто отметив для себя этот факт. А какая разница? Может ли труп интересоваться цветом бантиков на погребальном паланкине? А Квали, несомненно, труп, просто тело пока этого не осознало. Забавно. Вампиры — живые личности в мёртвых телах, а Квали наоборот. И чтоб его это хоть как-то волновало — ха! Его вообще ничто уже давно не волновало, и не хотелось ничего, кроме покоя. Но у живого тела оставались долги — перед Короной, перед родителями. А долги надо отдавать. Надо. Корона взимала долг трупами — и это было хорошо, это он научился делать просто отлично. Кроме того, это был очень удобный и совершенно законный способ выместить свою досаду на это постоянное "надо". Гром это называет "Подёргать Жнеца за рукав". Гром смешной, у Грома есть чувства, Гром его любит. Любит машину для производства новых трупов. Забавно: не-мёртвый любит не-живого… И родители его любят. Любят ходячий труп своего сына, и даже не понимают, что он уже мёртв. Они живые, у них тоже есть чувства. И эти чувства надо уважать. Надо. Опять это "надо". У него самого, кроме глухой досады на это вечное "надо", никаких чувств не осталось. Ну зачем от него все постоянно чего-то хотят? Сплошные надо, надо, надо — а зачем? Он бы лучше посидел, а ещё лучше — полежал, и почитал бы что-нибудь. Прочитанное не запоминалось, но сам процесс дарил эфемерную иллюзию каких-то действий, участия в чьей-то жизни. А вот видеошар смотреть не мог. Бесило. Зато мог смотреть сны. Он очень много спал в последнее время. И в снах своих он был гораздо более живой, чем наяву, он даже что-то чувствовал, кроме досады. Вот и сейчас что-то такое хорошее снилось, даже досадно, что кончилось, он бы ещё посмотрел. Что-то про Лису, про… Птичку. А действительно, почему он ещё не сгорел? Неужели где-то там, внутри, ещё живёт надежда на то, что — жива! Где-нибудь! Может, он ей и не нужен — но жива! Квали замычал сквозь зубы от привычной боли в груди, всегда сопровождавшей такие мысли. Лучше вообще не думать. Надо встать, надо написать отчёт, надо сходить к родителям. Всё. Он открыл глаза… Закрыл. Попытался понять, что увидел. Открыл. Это была не его спальня. Потолок низкий, какой-то огромный платяной шкаф на полстены, у окна в углу косо стоящий подзеркальник с трюмо, под открытым окном на столике ваза с синими цветами… Синими?!!! Он рывком сел. Покрывало на кровати было глубокого лилового цвета. Остальной мир по-прежнему переливался оттенками серого. Он осторожно, почему-то стараясь не касаться руками непонятно-цветного покрывала, выбрался из кровати, подошёл к окну. Крыша соседнего дома, видневшаяся за деревьями, была синей. Внизу в саду под окном видна была клумба с синими и лиловыми цветами.

— Лысый дроу! Я ещё и чокнусь теперь… — эльф запустил руки в волосы, энергично подрал голову ногтями. Нагнулся, понюхал цветы в вазе — нет. Запахов в этом сне не было… А точно! Это, наверно, такой сон! Забавно: сон о возвращении некоторых цветов. По крайней мере, это объясняет тот факт, что чувствует он себя намного лучше, чем обычно наяву. Сон. Досадно, что не приснилось, как пахнут эти синенькие цветочки. Наяву он запахов тоже давно не чувствовал. И вкуса. Потому и к еде стал совершенно равнодушен: какая разница, что жевать, если различается оно только по степени жесткости? Он высунулся из окна, огляделся. Ничего нового не увидел. Сад, двор. Незнакомые, но для сна ведь это нормально?

За закрытой дверью в коридоре послышались шаги и голоса.

— Зря, по-моему. Проснётся — сам вылезет, чего смотреть-то?

— Да вот, видишь, какая штука, не нравится мне сильно — что ж он всё спит и спит? Я вот в щёлочку посмотрю…

— Ты с утра каждые полчаса в щёлочку смотришь! Не надоело?

Одни шаги остановились у двери, кто-то другой прошёл дальше по коридору, слышно было, как открылась дверь соседней комнаты, ходить стали там, за стеной. Квали прислушивался, сон становился интересным.

Дверь, как и полагается во сне, медленно и бесшумно приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась совершенно жуткая харя. Мертвенно-синим светом горели глаза, солидные клыки торчали в перекошенной синей пасти.

Эльф пискнул, сработала боевая выучка, тело само в два прыжка преодолело нужное расстояние, нога на излёте впечаталась в дверь. Дверь треснулась об косяк, с потолка посыпалась побелка, в коридоре раздался стук упавшего тела, следом понёсся четырёхэтажный мат. Квали замер у двери на полусогнутых, лихорадочно просчитывая варианты. Если эта тварь, теперь, надо думать, обозлённая ударом, сейчас вломится в комнату, придётся либо с ней драться, либо проскочить мимо и сбежать. А ещё лучше — перед тем, как бежать, запереть её в комнате. Только чем запирать-то? Или самому забаррикадироваться прямо сейчас? Сон стремительно превращался в кошмар… А тварь затыкаться и не думает. Ишь, как лается! Так ругаться мог только… Гром? Но не припомнит что-то Квали, чтобы у Грома глаза синим отсвечивали…

Хлопнула дверь соседней комнаты.

— Ты чего это?

— Да эта жаба недодавленная мне дверью по морде приложила!

Кто-то хрюкнул, потом издал полузадушенный хрип, потом:

— Хи! Хи-хи! Ну как, хи-и, посмотрел в щёлочку? Хи-хи! Всё… рассмотрел? Может, что-то пропустил? АХА-ХА-ХА-хи-и-и, — и тоненько. — Хи-и-и, — и басом: — Ха-ха-ха, у-уах-ха-ха! — и опять тоненько: — Ой, инспектор хренов, не могу! И-ихх-ха-ха-ха-ха!

Так ржать могла только… Лиса? Эльф приоткрыл дверь на волосок, прижался глазом. Не видно, блин, косяк мешает, эх, досада какая!

— Гром! — позвал он. — Это ты?

Слаженный дуэт хохота и мата стал затихать.

— Нет, блин, страшный Зверь из Парка КЭльПИ! — рявкнул Гром. — Дверь открой, придурок перепончатый!

Квали приоткрыл дверь пошире, сказал на вдохе: ХХЫАА — и закрыл. Совсем не похоже было увиденное ни на Грома, ни на Лису. У одной твари теперь по всей морде шли синие разводы, а у того, что хихикало, держась за стену, пасть была синей, а грива фиолетовой, причём только с одной стороны.

— Я хочу проснуться, — сосредоточенно сказал Квали. Иногда это помогало. Но не в этот раз. Его маневр с дверью не остался незамеченным. Смех затих. Растерянный голос Грома:

— Слушай, может он — того? На радостях?

— Да нет. Что-то здесь не так. Он же на голос нормально реагирует! А вот когда видит — пугается. Надо его успокоить как-то. Скажи ему что-нибудь привычное, ласковое. Как ты его обычно называешь?

— Ласковое? Бл-лин! Лягушоночек мой пупырчатый… Открой дверь, скотина, а то я её счаз вышибу на хрен! Он мне по морде дверью стучит, а я ему "ласково"! Я те счаз лапки в узелок завяжу — до конца дней по сортирам квакать будешь!

Это абсолютно точно был Гром! Второй монстр опять кис от смеха. Эльф чуть-чуть приоткрыл дверь:

— Гром, — сказал он, — Я то ли сплю, то ли схожу с ума, но вы оба жуткие монстры!

— Кто-о? Ты ещё и лаяться будешь, склизень лапчатый? Да я…

— Подожди, — остановил его второй монстр. — Это уже что-то. Квали, ты можешь внятно сказать, что именно ты видишь? Опиши монстров! Рога, копыта, щупальца — что?

— Цвет, — коротко ответил эльф, передёрнувшись. Вот только щупалец не хватало. Вот уж влип, так влип…

— Какой? Подожди, Гром, потом! — остановила Лиса возмущённого Грома.

— У одного вся мор… всё лицо синее, и глаза горят голубым светом. А у тебя синяя пасть и фиолетовые волосы, — Квали чувствовал себя по-идиотски. Рассказывать монстрам о том, как они выглядят — а то они сами не знают… Но этот жутик был настойчив:

— А всё остальное?

— А остальное — как всегда. Вот цветы у окна тоже синие.

— Квали! Цветы красные! Это маки!

— Ни фига. Они синие, — Квали вспомнил ещё один способ проснуться и, основательно ущипнув себя за ногу, растерянно зашипел — больно! Значит, он не спит? Или ему снится, что он больно ущипнул себя за ногу? Бл-лин!

— Погоди-ка! Ты сказал — как всегда. А как — всегда? Какое?

— Бесцветное. Я уже два года цвет не различаю. Я, наверно, с ума схожу. Но цветы синие.

— Однако. Гром? Ты знал?

— Ну, видишь, какая штука, я ж тебе говорил: видит, но, как вот ты сказала? Не это, не восперимени… — как его?

— Не воспринимает? Так. Хорошо. Дай-ка я подумаю. Подожди, не мешай, я и так все мозги отхохотала!

Воцарилось молчание, нарушаемое только напряженным сопением с двух сторон двери.

— Квали? Скажи, пожалуйста, а ещё у чего-нибудь в комнате цвет есть? Там на кровати одно из покрывал…

— Фиолетовое. Или лиловое, один фиг, — хмуро отозвался эльф. Может, через окно удрать? Дверь подпереть чем-нибудь и сдёрнуть? И что? А если тут везде такие же очаровашки бегают? Эти, вроде, хоть не агрессивны и помочь пытаются… По крайней мере, в дверь не ломятся…

— Кругом обходит Жнец золотой гордое сердце фэйери! — торжественно изрекла Лиса.

— Чё? — дуэтом откликнулись обе стороны двери.

— Двоечники! Это спектр, в школе проходили! Красный, оранжевый, желтый… Квали! У тебя проблема с глазами. Слышишь? Ты не сошёл с ума, и мы не монстры. Смотри: красные маки ты видишь, как синие. А мои волосы и покрывало, которое, кстати, оранжевое — как фиолетовые. Дошло?

Квали долго молчал. Поверить было трудно. Скорее ему просто снится кошмар. Только вот проснуться никак не удаётся.

— И я не сплю? — недоверчиво переспросил он.

— Ха! Ещё один! — фыркнула Лиса. — Я себя тоже три дня назад об этом спрашивала… Ладно, потом расскажу. В общем, нет. Ты не спишь. Но глаза тебе пока лучше просто завязать. Ты ведь эльф — поживи ушами. Со слухом ведь проблем нет? Там в шкафу на дверце шарфики висят. Завяжи глаза и подожди немножко, адаптируйся. Не торопись, мы подождём.

Квали постоял, прислонясь к стене. Синие цветы на столике у окна слегка покачивались под ветерком. Маки… По форме похожи, да. Значит, завязать глаза? Так просто. Завяжи глаза и выйди к монстрам. Чтобы они могли — что? Съесть? Мама расстроится… Да ну, фигня какая-то. Если это сон — ему вообще ничего не грозит. Если не сон — он и с завязанными глазами кого угодно уделает. Научился, слава Жнецу! Он открыл шкаф. На дверце действительно висели какие-то тряпочки. Сапоги! Надо надеть! Если придётся драться — без них кисло. Вот они, в углу. Ой, нет, штаны, штаны сначала, вот они, на табуретке, не бегать же в одной рубахе. А вот и куртка под ними нашлась. Так. Теперь тряпочка… Он с сомнением покрутил в руках бесцветную лёгкую полоску ткани, потом решительно замотал голову. Слух сразу обострился, стал слышен негромкий разговор за дверью:

— …поможет? А если нет?

— Ну не похоже это на чокнутость, не похоже, понимаешь? Встряску он, конечно, серьёзную получил, может быть, даже шок. А это последствия. При том, в каком он состоянии изначально был — ничего удивительного. Вот то, что он столько времени в этом состоянии пробыл — это да, это феноменально! Никогда о таком не читала! Но, по-любому, это всё ерунда! Ещё посмотрим, что с ним будет, когда основной ударный отряд с речки явится. Только бы опять в обморок не грохнулся!

Говорили явно о нём. Обморок? Когда это он падал в обморок? А про речку… Что-то слышал он про речку, и совсем недавно. Какая-то тень ему что-то бормотала об этом… тень Лисы… Лисы?!! Сердце бухнуло. Он вспомнил. Гром его привёл куда-то, где оказалась тень Лисы, которая сказала… сказала… Квали рванул дверь на себя. Гром замолк на полуслове.

— Разверзлась Бездна до конца,

И вышла к людям тварь Жнеца! — продекламировала Лиса. Гром напряженно сопел. Уши эльфа шевелились, сторожко ловя звуки, на сжатых кулаках побелели костяшки пальцев.

— Лиса? — хрипло спросил он. — Ты Лиса?

— Я Лиса! — тёплые руки попытались разжать один кулак. — Чесслово! Гром, скажи?

— Это Лиса, Лягушонок! — торжественным басом подтвердил Гром. — Вот, видишь, какая штука: прямо настоящая, живая Лиса! Супри-из! — расплылся он в улыбке. Ну да, точно Гром, отстранённо, краем сознания отметил про себя Квали.

— Лиса, — нервно раздувал ноздри и кусал губы эльф, готовясь услышать то, что его убьёт. — Я помню… Ты, вроде бы… Я, кажется…

— Она жива, Квали! — стиснули его кулак две маленькие руки. — И в своём уме. Она на речке, мы можем туда пойти сразу, как только ты окончательно придёшь в себя! Ну? Ну!!! — потрясли его за руку. — Ты почти двое суток проспал — не могли же мы все здесь сидеть и ждать, когда ты проснёшься!

Эльф стоял, дрожа, как натянутая струна, вслушивался в слова, такие понятные, такие желанные и… не верил. В сером Мире так не бывает! "Это сон!", вопило что-то внутри него, "Не может быть! Её схватила Тень, ты же сам видел! Если даже и жива — она кормлец, это не изменить! Ты сходишь с ума, проснись же наконец!" В груди разрослась привычная тянущая боль, но сейчас она пошла дальше, выхлестнула из берегов, затопила всё тело и скрутила его, заставив тяжело привалиться спиной к дверному косяку и попытаться нашарить в окружающем мире хоть что-нибудь жесткое и материальное, не эфемерное. Якорь.

— Нет! Нет! Нет! — Квали дышал тяжело, как после долгого пробега, слова срывались с губ нервно, отрывисто. — Я сплю. Мне надо проснуться, — эльф мотал головой и на каждое слово ритмично бился затылком об косяк. Боль вообще хороший якорь. Если больно, значит — ещё жив… — Кошмар. Это. Кошмар. Надо. Проснуться. Надо. Проснуться…

Лиса и Гром с ужасом смотрели на происходящее: эльф сгорал у них на глазах. И так серая, кожа лица с пугающей скоростью покрылась морщинами, зашелушилась, стала отслаиваться. Прядь волос вдруг отвалилась, зацепилась волосинкой за повязку и повисла, покачиваясь, над плечом…

— Да что ж это?.. — растерянно прошептал Гром. Набрал было в грудь воздуху, чтобы гаркнуть Призыв Присяги, средство надёжное, сто раз проверенное — и понял: не поможет. Сейчас уже не поможет, разве что секунды на две-три затормозит это стремительное сгорание. Лиса ощущала, как в её руках неудержимо иссыхает всё ещё сжатый кулак Квали. Мысли судорожно метались в голове. А что она может? Быстрее! Ещё чуть-чуть — и соображать будет просто поздно, процесс станет необратимым, если уже не стал…

— Ой, как плохо-то… — тихо пробормотала она. Она же не умеет, ни разу не пробовала — а на ком бы, собственно?.. "Вот и попробуй!", решительно оборвала она себя. — Гром, разорви ему ворот! Расстёгивать слишком долго! Да рви же, чего уставился! Быстрее! Потом объясню!

Гром ухватился за воротник формы, брызнули пуговицы. Квали дёрнулся было, но Лиса откинула его руки, на удивление слабые и неуверенные:

— Не дёргайся, кусать не буду! Дай сюда башку свою дурацкую… Гром! Будем падать — лови! Квали, постарайся не сопротивляться, и так себя дурой чувствую! Так. И вот так, — тёплая рука легла ему на шею, пригнула голову вниз. Квали безучастно подчинился. Ему было слишком больно, чтобы сопротивляться. Съедят — ну и пусть, зато наконец-то всё кончится. Другая рука скользнула под рубашку, легла на грудь слева под ключицей. Эльф с некоторым отстранённым удивлением почувствовал, что его вовсе не едят, а целуют, вмяв спиной в косяк двери, и поцелуй становится всё крепче и требовательней… Она вдруг больно проехалась ему ногтями вверх-вниз по шее, вторую руку сжала, тоже втыкая ногти — до боли, до царапин, — и одновременно провела ему языком по верхнему нёбу за зубами. Внутри его тела прокатилась горячая волна, ударила, расплескавшись, внизу живота и ахнула опять вверх, заставив загореться уши. Он задохнулся, резко втянул воздух — и вдруг почувствовал, что от неё пахнет компотом и дымом, и чуть-чуть духами, и она тёплая и мягкая, и он ответил на поцелуй и обнял, и всё остальное стало неважно, и было замечательно хорошо и уже совсем не больно вот так целоваться с завязанными глазами, и стоять так долго-долго, всегда…

Пока с отчётливостью подзатыльника до него не дошло, что это — не сон. Что он вполне реально обнимается и целуется… с Лисой. И это бы ещё ничего, но рядом, судя по характерному сопению, стоит Гром и наблюдает за процессом целования с живым и азартным интересом экспериментатора.

Почувствовав, как загорелись щёки, он попытался отодвинуться, но Лиса уже сама отпустила его и отступила на шаг. "А прав был Донни", подумала она, "Смущение и вправду горчит".

— Во, видишь, какая штука, я всегда верил, да! — зачарованно прошептал Гром, внимательно наблюдавший за метаморфозами внешности эльфа. — Ну вот, говорят же, что если лягушонка поцеловать — он тут же и превратится, да! — объяснил он.

— Ага, в жабу толстую, — мрачно подсказала Лиса. Почему-то резко, скачком, испортилось настроение, она чувствовала себя старой, усталой, никому не нужной. Хотелось повиснуть у кого-нибудь на шее с воплем: "Скажи, что ты меня любишь!", а потом потребовать доказательств предполагаемой любви. Дон, зараза! О таких вывертах психики мог бы и рассказать! А виснуть не на ком: Квали и так еле дышит, а Гром просто мёртв и в плане энергии бесполезен. Ладно, значит трудотерапия: надо пуговицы собрать, пока не растоптали…

— Ну да, вот, видишь, какая жаба… Да тьфу, ну чё ты говоришь-то! Не в жабу вовсе, а в этого, в принца, во! И получилось ведь, смотри-ка! Блин, Лисища! Даже и завидно мне стало!

— Да и пожалуйста! — фыркнула Лиса, оглядывая коридор в поисках последней пуговицы. Куда ж укатилась-то? Вроде и некуда здесь… — Жалко, что ли? Хоть до пяток его зацелуй — я даже отвернусь!

— Да не… Ну, я ж… Да тьфу на тебя! — насупился Гром.

— Ц-ц-ц, не-ет уж, Громила. Такие поцелуи доктор только лягушатам прописывает. И только один раз, — мрачно объяснила Лиса. — А тебе тоже превратиться захотелось? — догадалась она. Гром расстроено засопел. — Не бывает, Громила. Ты не эльф.

Квали стоял, вцепившись в косяк двумя руками, ещё и лбом упёрся в него для устойчивости. Смысл болтовни по соседству хоть и не воспринимался сознанием, но успокаивал, а вот общее состояние было безобразным. Голова кружилась, мысли бегали в каком-то чудовищном спринте, подташнивало. И запахи, запахи! Волнами, шквалом! Он уже давно забыл, как это бывает — а не такое уж это и счастье, если разобраться!

— Ребята… Чего-то мне того… Хреново…

Лиса охнула, Гром подхватил эльфа на руки, внёс в комнату, уложил на кровать, но Квали лежать не захотел — сел на край, свесив ноги, нахохлился. Лиса скатала кутуль из одеяла и подушки, подсунула ему под спину, Гром уселся рядом, придерживая его за плечо: Квали даже сидя мотало из стороны в сторону.

— Слушай, ты, конечно, это вот, молодец, да! Вон он, даже розовенький уже! Но как-то крутовато. Эвон его как мотыляет-то! Чё это хоть было-то? Ай! — Квали мотнуло вперёд, Гром еле успел дёрнуть его назад, в подушку. — Да мать твоя Перелеска! Большой! Ляг уже, а? Сзади башку опять разбил, теперь ещё и рожу надо? Вот счаз в ящик отволоку, да попрошу, чтоб недельку не выпускали!

— Где разбил? — забеспокоилась Лиса.

— Да вон шишка растёт! Он же с полной охотой об косяк-то!.. — Гром повернул голову Квали на бок свободной рукой. Квали попытался возмутиться — что ж они, гады, с ним, как с вещью прямо обращаются — но понял, что сил на это нет, и смолчал. Лиса брякнула какой-то дверцей, пробормотала: "Сейчас, сейчас", резко запахло спиртом и какой-то травой. На затылок опустилось что-то влажное и холодное, боль в голове стала утихать, вместе с ней опять ускользало ощущение реальности. Он панически заворочался, напрягся.

— Не надо! Пусть лучше… больно! — забормотал он. — Когда больно — лучше… Я с ума сошёл, да?

— Да не дёргайся ты! — кровать с другой стороны от него промялась, Лиса взяла его за руку. — Всё уже нормально с тобой! Просто чуть-чуть подождать надо! Восемь лет ждал — уж час-то потерпи! И вообще — не смей мою работу портить! Посиди спокойно, раз уж лежать не хочешь!

— Во-во! — поддержал её Гром. — Жабой стал, так и не прыгай! То есть это, принцем то есть… Вот чем стал, тем и не прыгай, да! Тьфу! — окончательно запутался он. — Короче: ляг — замри, а то свяжу, понял? — грозно скомандовал вампир. — Перестаралась ты, Лиса, да. Ведь скачет и скачет! — пожаловался он. — Чё ты с ним такое сделала-то?

— Хе-хе! — хищно хмыкнула Лиса. — А это, дорогие мои, называется "поцелуй инкуба"! — Гром невнятно крякнул от неожиданности, рука Квали судорожно сжалась.

— Ты… э-э-э… — да нет, тёплая у неё рука…

— Нет, Лягушонок, я не "э-э-э". Это просто способ управления энергией, — успокоила его Лиса. — Ты… как заржавел, понимаешь? Или, можно сказать, завод кончился. Тебе нужен был хороший толчок, пинок даже. Вот я тебе его и дала! — она хихикнула. — Как ощущения?

Но Квали юмора пока не понимал, ответил серьёзно:

— Голова кружится. И мутит.

— А нефиг потому что косяки башкой приколачивать! — заворчал Гром. — Сначала меня дверью по морде, потом сам себя об косяк! Далась тебе эта дверь!

— А повязку приподнять не хочешь? Интересно же, как подействовало. Только осторожно, одним глазом. И на нас не смотри — вдруг мы ещё страшнее стали? Опять крышу снесёт. На вот тебе цветочек, смотри уж лучше на него, — Лиса встала, раздались шаги, потом в руку Квали ткнулся прохладный мохнатый стебель. Эльф послушно приподнял повязку, приоткрыл один глаз. Мир шёл сквозь спектр. Краски плыли, переливались одна в другую, смешивались, образовывая невероятные и неприятные сочетания, находясь в постоянном, непрекращающемся и тошнотворном движении.

— Ой, ё! — он поспешно зажмурился, надвинул повязку, прижал обеими руками…

— Эт как? — переглянулась Лиса с Громом.

— Цветовая каша. И мутит очень здорово.

— Мутит тебя от голода, — предположила Лиса. Квали замотал головой, зашипел сквозь зубы — боль отдалась в затылке, но всё-таки сказал:

— Не может быть, я утром ел!

— Ага, только это утро было два дня назад. Ты ещё не понял, что ли? Ты двое суток проспал! Вот на этой самой койке, моей, кстати. А до этого три дня в ящике. Один завтрак за пять дней — это как-то печально, тебе не кажется?

— Два дня?!! — вдруг подскочил Квали, дрыгнув тощими ногами. — Лысый дроу! Отчёт же! Убьёт же! Замок же! — его мотнуло, чуть не снесло с кровати, Гром успел его ухватить и с размаху вмял обратно в подушку.

— Да что ж ты скачешь-то?! — рявкнул он. — Ожил, блин! Сдал я твой отчёт! А подпись подделал твою, уж не обессудь: Лиса тебя будить не велела. И пять дней Осознания взял — не знали ж мы, сколько ты продрыхнешь. Всё пучком, Большой, не парься! — Квали бессильно уткнулся головой ему в плечо.

— Так. Всё. Больно вы нервные, ну вас на фиг, пошла я за едой. Ролы сегодня нет, так что быстро не будет. Что угодно пожевать благословенным райнэ? — решительно встала Лиса.

— А печёнка есть у тебя? Чего-то я голодный какой-то тоже!

— Кроличья устроит?

— Да и… — махнул Гром рукой. — Только это, через мясорубку не надо, ладно? Она потом железом пахнет, противно очень. Или давай я сам попозже…

— Да уж протолку я её тебе! Будет тебе и печёнка в вине, и молоко с яйцами. Мёд гречишный, на любителя. Пойдёт? Коньяка добавить?

— Лисища! — прижал Гром руку к груди. — Я тебя вот прям люблю!

— И это правильно, — согласилась Лиса. — Как же это меня — и не любить? А тебе чего изобразить, горе луковое?

Голова у Квали уже почти совсем не болела, осталась только противная слабость. Он вдруг понял две вещи: во-первых, он был действительно неимоверно, просто зверски голоден, а во-вторых, он вспомнил, что за запах мелькнул среди прочих, когда он ещё стоял там, в коридоре. Рот наполнился слюной.

— Мяса! — сглотнув слюни, мечтательно сказал он. — Жареного! С луком! И с перцем! — он отстранился от плеча Грома и вдруг расплылся в улыбке. — И огурец! Солёный! С укропом! И вина! — он захихикал. — Напьюсь! Как серп свят, напьюсь! Или нет, не буду, и так голова трещит. Но вина хочу!

— Во! — фыркнула Лиса. — Вот теперь видно, что поправишься! Только не прыгай, понял? Сиди смирно и на цветочек поглядывай. Он должен быть красным, Квали! Не жёлтым, не оранжевым, понимаешь? И пока он красным не станет, лучше ни на что больше не смотри — опять замутит.

Гром внимательно смотрел в лицо своему Большому. Потом перевёл изумлённый взгляд на Лису. "Что?", спросила Лиса глазами. Гром нарисовал на лице улыбку, отрицательно помотал головой, показал на пальцах "восемь", беззвучно добавил "лет". Лиса осенила себя серпом, покачала головой и ушла.

— Чего это вы? — насторожился Квали. Что-то они такое делают, а он не видит! Просто свинство с их стороны!

— Любуюсь, — на полном серьёзе выдал Гром.

— Чем?

— Тобой, — эльф дёрнулся, брови над повязкой взлетели к волосам, но Гром продолжил серьёзно, почти торжественно: — Я счаз разревусь, Большой! Ты знаешь, что только что в первый раз за восемь лет улыбнулся? Я уж и не надеялся, что такое когда-нибудь ещё увижу! Это чудо, Лягушонок! Ты понимаешь, что ты Лисище за этот поцелуй всю жизнь жопу лизать должен?

Эльф сначала хмурился, но на последней фразе опять расплылся в шкодливой улыбке.

— А мне понра-авилось! — протянул он. — Вот бы ещё тебя там не было… Надо будет спросить насчёт жопы… — он захихикал.

— Лыс-сый дроу! — ахнул Гром. — И вот этот паршивец мне что-то там про похабщину вякал! А как же твоя любовь-то неземная? Чуть не сдох же, да, а теперь что?

— Неземная любовь жопу лизать точно не позволит, — весьма рассудительно сказал эльф и довольно заржал, представляя выражение лица Грома. Очень правильно представляя. Гром только открывал и закрывал рот, не зная, что ж сказать-то на такое безобразие. Потом махнул рукой. Шутит. Ожил, паршивец, и шутки шутит. Ну, и слава Жнецу. Он шумно вздохнул, слез с кровати и устроился прямо на ковре. В носу щипало, и действительно хотелось заплакать от облегчения. К эльфу на глазах возвращались краски жизни, порозовела кожа, изменился цвет волос. Он полулежал, откинувшись на подушку, крутил в руках быстро увядающий мак.

— А знаешь, Громила, я ведь почти ничего не помню, — задумчиво сказал он. — Ты вот говоришь — восемь лет, а у меня нет ощущения прошедшего времени. Как девчонок искали — помню, а после того ответа из Рио, помнишь? "Дочери с таким именем в Доме Рио не имеется". Вот после него — как заснул. Стали пропадать цвета, запахи. Еда потеряла вкус. Спал и видел неприятные сны. Причём даже не кошмары, в них хоть страшно бывает, а так… — он вяло пошевелил пальцами, показывая, как "так". — И вдруг всё вернулось, а я стою и с Лисой целуюсь! Нда! — он опять заулыбался и покраснел. — Сильное ощущение, должен тебе сказать, — он смущённо засмеялся, потом задумался. — А за последнее время вообще помню отчётливо только боль в груди, будто там зуб болит, и досаду на то, что надо куда-то идти и что-то делать. А всё остальное… Знаешь, когда просыпаешься и помнишь — что-то снилось, а при попытке вспомнить отчётливее, всё истаивает окончательно… — Гром сочувственно посопел. — Гром! А ты Птичку уже видел? — тихо и напряженно вдруг спросил эльф.

— Так… А когда? — растерялся Гром. — Я ж это… Время-то было у меня? Я ж тебе отчёт написать не дал, к Лисище приволок, а ты бряк — и в обморок. А она говорит — спишь, и не будить тебя! Во-от. Я ей печатей личных дал на всякий случай и ушёл, да. Потом отчёт писал? Писал. Потом сдавал, порталы сюда заказывал, дни Осознания выбивал, на всю Руку оформлял — вот только сегодня и пришёл, да!

— Гром! Ты не Громила! Ты Великий Таран! Быть тебе Большим! — заверил его Квали.

— Да счаз! На фиг сдалось-то оно! — нахмурился Гром. — Вот забудь прямо сразу, и не буду ни за что! Меня за эти-то два дня поворотило! И как ты столько лет такой лабудой заниматься можешь?

— А-а! Ощутил на своей шкуре прелести жизни начальства? — засмеялся эльф. — Вот то-то же! Недаром говорят: у Руки мозоли от меча на руках, а у Замка — от табуретки, и на заднице, — он сдвинул повязку и опасливо приоткрыл один глаз. Внимательно рассмотрел поникший мак. Решительно выскребся из подушки, сел на край кровати, снял повязку.

— Эй, эй! — напружинился Гром. — Не рановато?

— Да вроде… ничего… — Квали, щурясь, оглядывался. — Почти устаканилось. Ещё плывёт немножко, но голова уже не откручивается, — он покрутил головой, оглядываясь, потом уставился на Грома, заулыбался. — Знаешь, я очень рад тебя видеть! — вдруг сказал он. — И не смотри на меня, как на идиота. Я ведь очень долго тебя воспринимал, как смутную туманную фигуру. Правда, вполне материальную! — хихикнул он. — Тот подзатыльник даже при моём сумрачном состоянии оставил неизгладимый след в моей трепетной душе! И на затылке!

— Ну так… — смущённо засопел Гром. — Видишь, какая штука: жрать-то надо всё-таки! Хоть раз в день. А ты и вправду — как спал на ходу. Тебе говоришь-говоришь, орёшь-орёшь, а ты…

— Да нет, Громила, я наоборот, твоему долготерпению удивляюсь. Всего один подзатыльник! Я бы, наверно, целыми днями лупил! Все восемь лет! — развлекался Квали. — Ты мне лучше вот что скажи, — он озабоченно осмотрел свои руки. — Я очень страшно выгляжу? — он сделал попытку встать, но плюхнулся обратно, ноги были как ватные.

— Хе! Вот теперь точно проснулся! — развёл руками Гром. — Чуть не сдох, а в башке одно — как он выглядит. Одно слово — эльф!

— Ну и эльф, ну и что? Я не просто эльф, а Большой Руки Короны! — возмутился Квали. — Чем издеваться, помог бы до зеркала дойти. Я, можно сказать, к новой жизни возрождаюсь, а ты обзываешься! — он опять попытался подняться, Гром со вздохом встал, поддержал, помог добраться до зеркала, усадил на табурет. Квали уставился на своё отражение. — Кошмар… — расстроено заключил он.

— Хе! Видел бы ты себя до того, как тебя Лиса поцеловала! — "утешил" его Гром. — Ты когда в последний раз на себя в зеркало смотрел?

— А вот не помню… — озадачился Квали. — А что, плохо было?

— Вот, видишь, какая штука: ты лягушку когда-нибудь видел, которая под колесо тележное попала, а потом засохла? — обстоятельно и подробно объяснил добрый Гром. Квали представил, позеленел и сказал что-то животом. — Во-во! Вот так ты и выглядел, — подтвердил Гром, вполне довольный такой реакцией — значит, удалось объяснить. — А иногда и хуже, — добил он несчастного эльфа.

— Ох! — совсем расстроился Квали. — А?.. Она… меня видела?

— Ну-у… не знаю, не спрашивал, — пожал плечами Гром, и только тут до него дошло, почему его Большой так нервничает. — Да не парься ты! Она ж, Лиса сказала, на целительницу, вроде, учится. И не такое, поди, видала, целители-то, они много чего видят, да… А Лиса счаз пожрать тебе даст — глядишь, и оклемаешься. По садику, вон, погуляешь и совсем в себя придёшь. Как-то Лисища мощно с тобой колданула, да. Всего-то час прошёл, а ты уже на живого почти похож. Быстро у тебя это пошло, да…

— Вот именно, почти похож на почти живого. Зомби давленой лягушки: зелёненький в разводиках… — ворчал эльф, пытаясь причесаться. Но он был, конечно, не прав. Перемены в облике были разительные. Волосы — ну да, не эльфийские локоны, но уже и не пакля, и лицо ожило, будто осветилось изнутри. Перестали быть блёклыми, засияли изумрудной зеленью глаза, и кожа уже не походила на старый пергамент. Да и в движениях начала проявляться хоть и несколько неуверенная пока, но грациозность, словно обещание будущей стремительной пластики. И он больше не сутулился. Оказалось, что у него широкие, свободного разворота плечи и гордая, но не надменная посадка головы.

"Слава Призыву Присяги!", думал Гром, "В последнее время он становился таким только в бою. Ох, как я боялся! Я! Боялся! И пусть Лиса, что хочет, говорит — я-то знаю, что чувствовал! Хоть она и Видящая, а в обыкновенный страх у вампира не поверила. А это был именно страх. За тебя, Большой. Ты мне нужен, Большой. Не зачем-то, а просто, чтобы ты был. Потому что это правильно — чтобы ты был. И, если что, я бы тебя поднял. И без всяких там разрешений и прочей лабуды. Потому что ты должен быть. До суда и стирания всё равно бы не дошло, Рэлиа на-фэйери Лив загрызла бы меня собственным жемчужными зубками — я это знаю прекрасно, но всё равно бы поднял…"

— Давай-ка нашего убогого вниз стащим, — сказала Лиса, входя в комнату. — О, уже вскочил! Ну как ты? Голова не болит? — она стремительно подошла, положила руку ему на лоб извечным материнским жестом. Квали заулыбался, попытался встать, заплёлся ногами в ножках табуретки, уронил её, но всё-таки встал и почти повис у Лисы на плече — лёгкий, почти бесплотный.

— И впрямь Лиса! — Квали со счастливой улыбкой подёргал её за рыжую прядку. — Надо же!

— Да что ты? — фыркнула она. — Только сейчас заметил? Я думала, ты ещё два дня назад это понял. Как увидел — так и грохнулся!

— Я не увидел — я услышал, — объяснил Квали. — Услышал голос, который не думал больше услышать никогда. А такую чушь на полном серьёзе могли нести только ты и Донни. А потом ты сказала про Птичку — и это меня добило. А в лицо я тебя не узнал. Когда мир бесцветен, всё меняется, да ещё и после восьми лет разлуки, — пожал он плечами. — Я на Грома-то сейчас смотрю, будто сто лет его не видел! — Лиса покосилась на Грома, тот молча скривил рот в недоумевающей гримасе.

— Да-а, ну ты даёшь! — протянула Лиса, потом спохватилась: — Давай-ка всё это потом, хорошо? У меня там всё готово, можно сесть и съесть. Ты вниз-то сам сойдёшь?

— А я и до речки могу, если недалеко! — храбро выпрямился Квали, отпустив плечо Лисы. Стоять без поддержки оказалось задачей непростой, но то, как Лиса с Громом переглянулись, от его внимания не ускользнуло. — Что? — насторожился он, и как-то поблёк и выцвел на глазах. Сразу стало понятно, насколько ещё тонка и хрупка грань, отделяющая его от прежнего состояния, и насколько легко оно может вернуться.

— Нет-нет, Лягушонок! — переполошилась Лиса. — С ней всё нормально. Только, понимаешь… Она тебя не помнит… — виновато развела она руками.

— Почему?.. — эльф потерянно чуть не сел прямо на пол, но Гром успел подсунуть под него табуретку, с которой Квали тут же чуть не упал.

— Тень. Это-то хоть ты помнишь? Ну и вот. Она забыла почти всё. Её остаточное развитие оценили тогда в девять лет по человеческим меркам. Сколько это на эльфийский лад, я не знаю. Соответственно, сейчас ей семнадцать, — Квали перекосило. — Ну чего ты? Наверстаете!

— Жнец! — эльф жестом отчаяния запустил руки в волосы. — Я что — растлитель малолетних? Гром, кончай хрюкать! Это не смешно! Эльфы в двадцать лет в школу идут! В первый класс!

— Лягушонок! — застонала Лиса. — Что ты несёшь! Школу она в прошлом году закончила! Простую, человеческую. И никто даже не понял, что она эльф! Все её полукровкой считают! И тело у неё вполне, гм, сформировавшееся. По эльфийским вашим тощим нормам — так даже слишком! — захихикала Лиса. — Просто тебе придётся её по-новой, как бы это сказать — обаять, во! Но я не думаю, что для тебя это такая уж проблема!

Квали покосился на себя в зеркало, скривился.

— Ты всерьёз так думаешь? Что вот ЭТО способно кого-нибудь обаять? Издеваешься?

— Слушай, кончай прибедняться! Это ты знаешь, какой ты, когда здоровый, а в Найсвилле ни вампиров, ни эльфов, кроме нашего на-райе, отродясь не видали! Да и тот лет двадцать назад здесь в последний раз показывался. Хватит стонать! Тебе сейчас поесть надо в первую очередь, а там разберёмся! Вставай! Там остынет всё сейчас, зря я, что ли, старалась?

 

Глава вторая

Дела семейные.

Вниз эльфа транспортировал Гром. Он просто сгрёб болящего в охапку и поволок к лестнице, невзирая на вялые трепыхания лапками и вопли на тему: "Я сам в состоянии, отпусти меня немедленно!" Впрочем, сопротивление было быстро подавлено вреднючей Лисой:

— Если уж так хочется сломать что-нибудь, падать с лестницы не обязательно! Выбери конкретные кости, попроси Грома — он, по крайней мере, сломает только их, а не все разом! И лестница цела останется! — рыкнула она. Квали обречённо затих и дал спокойно донести себя до накрытого стола. Зато потом!..

Первый кусок мяса, зажаренного с луком, чесноком и перцем, хрупкий эльф откровенно сожрал. Еле-еле хватило ему выдержки порезать мясо на куски, а не вцепляться в шмат зубами, урча, как голодный кот. Даже Гром проникся и уважительно сказал "Ого!", но эльф его проигнорировал. И очень забавно расстроился, глядя на опустевшую тарелку. Но к середине второго куска уже начал смаковать, и огурцом захрустел, и картошечки варёной, с маслицем, добавил. И на окружающих наконец-то обратил внимание.

— Ну что, ты уже вменяем? — хихикнула Лиса. Она сидела, подперев голову рукой, и только удивлялась — куда в такого тощего всё это влезло? Подкладывать на тарелку эльфу ничего не пришлось, он всё хватал и тащил сам — и жевал, жевал, жевал… Будто год не ел, чесслово!

— Ум-гум! — утвердительно мотнул головой Квали.

— Тогда объясни внятно, чего от тебя ждать? То, что мне про тебя Гром рассказал — вообще ни в какие ворота! Просто волосы дыбом, чесслово. Вот теперь к тебе цвета вернулись, да? А крыша по этому поводу на место встанет? Хотя, если честно — не понимаю, как это взаимосвязано. Собаки, вон, живут в чёрно-белом мире — и ничего, нормально. И среди людей дальтоники есть — и вполне приличные ребята. Ты извини, что напрягаю, но вопрос животрепещущий. Как сам-то ощущаешь — можно тебя в общество невинных девиц пускать?

— Понимаешь… Мням, как бы тебе сказать… — эльф дожевал, запил вином. — Люди тоже зависят от цвета, просто слабее. У вас цвета влияют на эмоциональный фон, а у нас на психическое здоровье и даже на внешний вид. Яркий пример — дроу. Это ж тоже эльфы, а выглядят, как другая раса. И то, что мы стараемся окружать себя красивыми вещами — не прихоть, а жизненная необходимость. Заставь эльфа жить среди уродства, слушать какофонию, ощущать постоянную вонь — он либо сойдёт с ума, либо начнёт изменяться. А бесцветный мир уродлив, Лиса. Я сам до конца не понимаю, но у меня это, кажется, шло по спирали: чем меньше оставалось цвета, тем меньше меня интересовал мир — и так далее, одно за другим. И я Грому уже сказал — у меня ведь не только цвет пропал, запах и вкус тоже. Жить стало совсем неинтересно. Но бесцветность, видимо, играла основную роль. Цвет создаёт гармонию, которую не в силах создать форма, а иногда и меняет форму — визуально. Для эльфа не важно, насколько богато или бедно окружение — важна гармония. Вот тут у тебя очень симпатично! — Квали умудрялся одновременно говорить, хрупать огурцом и доедать картошку, посыпанную зеленью. У еды был вкус, цвет и запах — непередаваемый, давно забытый кайф!

— Это "симпатично", — хмыкнула Лиса, — называется "шиш в кармане"!

— Эй! Если с деньгами проблемы — только свистни, мигом пару зверей подкинем! Не вопрос! Только не мнись, хорошо? — забеспокоился Квали, даже жевать перестал.

— Да нет, сейчас-то всё нормально, — отмахнулась Лиса. — А вот на кружки к открытию у братца Ваки одолжить пришлось. Ох, он меня отлаял тогда! — засмеялась Лиса. — За то, что сначала купила, а потом уже стала смотреть, что досталось! — пояснила она. — Купила-то за три клочка. А ремонт всё, что было, сожрал, и ещё попросил. Ну, так откуда мне было знать, как нормальные люди недвижимость покупают? Нам уголовное право преподавали, а в таких делах — я ж полный ноль. Была. Да и соображала на тот момент… плоховато, скажем так. Если бы мозги на месте были, стольких глупостей бы не наделала! Ты и Птичку бы нашёл тогда ещё, может, и не погас бы. А я же её удочерила, Лягушонок! По Утверждению.

— Оп-па! — захлопал глазами эльф.

— Вот тебе и "оп-па", зятёк! — заржала Лиса. — Гром, сока больше нет, сидр будешь? Сами делаем, яблоки девать некуда!

— Сами? Давай! — Гром расслабленно блаженствовал, наслаждаясь почти семейной идиллией и отсутствием необходимости что-то говорить.

— Блли-ин! — никак не мог переварить убийственную новость Квали. — Так ты же что же — если мы, значит — это, так ты, значит… Ой, ё! — он пригорюнился было, подпёр голову руками, надкусанный пирог торчал над головой, как третье ухо. Потом вдруг воспрянул от пришедшей в голову мысли: — Слушай, так она теперь человек, что ли? По документам?

— Ну да, — пожала плечам Лиса. Квали расцвёл.

— Так это ж здорово, Лиса! Ты даже не представляешь, насколько! Да и вообще! — он вдруг принял восторженно-наивный вид: — Райн Громад дэ Бриз, — он сделал ручкой в сторону Грома, — уже успел просветить меня насчёт моих обязательств по отношению к вашей особе! — Лиса удивлённо нахмурилась, а эльф положил недоеденный пирожок, соскользнул со стула и, картинно опустившись перед Лисой на одно колено, взял её за руку.

— У-у-у! — Гром, зажмурившись, схватился за голову.

— Благословенная райя Мелиссентия дэ Вале! Позвольте просить вашего снисходительного разрешения за тот поцелуй, которым вы меня удостоили, лизать вашу жопу до конца своих дней! — с великой торжественностью изрёк Квали.

— Что-о-о? — глаза Лисы вытаращились, она вырвала у него свою руку, попыталась схватить эльфа за ухо, он увернулся, плюхнулся на зад, ойкнул и довольно заржал. — Ах, ты! Да я ж тебя! — она сдёрнула с плеча полотенце.

Трясся стол, тряслись и ползли к краю кружки. Бессильно лёжа на столе, трясся, хрюкал и подвывал басом Гром. Эльф с хохотом и верещанием удирал на карачках, петляя между столами и сшибая стулья, за ним бежала Лиса и стегала его полотенцем по тощей заднице.

Позвольте вам представить…

— А это что за хрень?

— А чем тебе не священный ключ Вэльфи Благословенной? — гордо подбоченилась Лиса.

— Эпс… — подавился Квали. Гром хрюкнул. Эльф пошёл кругом, рассматривая здоровенную деревянную бочку, водруженную на бетонный цоколь. Чуть выше днища из неё торчали четыре трубки в сторону сада, из них непрерывными бойкими струйками текла вода в неглубокие — на штык лопаты — желоба. Четыре ручейка в выложенных камушками и промазанных строительным раствором руслах разбегались в стороны и терялись под яблонями. Вдоль одного тянулась замощенная осколкам разноцветных плиток дорожка.

— Чего? — засмеялась Лиса. — Ну да, на "ключ воды хрустальной в рост человеческий" не сильно похоже. Да и с мрамором у нас как-то плоховато, знаешь ли! Как-то он денег стоит! Обошлись подручным средствами!

— Это… сами придумали? А в бочку "Источник" кидаешь, да? — сообразил эльф.

— Естественно, — пожала плечами Лиса. — Самый дешевый, на три месяца. Больше-то ни к чему, и селективность высокая не нужна — это ж не для питья. А идею Птичка подала. У них это по истории было — так она мне за зиму плешь проела! Я наизусть запомнила: "И ударила Вэльфи Благословенная в склон холма посохом своим, и забил из недр ключ воды хрустальной в рост человеческий. И разбежалась та вода тысячей ручьёв, кои до сей поры землю увлажняют и питают собою всё растущее на склонах холма Стэн." Во, видал? Ночью разбуди, блин — не собьюсь ни разу!

— Да-а! — проникся Квали.

— Ну, а техническое решение — это уже моё. И бочка, и канавы. Птичка мне вырисовывала на земле, где копать — и. знаешь, я эти ваши эльфийские способности зауважала страшно! Ни разу ни одного корешка под лопату не попало! Как-то она их убирала с дороги, напевала, бормотала — и действовало! Мы с ней вдвоём за месяц управились — и прокопали, и края промазали, чтобы землю не размывало. Вот и пожалуйста: "увлажняет и питает"! Скажешь — нет? А потом девкам счастья до конца лета хватило — кораблики по воде пускать, а потом у реки ловить — чей первый доплыл.

— Девкам? — не понял Квали.

— Да у Ролы, поварихи моей, две дочки, со старшей Птичка в одном классе оказалась — до сих пор дружат. Хорошие девчонки, правильные, — Лиса и Квали медленно шли по дорожке вдоль ручья, Гром за ними.

— Хорошо у тебя тут, — вздохнул Квали. Он всем телом вбирал льющееся со всех сторон довольство и умиротворение. Долго, очень долго он был не в состоянии это делать, даже и желания такого не возникало. С другой стороны, и слава Жнецу. Мог превратиться в чудовище, в присутствии которого вся растительность теряла бы жизнь и засыхала на глазах. Ужас какой! Эльфа передёрнуло. Такой участи и дикому лесу не пожелаешь, не то что заботливо выращенному саду — а это был счастливый сад, уговоренный, обласканный. Сад, где растения не ссорятся и не мешают друг другу жить.

— Да я тебя умоляю! Я-то тут при чём? — фыркнула Лиса. — Это Птичкина вотчина! Я только дорожку эту замостила да в паре мест скамейки воткнула — а остальное всё она! Тут уже был сад, когда мы приехали, только очень грязный, почти бурелом. А она тут бродила, напевала что-то — и понемногу стало хорошо. Ещё бы тебе тут не нравилось!

— Туплю, — согласился Квали. Чем дальше они шли, тем больше он нервничал, и вся умиротворённость, разлитая в воздухе, не могла вселить в него уверенности. Даже Лиса наконец заметила и оборвала свой рассказ.

— Лягушонок, ты чего? Что-то не так?

— Страшновато, — криво улыбнулся Квали с закушенной губой.

— Однако! — опешила Лиса и даже остановилась. — Ты это завязывай, с таким настроением с девушками не знакомятся! А тебе её ещё обая…ивать… как это сказать-то? В общем, ты не прав! — эльф виновато пожал плечами. — Ну, давай отложим. Торопиться-то некуда, — растерянно предложила Лиса. — Придёшь в себя окончательно — тогда и… Ты сегодня и так перенервничал — таких монстров жутких полдня гонял! — вредно хихикнула она.

— Ага, ага! — обрадовался Гром. — Я такой стра-ашный! — он оскалился, воздел руки со скрюченным пальцами и навис.

— Да нет, ребята, вы не понимаете… — Квали сосредоточенно пинал косо стоящую плитку на дорожке. — Я… Этот сад… Вы не чувствуете — а я вижу. Это сад счастливого эльфа, понимаете? Тогда ей было плохо, и она потянулась ко мне, я был ей нужен. А сейчас ей и так хорошо, и боюсь, что окажется — нафиг я ей сдался. Собственно, что я ей могу предложить? Постоянную трёпку нервов в ожидании меня из рейдов? Вот счастье-то неизбывное! — эльф, не поднимая головы, старательно расковыривал ногой дорожку. Гром со вздохом опустил руки. Ну, вот опять проблемы! Когда ж оно кончится-то?

— Поня-атно… — протянула Лиса. — Только вот, что я тебе скажу, Большой, — она подцепила Квали под локоть и повела дальше. — А скажу я тебе прописную истину, банальность даже. Это все знают, но почему-то никто не осознаёт. Так вот. Нужен ты кому-то или не нужен — это каждый для себя решает сам. Сам, понимаешь? Захочешь — станешь и нужным, и необходимым и единственным. Вопрос, конечно — в каком качестве? Тут, конечно, ничего заранее сказать нельзя, но, знаешь, и просто хорошие дружеские отношения дорогого стоят! Некоторые, вон, женятся, а потом всю жизнь лаются или вообще разводятся. Будешь спорить? Или тебе просто суетиться лень? — вредно поддела она эльфа

— Умная, да? — хмуро пробурчал эльф, но дальнейший спор стал бессмысленным — они пришли.

Дорожка выбежала на широкую полосу травы вдоль берега. Слева до самой кромки воды раскинулась огромная клумба, прорезанная четырьмя ручьями. У её края стояли две скамейки с высокими спинками, между ними был вкопан одноногий стол. Справа от дорожки стояли качели — две верёвки, доска, за качелями опять цветник до ограды соседнего участка. Дорожка сбегала к мосткам, идущим вдоль стены лодочного сарая. Из щели в настиле мостков торчал косо воткнутый большой зонт от солнца, из-под края зонта виднелась раскрытая книга. На неширокой полосе песка у воды стоял песчаный замок. Какой-то ребёнок, загорелый до черноты, с белыми, забранными в хвост на макушке волосами, выскребал песок изнутри через небольшое отверстие у подножия башни.

— Ребёнок… — упавшим голосом сказал эльф.

— Это не ребёнок! — засмеялась Лиса. — Это спятившее боевое заклинание тотального уничтожения! Как она мне ещё весь дом не разнесла — это только Птичку благодарить надо! Да вы не туда смотрите! Птичка на мостках под зонтиком.

— О, супри-из, видишь, какая штука… — озадачился Гром. — Ты это что же это — замуж вышла?

— Вышла, — вздохнула Лиса. — А толку? Да сейчас сам всё поймёшь. Ника, Птичка, девочки! — крикнула она. — Обедать пора! Собирайтесь!

— Мама! — вскочил ребёнок.

— Ника, Ника! Платьице накинь! — за зонтом началось активное шевеление, поднялась девушка — сарафанчик, белокурая коса, в руках какая-то детская одёжка. Ника вприпрыжку, на ходу обтирая об штанишки налипший на руки песок, побежала к мосткам. Птичка собрала платьице к проймам, опустила на поднятые руки девчушки, натянула ворот, одёрнула подол. — Молодец, беги! — нетерпеливо приплясывавшая во время процедуры одевания Ника вприскочку побежала вверх по склону. Птичка неторопливо выдернула и сложила зонт, подобрала книжку и тоже пошла наверх, из-под руки разглядывая стоящих на берегу.

— Мама, мамочка, смотри, какой я дом сделала! Во какой!

— От, да-а… От, супри-из… — Грому вдруг очень захотелось присесть. По траве, подскакивая, азартно блестя глазами и улыбаясь до ушей, к ним бежал… Донни. Да, волосы белые и прямые, клыков не наблюдается — но всё остальное! Даже веснушки полосой через слегка вздёрнутый нос — и те на месте! Только глаза карие, и ушки эльфийскими ракушками — но это, несомненно, был Донни. Только маленький. — Лиса, ты, это?..

— Да-а… Не знаю! — отмахнулась Лиса. Живой снаряд врезался ей в живот, обхватил руками, лукаво зыркнул на Грома. — Ника, детка! — пошатнулась Лиса. — Ты ж меня свалишь! Кушать пойдём? — Ника задрала голову, покивала с улыбкой, опять стрельнула глазами в Грома. — Да ты лучше на Лягушонка посмотри, — подтолкнула Лиса локтем Грома. — Настоящий лягушонок! — тихо хихикнула она.

— Чего это? Почему это? — не понял Гром.

— А брачная окраска! — тихо заржала Лиса. — Как по весне у лягушек! Гром посмотрел и тоже захрюкал.

Правда, по напряженности позы эльф больше напоминал сделавшую стойку охотничью собаку. Но цвета… Ну, что тут скажешь! Он сиял. Волосы завились на концах в локоны, и даже в ярком солнечном свете было видно, как пробегают в них радужные искры, кончики ушей горели, как красные фонарики, изумрудами переливались глаза. "Вот это и называется — одухотворённость", подумала Лиса, "Рядом с этим эльфийским воином любая человеческая красавица сейчас покажется даже не куклой, а огородным пугалом. Пожилым".

— Что вы ржёте, убогие? — покосился эльф на Грома и Лису.

— На тебя любуемся! — заржали оба. Эльф сердито засопел, но найти достойный ответ не успел — подошла Птичка.

— Райнэ! — для того, чтобы прижать правую руку к плечу, ей пришлось взять книжку и зонт в левую. — Как вы себя чувствуете? — сразу заботливо спросила она эльфа.

— Прекрасно!!! — выдохнул он. — Позвольте, я вам помогу! — он стремительно отобрал у Птички зонт, отобрал бы и книгу, но совершенно непонятным образом споткнулся о макушку зонта, который сам же и держал. Попытался опереться на него, как на трость, но тонкое навершие легко ушло в мягкую почву, равновесие было потеряно окончательно, на месте эльфа на некоторое время образовался мельтешащий клубок из невероятного количества рук, ног и зонтов. Птичка, прижав к груди книжку, дрогнула губами в улыбке, но попятилась к Лисе и покосилась на неё удивлённо. Лиса и сама недоумевала — это он так шутит? Эльфы не умеют терять равновесие… В конечном счёте, он таки умудрился не упасть, восстановил баланс, улыбнулся и сделал вид, что ничего не было.

— Ну ты даёшь! — покачала головой Лиса и приступила к процедуре представления. — Девочки! Это мои очень старые друзья: Громад дэ Бриз и Квали дэ Стэн, оба — Пальцы Руки Короны, — одеты Пальцы были, мягко говоря, не по уставу: на Громе жёлтенькая рубашечка в ананасиках и пальмочках, на эльфе чёрная форменная куртка и белая рубашка зияли дырами на месте выдранных с мясом пуговиц. Но оба выпрямились и на полном серьёзе дали отмашку. — Райнэ, позвольте представить вам моих дочерей: Патриона дэ Мирион, — Птичка поклонилась. — И Ардонника дэ Мирион, — Ника спряталась за маму и выглядывала оттуда, держась за юбку. — Ника! Ну как ты себя ведёшь? — Ника сияла улыбкой, но покидать надёжное убежище в складках маминой юбки и не думала.

— АрДОННИка?.. дэ Мирион?.. — наконец-то дошло до эльфа. Он даже встал на одно колено, разглядывая Нику. — Но… Лиса! Как?.. Это же!.. Да не может такого быть! — вдруг возмутился он, как будто Лиса пыталась его обмануть.

— Да что ты? — ехидно фыркнула Лиса. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю!

— Нет, это здорово, конечно, — смутился эльф. — Но… — никак не мог он поверить в то, что видит. — Ну, ты даёшь! Как обухом по голове! — поднялся он, не сводя глаз с выглядывавшей из-за Лисы девочки и изумлённо качая головой.

— Вечером, — похлопала его по плечу Лиса. — Сядем, всё друг другу расскажем… Что, Ника? — она наклонилась к дочери, настойчиво дёргавшей её за подол. — Нет уж, сама спрашивай. Подойди и спроси: "Райн Громад, а правда, что вы вампир?" — ребёнок отчаянно замотал головой и ткнулся в юбку так, что Лиса даже вперёд шагнула.

— Ну вот, видишь, какая штука: и вправду я вампир, — присел Гром на корточки. — Вот уши-то какие, видишь? У вас троих эльфийские, у мамы твоей человеческие — а у меня вампирские, да, — Ника, явно никогда не задававшаяся вопросом формы ушей, нахмурила бровки и схватила себя за уши обеими руками. Внимательно ощупала, попутно обегая глазами окружающих — точно: у мамы другие. Но мамины уши никуда не денутся, а вот этот райн может уйти. А у него какие интересные! Синенькие, с красными прожилками… — Ты, это… Хочешь — так пощупай, если интересно, — предложил Гром. — Только осторожно, не дергай! Они такие, понимаешь, тоненькие, да… — он повернулся и наклонил голову. Ухо предстало во всей красе, и Ника не устояла: шагнула к вампиру и потрогала это диво — осторожно, одним пальцем. Девочка напоминала настороженного зверька: одно резкое движение — и она опять спрячется в мамину юбку. Но Гром был спокоен, как скала, и Ника осмелела, вплотную занявшись исследованием: такая зверюшка, как вампир, ей ещё не попадалась. Гром сопел и терпел, Лиса и Птичка давились сдерживаемым хохотом, а эльф внимательно разглядывал копию Донни, пытаясь найти сходство и в поведении.

— Ррайн Грро-омад!.. — Ника держалась за Громово колено, сияя улыбкой и кокетничая по-детски. — А вот…

— А вот зубки трогать не надо, — сразу понял Гром. — Они остренькие. Ты вот пальчик-то порежешь, мама на нас обоих и заругается, — Лиса не выдержала и заржала. — А вот покатать тебя я могу, да. И ты вот что, ты меня уж райном-то не зови. Я всегда дядей Громом был. Так и называй — дядя Гром. Договорились?

— Паката-ать? Как пакатать?

— А вот забирайся на плечи — и поедем!

— Так? Вот так? Пакатать! Вай! Хо-хо-хо! — Гром встал, придерживая Нику за ноги одной рукой у себя на груди, вторую поднял, чтобы Ника могла за неё держаться. Девочка восторженно взвизгнула и захохотала, оказавшись вдруг выше всех. Прямо как на дерево залезла, только дерево ходить не умеет — вот досада-то! И сквозь ветки не больно много видно…

— Вот потом у мамы спросимся — я тебя на Звере покатаю. У меня знакомый Зверь есть, мы его попросим — он и покатает, да!

— Зверь? Он какой зверь? Зверюшка? У нас есть зверюшки — мно-ого! Ты любишь зверюшек? Я тебе наших потом покажу — их Птичка лечит, и я немножко… — пара скрылась под деревьями, Квали задумчиво проводил их глазами.

— Иди-иди, — подтолкнула Птичку Лиса. — А то заездит! Покормишь? Там суп горячий на плите и рагу в латке, с краешку стоит. А гости сытые, — ответила она на молчаливый вопрос Птички. — Разве что сидру или вина. Или молока. Квали, очнись! Опять споткнёшься!

— А? — заморгал эльф, огляделся. — Споткнусь? Обо что?

— Об челюсть! — фыркнула Лиса. — Об собственную! До земли уже отвисла! Кончай тупить!

— Ох! — спохватился Квали. — Простите, райя, возмутительно с моей стороны… Вы позволите вас сопровождать? — он уже стоял рядом с Птичкой, просительно заглядывая ей в лицо. Птичка покосилась на Лису в замешательстве.

— Вы идите потихоньку, я догоню, — кивнула Лиса, садясь на скамейку. — Поставь ещё компоту, ладно? А то мы почти всё выхлебали, только вам с Никой осталось по кружечке. — Птичка внимательно посмотрела на Лису. Ох, хитрит что-то мама. Ну, да ладно, потом.

— Райн дэ Стэн? — приглашающе повела Птичка рукой. Квали сунул зонтик подмышку и пошёл рядом, подлаживаясь под Птичкин шаг и трагически заломив бровь:

— Ох, райя, прошу вас, не надо так официально! Вам Лиса, может быть, уже сказала — мы с вашей мамой старые друзья, даже боевые, можно сказать, просто потеряли друг друга из виду. Но теперь я надеюсь часто здесь бывать — прошу вас, не надо официоза, я это очень плохо переношу, сразу глупею, просто на глазах! Сразу начинаю нести чушь и спотыкаться!

— Это как? — засмеялась Птичка.

— Вот вы не верите — а зря! У меня старший брат есть, вот он хорошо к таким вещам приспособлен — а я нет, я сразу теряюсь: все эти райнэ, на-райе, поклоны, реверансы… Нет, меня пыта-ались научить, — сделал Квали большие глаза. — "Вы позволите?" — вытаращился он, изогнувшись самым нелепым образом. — "Вы разрешите?" — возник он с другой стороны с вытянутой подобострастно шеей. — О, благословенная на-райе! — проныл он гнусным до невозможности голосом. Птичка захихикала. — Но ничего у них не вышло: я в Руку сбежал! А там, слава Жнецу, всё это никому не нужно.

— А как же — как это? — поискала Птичка слово. — Субординация?

— Ну, так это же совсем не то… — вот и их голоса затихли за деревьями. Стало совсем тихо, только чуть слышно хлюпала вода об мостки, да свиристели стрижи где-то в голубой выси жаркого летнего дня.

Лиса сидела на краю скамьи, смотрела на воду, на дробящееся в мелких волнах отражение облака, похожего на Зверя. Солнце хорошо пригревало, но она зябла, дрожь пробирала даже от слабого тёплого ветерка — а нефиг колдовать с бухты-барахты. Нашлась великая волшебница! С другой стороны — а какие были варианты? Вот то-то и оно. Она сложила ладони, потом развела их в стороны. Радуга, всегда так радовавшая Птичку, а потом и Нику, получилась совсем бледная, даже кривенькая какая-то. Эх. Что ж, думала она, наверно это и есть то счастье, которому мне надо радоваться. Их счастье. А я и радуюсь. Только почему мне так печально с этой радости? Донни, наверно, был бы доволен. Донни. Сволочь. Без страха, смущения и обиды — да, я стараюсь. Только вот не в силах это человеческих! Есть обида, есть, и с годами никуда не девается. Скотина ты, Донни! Какая же ты скотина! Ну не наврал, да — но ведь и правды всей про себя не сказал! Да ещё и погиб! Если бы ты просто ушёл — да я бы уже забыла тебя сто раз. А так — как заноза… Ох, как же хочется порой, чтоб ты был жив — как бы я тебе по морде надавала! Со щеки на щеку! И успокоилась бы наконец.

Одноухий и одноглазый чёрный кот Ухты вспрыгнул на стол, боднул Лису в подбородок, затарахтел. Мягкий чёрный мех… Иногда Лису посещала странная мысль: может, это Дон превратился в кота, чтобы быть с ней рядом? Кота притащила Ника, тогда ещё совсем маленькая, три года назад. Лиса и Рола суетились на кухне, официантка Кита бегала с заказами, Птичка была в школе, а Ника и Зора, младшая дочь Ролы, делали во дворе снежную бабу. Зоре было восемь, всего на три года старше Ники, но она уже ходила во второй класс во вторую смену, с двух часов дня. Потом приходили из школы Птичка и старшая дочь Ролы, Зина, и Ника переходила на их попечение.

Басовитый Никин рёв перекрыл все остальные звуки. Разговаривала девочка нормальным детским голоском, а вот ревела почему-то всегда басом. Рев был совершенно отчаянный, Лиса выронила нож и вылетела из кухни. Навстречу ей из бокового входа выскочила Ника. Шапка болталась на завязках где-то на спине, белые волосы стояли дыбом на всю длину, Ника мотала головой и топала ногами, повторяя сквозь рёв: "Ни-ха-чу! Ни-ха-чу!" Волосы метались вокруг головы огромным шаром, девочка была похожа на взбесившийся одуванчик на толстой ножке. К груди она крепко прижимала нечто чёрное, мохнатое, чудовищно воняющее и не подающее признаков жизни. Судя по длинному хвосту с намёрзшим на мех снегом, это был кот. Судя по запаху — недели две назад. Был. Следом вбежала расстроенная Зора и сразу затараторила:

— Тёть Мелисса! Я ей сказала же, чтобы не трогала! Он же больной совсем, и подохнет скоро, а она всё равно…

— Ни-ха-чу-у-у! — взвыла Ника басом.

— Чего ты не хочешь? — присела Лиса на корточки. Девочка прерывисто вдохнула побольше воздуху и, яростно сверкая глазами, заревела:

— Чтоб до-о-ох!

— Немедленно прекрати орать и реветь, а то помогать не буду, — негромко и жёстко скомандовала Лиса. Рёв как отрезало. Слёзы горохом катились по щекам, ребёнок дёргался, икал и вздрагивал — но молчал. — Иди наверх, в ванную. Кота как держишь, так и держи. Жди меня. Всё поняла? — Ника молча кивнула, девочки затопали вверх по лестнице. Лиса заскочила в кухню, схватила чайник с холодной водой — в баке слишком горячая, а кот ещё и намёрзся на улице, не ошпарить бы зверя впопыхах.

— Рола, скажи Ките: на полчаса только салаты, уже готовые. И мясо досмотри, пожалуйста.

— А что там такое-то, райя?

— Кот. Хорошо, если не дохлый. Но надо посмотреть, а то Ника совсем расстроилась.

Наверху Лиса развела тёплую воду в двух тазах и кувшине, в один таз бросила печать "от паразитов", рассудив, что блохи тоже паразиты. По крайней мере, тараканы, однажды пытавшиеся поселиться в корчме, передохли все и быстро.

Кот ещё дышал, но внимания уже не обращал ни на что. Он был очень занят — он умирал. Шкура с половины морды у него была содрана, видимо — от удара, и вместе с оторванным ухом болталась на тонкой полоске кожи где-то на затылке, глаз то ли был выбит, то ли вытек, короче — отсутствовал. Всё это было воспалено и воняло тухлятиной.

— Ника… — начала было Лиса, рассмотрев этот кошмар, но встретила горящий непримиримым упорством взгляд и вздохнула: — Ну, давай попробуем… — это выражение лица было Лисе хорошо знакомо, она его часто видела — в зеркале. — Разденься пока, и пальто тут оставь. Я потом почищу. Зора, а ты своё вниз отнеси и вернись, пожалуйста — поможешь мне его полить из кувшина напоследок.

Болтающийся кусок кожи Лиса отхватила ножницами. Кот даже не дёрнулся, настолько ему уже было всё равно. Блохи благополучно сдохли в первом же тазу и поплыли по воде. Во втором тазу Лиса кота сполоснула, Зора полила его из кувшина, и тщедушное тельце завернули в полотенце, оставив снаружи только голову.

— Так. Вот тебе ложечка, вот тебе блюдечко, — говорила Лиса, уложив кота на стол в комнате с недоделанным ремонтом. — Садись. Приподнимай ему губу пальцем и вливай воду вот здесь, между зубов, по чуть-чуть, по капельке. Много не лей, глотать он вряд ли будет, но хотя бы что-то попадёт — и то ладно. А я сейчас ему примочку сделаю, — Лиса спустилась в кухню, на вопрос Ролы только рукой махнула безнадёжно, но примочку из капусты с подорожником всё-таки сделала и коту под голову положила, хотя и понимала прекрасно, что подействовать она, скорей всего, просто не успеет.

— Ника, девочка, это всё, что я могу, — развела Лиса руками. — Уж очень он плох, его даже к Мастеру зверей нести бесполезно: его просто предложат усыпить, чтобы не мучился. Если только Птичку попросить, когда из школы придёт — может, она что-нибудь и придумает. Так что сиди, пои водой и уговаривай пожить ещё немножко — вдруг получится. Зора, если что — сразу зови меня, хорошо? — Ника, сопя сочувственно и упрямо, уселась опять капать воду, Зора с книжкой устроилась в кресле у окна. Кот был безучастен и недвижим. Следующие полтора часа Лиса каждые двадцать минут бегала наверх. Больше всего она боялась, что кот сдохнет прямо сейчас и прикидывала, как успокаивать Нику. Но картина не менялась. Ника, что-то бормоча, гримасничая и чуть ли не подпрыгивая на стуле, капала воду, Зора задремала в кресле. Через полтора часа, к великому облегчению Лисы, пришли Птичка и Зина.

— У тебя клиент, — "обрадовала" Птичку Лиса. — Уж не знаю, можно ли там что-то сделать, но, знаешь, попробуй, как в саду, с той старой яблоней, помнишь?

И Птичка попробовала. Они с Никой просидели над котом весь остаток дня. Птичка что-то пела чуть слышно, Ника пыталась подпевать. Зора, придя из школы, заглянула, было, наверх, но быстро соскучилась и ушла домой. Лиса еле загнала девочек в постель, пообещав, что — да, она ночью встанет, и посмотрит, и поменяет, и напоит… И ведь встала и посмотрела. Жнец Великий, на что там смотреть? Ну, дышит, да — и что? Удивительно, но утром кот ещё был жив, хотя так же безучастен. А ещё удивительнее было то, что Ника, которая терпеть не могла сидеть дома, даже не заикнулась о прогулке. Позавтракав, девочка сразу отправилась к коту, вооружившись ложечкой и кружкой с отваром, приготовленным Птичкой. Всё утро до прихода сестры она так и просидела там, прервавшись только на обед, капала отвар и пыталась петь что-то похожее на Птичкины заговоры. День практически повторился. Вечером Лиса в приказном порядке погнала девочек ужинать.

— Вот сокровище-то нашли! — ворчала она. — Прямо он без вас пяти минут не проживёт! Ешь спокойно, не давись! — прикрикнула она на Нику. — Ему, от того, что ты подавишься, лучше не станет!

Когда они втроём заглянули в комнату проведать кота перед сном, на скомканном полотенце посреди стола сидел большой пушистый зверь и брезгливо вылизывался.

— Ух ты! — ахнули все трое.

Половина морды была покрыта белой кожицей с уже начавшей пробиваться чёрной шерсткой, на месте уха темнело небольшое отверстие, а глазница затянулась полностью, будто и не было там ничего никогда. Котище подозрительно оглядел пришельцев, осмелившихся нарушить его уединение, пронзительно зелёным глазом и беззвучно разинул розовую пасть, показав клыки — то ли мяукнул безгласно, то ли зашипел.

— Кисынька… — растерянно сказала Птичка. Кот соскочил со стола, неторопливо подошёл, затарахтел, выгнул спину, стал завиваться вокруг ног. Спать легли в тот день поздно — кормили кота. Котище благосклонно сожрал все подношения, а вот отзываться согласился только на "Ухты" — видимо, это вполне соответствовало его представлению о самом себе.

Для Птички этот случай оказался весьма значимым. Она решила стать целительницей — если уж не человеческой, то Мастером зверей точно. И началось. Дом наполнился увечными зверьками, птичками… Лиса взвыла и отвела под зверинец пристройку за кухней. Что там было у прежнего владельца — тёмный лес, а у Лисы она пустовала, не могла Лиса придумать, что бы такое там устроить. Пристройка была достаточно тёплая, с окном, только вход отдельный пришлось прорубить. Но с этим легко и дёшево справился муж Ролы, Мираз. Он же сделал по просьбе Лисы маленькую тележку для принесённой Никой собачки с парализованными задними лапами. Это была Птичкина первая неудача: перебитый позвоночник она восстановить не смогла. Но собачку, названную Таратайкой, это не расстроило. Она быстро научилась передвигаться на двух передних лапах и четырёх колёсах, только бегала с трудом: её заносило на поворотах, и иногда она падала. Таратайка была по собачьим меркам уже стара и прожила всего-то года два — но прожила счастливо. Даже Ухты принял её вполне лояльно: не шипел и позволял себя издали обнюхивать. Издали. Я сказал — издали! И нечего так визжать — подумаешь, на носу царапина! Сама виновата. Сейчас, спустя три года, в пристройке был целый зверинец. Там всё время что-то пищало, чирикало, а иногда даже шипело. Ника отчаянно сочувствовала каждому новому пациенту, тщательно, совсем не по-детски ответственно ухаживала за ним в отсутствие Птички, но мгновенно теряла интерес, как только зверёк шёл на поправку. Лису сначала озадачил тот казус, но потом она поняла, что сама иногда ведёт себя так же. Были случаи…

Выздоровевших пациентов Птичка выпускала на свободу или находила, кому отдать, но пристройка не пустовала никогда. Лиса сориентировалась и приткнула туда сначала одну, а потом ещё три кроличьих клетки. Получилось очень удачно и, хотя Птичка и переживала из-за периодической гибели кроликов от руки жестокого райна Мираза, на мясе экономия получилась весьма существенная. Да и супчик из крольчатинки, несмотря на переживания, Птичка очень любила. С перчиком…

Ухты тарахтел изо всех сил, топтался перед Лисой на столе, поддавал лбом в подбородок — явно просил есть. Вот ведь паршивец! Хозяйкой признаёт только Птичку, а жрать просит всегда у Лисы! Нахал! Ну пошли-и уже. Лиса встала, подобрала ленту, слетевшую с Никиного хвоста, и пошла к дому. Ухты побежал следом.

— Лиса, мы к вечеру вернёмся! Мне переодеться бы, и Грому чего-то там утрясти надо.

— Давайте-давайте! А мы пока вам кости перемоем…

— Слушай… А ты можешь… Спросить…

— Как ты ей понравился? Вот уж за это можешь быть спокоен: спрошу обязательно! — захихикала Лиса. Лягушонок почувствовал подвох:

— Эй, эй! Мне-то потом рассказать не забудь!

— Не знаю, не знаю, — веселилась Лиса. — Это уж как будешь себя вести — там посмотрим!

— А я тебе делал интересное предложение, но ты смогла от него отказаться! И полотенцем дралась!

— Ах ты! Лягушка скользкая!

— Не надо полотенцем!

— Мам! Мы на речку!

— Стой-стой-стой! Поди-ка сюда, разговор есть! — Лиса вышла из кухни, вытирая руки. — Ну-ка скажи-ка: как тебе эльф?

— Ну ма-ам!

— Нет, ты уж извини, но я серьёзно. Иди сюда, сядь. Ты ж знаешь, я в душу стараюсь не лезть, но тут придётся. Понравился? Если честно?

— Понравился, — вздохнула Птичка, усаживаясь к столу. — Смешной.

— А если предложение сделает?

— Да ну, мам, ну что ты говоришь! Ничего он не сделает!

— Это почему это?

— … Потому.

— Как раз очень даже сделает! Ну? А ты?

— А я откажу.

— Да почему-у? — взвыла Лиса.

— Ну… Мам… Да ему скучно со мной будет! Я и десятой части не знаю того, что он! — Птичка сидела на краешке стула и сосредоточенно рвала на мелкие кусочки бумажную салфетку. На очень мелкие.

— Да и подумаешь, фигня какая! Знания — дело наживное, лет через пять сровняетесь!

— А пять лет буду жить с ним дура-дурой! Спасибо! — вызверилась Птичка.

— А мы тебя в Университет запихнём, и станешь ты умная-умной! Ты ж на целительницу собиралась идти — вот и поумнеешь! Вот уж из этих соображений отказывать — действительно глупость несусветная! Никто ведь прямо сейчас вас жениться не заставляет, отучишься — и поженитесь!

— Мам! — салфетка кончилась.

— Ну?

— Он чистокровный эльф!

— Ну?

— А я — полукровка!!! — с отчаянием припечатала Птичка.

— Кто тебе такую чушь сказал? — ахнула Лиса. — Да я этому умнику башку-то пооткручиваю!

— Никто не сказал. Мы в школе проходили скрещивание. Я сама всё поняла. Ты человек. Значит мы с Никой полукровки. Зачем я ему? Он хороший — я же вижу, ты с ними обоими без перчаток ходишь. Зачем я ему буду жизнь портить? Я же проживу совсем недолго, то есть, долго, но не долго… — она совсем запуталась, беспомощно помотала головой, но продолжила упрямо: — Для него — недолго. А он потом сгорит. И языка я не знаю, и этикета, который у них принят, — Птичка плакала. — Буду позорищем, как деревенская дура сиволапая…

— Бедная моя детка сиволапая! — засмеялась Лиса, обняла девушку, вытерла ей слёзы. — Пойдём-ка, что я тебе покажу! Я-то думала, что раньше совершеннолетия это тебе ни к чему, а вот как повернулось. Пойдём, пойдём.

Наверху у себя в комнате Лиса открыла платяной шкаф достала с верхней полки папку с бумагами.

— На-ка вот, посмотри.

Птичка уселась на мамину кровать с ногами, открыла папку. Лиса подвинула табуретку, уселась рядом. Первым лежало "Одностороннее утверждение намерений", всё в водяных разводах, но старательно разглаженное, как будто документ сначала основательно намочили, а потом прогладили утюгом.

"Я, Кэйн Берэн дэ Мирион…"

— Это папа? — прошептала Птичка, осторожно дотрагиваясь до бумаги, как до реликвии. Лиса улыбнулась краем рта:

— Ты смотри дальше, смотри.

Свидетельство о браке. Копия.

Настоящим утверждается вступление в законный брак следующими лицами:

Кэйн Берэн дэ Мирион, с одной стороны.

Мелиссентия дэ Вале, с другой стороны, в дальнейшем именуемая Мелиссентия дэ Мирион.

Утверждаются законные права и обязанности обеих сторон без условий и оговорок.

Число, две подписи, печать Утверждения, подпись Видящей.

— Дальше, детка, дальше!

Свидетельство о рождении Ники.

— Дальше!

Заявление.

Я, Мелиссентия дэ Мирион, признаю своей дочерью и утверждаю свои права и обязанности к Зайе Птахх на-райе Рио, в дальнейшем именуемой Патриона Зайе Птахх дэ Мирион без условий и оговорок.

Утверждается возраст означенной Патрионы дэ Мирион — 9 лет.

Число, подпись, печать Утверждения, подпись Видящей.

— Что это, мама? — Птичку, обычно спокойную и уравновешенную, колотила нервная дрожь. Она читала, перечитывала — и не понимала ничего.

— Дальше, смотри дальше, — кивнула Лиса. В папке остались всего три бумаги: купчая на корчму "Золотой лис", результат применения заклинания "Поиск имени по крови" и последняя:

Заявление.

Я, Патт Зайе на-райе Рио, отказываюсь признавать присутствующее здесь существо, называющее себя Зайе Птахх на-райе Рио, своим ребёнком, и отказываюсь по отношению к этому существу от всех прав и обязанностей без условий и оговорок.

Число, подпись, печать Утверждения, подпись Видящей.

— Мама, это я? Это меня?.. От меня?..

— Нет, если хочешь — можешь, конечно, потратить на эту дрянь кучу нервов. Но поверь, девочка, не стоит она того! Не стоит, не стоит! Если очень хочется, можно Квали попросить раздобыть приглашение на какой-нибудь приём — он Большой, он может. Вот там и посмотришь. Думаю, тебе одного взгляда на неё хватит, чтобы всё стало ясно.

— Но… почему?

— Ты помнишь, как мы с тобой шли вдоль ручья? По лесу?

— Но это же был сон! Нет?

— Нет. Это было почти сразу после того, как тебя захватила Тень. Прямо в Рио. Но захватила хитро, не полностью, поэтому кормлецом ты не стала. А нам удалось тебя отбить. Я думала, что только мы с тобой в живых и остались — там яма с пеплом была на всю поляну, и лес вокруг горел. Помнишь? — Птичка покачала головой. — А снилось тебе это в первый год часто — орала ты по ночам будь здоров. Так вот. Ты память потеряла почти всю, осталось только первых сколько-то лет. На человеческий манер — что-то около девяти. А тебя на тот момент замуж отдавать собирались — выгодно, надо думать. А тут такой облом! Всё, понимаешь ли, образование, весь этикет, манеры, которые в тебя сто лет вбивали — всё, как корова языком.

— Сколько лет?!! — глаза Птички уже превышали все мыслимые пределы.

— Да не помню я точно — но где-то около ста, да, — подтвердила Лиса. — А сама-то не удивлялась, как это ты, если полукровка, так легко учишься? Ты на Нику посмотри — вот она полукровка, ей сейчас семь — и что? Её только года через два-три в школу отдать можно будет! Мозг-то неразвитый ещё. А у тебя уже был нормальный, только знания стёрлись. А ты думала — ты уникум, да? — вредно хихикнула Лиса. Птичка надулась и покраснела.

— Ничего я не думала… Нет, ну думала, конечно — непонятно же… — принялась она вдруг оправдываться. — Так я эльф?

— На-райе Рио, — кивнула Лиса. — По крови. Так что никаких неудобств своей преждевременной кончиной ты Лягушонку не доставишь. А вот отказом… Это ты его не помнишь, а он тебя знает очень давно. И меня ты только как маму помнишь, а я тебя ещё по Руке Короны знаю, — забавлялась Лиса удивлением Птички. — Ты была таким хрупким, забитым существом — сердце кровью обливалось. А когда нервничала — начинала что-нибудь теребить — и в лохмотья! У тебя это до сих пор есть, только ты теперь нервничаешь редко! — засмеялась Лиса, кивнув Птичке на руки. Та взглянула и охнула: край простыни повис бахромой. — Вот именно!

— А… что я там делала? В Руке?

— Понимаешь, ты очень любила читать. А дома тебе не давали. И Квали тебе стал книжки носить, а ты приходила их поменять — и пообщаться. А потом тебя собрались замуж отдавать — тут-то Квали и задёргался. Я почему знаю — это при мне происходило. А тут эта фишка с Тенью. Жива-то ты осталась, но без памяти. О выгодном браке можно было забыть, а потратить на тебя ещё кучу времени, чтобы все навыки вернуть, твоя маменька как-то оказалась не готова. До меня это как дошло — я прямо озверела! Ты в такой передряге выжила — а она харю воротит! Понимаешь, я-то думала, что кроме нас с тобой все погибли. Ты вроде наследства мне осталась, понимаешь? Единственное, что осталось от ребят. Вот мне крышу и снесло. Значит, говорю, не нужна вам такая? Так давайте, я заберу. И забрала, дура такая.

— Почему — дура? — спросила Птичка упавшим голосом.

— Так не нашли же они нас! А он и погас! Ты не поняла, что ли, почему он здесь такой лежал? Он чуть не умер, потому что думал, что тебя больше нет! Он же тебя, как на-райе Рио искал, а ты уже дэ Мирион!

— Так это же… Как же… — Птичка прекрасно знала, как гаснут эльфы — это все знали.

— Ну да, ты его Избранница, — кивнула Лиса. — Его Присяга держала — вот и дожил! Но почти сгорел, вот ещё бы чуть-чуть — и всё. А нашли чисто случайно — да я тебе уже рассказывала, как Громила в корчму ввалился!

— И… он меня… любит?.. — по лицу Птички медленно расплывалась неуверенная мечтательная улыбка.

— А то ты не видела! — всплеснула руками Лиса. — Вся голова в радуге — где твои глаза-то?

— Ну я же не знаю! Может это не моё вовсе! — возмутилась Птичка на такое обвинение.

— Твоё-твоё! Не придумывай! В общем, вот что: подумай хорошенько. Я так уже извелась за эти годы от мыслей, что тебя ждёт. Ты по документам человек, но по крови-то эльф! Какая тебе здесь жизнь будет? За кого ты здесь пойдёшь? Я тебя научила всему, что знала сама, но, что поделать? Не знаю я ни этикета, ни эльфийского языка. Не возьмут тебя в на-райе. Тогда я тебя удочерила — а уж потом сообразила, что наделала! А когда поняла, на что тебя обрекла своим удочерением — было поздно что-то менять! Прости дуру! Но мне тогда всего двадцать лет было! Вот тебе столько через три года будет — как сама думаешь, ума много? — Лиса вдруг жалобно хлюпнула носом.

— Мамочка! — взметнулась Птичка. — Только не плачь! Всё хорошо! Только не плачь! — полетели важные бумаги на пол, никто на них и не посмотрел.

— Не буду, — Лиса поспешно отёрла щёки. — Не буду, не буду, — убеждала она саму себя. Птичка подозрительно изучила её лицо, обняла, прижалась.

— Ни на что ты меня не обрекла. Я читала про на-райе, и как они своих дочерей воспитывают — мне просто сказочно повезло! Я хоть учиться нормально могла, не то, что они.

— Ты не понимаешь, — покачала Лиса головой. — Мой самый основной кошмар — что ты влюбишься в какого-нибудь прохиндея из людей и сгоришь за считанные годы. А эльфов здесь, сама знаешь, — развела она руками. — Подумай, а? Ну, не на-райе он, да и слава Жнецу, тебе оно надо? Зато дэ Стэн. Ну, жестковат, да, зато с ним тебе и об этикете думать не придётся, чхал он на этикет, и по-эльфийски он через пень-колоду понимает. Так Рука — как иначе-то? А родители его… Я их не знаю. Да и Жнец с ними, с родителями — он их не слушал никогда, и теперь не станет, даже если они против будут. Вам с ними не жить — какая печаль? Хочешь — живите здесь, места много. Подумай, а? Подумаешь? Сама же говоришь — нравится. Сейчас-то под серпы никто не тащит, всё равно ведь в Универ тебя решили запихивать. Пожалуй, единственный плюс от того, что ты в на-райе не числишься. Видишь, как получается — вы мне оба дороги. Ты мне дочь, а он мне друг, я за вас обоих переживаю. Если ты ему откажешь, он, конечно, не умрёт, будет издали светиться — но и счастлив не будет никогда, ты же знаешь. Женится по расчёту когда-нибудь. Если женится, — они сидели, обнявшись и тихонько покачиваясь, будто убаюкивали друг друга — двадцативосьмилетняя мать и столетняя дочь. Тихо плавился и тёк за окном летний день, ветер шевелил занавеску, играл с маками в вазе на столике под окном.

— Ладно, давай всё это уберём, да беги уже — не натворила бы Ника там чего-нибудь. Что-то подозрительно тихо у нас, — наконец зашевелилась Лиса.

— Там Зора пришла, мам, они кроликам траву рвали, — вспорхнула Птичка и стала подбирать документы. — А думать я не буду, — выпрямилась она с пачкой листов в руках. Лиса помрачнела. — Раз я эльф, я соглашусь, мам, — улыбнулась Птичка. — Он смешной. И Нике он понравился.

— Слава Жнецу! — воздела руки Лиса. — Неужто уговорила! — Птичка засмеялась:

— А я слышала, как они тебя зовут: Лиса! Ты хитрая потому что, да? Но он правда хороший, я… — со двора донёсся деревянный треск и дружный рёв на два голоса. Птичка охнула, бросила документы на кровать и вылетела за дверь, Лиса подскочила к окну. Под яблоней сидели Ника и Зора, рядом валялась отломившаяся ветка. Выскочила Птичка, наскоро осмотрела девочек и стала их распекать.

