– Не все же вам в лаборатории сидеть, – сказал однажды Дэни, входя в помещение, где, печально таращась на кривой, как мысли взбалмошной девицы, график, сидели трое – Доктор К., Солнечный Л. и я.

– Н-да, – сказал Доктор К., – я хочу волшебные очки, Нобелевку и на Луну без скафандра. И еще я хочу понять, почему это выглядит так, как выглядит.

– Это какой-то бордюр, – мрачно выругался Солнечный Л. любимым словом.

– Это не бордюр, а бардак, – поправил Доктор К. и посмотрел на Л. с укоризной, – языки надо учить.

Они снова замолчали и закачались каждый на своем стуле. Потом Доктор К. перевернул график вверх ногами. Ничего не изменилось.

– Мне кажется или он стал выглядеть немного лучше? – с робкой надеждой спросил Л.

– Кажется, – безапелляционно заявил Доктор К. – Кажется, кто-то пришел, – и он поднял голову на Дэни, который завороженно смотрел на график и шевелил губами. Одна мысль в голове нашего завотделением сменяет другую достаточно быстро, чтобы только что увиденный график поглотил его в мгновение ока и целиком.

– Дэни, – строго сказал Доктор К., – видимо, ты пришел к нам с миром. Вполне возможно даже, что ты пришел нам что-то сказать. Или скажи, или проваливай, сегодня не мой день, а значит и ничей в пределах досягаемости.

– Я говорю, сколько можно в лабе сидеть, – оживился Дэни, который имеет две счастливые особенности – не обижаться на Доктора К. и ничего не забывать, даже переключаясь с предмета на предмет. – Думаю, нам всем пора развеяться, съездить куда-нибудь, получить побольше новых знаний и впечатлений… А потом на свежую голову вернуться к ковырянию в этом… бордюре.

– Бар-да-ке! – раздраженно поправил Доктор К. – Спросите у Саши – когда все плохо, это называется бардак!

– Когда все плохо, это называется… Не скажу! – взвилась я, удивляясь, как быстро мозг выдал целый ряд непечатных вариантов. – Вам еще рано такие слова знать, вы до этой буквы еще не доучили. Пока зовите бардаком.

Дело в том, что на досуге я даю своим коллегам уроки русского языка, отсюда и слово “бордюр” в лексиконе Солнечного Л. А “бардак” – плод самостоятельных штудий Доктора К., который по собственному почину купил словарь и учит все слова подряд, начиная с буквы А.

– Ладно, это вопрос эстетических предпочтений, я же пришел говорить с вами о конференции.

– Я – нет! – отрезал Доктор К. и потянул из-под завлабовых локтей длиннющую перфоленту с графиком.

– Что нет?

– А я – да! – с готовностью откликнулся Л.

– А я есть хочу! – сказала проходившая мимо лаборантка Клара, не очень разобравшись в характере нашей беседы.

– А я хочу сдохнуть! – доверительно сообщил ей Доктор К.

– А я хочу собаку! – внесла я свои три копейки.

– Возьми из вивария крысу, – посоветовал Доктор К.

– А я хочу на море! – тоскливо сказал Л.

– Вот!! – страшным голосом крикнул Дэни, тыкая в Л. пальцем.

– Что?! – хором сказали все присутствующие, а Л. стал испуганно отряхиваться.

– Море! Будет конференция в Бразилии! Пляжи, океан, девочки.

– Наука, – мрачно парировал Доктор К. – Старые зануды. Лекции с раннего утра.

– Солнце. Отель на берегу. Новые знания, – не сдавался Дэни.

– Регистрация. Перелет. Пьянки с незнакомцами, – легко отразил атаку Доктор К. И, мгновение подумав, нанес завершающий удар: – Придется делать презентацию.

И вот тут наступила минута триумфа Дэни.

– Регистрацию и перелет оплачивает спонсор, я уже договорился. Пьянок не будет – там жарко. А что касается презентаций, то я уже подал заявку. Точнее, заявки. От Саши три, от Л. две, от тебя одну. Ну а мне достается самая неблагодарная роль – антрепренера этого цирка. Всем бы такого заботливого завотделением! – самодовольно сказал он и с достоинством, но проворно покинул лабораторию. График с тихим шорохом упал к ногам Доктора К.

– Я слышал то же, что и вы? Мы делаем шесть презентаций на троих? Куда смотрит ЭФИ и Лига защиты от чешской экспансии? Там что, больше некому чушь нести?

– Отвечаю по порядку: да, да, не знаю, видимо, – рапортует Солнечный Л., – и знаете что, я бы на вашем месте придержал Сашу за шиворот, она, кажется, сейчас упадет со стула.

Я действительно подумываю о том, чтобы с грохотом переменить положение тела, потому что приготовление трех презентаций никак не входило в мои планы, тем более, зная Дэни, можно спорить на что угодно, что до конференции времени осталось кот наплакал. Так и оказалось, а потому доклады и презентации мы писали в авральном режиме. То есть мы с Солнечным Л. писали, а Доктор К. сначала сидел, положив ноги на стол, и громко читал вслух своим докторантам, – которые – даже пар из ушей – ваяли для него презентацию и рисовали графики, – избранное из географической энциклопедии, взятой специально по такому случаю в нашей больничной библиотеке.

– Рио-де-Жанейро сначала носил название Сан-Себастьян-де-Рио-де-Жанейро. Хм, – чесал Доктор К. макушку, – и то правда, по-простецки это как-то – Рио-де-Жанейро… Коротковато. Всегда подозревал, что там еще кто-то потоптался, а сократили уже потом по неразумению склонные к профанациям потомки. Так, посмотрим дальше… Вот, пожалуйста, на пляжах Рио-де-Жанейро… Что ж ты делаешь, изверг? – вдруг изумился Доктор К. – Кто ж так рисует кривую выживания трансплантата? Ну-ка, дай сюда! – он отнял у докторанта В. мышку и сунул ему в руки географическую энциклопедию: – Читай с третьего абзаца.

