Перепутье закончилось. То новое в творческой биографии Фрэза, что началось картиной «Хомут для Маркиза», было продолжено в следующем фильме — поэтической драме о любви «Вам и не снилось…».

К теме юношеской любви ужо не в первый раз обратился Илья Фрэз. Ей был посвящен фильм «Я вас любил…». Самостоятельной, хоть и второстепенной, сюжетной линией она вошла, как мы помним, и в картину «Это мы не проходили». Но если в «Я вас любил…» рассказ о любви (вернее, влюбленности) юного героя был, в сущности говоря, лишь поводом для разговора о другом — об эстетическом развитии молодежи, воспитании в ней чувства красоты и поэзии, а в «Это мы не проходили» лирические взаимоотношения действующих лиц развивались на периферии основного сюжета, то в «Вам и не снилось…» история первого большого чувства стала и темой и сюжетом всего фильма. Потребность в серьезном разговоре о любви нынешних молодых теперь, в конце 70-х годов, как говорится, витала в воздухе, не случайно почти одновременное появление таких картин, как «Школьный вальс» (1978), «В моей смерти прошу винить Клаву К.» (1979), югославской «Пришло время любить», ставшей, можно сказать, бестселлером кинематографического сезона не только у себя на родине, в Югославии, но и в нашем кинопрокате 1980 года.

Фильм Ильи Фрэза «Вам и не снилось…» вышел на экран годом позже. Он был поставлен по одноименной повести Галины Щербаковой. Однако сценарий был написан ею в тесном сотрудничестве с Фрэзом еще до опубликования повести в журнале «Юность» (1979, № 9). По словам режиссера, в сюжет он «влюбился» сразу, с первого прочтения. И потому не жалел ни сил, ни времени, целый год добиваясь разрешения на постановку фильма. Участие в создании сценария Ильи Фрэза, творческой и человеческой индивидуальности которого свойственно мироощущение лирико-поэтическое, предопределило и жанровую природу фильма — лирической драмы о любви, и характер взаимоотношений его юных героев, более, в сравнении с повестью, романтически-возвышенных.

Повесть Г. Щербаковой — это современная версия шекспировской трагедии о веронских влюбленных, так сказать, «Ромео и Джульетта — 70». Аналогии с Шекспиром явны, вплоть до созвучных имен героев: Роман — Ромео, Юлия — Джулия. И Роман, который утверждает вначале, что в современном искусстве нет шекспировской любви, а есть лишь ее эрзац, повторит судьбу веронского юноши: погибнет нелепо, случайно, спеша навстречу Юльке.

Фильм Фрэза сознательно «отталкивается» от Шекспира. В нем нет каких бы то ни было ссылок на трагедию или цитат из нее, как в повести, даже изменено имя героини. Когда на обсуждении фильма в Доме кино режиссера спросили, почему Юлька переименована в Катю, он ответил, что не хотел вызывать в сознании зрителей прямых ассоциаций с шекспировской трагедией, так как его интересовал разговор со зрителем о любви современной молодежи. Значительно переосмыслены в фильме и образы главных героев, особенно Юльки, и характер их отношений.

В повести пятнадцати-шестнадцатилетние Роман и Юлька больше рационалисты — в духе века, — чем романтики. Окружающих их людей, близких и просто знакомых, они воспринимают, скорее, рассудком, а не сердцем, аналитически, а не эмоционально. Романа, например, занимает проблема индивидуальностей в наше время, когда «все живут одинаково и все становятся похожими друг на друга». И в любовь современную, изображаемую в искусстве, он не верит — «это такая брехня», по его словам. Что же касается Юльки, то она «за свои пятнадцать уже столько прочла о любви, — написано в повести, — что совсем недавно обнаружила: она с гораздо большим интересом читает фантастику, да и не какую-нибудь, а с сумасшедшинкой… в которой совсем или почти совсем нет примет нашего, человеческого времени». И нежные взаимоотношения матери и отчима вызывают у девочки снисходительно-ироническое отношение — как глупость, лишающая взрослых разума.

