Если вы полагаете, что жизнь вообще и научная мысль в частности кипит, шипит и пенится исключительно в нашей лаборатории и прилегающих к ней окрестностях, то этот мой рассказ послужит безоговорочным доказательством обратного.

Немногие знают, что бегает по одному из районов Праги веселый автобус. Точнее, про автобус-то знают, отчего же не знать, он ведь в расписании указан под совершенно конкретным номером, но вот о том, что от станции метро “Будейовицка” до конечной своей остановки и в обратном направлении этот самый автобус превращается в веселый, знает от силы сотня человек плюс те редкие очумевшие пассажиры, которые однажды попадают в него случайно и больше стараются не попадать.

Маршрут этот заканчивается у грандиозного комплекса Микробиологического института Академии наук Чехии, а продолжается нашим институтом – экспериментальной и клинической медицины. В результате до метро в нем едет куча-мала ученых-естественников, и почти каждая поездка превращается в трогательную смесь научной конференции и посиделок старинных знакомых. Не далее как в пятницу мы с Доктором К. и Солнечным Л. ехали благословенным маршрутом к метро, и выглядело это так.

Доктор К., вступив в автобус, объявил:

– Коллеги, добрый вечер, можете не вставать, я еще не настолько стар, чтобы уступать мне место. Я со скромным изяществом постою в уголке. Но напоминаю, у меня отличная память на лица.

Бакалавры и магистры (а их в салоне человек шесть) поднимаются с мест и жестами приглашают нас сесть, докторанты и постдокторанты (их больше, чем студентов, потому что они все уже научились уходить с работы только после третьего пинка вахтера) улыбаются во весь рот и продолжают сидеть.

Вредный голос из передней части салона:

– Самый старый тут я. И я уже с комфортом сижу, а ты мне до сих пор докторанта не вернул.

– И не верну, – невозмутимо отзывается Доктор К., взгромождаясь на сиденье как на трон и приглашая нас с Л. последовать его примеру. – Он потерялся. Я его отправил в Голландию антителами заниматься, а он увлекся секвенированием микросателлитов, заметьте, даже не на шестой хромосоме. Вы воспитали предателя!

– Неправда! – возмущается вредный голос. – Докторант Грушек просто очень увлекающийся человек – однажды он у меня отпросился на три месяца в отпуск. Знаете зачем?

Автобус затаивает дыхание.

– Он увлекся квазарами! – торжествующе говорит голос из передней части салона. – И, пока не перелопатил всю литературу о них, на векторы и трансфекты смотреть не мог – говорил, тошнит.

Насмешливый голос откуда-то из середины:

– Что, в его микроскопе случайно отразилось звездное небо, как в колодце?

– В ученом должно быть благородное безумие, – заявляет Солнечный Л., – я, например, живописью увлекаюсь. Абстрактной.

– Я помню, – откликается скрипучий голос тоже откуда-то спереди. – Вы еще на гистологии таких уродов вместо клеток в тетради рисовали, что они мне снились по ночам, и только благородное сострадание к вашим родителям помешало мне на экзамене поставить вам неуд.

– Профессор Прохазка! – радуется Л. – Я так давно вас не видел! Как ваши дела?

– Скверно, – отзывается Профессор Прохазка (строго говоря, Л. и сейчас его не видит – профессор совсем маленького роста, особенно когда сидит). – Нынешние студенты рисуют еще хуже вас, а для того, чтобы выдавать свою бездарность за стиль, им не хватает вашего кругозора и вашего нахальства.

– Зато у профессора статья новая вышла в Transplantation, – говорит счастливый девичий голос совсем рядом с нами.

– Новотная, не подлизывайтесь, – строго одергивает ее Профессор Прохазка, – на завтрашней пересдаче это учтено не будет.