Больше докторантов к работе он не подпускал, и они по очереди знакомили нас со страной, в которой нам предстояло оказаться через месяц. Тут-то и выяснилось, что у докторанта Т. отлично поставленный баритон. И счастливый обладатель баритона так самозалюбовался, что, когда статьи обо всех бразильских городах в энциклопедии кончились, стал читать избранное из манускриптов по иммуногенетике, а вскоре и вовсе записался в хор, что Доктор К. расценил как попытку увильнуть от прямых обязанностей и обиделся. А ехидный Л. исключительно для подлития масла в огонь откопал где-то паранаучную статью о том, что все живое и даже не очень живое тянется к звукам классической музыки и добрым словам. Там даже был описан эксперимент: брали пять банок с водой, накрывали крышкой и раз в день, приоткрыв крышки, к одной банке подносили колонки, из которых лилась “Аида”, второй банке давали слушать тяжелый рок, третьей шептали добрые слова, четвертой – всяческие гадости, а пятая была как бы контрольная, ее просто открывали и закрывали. В итоге, как утверждал автор, первой спеклась банка, которой говорили гадости, – вода в ней стала тухнуть и цвести, следом за ней поплохело банке, которая слушала тяжелый рок, а потом зацвела и контрольная банка. Дольше всех продержалась “оперная” вода, она не протухла, даже когда эксперимент было решено считать официально завершенным. Автор статьи, поставивший описанный опыт на собственной кухне и, видимо, в связи с этим считавший себя чем-то вроде наследника великих алхимиков прошлого, с восторгом описывал достижения современной науки, туманно намекая на пользу исторической преемственности. Вообще, судя по всему, наука в его понимании являла собой сплав оккультизма, который он деликатно называл “еще не открытые нами законы нефизических свойств материи”, учебников по физике и химии за седьмой класс, а также слухов о теории относительности, которую он не только умудрился приплести к божественному слову и цветущей от ругательств воде, но и пару раз перепутать с теорией вероятности.

В общем, Солнечный Л. подкинул этот бред докторанту Т., и вы бы видели, как взвился Доктор К., однажды застукав докторанта за напеванием арии из “Аиды” над растущими тканевыми культурами. То есть если бы он пел, рассаживая культуры по пробиркам, это можно было бы понять – работает человек, за работой и сам Доктор К., грешен, Шекспира читает, но когда человек каждое утро начинает с того, что поет, нависая над заставленным лабораторной посудой столом, а потом начинает проговаривать что-то вроде: “Расти, клетка, большая и маленькая, хорошая и хорошенькая”, тут поневоле озвереешь. Доктор К. и озверел, чем привел Солнечного Л. в полнейший восторг, а докторанта Т., насильно отлученного от клеток, в отчаяние.

Впрочем, я опять отвлеклась. Итак, сбиваясь с ног от количества свалившихся перед поездкой на мою голову дел, я стала составлять списки:

– написать письма Н., М. и В.;

– доделать контроли качества;

– договориться насчет доставки реагентов к нашему возвращению;

– послать ДНК;

– получить ДНК;

– послать клетки;

– получить клетки —

и так далее, далее, далее…

Солнечный Л. тоже составлял перечни дел, а в конце дня мы усаживались на лабораторный стол, чтобы громко и радостно вычеркивать все, что было сделано.

– Клетки получили.

– Слава богу, долой клетки.

– Я нас в Словакию зарегистрировал.

– Слава тебе, Л., вычеркиваем Словакию.

Доктор К. однажды навестил нас в такой час сделанных дел, постоял, послушал, потом вздохнул, качая головой:

– Эх, молодежь, не умеете вы главное от неглавного отличать, – и с этими словами предъявил нам листок с заголовком “Список дел в Бразилии”. В листке значился всего один пункт: “1. Посмотреть на Южный Крест”.

Кстати, история с Южным Крестом получила продолжение на бразильской земле: в конце второго дня нашего пребывания в крохотном городке Бузиос мы веселым трио – Солнечный Л., Доктор К. и я – сидели на веранде отеля, пили кому что бразильский бог послал и ввиду совершеннейшего незнания местной флоры и фауны придумывали ближайшим кустам, возящимся в них зверькам и птицам названия и истории возникновения вида. На столе кроме бокалов стояла одна занятная вещица – глобус звездного неба. Часам к семи, когда начало смеркаться (в сентябре в Бразилии ранняя весна, и полушарие, на минуточку, южное, поэтому смеркается там в эту пору рано) и когда я отвоевала себе право назвать увиденную нами поразительно красивую бабочку, Доктор К. встал и с грохотом вытянул наш столик из-под навеса поближе к бассейну, чтобы можно было наблюдать за небом без отрыва от производства. Правда, было пасмурно, а потому совершенно неясно, увидим ли мы вообще сегодня звезды. Кроме того, завязался нешуточный спор на предмет нынешнего положения Южного Креста. Попытка отловить официанта и призвать его в качестве эксперта по бразильскому небу привела к тому, что испуганный мальчик шарахнулся от нас в сторону, а потом приволок три коктейля, бледнея лицом и знаками (в Бразилии, надо сказать, с английским не то что катастрофа, но такой вполне себе ощутимый швах) давая понять, что это за счет заведения, и волосы у него, кажется, стояли немного дыбом. В другое время мы бы извинились, утешили человека и пришли бы в восторг от внимания к нашим персонам и коктейлей, но сейчас было сильно не до того: выхватывая друг у друга глобус, мы пытались определить, куда нынче повернуто небо. И спор длился до тех пор, пока не раздалось деликатное покашливание и на веранде не появился наш завотделением. Выражение лица у него было ехидное, а за спиной он что-то прятал.

– Небом интересуетесь? – иезуитски осведомился он.

– И что? – немедленно нахохлился Доктор К. – А кто им не интересуется в том или ином контексте?

– Нет, все, конечно, интересуются, а некоторые так даже очень. Особенно люди с тонкой душевной организацией и обостренным восприятием прекрасного, – продолжал Дэни издевательски щуриться и нервировать Доктора К., который страшно бесится, когда его пытаются уличить в тонкой душевной организации.

– Вот только попробуй сейчас пошутить. – Доктор К. потряс глобусом, – и назад мы вернемся без завотделением.

– Да это угроза! – совсем развеселился Дэни. – Более того, это похоже на разгорающийся вооруженный конфликт! – А после эффектной паузы добавил: – Только с амуницией-то у меня дело получше обстоит! – И с этими словами хлопнул из-за спины на стол увесистый том. На томе значилось: “Атлас звездного неба”.

Увы, облака в тот вечер так и не разошлись, и мы до поздней ночи любовались тремя Южными Крестами – одним на глобусе и двумя в атласе, – печально распивая коктейли и не только (а Доктор К. даже подержал глобус над своей чашкой, рассматривая отражение созвездия в кофе и утверждая, что так оно смотрится куда натуральней, чем просто на бумаге и даже на небе).

Вообще Бразилия оказалась прекрасной и доброй. В Фиальте, говорят, весна холодна и скучна. Что ж, очень может быть, но вот в Бузиосе весна безалаберна и бесшабашна. Ей ничего не стоит согреть вас и погладить по ушам теплым соленым сквознячком, а через полчаса загнать, дрожащего, мокрого и проклинающего все на свете, в первую попавшуюся пивнушку холодным ливнем с порывистым ветром. Она, по-моему, сама не представляет, когда она и для чего, а если и представляет, то все равно одним словом этот образ будет называться – хаос. Впрочем, и вся страна такая: бестолковая и неровная, как ее дороги, сочная и душистая, как экзотический плод, шумная и беззаботная. Всего в ней слишком, всего через край: сок этого фрукта течет у вас между пальцев и капает с локтей, аромат впитывается в ладони и запутывается в волосах, и невозможно оторваться и насытиться, даже если знаешь, что завтра будет болеть живот, сегодня повторяешь: еще, еще, еще, и каждый ломтик, каждый глоток кажется вкусней и слаще предыдущего.