В фильме все это как будто бы присутствует: и снисходительно-ласковое подтрунивание юных скептиков над родителями и некоторая их рассудочность. Но в иной дозировке. Режиссер сознательно не акцентирует на этом внимание. Считая, что молодежь во все времена одинакова, Фрэз как бы осторожно снимает поверхностный, внешний слой, за которым вдруг обнаруживается способность современных юношей и девушек к любви чистой и нежной, возвышающе-прекрасной. К любви, может быть, на всю жизнь.

Сейчас, когда стало уже едва ли не расхожим мнение о морально-нравственной незрелости, душевной глухоте сегодняшней молодежи, неспособной якобы на большое и серьезное чувство, когда появились фильмы, изображающие юношескую любовь как проявление все той же инфантильности, безответственности, Фрэз берет под защиту любовь юных, призывает взрослых уважать и беречь ее. В этом смысле «Вам и не снилось…» представляется в известной степени опять же полемичным по отношению к картинам «Школьный вальс» или «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Эти фильмы оставляли ощущение горечи от несостоявшегося юношеского чувства, не выдержавшего испытания жизнью, тогда как уже в самом названии фильма «Вам и не снилось…» слышится вызов, брошенный от лица юных героев взрослым. Самому понятию «любовь» фильм Фрэза возвращал его первозданный смысл, красоту и поэзию пушкинского «чудного мгновенья», очищенного от всего наносного, будничного, пошлого, двусмысленного. Он сделан на такой звеняще высокой, чистой и нежной ноте, какая давно уже не звучала в наших фильмах.

В повести отношения Романа и Юльки в значительной степени лишены этого аромата чистоты и целомудрия, несколько заземлены. К примеру, Юлька мечтает о ребенке, она его даже «запланировала, как в пятилетке», и, назначив Роману первое серьезное свидание, встречает его такими словами: «Я продумала все до мелочи. Посмотри, какая на мне рубашка. И духи французские — «Клема» называются…» А в придачу ставит на отлично сервированный стол бутылку рома…

Ничего этого в фильме нет. И дело не только в том, что, изобрази режиссер такое свидание пятнадцати-шестнадцатилетних героев, его непременно обвинили бы в апологии безответственности, половой распущенности и других смертных грехах. Нет! Фильм утратил бы главное свое очарование — атмосферу поэзии и красоты, чистоты и неповторимости первого юношеского чувства.

«…Это не сон, это не сон. Это вся правда моя, это истина: смерть побеждающий вечный закон — это любовь моя! Это любовь моя! Это любовь моя! Это любовь моя!» Как заклинание звучат на титрах слова стихотворения Рабиндраната Тагора, положенные на музыку композитором Алексеем Рыбниковым. Лирическая песня станет музыкальной темой любви героев. А пока, поначалу, авторы фильма вводят в совершенно иную, прозаическую сферу жизни других персонажей — родителей Кати и Ромки, учительницы литературы Татьяны Николаевны, — которые окажутся самыми непосредственными участниками драмы главных героев фильма.

Без подробной детализации, намеками, отдельными штрихами, достаточно выразительными в своей жизненной достоверности, сценарист и режиссер дают почувствовать и семейно-бытовую атмосферу и характер отношений Кати и Романа с родителями — дружелюбно-иронический. Для домовито-хозяйственной матери Ромки утро начинается, как всегда, с похода в магазин, откуда она возвращается с полной сумкой продуктов. На ней держится устоявшийся, хорошо налаженный быт семьи. Родители Кати — молодой отчим и эффектно-красивая мама — переезжают на новую квартиру, которую наконец-то получили в другом районе, подальше от прежних знакомых. Глядя на их счастливые лица, особенно мамино, на их нежности, Катя шутливо дразнит молодоженов «молодыми женами». Иные интересы и среда у Татьяны Николаевны, живущей напряженной духовной жизнью. Провожая на поезд мать, она встречает на вокзале бывшую коллегу по своему актерскому прошлому и от нее узнает о последней театральной сенсации — ультрасовременной постановке «Вестсайдской истории», на которую решает непременно повести своих учеников… 

О том, что действие фильма происходит в наши дни, нетрудно догадаться по многим деталям, приметам времени. Экран покажет нам и огромный микрорайон с типовыми домами и гордость его жителей — торговый центр с бассейном, у которого будут встречаться Катя и Ромка.