– Не трожь девочку, – это опять вредный голос спереди, – она у меня таких мышей с муковисцидозом вырастила – куда там этим слабакам из Геттингена. Если Грушек не вернется и если ты ей завтра поставишь зачет, я ее к себе возьму диплом писать. (Раздается счастливый девичий вздох.)

– Да бросьте вы о чепухе, – гудит бас из середины, – лучше вот что мне скажите: у меня больной, мы ему почку позавчера утром пересадили, антител нет и не было, икс-эм чистый, ишемия минимальная часа три, почему функция трансплантата отложенная?

Доктор К. прикрывает глаза:

– Доктор Славик, у вашего больного на биопсии клеточное отторжение, я только сегодня показывал студентам, хрестоматийный образец. Поправьте терапию и наберите мне, пожалуйста, пару пробирок крови, там у него очень любопытно популяции Т-лимфоцитов разделились.

– Спасибо, – басит нефролог, – а когда “Бавария” играет? Сегодня?

– Идите к черту со своим футболом, – напористый женский голос тотчас за нами, – Доктор К., почему до сих пор не сдан финансовый отчет за прошлый квартал? Почему вы опять превысили расходы по грантам и почему вас не бывает на рабочем месте, когда я пытаюсь до вас дозвониться?! Кстати, Доктор Славик, вас последние два пункта тоже касаются.

– Моя королева, – отзывается Доктор К., – разве вас не предупреждали, что любовь и наука не считают денег? Тем более их не считает любовь к науке. А мое отсутствие – чистая случайность (ага, конечно, и это не Доктор К. сделал нам внушение, что тому, кто сдаст его пани Шульцевой, нашему главбуху, он лично отрежет все пуговицы на халате и рукава. Возможно, даже с руками). Поведение же Доктора Славика я считаю возмутительным. Хотите, вызову его на дуэль? В качестве оружия предлагаю пипетки.

– Кстати, о дуэлях. У меня вчера две крысы подрались, – печально говорит кто-то с задней площадки.

– Ну и что? – интересуется вредный голос спереди.

– Да ничего, только мы-то их выводили как крыс с пониженной агрессивностью.

– Не расстраивайся, – успокаивает другой печальный голос, – вот у меня контрольная группа кроликов сдохла. А все почему? Микробиологи думали, что это свободные кролики и на них никто не работает, ну и накормили их. Из пробирки, – в голосе отчетливо слышны слезы.

– Это злобная инсинуация! – кричит кто-то одышливый. – Как представитель отделения микробиологии я отрицаю выдвинутое обвинение.

Голос главбуха:

– За кем числятся кролики и как их будут списывать?

Чей-то обеспокоенный тенор:

– Да погодите вы списывать! Это не опасно для людей – то, чем этих кроликов там накормили?

Происходит какое-то движение в двух частях салона – похоже, от того, кто говорил о кроликах, и от микробиолога попытались отодвинуться соседи.

– Не опасно, – откликается ехидный голос, – микробиологам, слава богу, грант на изучение Эболы в прошлом году не дали, и они по-прежнему занимаются возбудителями кишечных инфекций у младенцев. Так что в крайнем случае весь институт пронесет. Как младенцев.

– Ну и что? Это тоже очень важная тема, – возмущается микробиолог. – Мы и до Эболы доберемся!

– Главное, чтобы Эбола не добралась до вас, – парирует ехидный голос.

– А знаете, я вот тут еду и думаю, – мечтательно говорит кто-то, – если взять макрофаги и инкубировать их сначала с эпителиальными клетками, а потом на мембране, потом быстренько супернатант в тризоле растворить, заморозить…

– Эй, уступите кто-нибудь место девушке с макрофагами, – басит Доктор Славик, – это ж у нее бред уже! Совсем загоняли человека! И в автобусе о работе думает.

– Никакой не бред! – возмущается Профессор Прохазка. – Девушка, к сожалению, не узнаю вас по голосу, вы ко мне зайдите завтра утром, обсудим подробности эксперимента, очень хорошая мысль! А вы, коллега, если не заметили, то мы тут все немного того… гм… о работе бредим, пользуясь вашей терминологией.