Она очаровала нас всех. Каждого по-своему, разумеется: мне нравилось гулять вдоль берега вечерами, а еще больше – ранними утренними часами, когда рыбаки, выкурив по первой сигаре, начинали неторопливо грузить тяжелые бурые сети в крохотные лодки, и на безупречно гладком после отлива песке от сетей оставались такие следы, словно ночевавшие на пляже гигантские брюхоногие ушли поутру в океан.

Солнечный Л. увлекся охотой на редкие сувениры, проводя свободное время за перебиранием всяческих безделушек и придумыванием, кому что привезти, чтобы и со смыслом, и быстро не кончилось, а в перерывах изучал местную флору, что чуть было не испортило нам все путешествие.

Вот, кстати, рассказываю. Тотчас по приезде в Бразилию выяснилось, что закон подлости южнее экватора работает не менее надежно, чем в северном полушарии. Возьмем обыкновенные кокосы. Созревая, они приобретают чутье на прохожих: сколько раз такие спелые плоды падали точнехонько нам под ноги. А один созревший подлый кокос упал Солнечному Л. прямо на балкон, и Солнечный Л., у которого страсть к ботанике и агрономии – явление генетическое, всерьез озаботился нравственно-юридическим вопросом, можно ли вывезти из Бразилии кокос. Он даже с собой его таскал, показывал всем желающим, а тех, кого заподозрил в знании бразильского законодательства, дотошно расспрашивал на предмет того, как относится государство к контрабандистам и нельзя ли балкон, ввиду того что в номере проживает чех, временно считать чешской территорией, а значит и орех – сезонным урожаем кокосов, собранным в Чехии. Помимо нравственно-юридической стороны вопрос имел и теологический нюанс: можно ли отказываться от того, что Бог послал?

– Ты же в Бога не веришь! – удивлялся Дэни.

– Ну и что? – ответно удивлялся Солнечный Л. – Он-то в меня верит, раз послал мне орех.

В конце концов Дэни, не нашедший солидных контраргументов, но не сдавшийся, выбросил орех с балкона со словами:

– Сегодня Бог послал тебе меня, чтобы я избавил тебя от кокоса.

Солнечный Л. пронаблюдал полет плода, поморщился, услышав громкое “хрясь” лопающейся скорлупы, а потом рассмеялся и сказал, что ему здорово полегчало.

На следующий день на его балкон свалилось большое зеленое манго.

Но вернемся к моему повествованию о свободном времени. Итак, я общалась с океаном, Солнечный Л. собирал сувениры и изучал растительный мир Южного полушария, а Дэни предпочитал вовсе не покидать комфортных стен отеля, листая толстенный журнал с обзором всех выступлений конференции и обмениваясь мнениями по поводу последних открытий с коллегами из разнообразного зарубежья.

Доктор К. утренних прогулок не одобрял, на сувениры не охотился, со всеми, кто его интересовал, пообщался в первый же день, причем настолько эффективно, что все оставшееся время к нам подходили какие-то малознакомые люди из разных тематических секций, говорили что-нибудь вроде: “Вы же с Доктором К. работате? Гениальный человек, гениальный”, – и, качая головой, снова отходили в глубокой задумчивости.

Словом, свободного времени после обязательного прослушивания и чтения лекций у Доктора К. оставалось много, и он завел привычку наведываться в соседний рыбацкий кабачок, куда осмеливались приоткрыть дверь только самые безумные и неосторожные туристы. Но даже они немедленно сбегали с нехорошим цветом лица и ужасом в глазах, потому что запах пережаренной рыбы, горелого масла вперемешку с крепчайшим сигарным дымом, а также вид закопченных до потолка стен и не первой чистоты столов напрочь отбивали любой туристический аппетит. А если учесть, что слухи об этом заведении ходили самые ужасные и что по вечерам кабак был полон вернувшихся с рыбной ловли трудяг и ниоткуда не возвращавшихся подозрительных личностей, которые бурно обсуждали на шершавом своем португальском языке последние футбольные события, перспективы развития рыбного рынка и открытие нового борделя на соседней улице, сразу становится очевидно, что Доктор К., движимый безупречным инстинктом, выбрал именно то место, которое являло собой эпицентр культурной и гастрономической жизни на многие километры вокруг (естественно, что там готовили самую вкусную и самую дешевую паэлью на побережье).

Впрочем, мы с Солнечным Л. едва не упустили свой шанс насладиться ею, потому что и близко не подходили к описанному заведению, проводя вечера он – в отеле, я – опять же на берегу океана. И только в последний день, когда после недели, проведенной в Бузиосе, пора было перебираться в Рио, Доктор К. потерялся. Я немного помаялась вокруг своего собранного чемодана, для верности еще раз постучалась в номер Доктора К. и даже разыскала Дэни, чтобы услышать от него, что он нас всех уже три дня не видел и по приезде в Прагу с нас за эти три дня еще будет спрошено. Едва унеся ноги от пышущего праведным негодованием начальства, я пошла за Солнечным Л., и после недолгих уговоров он согласился отправиться со мной на поиски Доктора К. в его любимый кабак. Правда, с условием, что ему позволят взять с собой большое деревянное сувенирное блюдо, которое он обхаживал дня три, прежде чем решился купить. По-моему, продавщица той лавки, где оно продавалось, даже была несколько разочарована, когда Л. наконец выложил деньги на прилавок: она уже привыкла к его визитам для посмотреть на блюдо по нескольку раз на дню. А учитывая, что наш завлаб молод, исключительно приятен в общении и весьма симпатичен, не исключено, что к разочарованию примешивалась и некоторая сердечная боль.

Блюдо же стало гордостью сувенирной коллекции Солнечного Л. Но в данный момент главным было то, что материалом для блюда послужило самое твердое дерево в мире – бальса, а потому безобидный столовый предмет мог легко превратиться в оружие пусть невысокой дальности поражения, но зато изрядной силы, особенно в руках Л.

– Л., ну кто нас станет обижать? – увещевала я Л., правда, не без дрожи в голосе. – Никому не нужны международные проблемы, они увидят, что мы обыкновенные туристы, и нас не тронут.

– Да? А ты видела там хоть раз обыкновенных туристов, в этом заведении?! Это ж для местных! Понятно же, что если нормальный европейский человек не выпадает оттуда сразу, значит, он там не просто так, а если не просто так, то почему бы не попытаться вышибить из него правду? По-португальски-то мы не говорим. Но они-то решат, что притворяемся! – и глаза Солнечного Л. затуманивались. Похоже, насмотревшись вечерами по кабельному телевидению старых американских боевиков, он уже представлял себя Антонио Бандерасом, которому с минуты на минуту придется очутиться в толпе недружелюбно настроенных подонков. С деревянным блюдом наперевес.