Итак, с первых эпизодов сюжет фильма развивается композиционно и ритмически ясно, последовательно, спокойно. Без модных нынче ретро- и интроспекций, без «взволнованной» экспрессии. Лишь после того, как традиционно обозначены время, место и среда действия, состоится знакомство героев — в первый день нового учебного года… В то время как ребята насмешливо обыгрывают заумь и пустозвонство рецензии на вчерашний спектакль, рассуждают об отсутствии настоящей любви в наше время, внимание Ромки привлекает маленькая новая ученица, непохожая на других девочек-акселераток. А позже, когда всем классом пойдут осматривать только что открывшийся торговый центр, Роман будет бессознательно искать Катю глазами.

Но настоящее открытие ими друг друга произойдет неожиданно — в один из последних солнечных осенних дней в Останкине, куда весь девятый класс приедет вместе с Татьяной Николаевной.

…На зеленой лужайке под рвущуюся из транзистора музыку танцуют ребята, слышатся шутки, смех. Кто-то произносит иронически-торжественную речь, обращенную к фонарному столбу как символу научно-технического прогресса. Все с забавной серьезностью падают ниц. Но вдруг шум, смех, веселая суета словно исчезают куда-то. И мы глазами восторженно-удивленного Ромки увидим одну лишь Катю — доверчиво-беззащитную и трогательную, с венком из листьев на голове, молитвенно сложившую руки. И в эту зачарованную тишину, как весенняя капель, медленно упадут и истают несколько знакомых уже нежных музыкальных аккордов лирической мелодии…

Как при цейтраферной съемке на наших глазах происходит удивительное превращение бутона в распустившийся цветок, так во внезапной тишине этих кадров, оборвавшей беззаботное веселье эпизода, мы почти физически почувствуем, ощутим рождение чуда — чуда любви. И уже все, что произойдет с героями в дальнейшем, вызовет у нас глубокое душевное участие, сопричастность к их судьбе. И мы, зрители, поверим в серьезность и значительность Катиных слов, сказанных Ромке через год при прощании в том же Останкине, только теперь — на грустном фоне опавших листьев и почерневших голых деревьев: «Ради тебя я живу».

Любовь с прописной буквы в фильме не декларируется. Она, как воздух, разлита во всей его атмосфере. Ею беспредельно и искренне живут юные герои — и Ромка, который еще никогда ни к кому не испытывал такого необыкновенного чувства, потребности оберегать, говорить ласковые слова, и Катя, для которой сама жизнь обрела ценность только потому, что в ней есть Роман. Полюбив друг друга с первого взгляда, они словно радостно удивляются своим чувствам — таким новым для них, таким нежным и прекрасным. И это их радостное удивление во всем — в каждом жесте, в каждом слове.

Юные исполнители ролей Романа и Кати удивительно органично, искренне и трепетно живут на экране. Роман, ученик девятого класса Никита Михайловский, — внешне ничем не примечательный, даже несколько смешной паренек: сутуловатый, длиннорукий, с детскими припухлыми губами. Но в его дурашливо-серьезных разговорах с Катей столько нежности, какой-то взрослой уже, человеческой и мужской основательности, что вполне веришь в глубину его чувства.

Что касается исполнительницы роли Кати — юной студентки ГИТИСа Татьяны Аксюты (ныне актрисы Центрального детского театра), то весь ее облик настолько точно соответствовал представлению Фрэза о своей героине, что он решился даже нарушить неукоснительно соблюдаемый им принцип — никогда не снимать в ролях школьников профессиональных актеров.

— Только одна актриса — феноменальная Янина Жеймо — прекрасно играла роли девочек. Других не припомню, — говорит он.

Правило это лишь однажды было нарушено режиссером. В фильме «Это мы не проходили» молодая актриса, никогда до этого не снимавшаяся в кино, Татьяна Канаева создала очень убедительный образ восьмиклассницы Милочки, и никто из зрителей не ощутил возрастного барьера между ней и героиней.