— Ну, бли-ин! — Лиса уселась опять на табуретку, уткнулась в кулак подбородком. До-олго сидела, тупо глядя на разбросанные по кровати свидетельства, ни о чём не думала и ничего не хотела — ни-че-го. Хотела ничего не хотеть и ни о чём не думать. Чесслово, провести с Громом тренировку часа на полтора легче, чем вот так беседовать. Ох, девочки, девочки! Все дела сердечные — просто караул! И зачем Творец так придумал? Лопухнулся, чесслово! Размножались бы почкованием — и никаких проблем! Эх! Она нашарила в кармане передника личку Грома, сломала. Гром, голый по пояс, полировал двуручник тряпочкой.

— А? — сразу насторожился он.

— Скажи жа… Лягушонку, пусть сватов засылает, — мрачно сообщила Лиса.

— О! — заулыбался Гром.

— Вот тебе и "О!". А ещё передай: теперь не только жопу, а и башмаки мне лизать будет! Ракообразно, блин!

— О? — удивился Гром.

— Да эта балда вбила себе в голову, что она полукровка! Жизнь она, видите ли, ему портить не хочет! Весь язык стёрла, пока уболтала!

— О-о! — восхитился Гром.

— Вот именно. В общем, передай, хорошо? А я сейчас наверно отрублюсь на пару часов. Чё-то мне нехорошо.

— Э-э, Лиса, ты вот что, ты погоди, — заторопился Гром. — Ты это, давай-ка я сначала зайду, прямо счаз — разговор есть такой… А потом уж ты и того, спать ляжешь.

— Что такое? — нахмурилась Лиса.

— Да вот, видишь, какая штука… — Гром отложил двуручник и шагнул в комнату.

Дворец, Малый покой.

День клонился к вечеру. В воздухе плыли ароматы вечерних цветов, тихо лепетали листья гигантской раскидистой кроны. На искривлённом в виде скамейки стволе отдельно стоящего дерева удобно расположился эльф. Одна нога вытянута вдоль скамейки, на колене другой, согнутой, пристроена книга, локоть опирается на выступ ствола. Эльф читал книгу, курил трубку и поблёскивал свежевыбритым черепом.

Неподалёку, так, чтобы свет солнца не бил в глаза, был установлен мольберт. Эльфийка в заляпанной красками хламиде и убранными под косынку волосами писала красками.

— Сердце моё! — нарушила она молчание. — Может быть, ты всё же отрастил бы себе волосы? Тебя так трудно рисовать! Эти блики от твоей макушки — они так портят композицию…

— Счастье моё! — отозвался эльф. — Ну не обижайся, ну не хочу я! Ну я ж тебе уже объяснял! Почти тысячу лет мыл, сушил, расчёсывал, мыл, сушил — ну сколько можно-то? У меня последние десять лет такое ощущение было, что я себе этим гребнем гоблинским последние мозги выскребаю. Ты даже не представляешь, насколько хорошо я без них себя чувствую! Пусть теперь Дэрри отдувается, Венец Жнеца без волос не наденешь. А у меня теперь по протоколу капюшон — и кому какое дело, что у меня там на голове?

— А если вдруг понадобится куда-нибудь пойти? Без капюшона?

— Ну и куда, например? — вопрос остался, как всегда, без ответа. Оба знали, что идти, в сущности, некуда. Для посещения оперы или театра существовала парадная мантия с капюшоном, а в гости — к кому? В леса, родителей Риана навестить — так им дела нет до наличия или отсутствия шевелюры, а к на-райе в гости они не ходили никогда. Рэлиа не любила эти сборища, дай ей волю, она бы и дворцовые приёмы отменила — но это было не в её власти. Хоть ты десять раз на-фэйери, а четыре раза в год изволь организовать праздник. И часов пять кряду тебе будут кланяться и фальшиво улыбаться. Фу! Разговор завял. Сонно шептались листья под лёгким ветерком, чирикала пичужка на ветке.

На крыльце возник мажордом, стукнул жезлом об пол:

— Риан Квали на-райе Стэн… — взгляд Рэлиа сделался, как у побитой собаки, виноватый и испуганный, отец озабоченно нахмурился. — … на-фэйери Лив, Ру…

Маленькая крошечка власти, невинная, вернее — безнаказанная, шалость: гаркнуть Призыв и посмотреть, как сын на-фэйери дёрнется, словно марионетка, сверкнут на миг краски, и опять он станет серым, и даже не попытается шугануть, настолько ему всё безразлично. Но в этот раз не прокатило. Перед носом мажордома материализовался вдруг увесистый кулак, сверкнули зелёные глаза. "Только попробуй" — многообещающе шепнули ему в ухо.

— К-как угодно на-фэйери… — поперхнулся мажордом, сделал чёткий поворот и пошел к двери. Спина выражала почтительность, но физиономия скривилась в шкодливой ухмылке с высунутым языком. Закрыв за собой дверь, он нервно, но довольно захихикал.

— Мам, пап, привет! Когда вы его выгоните наконец? Наглый, блин, как простуда!

С мамы и папы можно было писать картину "Изумление" Папа, уже собиравшийся встать, замер в нелепой позе: одна нога на скамейке, другая уже на земле, книга упала, на губе повисла приклеившаяся трубка. У мамы из руки выпала кисть, палитра перекосилась, поползли, смешиваясь, краски. И было чему удивляться: лучезарное существо, бодро скакавшее вниз по ступенькам, походило на их сына двухмесячной давности так же, как тропическая бабочка на комара-абстинента. Принц сиял. Развевающиеся локоны переливались искрами, глаза сверкали, щёки пылали. Уши горели.

— Сыночка… — неуверенно сказала мама, роняя палитру.

Сыночка брякнулся на колено, облобызал ручку в масляной краске, попытался незаметно сплюнуть, встал, чмокнул в щёчку, улыбнулся папе и запрыгал на одной ноге, отдирая прилипшую к подошве кисточку. Отцепил, вручил маме. Та подержала её и опять уронила. Отец подошёл, встал рядом с матерью, молча и напряженно вглядываясь, будто не веря в то, что видит.

— Чего вы на меня так смотрите? — удивился Квали. Странные они сегодня какие-то: молчат и смотрят, смотрят и молчат. Да и ладно. Главное — сказать, а там уж пофиг. — Мам, пап! Я пришел сказать, — Квали набрал воздуху… и почему-то очень тихо, но со счастливой улыбкой сказал: — Я женюсь.

— Слава Жнецу! — слаженным хором проскандировали родители и удивлённо покосились друг на друга. Квали растерялся. Он ждал вопросов, возражений — чего угодно, но чтобы так…

— Что… И даже не спросите, на ком?

Мама, двигаясь, как во сне — плавно и неторопливо, взяла его за руку, прижала к своей щеке:

— Хоть на овце, сыночка! Хоть на гоблинше… — красивое лицо её вдруг жалко покривилось, и она заплакала. — Кто бы тебя ни зажёг… — всхлипывала она. — Кого хочешь… Только не как в последние семь ле-е-ет! — королева заревела в голос. Сын и муж, переглядываясь, растерянно топтались рядом, Риан обнял её за плечи, Квали гладил руки, королева рыдала. — Сна… Сначала Дэки… Дэки мой… Кто эту суку тогда пригласил? — вдруг разъярилась она. — Докопаюсь — убью! Диплома-атия! Уроды мороженые! Ненавижу! А потом ты… Я тебя семь лет каждый день хоронила-а-а! — опять заревела она.

— Мам! Ну мам же! Ну я же живой… — растерянно повторял Квали. — Ну не надо, мам! Щас я водички… — дёрнулся он.

— Не надо… водички, — всхлипывала Рэлиа. — Сейчас я… успокоюсь… — Риан крепко прижимал её к груди, шептал на ухо:

— Ну, девочка моя, Ну хватит, хватит, ну? Всё хорошо, видишь? Ну всё, всё, все живы, все здоровы, ну? И все тебя любят. И Дэки тебя любит, и Кви тебя любит, а я так просто без ума. Только не плачь! А то мы тоже сейчас запла-ачем, так и будем здесь сидеть и плакать, плакать. И я заплачу, и Кви заплачет, и Дэки придёт, тоже плакать будет. И придётся тебе всех нас утешать! — понемногу всхлипы затихли, она отстранилась, по-детски вытирая глаза кулаками.

— И… извините… Это я на радостях. Сорвалась, — Риан смотрел на неё, улыбаясь:

— А теперь радостно сходи и отмой краску с лица! А то — вдруг понадобится куда-нибудь пойти? — поддразнил он жену. — А ты прямо, как Палец в засаде! Засохнет — придётся заклинанием снимать! Помнишь, как я без бровей остался?

Рэлиа взглянула на руки, ахнула и побежала к дому. Отец и сын проводили её взглядом.

— Караул! — Квали пошёл к скамейке, зацепил ногой мольберт, подхватил, чуть не упал сам. — Вот я козёл, а? Надо было как-нибудь постепенно… подготовить…

— Дубина, — добродушно сказал Риан. — она же не из-за женитьбы ревела, а от радости, что ты опять светишься. Как бы ты её к этому подготовил? Письмо прислал? Так ревела бы над письмом. Она последние семь лет ревёт, не переставая. Спрячется где-нибудь, и давай — будто я не замечу! Знаешь, я ей иногда завидовал. Вот этой возможности выплакать страх. Я даже пробовал — не получилось, — криво улыбнулся Риан. — А я боялся, сын. Я совершенно дико боялся, что тебе станет окончательно лень, и ты уйдёшь из Руки.

— Ты знаешь, — удивился Квали, — вот ни разу в голову не пришло. А пришло бы — может и ушёл бы, уж больно всё надоело. Но не пришло. Просто существовал, как заведённый. Но мне странно это от тебя слышать. Ты ж меня наоборот всегда ругал. За мои, как ты говорил, "самоубийственные эскапады".

— Только не в последние годы. Не заметил?

— Да я и последние годы-то не заметил. Как не было, ага, — кивнул он на удивлённый взгляд отца. — Туман, — помахал он рукой перед лицом. — А Гром такие ужасы рассказывает, не могу поверить, что я такое творил. Мол, морда кирпичом, и всех в капусту. Причём, как-то странно. Помню какими-то огрызками. Мой отклик "Служу Короне!", потом несколько минут — и опять обрыв.

— Всё правильно, — кивнул Риан. — Тебя Присяга держала, не давала сгореть до конца.

— Ой, пап, оставь ты, честное слово! Эта пафосная чушь…

— Эта "пафосная чушь" позволила тебе дожить до сегодняшнего дня! Учиться ты, видите ли, не пожелал, и так наверно умный, а всё, что выше твоего разумения, записал в чушь — замечательно! Может, в дикую деревню жить пойдёшь? Там таких умных — до фига и больше! Тьфу! Очень надеюсь, что теперь, когда ты женишься, у тебя пропадёт, наконец, дурацкое желание перещеголять своего братца в идиотизме!

Квали вдруг расплылся в улыбке.

— Как давно ты меня не ругал! — сказал он тихо. — Никогда бы не подумал, что могу по этому соскучиться…

Риан молча сел рядом, обнял за плечи, на скулах заходили желваки. Квали тихо охнул в этом железном хвате, и только сейчас понял, насколько отец извёлся за последние годы.

— А когда тебя ругать-то было? — наконец заговорил Риан. — И что толку? Ты же как спал на ходу. "Здравствуй, пап, здравствуй, мам, всё нормально, я пойду". И так все семь лет. Веселенькая эльфийская династия: старший сын вампир, младший — не пойми что! Труп ходячий, зомби. Обхохочешься! А кто после вас с Дэрри наследовать будет? Так-то решили, что Трон твоим детям отойдёт, а тут и ты погас. И опять всё непонятно, что хочешь, то и думай.

— Почему моим? — не понял Квали.

— А как? Или династию ле Скайн передавать? Они направят! Весь Мир в бордель превратят, у них оно быстро! У Дэрри-то теперь детей не будет — забыл?

— Да не то, чтобы забыл, просто как-то не задумывался, — пожал плечами Квали и поднял брови, что-то соображая. — А ты зна-аешь, — протянул он. — А может и будут! Надо Лису как следует расспросить!

— Какую лису? — удивился отец.

— Да рыжую нашу. Птичкину мать, — отец очень внимательно начал приглядываться к сыну. Квали в восторге заржал, хлопая себя руками по коленкам. — Пап! Я в своём уме, честно!

— Уверен?

— Ха! — взмахнул головой Квали и больно приложился затылком об выступ ствола. — Ой! Подожди, сейчас мама придёт — я вам обоим расскажу, чтобы не повторяться. И, пап, я ещё и посоветоваться хочу — да, да, не смотри на меня так! Можешь считать, что я повзрослел, а по-моему, так наоборот — но я действительно не могу придумать, как из этой ситуации выскрестись, а виноват, между прочим, ты! Ты, ты! Кто меня заставил жить инкогнито? Они до сих пор не знают, что я на-фэйери, пусть и младший. И как я им это преподнесу?

— Ты так говоришь, будто это что-то… этакое… — удивился Риан. — Нехорошее. Наоборот, они обрадоваться должны…

— Счазз! — ощерился Квали. — Пап, ну честно: тебе нравится быть королём?

— Ну-у… — замялся Риан. Потом вздохнул. — Честно, да?

— Можешь не продолжать, — удовлетворённо кивнул Квали.

— Мне в Детях Жнеца очень нравилось, — опять вздохнул Риан. — До сих пор вспоминаю. Вот сниму мантию — вернусь обратно! — оживился он. — Не пойду я в леса — что я там забыл-то? Пойду служить. Рядовым.

— А чё ж не десятником-то? — ехидно поддел сын.

— Так… А-а… Вот так вот, да? — дошло до папы.

— Вот так вот, пап. Я бы и в Большие не пошёл, но так получилось, отказаться не смог. И Лиса так же на жизнь смотрит. И Птичка. И у меня проблемы. А ведь их ещё сюда приглашать придётся — и как я буду им объяснять?

— Я ничего интересного не пропустила? — Рэлиа успела переодеть и платье, и настроение.

— Да вот я как раз пытался выяснить, каким образом лиса может родить птичку, — серьёзно сказал Риан, заботливо устраивая жену на скамье.

— Это что — загадка? — оживлённо повернулась к сыну Рэлиа. — Нну-у… Нет, не знаю…

— Да нет, — засмеялся Квали. — Это прозвища. Просто очень подходят, у нас Гром всем прозвища даёт, и даже не специально. Просто, как скажет — оно и прилипнет. Лиса — это Мелиссентия дэ Мирион. Она Видящая, только без диплома. Мы тогда с практики её сорвали, ну и… так и не получила она его. А Птичка её дочь по Утверждению. Патриона дэ Мирион.

— Человек? Сыночка… Но они так мало живут… — жалобно прошептала Рэлиа. Она опять готова была заплакать. Только-только её младший, её Кви, практически воскрес — а теперь, что же? Как же? Люди нравились на-фэйери гораздо больше сородичей — но не в качестве приговора!

— А вот и нет! Её прежнее имя Зайе Птахх на-райе Рио, ей около ста лет, — улыбался Квали. — Но память она потеряла почти всю. В прошлом году закончила школу, простую, человеческую, сейчас собирается в Универ поступать, на травницу, а может — и на целителя. Она ещё думает. Воспитание чисто человеческое, тебе понравится, мам! Эльфийский по нулям, в этикете ни бум-бум — очень милая человеческая девушка! Отжимается двадцать раз на одной руке, фехтует, а отругать может так, что уши завянут! — захохотал Квали. На лицах родителей нарисовался живейший интерес. — Лиса её воспитывала по вампирской методе — "без страха, смущения и обиды". Знаете, это что-то!

— Рио, Рио… — вдруг забормотала мама. — Откуда-то помню я это "Рио", что-то знакомое… Ты не помнишь? — повернулась она к Риану.

— Помню, — вздохнул Риан. — Обращение в королевский суд с вялой попыткой опротестовать печать Утверждения. "Дело о незаконном изъятии ребёнка". Идиотка! На что рассчитывала? Три Дочери Жнеца в свидетелях — отдала добровольно. А она пыталась сыграть на том, что у Видящей, мол, диплома на руках нет… Ах, вот это какая Мелиссентия! Но диплом я подписывал на дэ Вале!

— Она замуж вышла… Как это ты диплом подписывал?

— Так я всем Видящим подписываю, — пожал плечами Риан. — А эту тем более запомнил, что она была единственной из них, кто в этом безобразии участвовал. Ей ваш поход был засчитан за практику в боевых условиях, и жалование повышенное полагалось, но она пропала, и поиск по крови что-то странное показал. А там не до того стало.

— И ты так про всех всё помнишь? — удивился Квали.

— Да дело уж больно идиотское было, — поморщился Риан. — Такая мерзкая баба эта Рио! Как вспомню — так вздрогну! — Рэлиа покивала с испуганными глазами. Чувствовалось, что на-райе Рио произвела на неё незабываемое впечатление.

— Жнец Великий! — вдруг дошло до Квали. — Так у тебя всё это время лежали сведения о том, что они живы! А мы с Громом где только не искали, а потом решили, что погибли все… Ой, я идио-от!

— Осознание своих недостатков — начало пути к совершенству.

— Па-ап!

— А потому что всё скрытничаете! — взорвался папа. — Старший, вон, доскрытничался! До комнатной температуры тела! Хоть бы раз откровенно поговорил — так ведь нет! Слушал, как я ругаюсь, кивал да глаза прятал! Вот почему ты ко мне не пришёл, и не сказал: "Папа, у меня жопа!"?

— А то ты сам не знал! — обиделся Квали. — Я трёх Пальцев чохом потерял и двоих гражданских — как ты думаешь, мне до разговоров было? А к тебе придёшь — ты ж сначала отлаешь, а потом только разбираться начнёшь, да и то не факт. А мне и так хреново было, чтоб твои нагоняи выслушивать…

— Мальчики, мальчики! — забеспокоилась Рэлиа. Не хватало ещё, чтобы они тут сразу и поругались! — Давайте-ка пойдём в до-ом, накроем сто-ол, а ты нам по порядку всё расскажешь, — она встала, потянула сына за руку.

— Ма-ам, — жалобно заныл сын, — Я ж на минутку! Я и сам ещё ничего не знаю, мы с Громом сегодня к Лисе собирались, посидеть, поговорить…

— Ну вот, как всегда… — у мамы задрожали губы.

— А вот мы с тобой и пойдём! — принял король королевское решение. — Ну что? Что? Сам сказал: свататься, советоваться. Вот и посватаемся. А потом посоветуемся.

— Пап, она Ви-дя-ща-я! Ты что думаешь, она Венец Жнеца не почувствует? "Здрасьте, я папа Квали! А ещё я Король-Судья, но это так, по совместительству"! Зашибись!

— Во-первых, Венец я снял пятнадцать лет назад, а мантия Судьи фона не даёт. А во-вторых, я ей врать не собираюсь, мы этот вопрос тихо обойдём. Я просто твой папа Дэмин Риан дэ Стэн, служу Короне! Скажешь, не служу? Вон, аж волос на голове не осталось, как служу! А Корона Матери — это атрибут, а не артефакт. Ну, и?

— Но, как же… — засомневалась Рэлиа. — Через два часа мне отчёт из Госпиталя принимать за сутки…

— Ой, оставь, душа моя! Он, наверно, без тебя развалится! Пусть оставят, завтра посмотришь! Я тебе уже говорил, слишком уж ты всерьёз ко всему относишься! Да и вернёмся мы часа через полтора. Нам всего-то познакомиться, да за спиной у Квали постоять, пока он предложение делать будет! Неужели тебе не интересно?

— Ой, бли-ин, заговорщики! — схватился за голову Квали. — Пап, это плохо кончится! Я и так уже голову сломал, как ей объяснить, почему я сразу не сказал, кто я такой, а теперь и вы туда же! А ты ещё спрашиваешь, почему я к тебе не пришёл! "Папа, у меня жопа!" Вот, пришёл — и что? Это ж всё равно враньё получается! Узнает — убьёт, просто убьёт! — горевал Квали. — По зубам поленом, блин… — обречённо пробормотал он себе под нос когда-то запавшее в душу выражение и расстроено задумался.

— Сыночка… — мама обеспокоенно переглянулась с отцом, — Она что… Она тебя… бьёт? — мама была близка к ужасу. Что же это за страшная женщина? Квали бездумно покивал, занятый совсем другим мыслями. Прервать невесёлые размышления его заставила глубокая тишина, вдруг повисшая над садом. Он недоуменно поднял голову. Родители стояли перед ним молча и смотрели на него с гневной жалостью, как на увечного.

— Вы чего? — не понял он. Прокрутил в памяти последние фразы, фыркнул, потом захохотал. — Бьёт, бьёт! Ещё как! — сквозь смех подтвердил он. — Полотенцем! Кухонным! По заднице! Если уж совсем достану! — родители отмерли и перевели дух. — Не надейтесь, вам не обломится! Лису достать — это талант нужен! — залился Квали, и опять приложился затылком. — Ой!

— А я тебе говорила: отрасти волосы! — вдруг сварливо окрысилась Королева-Мать на Короля-Судью.

Страшная женщина.

— Гром? А ты где это?

— Так у Лисы же, на кухне. У нас и готово уже всё, тебя ждём.

— Слушай, тут такое дело… Я с родителями.

— Это вот… Да?.. А как?..

— А никак. Свататься, — мрачно уточнил эльф.

— А-а! Ну, так и… Лиса! — заорал Гром. — Сейчас сваты придут!

— Во, как не терпится-то рептилии нашей! — ехидно отозвалась Лиса из зала. — Ну, пусть идут, что ж поделаешь, ему же хуже! Погоди, что — прямо на кухню? В этот бардак?

— Нас, райя, бардаком не проймёшь! — улыбнулся Риан, выходя из кухни. — Двое сыновей, как вы думаете? Представляете себе, что в доме творилось?

— На-райе, — прижала Лиса руку к плечу, отставляя швабру-пылесос. С радостным изумлением уставилась на бритый череп.

— Надоело, — с независимым видом погладил себя эльф по макушке.

— Радикально! — с уважением оценила Лиса. — Может, и мне так же? Всё равно в платке живу…

— Вот! — назидательно сказал Риан выходящей из кухни жене. — Вот это я называю рациональным мышлением!

— Райя, на-райе, — поклонились друг другу женщины.

— Что, решили не откладывать в долгий ящик? — улыбнулась Лиса предполагаемым будущим родственникам.

— Дело — не тело, в ящик не положишь! — поговоркой согласился папа Риан. Из кухни выскочил ужасно озабоченный, нервный и встрёпанный Квали. Сразу запахло левкоями.

— Пап, мам, Лиса! Давайте, я вас представлю…

— Ой, горит-горит-горит! — всплеснув руками, заголосила Лиса.

— А? Что, что, где? — тут же купился нервничающий Квали.

— Видимо, штаны. Видимо, у тебя, — невозмутимо предположила Лиса. — Куда ты торопишься-то? На пожар?

— Тьфу! — расслабился Квали. — Вот вечно ты…

— Истинно говорю тебе, Лягушонок: я вечна, как и всякое зло! На-райе, пожалуйста, пройдите в сад, — обратилась Лиса к родителям. — Мы стол туда вынесли, а то здесь сейчас душновато. Я сейчас закончу и приду, тогда и познакомимся, хорошо? Лягушонок, перестань психовать, сделай милость, и проводи людей… э-э-э… гостей. К столу. М-м-м? — Квали одарил Лису мрачным взглядом и повёл родителей в сад.

— А почему "Лягушонок"? — тихо поинтересовался отец.

— А потому что Квали, — вздохнул Квали.

— И что? На древней речи… — начала мама.

— Да знаю, мам — досадливо отмахнулся сын. — Ты мне сколько раз уже говорила, "светлый", да. Только вот на человеческом так лягушки квакают. Ква-ква.

— Лягушки — ква-ква? — мама была обескуражена.

— Мам, ну что ты, честное слово… У людей же уши иначе устроены!

— Ох, да, я и забыла… Но, сыночка, я с людьми в последний раз лет пятьсот назад дело имела. Конечно, забыла, как же ты хочешь? Да ещё такую ерунду: ква-ква, надо же! — Рэлиа вышла вслед за сыном в сад, где на замощённом плитками пятачке стоял накрытый уже стол и три стула. Расселись. Рэлиа сразу включилась в диалог с садом — очень интересно, совсем не похож на дворцовый, а в другом она за последнюю пару веков и не бывала. Только в Лесах у родителей Риана, но это не считается, там всё и так понятно.

Над столом покачивались ветки яблони, уже с завязями. Тихо журчали ручейки, заходящее солнце золотило серые брёвна второго этажа, сверкало в окнах. Дом казался удивительно… устойчивым, что ли. Более материальным, чем всё остальное. Постоянным. Рэлиа впервые пришло в голову, что для мало живущего человека, наверное, важно иметь вот такой вот надёжный и крепкий дом, психологически важно. Не то, чтобы она смогла внятно сформулировать эту мысль, но почувствовала — да, почувствовала причину, по которой люди так стремятся сделать долговечными хотя бы вещи, которые их окружают. Она всегда жалела людей, а нянюшку свою не забудет, наверно, никогда. Существо, которое её вырастило. Единственное существо, которое её любило тогда, в детские годы, и которое любила она. Родителям, на-райе Гата, не было до неё никакого дела, а потом, когда отец так нелепо погиб, а мать сгорела за пару месяцев, на-райе стала тётушка, которой тоже не было до Рэлиа никакого дела. Нет, её бы в конечном счёте, конечно, "пристроили" бы замуж — зря, что ли, столько лет муштровали Рэлиа гувернёры и учителя, — но за кого? Это же чистая случайность, что один из Детей Жнеца обратил внимание на большеглазую девочку в затрапезном платьишке — и не скажешь, что дочь на-райе. А потом было сватовство, и тётушка, как опекун, дала согласие, а потом выяснилось, что жених — на-фэйери Риан, наследный Принц-на-Троне. Ох, как тётушка зубами-то скрипела! На её-то разряженную и раскрашенную дочурку Риан даже и не посмотрел! А Рэлиа тогда испугалась. Как же она сможет? Она же ничему, кроме правил этикета, и не обучена, по большому-то счёту. Вряд ли умение петь романсы, танцевать и вышивать гладью найдут применение во Дворце! Там что-то посерьёзнее надо — дипломатические способности, хитрость, изворотливость… Но Риан смог. Её Риан оградил её от всех дворцовых дрязг, он такой! Свои личные качества Рэлиа в расчёт не принимала — ей столько лет твердили, что она глупая и неуклюжая никчемушница, что сложно было не поверить. А то, что вся дворцовая прислуга в ней души не чаяла за её доброту, внимание и почти материнскую заботливость, до сих пор вызывало в ней удивление — а что она сделала-то? Она просто ведёт себя так, как привыкла дома. И зря Риан так говорит, никто ей на шею не садится. Просто у всех есть проблемы, а Рэлиа теперь королева, и кто же легче, чем она, с этими проблемами может справиться? Интересно, а эта девочка какая? Нет, Рэлиа, конечно, согласна, она на всё согласна — лишь бы её Кви было хорошо. Но посмотреть-то хочется… Вот эта Лиса — очень бойкий человек, да. Как она Кви разыграла — Рэлиа и в голову бы не пришло… "Горим-горим", вспомнила она и хихикнула. Но Лиса — Видящая, значит, у неё университетское образование, не ляпнуть бы что-нибудь от большого ума… И она воспитывала Избранницу Кви. Что же могло получиться? Судя по саду, что-то неплохое. Рэлиа вдыхала запахи влажной земли, примятой травы, и чувствовала — да, здесь спокойно и радостно живёт эльф. Сад доволен и спокоен, значит эльфу здесь хорошо. Но посмотреть очень хочется…

С крыльца спустился Гром, таща пару стульев, за ним шла Лиса. Она переоделась в штаны на верёвочке и свободную блузу с глухим воротом. В руках у неё были две кружки и кувшин, подмышкой зажаты две палки с гардами и рукоятями. Квали вскочил, свалил стул, подхватил его, поставил, споткнулся о другой, забрал у Лисы кувшин и чуть не уронил, ставя его на стол. Лиса переглянулась с Громом, мрачно покивала, поджав губы. Гром молча задрал бровь "Я же говорил". Лиса сгрузила кружки и палки, одёрнула блузу.

— Ну вот, на-райе, теперь можно и познакомиться.

Квали опять вскочил, нечаянно поддал коленом по столу снизу, звякнули кружки, взвизгнула Рэлиа. Гром и Риан еле успели подхватить кувшины, Лиса молча завела глаза. Квали, удивлённый и раздосадованный своей постоянной неловкостью, изобразил что-то вроде улыбки.

— Давай я сам, хорошо? — с мягким нажимом сказал Риан, возвращая кувшины на стол. Квали со вздохом опустился на стул. — Райя Мелиссентия, вас нам представлять нет нужды, Квали нам о вас уже рассказал. Это моя жена, и мать этого оболтуса, Тани Рэлиа на-райе Стэн. А я, позвольте представиться — его отец, Дэмин Риан на-райе Стэн. Квали не далее, чем час назад, обрисовал ситуацию, и мы решили сразу же вас и навестить. Может, мы и неправы были в своей поспешности, но я всегда считал, что лучше не откладывать дела на потом. Никогда не знаешь, чем обернётся промедление.

— Ну, да, наверно, вы правы, — пожала плечами Лиса. — Но в данном случае отложить всё же придётся, — Риан удивлённо нахмурился. — Квали, мы с тобой сейчас выйдем во-от на ту лужайку и станцуем вот с этими "мечами", не возражаешь?

— Зачем это? — растерялся эльф.

— Надо, — твёрдо сказала Лиса, эльфа скривило. Опять "надо"! Да ещё и перед родителями. Вообще бред какой-то! — Вообще-то, это идея Грома, и я хотела, чтобы и воплощал её он сам, но он меня переубедил.

— А завтра никак? — Лиса покачала головой. — Да в чём дело-то? — не понимал Квали. Лиса вздохнула.

— Я бы тебе сказала — так ты же не поверишь! Вот давай сначала спляшем, а потом я тебе объясню то, что получится. Если мы с Громом ошибаемся — да и слава Жнецу. Но откладывать это, ты уж извини, нельзя. Это серьёзно, Лягушонок, я не шучу. И вообще — кто-то мне что-то там обещал. Мне озвучить? — Лиса, ехидно прищурясь, указала эльфу глазами на родителей. Рэлиа растерянно переводила глаза с сына на Лису и обратно. Кажется, она его шантажирует! Но зачем? И чем?

— Ну, ты, блин… — обиделся Квали.

— Ага. Я блин, — согласилась Лиса. — Лови, — она бросила ему "меч". Он попытался поймать, промахнулся, палка упала. — Вот именно, — заключила Лиса, выходя из-за стола. Они вышли на лужайку, ограниченную забором, стеной дома, клумбой у крыльца и столом.

— Защищайтесь, на-райе! — отсалютовала Лиса, и танец начался. Рэлиа вцепилась обеими руками в плечо мужа, оба напряженно следили за плавными, текучими движениями, внезапно переходящими в несколько быстрых, резких, едва уловимых — и опять начиналось плавное кружение. Гром сидел расслабленно, посасывал вино через золотую трубочку. А Квали… Квали понемногу начал недоумевать. Бой затягивался. Где она так натренировалась? Но человека нельзя так подготовить, он всё равно уступает эльфу в скорости, раньше её вообще хватало на два-три выпада…

— Дерись! — рыкнула Лиса. — Не спи, а то отлуплю! — она начала вполне знакомую эльфу комбинацию, только вот сегодня Квали не успевал, не успевал, не успе… Палка Лисы чувствительно ткнула его в живот, эльф выругался и согнулся.

— Бац! Ты убит! Ещё? Квали, ещё раз говорю: это всерьёз, понимаешь? Бейся в полную силу, иначе не поймёшь!

Салют, и всё по новой.

— Ну давай же, давай… — приговаривала Лиса сквозь зубы. — Я же человек, да ещё и баба, ну? — она с разворотом упала на колено, "меч" ушёл из-под руки назад, в многострадальный живот эльфа. — Ты убит. Ещё? — Квали даже зарычал, но упрямо выпрямился. Он даже остервенел! Он сам научил Лису этой связке, но ей всегда не хватало скорости, а теперь она на неё же его и подловила!

— Давай! — танец возобновился. Квали бился уже в полную силу, выкладываясь, как в бою и… не успевал.

— Ма-ам? — раздалось вдруг у Лисы за спиной, рука её дрогнула, а Квали в очередной раз не успел отреагировать, и "меч" со всей дури пришелся эльфу по скуле. Будь меч настоящим, у Квали снесло бы полголовы, а так его только развернуло ударом, он пробежал пару шагов, споткнулся, извернулся и упал всё-таки на бок, а не ничком. Сел, растерянно потрогал скулу, с удивлением увидел кровь на пальцах. Лиса же в ярости обернулась.

— Ты в своём уме, девочка? — прошипела она. — Ты что творишь? Ты рехнулась — на такой скорости под руку говорить? Он бы сейчас без глаза остался! — и махнула рукой. Бесполезно. Птичка её не слышала. Она стояла на крыльце, схватившись за щеки, и видела только Квали, сидящего на земле и недоуменно ощупывающего своё лицо. — Иди, лечи теперь, что смотришь! — фыркнула Лиса. Это Птичка услышала, спорхнула с лестницы, подлетела, присела рядом, зашептала, побежали с пальцев на рассечённую скулу голубые искорки. Квали блаженно замер. Он согласен был получить ещё сколько угодно таких ударов, если потом его будет лечить Птичка.

— Перестань улыбаться, ну, пожалуйста! — умоляюще прошептала целительница. — Ведь шрам же останется! — она о нём заботится! Квали расплылся ещё шире. — Уйду сейчас! — обиделась Птичка. Квали постарался убрать улыбку, насколько смог. Получилось плоховато. Птичка досадливо зашипела, но не ушла. Лиса сдёрнула съехавшую косынку, отошла к столу, с грохотом брякнула на середину "меч" и залпом выдула кружку компота.

— Уф-ф! — вытерла она вспотевшее лицо косынкой. — Извините, на-райе, но это было необходимо. Вот Птичка его в порядок приведёт, и я всё объясню.

С момента появления Птички Рэлиа, не отрываясь, следила за ней, жадно вглядывалась — и радовалась всё больше и больше. Какая хорошая! Совсем не похожа на бледных дочерей на-райе, да они рядом с ней жалкими замухрышками выглядеть будут, вон, мускулы-то какие! Не хуже, чем у Кви! И она, Жнец Святой, она загорелая! И ей это идёт! И, кажется, начинает светиться! Вот прямо сейчас! Видимо, от того, что Кви пострадал… Ой, какая хитрая эта Лиса! Она на это и рассчитывала, так ведь?

Дверь крыльца тихонько скрипнула, сначала появились стоящие от интереса дыбом белые волосы, потом личико Ники.

— А эт-то что такое? — возмущённо ахнула Лиса. — Птичка, солнце моё, это как понимать?

— Ну мам, мы у Зины засиделись! Рола новый видеошар купила, большой, больше, чем у нас. Ника про зверей передачу смотрела, никак её не оторвать было! — поднялась Птичка. Ника тем временем выбралась на крыльцо: босиком, в ночной рубашечке ниже колена.

— Дядя Грро-ом! — восторженно расплылась она в улыбке при виде своей большой новой игрушки и собралась соскочить с крыльца.

— Куд-да босиком! — рыкнула Лиса. Ника резко затормозила и заскакала на месте, держась за перила.

— О-о! Вояка моя пришла! — довольно пробасил Гром, вставая из-за стола. — А что же ты не спишь-то ещё? Смотри-ка, солнышко-то садится уже, и мама ругается!

— А мы ножки мыли мне, вот! — Ника вытянула ножку и покрутила ступнёй. — Видишь, вот какие! Чистенькие теперь совсем! А были такие гря-язные! — растопырила она пальцы свободной руки. — Пятки такие чё-орные! А потом Птичка ка-ак побежала! А мне же интересно тоже же! — болтала девчушка уже на руках у Грома, обнимая его за шею. Рэлиа затаила дыхание. Ой, какая! Не эльф, это понятно, слишком широкая кость — но именно о такой дочке Рэлиа всегда мечтала.

— Извините, на-райе, непредвиденные обстоятельства, — развела руками Лиса.

— Ничего-ничего, — начал Риан.

— Очень… хорошие обстоятельства! — перебила его Рэлиа и смущённо заулыбалась под взглядами обоих.

— Да не такие уж хорошие, — сморщилась Лиса. — Нет, может и удачно: вы и Птичку вот увидели, но… Понимаете, мы с Громом собирались скормить вашему сыну весьма горькую пилюлю, — тихо объяснила она. — Расстроится он, скорей всего, очень сильно, и не при Птичке бы это делать. Ни к чему это. Я их специально в гости услала, потом Птичка должна была Нику спать уложить — мы бы за это время как раз управились, а тут вот как получилось, — ага, сообразила Рэлиа, значит, неправильно она подумала. Ничего такого Лиса не планировала. Ох, этот Дворец! Въелся намертво, теперь в любом поступке любого существа сразу пытаешься отыскать двойной смысл, хитрую предусмотренность, чуть ли не заговор. А они… просто живут, и у них в жизни случайность — норма. И Рэлиа вдруг ужасно захотелось пожить вот так — случайно. Хоть пару дней, пожалуйста! А не по регламенту, когда каждый день расписан чуть ли не по минутам, и случайность — это чрезвычайное и, чаще всего, неприятное происшествие. Вот Риан как-то умеет обходить эти жёсткие правила, и Рэлиа, благодаря этому, сегодня здесь — и вот, пожалуйста, целое приключение! А она так и не научилась, и жизнь приходится вести размеренную и довольно скучную. Хотя в последние несколько лет эта размеренность была спасительной для неё. У неё просто не было времени горевать и переживать от души, приходилось большую часть времени держать себя в руках. Но — как же она от этого устала! Может и прав Риан, и она действительно слишком уж всерьёз воспринимает свои обязанности? С другой стороны, один раз не проследишь, другой пустишь на самотёк — ведь от рук отобьются! Ох, как трудно одной! Ей бы помощницу, Принцессу. А Дэки теперь не женится. Дэки. У неё теперь и язык не поворачивается в глаза назвать так своего старшего. Он-то по-прежнему называет её мамой, а ей даже неудобно перед ним за то, что — не чувствует она больше его своим сыном. И прячет глаза при разговоре, чтобы он этого не понял, потому что это несправедливо, он ни в чём не виноват. Это не неприязнь, нет, он очень мил и любезен, но ощущение чужеродности как возникло у неё в первый момент, так и не прошло за восемь лет. И ничего с этим не сделать. Даже Перворождённые признали за ним право остаться на Троне, а вот она с собой справиться не может. И называет его Дэрри, а вначале даже пару раз сбилась на "вы". Ужас. Он, правда, не обиделся, только удивился, но ей было очень неудобно. Зато Кви теперь вот-вот приведёт эту девочку. Вот и будет у Рэлиа помощница! А что? Рэлиа попыталась мысленно увидеть Птичку при Дворе — и чуть не расхихикалась. Да-а, такой вежливо нахамить не удастся. Это Рэлиа первые годы краснела и терялась, не зная, что ответить. А эта… А она просто даст в глаз, поняла вдруг Рэлиа и всё-таки хихикнула, представив себе как на-райе Дилл впечатывается в колонну.

— Что с тобой, душа моя?

— А представляешь, подойдёт к ней на-райе Дилл. Ну, к Птичке, — прошептала Рэлиа мужу на ухо. Риан представил, и тоже заулыбался.

— Да-а… — протянул он. — Бланш на полморды обеспечен… — Рэлиа радостно закивала. Тем временем все собрались у стола, подошли Птичка с Квали и Гром с Никой на руках.

— На-райе, моя дочь Патриона дэ Мирион, — просто сказала Лиса. Птичка поклонилась, Риан встал. — Девочка, это родители Квали, на-райе Дэмин Риан дэ Стэн и Тани Рэлиа дэ Стэн. А вот это чудовище, — она пощекотала розовую пятку Ники, девочка довольно взвизгнула, — зовут Ника. Твой больной уже здоров? Может, ты всё-таки уложишь это стихийное бедствие? — обратилась она к Птичке.

— А… А потом? Мам, а можно, я потом опять выйду? — слегка порозовела, но не потупилась Птичка.

— Ну-у, как хочешь, конечно… — засомневалась Лиса. — Но вряд ли тебе интересно будет. Уж ложись лучше спать, птичка моя. Завтра ребята всё равно опять придут — наобщаетесь ещё, — улыбнулась она, прекрасно понимая, чем был вызван вопрос Птички.

— Ну ладно, — вздохнула Птичка. — Но ты долго не сиди, а то Роле опять тебя будить придётся.

— А мы завтра закрыты, так что завтрак на тебе! — "порадовала" её Лиса. — Я после такого "весёлого" денька вообще не знаю, сколько просплю! И за молоком ещё сходить надо, поставщик только послезавтра придёт, а мы почти всё выпили. С утра у Липового моста продают, на нашей стороне…

— Да знаю, — опять вздохнула Птичка. — Ладно уж, тогда спокойной ночи, на-райе, — поклонилась она. Ей хором ответили, Гром отнёс Нику на крыльцо, твёрдо пообещал ей, что он обязательно-обязательно завтра придёт и был милостиво отпущен.

— Ф-фу-у, словно дрова возила! — уселась за стол Лиса. — На-райе, может, мы наконец чего-нибудь выпьем? Так, это компот, это вино, кому чего? За знакомство, на-райе? Ну, вот, теперь можно разговаривать.

— Так, может, объяснишь, всё же, за коим гоблином ты мне эти фокусы показывала? — потрогал Квали розовую полосу на скуле.

— А ты так ничего и не понял?

— Ну… Ускорилась ты как-то…

— Это не я ускорилась, Лягушонок, — вздохнула Лиса. — Это ты замедлился, — Квали протестующее дёрнулся, но Лиса подняла руку. — Не подпрыгивай, вон, Гром тебе подтвердит. Собственно, он мне это и сказал. Да я и сама заметила. Ты всё роняешь, спотыкаешься — будешь спорить? — Квали поник. — Я предложила Грому с тобой попрыгать, но он сказал, что это уж совсем караул будет, с ним у тебя и боя не вышло бы, ты просто улетал бы наземь каждую минуту, и всё. В общем, решили посредством меня обратить твоё внимание.

— Вам удалось, — хмуро пробурчал эльф.

— Ну, хоть не споришь, и на том спасибо. Значит, и сам заметил, но решил, что так сойдёт. Так вот, понимаешь, судя по всему — не сойдёт. Я не знаю, сколько времени это состояние будет у тебя продолжаться. И никто не знает. И в рейды тебе сейчас путь закрыт, — Квали возмущённо дёрнулся, но Лиса не дала себя перебить: — Квали, это не игрушки! Если уж я тебя отлупила — что будет в рейде? Стоит тебе туда сунуться — и тебя убьют. Сразу. Если тебе уж так хочется в сноп Жнецов под обмолот — и флаг бы тебе в руки, но с ней-то тогда что будет? — кивнула она на освещённое окно на втором этаже. — Она не под присягой, Квали! Она сгорит, Квали! Сразу!

— Да прямо так уж и убьют… — начал было Квали. Лиса вышла из себя, треснула ладонью по столу и заорала, гневно сверкнув глазами:

— Прекрати, тварь убогая! Ибо сказано в писании: "И жатва его всегда из лучших". Из лучших, понимаешь, дубина? Много-много раз там это сказано. Для таких тупых, как ты! Кто для неё сейчас лучший? — кивнула она на окно. — Вот тебя первым и скосит Серп святой Жнеца Великого! А следом — её! Если тебе на неё плевать — нефиг было знакомиться! Убедился, что жива — и до свиданья! — она отвернулась, негодующе фыркая и бормоча себе под нос что-то совсем нелестное про тупых женихов и эгоизм эльфов, вошедший в поговорку.

Эльф сосредоточенно ковырял пальцем дырку от сучка в столешнице.

— Но почему так получилось, Лиса? — поднял он несчастный взгляд. — Ведь наоборот, я себя прекрасно чувствую!

— Я пыталась понять, Лягушонок, — кивнула Лиса, остывая. — Долго думала, почему так получилось. Знаешь, есть у людей такая болезнь: лунатизм. Они во сне ходят. То есть, он спит, а тело может пойти прогуляться. Причём гуляют они по весьма странным местам. По крышам, по забору могут, вот, вроде этого, — махнула она рукой на забор в полтора роста, отделявший сад со стороны улицы. — И пока он спит — всё нормально. А вот если его разбудить, так он брякнется и костей не соберёт. Сходства не чувствуешь? Ты спал, Лягушонок, а мы тебя разбудили, ты и ё… Упал, в общем.

— Но я же себя нормально чувствую! — запротестовал Квали.

— Квали, ты тлел 8 лет. Как ты думаешь, потеря цвета у тебя почему произошла? Запаха, вкуса? А слух остался? А я объясню. У тебя организм отключал всё, без чего в принципе мог обойтись, чтобы хоть как-то функционировало всё остальное. Потому что на всё сразу его уже не хватало. Ты сгорал. А мы тебе всё взяли и включили, почти насильно. И ты хочешь, чтобы у тебя всё прошло без последствий, да ещё и в одночасье? Не бывает. Хоть тресни. А в результате пошёл функциональный сбой: всё работает, но мощности не хватает.

— И сколько это будет продолжаться? — Квали понимал, что она права, но как же не хотелось в это верить!

— А я знаю? — развела руками Лиса. — С того света ещё никто не возвращался! Ты первый!

Квали треснул кулаком по столу, вскочил, свалив стул, и стремительно исчез, будто растворился в глубине сада. Рэлиа попыталась вскочить, но Риан положил руку ей на плечо и покачал головой. Она вздохнула и опустилась обратно.

— Знаете, райя, похоже, вы правы, — Риан, всё это время внимательно слушавший Лису, задумчиво крутил кружку по столу. — Он сегодня у нас дома был удивительно неловок. Головой пару раз приложился, как минимум. И мольберт свалил, и просто чудом сам не свалился.

Гром вдруг засопел и тяжело поднялся.

— Пойду-ка я, это, присмотрю, — объяснил он. — Видишь, какая штука, глупостей бы не наделал, да.

— Вина прихвати, пилюлю запить, — хмыкнула Лиса. Гром ушёл, прихватив початый кувшин вина и кружку. Повисло молчание. Без неловкости, просто каждый осмысливал произошедшее.

— Скажите, райя, а… вы здесь давно? — спросила наконец Рэлиа.

— Вы про сад? — поняла Лиса. — Восемь лет. Птичка молодец, я даже не ожидала, здесь очень запущено было. Из-за сада и купили. Вышли из портала прямо перед надписью "Продаётся". Я стояла и думала, вот, есть же богатые люди, кто-нибудь купит такой дом огромный. А Птичка прямо прилипла к дырке в заборе, и вдруг говорит: "Ма-ама! Там такой са-ад!". В мэрию чисто ради очистки совести зашли — узнать, сколько стоит, да языком поцокать. Нет, сколько-то я бы у брата могла бы занять, но не очень много. А оказалось, что стоит сущие клочки с ниточками, вообще ни о чём. Я тут же и купила. И влетела! — Лиса захохотала. — Дом-то изнутри полуразрушенным оказался, — объяснила она. — Два месяца ремонт делали, по первому снегу уже открылись. До сих пор вспоминать не хочется. И по ребятам я тогда ревела всё время, Птичка со мной намучилась. До сих пор моих слёз, как огня боится. Просто в ужас приходит. Отличный способ стать мелким тираном, — хмыкнула Лиса. — А потом выяснилось, что я ещё и беременна, и совсем стало весело.

— Так Ника посмертный ребёнок? Но в этом случае полагается довольно большое пособие! — удивился Риан.

— Ага, — кивнула Лиса. — По предоставлении свидетельства о смерти мужа. А Дон считается пропавшим без вести.

— Но есть же срок, после которого…

— Десять лет, на-райе, — невесело усмехнулась Лиса. — Был бы он человеком, было бы три года, а так десять. А что я человек, и для меня десять лет — это вполне солидный срок, закону как-то наплевать. Да в моём случае что год, что десять, я всё равно ничего не получу. Даже и обращаться не буду. Представляете, придти и заявить: "У меня посмертный ребёнок от вампира ле Скайн, дайте денег!" — Рэлиа тихо вскрикнула и зажала рот ладошками, у Риана отвисла челюсть, в воздухе резко потянуло гиацинтом и диким шиповником. Лису это не удивило. Вполне ожидаемая реакция, что-то, вроде этого, она и имела в виду. — Вот именно, на-райе! Да на меня пальцами показывать будут! Ведь сразу решат, что нагуляла от кого-нибудь, а замужеством прикрыть пытаюсь! Даже экспертизу по крови не станут проводить, пошлют куда подальше — и всё. Все же знают, у вампиров детей не бывает. Скорей всего, иск подавать пришлось бы. А я не хочу Нику в это болото макать, грязью обмажут, потом не отмоешься, — брезгливо поморщилась Лиса.

— По-овторите… пожалссста… — внятно говорить с отвисшей челюстью оказалось очень неудобно, а вставать на место она не желала. — Что вы… только что… сказали?..

— Грязное, говорю, это дело, все эти тяжбы да разбирательства.

— Не-е-е… — зажмурившись, помотал головой Риан. — Ребёнок… от кого?!! Ваш муж?.. — гиацинтом и шиповником уже просто разило.

— Донни дэ Мирион ле Скайн, — удивлённо пожала плечам Лиса.

Риан вдруг вскочил, попытался запустить руки в волосы, волос не нашёл, схватился за уши, подёргал. Заходил, скорее, забегал по полянке, бормоча: — Вот оно что! Вот он о чём!..

Рэлиа сидела, сжавшись в комок, будто боялась спугнуть внезапно вспыхнувшую надежду.

Риан шагнул к Лисе, упал перед ней на колени, молитвенно сложив руки, в глазах плескалось безумие. Лиса опасливо попыталась отскочить вместе со стулом, чуть не свалилась. Однако! Взбесились они, что ли? Оба сразу!

— Райя! Я умоляю вас! Всем, что есть святого! Я… Я вам посуду буду мыть! Пол! Весь! Всю жизнь! — сбивчиво заговорил он. — Только скажите, КАК? Как вам это удалось?

— Родить? — не поняла Лиса.

— От вампира, райя! Как? Прошу вас, если вас смущает моё присутствие, я уйду! Но расскажите моей жене! Райя! Ваша дочь считается человеком, её дети будут числиться полукровками, на-райе стать они не смогут. Мы не против, напротив… э-э-э, тьфу! В общем, пусть их, лишь бы Квали был счастлив! Но наш старший сын по несчастной случайности стал вампиром. Мы не можем иметь других детей, наша квота исчерпана. И получается так, что внуков на-райе у нас нет! И не будет! Прошу вас, райя, как вам удалось? — Риан с трудом сдерживался, чтобы не схватить Лису за плечи и вы-тряс-ти из неё такие нужные сведения. Не-мед-лен-но! Но сдерживался. То, что эта райя — Видящая, он не забывал ни на секунду.

— Серп Жнецов, святой и светлый! — всплеснула Лиса руками. — Да не знаю я! — Риан осел на траву со стоном отчаяния. Рэлиа всё так же зажимала рот ладошками, по щекам мелким бисером катились слёзы. — Нет, я вам расскажу всё, как было, пожалуйста, но я действительно не знаю. Может, вы поймёте, а у меня только подозрения. Понимаете, Дон мне предложение сделал где-то через неделю после знакомства. Я ему говорю, ты что — дурак? Я, так, на минутку, Видящая! А он меня уговаривает: ты, говорит, зря так, ты посмотри, я неправильный! И действительно, неправильный оказался. Вампиры обычно, как что-то холодное и металлическое воспринимаются, часто острое, режущееся, а он в Видении оказался этаким пушистым котом. Чёрным. А я всё равно сомневалась. За вампира замуж — это ж бред! А потом так получилось — баню мы затеяли. Промокли, промёрзли, изгваздались — дожди тогда шли постоянно. Ну, вот. Мужики в первый жар пошли, и с вином. А он и заснул на полке. А они кривые уже были, и внимания не обратили при выходе, что его-то с ними и нет. А я на полок тоже не заглядывала, когда пришла. Париться не собиралась — так, помыться просто. А он и проснулся. И пришлось мне за него замуж выходить! — улыбнулась Лиса. — Правда, всего замужества мне около месяца досталось, — улыбка стала кривой и увяла. — Вот и вся история, — пожала Лиса плечами, взяла кувшин и стала разливать вино в кружки.

— Баня? Баня… — кусал губу Риан, сидя на траве. — А… Райя, а вы не помните, сколько времени они в бане пробыли? До вас?

— Вот уж не знаю! — затрясла головой Лиса. — Часа два, может три.

— Значит, баня… Три часа…

— А может, ящик, — опять пожала плечами Лиса. — Я туда на четыре дня загремела. Через три дня после взрыва. А может, это Дон такой единственный и неповторимый. А может — всё это сразу. Вы поймите, на-райе, уж кто-кто, а я над этим много думала. Пришлось. Слишком много неизвестных. Сколько времени они там были, при какой температуре, какое вино пили — ведь нельзя угадать, какой именно фактор сыграл решающую роль. Дальше, я — Видящая, я — человек, а с вашей расой это может и не получиться. А кроме того, на-райе, ещё вопрос, чего хочет он сам, ваш сын. Вы попробуйте заставить вампира сделать что-то, что он считает неправильным! Или отказаться от того, что он, наоборот, считает правильным! Не семь, а сто семь потов сойдёт. И ведь сделает по-своему! — треснула она кружкой по столу.

— Вы очень мужественная женщина, райя, — тихо сказал Риан. — Простите, я знаю, что это дурной тон, но — сколько вам лет?

Лиса насмешливо фыркнула, сморщив нос:

— На-райе! Вы чрезвычайно обходительны, но лучше называть вещи своими именами. Мужества во мне отродясь не бывало. Впрочем, женственности тоже не наблюдается. Я мужиковатое хамло с высшим образованием. И какие-то изменения не предвидятся, не с чего. А что касается лет — двадцать восемь, на-райе. Хотя иногда мне кажется, что я глубокая старуха. Я Видящая, а это, знаете ли, располагает к весьма своеобразному взгляду на мир.

— А вы не хотели… Не пытались найти кого-нибудь, ну… — замялась Рэлиа. — Может, вы смогли бы найти кого-нибудь такого же и ещё раз выйти замуж… — совсем смутилась на-райе.

— На-райе, я и так всё ещё замужем! Только через два года вдовой стану! — фыркнула Лиса. — Может, даже богатой! Дон мне тогда — выходи, говорит, за меня, я богат! А я ему по морде съездила. Не смей, говорю, меня покупать, говорю! — засмеялась Лиса. — Чем-то это мне тогда таким… меркантильным казалось, нехорошим. Вот, как два голодных рта на руках оказались, живо научилась клочки собирать по ниточкам. А кроме того… Не грозит мне замужество, короче, — беспечно махнула Лиса рукой.

— Но почему, райя? — судорожно стиснув руки перед грудью, наклонилась к ней через стол Рэлиа. — Только не обижайтесь, вы были так добры и откровенны, вы дали нам надежду, скажите же! Может, мы тоже сможем вам хоть чем-нибудь помочь?

— Боевые шрамы, на-райе, — спокойно улыбнулась Лиса. — Ящик спас мне жизнь — но и только. Со следами глубоких ожогов он ничего сделать не сумел. Там был взрыв. Мы с Птичкой оказались в ямке, причём она подо мной, её не задело. А у меня… Плечи, спина до поясницы, руки сзади выше локтей — как лежала, так и… Правда, волосы мне ящик вырастил! — хмыкнула Лиса, взлохматив рыжую сторону головы. — За что очень благодарна, а то сверкала бы почище, чем вы, на-райе! Мне и брить только с одной стороны пришлось бы! — улыбнулась она Риану.

"Жнец Златой Великий! Как хорошо, что я не успела её спросить, зачем она так нелепо красится! А она, наоборот, не красится, это седина!", с ужасом поняла Рэлиа.

— Но, райя, можно же сделать косметику, — залепетала она. — Там, в Госпитале, прекрасные специалисты, весь двенадцатый корпус, у них есть такие разработки…

— Есть, — перебила её Лиса. — Только стоят их услуги столько, что по второму разу поседеть можно. По крайней мере, в моём случае.

— Райя, если только в этом дело — мы оплатим! — обрадовалась Рэлиа. — У нас много, очень много денег!

— Нет-нет-нет! — замахала руками Лиса. — Вы просто не представляете… Если я соглашусь, у вас станет мало, очень мало денег, — засмеялась Лиса. — Но спасибо. Но не надо.

— Этого не может быть, — поднялся с травы Риан. — Вы Видящая, вам не солгали, но, видимо, объяснили как-то не так. Или вы что-то не так поняли. Вам, как гражданскому лицу, пострадавшему при боевых действиях Руки, полагалась вполне солидная компенсация. Её вполне должно было хватить…

— Всё я "так" поняла, на-райе, — устало сказала Лиса. — И компенсацию получила, и её хватило бы, да — а что потом? Про работу по специальности можно было забыть. Птичку я на тот момент уже удочерила, и какая из меня Видящая — с ребёнком? Присяги я так и не дала, диплом не получила — а! — махнула она рукой. — Работы нет, жить негде. К родителям моим обращаться я по любому не стала бы, а уж жить с ними — тем более. Короче, выбор: либо лечение, либо деньги. Я выбрала деньги. И слава Жнецу! Что бы, интересно, я делала, такая вся красивая — с двумя детьми на руках, и без каких либо перспектив на работу и жильё? А так — да, декольте не оденешь, зато это ко мне нанимаются на работу, а не наоборот. Зато я — райя Мелисса, а не поломойка Тия. И дети мои в Университете учиться будут, а не коз доить. А если и захотят подоить — это будет их собственный выбор, а не жестокая необходимость. Вот, как-то так. Я давно не переживаю на тему внешности, на-райе! Мне и так безумно повезло: вокруг меня люди, до которых я могу дотрагиваться… скажем так, без последствий. Ника только иногда током бьётся, но несильно. Но её взяла на себя Птичка, так что проблемы, как бы, и нет. А теперь ещё и ребята оказались живы. Поверьте, это невероятно много, это вам скажет любая Видящая! И, поверьте, я в состоянии должным образом ценить такое везение.

Повисло молчание. Риан и Рэлиа неотрывно смотрели на Лису, только сейчас до конца представив — как это: жить, когда возможность просто коснуться другого существа, просто пожать руку, не говоря уже о том, чтобы обнять собственного ребёнка, становится величайшей ценностью.

— Но… райя, может быть, за несколько лет состояние улучшилось? — откашлялся Риан. — У меня есть медицинское образование, райя, вы позволите — я посмотрю? — он спрашивал, но в голосе автоматически прорезалась королевская непререкаемость. Почему-то возникало желание повиноваться сразу и без раздумий. Лиса удивлённо взглянула на него: "Однако! Мне бы такие способности!"

— Да пожалуйста! — она распустила завязку у локтя блузы, задрала рукав, выставила локоть. Риан шумно втянул носом воздух и нервно сглотнул. Лиса иронично скривилась, опустила рукав.

— Но… Как вы выжили, райя? — ошеломлённо прошептал Риан. — Вся спина… Болевой шок…

— Вот-вот, в Госпитале то же самое говорили, — кивнула Лиса. — И отвечу так же: не знаю. Но больно не было. Совсем. Ни тогда, ни потом. Как… не знаю, как чужое всё было. И только через год чувствительность вернулась. А как, почему — тёмный лес. Собственно, мы с ребятами сегодня как раз собирались друг другу байки сказывать, кто как выжил. Но теперь не получится, наверно. Поздно уже совсем. А где это они застряли, кстати? — озаботилась она. — Не нравится мне это. Может, сходим — поищем? — эльфы с сомнением оглянулись на густой сумрак сада. С освещаемой окнами лужайки он казался совсем непроглядным. Риан приготовился щёлкать пальцами — творить светляков. — Да не надо, — остановила его Лиса. — Я сейчас фонарь принесу. Заодно и вина налью ещё, тут уже пусто. У меня для вашего сына ещё одна пилюля заготовлена, надо скормить! — хмыкнула она, подхватила пустой кувшин, опустевшие тарелки, и ушла в дом.

Погас последний луч заката, и ночь раскинула крыла. Стих ветер, замер сад недвижно, ночною свежестью дыша. На клумбе перед домом проснулись те цветы, что спали днём, и бабочки ночные потянулись на этот аромат. Как кружевная белая вуаль над клумбою повисла невесомо в свете окон.

Риан побродил по лужайке, поднял забытый Квали "меч", задумчиво сделал пару выпадов, потом подсел к Рэлиа, обнял её за плечи.

— Там всё очень-очень плохо, душа моя. Целителю там работы на пару лет с перерывами, чтобы не убить. И обезболивание, скорей всего, будет пробивать. Никогда такого не видел. Я не понимаю, как она выжила, да ещё и девочку спасла.

— Сердце моё! — Рэлиа взяла его за руку. — Я себя такой дурой чувствую! — Риан усмехнулся, но промолчал. — Знаю-знаю, но я тебе много раз говорила, что не понимаю, что ты во мне нашёл, — Риан бережно коснулся губами её виска. — Нет, ну послушай! Я её хотела спросить, зачем она так красится, представляешь? А она… Мы ей кругом обязаны, ты понимаешь? Я стольким до сих пор только моей нянюшке обязана была, но её не вернуть, — она потрясла головой, заглянула мужу в лицо. — Но этой-то человечке мы помочь можем?! Придумай!

— Легко сказать — придумай! Она же денег брать не хочет, ты же слышала! — Риан сосредоточенно возил палкой по столу, выписывая одному ему видимые узоры.

— Значит, надо дать так, чтобы она об этом не знала! А как она Кви-то скрутила! — вдруг захихикала Рэлиа. — Нашёл серп на камешек! Мы с тобой всё воспитывали, да отчитывали — а она взяла и отлупила! Вот не было её восемь лет назад, отлупила бы она Дэрри — глядишь, и не было бы ничего… — они переглянулись. Одна и та же мысль пришла в голову обоим.

— Она же не знает… — начал Риан.

— Ну так скажи! — засмеялась Рэлиа. — Ну, отлупит тебя полотенцем! Переживёшь!

— Да, — хмыкнул Риан. — Полотенцем, это бы неплохо. Лишь бы не чем пожёстче!

Этой ночью верхушка правящей династии сидела за простым дубовым столом в саду заштатного городишки и заговорщицки хихикала.

Из-под яблонь к столу вышли Гром и Квали. В опустевший кувшин эльф доверху напихал светляков и шёл, освещая дорогу Грому и себе, получившимся фонарём. Шли в обнимку, издали их можно было бы принять за пару. Макушка Квали едва доставала Грому до плеча, локоны обрамляли лицо смутно сияющим ореолом. Тонкокостный, гибкий — если бы не ширина плеч, его можно было принять за девушку. Гром рядом с ним казался тяжелым и неповоротливым — очень обманчивое впечатление. Поддавшиеся этому впечатлению, как правило, испытывали острое разочарование. Очень острое. Но недолго. Как правило, это разочарование становилось последним, что они испытывали. Гром был откровенно некрасив. Чёрные, прямые, коротко стриженые волосы, плотно прижатые вампирские уши, тяжёлая квадратная нижняя челюсть. Слишком тонкий нос с широкими ноздрями, узкие губы, близко посаженные глаза. На лице его как бы навечно застыло выражение брезгливого удивления несовершенством Мира.

Квали был тих, задумчив, но не мрачен.

— А вот и мы, — пробасил Гром. — А Лиса-то где?

— Пошла за фонарём, мы вас уже искать идти собирались, — отозвался Риан. — Где бродили?

— Да мы на берегу… — Квали уселся, сунулся в кувшин, налил себе вина. — Посидели, ребят вспомнили… — отхлебнул и уставился на родителей: — Ну и как вам будущие родственники? — с тщательно скрываемой тревогой спросил он.

— Я впечатлён! Я сражён! Я убит! — потыкал себя палкой в грудь Риан. — Где вы таких берёте, скажи пожалуйста?

— Так это… Людные места знать надо, да! — благодушно отозвался Гром, потягивая вино через трубочку. Риан дёрнулся: из уст вампира это прозвучало довольно двусмысленно.

— О, пришли! — на крыльце появилась Лиса с фонарём в одной руке и кувшином в другой. — А мы вас уже искать собирались. На-райе, Гром, а вы кушать не хотите? Там ветчинка есть ещё, сыр, ну и всякое такое, только порезать надо… — все протестующее замычали. — Нет? Ну, как скажете, — она пристроила фонарь на ветку яблони и села.

— Ну, как ты? — внимательно посмотрела она на Квали. — Осознание без осложнений?

— Без, — кивнул Квали. — Только почему именно сегодня? — покосился он на родителей. — Завтра никак нельзя было?

— Нельзя, — жестко отрезала Лиса. — Ты в Руке не первый день, сам бы мог понять. Вот завтра поднимут всех по тревоге, и все твои дни Осознания накроются… Накроются. И ты накроешься. Я тебя уже один раз похоронила — хватит! Я тебе ответила? — Гром одобрительно кивал на каждое слово.

— Вот, видишь, какая штука: я ж тебе то же самое и говорил, да.

— Ты не так говорил.

— Ну, так я ж и не Лиса! — развёл руками Гром.

— Ладно. Понял. А может, я в Мизинцы перейду? Они в боях участвовать не обязаны, — с надеждой взглянул на Лису Квали.

— Ага. И когда все пойдут в рейд, ты мирно сядешь чистить картошку, — кивнула Лиса. — Себя-то не обманывай! Ты же не удержишься!

— Бл-лин, — вздохнул Квали. — Непременная отставка?

— А вот это решай сам, — покачала головой Лиса. — Можешь, конечно, взять длительный отпуск, если дадут. Или уйти к Детям. Или вообще на повышение — Замком, — Квали дико на неё уставился. — Не хочешь? Ну и как хочешь, твоя карьера накрывается, тебе видней. Но я вообще-то хотела тебя попросить сопровождать Птичку.

— Куда? — насторожился Квали.

— Она тебе говорила, что собирается поступать в Универ? — Квали кивнул. — Вот. Я тебя очень прошу, поезжай вместе с ней. А ещё лучше, если ты вместе с ней туда поступишь. Подожди, не вставай на дыбы! Послушай меня! То, что она чистокровная, видно сразу. Но, при этом, она не на-райе. Мы, конечно, не бедствуем, но и не богаты. А теперь сложи всё это вместе. Она будет единственной чистокровной эльфийкой на весь Универ среди богатеньких сынков на-райе. Её заклюют, Квали! Она может обматерить, может дать в морду, и крепко, а вот ответить на пакость, завуалированную под комплимент, не сможет. Потому что я этого не умею. И её, соответственно, научить не смогла. Я безумно счастлива, что ты воскрес, Лягушонок! Учиться она решила твёрдо, а я в ужасе была от того, что ей предстоит. Если там попадётся кто-то такой же, как её мамаша — кошмар девочке обеспечен! Ты же знаешь, как это бывает.

— Он не знает, — вздохнула Рэлиа. — Нам так и не удалось уговорить его пойти учиться.

— А-а-а! Так ты действительно двоечник! — засмеялась Лиса.

— Ничего я не двоечник! — возмутился Квали. — Просто мне там делать нечего было! Я всегда в Руку хотел, с детства! Гром! Вот, скажи им, я что — фиговый Палец?

— А? Не-е, ты чего, Большой? Я ж тебе всегда говорил, отличный ты Большой, От Жнеца Большой. Но, вот, видишь, какая штука, как оно обернулось-то. Лисища-то правильно говорит, да. Никак тебе теперь.

— Хорошо, хорошо! Не двоечник! — подняла Лиса руки. — Но тогда — тем более. Ты вот о чём подумай: вот она выучится, будет зарабатывать, а ты? Хорошо, если этот твой тормоз пройдёт, а если нет? Что ты умеешь, кроме как бандитов гонять? Будешь у Птички на шее сидеть? Квали, — её голос сделался вкрадчивым, — вы сейчас всё равно не поженитесь, она ещё целый год будет считаться несовершеннолетней. А если ты поступишь, вы всё время сможете быть вместе, даже на занятиях! И я буду спокойна: если ты будешь рядом, к вам уж точно никто не полезет! Лягушонок! Я честно признаю — это шантаж. Но попробуй сказать, что у меня плохой рычаг для нажима! Послушай, я же не требую, чтобы вы получали учёные степени! Три года, диплом в кармане, профессия в руках — и слава Жнецу! Вы ведь оба взрослые, у вас мозги тормозить не будут!

Рэлиа, не сознавая этого, изо всех сил сжимала под столом руку Риана, и думала: "Ну, уговори! Ну, уговори!" Как! Жнец Великий, как она этого хотела! Эта невозможная женщина на её глазах творила что-то невероятное! Её твердолобый сыночка Кви, которого просто невозможно было ни заставить, ни уговорить (весь в папочку!), вроде бы поддавался!

Квали хлопнул ладонью по столу:

— Но через год поженимся!

— Чтоб мне облысеть! — мгновенно осенила себя серпом Лиса.

— Уболтала, красноречивая! — проворчал Квали. Рэлиа перевела дух. Оказывается, она не дышала — забыла, наверное. — Ну, бл-лин, ты… Лиса, одним словом… — покрутил Квали головой.

— На том стоим! — Лиса довольно скалилась.

— Ну теперь-то можно, наконец?

— Что можно? — не поняла Лиса.

— Руки просить! Вот родители пришли специально, как ты думаешь — зачем? — ткнул Квали пальцем в родителей.

— А-а-а! А я и забыла! — хихикнула Лиса. — Виноват, дурак, исправлюсь! Мне как — встать, да? — она вышла из-за стола, оправила блузу и приняла величественный вид: выпрямилась и гордо задрала подбородок. — Проси! — милостиво разрешила она.

Квали опустился перед ней на одно колено, родители встали у него за спиной. Рэлиа мечтательно улыбалась. Сегодня невероятный день! Её Кви ожил, и из Руки уйдёт, и ей не придётся постоянно переживать, не случилось ли с ним чего-то непоправимого! И он идёт учиться! А выучившись, станет лечить, а не убивать — такое неподходящее для эльфа занятие уйдёт в прошлое! А теперь у неё и внуки будут! Совсем скоро, лет через пять! Свои, родные, а не каких-то там племянников! А может, и у Дэки будут дети. У этого, как его, у Донни получилось, может и у Дэки получится? Ох, хорошо бы! Только вот… Какая семья на-райе согласится на такие эксперименты со своей дочерью, даже с тем, чтобы породниться с на-фэйери…

— Благословенная райя Мелиссентия дэ Мирион! Разрешите мне… — торжественно начал Квали. Гром вдруг хрюкнул. Лиса взглянула на него и тоже затряслась, всё ещё пытаясь сдержаться. Квали сначала не понял, потом до него тоже дошло. Через секунду все трое ржали самым непристойным образом. Родители удивлённо переглянулись. Их сын стоял на четвереньках в травке и икал от смеха. Лиса плюхнулась на стул, вытирая слёзы, Гром подвывал басом.

— Мне нравится ваша семья, на-райе! — всхлипнула от смеха Лиса. — Вы все такие интересные предложения делаете! Ох!

— Интересные предло… Па-ап? — Квали развернулся, сел на траву и воззрился на отца.

— Ну-у… — папу вдруг страшно заинтересовало что-то высоко в тёмном ночном небе. Рэлиа спрятала улыбку в ладошку.

— Хи-хи-хи! — опять зашлась Лиса. — Ох. Ладно. Давайте попробуем ещё раз, — она встала, оправила блузу, выпрямилась. На этот раз речь Квали хоть и прерывалась иногда судорожным хихиканьем, но была благополучно доведена до конца.

— Риан Квали дэ Стэн! Я, Мелиссентия дэ Мирион, в присутствии твоих родителей, даю тебе разрешение на брак с моей дочерью Патрионой Зайе Птахх дэ Мирион по достижении ею совершеннолетия, через год. На этот год даю тебе разрешение ухаживать за нею… До полного удовлетворения обеих сторон, — вдруг закончила она откуда-то выскочившей казённо-юридической формулировкой и растерянно замолчала. На этот раз первым заржал Риан, но его быстро поддержали.

Разлили по кружкам последний кувшин, выпили, и родители Квали засобирались домой. Риан отозвал Квали в сторону.

— У вас совесть-то есть?

— А что? — не понял Квали.

— Да ты на неё посмотри, она же на ногах не стоит! Бери Грома и пошли! Только уберите всё.

Квали покосился на Лису и кивнул.

— Лиса, мы тоже, наверно, пойдём, поздно уже. Гром, стол затащишь?

Риан и Квали взяли стулья, Гром, ухнув, подхватил стол, Рэлиа унесла кувшины, Лиса и моргнуть не успела, а о вечере с друзьями напоминала уже только примятая трава. Хоть и удивилась Лиса такой поспешной ретираде, но возражать не собиралась: устала за день ужасно, и поспать после обеда не удалось. Пришёл Гром и озадачил, какой уж там сон! Сидела и думала. А теперь впору упасть и уснуть, прямо тут, на травке.

— Райя Мелисса, было очень приятно с вами познакомиться, — поклонился Риан. — Надеюсь, вы, как Видящая, понимаете, что это не пустые слова, я действительно рад нашему знакомству. Квали, Гром, проводите нас! — распорядился он. Квали нахмурился, явно собираясь возразить, и Риан возмущённо задрал бровь: — Я что, должен ПРОСИТЬ? — лысый дроу, ну почему так неудобно устроен Мир! То, что он Король, действует на всех, кроме собственных детей! Как просто бы жилось на свете, но для них, для сыновей, он всего лишь папа! И получается вдруг, что какая-то там Лиса имеет на сына на-фэйери больше влияния, чем родной отец-Король! Нет, слава Жнецу, конечно, что это вот такая Лиса, а не кто-нибудь "поинтереснее". Но, всё равно, обидно. А главное — неудобно.

— А… Да, папа. То есть, нет, конечно нет, — сообразил Квали. — Лиса, мы завтра к вечеру обязательно будем, а может, и раньше! — Гром стиснул её плечо могучей лапой, мигнул портал, Лиса осталась одна.

Сняла фонарь с ветки, подобрала упавший "меч" и встала посреди лужайки, глядя в небо. Луна, вернее месяц в первой четверти, уже взошла, но стояла низко, прячась за лесом. Опять это странное чувство — будто она умела летать, но почему-то разучилась. И сильнее всего накатывало в ясные лунные ночи, вот как сегодня. А ночь роскошная! Тихо-то как! Только где-то лает собака, далеко, на том берегу. И запахи, совсем непохожие на дневные, прогретые солнцем и перемешанные ветром. В ночном безветрии тянутся они лениво и неспешно, каждый сам по себе. Вот речная сырость, а это цветы с Птичкиной клумбы. Птичка осенью уедет, надо няню Нике искать. Чем старше Ника становится, тем чаще бьётся током, Лисе уже сложно не передёргиваться, когда приходится самой её мыть или причёсывать. В других случаях перчатки спасают, но мытьём и волосами в перчатках не займёшься. А Ника обижается, не понимает, почему мама с ней в перчатках играет. Ничего, подрастёт — поймёт. А пока надо няню. Но теперь всё будет проще и легче. Теперь есть на кого опереться, кроме братца Ваки. Хороший человек братец Вака, но больно уж любит читать нотации. Постарел, что ли? Да не настолько он и старше. Хотя, Лиса себя тоже молоденькой не чувствует. Но брюзгой братец стал отменным. А как он орал, Жнец Великий, как он орал, когда Лиса ему сказала, что Донни дэ Мирион — Средний Руки Короны! Нет, что вампир — так и не сказала, а то ещё хуже было бы! Но Ваке и этого хватило. И оговорился он очень любопытно, пока орал. Казалось бы — оговорка, а попал прямо в точку, бывает же? Как он его?.. А, да, "хладнокровный труп". А Лиса тут же и сказала, что теплокровный труп, вообще-то — большая редкость и ещё большая неприятность, особенно по жаре. Вот тут-то братец и разошёлся вовсю. И шуточек-то она казарменных нахваталась, и циник-то она, и ещё много чего наговорил. Чуть не поссорились. А Квали и Гром не брюзжат и нотаций не читают. Лиса вспомнила отца Квали и прыснула. Бритый эльф! "У меня медицинское образование" — ха! Знатно его перекосило при взгляде на её шрамы! А он ещё не всё видел! Сама она давно научилась не поворачиваться к трельяжу спиной без одежды. Был бы жив Роган, вот его Лиса могла бы попросить что-нибудь придумать. Но от него остался только пепел у стены, там, в Рио. Тьфу, не хочу! Завтра. Всё завтра. Придут ребята, сядем, всех вспомним… Лиса решительно ушла в дом и заперла за собой дверь.

Луна всё выше поднималась из-за леса на гладь небес, и вскоре весь сад притихший залила молочно-белым дымным светом. Таинственные тени резкие от всех стволов легли на травы и цветы, и лишь пласты тумана от реки по саду плыли, как живые.

Ухты вылез из чердачного окошка на крышу, потянулся основательно, спрыгнул на козырёк крыльца, прошёлся, посидел на краю и бесшумно канул в лунный сад. Весь вечер было очень шумно, а у него сегодня ещё масса дел.

— Гром, ты тоже зайди, — Квали и Гром прошли за Рианом в его кабинет. Король пошарил на столе, нашёл бланк, заполнил, шлёпнул большую печать Короны, подал сыну.

— Что это, пап? — Гром смотрел эльфу через плечо, удивлённо задрав брови. — Заказ от Короны? Неограниченный лимит? Зачем, пап?

— Она изуродована, мальчики. Она проболталась благодаря Рэлиа, а я практически заставил её мне показать. Так вот. Я, ребятки, в Детях был, на чуму ходил, много чего видел. А тут мне плохо стало.

— Да про кого ты, пап?

— Да Лиса ваша, кто ж ещё? — подосадовал Риан на их непонятливость. Ещё большую досаду вызывало то, что он никак не мог выкинуть из головы локоть Лисы. Нечто в белых и неестественно розовых буграх, перевитое синими и красными жилками… Такое просто не имеет права на существование в Мире, где живёт Риан! А Риан не сможет нормально себя чувствовать, пока знает, что вот там, в Найсвилле, живёт женщина с такими руками и спиной! Тьфу, так и стоит перед глазами! Обойди Жнец, ещё приснится! Он подавил подступающую дурноту усилием воли. — Короче. Завтра пойдёте в Госпиталь, предъявите это, — он показал на бумажку. — Затребуете самого сильного целителя на выезд. Запомните: косметика, глубокие шрамы от ожогов, так и скажете на рецепшен. А Лисе скажете, что это ваш знакомый и оплачивать ничего не надо. От денег она отказалась, значит, будем действовать исподтишка. А мага предупредите: протреплется, что это заказ — сам убью. Так и скажите — Король обещал!

— Пап! Какое нафиг "протреплется", "исподтишка"! Она же Видящая! Сразу поймёт — врём! И обидится. И будем мы втроём пятый угол искать. Грому хорошо, он вампир, он по потолку уйдёт, а мне как?

— А вы не врите, — спокойно посоветовал Риан. Гром и Квали хлопали глазами. — Она Видящая, но не всезнающая, мысли читать не умеет. Возьмите мага, познакомьтесь, подружитесь. И оплатите. Или сначала оплатите, а потом подружитесь. И идите к ней. А врать не надо. Это плохо — врать. Ясно? Всё, брысь. Послезавтра расскажете. И отчёт мага с рекомендациями мне на стол.

Гром и Квали шагнули в портал Казармы, как пришибленные.

— Вот, видишь, какая штука… И ничего нам и не сказала… — растерянно сказал Гром.

— А когда? Она ж меня воспитывала… Методом научного тыка. Мордой в стол, да по зубам поленом…

 

Глава третья

Безымянный

Утром следующего дня на рецепшен Госпиталя обратились две ничем не примечательные личности.

— Райнэ! Чем могу служить?

— Доброе утро, благословенная. Ознакомьтесь, пожалуйста.

— О! Заказ от Короны? Много народу? Заболевание? Заразное? — нахмурилась девушка, изучая печать.

— Нет-нет, райя, пациент всего один, и о заражении речи нет. Просто тяжелый случай. Шрамы от ожогов, обширные, нужна косметика.

— Это 12-й корпус, благословенный. Пациент лежал у нас? — Квали кивнул. — Тогда будьте любезны, имя и примерное время поступления, я сделаю выписку из истории болезни.

— Восемь лет назад, месяц Радости, Лиса, ой, то есть, Мелиссентия дэ Вале, ой, то есть, дэ Мирион. Она замуж вышла, никак не привыкну к её новой фамилии, — объяснил Квали подозрительно нахмурившейся девушке. Она просверлила его взглядом, он растянул губы в милой улыбке. Она ещё раз осмотрела печать Короны, потыкала пальчиком в панель видеошара, нашла нужный раздел, через пару мгновений на подставке сформировался плотный белый квадрат. Она протянула его Квали, он взял, и уставился с недоумением:

— Райя! Но… Тут ничего нет!

— Естественно, благословенный! А что вы хотели тут увидеть? А-а, вы, наверно, в первый раз? Это конфиденциальная медицинская информация. Прочитать это может либо сама райя дэ Мирион, либо целитель с допуском к работе и соответствующей лицензией. Как я понимаю, вы не райя дэ Мирион, и лицензией не располагаете? — насмешливо покосилась она на Квали.

— Э-э-э, нет, мы, скорее, по другому ведомству…

— 12-й корпус — через три аллеи, по левую руку. Будьте здоровы.

Парочка откланялась и отправилась в странствие по просторам Госпиталя. Первые шесть корпусов Квали пролетел рысью, таща за собой Грома на буксире: в аллейках выгуливали кормлецов, эльфа замутило, и он несся вперёд, стараясь не смотреть по сторонам. Гром, наоборот, с интересом крутил головой и принюхивался.

— Блин, Громила, кончай сопеть, меня стошнит сейчас! — не выдержал Квали. — Вот приди без меня и гуляй, сколько хочешь!

— Так, видишь, какая штука: занятно очень! — простодушно объяснил Гром. — Я ко второму корпусу изначально прикрепри… — как это? Приделан, в общем. По группе крови, да. А они, смотри-ка, все пахнут по-разному, группы эти. Наверно, и на вкус… Большой, ты чего? — Квали, Большой Палец Руки Короны, хладнокровно резавший бандитов в рейдах, позеленел и помчался галопом в аллею, где не видно было кормлецов. Диким Зверем проломил он аккуратно подстриженные кусты живой изгороди, там его и вывернуло. — Ты это, ты, видать, съел чего-то не того утром, да. Вот придём, надо магу этому сказать, пусть и тебя тоже полечит, что ли… — топтался, заглядывая через изгородь, искренне недоумевающий Гром.

— Гром, ты с-су-ука! — обречённо простонал Квали, отчаянно воняя левкоями. — При чём тут "съел"? Я на эти… блин, овощи теплокровные и смотреть-то не могу, а ты — "на вкус", умпф! — он опять чуть не согнулся. — Ну, папенька, ну удружил… — бормотал он. — Вот на хрена я под бандану уши и патлы запрятывал, а? Теперь только идиоту не понятно будет, что я эльф! Конспираторы, десять дроу тебе в подпол! От меня теперь, наверно, разит, как из парфюмерной лавки! — он расстроено стащил с головы бандану и вытер ею взмокший лоб.

— Ну-у… ну, извини… Я ж не знал, что ты так… того… этого…

— Гром, я тебя очень люблю, ты классный мужик, и Палец отличный, только, прошу тебя, не рассказывай мне ничего об ЭТОЙ стороне твоей жизни! Я о ней знаю, об этом все знают, и никому это не мешает, сколько знаю вампиров — все отличные ребята, а ты вообще самый замечательный, но носом тыкать не надо, ладно? Одно дело — бой, а тут… Извини…

— Не, ну, бой — оно конечно, что ж — бой… — забасил успокоившийся Гром. — Ты это, чего "извини"? Я ж ничего, я не обижаюсь. У каждого, как говорится, хоть один дроу в подполе сидит, да, — философски закончил он. Квали хотел было ему сказать, что поговорка имеет ввиду совсем другое, но махнул рукой. Проехали. Тем более, что 12-й корпус был перед ними. На первой двери довольно обшарпанного вида красовалась табличка "КАНЦЕЛЯРИЯ".

Квали задумчиво уставился на неё.

— Нам сюда, что ли, Большой?

— А фиг знает. Пойдём-ка, посмотрим, что у них ещё есть. Вон там ещё две двери.

Следующая дверь оказалась наглухо заперта, и между плиток крыльца росла трава — дверью явно не пользовались. Табличка на третьей двери сообщала: "Дежурный маг"

— О, то, что надо! — обрадовался Квали.

За двойной дверью обнаружилась комната, поделенная поперёк чем-то вроде прилавка. Комната, длинная и узкая, скорее была отгороженной частью коридора. В дальней стене за прилавком виднелась ещё одна дверь. Окон не было, стены оклеены обоями в цветочек, под потолком неизменные светляки. В углу на столике — спиртовка, чайник, чашка и сборище баночек. У прилавка стул, стол, на столе стопка журналов для записей. Посадочных мест для посетителей было не видно, как, впрочем, и самого дежурного мага.

— Хорошо дежурит, да! — хмыкнул Гром и набрал, было, воздуху, но Квали вовремя его дёрнул за руку:

— Не вздумай!

— А чего?

— Гром, "Рука Короны, дело Жнеца" — клич Руки Короны.

— Ну? А-а-а! Ага. Всё, понял. А мы сейчас вроде как и не… Ага. Эй, теплокровные! — заорал Гром. Эльф позеленел, Гром повернулся на резко усилившийся цветочный запах и понял, что ляпнул всё равно что-то не то. Поразмыслил и исправился: — Тьфу! Извини, Большой, случайно получилось! Эй, благословенные! — опять заорал он. — Есть кто тёплый, тьфу, живой есть кто?

— Громила, — слабым голосом сказал Квали, обмахиваясь банданой. — Если б я тебя не знал, я б тебя убил! Ты нарочно?

— Так, видишь, какая штука, Большой: это вот всё наш разговор, да, — всерьёз огорчился Гром. — В голове-то крутится, вот так и получается.

Эльф тяжело вздохнул, но сказать больше ничего не успел.

— Иду, иду уже! — дверь в дальнем конце пропустила в комнату мага. Был он коротко стрижен, одет в балахон, когда-то бывший белым, и просторные штаны. Всё вместе напоминало пижаму. На ходу маг что-то спешно дожевывал. — Что такое?

— Добрый день, теплокров… — начал Квали, сам себя оборвал и злобно зарычал в сторону. Заставил себя успокоиться и начал ещё раз: — Здравствуйте, благословенный, — эльф изобразил невозмутимость, маг подозрительно на него посмотрел, но ничего не понял. Да и не пытался: тут на что только ни насмотришься. Ну, псих, ну, бывает. Лечиться, поди, пришёл. Да и на здоровье, лишь бы деньги были.

— Я вас слушаю, райн, на-райе?

— Нам нужен целитель на выезд, благословенный. На косметику.

— Сейчас, сейчас, — маг уселся к столу у барьера, открыл один из журналов на закладке. — Какого рода косметика?

— Шрамы от ожогов, благословенный, — Квали почувствовал себя в своей стихии и, окончательно придя в себя, журчал, как ручеёк.

— Угу, угу. А примерная площадь поражения? Три сантиметра, пять?

— Вся спина, благословенный.

— Эк… — подавился маг и, оторвавшись от журнала, исподлобья посмотрел на посетителей. — Райнэ, — с расстановкой сказал он. — Это… очень дорого.

Гром решил вдруг внести свою лепту в переговоры. Он опёрся на жалобно крякнувший барьер и навис над магом.

— А нам пофиг, — доверительно сообщил он. И улыбнулся. Маг сгруппировался и приготовился к спринтерскому рывку за дверь. Совсем чокнутые посетители, пусть охрана разбирается, почему защита на двери не сработала. — Да не-е! — ещё шире улыбнулся Гром. — Во, смотри, какая бумажка красивая! — сунул он под нос магу бланк с печатью Короны. Маг зацепился взглядом за "неограниченный лимит" и блаженно поплыл. Квали кивнул Грому: "Теперь я".

— Благословенный, — вкрадчиво сказал он. — А не могли бы мы решить один вопрос в частном порядке?

На лице мага жадность некоторое время боролась с долгом. Долг взял верх.

— Нет, — сказал маг с неподдельным сожалением. — Заказ Короны только через канцелярию, — и, душераздирающе вздохнув, протянул бланк обратно.