– А тебе не кажется, что от блюда они насторожатся еще больше?

– Нет, не кажется, – наш ДНК-завлаб был непреклонен. – Во-первых, это поддержит легенду о том, что мы все-таки туристы, какие еще идиоты будут таскать с собой такую бандуру?

– За что люблю тебя, Л., так это за адекватную оценку нас обоих. А во-вторых?

– А во-вторых, если даже нам и не поверят, то с блюдом мне это как-то чуть больше все равно, чем было бы без него. И в-третьих, оно все равно не поместилось в чемодан, – выложил последний аргумент Л., и крыть мне было нечем.

Меж тем мы уже подошли к дверям одиозного заведения и стояли плечом к плечу посреди пыльной пустынной улицы, готовые в любую минуту либо ворваться внутрь, либо рвануть прочь – по обстоятельствам.

– Жаль, что блюдо не стреляет. Давай ты ногой вышибешь дверь, а я по-русски завоплю: “Всем лежать лицом в салат!” Может, они решат, что мы русская мафия, и разбегутся? – нервно хихикнула я.

– Шутки у тебя. И потом, это в Чехии русской мафии боятся, а тут другой континент, понимать надо, – Солнечный Л. с упреком покосился на меня и в который раз судорожно перехватил блюдо поудобнее, потому что если и был у этой посудины недостаток, то он заключался в том, что, гладко отполированное, да еще для верности натертое чем-то вроде воска, оно было ужасно скользким. – Если что, беги до отеля.

– И у кого из нас шутки? – сдавленным шепотом поинтересовалась я.

Так мы и вошли, точнее, осторожно просочились в дверь – сначала Л. с блюдом под мышкой, потом я. Кабак был полон, как и всегда в это сумеречное время суток. Над баром клокотал старый телевизор, чей экран был закопчен так, что различить цвет формы игроков, метавшихся по футбольному полю, было невозможно. А может, это была не копоть, просто агрегат был черно-белым. Впрочем, для зрителей проблемы дифференциации игроков не существовало, с десяток бразильцев, стоя под экраном, вопили в десяток луженых глоток и, кажется, действительно понимали, что там к чему, а некоторые даже тыкали в отдельных игроков пальцами и очень темпераментно объясняли остальным какие-то игровые тонкости.

За барной стойкой орудовал дядечка невероятных размеров с закатанными рукавами и лицом заслуженного мясника. Когда он наливал очередную текилу, стакан для напитка целиком пропадал в огромной ручище, и до любой бутылки, которыми был уставлен стеллаж за его спиной, гигант-бармен дотягивался, не оборачиваясь, ровно с того места, где стоял. Все столики были заняты, и если бы у меня спросили в тот момент: “А что, Сашик, доводилось ли тебе когда-нибудь видеть такое количество подозрительных и опасных личностей одновременно, да еще в непосредственной близости от твоего носа?” – я, не покривив ни единым мускулом лица и не дрогнув душой, ответила бы: “Нет, не доводилось. Даже если считать фильмы с Антонио Бандерасом”.

Воздух в этой забегаловке можно было резать ножом, да и то обычный перочинный здесь не годился: с жирной смесью перегара, копоти, сигарного дыма и запаха долго и много работавших людей мог справиться разве что мачете первых покорителей бразильских джунглей. И тут я с благодарностью и тихой печалью вспомнила московский клуб “ОГИ”, научивший меня не только выживать, но и пить кофе, вести светские беседы и даже разгадывать кроссворды из “Науки и жизни” в подобных условиях. Впрочем, вряд ли здесь нашлась бы “Наука и жизнь”.

Высокое собрание смачно и звучно ело из громадных тарелок что-то невообразимого бурого цвета (кто ж знал, что так выглядит настоящая паэлья, когда для ее изготовления не экономят морепродукты), надиралось текилой, спорило, играло в раздолбанный настольный футбол, гоняло какую-то необычайно сентиментальную песню со старинного мьюзик-бокса, который выдавал приблизительно столько же чихов и покашливаний, сколько и нот. В углу о чем-то спорили и играли в подобие нард, в другом углу, кажется, играли в ножичек – или как там называется игра, демонстрирующая ловкость обращения с холодным оружием, которое со страшной скоростью втыкается в столешницу между растопыренными пальцами ладони. Словом, если вы видели фильмы про Дикий Запад, вы приблизительно представляете, о чем речь. Только нам все это свалилось на голову не в кино, а в самой что ни на есть действительности. Некоторое время мы стояли неподвижно, адаптируясь к полутьме, запаху и звуку. А потом у Л. из-под мышки выпало блюдо…

Надо сказать, что дерево бальса не только самое твердое, оно оказалось и самым звонким из всех известных мне деревьев. И когда блюдо пришло в соприкосновение с кафельным полом, заткнулся, кажется, даже телевизор и умер, икнув от ужаса, мьюзик-бокс. Все взгляды обратились к нам.

– Sakra, to je pruser, – констатировал сдавленным голосом интеллигент в надцатом поколении Л.

– Ото ж, – подтвердила его догадку я.

Но делать нечего, и, пока Л. догонял и подбирал скользкое блюдо, мне пришлось походкой “от бедра” проследовать к барной стойке. Пожалуй, в том, чтобы время от времени быть хрупкой голубоглазой нахалкой, есть своя прелесть. Молчаливая толпа, теснившаяся у стойки, раздалась, мне не только уступили табурет, но и очень по-джентльменски помогли на него взобраться, внимательно проследили, как я на нем усаживаюсь, и вежливо о чем-то спросили, но разобрать мне удалось только “кайперинья”. Я мотнула головой и сказала: “Кофе” – единственное слово, которое за это время научилась произносить с более или менее бразильским акцентом.

Бармен слегка удивился, но кофе налил и посмотрел на меня выжидающе. Тут подоспел Солнечный Л., бухнул на стойку свое многострадальное блюдо, все в каких-то клочках пыли и пятнах грязи, и выложил бармену напрямик, что мы разыскиваем коллегу, который иностранный доктор и который вроде бы пошел сюда ужинать, да вот потерялся.