Татьяна Аксюта тоже несколько старше своей героини.

— Мы никак не могли отобрать среди уже взрослых школьниц достаточно одаренную девочку-личность, может быть, тоже уже пережившую то, что было заложено в роли, — чувство первой всепоглощающей любви, — говорил Фрэз, вспоминая о поисках исполнительницы роли Кати. — К тому же среди акселераток-сверстниц она должна была сильно отличаться — выглядеть крохотной, трогательной — «девочкой на все времена».

Катя Татьяны Аксюты с ее беспомощными от близорукости, доверчиво-удивленными глазами и стала именно такой вот маленькой и трогательной «девочкой на все времена».

Но удивительная точность режиссерского попадания не в том даже, что каждый из молодых актеров симпатичен и обаятелен сам но себе, а в том, что их невозможно представить отдельно. От игры Т. Аксюты и Н. Михайловского Илья Фрэз добился поистине поразительной слаженности и полноты душевного контакта. Дуэт порывистой, импульсивной Кати и спокойно-рассудительного, скрывающего за шуткой, юмором глубину своего чувства Ромки рождает атмосферу внутренней гармонии и чистоты, неотделимости друг от друга. Они и в самом деле словно две мифические половинки одной души, нашедшие друг друга, — этот нескладный, долговязый Ромка и его «слепуха», «монголка», как нежно называет он Катю. Эту их неразделимость среди людей — в толпе, на улице, у бассейна, в торговом центре, в кафе — режиссер и оператор Г. Тутунов передают выразительными крупными и средними планами героев, в то время как все остальное — какие-то бытовые детали, второстепенные персонажи — удаляется в глубь кадра, становясь беззвучным, размытым фоном…

И все-таки, несмотря на то, что в центре фильма «Вам и не снилось…» драматическая история чистой юношеской любви, фильм этот не только о любви. Он в первую очередь об уважении к личности подростка, о праве его на самостоятельный нравственный выбор, праве, которое только одно и способно сформировать в нем чувство личной ответственности за себя, за свои поступки в жизни. А именно этого права и лишают Романа и Катю взрослые персонажи фильма в лице его матери, бабушки и завуча школы.

Воинственную решимость матери (артистка Л. Федосеева-Шукшина) «оградить» сына от Кати троекратно усиливает ревнивое чувство, что сын, ее Ромасик, влюблен в дочь женщины, которая была и осталась единственной неразделенной любовью мужа Веры, отца Романа. Она идет на все, чтобы разделить Романа с этой «дрянью». И по совету завуча школы, призывающей в соответствии с духом времени к большей «гибкости» в общении с детьми — «зелеными душами», переводит сына в другую шкоду. «Тайком! Не сказав ни слова… мое будущее! Понимаешь? Мое! Мне и решать!» — возмущается Роман, узнав об этом.

Но для Веры он по-прежнему тот маленький Ромасик, за которого ей, матери, необходимо все решать, бросаться на помощь по первому сигналу бедствия, спасать от «кать», которых, по глубокому убеждению Веры, у него будет «миллион». Вконец напуганной разговорами о «современной молодежи» Вере с ее материнским деспотизмом и слепой любовью к сыну просто не дано понять, что Катя для Романа — единственная в мире. И тогда, утешаясь тем, что борется за будущее сына, Вера с легкостью идет на еще больший обман, который в повести становится для Романа роковым. Она не просто отправляет сына в Ленинград ухаживать за якобы тяжело больной бабушкой, но, сговорившись с ней, решительно пресекает всякую возможность переписки и телефонных разговоров: письма перехватываются и прячутся бабушкой, столь же бесцеремонно прерываются ею попытки Кати вызвать Романа на телефонный разговор.

