* * *

Завещание план прожитой жизни. Над своим гробом не хочу слышать си-минорный прелюд Рахманинова, allegretto из Седьмой Бетховена, ничего из любимого Чайковского. Хочу: А-dur-ный фортепианный Моцарта, adagietto из Пятой Малера и Девятую Брукнера, часть третью. А впрочем, можешь завести, что хочешь: кто плачет, тот и заказывает музыку.

* * *

Весть обызвестковалась. Смерть нашла в моей груди незанятое место и там в клубок свернулась и пригрелась, тиха, как подобает приживалке, хитра, как подобает компаньонке, коварна, как положено подружке. Когда смеюсь, она со мной смеётся, а плачу так смеётся надо мной.

* * *

Зеркало по природе правдиво, поэтому оно легковерно, поэтому ничего не стоит ввести его в заблужденье: поворот головы, пары прядок размещенье, прищур и улыбка и уже верещит, простофиля: "Всех милее, румяней, белее!.."

* * *

Надкусив эту смерть, как плод с пресловутого древа, потеряла свой рай, и вот я бездомна, как Ева. Я не в курсе блужданий души в пространствах Иного, но меня ты, как чести, лишил бессмертья земного. Я-то думала тридцать лет и три года, будто смерти в меня нет хода…

* * *

Твоя хладность как грелка аппендициту. Твоя страстность как холециститу лёд. Твоё сердце, даже когда разбито, как старый будильник, как старый политик, врёт. Увы! Моржовый не вышибить журавлиным клином увы! осиновым всё сошлось на тебе, созданье с ногами из красной глины, руками, губами, глазами из красной глины… Улетаю когда журавлино, когда тополино. Остаёшься раскинуты руки, ноги врозь.

* * *

Морщины вокруг лба взяли рот в скобки. Морщины в уголках глаз взяли глаза в кавычки. Морщины поперёк лба нотно лоб разлиновали. Морщины поперёк горла. Подвенечная седина.

* * *

Грудь на грудь, сердцами перестукиваться, чтобы сговориться о побеге (грудь на грудь, на пуговицу пуговица) в пресловутый край трудов и неги, где (к виску висок) нектары квасятся и крахмальные обеты стелются, где бухой охранник (сердце на сердце), целясь в одного, в обоих целится.

* * *

Покамест я всем детям тётя, всем баба мужикам. А буду я всем детям баба, всем тётка мужикам.

* * *

Спала, а потом досыпала, песок в часы досыпала и столько его насыпала, что доверху их засыпала, и струйка в часах иссякала, и сыпался на одеяло песок, и часы засыпало, и меня с головой засыпало…

* * *

Время бежит на время. Я бегу просто так за поворот за всеми за четвертной трояк. Время бежит мимо школьного вкруг двора. Грозный физрук Серафима. Грязное слово физ-ра.

* * *

Одиночество в квадрате окна, одиночество в кубе комнаты, когда хочешь остаться одна и серьёзно обдумать, какого ты чёрта лысого, хрена, рожна к этой местности взглядом прикована, будто это чужая страна, а родная о, как далеко она!..

* * *

Вопрос ребра всегда ребром. Но на хера Адаму дом? Адаму путь, Адаму сев, Адаму вздуть двенадцать ев. Не надо про любовь и грех, когда ребро одно на всех.

* * *

Отпала от пола, отпела о поле, припала к поле твоего долгополого, не мужского, не женского облачения, испытав не блаженство, но облегчение.

* * *

Буду писать тебе письма, в которых не будет ни слова кокетства, игры, бравады, лести, неправды, фальши, жалобы, наглости, злобы, умствованья, юродства… Буду писать тебе письма, в которых не будет ни слова.

* * *

Реку берега берегут, а она их не бережёт. Реку берега стерегут, да кто ж такую устережёт. А они под ручки берут, а она по яйцам ногой, потому река, а не пруд. Так что извиняй, дорогой!
Пьяный в луже на остановке Лежу в грязи, смотрю на небо, грязь оставляя за спиной, и думаю: ужели не бо — годанна глина подо мной? Иль не по божьему веленью из грязи сделаны князья? И на живот без сожаленья переворачиваюсь я.

* * *

Точное слово всегда приговор, даже если оно о любви. Блестит, как нож, хрустит, как затвор, воздух вспарывает до крови, правду-матку как пьяный хирург (бабушкин аборт в сорок втором…). Приблизительное слово близкий друг. Ну давай, за тебя, чтобы у тебя всё было хорошо.

* * *

Всю зиму ждала весны, и вот снег начал таять, и так его стало жалко! Как в день развода поедем к тебе, последний раз!.. Подумала так и легла на снег, чтобы таять вместе.

* * *

вижу сырую землю и хочется играть в ножички вижу сухой асфальт и хочется играть в классики вижу проточную лужу и хочется пускать кораблики вижу горячую скамейку и хочется играть в любовь

* * *

Позирую. Облик держу на весу. Любимые взгляды цитирую взглядом. Неприватизированную красу Володя Сулягин оформит как надо. Скажи мне, Сулягин, любимец богов, куда это время уходит концертно и шлёт телеграммы: "Всегда будь готов!" откуда? Из отрочества? Из райцентра, из райского центра?.. Мысочки тяну, неважно, что ты меня пишешь погрудно, и всех вспоминаю а пишешь одну, и царственно время отходит ко сну, и всё поправимо, возвратно, пробудно…

* * *

Поколенье, лишённое почерка и походки, не голос синхронный закадровый перевод, тебе провожать меня до хароновой лодки, тебе объяснять ему, кого и куда он везёт, тебе налегать на вёсла моего гроба. Помогла бы, да обол во рту, на глазах пятаки. Мы оба утонем или выплывем оба, вот только бы вспомнить название этой реки.