– Эвэй, – повторял Л, размахивая руками. – Доктор маст гоу эвэй тудэй виз ас, бат хи из хиар энд диднт кам бэк. Андерстенд? Ту Рио, ту Рио! – в тщетной попытке объяснить необъяснимое Л. стал корежить свой практически безупречный английский так, что даже я не совсем понимала, чего он хочет. Но упоминание Рио поставило все на свои места. И бармен, который, видимо, чистосердечно полагал, что владеет английским, воскликнул: “Ноу доктор ту Рио!» Из дальнейшего объяснения на ломаном английском, поддерживаемом жестикуляцией и словами из родственных португальскому языков, следовало, что не знают они никакого доктора, который собирался бы в Рио или приехал бы оттуда. Более того, они вообще никакого иностранного доктора тут никогда не видели. Но вот как раз сегодня тут прощается со всеми любимец клуба Певиньо, рыбак не из этих краев. И – надо же, совпадение – он тоже едет в Рио. И мог бы нас туда подбросить или там про доктора справки навести. В общем, все, что нам нужно, потому что это милейший человек и любимец публики. Как раз сейчас он угощает всех, кто не увлечен футболом, вон там, во втором зале заведения, кайпериньей за свой счет, и если мы туда пройдем, то нам немедленно принесут паэльи, чтобы не на голодный желудок беседы вести, и вообще всячески поспособствуют укреплению дружбы народов и поискам потерявшегося коллеги. Все вокруг улыбались и подталкивали Солнечного Л. в сторону второго зала.

– Ну что, ретируемся? – шепотом спросил Л., стягивая меня с табурета.

– Погоди, может, Доктор К. и правда где-нибудь во второй комнате?

Дело принимало скверный оборот: Доктор К., который, к слову, не говорит по-португальски, бесследно пропал, до автобуса час. В общем, мы ничего не теряли, просто для очистки совести заглянув в соседний зал. И мы туда заглянули, и глаза у нас таки полезли на лоб, потому что за единственным в небольшом зале столом восседал Доктор К., а вокруг него сидели, толпились, перемещались какие-то люди, и было понятно, что это прощальная вечеринка, и посвящена она не кому иному, как нашему Доктору К.

– Певиньо, – подтолкнул нас вперед бармен, указывая на Доктора К.

Мы протолкались к столику, сели рядом с Доктором К., и тут же неизвестно откуда взявшийся официант, широко улыбаясь, поставил перед нами с Л. по тарелке с паэльей и стал быстро объяснять что-то Доктору К., деликатно указывая на нас глазами.

Доктор К. кивал, потом ответил по-португальски. Нашим с Л. глазам лезть дальше лба было некуда.

– Доктор К., – начал Л., когда официант отошел, – мы тут за вами, автобус через час.

– Ого, – Доктор К. не слишком удивленно посмотрел на часы, – а время-то летит. Да, видимо, последняя моя кашаса в Бузиосе. Жаль, хороший городишко, и люди хорошие, – с этими словами он опрокинул в себя стоявшую перед ним кашасу и громко захрустел льдом (Доктор К. многих раздражает своей привычкой сначала выпить содержимое стакана, а потом грызть лед с таким звуком, с каким лошадь ест сахар).

– А можно спросить, почему вы не признавались, что знаете португальский? – встряла я.

– А я и не знаю, – невозмутимо сказал Доктор К.

– Но вот же, вы же только что и с официантом общались, и вообще за неделю стали душой компании, потому что не душе таких вечеринок не устраивают, – поддержал меня Солнечный Л.

– Саша, – Доктор К. смерил меня взглядом, в котором было пополам жалости и снисходительности, – ну ладно Л., но уж ты-то как человек, живущий в неродной стране, должна бы знать, что для культурного общения говорить на языке страны вовсе не обязательно.

– Но официант и все эти люди… – мы с Л. в который раз уже растерянно переглянулись.

Тут к нам подошел какой-то толстяк и, похлопывая Доктора К. по плечу, стал что-то говорить ему, размахивая стаканом с виски. Доктор К. отвечал, и, прислушиваясь сквозь шум и гам, царящий вокруг (кроме гула голосов из первого зала уже снова доносились и звуки футбольного матча, и музыка из реанимированного мьюзик-бокса), мы с Л. вдруг поняли, что Доктор К. говорит на обычном чешском языке. Но идеально имитирует интонации и мелодику португальского, время от времени вставляет всем известные обригадо, пор фавор и какие-то еще явно португальские слова, не забывая пришепетывать, как это свойственно португальскому языку. В итоге толстяк, судя по выражению лица и довольным кивкам, все понимал.

Я подняла с грохотом свалившееся со стола блюдо, а Л. от удивления стал есть мою паэлью. Больше мы ни о чем не спрашивали, но Доктор К., сердечно распрощавшись с толстяком, не скрывая самодовольства, продолжал объяснять:

– Видите ли, поскольку у меня музыкальный слух, спасибо бабушке по материнской линии, – он с благодарной нежностью посмотрел на закопченный потолок, – уловить интонации было несложно, ну а фонетику чешского под португальский подстроить тоже невелика трудность – шипи себе, и все. Если добавлять английский, испанский и слова из твоего, Л., португальского разговорника, который ты, к стыду сказать, ни разу за всю поездку не открыл, – Доктор К бросил укоризненный взгляд на Л., – прокатывает на раз, тем более в таком шуме, как здесь. Ну вот, мы с ребятами тут пару раз футбол обсудили, потом в карты перекинулись, потом я на спор завязал канат, ну, тот, что над баром висит, хирургическим узлом так, что развязать никто до сих пор не может, ну вот они и думают, что я слегка картавый рыбак с севера и вообще отличный парень. Вы знаете, – заметил он, серьезнея, – у них же тут диалекты такие, что страшно сказать, даже я и то этих южан с побережья не очень понимаю, что уж говорить о настоящих северянах…

Мы молча переваривали паэлью и услышанное, а Доктор К. продолжал прощаться с местными на своем более чем странном пиджине, обещать передать приветы чьим-то родственникам в Рио и клясться, что вернется, обязательно вернется сюда пропустить по стаканчику, когда на севере закончится рыбный сезон.

– Только один вопрос, – сказал Л., когда мы вышли из бара и торопливо направились в сторону нашего отеля, – почему они звали вас Певиньо?

– Да не ПЕвиньо, а ПИвиньо. Уменьшительное от “пиво”, – помрачнел Доктор К. – Ошибка внедренца-новичка. Просто я, видите ли, в первый день заскучал по Праге. Ну и попытался пива заказать, не прибегая к английскому, надеялся, что все-таки слово интернациональное, меня даже в Японии понимали, когда я пива просил. – Доктор К. помолчал и раздраженно пнул попавшийся на дороге камень. – Ни фига. Они решили, что меня так зовут.

Дальнейшее наше путешествие проходило весело, но вполне обычно: мы вели себя как образцовые туристы, перемещавшиеся по Рио исключительно на автобусе и такси (надо сказать, что город удивительно не приспособлен для пеших прогулок, за исключением пляжной зоны), мы много и изумленно тыкали пальцами в разные стороны, дергая друг друга за рукав и приговаривая “смотрите, смотрите”, мы фотографировали, сбегали с конференции на пляж и в Королевскую библиотеку.