Роль Ромкиной бабушки играет Т. Пельтцер. В прежних фильмах Фрэза — «Приключения желтого чемоданчика», «Чудак из пятого «В», «Это мы не проходили» — актриса создала образы интеллигентных, веселых и мудрых старушек, любящих и понимающих детей, образы, согретые сердечной добротой и душевной симпатией. Ее героиня в «Вам и не снилось…», сыгранная в манере совершенно иной — остросатирической, — это не просто самодурка, черпающая жизненную энергию в сознании собственной непогрешимости и превосходства; она получает еще и эгоистическое наслаждение от своей моральной власти над другими, от того «мастерства», с каким ей удается обмануть доверчивого и доброго внука якобы во имя соблюдения нравственных принципов. Глядя на нее, становится страшно оттого, что судьбы иных детей могут находиться в руках таких вот духовно слепых, лишенных любви к человеку людей, готовых растоптать человеческое достоинство во имя фанатичного следования ханжеским установкам и правилам жизни.

Чувство ненависти, которое вызывает бабушка, могла бы вызвать и Вера с ее давящей, эгоистичной любовью к сыну, обманом, всю безнравственность и жестокость которого она, кажется, даже не способна осознать до конца, если бы роль не была сыграна актрисой, творческой индивидуальности которой в высшей степени свойствен юмор. Роль Веры Л. Федосеева-Шукшина играет свободно и легко, пользуясь красками комедийно-бытовыми и сатирическими. Ее Вера, которую актриса, осуждая, понимает, — живой, неоднозначный характер. И потому, испытывая к ней глубокую неприязнь, ее все-таки жалеешь.

Всякое насильственное действие рождает противодействие, особенно в юном возрасте. Попытка Романа и Юльки встретиться вопреки воле взрослых кончается в повести нелепой, случайной гибелью Романа. В фильме трагический финал смягчен: сорвавшись, Роман падает из окна, но, видимо, все же остается жив. Некоторые зрители не приняли этого финала, увидев в нем облегченное разрешение конфликта. Думается, однако, что такое смягченное завершение драматической истории («Мне хотелось оставить юным зрителям надежду», — писал И. Фрэз) ничуть не снимает ни саму проблему конфликта, ни его остроту. Ведь оставшемуся в живых Роману предстоит перегнить такой нравственный слом, такую душевную драму, которая надолго оставит след, возможно на всю жизнь. А это не менее страшно, чем гибель физическая. Так что острота конфликта щадящим финалом фильма ничуть не снимается. Кроме того, режиссер не захотел закончить эту драму любви гибелью героя еще и потому, очевидно, что она прозвучала бы как своего рода роковое возмездие старшим за их нравственную глухоту. А Фрэз, как известно, отнюдь не сторонник жестоких драматургических ходов. Главное для него всегда — не потрясти зрителя, как это, несомненно, было бы, если бы Ромка погиб, а заставить задуматься — как жить в подобных ситуациях дальше, как правильно строить свои взаимоотношения с детьми. В такой точке зрения художника есть закономерность и жизненной логики.

Только преподавательница литературы Татьяна Николаевна (Е. Соловей) понимает, что Катю и Ромку «нельзя разлучать», что, может быть, это и есть тот самый редкий случай, когда школьные страсти выросли в подлинную любовь, которая, как настоящий дар судьбы, требует отношения бережного и чуткого. Не случайно в фильме параллельно с основным сюжетом прочерчена история нескольких взрослых судеб с несостоявшейся, как у Татьяны Николаевны и у отца Романа, Кости, или состоявшейся драматично и запоздало, как у Катиной матери, любовью. Несчастлива Татьяна Николаевна со свойственными ей завышенными, по мнению ее близкого друга Миши, мерками к жизни. Человек умный, тонко чувствующий и духовно богатый, Таня не может поглупеть, стать «покорной, глупой, самой обыкновенной бабой», какой хочет видеть ее Миша. Очень возможно, что впереди у нее маячит одинокая, неустроенная личная жизнь, потому что занизить свои критерии окружающим — то есть просто-напросто стать другой — она не в силах. Любовь Романа и Кати заставила Таню оглянуться на свою юность, когда она «каталась на велосипеде с одноклассником Колей Рыженьким и ей хотелось умереть от счастья, а мама злилась…». Быть может, это и была настоящая любовь? Быть может, и нужно было, выходить замуж в 17 лет?..