– Да ладно вам, смотрите, какая интересная статья о язвенном колите, – раздается еще один голос сквозь громкий шелест страниц.

Оставшиеся пять минут автобус, затаив дыхание, слушает выдержки из статьи, изредка прерывая докладчика меткими замечаниями по делу. Простые пассажиры боязливо жмутся к дверям, глаза у них медленно лезут на лоб. Так что будьте бдительны: садясь в наш автобус, вы значительно повышаете свои шансы наслушаться рассуждений о тонкостях ангиопластики или гнойных осложнениях постоперационного периода, причем порой с такими подробностями, что это вполне может испортить вам вечер, а келоидные рубцы, грануляции и вторичное натяжение будут еще долго тревожить ваши сны.

За то время, что я катаюсь счастливым маршрутом, у нас было три относительно постоянных водителя, и не рассказать о них, наверное, будет несправедливо. Вообще-то водители все время меняются, и сам черт ногу сломит в том, как распределяются их дежурства и расписания, но, видимо, есть какие-то способы с относительным постоянством попадать за руль одного и того же автобусного номера, потому что этим троим подобный фокус удавался.

Сначала возить нас стал Пан Новак. Он был добр, улыбчив и усат. Еще он страдал приступами желчнокаменной болезни, и его всем научным городком уговаривали прооперироваться. Бывало, вплывет доктор Славик в передние двери, перегородит все своей широченной спиной, и пока остальные, ропща, загружаются в автобус через оставшиеся входы, он густым басом вещает:

– Пан Новак, за истекший период статистика по операциям на желчных пузырях улучшилась еще на полпроцента. Вероятность осложнений минимальна, меж тем как люди, не прооперировавшие свой омерзительный, раздувшийся от желчи, темно-зеленый от гноя пузырь, имеют стопроцентные шансы получить осложнения… Приходите ко мне, я вас без очереди лично прооперирую! – (Надо сказать, это колоссальная честь, потому что виртуозы из трансплантологической бригады до таких земных вещей, как желчные пузыри, обычно не опускаются.)

Пан Новак загадочно улыбался в пышные усы:

– Спасибо, пан доктор, я уж как-нибудь сам, травками…

– Нет, вы видели этого гомеопата?! – возмущался Доктор Славик, и слово “гомеопат” звучало так, что сразу было понятно – это самое жуткое из ругательств, известное доктору Славику, – он будет дома лечиться! А потом Славик будет его спасать! Славик потом будет ему промывать его гангренозный кишечник и молиться, чтобы все обошлось! Эй, коллеги, кто-нибудь, скажите этому гомеопату, что так приличные люди не поступают! – доктор Славик темпераментен совсем не по-чешски и очень легко впадает в ярость. Его начинали всем автобусом уговаривать и увещевать, что живут же люди и с камнями в пузыре и что вообще пациент имеет право выбора, не силком же его тащить на операционный стол.

Такие автобусные скандалы повторялись регулярно и повлекли за собой любопытный побочный эффект: увеличилось количество обращений к нашим хирургам по поводу хронической желчнокаменной болезни. Буквально косяком пошли вдруг женщины (чего уж там, слабый пол действительно более восприимчив к проповедям и пропаганде, может, оттого и живут его представительницы дольше, чем их гендерные оппоненты) без признаков обострения желчнокаменной болезни, но твердо намеренные избавиться от нее “пока, не дай бог, гангрены не случилось или каких других осложнений”. Выслушав эту мотивировку в десятый раз, Доктор Ш. – специалист на все руки, отвечающий за амбулаторный прием пациентов с намеками на хирургию и не раз бывший свидетелем энергичных проповедей Доктора Славика, вызвал последнего на серьезный разговор.

