А вот Солнечный Л. еще не легенда, но, видимо, со временем ею станет… Или, на худой конец, он станет Нобелевским лауреатом, ибо он многознающ и не на шутку предан профессии, так что неудивительно, что в свои двадцать семь он уже три года как завлаб. Его нос густо усыпан веснушками, а глаза вечно смеются из-за очков, он досконально разбирается в тонкостях молекулярной биологии и умеет так организовать трудовой процесс, что каждый день к вечеру изумленно обнаруживает, что и сам он, и подотчетные ему лаборантки сделали в два раза больше, чем предполагалось изначально. И еще порой мне ужасно жаль, что Л. почти не говорит по-русски.

Вот Солнечный Л., усталый, уходит из лаборатории предпоследним, заглядывает ко мне на огонек:

– Возишься с клетками?

– Что, Л., тебе тоже плохо? – отзываюсь я.

Л, не ответив, бросает рюкзак под стол, я слышу, как он идет по пустому коридору к кофейному автомату, как звенит монетками, ссыпая в карман сдачу, и возвращается. Открываю окно, мы садимся на подоконник и болтаем ногами в мокрой весенней пустоте, грея руки о тонкий пластик коричневых стаканчиков. Напротив ярко светятся операционные, там действо: мы только что подтвердили совместимость, и бригада, стоявшая у стола, пришла в движение. Все как на ладони, особенно вечером. Пахнет весной. Значит, скоро сюда, прямо к нам под окна, ведомые каким-то непонятным инстинктом, станут приходить линяющие муфлоновые мамы, и человеческие доктора, вышедшие покурить, будут принимать роды – маленьких муфлонят – и смотреть, смеясь, как мокрая малышня встает на длинные тонкие ноги и делает первые шаги по жиденькой, кое-где с залысинами, траве внутреннего больничного двора. Так было в позапрошлом и в прошлом году, будет и в этом. Л. рассказывает что-то об окнах “Виста”, айфоне и о подготовке к собственной свадьбе.

– Л., ты насколько умеешь планировать?

Смеется:

– Хоть до конца жизни: в июле женюсь, потом заведу детей, стану заведующим иммуногенетики, когда Дэни уйдет на пенсию, починю мотоцикл, заведу собаку и наконец-то поставлю дома кофейный автомат, как у нас в лаборке.

– Ты счастливец.

Он снова смеется:

– Да, конечно, – а потом вдруг серьезнеет: – У тебя седой волос, знаешь?

Теперь смеюсь я:

– Да, конечно, только не вздумай выдергивать, в них вся моя мудрость, как у тебя в восьмых зубах.

Звонит будильник – закончилась очередная инкубация клеток, мы сползаем с подоконника, и каждому как будто стало немного легче…

Кстати, вот уже третий год Солнечный Л. чинит мотоцикл. Он купил его на какой-то барахолке за смешные деньги и разобрал по винтику. Разобрать-то разобрал, а собрать никак не соберет, и это неизменный повод для брюзжания со стороны Доктора К., который, узнав о приобретении Л., немедленно обзавелся роскошным шлемом и даже записался на курсы вождения мотоциклов, несомненно рассчитывая потом выманить у Л. его любимца. Однако не тут-то было: Л. напрочь отказывается собирать мотоцикл обратно, мотивируя это недостатком времени и средств. Доктор К. долго мучился, а потом подарил Солнечному Л. набор отверток. Дорогущий, надо сказать, набор, от сердца буквально оторвал. Спустя еще полгода Солнечный Л., кажется, так и не понявший намека, на очередной вопрос от кого-то из нас: “Когда же, драгоценный Л., мы прокатимся на твоей чудо-машине?” – обронил: “Ну и что? Ну соберу я его, но ведь у меня даже шлема нет, а без шлема ездить нельзя…” На следующий день рождения Доктор К. подарил Солнечному Л. шлем, правда, значительно скромнее, чем тот, что купил для себя. Все коварство Л. стало очевидным, когда однажды, сидя на подоконнике и болтая ногами, он долго и сосредоточенно прикидывал что-то в уме, а потом озабоченно спросил: “Как вы думаете, если я скажу, что не могу собрать мотоцикл, потому что у меня нет спального мешка, чтобы ездить на природу, нет гриля, чтобы жарить на природе сосиски, и нет шарфа, чтобы защищаться на природе от сквозняков, Доктор К. подарит мне хотя бы гриль?..” На следующий день рождения Солнечный Л. получил от Доктора К. тринадцать совершенно одинаковых книжек с говорящим названием “Совесть как психологический феномен”.