Если у Тани взамен любви есть спасительное чувство долга — перед матерью, перед учениками, перед школой, то брак без любви, выпавший на долго родителей Романа, держится на привычке жить по инерции. Образ отца Романа, Кости (артист Л. Филозов), как и образ Юльки, претерпел в фильме наибольшие изменения. В повести это человек слабовольный и в общем-то равнодушный к происходящему вокруг. Пережив однажды в жизни безответную любовь — к Катиной матери, Люсе, он целиком подчинился заботам неугомонной жены и весь отдался своим действительным и мнимым болезням. В фильме Костя — спокойный, рассудительный человек, активно не одобряющий деспотических, «спасательных» акций Веры. Обман жены приводит его в ярость. «Тебя убить мало!» — кричит он ей и спешит сообщить Кате, что вполне согласен с ее решением немедленно поехать в Ленинград, к Ромке.

Пожалуй, из всего взрослого состава фильма, противопоставленного юным героям, наиболее жизненно узнаваемы родители Романа — Вера и Костя. Если духовно и душевно тонкая Таня в исполнении Е. Соловей все-таки, на наш взгляд, несколько монотонна, а в образе матери Кати, созданном И. Мирошниченко, ощущается некоторая суховатость, умозрительность, то роли Кости и в особенности Веры, сыгранные А. Филозовым и Л. Федосеевой-Шукшиной с юмором, эмоционально разнообразно, психологически убедительны.

…Не сложившиеся или сложившиеся поздно и трудно взрослые судьбы в фильме, каждая по-своему, подчеркивают, как хрупка любовь Кати и Ромки, нуждающаяся в понимании и защите — от недобрых слов и взглядов, от цинизма, от все иссушающей будничности.

— Нарушение культуры чувств, культуры взаимоотношений у родителей отражается на детях, — убежденно говорит Илья Фрэз. — Вот почему так важно бережное, тактичное, уважительное отношение к естественному порыву пусть даже не окрепшей еще юношеской души, стремящейся к самой высокой вершине человеческих чувств — любви.

Повесть Г. Щербаковой давала возможность разного подхода к решению темы первой юношеской любви.

Если Фрэз в своем фильме разрабатывает ее в жанре лирико-поэтической драмы, то, например, Ленинградский театр имени Ленинского комсомола, поставивший по повести спектакль «Роман и Юлька», решает тему любви в стилистике иной — более жесткой, прозаически-заземленной, более близкой к повести. И потому образ Юльки, например, значительно переосмысленный в фильме, в спектакль вошел без каких-либо существенных изменений.

Но особенно поражает воображение юных зрителей спектакля его начало: стоящий на сцене гроб с телом покойного Ромки, к которому идут из публики прощаться близкие и друзья. Введя эту сцену, отсутствующую в повести, режиссер стремился, видимо, к тому, чтобы драматически заострить проблему современных взаимоотношений родителей и детей. Не случайно весь этот спектакль-дискуссия сопровождается размышлениями и вопросами социолога, обращенными по ходу действия к зрителям: кто виноват в смерти Ромки, почему родители недовольны детьми, а дети — родителями и т. д.

Перед Ильей Фрэзом вопрос «кто же виноват?» не стоял. Для него взрослые, проявившие душевную глухоту, неуважение и непонимание прекрасного и естественного порыва Ромки и Кати, бесспорно виноваты. Важно для Фрэза другое — воспитание в юных душах культуры чувств и взаимоотношений и требование уважения, бережного отношения к этим чувствам со стороны взрослых, родителей.

Изображение любви поэтически-возвышенной, но униженной и опошленной взрослыми, таило, конечно, в себе немалую опасность впасть в романтическую выспренность или мелодраматический сантимент. Однако взволнованная искренность авторской интонации в фильме, чистый и трогательный дуэт юных актеров, благородная простота и сдержанность режиссуры Фрэза, чуждого всяким формальным изыскам и эффектам, — все это, вместе взятое, помогло создать один из лучших наших фильмов последнего времени о юношестве.

Уже менее чем через месяц после выхода картины «Вам и не снилось…» на экраны Москвы число посмотревших ее превышало миллион!