— Ах, нет, райн, вы меня неправильно поняли. Оплата работы, конечно, официально, но, может быть, за небольшое личное вознаграждение вы окажете нам небольшую личную услугу? — маг осторожно обрадовался. — Видите ли, райн, мы не знаем здесь никого, а вы, несомненно, имеете сведения о здешних обитателях, — ласково журчал Квали. — Нам не нужен абы какой целитель, райн, нам нужен очень хороший, лучший даже, и притом такой, который умеет хранить не только врачебные тайны. Может, вы согласитесь за коготок, — Квали внимательно следил за своим собеседником, улавливая малейшие изменения выражения лица. — Даже за два, нет, за три. Да, за три. Уговорить этого лучшего и неболтливого мага поработать по нашему заказу? Если он в ближайшие дни занят — не страшно. Мы подождём. Только сможете ли вы его уговорить? — строго дозировано, чтобы не оскорбить, а только задеть самолюбие, засомневался ученик старого Монти.

— Да я… Да, фух! Да конечно я могу! — запыхтел маг. Возможность практически "за так" получить целых три когтя привлекла его чрезвычайно. — А-а? — он выразительно пошевелил пальцами.

— Я дам вам задаток, райн, один коготь. И ещё два, если нас устроит специалист, которого вы нам пришлёте. И даже добавлю, если он нас очень сильно устроит. Я умею быть благодарным, поверьте!

Оклад за полтора месяца уже в кармане, прикинул маг, даже если врёт и ещё два когтя не отдаст — и поспешно закивал.

— Пройдите в канцелярию, благословенные! Если выйдет заминка, подождите, будьте любезны, — маг исчез.

— А не подавится, тремя-то когтями? — возмущённо засопел Гром.

— Зато постарается! Ты — меня? Учить будешь? — фыркнул эльф. — Он бы и за два согласился, но прислал бы приятеля, чтобы тот заработал на заказе. А вот за три он сделает так, как я попросил.

— Так, откуда ж ты знаешь, может, он и сейчас приятеля пошлёт?

— Не-ет, Громила. Вот если бы я ему сразу все три отдал — тогда да, мог бы. Гром, я в Мизинцах больше двадцати лет пробыл, я тебе, может, и объяснить-то толком не сумею, почему всё работает именно так. Чувствую. Вот так мало, а так — уже много. А почему — фиг знает. Вот смотри, как получается: дал я ему всего один коготок, а требовать могу уже на три, понимаешь?

Гром уважительно выпятил челюсть.

В канцелярии было окно, барьер был выше, стоял вдоль, а не поперёк, и в нём была калитка. У стены под окном обнаружилась длинная скамья для посетителей. В остальном комнаты ничем не отличались, даже обои были такие же. За барьером сидел бодрый вампир в деловом костюме.

— Райн, на-райе, — поздоровался он. — Что вам угодно?

— Нам угодно это оформить, — подал ему Квали бланк, дождался, когда лицо вампира станет похоже на букву "О" и удовлетворённо кивнул. — Нам на выезд. Косметика. Медкарта у нас на руках.

— Э-э-э, да, — отмер вампир, лихорадочно прикидывая, сколько можно будет слупить с целителя уже за то, что он его порекомендует, и кого бы на это подписать. — Я мог бы вам…

— Не стоит, нужный нам человек сейчас подойдёт, — Квали милостиво улыбнулся и сел на скамью, вытянув тощие конечности.

— Слушай, упрямый! — наскакивал мелкий и молодой на старого и грузного. — Это заказ Короны, понимаешь?

— А я не хочу, понимаешь? Я в последний раз отсюда пять лет назад выходил, понимаешь? И то не по своей воле. Мне, вот, открытого окна хватает. Для свежего воздуха. Не хо-чу.

— Это Корона, понимаешь? Всё равно выяснят, что ты лучший, и затребуют, только сначала всем по шапке дадут, что сразу тебя не направили! И ещё сказали, чтоб не болтал. Кого мне просить-то? Эту свиристелку, что ли? — молодой презрительно ткнул пальцем себе за спину. — Ведь через день весь Госпиталь в курсе будет — что, куда, кому и как. И в какой позиции, понимаешь?

— Ну, блин! Ну ты настырный какой!

— Ну, сходи хоть посмотри! Издали, в щёлочку! В канцелярии они сидят. Не понравятся — ну, придётся этого придурка, понимаешь, посылать.

— А сам чего ж не хочешь? — огрызнулся старый.

— Так сказали ж луч-ше-го, понимаешь?

— Тьфу, блин, драный гоблин! Ладно, схожу, посмотрю, что там. Понимаешь!

Он спустился на первый этаж, дошёл до канцелярии, никого не встретив по дороге — хорошо-то как! Приоткрыл дверь, заглянул — и отпрянул, зажмурившись. Опять! Опять они ему мерещатся! Блин, опять на ночь кошмар обеспечен! Он давно затворился в келье, встречаясь только с пациентами, потому что слишком часто совершенно незнакомые райнэ казались ему ребятами, которых… которых он убил. И приходилось извиняться, уверять, что нечаянно обознался… А ночью приходил кошмар. Он опять стоял в растерянности и с омерзительным чувством бессилия наблюдал, как друзей затягивает портал, на верную смерть затягивает, а он не успевает ничего сделать, понятно уже, что не успевает, потому что упущены те самые мгновения, когда можно было их выдернуть. А теперь поздно. Он сам выложился до конца, навешивая на Тень "Симфонию солнца", чтобы уж наверняка, чтобы тот гад не ушёл. Там никто не мог выжить. Никто. Не мог. Он помотал головой, будто отгоняя воспоминания, и решил ещё раз взглянуть — надо же посмотреть, кто там на самом деле. В этот момент Гром повернулся к Квали — и к двери — лицом, и старый Роган почувствовал, как слабеют и подгибаются ноги, а внутри всё оборвалось, и расплылся, став нечётким, Мир перед глазами.

— Ребятки… — беззвучно прошептал он, — ребятки… — он тяжело оперся на ручку двери, она стала открываться внутрь, он невольно сделал шаг в комнату и опустился на колени, цепляясь двумя рукам за дверную ручку — ноги больше не держали…

Гром и Квали успели соскучиться, но ещё не начали подозревать, что их пронесли. Дверь по их сторону барьера вдруг открылась. Грузная фигура в сером балахоне шагнула в комнату и стала бессильно оседать на пол, намертво вцепившись в дверную ручку.

— Что за?.. — вампир вскочил, перегнулся через барьер, Квали и Гром метнулись к человеку, подхватили под руки и, развернув, усадили, прислонив спиной к двери. Свалился с головы капюшон. Совсем старый, морщинистый и седой человек, глаза закрыты, текут по щекам слёзы. Бормочет что-то:

— Ребятки… Простите меня, ребятки… Простите…

— Мастер Роган! Вам плохо? Зачем же вы вышли? Серп златой, святой и светлый! — вампир легко перемахнул барьер в упоре на руку, подскочил к старику, стал считать пульс на запястье.

— Роган? — вдруг сообразил Гром и пристально вгляделся в старика. И вдруг схватил его за плечи, затряс и заорал: — Роган! Роган, старый пень! Так ты не сдох? А мы думали — сдох! А ты не сдох! Квали, это Роган, десять дроу мне в подпол! Да мать Перелеска! Роган, зверюга! У! — он облапил его, притиснул, отстранился и опять затряс. Вампир вначале дёрнулся было на защиту подопечного, но быстро понял, что это радость встречи, а не попытка убийства, и только удивлённо наблюдал за этими манипуляциями.

Квали сел на пол и занялся истерикой.

— Хи-и, это наш бывший Безымянный, хи-и, — объяснил он вампиру. — Мы его, хи-и, восемь лет назад похоронили, хи-хи-и. Гром, перестань его трясти, у него что-нибудь отвалится, хи-и, хи-и. Я свихнусь с вами, хи-и… Или уже, хи-хи-хи-хи-хи! Кончай уже его по полу валять, давай на скамейку посадим.

— Позвольте, — вампир аккуратно отодвинул Квали, явно только на то и способного, что идиотски хихикать, сидя на полу. Они с Громом подхватили мага и устроили его на скамейке. Гром уселся рядом, поддерживая Рогана, чтобы он не упал.

— Он и есть тот, кого вы ждали? — поинтересовался вампир.

— Э-э-э… Видимо, да, — всхлипнул Квали.

— Но, похоже, помощь нужна сейчас самому Мастеру, — оценил ситуацию вампир. — Я бы не рекомендовал в таком состоянии…

— Нет-нет, — Роган открыл глаза. — Я… ничего… Я… Ребятки, это правда вы? — он, как слепой, бережно и осторожно провёл рукой по щеке Грома, будто боясь, что тот сейчас развеется в воздухе.

— Ну, так, видишь, какая штука… — всерьёз озадачился Гром, зачем-то поковырял в ухе, почесал кончик носа. — Да вроде да.

Роган закрыл лицо ладонями и закачался.

— А я был уверен, что всех вас убил, — глухо сказал он. — Был уверен — и не верил, не хотел. О-ох…

— А мы думали, что это ты — того… — кивнул Гром.

— Мы даже не искали тебя, — виновато сказал Квали. — Я видел пепел у стены, я думал, это ты…

— Это Найджел, — поморщился Роган. — Под рикошет попал. Если бы он меня не отвлёк, ничего бы и не было, я бы вас вытащил. Успел бы. Вот он точно — того.

— А и слава Жнецу, — пожал плечами Квали. — Проблема ходячая! Сам дурак! Сказано было дома сидеть — нет, опять полез! Подвиги ему!

— Райнэ, может, вы и мне что-нибудь скажете? — решил вмешаться вампир-администратор. — Мастер Роган? Как я понимаю, вы берёте этот заказ?

— Да, дружок, да, конечно, оформи на меня, — опомнился Роган. — А кто это там у вас? — наконец сообразил поинтересоваться он.

— Супри-из! — расплылся Гром в довольной улыбке.

— Лиса, Роган! — не хуже него просиял Квали.

— Жива?!!!

— И Птичка жива, Роган. Мы поженимся через год!

— Ступает Жнец Великий с серпом своим по полю своему. Несчётно на поле колосьев, но только зрелые снимает он с нивы, оставляя прочие до времени своего. И жатва его всегда из лучших, — зашептал Роган, беспрестанно осеняя себя серпом по двум сторонам лица, по щекам опять поползли слёзы.

— Слава Жнецу! — хором гаркнули остальные трое.

— Ребятки! — счастливо всхлипнул Роган. — Вы себе не представляете, что это для меня…

— Представляем-представляем! Мы Лису с Птичкой когда? Меньше недели назад нашли! Гром наткнулся, совершенно случайно! Слушай, давай уже пойдём отсюда! Я жрать хочу — не могу! Спокойно сядем, всё тебе расскажем. Тебе тут ещё что-нибудь надо? Ну и пошли. Только вот в одно место заскочу по дороге.

Дежурный маг был весьма доволен началом дежурства. Он любовно рассматривал небольшую монетку. На одной стороне Венец Жнеца Великого, на другой отпечаток лапы, похожей на кошачью. Не соврал на-райе, и зашёл, и накинул, да как накинул! Целую лапу! И даже предыдущий коготь не отобрал! Почаще бы заходил! На лапу можно месяца три ни хрена не делать, только пить, есть, да по девочкам гулять! И маг предался сладким грёзам.

Корчма опять была закрыта. Завсегдатаи подходили, видели табличку "Дни Осознания", и со вздохом разочарования отправлялись восвояси. Но эта не ушла. Она настойчиво заколотила в дверь, подёргала ручку звонка, опять застучала. Птичка выглянула в глазок, откинула засов.

— Здравствуй, Рола. Только тс-с-с! — прижала она палец к губам. — Мама ещё спит. Пойдём на кухню.

Ника выскочила из кухни, увидела Ролу, Птичка замахала на неё руками, погрозила пальцем. Девочка, улыбаясь, запрыгала на пороге, выплёскивая неизрасходованную на крик энергию, а как только дверь кухни была благополучно закрыта, заскакала вокруг Ролы:

— Рола, Ролочка пришла,

Будет каша хороша!

— Ах, ты, болтушка-то! — засмеялась Рола и достала из принесённой корзинки пирожок: — На-ка вот, возьми-ка!

Ника ухватила пирог двумя руками, понюхала, зажмурившись, и забуксовала: что-то надо было ещё сделать… Она стрельнула глазами на Птичку и тут же вспомнила:

— Спаси-ибо! — и опять на Птичку "Всё?". Та кивнула одобрительно. Ника расцвела, забралась на табуретку и занялась лакомством, болтая ногами в такт жеванию.

— На здоровье, вот умница-то! — умилилась Рола и переключилась на Птичку: — Я-то забеспокоилась уж совсем! Райя-то говорила: на день закроемся, а уж четвёртый день-то пошёл! Думаю — случилось что?

— Да нет, Рола, ничего плохого не случилось, — улыбнулась Птичка. — Просватали меня, Рола! Через год замуж выйду!

— Ох! — схватилась Рола за щеки. — За этого? — мотнула она головой куда-то наверх.

— За этого! — кивнула Птичка.

— Хороший?

— Хороший! — засмеялась Птичка.

— Ой, он бедный, у крыльца-то лежа-ал! И в крови-то ве-есь! Поправился?

— Поправился! И родителей вчера приводил — официально руки моей просил. У мамы. Они та-ак хохотали в саду — я даже проснулась! Мама заглянула перед сном, а я и не сплю. Она мне всё и рассказала. А осенью мы с ним в Университет поступаем. На целителей учиться будем, оба. А из Руки он уйдёт. Так мама мне вчера и сказала: "Нефиг моей дочери нервы трепать!"

— Ох! А как же Ника-то без тебя будет-то?

— Мама сказала — будет няню нанимать.

— Ох, страсти-то! Кто ж с ней справится-то? Она ж только тебя да райю слушает-то!

— А тебя я тоже слушаю! — возмутилась Ника. — Ты хорошая потому что. И дядя Гром хороший. Он мне Зверя обещал. У него Зверь знакомый. Такая зверюшка. Я ему вчера наших зверюшек показала, ему понравилось! А он мне теперь свою покажет, да-а!

— Ох, на-адо же! — впечатлилась Рола.

— У нас всё хорошо. Рола, ты не беспокойся, — кивнула Птичка.

— Да и слава Жнецу, и пойду я тогда. Попозже зайду, с райей-то поговорить мне, всё одно, надобно. Закрой-ка за мной дверь-то!

Рола ушла. Птичка напоила Нику молоком — запить пирог, и они тоже ушли, на речку. Птичка прихватила с собой бутерброды, пару Ролиных пирожков и кувшин компота, и к обеденному времени девочки домой не пришли. А Лиса спала, поэтому Лягушонку никто не открыл, сколько он ни стучался. Он отнёсся к этому философски и махнул через забор. Ну да, он забыл, что не настолько ловок, как прежде, да, зацепился штанами и брякнулся враскат — но ведь ничего же не сломал? Он летел к своему счастью, он твёрдо знал, что счастье его ждёт. А если и извалялся в чём-то по дороге к счастью своему — не так уж это и важно, не правда ли? На то оно и счастье!

Спой, светик…

Лиса проснулась к шести вечера. Самочувствие? Омерзительное. Настроение? Отвратительное. И ведь ничего так уж и не болит. Вот рука, разве что. А почему? Ага, синяк. Значит, всё-таки, достал Лягушонок. Ага, и вот тут достал. Уй! И вот тут. Но это и всё. А чего ж так фигово-то? Вот так бы и лежала, и лежала, и не шевелилась. Не-ет, расслабляться — это ещё хуже. Надо встать и расходиться, в первый раз, что ли, вставать не хочется? А ну-ка, быстренько собрались и — хоп! — вста-ли… Ой, нет, легли, легли, легли…

Голова неожиданно закружилась, подкатила тошнота. Даже испарина прошибла. Ох, ни фига себе! Да что ж такое-то? Вроде и не пила вчера… А-а-а! С Лягухой же целовалась! Точно. Да нет, не должно бы так подействовать. Поела от пуза, выспалась — должно было всё компенсироваться… или нет? Блин, Донни тоже хорош: сначала целовал, потом объяснять пытался. Можно подумать, она что-то соображать способна была после его поцелуев… Может, вообще не вставать? Но тело очень внятно объяснило возможные последствия. Надо, райя, надо. Вот туда, будьте любезны, в конец коридора. Лиса осторожно села, потом встала, по стеночке добрела до ванной, долго плескалась, пытаясь привести тушку в рабочий вид. "Тушка" — это от Донни, это Лиса у него подцепила. Она вообще всегда, с детства ещё, с лёгкостью необыкновенной подхватывала всякие словечки и выражения от тех, с кем общалась. Потом и не вспомнить, что от кого. Но "тушка" — это точно от Дона. Дон, зараза, поцелую научил, а что с последствиями делать? Ну, хоть понятно, почему такое радужное состояние. В смысле — всё плывёт и переливается. Наверно, Лягушонок вчера примерно так же себя чувствовал. Ох. Она туго перевязала голову платком и сползла в кухню. В корчме было пусто, гулко и пыльно. Прогорим, блин, с этими посиделками. Все клиенты разбегутся, четыре дня уже закрыты! На столе обнаружилась корзинка с пирожками — Рола заходила! — и два трёхлитровых бидона молока — Птичка купила, вот молодец-то! Есть не хотелось, но Лиса насильно запихала в себя пирог, запила молоком, посидела, уныло глядя на холодную плиту. Встала — "Ох!" — напихала в плиту поленьев, разожгла, поставила кастрюлю с костями на бульон, залила водой. В благословенных лесах Перворождённые, говорят, фруктами питаются — и им хватает. А у нас — попробуй-ка, покорми яблочками! На третий день тебя самоё съедят! Нашим эльфам супчик с мясом подавай — и побольше, побольше!

С охами и вздохами, до слёз себя, несчастную, жалея, ползала Лиса по кухне, пытаясь сготовить обед. Любое действие вызывало такое отвращение, что приходилось себя постоянно уговаривать. Давненько ей так плохо не было, даже после коньяка от щедрот райна Горта похмелья не случилось, повезло — а тут, прямо, хоть ложись и помирай.

Она уже обжаривала лук на рагу, когда забрякал колокольчик. Ну кому неймётся-то? Висит же "Осознание" на двери — и катитесь вы… в другое место! Колокольчик не унимался. Издав душераздирающий стон, Лиса потащилась к двери. На крыльце обнаружился Гром в компании какого-то старика.

— Привет, Лисища! — Гром улыбался во все клыки. Ишь, довольный-то какой! — Чё это с тобой?

— Хреново мне, Громила. Щас сдохну, — мрачно пообещала Лиса. — Заходите, а то у меня лук подгорит. Если ты Лягушонка ищешь — посмотри на речке. Если он здесь, то он там… В общем, девки наверняка там, а он, наверно, с ними. Я его не видела — спала, вот недавно только встала. Да заходите вы уже! Дверь на засов закрой, ладно? — Гром несколько обескуражено кивнул, и Лиса убрела в кухню. Что за старик, зачем старик, с какой стати Гром его приволок — да пофиг абсолютно, привёл — пусть сам и обихаживает. А у Лисы сегодня день Осознания. Ага. Очень правильно кто-то название дал: целый день, чтобы осознать собственный идиотизм и поскорбеть о его наличии у данной конкретной особи. Вот так выложиться — и ради кого, если разобраться? Ради эльфа, которого она знает пару месяцев, по большому-то счёту. Ну да, и ещё восемь лет воспоминаний. И как-то забылось за эти годы, что этот улыбчивый и галантный душка-обаяшка — вообще-то каратель, то есть хладнокровный убийца на окладе. А кроме того, весьма жесткий командир и расчётливый манипулятор, иначе — два клочка ему была бы цена, как Большому. Хотя… Птичке, зато, счастье. Но, наверно, всё можно было сделать как-то по-другому, позвать целителя, пока Квали ещё спал, рассказать и показать. Глядишь, и не пришлось бы самой выкладываться… А, ладно. Что теперь-то думать. Всё уже сделано. Без страха, смущения и обиды, вот так-то. Она успела вовремя, лук уже начал подгорать. Так, скидываем в латку, солим, заливаем водой. Всё! Счастье-то какое! Можно сесть и ничего больше не делать. Как закипит, в сторонку сдвинуть, где жар поменьше — и можно вообще опять спать завалиться. Не в состоянии она сегодня гостей принимать.

— Лиса! Да ты посмотри хоть, кого я тебе привёл-то! — влез в дверь кухни Гром, подталкивая перед собой грузного старика. Старик не то, чтобы упирался, но смотрел как-то виновато. — Супри-из! — надо же, довольный-то какой! С чего бы это? Лиса помнила: Гром, если что-то себе в голову вбил — ни за что не отстанет, протестовать бесполезно, поэтому послушно уставилась на старика в упор. Она его знает? А ведь правда, есть что-то знакомое…

— Роган? — неверяще прошептала она. Старик расплылся в улыбке и саданул кулаком Грому под ребро — от радости, не иначе.

— Узнала! А? Ага! Узнала ведь, что я тебе говорил! — он гордо задрал подбородок, как будто в этом была его личная заслуга.

— Роган, Жнец Великий! Что с тобой стало? Ты же не старый, я помню! Как?.. — Лиса даже про свою хворь забыла, настолько разительна была разница между Роганом в её памяти и нынешним. И даже встала и шагнула к нему, и тут же об этом пожалела. Голова закружилась, замутило, она поспешно опять опустилась на такую надёжную и устойчивую табуретку у стены. — Ох! Извини, я уж лучше посижу.

— Что это с тобой? Перебрали вчера, что ли? — строго взглянул Роган на Грома. — Ты ж говорил, что не пили? — Гром возмущённо запыхтел.

— Да нет, просто фигово мне чего-то. Как отравилась: голова кружится и мутит. А может температура, но я не мерила.

— И почему, интересно? — подбоченился Роган.

— Лень, — совершенно честно и исчерпывающе ответила Лиса.

— Так. Давай-ка я тебя посмотрю. Давай-давай, от стенки-то отлипни и боком сядь хотя бы, — а вот это уже был прежний Роган, если не внешне, то по поведению.

— Может, не на-адо? Может, я лучше спать пойду? Посплю, оно и пройдёт… — сморщилась и заныла Лиса, но заёрзала на табуретке, поворачиваясь боком к стене.

— Вот и молодец, вот и умница, — целитель размял руки, встряхнул кистями, описал ими, не прикасаясь, сложную кривую вокруг головы и тела Лисы. И отступил. — Та-ак, — протянул он зловеще. — И чем, страшно спросить, занималась вчера юная райя?

— Ну вот, только воскрес, а уже ругаешься! — застонала Лиса. — Много чем занималась.

— "Много что" не выкачивает энергию до нуля! Кто здесь был вчера кроме них? — резко кивнул Роган на Грома, так и стоящего в дверях.

— А-а, значит, всё-таки оно, — поняла Лиса. — Не-е, — вяло покаялась она. — Это не. Ты думаешь, это меня кто-то? Нет. Это я дура. Как всегда. Как всегда мне больше всех надо, вот и… А! — слабо махнула она рукой. — Ты не думай, я уже всё-о осознала, чесслово.

Роган не удовлетворился столь исчерпывающей информацией и перевёл хмурый взгляд на вампира.

— Ну так это… Родители были Лягушонковы, — отозвался Гром. — А Лиса ничего такого и не делала, мы ж тебе рассказывали. Она, вот, сначала Лягушонка в порядок приводила, потом…

— И как это она его "приводила"? Ну-ка, ну-ка? Этого вы мне не рассказывали! Поподробнее, пожалуйста!

— Ну, так… Сначала поцеловала, потом отлупила…

— Та-ак, — сложил Роган руки на груди. — И кто тебя научил "поцелую суккуба"? — яростно засопел он. Роган был зол.

— Донни, — вздохнула Лиса.

— А каким образом потом восполняется энергия, он тебя не научил? — ядовито спросил Роган. Он был очень зол.

— Роган! Но это же был Квали! — сморщилась Лиса. До Грома начало доходить, он тихо хрюкнул. — Ну, как ты себе это представляешь? — покосилась на него Лиса. — Он же полудохлый был, он у нас на глазах сгорать начал, думать некогда было. Что ж мне его — прямо сразу в коридоре раскладывать? Да он бы тогда со стыда уже сгорел! Гром, кончай ржать, у меня в голове отдаётся! У него же любовь, светлые чувства — а тут такая проза…

— Гы! Вот уж не знаю, гы! — радовался Гром. — Ты пока мясо жарила, он о-очень жалел, что я там рядом-то стоял, гы-гы-гы!

Роган грузно заходил по кухне, всплёскивая руками.

— Рука дэ Стэн в своём репертуаре! Сначала делаем, потом думаем, что теперь делать с тем, что наделали! Осознала она, скажи на милость! И что с этим осознанием делать прикажешь?

— Я умру? — довольно равнодушно поинтересовалась Лиса.

— Ну!.. Ты, блин!.. Да тьфу!.. — окончательно потерял способность к связной речи Роган. Он размахивал руками, шипел и плевался, пытаясь выразить свое бесконечное возмущение безголовостью некоторых Лис, которые безответственно относятся и к своему здоровью, и к нервам Рогана, и к процессу обмена энергией, и вообще… безобразие! И Грому надлежит выпороть её немедленно! Чтоб впредь всяким Лисам безголовым неповадно было кривыми ручками в магию соваться!

— А чё я-то? — оторопел Гром.

— Ро-оган, ну как ты не понимаешь? — вяло отбрехивалась Лиса. — Ты ж помнишь, какой из меня маг: никакой. Дон со мной целый месяц возился, а дальше радуги дело так и не пошло. А такую штуку я вообще в первый раз сотворила, то, что с Доном — это не считается, ты ж понимаешь. Я боялась, вдруг вообще не получится — ну и ухнула по полной. — Роган свирепо на неё запыхтел. — Ну не сердись, — повела на него очами, полными раскаянья Лиса. — Зато он живой. А я… ну… Ну и ладно, ну и потерплю, — совсем тихо договорила она.

— Ах, бедная! Терпеть она будет! — скривился Роган, сложив ладони с ехидным умилением. — Да уж подкачаю я тебя, но если ты! Ещё раз! — он сунул ей под нос кулак. Лиса виновато закивала. — Сядь прямо, — он зашёл ей за спину, опять встряхнул кистями рук. — Могла бы сообразить хоть чуть-чуть себе оставить, раз уж восполнять изначально не собиралась, — ворчал он. — Как вода в песок теперь уходит всё, что качай, что нет…

— Очень страшно было, Роган. Даже Гром занервничал, — Роган недоверчиво взглянул на вампира, тот активно закивал, выпятив нижнюю челюсть для большей убедительности. — У него ведь кожа с лица на глазах сползать стала, и волосы осыпаться начали. Ай!

— Что?

— Голова заболела! Ой! — Лиса схватилась за виски.

— Сейчас-сейчас, — засуетился Роган. — А так?

— Всё равно ноет, — прислушалась к себе Лиса. — Не очень, но есть.

— А вот тут я уже ничего сделать не смогу. Если "обезболивание" навесить, так оно всё, что я тебе подкачал, в момент сожрёт. И так-то надолго не хватит, дня на полтора от силы. Я ж говорю — как в песок. Не знаю… Хотя… Сейчас-то он где? Пациент твой?

Лиса даже подскочила:

— Не вздумай! Он не знает ничего! Громила, и ты молчи! Утоплюсь, нафиг! Благо река рядом!

— Вот-вот! Это очень хорошая идея! — оживился Роган. Гром и Лиса уставились на него с удивительно одинаковым выражением лица. — Да нет, — хихикнул Роган. — Я не про то. Река — поток энергии, а Квали эльф и, вообще-то, должен уметь этой энергией управлять. Тебя надо положить в воду, а он пусть уговорит реку с тобой поделиться.

— Да у него с магией ещё хуже, чем у меня! Он всё время говорил!

— А это и не магия. Это их эльфийское свойство. Ну, или Птичка пусть попробует.

— Ага, а Ника тем временем дом по камушку разнесёт, — закивала Лиса. — Нет уж. Только ты сам ему объясни, что делать надо, ладно? Только смотри, не проговорись, почему… А долго лежать-то? Я долго не смогу — я утону! И замёрзну… Может, не надо?

— Ну, тогда пойди и трахни его! — потерял терпение Роган. — Чего ты от меня-то хочешь? Даже если я тебя через день подкачивать буду, голова-то не пройдёт! Так и будем с тобой развлекаться, пока луна не сменится, а до новолуния ещё три недели! Устроит?

— Вот блин! — осознавать последствия своего эксперимента целых три недели почему-то не хотелось. — Тогда надо мне какой-нибудь подголовник плавучий сообразить. Я на воде лежать долго не умею…

К лечению рекой Лиса подошла основательно. Шерстяные носки, рейтузы, толстый свитер. Некоторое время задумчиво крутила в руках меховую безрукавку, потом решила, что это, всё же, перебор. Проблему плавучести решили просто: Гром доломал столешницу от погибшего в неравной схватке стола, всё ещё ютившуюся в углу кухни. К самой широкой доске привязали верёвку, примерили, "как будет сидеть". Лиса, держась за голову, покорно сносила "эти издевательства". Голова у неё после вмешательства Рогана больше не кружилась, зато болела. Не сильно, но постоянно. Как раз настолько, чтобы Лиса каждую минуту помнила о наличии головы в организме и носила её на плечах бережно и плавно, как таз с водой. Обойди Жнец, качнёшь — тут-то мозги и расплещутся…

На речке царила идиллия. Квали качал Нику на качелях, а между её взвизгами успевал что-то рассказывать Птичке, бурно размахивая руками. Птичка ахала и хохотала.

Роган был представлен, Птичка поахала и похихикала над странным нарядом мамы, после чего обе юные райи отправились обедать в сопровождении Грома, потому что Ника тут же залезла к нему на плечи: "Ну пажалуста, ну пакатай!" Гром для вида посопротивлялся, но отказать прекрасной райе не смог. Роган тем временем объяснялся с Квали, отозвав его в сторону, эльф чесал в затылке и сомневался в своих способностях.

— Да ты пойми, это не магия, — терпеливо нудел маг. — Это ваше эльфийское свойство, а как это работает, никто до сих пор не понимает. Вы вот, например, можете от растений напрямую энергию собирать и некоторое время даже существовать на ней, а человеку она годится только чтобы температуру высокую сбить, и то опосредовано, через амулет или печать. А у Лисы другое дело, ей просто подзарядка нужна. В реке энергия первозданная, она лучше всего подойдёт. Ты попробуй, у тебя само собой получиться должно, вот увидишь!

— Да попробовать-то… — Квали покосился на Лису. Она безучастно сидела на скамейке, бережно уложив голову на стол. — А, давай!

То, что так ладно получалось у Грома, у них троих получаться не хотело, хоть убей. Доска елозила по спине Лисы, как попало, пару раз крепко приложила её по затылку, после чего процесс был весьма громко озвучен, и участники узнали от Лисы много нового о себе, своих талантах, противоестественных склонностях и последствиях бесконтрольного межвидового скрещивания. А так же об этом были извещены все интересующиеся на обоих берегах реки. Наконец, привязали и опробовали на мелководье.

— Ну, держит? Не тонет ведь?

— Не… перекашивается, м-м-мама! Буль-буль…ь!

— Так ты ноги-то в стороны, в стороны! И руками-то, руками! — суетился Роган. На берегу суетился.

— …ь! Мне и так хреново! Можно, я в кровати помру? Там сухо хотя бы, чесслово! Кончай ржать, ушастый, убью сейчас! — Лиса стояла по колено у берега посреди взбаламученного ила, с неё потоками лила вода, с плеча свисали водоросли.

Квали ну прямо очень ей сочувствовал, но перестать был не в состоянии. Правда, ржать он тоже больше не мог — только тоненько и тихо повизгивал, корчась на боку и держась руками за живот, да ножкой подрыгивал от восторга неизбывного. "Смейся-смейся, я тебе ещё устрою, погоди!", принялась вынашивать злобная Лиса план мести будущему зятю за разыгравшееся чувство юмора.

Дело пошло на лад, когда великие конструкторы сообразили, что не обязательно лежать на спине, под головой-то всё равно доска. Прихватили Лису к доске куском верёвки за плечи подмышками крест-накрест, и конструкция обрела устойчивость. На длинной верёвке медленно отбуксировали её к концу мостков и слегка отпустили по течению.

— Блин, — жаловалась конструкция. — Надо было подушечку прихватить, морда-то об доску расплющивается! И к ногам бы пару дощечек не помешало! Тонут!

— Ничего-ничего! — очень довольный тем, что всё вроде начало получаться, Роган подтянул верёвку и стал привязывать к столбику мостков, даже песенку забубнил себе под нос: — Если вы свалились в воду, и не тонете давно, Это не закон природы, это значит… — он замолчал, вывязывая какой-то хитрый узел.

— Но-но! — возмутилась болтающаяся на верёвочке конструкция. — Попрошу без намёков! — Роган только засопел.

— Ну что, что значит? — не выдержал Квали.

— Магия! — поднял палец перед его носом Роган. — Всё, твоя очередь! Дерзай! — он тяжело плюхнулся на мостки и расслабился.

Квали сполоснул лицо, улёгся на мостки и опустил кисти рук в воду. Он совершенно не представлял, что нужно делать, но раз Роган сказал, что всё само получится, значит так оно и будет. Рогану Квали верил, отличным Безымянным был Роган, а теперь, выходит, лучший целитель Госпиталя. Ну-ка, как он сказал? Поток энергии? Хорошо, вот он, этот поток, течёт, значит, себе, течёт… И вдруг он действительно почувствовал себя частью этого потока, слился с нескончаемым движением. Река… нельзя сказать, что она была большой, или очень большой. Она просто была. Она была всем, она была везде, она была всегда. И ей не было никакого дела до трёх козявок у одного из её бесконечных берегов. Козявок у берегов всегда много. А одна ещё и полудохлая. Ничего. Помрёт — не пропадёт, съедят какие-нибудь другие козявки. Так всегда бывает.

— Не-е-е, — замотал головой Квали. — Это не то, надо наоборот!

Так, ещё раз. Река… Нет, Квали. Да. Квали большой, очень большой, больше, чем река. И река потекла сквозь него, потоком своим вымывая всё ненужное, лишнее, принося новое, свежее, чистое. Поток был нескончаем и неудержим. Струи сплетались, расходились, закручивались. Ага, так намного лучше! А мы вот эту струйку отделим и вот сюда направим… вот сюда, вот сю… Блин, не получается!

— Подтяни Лису поближе, — стараясь не потерять сосредоточение, каким-то не своим голосом скомандовал он Рогану, — и левее, мне туда не дотянуть, — Роган поспешно стал подтягивать и перевязывать. — М-м-м… — складывалась у Квали в голове мелодия без слов, — м-м-м… — Из-под ладоней его потянулись вниз по течению две полосы воды, казавшейся белой от мелких пузырьков. Вода как будто кипела, хотя пар не шёл. Полосы исчезали под доской. — М-м-м… — тянул Квали практически на одной ноте.

— Лиса! — громким шепотом окликнул Роган. — Что-нибудь чувствуешь?

— Не-а! Только спать хочется. И, знаешь, вода всё-таки тёплая!

— А и хорошо, и ладно, ну и спи, — отозвался Роган. — Главное, на бок не поворачивайся! — и он уселся поудобнее. Его тоже разморило на солнышке. День катился к вечеру, тишину нарушало только негромкое мычание Квали, да свиристели стрижи над рекой, да волны тихо шлёпали о столбики мостков.

Сколько так прошло времени, никто из них потом сказать не смог. Роган очнулся, скорей всего, от вечерней прохлады, а может — от наступившей тишины. Квали спал с мечтательной улыбкой, руки всё ещё были опущены в воду, из-под ладоней всё так же тянулись полосы, но направление их сбилось. Одна уходила далеко вниз по течению и упиралась в излучину противоположного берега. Другая вдоль верёвки уходила под развесистый куст, покачивавшийся на воде. Лисы видно не было. Роган вскочил, подёргал Квали за ногу. Эльф блаженно вздохнул и завозился, поворачиваясь на бочок.

— Ах, зараза! — маг зачерпнул рукой воды, плеснул Квали за шиворот.

— Ой! — подскочил тот. — Ты!.. — Роган молча показал ему на куст. — Ой, ё… — растерянно протянул эльф. Роган ткнул пальцем дальше по течению. Там в излучине стояла роща тростника. Блестящие коленчатые стволы толщиной в руку поднимались ввысь на три человеческих роста и заканчивались пышными коричневыми метёлками. Стволы вминались и врастали друг в друга, для листьев не хватало места. — Ой, ё! — зачесал Квали в затылке. — Перестарался я чего-то… слегка… Чё ж делать-то? А Лиса-то где?

— А я знаю? — нервно огрызнулся Роган. — Давай вытаскивать, может, она ещё там?

Они отбуксировали куст вдоль мостков, дружно сказав "Ух", вытащили на песок и, с опаской ничего не найти, заглянули в середину. О радость! Лиса действительно оказалась "там". Из доски снизу рос огромный пук корней. Во время роста они стелились по течению, и тело Лисы оказалось основательно ими оплетено. Собственно, видна была только голова и руки Лисы, и то с трудом: с верхней стороны доски между пальцами правой руки и сквозь пряди волос проросли уже довольно толстенькие веточки со здоровой, сочной и густой листвой. Лиса безмятежно спала, подложив под голову левую ладошку.

— Трендец, — прокомментировал Квали. — Только топором. Или пилой. Спой! Спой! — заорал он шепотом на Рогана, размахивая руками. — Само получится! Вот, блин, получилось! Спел, блин!

— Мда… — сконфужено поскрёб щёку Роган. Лиса вдруг заёрзала, зашарила, не открывая глаз, вокруг себя рукой, нащупала край Рогановского балахона и потянула его на себя, пытаясь закутаться в него, словно в одеяло. — Эй, эй! — ухватился Роган за своё одеяние.

— А? — открыла глаза Лиса, попыталась повернуть голову и взвыла: косынка свалилась и, видимо, утонула, волосы переплелись с выросшими ветками и держали вмёртвую. — Мама! — осторожно сказала она, скашивая глаза в безнадёжной попытке заглянуть себе за спину. — Мужики, вы здесь хоть?

— Здесь, здесь! — заторопился Роган. — Ты лежи-лежи, Квали перестарался малость, сейчас за топором сбегает, и вытащим тебя!

— Так верёвки-то развяжите сначала! — Роган досадливо хлопнул себя по лбу. Точно! Она же привязана! Верёвки пришлось разрезать: мокрые узлы затянулись и не развязывались, но у эльфа за голенищем нашелся нож, и участь пут была решена на раз. Проблему с волосами тоже решили при помощи ножа. Квали обрезал ветки у самой доски под аккомпанемент воплей: "Ай! Ай! Ухо! Ухо же! Рука моя, рука, пальцы, пальцы! Да не вы Пальцы, а мои пальцы!", и, хоть голова Лисы теперь и напоминала клумбу, но, по крайней мере, обрела свободу. Только вот толку от этого не оказалось никакого. Когда Лиса уперлась руками в доску, пытаясь подняться, обнаружилось, что покинуть свежевыращенную колыбель она может только нагишом. Тонкие корни и веточки проросли сквозь рейтузы и свитер, потом стали толще и разветвились, и теперь отдавать свои приобретения не собирались. Квали, хихикая, отправился за одеждой к дому, Роган уселся рядом с Лисой.

— Кто-то мне недавно что-то говорил про Руку дэ Стэн… — ехидно заметила Лиса, улегшись обратно на лиственное ложе.

— Ну так… Ну и Рука. Ну и дэ Стэн. Ну и вот, и как всегда, — забурчал Роган и не выдержал, заржал, махнув рукой. — Но ведь подействовало же! Голова не болит?

— Оправдывайся-оправдывайся! Как на меня наезжать — так в полный рост, да? А что сам такой же — так это вроде и ничего, да? — вредничала Лиса. — А, кстати, откуда ты взялся-то? И почему ты… — она неловко замолчала.

— Страшный? — спокойно спросил Роган и кивнул. — Я знаю, состарился. Я был уверен, что всех вас убил, вот и… Плохо мне было. Я в Госпитале живу, если совсем худо становится — так хоть сразу откачивают. Ну и работаю там же, целителем. Там меня ребята и нашли. Сегодня утром.

— Интересно, а чего это их в Госпиталь понесло? — Роган открыл рот. — Не ври! — предупредила Лиса. Роган закрыл рот. Он уже и забыл, как это с Лисой общаться: ещё и не сказал ничего, а она уже знает, что ты соврать собираешься. — Да не напрягайся, я уже поняла: папа Риан протрепался про мои ожоги. Да?

— Ну… да, — вздохнул Роган. — А что за ожоги-то? Это… тогда?

— А когда ещё? — пожала плечами Лиса. — И ожоги, и поседела. А ящик мне нормальных нарастил, рыжих. Так и хожу, серединка на половинку, а краситься лень, всё равно никто не видит, в платке же всё время. А матушка Квалина вчера, похоже, решила, что это я так специально! — фыркнула она.

— Да где ты там поседела? И не видно ничего! Вот я — да, во! Весь! А у тебя — чего там, три волосины седых, ой, я поседела!

— Ты издеваешься, три волосины? А вот это что, по-твоему? — возмутилась Лиса, вытаскивая из-под головы прядь волос. И вытаскивая… и вытаскивая… Прядь оказалась неимоверно длинной, волнистой, и сочно-рыжей. — Ох и ни фига себе… — вытращилась Лиса, теребя перед глазами собственные волосы. Потом, что-то сообразив, схватила себя за плечо, но сквозь толстый свитер ничего прощупать не смогла. Роган наблюдал за этой лихорадочной деятельностью с недоумением. — Роган! — перевела на него совершенно сумасшедший взгляд Лиса. — Роган, режь!

— Чего? — попытался, не вставая, отскочить Роган.

— Свитер режь! — страшным голосом скомандовала Лиса. Роган заморгал. — Да разрежь ты этот свитер гоблином грёбаный! — заорала Лиса. — На спине разрежь! Роган! Вылезу — убью! Кончай тупить, ну? Режь немедленно!

— Да режу, режу! — Роган обошёл куст, чтобы добраться до Лисьей спины, и стал пилить ножом толстую пряжу.

— Ну? Ну? — чуть ли не подпрыгивала Лиса.

— Что "ну"? Рубашка, зелёная.

— Роган, ты что, дурак? — неожиданно спокойно, но очень напряженно спросила Лиса. — У меня седина исчезла, я хочу знать, что со шрамами на спине, ты это в состоянии понять?

— А-а! Так ты бы так и говорила! — дошло до Рогана. — А то "режь!" Резать, знаешь, много чего можно… — бормотал он, стараясь не задеть ножом кожу. — Ну вот, спина.

— А шрамы?

— Да где?

— Да на спине! Ослеп, что ли? — орали они друг на друга.

— Да нет тут ни фига! — окончательно вышел из себя Роган. — Шрамы-кашрамы! Нету у тебя никаких шрамов!

— Нету? — дрогнувшим голосом переспросила Лиса и всхлипнула.

— Тебя это так расстраивает? — растерялся маг. — Ну, хочешь — сделаем! Делов-то! Да хоть сейчас! Но зачем?

— Дурак! — нервно засмеялась Лиса и опять всхлипнула. — Не надо мне, придумал тоже! Просто… я с ними восемь лет жила, и ещё не дошло, что их действительно нет… Точно нет? Совсем? Ты посмотри! — опять забеспокоилась она. — Там и на плечах было, и руки тоже!

Роган, наконец полностью уяснив ситуацию, принялся кромсать свитер. За этим глубокомысленным занятием и застала их Птичка.

— Мам? Квали сказал… Ой! Ой! Ха-ха-ха! — при виде декорированной ветками головы Лисы Птичка не смогла удержаться от хохота.

— Во-от, — заворчала Лиса, вытягивая ноги из рейтуз. — Вырастила! С матери какая-то древесина последние штаны сняла, а ей смешно!

— А я думала, ты себе специально кокон свила! Вылупляйся! Бабочка!

— У меня крылушков нету, — мрачно отбрехивалась Лиса.

— А может, ещё тут посидишь? Глядишь, и выросли бы? — хихикала Птичка. — А то давай приделаем!

— Себе приделай! Стрекоза! Комар-переросток!

Роган слушал беззлобную пикировку за спиной и думал о том, как ему не хватало этого все те долгие-долгие годы, что он провёл в добровольном заточении в келье Госпиталя. Все годы, что он был целителем, только целителем, и брался за самые сложные, самые безнадёжные случаи, чтобы хоть немного уменьшить огромную тяжесть снопа Жнеца Великого, взваленного судьбой ему на плечи. Неподъёмного снопа в пять колосков.

Стемнело. Нику едва удалось уложить: она требовала, чтобы "дядя Гр-ром" читал ей сказки.

— Это любовь! — беспардонно ржала Лиса. — Лет через тридцать оженим!

— А что? — басовито гудел Гром. — И женюсь! Эльф в зятьях у тебя есть уже, теперь и вампир будет! Вояка девка боевая, пристрою в Руку, да!

— Я тебе дам — "в Руку"! — Лиса потащила с плеча полотенце.

— Спасайтесь! Ужасное боевое полотенце в действии! — дурашливо заорал Квали, и они с Птичкой, хохоча, ссыпались по лестнице.

— Пусти-ка, — Роган отстранил Лису, положил ладонь на лоб недовольно надутой Ники и сказал: — Ты же совсем спишь, деточка!

— И ничего я и не… — глаза Ники закрылись, она подложила руку под голову и ровно задышала.

— Где ж ты раньше был? — шепотом взвыла Лиса. — Это ж целых семь лет ежевечернее шоу было: "Ника идёт спать"!

— Да-а, Лиса, видишь, какая штука! Вот за кого замуж-то ходить надо — за Серых, за Безымянных, да! — поделился мудрым соображением Гром и немедленно получил полотенцем пониже спины.

— Она подумает, — пообещал Роган, пряча улыбку, и подтолкнул Грома к двери. — И, несомненно, выберет правильное решение. Времени много, так что… — он взглянул на Лису и не удержался, хихикнул. Лиса стояла с открытым ртом.

— Ах, ты! — наконец опомнилась она. — Опять "замуж"? Убью!

Квали сидел на краю вытащенного в сад стола, болтал ногой и языком, Птичка под его болтовню резала хлеб. Оба обернулись на топот по лестнице, дверь распахнулась, грохнувшись о перила, с крыльца, нервно хихикая, соскочили Гром и Роган. За ними неслась Лиса с полотенцем на замахе. Все трое забегали вокруг стола. Птичка пискнула и упала животом на хлеб, Квали перекатом завалился на спину, поджав ноги — прямо в блюдо с сыром спиной. Нарезав несколько кругов, карусель остановилась. Гром и запыхавшийся взъерошенный Роган, готовые сорваться с места, с одной стороны стола, с другой Лиса ловила глазами момент.

— Так. — Птичка выпрямилась и стряхнула крошки с передника. — Знаете, что? Всё, конечно, замечательно, но без вас здесь было ТИХО! — сверкнула она глазами. — Слезь со стола! — вдруг рявкнула она на Квали не хуже Лисы и воткнула нож в буханку, пригвоздив её к столешнице. Эльф скатился Грому под ноги, вскочил, и вдруг все четвёро, дав отмашку, гаркнули:

— Служу Короне! — и захохотали, восхищённые собственным единодушием.

— Ну, знаете!.. — фыркнула Птичка, гневно раздув ноздри тонкого носика, и решительно ушла в дом.

— Упс, — развела руками Лиса и мотнула Квали головой. Тот изобразил ужас перед неминуемой расправой и собрался уже идти утешать обиженную, но Роган вдруг заполошно завопил:

— Ай, ай! Стой, стой! Не шевелись! — эльф испуганно замер в позе, для человека невозможной — на полушаге, только глазами зашарил вокруг в поисках неожиданно возникшей опасности. Лиса и Гром тоже быстро стрельнули глазами по сторонам. Что происходит? Роган неторопливо подошёл, снял со спины эльфа два прилипших куска сыра и тут же сунул их в рот. — Фщё, шпасибо! Мовефь идти — прочавкал он. Квали обалдел от такой наглости.

— Ну, ты вообще-е! А в глаз? — Роган сосредоточенно жевал.

— Псих! — поддержала эльфа Лиса. — Что ж ты так орёшь-то? — Роган жевал. Квали сплюнул и ушёл в дом.

— Да ладно вам! Очень кушать хочется, — извинился ему вслед Роган и искательно посмотрел на стол. — Лиса, а может, сядем уже? — в последний раз он ел утром, после прихода ребят в Госпиталь, и есть хотел зверски. Привык уже, за восемь-то лет безвылазного пребывания в своей келье, к регулярному питанию.

— Ладно уж, живи, несчастный! — сжалилась Лиса над голодающим. — Но ещё раз про "замуж" — и всех убью! Сваты хреновы! Так, чего у нас тут нет?

— Вина! — сразу среагировал Гром. — И сидру, есть у тебя ещё?

— Хоть залейся. Пошли тогда, поможешь донести. А ты садись пока, голодающий, не жди. И буханку дорежь заодно. Может, тебе супу погреть? — Роган замотал головой и принялся сооружать монументальный бутерброд. Он уже забыл, что можно настолько проголодаться. Эх, вспомним молодость!

— Лисища, а где ты такое вино берёшь? Никогда такого не пробовал.

— А что, плохое? — бордовая струя, распространяя терпкий аромат, лилась в кувшин из небольшого бочонка под стойкой.

— Нет, наоборот, хорошее. Но нигде такого не встречал, да.

— А я не беру. Я "Источник" покупаю, на три года. А держу два. Мне братец объяснил, там селективность к концу использования резко снижается. А так — нормально.

— Так дорого же? — удивился Гром. Он примерно знал, сколько это стоит, когда не казённое.

— Окупается, — отмахнулась Лиса. — Ты прикинь: портал на Базар, потом найти что-то приличное, транспортный портал, сама погрузка. А хранить где, если партию брать? Я ж не столичный ресторан, у меня всего семь столиков, зачем мне? А нарвёшься? Пробовала — вино, привезла — уксус. И доказывай потом! Нет уж, так надёжнее. Ну, да, за восемь лет вкус всё-таки изменился, потому такого больше ни у кого и нет. Но ведь неплохо? Держи, пойдём, — Лиса выставила на стойку третий полный кувшин.

Со второго этажа им навстречу спустились Квали и Птичка. Она ещё дулась и смотрела укоризненно.

— Лиса! Нас простят за учинённое буйство и помилуют, если ты разрешишь её благословенности посидеть с нами в саду! — Птичка ткнула его в бок кулаком и сверкнула глазищами. — Ну, неблагословенности! — хихикнул он.

— Вредина! — прошипела Птичка.

— Да сиди, пожалуйста, — пожала плечами Лиса. — В конечном счёте, ты тоже там была. Только так: начнёшь реветь, или переживать, что я реву — пойдёшь спать. Договорились?

— Почему это ты будешь реветь? — сразу насторожилась Птичка.

— Ну, мало ли, расчувствуюсь не по-детски, — хмыкнула Лиса, вручила всем по кувшину и отправила в сад.

— Ну-с, кто первый? — все уже себе налили, закуску по тарелкам разложили, можно было начинать. — Роган, давай ты? Ты уже что-то съел, остальные голодные. Ты рассказывай, а мы есть будем!

— Да ну, чего там… — попытался увильнуть маг. — Я уже ребятам рассказал, ничего со мной такого не было, исключительного.

— Но я-то не слышала! — возмутилась Лиса. — А кроме того, про "ничего не было" — наглое враньё! Ну, Роган, ну я ж кто? Смеёшься?

— Ну… Эх… Ну, вот… — запыхтел Роган. И сдался. — Ладно. Вот.

Как оно было.

— Я, честно говоря, сгореть должен был, — начал Роган. — А в живых остался по чистой случайности. Помните, мы тогда печать нашли? Без подписи? Ну, когда нас староста в деревне попросил банду разогнать, а потом Чавчиком рассчитался?

— А-а, точно, было что-то такое! — кивнул Квали.

— Слушайте, извини, перебью, а кто-нибудь знает, что со свинкой стало? — вылезла Лиса.

— Так в Парке Чавчик-то, да, — оторвался Гром от сидра. — Он с нами оказался, я его потом в Парк Зверей и отвёл, куда его девать-то было? Видишь, какая штука, в дом-то мы и не ходили больше, в аренду сдали, ему жить негде и оказалось, да. Здоровая такая животина выросла, потом как-нибудь сходим, посмотришь.

— Здорово! — обрадовалась Лиса. — Извини, Роган, давай дальше!

— Ага. Ну, вот. В общем, печать эту мы тогда так и не сдали, она у меня в кармане так и валялась. А там я стоял, пытался "сетью" этого гада через портал накрыть, а он файерами отстреливался, и один таки я почти пропустил. Балахон он мне прожёг, зараза, в кармане дыра получилась, печать, видимо, и выпала. Я, когда шагнул, её ногой раздавил, и так удачно, что портал открылся. Сзади. А тут как рвануло! Меня в этот портал и вымело. Головой приложился, и привет. А потом оказалось, прямо к самому Госпиталю меня швырнуло, к главному входу. Нашли быстро — а что толку? Голова пробита, аккуратно так в край ступеньки затылком вписался, да ещё откат здоровенный, без магии полторы недели просидел. А потом так в Госпитале и остался, — скомкал конец рассказа Роган. — Вот и всё.

— Врёшь, — уверенно сообщила Лиса.

— Вру, — вздохнув, согласился Роган. Помолчал, решаясь. — Я, ребята, жить не очень хотел. Вернее, совсем. Не хотел. Я… В общем… Покончить я с собой пытался. Два раза. Если бы магии не лишился — получилось бы, а так — откачали. И на контроль поставили, — он задрал рукав. Под кожу запястья была вживлена сломанная печать, между половинами пульсировала синяя жилка. Он неловко, как-то виновато пожал плечами, одёрнул рукав. — Я и из кельи почти не выходил, вы мне постоянно мерещились. Очень… неудобно было. А потом… ночью… во сне… опять там оказывался, — тихо закончил он, не глядя на друзей. Почему-то было невозможно посмотреть им в глаза, будто рассказал о чём-то постыдном. Будто попытка смертью заглушить чувство вины была непозволительной роскошью или недостойной слабостью. А может, так и есть? Иначе — почему ему сейчас так неловко?

— Теперь не врёшь, — деревянным голосом сказала Лиса и прикусила дрожащую губу. Все долго молчали. Лиса встрепенулась, быстро разбулькала вино по кружкам, подняла свою: — Роган! — жестко позвала она. — Ро-ган! — дождалась, когда он поднимет на неё глаза и с расстановкой сказала: — Роган! Это. Уже. Закончилось! Мы живы, Роган! Забудь!

Роган прерывисто вздохнул и как будто проснулся. И даже улыбнулся, хоть и криво. И сказал "Да!" И кивнул. И выпил. И стал жевать мясо.

— А со мной всё просто! — дожевал свой кусок Квали. — Я не участвовал!

— Это как это? — удивилась Лиса.

— Это так это! Мы с Громом свалились прямо на мага этого, а у него уже второй портал был открыт, чтобы с добычей смыться. Мы в него вцепились, чтобы не ушёл, а тут ка-ак даст! То, что ты навесил, — кивнул он Рогану. — Мы так втроём туда и улетели, и всё, дальше только Гром знает, а я пас. Очнулся уже в ящике. Потом узнал, что меня Громила почти две недели на себе по лесу тащил.

Лиса вопросительно уставилась на Грома.

— Ну, вот, видишь, какая штука, ну и тащил, да, ты ж сам-то не шёл, — флегматично согласился Гром и опять уткнулся в кружку.

— А этот, маг-то?

— А он шею себе свернул. Нас, того, протащило, да перевернуло, мы ж свалились на него. Ну и… вот, да.

— А поподробнее можно? — начала выходить из себя Лиса. — Из тебя прямо клещами тянуть каждое слово надо!

Гром со вздохом отставил кружку.

— Ну, Лисища! Ну, видишь, какая штука, плохо я рассказывать умею. Да и не было так-то ничего. Упали, да. Этот того. Я думал, и Большой тоже. Головой-то стукнулся он, кровища вокруг… Потом смотрю — не, дышит вроде. Ну, я его взял, — он показал, как он взял. — И пошёл. И дошёл. И всё. Да.

— Подожди, а как вышло, что у вас печатей при себе не было? И, позвольте, в корчму недавно вы опять-таки без печатей ввалились? Что за нафиг в этом Мире?

— Ну, так… сгорели печати-то. Нас же накрыло, а потом уж швырнуло. Одежду пожгло. И нас так слегка. Волосы.

— Мать Перелеска, так ты его голого, что ли, нёс? — ахнула Лиса.

— Не, у этого, у мага, плащ целым оказался. Ну, почти. Мы ж на него упали. Получилось — прикрыли, да. Только ему уже без разницы. Вот и завернул, да, — ох, не любил Гром рассказывать, не любил. Одно дело — ругаться, там сразу находились нужные слова, и получалось складно и доходчиво. А вот так рассказывать он не умел, слова сразу терялись, получалось неуклюже и непонятно. Ну, как он расскажет, как, очнувшись, чуть не выпил своего Большого, потому что весь камень посреди болота, на котором они очутились, был залит кровью из раны у Большого на голове, и запах этот застил сознание, не давал ни о чём думать? А кровь нужна была срочно, потому что Гром обгорел сильно, регенерация забрала массу энергии, а маг был мёртв, и кровь его на тот момент уже свернулась и не годилась ни на что. И как Гром в первый момент не мог понять, откуда столько крови вокруг, потому что на погибшем ран не было. А потом понял, что у Большого под коркой спёкшихся волос на голове большая рваная рана, которая всё ещё кровила, и кровь всё не останавливалась, и Грому пришлось её зализывать, и его всего аж трясло, и клыки не убирались никак, было очень неудобно. И как выскочил откуда-то сбоку Чавчик, и Гром взял его на взгляд, и стоял над ним, не зная, что делать, потому что был Чавчик свинкой упитанной, жирненькой, и как добраться сквозь слой сала до артерии — совершенно было непонятно. А убивать его Гром не хотел, совершенное это было бы свинство — убить Чавчика, и глупость несусветная: кто знает, сколько они будут идти, но это Гром уже потом сообразил, а тогда — просто не хотел убивать, неправильно это получалось. И как нашёл всё же место за ухом, и проколол ногтем, и пил, и щетинки противно щекотали губы, и пахло… свиньёй, но он пил, потому что было надо. И как долго, мучительно раздумывал, что же делать дальше, а это было очень непривычно и неприятно, он очень давно ничего не решал и отвык совсем, разучился. Слишком долго ответственные решения за него принимали другие, и теперь соображалось с трудом, решать — это так тяжело, столько всего надо учитывать! Но он всё же сообразил, что "поиском по крови" их уже не найдут: с вампиром это вообще бесполезно, а по крови Большого — уже нашли бы, времени-то много уже прошло. Или не успели ещё, вот-вот появятся? Как действует "поиск", он вспомнить так и не смог. Не оттого, что память плохая, а просто потому, что никогда этого не знал. Никогда он всерьёз такими вещами не интересовался. Рядом всегда находился кто-то знающий, зачем же ещё и Грому? Потом долго высчитывал — идти за помощью одному, оставив Большого здесь, или это неправильно. И решил, что правильно — идти с Большим, но опять долго думал, в какую сторону, и собрался идти на юг, но туда было никак, сплошная топь, и пришлось в обход на запад. И как он потом шёл и нёс их, и Большого, и Чавчика, завернув в плащ, потому что Чавчик по такому болоту идти не мог, он бы утонул. Гром и сам чуть не утонул, и чуть не утопил всех, оступившись с коряги и ухнув в "окно", а потом долго отмывал Большого в ручье, вытекавшем из болота, от липкой болотной дряни. А потом была ночь, и Гром знал, что холодно, но огонь развести было нечем, и Большого колотило, а Гром его согреть не мог, потому что сам был холодным, мёртвым и бесполезным. И тогда он замотал Большого в плащ вместе с Чавчиком, и тот его грел, а Гром закинул этот узел через плечо и пошёл дальше, потому что в темноте видел вполне нормально. А на следующий день он пытался Большого напоить кровью, потому что больше есть было нечего, а Большого рвало, его и от воды рвало, и от крови рвало, и просто так, ни с чего, и Гром понёс их дальше. А на третий день к вечеру Большой стал бредить, и стал очень горячим, и Гром совсем растерялся, выпустил Чавчика, и тот побежал следом, жалобно повизгивая. А Гром намочил обрывок плаща в ручье, вдоль которого шёл, и всё укладывал Большому на лоб, и нести Большого дальше пришлось не за спиной, а на руках, потому что тряпка всё время сползала, и её приходилось всё время поправлять, а Большой метался, вырывался и орал что-то бессвязно. А ночами Чавчика всё равно приходилось тащить на себе, в темноте поросёнок не видел, а останавливаться на ночёвку было ни к чему — костра-то всё равно не было. А для этого пришлось оторвать ещё пару полос от плаща, иначе не получалось привязать Чавчика на спину. А тот будто понимал, и даже не сопротивлялся. И каждое утро Гром пытался накормить Большого кровью Чавчика, и он её даже пил, но потом его всё равно выворачивало, но хоть от воды тошнить перестало, а вот жар не проходил, и Гром начал бояться. Да, похоже, именно тогда он испугался в первый раз, ему было очень, очень плохо. Он вдруг подумал, что Большой может умереть, и ему, Грому, придётся тогда его поднять, потому что — как же? Как же можно иначе? Остальных вот уже нет, как же это, чтобы и Большой тоже совсем не был? Это было бы уж совсем неправильно. А потом прошла уже неделя, и Гром стал бояться ещё больше, потому что у Чавчика была совсем не та кровь, на ней нельзя было жить долго, а Большой и так потерял много крови, и забрать у него ещё было всё равно, что убить. И как ему всё-таки пришлось сделать этот глоток, потому что прошло уже девять дней, а они ещё никуда не вышли, и как трудно было сделать именно один глоток, а не десять, и даже не два. И как через два дня они всё-таки вышли: вампир в набедренной повязке из папоротника, шатаясь, тащил на спине тюк, испятнанный запекшейся кровью, следом бежал отощавший поросёнок, и сначала от них шарахались, а потом вышли мужики с дрекольём, а он всё рычал: "Рука Короны, Дело Жнеца! Печать! Живо печать в Госпиталь, пор-рву, ур-роды!" И уроды наконец поняли, и свет портала, такой бледный днём, и белые стены Госпиталя. А Лягушонка уже собрались уносить, но он вдруг очнулся, и увидел Грома, и узнал, и прошептал: "Мама! Маме скажи!" "Да кто мама-то? Кто мама?" — бросился к нему Гром. "Мама… Рэлиа, Рэлиа дэ Стэн" — и опять отрубился, а Гром подумал, что он умер, и ему стало очень плохо, и всем вокруг тоже стало плохо, потому что Гром стал ломать мебель, и вообще… расстроился сильно. Но ему смогли всё же объяснить, что Лягушонок жив, и выживет, и всё нормально, и успокоили. А на следующий день он пошёл на холм Стэн, и стал искать маму Квали, Рэлиа дэ Стэн. И спрашивал у всех, кто попадался, а на него совершенно дико смотрели и ничего не отвечали, и Гром не понимал — почему, и всё спрашивал, потому что Лягушонок его попросил, и не мог же он просто повернуться и уйти, хотя уже очень хотелось. И как в конечном счёте его отвели во Дворец, и к нему вышла эта эльфа с сумасшедшими глазами и остановившимся лицом, и всё, что он смог сказать, глядя в эти глаза, это "Да жив он, жив, видишь, какая штука!", и успел-таки подхватить, когда она вдруг упала, как будто внутри у неё сломался какой-то стержень, который только её и держал. И как она рыдала у него на руках, и её никто не мог успокоить, а потом появился Король-Судья Риан на-фэйери Лив, и оказалось, что это его жена. А Гром сначала его не узнал и ещё и отпихнул. Дай, сказал, райе поплакать, не видишь — плохо ей от радости! Тьфу, дурак! Ну как он им это всё расскажет? У него и слов-то столько не наберётся, да и помнить-то не хочется всё это, не то, что рассказывать. Он бы с удовольствием забыл, только вот не получается. И страх свой за Лягушонка, который так и остался с ним навсегда, и за эти восемь лет никуда не делся, и ужасные глаза мамы Рэлиа, ожидавшей услышать известие о смерти второго сына. Эх! Да.

— Подожди, две недели… — соображала Лиса. — А что ты ел?

— Ну так… Чавчика и ел, — пожал плечам Гром. — А один раз его, — кивнул он на эльфа.

— А-а-а! Так вот с чего ты меня тащил! — захохотал Квали. — На чёрный день! Запасливый ты мой!

— Ну так… у меня рёбра-то того, как мы летели, видишь, какая штука, — принял подколку всерьёз Гром. — Там бы оба и остались, да.

— Да ну, Громила, я же шучу! — засовестился эльф. — Всё я понимаю, чего это ты? Если б не ты…

— Так, стоп-стоп! — подняла руки Лиса. — Это вы потом выясняйте, кто, кого, зачем и почему. А неделю назад куда вы печати подевали?

— Ты будешь смеяться, — опять хихикнул Квали. — Нас обокрали, представляешь?

— Что? Руку? — обалдел Роган.

— А им разница была? Мы в рейде были, закончили уже, тут кто-то, Серый, по-моему, предложил на озеро податься. Так, Гром? — Гром кивнул. — Ну вот, мы одёжку на берегу сложили, Звери плещутся, а тут кто-то заорал, мы из воды выскочили, а там уже всё стырили и портал уже закрыть пытаются. Серый портал как-то удержал, даже, видимо, расширил, потому что Звери тоже прошли. Так и получился у нас второй рейд за день, совершенно случайно. В общем, помню только, что злой я был до изумления, и меч у меня чужой в руках был, неудобный жутко. А потом тресь — и всё. Дальше опять только Гром знает. — Лиса вопросительно уставилась на Грома.

— Ну так… добили мы их, — пояснил Гром, — только Вальт, Серый наш, за… это, устал, в общем. И портал не удержал, погас портал-то. И остались мы, в чём были. Я хотел сначала печати поискать, но там такая каша была… Затоптали всё, пока рубились, видишь, какая штука. А тут Звери сказали, что город рядом совсем, они такое чувствуют. Ну, я ребят на них погрузил, и доехали. На Зверях-то оно быстро, да.

— Так это что выходит: у нас под боком банда обитала? — опешила Лиса. — Но у нас тихо было…

— А ты вспомни: в деревне той тоже чисто случайно лагерь обнаружили, — напомнил Квали. — Они рядом с лагерем на промысел не ходят, умные! — нехорошо ухмыльнулся он.

— Да-а, ребята, весело живёте… — уважительно покивала Лиса.

— Ха! А как ты думаешь, с чего я в Руку пошёл? Когда у нас скучно-то бывает? Сама-то вспомни! — фыркнул эльф. Он обнимал Птичку за плечи, и ничто не могло испортить ему настроение. — Ты уже давай — сама рассказывай! Почему мы вас не нашли, уже понятно, мы искали на-райе Рио и дэ Вале, а вы уже обе на тот момент были дэ Мирион. Кстати, вот с этого и начни, очень интересно, когда это ты за Дона замуж вышла!

— Это не для детей, — сделала Лиса постное лицо.

— Да ладно! — вредно скривился Квали.

— Дура была, вот и вышла. Отстань. Не хочу, — помрачнела Лиса.

— Да нет, Лиса, я не просто так….

— Я твоим родителям уже всё, что надо, рассказала. А ты маленький ещё. Всё, закрыли тему, хорошо? А то вообще рассказывать не буду.

— Вредная! — но тут Гром пнул его ногой под столом, внимательно на него посмотрел и, так, чтобы Лиса не видела, показал увесистый кулак. Квали сначала удивился — чего это он? — потом дошло и стало очень стыдно. Бодро расспрашивать вдову, как она вышла замуж… Похоже, у него не только на двигательной системе тормоз образовался. — Извини, дурак, заткнулся, — виновато покаялся он. Лиса слегка удивилась сговорчивости обычно настырного эльфа, но и вздохнула с облегчением. Это было только её, и делиться она ни с кем не собиралась. Да и слишком сложные это были чувства, она и сама-то не могла никак решить для себя, что это такое. С одной стороны, она тосковала по Дону, бережно, как скряга, перебирая в памяти те дни, что провела с ним рядом. И благодарность к нему тоже присутствовала. Он научил её танцевать, пусть и с мечом, но научил же? И радуга в руках, подаренная им, не потускнела от времени. С другой стороны — он ей даже имя своё настоящее не сказал, соврал, скотина! Убила бы, чесслово! Донни, как же! А Кэйн Берэн из Донн Дроу не хотите? А она тоже хороша: в руках ведь "Утверждение намерений" держала, а что имя другое, от обалдения даже внимания не обратила! Да что там имя — даже про расу свою ни разу не заикнулся! Только по заклинанию поиска имени по крови и узнала, кто он такой на самом деле! Хорошо ещё, что то, первое "Утверждение" с каплей крови Дона на Печати сохранилось, не сгорело. А свидетельство о браке осталось в том домике. Лиса даже не знала названия деревни, как-то так получилось, что и не спросила даже ни разу — а где она находится? А потом и спрашивать стало не у кого. Зато первое "Утверждение", хоть и вымокло, но осталось у Лисы, и она смогла этим воспользоваться. Надо же было выяснить, почему у Ники волосы так странно себя ведут. Не в Лису же ребёночек такой интересный уродился: чуть что — и вся голова дыбом в буквальном смысле слова, как шерсть у волка на загривке. Лиса сначала решила — оборотень, и, пока не сообразила оплатить заклинание поиска, не спускала с Ники глаз каждое полнолуние. Сказки — сказками, а вдруг… А сколько ревела? Ведь узнает кто-нибудь, сообщит на-райе — отберут, сразу отберут! И будут "исследовать". Они же, блин, учёные, им же, блин, интересно! А может, потом и уничтожат. Её ребёнка! Её Нику! Оказалось — нет, не оборотень, но легче не стало. Дроу-полукровка — это неслыханно, кому сказать — не поверят! Хорошо хоть цветом кожи дочь в Лису пошла, а то какая бы жизнь была суждена девочке — подумать страшно! Скотина Донни!

— Ладно, — собралась Лиса с духом. — Слушайте. В общем, на вылете из той воронки меня от всех оторвало. Брякнулась серьёзно, чуть дух не вышибло. Встаю — и слышу, Дон кричит: "Лиса!", и в меня что-то большое, тяжелое кинул, оно меня с ног сшибло, покатились мы вместе и свалились куда-то. Тут и грохнуло. И боль такая по спине, по рукам — я и не подозревала никогда, что может быть настолько больно. И вырубилась.

Пэр Ри ле Скайн, восемь лет назад, другой континент.

Совершенно дикая острая боль скрутила его внезапно и катастрофически не вовремя. Судорога была настолько сильна, что кожистое яйцо, которое он собирался положить в инкубатор, лопнуло у него в руках. Секунды три ушло на то, чтобы сквозь пелену боли понять — боль не его, со спиной всё в порядке. Ещё два удара сердца, и стало ясно: это не чьё-то атакующее заклинание, а что-то совсем другое, магии не чувствовалось. После этого он прошипел сквозь зубы формулу отведения и передачи. Ближайшим подходящим объектом оказалась его лучшая, давно уже прирученная ящерица-несушка, свернувшаяся в своём углу. Она только что снесла то самое яйцо, которое он раздавил, и теперь собиралась отдохнуть. Она заверещала от неожиданного "острого" ощущения, повалилась на спину, хлеща хвостом и разнося лабораторию, потом опять перевернулась и бросилась, куда глаза глядят, пытаясь убежать от боли. Глаза глядели на тот момент в стену, и помещение сразу превратилось в веранду: стена была сплетёна из довольно тонких стволиков, и ящерица унесла её с собой на шее, как импозантный воротник.

Поминая дроу, гоблинов и их потомство от противоестественных связей, Ри смыл с себя яичную массу и стал соображать — а что это, собственно, было? Вырисовывалась какая-то энергетическая связь, но не атака, и вектор уходил практически отвесно вниз. Он наскоро просканировал недра — и ничего не нашёл. А это могло означать только одно: то, что он испытал — это отголосок ощущений той девчонки, Тии, оставшейся на том материке. Только отголосок… Высь и крылья! Если вот это отголосок, то, похоже, эта девочка крепко влипла! И надо срочно что-то делать, а причин этому две: во-первых, как только ящерица сдохнет, а она сдохнет быстро, потому что от боли не соображает ничего, Ри опять получит те же ощущения обратно. Если, конечно, Тия к этому времени ещё будет жива, что, судя по силе боли, вряд ли. И это вторая причина. Он обещал. Обещал вернуться и отдать ей память о том дне. А если он сейчас промедлит, возвращаться будет не к кому. А если честно — всё это была ерунда. Он просто не хотел, чтобы она умирала. Если совсем честно — она была единственным действительно светлым его воспоминанием за очень долгий срок.

Тию за прошедшие годы он, как ни странно, вспоминал довольно часто. С досадой и неловкостью — первую часть знакомства, и с большим удовольствием — вторую, особенно то, что было там, на скальном карнизе, гм… Он пытался представить себе, какой она стала, даже иногда мысленно, в воображении, разговаривал с ней. Он испытал тогда настоящий шок, обнаружив в двенадцатилетней девчонке, в "удачном экземпляре" — личность, способную прощать и сочувствовать. И только на этот шок он и может списать это безумие: предложение совместного полёта. Он и раньше переносил разумных, но при этом не поддерживал с ними контакта, как-то было ни к чему. А с ней контакт возник, будто сам собой, и настолько сильны были её восхищение и азарт, настолько остро и правильно чувствовала она и полёт, и его самого, что у него окончательно снесло крышу, и он показал ей брачный танец. Тот самый, "Когда двое становятся одним". Надо же, как неуклюже это звучит на её языке. Но сути не меняет. Они стали "одним", вот за это он теперь и расплачивается.

И расплачиваться надо быстро, иначе будет поздно. Значит — портал. А он ещё ни разу не пробовал открывать портал на другой материк. Эх, нет хуже — делать что-то в первый раз из-за срочной необходимости! Обязательно чушь получится! Блин, блин, блин, драный гоблин! Маяк — фигня, вот её память, в камне, лучшей привязки и быть не может. Вектор — вот он, прекрасно чувствуется. И что мы видим? Это портал? Ри с большим недоверием рассматривал дыру в земле, разверзшуюся у его ног. Портал получился крохотным, в него с трудом можно было просунуть либо руку, либо голову, плечи уже не пролезли бы. А ещё в нём светилось небо. Небо под ногами. Только где-то далеко внизу сквозь дымное марево виднелись перевёрнутые, как бы растущие вниз, обгорелые ветви какого-то дерева. И что с этим делать? Из портала тянуло кислой гарью, палёным мясом, а энергию он жрал с неимоверной скоростью, Ри прямо чувствовал, как она утекает в никуда. Ну ладно, рискнём. Ри решительно встал на четвереньки и сунул голову в дыру. Вестибулярный аппарат взвыл и отказался работать. Дезориентация была полной. Тело утверждало, что хозяин стоит, опустив голову ниже уровня земли, а голова чувствовала, что она, наоборот, торчит ИЗ земли, а тело, видимо, осталось без опоры и сейчас упадёт. Естественно, Ри судорожно, совершенно рефлекторно вцепился в края портала и, естественно, тут же и получил всё, что за такую глупость причитается: кто же в здравом уме такое делает? Одно дело — за внутренний край рукавом задеть, а схватиться, да с полной охотой, да голой ладонью — законы физики, они и в магии законы физики. Заряд оказался таким "бодрящим" — аж искры из глаз, в буквальном смысле! И с волос, и сами волосы дыбом встали. Ри испытал настоятельную потребность высказать всё, что он думает, что и проделал, сидя рядом с порталом, тряся головой и рассыпая искры. И на дракхе высказал, и по-эльфийски, и на древнем таинственном языке жестов, которого никто не понимал, но все охотно пользовались. А толку? Но теперь он, хотя бы, знал, чего ожидать.

Он опять просунул голову в портал, и на этот раз понял, что смотрит не в ту сторону. Голова его торчала из склона невысокого бугорка, и с этой позиции он видел только небо, дым и опалённые ветки дерева. С макушки бугорка на лицо падал лёгкий рассыпающийся пепел. Он встал, обошёл портал и сунулся с другой стороны. Да! Вот теперь он видел! И стало сразу не до капризов вестибулярки, потому что прямо перед ним ничком лежала его Лиса-Мелисса и умирала у него на глазах. Половина головы, спина и руки до локтей представляли собой сплошную открытую рану. Плоть не запеклась, не покрылась пузырями — она просто испарилась под страшным жаром магического — в этом не было сомнений — удара огромной мощи. Кости лопаток казались обглоданными, неровными и неправильными, влажно поблёскивали обнаженные рёбра, было видно, как между ними, за позвоночником, под белёсой плёнкой плевры ходят лёгкие и бьётся сердце. Неровно, с перебоями — но ещё бьётся. Ри даже зубами заскрипел. Нет! Не хочу! А рукой не достать. Вроде близко — а не достать, только если кончиками пальцев. Да и действовать на ощупь в такой ситуации — просто идиотизм какой-то! Что же делать? Вот так торчать тут и смотреть, как она умирает? И тело подсказало ему решение. Голова поднялась на полупрозрачной студенистой шее, правая рука тоже стала голубым студенистым червяком и пролезла в портал, поддерживаемая левой, чтобы не цепляться за края. На конце сформировалась ладонь. Только не упустить сосредоточение, не упустить себя, не дать себе скатиться в полную бесформенность и бездумность! Иначе огромная амёба перетечёт в портал и просто сожрёт эту аппетитную биомассу… нет, нет, это не биомасса, это Тия, это его Лиса-Мелисса, не смей, не смей, скотина! Было неимоверно трудно одновременно поддерживать портал, удерживать своё тело в этом промежуточном состоянии и пытаться при этом нарастить плоть на уже агонизирующее тело. А наращивать надо было много, но не из чего. Если использовать её же тело — раны, конечно, закроются, но сама Тия будет обессилена и, конечно, погибнет здесь, потому что от слабости не сможет двигаться. Ри сделал всё, что было возможно: отключил ей нервные окончания, чтобы снять болевой шок, поставил фильтр на носоглотку, чтобы не задохнулась в дыму, восстановил кровеносную систему — так, как ему представлялось правильным. На восстановление мышц и кожного покрова материала явно не хватало, слишком много крови она потеряла, пока он разбирался со своей болью, порталом и взбесившимся чувством равновесия. Энергия утекала стремительно. Когда у него начало темнеть в глазах, он понял — не успевает. Долго думать было некогда. Он модифицировал свои зубы и прорезал ими свою студенистую "руку" у самой кисти. Полупрозрачная голубая кровь дракона потекла на раны, но растекалась неохотно, норовила собраться в лужицы. Он поспешно разравнивал её пальцами, разгонял, промазывал края ран, наращивал тонкие стяжки сухожилий — на полноценные мышцы его крови не хватило бы, а так она, хотя бы, сможет двигаться. Одновременно он грубо, по-хамски, вломился в её энергетику — извини, Тия, но некогда, некогда! — и не расчистил, а, скорее, прорубил два новых канала, чтобы организм её смог принять его кровь, чтобы не произошло мгновенного отторжения. Что-то шевельнулось под телом Лисы, что-то живое, что-то небольшое. Ребёнок? Да, но не человек — эльф, задыхается в дыму. Не понимая — зачем он это делает, Ри набросил дыхательный фильтр и на него. Потом, он обдумает это всё потом — что он делает, зачем, и почему именно так. Последним усилием, отдавая последние крохи энергии, он пролонгировал заклинание обезболивания и рывком выдернул себя из портала. Портал закрылся, Ри потерял сознание.

Когда он очнулся, была ночь. Сколько он так лежал — сутки, двое? По крыше тихо шелестел дождь. Ящерица, вынося стену, задела за стояк. Он покосился, кровля провисла, и Ри лежал теперь в солидной луже. И это было замечательно, это была хоть какая-то, но энергия! Боли не было. Это значит… Он напрягся, пытаясь уловить слабые сигналы жизни с той стороны, и осознал, насколько плохи его дела. Он был выкачан до донышка, так он никогда ещё не выкладывался! И подосадовал на самого себя. Ой, дурак! Ну ради кого, собственно? Подумаешь, девчонка какая-то, а ты теперь сдохнешь, тебе-то никто не поможет, нет тут никого. Всё пытаешься в собственных глазах быть честным-благородным? А кому оно нужно-то? Было бы перед кем выделываться — а то ведь перед самим собой! Ведь никто никогда не узнает, да и дела никому нет — хороший Пэр Ри, или плохой! Сказал бы себе раз и навсегда: я мерзавец — и как хорошо было бы жить! Удобно и необременительно. И даже делать ничего для такого реноме не надо — просто быть равнодушным, не обращать внимания… Как он и жил до встречи с Лисой-Мелиссой. Долго жил, почти три тысячи лет. Мерзавка Тия! Зацепила, выдернула из такого удобного состояния. Так хорошо, так просто было относиться ко всем, как к материалу для опытов, и спокойно заниматься этими своими опытами — без излишней жестокости, но и без сочувствия. А теперь он сдохнет. А истинной причиной его смерти будет желание выглядеть "хорошим" в собственных глазах. Только в собственных, потому что никто никогда об этом не узнает… Смешно! Он хрипло и слабо захихикал, до конца осознавая абсурдность своего поведения. Лежит этакий морализатор в луже и философствует о нравственности, Напоследок. Потому что, похоже, это всё. Скоро для него все вопросы останутся в прошлом, у трупов стремления к философии не наблюдается. Он проверил себя на магический потенциал. Да-а… Это даже не ноль, это минус. Обидно, что всё кончится вот так, ничем. Те два яйца в инкубаторе были очень многообещающими, его ДНК в них, похоже, прижилась, а теперь ему не удастся опробовать свою теорию на новорожденных ящерках. Инкубатор… Инкубатор? Инкубатор — это магия! К дроу в гору этих ящериц, я жить хочу!

Путь до инкубатора оказался долгим. Эти четыре шага он ползком преодолел только к рассвету, ещё три раза теряя сознание, и каждый раз, приходя в себя, всё с большим трудом понимал, что произошло, и где он находится. Слабенькое, зато долгоиграющее заклинание подогрева дало ему силы с трудом подняться на ноги. Инкубатор погас. Ри пощекотал пальцем кожистую скорлупу. Из этих яиц уже никто никогда не вылупится. Простите, ребята, но себя я люблю больше! Он сгрёб в кучу всё, что могло гореть, очень осторожно, чтобы не потратить больше необходимого из и так скудного запаса магии, поджег, и сделал себе яичницу из двух несостоявшихся потомков. За едой он опять раздумался. Почему же он всё-таки так неосмотрительно выложился? Всё-таки, не характерны для него такие поступки, прямо самоотверженность какая-то, граничащая с глупостью! И ладно бы — спасал Лису, так ведь и ещё какого-то эльфёныша мимоходом от удушья в дыму спас. Он хорошо себя знал — совсем это было ему не свойственно. Вот глупость сделать — это он может, это всегда пожалуйста! А подвиг — нет, это не его, что себя обманывать-то? Тогда почему он так забылся, совсем не думал о себе? Азарт хорошо сделанной работы? Тоже не похоже. Что-то там было такое, что он заметил, но оно прошло мимо сознания на тот момент. Ну-ка, ну-ка, вспоминаем… Что-то было не так в энергетическом рисунке, что-то постороннее… А-а, так она беременна! Вот всё и объяснилось. Ни фига он не хороший, и ничего от него не зависело. Голос крови — только и всего. Дракон всегда будет защищать и спасать свою беременную женщину и своего ребёнка, даже ценой собственной жизни — это сильнее любого интеллекта, это инстинкт, непререкаемый закон жизни. Позвольте… Свою женщину?! Своего ребёнка?!! Но это не его ребёнок, это вообще эльф, и беременна Лиса не от Ри! Но она беременна. А эльфёныш явно был вместе с Лисой, явно был как-то с ней связан, и задыхался у Ри на глазах от дыма. Но… Но… Так, приехали… Додумался, блин, философ, докопался, доанализировался! Ри ошалело затряс головой. Потом, вздохнув, смирился. Ну, что ж, значит так тому и быть, против голоса крови не попрёшь, бесполезно. Если его тело, его кровь, признали Лису своей — разум бессилен. Осталось выяснить, что думает по этому поводу сама Лиса. Но… не сейчас. Через двенадцать лет. Какой ты станешь, Лиса-Мелисса? Да ещё новые энергетические каналы, которые пришлось тебе пробить… И во что ты, всё-таки влипла, а? Хоть всё бросай и лети выяснять! Но… нет, никак. Он не сможет остаться в стороне, он обязательно начнёт вмешиваться, помогать, оберегать, и неминуемо раскроется. А вот этого-то и хочется избежать. Он столько сил положил, чтобы о нём забыли, и что же — всё зря? Да и время, время. Неизвестно, сколько он провалялся без сознания, плюс сутки на перелёт — бесполезно ему лететь. Если там что-то произошло — оно уже произошло. Нет, никуда он не полетит. Вместо этого нужно, во-первых, найти источник энергии для стационарного портала на тот материк. А во-вторых, обдумать тот факт, что Дар у Лисы уже просто обязан был проявиться, но, тем не менее, она ждёт ребёнка. И что это значит лично для него? А это значит… Что его опыты с инкубатором накрылись! Окончательно и бесповоротно. Ага, вот этим самым и накрылись, правильно. И замечательно, что накрылись! Надо делать совсем не то и не так! Решение лежало на поверхности, а он всё что-то придумывал, измысливал! Ну, спасибо тебе, Лиса-Мелисса! Ведь что бы могло получиться, если бы его опыт, обойди Жнец, удался? Ри даже расхихикался, представляя себе сценку из жизни драконов лет через триста-пятьсот:

— Ну, я полетела, милый. А ты — будь любезен! — и муж покорно лезет в гнездо, ибо сказала на заре времён Мать драконов Мелиссентия:

— Что ж ты, придурок, не мог живородящую ящерицу для опытов найти? Вот теперь сам свои яйца и насиживай!

Да-а… Надо будет это хорошенько обдумать. А сейчас — добыть еды, а потом спать, спать и восстанавливаться. Всё ещё впереди!

Найсвилл, Лиса.

— В общем, очнулась я, и такой страх сразу продрал — вообще караул! Подо мной что-то живое шевелится, а я на нём лежу, представляете? Я как подскочила! А там Птичка! Ёрзает и бормочет что-то, то ли спит, то ли без сознания, но глаза закрыты. Я сразу всё вспомнила, давай оглядываться, прямо так, на четвереньках — а не видно ничего. Мы с Птичкой в ямке неглубокой, а вокруг дымина-а! Как не задохнулись, пока в отключке лежали — не знаю. Дышать, в принципе, можно, но в горле, сволочь, першит люто, и воняет гадостно, дикой кислятиной такой. А главное — дальше вытянутой руки ни фига не видно, так, силуэты невнятные. А глаза жрёт — мамочки мои! Сразу слёзы навернулись! Ну, я сразу поняла — пал по лесу пошёл, один раз видела такое, только не в таких масштабах. Во-от. На коленки поднялась, оглядываюсь, а помню, что больно было. Плечами этак повела, поёжилась — у меня весь перёд от куртки и рубашки и отвалился, и на локтях повис. Вот от кисти до локтя — ещё рукав, а дальше — полоска тряпочки. Оно, видать, на каких-нибудь трёх ниточках держалось, а как я плечами-то повела — оно и отпало. И я стою, как дура, на это пялюсь… И не больно, главное! Вообще, совсем не чувствую ни спину, ни руки, только стягивает так, ну, знаешь — когда кожа пересушенная после мытья. Во-от. На фиг, думаю, линять отсюда надо, за пояс хвать — а задних-то карманов и нет! Передние, там где кремень, соль и фигня всякая — на месте, пояс сам цел, зараза, а карманы, где печать, деньги, документы — как корова языком! Я прямо взвыла! Такая паника была, — махнула Лиса рукой. — Всё, думаю, тут я и останусь. В компании с кормлецом. Что ты не кормлец, у меня и мысли не возникало: я на тот момент на тех, кого Тень захватила, по уши насмотрелась! — кивнула она Птичке. — Во-от. Что вас никого нет, я сразу поняла: если бы хоть кто-то остался — уже бы вытащили. А ты всё ещё без сознания лежала…

— Я… в сознании, — вдруг прошептала Птичка, неотрывно следя за собственным пальцем, которым развозила по столешнице каплю компота. — Я глаза открыть боялась. Лес… кричал… — её передёрнуло. Квали представил себе, ЧТО эльфийские уши могли услышать в опалённом лесу — и ему стало нехорошо. Мириады не погибших сразу, а только искалеченных огненной бурей насекомых, мелкие зверьки, задыхающиеся в дыму в собственных норах, деревья, вопящие на свой лад от боли в обожжённых ветках, стволах и корнях… Он покрепче обнял Птичку за плечи, будто пытаясь защитить от этой памяти. Она благодарно вскинула на него глаза и опять уставилась в стол. — Я думала, сон такой страшный. Мне и потом снилось, здесь уже.