Солнечный Л. входит в лабораторию и стоит надо мной грустной птицей. Я дочитываю абзац и снимаю очки.

– Ну, что, Л., грустится? Внутренний конфликт, обед был плох, циклер барахлит?

Он вздыхает, падает на стул и трижды молча проезжается из одного конца комнаты в другой – успокаивается.

– Саша, у тебя ничего случайно по гематологии нет? Только на чешском.

Ни одной хорошей книги по гематологии на чешский не переведено. О чем я ему и говорю.

Досадливо морщится:

– Да я знаю, но экзамен на носу, а я ни в зуб и даже хуже. Зачем, зачем мне, иммуногенетику со стажем, знать, как считается седиментация эритроцитов, в них же даже ДНК нет, что мне там ловить?! Зачем мне возиться с молекулами кальция? Кому нужен гематокрит, высчитанный вот этими руками? – он картинно заламывает руки.

Я утешаю его бормотанием о том, что знания требуются поверхностные и никто с него ничего сверхъестественного спрашивать не станет, в конце концов, это аттестационный экзамен, а не выпускной на факультете естественных наук. Он затихает, снова катается, шурша стулом, от центрифуги к окну, от окна к термостату, и в глазах его безнадежность.

– Л., – говорю я, – мне лично известны три человека, которые к любому экзамену учат только один вопрос, и он им обязательно попадается, даже если тянут его из пятидесяти возможных. Может быть, тебе тоже рискнуть?

– Нет, я не могу, – грустно говорит Л. и смотрит в пространство, – мне всегда попадается тот самый, последний, невыученный…

– Тогда у меня был еще один знакомый, он всегда перед экзаменом читал первую главу учебника и последнюю. И, что бы ему ни попадалось, выруливал либо на историю дисциплины, либо на новейшие в ней веяния.

Л. останавливается и некоторое время взвешивает услышанное. Потом говорит:

– Да, это вариант… Но тоже крайний, – сознательному Л. хочется уверенности и покоя.

И тут меня осеняет:

– Л., ты знаешь, что такое Халява?

Л. оживляется: ученый до мозга костей, на всякое новое знание он реагирует навостренными ушами и вытянутой шеей, как хорошо натренированная гончая – на зайца.

– Нет.

– Слушай сюда, птичка, – вдохновляюсь я, – это два в одном, явление и существо, покровительствующее русским студентам. Без ее благосклонного взгляда, пусть на секунду, пусть искоса, никто никогда экзамен не сдавал.

– Богиня? – деловито осведомляется Л.

– Не совсем. Но главное – ее можно поймать…

Следующие десять минут мы вникаем в тонкости определения халявы, записываем в чешской транскрипции слова “Халява, приди!”, а также подробные инструкции, когда и как открывать окно, насколько громко кричать и что делать потом с аттестационным листом.

Л. успокаивается, довольно смеется, на прощание рассказывает горячие новости о подготовке лаборатории к аккредитации в ЭФИ и, крепко зажав в руке листок с Халявой, отправляется в библиотеку брать очень хорошую книгу по гематологии на английском языке.

Мораль: что бы кто ни говорил, поддержка высших сил и атеисту помогает, а бесполезных знаний в природе нет…

Однажды у Солнечного Л. приключилась экзистенциальная колика. Вообще это случается с ним довольно редко, но уж если – то всерьез. В такие моменты он бросает свои дээнковые гели на произвол судьбы, приходит к нам, садится на стол и начинает вслух размышлять о жизни. И единственный способ отвлечь Л. от вселенской скорби и вечных вопросов – немедленно привлечь его к работе. Вот я и предложила на свою голову поиграть с новым набором реагентов для теста тканевой совместимости. Мы сдали друг другу по пробирке крови и через полтора часа выяснили, что совместимы. Это значит, что в случае чего мне есть у кого почку подзанять. Но еще это значит, что и Л. мои почки-сердце-печень могут пригодиться, поэтому он мгновенно оживился:

– Значит так, с сегодняшнего дня ты питаешься по расписанию и исключительно здоровой пищей. Надеюсь, ты бегаешь не только по утрам, но и по вечерам? Минералочкой не увлекаешься? Так, не куришь и не пьешь, это хорошо…

И замолчал. Ибо мне не оставалось ничего другого, как подойти, вынуть у него из рук стаканчик с растворимым кофе и простукать его почки на предмет положительного симптома Пастернацкого.