Мы построили с Солнечным Л. роскошный замок на песке Копакабаны, ухлопав на это полтора часа. Доктор К. давал советы и всячески нас подбадривал, мы даже заняли у соседствовавшей с нами малышни ведерко и лопатку – у вежливых бразильских детей не повернулся язык отказать трем странным иностранцам, которые сначала как сумасшедшие носились по пляжу, а потом с наслаждением таскали мокрый песок, подравнивали стены, насыпали башенки и ссорились по поводу того, что одна ракушка не подходит по цвету к другой. Построили, посмотрели, разбежались и прыгнули в самую середину. От замка не осталось и следа, его руины под смех и крики смыла волна. Малолетние владельцы занятых нами ведра и лопатки наблюдали за нашими эволюциями с недоумением и явным огорчением. Прелесть и гадость быть взрослым в том, что все превращается в аллегорию. Доктор К., тоже наблюдавший за нами, сказал:

– А вы умнеете, друзья.

– Жалко, правда? – сказал Солнечный Л., имея в виду вовсе не замок.

А потом мы сбежали на гору Корковадо – ту самую, с которой Христос-Искупитель, раскинув руки, смотрит на Рио. Кстати, эту статую возвели не по инициативе властей, а по просьбе горожан, которые не только попросили, но и денег собрали сколько надо, поставив условие: Иисуса должно быть видно из любой точки города.

Страждущих посмотреть на статую вблизи привозят к ней на трамвайчике. Он медленно всползает по очень крутому склону горы, которая, находясь буквально в центре города, представляет собой изрядный кусок практически не тронутых человеком джунглей, медленно выдавливающих и изгоняющих немногочисленных смельчаков, отваживающихся жить под сенью высоченных деревьев со столь густыми кронами, что даже в солнечный день свет почти не проникает в окна. Очень странно видеть скелеты двух-трехэтажных домов, оставленных обитателями (временами, кстати, весьма и весьма красивых), оплетаемые и поглощаемые зеленым буйством тропической растительности. К джунглям прилагаются виды города с изрядной высоты и веселые музыканты, развлекающие пассажиров зажигательными бразильскими мотивами по дороге туда и обратно, да так, что ноги не выдерживают и сами пускаются в пляс. Ну ладно когда с сидения вдруг срывается хрупкая французская нимфетка и начинает в проходе выписывать самбаподобные кульбиты, но когда то же самое проделывает большая американская семья в полном составе… В общем, нелегко пришлось нашему поскрипывавшему и колыхавшемуся в разные стороны транспортному средству. Но прибыли мы без потерь.

Между прочим, даже здесь Судьба щелкнула пальцами и подкинула изящный сюрприз: гид, который вез нас на Корковадо, звался… Ну, угадайте, угадайте, как, если имя его сокращалось до Джей Би? Иоанн Креститель, ни больше ни меньше, вез нас к Христу, и это не пиар-ход и не продуманная игра словами, просто Иоанн Креститель (Johan Baptist) – весьма распространенное в Бразилии мужское имя. Так что отныне и впредь я не беру экскурсий с гидом, поскольку до Харона и лодочной турпрогулки по Стиксу вряд ли мне подвернется что-то столь же логичное и красивое.

Так вот, наш Иоанн, доставив нас к подножию статуи, обвел взглядом свою условную паству – полтора десятка человек – и молвил, величаво поведя рукой:

– Резвитесь, дети мои, на сувениры и фотографии у вас полчаса, встретимся у трамвая! – и исчез в неизвестном направлении. Мы же отправились фотографироваться. Доктор К. некоторое время бродил вокруг статуи (он у нас вообще противник фотографии как жанра и особенно противник туристической фотографии, поэтому заняться ему было нечем), а потом, внимательно разглядев пейзаж и статую, заскучал и вернулся было на исходную позицию – к трамваю, под благодатную тень раскидистых пальм. Но не тут-то было. Через несколько минут к нему пробралась я и принялась ныть, что вокруг статуи шатаются какие-то фрики, которые испортили мне несколько кадров, потому что останавливаются в самых неудачных местах и машут руками.

Мне, видите ли, посчастливилось наблюдать представителей американской секты, которые искали место силы. Они действительно печально бродили вокруг статуи и глядели себе под ноги, в отличие от всех остальных людей, смотрящих неотрывно вверх. Их предводитель стоял поодаль, закрыв глаза, и совершал пассы руками. Время от времени он выкликал имя, и названный пробивался к нему из толпы.

– Ну что, нашел? – не открывая глаз, спрашивал гуру.

– Нет еще, учитель, но уже почти. А вот Сьюзан нашла, – с нескрываемой завистью рапортовал призванный, – вон там, у левой ноги! – и, указав на Сьюзан, которая с отрешенным лицом повторяла пассы гуру, снова исчезал в толпе. Рапорты о Сьюзан повторялись несколько раз, судя по всему, место нашла только она, и остальных это здорово нервировало.

Доктор К., выслушав мой возмущенный и не лишенный сарказма рассказ, отыскал глазами в толпе предводителя сектантов, на которого я наябедничала, и велел ждать. Через пять минут он вернулся, неся в руках открытки с видом статуи, а на голове у него был отвратительного вида позолоченный пластмассовый нимб из сувенирной лавки (да-да, находчивые бразильцы делают бизнес и на атрибутах святости в том числе). Доктор К., не обращая внимания на недоуменно оборачивающихся на него туристов, протолкался к сектантскому гуру, посмотрел наверх, сверяясь с положением солнца, встал к светилу спиной, так, чтобы нимб как можно ярче сиял в солнечных лучах, после чего похлопал гуру по плечу. Гуру открыл глаза и остолбенел.

– Привет тебе, брат, – сказал Доктор К., поднимая ладонь. – Что, место силы потерял?

– Э-э-э-э…. О-о-о-о… – сказал гуру. – И-эх, – наконец, решительно добавил он и сделал попытку упасть на колени, но Доктор К. вовремя его подхватил.

– Ну что за церемонии? – сказал он, и снова похлопал гуру по плечу. – Мы ж тут все свои. Да и потом, меня тут никто, кроме вас, святых людей, не видит, так что веди себя естественно, а то еще в дурдом отвезут. Меня, ребята, – Доктор К. выразительно указал на небо, – послали сказать, что зря вы тут ищете, нет тут ничего, туристы давно вытоптали.

– А как? Да ведь… И в пророчестве старца Иоакима… – ловил ртом воздух гуру.

А вокруг уже начали собираться его приспешники, и все с восторгом таращились на Доктора К. Мне показалось, что в их почтительном бормотании угадываются слова “пророк”, “мессия” и робкое, вопросительно загнутое “трава?” (видимо, яд неверия и здравомыслия уже начал разъедать ряды этого достопочтенного ордена сумасшедших).