— Ага, — кивнула Лиса. — Года два по ночам орала. Сначала — чётко раз в два-три дня, Как днём понервничаешь, так и… На второй год уже редко, но тоже случалась. А разбудишь тебя — ты и сказать толком не можешь, что снилось. Только и говорила: лес. Я вас из-за этого и в лесок местный никогда не водила — мало ли, может ты вообще леса боишься. Впала бы в истерику — и что с тобой делать? Вот только четыре года назад в первый раз и рискнула — помнишь, как ты поганок в первый раз набрала? Целую корзину, умница моя старательная! — Птичка смущённо засмеялась. — А я стою, и не знаю, как тебе и сказать-то, что это поганки: ты такая счастливая была, что целая корзина… — Лиса удручённо покачала головой. — А ты мне заявила, важная такая: "Ну и что! Это хорошие поганки! Красивые!" — очень похоже изобразила она Птичку. "Ну, ма-ам!", хихикнув, протянула та. — А что, действительно, очень симпатичные поганки были! Так бы и съела! — засмеялась Лиса. — Да ладно, ладно, не буду! Ну вот. А тогда… Я тебя хорошо понимаю, Роган. Я там всерьёз собиралась лечь и сдохнуть. И виноватой в вашей смерти чувствовала как раз себя! Ведь, не вцепись я в Птичку — всего этого не произошло бы!! Ты бы погибла, да, — кивнула она дочери, — а остальные живы бы остались.

— Я бы не остался, — спокойно улыбнулся Квали.

 

Глава четвертая

Лисий квест. Восемь лет назад.

Всё было в дыму. Удушливом, тяжелом, кислом. От костра или от печки такого запаха не бывает. Шёл низовой пал. Если бы не два месяца сплошных дождей, здесь бушевал бы лесной пожар, а так — пропитанные водой мох и прочая растительность пригасили яростную атаку огня, свели её вниз, под почву. Впрочем, неизвестно, что хуже. С деревьев вокруг поляны взрывом сорвало всю листву, мелкие ветки, опалило кору. Чёрными остовами стояли они в свете зарождающегося утра. Многие деревья упали, поляну окружил вал выворотней, кое-откуда поднимались, извиваясь, тонкие струйки дыма. И тихо было, так тихо, как не бывает в лесу. Всё, что могло хоть как-то передвигаться, улетело, уковыляло и уползло как можно дальше от страшного места. Тишина смерти висела над поляной. Да и поляны больше не было. Большая её часть превратилась в огромную яму со спекшимися в чёрную стеклянистую массу краями, до середины наполненную лёгким рассыпающимся белым пеплом. Невысокий вал такого же пепла окружал края ямы, им же было запорошено всё вокруг, как снегом. От малейшего ветерка поднимался он и летел, летел всё дальше в лес, и оседал там, будто пытался скрыть под собою следы произошедшей здесь трагедии.

За невысоким холмиком старого выворотня на краю поляны зашевелилось что-то живое. Поднялась, шатаясь, нелепая фигура: сзади чёрная, спереди белая, с одной стороны головы свисают рыжие волосы, другая сторона чёрная, голая, опалённая. Запястья соединены какой-то тряпкой, провисающей до земли, глаза панически шарят вокруг. Заправила свисающую на глаза прядь за ухо, попыталась нащупать на другой стороне головы сползшую, как она думала, косынку… Лихорадочно ощупала бугристую безволосую поверхность. На лице отразился ужас. Схватилась за пояс сзади, пытаясь нашарить карман с печатями… И не нашла ничего, кроме самого пояса, задубевшего и покоробившегося от жара, но ещё целого. Целого! Как насмешка! Что ей в этом поясе? Исчезли задние карманы, пропала печать, пропала надежда убраться отсюда к дроу в гору, к гоблинам, куда угодно — только отсюда! Бессильно уронила руки, сгорбилась. Опять огляделась. На валу пепла вокруг ямы сквозь дым виднелось что-то чёрное, странной формы. Лиса шагнула в ту сторону, наступила на свисающие с рук остатки куртки, чуть не упала. Расстегнула манжеты, стряхнула обгорелое тряпьё, опять попыталась шагнуть — и еле смогла отшатнуться, вовремя отдёрнув ногу. Почва просела от лёгкого нажатия, пахнуло жаром, посыпались искры. Лиса присела, огляделась, выдернула изо мха высохшую, но всё ещё крепкую палку и стала тыкать ею в землю перед собой. Медленно обойдя таким образом выгоревшую изнутри проплешину, приблизилась к обгоревшему предмету. Осторожно дотронулась, охнула, упала рядом на колени. Этот огарок, больше похожий на обгорелый обрубок бревна… Это, воняющее палёным мясом, нечто… Это был Донни — всё, что от него осталось. Ни ног, ни рук — только лёгкий белый пепел. Но самым страшным было то, что под этой ноздреватой горелой коркой Донни ещё был жив! Вампира очень сложно убить. И там, внутри, слепой, глухой и безгласный — он всё ещё жил, всё ещё чувствовала Лиса в Видении пушистый чёрный мех. Она долго сидела там, бездумно покачиваясь, и никак не могла понять — что за звук она слышит. Потом дошло: это выла она сама, на одной ноте, протяжно, как собака над хозяином. Осознав это, она сразу замолчала и попыталась начать соображать. Выходило плохо, да не очень-то и хотелось, если честно. Все погибли, все! А сама она обгорела так, что непонятно, как вообще может двигаться — она уже ощупала руки и спину, куда смогла достать. Даже если она сможет найти воду, хотя бы воду — через пару дней её убьёт общее воспаление, такие ожоги опасны именно этим. Лиса помнила, на лекциях по судебной медицине им это рассказывали. Корка трескается, в раны попадает инфекция — и, если рядом нет мага-целителя, человек обречён. Так зачем дёргаться? Какая разница — умрёт она здесь или отойдя в сторону? А Птичка… Птичка теперь кормлец, она и не поймёт, что умирает. Ей уже всё равно. И Лисе всё равно. И ребятам. Им-то уж точно теперь всё равно. Как им повезло! Они — уже, а Лиса — всё ещё… И Донни всё ещё, но это ненадолго. Лиса знала это совершенно точно, хотя и не могла бы сказать, откуда у неё это знание. Не так уж долго она общалась с вампирами, да и вопросами такими никогда не задавалась. Но знала. Вот встанет солнце — и он рассыплется, догорит: магии-то у него совсем не осталось, иначе шла бы регенерация. А что-то незаметно, чтобы она шла. Но, зато, гада этого они таки грохнули. Сами полегли — но грохнули, это точно. И это хорошо. Можно умирать со спокойным сердцем. Мысли ползли ленивые, равнодушные. Даже думать было лень. Вот тут, рядом с Доном, она и останется. Это ненадолго. Воды нет. Еды нет. Скорей всего, к завтрашнему утру у неё уже будет жар, она потеряет сознание — вот и всё. Зачем суетиться? Кому она нужна? Нет таких на свете. Братец Вака, наверно, расстроится, но тоже не слишком. Проживёт без неё братец Вака.

Лиса настолько погрузилась в апатию, что не сразу обратила внимание на шорох и шевеление за старым выворотнем. Только когда над краем его показались полные ужаса глаза, она вышла из ступора и начала опять воспринимать действительность.

— Птичка? — не веря самой себе, тихо спросила Лиса. И встретила непонимающий, не узнающий взгляд. Но разумный! Не может быть! Её тащила Тень, как же она могла сохранить рассудок? Но кормлецы не испытывают страха, а Птичка явно в панике!

— Птичка, это я, Лиса, ты меня понимаешь? — Лиса старалась говорить медленно и тихо, чтобы ещё больше не напугать застывшую от страха девушку. Если она сейчас сорвётся, побежит в панике, куда глаза глядят — даже легконогость эльфийская не спасёт её. Первая же яма с палом — и всё. Против огня эльфы бессильны, огонь — не их стихия.

Птахх не могла отвести взгляд от ужасной фигуры. И хотела бы — но не могла. Всё вокруг было плохо, но эта… это… было чудовищным, невообразимым! Это, наверно, и есть Сухота, которой её пугает нянюшка, когда Птахх плохо кушает! А Птахх ей не верила! А вот — пожалуйста! Да-да, наверно, это она и есть: голая по пояс, обгорелая, и сидит в дыму, в куче пепла рядом с головешкой. И космы с одной стороны, как пепел, белые — всё, как нянюшка рассказывала! Наверно, это и есть её царство, где повсюду дым и пепел! Ужас, ужас! Вот Птахх сейчас отвернётся — она и бросится! Ой, она ещё и говорит что-то! Ой, как страшно!

Лиса лихорадочно соображала. Понимания в глазах Птички она ни клочка не видела, ни ниточки, узнавания тоже. Только страх. Что это значит? Ну, да, выглядит Лиса нынче не очень, наверно, сама себя бы испугалась, но голос-то узнать можно?

— Птичка, — ещё раз попробовала она. — Птахх! Ты меня узнаёшь? — нет, не так. — Ты меня помнишь?

— Ты… Сухота? — дрожащим шепотом отозвалась Птахх.

— Кто? — опешила Лиса.

— Сухота, отпусти меня! Я буду хорошо-хорошо кушать! — горячо и безнадежно взмолилась Птахх. — Я и кашу буду, и молоко! С пенками! — обречённо всхлипнула она.

Упс. Так, с Сухотой потом разберёмся. А вот с пенками — это что-то очень знакомое. "Хорошо кушать" — это… это… ребёнок. Ага. Так вот как на неё Тень подействовала! Лиса перестраивалась на ходу. Так, чего хочет, как правило, напуганный ребёнок? Вот именно. Только бы не заревела. Дети — они все одинаковы, начнёт — не остановишь.

— Птахх, ты хочешь к маме? — мягко, вкрадчиво начала Лиса. Птахх быстро-быстро закивала. — Хорошо, значит, пойдём к маме. Только вот, видишь, какая штука… — и задохнулась. Гром, Громила! Пепел. Лёгкий, белый. Всё, что осталось. И дурацкая присказка. Как глупо, нелепо… Ухватила себя за нос, сморгнула слёзы. Нельзя. Дети, да? А сама что, лучше? Упрямо встряхнула головой. Всё, всё, потом, потом. Только фразы стали получаться короткими, рубленными из-за кома в горле. — Тебе самой отсюда не выбраться. Мне придётся тебя выводить. Видишь, какое всё горелое? Это опасно. А я выведу. Пойдёшь со мной? К маме? — мысль о том, чтобы лечь и умереть рядом с Доном как-то незаметно вылетела из головы.

Птахх медлила. Как нянюшка говорила? Сухота схватит и внутри поселится. И будет грызть, грызть изнутри.

— А ты… во мне селиться не будешь? — со слабой надеждой на благоприятный ответ спросила Птахх.

— Нет, — решительно и очень твёрдо сказала Лиса. — Я ни в коем случае не буду в тебе селиться! — что бы это ни значило, Птичка явно этого боялась. Значит, будем отрицать.

— А… а почему? — даже почти обиделась Птахх.

— Ты недостаточно плохо кушаешь, — авторитетно заявила Лиса. Она уже сориентировалась. Обещание хорошо кушать и Сухота — в общем, всё понятно. — Вот, если бы совсем не кушала, тогда да, другое дело! Но ты же кушаешь? — Птахх опять мелко закивала. — Вот и не буду я в тебе селиться! Ни за что! — гордо отвернулась Лиса, окончательно войдя в роль.

Птахх несмело обрадовалась. И не такая уж страшная эта Сухота, и бросаться не собирается. И разговаривает спокойно, и даже не ругается, что Птахх уже всё платье извозила в пепле и золе.

— А… мама… далеко? — рискнула она спросить.

— Далеко, — кивнула Сухота. — А ты портал открыть не можешь? — вспомнила Лиса. Где-то она слышала, что эльфам не нужны печати, они и так могут открыть портал в хорошо знакомое место. Печати — это для людей. Но надежда тут же угасла: Птичка замотала головой.

— Это же в шко-оле! — виновато потупившись, прошептала она. — Вот я пойду в шко-олу, там меня научат и порта-алы делать, и та-нцам, и на клавире играть, — явно повторяла она чьи-то слова. Лиса разочарованно вздохнула. Облом.

— Хорошо. Значит, ножками пойдём.

— Пойдём? — Птахх огляделась. Дым стелился пластами, как тут поймёшь, куда идти? — А… как?

— А ты послушай-ка — не слышно ли, чтобы где-нибудь ручеек журчал? У тебя ушки хорошие, должна услышать.

Птахх послушно закрутила головой, и вскоре кивнула.

— Там, — показала она рукой.

— Далеко? — Птахх растерялась. Далеко — это сколько? Криво пожала плечами. — Ничего-ничего. Нормально, не переживай. Вот туда и пойдём, — кивнула Лиса.

— А… к маме? — губы Птахх задрожали, лицо покривилось.

— А мама ещё дальше, чем ручеёк, — нашлась Лиса. — Пока идём, пить ведь захочется? — Птахх, подумав, нерешительно кивнула. — А воду-то нам нести не в чем, — развела руками Лиса. — Смотри-ка: у нас ничего и нет такого, куда налить! А если вдоль ручья идти — хоть попить всегда сможем. Понимаешь? — Птахх всерьёз задумалась. Похоже, правду Сухота говорит. Пить уже хотелось, и сильно.

— Ну… пойдём, — согласилась Птахх и шагнула уже наверх, собираясь подойти к Лисе.

— Стой, стой! — испугалась Лиса. — Не ходи, я сама к тебе подойду! Смотри, что здесь! — она потянулась далеко вперёд и ткнула палкой в землю между собой и Птичкой. Тонкий слой прогоревшей изнутри почвы обрушился, оттуда, прямо Птичке в лицо, пахнуло раскалённым воздухом, взлетел клуб дыма. Птичка ойкнула, присела и замерла, озираясь в новом приступе страха. — Сейчас я подойду, не бойся. Главное, не двигайся с места. Сиди там, не шевелись, — бормотала Лиса, идя по собственным следам в пепле, но, всё же, прощупывая почву палкой — на всякий случай. Путь благополучно закончился, Лиса присела на корточки, не дойдя пары шагов до Птахх. Та затравленно сжалась, только пальцы шевелились, превращая в нитки кружево рукава. — Да ты не думай, я не злая, — миролюбиво сказала Лиса. — Сейчас осмотримся и пойдём, — она окинула взглядом дно неглубокой ямки, спасшей им жизнь. Во время дождей сюда собиралась вода, из-за этого пал и прошёл мимо. Правда, сейчас воды не было, попить не удастся, зато вот это… Это уже здорово! На мху лежала передняя часть перевязи со скаткой из плаща! И на конце что-то болтается! Верхняя часть ножен, а в ней… О! В ней уцелел кусок меча, с гардой и рукоятью! Видимо, перевязь съехала при падении, остальное даже не сгорело, а испарилось — иначе расплавленный металл стёк бы в остатки ножен, сжёг их, и, застыв, сделал бы бесполезным то, что осталось от меча. А так — получился довольно нелепый, но, в их положении, весьма полезный предмет. Сброшенные раньше куски одежды Лиса тоже подобрала и, первым делом, привычно завязала себе голову останками рубашки. — Всё, что есть… можно есть… — бормотала она, — а что не годится, всё равно пригодится…

Покрутила в руках перёд куртки, приложила к голой груди, подумала. Закинула рукава вокруг шеи, застегнула спереди один манжет на пуговицу другого, получилось что-то вроде детского слюнявчика, заправленного в штаны. Очень большого слюнявчика. И хорошо, а то не жарко как-то. Плащ сложила наискось и замоталась в него, как в шаль: крест-накрест на груди, потом на спине по поясу, и завязала концы на животе. Вот так ещё лучше. Руки практически голые, ну и фиг с ним, зато остальное прикрыто. И, видимо, при этом перестала так уж ужасно выглядеть, потому что Птичка, до этого наблюдавшая за ней с явным страхом, перестала затравленно сжиматься в комок и немного свободнее уселась на макушке бугорка. Правда, теребить кружева не перестала. Нет, уже не кружева, даже не бахрому — ниточки. Нервничает.

— Ну, что? Я готова. Давай теперь на тебя посмотрим. Встань, пожалуйста, — Лиса постаралась, чтобы это была именно просьба, а не приказ. Птичка послушно поднялась. Лиса расстроено вздохнула. Домашнее платьице до щиколоток, голубое, всё в рюшах, оборках и кружевах, с несколькими нижними юбками. Синие атласные туфельки на тонкой и гладкой подошве. По коврам в таких ходить хорошо, по паркету. А по лесу… Беда. — Ты только не обижайся, ладно? Но ты в этом идти не сможешь, — участливо сказала Лиса. Несмотря на её старание говорить мягко, у Птички опять задрожали губы. — Детка, ты пойми: у тебя платьице очень красивое, но ведь цепляться будет за каждую ветку! Надо из него тебе что-то вроде штанов сделать, подобрать как-то! Давай так: нижние юбки мы с тебя снимем и возьмём с собой, а верхнюю юбку разрежем и вокруг ног тебе закрепим, чтобы она идти не мешала! А иначе ты всё время падать будешь! Ну, как, согласна? — и Птичка, вдруг, на удивление легко согласилась, и даже не расстроилась гибели наряда. Лиса слегка удивилась, потом поняла: не помнит Птичка этого платья, потому и не жалеет. Вот и очень хорошо! Нижних юбок оказалось две, причём пришитых. Отрывать их Лиса не рискнула, боясь, чтобы не треснуло само платье, пришлось пилить остатком меча. Птичка процедуру перенесла спокойно, даже с интересом, что Лису очень порадовало. Верхнюю юбку Лиса по здравом размышлении резать не стала: подол оказался таким широким, что всю Птичку можно было бы завернуть в него два раза, ещё и осталось бы. Вместо этого оторвала оборку от нижней юбки, разорвала на ленточки и, продёргивая их в дырочки кружев, подвязала Птичке юбку так, что получились смешные, пухлые штаны с белыми бантиками на щиколотках, под коленями и на бёдрах.

— Во, какая ты у меня теперь модная! — довольно сказала Лиса, закрепляя последнюю верёвочку, самую широкую, на поясе. Птичка отставила ножку, осмотрела и даже несмело хихикнула. — А теперь ножку давай. Да ты сядь! Вот. Ага, — Лиса принялась мудрить с туфельками, обматывая их безжалостно разорванной нижней юбкой. Ткань не даст подошве скользить. Есть, конечно, риск зацепиться, но скольжение опасней. Лиса помнила университетские выезды в лес и уроки выживания. Какая-то там была забавная схема крепления на стопе для отваливающейся подошвы… Кажется, вот так. Нет, вот так. От щиколотки вперёд, оставляем свободные петли, пропускаем верёвку под стопой накрест, теперь опять накрест наверху в оставленные петли и завязываем. — Вот так. Ну-ка, потопай? Нигде не жмёт? — Птичка покрутила ножкой. Действительно, нигде не жало. Лиса оторвала оборку от второй юбки, — Давай-ка я тебя на верёвочку к себе привяжу, — решила она. — Чтобы мы с тобой не потерялись, — объяснила она Птичке. — Здесь дыму уже немного, прогорело уже всё, что могло, а ты посмотри, что там дальше делается.

Действительно, дальние деревья будто плавали в молоке. Ветра совсем не было, и дым не поднимался вверх, а стелился по земле, плавая пластами на уровне пояса. А вот если начнётся ветерок, хотя бы лёгкий, в дыму будет всё.

— Ну, что, пошли? — Птичка кивнула. Лиса огляделась в последний раз. Взгляд упал на чернеющий среди пепла остов Донни. "Прощай, Донни", подумала Лиса… и вдруг поняла, что не уйдёт отсюда без него. Ни за что. Он ещё жив. Она… Она отнесёт его… "Куда?", попытался сопротивляться рассудок. "Куда ты сама-то дойдёшь? Да ещё с грузом?" Но это было сильнее рассудка. Куда донесёт, туда и донесёт. Но у него, хотя бы, будет шанс. Здесь, на открытой солнцу поляне, у него этого шанса нет. День, вроде, занимается пасмурный, но хватит и одного луча солнца. Она отнесёт его в тень и положит на рыхлую сырую землю. У воды. Да, именно так.

Лайм уже давно всё понял. Собственно, как умер — так и понял. О, да, теперь он знал, почему каждый укушенный инкубом должен быть поднят во Жнеце. Он теперь до фига всего знал. Он бы теперь лекции мог читать — и по магии, и о линиях судеб, и о многом, многом другом — но не мог. Он теперь ничего не мог. И уйти не мог. Как пообещал Дону, что будет с ним, блин, так оно, блин, и вышло. Кровь, те несколько капель, что достались Дону при укусе, привязала дух Лаймона намертво. Его кровь в теле Донни была ещё жива, и будет жива ещё долго — у вампиров очень медленный метаболизм. Лайм не смог бы выразить на каком-нибудь языке, как именно постигает он происходящие вокруг Дона события, не существовало ни у эльфов, ни у людей таких определений. Но, каким-то образом, он всё воспринимал. И не мог ничего сделать, ни помочь, ни помешать. Да и не хотел ни мешать, ни помогать, хотеть он тоже не мог. И обозлиться не мог — все эмоции умерли вместе с телом. Только бесстрастно констатировать собственную глупость. Ему было абсолютно всё равно, только безумно скучно. Интеллект без тела — что может быть скучнее? Когда произошёл взрыв, и Дона накрыло, срывая защиту, Лаймон уже было решил, что сейчас освободится и сможет уйти. Это сулило новые знания и впечатления, а может и новую жизнь — кто знает? Но Дон не погиб окончательно. И тем каплям, которые теперь принадлежали Дону, было не всё равно. Дон хотел быть. Зачем-то ему это было нужно, почему-то небытие представлялось ему неправильным. И не собирался он отказываться от бытия, насколько бы оно ни было некомфортным. И своей упорной жаждой существования вынуждал Лайма что-нибудь предпринять, и немедленно. Закон "Принуждения по крови", безразлично констатировал Лайм. Если бы он мог, то испустил бы тяжелый вздох. Так, а что, собственно, он — бесплотная электромагнитная матрица, слепок сознания, удерживаемый здесь магией крови, может в данной ситуации?

Конкретно Дону помочь нечем. А вот там… А что это там? Какая-то привязка, очень слабая, но есть. А-а, это волосы, его волосы. Браслет, который он заказал для Дона. Какая забавная схема энергетики у этой особи. Два открытых канала, никакого сопротивления. Входи, кто хочет, делай, что хочет. Кто-то над ней поработал. И не Донни, слабо ему. Не тот уровень. Сознание заторможено, это хорошо. В сознание всё равно не пробиться, Лаймон уже пытался пробиться к Донни, и не раз. Пытался, чтобы объяснить, что именно Дон должен сделать для того, чтобы Лаймон смог уйти. Но Донни оказался закрыт наглухо, ни одной лазейки, вещь в себе. Даже к тем каплям крови доступа не оказалось. Кровь могла управлять Лаймоном, а он ею — нет.

Ну, что ж, здесь всё достаточно просто. Зайти в подсознание, и… что? Образы, ему каким-то образом нужно создать образы, которые потом выйдут на уровень сознания и послужат стимулом к действию. Цепочки ассоциаций. Они и так есть, просто надо скомпоновать. А это он, как раз, может. Это, пожалуй, единственное, что он может. Ну, допустим, вот так. Огонь — жар — солнце — жар — распад — боль — пепел — слёзы. Дальше. Тень — прохлада — вода — прохлада — сырая земля — приятный запах — расслабление — радость существования. И обе цепочки свести к Дону, если, конечно, они не враги. Нет, не враги, это же та самая особь, с которой он в последнее время возился. Но она сильно изменилась энергетически, Лаймон её даже и не узнал сначала. Интересно, кто это её так? Вроде бы, никто здесь не появлялся, или Лаймон что-то пропустил? А, вот след от портала. Сильный был пробой. Интересно, кто это такой крутой? Ну, ладно, больше он всё равно ничего не может сделать. Подействует — будет хорошо Дону, не подействует — будет хорошо Лаймону. Кому-нибудь всегда хорошо, когда другому плохо. И это вовсе не значит, что тот, кому хорошо — плохой. Просто так уж получается.

Лиса решительно опять раскатала остатки юбок. Донни оказался совсем лёгким, лямки, которые Лиса скрутила из оставшегося куска оборки, совсем не резали плечи. И запах почти перестал чувствоваться после того, как Лиса замотала Дона в несколько слоёв ткани. Птичка стала опять опасливо коситься, но ничего не сказала, и послушно пошла вслед за Лисой.

— Птахх, птичка моя, постарайся идти за мной точно след в след, хорошо? Сбоку может оказаться такая же яма, понимаешь? — и они пошли. Даже чтобы просто уйти с поляны, им пришлось четыре раза возвращаться по собственным следам и искать обходной путь, потому что выжженная палом земля превратилась в сумасшедший лабиринт, и они заходили в тупик. Потом они вышли к поваленному дереву и пошли по его стволу — это было проще, чем прощупывать почву перед каждым шагом. Ствол был огромный, почти в два обхвата, но гладкий, и Лиса шла осторожно, боком, а Птичка семенила следом, с интересом оглядываясь. Земли отсюда видно не было, из дыма там и тут торчали сломанные, ободранные ветки, и Птахх казалось, что они идут высоко, очень высоко над землёй, А потом они продирались сквозь ветки кроны, а потом ствол кончился, а пал — нет. Здесь, где земля не была в один момент высушена взрывом, пал шел медленно, боролся с сыростью почвы, но шёл. Дым валил здесь отовсюду, ел глаза. Лиса хотела сначала сделать повязки на нос и рот, но потом с удивлением поняла, что только глаза и страдают. Да, в горле изрядно першило, и запах дыма чувствовался, но дышать они обе могли достаточно хорошо. Одно было из рук вон плохо: Птичка опять испугалась. И сильно. Она ещё на стволе начала испуганно озираться и хныкать, и пытаться зажать уши, а спустившись со ствола на землю, уже ревела в голос, цеплялась за Лису и норовила пойти рядом, сбоку, а не сзади. Что-то говорить ей, а, тем более, кричать на неё, было бы абсолютно бесполезно, это Лиса хорошо понимала. Это была паника, но, хоть за Лису цепляется, а не пытается убежать — и то хорошо! Несколько раз Лиса останавливалась, обнимала Птичку, пыталась её успокоить и, когда та начинала сквозь рёв связно отвечать, просила послушать — где ручей. Больше всего Лиса боялась начать ходить кругами. В таком дыму направление и так терялось сразу, а им ещё и приходилось всё время менять его, следуя за прихотливыми изгибами пала. Лисе уже казалось, что они идут вечность, что никогда не кончится этот дым и задыхающийся рёв Птички. И вдруг они вышли. Нет, дым ещё плыл вокруг, и пахло кислой гарью, но под ногами зачавкало. Болото. Они стояли на краю, впереди сквозь дым проглядывали худосочные деревца, тускло отсвечивала болотная тёмная вода.

— Водичка! — всхлипнула Птахх.

— Эту водичку нельзя пить, девочка, — расстроено вздохнула Лиса. — Она гнилая, от неё очень-очень заболеть можно. Ты послушай — где ручеёк наш? — расстраиваться было от чего: если тот ручей, что слышали чуткие эльфийские уши, вытекает из этого болота, не много им от него пользы будет. Вода-то в нём будет та же, вонючая, гнилая, болотная… Но умыться они смогли. Лиса натоптала во мху ямку, туда натекла относительно чистая, отфильтрованная мхом вода, и они долго плескали себе в лица, смывая засохшие дорожки слёз. Дальше пошли краем болота, хотя он и забирал круто влево от нужного направления. Но направо было ещё хуже. Там даже сквозь дым было видно далеко, там лежала тускло взблёскивающая под пасмурным небом топь с редко торчащими кочками. Незаметно поднялся встречный ветер, несильный, но постоянный. Дым стал стремительно редеть, и через некоторое время они смогли вдохнуть чистый воздух, от которого не першило в горле. Птичка постепенно успокоилась и даже оживилась.

— Сухота! — подёргала она Лису за штаны. — А какого на-райе это сад?

— Это не сад, Птичка, это лес. Здесь нет на-райе.

— Нет? Совсем-совсем? А как же оно всё растёт? Кто ему поёт?

— Да никто тут не поёт. Птички разные, разве что. А растёт… Ну, как растёт… Как может, так и растёт, — в свою очередь удивилась Лиса. — Куда семечко упадёт — там и вырастет. Если сможет.

— Но это же… оно же… Если не вырастет — оно же… умрёт? — Птичка опять собралась плакать.

— Птичка, солнышко моё, нам бы самим не умереть, — вздохнула Лиса.

— Сухота, а чего ты меня птичкой зовёшь? — уже раздумала плакать Птичка. Нашёлся вопрос поинтереснее.

— А ты похожа на птичку, — улыбнулась ей Лиса. — Маленькая и чирикаешь. А вот чего ты меня Сухотой зовёшь? Я не Сухота, я райя Мелисса. Мелиссентия дэ Мирион.

Девочка некоторое время раздумывала, критически оглядывая Лису, а потом удивила её несказанно. Замурзанное существо в косынке из обрывка нижней юбки и нелепо подвязанном платье, вдруг церемонно прижало руку к левому плечу и представилось:

— Зайе Птахх на-райе Рио!

— Да знаю я, — засмеялась Лиса, но ответила на поклон. — Молодец. Так и надо. А теперь послушай-ка опять, правильно ли идём? Нам не сбиться бы, хоть к вечеру дойти.

Они шли, не останавливаясь. Местность стала повышаться, болото осталось позади, по правую руку потянулась невысокая скальная гряда, покрытая мхом и поросшая папоротником. Задержались они, и то ненадолго, в черничнике. Съели по две горсти ягод — и сбежали от комаров. Стоило остановиться — и налетела туча кровососов. Осень осенью, а комар, пока жив, кушать хочет. Что будет к ночи, Лиса даже представить себе боялась. Тем более у воды. Сожрут, как есть сожрут. А Птичка совсем успокоилась — дети легко принимают правила игры. К маме — было бы неплохо, да, но вокруг было так много нового, никогда не виданного! Всё здесь было ей очень интересно, вопросы сыпались из неё, как из дырявого мешка. Что это за дерево? А это какая птичка кричит? А эту травку едят? Нет? А почему? А это что? Гриб? А его едят? А почему сырым нельзя? Пахнет-то вкусно. Лиса терпеливо отвечала, а они всё шли, шли… Троп здесь не было, даже звериных, ноги увязали во мху, сыром и глубоком, постоянно приходилось перелезать через полусгнившие стволы упавших деревьев. Постепенно даже Птичка утратила обретённое было оживление, перестала забегать вперёд и шнырять по зарослям папоротников.

К ручью, вернее — неширокой речке с каменистым дном, вышли во второй половине дня. Лиса валилась с ног, шла уже только на силе воли и упрямстве. Узел с тем, что осталось от Дона, показавшийся таким лёгким в начале пути, оттянул плечи до боли. Птичку тоже пошатывало, хотя и перенесла она дорогу не в пример легче. Обе сразу бросились к воде и пили, пили, пока в животе не забулькало. Только тогда отвалились на бережок. Комаров, на удивление, здесь почти не было. Видимо, сдувало ветром с открытого места. Небольшой выдающийся мыс, на самом краю у воды — куст ивняка, неширокая полоса галечника.

— Дальше сегодня не пойдём, — сообщила Лиса. — Сейчас отдышусь, и будем лагерь делать.

Птахх молча кивнула. Она так устала… Она ещё никогда так не уставала. И есть очень хотелось. Она с нежностью вспомнила кашу. И молоко. С пенками. Сейчас бы она всё-всё съела, и уговаривать бы не пришлось. Глаза слипались. Спать хочется… Даже больше, чем есть…

Лиса покосилась на задремавшую Птичку. Кто бы мог подумать, что ещё четыре дня назад вот эта самая Птичка аргументировано доказывала Рогану, что святая Афедора Гривская, без сомнения, всего лишь персонификация идеи. Не могла же всего одна женщина, да ещё и человеческая, совершить революцию в мировоззрении вампиров! Нет, конечно, вероятнее всего, какая-то Афедора действительно жила, но нельзя же бездумно… и так далее, и ещё на полчаса. Роган спорил, даже злился: Афедора была его любимой исторической фигурой, Гром всё порывался что-то сказать, но его не слушали, отмахивались, а Лисе стало скучно их слушать, и она ушла спать. А теперь — вот, пожалуйста: Сухота, молоко с пенками… Что с ней теперь будет? Опять сто лет муштры? И Квали рядом уже не будет. Бедная девочка! Но вытащить её надо по-любому. Недаром же она совсем не пострадала физически — знак судьбы, чесслово! Обошёл её серп Жнеца, да и Лису тоже только краем задел. Острым, правда, краем. Ну, пусть не вытащить, на это Лисы, наверно, не хватит — но хоть научить, как выжить в лесу! Немножко смешно, да: человек будет эльфа учить жить в лесу — а что делать? Если эльф — домашний ребёнок, который леса и в глаза не видел, одни инстинкты, да и те, если верить Лягушонку, наполовину атрофировавшиеся. Вот, например, этот ручей — явно не тот, который Птичка услышала там, на поляне. Слишком далеко. Значит, всё-таки, закружили они в дыму, и шли дольше, чем могли бы. А говорят, что уж эльф-то в лесу не заблудится. Перворождённый — может быть, и нет, а на-райе — запросто. Вот тебе и инстинкты! Ничего, научить — дело нехитрое, с этим Лиса справится… за оставшееся ей время. Относительно перспектив на продолжительность собственной жизни Лиса не обольщалась абсолютно. У неё есть завтрашний день, может быть — послезавтрашний, но это и всё. Надо успеть натаскать девочку, тогда она, может быть, и дойдёт до жилья. Успеть дать ей шанс выжить. Шанс неверный — кто знает, куда выведет в конечном счёте этот ручей? Может, и не к жилью вовсе, а опять в болото. Или, обойди Жнец, в дикую деревню. Но об этом Лиса даже думать не хотела. Всё, что от неё зависит — она сделает. Даст шанс. И Дону надо дать шанс. Вот этим и займись, лежать-то долго можно.

Лиса, кряхтя, поднялась, подхватила узел и отошла за куст ивняка на берегу. Вот здесь, где глина, у корней. Тут мягко и сыро. И тень целый день будет. Размотала тряпки. Опять тошнотворно пахнуло горелой плотью. Лиса упрямо закусила губу, посидела с закрытыми глазами, медленно дыша через нос. Ничего-ничего, она справится. Правда, закопать не сможет — нельзя рисковать единственным обломком меча, больше-то ничего нет. А руками яму копать — не в том она состоянии. Зато веток нарезать можно и завалить. Эх, Донни, Донни… Как же ты так? Такой умный, такой хитрый — и так глупо… А если?.. Сумасшедшая идея мелькнула в её голове. Лиса критически стала разглядывать руку, прикидывая, в каком месте рана доставит меньше всего неудобства, и решила, что в любом месте неудобства будет до фига. Вывернула локоть, разглядывая чёрную запекшуюся корку. Ну конечно, всё уже потрескалось, сукровица сочится вовсю. Но… не больно. А так? А и так… Значит, тут и будем резать. Зачем она это делала, на что надеялась — она не смогла бы объяснить, как и то, зачем принесла его сюда. Нет, конечно, была мысль, что, если они всё-таки выйдут… и если она будет знать, где он лежит… и если Дон к тому моменту не рассыплется в пепел… можно ведь будет попробовать вернуться и вытащить его! Нет? А может, вот она сейчас ему нальёт, он и… И всё станет хорошо… Попробовать-то надо? Она, настороженно сопя, каждый момент ожидая всё-таки почувствовать боль, поддела обломком меча корку на ране. Больно не стало, но и кровь не пошла. "Да, мать Перелеска!", злобно прошипела Лиса, наклонилась над тем, что было, по её прикидкам, головой Дона, и резанула от души. Кровь потекла неуверенной струйкой, закапала с локтя в обугленную дыру рта. Мало, мало, что ж ты не течёшь-то, зараза такая? Лиса обжимала руку, сгоняла кровь к порезу, но текло всё равно вяло, неохотно. Может, в ней и крови уже не осталось? Но хоть не больно, и на том спасибо, а почему, кстати? Да ладно, не больно — и слава Жнецу. Несмотря на кажущуюся пористость поверхности, кровь не впитывалась и быстро заполнила углубление — а рот ли это был? Вот сейчас уже через край польётся… Хватит. Понятно уже, что не получилось. Лиса оторвала очередную полосу от юбки, замотала руку — заживлять раны она так не научилась, как Дон ни старался. Посидела, с угасающей надеждой глядя на останки. Нет. Ничего не происходит. Кровь так и стоит, и не впитывается. Ну, что ж… Она вздохнула, поднялась и пошла резать лапник. Недалеко, на подходе, видела она упавшую ёлку — как раз подойдёт. Надо Дона завалить и для них с Птичкой на подстилку нарезать. Земля сырая и холодная, нельзя на ней спать. Сейчас ещё ничего, а ночью без лапника будет очень плохо, даже у костра.

Нарубив и наломав целую охапку, она увязала её в тряпку и вернулась к кусту на берегу. И выронила всё, что принесла: под ивой ничего не было, ни следа. Только, может быть, более ровная поверхность глины на небольшом пятачке. "Дон…", тихо прошептала Лиса. Бездумно опустилась на принесённый лапник. Вот и всё, ничего не осталось. Всё зря, он всё-таки рассыпался пеплом, и никакого шанса она ему не дала. Это был глупый самообман, что она ещё может для него что-то сделать, просто дурацкая привычка бодаться до последнего. Она долго так сидела — без мыслей, без желания двигаться, только покачивалась тихонько, глядя на бегущую воду, на отсветы пасмурного дня на волнах. Сидела бы и дольше, но Птичка вдруг вскрикнула и заплакала. Лиса испуганно вскочила, метнулась из-за куста.

— Девочка, что? Что? — обняла она Птичку, уткнулась в макушку. Пух, мягкие пёрышки, птичка моя… И нежный запах фрезии, такой неуместный здесь, запах из другой жизни. Жизни, которая была так недавно, ещё вчера. И разревелась наконец. И никак не могла остановиться, только и удалось, что не начать выть и вскрикивать.

Как ни странно, на Птичку это подействовало отрезвляюще. Вернее, это испугало её куда больше, чем сон.

— Сухота… райя, райя, не плачь, райя! Я не буду больше, я уже не буду! Я не плачу уже! — торопливо принялась уверять Лису девочка. Хрупкие ладошки с тонкими пальчиками скорее размазывали, чем вытирали слёзы у Лисы со щёк, но делали это очень энергично. — Ой, ты поранилась, да? Больно, да? Я один раз палец порезала, тоже больно было-о… — тряпка на локте таки протекла кровавым пятном.

— Сейчас, девочка, сейчас. Это — нет, это не больно. Ничего, ничего, сейчас пройдёт, — забормотала Лиса, мысленно давая себе подзатыльник. Распустилась! Права не имеешь! Покивала, погладила Птичку по голове, отошла к воде, умылась, давя последние всхлипы, напилась. Постояла. Обернулась. — Давай-ка лагерь делать. Я лапника нарезала, на нём спать будем. А за дровами надо сходить. Пошли? Сделаем костёр, ночью греться будем. Ты когда-нибудь видела костёр? Вот сегодня увидишь. Это красиво, тебе понравится.

Птичка поднялась и кивнула, совсем как взрослая — серьёзно и печально.

Пока собирали хворост по округе, нашли семейку белых грибов. Очень Лиса им обрадовалась. С солью на палочке над костром — всё не так живот подводить будет! А ещё надо проверить одну идею насчёт Птички — вдруг получится!

С лагерем разобрались быстро. Лиса нашла место, где низкий берег оказался подмыт паводком, и получилась в берегу пещерка — не пещерка, а так, выемка. Туда и сложили лапник — чем не спальня. Притащили на берег пару довольно толстых лесин, и перед пещеркой на полосе галечника, почти у самой воды Лиса сложила нодью — всю ночь гореть будет. А пара охапок хвороста — грибы испечь, да на огонь полюбоваться. Плащ Лиса с себя сняла — ночью укроются. Мало ли — день пасмурный, вдруг ночью дождь пойдёт. Сама замоталась в остатки нижних юбок. Нести в них всё равно больше было нечего. Получилось забавно — что-то вроде пелерины. Зато руки тоже закрыты, и длина подходящая. Вот так. А теперь…

— Птичка, девочка, подойди-ка! — присела Лиса на корточки у края воды. Конструкция, сплетённая из веток и перевязанная обрывками тряпок, вершу напоминала слабо. Будь Лиса рыбой — ни за что бы в такую гадость не полезла. Да ещё и без прикорма. — Позови-ка нам пару рыбок сюда! Да зови тех, которые побольше!

— Рыбок? — Птичка заинтересованно уставилась в воду. — А… зачем?

— Мы их съедим, — совершенно честно сказала Лиса.

— Ты их… убьёшь, да? — упавшим голосом спросила Птахх.

— Но кушать-то хочется? — Птахх вздохнула. Кушать хотелось. — А у нас всей еды — по два гриба на нос. Это они сейчас большими кажутся, а как пожарятся — там и не останется ничего, — Птахх опять вздохнула. Как-то это было нечестно. Она рыбу позовёт, та ей поверит — а её убьют. Нехорошо. Она даже не задумалась, а как, собственно, она будет "звать" рыбу. Лиса так уверенно её попросила… — Давай вот как сделаем: зови хищную рыбу. Она других рыб ест, а мы её съедим! Так справедливо? Как ты считаешь? Вот, смотри: мы её съедим, а мелкие рыбки живы останутся. И смогут вырасти. А так она бы их съела. Считай, что ты их спасаешь от смерти. А? — это звучало разумно и справедливо, и Птахх решилась. Да и есть хотелось не на шутку.

У четырёх щук вдруг возникла абсолютная уверенность в том, что вот там, у берега, есть очень много вкусной еды. Серым торпедами вылетели они из камышей, чтобы не упустить, чтобы успеть… И вдруг, подхваченные сеткой из прутьев, были выброшены на берег.

— Надо же! Сразу четыре! Одновременно! — восхитилась Лиса.

Рыбы орали в ужасе, задыхаясь без воды, и бились на траве. Птичка зажала уши и зажмурилась.

— Убей их… уже! — всхлипнула она. Лиса сначала удивилась, потом поняла: уши, эльфийские уши! Эх, придётся головы отрезать — щука очень живуча, просто так не оглушишь. А жаль, без головы неудобно над костром держать на палочке…

— Всё, девочка, всё уже, — присела она рядом с Птахх. — Знаешь, лучше их по одной подманивать, раз тебе так… неприятно. Но, боюсь, другой еды у нас с тобой в ближайшее время не будет, — сочувственно развела она руками. — Привыкай, а что делать? Или мы — их, или наши косточки кому-нибудь достанутся. Что поделать, дружок, все кого-то едят. И я, почему-то, предпочитаю, чтобы ела я, а не меня! — улыбнулась она. Птичка печально вздохнула, но согласно кивнула в ответ. Она тоже не хотела бы, чтобы её кто-то ел. — Вот и ладно. Пойдём, буду тебя учить костёр разводить. Смотри, вот это кремень.

Грибы Лиса порезала, посыпала солью и пристроила с краешка, туда, где жар небольшой, а рыбу по очереди припекла на открытом огне. Подгоревшая кожица легко отвалилась, и они с Птичкой съели двух щучек, снимая мясо с костей и слегка присаливая. А там и грибы поспели. Птахх ела и удивлялась. Никогда она не думала, что можно есть вот так: без тарелок, вилок, когда еда в лучшем случае нанизана на прутик, а то и просто лежит на широком листе речной травы! И вкусно! Очень! И никто не ругает за то, что она вся перемазалась в саже, и в рыбе, и вообще непонятно в чём! Здорово! А костёр — это очень красиво! И он поёт! Непонятно, о чём, и очень тихо — но завораживающе! Вот так бы и смотрела, и слушала, смотрела и слушала… и смотрела…

Лиса прикрыла уснувшую Птичку краем плаща и легла рядом. Ныли ноги, плечи, а вот спины и рук она по-прежнему не чувствовала. Даже и думать не хочется, что там делается, на спине. И так ясно, что ничего хорошего. Ну и ладно, ну и наплевать. Значит, судьба такая. Она старалась плакать потише, чтобы не разбудить Птичку. В огне костра ребята опять вставали перед ней — и осыпались пеплом, пеплом, пеплом… Нет, нет, ей нельзя думать об этом, нельзя, нельзя. У неё Птичка. Надо думать о другом, о другом. Надо думать, как им повезло с Птичкой. Во-первых, тепло и нет дождя. Во-вторых, уцелел карман с кремнём и огнивом, у них есть костёр и еда. В третьих, они нашли воду… Она уснула, а слёзы всё текли, текли…

К утру сильно похолодало. Всё-таки осень. Костёр почти прогорел, и проснулась Лиса от холода. Небо было ясное, день обещал быть солнечным. Ёжась от холода, Лиса выбралась из-под плаща, запихала в костёр остатки хвороста, поплескала водой в лицо. Веки опухли от слёз и дыма, и глаза-то не разлепить! Спешно привела себя в порядок. С головы всё сбилось, и тряпки, что на себя намотала, тоже надо поправить, а то Птичка опять Сухотой называть начнёт. Ни к чему пугать несчастную, ей ещё и так достанется. Блин, всё в сукровице, и не постирать: на себя-то больше накинуть нечего.

Птичка завозилась под плащом, попыталась укутаться, но вскоре села, сонно хлопая глазами. Конечно, одной-то холодно! Огляделась, не понимая, где находится, накуксилась. Потом увидела Лису и успокоилась. Даже улыбнулась и пискнула:

— Привет!

— Привет! Выспалась? — улыбнулась Лиса. — Сейчас поедим и пойдём.

— К маме? — просияла Птахх.

— К маме, — уверенно соврала Лиса.

Перед уходом зашла за куст ивняка, постояла. Сказала про себя: "Прощай, Донни. Земля тебе пухом, вода тебе шалью. Не скучай, скоро свидимся". Даже слёз уже не было. Только спокойное знание того, что осталось сделать, пока ещё жива.

И они пошли. Сначала по полосе галечника вдоль воды, потом, некоторое время, по верху, потому что внизу стало топко. По верху идти оказалось очень трудно: заросли дикого паслёна обвивали стволы осины и ольхи, сверху свисали гроздья чёрных глянцевых ягод, есть которые сырыми было, к сожалению, нельзя. На земле же плети паслёна образовывали пружинистую подушку, в которой ноги Лисы запутывались и застревали при каждом шаге. Даже Птичка, лёгкая, как перышко, периодически спотыкалась. Поэтому, как только топкое место кончилось, сразу опять спустились к воде: русло, всё-таки, расчищалось паводком, там меньше приходилось перелезать через поваленные стволы. Зато начались большие камни. Птичка легко скакала по камушкам вдоль берега. У Лисы так не получалось, ей приходилось пробираться между ними. Тяжело, но наверху было ещё хуже.

— Так. Как тебя зовут? — натаскивала Лиса Птичку.

— Птичка!

— Нет! Это я тебя так зову!

— Зайе Птахх на-райе Рио! — распевала Птичка, скача по камешкам.

— А меня как зовут?

— Райя Мелиссентия дэ Мирион! Я помню, райя!

— Так. А теперь слушай меня внимательно. Я могу заболеть. Ты же видела, какие у меня голова, спина и руки? Не реви! Не реви, а то я тоже начну! Вот. Если я заболею, ты пойдёшь дальше, понимаешь? Не реви! Ты обязательно должна дойти. Тогда ты и меня спасёшь.

— Спасу? — хлюпнула носом Птахх. — Как рыбок?

— Спасёшь, — припечатала Лиса. Ну, соврала, да. А и наплевать, гниль от вранья вырасти всё равно уже не успеет. Лиса просто не доживёт. Никто её спасать, конечно, не почешется, очень надо! Что Птичка — ребёнок, поймут молниеносно. Отправят девочку к маме — и на том спасибо. А что там ребёнок лепечет про какую-то райю, которая где-то там валяется, никто, конечно, слушать не будет. Лиса достаточно хорошо представляла себе маму Птички по Птичкиным же рассказам, чтобы иметь основания для таких умозаключений. А Дети Жнеца — они, конечно, спасатели, но, в основном, во время эпидемий. А ради одного больного человека, в лесу, то есть, не представляющего из себя угрозы массового заражения… Маловероятно. — Ты придёшь, и скажешь: "Я Зайе Птахх на-райе Рио! Дайте мне, пожалуйста, печать к Детям Жнеца!" Повтори! Не реви, а повтори!

Птичка жалобно хлюпала носом, но повторяла. Мозг, выхолощенный прикосновением Тени, впитывал всё, как губка. Птичка запоминала всё слёту, с первого раза.

Разносилась по осеннему лесу разудалая песня. Исполнялась на два голоса, "а капелла". Один голос довольно низкий, хрипловатый и запыхавшийся. Другой — явно не человеческий, звонкостью и чистотой тембра больше похожий на птичью трель.

— …ь! За… эти камни…е! Упс…

— Райя! Ой, вставай, райя! Больно? Да? Ох!

— Не, ничего, нога по камню соскользнула, — запыхтел хриплый. — Верша, верша-то наша цела? Ага, ну и ладно, а то не хочется опять сидеть-плести. Давай дальше!

Когда солнце стало переваливать к закату, Лиса начала присматривать место для ночёвки. Такой удобной вымоины, как накануне, найти не удалось, зато нашлись два больших камня, стоящие рядом и немного нависающие. Подойдёт, решила Лиса. Пара обломков стволов нашлась тут же, на берегу. Видимо, бывшие топляки, вынесенные паводком на берег, серые, без коры, прожаренные солнцем до звона, они должны были хорошо гореть. Один, правда, застрял между камней, и пришлось попотеть, чтобы его оттуда выцарапать. Потом Лиса отправила Птичку собирать хворост, а сама пошла наверх резать лапник. Так проще, чем объяснять эльфу, что ёлочка не погибнет от того, что у неё срежут четыре нижние ветки, а вот эльф может простыть, если поспит на голой земле. Это там, на жарком юге, Перворождённые могут себе позволить спать под кустом, а здесь, на севере — фигушки. Так они здесь и не живут. Да и там, судя по рассказам, не под кустиком ночуют.

Костёр Птичка разжигала сама под надзором Лисы. Получилось с третьего раза. Лиса Птичку нахвалила, та даже смутилась, но и нос задрала. И рыбу подманивать взялась уже без вздохов. Ну, жалко их, да, но… уж больно они вкусные! Белых грибов на этот раз не нашли, а остальные, в изобилии росшие вокруг, Лиса опасалась есть после приготовления таким варварским способом. Поэтому приманенных щук было шесть, но одну отпустили — мелкая, щурёнок ещё, пусть живёт. Зато одна здоровенная попалась, Птичка даже испугалась, какие у неё оказались зубы, и даже жалко её не было — сразу видно, тварь злобная, хищная и беспринципная. Её и съели первой.

Пока шли, Лиса падала несчётное количество раз, из них два раза в воду. За день она так и не высохла и долго досушивалась у костра. И так и не досушилась. Ночь прошла для неё безобразно. Она мёрзла в волглых тряпках, ныли ноги, ушибы и ссадины — всё, кроме ожогов. Долго не могла заснуть, а когда всё-таки заснула — приснилась какая-то совсем уж дрянь, и вспомнить-то противно.

Утром Лиса еле встала. Скулило всё, каждая мышца — кроме ожогов, голова кружилась, подташнивало. Жар, поняла Лиса. Она с трудом запихала в себя одну рыбину — надо. Две скормила Птичке. И они пошли. В этот день Лиса уже не пела. Ещё чаще оступалась на камнях, падала. Высказывала, всё, что думает по этому поводу, потом спохватывалась — Птичка же слышит, и замолкала, но сказанного не воротишь.

— Детка, ты не слушай, что я, когда падаю, говорю. Это я ругаюсь, очень злобно, тебе не надо такие слова знать, — наскоро провела она воспитательную работу. И получила закономерный результат:

— А какие надо? Я же тоже злая… иногда… — бесхитростно спросила Птичка, чем и повергла Лису в изрядную задумчивость.

— Ну-у… Можно сказать: "ах, какая досада!"

— Ах, какая досада! Какая… досада… — попробовала Птичка и решительно замотала головой: — Нет, райя, это не то совсем! Вот ты как скажешь — сразу так… чувствуется… Хоть и непонятно…

— Ай, ладно. Знаешь, оно само как-то находится, что сказать. Проехали. Но лучше не повторяй. А сейчас лучше скажи-ка мне ещё раз, что ты делать будешь.

— Я скажу: " Я Зайе Птахх на-райе Рио. Дайте мне, пожалуйста, печать к Детям Жнеца!" — чётко отбарабанила Птичка. Она уже смирилась с тем, что скоро окажется одна, и ей даже этого хотелось. Хотелось спасти райю и стать… героем! Герой — это тот, кто всех спасает! Она сможет! Сможет, сможет, Лисе удалось её в этом убедить.

— Молодец! Только это уже потом. А сначала?

— А-а… Если деревня — попрошу проводить к старосте, а если город — в магистрат. Я помню, райя!

День тянулся… тянулся… Они шли… шли… И вышли к болоту. Лиса чуть не завыла от разочарования, но потом сообразила: нет, это просто поворот реки. Теперь другой берег был высоким, а на их берегу впадина. Просто надо обойти. Идти напрямик через болото Лиса не рискнула — как бы возвращаться не пришлось. Пошли краем. И оказалось, что поступили правильно: к ручью вышли неожиданно, настолько резкий был поворот русла. Берег опять поднялся, поверху тянулись колючие заросли малины и ежевики, к сожалению, уже без ягод. Осень. Вот, если бы летом… Спустились к воде. Здесь ожидала небольшая радость. Камни кончились, вдоль воды лежала довольно ровная полоса глины и песка. Идти стало легче, но Лисе становилось всё хуже, перед глазами всё плыло, голова кружилась всё сильнее. И с ночёвкой им не повезло. Ни камней, ни пещерки в берегу. И никакого лапника. По берегу рос начинающий желтеть лиственный лес. И ни одной ёлки в пределах видимости. Они прошли ещё немножко… и ещё немножко… бесполезно.

— Встанем здесь, — решила Лиса, останавливаясь у подножия трёх стволов ольхи, росших из одного корня. Вместо лапника безжалостно нарубила мечом подроста. Выкладывалась, не думая о последствиях. Какие там последствия! Это было всё, она прекрасно это осознавала.

— Птичка, девочка моя. Послушай внимательно, что я тебе скажу. Если я завтра не встану — не пытайся меня разбудить. Поешь и иди, поняла? Ты дойдёшь, ты молодец, ты всё уже умеешь! Рыбу поймала? Поймала. Костёр развела? Развела. И не забудь нарубить подстилку на ночь, а то тоже заболеешь и не сумеешь меня спасти. Поняла? — Птичка кивала. Она помнит, райя ей уже столько раз всё повторяла! — Пояс возьмёшь с собой, плащ тоже не оставляй, ты без него замёрзнешь. Смотри внимательно на берега. Если от берега отходит хорошая тропа — проверь, есть ли следы колёс или обуви. Если нету — это звериный водопой, не ходи по ней. Когда найдёшь жильё, не забудь завязки с ног снять, и хоть чуть-чуть себя в порядок привести, а то не поверят же, что ты дочь на-райе! Всё запомнила? Повтори!

Спать Птичке было очень тепло. Её райя была очень горячая. И утром не встала, как и говорила. Птичка собрала свою часть подстилки и завалила райю ветками — сама придумала! Так теплее! И ещё нарезала, и поверху уложила, чтобы стекало, если дождь пойдёт. И ольху попросила с райей силой поделиться — по чуть-чуть от каждой, они бы и не заметили. Но деревья были дикие, несговорчивые, и Птичке, скрепя сердце, пришлось им приказать. Тут, они, конечно, испугались и послушались, но им теперь будет плохо. Но райю жальче, чем эти упрямые деревья. Райя хорошая, а деревья эти совсем незнакомые. Одну рыбку Птичка оставила райе — вдруг проснётся, две съела, и побежала вдоль ручья, распевая бесконечную песенку о глупом гоблине, которой её научила её райя:

Без райи можно было двигаться гораздо быстрей! А лес, пронизанный солнцем — такой замечательный! И вот эти вот летают, блестящие — а, стрекозки! И запах! Такого в парках и садах не бывает — так райя сказала! Пахнет мхом и смолой, и от ручья — тинкой, и… и… дымом! Да, а вот и тропа! А вот следы — всё как райя говорила! Она всегда правильно говорит, её райя! Только надо её скорей спасти, а то она… умрёт, её райя. Быстрей надо, быстрей!

Во второй половине дня Птичка нашла тропу со следами колёс и побежала по ней. Птичка торопилась, Птичка летела! Ножки в жалких опорках, оставшихся от нарядных атласных туфелек, мелькали над тропой с невообразимой для человека скоростью. Только бы успеть, только бы успеть! Ну, конечно, она всё забыла!

Из леса по тропе на деревенскую улицу выскочило косматое существо с полубезумным взглядом. О том, что это не взбесившееся животное, говорили только нелепо намотанные на тело тряпки, меньше всего напоминавшие хорошенькое домашнее платьице. Вцепившись мёртвой хваткой в первого попавшегося мужика, чудовище пронзительно завопило: "Дайте мне печать, там райя моя Мелисса помрёт сейчас!" — и заревело. Мужик в панике отпихивался и осенял себя серпом. Существо село прямо в пыль на дороге и, продолжая горько плакать, повторяло: "Райя… Печать!" Вокруг с опаской собрались деревенские. Пахло существо странно — костровым, не домашним дымом, рыбой и цветами. Наконец позвали старосту. Он, мужик бывалый, сразу признал эльфийскую барышню, бормотания её не разобрал и решил, что её ограбили. Так и вышло, что вместо Детей Жнеца вызвана была Рука Короны на ограбление несчастной на-райе злобными бандитами.

От огромных чёрных Зверей, мягкими тенями выскальзывающих из портала, сельчане прыснули в стороны стайкой воробьёв. Смотрели из-за заборов, затаив дыхание, старались запомнить всё-всё, чтобы потом ещё долго в разговорах на ярмарках небрежно упоминать: "да вот в аккурат, когда Звери-то к нам приходили…", и чувствовать себя бывалыми и значительными.

Хмурый Большой-полукровка выдал старосте печать взамен использованной и подошёл к ревущему в пыли чучелу. Эльфёныш, ребёнок совсем, сразу понял он, и аж зубами скрипнул. Бандиты, одно слово! Как же он ненавидел эту человеческую шваль! Детей, суки, ловят! Да ещё и эльфийских, да ещё и девчонок! Они же… Блин! Они же совсем беспомощные, хуже человеческих! Он-то знает, как на-райе своих дочерей воспитывают, дома навидался! Сто лет с мачехой ругался из-за сестрёнки! Ну и что, что мать другая — отец-то один, всё равно — сестра! Так, благодаря ему, она хоть драться умеет, если что — отобьётся. А эту, видать, научить было некому. Серпа Жнецова на этих бандитов нет! Как поизмывались! Вон, вся грязная, в царапинах, одета не пойми во что, бедная! Как ещё сбежать-то сумела? Повезло! Или помогли?

— Где? — грозно сопя, спросил Большой, имея в виду бандитское гнездо.

— Там! — хлюпнула Птичка, имея в виду место, где осталась Лиса.

— Дорогу покажешь? — Птичка мелко закивала.

— Поехали!

Вот так и получилось, что ложь стала правдой.

— Я абсолютно точно знала, что умираю, но, знаете, почему-то никаких эмоций по этому поводу не испытывала. И ни по какому другому тоже. Как будто наблюдала со стороны. Так стало хорошо, спокойно, и не болело уже ничего. И за тебя я не волновалась совершенно, — кивнула Лиса Птичке. — Собственно, я сделала всё, что могла — и всё, аут. А потом очень удивилась, что я жива и в ящике лежу. Не ждала, чесслово. Ну вот. Объяснили мне, чего-куда-зачем, иду я по коридору, вдруг слышу — такой знакомый рёв! Тут дверь ка-ак распахнулась, и ты меня прямо забодала! Прямо в живот головой — и ревёшь, как корова недоенная! Я тебя спрашивать — а ты: "Меня мама голимой называе-ет! Я ей не нужна-а!" Ребята! — покрутила Лиса головой. — Я так озверела! Вы не представляете! — Ребята переглянулись. Представлять себе озверевшую Лису никому не хотелось. Как-то раз видели, спасибо, хватит! — Я-то думала, что ты давно дома, и всё нормально, а тут… Блин! Я и зашла. Сидят три Дочери и фифа эдакая. Ты вот говорил, что вам красивые вещи жизненно необходимы, — повернулась Лиса к Квали. — Так вот на этой их навешано было — как ходить-то могла? Только что в носу серьга не торчала! И рожа ки-ислая такая! Здрассте, говорю, благословенные! Позволите поучаствовать в избиении младенцев? А ты не поняла, — ухмыльнулась Лиса Птичке, — напыжилась и говоришь: "Райя, ты их уж не бей! Им же больно будет!" — Птичка захихикала. — Ага. А фифа эта, матушка твоя и говорит, прямо лебедь умирающий: "Так это и есть та, якобы, Видящая, которая пытается подсунуть мне этого голема?" Я обалдела так слегка, говорю, райя! Опомнитесь! У вашей дочери был контакт с Тенью, чудом кормлецом не стала, какой, к дроу в гору, голем? Моя дочь, говорит, была прекрасно воспитана и образована, и могла исполнять более двух тысяч романсов и баллад, а не срамные песенки про Мать Перелеску и гоблинов без штанов! — Гром хрюкнул, Птичка покраснела и, засмеявшись, спряталась за спину эльфа, а Роган очень оживился:

— Это которая "Страховидно — как не стыдно"? А мы тоже пели!

— Ага, та самая. А ругается, говорит, ваше изделие, как пьяный лепрекон! Даже голем может вести себя прилично, но каков мастер — таков и результат! — Квали счастливо заржал и прижал к себе совсем смутившуюся Птичку. — Вам смешно, а меня аж затрясло! На-райе, вежливо так говорю, вы хотите сказать, что этот ребенок вам не нужен? Она только фыркнула. Ну, думаю, погоди, сейчас я тебя напугаю! Попросила у Дочерей три листа бумаги, составила "Отказ" по полной форме и ей подсовываю: "Не соблаговолите ли подписать, благословенная?" Я уж не знаю, что эта дура пыталась своим спектаклем выдурить, ведь понятно же — поиск имени по крови — и всем всё ясно!

— Королевскую пенсию она выдурить пыталась, — поморщился Квали. — В лучшем случае.

— Всё гораздо хуже, ребятки, — вздохнул Роган. — Если бы ей удалось доказать, что Птичка — бесхозный голем, ты, девочка, считалась бы уже не её ребёнком, а её собственностью. Со всеми вытекающими последствиями. — Птичка испуганно прижалась к Квали.

— Ох и ни фига себе! — охнула Лиса. — Да-а, обходит тебя Жнец, — кивнула она Птичке. — Ну вот. О чём это я? А, да, эта фифа берёт и подписывает! Знаете, она, видимо, откуда-то знала, что у меня диплом не получен, вот мы с ней и забодались — кто кого переблефует! Я-то её напугать хотела, чтобы она Птичку гнобить перестала, а вот чего она упёрлась — честно говоря, не знаю. Доказать, что я самозванка? Не знаю. В общем, и палец мне подставила под мою печать, и всё с улыбочкой этакой. А я — что ж, блефовать, так до конца! И все три экземпляра пропечатала! Ребята, я, чесслово, просто напугать её хотела! Думала — вот щёлкнет что-нибудь у неё в голове-то, когда печать на бумагу ляжет! А печать-то и сработала! Вот уж тут у всех щёлкнуло — будь здоров! У Дочерей глаза, как тарелки, фифа аж икнула, а ты успокоилась сразу, и говоришь: "Райя! Пойдём, хоть рыбки наловим, а то есть хочется!" — Лиса захохотала. — Ну, в общем, ушли мы вдвоём. Сходили, поели в столовой, документы оформили, я уже и уходить собралась. Тут-то ты мне истерику и закатила! Я-то думала — тебя на удочерение отдадут каким-нибудь бездетным на-райе, есть такие. А ты — ни в какую! Уж и Дочери тебя уговаривали, и старшая смены прибежала, и психолога детского притащили — не помнишь, нет? — Птичка помотала головой. — Ты за меня мёртвой хваткой держалась, а их ногами отпинывала, очень ловко, кстати! И орала, Жнец Великий, как ты орала! А главное — ЧТО ты орала! Вот всё, что у меня вылетало, когда я падала — ты ВСЁ запомнила, даже интонации мои были, я себя, как в зеркале, увидела! И всё чистым, звонким эльфийским сопрано, с отличной дикцией! Если ты дома так же излагала, знаешь… У всех на-райе, наверно, уши в ленточки поразвились! — Гром хрюкнул в кружку, подавился, Роган принялся стучать ему по спине. — Смейтесь, смейтесь, мне тогда весело не было! Ни работы, ни жилья, и ты орёшь. А потом думаю — значит, судьба. Как мне тебя Жнец вручил, так, значит, и будет. И удочерила. Денег нам накидали — мама моя! Сначала счёт открыть предлагали, но я не понимала же в этом ничего, да и сейчас не особо, взяла наличными. Ушли мы с тобой порталом на Базар, оделись в какой-то лавочке, потом в ближайший магистрат пошли. Там говорят: "Вам куда?" А я и думаю — а фиг знает, последнее время как Жнец за руку ведёт, пусть он и решает! И, закрыв глаза, ткнула пальцем в карту. И попали мы сюда. А тут прямо перед входом очутились, и написано: продаётся. Ну, и купили. Так и живём. Вот так вот!

— Да-а — протянул Роган. — Это уметь надо! Вот ведь лепишь одну глупость на другую, а в результате что-то ведь получается толковое! Никак не пойму: ты дура с уклоном в гениальность или умна до идиотизма?

— Я упрямая, Роган, — поведала Лиса великую тайну. Роган собирался ещё что-то сказать, но зашевелился Гром.

— Ты, это вот… Ты мне вот что скажи. Ты мне про Дона скажи.

— Он рассыпался, Гром, — кивнула Лиса. — Ничего не осталось, даже уголька ни одного не лежало. Всё в пепел.

— Не-е, ты погоди. Ты вот скажи: там солнце было?

— Нет, пасмурно было, я всё время боялась, что дождь пойдёт.

— А серебро?

— Да какое серебро, ты сдурел? — опешила Лиса. — Не было там серебра! Откуда?

— А положила ты его на сырую мягкую землю, ага? И ещё и крови дала? Так ты говорила?

— Ну… да… — пожала плечами Лиса. — А… и что?

— Да вот, видишь, какая штука, жив он, да, — спокойно, даже буднично как-то заявил Гром и опять уткнулся в кружку.

— Гром… — Лиса с помертвевшим лицом крепко взялась за край стола. Гром со вздохом отставил кружку.

— Ну, видишь, какая штука, не рассыпался он, а закопался. Ты ему крови дала, он и смог, да. А теперь лежать будет, пока целым не станет. Ну, понимаешь — мать сыра земля, — сказал он так, будто это объясняло всё. — Лежать там будет. Долго. Потом восстанет, да.

— И он там… восемь лет… — Лиса поднялась, будто собираясь немедленно бежать туда, где под слоем речного песка и ила лежит Донни, но тут и ей настала пора грохнуться в заурядный бабский обморок. Впрочем, совсем уж не упала — Квали подхватил, усадил, Роган засуетился, Птичка захлопотала…

— Сколько? — первое, что спросила Лиса, придя в себя.

— Чего? — удивился Гром. Именно на него требовательно смотрела Лиса.

— Ты сказал — долго лежать будет. Сколько, Громила?

— Ну так… лет пятьсот, — пожал плечами Гром. — А потом восстанет, и грохнут его тут же. Насовсем уже, да, — и, увидев напряженные взгляды всей компании, счёл за лучшее объяснить: — Встанет-то он диким уже! Без крови слишком долго, вот крышу-то ему и снесёт. Охотиться начнёт, выпивать до смерти — вот и грохнут его. Он и сейчас уже может… того… этого… — очень наглядно изобразил он Донни, который "того".

— А… в Госпиталь? — не сдалась Лиса.

— Не-е, ящик его растворит просто, — пообещал добрый Гром. — Слишком, как это, разрушений много, да. Вот разве что самим попробовать… Но, видишь, какая штука: это тихо надо, без шуму. Нельзя вампиров из земли поднимать, запрет есть на это. Дикий же! Вдруг упустим! Съест кого…

Совещание преступной группировки, собирающейся начхать на Закон Короны, затянулось далеко за полночь. И Присяга не покарала злоумышленников — на саму Корону никто не посягал, никаких признаков предательства хитроумное заклятие не почувствовало. А чем могло грозить Короне спасение Донни дэ Мириона, которому Принц-на-Троне приходился сыном во Жнеце — этого Присяга ощутить не могла. Не предусмотрены были в ней такие тонкости. Выехать решили через день — суток должно было хватить на приготовления.

Дворец. Покои Принца-на-Троне.

— Дэки, детка, здравствуй, милый! — жеманство явно было неумелым и наигранным, но очень старательно изображалось.

— Здравствуй, здравствуй, крошка Кви! — пробормотал Принц, прилежно изучавший какой-то документ, и вдруг удивлённо вскинул голову: — Жнец Великий! Неужто ожил? Гляди-ка, и впрямь! Привет, Квакля! Вау! Шикарно выглядишь! Да ты влюбился! Ну, ва-аще-е! Ну-ка, покажись-ка! — он уже стоял рядом, Квали даже не заметил, как это произошло.

— Да иди ты в баню! — надулся Квали. — Так не честно! Почему ты всегда угадываешь, что это я?

— Ну, братец, ну не твоё это, — мягко посочувствовал Дэрри. — Не сильна в тебе женская составляющая.

— Да, да, я корявый и мужиковатый человекообразный выродок, напомни мне это ещё раз!

— Ты очень симпатичный мужиковатый выродок, — мурлыкнул Дэрри, завладевая одним из локонов Квали. Эльф ошалело отскочил.

— Ну, блин, ты совсем уже… обвампирился! — Дэрон довольно заржал и уселся на край стола, сложив руки на груди.

— Что стряслось, Квакля? — уже серьёзно спросил он.

— Ты мне сначала скажи… — Квали, озабоченно нахмурившись, начал сосредоточенно отколупывать завитушку с края стола. Завитушка была выращенная, а не приделанная, и не поддавалась. — Скажи мне, брат мой, а насколько ты законопослушен?

— Это допрос? Корона недовольна Большим Кулаком? — сразу стали холодными глаза Дэрри, лицо застыло.

— Что ты несёшь?.. А-а-а, ты ещё не знаешь? Я уже не в Руке, Дэрри. Потому и пришёл, — вздохнул Квали.

— Ты… что? — не поверил услышанному Дэрон. Он не представлял себе, что должно случиться, чтобы Квали — Квали! — ушёл из Руки Короны. Небо-то висит ещё, не обрушилось?

— Что-что… — досадливо буркнул Квали. — Что слышал. Ушел я из Руки. У тебя рапорт лежать должен. Зато женюсь, — смущённо улыбнулся он. — Через год. — Дэрри долго молчал, переваривая новости. Мысли весело резвились в голове и высыпались через уши.

— Да-а… — протянул он наконец. — Ошарашил! А при чём здесь моя законопослушность?

— А ты мне сначала ответь, Большой Кулак. Я теперь лицо гражданское. Расскажу тебе, а ты меня и заарестуешь! — искоса взглянул на вампира Квали.

— Блин! Заинтриговал! — засмеялся Дэрри. — Садись, рассказывай, сейчас вина притащу, или ты теперь и не пьёшь, жених?

— Ага, счазз! Не дождёшься! У меня будущая тёща корчму держит, бэ-э-э — показал он брату язык.

— Ну ни фига себе, нахал! И тут тепло устроился! — возмутился Дэрри, выставляя на стол бутылки. — Мог бы и с собой принести, раз так! А на тему законопослушности… Скажу тебе по секрету, как-то у меня с этим… плоховато! — засмеялся он. Потом свёл брови. — Понимаешь, всем этим законам уже больше шести тысяч лет. Ситуация давно изменилась, а законы остались те же. И… В общем, периодически натыкаешься на то, что устарело это. А может, просто я дурак ещё. Вот отец, он как-то умеет всё это так вывернуть, чуть ли не наизнанку, и обойти. Не нарушить, а обойти, понимаешь? Аккуратно так. И всё выходит правильно, будто так и надо. А у меня не получается.

— А чего ты хочешь? Тебе лет-то сколько? Двести восемьдесят три? А папеньке почти тысяча, чему-то можно научиться было?

— Может и так. А может, это от того, что я, всё-таки, уже не эльф. Ладно, это всё труха. Давай, наливай и рассказывай!

Три бутылки и две смеховые истерики спустя Дэрри уяснил ситуацию.

— Короче, тебе нужны Звери и координаты вызова Руки Короны восьмилетней давности.

— Не вызова, а возврата.

— А вот с этим облом: боя не было, поэтому, скорей всего, место не фиксировалось. Значит, так. Пять Зверей будет завтра утром — я иду с вами. Не хлопай очами, пушистик, а то влюблюсь!

— Тьфу! — возмутился Квали. Дэрри заржал.

— Ну, не пугайся так, я ещё помню, что ты мой брат! — развлекался он. Восемь лет назад, пока брат ещё не погас, любимая забава была при встрече вот так братца разыграть! Покупался на раз, и сейчас купился! — Короче. Я иду. Донни дэ Мирион… У меня свои причины, скажем так. А в архивах сам копайся. Я тебя туда проведу, а уж обратно порталом уходи, меня не дёргай. У меня — вон, отчётов невпроворот, а завтра меня не будет — ещё прибавится, — тяжело вздохнул он.

— А что у тебя там такое?

— Да ну… — досадливо махнул рукой Дэрри. — Ты вот мне скажи, чего им не хватает, а? Библиотеки бесплатные, школы бесплатные, Корона оплачивает. Если село маленькое, школы нет — на-райе школьными печатями обеспечивает, чтобы любой ребёнок мог учиться! Любой! Каждый! А если есть способности — тестирование на магию бесплатное! Печати Детей Жнеца бесплатные, Руки Короны тоже. Филиалы Госпиталя в десяти городах, в магистратах целители сидят — всё иждивением Короны! Налогами не давим, извини, десять процентов — это тьфу! А что квота на трёх детей — а у эльфов на двух, и что? А ле Скайн вообще всего одно поднятие в год на всю расу разрешают, исключение только для экстренных, вот, как у меня, и то считают, что это очень много! Вот что их туда несёт? Нет, ты посмотри, посмотри! Весь север — дикие деревни! Там зима по полгода, там даже ординарам не в кайф — а они лезут!

— Ну, братец, видимо, им везде хорошо, где нас нет, — хмыкнул Квали, разглядывая карту.

— Да кой на фиг, хорошо! У них же даже мусорных порталов нет, ты бы посмотрел, как они всё вокруг своих поселений уделывают! А умерших они не сжигают, а хоронят, ага! Закопают и пшеницу посеют сверху! Типа, сноп Жнеца! Это надо всё так извратить? Ты понимаешь, не пепел в землю, а просто труп! И всё идёт в грунтовые воды, оттуда в колодцы, и пожалуйста — чума! А порох? Это ещё похлеще! Вот, смотри: опять изобрели! И в один подвал сложили. Рвануло, блин — полдеревни, как корова языком! Вот на хрена им порох, объясни мне, дураку? Кого воевать-то?

— Да брось! Ты вспомни, отец рассказывал — они его каждое столетие открывают, а то и чаще.

— А этот?! — порывшись в пачке донесений, хлопнул Дэрри об стол пухлой папкой. — Свою деревню вооружил, три соседние под себя подмял, чем не на-райе? И оброк собирать попытался, нормально? Два Замка задействовать пришлось, пока угомонили! Действительно, прямо как война. Нет, я понимаю прекрасно: большая часть этих мужиков — из банд, которые мы либо просмотрели, либо упустили. Но женщины-то как туда попадают? И рожают ведь, по пять, по шесть детей! Голодают, детей хоронят — и новых рожают! Где мозги-то у баб у этих? Ни Госпиталя, даже филиалы все южнее, ни школ. Магия, Квали, магия у них под запретом, представляешь? Никаких целителей, только травничество! Если ребёнок, обойди Жнец, способности проявляет, они его изгоняют, представляешь? Ты не знал? А попадают они, естественно, в банды! А мы потом самоучек отлавливаем! А они ведь озлобленные уже — как же, весь Мир против них! Пойди такого убеди, что стирание личности — вовсе не обязательное наказание, если он самоучка, а не отступник! И бьются до последнего. А самим лет пятнадцать-двадцать. Дети, брат, дети! Ну ладно — взрослые уроды, да и хрен бы с ними, но детей-то своих они зачем на такую жизнь обрекают? У них же даже книжки — редкость, да, лысый дроу, даже видеошаров у них нет! Бред! А если пожар? Даже Детей Жнеца не вызвать, если что. А сколько среди них калек!

— Калек? — переспросил Квали, — А что это такое?

— А, ну да, ты с Детьми не общаешься… Это, братец, когда нет ног — одной или обоих. Или рук. Или глаз. А какие у них зубы-ы… О-о-о! — завёл глаза Дэрри. Квали скривился, позеленел и запах. Его чуть не стошнило, но он взял себя в руки. Жнец Великий, как же хорошо, что он не пошёл в Дети Жнеца! На такое любоваться! В бою отрубить конечность — да запросто, но раненых же в ящик отправляют! Да, потом — на рудники, но сначала вылечивают, и не только от ран. Квали это знал, потому что сам видел. А если бы не это знание — смог бы он, Квали, так спокойно отсекать руки, ноги, уши? Понимая, что теперь этому, и так мало живущему, существу придётся доживать свой короткий век… калекой? Да ни фига бы он не смог…

— Ты продолжай, продолжай, — вскинул он глаза на брата. — Знаешь, что будет? Грязно здесь будет. Убирать задолбаешься! — пообещал он. — Ты ещё поподробнее расскажи! Как они такими стано-овятся….

— Да по-разному, — не уловил сарказма Дэрри. — Неудачный перелом, обморожения, мало ли что. Но у нас печати-то в любой дыре есть, и бесплатные — и всё нормально. А у них, я ж говорю, и печатей-то нет. Сами, всё сами, а в результате… — досадливо махнул он рукой. Квали передёрнуло от мысли, что может получиться в результате. — А печать в такой деревне будет, только если Зовущий до них доберётся, да ещё и уговорить сможет, чтобы взяли! А очень часто не берут, хорошо, если просто отказываются. Иной раз чуть ли не собаками травят, или в дубьё берут! Приходится порталом линять сломя голову! А пару лет назад был случай — и портал открыть не успел. Сообщил, что подходит к деревне, координаты засекли, а потом только Позвал один раз — и тихо. Хорошо ещё, Слышащий опытный сидел, сразу тревогу поднял, наши туда и ломанулись.

— И что? — нахмурился Квали.

— Да что… — досадливо махнул рукой вампир. — Пока портал слепили, то да сё… Разбежались к нашему приходу, как крысы. Пустая деревня.

— Да я не про деревню. Зовущий-то как?

— Да вроде откачали. Кому-то я тогда пенсион подписывал, видимо он и был. Чего ты хочешь — я их по именам не помню, у меня их полторы тысячи, и все из рейдов не вылезают, мне уже впору городских из магистратов подключать — не справляемся! Ну, да, зимой тихо, деревни эти друг от друга отрезаны — так ведь и Зовущему зимой не пройти! И, если голод, мор или пожар — трендец деревне. Весной, уже по координатам, навещаем тех, кто от печатей отказался. Пять-шесть деревень и хуторов за зиму в ноль — норма. А за лето столько же новых находим, а иногда и больше. Казалось бы, головой подумай, и на юг переселись, земли-то свободной много — нет! Мы лучше залезем на север, обморозимся, изуродуемся, изобретём порох и сдохнем от чумы — лишь бы от эльфов и ле Скайн подальше! Знаешь, когда нам лекции в Универе читали по методике воздействия, всё казалось таким простым… Ну почему люди такие идиоты?

— Так и оставили бы их в покое! Пусть живут, как хотят — глядишь, сами перемрут, — пожал плечами Квали. Дурнота понемногу проходила. Надо забыть побыстрее это неприятное слово, "калека" — бр-р-р, ужас какой! А главное — выкинуть из головы яркие и объёмные картинки людей, живущих без рук и ног — бывает же такое!

— Хочешь на моё место, пушистик? — ядовито оскалился вампир. — Без писка уступлю, сыт по горло! Я сейчас с трудом понимаю, как отец пятьсот лет на этой должности просидел. Меня, брат — меня! — тошнит, а я ведь вампир! Ни фига они не передохнут, живучие, как… как люди! Если вспомнишь, Перворождённые когда-то так и сделали — и чем кончилось? Если их не трогать, через полсотни лет у нас соседнее государство появится, и соседство будет весьма неприятным, уверяю тебя! Потому что населять его будут грязные, тупые и невежественные скоты. Причём, весьма упорные в своём невежестве! Они свою серость, тупость и необразованность будут возводить в достоинство, холить и лелеять. И считать магию злом, и нас всех заодно называть монстрами. А потом изобретут огнестрел и объявят нам священную войну. Войну добра со злом! И добром будут, конечно, они! Всё уже было, братец. Мир это уже видел. И горящие библиотеки, и серебряные пули. Идиоты, поголовно! — Принц досадливо махнул рукой и залил расстройство вином.

— Не такие уж и идиоты: порох-то изобретают регулярно? — хмыкнул Квали, прилежно изучая карту, висящую за креслом на стене. — Страшно далёк ты от народа, Принц-на-Троне, не понимаешь ты простых устремлений человеческих! И нечеловеческих — тоже!

— А ты вот прямо весь такой понятливый?

— Ага, я вообще жутко проницательный! — Квали всё смотрел на карту, висящую на стене, и настроение его стремительно поднималось, обещая достичь вскоре небывалых высот. — Вот скажи мне, братец, а не уволил ли ты недавно своего секретаря за нерадивость?

— Не за нерадивость, а за наглость, — фыркнул Дэрри. — То, что он сын на-райе, ещё не даёт ему права… А ты откуда знаешь?

— А я ещё и не то знаю, — радовался Квали. — А об увольнении ты его заранее предупредил, так? Недельки эдак… ага, за две?

— Да что такое-то? — нахмурился Дэрри.

— Знаешь, сомневаюсь я, что при всём идиотизме и извращённости ума, люди будут называть свою родину Большими Ягодицами!

— Что-о? — подскочил Дэрри.

— А вот, — ткнул Квали в карту пальцем. — А вот тут Сраная Горка, Углежопы… — откровенная паника на лице брата заставила Квали согнуться от хохота. Дэрри лихорадочно листал реестр с названиями и сыпал проклятиями на эльфийском, шипя и цокая, как белка.

— Слушай, помоги! — взмолился он. — Там рядом даты стоят, называй мне их, я тебе правильные названия продиктую! Вот карандаш, переправь, а?

Квали, хихикая, стал помогать брату. Кроме Больших Ягодниц, Красной Горки и Углежогов, нашлось ещё шесть названий, которые обиженный помощник Принца попытался вписать в историю.

— Какие у них названия корявенькие, даже если не коверкать, — заметил Квали, опять устраиваясь в кресле. — Как-то глупо звучит: "Филоменика дэ Грибки", или "Эльдариния дэ Углежоги".

— Так у них такого и нет. Так только круглых сирот называют. У них же название места рождения и имена не связаны, даже фамилий нет, не знал, что ли? Ну, ты даёшь! Это у тех, что под на-райе сидят, фамилии имеются, чаще всего — по месту рождения. А дальше — как у нас, зависит от того, кто в чей Дом переходит. Это лично тебя не касается, поскольку ты дэ Стэн, кто ж тебя отпустит? А обычно второй сын уходит в дом к жене и берёт её фамилию. Челюсть-то подбери? А ещё мне фыркаешь, что я ничего не понимаю!

— Слушай, а точно, — вдруг сообразил Квали. — Я ж на том и погорел, что Лиса фамилию сменила. Туплю.

— Вот, кстати, про эту вашу Лису! Что у вас там произошло? Позавчера я к отцу заходил, ночью уже. Как я понимаю, он от тебя только что вернулся, довольный такой был. Сказал, что нашёл новую дворцовую Видящую, только она, мол, об этом ещё не знает. Видимо, Лисе твоей собирался это предложить. Но как-то мялся. И что-то такое странное он сказал, на тему полотенца и дров, я не понял. А вчера с утра — уже всё наоборот: мать опять ревёт, а он вообще заперся. И никаких объяснений, ни от неё, ни от него.

— Не знаю… — удивился Квали. — Всё нормально было… Посватались, поржали, пожрали, выпили. Вроде, все друг другу понравились. Ничего такого не было, — пожал он плечами. — А на тему Видящей Короны… Не хотел бы я присутствовать при этом разговоре, — хихикнул он. — Думаю, что тема полотенца будет развёрнута слабо, скорее уж действительно дрова в ход пойдут!

— Да, блин! У вас что — коллективное помешательство? Ты о чём вообще? — заморгал Дэрри.

— Дэрри, Лиса до сих пор не знает, что наша семья на-фэйери, — вздохнул Квали. — И я абсолютно не представляю, как ей об этом сказать. С одной стороны — ничего страшного, просто не сказали, и всё. А с другой… Вот скажи, тебе было бы приятно, если бы существо, с которым ты общаешься, оказалось не тем, за которое ты его принимал? Дураком бы себя не почувствовал? Ну, и некоторые другие нюансы… Получается, что мы ей наврали, понимаешь? А она Видящая, она сама врать не может, и от других вранья не терпит. Обидно ей, что все могут, а она нет.

— Да что у вас за Лиса-то такая страшная? — удивился Дэрри. — Ну, подумаешь, обидится, ну, поорёт на тебя немножко…

— Вот как обидится, тут и подумаешь! — не согласился Квали. — Сам-то подумай: она мне тёща будущая! И обязан я ей по маковку. Она и Птичку вытащила, и меня, считай, из-под самого серпа Жнецова увела! А сама оба раза чуть концы не отдала. И без всякой задней мысли, просто она так дружбу понимает. А тут — на тебе, мы ей, оказывается, "не сказали". Как бы ты на её месте себя чувствовал?

— Вы все рехнулись! Да любая на-райе…

— Она не на-райе, Дэрри! Как ты думаешь, с какого перепугу отец её Видящей Короны назначить хочет? Из родственных соображений или по знакомству, что ли? Она и Жнецу морду набьёт, если он ей соврать попытается! — печально вздохнул эльф. — Ой, чую я, полотенцем не обойдётся. А ты завтра смотри — не проболтайся! И постарайся от Лисы подальше держаться, что ли. Всё-таки, Венец Жнеца, не шуточки, вдруг почувствует. Не хочу я с ней объясняться, брат, ой, как не хочу. Тем более — завтра. Пусть папенька отдувается, он всю эту кашу заварил — пусть сам и кушает!

 

Глава пятая

Страсти по вампиру.

— Солнце моё, ну, что ж ты хочешь? Я ж не девочка уже! Сколько лет-то прошло? — Лиса расстроено разглядывала себя. Форменная куртка Руки, которую Дэрри взял на складе, не сходилась на груди, а штаны грозились разрезать Лису пополам при первой попытке сесть.

Все скучковались на кухне, совершенно безотчётно: в зале на полу лежал завёрнутый в одеяло кормлец, соседство для Лисы неприятное, а для Квали неприемлемое. Роган оккупировал единственную табуретку, придвинул её поближе к бочке с сидром, тут же нацедил себе кружечку и стал вполне доволен собой и жизнью. Гром и Дэрри устроились прямо на кафельном полу, Квали сидел на разделочном столе, болтая ногами, Лиса стояла посреди кухни, пытаясь стянуть куртку на груди и застегнуть хоть одну пуговку.