Обеденные перерывы в нашем богоспасаемом отделении проходят так: на четверть часа все быстренько снимаются и убегают в столовую, чтобы потом сорок минут, оставшихся от положенного на обед часа, пить кофе в комнате отдыха и беседовать на самые разнообразные темы от видов на урожай до высокой литературы. А однажды речь зашла о смерти.

– Знаете, – оживился Солнечный Л. в середине разговора, – а я уже дискографию составил, что будут играть на моих похоронах. Вот только – тут же загрустил он, – там почти на два с половиной часа музыки. А ведь это я еще до середины жизни не добрался…

– М-да, – сказал Доктор К, – давай-ка я порекомендую тебя Академику Н. Он занимается вопросами бессмертия клеток, может, капнет тебе какого-нибудь эликсирчику. Поверь мне, учитывая твои музыкальные вкусы, родные и близкие будут тебе очень благодарны, если ты переживешь их всех и им не придется присутствовать на твоих похоронах.

Солнечный Л. приобрел мышь. Потом он приобрел для мыши колесо. Потом, не в силах видеть, как мышь бессмысленно бегает в своем колесе, он соорудил небольшую динамо-машину, которая превращала кинетическую энергию движения мыши в энергию электрическую, от которой у Л. на столе тускло светилась лампочка. Посмотрев на лампу, мышь и колесо, Солнечный Л. сказал: “Что-то нехорошо получается… Я же не рабовладелец!” – и разобрал всю конструкцию. Колесо отдал старому геккону, живущему у него в кабинете, лампочку отдал Доктору К., а мышь большую часть времени проводит у Л. в нагрудном кармане или на плече.

Однажды Солнечный Л. купил лецитин – таблетки, улучшающие память.

– Л., зачем тебе таблетки для памяти, если у тебя с нею нет проблем? – изумилась Ленка.

– Мне не хватает ресурсов, – отрезал Л., – хочу запоминать все с первого раза и навсегда.

Через две недели Л. ворвался в лабораторию бледный и в отчаянии.

– Что случилось, Л.? Кто-то умер? – полюбопытствовала Ленка, запивая морковку утренним кофе.

– Случилось! – трагически молвил Л., – я забыл, как называются мои таблетки для памяти и куда я их положил!

– Лучшее – враг хорошего! – довольно резюмировала Ленка, наблюдая, как Л. мечется по лаборатории в поисках своего чудодейственного средства.

Солнечный Л. – убежденный консерватор в вопросах архитектуры и гордится этим. Точнее, гордился до недавнего времени. Стоило ему попасть в город, где много неординарных строений, особенно если они перемежаются в беспорядке, а не выстроены по ранжиру, Л. мрачнел и принимался ворчать.

– Эти люди посходили с ума, – обычно заявлял он, прежде чем по полочкам разложить, что не так с конструкцией здания и с эстетическим чувством того, кто его придумал.

А вот образчики старинного зодчества вызывают у Л. неизменный восторг и приступы энтузиазма.

– Ну вот, умели же строить, умели видеть красоту четких, симметричных линий! – восхищается он, рассматривая какую-нибудь очередную “пламенеющую готику”.

Однажды Л. за каким-то бесом занесло в поликлинику нашего медицинского центра, ведущую самый обычный прием самых обычных граждан. Подозреваю, что он просто сбежал туда, чтобы посидеть и подумать какую-нибудь внезапно настигшую его потенциально гениальную мысль. С Л. это бывает: обрушится ему на голову идея, которая кажется ему стоящей раздумий и времени, и он тотчас тащит ее в какое-нибудь шумное место, в зоопарк, например, в метро или, на худой конец, в поликлинику. Садится посреди кипящей и бьющей во все стороны жизни и начинает крепко думать. Вот и теперь он сидел и думал, когда его боднул пальцем в бок какой-то средних лет гражданин.

– Что вы об этом скажете? – спросил он, протягивая Л. какой-то листок со схематичным изображением смутно знакомого Л. силуэта.

– Урод, а не миоцит, – мрачно констатировал Л, который, размышляя, становится особенно лаконичным.

– Правда? – оживился его собеседник, который, кажется, не отличался душевной чуткостью, а потому не заметил, что Л. не до него. – Мне и самому кажется, что тут какой-то косяк. Вот только не пойму, в чем дело. А что такое, кстати, миоцит?