– Это, конечно, прекрасно, что вы ведете пропагандистскую деятельность и агитируете за раннее обращение к хирургам в случаях запущенной желчнокаменной болезни, – сказал он, – но надо же и совесть иметь! Отправляйтесь проповедовать в другой автобус, – он на мгновение задумался, – или вот, к примеру, восемнадцатый трамвай – отличный маршрут и ходит мимо Стрешовицкой больницы!

Впрочем, остановило Доктора Славика на его пути гуманиста и спасителя Пана Новака совсем другое, а именно – его собственная желчнокаменная болезнь. Пережив приступ острого холецистита, Доктор Славик от мысли об операции почему-то шарахнулся, как черт от ладана, хотя коллеги, разумеется, предложили ему всю возможную помощь и сочувствие. Доктор сел на диету, пришел в себя и спустя некоторое время завел традицию раз в полгода нарушать эту диету по полной программе – за пивом и кнедликами в компании пана Новака, называя это “пойдем прогуляем наши желчные”. Но не более раза в полгода – все остальное время и Доктор Славик, и пан Новак строго блюдут себя и аккуратно по часам пьют травки – один за рулем, другой в ординаторской.

Второй водитель, Марек, был малый лет тридцати, застенчивый и скромный, правда, внимание на него обращали все равно – из-за огненно-рыжей шевелюры, которая пушистым шаром (да-да, кудри у него стояли дыбом, как иглы на гамлетовском дикобразе) колыхалась за водительским стеклом, заставляя людей в соседних и встречных машинах невольно оборачиваться вслед ведомому им автобусу. Кстати, водил он великолепно, никто не умел так мягко тормозить и так спокойно обходить на повороте, казалось бы, более проворные легковушки, как это умел Марек. Он появлялся за рулем нашего маршрута довольно редко и был совсем не разговорчив до того памятного дня, когда в закрывающиеся двери влетела Габи – лаборантка из отделения микробиологии. Запыхавшаяся и вымокшая под дождем, она, привалившись спиной к стеклу, отделяющему водительскую кабину от салона, стала обеими руками стряхивать воду с плаща. Как известно, прислоняться к этому стеклу нельзя, и у водителей автобуса ваша спина, загораживающая обзор салона, а заодно и задний вид на дорогу, вызывает, мягко говоря, очень сильное раздражение. Более бурную реакцию может вызвать разве что ваша же физиономия, загораживающая все то же самое.

И вот Марек, задраивший двери и приготовившийся продолжить движение, вдруг обнаружил, что в половине его хитроумных зеркал маячит одна и та же спина в алых складках болоньи, по каковому поводу выразил возмущение, но так тихо и деликатно, что Габи пришлось резко обернуться и спросить: “А?” Понимаю, не очень содержательно и совсем не романтично, но, во-первых, вся романтика произрастает обычно из самого прозаического начала, а во-вторых, так оно и было на самом деле, Доктор К. – свидетель. Даже будучи подвергнутым нашими лаборантками допросу с пристрастием, он настаивал, что Габи не заговорила вдруг цитатами из “Ромео и Джульетты”, а ограничилась самым обыкновенным “А”.

Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы любовь – о боги, боги, она-то еще, оказывается, живее всех живых и не утратила привычки выскакивать из-за угла – настигла их в ту же секунду и накрепко приложила из трепетные души друг об друга. Оставшуюся часть пути, как рассказывал позже Доктор К., заинтригованный любопытным феноменом, Марек проделал, практически не глядя на дорогу.

Судя по всему, со стороны автобусного парка эта история вызвала ничуть не меньше сочувствия, понимания и покровительственной нежности, чем с нашей, потому что с тех пор Мареку каждый день уступали наш маршрут, причем именно тот, что останавливается у клиники ровно в пять. Каждый день в это время, нетерпеливо притопывая ножкой, автобус на остановке поджидала Габи. С нашей стороны нежность и сочувствие проявлялись тем, что все старательно кучковались на задней площадке и делали вид, что их страшно интересует вид из окон, беседа о погоде или, на худой конец, грязные разводы на полу. Кроме того, в автобусе резко повысилось количество увлеченно читающих людей – просто какая-то изба-читальня на выезде, причем ничто не могло заставить деликатных пассажиров оторвать взгляд от книги, а протискивались на заднюю площадку и выходили с нее тоже сосредоточенно читая.