— Ну-у… я могу, конечно, взять ещё один комплект, но оформление займёт некоторое время… — задумчиво разглядывал Дэрри обтянутый штанами зад Лисы. — Может, тогда на завтра перенесём?

— Ага-ага, так я и буду кормлеца каждый день уворовывать! — сварливо заворчал Роган. — Издеваешься? Сегодня-то чуть с Громилой не засыпались, а завтра могут и поймать!

Квали молча страдал. Это он дал брату размер требуемой формы — по памяти. Оказалось — зря. Не память подвела — размер изменился! Ох, эти люди! Всего-то восемь лет — и такая разница!

— Да что я — штанов с курткой не найду? — не поняла проблему Лиса.

— Видите ли, райя, Звери могут просто отказаться вас везти, если на вас не будет формы, — огорошил её Дэрри.

— Это как это? — брат Квали ей, в принципе, понравился. Довольно симпатичный вампир, и чем-то неуловимо похож на Донни, только уж больно официальный он какой-то. Не просто вежливый, а будто замороженный. Ничего, оттает.

— Видите ли, одно дело, когда кто-то приходит в Парк КЭльПИ по приглашению или на экскурсию. Там Звери могут по собственной инициативе предложить покатать понравившееся им существо. А сейчас они на работе, и имеют полное право отказаться иметь дело с гражданским лицом, — объяснил Дэрри. — Будь на вас форма, у них и вопросов не возникло бы. А так… — пожал он плечами.

— Да ну, бред! — возмутилась Лиса. — Если уж разумные — всегда же договориться можно! Гром, это ты, вроде, с ними разговаривать умеешь? Объясни уж им? Или давай я попробую! Как ты с ними говоришь? Как-то этак специально?

— Так… ну-у… Говоришь — и всё. Если хотят — отвечают, — порадовал Гром обилием информации. — Если ты услышать можешь. Вот здесь, — постучал он себя пальцем по лбу.

— Норма-ально! То есть, могут просто молча послать, а я даже и не услышу… Нахалы! Ну, щас я с ними поговорю! — вознегодовала Лиса и, возмущённо фыркая, выскочила из кухни — переодеваться. Дэрри проводил её взглядом, слегка подняв брови. И что Донни в этой человечке нашел? Да и остальные с ней носятся, тот же братец. Ну, безбашенная, да, так у братца талант — таких вокруг себя собирать! А так — прямая, мужиковатая даже, открытая, как ладонь… Хм, а что-то в этом есть такое… Дэрри ле Скайн задумался со странной улыбкой.

Лиса выскочила во двор. Печати Роган исправил ещё вечером, теперь порталы открывались сюда, а не перед входом в корчму. Слишком много внимания привлекло бы к себе появление Зверей на тихой улице Найсвилла, а как раз внимания-то и хотелось бы избежать.

— Э-э-э, благословенные! — решительно начала Лиса. — Могу ли я просить вас о снисхождении? Мне ребята сказали, что без формы Руки вы со мной дела иметь не пожелаете. Но с этим облом: форма есть, только мне в неё не влезть — мала! — Звери переглядывались и искоса посматривали на Лису. Она чувствовала себя уже круглой дурой, но упрямо продолжила: — Может, кто-нибудь из вас всё же согласится везти меня в таком виде? — она растянула штанины в стороны. — Не, ну правда, я в форменных даже сесть не могу, они лопнут нафиг! В лес же едем, комары-то голую, это, сожрут, короче! Вот буду сидеть — и чесаться, чесаться… — Лису несло, она сама это чувствовала, но остановиться не могла. В голове возникали отчётливые красочные образы, и она тут же воплощала их в слова. Звери пофыркивали. Интересно, как она с их точки зрения выглядит…

— Довольно забавно, — раздался у неё в голове насмешливый баритон. — В смысле, выглядишь.

— Ой… — Лиса покраснела. Это он мысли читает, что ли?

— Ты всегда громко думала, — хмыкнул голос. — Но не слышала. Ты очень изменилась с тех пор, как кормила нас яблоками. Да не парься ты, ничё в твоих мыслях нет такого ужасного. И не такое читывали! — один из Зверей скользнул к Лисе на мягких лапах, склонил голову, фыркнул, смерил Лису с ног до головы ярко-синим глазом с вертикальным зрачком. — На заду пряжек нет? — неожиданно строго спросил он.

— А… Э… Нет! — зачем-то схватилась Лиса за штаны сзади. В душе стремительно нарастало восторженное ошаление. Наверно, именно от такого чувства щенки носятся за собственным хвостом. Это так здорово, когда вокруг все большие и добродушные! Или хотя бы один.

— Ну и ладно. Я Тихий, — сообщил Зверь, отходя к остальным.

— А… Ага… — Лиса была со всем согласна. Пусть будет тихий, громкий, красный, зелёный — лишь бы повёз! Зверь задрал морду и заржал, голос в голове тоже захихикал.

— Дура! — беззлобно сказал Зверь. — Полное имя Тихий Ужас, но мы сокращаем. Дошло?

— Да! — Лиса улыбалась от уха до уха. — А ты… вы…

— Меня, конечно, много, но не несколько, не стоит убеждать меня в обратном. Да, я тебя повезу. И завязывайте уже со сборами, достало здесь торчать. Цветы невкусные, яблоки зелёные! Тьфу!

Лиса взглянула на останки Птичкиной клумбы (ой, влетит вечером от доченьки!) и, хихикая, поскакала по ступенькам.

— Согласился, согласился, бе-бе-бе! — она показала Дэрри язык

— Проспорил! — заржал Квали. — Гони коготь, Дырон от бублика! Я тебе говорил?

— Это вы ещё и спорили? На меня? Свинство какое! — возмутилась Лиса, откидывая крышку ларя с прошлогодними яблоками. — Кстати, Тихий просил поторопиться. Достало их тут торчать, так и сказал!

Спокойно воспринял её слова только Роган, всецело занятый сидром. Гром невнятно крякнул, Квали откровенно завистливо охнул, Дэрон недоверчиво вскинулся:

— Райя… Вы… Зверь назвал вам своё имя? Сам?

— Ну, да, а что такого-то? — Лиса выпрямилась, придерживая карман анорака, набитый яблоками. — Он нас, оказывается, тогда ещё возил, восемь лет назад. Помню, говорит, твои яблоки! Я им тогда почти весь урожай скормила! — расплылась Лиса в улыбке. — А чего это вы?..

— Яб-ло-ки??!! — с непередаваемой интонацией пробормотал Дэрри. — Имя Зверя — за… яблоки? — а такое выражение лица Лиса несколько раз видела. У кормлецов. Вот точь-в-точь, ага.

— Да чего вы так на меня смотрите-то? — Лиса даже напугалась. — Это… плохо? Нельзя, да? — Дэрри тихо взялся за голову.

— Так, видишь, какая штука, — отмер Гром. — Ты ж его теперь позвать сможешь. По имени, да.

— Ну, да, — всё ещё не понимала Лиса. — Естественно, могу.

— Лиса, ты его откуда угодно можешь позвать по имени — и он придёт, понимаешь? Куда угодно. Откуда угодно. В любое время, — тихо объяснил Квали. — Не понимаешь? Звери мало с кем разговаривают, а имена свои называют и того реже. Просто знать, как их зовут, недостаточно. Только если Зверь сам назвал тебе своё имя — тогда работает. Ты не представляешь даже, что получила! Ты не представляешь, сколько народу об этом мечтают — и не получают. Почему, ты думаешь, в Парк Зверей КЭльПИ вход для большинства народу закрыт? Всё не просто так! Туда бы толпы шлялись в надежде, что с ними заговорят, а там, глядишь, и имя скажут! Я где-то читал, что Перворождённые знают всех Зверей по именам, но почему-то однажды отказались от общения с ними. Без объяснений, как всегда. А кроме них сейчас во всём Мире всего шестеро таких, кто может назвать имя Зверя. Ты седьмая. Вон, Гром со Зверями постоянно общается, но по имени не знает ни одного! — Гром шумно вздохнул, Дэрри сидел с отрешенным лицом. Куда катится Мир! Он мечтал об этом всю жизнь, сколько себя помнит! Он сбегал в Парк при каждой возможности, помогал дежурным Зовущим, чистил, расчёсывал гривы, чего только ни делал! И ни один Зверь не сказал ему ни разу ни полслова! Да, ему говорили, что нужно ещё иметь способность услышать, но как же трудно было смириться с тем, что у него, наследного на-фэйери, этой способности нет. И вот… Какая-то Лиса… Какие-то яблоки… Офонареть!

— Ничего себе! — прониклась наконец Лиса серьёзностью момента. — То есть, вот так позову — и он тут же и появится?

— В течение пяти минут, — кивнул Квали. — Никто не знает, как они это делают. Это не порталы, это что-то другое. Но появится. И убьет любого, кто посмел тебя обидеть. Считай, что тебя удочерили. Гордись, рыжая!

— Гордюсь! — кивнула Лиса. — Со страшной силой. А теперь не соблаговолят ли благословенные переместить свои задницы к Зверям на спины и поехать уже хоть куда-нибудь? Пока Звери от скуки не озверели? Завидовать можете в процессе поездки, разрешаю!

Опять открылся портал на краю лесной деревушки, опять следили из-за заборов сельчане за тем, как перекатываются мышцы под коротким чёрным мехом гигантов, мирно несущих на спине всадников. И опять, как и восемь лет назад, несколько деревенских подростков решили пойти служить в Руку Короны, когда вырастут. Всё равно кем, лишь бы взяли! Ведь тогда им можно будет подходить к этим невероятным Зверям? Ведь можно же? На одном, вон, даже женщина сидит — и ничего, нормально! Она Мизинец, наверно. Миркин сын, когда в отпуск приходил, рассказывал, правда, что Мизинцы в боях не участвуют — а вот, пожалуйста! Врал, точно врал! Небось, это именно его не пускают, он всегда слабаком был, удивительно даже, как в Руку-то взяли! Но уж если его взяли — их-то точно возьмут!

По лесной тропе добрались до ручья. Звери напились, зайдя по колено, и зашлёпали вверх по течению с кажущейся неспешностью. Огромные лапы почти без всплеска уходили в воду. Лиса вспомнила, как шла с Птичкой, поминутно оскальзываясь на камнях, сколько раз падала… А на спине Тихого её даже не трясло, как на диване сидишь. Она уже и забыла, за восемь-то лет, как это оно — на Звере ездить. Но как это у них получается? Дно-то как было каменистым, так и есть…

— Тихий? — негромко окликнула она. Вдруг он занят своими звериными мыслями и говорить не захочет.

— Да ты не говори, ты думай, у тебя здорово получается. Ярко так, даже лучше, чем вслух! С ощущениями! — хихикнул в голове баритон. — Как иду? А кто тебе сказал, что я по дну иду? Ух ты, какая оторопь! Даже с цветом! Нет, не по воде, а между слоёв. Сейчас покажу, — у Лисы возникла не картинка в голове, а, скорее, ощущение верхнего, тёплого и податливого слоя воды, и нижнего — холодного и упругого. — Поняла? А речушка славная, и рыбка есть. Только мелко здесь очень, не поныряешь.

Ух ты, здорово! Лису опять захлестнула эйфория. Вот ещё интересно… Но, может, лучше не спрашивать?

— Смешная ты, всё-таки! — насмешливое добродушие взрослого и сильного — очень взрослого и очень сильного — существа. Настолько взрослого и сильного, что может позволить себе быть насмешливым и добродушным в любой ситуации. Очень похоже… на Дона. Вот только последние восемь лет ему, наверно, совсем не смешно. — Да не парься ты, всё пучком у вас будет! А почему раньше с тобой не разговаривали… А потому же, почему и с остальными. Нас почти никто не слышит. Но ты нам теперь будто сродни, с тобой разговаривать легко, как между собой получается. Не въезжаешь? Чтобы нас слышать, каналы связи должны быть открыты. У большинства они закрыты наглухо. И ты была закрыта. А теперь — всё нараспашку, оч-чень в кайф! Я ж говорил, ты здорово изменилась. И думаешь ты прикольно — такие образы — я тащусь! — захихикал Тихий.

Лиса растерялась. Каналы связи? Изменилась? Когда это? И почему?

— А вот это уже секрет! И не мой! Подрастёшь — узнаешь! — изгалялся Тихий. Лиса обиделась и мысленно отшлёпала маленького такого, но вредного Тихого большим таким полотенцем. Любимым, в розочках. Вдруг дружно зафыркали все пять Зверей.

— Да счаз! Этого проныру тряпочкой не проймёшь, надо чё-нить поосновательней! Дубиной его хорошей надо! Вон, на бережку подходящая валяется! — это был уже другой голос! Идущий впереди Зверь с Дэрри на спине вдруг обернулся и подмигнул Лисе изумрудным глазом.

— Отвянь, Утренний! Это мой человечек! Раньше думать надо было! Своего вскрой и советы давай! — огрызнулся Тихий.

"Мой человечек" даже на фоне общего обалдения произвёл на Лису весьма сильное впечатление. Ну-ка, ну-ка? Это что — я уже чья-то собственность? Нефигово! А меня спросить не забыли?

— Ну какая собственность, ну чего ты? Просто я теперь… отвечаю за тебя, что ли. Позовёшь — я приду. Пригодится когда-нибудь. И вообще, завязывай возмущаться, мне в голове щекотно!

Лиса чувствовала, что он не то, чтобы врёт, но что-то недоговаривает, но углубляться не стала — заинтересовал другой вопрос. Утренний — а дальше? Туман? Отлив? Ветер?

— Кошмар он Утренний. И мой. Вечный, — недовольно буркнул Тихий.

Значит, Утренний Кошмар? Нормально! Ласково, ничего не скажешь! И что же — у всех такие имена? Весёлые?

— Нас так назвал Создатель, — вдруг очень строго, даже торжественно вмешался Утренний. — И не нам это обсуждать. Ему виднее было, как назвать свои творения.

А Создатель-то кто?

— Дракон, конечно! Чё, не знала? Он создал нас для Властителей растений, но они больше к нам не приходят, и к себе не зовут, — в голосе Тихого впервые прорезалась настоящая грусть. — А те Властители, что ещё бывают в нашем Парке, со временем выродились и нас уже не слышат, как вон тот, на Ласковой. Слышат только некоторые, но с ними так тяжело говорить. Не в кайф совершенно. А между собой уже скучно. А с тобой клёво, ты прикольная! — Лиса скорее почувствовала, чем услышала ещё четыре отклика согласия. Голова шла кругом. Они, что, все меня слышат?

— Мы тебя чувствуем, сестрёнка! — звучное контральто обдало лаской. — Ты такая яркая, живая! Мы всегда будем тебе рады! Заходи в Парк, поболтаем!

— Пошли все на фиг! Моё! Не дам! — Тихий потянулся вперёд и цапнул Утреннего зубами за ляжку. Тот подскочил от неожиданности, остальные Звери дружно заржали, закинув морды. Квали удивлённо повернулся к Грому. Тот успокаивающе замотал головой:

— Не, ничего. Это они так, между собой.

Лису совсем разморило от обилия впечатлений и влажной истомы леса. И спина Зверя мерно покачивалась, как колыбель. И чувство полной безопасности и общего благополучия, неизвестно откуда взявшееся, но настойчивое до уверенности… Лиса задремала.

— Лиса! Эй! Ты говорила — поворот русла! Да она спит, полюбуйтесь! — восхитился Квали. — Вот это нервы! Я уже весь издёргался, а она дрыхнет, как ни в чём не бывало! Зверь, разбуди её, пожалуйста!

В голове у Лисы взыграли трубы и забухали литавры.

— Ай! — подскочила она с ещё закрытыми глазами. — Что ж ты, злыдня, делаешь-то? Имя оправдать решил?

— Лиса, посмотри: место то? Или дальше? — не дал ей возможности развить тему Квали. Лиса зевнула, огляделась.

— Здесь, — решительно кивнула она. — Вон там ёлка поваленная, с которой я лапник рубила, я со Зверя вижу. Тихий, опусти меня, пожалуйста! — Зверь вышел из воды, припал на передние лапы. Лиса соскользнула на землю и сразу оказалась по пояс в начавшей уже подсыхать на корню траве. Прошлась, оглядываясь. Куст ивняка за восемь лет превратился в два довольно солидных дерева, всё остальное будто бы и не изменилось. От костра не осталось и следа — смыло паводками, а вымоина в берегу осталась, даже стала больше.

Со Зверей сняли поклажу, Лиса скормила им последние яблоки из кармана, и они, пофыркивая, отправились бродить вверх по ручью, за поворот. Дэрри с Громом устроили кормлеца на травке под кустом и уселись рядом, тихо переговариваясь о чём-то своём, вампирском. Гром подсунул кормлецу бутылочку, но питаться тот не захотел, соску выплюнул. В лесу идиоту, похоже, нравилось, он довольно гукал басом и пускал слюни. Квали и Роган сортировали кладь, её оказалось неожиданно много. Захватили и еды, и питья, и для себя и для кормлеца, и Рогановские прибамбасы в одну сумку не влезли. Лиса присела под ивой, там, где когда-то попрощалась с Доном.

— Привет, Дон, — тихо сказала она. — Говорят, ты ещё жив.

Эйфория, охватившая её при общении с Тихим, постепенно проходила. Возвращались неуверенность и даже опустошенность. И чувство вины. Но, Жнец Святой, она же не знала! Она и подумать не могла, что Дона ещё можно вытащить! С другой стороны, а как бы она могла это сделать — одна? Ну, что-нибудь придумала бы… или нет? Спор с самой собой как начался позавчера, так его и не удавалось никак прекратить, Лиса устала уже от этих мыслей. Вообще последнее время нервы сдали, она то рыдает, то ржёт, как ненормальная. Но это как раз можно понять. Мир перевернулся буквально на глазах. С грустью вспоминать погибших друзей превратилось для неё в не очень хорошую, но привычку. А теперь они живы, да и Дон того гляди оживёт, и, как ни странно, отсутствие привычной уже печали привело не к безудержной радости, а к потере душевного равновесия. Лиса никак не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего. "Совсем истеричкой скоро стану", вяло подумала Лиса, следя взглядом за наглой стрекозой, будто повисшей в воздухе прямо перед лицом, "Надо взять себя в руки. Подумать о чём-то совершенно другом, к делу не относящемуся. О гардеробе, например. Я теперь вполне себе ничего, можно и сарафанчик напялить, а не глухую стоечку. Вот такого цвета, как эта нахалка с крылышками. Надо на Базар сползать, присмотреть себе что-нибудь этакое. И слава Жнецу, а то Дон сейчас воскреснет, хороша бы я была… Тьфу ты, опять туда же! Не про Дона надо, а про фасон!" — но мысли упорно сворачивали на текущие события.

За спиной у неё Роган, копаясь в сумке, мурлыкал, как всегда, что-то про магию. Песенка была бесконечной, список событий и ситуаций, подвластных магии, поистине впечатлял. Лиса даже помнила несколько куплетов, но у Рогана всё время находились новые, которых она ещё не слышала.

Если твёрдый и упрямый, Если мухи налетели,

Деревянный, как бревно Лезут в двери и окно, Даже на свиданьи с дамой — Не пугайся, в самом деле

Это значит — магия… Это просто магия…

— Покажи мне, пожалуйста, где ты точно его оставила, — сзади подошёл Квали с какой-то бумажкой, компасом, раскладной линейкой и здоровенным транспортиром в руках. Лиса, не задумываясь, показала прямо перед собой. Квали спрыгнул с невысокого бережка на полосу прибрежной глины и начал вычерчивать что-то, глубоко процарапывая палкой линии, обрывая попадающиеся корешки и постоянно сверяясь с записями на бумажке.

— А что это будет? — спросила Лиса только для того, чтобы не оказаться безучастным зрителем.

— Пентаграмма, — пропыхтел Квали, моментально извозившийся в глине по уши. Форму он предусмотрительно перед этим снял — хитрый, блин! — и ползал по берегу в чём-то непрезентабельном. Поня-атно, почему багажа завались! Полгардероба, поди, приволок! Одно слово — эльф!

— Да ты особо ровно-то не старайся, — подошёл Роган. — Главное, чтобы линии замкнуты были, да углы почётче.

Роган весь позвякивал и побрякивал, Лиса удивлённо обернулась. На шее, на поясе, на запястьях и лодыжках Рогана висело неимоверное количество медальончиков, висюлек, амулетов, и ещё неизвестно чего. В руках он крутил цельнометаллический серп желтого металла. — Ух, ты! — Лиса сразу потянулась посмотреть, но Роган проворно спрятал его за спину:

— Кыш! Ишь! Это ритуальный, свячёный, а ты прямо так и хватаешь!

— Жадина! Ну и не надо! А что это вообще такое-то? — кивнула Лиса на художество Квали.

— У-у-у, — покрутил маг головой. — Ты не представляешь, в какие архивы я вчера лазил! Три тысячи лет, ребятки! Три с лишним уже, как этим никто не занимался! Ага, вот такие, оказывается, вампиры примерные ребята. Именно столько времени прошло с последнего дикого поднятия. А серп я стырил, — неожиданно смущённо хихикнул Роган. — В храме при Госпитале, ага. Да не насовсем, не смотрите так уж. Потом обратно положу. А как вы хотите, такую штуковину фиг сделаешь, Это ж ритуальная магия! Там и поститься надо, и вина ни-ни, и эти, как их, бдения — во!

— Да-а, — засмеялась Лиса, — И впрямь жестоко!

— Милая моя! — всплеснул руками Роган. — Полгодика так проживёшь — а там уж и серп не нужен будет, петлёй обойдёшься! — Лиса не стала возражать, похоже, маг знал, о чём говорил.

— Фу! Вроде, всё, — разогнулся Квали.

— Ага-ага, — оживился Роган и кивнул Грому с Дэрри: — Давайте сюда, ребятки, начнём уже! — он как будто помолодел, глаза азартно блестели. — А ты куда? — отловил он собравшуюся тихо смыться Лису. — Не-е, ты погоди, я в тебе ещё дырку делать буду! Что "Ой!"? А как ты хочешь? На чью кровь вызывать-то будем? Кормлеца — это он уж потом, как поднимем, хавать будет, а начинать-то с тебя придётся. Уж на тебя у него привязка точно есть!

— Роган, слушай, а ничего, что солнце?.. — вдруг вспомнила Лиса.

— А я-то тут на что? — возмутился Роган. — Нет, ну ты вообще уже, ты лучше молчи уже! — раскипятился он. — Я уже и так уже… да! Вот! Ну куда ж вы его в одеяле? — взвыл он. — Разверните, убогие! Ведь в воде стоять придётся, а потом кровища хлестать будет! Где я вам ещё одно казённое одеяло возьму? — он суетился, кипятился, распоряжался, покрикивал, и добился того, что разнервничался даже Гром.

Наконец, разобрались. Роган встал над пентаграммой на невысоком берегу, на самом краю рядом с ивой. Справа от него сидела Лиса с навешенным на левую руку обезболиванием. Напротив них по щиколотку в воде стояли полуголые Гром и Дэрри, держали на весу раздетого до трусов кормлеца. Квали отогнали подальше, чтобы всё не испортил. Эльфу было с одной стороны противно, и даже жутковато, с другой — страшно интересно. Он пошёл на компромисс сам с собой: ушёл выше по течению и сел боком к компании, чтобы и смотреть можно было краем глаза, и отвернуться, если что.

Роган вытащил из кармана голубоватый брусок и, вытянув руки перед собой, начал шаркать по нему серпом мерными затачивающими движениями. Слова речитатива вплетались в шелест металла по камню, были такими же скрежещущими и шипящими. Постепенно, то ли с бруска, то ли с серпа на пентаграмму начали падать искры, под ними линии её начали светиться и разгорались всё ярче. Даже солнечный свет не затмевал этого голубоватого сияния. Всё это странным образом завораживало и убаюкивало, поэтому, когда Роган прошипел: "Руку давай!", Лиса не сразу поняла, что от неё требуется.

— Руку-у! — взвыл Роган не своим голосом.

Он резанул ладонь Лисы концом серпа, и потянул её за руку вперёд, стараясь попасть капающей кровью в центр светящейся фигуры. Лиса чуть не слетела вниз, на пентаграмму.

— Всё, отвалибегомчтобятебяневидел! — он заживил порез одним жестом и продолжил речитатив. Лиса шустро убралась, проделав первую часть пути на четвереньках. Враз прошли у неё и сонливость, и завороженность. Роган её напугал. Таким она никогда его не видела, и очень не хотела бы увидеть когда-нибудь ещё. Это был не целитель, и даже не боевой маг — это был кто-то другой. Кто-то чужой и чуждый, равнодушный и отстраненный. Кто-то, кого интересовало только то, что он делает. Который, не задумываясь, может уничтожить того, кто возымеет наглость помешать ему заниматься тем, что он делает. И счастье ещё, что она дала ему правильную руку, с заклинанием. Он не стал бы разбираться, Лиса это откуда-то знала. Он просто вспорол бы ей ладонь по живому, а она бы и пискнуть не посмела, не то, что руку отнять и облаять. Да и сейчас мало не показалось, вон, взмокла вся. Не от боли — от страха. От совершенно необъяснимого страха. А она-то всегда думала, что храбрая. Даже, когда умирала — и то не боялась. Ну, умирает — и что? Но то, что сейчас могло сделать с ней это существо, которым стал вдруг Роган, было хуже смерти, Лиса этого не понимала, но чувствовала, что так оно и есть. Животом чувствовала, звериным инстинктом, взмокшей спиной. И прикосновение ЭТОГО Рогана — да полно, Рогана ли? — обожгло леденящим запредельным холодом, до плеча прострелило. Вон, до сих пор рука, как чужая, даже кости ноют. Лиса присела рядом с Квали, постепенно отходя от пережитого потрясения и унимая дрожь, они молча переглянулись, сделав большие глаза, и стали ждать развития событий. А его-то как раз и не было. Роган всё так же тянул свой шипящий речитатив-скороговорку, сыпал искрами на пентаграмму и, похоже, уже начал уставать. Но не сдавался. Или не мог остановиться? Дэрри и Гром застыли напротив него двумя изваяниями, между ними над водой гукал кормлец.

Наконец, когда Роган уже совсем охрип, начало что-то происходить. Пентаграмма стала вдруг подниматься, откидываться на одном луче, как крышка люка, и оттуда, из-под земли, поднималось вместе с ней что-то большое, бесформенное, облепленное илом и оплетённое рвущимися корнями. Волна тяжелого запаха придонной гнили долетела даже до Лисы и Квали. Эльф позеленел и зажал нос, к тяжелому зловонию нелепо примешался запах левкоев. Дэрри и Гром, заранее проинструктированные Роганом, среагировали молниеносно. Гром чиркнул ногтем сверху вниз кормлецу по шее, вскрывая артерию, брызнувшая под действием "источника" кровь окатила его фонтаном. Вампиры синхронно шагнули вперёд и подсунули гукающего кормлеца спиной вперёд поднимающейся из-под земли фигуре. Тварь припала к ране с урчанием, даже отдалённо не напоминающим ничто человеческое.

— Уходите, уходите! — махал Роган вампирам, но тех будто сковало кровавое зрелище, рефлекторно высовывались и опять убирались клыки, рычание рвалось из горла. Роган плюнул и отбежал к Лисе и Квали с неожиданным для своей комплекции проворством.

— Это… не Донни… — прошептала Лиса, не сводя глаз с кровавой вакханалии и мотая головой, как заведённая. Ей никто не ответил. Фигура менялась на глазах, росла. Вдруг распахнулись кожистые крылья, сбив с ног обоих вампиров, и опять сомкнулись, укутав кормлеца. Грома и Дэрри падение в воду отрезвило, они отбежали к остальным.

— Горгулья… — Лиса попыталась, не вставая, отползти за Рогана. Глаза у неё сейчас были как раз такие, о каких она всегда мечтала: большие и выразительные.

— Не… — Гром тоже не отрывал глаз от монстра. — Это эта, мышка, да.

— Вотт эт-та?.. Мы… Ох!..

— Да цыц вы! — яростно рыкнул Роган. — Потом!

Монстр вдруг отшвырнул от себя кормлеца, к счастью — не в ручей. Кровь продолжала хлестать из шеи, но идиоту это не мешало. А вот падение ему не понравилось, и он захныкал. В ответ на это "мышка" распахнула трёхметровые крылья, закинула уродливую голову с красными глазками и… Зашипела? Засвистела? У Рогана и Лисы заложило уши, а эльф и вампиры просто покатились по земле с воплями боли. А зверюга несколько раз подскочила на кривых задних лапах, хлопая крыльями, и тяжело оторвалась от земли.

— Уйдё-от! — заорала Лиса, вскакивая на ноги. — Уйдёт же! Да мать твоя Перелеска! Кис-кис-кис, блин, как тебя? — заметалась она по берегу. — Цыпа-цыпа!.. Куть-куть-куть! — но монстр уже упал в ручей, спеленатый магической сетью Рогана, и бился там, как огромная рыбина.

— Ф-ф-у-х! — шумно выдохнул маг. — Ребятки, вытащите-ка его!

— Ты ему пасть заткнуть можешь? — Квали опасливо приоткрыл уши. — Или чем он так орёт?

— Уже! — устало кивнул Роган. Он был опустошен. Ни за что, никогда он не взялся бы за это, если бы хотя бы предполагал, ЧТО ему придётся испытать. Ни ради дружбы, ни ради бессмертной и легендарной любви — ни за что! Ох, не зря такие экзерсисы были объявлены вне закона! Когда заклинание перехватило управление над телом, и он вдруг понял, что не может остановиться, пока хоть что-то не восстанет из-под земли, или пока не кончатся силы — все, полностью, до смерти — кто бы знал, как он испугался! Такого страха он ещё не знал! Это была полная потеря себя, вместо него действовал кто-то другой, чудовищно спокойный и равнодушный. И сильный. Гораздо, намного сильнее некоего Рогана, который имел наглость к этому сильному воззвать. По сравнению с которым этот Роган, лучший целитель Госпиталя Короны и неплохой боевой маг, был жалким недоучкой и… Да засранцем просто, чего уж там. И чего ему стоило заставить себя говорить с Лисой, а не чиркнуть её серпом по горлу, как настаивало заклинание! Так, именно так добывалась три тысячи лет назад кровь для подобных ритуалов, и серп помнил это. Драный гоблин, он же мог просто её убить! А ребята бы и не попытались остановить его, думая, что так и надо, всё так и должно происходить. Цена доверия. И только когда эта тварь впилась в кормлеца, Рогана отпустило, и он смог худо-бедно придти в себя. И ещё неизвестно, отпустило ли полностью, и не аукнется ли это когда-нибудь в самый интересный момент! А самое досадное, что ничего ещё не кончилось. Может, это и Донни, но что им теперь с вот таким Донни делать? Эта пьяная от крови мышь совершенно невменяема! Как заставить её перекинуться?

Он залечил порез на шее кормлеца, Лиса и Квали помогли отмыть его от крови и завернуть в одеяло. После этого Лиса внимательно посмотрела на Рогана и молча выдала ему бутылку коньяка. Роган так же молча к ней присосался. Потом вынул из мешка записи и углубился в изучение, но бутылку так и не отдал. Вампиры вытащили отчаянно бьющегося монстра из ручья и принайтовали всё к той же иве. Дерево тут же попыталось пойти погулять, пришлось отвязывать и искать что-нибудь поосновательней. Привязали к мощной берёзе, со стороны леса, чтобы и не смотреть на это счастье. Сели. Квали посмотрел на Лису и вдруг захохотал.

— Кис-кис! — ржал он. — Цыпа-цыпа! Ой, не могу!

— Так ушёл бы, думаешь — нет? Обидно же! — засмеялась и Лиса. — Столько трудов, и всё впустую! Вы мне лучше вот что скажите. Гром! Это — мышка? — кивнула она на берёзу, за которой беззвучно бесновалась пойманная тварь, и вопросительно уставилась на Грома.

— Ну так… да, — пожал плечам Гром. Дэрри и Квали смотрели недоумевающее. А в чём дело-то?

— Ребята, вы серьезно? Мышки, они ж — во, — показала Лиса что-то, размером с котёнка.

— Так мы-то — во! — развёл руки Гром.

— Масса тела, райя, — вступил Дэрри. — Можно и "во", только летать это "во" не сможет. Разве что ползать. А может, и ползать не сможет. Вода же не сжимается, а у нас в теле её хоть и меньше, чем у живых, но не настолько. Там плотность совершенно чудовищная получится, можно, конечно, посчитать, но лень. И так понятно, что толку не будет. А скорей всего при такой попытке оно просто рванёт. Разность давлений.

— Оу, — дошло до Лисы.

— Ага! А на меня двоечником обзывалась! — мстительно зыркнул на неё Квали. — А сама?

— Как у глубоководных рыб. Быстрый подъём — и одни ошмётки по поверхности, — закончил Дэрри.

— Да, я уже поняла, спасибо, — поморщившись, кивнула Лиса. — То есть, это всё-таки Донни? Мы не какого-то чужого монстра из ямки выковыряли?

— Так… Дон это, да, — удивился Гром. — Видишь, какая штука, шрам у него от серебра на крыле, я помню, при мне схлопотал.

— Ну, тогда ладно, — смирилась Лиса и закопошилась в мешке с припасами. — Ребята, а может, костёр разведём? Когда там Роган что найдёт… У меня мясо с собой жареное, погреть можно! А вам — вот печёнка в красном вине, а вот рыба в белом. А молоко я брать не стала, скисло бы, — выдала она вампирам по бутылке. Они старательно взболтали смесь и присосались. — Может, сходите за дровами, как поедите? Тут рядом ёлка упавшая, можно веток наломать. Нет, так-то ничего, на солнышке, а вот башмаки я промочила, пока дурака купали. Хоть и тепло, а ноги подмерзают.

— Нда… — Квали задумчиво почавкал таким же мокрым сапогом. Вот запасной обуви он не захватил. А зря. Братцу с Громом хорошо, они сапоги сразу скинули. Дэрри высосал полбутылки и аккуратно завинтил крышку, Гром отдал свою пустую Лисе, и они ушли за кусты добывать дрова. Квали въелся в бутерброд с ветчиной, хлюпая мокрым сапогом в такт челюстям. Рогана это наконец достало. И так всё скверно, никаких упоминаний о каком-нибудь другом способе воздействия на поднятую тварь, кроме уничтожения, найти не удаётся, а тут ещё это хлюпанье! Убил бы!

— Подите сюда, — хмуро буркнул он. Лиса и Квали подошли и встали. — Да сапоги-то снимите, — досадливо поморщился маг. Всё им объяснять надо! Сапоги были поспешно сдёрнуты. Роган сделал движение рукой, будто разделяя что-то с чем-то. Вода послушно выступила на поверхность кожи и стекла на землю. Маг сразу отвернулся и опять уткнулся в тетрадь, взмахнув рукой — "свободны".

— Во, круто! — обрадовался Квали, схватив сухую обувь — Спасибо!

— Ага, спасибо, — тихо сказала Лиса, задумчиво смерив глазами спину Рогана. Коньяка в бутылке уже меньше половины, и без закуски, ну-ну… И что-то радости в голосе не чувствуется у мага нашего… — Роган, может, бутербродик?

— Потом, — буркнул маг и опять хлебнул коньяку — будто воду пил. Кажется, всё очень плохо, или Лиса уж совсем ничего не понимает. А спрашивать… Он, вроде, пришел в себя, но Лисе не скоро удастся забыть, если удастся вообще, инфернальный ужас, продравший её ознобом во время заклинания. Не будет она его спрашивать. Тем более — задавать вопрос, который так и лезет в голову: "Роган, а ты — всё ещё ты?" Хотя очень хочется…

— Я, наверно, всё-таки не прав, — Квали с удовольствием влез в сухой сапог и притопнул. — Надо мне будет хоть человеческой магии поучиться. Вот же: мелочь, а приятно!

— Ну, меня-то вылечил, — отвлеклась от невесёлых мыслей Лиса. — Даже седину согнать удалось.

— Так это ж не магия! Мне Роган объяснил — это наше свойство, врождённое. А вот так, — покрутил он ногой, — я не умею. То, что на реке было — это любой эльф и без обучения может, мне ведь даже петь не пришлось. Вот заклинания эльфийские — это караул, это не для меня. У меня слуха нет, — объяснил он в ответ на недоуменный взгляд Лисы. — Эльфийского, в смысле. Музыкального. Нет, с твоей точки зрения — есть, и даже хороший, а с точки зрения нормального эльфа — я фальшивлю совершенно безобразно, мама расстраивалась всегда. Слушай, а попить чего-нибудь есть? Не выпить, а попить?

— А эльфийские обязательно петь надо? — Лиса достала бутылку с компотом и кружку.

— Ага. А я фальшивлю. И получается совсем не так хорошо, как могло бы быть. Нет, можно, конечно, и просто проорать — но получится совсем не то, полной гармонии не будет.

— Но лучше-то станет? — заинтересовалась Лиса.

— Ну-у… Смотря что считать лучшим. На эльфийский взгляд, если гармония не достигнута — и пытаться не стоило, зря силы тратил, природу беспокоил. А на человеческий… Не знаю. Но по-другому станет. Наверно.

— Ты что, ни разу не пробовал? — удивилась Лиса.

— Ну-у, один раз… А потом нет. Слишком, как тебе сказать, не то получилось, — вздохнул Квали. — Да и на фига?

— Так интересно же! — возмутилась Лиса. — Неужели не интересно хотя бы узнать, что ты можешь? И Птичка, между прочим, ничего не пела и даже не орала, в смысле — у нас в саду. Так, бормотала себе под нос тихонько — и всё у неё получалось. И не по-эльфийски, заметь! А Тихий, пока ехали, обозвал вас всех и тебя в частности "Властителями растений" Здорово? Ну-ка, давай, изобрази! Всё равно делать нечего. И нет тут никого, не опозоришься! Давай-давай!

— Бульк! — подавился Квали компотом. — Давай, не надо? Властитель растений — ха! Это знаешь, как голосом владеть надо? А мне и напевать-то никогда не давали. Всех бесило.

— Ну во-от, когда тебе ещё такой удобный случай представится? Все свои, всем на твои таланты глубоко пофиг. Растений целый лес, тренируйся, сколько хочешь!

— Да? — Квали обвёл взглядом поляну. Гром и Дэрри на середине поляны срезали дёрн под костёр, Роган, отвернувшись от всех, шелестел записями. — А что, а давай! Счаз мы тут всё переделаем! — загорелся эльф, вскочил и прислушался. — Сейчас, только тон нащупаю, тут довольно высоко получается… Ай… Ай… — попробовал он в разных тонах. Дэрри обеспокоенно обернулся, и даже привстал, и даже попытался что-то крикнуть — но Квали уже запел, хлопая в такт и притопывая ногой:

Ай, йай, ай йа хэйла, ай йа хэйла, ай-йай-йай!

Лиса захихикала. Она никогда не думала, что Большой может так верещать каким-то невообразимым фальцетом:

Ой, йой, ой йо вэйло, ой йо вэйло, ой-йой-йой!

Бесшабашные "Ай-я-яй" и "Ой-ё-ёй" летели вглубь леса, рикошетили от стволов и скакали по веткам. Квали, самозабвенно прикрыв глаза, орал во весь голос, передёргивал плечами и сиял улыбкой. Лукавые, ликующие, радостно-бесстыжие звуки вдруг заставили Лису покраснеть. Она не понимала слов, так же, как до этого — заклинания Рогана, но что-то отзывалось на них, глубинное и первобытное. Животное. Даже Роган оставил тетрадь и обернулся. А лес… Мрачный и сыроватый смешанный лес, с покрытой слежавшейся прошлогодней листвой почвой, стремительно преображался. С деревьев опадали сухие ветки, ещё на лету превращались в облачка мелкой трухи и оседали на траву. Полусгнивший валежник рассыпался и исчезал, истаивал. Тонкие, чахлые деревца подроста делались ниже, но при этом крепче. По земле выстлалась тонкая тёмно-зелёная лесная трава, из которой били фонтаны папоротника, и проглядывали мелкие белые и синие цветы на хрупких ножках. В других местах, где тени было ещё больше, и для травы солнца не хватало совсем, раскинулись роскошные ковры многоцветного мха. Берег ручья превратился в сад. Куда-то делись жесткая осока и уныло шелестевший тростник, вместо них высоко и пышно поднялись влаголюбивые цветы. Таволга поднялась выше человеческого роста, жёлтый ирис, калужница и масса других, более ранних и более поздних — всё зацвело одновременно и яростно, словно боялось не успеть показать себя — здесь и сейчас. Воды за ними видно уже не было, вдоль берега шла сплошная стена цветов, запахи кружили голову. Зато слышно было, как изменился сам ручей. Может, поменялось положение камней, может — вода приобрела сознание, но журчание струй теперь явственно складывалось в мелодию — неуловимую, радостную и прекрасную. Лиса и Роган, как загипнотизированные, встали рядом с Квали. Оба молчали, затаив дыхание, и смотрели, смотрели… У Лисы слёзы навернулись на глаза. Роган глубоко, освобождённо вздохнул. Казалось, он стал выше ростом и даже помолодел.

— За-аткни-и-ис-с-сь!!! — вдруг раздался срывающийся на свист выкрик за их спинами. Квали споткнулся на середине куплета, недоумевающе огляделся. Все трое будто очнулись.

— Убьё-о-ош-шшь-с-с-с! — вампиров била трансформация. Грома на два такта: мужчина — летучая мышь — мужчина. Дэрри на три: мужчина — брюнетка — мышь — мужчина — брюнетка… Вокруг валялись клочья одежды, лопнувшей при появлении крыльев.

Квали замер в растерянности, Лиса тоже стояла столбом, оцепенев от недоумения. Только Роган бросился к бьющимся на земле фигурам, стал делать какие-то пассы — бесполезно, абсолютно бесполезно. Темп нарастал, тело не успевало. Пошёл разнобой: одна рука, вместо другой — крыло, голова женщины, потом наоборот — тело женщины, кривые лапы мыши. Ещё быстрей, ещё мельче: до локтя рука, дальше несформировавшееся крыло… Было уже ясно, чем это кончится. Понимание неотвратимости конца и собственной неспособности хоть как-то помочь привело Лису в бессильное бешенство. Она зарычала.

— Я… Я не хотел… — Квали упал на колени, с ужасом глядя на дело рук своих. Даже не рук — голоса. — Я ж только… лес…

— Прис-с-сы-ыв-с-с!!! — раздался стон от старой берёзы. Голос на середине сорвался на свист, потом перешёл в грудное контральто, потом опять на свист. — Прис-с-сяга, крети-и-ин-с-с-с!!! Полнос-с-стью!!

Квали вскочил, не раздумывая, и метнулся к Грому.

— Ланс Громад дэ Бриз, Указательный, Рука Короны! — рявкнул он, опять срываясь на фальцет от волнения. И, без передышки, не дожидаясь результата: — Риан Дэрон на-райе Стэн на-фэйери Лив, Большой Кулак, Рука Короны!

Темп трансформации стал замедляться, и Роган засуетился над вампирами. Видимо, теперь в его пассах был какой-то толк. А Лиса, услышав последний призыв, медленно сложила руки на груди и окаменела. Значит, брат, да? Дэ Стэн, да?

Квали бросился к берёзе.

— Донни дэ Мирион, Средний, Рука Короны!

Никакого эффекта. Последовательность трансформации была уже не видна — это было уже неуловимое глазом мельтешение почти не связанных друг с другом частей. Было ясно, что вот-вот это всё просто распадётся клочьями, рассыплется, как те гнилушки в чаще леса… — Донни дэ Мирион, Средний, Рука Короны! — ещё раз отчаянно проорал Квали.

— Не поможет, — ядом из голоса Лисы можно было, не напрягаясь, отравить полконтинента.

— А? — Квали не мог оторвать глаз от того, что было Донни.

— Ага. Не поможет, — второй половине континента предлагалась глубокая длительная заморозка. Очень глубокая и очень длительная. — Кэйн Берэн. Дэ Мирион. Ле Скайн. На-фэйери Донн Дроу, — самая невезучая, случайно оставшаяся в живых часть населения могла, пожалуйста, из соображений гуманности, утопиться в кислоте. Или повеситься, это уж по желанию, но побыстрее, пока Лиса сама этим не занялась. Надежда? Да, конечно, а как же? Надежда на быструю смерть — это тоже надежда.

Квали, не задумываясь над смыслом, поспешно повторил за Лисой всё сказанное, выкрикнул "Рука Короны" и, когда мерцание прекратилось, а в тенётах повисло нечто непонятное, но уже материальное, бессильно осел в траву. Подскочил чем-то очень довольный, хотя и озабоченный, Роган, снял путы и опустил рядом с эльфом на землю обнаженное тело мужчины с головой летучей мыши и одним крылом. Крыло медленно — медленно, какое счастье! — превращалось в руку. Роган застыл с закрытыми глазами, только губы шевелились, проговаривая формулы удержания и поддержки заклинания.

— Ребята, я не хотел! — прошептал Квали. Он с несчастным видом смотрел, как Дэрри, охая, натягивает чудом уцелевшие штаны. Гром всё ещё лежал без движения. — Я… только лес хотел… Как же это?

— Трепетный мой! — голос был хриплым и едва слышным, но пять кило снисходительного ехидства на каждое слово — о, да! — это был Донни! — А ты никогда не думал, почему под протекторатом оказались именно ле Скайн, а не наоборот? Это ж надо додуматься — Песнь Созидания для трёх вампиров! Пташка певчая! Ох! Роган, хватит, чем так лечить — лучше добей!

— Цыц мне тут! Философ! Сначала оклемайся, потом лекции читай! — с необыкновенным для него добродушием шикнул Роган. — Вот сейчас как взлечу — будешь знать у меня!

— Да-а! Посмотреть, как ты взлетишь — для этого стоит жить! — слабо хихикнул Дон, но тут же тихо болезненно взвыл и закашлялся. — Слышь, ты, целяка страшная! Обцелячил со всех сторон уже, уймись! Дай пожрать лучше! И прикрой меня чем-нибудь, мне сейчас только хорошей дозы ультрафиолета и не хватает! — говорил он тихо, но вполне отчётливо, язык не заплетался.

— Сейчас-сейчас! — засуетился маг, вытащил из кармана чёрный свёрток, встряхнул, разворачивая, и пнул эльфа коленом в бок: — Большой! Хватит страдать, помоги-ка! За плечи приподними. Ага-ага. Теперь ноги. Ага. И вот там прикрой. Вот так, — теперь Донни весь был обёрнут чёрной тканью, даже над головой оказался козырёк от прямых солнечных лучей. Под голову ему Роган подсунул свёрток с формой Руки, как раз для Дона и запасённой.

До эльфа вдруг дошла некоторая неправильность ситуации. Вот Дон. А… Лиса? Почему она… Квали обернулся к Лисе и встретился с ней взглядом. И тут же об этом пожалел. Очень стало неуютно. Кто бы мог подумать, что взгляд этих карих глаз, обычно такой тёплый, может излучать арктический холод. Квали съёжился. Так можно смотреть… Так ни на что нельзя смотреть, если не собираешься немедленно отнести это что-то на помойку и вымыть руки. С мылом, в горячей воде. А она смотрела. И молчала.

— Лиса! — Квали страдальчески поморщился. — Я… объясню!

— Да что ты? Ну попытайся, зятёк! — слово прозвучало, как трёхэтажный мат. — Только не поздновато ли? А может, и не зятёк? — Лиса явно была в бешенстве, но говорила негромко и удивительно спокойно. — А вот интересно, если б ты сегодня не прокололся — когда бы ты собрался поведать мне столь незначительный факт своей биографии? На свадьбе? Или и сватовство твоё — такая же лажа? Она ведь теперь человек по документам, чего стесняться-то? — Донни завозился в своём коконе, но Роган сделал большие глаза и замотал головой. Квали побледнел и выцвел, только уши горели от стыда.

— Да Лиса же! Всё не так! Я не вру! Ну посмотри, ты же Видящая!

— А зачем врать? Можно просто промолчать, так ведь? Оч-чень удобно! Ещё и "родителей" притащил! К чему был этот фарс, Квали?

— Да это действительно родители! И не фарс! Ну, как ты можешь обо мне так думать?

— А я и думать должна только так, как угодно на-фэйери? — скривилась Лиса в ядовитой ухмылке.

Эльф закрыл горящее от стыда лицо руками, замычал и закачался. Потом сел, где стоял, и сказал со спокойной обречённостью:

— Я им сразу сказал, чем это кончится…

Поскольку голос никто не повышал, Дэрри пропустил основную порку мимо ушей и обратил внимание на происходящее, только когда Квали с потерянным видом опустился на землю. Сработал рефлекс — младшего братика обижают! Непорядок! Братца Кваклю мог обижать только он, Дэрри! Ну, ещё родители — но тут он был бессилен. А остальные идут лесом в баню!

— Райя? Может, не стоит в таком тоне говорить с одним из правящей династии? — обратился он к разъяренной Лисе, как привык осаживать зарвавшуюся дворцовую прислугу: этакая смесь снисходительно-доброжелательного с воспитательно-назидательным. — Он хоть и младший, но, всё же, на-фэйери.

Гром, собиравшийся встать, и уже стоящий на четвереньках, сказал "У-у-у", лёг обратно и прикрыл голову руками. Квали отчаянно затряс головой и замахал руками…

— Нельзя? — медово улыбнулась Дэрри Лиса. — И думать нельзя, и говорить нельзя — вот беда-то! А сделать можно?

Принц часто и охотно общался с дамами из самых разных слоёв общества, и, как правило, инкогнито. Из-за этого самого инкогнито приходилось иногда и по физиономии получать. Когда ладошкой, а когда и ногтями — всякое случалось. Но теперь с ним случилась Лиса. Ни придворным этикетом, ни военной подготовкой явление под названием "Лиса" не предусматривалось, да и многократная трансформация не пошла Принцу на пользу. Поэтому прямой без замаха в челюсть он всё-таки пропустил, запнулся об лежащего на травке кормлеца, и цветущий куст шиповника с радостным треском веток принял полуголого Принца в свои колючие объятия. Квали болезненно зажмурился, Роган охнул, Донни тихо заржал, дёргаясь под тряпкой.

— А у тебя ещё морда цела только за счёт того, что ты болен! — развернулась Лиса к эльфу. — Тебя сейчас бить — себя не уважать, а до этого я, в отличие от некоторых, ещё не дошла! Но я надеюсь, — оскалилась она в многообещающей улыбке, — что ты скоро поправишься! — Дон опять захихикал. — А ты порадуйся пока, я с тобой дома поговорю! — сверкнула она глазами в его сторону. Дон обескуражено затих. — На-фэйери! — взмахнула Лиса руками. — Вокруг одни на-фэйери, прям сплошняком, аж плюнуть некуда! Тьфу! Срань Жнецова! — смачно плюнула она, решительно развернулась и пошла в лес, раздраженно шипя сквозь зубы. Квали дёрнулся было вслед, но Роган ухватил его за штанину.

— Стой-стой! Пусть погуляет! Ага-ага. Авось, успокоится.

Гром выглянул из-под руки, обследовал Мир на наличие в нём Лисы, не обнаружил и поднялся на ноги. У него, в отличие от Дэрри, одежда уцелела вся, потому что "на природе" Гром предпочитал гулять в свободных чёрных трусах до колен. Он бы и их с удовольствием снял, но почему-то это казалось ему неправильным, и трусы он стоически терпел. Они даже остались целы, только сползли вниз. А вот от принесённого хвороста осталось две кучки праха.

Говорящий куст неподалёку сыпал отборным матом, рычал и нервно тряс ветками. Гром обошёл страдающее бешенством растение со всех сторон, рассмотрел. Подобрал свою куртку, одел, натянул ворот на голову и нырнул в цветущие недра. Куст заговорил уже на да голоса, у него явно начиналась шизофрения. Потом последовал рывок — и Гром выпрямился, держа за пояс штанов взвизгнувшего Дэрри.

— Ну ты… — Гром опустил Принца на траву и постучал себя по лбу. — Это ж… Лиса. А если б палочкой?

— Какой ещё палочкой? — возмущённо прошипел Принц, разглядывая испещрявшие грудь царапины и пытаясь когтями выдернуть шипы. Роган поспешил ему на помощь с пинцетом и занялся изрядно ободранной спиной — большинство шипов воткнулись именно туда.

— Так… А! — махнул рукой Гром, глядя на на-фэйери, как на убогого и скорбного разумом. Отошёл к Дону, кивнул ему и сел рядом. Дон опять захихикал и задёргался.

— Лиса — хищник мелкий, но свирепый, — радостно поведал он.

— Как это ты вчера сказал — "поорёт"? — задумчиво припомнил Квали вчерашние слова брата.

— Если эта ваша свирепая станет Видящей Короны — уйду, нафиг, в Казарму жить! — задумчиво исследовал Дэрри челюсть на предмет комплектности зубов. — Я, кажется, понял насчёт дров. Нет, полена. Папа так и сказал: "Полено" Это я… Да. Она всегда такая?

— Ага, — дружно кивнула Рука дэ Стэн. Дон опять счастливо хихикнул.

— Чего ты вообще-то сунулся? — посочувствовал брату Квали. — Она бы меня сейчас убила — и простила бы тут же. Ещё и пожалела бы. Понимаешь, она молча злобу копить не умеет. Сразу разбирается, что, кому, чего и сколько. Ну и… Вот ты и попал.

— Ага. А "тема полотенца"? Там в уголок свинец зашит или шипы по краю? Да понял уже, понял: сам дурак! — поднял он руки, видя, что ему собираются ещё что-то объяснять. — Просто увидел, что тебя бьют, и отвлечь решил…

— Тебе удалось! — хихикнул Квали.

— Ага. Тьфу, — сплюнул Дэрри обломок зуба и поворочал языком, ощупывая остаток. — Знаешь, я почувствовал. Ладно, вырастет, — он поблагодарил Рогана, сообщившего ему, что с шипами, вроде — всё, и подошёл к остальным. — И вообще: привет, Дон! А то мы как-то всё не о том. А я-то гадал — что значит "пропал без вести". А ты вот как, значит…

— Привет, — улыбнулся Донни. — Слушайте, а что вообще происходит? Не, всё здорово, но я ни фига не понимаю! Где это мы? И почему…

На поляну вылетела раскрасневшаяся и взмокшая Лиса.

— Звери! — выдохнула она, окидывая тёплую компанию совершенно диким взглядом. — Где Звери? Если с вами так — а Звери как? Туда уходили, но их там нет, — она встретила удивлённые взгляды и поняла, что никто об этом даже не задумывался. Махнула рукой, промчалась через поляну и, проломив заросли таволги, исчезла из глаз. Все, кроме Дона, обеспокоенно вскочили и ринулись за ней.

Лиса выскочила на берег. Ручей был пуст. Только вот там, ниже по течению, у самой кромки воды плавал клочок чёрного меха, и радостно поющие струи растаскивали его на волоски.

— Тихий! — задохнулась слезами Лиса. На подгибающихся ногах дошла до клочка, опустилась на колени, бережно выловила. Она чувствовала! Чувствовала! Когда там, в лесу, эта мысль ожгла её, она бросилась назад с надеждой: может, всё в порядке, а она просто заполошная дура? А всё не в порядке! Вот этот клочок — всё, что осталось от пяти огромных добродушных созданий, одно присутствие которых делало мир лучше! А она даже поговорить с ними как следует не успела! — Тихи-ий… — заревела Лиса уже в голос. — Да будь они прокляты, эти ваши песенки! Убью на хрен! — заорала она вампирам и эльфу, выскочившим вслед за ней на берег, и погрозила кулаком с зажатым в ней клоком шерсти. Рогану повезло: он сразу безнадёжно отстал, было слышно, как он ломится сквозь таволгу. Проклятия Видящей Квали вынести уже не смог. Сначала нервотрёпка с Донни, потом он чуть не убил своих друзей, а теперь ещё и это. Он позеленел, глаза закатились, и Гром едва успел его подхватить на руки. Но этого Лиса уже не видела. Кусты на другом берегу с шумом взорвались, и чёрная молния с тяжеловесной грацией перемахнула ручей, сразу отгородив Лису от остальных. Лошадиные уши были чисто по-кошачьи прижаты к голове, грива дыбом, шея изогнута и опущена, лапа с впечатляющего размера когтями приподнята в угрозе. Вампиры замерли. Их внимательно осмотрели ярко-голубые глаза, угрожающее шипение постепенно смолкло, сопровождаемое воплями Лисы: "Нет, нет, Тихий, их не надо, не надо!", лапа опустилась. "Чё стряслось-то, сестричка? Они? Тебя? Не может того быть, я их знаю!" Зверь вывернул шею к Лисе, широкий, раздвоенный на конце язык прошёлся по лицу Лисы, впрочем, боком Зверь всё ещё прикрывал её от предполагаемых врагов. "О! Солёненькая! Так чё ревёшь-то?" А Лиса уже висела у него на шее и без слов выплакивала, как она напугалась, и какой это был ужас, и своё облегчение, что он жив, и вообще, как они могли уйти и не сказать! И не Звери они после этого, а скоты настоящие, разве можно так делать? Ведь беспокоятся все!

— Да слышал я твою панику, тока не понял — о чём звон, вообще? Мы там… того… заняты слегка так. Дела! — хихикнул Тихий. — Такая песенка прикольная! Ай-яй-яй! — он вдруг взметнулся на задние лапы и забил передними в воздухе. — Давненько не слышали! Теперь щеночки будут! Ой-ё-ёй! Ты не парься, всё пучком! Мы попозже подвалим, как стемнеет! Ай-я-яй! — и он исчез в кустах на другой стороне. Лиса села на песок в полной прострации, тупо глядя ему вслед. Этак и впрямь кормлецом станешь, и Тень не понадобится.

— Что он сказал? — страх Дэрри был неведом, а вот любопытство — очень даже ведомо. Лиса сглотнула, и послушно озвучила:

— У них будут щеночки. Ай-я-яй. Песенка прикольная, — и, наконец, повернулась к друзьям. Эльф висел у Грома на руке, изображая плащ неудачного покроя. Лиса вскочила: — Что это с ним? Роган! Роган! Ты где? Иди сюда!

— А ты как сказала, что, мол, всех того — а он сразу и вот, — обрисовал Гром тонкую душевную организацию младшего на-фэйери.

— Сейчас-сейчас, иду-иду! — запыхавшийся и злой, как десять гоблинов, из таволги выбрался распаренный Роган, весь усыпанный её мелкими белыми лепестками и жучками, которые так любят эти цветы, а теперь, видимо, полюбили и мага. В таволге после него осталась широкая и неровная просека: штормило мага не на шутку, а смесь запахов коньяка и таволги тянулась за ним шлейфом. — Тьфу! Да тьфу же! Та-ак! — подбоченился он и грозно окинул расползающимися глазами композицию из двух коленопреклоненных вампиров и Лисы, старательно отжимавшей эльфу на голову намоченную в ручье косынку. — Страшно спросить: и чем же это занимаются благословенные райнэ? Ага. Вот так, да? Ну-ка, держи-ка голову ему! Ну-ка… — Он молниеносно вскрыл какой-то пузырёк, добытый из бездонного кармана своего балахона, и сунул эльфу под нос. Несчастный подскочил от первого же вздоха и широко распахнул глаза. Первое, что он увидел — это зарёванное лицо Лисы, опять позеленел и поспешно зажмурился.

— Живы! — быстро сказала Лиса. — Все живы!

— Кх-х… Кхто? — слабо отозвался Квали.

— Ну-у… все! — но не нашла другого определения Лиса.

— А… Ага… Ребята, я больше не могу… Поехали домой, а? — цветом эльф больше всего напоминал свежепросольный огурец.

— А никак, — развела руками Лиса. — Тихий сказал, что до темноты их не будет. Так что мы тут зависли. Нет, если совсем плохо — давай по печати тебя отправим…

— Не хочу, — закапризничал Квали, собрал конечности и встал, цепляясь за Грома. — Вместе пришли, вместе и уйдём. А что это вообще такое — "Тихий сказал"? Чем они занимаются вообще? — брюзжал он, тащась у Грома на буксире сквозь таволгу.

— Щеночков делают, — ответила Лиса с нервным смешком.

— Че-го? Ще… Ой, ё… — закручинился эльф. Дэрри вдруг тоже пробило на "хи-хи". Он представил себе лица Перворождённых, когда их известят о пополнении в Парке КЭльПИ. Ой, нет, лучше об этом не думать. Бедный папа Риан! — Это что же, тоже я, да?

— Видишь, какая штука: талант — он себя завсегда окажет, — ядовито сказала Лиса с интонациями Грома. — На-фэйери, — припечатала она и замахнулась: — Вот так бы и треснула! Ученик чародея, блин!

— Да ты ж сама сказала: давай! Вот я и… Я ж не знал! А про на-фэйери… Лиса, я не мог, правда! Я… мне иначе отец бы ни за что не разрешил! В смысле — в Руку. У него там всякие идеи… воспитательные… Вот так и получилось.

— Да коне-ечно! "Я не знал, я не мог!" — понизив голос, вредничала Лиса, усаживаясь рядом с эльфом под берёзу: Донни, похоже, дремал. Именно дремал, во всяком случае, Роган, спешно обследовавший его, вид имел умиротворённый и благостный. — А досталось за твои "не знал и не мог" всем, кроме тебя! Кстати, извини, пожалуйста! — повернулась она к Дэрри, с искренним раскаяньем прижав руку к груди. — Я… В общем, извини! Но уж очень ты не вовремя!

— Да нет, это вы меня простите, райя. Я не должен был с вами так разговаривать. Будем считать это неудачной шуткой!

— У кого такие шутки — у того меж зубами промежутки, — поделилась с ним Лиса мудростью, принесённой однажды Птичкой из школы. К счастью — на словах, а не на собственном опыте.

— Я уже понял! Очень… доходчиво! — засмеялся Дэрри, поглаживая челюсть. — Нет, всё нормально. Но за что вы так не любите на-фэйери, райя… э-э-э, Лиса?

"Надо же", подумала Лиса, "Это для того, чтобы ты улыбаться начал — тебе в челюсть надо было дать?"

— Да ни при чём тут на-фэйери, — отмахнулась она. — Но я ж тебе, гаду, сочувствовала! — сверкнула она глазами на эльфа, обида опять завладела ею. — Вот, думала, надо же: дэ Стэн, а даже не на-райе, своим горбом деньги зарабатывает, да ещё и так неудачно для чистокровного — боем!

— Да я… — попытался заикнуться Квали, но Лису несло дальше, она опять озлилась:

— А с Птичкой сам объясняйся, зараза! Вот ни полслова ей не скажу! Посмотрим, как ты выкручиваться будешь! Она и тогда-то отказать тебе думала, напугалась, что ни языка вашего, ни этикета не знает. Я её еле уболтала, сказала, что ты даже не на-райе. А теперь головой своей подумай — получается, что я ей соврала! И что мне теперь делать? Мало того, что сам врал, так ведь и меня заставил! А я, на минутку, Видящая! И чего мне теперь ждать от жизни? Пока заживо сгнию?

— Ох! — до Квали только теперь дошло, в какую неприятность он втравил Лису своим, вроде бы, невинным умолчанием. Солгавшие — даже вынужденно, по принуждению — Видящие частенько сходили с ума. — Ой, ё… А может, обойдётся? Ты же не хотела…

— Да иди ты… — досадливо отвернулась она. Гром озабоченно засопел, Дэрри тоже нахмурился. Такой оборот не приходил ему в голову. Да, если бы его так подставили… Пожалуй, Лиса, наоборот, оч-чень мягкое и доброе существо. Он бы просто убил. Похоже, его семье действительно есть за что извиняться перед этой райей.

— Райя… Э-э-э, Лиса, но на-райе — статус, а на-фэйери — титул…

— Точно! Я ж никогда не хотел, я и в Руку поэтому пошёл, — оживился Квали. — И Птичка теперь человек по документам! Вот поженимся…

— Я поняла, да, очень изящная идея. От статуса можно отказаться, да? Только, вот беда: я-то знаю, что имела в виду. Не стоит пытаться подогнать действительность под враньё — дорого обходится, — с усталой иронией отозвалась Лиса.

— Но иногда окупается, — улыбнулся Дэрри. — Не спешите отчаиваться, райя, мы что-нибудь придумаем…

— Мы, на-фэйери Лив, Принц-на-Троне, повелеваем что-нибудь придумать! — фыркнула Лиса. — Слушай, тебе ещё раз в челюсть заехать, чтобы ты мне "выкать" перестал? Тебе что — понравилось? Меня зовут Лиса. Сделай над собой усилие, попробуй выговорить, и не зли меня, я и так злая!

— Служу Короне! — дал отмашку Дэрри, страшно вытаращив глаза.

— Убью, — устало пообещала Лиса. — И вообще, где обещанный костёр?

— Так, видишь, какая штука: Лягушонок все дрова-то похерил, да, — виновато прогудел Гром. Квали совсем скис.

— Видите ли… Понимаешь, докуда голос братца долетел — там везде вот так, как здесь, и дров не осталось, — объяснил Дэрри.

— Так, блин, вот портал в корчму, блин! Сходите, блин, и принесите! Дрова, блин, из корчмы, блин! Я надеюсь, там тебя слышно не было?

— Да, э-э-э, Лиса, мышление нестандартное! — восхитился Дэрри. — Из дому в лес дрова носить — такое мне в голову не приходило!

— Просто ты ещё маленький! Не расстраивайся, у тебя всё впереди, — подал голос Донни. — Покрутишься, обомнёшься… или обомнут…

— О, проснулся!

— А то! Вы так орёте, что можно по второму разу восстать! И снимите с меня эту голову многомудрую. Тяжеленный, как я не знаю что, гнёт знаний, видимо, или тяжких дум многовато. А я вампир, тварь по определению легкомысленная, не по мне такая ноша! И так живот пустой, а он ещё и продавил до позвоночника! — Роган спал, свернувшись калачиком прямо на земле, используя живот Донни вместо подушки.

— Роган? Ой, а что это с ним? — забеспокоился Квали. Дэрри и Гром аккуратно оттащили Рогана в тенёк. Маг от этого не проснулся, только зачмокал. Похоже, он и во сне продолжал пить коньяк из горлышка.

— Бутылка коньяка с ним! В одно жало и без закуски! — фыркнула Лиса, вытаскивая из мешка очередную бутылку со смесью. — Я вообще удивляюсь, как он долго продержался. Я бы уже давно пластом лежала: коньяк-то столетний! На, это печёнка в красном вине.

— Свиная? А молочка нет? — капризно надулся запеленатый Дон, даже не пытаясь пошевелиться.

— Р-р-р, — объяснила райя Видящая.

— Ну за что ж ты на меня рычишь, зверёк мой свирепый? — счастливо улыбнулся Донни.

— За что-о? За всё-о! — взвилась Лиса. — Всё наврал, всё, скотина хладнокровная! Даже имя, и то пришлось по заклинанию узнавать! И скажи спасибо, что узнала, а то бы ты тут не выделывался! За что! Обрюхатил и сдох, сволочь! "У вампиров детей не быва-ает!" — передразнила она Дона и замахнулась бутылкой, которую так и держала в руке. — У-у, зараза, так бы и треснула по чему попало! Твоё "не бывает" мне седьмой год дом разносит! Как ещё крыша над головой осталась!

— Что-о? — Дон задёргался под тряпкой, пытаясь выпутаться.

— То-о! Я тебе восемь лет мечтала морду набить!

Вампиры и эльф, невольно слушавшие семейную ссору, заржали.

— Так вот зачем, — сквозь смех еле выговорил Квали, — вот зачем ты его спасать кинулась… Чув-вства! Стр-расть! Хи-хи-и! Эти, как их, возвышенные мечты, во! Ха!

— Кто ещё знает? — Голос Дона был таким, что веселье как обрезало.

— Ну-у, мы, — нерешительно сказал Квали. — И мама с папой. Позавчера узнали. И-и… И всё. А что такое-то? — все растерянно переглянулись.

— Вы что — совсем тупые? Ну, Квали — ладно, он давно в этой кухне не варится, но, Дэрон, ты-то мог сообразить? — Донни задохнулся и закашлялся. Всё-таки, он был очень слаб.

— Я, как раз, ничего не мог сообразить, я об этом вот сейчас в первый раз услышал, — решительно возразил Дэрри. — Но тоже не понимаю. Дон, у тебя ребёнок — это же здорово!

— Ах-ха, жутко здорово, я прямо весь пищу! А скажи мне, трепетный мой, когда эта новость разнесётся, сколько вампиров пожелают обзавестись потомством? Но это ещё полбеды! Ле Скайн весьма сентиментальны — скажи мне, сколько из этого потомства, родного, не усыновленного, будет лет через пятьсот поднято во Жнеце? А учитывая закон — поднято нелегально? А даже если, всеми правдами и неправдами, легально — где они все будут жить? На ком кормиться? А что на всё это скажут Перворождённые? Райнэ, ещё одну войнушку за передел территории не желаете? Ф-фух! — задохнулся он, истратив последние силы. — И ДАЙТЕ ПОЖРАТЬ НАКОНЕЦ-ТО! — глаза сверкнули красным, и он бессильно откинул голову.

Притихшая Лиса поспешно взболтала бутылку со смесью и только тогда сообразила, что лёжа пить из неё Дон не сможет. Да и сесть, или хоть руки высунуть из-под тряпки, судя по тому, что даже не пытается это сделать, он тоже не в состоянии. Огляделась, вскочила, содрала соску с бутылочки кормлеца. Сойдёт. Сунула Дону — "На!" Вот что значит разница в шестьсот лет, думала она, придерживая бутылку. Ей за восемь лет жизни Ники ни разу такие соображения в голову не приходили. А, видимо, зря. Вон, у ребят как лица вытянулись.

— Нда, как-то это… не очень получается, — пробормотал наконец Дэрон. — А Перворождённые… Они не скажут, они споют. Созидание. А мы будем бегать кругами и орать Призыв Присяги…

Дон высосал полбутылки и выпустил соску, отдыхая.

— Не всё так просто, мой трепетный. У Лягушонка слуха нет, поэтому нас сразу и не разметало. Кстати, спасибо! — ухмыльнулся он. — Если бы не ты — я бы так мышью и остался. Никаких сил не было пьяной твари сопротивляться, а уж сменой облика управлять — ха!

— Но… Роган…

— Ничего бы он не нашёл, нет такого способа. Только уничтожение. Созиданием. Любимое оружие Перворождённых. Звери от него размножаются, а мы рассыпаемся. Ничего такого, кстати. Просто гармонические колебания, запускающие некие процессы. Ну и естественно, "Й" — беззвучный звук Созидания, его коварная улыбка. Только рядом с другим звуком…

— Так ты знал! — перебила его Лиса. — Ну, ты вообще! Я думала, Звери погибли, бегаю тут в истерике…

— Лиса-а, я могу, как видишь, говорить. А вот орать — боюсь, что нет. А вы так быстро убежали, — хихикнул Дон. Лиса возмущённо фыркнула, но Дон уже продолжил: — Так вот, насчет Созидания: хорошая полифония на три голоса — мы и чихнуть бы не успели, как рассыпались! А ты говоришь — Призыв. Некому его кричать будет. Но это, опять же, полбеды. Ну, развеют нас, ладно. Но! Как ты думаешь, сколько людей — просто людей! — на одного Старейшину завязано? Кормлецы ле Скайн, энергетические, их ещё энками зовут — они, конечно, кормят — но и сами ведь кормятся, и, уверяю вас, неплохо! Это я в Руке, мне двор держать влом, а тебе неудобно, — кивнул он Дэрону, — Но с Граном я вас, вроде бы, знакомил? — обратился он к Квали.

— Райн дэ Гранвилль? Тесть Мастера Кириана? Да-а, — отозвался растерянный Квали.

— Вот и вспомни, сколько народу вокруг него толчётся! А он один из многих! Как ты думаешь, как этот народ отнесётся к тому, что у него отняли удобную кормушку? Это не считая тех, кому Гран нравится и действительно дорог, как личность? А у многих Старейшин, у Йэльфа, например, жёны из Перворождённых — и они ЕЩЁ ЖИВЫ! Так что раскол пойдёт капитальный, среди самих Перворождённых! Вот и прикиньте, что это будет. Дай, доем, — он опять потянулся к бутылке.

— Ой, ё… А что же делать-то? — Квали весьма сильно впечатлила нарисованная Доном перспектива, он зеленел и пах левкоем. Дэрон напряженно соображал, Гром хмурился, только маг, не ведая тревоги, мирно сопел носом рядом с кормлецом.

— Я знаю только одно, — очень спокойно сказала Лиса, придерживая бутылку. — Если хоть одна сука сунется к Нике…

Дон поперхнулся смесью, Дэрри возмущённо и невнятно вякнул "Райя!", Гром крякнул, Квали подскочил.

— Лиса, ты рехнулась?

— Это ТЫ меня спрашиваешь? — скривилась Лиса, придерживая за плечо кашляющего Дона. Квали виновато охнул и отвёл глаза. — Короче, через мой труп. Всех положу, до кого руки дотянутся! В сноп Жнецов под обмолот, так и знайте!

— Уймись, свирепая моя, — прокашлялся и заулыбался Дон. — Я знаю, ты всех убьёшь, тебе раз плюнуть! На самом деле, всё, что надо, это руна молчания, всем, и родителям вашим тоже. Если добровольно и вашей собственной кровью, будет вполне надёжно. Вопрос — кому они успели рассказать за это время? Дэрри? Кто ближайшая подруга Королевы-Матери?

— Да нет у неё подруг… вроде бы… — задумался Дэрон.

— Это хорошо бы… — так же задумчиво протянул Дон. — Ладно. Как там Роган? Надо, чтобы руну ставил он, нельзя больше никого в это посвящать, а я в нулях. Лиса, запомни: вампиром я стал после того, как ты родила, и ни как иначе.

— С Роганом облом: пьян и дрыхнет, — мрачно сказала Лиса. — А запоминать… А толку? Ты же знаешь, если спросят — я соврать-то не смогу. Правда, теперь уже один хрен, но… — пожала она плечами.

— Соврать не сможешь, а отказаться отвечать — вполне, — жестко сказал Дон. — Ты, главное, запомни. А Роган, значит, спит, значит. Это он зря, это неудачно… Значит, придётся мне. Не обижайтесь, райнэ, но придётся мне вас выжать, — решительно заявил он. — Не хотел я, но… что делать, — он обвёл взглядом недоумевающих друзей. — Да я не про кровь, а про энергию, — улыбнулся он. — Просто вы все устанете немножко больше, чем могли бы. Нет, ты так не умеешь, и научиться, скорей всего, не сможешь, — ответил он на невысказанный вопрос Дэрри. — А почему я могу… Таким получился. Подтащите сюда и этих двоих, пригодятся. Да не дёргайтесь вы! Больше, чем надо, не возьму!

— Нам как — за руки взяться? — Дэрри и Гром подтащили кормлеца и Рогана под берёзу.

— Нет, только руки мне выпутайте, а то спеленали, как колбасу, не пошевелиться. И булавку какую-нибудь найдите.

Булавка нашлась у Лисы и пошла по кругу. Дон брал уколотый палец и чертил каждому на лбу руну молчания его же собственной кровью. После произнесения формулы кровь бесследно впитывалась.

— Всё, — наконец устало выдохнул он. — Мне Роган поставит, как проснётся. И вашим родителям. Завтра с утра. А я посплю, с вашего разрешения. Что-то мне совсем… А-а-хх! — зевнул он во всю пасть.

— Так взял бы больше, что ж ты так? — удивилась Лиса.

— Не, — помотал Дон головой, прикрыв глаза. — Слишком… велико искушение… — невнятно пробормотал он.

Они всё-таки развели костёр, сходив за дровами в корчму. Заодно и Птичку успокоили, а то она уже волновалась. И молока принесли, и пару одеял, чтобы сидеть не холодно было. В одно завернули Рогана, на другом устроились Лиса и Квали.

Уже почти стемнело, но Звери всё ещё не появились. За полосой поломанных, смятых стеблей таволги пел ручей, у противоположного, низкого и топкого, берега вставал туман, ветер стих, дым от костра поднимался к темнеющему небу. Роган, Дон и кормлец спали, остальные задумчиво смотрели в огонь и постепенно успокаивались. Неизвестно, сколько энергии выкачал из них Донни, да и без того все изрядно устали и перенервничали.

— Лиса, а что ты сказала такое, про на-фэйери? — нарушил молчание Квали. — Ну, когда я Призыв Присяги орал? Про Дона? — Дэрри и Гром с любопытством прислушались. Этот момент они пропустили, как-то им не до того было. Лиса кивнула.

— Я "Поиск имени по крови" покупала. Он титулован. И он дроу. Был.

— А…

— Зачем? А как иначе? У Ники волосы дыбом вставали, ни один чепчик не держался, и глаза красным до года отсвечивали. Я уж думала — оборотень. Знаешь, как страшно за неё было? Ведь точно не в меня! Вот заклинание мне и выдало: на-фэйери Донн Дроу. Как я себя при этом чувствовала и что говорила — озвучивать не буду, нецензурно. А об остальном у него спрашивай, — мотнула Лиса головой в сторону спящей троицы. — Он мне и этого не сказал, зараза скрытная.

— Ты… жить-то с ним будешь? — осторожно поинтересовался эльф, заранее готовый к посылу на постоянное жительство в гору к означенным чернокожим.

— Не знаю, — проворчала Лиса. — Врёт много. Как Ника примет. А моя мечта, в харю плюнуть, считай — уже сбылась. Зараза.

Чувствовала она себя окончательно вымотанной и выжатой. Пустой. И не способна уже была ни злиться, ни радоваться. Даже то, что Донни опять жив, не дошло ещё до неё окончательно, а происходящее вокруг воспринималось скорее, как сон. Сон о костре в сумеречном лесу, где она сидит в странной компании двух вампиров и эльфа, и греет над огнём кусок жареного мяса, нацепив его на прутик. Разве райя Мелисса дэ Мирион, владелица "Золотого лиса" и мать двоих детей, могла оказаться в такой ситуации? Вот то-то и оно. А уж райя Видящая Истину Мелиссентия дэ Вале — и подавно. А если бы уж оказалась, должна была бы уже докладывать в магистрате, к которому приписана, о нарушении закона, закладывая и себя и ребят. О нарушении? А каком, кстати? Нет, что-то такое они сделали, иначе — откуда бы такие мысли, но что? Блин, забыла… Если бы Дон не спал, он сейчас довольно ухмыльнулся бы. Всего один хвостик, в нужном месте прибавленный к классической руне — а какой эффект! Ребята, извините, но вы не только рассказать — вы и спросить не сможете, о чём, собственно, забыли. Вы и вспомнить-то будете не в состоянии, о чём собирались спрашивать. И окружающие забудут свои вопросы, как только подойдут к вам на расстояние слышимости. Вот так-то! Можно, конечно, в письменном виде вопросы задавать. Только ответ не будет получен никогда. И ты, Дэрри, СЫН МОЙ — не по рождению, но по крови — никогда не вспомнишь свой острый интерес к моей способности бесконтактно вытягивать энергию. Поверь, так будет лучше. За себя я спокоен, я в тени, а ты на виду и слишком молод. Не стоит, дружок, забудь!

Квали замолчал, а потом и вообще заснул, свернувшись калачиком и уложив голову Лисе на колени. Лиса тоже клевала носом, но держалась, слушая, как Дэрри с Громом прикидывают план возврата кормлеца в Госпиталь без участия Рогана. Получалось коряво, Дэрри недовольно морщился.

— Да что вы маетесь! — не выдержала наконец Лиса. — Вы же даже не знаете, хватились его за время нашего отсутствия, или нет! На месте посмотрите — и решите. А так-то что гадать? Стратеги, блин! Наконец, почему обязательно в келью? Оставьте в коридоре — пусть сами гадают, как он выполз! Или вообще в кустах на кресле-каталке: на прогулке, мол, забыли — и все дела. Ну, нагорит кому-нибудь за небрежность — но не убьют же! По-любому, хуже всего будет, если вас заметут, а всё остальное, извините меня, лирика. Ночи тёплые, уж не замёрзнет как-нибудь! Вон, спит — и ничего!

Вампиры переглянулись.

— Не, Лисища, видишь, какая штука: нехорошо это совсем. Неправильно. Девчонки-то тут совсем ни при чём, да. Как-то надо… этак, да… — Лиса пожала плечами и уставилась в огонь.

Звери вернулись, только когда уже совсем стемнело, ужасно довольные, в игривом настроении. Дэрри принялся будить брата, тот будиться не хотел, вяло отмахивался лапками. Лиса зашипела и зажала ему нос и рот. Глаза у Квали сразу открылись и оказались намного больше, чем обычно.

— Подъём! — свирепым шепотом прорычала Лиса.

"Нет, это не женщина, это даже не мужик в юбке, это просто файербол ходячий", думал Дэрри, залезая на своего Зверя.

"Да ладно тебе! Зато с тобой теперь с тобой пообщаться можно!", услышал он вдруг кокетливый женский голос и заозирался. "Не ёрзай, ты костлявый! И так уже в спине дырку просидел!" Зверь, на котором он сидел, лукаво покосился через плечо ярким аметистом в длинных ресницах. Принц поперхнулся воздухом, ни одной связной мысли в голове не осталось.

— К-кхак это? — только и сумел выдохнуть он.

"Физический контакт — великая сила!", хихикнул голос, "Так что скажи файерболу большое нечеловеческое спасибо!"

— Да-а? — недоверчиво пощупал Дэрри челюсть.

"Да-а", передразнил голос, "Лихо она тебя вскрыла! Правда, всего один канал, но меня-то ты слышишь?"

— Слышу… — расплылся Дэрри в счастливой глуповатой улыбке. Он сознавал, что выглядит, наверно, нелепо, но — Жнец! — да и наплевать три раза! Как и всякого, кого Звери удостаивали беседой, его захлёстывали волны умиротворения и чувства полной защищённости.

"Заходи как-нибудь, погулять меня сводишь. Попросишь Зовущего вызвать Хитрую. И яблочек принеси. Я красные не люблю, мне зелёных, но спелых. Не перепутай! Есть такой сорт, "Вечная юность", они такие полупрозрачные…" — болтала Хитрая, а Дэрри сиял и кивал. Он был теперь очень-очень благодарен Лисе за сломанный зуб. Если бы все удары, полученные им в жизни, были так же полезны…

— Эй, заснул? Помогай давай! — Гром дёрнул его за ногу. Они уже были во дворе "Золотого лиса", и пришлось слезть, оборвав приятное общение, и заняться перетаскиванием спящих тел.

Храпящего Рогана уложили внизу в зале, бросив на пол матрас. Возвращаться в Госпиталь в таком виде магу не следовало, а спьяну навернуться с лестницы — тоже как-то нехорошо. Квали на автопилоте дошёл до спальни Лисы и там заснул, как был, в сапогах. Гром сразу сообразил, где искать, когда его хватились. Эльфы — они такие, помнят, где им хорошо было… Квали решили не трогать, только сапоги содрали общими усилиями. Дона уложили на шикарную двуспальную кровать в номере для новобрачных — был у Лисы такой проект, только ремонт до конца довести всё руки не доходили. А всего-то обои поклеить оставалось… Да…

Гром и Дэрри отправились возвращать кормлеца, но Гром сказал, что обязательно вернётся, а то — мало ли что. Мало ли, каким Дон проснётся, и лучше, чтобы он, Гром, был рядом. Лиса вспомнила "мышку" и горячо с Громом согласилась, что — да, действительно лучше. Стратегическим временем Гром посчитал утро, и чтобы Лиса его часа в три-четыре утра разбудила обязательно, он её сменит. А она пойдёт спать. Куда? В соседней комнатушке — почти чуланчике — поставили раскладушку. Правда, Гром осмотрел её весьма критически и сказал, что он лучше на полу, на тюфячке, а то Лисе потом будет не на чем. И ноги всё равно торчат, неудобно. И стенка между комнатами не такая уж и тонкая, а по полу хорошо слышно, по перекрытиям, и, если что произойдёт — Гром услышит, и успеет, и поможет. Договорились. И Лиса, вооружившись книжкой, уселась в старое продавленное кресло — дежурить, а то — мало ли что…

 

Глава шестая

Грёзы и кошмары.

Какой хороший сон ему приснился! Яркий, сумбурный, но удивительно логичный и последовательный! И все ребята там были, только Роган был какой-то не такой, но Дон откуда-то знал, что это всё-таки Роган. И Лиса на всех шумела, и на него тоже, и это было очень здорово, что она жива и вот так на всех шумит. Замечательный сон, но совсем непривычный, к чему бы это? Привычным был, наоборот, кошмар, почти всегда один и тот же. Затягивающая, вращающаяся воронка неправильного, невообразимого портала, удар при падении, понимание того, что сейчас произойдёт, и оглушенная падением Лиса, поднимающаяся с земли на краю поляны. В каждом сне, каждый раз она всё поднималась с земли, а подниматься было нельзя, совсем это было неправильно — подниматься; наоборот, надо было зарыться, закопаться, он это знал — он узнал "Симфонию солнца", хоть сам и не мог её сплести — а Лиса не знала, да и откуда бы ей это знать? И поэтому она всё поднималась, в каждом сне, и тогда он кричал: "Лиса!" и бросал в неё, чтобы сбить с ног, единственным, что было в его распоряжении — лёгким, безвольным тельцем Птички. А потом сзади гулко бухало, и обжигающая боль обрывала видения — и это было хорошо. Но иногда сон на этом не кончался, и тогда было два варианта. Иногда он видел, что попал в Лису, и она упала — и это было хорошо. Даже терпеть боль, остававшуюся с ним, когда уходили видения, было легче — до следующего забытья. И тогда можно было терпеливо ждать, когда крохотный огонёк жизни какого-нибудь существа пересечёт невидимую границу и окажется в пределах его влияния. И тогда уговорить, подтянуть поближе и впитать эту искорку жизни, и сделать свою боль чуть слабее — на эту искорку, на крошку — но слабее. И это было хорошо. А иногда во сне он промахивался, или Лиса уклонялась, как он её учил, и он понимал, что ничего больше не может сделать, потому что поздно — и вот тогда наступал настоящий кошмар, и было очень плохо, и он хотел умереть, но не мог даже этого, потому что давно уже был мёртв. И всё, что тогда ему оставалось — это беззвучно кричать от ярости и боли бессилия что-либо изменить, той, что хуже боли телесной. Намного хуже. И слушать шепот. Шепот слышался всё время — невнятный, непонятный, умоляющий, уговаривающий не то сделать что-то, не то отказаться от чего-то, не то отпустить кого-то куда-то. Он старался не вслушиваться, отгонял этот звук с ощущением того, что поддаться, попытаться начать искать смысл в этой невнятице, было бы равнозначно добровольному согласию на безумие. А может, это просто лепетал ручей. Дон не смог бы сказать, почему он уверен в том, что рядом течёт ручей, он просто это знал. И ещё знал, что будет сопротивляться уговорам шепота до последнего, пока хватит сил, хотя это и было бессмысленно. Надежды не было. Рано или поздно это всё равно произойдёт, он поддастся, и со временем на свет полной луны выползет из-под земли невменяемое чудовище, чтобы через очень короткое время быть упокоенным уже окончательно бойцами той самой Руки Короны, в которой он прослужил столько лет. А может и не на свет, а на Зов, но с тем же результатом. Только во времена постройки Госпиталя Зов обещал пищу и защиту, а меньше тысячи лет спустя — уже только смерть, быструю и неотвратимую, потому что сопротивляться Зову — для вампира вещь немыслимая, это просто невозможно. Тебя позвали — и ты идёшь, даже если сознаёшь, что это смерть.

А несколько раз, Дон не помнил, сколько именно, но мало, меньше десяти, ему снился Лайм — и это было хорошо, это было счастье. Лайм улыбался краем рта и говорил: "Забей!", Лайм хохотал, закинув голову, весь облитый и пронизанный солнцем, а Дон хоть и понимал, что спит, но был пронзительно счастлив и очень благодарен за такой сон. Неведомо кому, но очень благодарен. Смерть Лайма не приснилась ему ни разу, и за это он тоже был благодарен. Что Лайм мёртв, Дон вспоминал только тогда, когда сон заканчивался — и это было хорошо, потому что наваливалась боль, и грустить о Лайме сил уже не доставало. И это было очень хорошо. А вот Лья не приснилась ни разу. Может, потому, что с ней всё в порядке? Это было бы очень хорошо — знать, что с ней всё в порядке. Но он не знал. Просто она ему не снилась.