* * *

Сны в дневнике воспоминанья, в стихах воспоминанья сны. Во сне сомнительны признанья, во сне соития грустны и с риском связаны немалым, что опростается не мной спелёнутая одеялом личинка бабочки ночной.

* * *

оприходовать уход приручить утрату снарядить подземный плот сделать всё как надо будут речи и цветы и чужие люди чтоб забыть что это ты что тебя не будет

* * *

Эпос опись имущества. Драма его раздел. Лирика преимущество удалиться от дел, всё равно продинамите! Лирика Лир и Ко, вскрытой камерой фото по памяти тех, кто уже далеко.

* * *

Объятье рамка одиночеству. Соитие ему же рампа. Зачем же думаю о ночи с тво — им, что этой ночью нам бы — ло бы дано как бы пророчество устами темноты несмятой, что иночество одиночества ещё при жизни будет снято?

* * *

Зорю бьют. Избита в кровь заря, и в штыки её встречают ели. Птицы освистали звонаря и осипших певчих перепели. С веток свет стекает на траву, и за воротник, и за ворота. И стою, как дура, и реву, словно я вот-вот предам кого-то, словно это я, и только я солнцу позволяю закатиться, словно эта тьма вина моя, и она не скоро мне простится.

* * *

Брови домиком живи в нём, сколько хочешь. Для тебя мне жалости не жалко. То, что ты жилетку мне промочишь, даже хорошо. А то мне жарко жить на неостывшем пепелище. Больше нам помочь друг другу нечем, ибо слова, что мы оба ищем, нету в лексиконе человечьем.

* * *

Самое жаркое на поверхности. Самое сладкое где? На дне. Это сказано не о верности, не о кофе в постель о сне, чья бессмертная Что? агония с тем, что явью станет потом, соотносится, как симфония с тем, что на пол сольют из валторн.

* * *

Снегопад делает с пространством то же, что музыка со временем. Снегопад делает со временем то же, что музыка с пространством. Лесопарка белое братство изнывает от благоговения. Снегопарк, голубчик, согрей меня в наказание за постоянство! Здесь метафора: снег наборщиком рассыпанная голубиная книга с предисловием: благо иго и бремя легко. Но большего не снести. Но парным облачком зависает предчувствие крика. Но смешно, малодушно и дико мокрая шуба топорщится.

* * *

Если имя отрывается от тела, то по линии отрыва от друзей. Если имя отрывается от дела, между ними открывается музей. Сколько мумий в этом доме, сколько чучел, сколько кукол, чей закончился завод!.. Для чего ты музу бедную замучил, глупый чучельщик, плохой экскурсовод?

Март

Под черепаховой гребёнкой заката: надо же я рыжая! А может быть, родить ребёнка? Не может быть, что снова выжили! И эскалация помойки. И сквозняками просифонило. И не поймёшь ещё настройка или давно уже симфония?..

* * *

Дни стоят такие нежилые кто поставил, для чего стоят? Чтобы птицы пререкались злые? Чтобы с крыш ритмично капал яд? Видишь? Видишь? Солнце загноилось, как глаза слепого старика… Что случилось? То, что не случилось, не случилось ничего пока. Но, боюсь, что этот век последний, что последний век достался нам, что слепого Иоанна бредни прочитать придётся по ролям…

* * *

На таком расстоянии пространство становится временем. Думать о тебе означает напрягать память. Напрягаю. Изображение серое и неуверенное. Бью себя в грудь, пытаясь это исправить. В долгой разлуке время становится расстоянием, непреодолимым по причине усталости и бездорожья, а то, что было сказано при расставании, становится последней правдой и первой ложью…

* * *

Эту книгу читает вслух ангел, склонясь над кроваткой. Из этой книги диктует дух насмешливый, с дикцией гадкой. Стихи из оной дождик бубнит, как маленький, стоя на стуле, забытом одною из аонид под окнами в дачном июле. Вечерний свет и вечерний звон соавторы книги этой. Её цитирует сладкий сон, чтоб не захотелось рассвета. Она раздувает пламя твоё, и брызжет оно, и пышет, и ты считаешь, что пишешь её, когда она тебя пишет.

* * *

Буквы буквальны не менее цифр, не менее к формулам склонны. Книга стихов, если врубишься в шифр, становится телефонной. Верую: свившись спиралью, строка в мудрых руках потомка явит структуру моей ДНК, и вот уже не строка рука в руках его, длинная, тонкая.

* * *

Нежности мурашки, ноты для слепых. Плоше первоклашки я читаю их. Может быть, Мефодий, может быть, Кирилл для её мелодий ноты смастерил. Чем же уступает музыка любви? Тем, что уступает музыку любви. Знаю: звёзды ноты для глухонемых. Но не знаю, кто ты муж или жених? Тут вступает ветер (хор с закрытым ртом): Муж на этом свете и жених на том.