– Какой Иоаким? – удивился Доктор К., а потом небрежно махнул рукой. – А, этот… Ну, ошибся человек, с кем не бывает. Старый уже, глаз не тот, с географией плохо. В школе-то по географии у него трояк был, – понизив голос, поделился Доктор К., – и то с Божьей помощью. Вот он и ткнул вам с перепугу не туда.

Доктора К. несло. Казалось, еще немного, и он подпрыгнет и полетит – просто ради шутки, чтобы было веселее и чтобы посмотреть, как эти ребята в ужасе разбегаются в разные стороны.

– Значит, слушай, что скажу, – велел он. – Здесь ничего нет. А есть в Чехии. А ну-ка, руки прочь! – рявкнул Доктор К. на рыхлого молодого сектанта, который боязливо потянулся к докторскому рукаву, видимо, на предмет определить степень телесности и реальности происходящего. Молодой человек умер от ужаса, отполз подальше и там умер повторно. Остальные тоже подались назад. Похоже, впервые в жизни они встретили кого-то, кто был сумасшедшее их, и оставалось либо в него поверить, либо… Впрочем, могу лишь предполагать.

– Знаешь такую страну? Че-хи-я.

Гуру мелко и часто закивал, и по лицу его было видно, что сейчас он готов признаться, что знает даже, кто взял Измаил, а назад не положил, лишь бы лично ему ничего за это не было.

– Так вот, приедешь туда, сядешь на поезд до села Брды. В селе спросите, где тут святое место, вам подскажут. Запомнил?

– Запомнил: Чехия, Брды, – пролепетал гуру.

– Чехия, Брды, – эхом откликнулись сгрудившиеся вокруг сектанты.

– На вот, раздай своим. Тем, кто заслужил, – это принесет им удачу, – и Доктор К. сунул в слабые руки гуру пачку открыток. – Кстати, ты, Сьюзан, – констатировал он, ткнув пальцем в даму, которую я показывала ему издалека, рассказывая о сектантах. Сьюзан затрепетала и слабо кивнула. – Еще раз соврешь про то, что место силы нашла, я в тебя молнией кину, – дружелюбно посулил Доктор К. И уже уходя, обернулся: – А плечо ты не мой, – он указал гуру на то место, по которому похлопал его, появившись. – Оно теперь чудодейственное, кто приложится к нему, сто лет проживет. Понял?

Гуру кивал. Сектанты смотрели, остолбенев, а потом, вместо того чтобы кинуться бить нас (к чему я, признаться, была в глубине души совершенно готова), кинулись на своего гуру и, кажется, немножко его затоптали, норовя прикоснуться к чудному месту по нескольку раз. Это дало Доктору К. и нам с подоспевшим к концу спектакля Солнечным Л. возможность легко затеряться в толпе, отбежать на безопасное расстояние и там разразиться безостановочным хохотом. Отсмеявшись, Доктор К. снял нимб, зашвырнул его подальше в кусты и сказал:

– По-хорошему, надо бы потребовать от Министерства туризма Чехии хоть небольшую мзду. Кто знает, как там у них все в голове переключается? А вдруг у них многомиллионная община, и все завтра же в Брды рванут? Это же будет настоящий туристический бум и экономическое благоденствие…

Но тут откуда ни возьмись выпал Джей Би, запихнул нас в трамвай, и мы организованно покинули подножье лучшей в мире статуи.

Я уже, кажется, говорила, что по самому Городу январской реки мы гуляли огорчительно мало. Однако пару раз нам все таки удалось прошвырнуться не по туристическим местам, а по самым что ни на есть жилым кварталам Рио, и это произвело на нас неизгладимое впечатление. Мы навестили императорскую библиотеку, посмотрели на самую большую школу самбы и даже потолкались у лотков, которые в жилых кварталах Рио встречаются на каждом шагу, и видом своим, и ассортиментом напоминая постсоветские оптовые рынки, но только с небольшой примесью бразильского колорита.

Доктор К., устойчивый к очарованию местной экзотики и не потративший ни сентаво на сувениры (если не считать использованного для запугивания давешних американских паломников нимба и купленных для них же открыток), перед лотком с электронными товарами не устоял и принялся скупать по демпинговым ценам батарейки, разъемы, провода, тройники и даже прикупил паяльник.

– Доктор, вы в своем уме? – ныла я, пытаясь оттеснить Доктора К. от очередного лотка. – Что мы, из дикой страны? Вам что, в Праге не хватает батареек и проводов? У меня полный ящик проводов с разъемами на любой вкус, я все отдам вам безвозмездно, только отложите в сторону эту бандуру, – и я потихоньку отодвигала от Доктора К. удлинитель на катушке размером с туземный барабан. – Вас при пересадке в Париже засмеют ваши любимые француженки, вас не пустят в самолет, у вас все отнимут на таможне!

– Саша, – Доктор К. решительно подвинул удлинитель к неуклонно растущей куче товара, отобранного для немедленной покупки, – оставь меня в покое! У меня приступ неконтролируемой жадности! По таким ценам в Праге не купишь и пластиковый стаканчик. Пусть у меня все отберут на таможне, пусть батарейки окажутся поддельными, а провода не подходят к розеткам, я что-нибудь придумаю, но не купить всю эту роскошь я просто не могу, понимаешь, не могу! Я никогда этого себе не прощу, мне этот прилавок в страшных снах будет сниться. Саша, – он повернулся ко мне, ткнул в меня пальцем, который на данный момент был не просто палец, а указующий перст, и громыхнул: – Ты хочешь, чтобы меня мучили кошмары?!

Нет, кошмаров я Доктору К. не желала, а потому отступила. Тем более что во время последней части нашей дискуссии меня терзало смутное ощущение: окружающему пейзажу чего-то здорово не хватает. Отвлекшись от Доктора К., я осмотрелась и поняла: пейзажу не хватало долговязого силуэта Солнечного Л., который еще пару минут назад маячил совсем рядом и приценивался к свисткам, подражающим крику экзотических птиц (надо сказать, что такие отвратительные крики можно простить только очень красивым птицам).

– Я, – бубнил Солнечный Л., чья внутренняя борьба была настолько трудна, что он озвучивал ее, не отдавая себе в том отчета, – совершенно не понимаю, зачем мне свистки, я совершенно адекватен и не страдаю жадностью в отличие от Доктора К. Мне не нужны свистки. Ни эти, ни какие другие. Но три по цене одного. Саша, – дергал он меня за рукав, – ты не знаешь, кому-нибудь из наших знакомых не нужен свисток, имитирующий птичий крик? Его ведь можно, например, в лаборатории повесить. У пожарного щитка, например, – и глаза у Л. нехорошо загорелись, – его же во всем отделении будет слышно, случись у нас пожар! По-моему, очень полезная вещь, и Дэни понравится!