Дон давно уже научился различать, когда спит, а когда бодрствует, хоть и сложно это было для слепого, глухого и обездвиженного. Когда сон заканчивался, сейчас же появлялись привычные уже ощущения: сырость, копошение вокруг искорок энергии, шепот, и боль, боль, боль, от которой нельзя убежать даже в смерть, только провалиться в очередное беспамятство, а потом опять очнуться, чтобы опять терпеть эту боль… А сейчас… не появились. Что-то было не так. Он открыл глаза, свет неприятно резанул сетчатку, заставил зажмуриться… Глаза? Но, позвольте… У него нет глаз — сгорели, знаете ли, вот такая неприятность… А зажмуриться с отсутствующими по той же причине веками — и вообще роскошь недосягаемая. Может, он, сам того не заметив, поддался шепоту и сошёл с ума?

Пахло скошенной травой, нагретой на солнце старой краской и сухим деревом, и немного пылью, домашней, пушистой и серенькой, не уличной, и где-то рядом была река, и ещё чем-то очень знакомым пахло, очень памятным, но ускользающим. Нет, он точно не спит. Но тогда… Он осторожно приоткрыл один глаз. Низкий белёный потолок, кровать, на которой он лежит, стоит между двух окон, одно открыто, ветер вздул занавеску пузырём. Это был не сон? Ну-ка, а что там было-то? Сначала проигранная схватка с оголодавшей животной сущностью, бешено рванувшейся на кровавый Зов, и ожидание смерти — быстрой и окончательной, потом… что-то невообразимое — насквозь фальшивая и корявая Песнь Созидания, которая, тем не менее, и обуздала зверюгу. И пел её… нет, это сильно сказано, вернее — слабо. Истошно вопил и орал дурным голосом! Вроде бы, Лягушонок? Да не вроде бы, а точно: кто ж ещё так может-то? И остальные там были, и этот странный Роган, и Дэрри… А он-то тут каким боком? А Лиса страшно ругалась, что родила от Дона ребёнка, и собиралась за это означенному Дону испортить форму и цвет лица. Ага. Вот теперь понятно. Он сошёл с ума, без вариантов, обжалованию не подлежит. Точно-точно, он же ещё и Мир, кажись, спас? Бескорыстно и благородно. Ага. Вампир и бескорыстие — это надо додуматься? Нет, чокнулся, это однозначно. Хи-хи! А в таком случае, он дурак: давно надо было это сделать! Вот как он себя чувствует-то прекрасно, сумасшедший-то! Боли нет, тело слушается, и обстановочка приятная! Магия… нет, магии не наблюдается — да и фиг с ним, зачем сумасшедшему магия? Сумасшедший маг — это опасно, да и не надо! И так всё замечательно! Ха! Й-и-хо! И чего он опасался? И шепот… Шепот смолк. Ну, правильно, своего добился — и привет, и в кусты, это правильно, это по-нашему! Хорошо-то как! Почувствовать себя совершенно счастливым Дону мешало тело. Оно явно чего-то хотело. В последнее время таких проблем у Дона не возникало. Надо же, какое… достоверное сумасшествие! Всё, как взаправду! Дон с некоторым усилием сел и спустил ноги с кровати. Его слегка покачивало, голова кружилась, но не сильно. С учётом всех входящих обстоятельств, можно было сказать, что он прекрасно себя чувствует! Намного лучше, чем можно было ожидать. На стуле у кровати лежали холщёвые штаны. А в углу, в кресле с драной обивкой, свесив руку через подлокотник, спала Лиса. Лица видно не было, но эту рыжую, почти морковного цвета волну спутать с кем-то было просто невозможно. И пахла она Лисой. На полу валялась книжка, на спинке кресла всё ещё горел блёклый в свете солнца, не прикрытый колпаком светляк. Из стоящего на полу ведёрка с растаявшим льдом торчала бутылка молока. С соской! Эта соска его добила. Все мысли, крутившиеся каруселью в голове Дона, все соображения и предположения построились в колонну по три, дали бравую отмашку и умаршировали в светлую даль. Дон вяло помахал им рукой. Счастливо, ребята! Будете проходить мимо — заглядывайте… В голове стало пусто и гулко. Целую вечность, не меньше, сидел Дон на краю кровати, привалившись к резной деревянной спинке, и смотрел на спящую Лису. И покачивал головой, и улыбался беспомощно и счастливо. Десять тысяч лет спустя одна мысль всё же пробилась в сознание: "Вытащили!" И привела вторую: "Не сон! Это не сон и не сумасшествие! Они меня вытащили!" Он беззвучно захохотал, зазвякали пружины матраса. Как? Жнец Великий, ребята, как вам это удалось? Так, но… Если он жив, то магия, энергия для магии, всё-таки нужна. Он даже Лису на кровать перетащить, чтобы не спала в такой дикой позе, и то не сможет. Без "сонника" она обязательно проснётся. И начнёт рихтовать Дону лицо. Она всегда выполняет взятые на себя обязательства. А как-то не хочется Дону этого самого выполнения, вот такой он нетребовательный и скромный. Вот прямо таки создан для счастливой семейной жизни! И?..

Квали снился замечательный сон. К нему пришла та-ака-ая девушка! Сама пришла! А какие у неё были глаза-а! Квали утонул в них и потерялся. А какие ресницы! Пушистые, угольно-чёрные, особенно на фоне мраморной белизны щёчек. Что-то в ней чувствовалось знакомое, но думать было так лень… Уж очень было хорошо! И даже вины перед Птичкой не мелькнуло: это же сон? Мало ли, кому что снится! И прекрасно, пусть снится подольше! Ах, как хорошо, никогда так хорошо не было! И она всё-всё-всё делала сама, а Квали даже и пошевелиться не мог, но это же сон, так, наверно, и должно быть. И Квали плыл в океане удовольствия, повинуясь её воле, и ласки её дарили прохладу и обжигали одновременно, и он таял и горел под её руками и губами. В какой-то момент он разнежено поинтересовался, как её зовут, но в ответ услышал только ласковый шепот: "Тихо-тихо, спи-спи! Тебе же нравится? Вот и спи!" И он спал, спал, счастливый и обласканный, и уже не слышал, как девушка, выходя из комнаты, хихикнула и пробормотала себе под нос: "Йэльфу рассказать — изоржался бы, извращенец долбаный! На-фэйери, бл-лин! Загадка: драный, но не гоблин…"

А что делать? Не Птичку же использовать, и не ребёнка, судя по всему — того самого, о котором говорила Лиса. Его ребёнка. Грома? — спасибо, не для того же вытаскивали, чтобы сразу упокоить! А от Рогана выхлоп оказался такой, что Дона аж снесло и замутило. Ничего, Лягушонок, это был просто приятный сон, надеюсь, тебе понравилось. И, надеюсь, ты у нас достаточно скромный мальчик, и никому про этот сон не расскажешь. Спи, Большой, пусть тебе приснится продолжение. А может, я оказываю тебе услугу — кто знает? Ведь теперь на тебе метка, понятная любому вампиру, и ни один из них уже не имеет права взять тебя на взгляд, впрочем, как и я сам. Один разумный — один взгляд — один раз. И пусть этим "одним" лучше буду я, чем кто-то незнакомый. Спи, никто теперь тебя не тронет. Разве что, вампир — преступник, которому Закон не писан. Или ты сам станешь преступником, и тебя будут допрашивать. Но, будем надеяться, минет тебя чаша сия. А у меня, старого циника, свои старые циничные дела, которые кроме меня никто не сделает. И накопилось изрядно, потому что дел много, а циников мало. Все, блин, такие страшно деликатные — аж пищит во всех местах! От страха стать менее деликатными, надо полагать. Вот у нас первое неделикатное дело. Банк. Не могла же Лиса все деньги прочухать? Небогато тут как-то, прямо скажем. Нет, не обшарпано, и даже чистенько, но совсем небогато. Почему они в этой корчме остановились? Совсем, что ли, ни у кого денег нет? И где хозяин? И почему не в домике Лаймона, он же такой удобный… Непонятно…

В магистрате Найсвилла, несмотря на раннее утро, было душно и жарко, даже заклинание кондиционирования помогало слабо. А ещё было невероятно скучно. Конец суточного дежурства, за которое опять, в который раз, ничего не произошло. Как раз то время перед сменой, когда спать хочется неимоверно, глаза закрываются сами, а "Бодрость" ни фига не бодрит, а только молотом стучит в голове: не спать, не спать! Дурацкое заклинание! И вдруг набежал вампир в одних штанах! Вот это да! Вампир в Найсвилле! Дежурный попытался его разговорить, пока лепил печать по координатам, куда-то на север, в земли ле Скайн, но эта сволочь надменная ТАК на него посмотрела… Через плечо, краем глаза, будто и смотреть-то противно! Даром, что в одних портках и босиком… Лепил бы сам, раз такой крутой! И ведь не поверит никто, что такое диво приходило, скажут — померещилось, от жары да с недосыпу…

— Райн дэ Мирион? Будьте любезны! — клерк столичного банка Короны, подтянутый и прилизанный ординар, был с первым утренним посетителем сама любезность. — Вот полная распечатка. Вот здесь, извольте видеть, приход… мда…

— Благодарю, я разберусь, — так же любезно отозвался клиент, одетый добротно, но не модно. Так в столице лет восемь назад одевались, за это время мода уже раза три поменяться успела. — Я отдавал распоряжение открыть счет на мою жену, райю дэ Мирион. Могу я поинтересоваться состоянием её счёта? — клерк сморщился и замялся. — Благословенный, поймите меня правильно: всё, что меня интересует — это есть ли там хоть пара клочков. Просто посмотрите, и скажите мне. Я долгое время отсутствовал, а по возвращении обнаружил, что моя райя живёт гораздо хуже, чем я мог надеяться. Мне это не нравится, а задавать вопросы ей мне не хотелось бы по личным причинам. Это было бы… неделикатно, — перекосило клиента в ехидной ухмылке. — Будьте любезны, взгляните.

— Да? О, да, конечно, это я могу… Сейчас-сейчас… О-о-о! Как странно… Знаете, райн дэ Мирион, ничего удивительного… Это я вам даже могу показать! Вот, извольте видеть, здесь только поступления, ваша райя не снимала даже проценты, а поскольку счёт с капитализацией… Да-а-а…

— Благословенный, — подобрался клиент. — Вы хотите мне сказать, что не посылали ей извещений о состоянии счёта?

— Но… райн дэ Мирион! — удивился клерк. — Такого распоряжения от вас не поступало! Мы не можем заниматься самоуправством, что вы такое говорите! Если вы сомневаетесь, я могу поднять ваш договор! Там нет такого пункта! — возмутился он. — Да и куда бы мы их посылали? Вы же не оставили нам адреса, счёт открыт стандартный, на кровь предъявителя по факту! Если бы райя дэ Мирион хоть раз обратилась к нам, или, хотя бы, изъявила желание взять кредит в магистрате по месту проживания, мы бы смогли выступить поручителями, и тогда…

— Да, благодарю вас, я не прав. Кажется, я должен извиниться, — расшаркался Дон. — Действительно, вы не могли. Это я упустил из виду. Извините, благословенный. Но как досадно! Восемь лет!

— Эм-м-м… Я надеюсь, райн… ничего непоправимого… — клерку явно было неудобно.

— А? Да нет, ну что вы, благословенный, всё не так уж плохо! — улыбнулся Дон. Клерк с облегчением вздохнул. Только проблем с ле Скайн ему и не хватало! Даром, что банк здесь прав со всех сторон — с ле Скайн это не поможет. Так всё вывернут — ахнуть не успеешь — а ты уже им должен, и вообще в забое руду ворочаешь. На серебряном руднике. Но этот, вроде, вменяемый. Даже извинился. — Ну, что ж, тогда снимите мне со счёта пару зверей. Лучше коготками. На Базар у вас печати есть? Три штуки, будьте любезны. Нет-нет, транспортных не надо. Прекрасно, благодарю вас. Да хранит вас Святая Мать ле Скайн, благословенный.

— Да обойдёт вас Жнец Великий с серпом своим, — раскланялся клерк и вздохнул с облегчением, когда дверь за клиентом закрылась. Вот ведь, вроде свой брат вампир — а как другая раса! Хитрые, изворотливые, а уж за что-то, что своим посчитали — глотку перервут, лучше не суйся! И это их извращённое чувство юмора… Кошмар. Прибыльное, конечно дело — банк, но вот придёт такой клиент разбираться — пожалеешь, что восстал!

Гром проснулся там же, где лёг. И это было неправильно. Совсем, совсем неправильно. Его должна была разбудить Лисища, а сама пойти спать… Мать Перелеска! Бесшумно метнулся в соседнюю комнату. На кровати лежала Лиса. Гром прислушался: дышит. А Дона нет. Упустили! Внизу, на первом этаже, что-то тихо звякнуло. Гром слетел по лестнице, готовый ко всему… Роган спал, раскинувшись крестом — жарко. А в кухне… кто-то есть…

— Привет, Громила! — громко прошептал улыбающийся Дон, разодетый по последней моде, но в переднике. — Дверь закрой, а то весь дом перебудим! Хавать будешь?

— Донни! — расплылся Гром в самой широкой из своих улыбок. Двуручник с шелестом занял место в ножнах. — Донни!

— Ай! Громила! Я же хрупкий! — запищал Дон, притиснутый к обширной груди.

— Да, чего-то тощий ты сильно стал… — озабоченно гудел Гром, рассматривая друга.

— А ты посиди на диете из жучков! И вообще, завидовать нехорошо! — окрысился Донни.

— Да не… Ну, чего ж… Да Лиса отко-ормит! — обнадёжил Гром. — Это ж её корчма, да. Она прямо сразу кормит, только спрашивает — чего дать, и сразу, да. Мы с Лягушонком ей пару зверей в кассу, конечно, запихали, коготками, чтоб помельче, только она туда, по-моему, и не смотрела ещё. Видишь, какая штука: мы-то тоже недавно здесь! Вот недели полторы, да. Мы-то с Лягушонком думали, что никто не выжил, он чуть не сгорел, Лягушонок-то, да. И Лиса так же думала, только про нас. И Роган. Вот недавно только все встретились, Рогана последнего нашли. Ему-то совсем уж паршиво было: думал, что он нас всех — того, да.

— Вот как… — многое становилось ясным в таком разрезе. А он-то уж было подумал о друзьях не очень хорошо. — А скажи-ка мне…

Разговор под мудрым руководством Дона быстро превратился в допрос, и через два кувшина молока картина прояснилась. По крайней мере, настолько, насколько её понимал сам Гром.

Про Лису получалось не совсем понятно.

С поляны к ручью Лиса вытащила его на себе. В буквальном смысле.

Все эти восемь лет Лиса жила одна. (На собственные деньги, ничего не зная о счёте, который он для неё открыл, но не успел сказать.)

Лиса действительно родила ему дочь, а Птичку удочерила. (Упс, однако! То есть, если Лягушонок женится на Птичке… Хи-хикс!).

Лиса упала в обморок, когда Гром объяснил ей, что он (Дон) с её (Лисы) подачи последние восемь лет наслаждается обществом жучков, червячков и мышек, пытающихся им (Доном) пообедать.

Но при этом мечтает набить ему, Дону, морду за всё хорошее.

Но при этом она не отправила его сходу в казарму, хотя могла бы запросто, а притащила эту полудохлую тушку к себе домой и даже взялась дежурить у постели.

Видимо, чтобы набить морду сразу, как Дон проснётся.

Вот такие дела. Да-а, дела-а. Нет, ну-ка на фиг. Будем решать проблемы по мере поступления. Вернее, подступания. А уж как они будут подступать — с кулаками или с дубьём — это уж как повезёт.

— Буди Лягушонка, Гром. Сейчас его накормим — и во Дворец. Неспокойно мне. А Лиса пусть отсыпается, не трогайте её, ладно? И Рогана к ней не пускай, только похмельного мага ей и не хватает! Займи его чем-нибудь безобидным, или опять напои, что ли, только бы к Лисе не лез. Всё с ней нормально, перенервничала просто. Пусть поспит, а там и я вернусь. Тогда уж пусть лупит, заслужила!

Семейная политика.

Дворец гудел. Присутствующие абсолютной бестолковостью своего поведения больше всего напоминали куриц с отрубленными головами.

Сбоку выскочил мажордом, стукнул жезлом об пол, заполошно заорал, дико вытаращив глаза:

— Риан Ква… — прохладная рука осторожным, но жестким хватом взяла его за нижнюю челюсть и сделала из губ бантик. Церемониальный жезл выпал у мажордома из руки и с грохотом покатился по полу.

— Это вот этот, что ли? — послышался волшебной прелести бархатный баритон у самого уха.

— Ага, ага, — закивал младший на-фэйери.

— Ну, что же ты мне не сказал, что он такой лапушка! Ну ты посмотри, какая пуся! Ну что, пушистик кудрявый, пойдёшь к дяде Дону в кормлецы? У меня хорошо, все довольны, никто ещё не жаловался! Кого ни спросишь — все молчат! А мой давний друг, на-фэйери Квали, мне столько про тебя рассказывал, столько рассказывал — я, прямо, уже влюблён! Ты, судя по всему, такой бойкий, резвый, игривый — как раз для меня! Давно ищу такого шутника и затейника! Я и сам такой! Н-ну?

Каким-то чудом вывернувшись из холодной руки, мажордом пискнул и понёсся вдаль по коридору, провожаемый злорадным хохотом младшего на-фэйери и бархатным шепотом, продолжавшим звучать, казалось, у самого уха:

— Ну, куда же ты, мой трепетный? А как же наша любовь?

Жнец Великий, какой ужас, ужас, ужас! Он больше никогда, никогда, никогда! Ни за что! А-а-а!

— Спасибо, Дон! — всхлипнул от смеха Квали. — Порадовал! Я уж отчаялся, я же ничего ему сделать не мог, хоть тресни! Папенька его не увольнял, потому что он чей-то там сын, а по протоколу он, с-сука такая, имеет полное право называть полностью имя и звание — ну, я ж тебе уже говорил. И всё, и трендец!

— Да на здоровье, — улыбнулся Дон. — Сколько хочешь. Но ты оглядись. Что-то мне всё это не нравится. Что бы это могло значить?

Квали недоуменно пожал плечами.

На фоне общей истерии Принц-на-Троне являл собой отрадное зрелище меланхоличного спокойствия.

— Привет. Вы вовремя.

— А что такое-то?

— Отец замуровался.

— …???

— Пошли, сами увидите. Они вчера, пока меня не было, с маменькой крепко поцапались, никто не знает, на какую тему. Мать сидит в саду, вокруг себя колючки вырастила, никого не подпускает и ревёт в три ручья, а батя — вот.

— Что — вот? Стена.

— Квакля, ты тупой? Тут дверь была в его кабинет! А он её зарастил.

— Ой, ё… — дошло до Квали. — А… размуровать?

— У него приоритет. Он же Судья. Дворец только его слушается. По крайней мере, здесь — только его.

— Ой, ё… А он точно там?

— Там. А ещё там бар. А в баре бутылки.

— А… окно?

— Так же, — Дэрри постучал костяшками пальцев по стене. Достойный ответ последовал незамедлительно: удар, звон бьющегося стекла и непереводимая игра слов на эльфийском. Непереводимая из-за состояния говорившего: очень сложно, будучи в дупель пьяным, соблюдать тон, размер и дифтонги.

— Да-а, дела-а, — Дона, казалось, всё это страшно забавляло. Он, в свою очередь, стукнул по стене и с удовольствием выслушал ответ, заломив бровь и уважительно кивая головой с видом знатока. — Но, увы, я здесь и, стало быть, веселье закончено. Увы, увы! Ну-ка, сынок, разгони отсюда всю эту… э-э-э… на-райе. Нечего им глазеть, глазки не казённые, новые никто не вставит! Или нет, стой-стой! Лучше вот что: вырастите мне стеночки поперёк коридора. Нефиг тут всяким шляться, а вы оба мне внутри понадобитесь.

— Но… Дон, я не могу, я же уже не эльф! — расстроился Дэрри.

— Лягушонок?

— Да иди ты в баню! — шарахнулся Квали. — Я ж как спою…

— Нет, петь не надо. Надо пообщаться с Дворцом и объяснить, чего ты от него хочешь. А приказу Короля это не противоречит, даже наоборот. Он только дверь зарастил, а мы усугубим. Давай-давай. Больше-то некому.

Квали тяжело вздохнул. Ну, смотрите, вам же хуже! Он положил ладони на стену Дворца и мысленно окликнул, нет, скорее — зашарил по сторонам. Эй, есть тут что? Или кто. Хоть что-то? И отклик пришёл, и даже быстрее и легче, чем он думал. Большой, очень большой, мирный и добродушный, но о-очень ме-едленный, о-очень. Надо как-то самому замедлиться, чтобы его понять и начать общаться, потому что этот большой и медленный ускориться не сможет. Вот как-то так… ещё чуть-чуть… Нечто или некто был страшно рад, он подставлял спинку под его ладони, ластился и… вилял хвостом? Вот уж, блин, выверты психики! Так, нам надо… перекрыть, ага. Вот тут и вот там. Надо же, как быстро, почти молниеносно! Молодец, умница, хороший пёсик! Жнец Великий, что я несу! Ну, всё, всё, молодец, да, да! Всё, успокойся, я ещё приду, приду, скоро, всё!

Эльф помотал головой — бр-р-р, вот это опыт! Открыл глаза. Вокруг было абсолютно темно и абсолютно тихо. А ещё очень жарко и душно. Ой, ё…

— Ребята, — осторожно позвал Квали. Голос прозвучал странно, и не только из-за эха. Сонный вздох был ему ответом. — Вы здесь? — расстроился эльф, — Или я опять что-то напорол? — и торопливо щёлкнул пальцами, сообразив наконец сотворить светляка. Светляк, получившийся тусклым и багрово-красным, осветил деревянный склеп без окон и дверей. Оба вампира сладко спали, сидя в обнимку у стеночки. — Дон! До-он! Дэрри! — потряс их эльф за плечи. Вампиры вдруг вскочили на ноги, забегали вокруг, замельтешили и запищали тонкими голосами что-то неразборчивое, жестикулируя с немыслимой скоростью. Квали заморгал, потом сообразил: он же сам замедлился, чтобы получить возможность общаться с Дворцом! Так, а как обратно? Ой, мама! Он вдруг понял, что сам не знает, как ему это удалось. Как-то сделал. И что теперь? А Дон и Дэрри с недоумением смотрели на Квали. Мало того, что сначала он замер у стены и не реагировал ни на что так долго, что они сели и незаметно для себя задремали от скуки — так и теперь с ним что-то не так. Они уже давно встали, а он так и стоит, нагнувшись над тем местом, где они сидели. Стоит и не шевелится. И дышит через раз, медленно-медленно. И холодный, Жнец Великий, какой же он холодный! Как они сами!

— Дон, что это с ним, он, прямо, деревянный какой-то!

— А знаешь, похоже, что так и есть. О, смотри, выпрямляется. А ты сам с Дворцом хоть раз общался?

— Да сначала как-то ни к чему было, — пожал плечами Дэрри. — А потом, сам понимаешь, уже никак. Но я видел, как это делает отец, с ним такого не было! Квали, очнись! — встревожено потряс он брата за руку. Рука даже не пошевелилась.

— Ты аккуратнее, ветку… блин, руку ему не сломай! Если я всё правильно понимаю, он действительно одеревенел, вошёл в ритм дерева, понимаешь?

— А как же… — растерялся Дэрри. — Как его теперь из этого ритма выводить?

— Боюсь, что никак, — покачал головой Дон. — Сам вошёл, сам и выйти должен. Только он, похоже, не знает — как. Оставь его пока, потом разберёмся. Давай займёмся тем, зачем пришли.

— Ш-ш-ш… — зашипел вдруг неподвижный Квали. — Ш-ш-т-о-о-о… — глубокий резонирующий бас отдавался от стен замкнутого пространства. — С-с-с-о-о-о… мно-о-о-ой?

Донни заколебался было, но потом покачал головой:

— Нет, потом. Мне лишний свидетель ни к чему. А ты, СЫН МОЙ, будешь всю жизнь молчать о том, что сейчас увидишь, — пристально уставился он на Дэрри. Тот заморгал, как разбуженный, потом кивнул. Дон тоже удовлетворённо кивнул — вложенное в слова "Принуждение по крови" подействовало — и подступил к свежевыращенному, более светлому участку стены. Черкнув когтем по левой ладони, он стал макать в набежавшую кровь палец правой руки и постепенно вырисовал на стене контур небольшого овала. Приложил ладони и замер. Дэрри жадно следил за ним. Он будет молчать, будет, а вдруг он и сам так сможет? Молча? Никому не говоря? А Дон ничего и не сделал, в смысле — зрелищного. И ничего не сказал. Просто дерево вдруг рассыпалось под его ладонями, как гнилушка. Из тёмной дыры пахнуло смесью хорошего вина, перегара и гиацинта.

А Квали вдруг стало очень больно, так больно… И тут же отпустило. И тут же стало понятно, что его проблема разрешилась сама собой. Видимо, от боли организм сам прервал контакт с Дворцом и вышвырнул тело в нормальное течение времени. По крайней мере, довольное "Ага" Дона он услышал уже не как комариный писк. А ещё вдруг стало люто холодно, внутри, глубоко. Он промёрз насквозь! Квали обхватил себя руками, его забил озноб, аж зубы заклацали. Вампиры обернулись.

— О! Отмер! — кивнул Донни. — Отлично! Светляков нащёлкать можешь? — Квали кивнул трясущейся головой и защёлкал дрожащими пальцами. В дыру полетели светляки, отражаясь в груде осколков стекла на полу, нормальные, не багровые. — Пошли, пошли. Эк тебя колотит! — потянул его Дон к дыре. — Легче, легче, не споткнись, тут стёкла, в качестве матрасика не советую. Навернёшься — будешь ситечком. Дэрри, помоги ему! Сейчас. Тут наверняка для тебя лекарство имеется! О! — письменный стол и пол вокруг него был уставлен разнокалиберными бутылками, большей частью пустыми. — На-ка, хлебни, сразу согреешься! — подхватил Донни одну из них, непочатую, вскрыл когтем и протянул Квали. Эльф послушно попытался взять, но руки тряслись, как у припадочного. — Ага. Рот открой. Дэрри, голову ему подержи, — горлышко пару раз клацнуло об зубы, и в рот Квали хлынула обжигающая струя, провалилась в желудок, разошлась жаром по телу. Он шумно выдохнул, чувствуя, как унимается озноб, и расслабляются мышцы.

— Ох! А что это было? — Дон принялся было изучать этикетку. — Да нет, со мной? — Квали зябко потёр предплечья и отобрал у Дона бутылку. Он ещё не до конца согрелся, а в ней такая вещь полезная…

— Насколько я понял, это и есть так называемый "Транс Перворождённых", — улыбнулся ему Донни. — Я о таком читал. Так, собственно, Дворец и растили: входили в ритм дерева, и сами на какое-то время уподоблялись ему. Вот ты и… уподобился!

— А я тебе всегда говорил, что ты дубина! Здравствуй, дерево! — ехидно обрадовался Дэрри. — Чего хоть ждать-то от тебя, желудей или яблочек? Когда плодоносить будешь?

— Звездюлей, слыхал о таких фруктах? И весь урожай тебе, любимому! Не надорвись, таскавши! Говорят, они тяжёлые! — не остался в долгу эльф. Дэрри собрался продолжить интересную тему, но Дон пресёк зарождавшееся объяснение в братской любви простым вопросом:

— Ребята, а Риан-то где? — в обозримом пространстве Короля-Судьи не наблюдалось. Риан нашёлся на полу между столом и креслом. Одна бутылка, плоская, служила ему подушкой, другую, пузатую и оплетённую лозой, он нежно прижимал к груди. Обе были окончательно и безнадёжно пусты. — Да-а, дела-а. Силён ваш батюшка, — заценил Донни подвиг Короля на ниве истребления алкоголя. — Это сколько он тут сидит?

— Со вчерашнего дня, я ж говорил, — Дэрри сокрушенно рассматривал опустевшую бутыль со своим любимым "Морским бризом". Ну, папенька! Не мог чем-нибудь другим налакаться? Бездарно выжрать, не чувствуя вкуса, коллекционное вино трёхсотлетней выдержки! Да за него на аукционе две лапы дают, за одну бутылку! Король хрюкнул и зачмокал. Свинья вы, на-фэйери, как есть свинья! Это что же должно было случиться, чтобы ярый поборник трезвости Риан нажрался до свинского состояния?

— А ванная комната здесь есть, или придётся выходить? — оторвался Дон от чарующего зрелища. Дэрри кивнул на неприметную дверку в углу. — Оч-чень хорошо. Возьми-ка его за ноги, — вампиры подхватили Риана, за дверкой полилась вода, раздались характерные при неуёмном принятии алкоголя звуки, потом протестующий вопль, непонятно чей, опять плеск воды. Наконец Короля под руки доставили к креслу и усадили. Был он мокр, зол и нетрезв, но уже слегка воспринимал окружающее. Утёрся полой халата, отпихнул ногой катающуюся под столом пустую бутылку и с отвращением огляделся.

— Опять ттты! — скривился он, когда взгляд упал на Донни. — Не-е, не хчу! Ты ж это: кх-х-х! — пережал он себе шею и засипел. — Без… этой… без вессти! Уй… уй… Уди, — решительно распорядился он, широко махнув царственной дланью. — И сю-уда — тока с вессью! — погрозил он пальцем. — А без — уди! — от очередного королевского взмаха со звоном погибли ещё две бутылки, слетев со стола. Квали нервно отхлебнул из своей. Ой, ё…

— Я с вестью, на-фэйери! — насмешливо блеснул глазами Донни. — Дэрри, подержи папу, иначе толку не будет, — кивнул он Дэрри. Тот вздохнул, зашёл за кресло и обхватил голову отца с двух сторон. Король грозно нахмурился, готовясь покарать наглеца, но Дон уже начертил у него на лбу руну исцеления своей кровью. Короля передёрнуло, он охнул и схватился за лоб. Потом вскочил и исчез за дверцей. Донни развёл руками и присел на край стола.

— Дон, а что это… — начал Квали, и растерянно замолчал. Он что-то хотел спросить? А о чём?

— Что? — покосился с улыбкой Донни. Взмахнули чёрные ресницы, кажущиеся ещё ярче на мраморной белизне кожи. Ресницы… Глаза… Квали задохнулся и покраснел. Донни! Сволочь! Ты?!!.. Нет, никогда Квали его об этом не спросит, никогда и ни за что! Нет, конечно, нет! Сон. Это был сон! Сон? Какой сон? Что-то он хотел спросить… Или уже спросил? Или не хотел? Блин, забыл! Да и Жнец с ним, не больно-то и интересно. — Чего ты, Большой?

— А? — удивился Квали, — Не, я… ничего… — пожал он плечам и опять отхлебнул. Очень правильное вино ему дал Дон: не пьянит, но тепло от него и успокаивает замечательно. Как оно называется? "Живень"? Как интересно! Стоп-стоп, а почему тут грибы нарисованы? Синие, в светящуюся белую крапинку! Дон с лукавой улыбкой следил за сменой выражений на подвижном лице эльфа, и наконец сжалился:

— Это из горы. Из Донн Дроу. Вкусно?

— Контрабанда? — восхитился Квали. Вино сразу показалось ещё вкусней. Ай да папа!

— А то! — усмехнулся Дон.

— Да кая, нахрр… на хрен, контыр… тьфу, — вышел из ванной Король и затормозил на пороге, покачиваясь. До кресла путь предстоял неблизкий и тяжелый, по пересечённой местности. Бутылками пересечённой, разной степени наполненности. — Подарили. Этот, как его, старец ваш.

— Видите ли, на-фэйери, одно другого не исключает, — любезно улыбнулся Дон. Король сморщился в тщетной попытке понять, что это значит.

— Давай не надо, а? — тоскливо попросил он. — Злой я нынче и тупой, а ты мне такое загибайшь! Вот на хрр… Хре-на вы меня протере…звили? Столько трудов насмарку! — печально окинул он взглядом бутылочную рать. — Сколько мне теперь опять выпить придёсса, а? А? А я ж пить-то не люблю, мне и запах-то не нрависса… — сокрушённо вздохнул Король.

— Но зачем, пап? — опешил Квали.

— Что случилось, отец? — поддержал его Дэрри.

— …ц! — кратко ответил Король, отпустил косяк, в падении, быстро переставляя ноги, достиг кресла и упасть умудрился уже в него. Дон одобрительно кивнул — ловко, на-фэйери! Как профессионал!

— Если можно, на-фэйери, чуть больше подробностей, пожалуйста, — с безукоризненной вежливостью попросил он Риана. — Видите ли, что-то мне подсказывает, что…

— Бутылкой по башке хошь? — доброжелательно поинтересовался Король. — А не хошь — говорри норрмалльнно! — гаркнул он.

— Служу Короне! — ещё громче гаркнул Дон. Отозвались звоном пустые бутылки, заметалось эхо, заметалось свежеполученное похмелье в голове у Короля.

— Уб-б-бью-ю-у-у! — взвыл Риан, хватаясь за голову. Дэрри подскочил от неожиданности и хихикнул, Дон улыбался ехидно, Квали — неуверенно. Риан некоторое время хмуро смотрел на них, потом устало махнул рукой. — Всё б вам из-ззеваться. Детишшки, блин. Ни дроу лыссого вы нь поньмайте…

— Рассказывайте, Риан. — Донни деловито придвинул к столу резной табурет и уселся. — Дальше этих стен не пойдёт, ручаюсь. Одна голова — хорошо, а четыре лучше. Нет, боюсь, уже три, — смерил он глазами количество "Живеня" в бутылке у Квали. — Но, всё равно, лучше. Уж что-нибудь, да придумаем. Говорите.

Риан кисло посмотрел на него и тяжело вздохнул. Понял — не отстанут, и попытался говорить внятно.

— Да что там… Всё фигово до предела. Этому, — кивнул он на Дэрри, — детей иметь нельзя, там такое начнётся… Ой-й!

— С этим мы уже разобрались, — кивнул Донни. — остались только вы и Королева-мать.

— Не осталась, — отмахнулся Риан. — Ты меня за дурака-то не считай, я ещё той ночью всё понял, и на неё "Молчание" навесил. С того в первый раз и полаялись, — тяжело вздохнул Король.

— А вы? — взгляд Дона был цепким и острым.

— А как? — развёл руками Риан. — Перед зеркалом? Ты пробовал хоть раз? Это ж полный…

— Но это не всё? — это уже больше походило на допрос, хоть и в благожелательном тоне. Король уныло помотал головой и полез в ящик стола. Достал лист бумаги, швырнул на стол.

— Вот она, всеобщая зад-ни-ца! — торжественно провозгласил он. — Читай-читай, тут ничего секретного нет. — Дон прочёл, постепенно всё выше задирая брови, и передал бумагу Дэрри. — Вот оно, Про-ро-чес-тво! — сам себе кивнул Король.

— Пророчество? — покосился на него Донни. Король кивнул, пропел фразу на эльфийском и тут же перевёл:

— "Речная вода утратит тепло, утратит свет речная вода. Придёт дракон и Корону возьмёт, и будет дракон на Троне всегда".

— Отец, но это же… считалка детская… Мы с Квали всегда… Да её все знают! При чём тут пророчество? — растерялся Дэрри. Король отрицательно мотнул головой:

— "Лив" в переводе — речная вода. Волна длинной воды. На тебе она утратила тепло, а свет на вас обоих.

Дон ещё раз пробежал глазами по эльфийским рунам, усмехнулся, хотел было что-то сказать, но передумал и сказал совсем другое:

— Ну, положим, Квали свет удалось вернуть, да и дракона ни одного в округе пока не наблюдается. Всё равно не понимаю, что ужасного в том, чтобы отослать отчёт Перворождённым о здоровье и матримониальных планах младшего на-фэйери.

— Ой-й-й! — сморщился Король. — Ты вот прямо… То такой умный, а то такой дурак! Вопрос не в отчёте! Вопрос в ответе! Их ответе, Перворождённых! Она по документам человек! Как ты думаешь, что они мне ответят? А? А-а-а! Вот то-то!

Квали давно уже затравленно водил глазами с Дона на отца и обратно. Он уже понял, что проблема в нём и Птичке, только ещё не сообразил, какая именно.

— Я… понял… — медленно сказал Дон, что-то напряженно обдумывая.

— А-а-а! По-онял! А вот он, — ткнул пальцем Риан в младшего сына, — ещё не по-онял. А когда поймёт… Вот он, мой сын! Мой! — саданул себя Король в грудь и чуть не слетел с кресла. — Он будет меня не-на-ви-деть! До конца своих дней! Меня! Мой сын! А она: "Приду-умай!" — обиженно изобразил он Рэлиа. Он сидел, сильно наклонившись вперёд, упираясь согнутым локтями в колени. — А я не могу, — поднял он голову и обвёл всех печальным взглядом. — Я, Кроль…, тьфу, Король! Судья! Я! И не, не могу… — развёл он ладошками у лица и безнадежно помотал головой. — И вот, и что? Дай мне вон ту, там есть, я вижу! — потянулся он к бутылке на краю стола.

— Да почему, пап? — похолодел Квали. Он ничего не понимал.

— Если бы вы поженились до этого запроса, вам уже ничего бы не грозило. Ты же знаешь, как под серпы ходят в Храме: если вашей воли нет, так они и не сработают, — повернулся к нему Донни. — А если Перворождённым станет известно о твоих планах до брака, они его не допустят. На Трон не может сесть полукровка, а ваши дети будут ими считаться, хотя по сути будут чистокровными эльфами. Скорей всего, Перворождённые пришлют предписание женить тебя на на-райе, может быть, даже укажут, на ком именно. И твой отец не сможет пойти против прямого указания.

— Не-ет, — выдохнул позеленевший эльф. — Дон! Дон, придумай что-нибудь! Мы… мы сбежим! Пап! Ну, как же так?

— Не суетись, — осадил его Дон. — Дай подумать. Первое, что приходит в голову: Риан, ваш старший сын, по сути, уже не эльф. Я могу попытаться в связи с этим добиться для вас по своим каналам увеличения квоты на детей. Родите ещё одного, вы молоды, время позволяет! Как вам такой вариант?

— Оч-чь мал-вер-вр-ратно… — помотал головой Риан. Он сделал всего пару глотков, потом бутылку отобрал Дэрри, но и этого хватило. Короля стремительно развозило.

— На-фэйери, прекратите! — досадливо поморщился Дон. — Это надо решить здесь и сейчас, а если вы будете пьяны, нам придётся смиренно уползти и поджать хвост, вы этого хотите? — Король активно замотал головой, глаза его тут же вытаращились, он зажал рот рукой и бросился в ванную. Дэрри пошёл за ним, Дон вздохнул и забарабанил пальцами по столу. Ох, Лиса моя, Лиса! Как же ты всё запутала этим удочерением!

— Дон, — нерешительно начал Квали, — но у нас же с ней свет! Как же они могут…

— Квали, вспомни, что ты мне сам — сам! — рассказывал о Перворождённых! Свет у тебя может быть с кем угодно, хоть с овечкой. А наследные на-фэйери — только от на-райе.

Квали вспомнил, охнул и уныло замолчал.

Из ванной Король вылез ещё более несчастным и помятым, чем в предыдущий раз. Зато почти трезвым. Сел в кресло, нахохлился.

— Итак. Вариант второй, — продолжил Дон, как ни в чём не бывало. — Называется "По Лисе". На сколько вы можете задержать свой рапорт?

— Ну… Месяца на четыре… — прикинул Риан.

— Отлично. А в рапорте вы напишете всё, как было, практически полностью. Чтобы было понятно, кто такая Птичка, кто такая Лиса и каким образом их жизни оказались связаны. Не смотрите на меня так, поверьте, иногда честность — действительно лучшая политика. Нужно, конечно, соблюсти грань между честностью и глупостью, но это уже детали, это можно отсечь в процессе, я помогу. Вот смотрите: как вы думаете, сколько времени понадобится Перворождённым, чтобы переварить такой сюжет?

— Год-полтора… — пожал плечами Риан и вдруг расцвёл улыбкой. — Это гениально! Да они два раза под серпы встать успеют, пока эти растениеводы там чухаются! Но… — опять помрачнел он. — Трон.

— Ой, оставьте, на-фэйери, один план — другому не помеха, я могу провести их параллельно, — пожал плечами Донни. — Официально отозвать Дэрри в земли ле Скайн — не проблема, он же сын мой во Жнеце! У них просто не будет другого выхода, только разрешить вам ещё одного ребёнка.

— Не буду я наследным! — вдруг вызверился Квали. — И детей своих не дам мучить, идите в баню вместе с Перворождёнными своими!

— Вот младшего братика вырастишь — и отречёшься! — насмешливо фыркнул Донни.

— Ой, ё… — сморщился Квали.

— А ты думал — в сказку попал? — покосился на него Дон. Дэрри фыркнул и прошептал: "Дерево!" — Но, собственно, я-то об отсрочке думал совсем не для того, чтобы дети имели возможность резво бегать под серпы и обратно. Я хотел получить время на то, чтобы оформить надлежащим образом кое-какие документы, а это будет, боюсь, небыстро, — три пары глаз с недоумением уставились на вампира. Дон обвёл их невозмутимым взглядом. — Как вы думаете, Перворождённых устроит в качестве вашей невестки не на-райе, а на-фэйери? На-фэйери Донн Дроу? Не наследный, увы, но титул передать могу.

— Дро… До… Дроу… Оу… оу… Ох, мне плохо, ох… — схватился Риан за сердце. — Ты… — обличающе наставил он палец на Донни, — Ты — да? Да?! Да??!! О-ох!

Донни, заломив бровь, страшно заинтересовался шитьём на своём манжете. Дэрри вдруг хихикнул, ещё раз — и отчаянно захохотал, задыхаясь, икая и повизгивая. Дон искоса взглянул на него и тоже засмеялся, скаля клыки. Король хмурился и подозрительно разглядывал веселящихся ле Скайн, один из которых восемь лет назад — целую вечность назад — был его сыном, а другой когда-то, неизвестно когда, жил в Донн Дроу и принадлежал к правящей династии дроу, подумать только! И как его угораздило? Дроу никогда не выходят из горы, их видели только вампиры, только на основании их свидетельств о дроу и известно. А теперь он и сам вампир. Или врёт? Очень трудно с вампирами, так трудно! Никогда прямо не посмотрят, вечно глаза отводят, это заставляет в каждом их слове искать второй, подспудный смысл, а из-за этого всё время кажется, что они врут, увиливают, недоговаривают. Или ещё лучше: презирают! И Дэрри такой же теперь, вечно глаза опустит и ресницами хлопает. Будто кокетничает. Это с отцом-то! Риан его как-то раз даже отругал, настолько его это раздражало. "Я с тобой разговариваю, куда ты уставился? Что ты в этом углу интересного нашёл?" А Дэрри даже ухом не повёл. Ресницами занавесился и выдал одну из своих вампирских улыбочек: "Никогда не смотри в глаза вампиру, папа. Это вредно, очень вредно, это все знают, даже странно, что этого не знаешь ты. И не заставляй меня смотреть тебе в глаза, поверь, тебе это не понравится!" И ушёл. И понимай, как хочешь. Когда-то давно, в юности, будучи в Детях Жнеца, общался Риан и с ле Скайн, и с ординарами, но, пока вампиром не стал Дэрри, их вечно потупленные глаза не напрягали его в такой степени. Да он и не задумывался над этим никогда, списывал на надменность, заносчивость, на характер, короче. А когда задумался — единственное существо, которое Риан мог расспросить, не опасаясь продемонстрировать свою неосведомлённость, посол райя дэ Терон ле Скайн, так замечательно оказавшаяся давно пропавшим Мастером Корнэлом, попала в ящик на десять лет. Риан поискал, было, информацию в библиотеке, да дела навалились, не до того стало…

— А тебе оно зачем? Вот, что вот ты так уж?.. — подозрительно прищурился Король.

— Уверяю вас, на-фэйери, исключительно шкурный интерес и личная выгода! Даже, я бы сказал, интимного плана, вот, Дэрри меня прекрасно понимает, — улыбнулся Дон. Дэрри понимающе хмыкнул. — Я всего лишь хочу, чтобы моя жена, Лиса, была по возможности счастлива. Или, хотя бы, не питала обиды. Ни на кого. И ничего не боялась. Нет, если вы будете настаивать, я, конечно, объясню, но вам это будет неприятно. Это не политический интерес, это… — покрутил он кистью перед лицом, — скорее, ближе к физиологии. Нашей физиологии.

Риан сморщился. О том, кто такие энки, добровольные энергетические кормлецы ле Скайн, он знал вполне достаточно, чтобы сообразить, что Дон имеет в виду. Но — да, это он мог понять и принять, как объяснение. И даже понял, зачем Дон женился. Хитрая сволочь! Все эти мысли настолько явно отразились у Короля на лице, что вампиры опять засмеялись. Нахалы! А самый большой нахал — этот дэ Мирион. Вот ведь, вроде бы и протокол соблюдает, а Риану всё время кажется, что вместо "на-фэйери" что-то другое имелось в виду. Что-то вроде "слышь, чувак?". А то и похуже.

— Так я могу в этом на вас рассчитывать, на-фэйери? Вам даже не придётся выстраивать стратегию, я вам расскажу, что нужно сделать, чтобы Лиса вас простила. Но мне нужно быть уверенным, иначе, боюсь, что ничем не смогу быть вам полезным, — невинно взмахнул Дон ресницами.

— Нет, вы это видели?!! — Риан бессильно откинулся на спинку кресла. — Этот хренов ле Скайн! Он меня! В моём собственном Дворце! Шантажирует!!! У тебя совесть-то есть, чудовище?

— Э-э-э… — изобразил Донни замешательство и демонстративно оглядел пол, заставленный бутылками: — Это… пьют?

— Ой, сво-олочь! — застонал Риан и махнул рукой: — Жнец с тобой, кровопийца, рассказывай. На-фэйери попытается заслужить прощение человеческой женщины! Куда катится Мир?

Квали облегчённо перевёл дух. Кажется, самое страшное позади, все о чём-то договорились. Правда, он так и не понял — о чём, но Дон же ему друг, а Дэрри брат. Не могут же они его подставить? И папа. Они же его любят, и он их так любит, та-ак лю-уби-ит… Но понимает… плохо понимает, ага. Ну и ладно. Главное — всем весело! А вот бутылка, жалко, кончилась. Такие грибки симпатичные-е! В то-очечку… Только почему-то точечки по-олзают! Как смешно-о-о!

И Квали смеялся, смеялся, смеялся, пока не стало холодно и, почему-то, мокро. Оказывается, братец держал его над ванной, а Дон поливал ему голову холодной водой. Квали задрыгался и завопил.

— О, живой, смотри-ка! — хладнокровно отметил родной брат. Ну, погоди, Дырон, я тебе ещё… ух! Хватит, хватит, я сказал!

— Вытирайтесь, на-фэйери, — Дон шлёпнул ему на голову полотенце. — Нам предстоит аудиенция у Королевы-Матери.

— Мама? Да! Щас! — Квали стал поспешно вытираться. — А… зачем? — вдруг так удивился он, что даже застыл с полотенцем в руках.

— Надо её успокоить, — заглянул в ванную Риан, уже вполне трезвый, даже переодетый, и с раскуренной трубкой в руке. — Она вчера сказала, что разведётся, если я ничего не придумаю. Придумал не я, но, надеюсь, результат её устроит. Пошли? — окно в кабинете уже вернулось на место, дверь тоже, а бутылочный развал, наоборот, исчез. — Причешись, чудовище! — он закусил мундштук и вышел. Квали с острой завистью покосился на бритый затылок отца и стал драть щёткой свои волосы.

На крыльцо выскочил мажордом. Был он бледен, но решителен. Долг превыше всего! Да и Король здесь, не станет же при нём этот ужасный вампир повторять свои ужасные вампирские ужасы?

— Дэмин Риан на-фэйери Лив! Риан Дэрон на-фэйери Лив!

— О-о! Опя-ять! Ка-ак я его ненавижу! Дэрри, можно, я его убью? Или ты, а? Дэки, детка, убей его! Вот прямо сразу, а? Ну, для меня! Ну, пожа-алуйста! — страстно застонал Квали.

— Да? А что такое? — удивился Дэрри. Они с Квали шли второй парой, впереди Риан и Донни обсуждали что-то в полголоса, не обращая на мажордома никакого внимания.

— Эта сука мне Призыв орать повадилась! Я уже в морду дать обещал, и Дон уже стращал. Так его напугал хорошо! Я уж понадеялся, что всё, а вот, видишь? Ненавижу-ненавижу, гад-гад-гад!

— Так сказал бы мне! — удивился Дэрри. — Делов-то? Смотри, как надо!

Дэрри неуловимым образом вдруг оказался впереди всех, лицом к мажордому. Тот как раз открыл рот, чтобы проорать ещё что-то, но утонул в ласковом взгляде.

— Слушай меня, только меня, и всё будет хорошо, я обещаю. Отныне и навеки, каждый раз, как ты вздумаешь произнести вслух слова "Рука Короны", представляя младшего на-фэйери, ты будешь вместо этого громко кричать петухом. Трижды! Запомни! Вместо "Рука Короны" — три раза "кукареку"! А сейчас ты уйдёшь к себе и будешь целый час скорбеть о своём несовершенстве! Ступай!

Мажордом с остекленевшими глазами развернулся и убрёл по коридору, волоча за собой жезл. Квали проводил его восхищённым взором, дёрнул кулаком сверху вниз, прошептав "Р-райт" и взорвался бешеной радостью:

— Дэки, детка, я тебя люблю! Это ж надо — кука… хи-и! Три! Три раза! Хи-и! Р-райт! Р-райт! Месть сладка! Вот оно счастье! — завопил он, в полном восторге проскакал по лестнице до самого низу, и даже не упал. Риан, нахмурясь, повернулся было к старшему сыну, но Донни прошептал ему на ухо:

— Ничего страшного, на-фэйери, Квали уже не в Руке, это ненадолго.

— А вы уверены, что это не повлияет на его психику?

— Чью? — хмыкнул вампир, покосившись на Квали, отплясывавшего на лужайке танец победы пьяного бабуина. Дон наблюдал за ним с момента прихода во дворец, очень было интересно. Этот Квали, "домашний", мало походил на привычного ему Большого, даже когда тот отдыхал и дурачился. Здесь это был… младший сын, что ж тут скажешь. Плюс целая бутылка "Живеня", да… И Дон очень остро вдруг почувствовал все свои шестьсот лет.

— Мда… Вообще-то, мажордома, — поморщился Риан. — Для моего сына такое состояние, увы, не ново и вполне естественно. А вот тот… Он и так-то… И с юмором у него… не очень… Не сдвинулся бы…

— Ну, что-о вы, на-фэйери! — вытянул Дон губки трубочкой. — Это совершенно безвредно. Просто отучится устраивать балаган на потеху себе и окружающим.

— Это хорошо бы, меня он, признаться, тоже сильно раздражал, но, что ж сделаешь, он какой-то родственник Рэлиа, вот и… Мальчики, идёмте, мама там, — они свернули направо, обогнули купу деревьев и оказались перед лужайкой, густо заросшей мощным татарником. Откуда-то из середины доносились тихие всхлипы. Дэрри осторожно потрогал колючку на конце пушистого, как будто седого, листа и отдёрнул палец. Задумчиво почесал грудь, потрогал челюсть…

— Вот, — вздохнул Риан. — Выходить отказывается, я вчера полдня уговаривал. Попробуйте сами. Куд-да-а??!!

— Ма-ам? — Квали, в голове которого всё ещё царил литр "Живеня", не задумываясь, вломился в заросли и, естественно, тут же застрял. И взвыл уже обиженно: — Мам, я в колючках застрял! Ма-ам? Так не честно! Больно, мам!

И это оказалось самым действенным.

— Сыночка? — татарник вокруг Квали стал стремительно изменяться, превращаясь в безобидные садовые васильки, которые ещё и расступились, образуя проход к центру. Квали рванул вперёд, остальные последовали за ним.

— Благословеннейшая! — припал Донни на левое колено, правая рука на левом плече, голова опущена. Ему не надо было смотреть, он и так помнил внешность Королевы. Розовая фарфоровая куколка с сияющими радугой волосами и огромными даже для эльфа глазами, настолько тёмно-зелёными, что казались чёрными. Ни один из сыновей её цвета глаз не унаследовал. Лёгкая, тонкая, на две сотни лет младше Дона, почти на пятьсот — Риана, мужа и защитника. Лье она страшно нравилась, она много рассказывала о Рэлиа.

— Знаешь, мне всё время чудятся у неё за спиной крылышки, такие стрекозиные, — смеялась она. — Так затрепещет, затрепещет — и полетит! И на травинку сядет.

— А то! — соглашался Дон. — Вся такая трепетная… И лапками вцепится… Стрекозиными… Намертво… У меня один вопрос: это она тебе нравится или Мастеру Корнэлу?

— Циник! — возмущалась Лья. — Кого я вырастила! — и хохотала, откидывая чёрные кудри.

— Райн… дэ Мирион?..

— На-фэйери! — вскочил Дон и щёлкнул каблуками.

— Но вы же… Вас же… Не помню… — потерянно прошептала Рэлиа, и поникла, держась за лоб. — Простите, я, кажется, что-то забыла…

— Ой, мам! Я щас расскажу! — вскочил Квали. — Мы вчера…

Рассказ в лицах занял около часа. Квали скакал по поляне, вытаптывая васильки, ржал за Зверей, рычал и свистел за летучую мышь, даже зачем-то полез на дерево. Дэрри вносил уточнения. Тем временем Дон отозвал Риана в сторону.

— На-фэйери, вам не кажется, что вы не очень удачно поставили своей жене "Молчание"?

— Классика, — пожал плечами Риан.

— И кто из нас вампир? Жестоким, не знающим сочувствия чудовищем положено быть мне! Риан, снимите! — опять этот, кажущийся надменным, косой взгляд из-под ресниц. Король нахмурился. Но на этот раз он был очень далёк от того, чтобы высказывать претензии на отсутствие "прямого и честного взгляда". Он понял. Сложно было не понять после фокуса с мажордомом. До сих пор не по себе. Он автоматически заглянул тогда в глаза Дэрри, и теперь никак не отделаться от ощущения, что где-то глубоко внутри ворочается "три раза кукареку" и ждёт своего часа. И не на него ведь сын смотрел, и не ему говорил, а вот такой эффект. А что же тогда у того бедняги в голове делается? Нет, лучше об этом не задумываться. — Она сильная личность, Риан, она будет помнить, что что-то забыла, и мучиться в попытках вспомнить забытое. Не надо. Посмотрите сюда, — Дон разровнял сапогом край клумбы и нарисовал когтем своё плетение.

— О! — Риан заморгал. — Но… Так, вот это — "Молчание", да, но часть его, вот эта, если с вашим дополнением — это… часть обезболивания?

— А вот так? — Дон стёр две линии внутри. Риан ахнул. Дон довольно хмыкнул и стёр весь рисунок.

— Отведение! Три в одном, — заворожено прошептал Риан. — Не могу сказать даже, что полностью понимаю… То есть, если что-то в памяти вызывает негатив — нет, страх, да? — к нему исчезает интерес, да? Не стирается, а просто абсолютно перестаёт интересовать. В ноль! Невероятно! И никакой деформации… Это прямо анестезия памяти получается! Но… столько энергии… такой поток… — Дон дрогнул губами в намёке на улыбку и опустил глаза. Всё было ещё сложней, вернее — индивидуальней, но объяснять это Риану он не собирался. — Да, вы правы, на фоне этого классическое "Молчание" — просто неоправданная жестокость! Где вы это нашли? Это… — понизил он голос. — Это оттуда, да?

— Помилуйте, на-фэйери, я там не был с детских лет. Это моё, только моё. Дарю! — безмятежно улыбнулся Дон.

— Это… прямо королевский дар! — Дон насмешливо задрал брови. До Риана дошло, он хохотнул и кивнул, блеснув бритым черепом. — Тогда прошу вас, приступайте, КОЛЛЕГА!

 

Глава пятая

Что такое возраст?

Лиса проснулась, потянулась, зевнула так, что чуть челюсть не вывихнула. Хорошо-о! А чего хорошего-то? А почему это она на кровати? Да ещё и не своей? Сбежал!!! Ах, скотина! Ещё и косичку ей над ухом заплёл — как визитная карточка: "Здесь был Донни"! Зря она вчера согласилась, когда Тихий предложил ей "подкачать эту дохлятину. Ты уверена, что он тебе нужен?" Сейчас лежал бы здесь, как зайчик, из сосочки молочко сосал! Вот куда его опять унесло?

Внизу грохнуло, зазвенело, покатилось, задребезжало. Мать Перелеска, да что ж они там делают? Вот и спасай таких! Ты их спасаешь, а они тебе корчму разносят!

Вниз она слетела с чётко оформившимся желанием построить всех спасённых в колонну, вручить флаг и отправить к дроу в гору, придав пинками нужное ускорение. Все живы? Все. Все здоровы? Все. Пошли на фиг! Все!

Строить оказалось некого. О недавнем присутствии Рогана напоминал только матрас на полу, а единственным, подходящим для придания ускорения, объектом оказалась чья-то задница в чёрных форменных штанах, азартно елозившая под разделочным столом.

— Та-ак! — зловеще протянула Лиса. — Гро-ом?

Стол нервно подпрыгнул, помянул дроу в большом количестве, застучал всеми четырьмя ножками, слегка отъехал от стены и, наконец, разродился Громом.

— О, Лисища! Разбудил, да? А я тут, того, крышечку уронил, да…

— Нет, сама проснулась, — Лиса разглядывала виноватую физиономию вампира. — Что у тебя на лбу?

— Так, видишь, какая штука… — Гром как вылез из-под стола, так и сидел на полу, прижав к груди крышку и дружелюбно помаргивая глазками. — Встали все уже. Я их и покормил, они и ушли, да. И я уж собирался, но, дай, думаю, поем. Да. Тоже. И яйцо-то и уронил. И за тряпочкой шагнул… — настроение Лисы стремительно улучшалось. Она уже примерно знала, что Громила скажет дальше. — И ногой в яйцо, и поскользнулся. И прямо неудачно так, прямо упал. Прямо на кастрюлю эту, прямо лбом, — вдумчиво вещал вампир, жестикулируя крышкой. Лиса сдерживалась из последних сил, чтобы не заржать. — Лоб, он так ничего себе, лоб, синяк просто, да. Крышка — вот она, улетела, крышка-то. А вот кастрюлька… Ты это, Лиса, ты не думай, я тебе другую… — Лиса не выдержала и заржала.

— Ой, Громила, ой, не могу! — одного взгляда на кастрюлю, вернее на ковшик, хватало, чтобы вызвать очередной приступ неудержимого хохота. Донышко ковшика для молока сложилось пополам, один край сплющился в ноль, ручка задорно торчала, как задранный хвост. — Тебе не в Руку, тебе в кузнецы надо было! И лбом вместо молота… — наконец вздохнула она, вытирая слёзы.

— Так я ж и был. Только давно очень. Давно… — Гром задумчиво потрогал постепенно исчезающий синяк на лбу. — Там, в Бризе. И подняли меня там. Я бы сгорел, наверно, но меня Марта спасла. Жена моя, Марта. И дети.

— Спасла? — удивилась Лиса. — От чего? Почему "сгорел"? В Госпиталь не добраться было?

— Не, Лиса, не было ещё Госпиталя. Его потом сделали, Марта померла уж тогда. А она почти до ста лет дожила, моя Марта. Не хотела меня одного оставлять — и жила, — Гром нежно прижал к груди крышку. — Она уж и ходить не могла, и ослепла почти — а всё жила, да. Я её по вечерам в сад выносил и рассказывал, что вокруг вижу, ей нравилось. Одно жалко: согреть-то я её не мог уже, видишь, какая штука, сам-то уже холодный, а она зябла сильно под конец, в жару даже, летом. Ноги мёрзли у неё, да, — удручённо покивал вампир сам себе, баюкая крышку.

— Громила… сколько же тебе лет? — ошеломлёно прошептала Лиса, тоже опускаясь на пол.

— Так… не знаю, — как будто проснулся Гром от воспоминаний. — Много. Я ж не считаю. Живу и… живу. Я ж ординар, мы не меняемся. Как был — так и есть, да. Да и не случалось так-то ничего такого, памятного. Вот Марту хорошо помню, детей, Бриз сам помню — а потом жил и жил, и ничего… Ну вот, смотри, — понял он, что Лиса не отвяжется: — Я Марты на пять лет старше. Подняли меня как раз после дня рождения её, тридцать четыре ей исполнилось. Мне, стало быть, тридцать девять было. Померла она в девяносто семь, а через семь или восемь лет… не помню, но меньше десяти — и Госпиталь открыли. Вот и считай.

— Но… Это война, что ли, ещё была? Ты что же — старше Дворца?

— Старше, — спокойно кивнул вампир. — Не я один. Из ле Скайн многие, Перворождённые, опять же. А из ординаров — не знаю, кто сейчас ещё остался. Мы же друг другу-то не сильно интересны. Так — выпить, в картишки — да я не очень как-то. Как Зов из Госпиталя послали, нас сотни полторы набралось, ординаров. Ле Скайн тогда больше было, намного, раза в два. Я тогда отметился и обратно в Бриз вернулся. Война-то заканчивалась, а бандитов меньше не стало, лезли, сволочи! А у меня ж в Бризе внуки да правнуки, кто их оборонит? Я ж среди мужиков и так самый сильный был, а, как вампиром стал — так и вообще. На меня все надеялись. Видишь, какая штука: кто там сверху — люди, эльфы — деревенским по боку, а бандиты — это всегда паршиво. Потом уж, как потише стало, ушёл в Руку. Так и служу с тех пор.

— Как же тебе удалось… без Госпиталя?.. — Лиса по-новому рассматривала друга, оказавшегося живым раритетом.

— Так… семья кормила. По очереди, да. Как Марта завела порядок, так и кормили. Сначала они, потом и внуки выросли, а там и Госпиталь открылся. Видишь, какая штука: Марта — она сильно строгая была. Как говорила — так все и делали. Ребята все хорошие выросли, мать слушались, даже когда и взрослые стали уже, да.

— А как же тебя в вампиры-то угораздило?

— Да… похмелялись мы с мужиками. После дня рождения, после Мартиного, да. В кабаке сидели, в деревне. Тут орут на улице, что вампиры налетели, трёх девок схватили. Понятно, зачем, да. Мы и побежали — кто с чем. Я оглоблю схватил какую-то. Там их пятеро было, я как палочкой махнул — у одного голова и отскочила. А оно ж… сама понимаешь… Ну, остальные четверо девок бросили — и на меня. Уволокли на задворки, в сарай дровяной, я и не понял ничего. А один, уходя, и говорит: "Тебя, паскуда, убить мало за то, что ты сделал! Так поживи — помучайся!" А я и не понял. А как на солнце вышел — так от меня дым-то и пошёл. Ну, спрятался обратно, весь день просидел, да. Ночью пришёл домой, весь в ожогах, страшный… Иду — и думаю: сейчас мне Марта задаст! А она всё поняла сразу, заплакала. Да… Иди, говорит, в подвал, я что-нибудь придумаю. Я и пошёл. Сидел-сидел, жрать хочу — сил нет, какой голод. А из того, что там есть, ничего не лезет, ни сыр, ни ветчина — ничего не хочу, да. Смотреть прямо противно. Мёртвое оно всё, неживое — как я. Нашёл яблоки прошлогодние — вроде ничего, не противно. Одно кусил — а жевать не получается, челюсти не такие какие-то стали. Сижу — сосу кусок, во рту мусолю… А как представлю, что Марта входит — голод прямо глаза застит, как накатывает! Я и думаю: я ж её загрызу! Я ж их всех загрызу! Как же я буду-то после этого? Неправильно же это совсем, понимаешь? Я чурбачок под крюк для окорока подкатил, пояс из штанов вынул, голову в петлю — и повис. И вишу, как дурак — толку-то? Только в шее хрустнуло, и штаны свалились. Без пояса-то. Стал штаны подтягивать, задёргался — рубаха-то с плеч и сползла. Это не шея хрустела — это ворот того, лопнул. И спеленало меня — не рыпнешься, только если всё порвать. И буду голым висеть — срам-то какой! Да и жалко рвать-то, новое почти! А тут Марта спускается, с фонариком и с курицей живой. А я висю… вишу… болтаюсь, в общем, за штаны держусь, и только зенками на неё — блынь, блынь. Она: "Ро-ома!", и руками всплеснула. Фонарь упал, разбился, курица по подвалу мечется, орёт, пух, перья — а!.. — махнул Гром рукой. — Беда. Да. В общем, вылез я. По потолку. Курицу выпил. Все спать легли. А я посидел — и опять есть захотел. Ты ж понимаешь, чего там в этой курице? И думаю: этак я за неделю всю живность нашу сведу — и всё равно кусаться полезу. И пошёл на речку, благо ночь. Камушек подобрал по дороге, хороший такой, в рубаху навязал, и на шею, и в воду — бульк. А, видишь, какая штука — лето же. Обмелело! Голова там, а жо… это… ноги — снаружи, да. Но, думаю, мне и этого хватит, щас захлебнусь — и всё. И всё жду, когда же помирать-то буду? А!.. — опять досадливо вздохнул он. — Торчал там, торчал — совсем скучно стало. Вылез, ушёл обратно, мокрый весь, и внутри вода булькает. Решил: утра дождусь, с Мартой и детьми попрощаюсь — и на солнышко. Больно, конечно, но помирать-то надо? Во-от. Как на меня Марта заругалась, когда я ей сказал! Забор, говорит, нечиненый, крыша течёт — а он помирать собрался! А в кузне кто будет? — он замолчал, задумчиво уставясь в никуда. Лиса сидела, затаив дыхание: боялась сбить настрой. Первый раз на её памяти неразговорчивый и обычно молчаливый Гром что-то рассказывал, тем более — о себе. Тем более — такое! Что там романы — там всё выдуманное, а здесь — вот он, Гром, и это не выдумки, не чей-то романтический лепет. — Она, как корову подоила в пять утра, так и пришла. Молока принесла парного, с яйцами, с полведра. Я выпил, а всё равно чего-то не хватает. Она мне руку и дала. Пей, говорит, не бойся. Я пью, а она по голове меня гладит и слезы утирает. Я уж постарался осторожно, но ей, наверно, всё равно больно было. Я ж не умел тогда ничего. Только недели через полторы что-то прорезалось. Само, ниоткуда. Просто стал знать, как боль снять, как заживить. Не особо, конечно, какой из меня маг, по печати-то всё равно лучше получается, но хоть как-то. Вот и с Лягушонком пригодилось, печатей-то не было у меня, да. А Марта мне к тому времени одёжину сшила такую, чтобы всё-всё закрыто было, и шляпу такую, — он показал, какую шляпу. — Чтобы всё в тени. И очки солнечные. Так год и прожил. Зимой-то легче было, зимой солнца мало, а к весне я уже чего-то мог, да. Тоже само в голове появлялось — как чего надо. Просто понимал, что это — вот так. Мужики сначала стремались, потом попривыкли — железо-то всем надо, да. Война же. До Бриза-то так и не докатилось, Дорка-то, из Гривских, хорошо им мозги вправила, да. После Верхограда дома уж не разваливались, только бетонка накрылась, и железка тоже, да леса вокруг сошлись, — он поймал недоумение во взгляде Лисы и попытался объяснить: — Это дороги такие были. Бетонная и железная. Только она железом не мощёная, а две полосы такие, по ним вагоны ходили с грузами. Их с тех пор и нету, с войны, порталы же, открой да иди, куда хочешь, кому дороги-то нужны? Во-от. Да. А дети были у нас, да. Еще двоих Марта родила. С первым дёргалась, что я подумаю — изменила. А мне и невдомёк. Двое-то были у нас уже, почему ж ещё не быть? Мне потом только сказали, что, мол, у вампиров не бывает. А у нас были. Я потому и с тобой не сильно удивился.

— А-а! Так в кузнице-то жарко! — сообразила Лиса. — Значит, всё-таки, температура!

— Не знаю, наверно. Слушай, а ты ж, поди, голодная? Тут такая кругленькая заходила — вот, пирожков принесла, корзинку целую.

— Это Рола, — улыбнулась Лиса. — Ничего передать не просила?

— "Ой!" — подумав, сказал Гром. — И "О-ё-ёй!"

— Это как? — не поняла Лиса.

— Ну так… Ушли уже все, а тут стучат. Я и открыл. А она там смотрит. Я ей: "Что угодно, райя?" И улыбнулся даже, вежливо так, — Лиса зажмурилась, сдерживая смех. Бедная Рола! Улыбающийся Гром для человека неподготовленного… Мда. Надо будет к ней сходить, что ли, успокоить. Попытаться. И вообще рассказать. — А она: "Ой!", и корзинку уронила. Я подхватил, и говорю: "У вас упало, райя! Вам помочь?" А она: "О-ё-ёй!" — и убежала. Я и не понял, чего она…

— Гром, ты не обижайся, она просто никогда вампиров не видела, а в народе, сам знаешь, всякое рассказывают, — объяснила Лиса. — А девчонки куда делись? И Роган где?

— Роган проспался и в Госпиталь пошёл, да, а Птичка с Воякой ещё раньше убежали, вот, оставили, — Гром подал Лисе записку.

"Мамочка, мы с Зиной и Зорой на ярмарку. Взяла из кассы коготь, Нику там покормлю, будем вечером. Целую!"

— Вот поганки! — покачала головой Лиса.

— Ничего не поганки, а, это, самостоятельные, — насупившись, старательно выговорил Гром. — Видят, что мать умаялась, вот будить и не стали. Давай-ка поедим, да я тоже пойду. К Замку мне надо, видишь, какая штука. Рука-то развалилась наша, если Дон в Большие не пойдёт — я тоже уйду. Из Дона хороший Большой выйдет, а к другому ещё сколько привыкать — не хочу.

— А сам? Ты ж опытный какой!

— Не, Лиса, тут опыт… Видишь, какая штука: медленный я. Не в движении — вот тут, — постучал он себя по лбу. — А Большой быстро соображать должен. И… не хитрый я, вот, — нашёл он нужное слово. — Не умею я вот этак, вот, как Дон, как Лягушонок наш…

— Не дипломат? — хмыкнула Лиса.

— Вот, наверно, ага. Не умею я уговаривать. Я могу так вот взять, — он показал, как он может, Лиса даже поёжилась. — И тогда оно, конечно, да… Но так неправильно. Вот Дон может, да. Но, если не захочет — я тоже уйду. Устал я. Я только ради Лягушонка был, а он ушёл теперь. Пойду в Парк, меня давно зовут, да. А теперь ещё и щеночки будут! — расплылся Гром в блаженной улыбке. — Я из этих-то десяток щеночками помню, мы ж почти ровесники! А на Лягушонка ты не шуми уж, — неожиданно строго добавил он. — Неправильно это, да. Ему Риан условие поставил: или так — или никак. Чтобы, значит, на имени не выезжал.

— Защищай, защищай! — мгновенно обозлилась Лиса. — Не напоминал бы лучше! Сука твой Риан! Тоже мне, на-фэйери! Интриган паршивый! Ладно Лягушонок, а на фига сюда папенька инкогнито припёрся? Скотина лысая! Похихикать? Во Дворце скучно стало? Людей давно не видел?

— Гы! Таких, как ты — точно не видел! — обрадовался Гром. — Гы! И не давно, а никогда! А Лягушонок им, поди, про тебя рассказал — вот их и разобрало, да! А без имени — чтоб ты кланяться с ходу не начала. Их, поди, уж во Дворце достало — ах, на-фэйери! Они ж не знали, что ты и не начнёшь, хоть там десять раз на-фэйери!

— Тьфу! — резюмировала Лиса и вгрызлась в пирожок.

Гром напился молока и ушёл. Лиса подкинула травы кроликам и, прихватив пару печатей — "Чистоту" и "Момент" для сушки — отправилась полоскать бельё на мостки. Печати печатями, а с речной водой ничто не сравнится. Заодно и искупалась.

Вернулась часа через два и обнаружила полный раздрай. Столы в зале были сдвинуты к одной стене и щетинились ножками опрокинутых на них стульев. А на свободном пространстве бритый эльф, в одних холщёвых штанах и босой, старательно драил пол шваброй. Разило от него, как от Птичкиной клумбы. Заметил Лису и осиял улыбкой:

— Райя!

— К чему этот балаган, на-фэйери? — не поддалась обаянию Лиса. И миндальничать не собиралась. На-фэйери? А она Видящая.

— Чтобы не утратить блеск, Корона должна выполнять взятые на себя обязательства! — ещё шире улыбнулся эльф.

— Что ж, полагаю, как лицо заинтересованное, я имею право освободить Корону от опрометчиво взятых обязательств, тем более, что полученные знания оказались бесполезными, — "И шёл бы ты отсюда", было написано у Лисы на лице. Большими буквами, если кто видит плохо. Типа, всякие там на-фэйери.

— С вашего разрешения, райя, я всё-таки закончу, а потом попрошу уделить мне несколько минут для разговора, — снял улыбку с лица Риан. — Поверьте, это нужно как мне, так и вам. И не только.

— Да пожалуйста, — пожала плечами Лиса и ушла в кухню, готовить обедо-ужин. Много чести — с этой подставой ходячей спорить.

— Принимайте работу, райя Мелисса! — окликнул её эльф часа полтора спустя. Лиса вышла из кухни, мрачно сопя — и замерла на пороге. Это была её корчма — и, в то же время, не она. Вроде бы, те же стены, затянутые мешковиной, по которой вьётся тенелюбивый плющ — но слегка изменилось освещение за счёт того, что занавески исчезли, в окнах появились витражи, а сами окна стали уже и выше, и закруглились сверху. Немного изменились пропорции и очертания столов и стульев. Лестница на второй этаж сменила стиль и вписалась органично, даже стала казаться украшением зала, а не технической деталью. Всё как будто поёжилось и стряхнуло шелуху, старую и ненужную. И зал взлетел. Потолок, и так высокий, совсем потерялся; ощущение лёгкости, изящества и гармонии, недоступное людям в их творениях, овладевало душою с непреклонностью взявшей под локоть сильной руки и заставляло затаить дыхание.

— Магия, да? — Лиса невольно понизила голос. Здесь вообще не хотелось говорить, здесь надо было петь, тихо петь под неслышную музыку, звучавшую, казалось, откуда-то сверху. И танцевать "Мойлл" — медленно и плавно.

— Ну, так, слегка, — довольный произведённым впечатлением, улыбнулся опирающийся на швабру эльф. — У вас и так было очень симпатично, я просто добавил пару штрихов. Может, вы меня всё-таки простите?

И этим вопросом сбил эффект.

— Кто я такая, чтобы вас прощать? — передёрнула плечами Лиса. — Вы Корона, я корчма. Какая вам разница?

— Мне большая разница, — серьёзно ответил Риан, выдвигая для неё стул и жестом предлагая присесть. — Дети уже рассказали о возникшей у вас по моей вине проблеме, но, с помощью вашего мужа, её, видимо, удастся разрешить. Как — он вам расскажет сам. Но вам, поверьте, уже ничто не грозит, Квали действительно не будет на-райе. Это и его желание, он никогда этого не хотел. С титулом мы, к сожалению бессильны, это, знаете ли, наследственное.

— Генетическое заболевание, — ехидно хмыкнула Лиса.

— Ну, практически, — согласился Риан. — И прошу я, в основном, за сына, а не за себя. Мне, конечно, будет неприятно осознавать вашу неприязнь, но вы правы, я бы это пережил. А он — нет. Ему дорога ваша дружба, и не из-за того, что вы Видящая, не думайте. А в случившейся неприятности он винит меня, и вот это уже неприятно именно мне, он мой сын, и я его люблю. Я не хочу, чтобы наши с ним отношения испортились из-за причинённой вам обиды. Да, виноват в сложившейся ситуации действительно я. В какой-то степени. Видите ли, в нашей семье все в определённом возрасте служат, но не в Руке, а в Детях Жнеца, А там никаких чинов, сами понимаете, нет, только десятники. Есть жрецы Храма, и есть Дети, и чей ты сын — никого не интересует, там и имён-то не спрашивают. А Рука — это другое, там Присяга, там карьера. Вот я и настоял на том, чтобы он служил инкогнито. Иначе… слишком легко, райя, понимаете меня? Я не хотел, чтобы его продвижение по службе, если оно будет, происходило за счёт имени. Если честно, я вообще не думал, что его надолго хватит, тем более — что он станет Большим. Ему же всего сто шестьдесят, это где-то около ваших двадцати, и он у нас такой безалаберный! Ваша дочь гораздо серьёзнее, хоть и младше. Может, хоть рядом с ней он немного повзрослеет.

— Ага. Если она его не выгонит, — мрачно продолжила Лиса.

— Но?..

— Как ни странно, она к вранью относится ещё хуже, чем я. И её реакцию я предугадать не возьмусь. Не исключено, что всё развалится. Так что, это её вам уговаривать надо, а не меня. И как вам это удастся — понятия не имею. Помогать не буду, сразу говорю. И обойди вас Жнец с серпом своим, если почувствую принуждение! Я, всё-таки, Видящая, да ещё и не под Присягой, я и к Серпам воззвать могу! И встанете, хоть вы три раза на-фэйери! — холодно взглянула Лиса исподлобья.

— Ох, — стушевался Риан. — Признаться, я надеялся на полотенце… — "Много чести", явственно отразилось на лице Лисы. — Да, я понимаю, это только для друзей… — вздохнул Риан. — Но, райя, — наивно похлопал он глазами, — не получив вашего прощения, я не смогу принять и ваш отказ от взятых на себя обязательств! Они будут снедать меня изнутри! — схватился он за грудь и закатил глаза. — Я буду ходить сюда каждый день, мозолить вам глаза и мыть пол, пока не протру его до дыр! Я буду так уставать, что не смогу выполнять свою основную работу, никак не смогу, королевство придёт в упадок, будут царить коррупция, произвол и насилие — а всё из-за вас! — он жалобно воззрился на Лису, только углы губ подрагивали в старательно сдерживаемой улыбке.

Ох, не сам ты это придумал! Уж больно обороты знакомые! Интересно, сколько Дон с тобой репетировал этот монолог? Лиса против воли заулыбалась и покачала головой:

— Ну, вы и…

— Я быстро учусь, райя! — хитро улыбнулся Риан. — Так могу ли я хотя бы в будущем рассчитывать на полотенце? — умильно заморгал он.

Лиса пару раз негодующе фыркнула, потом всё же засмеялась. Риан мысленно осенил себя серпом: кажется, пронесло.

— Видит Жнец, райя, у нас и в мыслях не было своим визитом хоть как-то вас задеть, тем более — обидеть, — заговорил он уже серьёзно. — Мы с Рэлиа семь лет смотрели на то, как сгорает наш сын, давно отчаялись и потеряли надежду. И вдруг он пришёл оживший и влюблённый, и попросил совета, как вам сообщить о своём титуле, да ещё с таким видом, будто титул — это, как вы сказали, какая-то болезнь или непристойность. Это было искушение, райя, и я не устоял! Я должен был на вас посмотреть! Тем более что заочно я уже был с вами знаком, и тоже по весьма загадочному делу. Но вас по нему даже не беспокоили, всё решилось на Серпах, иск на-райе Рио был признан ничтожным и отклонён.

— Однако… — опешила Лиса. — И что этой Рио было надо?

— Она пыталась вернуть дочь, мотивируя это тем, что у вас нет диплома. А диплом уже был, только вы его так и не забрали.

— Ах, вот оно что. А я-то удивилась, как это печать сработала… — поняла Лиса. — А про диплом я даже узнавать не стала — не до того было. Да и не хотела я, если честно. Мне тех двух месяцев на всю жизнь, наверно, хватит. Да, приятно потешить обострённое чувство справедливости, но какой ценой? Незавидна доля Видящей. Я вам уже говорила, что всегда считала это не Даром, а проклятием. Все эти судебные дрязги…

— А Видящей Короны? — осторожно прозондировал почву Риан.

— Ещё хуже! — передёрнулась Лиса. — Да и кровь моя уже засвечена, в двух магистратах и в Госпитале: и замуж я выходила, и детей регистрировала. Какая из меня теперь Видящая? Нет, на-фэйери. Здесь я веду вполне осмысленную жизнь без необходимости ежедневно себя насиловать — и счастлива этим. Что лучше — довольный жизнью повар или несчастная Видящая Короны?

— Мда… — озадачился Риан.

— Давайте-ка я вас лучше покормлю. Там как раз рагу дошло.

На второй кружке компота явился встрёпанный и помятый Квали. Осторожно просунулся в дверь, с вопросом и надеждой глядя на отца.

— Ну и что ты застыл? — обернулась Лиса. — Сколько ещё народу ко мне придёт за тебя просить? Гром, твой отец — кто следующий? — Квали виновато потупился и засопел. Лиса, поджав губы, смерила его косым взглядом и, без перехода, так же сварливо спросила, как гавкнула: — Есть будешь?

— А? Ага! — нерешительно заулыбался он и просочился к столу. Пока он жевал, Риан пересказывал придворные анекдоты, в частности, о печальной участи, постигшей мажордома. А потом пришли Птичка и Ника, и был ещё один разговор.

— Ма-ам? — растерянно обернулась Птичка к матери, услышав новости. Лиса только плечами пожала, да руками развела:

— Я узнала вчера, ближе к ночи. Решай сама, тут я тебе не советчик. Могу только сказать, что извиняются со страшной силой. Вот, видишь, Король нам зал подремонтировал, совершенно бесплатно. И пол помыл, собственноручно, и грозится каждый день мыть, пока до дыр не протрёт, — Риан поймал изумлённый взгляд сына, независимо задрал брови и спрятал лицо в кружке. Птичка окинула строгим взглядом преображенный зал корчмы, отмытый до белизны пол, долго хмурилась, изучала присмиревших на-фэйери и что-то решала для себя.

— Так, — наконец сказала она. — Говорите сразу, какие ещё сюрпризы заготовлены? Прямо сейчас! Потому что, если потом что-то обнаружится — побреюсь, как твой папа, так и знай! Как серп свят, побреюсь! Ну-ка, рассказывайте всё!

— Ох! — Квали позеленел, а Риан перевёл дух и вытер испарину. Обошлось! Рэлиа обещала убить, просто убить, если он не сможет добыть счастье для сына. И ещё этот невозможный дэ Мирион, оказавшийся дроу — кто бы мог подумать? Шантажист! У Лисы заломило голову от интенсивности весенних ароматов. Гиацинт и левкой — не лучшее сочетание. А в замкнутом помещении — и вообще, даже раскрытые окна не спасают.

— Вот что, благословенные, вы тут общайтесь, а я к Роле схожу. Её Гром утром напугал, пойду успокаивать. Птичка, справишься?

Рола хваталась за кругленькие щёчки, пару раз всплакнула от полноты чувств, ахала и вздыхала так, что сарафан чуть не лопался. Воистину благодарный слушатель! А новый видеошар оказался действительно огромным, и — что удивительно — с хорошим качеством изображения. И они с Ролой посмотрели какой-то сериал, и ещё какой-то фильм из жизни животных, и вечерние новости. В новостях Лису весьма повеселил репортаж из Госпиталя. "Прошлой ночью некие злоумышленники совершили беспрецедентную попытку похищения пациента Госпиталя в неизвестных целях. Негодяям уже удалось вывезти несчастного из корпуса, но на их пути оказался Указательный Руки Короны Ланс Громад дэ Бриз! Как сказал скромный герой: "Ну так, я ж вижу, они — это. Ну, я их и того". Доблестные бойцы нашей Руки Короны, даже не находясь на службе, во внерабочее время, стоят на страже…" — и так далее, и тому подобное бла-бла-бла. Правда, Грома так и не показали, отвертелся, хитрюга! А потом Рола по второму кругу начала её расспрашивать, и Лиса сидела, и сидела, и пила компот, и рассказывала, пока не поняла, что просто не хочет идти домой и тянет время. Мысль эта обозлила её чрезвычайно. Да не пошли бы они все? Это её корчма! Сейчас пойдёт и всех выгонит! Вот только Дон… Муж, как-никак. И опять разборки, объяснения… Надоело! Лисе почему-то не хотелось с ним встречаться. Никак не могла себе представить, о чём, собственно, с ним говорить. Как это она будет жить — с ним? Сначала всё было понятно: он был в беде, его нужно было спасать. Спасли. А что теперь? За месяц своего замужества она так и не поняла, что значит — быть женой. Обстановка не располагала. Вот Рола — да, жена. А она, Лиса, так не умеет. Она всегда и всё — сама. А как иначе? Надо!

То, что за восемь лет в памяти своей она успела изрядно идеализировать своих друзей, она уже поняла. Не втискивались живые друзья в узкие рамочки своих портретов. Кроме того, она повзрослела, а они — нет, особенно Квали. И все их подвиги восьмилетней давности в теперешнем её понимании отдавали вопиющим ребячеством, безответственностью и самонадеянностью. Ремнём бы всю их Руку хорошим! Разложить и всыпать! Да она и сама была не лучше. Но это было восемь лет назад. А насколько другим окажется Дон? Настоящий Дон, а не то, что осталось в памяти? И тому, что у них дочь, он не обрадовался, наоборот, всех запугал чуть ли не мировой войной. А насколько изменилась она сама? Может, такая, как сейчас, она Дону уже и не нужна — слишком много горечи накопилось в душе, устала, постарела. Восемь лет для человека — это много, у неё это свой дом, Птичкина школа, Ника — целая жизнь. На душе было тягостно и смутно. Да ладно, от серпа не увернёшься, надо пойти и… и… Хотя бы пойти.

— Пойду я, Рола. Завтра — не знаю, а послезавтра точно откроемся.

На крыльце корчмы постояла ещё, преодолевая внутреннее сопротивление, потом — а, какого гоблина! — шагнула внутрь.

Риан исчез, Квали и Птичка пили компот за угловым столиком. В проходе валялся на полу Дон, Ника кралась к нему с хищным рычанием. Понять, во что играют, было несложно.

— Мама, мамочка, смотри, какой у нас с Птичкой папа получился! — завопила Ника, увидев мать. — Иди, иди, я тебе покажу! — тянула она Лису за руку. Дон сел с проказливой улыбкой, Птичка и Квали захихикали в кулачки. — Вот! Это наш папа! Он вампир! — с гордостью объявила Ника.

— Да, я вижу, — кивнула Лиса. — Тебе нравится?

— Да-а… — Дон вдруг клацнул зубами и зарычал. Ника восторженно взвизгнула, бросилась на него и повалила на пол. Дон захохотал.

— Сумасшедший дом, — обречённо сказала Лиса. — Вы знаете, сколько времени? Ночь на дворе! Птичка!

— Ну, ма-ам, ну пятнадцать мину-уток! Я её уложу! Сейчас, только компот допьём. А посуду я помыла уже, ты не беспокойся!

— А ну вас, — махнула Лиса рукой и вышла на крыльцо в сад. В след ей летело:

— Папа, папа, ты вампир-р-р?

— А то! Вот сейчас за пузо — ам! Р-р-р! — счастливый Никин визг и хохот на три голоса.

Неожиданно охватило ощущение чуждости и ненужности, будто она была лишней, чуть ли не помехой этому веселью. "Вот и всё", крутилось в голове, "Вот и всё". Она прислонилась головой к резному столбику навеса, вглядываясь в ночь. Из окон, ставших витражами, лился разноцветный весёлый свет, но быстро истаивал, не в силах развеять тьму, охватившую мир. И светляк на тополе за забором светил сквозь листья тускло и невнятно. Так и у меня, думала Лиса, так и у всех. Только маленький освещённый пятачок достаётся нам посреди ночи. У кого-то больше, у кого-то меньше, но этого всё равно так мало, так безнадёжно мало. Не подошёл. Даже с полу не встал. И зачем пришёл? Зачем вампиру ребёнок? Собирается остаться? Или ему просто наплевать, что Ника будет потом о нём спрашивать? Ну и ладно, не больно-то хотелось, просить не собираемся! Переживём. Не надо было его сюда привозить, только себе проблем прибавила. Отправила бы его вчера в Казарму — и все дела. Но это сейчас она такая умная, а вчера она уже и соображать-то была не в состоянии, столько всего навалилось.

Ни звука не раздалось за спиной, ни шагов, ни скрипа двери, а Дон уже обнял её сзади, ткнулся носом в макушку: Лиса вздрогнула от неожиданности.

— Привет! Бить будешь? — прошептал в самое ухо.

— А смысл? — фыркнула Лиса, досадуя на свой испуг. А мех, мягкий, чёрный и пушистый, уже окутывал в Видении, грел и успокаивал. А она и забыла, как это было…

— И это правильно! — обрадовался Дон. — А чего сбежала? И фырчишь, как голодный ёжик? Смотри, переименую! Лис с колючками не бывает! Всё ещё злишься?

— А то не за что? — возмутилась Лиса.

— Не-е, — с глубоким убеждением уверил её Дон. — Я хороший, чесслово! И подарки купил — всё, как обещал! Наверху лежат, потом посмотришь!