Спереди оставались только непосвященные, “случайные” люди, которые, впрочем, тоже через пару остановок начинали вдруг проявлять повышенный интерес к заоконному пейзажу, а то и вовсе, весело перемигиваясь с остальными, перебирались на заднюю площадку, чтобы уткнуться через плечо в чью-нибудь книгу. А счастливая пара, ничего не замечая, оставалась ворковать, он – вполоборота за рулем, она – что-то чертя пальцем по белому облаку, остающемуся от ее дыхания на водительском стекле, к которому нельзя прислоняться.

Третий персонаж пасторали был тоже практически неизменным, хоть и несколько неожиданным: пан Профессор Прохазка. Еще в самом начале романа пан Профессор, наслышанный о происходящем, как-то раз вошел в тот самый автобус. Деликатность боролась в нем несколько секунд с застарелым артритом, который требовал немедленно сесть, и любопытством, которое требовало пищи. И тогда пан Профессор сел на самое переднее сиденье и со словами: “Воркуйте, дети мои, я глухой!” – демонстративно вынул из уха слуховой аппарат.

Так что если в каждой истории любви должна фигурировать какая-нибудь птица, чтобы осенять крылами и все такое, то этим ребятам достался не дурацкий белый голубь, а старый мудрый глуховатый ворон, пусть и в странном человеческом обличье.

Впрочем, пан Профессор Прохазка не был бы Профессором Прохазкой, если бы не обеспечил себе приток информации по интересующему его вопросу: он всегда устраивался так, что в водительском зеркале заднего вида благодаря мощным очкам отлично видел лица обоих влюбленных и легко читал по губам (все-таки не первый год глух наш профессор) все их разговоры, лишь в самые деликатные моменты отворачиваясь к окну или прикрывая свои черепашьи глаза. Поэтому никто даже не удивился, когда в лаборатории раздался звонок, и профессор Прохазка сказал Доктору К. растроганно подрагивающим голосом:

– Мальчик мой, тут такое дело, я только что из автобуса, там Марек Габи предложение сделал, начинайте собирать деньги на серебряные ложки. Только не говори никому, они решили не афишировать.

Надо ли говорить, что молодые были крайне изумлены, когда однажды утром в автобус ввалилась толпа с шарами, цветами и подарком. А уж как удивлялись утренние пассажиры! Профессор Прохазка, кстати, и стал крестным отцом первенца Габи и Марека, и, по слухам, он уже преследует едва научившееся ползать совершенно рыжее дитя сказками из жизни своих любимых золотистых стафилококков.

Третий водитель этого пылесоса под названием “наш автобус”, лопоухий крепыш Янек, не поступивший после школы в институт по каким-то грустным семейным обстоятельствам – кажется, у него кто-то тяжело болел – и вынужденный зарабатывать себе на жизнь вождением автобуса, продержался у нас не очень долго, до следующего учебного года, потому что заразился. Заразился в самом лучшем смысле этого слова. Как-то, месяца за три до начала вступительных экзаменов в высшие учебные заведения, доктор Славик вошел в автобус, решительно проследовал от задних дверей вперед и, привалившись к водительскому стеклу, в свойственной ему бесцеремонной манере сказал:

– Ну и чего? Ты кем быть-то собираешься? Ты же умный парень, по ушам видно, не всю же жизнь за рулем куковать. Ты поступать-то куда-нибудь думаешь?

– Думаю, – робея, признался Янек и от растерянности забыл закрыть одну дверь, так что из нее чуть не выпала какая-то старая пани, в последний момент подхваченная внимательно прислушивавшимся к разговору Доктором К.