Судя по многочисленным зрительским письмам, особенно от молодежи, приходящим в адрес студии и режиссера, фильм нашел благодарный и горячий отклик. «Такого потрясения, такого внутреннего очищения и счастья еще не испытывала, — писала одна из юных зрительниц. — Впервые почувствовала, что понята, что меня, мои волнения, мысли понимают. Наконец поставлен первый «интеллигентный» фильм о моих сверстниках, о любви». Как о «полутора часах радости, грусти, нежности, а может быть, даже счастья» пишет о фильме другая девушка, потому что на экране она увидела подтверждение того, что «любовь все-таки есть, что в нее верят люди». Семнадцатилетний юноша сообщает в своем письме о том, что он, который не так уж часто ходит в кино, посмотрел картину «Вам и не снилось…» девять раз и даже записал ее целиком на пленку, чтобы иметь возможность «чаще слышать голоса артистов».

Конечно, как и у каждого настоящего произведения искусства, у фильма нашлись не только восторженные почитатели, но и не менее непримиримые противники. Справедливости ради, хочется привести и отзыв человека взрослого, категорически возражающего Фрэзу: «Я с Вами не согласен на все сто процентов за этих желторотиков, у них еще на губах молоко не обсохло, — пишет он. — Они просто-напросто романов начитались, фильмов насмотрелись, вот и вся ихняя «любовь»… От ихней любви все народные суды переполнены — то разводы, то алименты… Остаюсь при своем мнении до конца своей жизни. Я с Вами не согласен. Будь здоров, режиссер!»

По существу содержания письма, его автор, возможно, и не одинок в своем мнении. Хотя выражено оно, как видим, в весьма своеобразной, безапелляционной манере. Но дело, в конце концов, не в форме оценки. Важно отметить другое — то, что картина никого не оставила равнодушным. И то, что она вызвала споры, и огромный поток зрительских писем после выпуска ее на экран, и, наконец, тот факт, что она была признана читателями «Советского экрана» лучшим фильмом 1981 года, — все это свидетельства актуальности, нравственной значимости проблемы, поднятой кинодраматургом Г. Щербаковой и по-юношески запальчиво воплощенной И. Фрэзом. Ставя в своих фильмах «вечные» темы о том, как растет и формируется человек, режиссер решает их в соответствии с духом времени.

Однако общественная значимость картины «Вам и не снилось…» состоит, на наш взгляд, не только в актуальности поднятой в ней нравственной проблемы, не только в серьезном, уважительном разговоре о культуре чувств, о любви современной молодежи, начатом авторами фильма.

Социальная значимость фильма Г. Щербаковой и И. Фрэза состоит еще и в том активном положительном внутреннем заряде, который заключен в образе главного героя — Ромки — и без которого сам этот разговор мог бы и не состояться или, по крайней мере, не обрести такого широкого общественного резонанса.

В отличие от иных героев современных молодежных фильмов — инфантильных эгоистов, лишенных чувства ответственности за свои слова и поступки, ироничный и дурашливый Ромка Никиты Михайловского не только имеет свои убеждения, но он готов и может отстаивать их. Причем отстаивать, не унижая других, не хамя взрослым, родителям, а уважая или хотя бы понимая их жизненные принципы.

И потому, с одной стороны, Ромка, к примеру, активно протестует против выбора новой школы, сделанного матерью без его ведома, но при этом он не встает в воинственно-агрессивную позу, как иные его сверстники из других фильмов, когда мать просит его поехать в Ленинград к якобы больной бабушке. Он способен уже по-взрослому оценить сложившиеся в семье обстоятельства, требующие от него поступков вопреки его собственным желаниям. Только этим чувством внутренней ответственности продиктовано его согласие на поездку в Ленинград. Потому что в свои семнадцать лет Ромка уже не мальчик, а мужчина, умеющий отвечать за свои слова, поступки, убеждения. В нем есть уже та внутренняя основательность, надежность, которая характеризует его как личность.

Идеал активного положительного героя для юношества, каким представляет его себе режиссер, идеал, который он стремился раскрыть в своих прежних героях — Мишке Стрекачеве, Севке, Мите Красикове и даже в маленьком Димке, в образе Ромки оказался осуществленным наиболее полно.