— Подарки? — подозрительно нахмурилась Лиса.

— А то! И ватник, и коврик — всё, как договаривались! Вот котелок не закоптил ещё, ты уж извини, завтра обязательно…

— Ах, ты!.. — Лиса саданула локтем назад. Дон, смеясь, увернулся, обнял ещё крепче, провёл губами по шее за ухом. — Опять?

— Ага, — засмеялся Донни. — Соблазняю честную женщину! Причём, что интересно, свою жену! Дорогая, я тут по случаю новой тушкой обзавёлся, так она — представляешь? — хочет всего и сразу! М-м-м? А где у тебя тут юбка расстёгивается?

— Это платье! — мстительно процедила Лиса.

— Ах, ах, достопочтенное и благопристойное платье! Примите мои глубочайшие соболезнования по поводу вашей столь прискорбной, безвременной и скоропостижной кончины! — материя на спине с шелестом разошлась сверху донизу под когтем бритвенной заточки.

— Ах, ты!.. — возмущённо дёрнулась Лиса. Но это было и всё, что она смогла сказать. Не до платья стало. И развеялось по ночному ветру привычное, но изрядно надоевшее одиночество. Остались только обжигающие прохладой губы и руки, сильные, надёжные, способные с лёгкостью необыкновенной разорвать в клочья любого врага, но с ней такие бережные и ласковые. Любовь? Может быть, но лучше об этом не говорить, тем более — не спрашивать — ведь соврать ей он не сможет…

Всё-таки, хорошо в саду тёплой летней ночью.

— Это что?

— Ватник!

— Бархатный?

— Ну бархатный ватник, подумаешь! Обрати внимание: зелёный, долго искал, между прочим!

— До полу?

— А то! Ну и что? Ну и до полу ватник!

— С кружевами?

— Ну, с кружевами ватник, плохо, что ли? Всё, как договаривались: декольте, в талию и с оборочками! Чего ты? Видишь — стёганый, значит — ватник.

— Ох, До-он! Какой же стёганый? Это букле! А воротник?

— А что воротник? Рыжий, меховой, нормально, тебе идёт! Как раз в тон волос! На зиму же, тёпленький! Куда ж зимой без меха?

— До-он! И куда я в таком ватнике пойду? Кроличьи клетки чистить?

— Ну, зачем? В нём можно в гости ходить…

— В ватнике?

— Ну дома ходи — я любоваться буду…

— Ватником?

— Ну, Лиса-а-а! Я буду любоваться тобой в ватнике. И не только любоваться! Вот, иди сюда, на коврик…

— Упс… Дон… А там на еду-то хоть осталось? После коврика?..

— А то! Вот, блин, надо было тот парчовый брать, там всего-то две пуговицы было…

В саду, конечно, хорошо, но на шелковом, с плотным пятисантиметровым мягким ворсом, ковре, которым застелена двуспальная кровать, тоже очень и очень неплохо…

Два года спустя. Продолжение плетения.

Лья откинула крышку ящика и села. С отвращением выдернула трубки из носа, содрала со рта пластырь. А как она сюда попала? Мама ле Скайн, во что я опять вляпалась? Так, позвольте, это уже было, вот такое же непонимание! В бытность свою в Руке Короны в ящике она оказывалась не раз, но всегда помнила, из-за чего. А тут уже второй раз какие-то непонятки. Или в первый? Ей всё приснилось? Должность посла ле Скайн при дворе на-фэйери Лив, приглашение во Дворец на карнавал, где она должна была встретиться с Донни… Донни… Он тоже — только сон? Да нет, ни разу не слышала, чтобы в ящике что-нибудь кому-нибудь снилось! Так, постойте, там, на балу, был пьяный придурок, который… не помню. А это ещё что? А это шрам от серебра в левом подреберьи, маленький и чёткий, раньше его не было. Безобразие! Это значит — иссечение следов серебра провели небрежно, иначе ничего не осталось бы. Непонятно, откуда он взялся, но, значит, всё что было — не приснилось. Ну, что ж, зато уже легче. Зато теперь понятно, что где-то там её ждёт Донни! Она наскоро сполоснулась под душем, надела казённую пижамку, подцепила когтем мешок с карнавальным домино и отправилась кормиться в третий корпус по приколотому к мешку номерку. Снаружи оказалось прохладно для субтропиков, зима, наверно. В келье с номером, значившимся на талоне, оказалась хорошенькая кудрявая девочка лет двадцати с небольшим. Единственное, что её портило — абсолютное отсутствие разума на лице. Голод после трёх глотков не прошёл, но притупился. Вот и ладно, вот и хватит, остальное дома доберём, Дон наверняка приготовил что-нибудь вкусненькое! По тихой аллее среди вечнозелёных, аккуратно подстриженных кустов она прошла в первый корпус на рецепшен. И там действительно был Донни! В легкомысленной рубахе, завязанной на пузе узлом, в холщёвых штанцах на верёвочке, босой, на голове, как всегда, как ворона гнездо свила. Никакая щётка с этими чёрными кудрями не справлялась, вечно так: только, вроде, причесался — и всё уже опять дыбом! Он ждал и поднялся ей навстречу. Донни, любовь моя! Созданное мною из моего же отчаяния непонятное чудовище, ради любви твоей ко мне, ради недолгих и нечастых встреч с тобою стоит БЫТЬ! И пусть говорят, что для вампира любовь недоступна — я знаю одно: ты Мир мой и дом мой, пока есть ты, имеет какой-то смысл и моё существование…

— Райя Корнэвиллья дэ Тэрон?

— Да? — обернулась Лья к дежурной Дочери.

— Вам предписание от Великого Дома ле Скайн. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. Благодарю.

Лья расписалась, выпрямилась — и оказалась в объятиях Донни.

— Я скучал, — шепнул он.

— До свиданья, благословенная, — осияла улыбкой Лья дежурную.

— Да хранит вас святая Мать ле Скайн, — кивнула та, и они ушли.

В Мире действительно царила зима. Старый дом в землях ле Скайн совсем замело, окон первого этажа почти не видно за сугробами. Это Дон молодец, что не потащил её в столичную резиденцию посольства. Сразу ведь сплетни пошли бы! Сад занесло снегом, крыльцо явно недавно чистили, но дверь еле открылась, зато внутри стало видно, что Дон всерьёз готовился к приходу Льи. В старом доме было прибрано, даже протоплено. Вампиры равнодушны к холоду, но иней на паркете неприятно хрустит под босыми ногами, вставшее колом бельё противно царапается, да и вино, всё-таки, хотелось бы пить, а не грызть. Дон, как подхватил её на руки перед порталом на крыльце Госпиталя, так из рук и не выпустил. Взбежал по лестнице, пинком открыл дверь спальни, заскочил с разбегу на кровать, благо босиком, опустил Лью на постель, рухнул рядом, зарылся лицом в волосы и замер, бормоча:

— Как долго, Лья, как же долго…

Лья с бездумной улыбкой смотрела в знакомый потолок. Слабость и голод, как всегда после ящика — ну и что? Даже не покой, а великое наплевательство на любые мелочи затопляло её блаженными волнами. Дон здесь, и беспокоиться не о чем. Даже то, почему в ящик загремела, жгучего интереса не вызывало. Ну, загремела, да и начхать! Закинула руку за голову, с огромным удовольствием запустила пальцы в его буйные кудри. Да, они собирались закончить здесь ту карнавальную ночь, а получилось это только сейчас. Интересно, а когда — сейчас? Сколько она там провалялась? Шрам небольшой — сутки? Трое? Нет, не получается. Тогда было лето, месяц Солнцежар, карнавал в честь праздника Жнеца Великого, а сейчас, судя по тому, сколько снега навалило, уже середина зимы. Почему так долго?

— Дон, а сколько я?..

— Десять лет, Лья, — приподнялся Дон на локте. — Ох, да что же я, как свинья, прямо… тебе же плохо, наверно! Иди сюда скорей! — заторопился он. Казённая пижамка, мгновенно располосованная когтями, полетела на пол, Лья засмеялась было, ошеломлённая таким напором, но потом озадаченно притихла. Энергия, которую отдавал ей Дон, не была безликой, как это бывает, если собирать её у разных доноров, взятых на взгляд, или пресной, как от энков. Этот поток баюкал в прогретом солнцем стогу сена у сосновой опушки, а привкус талой воды, так и оставшийся у Дона от жизни, хорошо сочетался с отчётливым вкусом зелёных яблок, мяты и — слегка, с краю — горьким запахом полыни. Вот эта полынная горечь и заставила Лью насторожиться.

— Донни! Кого ты ограбил? — Дон даже прервался от неожиданности.

— Да ну тебя! Что ж я, по-твоему, сволочь, что ли?

— А обида откуда?

— Это не на меня, Лья. Это на жизнь в общем и целом. Там всё непросто, Лья. Она Видящая.

— Че-е-го-о??!! — Дон откинулся на спину и бессильно засмеялся:

— Ну, что ж ты со мной делаешь? В такой момент!..

— Донни!

— Хорошо, хорошо, на вот, пей тогда. Сейчас расскажу, — он подал ей вампирку и уселся рядом. — Что ты помнишь последнее?

— Пьяного дебила на карнавале, — фыркнула Лья.

— Ага, значит, тебе совсем немного стёрли. Так вот, этот пьяный дебил был наследный Принц-на-Троне Риан Дэрон на-фэйери Лив! — проказливо ухмыльнулся Донни.

— А я и не узнала… — расстроилась Лья. — И что?

— Ну-у… он предложил показать тебе на практике, что такое истинная любовь! Прямо там, как я понимаю, в зале. Правда, это уже моя реконструкция.

— Е…ть меня гоблином! — схватилась Лья за голову. — Он жив?

— Увы, увы, увы, — картинно опечалился Дон, насладился её озабоченностью и продолжил: — Ну-у, относительно, скажем так. Ты тяпнула его за горло, хорошо так, клыки до упора. А он всадил в тебя свой церемониальный ножичек, серебро, как ты понимаешь, — Лья невольно потрогала новый шрам. — Да-да, сюда. А я отволок тебя в Госпиталь и накапал Старейшине Йэльфу. И на следующий день этим же ножичком его и приговорил. Сам. Йэльфу было всё равно, кто будет исполнителем, лишь бы под Присягой, чтобы против Короны не мог "Принуждением по крови" воспользоваться, а мне приятно. Месть сладка, как говорит один мой друг. Не со всеобщего одобрения, врать не буду, Рэлиа до сих пор страдает, но против Йэльфа они ничего сделать не могли. И сам же его и поднял. Так что, со внучком тебя, бабушка на-фэйери! — засмеялся Дон, любуясь обалдением на лице Льи. — Как тебе мои успехи? Самое смешное, что Перворождённые подтвердили право Дэрона быть Принцем-на-Троне! Правда, Королём-Судьёй ему, конечно, не стать теперь никогда, на такое Перворождённые ни за что не пойдут — но, по-моему, и так неплохо! Мой сын во Жнеце — Принц-на-Троне! Ну как? Ощущаешь родство с династией, бабуля?

— Ага. Аж до печёнок пробрало, — пробормотала Лья, и вдруг сообразила: — Предписание! Наверняка из-за этого! Дай, пожалуйста, тебе ближе! Надо посмотреть сразу, вдруг там срочно…

Конверт был молниеносно выпотрошен.

— Та-ак, я всё ещё посол… Ой, мама ле Скайн!

"Во избежание повторения инцидента запрещается Корнэвиллье дэ Тэрон ле Скайн появление по месту службы на холме Стэн и в общественных местах в облике суккуба сроком на сто (100) лет.

Подпись Старейшины, подпись Риана, печать Утверждения".

— Мать Перелеска! Мне девкой быть запретили!

Лья беспомощно смотрела на Донни, пытаясь понять, как же ей жить дальше. Дон, выглядевший сначала таким же растерянным, вдруг хихикнул, потом истерично заржал.

— У-у-у, видела бы ты своё лицо! Отняли у девочки конфетку! Да не одну, а все сразу! — заливался он.

— Тебе смешно, а у Мастера Корнэла, между прочим, ни одного приличного костюма нет, только камуфляж охотничий! Хорош посол с голой задницей! Представляешь, припереться туда в камуфляже, к этим расфуфырам! Фурор! И все когти со счёта Госпиталь ободрал! А пересчитают только через месяц, ты же знаешь, это уж как всегда!

— Лья, проснись! Твой внук во Жнеце — Принц-на-Троне, неужто бабушку… ну, пускай, дедушку — да не оденет? — веселился Дон.

— С ума сошёл? — подскочила было Лья, потом раздумалась: — Хотя… Риан к Мастеру хорошо относится…

— Та-ак, — грозно набычился Дон. — Уже и там успела? — только вздрагивающие углы губ выдавали улыбку.

— Это Риан относится, а не Мастер! — хлопнула его Лья предписанием.

— Ай! Да ладно, ладно, попозже на Базар сходим, оденем мы Мастера! Я нынче о-го-го, у меня жена богатая!

Повисло молчание, потом Лья переспросила:

— Кто… у тебя?..

— Её зовут Лиса, Лья, — потянулся Дон с мечтательной улыбкой. — А что она собой представляет, ты уже должна была понять. Да-да, это её я, по-твоему, обидел и ограбил. Мастеру она понравится, я уверен. Давай, допивай и перекидывайся, да пойдём, я вас познакомлю. Только о Лье не упоминай. Лиса, всё же, слишком человек, она не поймёт.

Ветки яблонь под грузом снега склонились до земли, кусты крыжовника и смородины изображали сугробы. Всё сверкало под невысоким зимним солнцем. Чисто, морозно, звонко! Звонко, потому что Ника и Зора катались с берега на санках и визжали изо всех сил.

— А туда нельзя! Ар-р!!! — состроив зверскую физиономию, Донни коршуном налетел на ребёнка, повалил, осторожно, но непреклонно вывалял в снегу, поднял и шлёпнул, придавая нужное направление. Ника, счастливо хохоча, побежала к накатанной ледянке, а Дон вернулся на скамейку. — Хулиганки, — улыбнулся он второму вампиру. — Видишь, там склон покруче, так они всё туда норовят! А там внизу полынья. Ничего страшного, конечно, но напугаются, разревутся, а нам с тобой от Лисы нагорит!

— Я понял, — кивнул второй, следя глазами за детьми. — Знаешь… Только не смейся! Кажется, я завидую!

Одета эта пара, в отличие от детей, была более, чем легкомысленно, что смотрелось среди снегов довольно странно: какие-то несерьёзные рубашечки, штанишки, сандалии на босу ногу — чтобы об лёд не поцарапаться.

— Завидуй, — щедро разрешил Дон. — Но учти: второй Лисы на свете нет, да и я, твоими стараниями и мягко говоря, нестандартен, так что повторить мой финт, скорей всего, не удастся никому.

— А я вон её подожду, — кивнул на Нику Мастер Корнэл. — Она полукровка, с замужеством проблемы будут, как у них у всех, вот я их ей и решу. Кроме того, к вампирам она относиться хорошо будет, с таким-то папой, а ребёнка потом и чужого усыновить можно.

— Облом! Во-первых, имеется нефиговых таких размеров препятствие, Гром называется, я тебе потом покажу. А кроме того, она, на минутку, твоя внучка! Ты не забывай!

— Ой, да кто бы говорил, инцест ходячий! — фыркнул Мастер, потом задумался: — Чудны дела твои, Мать ле Скайн! — взъерошил он рукой свои белобрысые волосы. — Чё-то у меня куча родственников образовалась, а я и не заметил! Внучка? А Лисе твоей я кто тогда? Свёкор и свекровь в одном флаконе? Да-а… — и вдруг усмехнулся: — Это любовь, Дон?

Донни не задумался ни на секунду:

— Не-е, Лья, всё гораздо забавней. Это собственность! А за собственностью, сама знаешь — глаз да глаз! — В голосе Дона проскользнула интонация такого законченного скареды, что Мастер восхищённо захохотал. Да, это он мог понять. Собственность — дело такое, и впрямь постоянного пригляда требует, кто бы спорил!

— Ну, как тебе мой друг? — Дон проводил Мастера Корнэла и стоял в дверях, подпирая косяк.

— Да… нормальный мужик, а что? — отвлеклась Лиса от обхода корчмы после закрытия со шваброй-пылесосом.

— Ничего, если он иногда заходить будет? Нике он, вроде, понравился.

Лиса задумчиво оперлась о швабру, с недоумением глядя на мужа.

— Ты перегрелся? Или переохладился? Когда это я тебе что-нибудь говорила на тему — того приводи, а этого не надо?

— Нет, Лиса, я не о том, — замотал головой Дон. — Просто… ты перчатки сразу надела, ты думаешь, я не заметил? Всё настолько плохо? Он… — Дон непривычно мялся, искал слова.

— Ах, вот ты о чём! — поняла наконец Лиса. — Нет, почему плохо. Как раз с точки зрения Видящей очень хорошо. Просто он… режется. Ну, как тебе объяснить… Ты же не захочешь хвататься голыми руками за лезвие обоюдоострого меча бритвенной заточки? Вот и я не хочу. Для нормального вампира это, в общем-то, стандарт: нечто острое и холодное, это вы с Громом неправильные. Так что, там всё очень хорошо. Без ржавчины.

Дэрри ле Скайн на-фэйери Лив и странный хомячок.

Лето верещало на все голоса. Очумело стрекотали кузнечики, голосили птицы, и ещё что-то жужжало, шелестело и чирикало. Вдоль прогретой солнцем опушки над макушками высоко поднявшейся, ещё не кошеной травы, плавно скользила чёрная фигура, казавшаяся на первый взгляд лошадиной. Но только на первый взгляд или издали. Морда Зверя на лошадиную походила слабо, сильно расширяясь книзу, а торчащие из мощных челюстей загнутые клыки и совсем не оставляли места сомнениям. Через широкую спину Зверя была перекинута кладь, а ниже в просветах травяного моря мелькала белая рубашка. Придерживаясь за бок Зверя высоко поднятой рукой, кто-то бежал рядом в таком же плавном и стремительном движении. Бег прервала река, прорезающая лес и текущая дальше меж полей.

— Ну, как оно тебе?

— А щас посмотрим!

— Ты аккуратнее, тут топляки могут быть. Лес же рядом.

— Кто из нас КЭльПИ? Вот и молчи! Подумаешь — топляки! Зато и рыбка есть! Ух ты! Я, прям, чувствую, ух! Во-от такенная! — в голове появилось ощущение размера предполагаемой добычи, чуть ли не больше самого Зверя. — Забери барахло своё, я пошла! Ух! — Зверь в два мягких прыжка оказался на берегу и бесшумно исчез в воде. Дэрри с усмешкой покачал головой и занялся разбивкой лагеря. Славно пробежались! Уже который раз забирает он Хитрую из Парка на прогулку, а всё никак не может привыкнуть к таким вот совместным пробежкам. Она "приклеивала" его руку телекинезом — и оставалось только вовремя перебирать ногами в беге, больше похожем на полёт. Забавно! Совсем не те ощущения, что бывают при настоящем полёте в облике летучей мыши! Он вытоптал небольшой пятачок в траве и стал собирать каркас тента. Целый день был впереди, полностью отданный бездумному ничегонеделанью. Да это просто сказка! Замечательно! А самое замечательное — здесь никого нет! Правда, дальше по течению речки Визы есть какая-то деревня, но она далеко, километрах в трёх. Сенокос начнётся не раньше, чем через неделю, не должны их здесь потревожить, ну никак не должны. Накатила волна чужого бессловесного азарта, Дэрри обернулся к реке. Из воды, вся в сверкающих на солнце брызгах, выметнулась с разгону большая — с руку до плеча — рыбина, забилась в воздухе, будто продолжая плыть. И сразу следом вылетела по пояс Хитрая, разинулась огромная розовая пасть, клацнули клыки — и Хитрая бесшумно канула обратно в воду с торчащим изо рта рыбьим хвостом. И всё исчезло — как привиделось! Дэрри мысленно зааплодировал, откликом пришло полное согласие с ноткой самодовольства. Он натянул наклонный тент от солнца, разобрал мешок с фруктами для Зверя и развалился в тени. Хорошо-о-о! Раз в три-четыре месяца он позволял себе эти отлучки, и сейчас уже и представить себе не мог, как раньше без них обходился. Как его всё достало, кто бы знал! А ведь отец пробыл Большим Кулаком больше трёх сотен лет — и как он выдержал? С другой стороны, он эльф, и людей он не то, чтобы любит — но сочувствует, жалеет. А мама — так и вообще… А Дэрри не эльф, и у него по отношению к этим убогим, кроме досады, ничего и нет. Ведь всё зря, их не переделаешь! Видимо, это как раз от того, что они так мало живут. Как хомячки. Вот и ведут себя так же. Нахапать побольше, неважно — чего и какого, лишь бы много, размножиться — и сгинуть без следа, оставив после себя орду таких же бессмысленных хомячков, мельтешащих, озабоченных накоплением и плюющих на то, чем это аукнется для Мира. Может быть, живи он так, как это принято у ле Скайн — уединенной усадьбой, в узком кругу избранных — он принял бы и их отношение к людям, их умиление этими придурками уже просто из-за того, что они живые, тёплые. Хомячки. Но на своём месте — не мог. Честное слово, настоящие хомячки лучше! От них, по крайней мере, не ждёшь разумного поведения. И ведь попадаются среди людей нормальные! Та же самая Лиса, файербол ходячий, маги, особенно Серые из Руки Короны, ещё пару-тройку имён назвать можно — почему же другие-то уроды такие? Вон, хоть в прошлом месяце — деляночку они себе выжечь решили! Приспичило им, видишь ли! А лес вокруг сначала свести? А? Не-ет, зачем? Это ж трудов сколько! А в результате лесной пожар, три десятка магов сорвать пришлось, половина с откатом слегла! Уроды, одно слово! Так, всё, всё, забыть и наплевать! Сейчас только летний день, травка, речка, птички чирикают — и больше ничего! Вдумчиво отдыхаем и расслабляемся, расслабляемся и отдыхаем!

Одним прыжком выскочила на берег Хитрая, отряхнулась, замотав сначала головой, последними — задние лапы, характерным кошачьим движением. И сразу стала сухой. А Дэрри — мокрым. И, завершающим штрихом — ошмёток тины в физиономию! Расслабился! Отдохнул!

— Убью-у-у! — в голос заорал вампир и бросился в бой. Хитрая издевательски заржала и понеслась по лугу, Дэрри за ней. Бесполезно. Водяную лошадку даже вампиру не догнать. Дэрон остановился, стал смотреть из-под руки. Хитрая, окатывая его волнами ликования, нарезала круги по луговине, вставала на задние лапы и била в воздухе передними, каталась по траве, скакала боком, как котёнок, сверкая аметистами глаз, вздыбливая гриву и задирая лошадиный хвост. Млел под солнцем недалёкий лес, ветер лениво играл в траве, высоко в небесной сини пел жаворонок, среди луга на приволье бесновалось чёрное чудовище. Идиллия! Дэрри глубоко вздохнул от острого приступа счастья, непонятно — своего или чужого, хмыкнул и пошёл стирать изгвазданную в тине рубашку, соблюдая уговор: никаких заклинаний. Да ладно, до вечера высохнет на солнышке. Отмыл тину, расправил рубаху на тенте, разделся окончательно и залез в воду сам, И тут же пожалел. Плавать вампиры не могут, вода их держит плохо, только ходить по дну, если течение несильное. А дно здесь оказалось илистым и довольно неприятным. И в волосах тина запуталась, фу, гадость какая! Вроде, вода-то чистая, откуда что взялось? Да ладно, дома отмоется. Дэрри натянул свободные холщёвые штаны прямо на мокрый зад и опять развалился под тентом. Чуть позже прискакала набегавшаяся Хитрая, улеглась неподалёку, захрустела яблоком. Потом ещё сходила к воде, напилась, и, наконец, окончательно успокоилась и затихла.

— Хорошо? — безмолвно спросил Дэрри на уровне вопросительной интонации с положительным оттенком.

— Ах-ха-а… — полусонный блаженный вздох. Понятно. Теперь оне подремать изволят, а ты займись чем-нибудь и не отсвечивай. Ну и ладно. Дэрри пошарил вокруг в траве, ободрал оказавшиеся в пределах досягаемости цветы, и так уже притоптанные, и стал плести венок. А что? Маме когда-то очень нравились венки, которые он плёл для неё. Давно, очень давно. Двести лет назад…

Разбудили его голоса, громкие, писклявые — детские.

— Да говорю вам — лошадь! Книжку я читал, там картинка есть, что ж я — слепой? Слепой? Лошадь не узнаю?

— Да не может быть такого! Я её тоже читал, сдохли же они! Все! Так и написано: вы-мер-ли! Это и есть — сдохли!

— А вот посмотришь, посмотришь! Говорю — видел! Как в книжке, на ногах на задних! Вот так, вот так! И голова так!

Шаги четырех, нет, пяти человек. Все босиком, ходить не умеют, топают, ноги ставят вкривь и вкось, как попало, один хромой, шелест травы, сосредоточенное сопение вечно сопливого носа, смачный всхлюп — явно вытерли рукой.

— Во-о! Видали, как вытоптала! Я говорил, я говорил! Здесь она где-то!

— Да если и была, так и ускакала, наверно! Будет она тебя ждать! Поскакала — и ускакала! Только зря по жаре тащились! Вечно ты…

— Да куда ей скакать? Здесь она! Здесь! Ты хлеб, главное, держи! Да не жри, дубина! Это не тебе же, это лошади же! Они хлеб любят, я читал! Давайте разойдёмся и обойдём вот так, вот так, по кругу. И найдём! Вы представьте, как мы лошадь приведём! Знаете, как будет? У-у-у! И по улице вот так, вот так!

Голоса раздавались уже совсем близко. Дэрри расстроено вздохнул, выкатился из-под низкого тента и встал. Из травяных дебрей на проплешину, вытоптанную Хитрой, как раз вышли четверо мальчишек и застыли при виде Дэрри. У одного на плече смотанная верёвка, у каждого в руках по куску хлеба — серьёзно подготовились. Все загорелые, изрядно чумазые — никогда Дэрри этого не понимал. Рядом с рекой живёшь — ну вымойся ты! Трудно, что ли? Он окинул визитёров хмурым взглядом. Общаться не хотелось категорически. Он свёл брови и сказал, делая шаг вперёд:

— Бу!!!

— Уто-опни-ик… — сипло прошептал один. И началась паника. Дружно развернувшись, четвёрка бросилась бежать, вопя изо всей мочи. Хромой нёсся быстрее всех. Дэрри удовлетворённо вздохнул. Можно отдыхать дальше. Маловероятно, что детям кто-то поверит, что "вот там лошадь была, а теперь утопник бродит". Ещё и уши надерут, чтобы не придумывали. Он опустился на землю, готовясь залезть обратно в тень. И тут среди травы поднялась с земли совсем уж маленькая и хлипкая фигурка. Копна мелких белых спутанных кудряшек над испуганно кривящимся личиком, тощая и серая от пыли шейка, ножки-спички, синие глаза, полные отчаянного страха. С учётом того, что человек — лет пять или шесть, а вот пол трудноопределим, хотя… Это, наверно, платье? Наряд подкупал благородным лаконизмом кроя: мешок с тремя дырками, и немарким серым цветом. А, нет, ещё оборка снизу, но с одного края оторвалась и болтается сзади в виде косого шлейфа. Значит, девочка. Ничего себе — девочка! Это она, значит, за мальчишками увязалась. Лошадь излавливать. Ага, понятно, ещё одна безбашенная! А они, убегая от ужасного "утопника", просто её сшибли и бросили, хорошо — не затоптали. Впрочем, совсем уж неприглядно их поступок выглядит, если они знали о её присутствии. А что-то подсказывало Дэрри, что ничего они о ней не знали. Есть такие девчонки противные, Дэрри знал такую одну, собственную сестру двоюродную… Вечно она за ним таскалась, хотя никто её не звал, а ему потом за неё ещё и влетало! А дитя, похоже, собирается зареветь. Вот уж чего Дэрри не переносил, так это детского рёва.

А Майка совсем растерялась. Она так хотела поймать лошадь! Она и хлеба взяла! Если бы она привела домой лошадь, может, тётка Вита перестала бы её ругать и называть дармоедкой? А может, Ира взяла бы её к себе — если с лошадью? А вместо лошади оказался утопник — вон, белый какой, и тина в волосах! И мальчишки убежали! Майка стояла, замерев от ужаса. Побежать — так этот тогда за спиной окажется, ещё страшнее! И ведь догонит, сразу догонит и схватит, и будет больно, очень больно, как всегда, когда её хватают! А потом укусит и утопит, они потому и утопники, что топят, это не утопленники, которые просто мёртвые, утонувшие. От мёртвых не больно, а от этого, наверно…

— Ты кто? — спокойно спросил утопник.

— М-майка… — лицо тосковало, подбородок дрожал, губы кривились и не слушались. — Ты… утопник, да? — голос совсем сорвался на мышиный писк, подбородок вжался в грудь, глаза неотрывно следили за Дэрри. Смотреть на утопника было очень страшно, не смотреть — ещё страшнее. Страшнее, чем разговаривать, пусть даже и с утопником. — Ты… кусаисся?

— А утопники кусаются? — удивился Дэрри. Некое подобие кивка было ему ответом. — Тогда нет, я не утопник. И не кусаюсь. Знаешь, ни разу никого не кусал, даже не пробовал, — очень доверительно и совершенно честно ответил у… Нет, не утопник! Майка всегда знала, когда ей врут. Этот не врал. Но всё равно страшновато…

— Нет? — с надеждой уточнила Майка, мотая головой. — А… ты кто?

Дэрри в свою очередь задумался. Сказать "вампир" — ещё хуже, она и так напугана дальше некуда. Ребёнок смотрел исподлобья, втянув голову в плечи и, почему-то, спрятав руки за спину. Только тощие, в царапинах, босые ноги нервно переминались, чесали одна другую, ковыряли пальцами ямки в земле — жили, да кудряшки на голове вздрагивали.

— Я Принц Дэрри, — нашёл выход Дэрри.

— Пхрри-инц?.. — головка склонилась набок, кудряшки посыпались на одну сторону, голубые глаза внимательно исследовали полуголую фигуру. Страх в них постепенно уступал место любопытству. — А… чего ты здесь?

— Отдыхаю, — пожал плечами Дэрри.

— О!.. — сказала девчонка всем лицом сразу, голова склонилась на другое плечо. Никогда ещё Майка не видела отдыхающего Принца. Дэрри перенёс детальный и пристальный осмотр с удивляющим его самого терпением. Наконец, она решила, что его можно не бояться. А можно, наоборот, спросить: — А ты не видел? Мальчишки сказали — тут лошадь была. Не видел? — помотала она головой. Взметнулись и опали кудряшки.

— Не видел, — так же помотал головой Дэрри. Разговор с этим доверчивым существом начал его забавлять. — А зачем тебе лошадь?

— Тётке Вите. Чтобы не хрругалась на меня, — вздохнула Майка, потом оживилась: — Или Ихрре! Она тхрравница, Ихрра. На тхрри дехрревни, — буква "Р" явно не давалась, но ребёнок упрямо проговаривал её, помогая себе задранными бровями, прикрывая глаза и забавно ныряя головой. — Она ходит, туда и туда, и меня взять не может. А с лошадью сможет. На лошади же ездиют? Вот она и будет ездить. Она хохррошая, Ихрра, она мне вот, сошила, да! — потянула она с гордостью за подол то, что когда-то было платьем. — Только она устаёт очень. Ходить, — и покивала, как старушка, скорбно поджав губы. Совершенно не подходящая для ребёнка мимика неприятно резанула Дэрри по глазам. И это чисто рассудочное заключение, почему какая-то там "Ихрра" не может взять её к себе. И почему-то невольно сравнил девочку с Никой, которую мать в последние два года частенько приводила во Дворец. Никогда у Ники не бывало такого выражения лица. И очень редко задавалась она вопросом, почему кто-то не делает того, о чём она, Ника, его попросила. Вот кому бы в Принцессы! Жаль, что она полукровка, ей бы подошло! Потому что Ника не просто просила, а всемилостивейше удостаивала просьбы, Дэрри это очень быстро понял. И если следовал отказ — о! Объяснить, почему — нет, было невозможно. Ответ у неё был один: не делает, потому что не хочет. А раз не хочет — значит плохо к ней, Нике, относится. И могла обидеться и жестоко отомстить за такую нелюбовь, например, напихать в карман яблочных огрызков. Много. А эта Майка… А почему, собственно, её кто-то должен брать?

— Подожди, а мама твоя где? — озвучил создавшийся в голове логический диссонанс Принц Дэрри.

— А нету, — развела руками Майка. При этом в одной руке обнаружилась зажатая в кулачке горбушка. — Вот. Нету. Она заболела, да, а Ихрры не было. А пока Ихрра дошла, мамы уже не было. Давно. Я не помню, мне тётка хррасказывала. Мамина сестхрра, тётка Вита, — безыскусный рассказ сопровождался активными доверительными кивками, от которых подпрыгивали кудряшки. А вот горестного надрыва в рассказе не было. Никогда не видела эта девочка свою мать, иначе так спокойно не говорила бы о её смерти.

— А… папа?

— Не-е, — беззаботно взмахнула маленькая ручка, запрыгали вокруг головы кудряшки. — Пхрра папу даже тётка Вита не знает. И никто. Он пхрришёл бы, но он же не знает, что я есть. Навехррно. Да?

— Наверно… — у Дэрри от холодного бешенства начали выступать клыки и когти. Ох, как он порвал бы сейчас этого папу! Не то, чтобы Принц безумно хотел иметь детей, но само отсутствие возможности сделать что-то, неважно даже что — уже малоприятно. А эти плодят, не задумываясь — и даже не интересуются, как живут их потомки! Правильно эти деревни дикими называют! И дело не в отсутствии благ цивилизации! Дело в скотском отношении к себе подобным! Даже звери лучше относятся к своим отпрыскам! Р-р-р!

— Тихо-тихо-тихо! — ласка Хитрой прокатилась по чувствам, как прохладный душ. — Что это ты развоевался, а? Кто у тебя там такой ужасный? — она извернулась и подняла голову над тентом. Майка пискнула, пораженная ужасом, и присела на корточки, спрятав голову в колени. Если бы трава не была вытоптана — и впрямь бы спряталась, такой маленький получился комок. Дэрри сжато выдал Хитрой всю информацию и занялся ребёнком:

— Майка! Майка? Не бойся. Это Зверь, её зовут Хитрая. Она со мной.

— Она… кусаесса? — сквозь кудряшки был виден один голубой глаз, полный панического ужаса, в голосе звенели слёзы.

Дэрри смотрел на неё и опять невольно сравнивал с Никой. Вот уж кого меньше всего интересовало — "кусаесса" неизвестное существо, которое она собралась погладить, или не "кусаесса". А поскольку всестороннего поглаживания и почёсывания могли с успехом избежать только здоровые зверьки, вовремя сообразившие слинять подальше, у Птички в пристройке за домом, чаще всего, появлялся новый пациент. И если в процессе транспортировки на излечение выяснялось, что, всё-таки, "кусаесса" — что ж, значит, у Птички оказывалось сразу два пациента. Прошлым летом в конце Жатвы зайдя в гости к Дону, он был свидетелем тому, как это происходило. Хорёк со сломанной лапой прокусил Нике руку почти до кости. Она так и пришла домой, с хорьком, вцепившимся в руку, вся в слезах, но крепко прижимая его к груди здоровой рукой и до крови закусив губу. Ох, как тогда орал файербол по имени Лиса! Топала ногами и орала, что не зря выкинула всю эту "кодлу вонючую", дура, что ли, нельзя же из-за тварей бессмысленных собственную жизнь гробить, а ты о матери подумала, я же за тебя боюсь, так и насмерть когда-нибудь загрызут, что ж вы надо мной издеваетесь? А потом сама же этого хоря и выхаживала, потому что Птичка была в отъезде, а Ника полдня стала проводить на подготовительных занятиях в первый класс. И ведь выходила, хоть и ругалась, не переставая: хорь был старый, дикий, и приручаться не желал. Через три месяца этот выхоженный, видимо — из благодарности, сбежал из клетки и задавил двух кроликов, за что и был с позором отпущен в лес.

— Это Зверь, Майка. Звери не кусаются. Они очень любят яблоки и хлеб. И с удовольствием возят на спине маленьких девочек. Поедешь?

Жнец Великий! Каким изумлением осветилось это крохотное личико! Да что ж она такая доверчивая? Так же просто не бывает! Правда, он и не врёт, но нельзя же так безоглядно верить всему, что тебе говорит совершенно незнакомое существо! Это неестественно, даже для ребёнка неестественно!

— Так-так, на-фэйери! — обдала Хитрая наигранным возмущением. — Чужой спиной приторговываем? Это я по твоей указке глухих щенков катать должна? И за что?! За обшмурыганную горбушку! Фиговый из тебя сутенёр! А самому на четырёх костях слабо порезвиться? — Дэрри невольно улыбнулся:

— Не брюзжи, чудовище! Скажи ещё, что тебе её не жалко! И заметь: она голодная, но хлеб донесла в целости. Такая стойкость достойна награды, разве нет?

— Тоже мне, поборник справедливости! Сразу видно: сын Судьи! — Хитрая воздвигла свои три с половиной метра над тентом, перемахнула и его, и Дэрри с небрежной грацией и склонилась над ребёнком. Тощая ручонка неуверенно протянула кусок хлеба на ладошке, в доверчиво открытых глазах надежда боролась со страхом. — Слушай, пусть она сама его съест! Я же чувствую, у неё живот к спине прилип! — возмутился Зверь в голове у Дэрри.

— Нет, ты его возьми, это очень важно, акт доверия. Сама увидишь, — в сжатом виде отозвался вампир. — Лучше я домой порталом смотаюсь, пока ты её катать будешь, и что-нибудь принесу. Жнец Великий, что я делаю? На фига мне хомячок? Да ещё такой тощий!

— Это Судьба! — глубокомысленно отозвалась Хитрая, аккуратно слизывая раздвоенным языком хлеб с ладошки. Весь обмен мыслями занял не больше мгновения.

— Ест, ест! Хи-хи! — просияв, восхищённо зашептал ребёнок, втянув голову в плечи и прикрыв рот ладошками.

— Ты был прав, — фыркнула Хитрая, выставила лапу лесенкой и склонила шею, отвернув морду, чтобы можно было зайти по лапе на спину, придерживаясь за гриву: — Скажи ей, пусть залезает. И дай ей яблоко, что ли! Что ж она, так и будет на мне животом бурчать? — Дэрри хмыкнул, но не стал комментировать. Чтобы животом не бурчала — ага, уже верю! Слабоват довод, чтобы жадюга Хитрая поделилась своими яблоками… Жалко тебе этого хомячка, Зверюга, так же, как и мне. А жалость у вампиров не человеческая. Вампиры сочувствовать не могут — нечем, и, если кого-то жалеют, то не ахают, качая головой, а просчитывают, как можно помочь и что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию. А вот если изменить ничего нельзя… Что ж, и тут есть варианты. Убить, например. Из жалости. Но тут не тот случай.

— Не соизволит ли прекрасная райя занять подобающее ей место? — Дэрри, присев на корточки, вложил в руку девочки большое красное яблоко и приглашающе повёл рукой. — И не бойся, не упадёшь. Со Зверя упасть невозможно. Вот, смотри, (Хитрая, покажи ей) — он прижал руку к лапе Хитрой и подёргал, показывая, что она надёжно приклеилась. Майка прижала яблоко к груди, осторожно приложила руку рядом, и сразу попыталась отдёрнуть — не получилось. На мгновение лицо стало испуганным — но Хитрая уже отпустила её, и испуг сменился восторгом. — Ну, как? Поедешь кататься?

— Да-а!!! — а она очень даже симпатичная, сообразил Дэрри. Если её отмыть… И расчесать эти кудряшки… И надеть что-то приличное, вместо этого мешка… И покормить пару месяцев…

— Позволит ли прекрасная райя ей помочь? — предложил руку Дэрри.

— Не-е, — взметнулись облаком кудряшки, — Я… сама… Я всегда… сама… Ой! Хи-хи! — Майка, хихикая от щекотки в босых ногах, ухватилась за гриву и пошла наверх, крепко прижимая к груди яблоко.

— Только не скачи! Яблоко потеряет — разревётся!

— Не учи, сама знаю! — Хитрая выпрямилась и неспешным шагом поплыла по травяному морю. Зачарованное "О-ох-х!" из самой глубины детской души было последним, что услышал Дэрри, уходя в портал Дворца. Визит на кухню много времени не занял, а насчёт одежды Принц и задумываться не стал. Начнут родные выспрашивать — откуда тряпки, замучают ребёнка. Только подушку с кресла прихватил — земля холодная, а люди не вампиры, люди мёрзнут. Кому бы пристроить этого хомячка? Маме? Так она уже Нику завела. Со Старейшинами поговорить? И на ферму её, там хотя бы кормят и одевают. И моют! Но… странный хомячок….

Дэрри шагнул назад, погасил портал и стал сервировать трапезу для странного хомячка. Над лугом колокольчиком звенел заливистый счастливый смех — Хитрая дождалась, когда с яблоком было покончено, и занялась вольтижировкой.

— Принц, ты должен её отсюда забрать, — Хитрая была непривычно серьёзна. — Ей здесь плохо, очень плохо, вот, смотри, — и она обрушила на Дэрри всё, что считала с сознания Майки. Принц даже согнулся и замычал, хотя отрицательные эмоции, если и были, то пролетели мимо — нечем их вампиру воспринимать. Но даже и безэмоциональное осознание своей полной ненужности и неприкаянности, привычное и покорное одиночество, которому не предвиделось конца, тяжелым бичом стегнуло по сознанию. И наивная, доверчивая надежда на что-то хорошее — расплывчатое и невнятное — не смягчала, а только подчёркивала общую безысходность. Уж больно расплывчатым и невнятным рисовалось это "хорошее", явно сказывалось отсутствие опыта счастливой жизни.

— Но… почему? — с трудом пришел в себя Дэрри.

— Не знаю. Но — вот так она живёт, сколько себя помнит, я просканировала память. Частично изоляция добровольная, почему — непонятно. Обиды нет ни на кого, удивительно беззлобное создание, зато есть страх, причём какой-то странный, я не поняла, перед чем.

— Ладно, разберёмся. Тащи её сюда, кормить будем. Хоть это-то мы можем сделать? Миропорядок не пострадает от того, что ребёнок поест? А там подумаем, как быть.

Дэрри попался на глаза недоплетённый венок под тентом и, пока Хитрая неторопливо везла Майку через луг, он нарвал ещё цветов, чтобы закончить. Теперь было, кому его отдать, зачем же пропадать работе?

— А вот! А нет! А… Ай, отдай-отдай, а-ха-ха! — звенело над лугом. Дэрри пригляделся из-под руки. Ага, освоился хомячок. И играет со Зверем… в "хлопки-ладошки"?! Это ж надо додуматься! Майка прижимала ладошку к шкуре Хитрой, отдёргивала, опять прижимала, в какой-то момент Хитрая "приклеивала" руку Майки, и ребёнок заходился счастливым хохотом. Да-а…

— Прекрасная райя! Вы не проголодались? Стол накрыт! Позвольте вам помочь спуститься? — протянул руку Дэрри.

— Страх! Паника! Убери руки, не трогай её! — отозвалась Хитрая одновременно с Майкиным отказом:

— Не-не, я сама… Я… всегда сама… — и Майка осторожно, цепляясь за гриву, спустилась на землю. На что-то это было страшно похоже, на что-то очень знакомое, о чём-то это Дэрри напоминало, ещё бы сообразить — о чём. — Это что-о же вот тако-ое? — Майка во все глаза таращилась на натюрморт под тентом. Скатерть была уставлена блюдцами, на которых Дэрри разложил свою добычу. На одном сидела целая семейка грибков из перепелиных яиц, фаршированных паштетом, с шляпками из кусочков сладкого перца. На другом блюдце полураспустившиеся бутоны белых и желтых роз из тончайших полупрозрачных ломтиков сыра "росли" на веточках укропа, на третьем розовые и красные розы из колбасы разных сортов, припорошенные пудрой из миндаля, предпочли листья кинзы. Флотилия крохотных кораблей-рулетиков из ветчины с брынзой, под лихо заломленными парусами из листьев салата, плыла по бурному салатовому морю. Ну не знал Дэрри, что этому хомячку понравится, вот и нахватал всего понемножку. Посредине красовался маленький — по Дворцовым меркам — тортик: замок из взбитых сливок, марципана, цукатов и свежих фруктов. Венчали композицию запотевший хрустальный кувшин с компотом и хрустальный же бокал. Искать посуду попроще Дэрри поленился.

— Это… еда… — растерялся Дэрри. — Ты… этого не любишь?

— А это… едят? Это же… цветочки…

— Довыпендривался? Принц! — заржала Хитрая.

— Это совершенно точно едят, — облегчённо улыбнулся Дэрон и присел на корточки. — Вот, смотри, это сыр, а это колбаска. Ты попробуй, попробуй! Это просто так сделано, чтобы не только вкусно, но и красиво. А это называется торт, он сладкий.

Как только недоразумение разрешилось, тарелки стали опустошаться с замечательной скоростью. Дэрри только успевал подливать компот, и уже даже усомнился — может, мало еды взял? Но после второго куска торта Майка иссякла, и только вздыхала, глядя на то, сколько вкусного ещё осталось, а ей уже никак, до чего ж обидно-то! Но горевать всерьёз не получалось: набитый живот к печали не располагает. Личико Майки от еды зарумянилось, а глаза стали закрываться сами — разморило.

— На-ка вот, держи, — протянул ей Дэрри венок. Заклятие "Неувядаемости" срастило стебли и, как всегда, украсило цветы каплями росы. Жалко, венок маленький, недели две продержится, не больше. Но на такой объём долгоиграющее заклинание не повесишь.

— Спасибо, мне больше никак, — помотала Майка головой, держась за живот. Дэрри сначала не понял, потом засмеялся:

— Да нет, это уже не едят, это просто венок. На голову. Надень-ка! Вот так! Вот теперь ты совсем красивая!

— Ты тоже кхррасивый! — с сонной благосклонностью отозвалась Майка. — Такой си-иний, бахррхатный. И двёдздочки… Ой!.. — она испуганно прикрыла рот ладошкой. В глазах закипела паника.

— Чувак, по-моему, тебя клеют! — заржала Хитрая, и осеклась, уловив мысли Дэрри. А он подобрал отвисшую челюсть:

— Видящая! Да ещё и бесконтактная! Так вот что…

— Дэрри, она в отчаянии! — перебила его мысли Хитрая. — Чуть ли не в обмороке! Ей плохо, очень плохо! Говори с ней, говори! Что угодно, любую чушь! Отвлекай! Ну же!

— Майка! Майка, что случилось? — переполошился Дэрри. Приходилось ограничиваться словами. Вполне естественный жест — обнять, чтобы утешить — с Видящей был категорически неприменим. — Чего ты испугалась? Ты меня боишься? Меня? Но я ничего тебе не сделаю! Я тебе чем угодно поклясться могу! Ну скажи, в чём дело? Это из-за того, что ты обо мне сказала? Но я не сержусь! Мне, наоборот, понравилось, я люблю синий цвет! — но Майка только трясла головой с закрытыми глазами, зажимая рот рукой, и уже плакала, молча, сглатывая безнадёжные горькие всхлипы. И на взгляд не взять, чтобы успокоить — глаза-то закрыты, и где тот взгляд? Эх, Донни бы сюда! Вот кто забалтывать умеет! Так мозги загрузит — и взгляд не нужен!

— Ну-ка, пусти-ка, дай-ка я… — Хитрая как-то ловко сгребла девочку лапой, прошлась языком по зарёванному лицу и затарахтела басом, как гигантский кот. Майка вцепилась двумя руками в огромную лапищу, уткнулась лицом в мех и разревелась уже по-настоящему. — Подожди, пусть поплачет. Ей даже думать об этом страшно, ничего не разобрать, каша полная. Приберись пока, — посоветовала Хитрая. Дэрри вздохнул и стал собирать посуду, обдумывая сложившуюся ситуацию. Хомячок оказался с сюрпризом, да таким, что голова кругом! О том, кто лет через пятнадцать будет Видящей Короны, можно больше не беспокоиться! Вон она, ревёт в три ручья, целиком помещаясь в лапе Хитрой! Но это потом, а сейчас что? В Университет, а не на ферму, это однозначно, но… она такая маленькая! А кто у нас в Универе знакомый? Да Квакля, конечно! И личка имеется. Но сейчас каникулы, он с Птичкой, наверно, у Лисы тусуется. А так даже и лучше, Лиса сама Видящая, сообразит, что делать. Нормально, что-то начинает вырисовываться. Только чего же она боится, эта Майка? Что из деревни выгонят? А ведь точно, в диких деревнях магии не терпят. Наверно, эта её тётка или "тхрравница Ихрра" её запугали и приказали молчать о своих способностях — для её же, как они считают, блага. Ничего себе — благо! Ур-роды! Да ладно, сейчас проверим свои догадки. Дэрри присел рядом с Майкой.

— Майка! Майка? Я никому не скажу. Из деревни — никому. Честно!

Рыдания понемногу затихли. Выглянуло зарёванное личико. Майка вытерла щёки и нос ладошками, тяжело вздохнула и понурилась, вертя в руках свалившийся венок.

— Они… знают… — тихо сказала она.

— А чего же ты плакала? — удивился Дэрри.

— Ты же не знал, что я… ухррод… — совсем тихо договорила девочка и опять вздохнула, тяжело и обречённо. И Дэрри всё понял. И так хорошо понял, что пришлось отойти и порычать, и покосить траву отросшими когтями, и немного успокоиться, и заставить себя убрать клыки, прежде чем продолжать разговор. И тревожные вопли Хитрой "Держи себя в руках! Ты её напугаешь!" на этот раз помогали слабо.

— Майка, послушай меня. Это они неправильно говорят, никакой ты не урод. Такие, как ты, называются Видящими Истину, Корона вас очень ценит. Видящих специально отыскивают и обучают в Университете. А потом, окончив Университет, они работают в городских магистратах судебными консультантами. А такой Дар, как у тебя — это просто замечательно! Это даже среди Видящих редкость!

— Значит, я и у них буду ухррод, — печально подвела итог Майка. Дэрри бессильно засмеялся. Донни, где ты?

— Майка, давай я свожу тебя в гости? Пойдёшь? Там живут мои друзья, я тебя с ними познакомлю. Одна из них тоже Видящая, её зовут Лиса, а у неё две дочки. Там никто никогда не скажет, что ты урод! Пойдём? Хоть посмотришь, как они живут.

— Не-е, — закрутила головой Майка. — Мне нельзя без спхрросу, тётка Вита захрругаесса! Она и так всё вхрремя… И кхрролики у нас, им тхрравы надо знаешь сколько? Ты любишь кхрроликов?

— Н-нет, не очень… — неуверенно ответил Дэрри, размышляя, какая любовь имелась в виду — к пушистым зверькам или к вкусному мясу.

— А я люблю! — покивала Майка. — У них уши такие мягкие, — объяснила она, видя недоумение своего нового друга. — И носом так шевелят-шевелят! — Майка задёргала носом, изображая кролика.

— У Лисы тоже кролики есть, — сказал Дэрри, понял, что разговор убрёл куда-то не туда и вернулся к прежней теме: — Послушай, но если твоя тётка и так всё время ругается — может, ну её?

— Не-е, ну что ты! — укоризненно подняла глаза Майка. — Она хохррошая, она будет бес-по-коись-ся. Она не злая, она стахррая, ей сохррок уже. И спина болит. Ихрра её лечит-лечит, а она болит.

Дэрри мысленно взвыл от досады. Как тогда Донни говорил? Не раз придётся испытывать досаду на чужую и свою глупость? Да он её постоянно испытывает! Как за отчёты сядет — так и испытывает! И при разговорах с погорельцами или спасёнными из чумных деревень. И по-прежнему их не понимает. Вот кто бы ему объяснил, зачем нужно жить там, где сорокалетняя женщина — уже старуха с больной спиной? Почему нельзя за три летних месяца, пусть даже и с больной спиной, податься к югу километров на двести? У них же есть какие-то дороги, по ним ездят на волах, всегда можно попросить подвезти. И добраться туда, где первый же на-райе сразу отправит на лечение, а потом выделит в одной из подотчётных деревень место для жилья. И тех же самых кроликов! Хоть десять, хоть сто штук, только успевай-поворачивайся! Только уже со здоровой спиной, ногами, руками и зубами! Что ж не успевать-то? Ну, да, десять процентов в год будешь отстёгивать с приплода, или с дохода на Базаре, зато весь Мир — твой! Хочешь — в видеошаре, хочешь — порталом, если деньги есть и желание. Пальцем в карту ткни — и иди, глазей! Так ведь не хотят! Весь Мир для них — две-три окрестные деревни, все интересы — поесть, поспать и, по возможности, ничего не делать. Дэрри не подозревал, что пытается решить вопрос, которым не первую тысячу лет задаются все на-райе: почему из диких деревень приходит под Корону по собственному почину ежегодно всего человек десять-двадцать, в основном — женщины с детьми. А из цивилизованных и благополучных, вроде бы, деревень мужики неожиданно оказываются бандитами, причём выясняется это только после поимки. И банды не переводятся, Руке Короны остаться не у дел пока не грозит. Не одна социологическая диссертация была защищена на тему "Чего им не хватает". И вопрос до сих пор оставался открытым.

— А давай съездим к твоей хорошей тётке, и спросимся. Может, она тоже в гости захочет сходить? И Иру спросим. Хочешь?

— Съезьзим? На Звехрре? В дехрревню? — новизна решения вогнала Майку в оторопь. — А… можно?

— Ну раз я сам предлагаю — значит можно, — фыркнул Дэрри. — Поехали? Тогда залезай!

— Ло-оша-адь! И утопник, утопник! А я говорил, я говорил! А эта дурочка-то, урод блаженный… Смотри, смотри! И прямо сидит на ней, прямо на спине! Вот так, вот так! А я говорил! А вы не верили! — и незлобивая Майка с высоты своего нового положения — со спины Хитрой — мстительно показала главному обидчику, ныне обладателю большого малинового уха, маленький розовый язык. Поправила волшебный венок на кудряшках, задрала нос и проехала мимо.

— Батюшки мои! Дэрри! Где ты это взял? А тощая какая! А грязная! Милая, тебя как зовут? Мамайка? Майка? Ты есть хочешь? Нет? Надо же! Ах, покормил? Птичка, солнце, надо вымыть её срочно, вот, с печатью. Да, "От паразитов". Нет, к сожалению, всего лишь от насекомых. Да! Уже пробовала, и, как видишь, все твои знакомые ещё живы. Ну, ты оптимистка! Ага, не паразиты, особенно твари в зверятнике в этом! Ага, твои зверюшки, конечно! Интересно: зверюшки твои, а кормлю их почему-то я! Значит так! Вот косынка, вот перчатки, вот трусы, вот платье. Ничего не тёплое, просто рукава длинные! Марш в ванную! Ничего не горячо, не придумывай! Видишь, локоть опускаю! Так, будешь капризничать — тебя буду мыть я! Хочешь? Я тоже не хочу! Поэтому слушайся Птичку! И не дёргайся, от неё больно не бывает. Как откуда знаю? Милая моя, но я тоже Видящая! Тебе, конечно, хуже приходится, тебе и прикасаться не надо, но уж от Птички тебе плохо стать не может, не выдумывай. Ника, не лезь, выйдем — познакомишься! Лучше сказку выбери в видеошаре, Майка не видела ни разу. Что? Никакую не видела, так что любая пойдёт. Хорошо, поставь любимую. Вот, смотри, что в ванне плавает, а ты говорила — нету! Я же видела! А что ты хочешь, она же наверняка сама мылась, никого не подпускала! Майка, ты сама мылась? Вот, я ж тебе говорю! Как может вымыться пятилетний ребёнок? Ты помнишь, сколько мы с твоими волосами мучились? А тут такая копна, да ещё и кудрявая! А остальное надо вычесать. Да, вот именно жёсткой. Ну и что, что трудно, зато щёткой начисто всё выберет. А теперь "Момент". Ну и что, что для белья? Вот, видишь: практически сухие волосы! А теперь косынку и перчатки. Надевай-надевай, вот увидишь, сразу легче станет. Ну, великоваты, так это ж мои. Завтра сходим и купим на твой размер. А? Вот то-то! Всё, беги. Венок свой не забудь! Ника, запомни: Майку нельзя хватать руками! Играть — сколько угодно, но в такое, где руками не хватают. Вас теперь трое, вот и пожалуйста: "Выбивалы", "Штандарт", "Море волнуется", "Тише едешь", наконец, на скакалке попрыгайте. И Зоре скажи. Или перчатки надевайте. А вот потому что. Потому что ей больно будет. И от тебя, и от меня, и от Зоры, да. Почти, как я, да, похоже, да, но от меня ей тоже будет больно. Нет, от Птички не будет больно. С дядей Громом и с папой сама её познакомь. Нету? Ну, познакомишь, когда придут. Венок? Попроси дядю Дэрри, он тебе такой же сделает. Так и скажи: дядя Дэрри, мне завидно! Сделай, пожалуйста, а то лопну! Нет? А вдруг лопнешь? Нет уж, ты попроси. Вот не сделает, тогда можешь насмерть обидеться и насовать ему яблочных огрызков в карман. А то я не знаю, кто это сделал! А вот так уж и знаю! Птичка, посмотришь за ними? Её в той комнатке устроить можно, в дальней. Братцев напряги, пусть пол помоют. Да раскладушку ей поставить — и слава Жнецу! Ну и что, что шкафа нет? Ей в него всё равно пока вешать нечего. Потом поставим. Ихра? Кто такая Ихра? Не знаю, девочка, это всё — к дяде Дэрри. Он тебя забирал, вот с ним всё и решайте — кого навещать, когда навещать. Всё, я побежала, там полный зал, Рола зашивается!

— А я какого цвета? А я? — Нику подбрасывало на месте от интереса. Майка на свою голову проговорилась, что всех видит по-своему, и день начался под вопли Ники: "А этот какой?", и палец показывал на очередного, ничего не подозревающего райна, пришедшего пообедать в "Золотой лис". В конечном счёте, Птичка увела их в сад, и Ника переключилась на присутствующих и знакомых.

— Жёлтенькая. С лучиками. Как одуванчик, — Майка, крепко держась за руку Птички, сосредоточенно уничтожала пирожок. В первый вечер она заснула прямо перед видеошаром, и последние три дня существовала в трёх режимах: либо ела, либо спала, либо держала Птичку за руку. Либо совмещала пару состояний — ела и держала, как сейчас. Нику такая экспроприация сестры не возмущала: больные зверьки всегда любили Птичку. А этот зверёк, Майка, конечно, очень-очень болен, что ж Ника не видит, что ли? Больные зверьки всегда такие вялые, но потом отъедаются и начинают играть. Ничего, лето длинное, Ника подождёт.

— А Птичка? А она, вот она? — азартно блестела глазами Ника.

— Сехрренькая. Как кхрролик. И мягонькая, — Майка расплылась в застенчивой улыбке и вжалась в Птичкину юбку, тревожно заглянув Птичке в лицо — не сердится? Нет, не сердится. Здесь на неё никто не сердится, очень удивительно! Стремительный напор Лисы сначала напугал её, но почти сразу стало ясно, что ругаться она и не думает — просто так заботится, быстро и решительно. И на то, что Майка многого не понимает и не умеет, тоже не ругается, только насмешничает и ехидничает, но беззлобно, Майка же видит. И муж её, дядя Дон, внутри льдисто-прозрачный и лучистый, как тающий снег на солнце, а на ощупь пушистый, как здешний кот Ухты, не заругался, что Майка пришла к ним в дом, и ест, и пьёт. И дармоедкой, как тётка Вита, не назвал. Только глянул искоса и хмыкнул: "Человечек!" И всё. И на то, что Майка не может как следует рассказать, что она по-настоящему видит, они тоже не сердятся. А это же очень трудно: цветов так много, Майка даже не знает, как они все называются.

— А мама, мама? Она какая? — личико Майки расстроено вытянулось. Ну, вот, как такое скажешь? Это же очень плохо… Её всегда ругали, когда она такое говорила, там, в деревне, на Перевозе. Она потому и оказалась одна, что, пока была совсем маленькая, не понимала — не стоит некоторые вещи говорить людям, они от этого только злятся. И она научилась молчать. Вот, не сказала же она Нике, что та кусачая, как железо в грозу — и всё хорошо. И не соврала, просто не сказала. Но как смолчать, если вот так, прямо в лоб, спрашивают? И соврать — никак, не смогла Майка научиться врать. От этого так больно…

— Чёхррная… — тихо сказала Майка. — Как… угли… — и зажмурилась испуганно: сейчас на неё закричат, заругаются. И её новая знакомая, громкая, бесцеремонная, но такая весёлая и дружелюбная, обидится за плохие слова о своей маме и отвернётся от Майки. Но у Ники было своё понимание того, как выглядят угли:

— Ух ты! Горячие! И светятся! Красненьким таким, изнутри! Красиво! — обрадовалась она. Всё правильно: мама красивая — как же иначе? И Майка не смогла, просто не смогла ей сказать, что ничего там не светится, что темно там и холодно, и тянет старой гарью…

Утверждение.

Утверждается решением Суда Короны отдать малолетнюю сироту Незнаму дэ Перевоз, Видящую Истину, под личный патронаж райе Патрионе Зайе Птахх дэ Стэн, студентке третьего (3) курса факультета Целительства Столичного Университета, до достижения означенной Незнамой дэ Перевоз школьного возраста, на два (2) года. С условием проживания в летнее время в Найсвилле, в учебное же время в общежитии Университета; с оговоркой продлить патронаж в будущем при наличии обоюдного на то согласия.

Число, подпись Видящей Короны, Печать Утверждения Суда Короны.

 

Глава седьмая

Где-то в лесу.

Год назад заклятие "Маскировки", истощившись окончательно, лопнуло с лёгким звоном, и вместо трёх высоких раскидистых елей на середине поляны появилась башня. Дверь её была плотно прикрыта, но не заперта. Дэ Форнелл был в своей "Маскировке" вполне уверен и не заморачивался охраной: чтобы войти, надо сначала найти, куда входить — ищите, смешные вы мои! А вот заклинание "Сохранения" ещё действовало, поэтому внутри башни всё оставалось нетронутым: не испортилась запасённая еда, не отсырели ковры и роскошная постель под балдахином, не покрылись плесенью учебники по магии и небрежные записи на разрозненных листах. И всё так же валялись по углам на полу радужные мячики — заклинание, свёрнутое на себя, почти не теряет энергии. И непонятного назначения машина в запертой пустой каморке за прошедшие десять лет не проржавела и не развалилась. И мыши не пытались поживиться богатствами Башни, "Сохранение" защищало и от них, и от насекомых. Не висели под потолком паучьи сети, не было сюда ходу паукам. И от перепадов температуры защищало оно и саму башню, и всё, что находилось внутри. Летом в жару в башне было прохладно, зимой не то, чтобы тепло, но и не холодно. Только от пыли, обыкновенной домашней пыли "Сохранение" защитить не могло. Пыль укрывала всё ровным серым ковром. И не было в пыли ни одного следа. Пока не было.

И вдруг дверь открылась, и впервые за десять лет прозвучало в башне человеческое Слово:

— А-а-апчхи-и-у-у! Блин!

— Сволочи они все! Просто сволочи! Ур-роды, ненавижу! Трусы! Я им что — плохое что-то сделал? Хоть раз, хоть кому? Я же наоборот, Веську из пожара спас — а они? И мамка Веськина тоже хороша: ни слова в защиту не сказала! Сначала-то ревела — ах, спасибо, ах! А потом только глаза отводила. Я что — знаю, как у меня получилось? Не знаю я ничего, просто Веську жалко стало — я и пошёл! А почему не обгорел — откуда ж я знаю? Вот прошёл мимо огня — и всё! А они сразу — колду-ун! Да если даже и колдун — я вам ничего плохого же не сделал! Я так дядьке Барэку и сказал, а он — но ведь можешь! Мало ли, что я могу — но ведь не делаю же! Я же даже не знаю, что я могу, как это вообще у меня получилось — и то не знаю! Сволочь он, этот Барэк! Трус! Потому старостой и выбрали, что трус. Осторожный, как же! Трус — он и есть трус. Я ему и сказал — ща как прокляну! А он и обрадовался — вот, говорит, видишь! Значит можешь! Не место тебе среди нас, иди к этим, у них это можно. А мы просто люди, нам колдуны не нужны. Ну, не скотина? Блин, холодно-то как! Весь Снеготай в Бобылёвом доме продержали — спасибо, хоть не в схроне! С них бы сталось! Пожрать носили, ничего не скажу, дров давали, чтобы не замёрз — а поговорить даже мамка с батей не приходили. Чем уж их эта сволочь прижала — не знаю, но только раз они ко мне и пришли, и то ночью. Уж не серчай, говорят, но против всей деревни не попрёшь. Нам ещё Милку поднимать. Милка — сеструха моя младшая, помнишь её, Серко? По-омнишь, вижу, вон, хвостом-то завилял! А вчера пришёл Барэк. Всё, говорит, Синец на дворе, теперь не замёрзнешь, Вот тебе одёжа тёплая, снасть охотничья, да припас на дорогу, иди, Жнец тебе в помощь. А Синец — не Травень, вон, дубак-то какой! Я ему сказал, конечно. Дай, говорю, тебе Жнец того же, что и мне. И пошёл. Эх, был бы я действительно магом-колдуном, сейчас бы не мёрз, как цуцик! Нет, одёжу и впрямь справную дал староста, и сапоги специальные, охотничьи сапоги, видишь, какие? Да толку-то? Не влезь он с "колдуном" своим — остался бы я в деревне, и уважали бы все, и сапоги бы не понадобились. Сволочь! Да я не на тебя. Иди поближе к костру, Серко, вдвоём всё не так страшно! Вот так, за спину ко мне. И тебе теплей, и мне спокойней. Это ты молодец, что меня догнал, вдвоём-то лучше! Хоть поговорить есть с кем, у костра посидеть. Костёр-то да, костёр у меня всегда знатный получается. А вот охотиться не умею я, Серко. Косить, стог сметать, коровок пасти, за телятами ходить — это я могу. Сметану сделаю, творог, даже сыр сварю — а охотиться не умею, не учили меня. Всего-то три охотника в деревне у нас, да мне и не нравилось это никогда. Мама как говорила? Одно дело — скотина. Ты о ней заботишься, ты её кормишь — ты с неё и живёшь, всё правильно. А дикий зверь сам кормится, без тебя не пропадёт — какое твоё право его есть? Никакого права. Ты-то сам зверь, к тебе оно не относится, так ты и поймать кого сможешь, а вот как я буду — не знаю. Ты ж поймаешь, да и съешь, мне-то не понесёшь, правильно? Вот так и получается: не от холода, а с голодухи сгину — лес-то пустой нынче, ни грибов, ни ягод. Даже трава ещё не выросла. Вот кончится Барэков припас — и сдохну я от голода, чтоб им всем провалиться! Никого больше спасать не буду, хоть сгори у меня на глазах! Гады ползучие! — всхлипнул от горькой обиды сидящий у костра в лесу мальчишка лет тринадцати. Косматый серый пёс ткнулся мокрым носом в руку, поддал лобастой головой ладонь. — И правда, давай спать, Серко. Завтра дальше пойдем. Уходить — так уходить. А они пусть там хоть протухнут! — меховая полость на нарубленной охапке лапника закрылась, пёс потоптался на лапнике и улёгся рядом, мальчик и собака заснули. А костёр горел всю ночь, ровно, не требуя поддержки и не выходя за невидимую черту, за которой мог бы стать опасным.

Пожар — страшное дело. А ночной пожар, да ещё в деревне, ещё хуже. Все спят, темно, тихо. Только корова шумно вздохнёт в хлеву, или курица вдруг заклохчет спросонья — и опять тишина. И вдруг заполошный звон — палкой из плетня по чугунку на заборе, крики: "Горим! Горим! Ра-айнэ-э-э! Гори-им! По-ожа-а-ар!" И хлопают по деревне двери, бегут райнэ — кто в чём, что схватить успели, а то и в исподнем, но все с вёдрами. Это общая беда. Крыши по весеннему времени сырые, но — кто знает? Солома ведь. Перекинется огонь на соседей — а там, глядишь — вся деревня полыхнёт. И уже цепочки из людей к колодцам, а в них все стоят, даже дети, которые постарше — лишь бы ведро полное поднять могли, да дальше передать. Две цепочки к соседним домам, остальные к горящему, и вёдра по рукам — к колодцам пустые, от колодцев полные. У каждого колодца по двое: один ворот без передышки крутит, другой вёдра подхватывает да сливает. И выводит кто-то ревущую скотину из хлева, отгоняет подальше: не горит ещё хлев, но — а вдруг?

Всего четыре года назад ходили под серпы хозяева, всей деревней гуляли, и из других деревень родня приехала. В новый дом, всем миром строенный, въезжали — радовались, и вот всё прахом. Хоть сами-то не угорели, успели выскочить. Да только не все. И стоит молодой хозяин на коленях посреди двора, рычит, в волосы свои вцепившись, от ярости бессильной, трое его держат, к земле прижимают, подняться не дают, да ещё четверо — жену его, чтобы в огонь не бросилась. А она в руках у них бьется да воет волчицей раненой:

— Веська-а! Весенька-а! Сыноче-ек!

Потому что оттуда, из огня, детский рёв отчаянный даже сквозь гул пламени слышен. Ещё слышен. Каюшку-то годовалую вынесли, вон она, у тётки на руках, а как там Веська трёхлетний остался — и сами не поймут. Мать думала, что он с отцом, а отец — что с матерью. Пока хватились в суматохе, что его и нет во дворе-то… А теперь уж не пройти туда, вот-вот крыша просядет. И отводят глаза райнэ, и уговаривать пытаются, не поймёшь — то ли родителей, то ли совесть собственную: "Что ж делать, пришёл Жнец с Серпом своим… Ко всем придёт, к кому раньше, к кому позже…"

И никто не понял, как перед крыльцом мальчишка в рубахе белой появился. Постоял — и шагнул в огонь. Только все и ахнули. И замолчали вдруг. Зато мать его взвыла дурным голосом — да поздно. Потом и она замолчала. Только гул пламени, да Веськин рёв слышен был. Так и стояли, двинуться не смея. А потом из огня он и вышел, и Веська плачущий на руках. И рубаха такая же белая, будто и не в пламени ревущем побывал — а так, по садику прогулялся. И изрядно уже отойти успел от огня, когда все отмерли, загомонили, засмеялись. Мать Веськина налетела, Веську схватила, на колени перед мальчишкой бухнулась:

— Стась!!! Чем хочешь, что хочешь!.. Дай тебе Жнец!.. — и остальные райнэ затолпились, по плечам спасителя стали хлопать, вихры ерошить: "Молоде-ец! Ну, молодец! Как же это ты так?" Стась только улыбался, да плечами пожимал — не знаю, мол, так уж получилось. Вот, помог! Мать его протолкалась, подзатыльник отвесила, за вихры ухватила: "Я тебе где велела быть, а?" Её заругали, оттёрли: "Не ругай мальца, герой он у тебя! Никто не смог, а он смог! А ты с подзатыльниками! Нашла, когда воспитывать! Он и так мужик!"

— Вот именно, — припечатал староста Барэк, большой, вечно хмурый, обстоятельный мужик с тяжелым взглядом из-под чёрных бровей. Все замолчали и обернулись к нему. Староста подошёл к Стасю, вгляделся. — Никто не мог. Никто. А ты смог. Значит, ты колдун.

Райнэ дружно ахнули и попятились. Стась растерянно огляделся, но, кроме страха, ничего не увидел на лицах соседей, только что восхищавшихся его поступком. Даже мама, родная, своя, стояла с круглыми глазами, прикрыв рот ладошкой, и смотрела, как на чужого.

— Да чего я-то? Я ж… Веську спасал! И спас!

— Спас, — кивнул Барэк. — За что тебе поклон и благодарность. Но жить с нами ты теперь не должен.

— Да что я сделал-то? — возмутился Стась.

— Пока — ничего плохого, — так же строго, хоть и не злобно совсем, но веско сказал Барэк. — А долго ли так будет? Ты сам подумай. Вдруг тебя толкнёт кто, хоть и не со зла, нечаянно, а ты озлишься, да его и проклянёшь, или ещё что сделаешь. Нельзя тебе с людьми. У тебя сила теперь чужая, не человеческая. Люди — как букашки перед силою такой, и не заметишь, как раздавишь, а потом сам же плакать будешь. Скажешь — я не хотел, а поздно будет. Тебе к таким же, как ты надо, к колдунам. Они на юге живут, на полдень пойдёшь — не заблудишься. Мы, конечно, не звери, сейчас не погоним — замёрзнешь. Но и в деревне оставлять тебя нельзя. Ты опасен. Ты даже сам для себя опасен, но с этим я сделать ничего не могу. А вот деревню от тебя отгородить надобно. В Бобылёвом доме до Синца проживёшь. Там чисто, бабы ещё осенью прибрались. По-хорошему, погорельцев бы туда, но ничего, до Синца подождут. Кормить будем, дров дадим. Но в деревню не ходи. Не со зла говорю, добра желаю. Ненароком сила твоя явится, зашибёшь кого — и будет тебе вместо благодарности дубьём по рёбрам. Как потеплеет, так и уйдёшь, — под гул пламени тяжело падали в ночь страшные слова. Стась почти ничего не понял, что староста говорил, понял только, что гонят его из деревни, и стало ему до слёз обидно:

— Ах, я колдун, да? Вот и прокляну тебя сейчас!

— Вот об этом я и говорю, — кивнул Барэк. — Но лучше меня одного, чем всю деревню. Так и договоримся. Проклинай. Но больше никого. Идём, — Ромек твёрдо взял Стася за плечо.

— Да чтоб ты сдох! — взвизгнул Стась, пытаясь вывернуться. Все ахнули, отшатнулись, Барэк замер, прикрыв глаза — видимо, готовясь немедленно умереть, и… ничего не произошло.

— Идём, — повторил Барэк. — Тебе сейчас всё равно больше некуда. Сам посмотри. Я, конечно, предложу твоим с тобой на юг пойти, проводить до мест, где ЭТИ живут. Припас бы деревней собрали, да и денег бы нашли, чай, не чужие. Но не пойдут ведь. Они тебя боятся, колдун. Я тоже боюсь. Но я староста. Я за всех отвечаю перед всеми. Пусть лучше я буду тобою проклят, чем они. Я выдержу. Идём.

Стась оглянулся. Мать и отец виновато отвели глаза. Стась презрительно сплюнул, как взрослый мужик, и пошёл впереди Барэка.

Весь Снеготай просидел колдун в доме покойного Бобыля на краю деревни. Весь Снеготай виновато отводили райнэ глаза, встречаясь на улице с его родителями, и осеняли себя серпом, нечаянно глянув на стоящий на краю деревни дом. И выл ночами Серко на привязи во дворе Стаськиных родителей. Не раз, не два приходил староста к дому Бобыля, пытался с колдуном поговорить, объяснить что-то. Да вот только не хотел ни с кем говорить озлобившийся Стась. Только орал из-за двери злобно и матерно, и мальчишеский ломающийся голос срывался на слёзы. А попробовал Барэк зайти, так Стась в него поленом кинул. Чудом в лоб не попал. И ушёл староста Барэк ни с чем. Уж чем там внутри колдун целый месяц занимался — неизвестно, а только он и не выходил почти. Даже когда еду приносили, не вышел ни разу, только орал, чтобы на крыльцо поставили, да шли подальше, к такой и переэтакой матери.

А потом настал Синец, и колдун ушёл. И вместе с ним ушёл огонь. На следующее утро ни в одной печи невозможно было разжечь огня, ни огнивом, ни трутом, ни безумно редкими и дорогими спичками. Проклял! Обиделся и проклял! На Барэка орали всей деревней — а толку? Тепла в домах от этого не прибавилось, и еда не сварилась. И скотина голодная ревёт: коровкам пойла тёплого без огня не снарядишь, и свинке хряпу не запаришь. А Барэк только и сказал, что, мол, и хорошо, что только этим обошлось. Неизвестно, что бы колдун ещё натворил, если бы остался. Но, если хотят, пусть догонят, да попросят проклятие снять — вдруг сжалится. Только он, Барэк, не пойдёт, потому что поговорить со Стасем весь Снеготай пытался, и без толку это. Потому что Стась, может, и не злобный, но глупый, а это ещё хуже. Вырастет — поумнеет, конечно, но пока дурак-дураком. И что он ещё может выкинуть — никому неизвестно. Вот как начнёт куражиться, силой хвастаться — и что тогда? Все и заткнулись — задумались, и крепко. Погоню, всё же, снарядили: трое деревенских охотников взяли своих собак, и Серко прихватили, а то он всю ночь выл, да с привязи рвался. Небось, быстро хозяина отыщет, а по его следам и они с собаками пройдут. Побежали, так и не решив, что делать, когда догонят: прощения жалобно просить или убить сразу? Решили, что подумают, как догонят. Не догнали. По дороге колдун не пошёл, пошёл лесом. Серко убежал вперёд сразу, как погоня в лес вошла, и не дозвались уж его. Сначала-то собаки след брали, а потом к завалу старому вышли, тут и назад пришлось повернуть. В завал-то с собаками не сунешься, а обходить его — не один день надобен, да и след с той стороны искать — неизвестно, сколько времени займёт. Завал-то здоровенный, прошла тогда буря страшная, в Коровках пять домов без крыш осталось, сады поломало, а здесь — как наступил на лес великан какой. Порастащили, конечно — на дрова, да и строевого леса немало наковыряли — но с краю, где-то с четверть раздёргали. Уж больно велик завал оказался, а с севера ещё и болото непроходимое, всё обходить — дня полтора-два, не меньше. А в лесу без огня на ночь оставаться не хочется. Домой к погасшим печам возвращаться было страшно, но пришлось. По дороге раздумались. И не упомнить, кто первым сказал: может не все, может, кто-то один проклят, а через него на всех ложится? А как понять? А собрать всех на улице у околицы, да выгонять из деревни по очереди. Если огонь не зажжётся — обратно возвращать, не он, значит, виноват. С тем и пришли. Так и сделали. И никто, в общем-то, не удивился, когда человеком этим оказался деревенский староста Барэк. Как только собрались все, да стали рядить, кому первому за околицу идти, Барэк сам встал, да и вышел. И даже мешок собран уже был у него, будто заранее готовился. И тут же полетели от огнива искры, запылал пук соломы, повалил дым, заорали все радостно. Только Барэк не заорал — а, собственно, чего ему радоваться-то? Поклонился в пояс, да пошёл. Дина-старостиха, жена его, заголосила жалобно, вслед бросилась, на рукаве повисла. Долго они там разговаривали, потом вместе куда-то ушли. Дина только к вечеру вернулась. Оказалось, сделали Барэк с сыновьями за Снеготай хибару для него в лесу неподалёку. Не сруб, так — сарай, хоть и с полом. Но с печкой. А зачем печка, если огня не разжечь? Непонятно. Как он там жить будет? А как сможет, так и будет. Плохо, конечно, кто же говорит, что хорошо? Еды-то Дина да дети принесут, но, уж если остыло — не согреешь. Вот так и будет.

А дальше, если подумать — больше. Впереди, конечно, лето, но за летом-то зима! Зимой без огня не выжить, помрёт зимой в своей хибаре Барэк, как есть помрёт! Только и сможет в живых остаться, если прямо сейчас на ноги встанет и на юг пойдёт, всё дальше и дальше, туда, где даже зимой тепло, и без огня не замёрзнешь. Только вот живут там не только люди, а ещё и ЭТИ, к которым Барэк колдуна и отослал. Вот к ним Барэку идти и придётся. И просить проклятье снять. Или жить среди ЭТИХ всегда, до смерти. А колдун шёл по лесу и знать не знал, какие страсти оставил за спиной. И вовсе не строил он таких зловредных, далеко идущих планов мести. Ничего он такого не делал — просто обиделся и от всей души пожелал, чтобы Барэк на собственной шкуре испытал — каково это, когда от тебя все отвернулись и, притом — ни за что, ни про что. Просто потому, что ты такой, какой есть, и только уже за одно за это тебя боятся. Не за то, что ты сделал, а за то, что ты, вроде бы, можешь сделать. Людям вообще свойственно бояться не настоящей опасности, а собственного страха. У детей этого нет, они страшилки любят, да и людям молодым это мало свойственно, их влечёт тайна, но чем старше становится человек, тем больше он боится бояться. Страшится страха своего. И "принимает меры". И кто-то считает это трусостью, а принятые меры — подлостью, а кто-то другой, постарше, может сказать, что это "мудрая предусмотрительность опытного человека". А в этот раз оно вот как повернулось. Ох, опасное это дело — колдуна обижать. Да ещё и необученного, который меры и укороту своей силе не знает. Да иногда и в чём она, сила его главная — и то ещё не догадывается.

А уж кто из них был прав — Барэк ли, колдун ли — про то не нам судить, не в разумении это человеческом. Всяк прав по-своему, сколько людей есть, столько и правд на свете. Говорят, есть истины, которые для всех верны, только вот, похоже, тот, кто их узнал, уже никогда никому ничего не скажет. Потому как истина — величина абсолютная, а человек — весьма относительная. А большего в меньшее не вложишь — либо большее покорёжится, обломается с краёв, а то — ужмётся и перестанет быть таким большим, как должно. Либо меньшее — возьми, да и лопни, и, что так, что этак — будет уж не человек с истиной, а такое нечто, что и смотреть-то противно — гоблин знает, что такое будет.

— Эх, Серко, зря я лесом пошёл. Шёл бы по дороге, глядишь — подвёз бы кто. Дороги-то оттаяли уже. Хоть и мокрые, а хоть кто, да поехал бы. А в лесу-то, видишь, ещё снега полно, особенно по логам. Это я от злости в лес пошёл. Чтобы никого не видеть. Вот и не вижу. И не увижу, поди-ка, уже никогда. Ноги-то я промочил третьего дня, протекли сапоги-то. Их, поди-ка, промазывать чем-то надо было, да каждый день, а я-то только потом это сообразил. Не было ж у меня сапог таких никогда, я и не знал, как с ними надо. Вот они и протекли, вот и простыл я за ночь, и костёр не помог. И горло саднит, и голова тяжёлая, болит и кружится. А чихаю так, что, кажется, голова вот-вот отскочит. Не умею я в лесу, Серко. И еды-то больше нет, второй день уж, и ноги гудят, и голова трещит. И заблудились мы, похоже. Уж пятый день идём, а жилья нету, а должны были ещё вчера к Валенкам выйти. От Коровок до Валенок как раз три дня, если пешком. Там сестра отцова, Сима, живёт, она бы и накормила, и припасу бы дала. И лес тут дикий, сразу видно: никто здесь дрова не берёт. Вон, валежин сколько, только и перелезай через них. Будь здесь люди — давно попилили бы, да вывезли. Эх, хоть бы и не к Валенкам, хоть бы к какой деревне выйти. Не чуешь, Серко? Да ты назад-то не смотри, назад не пойдём. Нам вперёд надо. Хоть как, хоть ползком. А если в деревню незнакомую придём — попробую у них остаться. В ученики к кому пойду, или ещё как. Но уж спасать никого не буду, наспасался, хватит. Пусть хоть горят, хоть тонут — отвернусь, да мимо пройду. А то опять скажут — колдун, мол, иди отсюда. Эх, как брюхо-то подвело! Даже мутит. Прямо впору кору ивовую глодать, как заяц. А что? Зайцы, поди-ка, не дураки! Дай-ка, ну-ка! Тьфу, ой, тьфу! Не-е, дураки зайцы! Это ж горечь какая! А они жрут, надо же! Да подожди ж ты, дай, рот промою! Не толкайся, упаду же в лужу талую! Да что? Куда ты меня тащишь? Не гавкай на хозяина! Ты взбесился, что ли? Не смей за штаны! Да иду, иду! Ох, перед глазами-то всё плывёт, плохо мне, Серко. Серко!? Ну вот, убежал. Дурацкая ты псина, я ж не знаю, куда ты звал-то. А, вон ты где! Слышу, слышу. Да иду… Ох, и ноги-то не идут…

Полянка, вычищенная прежним хозяином перед башней, густо заросла за десять лет молодыми осинками и берёзками. Обливаясь потом, шатаясь от слабости и хватаясь за тонкие стволы, пробирался Стась сквозь подрост на лай Серко. И вышел к башне. Пёс азартно облаивал закрытую дверь над двумя ступеньками каменного крыльца. Грубо вырубленные толстые столбики опор и сам козырёк, тоже каменный, из одной наклонной плиты, густо обвивали безлистные ещё плети дикого винограда, некоторые свешивались с края козырька и вяло шевелились под ветром, как щупальца зверя морского — восьминога, видел Стась такого на картинке в Бобылёвом доме. Много там книжек оказалось, целых шесть штук, но все скучные, без картинок. Только одна с картинками, про тварей морских, вот её Стась весь Снеготай и читал, да так и не дочитал, а жаль, много там интересного было.

Другие плети лезли выше, цепляясь за шершавые камни. Стась повёл взгляд вверх по стене, но охнул и зажмурился: свет ярко-голубого весеннего неба резанул по глазам и голова от высоты закружилась. Жар у него, жар. Хозяева, дома есть кто? Помру ведь на пороге!

Стась поднялся на крыльцо и отчаянно задубасил в дверь кулаком. Прислушался. Серко тоже слушал, склонив голову набок, часто дыша и насторожив уши. Гулкая тишина ответила им.

— Открывайте! — хрипло заорал Стась, заколотил в дверь уже ногой — а что терять-то? Не до вежливости ему уже! Быть бы живу! Серко тоже опять загавкал. Тишина. Стась, чуть не плача, схватился за ручку — медный шар, дёрнул — и чуть не слетел с крыльца: дверь неожиданно легко открылась. Просто надо было тянуть, а не толкать. Изнутри повеяло теплом, и Стась шагнул туда, не задумываясь, на толстый серый ковёр, начинающийся от самой двери. Мимо проскочил Серко, встал, виляя хвостом и насторожив уши. Дверь сзади мягко и неслышно закрылась сама, но темно не стало, хоть окон здесь и не было. Стась набрал воздуху — хотел погромче позвать хозяев, попросить у них поесть, попроситься переночевать, он много чего ещё хотел попросить, но простуда взяла своё:

— А-а-апчхиу-у-у! Блин! — голова мотнулась, ударилась обо что-то с деревянным стуком, и биллион квинтильонов пылинок, накопившихся в башне за десять лет, взметнулись, рухнули и погребли под собою мальчика и его пса.

Проснулся Стась от того, что мама зачем-то быстро и часто возила у него по лицу мокрой, теплой и грубой тряпкой.

— Ма-ам, ты чего это? — недовольно поморщился он и открыл глаза. И чуть не описался со страху: здоровенные белые клыки в открытой розовой пасти прямо перед лицом, и язык, длинный, красный, опять проехался по лицу… Жнец Великий, да это же Серко! Скулит и лижет его, и лапой скребёт за бок, а на лапе когти, между прочим! Вон, из выворотки уже клочья лезут! Эх, собака ты, собака. А где это мы?

Стась приподнялся на локтях. Он лежал на полу под лестницей, об которую, видимо, и приложился лбом, когда чихнул, в нешироком и коротком коридоре, в который выходило три двери. Лестница в один пролёт вела наверх. Под потолком над каждой дверью что-то тускло светилось из-под слоя пыли, небольшое, с кулак величиной. Ни гарью, ни дымом не пахло. Пахло Пылью. Плотной, слежавшейся. Вот что за серый ковёр лежал на полу! Серко опять заскулил, отбежал к двери, заскрёб лапой уже её, вернулся, опять метнулся к двери.

— Тебе выйти? — догадался Стась. — Так ты толкай, толкай! Ой, тварь бессмысленная! Сейчас выпущу.

Кряхтя, как старый дед, Стась поднялся, толкнул дверь, и она сразу распахнулась. Странно, пёс лапой раза в три сильнее нажимал, а она не открывалась. Непонятно. Серко вылетел пулей и замер с задранной лапой под ближайшим деревом. Немного подумав, Стась тоже вышел и составил ему компанию, разве что лапу не задирал. Голова явно кружилась меньше, хотя лоб болел, а есть хотелось больше, хоть и мутило. Стась ощупал лоб — шишка, здоровая. И синяя, наверно…

— Ну, что, Серко, вот у нас и дом есть, видно же, что нету хозяев. Давно нету. А вот с едой как было туго, так и есть. Разве что серёжек вот набрать берёзовых, да наварить с солью. Можно ольховых ещё, но не вижу я тут ольхи, а осиновые горькие, мне бабка рассказывала. Но ты ж этого есть не будешь. Иди уж лучше поохоться, хоть сам сыт будешь. Ищи, Серко, ищи! Еда, Серко, еда!