– Думаю, думаю, – передразнил Доктор Славик, – чего думать, тут действовать надо! Небось в инженеры собрался, – после секундной паузы заметил он с легкой брезгливостью.

– Не-а, – мотнул Янек головой, и уши его запылали пуще прежнего.

– Что, в экономисты? – уже с нескрываемым отвращением молвил Доктор Славик.

– Нет, – сказал Янек и, затормозив машину у следующей остановки, собравшись с духом, обернулся к доктору Славику, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я как вы хочу! – выпалил он. – Врачом!

– Чего? – возопил доктор Славик так, что все присутствовавшие в салоне сильно подались вперед. – Да ты хоть понимаешь, что это шесть лет в институте не поднимая головы, а потом годы и годы адской работы?! Ты понимаешь, что у тебя не будет ни личной жизни, ни даже выходных, чтобы дух перевести? – и после секундной паузы привел самый убийственный, на его взгляд, аргумент: – В меде иногда даже поесть некогда, будешь голодный сидеть над анатомией пищеварительного тракта!

– Ну и что, – тихо, но твердо сказал Янек. – Я решил уже и даже на экзамен уже записался, вот, – и он достал из нагрудного кармана потрепанный конверт, в котором лежала официальная бумага, оповещающая, что через три месяца такого-то числа там-то и там-то состоятся вступительные экзамены на первый медицинский факультет Карлова университета, и пана Я. Кубичка ждут на оном экзамене с нетерпением.

Доктор Славик повертел конверт в руках, поднес к глазам, потом отодвинул как можно дальше и внимательно рассмотрел бумагу. Потом смущенно кашлянул:

– Тут вот какое дело, я думал, ты сам не решишься, – и он достал из кармана точно такой же конверт, – ну и подал заявление от твоего имени. По ушам же видно, что ты наш человек, – немного виновато пояснил он (и это был первый и последний раз, когда шумного Доктора Славика видели с виноватым выражением лица). Янек облегченно вздохнул и заулыбался, и весь автобус вторил ему.

Но гармония длилась недолго: буквально на следующий день доктор Славик появился в автобусе с тощим молодым человеком в очках на одной дужке, к которой был вокруг головы привязан шнурок, заменяющий вторую дужку.

– Вот, – Доктор Славик гордо хлопнул новичка по плечу, – вот! – и торжествующе обвел взглядом автобус, – пан Профессор Петржелка, прошу любить и жаловать!

Пан Профессор вертел головой на тонкой шее, хлопал глазами с крайне изумленным видом и комкал в руках шарф. Автобус мгновенно разделился на тех, кто ничего не понял, и тех, кто восхитился. Потому что пан Профессор Петржелка был на тот момент самым молодым профессором и самым многообещающим ученым на кафедре химии, живой, можно сказать, легендой (сейчас, он, кажется, работает в Торонто над каким-то полусекретным проектом).

– Надо же, – шепнула мне Ива, – а Л. говорил, что Петржелка – лучший лектор в институте. Быть того не может, ты только посмотри на этого цыпленка в очках.

Я хихикнула, потому что сравнение было удивительно точным – цыпленок и цыпленок, не хватало только легкой желтухи, чтобы сходство стало полным. Доктор Славик на следующей остановке постучался к Янеку в стекло.

– Эй, коллега, – позвал он, – смотри, кого я тебе привел! Лучше Пепы тебя никто к вступительному по химии не подготовит.

Пепа меж тем деликатно показался из-за плеча Доктора Славика и протянул руку в окошко для денег:

– Очень приятно, Петржелка, – сказал он так тихо, что скорее можно было угадать сказанное, чем услышать. Янек растерянно, но крепко пожал ему руку.