– Ну да, а второй свисток повесь над рабочим столом, – не без сарказма советовала я, – будешь лаборанток сзывать, как в армии. Для торжественного построения перед Люминексом и поднятия лабораторного флага. Каждое утро после кофе, но до начала работы. Итого тебе остается пристроить всего-навсего один свисток из трех.

Наконец Л. решился и выложил пять реалов за три свистка. А после покупки взял и исчез. Причем исчез не в самом благополучном районе. К слову, в Рио настолько сложная ситуация с порядком, что улицы патрулируют три вида полиции, включая военную, а мы находились на границе с одной из самых неприятных фавел, о необходимости обходить которую стороной нас предупредили даже во время регистрации на конференцию.

Доктор К. уже расплачивался за товар, когда я обрисовала ему сложившуюся ситуацию. Доктор громко высказался об интеллекте и моральном облике Солнечного Л. на трех языках, и, признаться, даже мне, неплохо владеющей всеми тремя, некоторые моменты его прочувствованной речи оказались не совсем ясны. Покончив с филиппикой, Доктор К. объявил, что спасательную операцию можно считать официально начавшейся, и рванул вглубь отпетой фавелы, к которой нам не советовали даже приближаться. С другой стороны, сейчас, трезвым взглядом окидывая нас, бежавших тогда по узким грязным улицам, могу с абсолютной уверенностью утверждать, что нам ничего не угрожало, скорее угрожало обитателям квартала. Ну представьте, с крейсерской скоростью несется на вас высокий взлохмаченный человек с бешеными глазами, в одной руке – громадная катушка с проводом и какие-то металлические штыри, в другой – пакеты и еще провода, часть которых волочится по земле, за ним вприпрыжку несется растрепанная злобная фурия с этнической дудкой в руке и обернутая не поместившимся в сумку пледом безумных оттенков (да, а вы что, думали, неконтролируемой жадности подвержены только Доктор К. и Солнечный Л.? Ха!), которая периодически наступает на волочащиеся провода, и тогда оба разражаются криками на незнакомом и здорово дерущем слух языке, но не останавливаются, а чешут дальше, расталкивая прохожих, опрокидывая аккуратно стоящие на тротуаре бутылки и засовываясь во все подворотни и дырки в заборах, куда можно засунуться целиком или хотя бы заглянуть.

Давно я не видела такого искреннего удивления, как в глазах той пары, которую мы застигли в весьма легкомысленном положении под одной лестницей, и того юноши, который, кажется, пытался вымогать деньги, загнав мальчишку помладше в темный узкий проулок и размахивая куском арматуры. Юношу, как, впрочем, и его жертву, Доктор К. чуть не растоптал, потому что в проулке было не разминуться, а перед парой мы немного даже извинились, правда, уже пробежав метров двадцать, так что остается только надеяться, что ветер донес до их слуха наши глубочайшие сожаления по поводу случившегося.

После четверти часа беготни, усталые и злые, мы остановились у какого-то чахлого сквера, чтобы обсудить дальнейший план действий. Я настаивала на обращении в полицию и чешское консульство. Доктор К предлагал еще немного прочесать квартал, а потом вернуться на исходную позицию и подождать. Мы немного поспорили, а потом Доктор К. поднял палец и прислушался. Из парка отчетливо доносился знакомый голос. Мы рванули на ориентир, и глазам нашим предстала, не побоюсь этого слова, идиллия. Посреди сквера стояла скамейка. На скамеечной спинке, за полным отсутствием сиденья, расположилось несколько заросших и грязных людей, которые, судя по всему, завтракали. Жуя бутерброды и передавая друг другу бутылку с чем-то явно горячительным, они внимательно наблюдали за Солнечным Л., который ходил перед ними по дорожке и на английском что-то весьма эмоционально объяснял, время от времени чертя палкой на песке. Причем делал он это с таким увлечением, что не заметил нашего появления. Время от времени он обращался к почтенной аудитории, и почтенная аудитория, уловив вопросительную интонацию, серьезно кивала. Иногда Л. это устраивало, иногда не очень, и он снова пускался рассказывать.

– Гигант, – сказал Доктор К. по-чешски громко и злобно, и благодарные слушатели Л. едва не попадали со своего насеста, а один явственно икнул, на время придав легкому северо-восточному бризу аромат дешевого алкоголя и лука. – Гигант духа, чтоб у тебя все макрофаги сдыхали в пробирках на вечные времена, а сам ты покрылся диатезом до затылка! Ты что, не знаешь, где ты находишься?!

Л. выглядел смущенным.

– Понимаете, – объяснял он, – мне тут в голову мысль пришла, ну я и пошел ее подумать (как вы помните, Солнечный Л. предпочитает для раздумий самые неподходящие и шумные места). А тут вот люди. Слушайте, я нам придумал тему для гранта, да такую, что вы закачаетесь! – и он сделал попытку вернуться к объяснениям, от чего был удержан твердой рукой Доктора К.

– Благородные доны, – Доктор К. решительно обернулся к зрителям, – на сегодня научную сессию будем считать закрытой, поскольку у докладчика срочные дела. Можете приступать к дискуссии. Если есть вопросы, задайте их друг другу. Скузи а бон джиа.

Покончив с формальностями, Доктор К. невежливо ткнул коллегу тяжелой катушкой под коленки, и, игнорируя ропот разочарованных поклонников таланта Солнечного Л., не понявших, естественно, ни единого слова ни из прочитанной им лекции, ни из того, что сказал Доктор К., мы покинули сквер, а потом и опасную фавелу.

Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать вам о Бразилии. Мы послали в лабораторию открытку с видами Бразилии и коллективным приветом, мы напробовались странной и очень вкусной еды, мы нагулялись под оранжевой громадной луной, выкатывавшейся каждый вечер из-за Сахарной горы в небо над Копакабаной, мы до смерти натанцевались самбы на Ипанеме, немного погоняли с бразильскими мальчишками в ночной футбол, сто раз промерзли на ветру и согрелись под щедрым бразильским солнцем, наобщались со своими коллегами, наслушались нового из своей и смежных специальностей, напились соков, добытых из фруктов, названия которых нам ни о чем не говорили, а порой даже не переводились на английский, узнали, как по-португальски будет огурец. Мы написали на песке аршинными буквами и сфотографировали для истории название нашего центра и нашей лаборатории, мы перезнакомились со всеми псами на Копакабане, мы нашли в песке часы, которые даже шли, только непонятно, по какому времени. Словом, мы сделали все, что в наших силах, чтобы насладиться Бразилией и запомнить ее навсегда на тот случай, если нам не доведется в нее вернуться.

А открытка с приветами из Рио пришла через две недели после нашего возвращения в Прагу, и лаборантки повесили ее напротив окна, за которым моросил грустный октябрьский дождь. Впрочем, нам было уже совсем не до дождя: пришло время возвращать долги чести, связанные как раз с поездкой в Бразилию.