Пёс внимательно слушал хозяина, склоняя голову то на один бок, то на другой. При слове "еда" вскочил, подбежал к двери и завилял хвостом, оглядываясь.

— Да нету там еды, — бессильно засмеялся-застонал Стась. — В лесу еда-то твоя! Ищи, Серко, ищи! — но пёс упрямо стоял у двери, вилял хвостом и улыбался по-собачьи, вывалив язык. Даже пару раз гавкнул для убедительности. — Ох, ну что ж с тобой делать, — вздохнул Стась и открыл дверь. Серко тут же подошёл к первой двери и заскрёб лапой. — Да? Ты так думаешь? — удивился Стась. — Ну, давай посмотрим.

За дверью обнаружилась лестница вниз, освещённая такими же шариками. Стась потихоньку стал спускаться, а Серко слетел уже до самого низа и залился лаем. Стась наконец дошёл до низу — и замер. Это был погреб. Нет, это был ПОГРЕБ! Бочки, бочонки и бочоночки, бутылки в стойке, длинный ряд окороков на крюках, все в пыли, но форму Стась знал очень хорошо, ни с чем не спутаешь. И колбасы. И сыры. И… и… и… Не смотря на слой пыли, пахло всё это свежей едой, а не тухлятиной. Издав воинственный вопль, Стась подскочил к окорокам, содрал с крюков два сразу, один сразу и уронил, а — и наплевать, всё равно Серку отдать собирался. Пёс вцепился в упавшее счастье, прижав уши, взглянул на хозяина — отбирать не собирается? Но хозяину было не до него, и Серко занялся добычей. А Стась вытащил охотничий нож из голенища, торопясь и сглатывая слюну, взрезал пыльную кожу окорока, отогнул, отхватил ломоть розовой душистой мякоти, сунул в рот, отхватил следующий… Некоторое время тишина нарушалась только слаженной работой двух пар крепких челюстей с здоровыми зубами. Подумаешь — горло побаливает, зато вкусно-то как!

— Ну, Серко, теперь не помрём! Как же нам повезло-то, надо же! Ох, обожрался я! Ух! Аж в жар бросило! Теперь бы попить ещё. Вот тут что? Ой, нет, воняет. Не брага, но похоже. Нет уж, лучше водички талой похлебаю. Сейчас костерок разложу неподалёку, котелочек согрею, да попью. Пойдём, а то пыльно тут всё же. Потом прибраться надо, а то так и буду чихать. Но это ж и потом можно, а, Серко? И за другими дверями посмотреть нужно, что там, но это тоже потом. Там, поди-ка, тоже пылища. Эх, как снаружи-то хорошо дышится, не то, что в пыли этой! И тепло на солнышке! Или это я наелся и мёрзнуть перестал? И в сон тянет. Не, больше так жрать не буду, тяжело. Вот ещё травок бы в кипяток каких. Там, поди-ка, и они тоже есть, но не пойду, пыльно очень, аж в носу свербит.

Неподалёку от старой башни пылал костёр, над ним висел на палке котелок. А рядом с костром в безумно дорогом резном кресле с позолоченными финтифлюшками и обивкой из паучьего шёлка сидел чумазый мальчишка с большой синей шишкой на лбу и степенно обсуждал со своим псом перспективы дальнейшей счастливой жизни, периодически вытирая сопливый нос рукой. А руку после этого не об штаны — обойди нас Жнец, не свинья же всё-таки — а как воспитанный человек, об дно сиденья. Там не видно.

До середины Синца просидел Барэк в своей халупе. Жена-то его все глаза выплакала. Сочувствовали им, а то как же! Настоящий мужик староста! Весь удар на себя принял! И когда собрался уходить, всей деревней его в дорогу собирали. В основном — деньги. По клочкам, по ниточкам три когтя набрали. Как раз обоз на ярмарку собрался с пяти дворов, с ним и Барэк пошёл, с сыновьями. Старший сын-то с собой товару набрал — сыру разного, да шерсти козьей, за зиму напряденной, да овечьей непряденой несколько кип. А у Барэка и младшего сына только деньги в поясе. Не торговать едут.

Ах, как хорошо весною в ясный день ехать, не торопясь, далеко-далеко в телеге меж полей и перелесков! Нет ещё летучего гнуса, что так донимает летом и волов и людей, нет и удушливой летней пыли: дорога только-только подсохла, местами ещё огромные лужищи объезжать по обочине приходится, но это ничего, не страшно. Если и завязнет телега в грязи — народу много, вытащат. А привычные запахи деревенские — дыма, хлеба, хлева, молока — остались позади, только телега ещё пахнет домом. Но отойди чуть от неё — и совсем другое носом чуется, дикий, необузданный весенний хмель шибает в голову! И дышится легко и вольно, и кружит голову тот особенный дух, что только весной и бывает. Кажется, что даже видишь — вот он, воздух весенний, голубою дымкою объемлет дальние холмы, подсинивает редкие перелески меж полей, и они будто плывут над землёю, и вот-вот оторвутся от неё и взлетят. И дышишь синевою этой, и надышаться не можешь, и сам весь лёгкий становишься, свободный, звонкий и прозрачный, как перелесок тот, и уже летишь к дымчатым холмам по голубому ветру, как пыльца с серёжек ольховых да осиновых. Недаром месяц Синцом назвали: сплошная синева вокруг, и в небе и на полях, ещё талою водою залитых, а в ней неба синь отражается и множится, и — будто по небу едешь! И странные мысли приходят в голову: вот так бы ехать и ехать — всегда, и чтобы всегда — как сейчас, потому что хорошо, очень хорошо, и вокруг радостные лица, и голоса весёлые, и песню кто-то заорал — не чтобы веселей, а просто орётся глотке его, беспечно и беспричинно, от шалой весенней радости! Потому что домашние заботы позади остались, а новые ещё не начались, они в конце пути ждут, и сейчас получилось время такое — беззаботное! Дорожное время. Едешь себе и едешь, и дышишь, и смотришь по сторонам, а волом и управлять не надо, он и так идёт за телегою, что впереди, чего ему? Даже у Барэка хмарь с лица почти сошла, пока лежал в телеге, да в небо смотрел.

К середине дня доехали до дровяного перелеска, где лес с двух сторон к дороге подступает. Там дров на вечер набрали, как в каждом году. Барэк со всеми ходил, не уклонился. Мужики переглядывались — зачем ему, если, всё одно, без огня сидеть будет? — но молчали. К вечеру добрались до Ночного холма. Всегда на нём на ночёвку останавливались, как в Пеньки на ярмарку ехать. Он единственный по Синцу сухой, хоть не сильно и высокий — в самый раз с обозом заехать, и макушка широкая да плоская. А леса на нём давно уж нет — на дрова и свели, один подрост остался. Может, потом, лет через двадцать, и нарастёт опять, а пока дрова привозить приходится. Мужики замялись — как старосте сказать — шёл бы ты? А ведь придётся! Пока он тут, с проклятием своим, огонь-то не разжечь будет! А без огня ночевать — не дело это. Зверьё по весне оголодавшее, как без огня-то? Да и похлебать горячего охота. А Барэк с сыновьями достали из телеги верёвку, отошли чуть, Барэк за один конец взялся, Карл, старший его — за другой, с костылём железным. И пошёл Карл по кругу, чертя линию, а Эл, младший, за ним следом, да по линии этой из мешочка небольшого мукой круг отсыпал. Мужики смотрели молча, только в затылках почёсывали. А Барэк уж и соломы с телеги в круг принёс, и полость меховую, и полог Эл помог ему поставить — расположился, словом.

Карл тем временем к костру подошёл, кремнём чиркнул — и загорелось ведь! Мужики загомонили, заухмылялись, головами закачали — надо же, хитёр староста! Силён! Ай да Барэк! Вывернулся! Молодец! Голова-а! И пошла обычная суета — за водой на родник сходить, котелки на палки приладить, за кашей последить, чтоб не пригорела.

Туда, в круг, Барэку и кашу потом отнесли. Он только кивнул хмуро и за ложку взялся. Мужики Барэка угощать взялись — кто чем, у кого что было — уважение оказывали. Как же — за всех муку принял человек! Попробуй-ка так пожить — небось, взвоешь! И сколько ещё ему маяться? Далеко ведь идти-то, да как ещё там сложится? И ведь нашёлся любопытный один — да он всегда такой был:

— А откуда ж ты знал, что делать-то? Может, это ты сам колдун? Если так-то мог, чего ж из деревни уходил? Сидел бы…

Барэк хмуро на него взглянул, облизал ложку, вздохнул:

— Мардак, вы почему меня в старосты всем миром выбрали?

— Дык… умный потому что… говорят…

— Вот именно, — отрезал Барэк, отвернулся и стал есть дальше. Мужики загоготали обидно, Мардак и заткнулся, только с лица красный стал, как, прямо, в горячем борще рожею-то своею искупался.

В Валенки приехали к середине дня, задержались только шерсть непряденую продать. Часть взяли деньгами, часть валенками. Только один мужик из Валенок к обозу пристал, не поглянулась ему цена, что мужики из Коровок за валенки давали. Барэк, ещё до околицы не доезжая, на окраине с телеги слез, задами село обошёл, на дороге за Валенками сыновей ждал. Да недолго, они быстро управились, кипы сбросили, молока козьего взяли в дорогу — да и всё. И дальше покатился обоз, ярмарка-то ещё дальше, в Пеньках.

Дорога после Валенок пошла лесом: не было здесь такого коровьего стада, как в Коровках, и в покосах таких надобности не было, и выгоны поменьше были: в Валенках, в основном, коз держали, а коза тварь всеядная, она и ветки глодать может, не только траву. Как подальше от деревни отъехали, заоглядывались мужики — было дело, шалили здесь лихие люди. Хоть и давно, тому уж лет пять, а боязно. Арбалеты наготовили, мечи, ножи достали — но обошлось. На ночёвке мужики на Барэка уж не косились. Подождали, когда староста в кругу устроится, да и занялись ужином. На ночь выставили часовых — по двое, чтоб не страшно было, но, опять же, никто их не потревожил.

Ранним утром снялись, весь день ехали по лесной дороге, к вечеру до старого кострища добрались. Переночевали, и ещё до обеда уж были в Пеньках. На окраине Пеньков и попрощались. Только и сказал бывший староста Коровок, Лин Барэкар, сыну старшему в глаза глядя:

— Мать береги. Если к осени не вернусь, Карьке под серпы телку рыжую отдашь, да пять овец.

Тот кивнул. И меж собой братья также слов не тратили. Кивнул старший, Бар Карлин, младшему, Бару Элину, в глаза друг другу глянули — и разошлись. Вот и всё прощание. А что говорить? Всё уже переговорено, да не раз. Эл с отцом отправляется, Карл торговать идёт. Теперь на нём вся семья держаться будет — и мать, и две сестры. Если отец к осени не явится, старшую сестру, Барэкарину, Каринку, Карьку, ему замуж выдавать и придётся, и серп на свадьбе над её головой ему держать. Эх, беда. Как осиротели. Сразу два мужика из семьи вон — тяжело будет. Барэк с котомкой за плечами отправился в обход Пеньков по задам, Карл с обозом — на круг, торговать, Эл — искать южный обоз, такой, что уж отторговался, да назад собирается. С ним дальше и пойдут. Вдвоём-то коряво.

Барэк уселся на дальнем конце Пеньков на сложенные у дороги брёвна и приготовился к долгому ожиданию. Мысли были нерадостные. Ведь мало найти тех, кто на юг идёт. Им же объяснять придётся, почему Барэк на ночь круг рисует. Объяснять, что не колдун он, а колдуном проклятый. И почему проклятый. Это свои мужики, деревенские, Барэка знали и доверяли, как себе. А чужие могут и не поверить. А могут и решить, что неправ Барэк был, когда Стася из деревни вышиб. Он и сам был не совсем уверен, правильно ли поступил. Но — не убивать же пацана? Чем он виноват-то? Наоборот, как лучше хотел, Веську спас. А мог и не спасать, и не узнал бы никто, что он вот так с огнём может. Эх, был бы Стась повзрослее, да поумнее. Или найди он, Барэк, другие слова. А какие? Говорил с ним Барэк так же, как со своими детьми всегда разговаривал, серьёзно говорил. И дети его всегда понимали — не просто так отец на них время тратит, дело говорит, добра желает. А Стась не понял. А иначе говорить Барэк не умеет. Если бы умел, то, конечно, сказал бы. А так нехорошо, всё же, получилось. Не понял мальчишка ничего, только обиделся. И ведь ходил Барэк к родичам его, просил — поговорите, объясните, проводите — нет, без толку. Вот уж кто перетрусил, так это они. И больше всего испугались, что их самих деревня обвинит, что, мол, колдуна вырастили. Уж что они там ему наговорили — кто знает, только Стась после их разговора ещё больше обиделся. Нехорошо. И куда он пропал — неизвестно. Загинуть-то не должен был, Барэк хорошо его снарядил. Сапоги ему у охотника купил, хорошие, снасть охотничью, опять же, полость меховую из своих отдал. И припасу на неделю должно хватить. Но вот — пропал. Куда делся? В Валенках не появлялся, Барэк специально мужикам своим сказал, чтобы народ расспросили. И наказали местным не обижать мальчишку, если вдруг появится, а еды дать в дорогу, да одеть, если надо. Да ведь не проследишь, а народ разный. Эх, думы тяжкие! Обидит кто мальчонку — он и сорвётся. И станет всё ещё хуже. Эх, кабы был Барэк сразу уверен, что Стась его и впрямь проклял — ушёл бы сразу вместе с ним, вместе бы и шли, глядишь — больше толку было бы. А он понадеялся, что обойдётся. А вот не обошлось. Но это Барэк потом уж сообразил, что вместе идти надо было, самому к ЭТИМ Стася проводить, дня через три уж додумался, когда уже в хибаре сидел. Когда один сидишь без дела — оно хорошо думается. И с кругом он дня через четыре сообразил. Как четыре ночи помёрз в холодной хибаре без огня — так и сообразил. Чего только они с сыновьями ни попробовали потом с этим кругом. Получалось так, что если Барэк под крышей, хоть и в кругу — не разжечь огня, если просто вышел, но рядом с домом стоит — тоже никак, а вот если за дерево отошёл, да так, что от дома его уж не видно — то пожалуйста. Или, если рядом с домом, но в кругу сидит, тоже можно. А ещё можно костёр кругом обвести, но, если тот круг в каком-то одном месте стереть нечаянно, костёр тут же затухать начинает. Будто водой кто его заливает. А вот если в дом с горящей печкой войти, то печка не гаснет, горит печка, но, как прогорит — так и всё, заново не растопишь. Опять Барэку выходить надо и в круг садиться, или за дерево прятаться, чтобы кто-нибудь её растопил. Вот как это всё новым мужикам рассказывать? Послушают, да и скажут — не нужен нам такой попутчик, шёл бы ты сам, куда хочешь, только от нас подальше. Эх… Кому нужны чужие беды…

Уныло сутулясь, сидел Барэк на сырых брёвнах. На дороге показался обоз южан, проехал мимо Барэка к ярмарочному кругу, но опечаленный думами райн даже головы не повернул, потому и не заметил, каким пристальным взглядом одарил его один из троих, ехавших на задке последней телеги. Очень внимательный был взгляд. Повернулся к соседу — худощавому и бледному черноволосому райну с веснушками полосой через нос — что-то быстро заговорил ему на ухо. Тот склонил голову к своему пожилому, невысокому и грузному товарищу и внимательно слушал, искоса взглядывая на Барэка из-под густых девичьих ресниц. Третий, ничем не примечательный райн средних лет, довольно лениво прислушался, но потом заинтересовался и вступил в негромкий разговор. Не заметил Барэк и странного плавного жеста пожилого райна, которым он будто отправил в плаванье маленький, никому, кроме него, не видимый кораблик, и проследил за ним взглядом, и кивнул удовлетворённо, когда кораблик достиг цели — ноги Барэка. Обоз увёз их к ярмарке. Некоторое время спустя появился Эл с нерадостными вестями:

— Одни южане позавчера уехали, не догоним. А ещё одни только прибыли, два, а может и три дня здесь будут. Как думаешь, отец? Этих ждать, или сами пойдём?

— Ждать, — хмуро кивнул Барэк. — Находимся ещё. Отойдём чуть к лесу, там и встанем, чтобы и костёр наш видно было, и тащиться до нас лень, — увидел, что сын не понимает, и объяснил: — Костёр не прячем, на виду стоим — значит, не лихие мы люди. А до лесу идти, грязь по темноте месить, чтобы на нас посмотреть только — это ж каким дурнем быть надобно? Вот никто и не пойдёт. А завтра с этими, с юга, поговорить надо будет — что скажут. Эх…

Ничего хорошего от этого разговора Барэк не ждал и внутренне уже готовился к тому, чтобы идти одним. Одним — плохо, на спине много не унесёшь, а ведь без полости меховой не обойтись, и навес нужен, и припас, и вода — не на волах поедут, значит и ночевать не на стоянках придётся, а между стоянками вода не везде есть. Талой-то полно, но от талой и заболеть можно. Не в любом месте она хороша. Настоится на болиголове болотном, и — кипяти, не кипяти — будет тебе с той воды беда. С больной головой далеко не уйдёшь. Не колдуны они с Элом, что ж поделаешь. Колдун-то не пропадёт, вывернется. Он и полететь, поди-ка, может, и груз как-нибудь уменьшит, или легче сделает. Вон, Стась-то, говорят, улетел от завала, собаки след-то не взяли. А они с Элом люди, и ничего такого не могут. Людям друг без друга — не жизнь. Эх… Вот, разве, мужиков своих попросить, чтобы поручились за него перед южанами. Что не колдун он, и вреда от него не будет. Надо это обдумать хорошенько. Хорошая это мысль, правильная.

Ночь легла над ярмаркой и деревней Пеньки. С ясного неба полная луна и звёзды могли любоваться мирной картиной: горели костры у обозов, стоящих кучками, кое-где светились окна домов неярким дрожащим светом. У кромки леса светился ещё один огонёк. И во множестве луж и лужиц — в каждой сияла своя маленькая луна, или, хотя бы, её осколок.

Когда и почему загорелось — а кто его знает? Может — и подожгли, кто ж теперь разберёт? А может — просто искра от костра до возов долетела — а там воск с пасеки из Пчёлок — вот и полыхнуло. Ночной ярмарочный круг вскипел, как молоко. Только что, казалось, все спали — а уже орут и бегают, и от этого кажется, что народу втрое больше, чем есть. Страшно — у всех есть, чему гореть! А ну, как перекинется?

Вскочили на заполошный звон и Барэк с Элом, замерли, вглядываясь в зарево и мечущиеся на его фоне чёрные фигурки. Крики людей и мычание волов далеко разносились в морозном ночном воздухе. Барэк шагнул вперёд, костёр зашипел и начал угасать.

— Отец! Не ходи туда! — схватил Барэка за локоть Эл.

— Там… люди… — Барэк неотрывно смотрел на зарево. — Там… и наши… Карл! — он сделал ещё пару шагов, Эл повис у него на плече:

— Отец! Не ходи! Тебя убьют! Мы же ни с кем не говорили ещё! Они же не знают! Не ходи, отец! Что я маме скажу? Не надо! Там много народу, погасят! Без тебя! Вон, видишь, сколько их! Они же не будут тебя слушать! Скажут — колдун, и убьют — и всё! Это ты Стаську отпустил, а им же плевать! — поспешно сыпал он словами, отчаянно цепляясь за отца. Костёр мигнул в последний раз и погас.

Барэк обернулся, взял сына за плечи и сказал, хмуро и спокойно, как всегда, но с непривычной печалью:

— Ты пойми, я один могу столько, сколько все они не могут. Мне и делать не надо ничего. Просто подойти, да рядом встать. Я должен. Там и наши ведь, и брат твой. А если это он в огне, или из наших кто? Я должен, понимаешь? — встряхнул он сына за плечи и отстранил с дороги, и шагнул уже прочь, но обернулся: — Дине скажи — люблю я её. Всегда любил, — и бросился бежать к зареву, и брызги грязи из-под его ног сверкали в свете луны, как серебро и алмазы, а зарево пожара упрямо превращало их в рубины и запёкшуюся кровь. Мука, отразившаяся на лице и в голосе отца, настолько поразила Эла, что он рухнул на колени в грязь, и стоял так, глядя ему в след. Потом простонал обречённо: "Папа-а!", разбил зеркало луны кулаком, вскочил и бросился следом.

Барэк бежал и понимал, что бежит, скорей всего, к своей смерти. На ярмарку безоружными не ездят, и, если кто-то заподозрит, что он колдун, ему, скорей всего, и слова сказать не дадут, Эл прав, они же его не знают! Расстреляют из арбалетов, пока он чего зловредного не учинил. Он, Барэк, со взрослым незнакомым колдуном как раз так бы и поступил. А теперь он сам в их глазах будет взрослым незнакомым колдуном. Он не знал слова "ирония", но именно ею был полон глухой полу-смех, полу-рыдание, вырвавшееся у него на бегу. Но иначе он не мог. Он должен был быть со всеми, он так привык. Он десять лет был старостой Коровок, он отвечал за всех перед всеми, и все это знали, и иначе быть не могло.

Волов из горящих трёх повозок уже выпрягли, оставшиеся три телеги обоза из Пчёлок отогнали подальше. Гасить уже никто и не пытался — понятно уже, что товар не спасти. Только стояли молча поодаль перемазанные сажей хозяева телег, кулаки сжимали — а что делать? Не жизнью же из-за этого рисковать? Обидно, конечно, но… Просто воск и мёд завтра станут вдвое дороже. Кому — беда, а кому счастье.

Подбежавший Барэк перевёл дух с облегчением. Беда, да, но не наша. Ну, раз уж прибежал, можно к Карлу зайти, кивнуть, переглянуться. Где же они стоят? Пока Барэк позади толпы оглядывался по сторонам в поисках родного обоза, с горящими телегами происходила странная вещь: на одной телеге пламя с боку как будто кто-то сдувал, оно начало гаснуть, но именно с одной стороны. И уже торчали из огня обгорелые, дымящиеся, но не горящие доски борта и колёса с раскалёнными докрасна ободами. И не сразу на это обратили внимание, но, когда уж обратили, в толпе начали тревожно переглядываться, переговариваться и расступаться, оглядываясь, ища причину у себя за спинами. И в какой-то момент Барэк вдруг оказался один посреди пустого пространства, ярко освещённый светом пожара. Он один не искал причину, потому, что он эту причину знал. Поэтому и не оглядывался, а отойти со всеми вовремя не сообразил. И теперь стоял один, и сажи, как на остальных, на нём не было. И слово было сказано.

— Колдун, — сказал кто-то, показав на него пальцем. Толпа всколыхнулась, заворчала сначала испуганно, потом всё более угрожающе. "Колдун. Поджог. Колдун зажёг. Колдун. Огонь, колдун". Слово передавалось дальше, начали подходить ещё люди, кто-то побежал к своим возам за оружием. А у кого-то оно уже было. Свистнул болт, Барэк почувствовал толчок в правое плечо, начал падать, разворачиваясь, поэтому второй болт, который должен был пробить ему сердце, только скользнул по черепу, содрав клок кожи с волосами. Последнее, что он услышал — странную цокающую речь:

— Ц" хийц" зунг ляйгн! Роган, открывай же! Ц" айгн ц" унг! За ноги! — и далёкий крик Эла: — Папа-а-а! — и стало темно.

Очень болела голова. Даже больше, чем плечо. Он застонал, тут же кто-то положил на лоб ему сухую прохладную руку, зашептал:

— Ш-ш-ш, тихо-тихо, всё уже, всё, — и боль отступила, стянулась в эту руку и из головы, и из плеча, и стало опять темно и спокойно. Он хотел сказать, что, конечно, всё, но чтобы руку, пожалуйста, не убирали, что это такая замечательная рука почему-то, от неё прямо так хорошо, где вы взяли-то такую, вот бы и мне такую руку, я бы тогда коровам… — но заснул, как провалился.

— Ты уверен, что он выкарабкается? — взглянул Дон на Рогана. — Может, всё-таки, в ящик его надо было? Скинулись бы…

— Я ж тебе уже говорил! Время! Во-первых. С такой дыркой — три дня минимум. А у меня часа четыре. Во-вторых. У тебя зверей в кармане тыщща? А у меня нет, — хмыкнул маг. — Страховки-то нет, кто ж его возьмёт за "так"? А пока будешь его оформлять, как свидетеля — он ласты и склеит. Ничего, мужик здоровый. Вот сейчас ему микстурки наварим — и слава Жнецу! Как у нас в подвале маги колдовали, один белый, другой серый, маги колдовали, — запыхтел он, помешивая варево над костром.

— Фу! Тут от одного запаха Вечную Славу пропеть можно. По присутствующим, — сморщился третий райн.

— Ничо-ничо, Фанни, привыкай. Влип в г… э-э-э… в элиту — так и не чирикай, — утешил его Роган и забурчал песенку дальше, не обращая внимания на гневные вопли "Не называй меня Фанни! Сколько раз повторять — Фандарек сокращается не так! Фандар! Если уж так надо — Фанди! Но не Фанни!":

— Из мешка без страху насыпали сахар!

Один белый, другой серый, насыпали сахар.

Заходила брага, радовались маги!

Один белый, другой серый, радовались маги, — он черпанул варева, подул, лизнул, кивнул и продолжил:

— Чтоб быстрей бродило, чары наводили… Чего ты разоряешься? Вон, попроси Дона тебе перевести с эльфийского, что твоё имя значит, тогда и нервничай! Может, так, как ты хочешь, оно ещё хуже! Фанди! Ха! Вылезли к бабусе, два весёлых гуся! Один белый, другой серый, пьяные в сосиску! Всё, готово! Теперь только остудить — и ага.

— Ага — это вылить? — ехидно осведомился… Фандар, демонстративно зажимая нос и отворачиваясь. Чтобы наткнуться взглядом на ласковую улыбку Дона.

— Фанни — это огненный ров, канава с огнём, — любезно сказал вампир. — Фанди — это огонь, стекающий по камню длинной полосой, можно предположить, что имеется в виду этакая, простите, пылающая сопля из лавы. Вообще же должен вам сказать, что с любым именем вы, райн Фандарек, что, кстати, означает "принудительно остановленное извержение вулкана", меня преизрядно достали. Как тот вулкан — тех, кто его заткнул. Ваши способности Слышащего, может быть, и выдающиеся, но нам пока что ничем не помогли. Устанавливать и сообщать координаты мы можем и сами посредством порталов. А вот без вашей спеси и скверного характера мы с большим удовольствием обойдёмся! — и Дон улыбнулся ещё приятнее.

— Да ладно, пусть будет, — с великодушием пофигизма отозвался Роган. — Он смешной такой! Надо его с Лисой познакомить! Вот это будет что-то! — и он жизнерадостно заржал, представив эту встречу. Дон сыграл бровями и качнул головой. Попытался представить себе райна Фандарека в "Золотом лисе" — и с некоторым удивлением понял, что не может. Оч-чень интересно! Надо будет поинтересоваться у Лисы, какая печать действует таким образом.

— Ну-ка, разбуди-ка его слегка, — Роган уже наплескал микстуры в стальной стаканчик и изготовился влить действительно отвратно воняющее пойло в пациента. Дон аккуратно приподнял раненого, придерживая одной рукой за плечи, другой под затылком. Роган ловко оттянул одной рукой нижнюю челюсть, другой влил микстуру, и челюсть на место поставил, и придержал, и нос несчастному зажал. Тот и сглотнул, бедный. О, да! Это, безусловно, была волшебная и чудодейственная микстура. Глаза у больного не просто открылись, но и попытались покинуть своего владельца, тело выгнулось дугой на глубоком вдохе — и на выдохе издало вопль, исполненный такой смертной муки, что Роган даже языком поцокал сочувственно.

— Вот видишь? Разве больной человек может так орать? — вполне довольный эффектом, невозмутимо объяснил он Дону. — Сейчас он часок-другой отлежится, и будет готов к употреблению.

Райн Фандарек открыл было рот… и закрыл его. О! Он смолчит! Но потом он доложит! Обо всём! Что они о себе возомнили? Они так долго завоёвывали доверие этих диких, и вот, ради какого-то недобитка, вся легенда псу под хвост, они раскрылись полностью, на глазах у толпы открыли портал — вопиющий непрофессионализм! Собственно, можно считать этот рейд проваленным и отправляться домой! Ни одной печати отдать не удалось — поди теперь, сунься туда! И никаких "способных" выявить не удалось — тоже мне, элита поисковиков! А этот маг — просто варвар! Разве можно так обращаться с раненым? Даже с диким? Вон он, опять без сознания! Да они и сами, как дикие!

И действительно. В непролазной чащобе, в которую зашвырнул их наспех сляпанный Роганом портал, оба чувствовали себя, как дома. Дон молниеносно нарубил кучу лапника с окрестных ёлок, на которую и уложил раненого. Потом, пока Роган творил с безучастным телом что-то магическое, приволок на поляну три относительно сухих валежины, обрубил мечом ветки и сложил стволы вдоль, как штабель. Роган тут же поджёг их лихим файерболом, от которого они сразу высохли и занялись огнём по всей длине, набил крохотный котелочек снегом и подвесил его на палку над пламенем. Потом оба ругались последними словами, делая что-то весьма кровавое с тяжелораненым, кажется — вытаскивали засевший в плече болт, и никак не могли договориться о чём-то, то ли о том, чем анестезировать, то ли о том, чем заживлять. Не понимает Фандарек в этом ничего, зато хорошо знает, что по правилам человека с такими ранами надо было доставить в ближайший филиал Госпиталя, или, хотя бы, в какой-нибудь магистрат, а не заниматься самодеятельностью! А они! Намотали на него тряпок, после чего этот ужасный вампир просто уселся рядом прямо в мокрый мох, сложив ноги кренделем, положил руку раненому на лоб и замер, как выключился. А маг принялся азартно химичить, и нахимичил эту гадкую микстуру. Интересно, что вообще может так вонять? Мерзость какая! Райн Фандарек не удивится, если этот несчастный больше не встанет.

Роган покопался в своём мешке, вытащил оттуда крохотную складную табуретку с тряпичным сидением и, кряхтя, расположился у костра со всем возможным удобством. Относительным, конечно — табуретки из-под него видно не было, и как она такую тушу выдерживает — совершенно было непонятно. Магия, наверно. А райн Фандарек так и остался стоять. Табуретки у него не было, лапник рубить ему было нечем, а мох сырой, не вампир же он! Они, говорят, холода не чувствуют, а райн Фандарек очень даже чувствует! А просить он их ни о чём не будет! Достал, да? Ну, и пожалуйста!

— Фанни, душечка, страшно спросить — ты так и будешь ёлку подпирать? Ты не бойся, она не упадёт. Положи два мешка друг на друга, и садись, там одни тряпки, забыл? Будешь? — Роган обтёр стаканчик снегом, набулькал в него из фляжки и протянул Слышащему. Фандарек судорожно затряс головой. Роган пожал плечами и опрокинул коньяк себе в рот. — Ты садись-садись, я тебе дело говорю. Раньше, чем часа через два этот не проснётся, и будить нельзя. Ему болтом хорошо по черепу пришло, сотряс основательный. Надо, чтобы гематома наружу вышла, иначе его парализует. Ты два часа торчать будешь? Ноги-то пожалей! Дон, поверни-ка этого на бок. У него кровь носом должна пойти, как бы не захлебнулся.

Дон аккуратно повернул раненого на бок и уселся у него за спиной, подпирая собой сзади и придерживая рукой спереди, чтобы не завалился на живот.

— Да можно и на живот, не критично. Главное, чтобы кровь стекла, — благодушно пояснил маг. — Молочка дать? — Дон кивнул, и Роган передал ему флягу с белой наклейкой. Дон предоставил раненого самому себе и занялся молоком.

Фандарек постоял ещё, держа марку, но потом решил, что ведёт себя, как ребёнок, и последовал совету мага. От трёх горящих лесин шло хорошее тепло, ткань плаща согревала спину, поднятого среди ночи Фандарека неудержимо клонило в сон. Зря он согласился на перевод в действующие части, думал он. Полжизни провёл он в магистрате на суточных дежурствах, вслушиваясь в эфир — и ведь не зря! Целых восемь раз засекал он непредусмотренные регламентом сигналы, и координаты успевал снять. Восемь спасённых жизней — это много. Ведь многие выходят в ментал буквально на секунду, в момент смертельной опасности. Вскрик — чаще всего "Мама!" — и тишина. И надо успеть за эту секунду определить, откуда это пришло, чтобы потом дать координаты в ближайший к тому месту магистрат. Но разве эти вот двое способны оценить его заслуги? И что его под руку толкнуло согласиться на поисковый рейд? Романтики захотелось? Вот тебе романтика! И вот ЭТИ считаются лучшими? Какой ужас! У них ведь даже не понять, кто кем командует. То один, то другой, никакой субординации! И сплошное легкомыслие, как погулять вышли!

Молчал ночной весенний лес, только потрескивал костёр, да Роган опять бубнил под нос какую-то песенку. Дон потягивал смесь через трубочку и думал, как бы сформулировать, что ему больше всего не нравится в этом человеке, которого им навязали третьим, Фандареке, который клевал сейчас носом у костра. И никак не мог свести свою досаду в одно слово. Спесь? Не только. Формализм? Не только. Как бы это выразить? Он всегда знает, как должно быть, но не понимает, что так быть не может. В сорока девяти случаях из ста бывает — как получится, ещё столько же — как придётся, и только в двух — как должно. Дурак? Да нет, он не глуп. Не всегда глуп. Но в поиске ему, конечно, не место. Он сразу сказал Дэрри, что это плохая идея, но тот настолько воодушевился своей находкой, этой Майкой, что упёрся, как баран. И даже времени на сращивание не дал, отговорился, что, мол, не Рука, рейд поисковый, а не боевой. Вот тебе и "не боевой"! Едва щиты удержал, пока Роган с порталом возился, а ещё пришлось и этого Фандарека в зад пинать, а то там бы и остался! "Самый лучший полный Слышащий", как же! Лучше уж было опытного Зовущего им дать, пусть не самого сильного, пусть и не полного, но бывалого. Но они все одиночки, в группе работать не умеют. А этот, можно подумать, умеет! Он вообще ничего не умеет, трепетное дитя цивилизации! В результате они с Роганом уже неделю прыгают няньками при абсолютно беспомощном, капризном и спесивом новичке. А новичок сразу невзлюбил Рогана. Дона не задирает, похоже — просто боится. А к Рогану пристал, как репей, всё ему не так. Да, Роган — не всегда опрятный, толстый, рано постаревший мужик, весьма уважающий коньяк, особенно столетний. Но это же в нём не главное! Да, его методы способны вогнать в оторопь, но Дон-то видит, что это строго дозированное, хоть и максимально допустимое в данном случае воздействие. Максимально, но допустимое, в том-то и штука! На грани фола — но на грани, а не за ней. И именно для этого конкретного существа. Никогда Роган не действовал по шаблону, только индивидуально. "Болезнь лечить — это чушь", как-то раз сказал он Дону, "Она и так себя прекрасно чувствует. Лечить надо больного, и не от одной болячки, а целиком. А иначе — одно лечишь, другое калечишь". Потому и был Роган лучшим — у его пациентов рецидивов не бывало никогда. И вот какой-то Фандарек на него тявкает! Да, он слышит ментальный эфир, но проклятье на этом вот райне не увидел. "Просто озабочен и расстроен" — как же! Будешь тут озабоченным и расстроенным! И не будь Дон с Роганом ночью настороже — грохнули бы проклятого благословенные, и где тогда мага-самоучку искать, который его проклял? А найти надо обязательно, пока не натворил тот самоучка дел, пока не случилось повторения того, что уже не раз бывало — как с Лаймом, как с ними десять лет назад. Как со многими до них. И ничего из этого до благословенного райна Фандарека, крысы магистратной, конечно не доходит. И крысится эта крыса на Рогана, а Дона это раздражает настолько, насколько вампиру это вообще доступно. На взгляд его, что ли, взять? Ох, искушение! А что? Обстоятельства вполне подходят под форс-мажор, да и сынок во Жнеце, Дэрри, если что — отмажет. Такие связи надо использовать! Не всё же благотворительностью заниматься! С Роганом советоваться, похоже, бесполезно, он этого "Фанни" просто всерьёз не воспринимает. Даже подначивает. Ковырнёт — и смотрит с интересом экспериментатора, как тот в очередной раз на г… ядом исходит. Ладно, так и сделаем. Только Рогана надо предупредить, что у них марионетка будет — пусть за речью следит. А то она у мага больно образная, а марионетка к образам невосприимчива. Скажет маг — заткнись, и пойдёт благословенный райн Фандарек искать себе затычки для всех возможных отверстий. Мысль эта так восхитила Дона, что он довольно громко расхихикался, и на райна Фандарека покосился с хищным предвкушением.

— Ты чего? — сразу среагировал маг.

— А вот, послушай… — и Дон зашептал ему на ухо. Лицо Рогана в процессе выслушивания претерпело ряд любопытных метаморфоз. Победило выражение сомнения.

— А оно вообще надо? — брезгливо сморщился он. — Такая козявочка забавная. Мне-то как-то пофиг…

— А мне уже нет, — решительно резюмировал Дон.

Первое, что увидел Барэк, открыв глаза — ветки лапника, на которых играли отсветы костра. На иглах что-то тёмное. Свернувшаяся кровь, понял он — и сразу всё вспомнил. Мужики вытащили, от толпы отбив? А сыновья? Они как? И где? И… и… Он приподнял голову.

— О! Я ж говорил! Два с половиной часа. А так три дня провалялся бы! — сказал рядом совершенно незнакомый мужской голос, исполненный самодовольства. — И в полном сознании, учти! Принимаю изъявления восхищения! Желательно коньяком!

— Как вы себя чувствуете, райн? Что-нибудь болит? — надо же, какой голос у мужика! Поди-ка, бабы гроздьями вешаются!

— Ты что, не веришь? — возмутился первый. — Я ж говорю — нормально!

— Я просто вежлив, Роган, — уверил его второй. — И ты, как всегда, не учитываешь психологическую составляющую. Привык ты слишком к нашему брату. А это человек. Он растерян и испуган.

— Такой бугай? Ну-ну! — хмыкнул первый.

Это они про меня, понял Барэк, это я бугай. Это я испуган и растерян. А что, так и есть. Но убивать, вроде, не собираются. И костёр! Как они смогли? Они же не могли знать про круг! Кто же они такие? И где все остальные? Обоз, сыновья, ярмарка — куда всё делось? После того, как его назвали колдуном, просто так даже его тело сыновьям бы не отдали. Да и сыновьям могло непоздоровиться, и мужикам из Коровок — за знакомство с колдуном. Как бы узнать, чем всё кончилось? А эти двое про него как будто забыли, болтают о чём-то своём:

— А что — бугай? А Гром не бугай? Ещё какой! А душа нежная и трепетная! Супри-из! — протянул он басом, и оба вдруг заржали.

— А помнишь, а помнишь, — заторопился первый, — как он тогда тоже — "Супри-из!", и к Зверю придурка того приляпал, а Зверя, видимо, подержать попросил! Помнишь? Он дрыгается вовсю, а руки-ноги приклеены! Так он головой боднул — и голова прилипла! Помнишь?

— Помню, — усмехнулся Дон. "Тем придурком" был брат Лисы, благословенный Лиссен Тваскер дэ Вале. Напился однажды у Лисы в гостях Лисьего же коньяка, и решил сестру уму-разуму поучить: взялся объяснять, что жить с вампиром — это нехорошо. Дона тогда дома не случилось, но как-то упустил из виду Лисий братец Вака, что Гром — тоже вампир. А результат… даже не на лицо, а на весь организм. Нет, в гости иногда приходит, но вежливый ста-ал! Ладно, воспоминания — это здорово, но не здесь, и не сейчас.

— Благословенный? — наклонился Дон к Барэку.

— Не благословенный я, а проклятый, — вздохнул Барэк. Лучше уж сразу сказать. Заворочался на лапнике, зашипел, уколовшись, поднялся на колени и сгорбился. С плеч свалился кусок тонкой ткани, которой он, оказывается, был прикрыт. Райн, сидевший слева, тут же подхватил её и заботливо накинул обратно. Барэк благодарно кивнул, стал придерживать за углы перед грудью. Странная ткань: очень тонкая, с внутренней стороны тёплая, а с внешней прямо ледяная. — Здравствовать вам, райнэ.

— Уже нет, — отмахнулся, как от мухи толстенький райн справа. — В смысле, уже не проклятый. Там проклятья-то того было! Но это как раз то, что нас интересует. Расскажи-ка нам, кто тебя так э-э-э… полюбил? За что — не существенно, главное — кто и где искать.

— Стась, — опять вздохнул Барэк.

— Чё? — в один голос сказали оба райна. Барэк опять вздохнул и начал рассказ. К концу его мешок Рогана заметно отощал — бутерброды Барэк от волнения заглатывал, как удав.

— Вы не думайте, райнэ, снарядил я его знатно, сам в таких сапогах никогда не ходил, а ему купил. И денег почти коготь дал, из своих. Наш же мальчишка, и не злой, глупый ещё просто. И проклял не со зла, просто обиделся, а силы-то своей не знает! И мы его из деревни не со зла отослали, а только нельзя ему с людьми. Именно с того, что сила-то нечеловеческая. А куда делся — про то не ведаю. Должен был через Валенки идти, тётка у него там, я и письма ему дал, одно к тётке, другое к ЭТИМ… ой… — До Барэка вдруг дошло, что никем, кроме как только ЭТИМИ, его собеседники и быть не могут. Кто ещё мог выдернуть его из-под арбалетов, вылечить плечо и, самое главное — снять проклятье! — Райнэ… а сами-то вы?.. — он невольно сжался, бросил настороженный взгляд влево-вправо.

— Это вот он колдун. А я так, на досуге развлекаюсь, — ухмыльнулся черноволосый райн справа. И Барэк вдруг заметил вишнёвый, нечеловеческий отсвет в глазах и… клыки. И попытался отползти на коленях куда-то назад, потому что внутри как-то всё ухнуло, ёкнуло и стало до одурения страшно. Он им уже такого наговорил… Последний раз так страшно было, когда Стась ему сдохнуть пожелал. А тут никто ему смерти, вроде, и не желает, но до чего же жутко! И бежать некуда — ночной лес вокруг.

— Райн ведь… не человек? — осторожно уточнил Барэк по извечной привычке старосты — всё про всех знать.

— А то! Только сейчас дошло, что ли? — фыркнул черноволосый. — И, заметь, никогда им не был! — вдруг радостно добавил он и засмеялся, будто это было хорошей шуткой. Может, и хорошей, но человеку Барэку совершенно непонятной.

— Ох… — окончательно уверился он и обречённо вздохнул: — Вы уж не серчайте, райнэ, ежели что не то сказал…

— Ты не со зла, — хмыкнув, кивнул Дон.

— Не со зла, — хмуро, но твёрдо сказал Барэк. — И со Стасем не со зла, и я и остальные. В Коровках злодеев нету. Только со страху если. Да и меня ж вот на ярмарке-то — тоже не со зла, а со страху, — потрогал он ноющее плечо, и удивлённо попытался посмотреть на него, изогнув шею: ныло, да, но дыры от болта, как он ожидал — не было. И повязки под разрезанной одеждой не было. Плечо, как плечо. Только ноет.

— Ах, благословенный! Именно от страха и совершаются в Мире самые большие подлости и мерзости. И страх становится самым главным злом, и приносит зло туда, где его раньше не было, а могло бы и не появиться никогда, не будь этого страха перед воображаемым злом… А! — Дон досадливо махнул рукой и замолчал, увидев, что Барэк его просто не понимает: хлопает глазами, хмурится и шевелит губами, проговаривая про себя его сентенции.

— Ты ему ещё философию экзистенциализма поведай! — участливо посоветовал Роган. — Или теорию высшего принуждения, ага, тоже хорошо пойдёт! Особенно с формулами! — и довольно захихикал, когда Дон досадливо сморщился.

— Не было зла, — упрямо повторил Барэк, мотнув головой для убедительности. Он мало что понял. Только то, что райн ругал зло и страх. И то, мол, нехорошо, и это. А что? Оно и правильно вроде… Вроде, и неплохие эти райнэ, хоть и ЭТИ. — Но… плохо мне, — признался он неожиданно для себя. — Беспокойно. Куда ж Стась-то делся? Нехорошо получилось. Вроде и правильно всё сделал, а как виноватый хожу.

— А вот для этого мы и раздаём печати, — вкрадчиво, как бы между делом заметил Дон. Дождался, когда вопрос в голове Барэка оформится и продолжил: — Чтобы не припас собирать, а потом совестью маяться и гадать, куда человек делся, а сломать печать и передать колдуна с рук на руки. Нам передать. Мы, как ты понимаешь, сами такие, и доморощенных не боимся. И накормим, и научим. Вот такая вот печать, — он вынул из кармана что-то вроде пуговицы с верёвочным хвостиком, покрутил у Барэка перед носом, подержал на ладони у него перед лицом. Выглядела магическая вещь неопасно. Скучно как-то выглядела. И не подумаешь, что в ней магия запрятана. Просто пуговица, только без дырочек. Вместо них ложбинка посередине. — Пополам ломаешь и бросаешь. Получается — как открытая дверь, а за дверью мы. Шагнул — и ты у нас, шагнул обратно — опять у себя. А потом за верёвочку с земли поднял — и дверь закрылась. Навсегда. Вот и всё.

— Всё? — недоверчиво нахмурился Барэк.

— Всё. Как… — Дон поискал, с чем сравнить одноразовое заклинание для жителя деревни. — Как съесть. Ты же не можешь съесть дважды одно и то же яблоко? Так и здесь. Хлоп — и всё.

— А… — на лице Барэка отразились мучения поиска слов для выражения своих сомнений. Но не зря Дону и Рогану на инструктаже перед поиском специально рассказывали, что больше всего пугает "диких" в магии. И не только в магии. И не только "диких". Неизвестность и неопределённость. Непредсказуемость.

— Нет. Она может только один раз открыть дверь, и больше ничего. Ничего больше она не может. Коза может родить корову? А наоборот? А поросята или котята из яиц выведутся? — Барэк только головой успевал мотать на град нелепых вопросов. — Вот и она ничего не может, кроме одного: один раз открыть одну дверь. Чтобы от вас ушёл колдун, ни на кого при этом не обижаясь и не проклиная. С радостью ушёл. Потому что не в изгнание идёт, а учиться владеть силой. А вам, вместо истраченной, выдадут новую печать. Бесплатно.

До Барэка уже дошло, просто всё ещё не верилось. Вот так просто? Но райн явно не шутил.

— Так почему же не знает никто? Почему вы молчите-то?

— А мы не молчим, — даже удивился черноволосый. — Во многих деревнях печати есть. А в некоторых отказываются. А в некоторых из арбалетов стреляют при первом упоминании. Везде по-разному. Как видишь, мы здесь. И разговариваем. И предлагаем тебе свою печать. Может, несколько поздно, но предлагаем. И не молчим. И Стася твоего найти попытаемся обязательно. А ты нам поможешь.

— Да? — насторожился Барэк.

— Нам надо на то место, где собаки потеряли след. Отведёшь?

— И… всё? — не поверил Барэк.

— Только если сам захочешь, — будто отгораживаясь, развёл перед ним ладонями черноволосый. — Можем дать несколько печатей, попробуй раздать по другим деревням. Но это уж не столько нам, сколько вам самим нужно. А нам — только след.

— Это ж далеко, в Коровках. От деревни полдня пути. А отсюда… — и замолчал растерянно: откуда отсюда? Потом сообразил: — От Пеньков, где ярмарка — три ночёвки до Коровок. А уж от Коровок в сторону. На закат. И полдня.

Толстый уже планшет достал и колпачок снял со светляка. Яркий свет резанул по глазам, заставил Барэка прищуриться.

— Разберёшься? Ты, вроде, про письма говорил — значит, грамотный. Вот смотри: это дорога. Ярмарка вот тут. Пеньки, да? Роган, надпиши. Ты с севера? Вот тут ещё деревня. Валенки? Значит, вот это твои Коровки. Завал в какой стороне?

— А во! Вот сюда! Тут выгоны, дальше лес, а тут и завал! — Барэк сразу всё понял, хотя никогда до этого не видел карты, и даже загордился своим умом. — Вот тут болото большое, а тут вот и след оборвался. Улетел, поди-ка, Стась, — вздохнул он. Дон с Роганом удивлённо переглянулись.

— Это… как — улетел? — осторожно поинтересовался Дон.

— Ну так… колдун же! — в свою очередь удивился Барэк.

— Должен тебя разочаровать, благословенный: колдуны не летают! Нет, если колдун очень лёгкий, а пинок очень сильный — всё, конечно, может быть, но недалеко и ну о-очень низко! — развеселился Дон. — Вон, рядом с тобой колдун сидит! Это ж как ему наподдать надо, чтобы хоть подпрыгнул, что ли?

— Низко, низко… — вдруг забормотал толстый. — А что! — вдруг осенило его. — Можно и высоко! Порталом! Прицепить печать на стену, вектор задать… Нет, на лестницу! На ступеньку, на вот эту сторону, — замахал он рукой снизу вверх. — И просто этак подняться сквозь него! — изобразил он пролезание в горизонтально ориентированный портал. — И пожалуйста — хоть три километра, хоть десять! Перешагнул — и ага! Ха! — подбоченился он, взглянув в начинающее светлеть небо, будто уже был его полноправным владыкой.

— Во-во, и ага! И ха! А падать не замаешься? — фыркнул Дон.

— А ты меня поймаешь!

— А хрен тебе! Похудей сначала! Вчетверо! Сейчас тебя и пять мышей не удержат! Гробанёшься, и чирикнуть не успеешь! Лет-тун! В таком виде даже думать не смей! Проект в письменном виде, все расчеты — вес, высота, скорость падения — тогда и поговорим.

— Ну вот, — расстроился Роган. — Опять ты всё свёл к моей лёгкой полноте! Полёт мысли от бренной плоти не зависит! — попытался он гордо задрать все свои три подбородка. Дон одарил его тяжелым взглядом исподлобья:

— Роган, трепетный мой! Полёт ТВОЕЙ мысли ужасает больше, чем полёт тела. По крайней мере — меня. Не всегда, не спорю! — задрал он руки, останавливая готового возразить Рогана. — Но создание вакуума для тушения пожара я тебе до конца дней вспоминать буду!

— Но погасло же! — возмутился Роган.

— А совершенно зверский счёт за груду обломков вместо дома кто оплачивал? А твой "Универсал"? — взмахнул черноволосый таким же, как у Барэка, куском ткани. — Забыл, как ты под первым опытным образцом чуть не сварился? А снаружи льдом зарос так, что не вылезти было, тебя ж топором обкалывать пришлось! Это ж надо — уснуть в процессе испытания! Ты ж даже орать не мог! Хорошо — Лиса зашла узнать, почему ужинать не идёшь! Сколько ты тогда в ящике с ожогами провалялся? Двое суток?

— Да подумаешь, ну, великовата селективность оказалась… — тихо и смущённо пробурчал толстый, но черноволосый не успокаивался:

— А за проект лечения спившихся на крови вампиров посредством исполнения "адаптированной версии Созидания" кто тебя у Перворождённых отмазывал? Когда они тебе чуть блоки на магию не поставили за оскорбление основ? А? И чего это мне стоило? — Роган расстроено засопел и замолк окончательно. Барэк с изумлением и опаской поглядывал то на одного, то на другого, не понимая, по какому поводу разразилась словесная баталия, и что ему-то делать? Они поругались?

— Райнэ… — осторожно напомнил он о себе.

— Извините, райн… Барэк, если не ошибаюсь? — сразу отозвался черноволосый. — Не обращайте внимания, это всё к вам не относится, вы тут совершенно ни при чём. Но мы же с вами, вроде, всё решили? Разве нет?

— Да? — искренне удивился Барэк. Дон терпеливо стал объяснять:

— Сейчас рассветёт, мы с вами вернёмся на ярмарку, незаметно, не переживайте, это мы умеем. Вы поговорите со своими родными, чтобы ни они, ни вы не волновались, и мы с вами отправимся к завалу. А потом вы можете быть совершенно свободны, и жить дальше по своему усмотрению.

— А за то, что райнэ меня лечили? И за проклятье? Вы не думайте, у меня деньги есть, я отдам, — Барэк начал поспешно разматывать пояс, чтобы достать четыре когтя, один свой и три, собранные перед уходом — всё, что у него было, но был остановлен возгласами обоих райнэ.

— Нет, райн Барэк, — улыбнулся черноволосый. — Я же сказал: всё, что нам нужно — след колдуна Стася. И, если будет на то ваше желание — раздать печати по другим деревням. Согласитесь, они могут быть весьма полезны. Поймите, открывается дверь. Вы сейчас сможете это опробовать: через похожую мы сейчас пройдём в лес рядом с ярмаркой. Но за этой дверью нас никто не ждёт, а за вашей всегда кто-то дежурит, какой-нибудь райн. Он поздоровается и спросит, чего вы хотите. Вы можете попросить забрать от вас колдуна. Можете отправить к нам деревенского дурачка или сумасшедшего. У нас о таких есть кому позаботиться, и жить он у нас будет очень хорошо, гораздо лучше, чем многие из вас. Но можете и помощи попросить! Если у вас мор, если голод, если пожар, с которым вы не можете справиться. Могу посоветовать в первую очередь говорить о печатях с травницами. Они, как правило, разумнее других в этом отношении.

Барэк нахмурился. Сомнение ясно читалось у него на лице.

— Мы никогда не требуем непосильной платы, — мягко сказал черноволосый. — И никогда никого ни к чему не принуждаем. Только предлагаем варианты. А решаете всегда вы сами. Как платить. Чем платить. Стоит ли вообще платить.

И Лин Барэкар, староста Коровок, уверовал.

Университет. Выдержка из лекции по психосоциологии.

(Начало цитаты) Лектор:

"— Всё вышеизложенное я хотел бы продемонстрировать вам на паре примеров в виде реконструкций и архивных видеозаписей.

Стандартная видеореконструкция N1

Оплеуха, от которой женщина упала почти без сознания, со звоном в голове. Мужчина подскочил, поднял за шиворот, встряхнул:

— Дай сюда, дура! Хуже будет!

— Не надо! Я тебя прошу! — застонала женщина. — Это же помощь! А вдруг завтра пожар! Или мор нагрянет! Сколько смертей!

— Да плевал я! Пусть хоть все сдохнут! — заревел мужчина. — Я сам себе помогу — и довольно! Дай сюда! А то ты первой и будешь! — он схватил её за руку, угрожающе замахнулся ножом, и она поняла: сейчас останется без руки. И разжала кулак.

Архивная запись на видеошаре. Один из многих случаев.

Открывшийся портал в отделении "диких" заставил ординара оторваться от книги:

— Мы рады вас приветствовать! — начал он дежурной фразой, одновременно фиксируя координаты вызова, и удивлённо замолчал: мужик, покачивающийся в овале портала, на страждущего не походил. Скорее на бандита, и взведённый арбалет в руках говорил о том же.

— А я-то как рад! — ухмыльнулся мужик и спустил курок. Вот только вампиры быстрее людей раз в пять-шесть, а чтобы нажать тревожную кнопку много времени не надо. Арбалетный болт благополучно завяз в "Киселе", а в портал вылетела "Сеть". Спустя ещё две секунды на пост вбежала аварийная группа: дежурная Рука Короны, двое Детей Жнеца и маг-целитель.

— Что, всего один? — разочарованно протянул Большой Палец. — Тьфу, разбудил только! Отбой, ребята, — и Рука Короны ушла "дежурить" дальше на диван. Дети Жнеца подхватили матерящегося владыку Мира, а целитель склонился над избитой женщиной:

— Вы позволите вам помочь, душечка? Ну-ну, ничего страшного, сейчас пройдёт! Вот так, вот уже и всё. Нам очень жаль, поверьте! Будете брать новую печать, или отказываетесь? Вот и правильно, вот и хорошо. Держите. Вот тут распишитесь, будьте любезны!

Стандартная видеореконструкция N2

Отчаянный шёпот в ночи:

— Дай, ну дай, ну прошу тебя! Я же знаю, у тебя есть! Хоть всё забери, только дай!

Такой же горячий, но не отчаянный, а сердитый шёпот:

— Дура! Хоть и не отдашь, всё равно оставишь, это ж — как под серп Жнецов! Тебе же уйти придётся! Все же знают, что он при смерти! А тут поправится! Ты это понимаешь? Обратного ходу-то не будет! Или тебя колдуньей объявят, и всё равно выгонят, а то и убьют!

— Катика, милая, да не могу же я уже! Один он у меня остался! Пожалей! Я ж с ума сойду!

Сердитое сопение.

— А Петрис? Бросишь? Его ж первого спросят, куда вы делись?

Горячий шепот:

— Согласен он, согласен! Вместе пойдём!

Тишина. Потом:

— Завтра соберётесь напоказ, скажешь Лайне, что на юг пойдёте. Она сплетница, быстро раззвонит. Ко мне зайдёте с вещами уже, вроде как за лекарством на дорогу. А сами ко мне в сарай за коровником спрячетесь. Оттуда и отправлю после дойки. А пока — на вот, в воде разведи, на пол-литра, да пои через каждый час по ложечке.

Архивная запись на видеошаре. Один из многих случаев.

— Мы рады вас приветствовать!.. Жнец Великий! Мор?

— Нет, райн, только ребёнок, — вышла вперёд пожилая райя Катика. — Он болен, и мои травы не помогают.

Дежурный ординар сразу успокоился, принял деловой тон:

— Переселенцы?

— Если можно, — кивнула травница. — Но помощь нужна срочно.

— Безусловно, — кивнул ординар. — Проходите, будьте любезны!

Молодая семья нерешительно прошла через портал в приёмную. Отец настороженно оглядывался, мать судорожно прижимала к себе хрипло дышащего спящего ребёнка лет трёх. Вампир тем временем подал райе Катике журнал, получил её подпись, вручил печать и, закрыв портал, обернулся к супругам:

— Сюда, пожалуйста! Сейчас вам помогут, а потом обсудим, где бы вы хотели поселиться.

Лектор:

— Как мы видим, многие люди, чьи предки отвергли мир магии, всё же способны преодолеть предубеждение и страх. Но для этого в жизни их, в большинстве случаев, должно произойти что-то весьма значимое, а часто — прискорбное, с чем они сами справиться не могут. Увы, на сотню тех, что смогли заставить себя обратиться к нам, приходится пять-шесть сотен тех, что предпочли погибнуть, но не попросить о помощи. Тем не менее, это не повод, чтобы опускать руки. Райнэ, на-райе, прошу, передайте по рядам эти методички. Поговорим о том, как именно можно воздействовать на сознание существа из "дикой" деревни, не доводя его до крайности…"

(Конец цитаты)

— Райн Барэк, скажите, а в день ухода Стася какая погода была?

— Хорошая, райн Донни, солнечная. Это третьего Синца было, и Харта старая сказала — всю неделю так-то будет. Кости у неё ломит к перемене, у неё всегда и спрашиваем. Я потому его и отправил, чтоб без дождя шёл.

Пятеро стояли у кромки болота, залитого талой водой. Слева сквозь пятилетний невысокий подрост виднелся завал, краем уходя в болото — сотни стволов, ободранных, поломанных, с отстающей, местами и осыпавшейся уже корой, возвышались, как творение сумасшедшего архитектора. Только совершенно отчаявшийся человек, уходя от смертельной опасности, отважился бы сунуться в это месиво.

— Вот, райнэ, в аккурат туточки след и оборвался, — охотник показал себе под ноги. — А дальше… Вот вы говорите — не улетел, а следа-то нет! Может, на той стороне и есть, но болото он точно перейти не мог, там топь сейчас непролазная! Перелетел он болото, никак иначе!

— Благословенный, не создавайте сущностей более необходимого. Между вашим и его приходом сюда прошли сутки, правильно? Весной, в солнечную погоду — это очень много. Когда здесь был Стась, болото ещё не растаяло. Он прошёл по льду. А вот за следующий день здесь льда уже не стало. И след его просто растаял под весенним солнышком. Вот поэтому вы его и не нашли.

— Да-а? А-а! О-о! — на лице охотника отразилось удивлённое понимание. Дон только вздохнул. Это только называется — охотник. Но добавьте — деревенский, и смысл тут же изменится: для того, чтобы силки на зайцев ставить, гениальным следопытом быть необязательно. Да и весна — время не охотничье: зверьё линяет, шкура плохая, а мясо после зимы тощее, и толку с такой охоты? Только если уток бить, но тоже только в голодный год.

— Райнэ, благодарим за помощь, здесь мы с вами и попрощаемся. Дальше мы сами. О судьбе Стася обязательно вас известим, думаю, что скоро. Не переживайте о его судьбе, райн Барэк. Надеюсь, мы найдём его вовремя, и всё будет нормально. Райн Фандарек, попрощайтесь с нашими знакомыми.

Немного заторможенный, как будто постоянно сонный, райн вежливо поклонился и невнятно пробормотал слова прощания. Толстенький райн тоже пожелал всего хорошего и даже подмигнул, сразу видно — хороший человек! Барэк и охотник раскланялись и пошли обратно в деревню — к темноте бы добраться. Охотник приглядывался к старосте. Обычно хмурый, Барэк посветлел лицом, даже улыбался иногда. Он такой вчера и приехал — в незнакомую телегу запряжен вол-двухлетка, а в телеге вместо товара трое незнакомцев и непривычно улыбчивый Барэк. Дина-старостиха, конечно, вой подняла, но на этот раз от радости. До самого вечера староста терпеливо рассказывал всем желающим, что на ярмарке был пожар, поэтому мёда и воска будет меньше, чем обычно — слишком дорого, а в остальном торг нормальный. И проклятье свалилось, нету его больше, и вот деньги, кто давал, разбирайте, райнэ, не понадобились, а чужого нам не надо. А Барэк вперёд всех приехал, потому что райнэ эти Стася ищут, прознали про него и найти хотят, ага, и не боятся его совсем, есть у них способы, чтобы вреда колдун не делал ни себе, ни другим. И дело это срочное, чем быстрей найдут — тем лучше и для Стася, и для всех. Вот только одного охотник никак понять не мог. До Пеньков три ночёвки. Даже если Барэк туда приехал и сразу обратно подался — шесть дней. А Барэк вернулся на пятый к обеду! Это ж как вола гнать надо было, и что же это за вол такой? И даже не запарился! Непонятно…

— Райн Фандарек, сядьте на табуретку и отдыхайте. Молча. Роган, ну скоро ты? Битый час тут топчемся!

— Да не суетись ты! Я тебе сразу сказал: такой короткий портал — это ж даже не фокус, а искусство! А оно, знаешь ли, как красота…

— А вот жертв, пожалуйста, не надо! Фокусник!

— А летать ты мне сам не велел! — огрызнулся Роган. — Не торопи, а то в дерево лбом на выходе впилишься! Тебе, может, и пофиг, а мне не хочется. В Госпиталь прогуляйся лучше, неделю уже бродим. Или ты… Ах, во-от ты почему вчера… Ну, ты вообще-е!..

— А то! — фыркнул Дон. — Чего добру пропадать? Группа крови, правда, немного не та у этого Барэка, но с моей неконфликтная. Так что никакого Госпиталя мне ещё неделю не потребуется. Ты работай, работай! — Роган досадливо запыхтел и опять принялся за подсчёты. Наконец он удовлетворённо вздохнул и открыл портал на другой берег болотины. Прошли, провели райна Фандарека, спящего с открытыми глазами, Дон опять приказал ему сесть на табуретку. Фандарек сел и замер, тупо глядя перед собой. Роган поморщился, глядя на него. Всё-таки, неприятное зрелище — человек, взятый на взгляд, думал Роган, присев на более-менее сухой корень дерева, торчащий из пышного и мягкого, но очень мокрого мха. Марионетка. И табуретку Дон для него у Рогана отнял. Зато теперь "куколка Фанни" только по команде встаёт, садится, идёт, а самое главное — рот открывает, да и то только в том случае, если его имя произнести в начале фразы. И это хорошо. Рогана он, на самом деле, тоже достал изрядно своими выступлениями. Ладно уж, пусть сидит на табуретке, Роган и на неудобной деревяшке посидеть может, если недолго. Но ещё минут двадцать Дон бегал зигзагами, отыскивая след Стася на мху и прошлогодних листьях.

— Да как ты вообще что-то видишь? — удивился Роган. — Мох и мох. Какие тут следы?

— Не прав, — не оборачиваясь, ответил Дон. — После меня следа не найдёшь, после эльфа тоже. А это всего лишь человек. Ломился, как лось, палками хрустел, кусты ломал, в мох проваливался. Всё, как на ладони, пока трава не скроет. Вот через пару недель уже не нашёл бы. Кроме того, примерное направление известно, даже почему заблудился — и то понятно. Шёл за солнцем, значит, постепенно отклонялся к западу. Вот и заплутал. Сюда.

— Да не беги ж ты! — буквально через пятнадцать минут взмолился запыхавшийся Роган. А вот райн Фандарек не возражал против взятого Доном темпа — просто шёл, как привязанный, за Доном. Спотыкался, падал, молча вставал и шёл дальше, даже не пытаясь отряхнуться — будто спал на ходу.

— Что, "лёгкая полнота" напрягает? — ехидно поинтересовался Донни. — Это тебе не на телеге кататься! — но темп сбавил. Через некоторое время стало ясно — след действительно сильно забирает к западу.

— Погоди, — раздумался на привале Роган. — Но это значит, что он должен идти этакими дугами: с утра слегка на восток, в середине дня на юг, потом опять к западу. Может, портал посчитать, вместо того, чтобы гонки устраивать?

— Не выйдет, — помотал головой Дон. — Скорость неизвестна. И как я там след искать буду? Я же не Лиса, да и этот Стась не сумасшедший. Это тот тухлой рыбой вонял, да и то, кроме Видящих этого никто не чувствовал. А сюда и Видящую звать бесполезно. Ладно. Отдохнул? Пошли дальше. Или… вот что. Слепи-ка свою личку, дай сюда и валите вы с Фанни хоть к той же Лисе. А я побегу искать, вы меня только тормозите. Надо было это сразу сделать, это я дурак. Найду — вызову. Я молодец?

— Ты скотина, — с чувством ответил Роган. — Два часа я ноги ломаю по этим буеракам, а ты только сейчас сообразил! Совести у тебя нет!

— Вампир и совесть — вещи несовместные! — широко улыбнулся Дон, сверкнув клыками. — Насчёт твоей совести: нажрёшься, пока ждёшь — выпорю! Здесь прутиков подходящих вполне достаточно, все твои будут! И Фанни с собой забери, пусть там посидит. Сейчас я его загружу. Райн Фандарек! Вы сейчас пройдёте в портал, сядете на стул, который вам дадут, и будете молча ждать моих дальнейших указаний.

— Жнец Великий! Это ещё что? — Лиса, брезгливо сморщившись, оглядела исцарапанного и грязного райна Фандарека, безучастно застывшего посреди прохода с остановившимся взглядом.

— В настоящий момент — именно "Что", — улыбнулся Донни. — Куколка Фанни. Очень мерзкий тип, но я его нейтрализовал. Мешать не будет, просто посади в уголок и забудь. Рогана можешь покормить, но крепче компота ничего не наливай: скоро опять понадобится, и трезвый. Скоро буду, не скучай, мы уже заканчиваем, — и он исчез в портале. Роган, взмокший, красный, но счастливый, облегчённо стеная, повалился на стул.

— Твой муж — чудовище! — простонал он, распуская шнуровку ворота. — Два часа надо мной издевался, два часа! Не сообразил он, как же! Всё он давно сообразил, просто издевался, скотина хладнокровная!

— Бедняжка! — с насмешливой жалостью посочувствовала Лиса. — Тебе как всегда?

— Да нельзя мне, как всегда! — ещё больше расстроился Роган. — Кто же жаркое компотом запивает? Мне уж… фруктиков каких нибудь… — совсем уж тоскливо вздохнул он, провожая взглядом чей-то заказ: печёная курица на большом блюде, обложенная жареной картошкой, ломтиками помидоров и зеленью, величаво проплыла в зал в руках официантки, оставляя за собой шлейф дразнящего запаха.

Дон бежал по весеннему лесу. Всё же, в северных землях есть своя прелесть, неправ Дэрри. Вот такой весны на юге не бывает, когда вокруг ещё и снега полно, и ручьи уже бегут, и цветы уже кое-где прямо из-под снега светятся. И всё вокруг пропитано влагой, и запах невероятный от мха, от земли, от настоя талой воды на болотных травах, от пыльцы, летящей по ветру. И хочется дышать всё глубже, и бежать всё быстрее, и вообще сотворить что-нибудь неожиданное и смешное. Обязательно смешное, иначе — зачем? А можно и не творить, а просто посмеяться на бегу от удовольствия вот так стремительно лететь меж сырых стволов, иногда отталкиваясь от них, перемахивать ручьи и валежины, кувырком пролетать над нерастаявшим снегом, только краем сознания отмечая след, по которому идёшь.

Вампир в лесу чувствует себя не хуже эльфа, а может, и лучше. А уж про скорость передвижения и говорить нечего. Эльфа, даже мирского, не Перворождённого, будет хоть в какой-то мере заботить жизнь окружающего леса. Он, конечно, не будет, как Перворождённый, останавливаться, чтобы своим пением подлечить дерево, но постараться по пути не сломать, не раздавить, не повредить — это в крови, с этим не поспоришь. А вампира это не заботит. Ну, покарябал кору немножко, ну, зайцу на лёжке ухо отдавил, не заметив, но не убил же? Отскакивать надо вовремя, отскакивать!

Дон уже давно пробежал два кострища, и примерно представлял теперь скорость передвижения Стася. И вдруг неожиданно наткнулся на очередное. Значит, скорость резко упала. Почему? Устал? Или подвернул ногу? Поранился? Заболел? Скорей всего. Ой-ой, как бы не опоздать! А ещё — самоучка был не один. Дону постоянно попадались клочья собачьей шерсти. Значит, тот пропавший пёс нашёл хозяина и шёл вместе с ним. С собакой — может и выживет. Собаки бывают удивительно умными. Даже умнее некоторых людей. Даже многих. И не только людей. Собаки могут делать глупости — с точки зрения человека — но, по крайней мере, не несут чуши, сделав умное лицо. Ну, морду. И не пытаются изобразить свою глупость, как проявление беспримерного героизма. Собаки, они вообще… Они почти как кошки, только кошки ещё умнее… А не посмотреть ли нам на всё это сверху? Если колдун сильно разболелся, он может встать на днёвку, тогда откуда-нибудь должен идти дым от костра. Выбрав небольшую полянку с удобным деревом, Дон разделся, тщательно упаковал вещи, взял узел в зубы, прошёл частичную трансформацию и полез на берёзу, цепляясь острыми когтями рук и ног за гладкий ствол. На изрядной высоте перекинулся окончательно, подхватил задней лапой компактный узел с одеждой и упал с ветки, раскрывая крылья. Длины поляны еле-еле хватило на разгон. Над лесом взмыла огромная летучая мышь. Привычно рванулся изнутри зверь, и так же привычно был обуздан. Нет, мышка, это я пользуюсь тобою, а не ты мной. Работай, но не пытайся перехватить управление. Восприятие, как всегда, сместилось, зрение отошло даже не на второй, а на десятый план. Запахи, звуки и радар, определяющий плотность преграды и её температуру — вот основные источники информации. И вот там… да, там что-то странное, выпадающее из общей картины леса. Не такое рыхлое. Скала? Здесь? Может быть, хотя маловероятно, не тот рельеф. Интересно! Но не стоит наглеть, прямо туда мы не полетим. А вот сюда вполне можно. Узел полетел на землю, лапы вцепились в макушку молодой берёзы, отчего дерево наклонилось и согнулось в дугу. Дон вовремя отпустил деревянный тормоз и перекинулся, едва коснувшись земли. Перекатился по прошлогодней траве и вскочил. Практика! Вампир отыскал узел с одеждой, быстро оделся и отправился выяснять — а что же он видел сверху? Что-то каменное и высокое. А рядом — что-то горячее. Не иначе, как костёр. И дымом тянет, значит уже близко. А вот это — запах собачьей метки. Вот и всё, он их нашёл. Можно с чистым сердцем вызывать контактную группу, а самому отправляться домой. Вот Роган обрадуется, что никуда больше бежать не надо! Только взглянуть сначала — а что же там такое высокое и каменное? Дон, бесшумно скользя меж тонких стволов голых ещё берёзок, осторожно пробрался поближе. Башня! Покарябай меня Жнец серпом своим! Недалеко от крыльца среди пожухлой прошлогодней травы скособочилось перекошенное кресло. Оно здесь не зимовало, сиденье сухое, недавно оно тут стоит, и кто-то в нём регулярно посиживает: трава вытоптана до грязи, и набросана куча прутьев, чтобы ноги не промочить в получившейся луже. А ножки кресельные, видимо, ещё в первый раз легко, но неровно вдавились во влажную, оттаявшую землю, оно и скрючилось, бедное. Потом его попытались вытащить, оторвали ручку, вытащить не смогли. Рядом чадит догоревший костёр, над ним котелок пристроен на палочке. А в котелке… А просто вода, вот такая проза. Даже не травяной взвар. Не знает трав наш колдун. Дверь распахнулась, на крыльцо выскочил пёс и замер, принюхиваясь. Так, теперь тихо слинять не удастся. Да и не хочется, если честно. Интересно же!

— А-а-апчхи-у-у! Серко, да отойди же, дай хоть вынесу дрянь-то эту! Отойди, споткнусь же об тебя!

Голос насморочный. Действительно простыл колдун в весеннем лесу, или в башне пыли много?

Из двери показался скатанный в рулон клочковатый серый ковёр, который едва удерживали тонкие мальчишеские руки. Пёс соскочил с крыльца, увидел Дона и заворчал, дыбя шерсть на загривке.

— Тихо, — сказал Дон на инфразвуке. Пёс заскулил и лёг.

— Что ты, Серко, что случилось? — ковёр тут же был брошен, чумазый мальчишка, весь серый от пыли, подскочил к собаке, проследил её взгляд и увидел Дона. — Ой… А вы кто?..

— Я старая бабушка, — насмешливо фыркнул Донни. — Я собирала хворост и заблудилась в лесу. Ой, болят мои старые ноги! Нет? Не похоже? — Стась неуверенно покачал головой. — Ну, тогда… Может, я бедная овечка и отбилась от стада? Мбе-е-е! Нет? — Стась неуверенно улыбнулся, но опять покачал головой. — Что, и на овечку не тяну? — расстроено всплеснул руками Дон. — Ну, тогда уж и не знаю, тогда сам что-нибудь придумай! — Дон уселся прямо на землю и выжидательно уставился на Стася, подперев голову рукой. Но мальчик так и не принял игру. Шмыгнул красным носом, вытер пыльной лапкой, став ещё чумазее, но нахмурился совсем не по-детски.

— А… по правде? — серьёзно спросил он, настороженно глядя на Дона.

— А по правде меня зовут райн Донни дэ Мирион, я служу Короне и ищу тех, кого можно обучать магии.

— Ты колдун? — подобрался и попятился Стась.

— Нет. Колдун мой друг, райн Роган. Раньше мы с ним вместе служили в Руке Короны, он серый маг — и боевой, и целитель. Но теперь он уже довольно старый и очень толстый, и искать никого не может. Он сразу делается красный, как помидор, и начинает ныть: "Ну куда ты так бежишь? Я запыхался! Я больше не могу! Дай отдохнуть, чудовище!" Чудовище — это я! — самодовольно пояснил Дон. — Но колдун он сильный. Поэтому я ищу, а он учит. Если хочешь — могу познакомить. Хоть сейчас.

— А если… не хочу? — прищурился Стась.

— Значит, у тебя будет другой учитель, — равнодушно пожал плечами Дон. Проследил мысль, отразившуюся на подвижном лице ребёнка, и добавил: — Будет-будет. По любому. Ты же к нам и шёл, только заблудился. А мы тебя нашли. Мага обязательно нужно учить. Иначе ты такого натворить можешь, что самому тошно станет. Ты знаешь, что ты сотворил с райном Барэком?

— Да ничего я с ним не сотворил, — набычился Стась. — Это он со мной сотворил. Ты, говорит, колдун, говорит. Взял — и выгнал, — губы его дрогнули от так и не прошедшей обиды.

— Ничего, говоришь? — прищурился Донни. — А вот послушай, что после твоего ухода было! — и он рассказал Стасю последние новости из родных краёв. — И учти — не вру! — заключил он. — Если хочешь — вернёмся, сам послушаешь. Кстати, райн Барэк на тебя зла не держит, да и не держал. Очень беспокоился, что ты в Валенках не появился. Ну и как ты сам себе нравишься после такого? Ты подумай, подумай, я не тороплюсь. Ты просто обиделся, а он чуть не погиб. Вот и думай. Не дурак, вроде. Может, что и надумаешь.

Стась, несколько раз протестующе вскидывавшийся во время рассказа, надолго и тяжело задумался. Дон от нечего делать развёл костёр из валявшихся рядом щепок, сидел, смотрел в огонь.

— А… где ж я жить-то буду? Тут-то я уж вторую неделю сижу, обжился уж. А там? — наконец спросил мальчик. — И… Серко у меня… Куда ж я с ним? У вас-то, поди-ка, и негде…

— Почему это негде? Университетский парк знаешь какой? Как лес. Только жарко твоей псине будет, там тепло круглый год, а летом и вообще жара. Стричь придётся постоянно и мыть каждый день. И внушение ему сделают, чтобы белок не облаивал и зайцев не гонял. Там разной живности много, всем место находится.

— Это… меня, что ли, прямо в универскинтент этот? Так… у меня денег-то нету… На что ж мы с Серком жить-то будем? — изумился Стась. — Просто так-то кто ж кормить будет? Это если родня…

— Будут-будут, — улыбнулся Донни. — Корона тебя кормить будет, и Серка твоего не обидит. Короне это выгодно. Вырастешь — отслужишь. А жить? Дадут тебе место в общежитии Университета, а учиться ходить будешь, конечно, не в сам Универ, а сначала в школу. Так очень многие живут, сам увидишь. — Стась взглянул на башню и с сожалением вздохнул. — Ты чего? Хочешь сказать, что тебе тут понравилось? Вот тут? Вот в этой дыре? Там же темно и холодно, и пауков, наверно, полно! И деревня ближайшая в трёх днях пути! Одному-то не страшно?

— Не-е! — оживился Стась. — Я ж с Серком! А там, поди-ка, настоящий колдун раньше жил, не как я! Там такое! Там и тепло, и светло, и еды много всякой, и книжки есть, только скучные. Картинок мало, и не цветные все. Я пробовал читать, только непонятно совсем. И не один колдун тут жил! Во, что там валяется, много, — вытащил он из кармана радугу, свёрнутую в мячик. Серко вскочил и гавкнул, Стась подбросил радугу и пёс бросился её ловить. — А ещё там такая штука стоит железная — хочешь, покажу?

— Хочу… — с замиранием сердца поднялся Донни. Он как-то сразу понял после слов Стася, что это за башня, и его накрыло азартом первооткрывателя. Вот оно, логово дэ Форнелла, которое они безуспешно разыскивали десять лет назад! Как хорошо, что он не вызвал группу контакта! Теперь это достанется ему и Рогану! Ненадолго, конечно, на день, на два, потом это всё поступит под следствие и будет закрыто, но порыться первыми в Форнелловском хозяйстве — это круто! Старый маг визжать от счастья будет, как юный поросёнок! — А ты не разрешишь мне позвать сюда моего друга? Ему это будет даже интереснее, чем мне.

Ох, не оправдала Лиса надежд усталого мужа. Не приголубила, не посочувствовала усталому путнику. Флаг и барабан не вручила, но построила и послала, правда, недалеко и ненадолго:

— А ну, марш в ванную! Все! А меня не волнует! Я вас уставать не заставляла. Это называется — ушёл из Руки, чтобы больше быть с семьёй! Ха! Неделями дома не бываешь! А являешься вот таким! Не помоетесь — можете ужинать где угодно, только не здесь! И блохастого этого сами мойте! Вот печати, эта от блох, а это сушка, вперёд, трепетные мои! Ника, отойди от собачки! Вот помоют, тогда и погладишь! Так, РАЗ! ДВА… вот так. И чтоб ванну вымыли после себя, всех убью иначе! — и пыльная четвёрка — Дон, Роган, Стась и пожавший хвост Серко уныло побрели в ванную, смывать следы… должностного преступления. А как это ещё называется, когда, вместо того, чтобы сразу вызвать комиссию, начинаешь азартно копошиться в вещественных доказательствах старого, но так и не закрытого дела? Вот так и называется. И Роган действительно от счастья пищал! Только недолго. Потому что ничего невероятного в логове дэ Форнелла обнаружить не удалось. Записи на разрозненных листах касались природы времени, и были, с точки зрения Рогана, бредом сумасшедшего. Непонятная машина в дальней комнатушке вроде была исправна, но работать не хотела. Книги — да! В основном — учебники по магии, стыренные когда-то из запасника Универа, но несколько штук попалось очень интересных, даже пара довоенных. И мячики из радуги, в количестве восьми штук. Как дэ Форнелл умудрился их закольцевать, не понимали ни Роган, ни Донни. Овеществление — это как раз понятно: когда заклинание сворачивается на себя, энергетическая оболочка становится барьером, который можно потрогать. Но сам процесс свёртки без материального носителя, как, например, в печатях, оставался непонятным. Печать можно слепить практически из любого материала — из грязи, из глины — из чего угодно, лишь бы лепилось. Вложил внутрь кусок верёвочки, навесил заклинание — и пожалуйста, пользуйтесь! Но вот так, без носителя — непонятно! Роган долго крутил мячик в руках, потом сунул в карман, "поковыряться на досуге". Но это было и всё! Ничего больше — ни магического, ни таинственного. Ну, всякая там мебель, посуда и набитый едой подпол — это в счёт не идёт. Так что, практически, зря целый вечер потратили. И устали в хлам. А Лисе, противной, без разницы. Хоть Рука Короны, хоть Поиск, да хоть Жнец с серпом своим — с Лисой спорить бесполезно. Как даст полотенцем! А поесть, наоборот, не даст. Печальная перспектива…

Ладно, пока остальные моются, можно Дэрри вызвать. Вдруг они в этой башне что-то пропустили. Пусть поиграет.

— Извини, Дон, с братцем Кваклей я ещё могу тебя понять: магический голод, безвыходное положение, и всё такое прочее. Но вот ЭТО! — Дэрри, скривившись, покосился на безучастного райна Фандарека, сидящего за столом в углу зала.

— Дэрри! За кого ты меня принимаешь, сын мой?! — опешил Дон, потом заржал. — Дэрри, я его просто погасил, как ты мажордома, — объяснил он. — Я понимаю, нехорошо, но ты не оставил мне выбора. Ты бы спросил, прежде чем Утверждение на приказ ляпать. Я ж тебе сразу сказал, что это неправильно — вот так формировать поисковый отряд. Ты бы знал, как твой "лучший Слышащий" меня достал! Да, да! Меня — достал! Заметь: я возвращаю его живым, но это не его заслуга, а моя выдержка, природное миролюбие и человечность! Да, человечность. Да, у меня. От Лисы заразился, теперь чешется иногда. И не смотри на меня так, я смущаюсь! Да, я. Вместе с человечностью подцепил, наверно. Дурные привычки, они вообще заразные. Вот и делай выводы. А что с ним делать теперь — решай сам. Помнит он мало что, можешь любые воспоминания в черепушку вложить и наградить за какие-нибудь мифические заслуги. Пусть радуется, мне не жалко, только сделай так, чтобы я его больше не видел! Никогда! И больше так не делай, хорошо? Мы с Роганом вполне вдвоём справимся, и с поиском, и ещё много с чем. А перед тем, как новые отряды собирать, надо ещё раз подумать. Есть у меня мысль отбирать в Резерве остатки развалившихся Рук — серый маг плюс Мизинец, это должно сработать. Они уже срослись, друг друга даже не понимают, а чувствуют, взаимодействовать смогут вполне на уровне, а Мизинцы — они ушлые, в деревнях — самое то. Дать им товару какого-нибудь — ещё и с прибылью будешь! Они этак, между делом… А вот теперь пойдём, что я тебе покажу!

— Дон… я сплю? Или брежу?

— Не-ет, это она и есть! Понимаешь, почему я тебя втихую сдёрнул? Дарю! — королевским жестом отдал Донни уже основательно обшаренную им самим и Роганом башню на окончательное разграбление Большому Кулаку. — Что найдёшь — всё твоё! Так когда тебе отчёт сдать?

— Ну-у, думаю… — окинул Дэрри башню задумчивым взглядом, — через недельку — самое то!

Дон довольно ухмыльнулся и пошёл ужинать.

А через неделю явился в "Золотой лис" Роган с каким-то здоровенным свёртком подмышкой. И прилип к Дону, как репей.

— Нет, давай лучше во двор выйдем, это большая штука, её здесь не развернёшь. Что ты на меня так смотришь? Да, я толстый и потный сумасшедший старик с сильной одышкой, обжора и пьяница, но я хочу ЛЕТАТЬ! И полечу! А ты поможешь! Иначе ты мне не друг!

Дон даже растерялся, осмотрев принесённого Роганом реечно-ситцевого монстра, больше всего смахивающего на огромный воздушный змей. Потом заржал. Потом задумался.

— Роган, это действительно сумасшествие! Я ж тебе говорил: рассчитай! А вот на этом… Я, конечно, друг…

— А раз друг — значит, помогай. Знаешь, какой древности я архивы поднимал? У-у-у! — азартно суетился Роган. — И без допуска, между прочим! Довоенные! Когда-то это уже было, но не на магической основе, а просто так. А называлась эта хрень — дельтаплан. Да откуда ж я знаю, что это значит? У кого-то был план "Дельта". Да нет, просто в тех книжках, из башни, нашёл упоминание, стал копать, вот и выкопал! Нет, это не крылья, это одно крыло. Ты не смотри, что ситец, я всё замагичил, на прочность заклял. Ага-ага, вот так, в эти петли. А махать тут и не надо, просто, вот смотри, вот у меня расчёт, а вот модель поведения. Два дня считал! Оно не машет, оно парит!

— И кто первым будет? Ухты? Не дам кота, он чёрный и умный, я его люблю. Вон, кролика у Лисы поклянчи, пусть ушами ветер ловит, его хоть съесть потом можно будет. Отбивного. Если найдём. И вообще — жестокий ты, а ещё целитель! Не жалко тебе зверюшку?

— Не жалко мне зверюшку, потому что первым будешь ты!

— Я?!!

— А кто? Кому, как не тебе, испытывать-то? Ты, если что не так пойдёт, эту хрень бросишь, да и перекинешься.

— Ага, приземлюсь где-нибудь и, непринуждённо этак, прикрываясь обломками реек и клочками тряпочек, пойду через весь Найсвилл домой. Голый. О, придумал: можно ещё надпись сделать на груди: корчма "Золотой лис", типа реклама. И вообще не прикрываться, а даже наоборот… От посетителей отбою не будет, ага! От посетительниц… Нет, я могу, конечно, даже забавно было бы, но, боюсь, Лиса не оценит! Вернее, боюсь, что, как раз, оценит… только, знаешь, платить по таким счетам не хочется! Идеи опять твои, а платить опять мне? Я так не играю!

— Да почему голый? Вот сюда, к ноге, пристегни себе запасной комплект одежды, и не будешь ты голый! Вот прямо сейчас и пристегни! Вот, я и приготовил уже, вот тут ремешками… Не отвалится! И зачем через город? Уж сюда-то сможешь вырулить, в сад куда-нибудь!

— Ага. И как это убожество называется?

— Называется? ПАДОЛЁТ! А потому что падаешь, но при этом летишь! Вот то-то! Вот, смотри, вот так держишь, поднимаешься себе по лестнице сквозь портал — и ты уже на высоте километра. И элегантно так переступаешь через край — и уже летишь. Давай-давай! Ага-ага! Ой, мать Перелеска! Дак… Не-не… Ой, бли-ин… Да куда ж ты… Да на бок, на бок же! Заруливай, заруливай! Ой, чтоб меня все гоблины… Лиса, а мы тут… это… Я зайду попозже, ладно? Через недельку… Или две… Не надо полотенце-ем!

Роган всё-таки полетел, но, как принято говорить, это уже совсем другая история.

Конец второй части.

2011 год. СПб.