– Я так понимаю, времени у тебя нет, а Пепа тут недалеко живет. Мы договорились, что он через день будет проезжать с тобой по маршруту. Ну, чтобы ты без отрыва, так сказать, от производства химию изучал. И ему полезно прогуляться, а то сидит целыми днями дома один, как сыч, в Сети ковыряется, а тут общение, свежий воздух. Особенно если встать у форточки, вот тут, – и он подвинул Пепу под приоткрытый автобусный люк. Оглядел растерянного пана профессора и на всякий случай строго добавил:

– Только в дождь туда не вставай. Ну, правда я хорошо все придумал?

Янек смотрел на Доктора Славика из-за своего стекла с ужасом, Пепа – беспомощно и с еще бо́льшим изумлением, чем прежде.

Но – приспособились. А пойди не приспособься, когда Доктор Славик трижды в неделю катался с ними, взяв операцию по подготовке Янека к вступительным экзаменам под личный контроль. После завершения маршрута он тащил своих юных друзей в ближайшую от автопарка тихую пиццерию и кормил пиццей за свой счет, пока они еще часа два распутывали хитросплетения химических взаимодействий. Постепенно Янек, который все по тем же темным семейным обстоятельствам не мог заниматься дома, втянулся и научился виртуозно делить свое внимание между дорогой и химией. Втянулся и профессор Петржелка, он освоился на передней площадке и действительно оказался прекрасным лектором – в ту весну многие, заслушавшись, проезжали свою остановку, потому что пан профессор царил и восхищал: глаза его наполнялись огнем, худые плечи приподнимались, подбородок выпячивался вперед, очки на тонком носу подрагивали и все время норовили съехать на сторону.

– Как ты не понимаешь? – метался он по пятачку на передней площадке, обращаясь к Янекову затылку. – Да ты и не слушаешь совсем! – возмущенно стучал он в стекло и тут же отвлекался, к примеру, на входящую в автобус старушку, выхватывал у нее сумку, отводил к свободному месту и вихрем возвращался вперед, оставив старушку в полном недоумении и с не успевшей сорваться с уст благодарностью. – Так вот, слушай, это важно и может быть в тесте, не говоря о том, что это же дико красиво! – и он снова стучал в стекло. – Углерод проявляет валентность IV за счет распаривания 2s2-электронов и перехода одного из них на вакантную орбиталь! Это же гениально! – он преподносил свойства элементов, химические законы и правила, как преподносят волшебный подарок, с тем лукавым и счастливым видом, с каким, наверное, любящий родитель, выхватив из-за спины, протягивает ребенку давно желанную игрушку.

И Янек, не отрывая взгляда от дороги, кивал, запоминая, а Доктор Славик смотрел умильно и тоже кивал. Правда, и тут получился небольшой казус: некоторое время спустя Доктор Славик заметил, что в автобусе прибавилось хихикающих девиц. Они садились на той же остановке, что и Профессор Петржелка, а выходили на конечной, и все время, пока профессор объяснял, они наперебой строили ему глазки, а несколько особо нахальных, к страшному неудовольствию Доктора Славика, повадились задавать вопросы. При этом, судя по возрасту и вопросам, химия в школе у них еще не началась, но Профессор Петржелка, как честный человек и одержимый профессионал, все равно пытался отвечать, мужественно вступая в бой с темными заблуждениями, неточными формулировками и покоцанной логикой девичьих вопросов. Время, отведенное Янеку, пропадало втуне, Доктор Славик ерзал на сиденье, а когда терпение его иссякло, все-таки подошел к девицам и, понизив голос, чтобы не отвлекать Профессора Петржелку, пообещал, что та из них, которая завтра появится в автобусе и станет хихикать, отвлекая благородных донов от химии, будет на веки вечные сдана в лабораторию радиохимии для опытов. И там у нее непременно вырастет вторая голова с отвратительным цветом лица, а то и что похуже. На ближайшей остановке девиц из автобуса как ветром сдуло, и спокойное движение следующего “химического маршрута” уже ничто не нарушало… Кроме одного: Профессор Петржелка загрустил. И не потому, что ему хотелось именно дамского внимания, а потому что они были аудиторией, которая подавала признаки жизни и пыталась участвовать в процессе, хоть и весьма бестолково.