– Ну как что? – слегка удивился Л. – Вот же, – он указал на схему.

– И что с миоцитом не так? – не отставал навязчивый незнакомец.

Л., который уже не чаял избавиться от него, протянул ладонь, молвив:

– Ручку, пожалуйста.

– У меня только карандаш, вот, – гражданин отдал Солнечному Л. карандаш и зачарованно наблюдал, как Л. твердой рукой человека, изучавшего гистологию под началом пана Профессора Прохазки, а потому практически любую разновидность клеток помнящий визуально со всеми деталями и даже возможными отклонениями от нормы, поправлял линии. В качестве бонуса увлекшийся в процессе рисования объяснениями, что там к чему, Л. добавил от себя в углу увеличенное изображение фрагмента стенки миоцита со схемами обменных каналов.

Не очень краткую лекцию о жизни миоцитов, которую Л., рисуя детали миоцита, самозабвенно читал своему благодарному слушателю, прервало появление медсестры. Незнакомец забрал листок, бережно уложил его в карман и, сердечно поблагодарив Л., отправился на процедуры.

Вернувшись в отделение, Л. рассказал нам между делом о пане с миоцитом, довольно присовокупив: “Ну вот видите, наконец-то чешский обыватель начал интересоваться действительно интересными вещами!”

А месяца через четыре после эпизода к Л. подошел Доктор К.

– Слушай, ты не помнишь, как звали того пана, с которым вы обсуждали подробности строения миоцитов?

– Да я как-то и не спрашивал, – Л. нехотя оторвался от графика и посмотрел на Доктора К. с подозрением. – А что, он пришел требовать, чтобы я объяснил ему особенности строения нейронов?

– Не совсем, – нехорошо усмехаясь, сказал Доктор К. и потащил Солнечного Л. к компьютеру, где показал ему фрагмент новостного сюжета о конкурсе архитектурных проектов. Среди прочих макетов Л., к своему ужасу, узнал знакомый миоцитный силуэт, выполненный в точном соответствии с его рисунком, правда, из серебристого пластика.

– Мы поговорили об архитектуре будущего с одним из призеров конкурса, – бодро рапортовала хрупкая ведущая, придерживая за рукав давешнего незнакомца Л. – Как вы думаете, на что должны обращать внимание современные архитекторы прежде всего?

– Ну, я… хм… – архитектор обернулся на свое творение, и, вдохновившись его внушительным изяществом, выпалил: – Я полагаю, мы должны как можно больше брать от природы. Вот, например, образцом для моего проекта послужила человеческая клетка. Я как раз находился в поиске совершенно новых форм, когда знакомый ученый случайно показал мне рисунок самого обыкновенного мицита, и его совершенные и эргономичные очертания вдохновили меня.

– МиОцита! – взвыл Солнечный Л., бросаясь вон из комнаты. – Какой подлец! – неслось по коридору.

– Спасибо, что ты ему не открыл восхитительных тайн строения нейрона! – ехидно крикнул вслед Солнечному Л. Доктор К.

Больше насчет современной архитектуры Солнечный Л. никогда не высказывался.

Раз в полгода в нашей лаборатории проводят тесты контроля качества. Это значит, что все мы получаем по образцу крови, о котором ничего не знаем, и должны провести типизацию на HLA. Образцы разные – кому что досталось, знает только одна лаборантка, которая набрала кровь частично от сотрудников, частично от пациентов, протипировала и раздала тем, для кого качество и контроль оного is must.

Солнечный Л., добравшийся до теста позже всех, сидит за компьютером и анализирует свой “слепой” образец. Некоторое время, глядя на гель с полосками ДНК, он бормочет: “А – двадцать четыре, Б – двадцать семь…” – потом радостно поднимает глаза: “Клара, ты, что ли?!”

Вот так иммуногенетики узнают друг друга: не по голосу (попробуйте позвонить в лабораторию, и, пока взявший трубку догадается, кто звонит, он переберет всех, кто в данный момент не околачивается у него перед глазами), не по шагам (то и дело из рабочих помещений выскакивают на звук шагов люди с криком “Ты-то мне и нужен / нужна!”, приводя в изумление ни в чем не повинного кого-то другого), а по девяноста шести полоскам на черно-белой фотографии…

Ну а помимо всего прочего Солнечный Л. стал случайным зачинателем одной из самых приятных традиций в нашем отделении: он первым придумал писать в лабораторный дневник.