– Что же, им не понравилось, как я читаю? – близоруко и с вызовом глядя на Доктора Славика, спрашивал Профессор Петржелка. – При их, я прошу прощения, скромных знаниях мои лекции могли бы очень им пригодиться в будущем, неужели никто из них этого не понимает?

– Может быть, я слишком сложно объяснял? – спрашивал он через некоторое время, внезапно отворачиваясь от Янека.

– Может, я их чем-то обидел? Не может же быть так, чтобы они все сразу утратили интерес? – внезапно прерывал он на полуслове повествование о карбонатах и в ужасе шарахался от самой этой мысли. – А что если я уничтожил в них интерес к химии?! – и он бледнел, серел и едва не падал в обморок, шепча роковое: – Навсегда…

Прямо комплекс какой-то развился у бедного профессора на почве исчезнувших поклонниц и недопрочитанного им курса химии, даже энтузиазм Янека, который с каждым днем все лучше и лучше разбирался в молярностях, валентностях и молекулярных массах, не мог утешить Пепу Петржелку в его горе. Тогда наконец у Доктора Славика сдали нервы. В один прекрасный день он дождался на остановке давешних школьниц и оповестил их, что условия переменились: теперь в лабораторию радиологии попадет каждая, пропустившая хотя бы одну поездку на автобусе. Девицы вдохновились и вернулись, Профессор Петржелка хлопнул себя по лбу и воскликнул: “Ну конечно! У них же были каникулы, как это я не догадался!” Доктор Славик скрежетал зубами, равновесие было восстановлено.

Физику Янеку объяснял Доктор К., как впоследствии он объяснял ее Кларе, правда, места для демонстрационных моделей не хватало, и Доктор К., привыкший к наглядности, страдал по этому поводу, то и дело пытаясь самостоятельно изображать то магнит, то маятник Фуко. Впрочем, Янек, следивший за дорогой, не мог в полной мере оценить актерских талантов Доктора К., в отличие от пассажиров, которые, не побоюсь этого слова, наслаждались.

А однажды за объяснением Янеку гистологии был застукан пан Профессор Прохазка.

– Куда же это годится, коллега? – возмущенно гудел Доктор Славик. – Это же как называется – гистологией человеку голову забивать, когда его ждет экзамен по химии и физике! Гистология же только во втором семестре первого курса начнется, зачем ему сейчас гистология?

– Ну и что, – горячился Профессор Прохазка, размахивая старческим кулачком перед носом Доктора Славика, – вот они и приходят потом к нам на кафедру – ни в зуб ногой, ни костный мозг под стекло правильно положить! Поступить-то он поступит, а ну как потом остолопом останется?! Гистология – залог правильного понимания медицины! – резюмировал он, победоносно глядя на Доктора Славика, и возразить тому было нечего.

Я до сих пор удивляюсь, как Янек не сошел от них с ума. Но факт остается фактом: не сошел. Более того, блестяще сдал все экзамены, а сейчас уже и гистология позади: Янек учится на четвертом курсе, работает санитаром в нашем центре (к сожалению, в силу чисто административных причин в Чехии невозможно работать медсестрой или медбратом, учась в медицинском институте), и его уже с нетерпением ждет Доктор Славик – передавать мастерство трансплантолога. Впрочем, и пан Профессор Прохазка не отказался от мысли заполучить Янека на свою кафедру для научной работы.

Кстати, Янек не единственный, чье лицо обратилось к медицине благодаря сотрудникам нашего института. История, объединившая поэзию, любовь и внезапное совместное распитие спиртного, оказалась значительно ближе к лаборатории иммуногенетики, чем история с Янеком. Вот она.